Аннотация: Речь по случаю публикации "Юбилея вождя"
Copyright 2017 Василий Пучеглазов (Vasily Poutcheglazov)
ВЕК СТАЛИНА (Речь по случаю опубликования "Юбилея вождя" на сайте молодёжного
литературного конкурса "К 100-летию Октябрьской революции")
Дорогие русские - всех национальностей и гражданств!
Накануне 100-летнего юбилея октябрьского захвата власти большевиками в революции
1917-го года мне предоставилась возможность обнародовать в Интернете мою новую
вещь, совпавшую с темой одного из литературных конкурсов, и я получил своего
рода трибуну для небольшой, но очень значимой для меня речи. Думаю, этот
обзорный экскурс может служить наилучшим комментарием к моему предъюбилейному
историческому ясновиденью.
Уже очевидно, что Октябрьская революция столь же далека современной молодёжной
аудитории, как какие-нибудь Пунические войны, что вполне естественно спустя
четверть века после распада страны, созданной этой революцией. Любая оценка
этого уникального события перехода к "народной демократии" впервые в истории
будет заведомо односторонней, ибо диалектика добра-зла в минувшем столетии была
явлена крайне резко и масштабно, тогда как участники разных периодов
существовали только в одном из её измерений. Тем не менее, если оставить в
стороне частные мнения, зачастую прямо противоположные, сегодня мы уже можем
достаточно объективно обрисовать общие контуры этого события, определившего
дальнейший век, а главное, уяснить на будущее духовно-историческую суть
происшедшего.
Видимо, необходимостью такого уяснения и объясняется совершенно неожиданное для
меня написание моего "Юбилея вождя", увенчавшего сразу и опыт моих пожизненных
исторических изысканий в истории русской цивилизации в её советский период и
сквозную тему Ренессанса моего сорокалетнего писательского пути.
Сталин вдруг возник в моём сознании в августе этого юбилейного года в день
вступление России в Первую Мировою войну, и я только потом понял, что это
совпадение было своеобразной подсказкой истории. Сталин как-то высказался очень
определённо, что данная война "вырвала из капиталистического рабства одну страну",
то есть, Российскую империю, "Вторая Мировая война создала могучий
социалистический лагерь", а Третья - "навсегда покончит с капиталистическим
строем". Таким образом, август 14-го - как бы отправная точка будущего,
видящегося Сталину в последний момент его жизни, и если это небывшее будущее
может показаться чудовищным в его целесообразности, стоит напомнить об
историческом контексте, сущестовавшем реально к началу марта 1953-го года, когда
сталинские соратники приняли меры по собственному спасению и устранению уже
неотвратимой угрозы с его стороны.
Так как победу в отечественной войне Сталин настоящей победой не считал, ввиду
срыва немецким вторжением подготовленного им Великого Похода освобождения -
сперва от фашизма, взращиваемого им, по заветам Ленина, для развязывания этой
мировой войны, а затем с перерастанием во всемирное освобождения от капитализма
как такового, - после войны он начал готовить новый поход.
С августа 1949-го в СССР шли в степях наземные испытания ядерного оружия (обычно
неподалёку от больших городов), а в мае 1953-го ещё не академик и не диссидент
Андрей Сахаров должен был провести испытания созданной им для Сталина водородной
бомбы (испытания были проведены в июле). Учитывая, что такой бомбы не было в это
время ни у кого и международная ситуация, показывая относительную слабость
Запада в корейской войне, сложилась максимально удачно для решающего сражения с
капитализмом, о чём Сталин говорил впрямую на закрытом коммунистическом
международном форуме, предполагалось в кратчайшие сроки вооружить термоядерным
оружием советскую армию и нанести сокрушительный удар по "миру капитала". Вокруг
Москвы уже был создан "ракетный щит", но на другие города Советского Союза
должно было обрушиться 60 западных атомных бомб, и никто в мире тогда не знал о
глобальных последствиях ядерной войны.
Легко понять, что лето 1953-го стало бы концом человеческой цивилизации, и
только смерть Сталина предотвратила этот конец, так что человечество должно бы
денно и нощно благодарить тов. Берия за своё случайное спасение.
И когда мы пытаемся оценить суть и значение именно Октябрьской революции, а не
просто перехода России к "народной демократии" сто лет назад, неизбежного и
закономерного после отмены крепостного права, мы должны отчётливо сознавать эту
страшную перспективу большевистского вождизма, навязывающего стране свои
утопические марксистские идеи Мировой Революции и свою бесконтрольную власть,
ведущую к войне ради этой идеи, а, в итоге, поставившую человечество на грань
самоуничтожения. Жертвы подготовительного периода перед походом во имя мирового
господства сталинского социализма будут, конечно, забыты со сменой поколений, а
минувшее столетие будет, несомненно, названо "веком Сталина", как единственного
настоящего выразителя и воплотителя "идей Октября", и сам Сталин останется в
истории как единственный подлинно народный вождь, ведший народ к реальной
всемирности, но следует неустанно напоминать и нынешним и будущим "россиянам", к
чему этот путь привёл в 53-м году.
