Copyright 2020 Василий Пучеглазов (Vasily Poutcheglazov)
   
   
    Василий Пучеглазов
    ЗАКОН ЛАОКООНА
    Бойцовский триллер
   
    2020 г.
   
   
    ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
   
    ГЛАВА 1
   
    Вечер был нынче на редкость тих и прохладен.
    Такие вечера случались порой в нашем северном городе осенью, обыкновенно сырой, дождливой и слякотной, и к счастью, один из них выпал как раз на день моего возвращения домой.
    После нескольких месяцев пребывания в постоянной адской жаре выжженной безводной пустыни эта вечерняя влажная прохлада была сущей отрадой для моей иссохшей плоти, а эта мирная городская тишина была особенно желанным услаждением для моей многострадальной психики, учитывая, что в течение всех этих месяцев я не покладая рук работал как военный хирург в госпитале, который был расположен вблизи от зоны боевых действий одной из тамошних локальных войн, нескончаемо ведущихся различными местными воюющими сторонами в том взрывоопасном регионе.
    Надо сказать, уже само отсутствие какого-либо раскалённого песка, голых скал и известнякового щебня везде и всюду могло считаться своего рода счастьем для белого человека, вроде меня, и чистый гладкий асфальт цивилизованных тротуаров как нельзя лучше способствовал праздным размышлениям и бесцельным мыслям, не говоря о наконец-то приотпустившей подсознание привычной настороженности, излишней, пожалуй, на этих освещённых фонарями улочках, где и идущие мимо прохожие и проезжающие машины лишь изредка попадались мне навстречу. Хотя наш мегаполис был всегда до глубокой ночи переполнен шумом, грохотом, гвалтом и рёвом моторов чересчур интенсивного транспортного движения, я ещё со студенческой юности знал, как найти тут укромные уголки для относительного уединения даже в центре с его туристическими достопримечательностями.
    Это был мой первый вечер в стране, и я уже вздремнул после долгого ночного перелёта и распаковал мои заграничные пожитки на здешней многолетне снимаемой квартире, однако сегодня я решил провести время в одиночестве и никому пока не звонить. С довольно солидной пачкой долларов в кармане и, как минимум, двумя месяцами отдыха впереди, предстоящих возможностей для развлечения у меня было более чем достаточно и без этих часов, потраченных на предварительное расслабление.
    Тем не менее, в силу привычки, я воздержался от алкоголя перед прогулкой и, как всегда, не терял бдительности вне дома. Не то чтобы у меня имелись какие-то конкретные причины опасаться чего-то, но моя жизнь слишком часто оказывалась чревата сюрпризами, и лучше было, на всякий случай, сохранять свою обычную готовность к любым неожиданностям при любых обстоятельствах.
    "Человек предполагает, Бог располагает", как бывало шутил мой тренер по самбо, проводя свои хитроумные броски в процессе выбивания из меня излишнего самомнения о жёсткий борцовский мат.
    Правда, применительно ко мне его назидательная демонстрация моих несовершенств была совершенно оправдана, поскольку в моей спортивной карьере я продвигался с поразительной скоростью, выигрывая все мои схватки на всех соревнованиях и, соответственно, успешно переходя от одного разряда к другому. К четвёртому курсу мединститута я имел уже первый разряд и приближался к рангу кандидата в мастера спорта, поэтому я действительно был в мои двадцать лет малость самонадеян, пусть и не без основания.
    "Не хвастай своей сноровкой, - любил повторять мой тренер. - Половина успеха это твоя природная быстрота реакций и координация. Ты прирождённый борец с такими рефлексами и мышечной силой..."
    Он, прямо скажем, ничуть не преувеличивал мои сильные стороны, только к моим физическим достоинствам я бы добавил и некоторые психологические, ибо с раннего детства я был наделён странной невозмутимостью в критические моменты, так что чем опасней была ситуация, тем хладнокровней я становился в моём бесстрастном спокойствии.
    Я никогда не терял присутствия духа в конфликтах и стычках, наоборот, я не только не чувствовал страха на пике опасности, но ощущал прилив бешеной энергии и начинал действовать почти машинально, однако же безошибочно и молниеносно, следуя некоей свирепой целесообразности реального боя и нисколько не распаляясь в моей ледяной жестокости.
    Это моё хладнокровие в сочетании с быстротой и способностью сбить с ног одним ударом даже крепкого парня немного пугали меня в отрочестве неконтролируемыми последствиями моих действий и их расхождением с моими гуманистическими взглядами, вот почему мой выбор будущей профессии был вполне логичен в плане уравновешивания моей натуры медициной.
    Самбо служило идеальной отдушиной для моей избыточной грубой силы и инстинктивной телесной воинственности, и неудивительно, что я так преуспел в этой борьбе, где я испытывал те же ощущения, что и в моих детских потасовках, но уже в определённых пределах, исключавших нечаянное калечение противников. Моё тело очень охотно усваивало всё новые и новые приёмы и техники, делая их все органическими составляющими своих инстинктов и реакций, и как только рефери давал сигнал к началу очередной схватки, мой мозг как будто тут же отключался и я мгновенно оказывался внутри специфического "измерения боя", когда моё тело действовало по собственному усмотрению, со скоростью, превосходящей любую возможность осознавания или направления его действий.
    Несмотря на это (или, скорей, благодаря этому), я умудрялся выигрывать большинство моих схваток досрочно - либо чистым броском, либо болевым приёмом; хотя, неукоснительно соблюдая правила, я с трудом мог вспомнить потом мой короткий путь к победе, потому что на ковре моё тело приобретало независимость от моего ума и само решало, что делать, а такая его свобода требовала, конечно, отточенного мастерства, так как времени исправить оплошность у меня в бою не было.
    Посему тренер, резонно возлагавший свои надежды на такую "золотую рыбку", как ваш покорный слуга, совершенствовал меня как борца с особым тщанием и придирчивостью, тогда как я, со своей стороны, старался не разочаровать моего наставника в его упованиях на мой спортивный потенциал.
    *
    В общем, к летним каникулам после пятого курса я получил долгожданное звание кандидата в мастера спорта и стал чемпионом города в моей весовой категории, но летом мы были обязаны провести целый месяц в экипажах различных военных кораблей на флоте в качестве простых матросов, чтобы принять там присягу, необходимую для присвоения звания лейтенанта медслужбы ВМФ всем выпускникам нашего лечебного факультета, ибо для Вооружённых Сил и военкоматов мы были всё-таки военными врачами и морскими офицерами, прежде всего.
    Жарясь под черноморским солнцем на палубе моего минного тральщика или бездельничая в кубрике рядового состава "в трюмах", я, разумеется, не предвидел какого-либо будущего продолжения армейской темы иначе чем в боевых искусствах да, быть может, в моей военной службе по призыву пару лет спустя, с учётом того, что после выпуска мне предстояло год работать хирургом в интернатуре, и лишь тогда я мог считаться окончательно полноправным эскулапом.
    Но по истечении двух недель тренировок и проверочных схваток в последний академический год моего обучения этот замкнутый широкоплечий мужчина, приведённый тренером, появился в гимнастическом зале нашей институтской секции самбо.
    Не представленный нам, он сел на пластиковый стул хозяина и с непроницаемым лицом наблюдал и всю тренировку в течение двух часов, и три заключительных схватки, которые почему-то наш тренер приказал мне провести одну за другой без передыха.
    Затем остальные отправились в раздевалку, а мне тренер кратко велел: "Иди сюда".
    - Что можешь сказать? - спросил он неразговорчивого мужчину.