Ибо потом советская система раскрыла весь возможный потенциал своей
демократичности и последовало "золотое тридцатилетие" русской цивилизации с
невиданным в истории общенародным расцветом культуры и уже духовной всемирностью
советских людей на разложении и "буржуазном перерождении" сталинской
номенклатуры.
И хотя это перерождение закончилось растаскиванием Советского Союза на удельные
княжества его партийными князьями и частным присвоением страны её уходящей от
ответственности номенклатурой, негоже забывать об этой исторической диалектике
добра-зла тем, кто жил в это тридцатилетие, а особенно тем, кто был пригрет
тогдашней советской системой.
В запоздалом постсоветском обличении этой системы было бы не лишне учесть, что
социализм, возникший в "золотое тридцатилетие" после 1956-го года, был первым в
истории человечества и все претензии к нему при отсутствии какого-либо более
достойного образца в эту эпоху, по меньшей мере, некорректны. Бесспорно, крайне
печально и горько, что марксистско-ленинские постулаты, повлекшие столько жертв
и приведшие страну, в результате, к разрушению созданного ей социализма изнутри,
были правомерны лишь для определённой стадии капитализма, который в своём
развитии в новом тысячелетии постепенно переходит к социализму естественным
путём, но в 20-м веке, несмотря на весь отрицательный опыт большевистской
советской власти, "стране советов" есть что положить на весы истории и в плане
позитивном. Тридцатилетие первого в мире социализма, да и сами советские люди,
жившие тогда в этом их интернациональном социализме, вне всякого сомнения,
вполне весомый вклад в наиболее позитивный опыт общечеловеческой цивилизации,
уравновешивающий, пожалуй, предыдущую негативность "сталинского" тридцатилетия.
*
Однако, поскольку я прежде всего писатель, притом русский писатель, я бы хотел,
пользуясь случаем, сказать несколько слов о русской - или, пожалуй, российской -
цивилизации, частью которой стал её "советский" период.
Эта цивилизация по праву может быть названа "имперской" и началась она,
разумеется, с Петра Первого с его "Табелью о рангах", создавшей первые "социальные
лифты" для достаточно широких слоёв населения государства, которое он строил и
которое выстраивалось затем на протяжении всего 18-го века. Заметим, что лишь к
концу этого века русский язык начинает принимать более-менее цивилизованные
формы, и именно Екатерина Вторая, "дружившая", так сказать, с францускими
просветителями, наиболее способствовала переходу военного и политического
самоутверждения молодого российского государства в культурное.
Возникновение русской культуры в 19-м веке, и литературы в частности, иначе как
чудом назвать нельзя, равно как феерическое рождение русского языка, за неполный
век прошедшего совершенно небывалый путь от раннего Пушкина до позднего Льва
Толстого. Чудо это, бывшее следствием создания государства, объясняется, в
сущности, двумя ключевыми обстоятельствами - пластично-корневой основой самого
языка, способного легко адаптировать любой опыт художественного, понятийного или
духовного толка с помощью приставок-суффиксов-окончаний, и тем, что русская
культура возникала в окружении нескольких уже состоявшихся культур и "больших"
языков. Не случайно почти все писатели этого столетия владели хотя бы одним
иностранным языком, позволявшим усваивать на русском огромное множество влияний
и примеров, а главное, ощущать своеобразие собственного языка с его особыми
грамматическими возможностями, что давало поразительную широту диапазона
художественности поистине великой русской литературе.
Но надо не забывать, что такое окружение, как французская, немецкая, английская,
итальянская или испанская многовековые культуры с их гениями и уже достигнутым
уровнем, побуждало, как никакое другое, не только к усвоению, но и к преодолению,
что обусловило изначальное стремление всей русской культуры к великости и
всемирности.
И европейский Ренессанс, шедший от Данте к Вийону, Шекспиру, Лопе де Вега и Гёте,
дошёл до России именно в этот век, завершённый, помимо новорожденной великой
культуры, и возникновением самостоятельных отечественных философских школ.
Это следует помнить для понимания появления специфического типа вождя-ницшеанца,
каковым были и Ленин и Сталин, предельно "ренессансные" и в их самоощущении
всесильного творца своего мира из материала неких человеческих "масс" и в их
произволе абсолютной свободы этого творения. Пушкин вскользь, но метко определил
это "человекобожие" буржуазной эры в его романе в стихах: "Мы все глядим в
Наполеоны;/ Двуногих тварей миллионы/ Для нас орудие одно", а великий русский
мыслитель 20-го века Алексей Лосев в его книге о философии эпохи Возрождения
очень точно показал эту логику возрожденческой "личной свободы".
И большевистский опыт реализации такой свободы одной личности на практике в
масштабе целой страны представил нам самые убедительные доказательства их
правоты.