    - Вполне грамотен, - заметил тот, внимательно смотря на меня холодными серыми глазами. - Устал?
    Вопрос был адресован мне.
    - Не очень, - ответил я не менее лаконично.
    - Докажи, - обронил он сухо.
    Вместо ответа я подпрыгнул и прокрутил в воздухе заднее сальто.
    Чётко приземлившись на обе ноги, я упал на руки и немедленно начал отжиматься на кулаках с подскоком в быстром темпе, пока не насчитал тридцать отжимов.
    За сим я вышел в стойку на руках и запрыгал так, вверх ногами, к перекладине, где для начала я подтянулся по пять раз на каждой руке, а потом тридцать раз на двух - в придачу.
    - Достаточно, - сказал мужчина, когда я спрыгнул с перекладины. - По вечерам ты свободен?
    - Не каждый день, - честно признался я. - Работаю на полставки на скорой как медбрат.
    - Можешь бросить свою работу?
    - Я могу только поменять её. Иначе моей стипендии для нормального питания не хватит.
    - Ты живёшь в общежитии?
    - Да. И я привык рассчитывать на себя самого.
    - Это разумно. Ладно, мы это дело уладим позже. Теперь слушай меня. Впредь ты будешь тренироваться в нашем спортклубе и я буду твоим тренером. Я выпишу постоянный пропуск для тебя, и ты будешь получать каждый месяц талоны на питание в нашей столовой. Это должно поддержать твой прожиточный минимум.
    - То есть, я перехожу в боевое самбо?
    - Именно так. Но ты по-прежнему продолжаешь выступать за свою нынешнюю команду. Давай условимся, когда ты приходишь, и будь готов к тяжёлой работе.
    С этими словами, он дал мне свою визитную карточку, не спрашивая меня о моём согласии.
    И взглянув на карточку, я понял - почему.
    Его имя было известно каждому культурному самбисту, а его клуб был легендой, благодаря вышедшим оттуда знаменитым чемпионам боевых искусств разного толка.
    Так вот нежданно я был приглашён войти в высшую спортивную элиту страны.
    *
    В клубе, который я начал посещать вскоре после вышеописанного знакомства, я, как единственный представитель медицинского сообщества, впервые получил прозвище "Доктор" или "Док", и впоследствии многие удостаивали меня этого титула вплоть до моей службы среди морпехов, которые иначе меня и не называли.
    Сам клуб был расположен на территории какой-то окружённой высоким кирпичным забором воинской части, и снаружи я мог попасть туда только через проходную многоэтажного здания штаба, где я теперь обедал по талонам в столовой.
    Излишне говорить, что такое бесплатное питание и прочая дармовщина типа специальных программ тренировок предполагали моё неизменное рвение и успешное продвижение в освоении нового, дабы и заслужить и оправдать все затраты и вложения в мою персону, и, собственно, по этой причине я делал отжимания с прыжками на кулаках перед незнакомцем, выглядевшим как настоящий авторитет и оказавшимся прославленным "Филом", воспитавшим немало выдающихся бойцов. Я хотел показать ему мою подготовленность для реального единоборства, а в спортивном самбо любые удары руками и ногами были запрещены, и набитые до мозолей костяшки были излишни, в отличие от боевого самбо, где эти удары активно практиковались.
    Между тем жёсткие кулаки были нужны мне смолоду для сохранности пальцев, ибо мои руки должны были стать главным инструментом моих достижений в хирургии, сильным и чутким одновременно. Помимо упомянутых отжиманий от пола в свободное время, я имел обыкновение ежедневно подолгу лупить тяжёлый боксёрский мешок, при том что бокс как таковой был мне не по душе, и у меня не было никакой охоты делать боксёрскую грушу из моей головы.
    Я всё же планировал быть студентом-медиком и врачом впоследствии, и мой мозг был в моём проекте настолько ценен, что в опасности его сотрясения при возможном нокауте я усматривал непростительную неосторожность. Поскольку моя осмотрительность невольно побуждала меня беречь мой драгоценный череп, я предпочитал первым наносить удар, если ситуация накалялась до взрыва неизбежной драки, и с целью предупреждения случайных травм, я постепенно превратил мои кулаки в подобие двух естественных кастетов, не повреждающихся при ударах о чьи-то челюсти в нередких баталиях.
    Короче, привыкнув оставаться независимым и среди уличного хулиганья, я предпринял, что называется, превентивные меры, и лет с тринадцати я уже мог дать понять любому агрессору, что с таким человеком, как я, надо считаться.
    *
    Разумеется, подсознательно я всегда стремился к осуществлению наяву моей сокровенной мечты стать воплощением некоего телесного совершенства, неуязвимого и непобедимого, о чём мечтало и великое множество моих сверстников и подобных им драчливых сорванцов под впечатлением непобедимости героев различных западных и восточных боевиков, пропагандирующих всякого рода боевые искусства. От большинства, правда, я выгодно отличался моими природными данными для таких искусств и моим целеустремлённым движением к желаемому, и в боевом самбо мне неожиданно предоставился шанс достичь наивысших пределов моей боевой формы.
    Естественно, было бы верхом недальновидности не воспользоваться этой уникальной оказией, и однако, со всей присущей мне сметливостью, я никогда не забывал преследовать определённую цель, которую я себе поставил и которая была первостепенной. Я имею в виду достижение статуса доктора, причём хирурга по специальности, и как медбрат я работал на скорой помощи с начала четвёртого курса именно для приобретения навыка внутривенных инъекций, новокаиновых блокад, перевязок, вправления вывихов, наложения гипса на переломы, проведения искусственного дыхания, оказания первой доврачебной помощи и так далее и тому подобное, чтобы, как я решил для себя ещё на старте моей медицинской учёбы, я знал детально, что и как делать в моей профессии, и умел сделать всё это на практике самостоятельно.
    Так что едва я добыл разрешение зарабатывать себе на жизнь в больницах, я немедленно прекратил разгрузку вагонов на городской товарной станции дважды в неделю. Там я мог исправно получать оплату за разовую работу на протяжении предыдущих трёх лет, избавляя тем самым моих не слишком зажиточных родителей (инженер и учительница) от оказывания финансовой поддержки второму их сыну, живущему отдельно в другом городе и вполне способному обеспечить себя. Но, надо признать, этот тяжёлый физический труд был довольно-таки изнурителен для моей умственной деятельности, и учёба не давалась мне так же легко после моего вкалывания, как после моих тренировок со всеми их нагрузками, судя по тому, что моя цепкая память с трудом могла справиться с усвоением очередных десятков латинских терминов моего дневного задания, которое я обязан был кровь из носу выполнить в срок, чтобы не отстать ни на день при постоянной насыщенности и плотности учебного материала.
    Так как шестой курс предназначался на нашем лечфаке для специализации, у меня в этот год почти не было времени, расходуемого без пользы: становясь хирургом и накапливая практический опыт в медицинской сфере, я параллельно совешенствовал мою ударную технику смешанных единоборств в так называемом спортклубе. После умелого применения некоторых приёмов этого боевого искусства мой соперник мог превратиться в моего пациента, но боксёрский шлем защищал мою голову, капа берегла зубы, а перчатки-шингарты надёжно облегали кисти рук, не говоря о прочих элементах защитной экипировки, типа бандажа и щитков на голени, так что я ухитрился как-то остаться целым и невредимым в течение двух лет напряжённых тренировок и выступлений.
    Более того, к выпуску из института я пришёл уже со званием мастера спорта в цивильном самбо, сражаясь, в том числе, и на всяких международных соревнованиях, причём по-прежнему без поражений, а моё триумфальное продвижение в боевом самбо было столь впечатляющим, что я однажды даже имел серьёзный разговор на эту тему в военкомате во время работы интерном.