Принимая во внимания тот очевидный факт, что "имперский" период русской
цивилизации закончился в 1991-м году развалом СССР и разрушением прежнего
единого культурного пространства, теперь можно постфактум оценить и воздействие
периода "советского" на культуру, тем более, за минувшее столетие былая "русскость"
всецело стала "советскостью" и остаётся ею даже в её постсоветском вырождении.
"Классика" 19-го века в начале 20-го пришла к внутреннему завершению,
выявленному и в тупиковой благопристойности прозы таких властителей дум, как
Чехов и Горький, и в невольной вторичности "серебряного века" условных
декадентов, и в общем поиске новых путей в литературе, ввиду исчерпанности
старых. И логичный для тогдашней России переход к "народной демократии" в 17-м
стал поворотным пунктом всей русской культуры именно благодаря появлению новой -
огромной - аудитории вместо прежнего культурного слоя "образованного общества".
Фактически, возник некий широчайший фронт будущего мощнейшего развития русской
культуры, причём, что важно, классика была не отброшена вопреки бойким
декларациям отдельных творцов-ниспровергателей, а видоизменена, став новыми
истоками предстоящих развитий.
Ленин, успевший за свою жизнь только разрушить страну ради её захвата ("Да, мы
разорили страну, чтобы победить белых", по его собственному признанию) и
развязать жуткую гражданскую войну, которую он стремился распространить на всю
Европу, выслал из Советской России, по сути, всю русскую философию, но в
искусстве - и в театральном, и в изобразительном, и в словесном - 20-е годы были
временем по-настоящему революционного переворота, обещавшего ещё больший взлёт
русской культуры.
Только поэтов, с каждого из которых могло бы начаться целое направление русской
поэзии, было не меньше десятка, и загнав литературу в бетонное русло своей
системы, Сталин не просто задержал, а уродливо извратил её свободное развитие,
ибо революционные начала либо зачахли, либо текли подспудно ручейками вне
сталинского канала, а часть писателей была и вовсе уничтожена вместе с их
архивами.
Лишь после "разоблачения культа личности", в 60-е годы смогло начаться
возрождение этих великих начал, так как только из них могло возникнуть новое в
искусстве, но если такое новое возникло в новой театральности и режиссуре, в
живописи-скульптуре и в музыке - через Шостаковича, начинавшего в 20-е, то в
литературе на "шестидесятниках" всё и кончилось, ввиду нехватки лимитированных
печатных площадей для более молодых.
И только-только эти "молодые" начали в конце 80-х выходить, наконец, со своими
произведениями к читательской аудитории, как грянул крах Советского Союза и
приватизация советских монополий, оставившая минимум два поколения писателей, "не
пущаемых" до того в печать, целиком вне поля культуры в воцарившемся "беллетризме"
и "бестселлерстве" новых монополистов.
Таким образом, никакая более-менее объективная история русской литературы за
последние полвека просто не может быть написана, по причине искусственного
небытия значительной части её создателей - возможно, лучших и ключевых. Как ни
прискорбно это сознавать, но выстроенная под свои нужды Сталиным "союзписательская"
система селекции "идейно-выдержанной" посредственностью оказалась
тотально-разруштельной для русской словесности и в её "частнособственническом"
присвоении.
*
Посему и главный вывод из моего краткого обзора это, собственно, некий базовый
принцип самоопределения писателя в нынешней исторической ситуации.
На каждого художника, сумевшего начать самоосуществление в творчестве из истоков,
наполняющих это творчество великостью и всемирностью, свойственных русской
культуре исходно и в её преображении в современность 20-го века, ложится
ответственность за всю его культуру, и способный на это писатель должен
стремиться стать отдельной полноценной литературой, которая бы восстановила
преемственность изначальной великости и всемирности после "соцреалистической" и
прочей служебности "века Сталина".
Даже если его литература будет не более чем компенсацией краха его великой
культуры и только ярким финалом сходящей в ничтожество русской словесности,
русский писатель обязан создать такую литературу, насколько это ему удастся,
потому что лишь в индивидуальном творчестве каждого может раскрыться подлинный
духовный и художественный посыл двухсотлетнего русскоязычного "самопознания
нации", независимо от того, будет ли сама нация существовать, или рассыпется как
единое целое.
Каждому пишущему по-русски художнику следует отдавать себе отчёт, что от уровня
мастерства, духа и интеллекта его отдельной русской литературы зависит, будет ли
русский язык стоить литературного творчества на нём в идущем ныне рассеянии
носителей этого языка по миру, или же ассимиляция возобладает над
беллетристическим художественным убожеством духовной деградации русского слова.
Так что, как даёт нам понять Бог русского самосознания, "Мне прочтение и аз
создам!"
Что до меня, я свою отдельную литературу такого высшего уровня уже создал и
представил читателям в данном собрании сочинений, не случайно названном "Универсум".
Эта речь - единственное моё публицистическое высказывание, а значит, и манифест,
поэтому я закончу её, как положено, лозунгом:
"Нет" - сталинскому контексту русской литературы, и да здравствует искусство
русскоязычия во всём мире!