    Суть разговора сводилась к тому, что меня пытались склонить к действительно сильному искушению, а именно в военные спецслужбы, в качестве альтернативы моему предстоящему призыву в ВМФ. Я, однако, был стоек и непоколебим в моём врачебном призвании, вполне сознавая, что как офицер разведки я буду вынужден убивать в случае надобности, тогда как я выбрал медицину именно для того, чтобы избежать подобного использования моего превосходства (к примеру, в обличии рекетира с бейсбольной битой).
    В этом году я отверг, в общем-то, целых два предложения, равно значимых для моего будущего, и хотя второе было не высказано вслух, оно, возможно, угрожало изменить мою жизнь ещё более существенно, подразумевая негласно полное порабощение моего духа или, пожалуй, принципиальное покушение на моё свободное "я".
    Тут я имею в виду мою тогдашнюю подругу, возымевшую идею сковывания взаимоотношений нашей любовной связи законными брачными узами. В то время как в военкомате удовлетворились, в итоге, моим письменным обязательством не применять моё боевое мастерство против гражданского населения (ибо оно рассматривалось как род оружия), моя возлюбленная приняла наше сожительство на съёмной квартире за моё намерение сделать ей предложение руки и сердца накануне моей военной службы и начала исподволь намекать в постели на желательность заведения семьи.
    Понятно, что она видела во мне великолепного кандидата на роль её мужа, включая моё неизбежное отцовство, но только в своих матримониальных устремлениях она нечаянно задела моё единственное больное место.
    По природе я был холодно бесстрашен, не будучи ни бесшабашным, ни дерзким, и я редко когда чувствовал какой-либо страх до моих медбратских смен на скорой помощи, которая занималась всё-таки экстремальными случаями. Другими словами, мне приходилось иметь дело и с фатальными исходами, помимо прочего, и если смертями взрослых я бывал порой сильно потрясён, но, тем не менее, переносил их без заметных последствий, и как раз ими моя железная воля была особенно закалена в мои молодые годы, то в отношении детей я отнюдь не был так же невозмутим, и их страдания сказывались на моих стальных нервах настолько ощутимо, что смерть одного маленького ребёнка прямо у меня на руках неожиданно обнажила для меня самого мою ахиллесову пяту.
    *
    Несмотря на то что иголка сразу же поставленной мною капельницы была в его вене, моё вливание не действовало, потому что это дрожащий двухлетний малыш был отравлен несколько часов назад и уже не мог даже рвать из-за концетрации токсинов в его крови. К несчастью, было слишком поздно проводить ему промывание желудка, ибо крем пирожного, оставленного вне холодильника, в конце концов стал питательной средой для смертноносных бактерий (стафилококка, по-видимому), а недоглядевшая за ним сонная бабушка не знала, когда он съел это пирожное. Это можно было назвать типичным несчастным случаем, если бы не тяжесть его состояния, и бедный детёныш, совсем бессознательный сперва, не имел сил ни плакать, ни стонать, только чуть содрогался от тошноты и инстинктивно льнул ко мне в отсутствие своей мамы.
    Затем его прерывающееся дыхание стало слабеть, и он, умирая, пытался прижаться своим беспомощным жидким тельцем к моему докторскому халату, утыкая мокрое от слюны и слёз личико в мою жесткую не материнскую грудь, пока я молил Всевышнего продлить его жизнь хотя бы до прибытия нашей машины на станцию. Но Бог, увы, не внял моим молитвам, и этот едва подёргивающийся крохотный птенчик постепенно затих и перестал дышать в моих руках.
    Бездыханный и неподвижный, он сделался ещё холоднее, чем был только что, и острая невыносимая жалость к нему внезапно пронзила моё сердце. Я вдруг осознал, что бы почувствовал я сейчас, будь я его отцом, и сама вероятность испытать в будущем наяву этот отцовский страх смерти сына ужаснула меня.
    Я не был свидетелем отчаяния его родителей, но я видел достаточно подобных реакций на смерть близких в результате несчастного случая, чтобы представить эту страшную сцену. Передавая одному из бригады дежурных врачей мёртвое тело не спасённого мной малыша, я думал о страхе, который возник бы в моей душе после рождения моего собственного дитяти и который сопровождал бы меня с тех пор неотступно, и я понял тогда, что этот страх был бы самым надёжным поводком, чтобы удерживать и вести меня в течение всей жизни моего ребёнка. То есть, этот мой страх был бы величайшей моей зависимостью, и как мог я позволить такое, когда именно моя свободная воля всегда была для меня первоочередной среди ценностей бренного мира.
    И если бы я поменял мою свободу на духовное закрепощение отцовством вследствие назревающего брака, что, вообще говоря, я бы обрёл в супружестве вместо моей нынешней независимости?
    Моя предполагаемая суженая была терапевтом с моего курса, и следовательно, она, скорей всего, планировала ждать меня здесь в городе, где у неё была хорошая работа и родители с квартирой, в которой она бы могла без проблем растить младенца, тогда как мне предстояло быть лишённым какой-либо сексуальной жизни весь период моей офицерской службы на флоте. Вопрос: чего ради я должен был переносить эти нелепые лишения? Я до неё влюблялся и в других девушек, и, по правде сказать, я не ощущал такой уж исключительности нашего альянса, сравнительно с предшествующими моими увлечениями.
    Кроме того, были также и некоторые финансовые причины моего нежелания брать на себя ответственность за возможную семью, которую моя подруга была готова навязать мне. Не то чтобы я был одержим скупостью, но моим прожиточным уровнем я был обязан исключительно моему личному труду, и я собирался сохранять мой офицерский оклад для приращения накоплений в твёрдой валюте с целью специализироваться как военный хирург после службы, с прицелом на работу в международных госпиталях. Согласись я сейчас жениться, я бы бездарно растранжирил все мои заработки на чьё-то семейное счастье, обременяющее меня бесконечными хлопотами и денежными заботами и вознаграждающее лишь крошками того полнокровного существования, которое было мне доступно без этих цепей Гименея.
    У меня хватило ума уделить должное внимание её зондированию моего отношения к нашему совместному будущему, и поскольку я пока был волен расстаться с ней без благовидных предлогов, так я и сделал, сославшись на чрезмерную занятость в медицине и спорте одновременно.
    Кстати, и в самбо я, равным образом, устоял перед немалым соблазном, причём первичным мотивом моей бескомпромиссной позиции был тоже страх зависимости. Но, правда, перспектива получения изрядных сумм за моё участие в турнирах микс-файта была куда заманчивей, чем пресловутые священные узы брака, так как гонорары за бои легко могли бы решить все мои повседневные проблемы и дали бы мне возможность припрятать определённый стартовый капитал на будущее.
    Негативным аспектом этого способа делания денег было то, что правила таких состязаний оговаривали недопустимость неких технических действий, но не наличие шлема и щитков на ноги для бойца, не говоря о куртке-самбовке для захватов, бросков и удушающих приёмов. А значит, я рисковал пропустить нокаутирующий удар в голову, который бы прервал мою спортивную и медицинскую карьеру одномоментно и навсегда.
    Учитывая, что я не намеревался становиться профессиональным бойцом в единоборствах, я не имел права рисковать здоровьем ради "презренного металла", тем более что я вполне трезво оценивал возможности моего спортивного роста в вынужденной двухгодовой паузе. Мои служебные обязанности лейтенанта медслужбы практически исключали реальное продолжение систематических тренировок в каком-то спортклубе, и если бы не моё везение, я бы, конечно, значительно деградировал как мастер боевых искусств в эти годы моей военной службы.
    Но благодаря моим титулам и рангу в самбо, я был направлен служить врачом в морскую пехоту, поэтому в запас я вышел впоследствии законченным экспертом рукопашного боя, зарегистрированным в военкомате среди офицеров спецчастей и приравненным, по существу, к офицерам ГРУ.
   
    ГЛАВА 2
   
    "Терпение и труд всё перетрут, воистину", хмыкнул я семь лет спустя, шагая по пустынной узкой улочке с единственной легковушкой, припаркованной у тротуара на другой стороне.
    Бесспорно, сегодня я мог быть удовлетворён моей тогдашней терпеливостью и настойчивостью. К настоящему времени все мои начальные планы осуществились, и я уже был счастливым обладателем надлежащего международного сертификата для работы в военном госпитале Красного Креста без службы в каких-либо вооружённых силах.
    Такая стартовая позиция открывала новые горизонты многообещающего будущего моей профессиональной карьеры ещё и потому, что как старший лейтенант запаса я принадлежал к категории немногих избранных доверенных офицеров, наделённых правом, при необходимости, выполнять определённые конфиденциальные поручения высшего командования. Данный мой статус никоим образом не был имманентным свойством моей знаменитости как спортсмена или моей специальной боевой подготовки как военнослужащего, и он сформировался, когда я приобретал обширный практический опыт как оперирующий хирург в центральном военном госпитале в городе и специализировался там после двухгодичного усовершенствования моего английского в медчасти родного батальона нашей бригады морской пехоты.
    Я с детства взял за правило занимать каждый день до предела активной деятельностью, включая умственную, и этот принцип всегда действовал безотказно, независимо от характера деятельности и объекта приложения моей энергии.
    Тут мой поток сознания был прерван странным чувством, более типичным для моей бдительной настороженности в нестабильном регионе межплеменной вражды и религиозной резни.
    Моя привычная чуткость к изменчивости внешнего мира уловила какое-то новое восприятие, направленное ко мне снаружи. Поскольку на улице не было ни души, источник внимания мог находиться или в окне одного из безликих шестиэтажным домов, или в машине с тонированными тёмными стёклами.
    Мне показалось, что кто-то наблюдает за мной откуда-то, что, разумеется, не было чем-то экстраординарным в большом городе, где всегда была вероятность столкнуться с каким-нибудь случайным зевакой, беспричинно таращившимся на меня, но мне очень не нравились такие разглядывания, и я бы хотел знать, с какой радости этот наблюдатель выбрал меня предметом своего любопытства. Он (или она) был, конечно, неким невидимым прохожим или обитателем дома, глазеющим из неосвещённого окна, ибо в машине, вроде бы, не просматривалось никакого признака чьего-то присутствия за непроницаемым глянцем отражения тусклого света ближайшего уличного фонаря.
    О моём прибытии не был осведомлён никто в городе, кроме моей квартирной хозяйки, чью вторую квартирку я снял некогда на длительный срок, включая месяцы моего отсутствия в служебных командировках, в обмен на её присматривания за моими вещами в это время. Моя скромная обитель, примыкающая к её двухкомнатным условным хоромам, была расположена на той же лестничной площадке, и я, со своей стороны, был, так сказать, залогом безопасности этой интеллигентной пожилой вдовы.
    Возможно, тут был какой-то незадачливый грабитель, выслеживающий меня как жертву в своём непростительном заблуждении, но, понятно, попытка разбоя была предсказуемо плачевна для её инициатора. Решив, тем не менее, не рисковать, я взглянул вперёд и назад, чтобы убедиться, что я и впрямь в одиночестве посреди едва освещённой длинной улицы.
    И тут я услышал сухой треск выстрела в её дальнем конце.
    Стреляли где-то за углом, на другой улице, и за первым тотчас последовали ещё два выстрела, как будто бы пистолетных.
    Наш мегаполис всё-таки не был пока ещё театром военных действий, и открыть в нём стрельбу могли осмелиться либо преступники, либо полицейские. В любом случае, мне ничуть не улыбалось поймать шальную пулю, кто бы её ни послал - местные бандюганы в своей перестрелке или служители закона, преследующие их.
    Я уже не успевал дойти до следующего переулка даже быстрым шагом, поэтому я сразу шагнул влево в единственный здесь проулок между глухими стенами зданий, в надежде пройти через него на параллельную улицу, как я обычно делал, с тем чтобы сократить путь.
    На сей раз, однако, проулок не был сквозным, и увидев перед собой те же задворки высокого дома, я неожиданно очутился в довольно сумрачном тупике.
    В этом не слишком просторном внутреннем дворе, пахнущем сырой плесенью, я почувствовал себя неуютно, более того, так, словно я ненароком угодил в западню. Но и выходить из этого угла было поздно, иначе бы я носом к носу столкнулся с теми стрелками, вооружёнными пистолетом, по меньшей мере. Да, я не спорю, АКМ или базука были бы куда более серьёзной угрозой по сравнению с таким стрелковым оружием, но каждая пуля могла сделать дырку в моём теле, а я не горел желанием оказаться из-за случайности на операционном столе.
    Мои сравнительные воспоминания о пулевых ранениях, причинённых различными типами и калибрами огнестрельного арсенала длились всего несколько секунд.
    В проулке послышалось чьё-то шумное пыхтение, и сразу же в мой полутёмный загон ввалился сильно хромающий мужчина крепкого сложения.
    Хромал он оттого что его левая рука прижимала что-то на его левом бедре (рану, надо полагать), и я уже было сделал шаг ему навстречу, вытолкнуть его прочь из моего убежища, когда заметил нож в его правой руке.
    Такой внушительный десантный нож входил в экипировку каждого морпеха, и после двух лет моего близкого знакомства с техникой ножевого боя я составил вполне предметное представление о смертоносности мастерства обладателя этого холодного оружия. Я не знал, кто был этот хромоногий и насколько сноровисто он владел своим мессарем, а между тем моя недооценка его профессионального уровня могла быть фатальной. Всё это вмиг промелькнуло в моём уме, и я резко остановился.
    - Ты свидетель, - хрипло произнёс мужчина, привалившись спиной к стене.
    Затем, съехав по стене, он осел на землю, не сгибая левую ногу, видимо, уже малость ослабев от кровотечения.
    Но сказал он именно то, что следовало сказать, и я действительно не имел теперь другого выбора, кроме как действовать.
    - Кто они? - спросил я.
    - Бандиты, - ответил он.
    - Много?
    - Я видел двух и машина.
    - Дай нож, - потребовал я, и он послушно вложил рифлёную рукоятку в мою открытую ладонь.
    Я, между тем, неотрывно смотрел на щель проулка, принимая во внимание целую минуту, истекшую после его появления.
    С этого момента я был уже в измерении боя, в котором все мои реакции были вдвое быстрей скорости прочих бойцов и моё тело начинало действовать без указаний моего рассудка.
    Если твоё тело идеальное оружие, оно само найдёт наилучшее мгновенное решение в каждую долю секунды твоего действия. Иногда это создаёт некоторые трудности в плане воздерживания от запрещённых приёмов, но в данном реальном бою ограничений у меня не было, ибо бандиты, как правило, не оставляли свидетелей в живых.
    Они вломились во двор оба одновременно, и у одного из них в руках была большая бейсбольная бита, что предопределило мой выбор.
    Едва они появились в проулке, я метнул нож с бедра во второго.
    Согласно нормативам, скорость броска должна была быть такой, чтобы само восприятие этого броска достигло сознания противника позже, чем лезвие вонзится в намеченную точку на теле.
    Нож коротко вжикнул в воздухе и встрял в горло правого громилы.
    С дистанции в три метра бросок был максимально силён, и острое тяжёлое лезвие рассекло его шейный позвонок вместе со спинным мозгом раньше, чем он успел вскинуть свой пистолет.
    Впрочем, он меня больше не интересовал, а вот левый мордоворот как раз бросился на меня с выставленной поперёк груди битой, не имея даже секунды на то, чтобы размахнуться своей дубиной.
    Вместо того, чтобы уклониться от удара, я шагнул ему навстречу и схватил биту двумя руками, как и он, но вовсе не для борьбы с ним.
    Я не стал церемониться излишне в моей суровой отповеди ему и без малейших колебаний заехал сбоку моим левым ботинком в его массивную голову. Моя способность к каратистским растяжкам часто была сюрпризом для таких шкафоподобных быков с непробиваемыми квадратными подбородками, когда этот сносящий с катушек удар неожиданно доставался им, уверенным в своей несокрушимости, и очухаться от него было для большинства проблемой. А в данном случае я, к тому же, не удовлетворился эффектом нокдауна и, пользуясь его временной оглушённостью, изо всех сил толкнул его деревянную дубинку прямо ему в лицо.
    Мой размозживший кости лица яростный толчок смял его нос с хлюпающим хрустом, на что этот боров издал то ли всхлип, то ли хрюк и рухнул, теряя сознание, на колени, хлопнувшись на брюхо в финальной стадии своего падения.
    Я, тем временем, уже повернулся к первому клиенту, который ещё стоял на коленях, опрокинувшись назад с откинутой головой и ножом, торчащим в его адамовом яблоке.
    Взяв пистолет из его вялой руки, я только после этого нанёс добивающий удар каблуком ботинка в основание черепа его распростёртого подельника.
    Я не забыл шофёра, ждущего снаружи на улице, и при такой расстановке сил было непозволительно покидать двух этих головорезов иначе чем в состоянии мёртвых тел.
    Проходя через проулок к выходу я проверил пистолет, пахнущий пороховой гарью недавних выстрелов, и определил на слух местонахождение машины по урчанию работающего мотора.
    Пистолет был стандартным восьмизарядным ПМ, пистолетом Макарова, а значит, за вычетом трёх выстрелов, какие-то патроны в магазине оставались.
    С оружием на изготовку я вдруг выскочил на тротуар и мельком увидел плечо кожаной куртки водителя за открытой дверью белого внедорожника. Тонированное ветровое стекло скрывало его от моих глаз, и за неимением визуальной информации о его вооружении, я был вынужден предположить худшее и действовать в соответствии с моим предположением.
    Двигаясь боком перед капотом машины, я дважды выстрелил через стекло в переднее сидение, где шофёр сейчас развалился, поджидая киллеров, а затем, возвращаясь, я сделал ещё один выстрел поверх открытой двери в салон.
    Когда я заглянул внутрь, он уже заходился в смертной агонии, однако его правая рука лежала на цевье десантно укороченного автомата Калашникова, который он пытался подтянуть за ствол левой рукой, захлёбываясь кровью. Будь я чуть-чуть медлительней в моей стрельбе, он бы опередил меня с этим автоматом и наверняка пустил бы меня в расход первой же очередью.
    С чистой совестью и с невольным облегчением я подождал несколько секунд, пока он испустил последний вздох и кровавая пена перестала пузыриться на его губах.
    Теперь, увы, пробил час, что называется, запятнать репутацию.
    Имелся свидетель моих убийств, кто бы он ни был, причём его что-то связывало с бандитскими кругами, а потому только себя самого он мог винить за жестокую необходимость его ликвидации.
    Но только я развернулся, чтобы приступить к неминуемой зачистке двора с трупами, как давешний раненый мужчина возник в проёме проулка, и опять со своим десантным ножом в руке.
    - Эй, док, - окликнул он меня неожиданно. - Это ты?
    - Ну, допустим, - машинально обронил я, всматриваясь в его лицо под пушистыми волнистыми волосами и готовый нажать на курок моего ПМ, нацеленного на него.
    - Я взводный, док. Мы служили вместе, - прояснил он ситуацию, застыв на месте, поскольку прежде я славился скоростью реакции среди офицеров нашей бригады, и он, как офицер моего батальона, имел удовольствие лицезреть своими глазами безукоризненную точность моей стрельбы и метания ножа.
    Я не признал его сразу, потому что я никогда не видел его с какой-то другой причёской, помимо отровка "ёжика" на макушке, о которую он ничтоже сумняшеся разбивал вдребезги пустую бутылку или ломал кирпич в назидание своим салагам. Правду сказать, я лично предпочитал воздерживаться от испытаний моей головы на прочность таким манером, будучи всё же врачом, хоть и морпехом.
    - А, наш старлей, - вспомнил я.
    - Уже капитан, - уточнил он. - Трудно тебя узнать в сумерках, док. Но твоя скорость тебя выдала.
    - Ладно, проехали. Сейчас нам надо смываться отсюда.
    - Ты прав. Моя машина в той стороне.
    - Ты можешь идти?
    - Более-менее. Но парковка недалеко.
    - Тогда веди, коли так.
    До его авто было и вправду два шага, и он, шустро хромая, дошаркал самостоятельно до её парковки на асфальтовом пятачке, просвещая меня по пути с места преступления относительно своего огнестрельного ранения, которое он пытался затампонировать носовым платком.
    Улепётывая в его компании после моих доблестных подвигов, я размышлял о моей непоследовательности в отношении этого их очевидца. Моё поведение было непрофессиональным и чреватым непредсказуемыми последствиями, когда я оставил его в живых, ибо меня совершенно не касалось, почему эти доморощенные гангстеры прострелили ему ногу, и я не должен был иметь с этим ничего общего. Мне бы следовало думать о моей собственной безопасности, и будь я настоящим киллером, я бы ни за что не остановился перед убийством своего знакомого в столь опасной для меня ситуации, требующей прибегнуть к крайностям.
    К сожалению, эта стычка была, в сущности, моим дебютом как тайного агента, предстающего в истинном свете, и сама неожиданность инцидента делала мои действия импульсивными. Иначе говоря, я не убил его по той же причине, по которой я убил его преследователей, - я попросту реагировал на их участие во внезапном действии.
    Конечно, я мог прикончить его и теперь, но моё хладнокровие несколько отличалось от бесчувственной жестокости уголовных душегубов, и я вдобавок решил подождать дальнейшего разворачивания событий вследствие столь непредвиденной встречи.
    Для большей верности, я держал мой пистолет под рукой даже после того как он бросил свой нож на заднее сиденье и устроился кое-как за рулём. Как бы то ни было, я сидел рядом с превосходной военной машиной для убийств, и удары локтями никто не отменял.
    - Остановись где-нибудь в тёмном месте, - сказал я, когда мы отъехали достаточно далеко от опасного квартала. - Я перевяжу тебе рану. Надеюсь, в твоей машине есть аптечка или что-то похожее.
    - Естественно, есть, - ответил он. - Если только ты не продырявшь меня ещё раз.
    - Это зависит, - предостерёг я его, в свою очередь. - Мне бы хотелось знать, что к чему.
    - Объясню позже, - пообещал он. - История слишком долгая. Кстати, отныне я твой должник.
    - Так поступил бы каждый, - отшутился я. - Я имею в виду, когда жизнь на кону.
    - Ты, может быть, прав, - хохотнул он. - Они застали меня невооружённым, и у них были вопросы ко мне. Так что я должен был умирать медленно, но верно.
    - Это точно, - подтвердил я. - Объясни тогда, почему ты такой волосатый.
    - Что, похож на педика?
    - Не я сказал. Ты в отставке?
    - Скажем, в отпуске. Но подчиняюсь приказам, как прежде.
    - Что-то секретное?
    - Секретное в высшей степени. Я, правда, пешка, но в игре крутых боссов.
    - Печально слышать. Я игр боссов всячески избегаю.
    - Почему?
    - Я знаком с их последствиями как хирург. Ты одно из них, например.
    - Шрамы украшают мужчин, док. Морпехи всегда были авантюристами.
    - И сорвиголовами, - добавил я иронически. - Тормозни-ка здесь, я взгляну на твою рану.
    Он остановил машину и включил свет в салоне, чтобы я мог осмотреть его бедро, но штанина была вся пропитана кровью, ибо его платок, прижатый к входному отверстию его пулевого ранения, плохо останавливал кровотечение.
    - Опусти штаны и дай мне перевязочный пакет, - велел я своим обычным тоном хирурга в приёмном покое.
    - Пакет в бардачке, - кивнул он на панель передо мной, стягивая тесные джинсы с бёдер и скрипя зубами от боли.
    Выходного отверстия у его раны не было, так что пуля застряла в мягких тканях, не задев ни кости, ни большой артерии или нерва, судя по его подвижности.
    - Я наложу временную повязку, - объяснил я ему. - Но тебе нужно небольшое хирургическое вмешательство в больнице. Я не могу извлечь пулю без инструментов.
    - Это плохо, - вздохнул он. - Официальные контакты с твоими коллегами для меня опасны.
    - Боишься привлечения полиции?
    - Именно. Сегодня меня каким-то образом выследили, и явно не без их помощи.
    - Я тебя понял, но у меня множество своих проблем, - сказал я равнодушно, заканчивая перевязку. - Рану тебе я перевязал, свой врачебный долг выполнил, теперь мы расходимся. Всего наилучшего.
    Я уже взялся за ручку, чтобы открыть дверь и высадиться из машины, когда опять услышал его голос.
    - А как насчёт частной практики? - спросил он приятельски. - Тысяча баксов наличкой как твой гонорар. Такой вариант подойдёт?
    - Ты настолько богат? - повернул я голову, очень заинтересованный суммой.
    - Этого достаточно? - снова спросил он в ответ.
    - Ну, если ты настаиваешь, - тут же дал я согласие на вполне приемлемый гонорар за довольно пустяковую хирургическую манипуляцию. - Вопрос только - где. И я не могу оперировать без скальпеля и прочего инструментария.
    - По рукам! - принял он к сведению мои требования. - Одну минуту, я сейчас выясню, где это реально.
    - Привет, - продолжил он в свой сотовый телефон, закреплённый в гнезде на панели перед ним. - Это я. Могу я заскочить в клуб примерно через полчаса? Я буду с гостем, если ты не против. Да, срочное дело. Расскажу, когда встретимся. Пока.
    - Там что, лазарет? - осведомился я как заинтересованная сторона.
    - Скорей, медицинская часть, - ухмыльнулся он. - И хозяин, кстати, твой старый друг, рад тебе сообщить.
    - Это кто же?
    - Капитан Боб, если помнишь. Вы с ним, по-моему, корешовали в те два года.
    - Он тоже в отпуске?
    - Секрет, док, секрет. Он нынче майор по званию и большая шишка по статусу. Ладно, поехали, пока я не хлопнулся в обморок, как неженка.
    Он выключил свет и снова включил мотор.
   
    ГЛАВА 3
   
    Я действительно был в приятельских отношениях с капитаном Бобом во время моей военной службы, с оговоркой, что я называл его "кэп", а не по имени, и что было бы преувеличением расценивать наши специфические отношения как "корешование" или иной тип дружбы.
    Он был не тот человек, чтобы поверять что-либо кому-либо, и я также был нерасположен открывать душу моим батальонным сослуживцам.
    Но при этом мы были соседями по офицерскому общежитию как два холостяка и возбуждали взаимное любопытство нашим, я бы сказал, своеобразием.
    В моём случае причина была очевидна: будучи штатским хирургом, я был назначен военным врачом в бригаду морской пехоты, что было исключением из правил и предполагало мою особую подготовку "на гражданке"; тогда как мой условный приятель, будучи в настоящее время инструктором рукопашного и ближнего боя, уже поучаствовал в паре реальных военных конфликтов после военного училища, и спокойствие этого немногословного рослого капитана в сочетании с устрашающей мощью его мускулистого торса и бычьей шеи производило не самое приятное впечатление, которое прямой взгляд его серых глаз лишь усугублял, поскольку это был взгляд холодного профессионала по уничтожению живой силы противника, равно в бою и в диверсионных операциях.
    Призван я был в сентябре, и осенняя погода моего первого дня в части благоприятствовала моим обычным утренним упражнениям, а на плацу перед общежитием я нашёл и перекладину и брусья для них. Хотя я и начал мой ежедневный комплекс до подъёма, значительную часть его я был вынужден делать уже на глазах двух сотен голых по пояс крепких парней, и присутствие столь придирчивых зрителей, естественно, побуждало меня показывать себя новой среде во всём блеске.
    Понятно, что особое признание я заслужил финальными сериями подтягивания на одной руке и прочими силовыми трюками на турнике. Такой показательной атлетической зарядкой моя репутация "крутого доктора" сразу же была установлена единодушно, и я всячески подкреплял её в дальнейшем при каждом удобном случае.
    Однако моё знакомство с главным специалистом в бойцовском мастерстве было намного более интенсивно и тщательно.
    Вскоре после моего поселения в офицерском общежитии я столкнулся с капитаном в нашем длинном коридоре, и на этот раз он приветствовал меня не только кивком головы в чёрном берете.
    - Я слышал, ты мастер спорта по самбо, - сказал он, внимательно смотря на меня своим прямым жестким взором. - Включая боевое самбо.
    - Такое звание я имею в спорте, - ответил я. - В боевом у меня, скорей, полезный опыт.
    - То есть, рукопашный бой тебя не пугает? - спросил он.
    - Смотря кто будет противником, - заметил я осмотрительно.
    - А если я? - спросил он серьёзно.
    Я хотел было пошутить, что такой род самоубийства чересчур болезнен, но его тон никак не предполагал шутливость.
    - После этой схватки я могу быть недееспособен, - предсказал я исход.
    - Не беспокойся, я просто проверю твою квалификацию. Есть у тебя сейчас свободное время?
    - Ну, уж для потверждения звания я могу выделить часок-другой.
    - Тогда я жду тебя в спортзале.
    - Хорошо, я прийду со своей формой.
    Нет смысла перечислять все приёмы и удары, проведённые нами в яростной карусели нашей схватки, достаточно сказать, что за эти пятнадцать минут у меня не было ни мгновения передышки. Кроме того, мне пришлось трижды кувыркаться в акробатическом прыжке, чтобы высвободиться из его цепкого захвата, и каждый раз он одобрительно хмыкал на мою ловкость и гибкость. Как ни удивительно, он реагировал тем же хмыком, когда мне изредка удавалось достать до его шлема моей самбистской борцовкой.
    Моя тактика была обусловлена его физическим превосходством, не говоря о его техническом доминировании, ибо в партере он мог смять мою контратаку своим весом, и болевым приёмом он бы сломал моё сопротивление или бы вывернул одну из моих конечностей. Едва ли стоит упоминать, что все его удары и броски были крайне опасны, даже если бил он, как и обещал, не в полную силу.
    Так как мы состязались без запрета на какие-либо приёмы и действия, мне предоставился превосходный случай продемонстрировать самый широкий диапазон моей защиты и увёртливости, но при всём том, я получил-таки несколько достаточно ощутимых тяжёлых ударов по моей умной голове, и возблагодарил Бога за свою предусмотрительность в спорном пункте - надевать всю бойцовскую экипировку или нет.
    В конце он умышленно упал вместе со мной на мат, и мы несколько минут боролись так, в партере, пока он не поймал мою руку на болевой захват, выгибая мой локоть рычагом. Но я был тоже не промах и, бешено изгибаясь, скрутил его колено двумя ногами в моём болевом захвате.
    - Брейк, - скомандовал он с капой во рту, отпуская мою руку. - Встаём.
    Пыхтя и отдуваясь, мы поднялись с ковра.
    - Неплохо, док, - вынув капу, сказал он. - Кто был твоим тренером?
    - Фил, - ответил я. - То есть, Филипп...
    - Я знаю, о ком ты, - прервал он меня, стаскивая шлем со своей коротко стриженой головы. - У тебя хорошая подготовка, док. И ты, к тому же, поразительно проворен.
    - А что бы ещё спасло меня в бою против такого соперника? - уважительно осведомился я, учитывая, что он несомненно заслуживал всяческого уважения как боец.
    - Я бы сказал, что ты грубо льстишь, но тебе это не нужно, - заметил он. - А как насчёт стрелкового мастерства?
    - В цель я обычно стреляю десять из десяти, - не стал я утаивать мой следующий талант. - Правда, стрелять из пистолета мне доводилось не часто, а из автомата и того реже.
    - Словом, все нужные достоинства у тебя есть, - суммировал он. - Думаю, тебе надо освоить ножевой бой и техники ближнего боя с оружием. Если, конечно, ты готов принять участие в наших тренировках.
    - Почему нет? Только я должен скоординировать ваш курс с моей занятостью.
    - Без проблем. И ещё. Я бы хотел, чтобы ты был моим спарринг-партнёром.
    - Это честь для меня, но на тех же условиях, что сегодня. Всё-таки моя голова - моя величайшая ценность.
    - Не преуменьшай остального, док. Уверен, что ты не потратишь время зря.
    *
    Капитан был прав: благодаря ему, я едва ли когда терял время впустую, напротив, я был занят приобретением чего-нибудь жизненно-важного с утра и до ночи.
    В соответствии с программой моей подготовки, расписанной моим суровым инструктором, я участвовал как доброволец в тренировках сержантско-рядового состава, учась на досуге, как защищаться против различных видов оружия в ближнем бою, практикуясь на стрельбище и даже выбрасываясь с парашютом, как надлежало офицеру десантных войск. Мои служебные обязанности не позволяли мне пробегать по утрам кроссовую дистанцию с батальоном, ввиду того что контроль за закладкой продуктов в котлы коками также был сферой моей ответственности, как и контроль за санитарными аспектами приготовления пищи и состояния камбуза, гальюнов и жилых помещений личного состава, или пребывание в медчасти, в очередь с тремя моими коллегами-докторами, или сопровождение маршей-бросков "с полной выкладкой" в медицинском уазике, или прочая-разная рутина повседневной военной жизни.
    Несмотря на это, мои сверхпрограммные тренировочные схватки с капитаном Бобом были достаточно часты, и он был лучшим экзаменатором моего обучения в среде агрессивных дюжих ребят, ценивших исключительно физическую силу и бойцовские навыки и стремившихся одержать верх над "крутым доктором" на своём поле, как эти юные простаки полагали до нашего непосредственного телесного контакта.
    Будучи трезвенником, я, в известном смысле, оставался частично чужаком в нашем местном медицинском кружке, несхожий в этом с другими членами компании, тоже, как на подбор, не хилыми дядями. А Боб, заметим, недолюбливал тех, кто закладывал за воротник, как и вообще людей, имеющих слабые места, и тут наши взгляды совпадали.
    По прошествии некоторого времени я договорился с моим шефом-майором, что буду отлучаться из части, с тем чтобы оперировать в госпитале в мой выходной, если, понятно, день у меня будет и вправду свободным, ибо служба всегда диктовала своё собственное расписание. На самом деле, как раз майор и оказал мне такую добрую услугу, когда я однажды начал печалиться ненароком о моей хирургической квалификации, которая могла быть потеряна без практики на протяжении двух лет. Оказалось, что заведущий хирургическим отделением в госпитале был его сокурсник, и я не преминул воспользоваться подвернушимся случаем и упросил его замолвить за меня словечко.
    Хотя я, главным образом, ассистировал на разных операциях и лишь иногда оперировал сам то аппендицит, то грыжу, тем не менее, я мог своим участием освободить кое-кого из хирургов для других дел, при том что я делал мою работу абсолютно безвозмездно. Пока что я особо не зарился на какое-то продвижение в моём ремесле, и моя непритязательная задача состояла в поддержании должного уровня моей хирургической техники, не слишком высокой, но необходимой мне для будущей медицинской карьеры после военной службы.
    Вдобавок мне повезло завести удачный любовный роман в этом госпитале с одной разведённой блондинкой, которая, как вы легко догадаетесь, тоже была врачом, как и я. Моя разборчивость в выборе любимых женщин среди медицинского персонала была вызвана, в сущности, моей гигиенической осторожностью. Кипучий промискуитет многих распущенных ветренных кокеток был чреват целым рядом венерических болезней, посему моя щепетильность в вопросе свободных нравов и беспутства объяснялась моей приученностью к стерильности, а не моим моральным ригоризмом.
    Надо сказать, этот счастливый альянс был практически идеален, поскольку моя добродушная тридцатилетняя "девчонка" хотела именно нашего секса при случае и не собиралась выходить замуж ни за меня, ни за кого другого; вот почему я, пожалуй, любил её более искренне и открыто, нежели мои прежние "предметы страсти", желавшие подцепить меня в качестве своего супруга.
    Короче, скоро я вполне обосновался в моей новой жизни, то активно тренируясь, то исполняя свои докторские обязанности, то посещая мою нынешнюю подругу, то стоя у операционного стола, и к моим двадцати пяти я чувствовал себя великолепно, тем более что моё мастерство в боевых искусствах неуклонно возрастало вследствие постоянных тренировок и схваток с Бобом, который с выгодой для себя использовал в тренировках мою феноменальную скорость и способность мгновенно и накрепко фиксировать новые техники.
    Преимуществом его партнёрства со мной было то, что он мог не корректировать мои действия словами, если ему удавалось нанести мне удар или поймать меня на удушающий приём. В бою я всегда был очень сообразителен и схватывал всё на лету, а потом я повторял каждый момент, в котором я допустил просчёт, до абсолютной автоматической точности и рефлекторной безошибочности. С моей быстротой удара я был почти что непобедим, и Боб делал всё возможное, чтобы довести мою непобедимость до полного совершенства, дабы испытать её силу на ковре, так как в наших схватках ему нравилась именно линия наибольшего сопротивления.
    За такую неоценимую боевую подготовку я платил ему моей помощью в овладении английским, который я постоянно улучшал на будущее в свободные вечера.
    В целом, я непрерывно продвигался вперёд в соответствии с моим образом жизни, и, как обычно, высыпаясь за пять-шесть часов ночью, некоторое время до отбоя я уделял детальному изучению техник выполнения различных хирургических вмешательств и их схематическим рисункам, равно как иллюстрациям топографической анатомии к ним, заучивая весь материал наизусть по моим медицинским книгам и анатомическим атласам. Неизвестно, когда и где мои знания могли быть востребованы, а для меня, как для профессионала, было бы недопустимо оказаться несведущим в тех случаях, с которыми я должен был справиться. Плюс к этому, для освежение памяти по ночам, том "Оперативной Хирургии" всегда лежал под рукой на тумбочке у моей кровати.
    К началу второго года службы я уже ощущал, что в некотором смысле погряз в рутине, и когда обстоятельства предоставили мне возможность эпизодического приключения, я, разумеется, ухватился за редкий шанс.
    В один прекрасный день вышеупомянутый майор заглянул в медчасть, где я был дежурным в этот момент, и сразу же перешёл к делу.
    - Что ты скажешь, лейтенант, насчёт участия в войне? - спросил он без околичностей. - Я имею в виду акцию в одном локальном конфликте на Ближнем Востоке.
    - Пока я военнослужащий, я подчиняюсь приказам, - обозначил я мою позицию, слегка озадаченный вопросом. - Неужели командование решило-таки бросить нас в бой? Наконец!
    - Шутки в сторону, сынок, - улыбнулся он моей невозмутимой жизнерадостности. - Наша бригада отряжает туда специальную группу, и мы должны укомплектовать это боевое подразделение личным составом, включая доктора.
    - За чем дело стало? Я готов выполнять все приказы без исключения.
    - Никто в твоей готовности не сомневается, но ситуация не такая простая. Операция будет достаточно секретная, поэтому те, кто принимает в ней участие, якобы вольные стрелки. Большинство контрактники, и их согласие оговорено пунктами договора, но офицеры должны быть формально в отпуске.
    - Теперь я понял, - сказал я. - Кроме согласия, надо подать заявление.
    - Которое подразумевает только твою личную ответственность, - проинформировал меня майор. - В случае неприятностей, ты можешь иметь проблемы со списанием по ранению и с получением пенсии по инвалидности.
    - На армейскую пенсию я всё равно не претендую, - усмехнулся я, услышав о столь рачительной секретности.
    - Зато твоя независимость будет вознаграждена отдельной оплатой за риск, и очень достойной, - обрадовал он меня. - Я подумал, что ты неженатый и не робкого десятка. Я в молодости просто рвался поучаствовать в реальной вылазке.
    - Куда мне с Вами равняться, - схохмил я на полном серьёзе, учитывая, что майору было максимум тридцать семь. - Вы закалённый воин, а я мирный филистер.
    - О да, ты у нас известный миротворец, - иронически подтвердил он. - Особенно когда ведёшь ближний бой против трёх больших мальчиков. И каков твой ответ?
    - Предсказуемо положительный, - ответил я. - Когда эта акция намечается?
    - Сегодня ночью, - огорошил он меня. - Задание у вас срочное, и состав группы уже определён. И поскольку ваш отряд будет действовать под огнём, он состоит из испытанных бойцов, имеющих опыт в горячих точках. До полудня вы обязаны подать заявление на недельный отпуск, и в час дня вас всех собирают в конференц-зале.
    - Любопытно, кто будет нас инструктировать и ставить стратегические задачи. Это не наш полковник, не так ли?
    - Любопытство сгубило кошку, - дружелюбно осадил меня майор. - Я знал, что могу положиться на тебя.
    Он действительно мог всегда рассчитывать на моё согласие в экстренном случае, потому что я был одержим жаждой познания во всех вопросах, интересующих меня, а война был одной из этих сфер наибольшей значимости. Если я хотел стать настоящим военным хирургом, мне следовало иметь свой собственный опыт работы в полевых госпиталях и в боевых условиях. Что же до опасности, то мой пожизненный девиз гласил, "Риск - благородное дело!", и я не видел причины менять его.
    *
    Первое, что я не мог не отметить в нашей команде, созванной в довольно просторном зале, это небольшое количество избранных, ибо сформированное подразделение в полном составе по численности достигало максимум взвода. Но четыре лейтенанта под командованием капитана было бы явным раздуванием штатов для взвода, и часть сержантов была вообще не наши, а из десантно-штурмового батальона.
    Вдобавок все присутствующие парни были изрядными верзилами даже в сравнении с моими ста восьмидесятью и с обычным ростом долговязых новобранцев-морпехов, и все они были с дублёными бандитски-бесстрастными пачками, из привычного выражения которых явствовало, что с ними шутки плохи.
    Однако подполковник ВДВ (видимо, ГРУ, на самом деле), возглавлявший нашу банду, был не выше меня, хотя это несущественное различие не умаляло впечатления жесткой властности и непреклонности, которое он производил на подчинённых.
    - Отныне вы все в его распоряжении, - сообщил наш ражий комбат, представив нашего нынешнего сурового командира. - Его слово для вас закон.
    Можно было понять и без объяснения, кто тут был наделён правом отправлять правосудие и выносить приговор, - по типичной манере поведения, свидетельствующей о привычности для подполковника подчинения других и принуждения любого к такому подчинению для достижения цели. Он был из категории бесспорных лидеров, особо симпатичной мне и в спорте и в медицине, поскольку такие лидеры ненавидели пустую болтовню и колебания в принятии решений и никогда не боялись взять на себя всю ответственность за своё дело. Так как решительность была и моей отличительной чертой, я чувствовал известное сродство с теми, кто мог не только взять быка за рога, но и укротить этого быка без посторонней помощи, всегда будучи первым даже в неофициальной иерархии.
    Тем временем новый командир вкратце изложил суть нашей операции и задачи, которые нам предстояло выполнить в чужой стране, ведущей свою бесконечную междоусобную войну, частично религиозную, частично межплеменную, как заведено на Ближнем Востоке. В общем-то, нам было наплевать, какую именно страну мы собирались посетить, обязанные, согласно приказу сверху, уложиться с нашей вылазкой в один день, да и масштаб нашей операции был ограничен пределами провинции, где находилась деревня, обозначенная как наш объект.
    По плану мы высаживались ночью с боевого вертолёта вдали от деревни и подходили к ней под покровом темноты, а затем вертолёт стрелял двумя ракетами по определённому дому, после чего мы врывались в деревню и завершали работу авиаудара.
    История была самая обычная и простая: какой-то неуловимый исламский террорист должен был провести ночь в этом месте, и было бы преступной халатностью упустить эту уникальную возможность, учитывая, что до сих пор наш тамошний информатор ни разу не успевал предупредить разведку о его местонахождении заранее.
    Собственно говоря, морпехи оказались необходимы столь спешно, потому что не было времени на подготовку чего-то более секретного, тогда как операция могла быть чревата реальным боем в неблагоприятных условиях. Само включение врача в число двадцати бойцов было вызвано вероятностью какой-нибудь осечки и неудачи, влекущей автономный выход из операции нашей небольшой ударной группы, которой тогда предстояло прокладывать себе путь через враждебную территорию.
    После того как подполковник показал детальную схему нашего рейда на карте местности, увеличенной проекционным экраном, он кивнул капитану Бобу:
    - Ваш инструктор скажет вам в двух словах о правилах выживания.
    - Главных правил в зоне операции два, - начал Боб сухо. - Первое - никому не доверять. Второе - открывать огонь в случае подозрения, кто бы перед вами ни был. Другое оружие также не возбраняется. Помните, даже на ребёнке может быть пояс шахида и даже женщина может ударить ножом. Другими словами, каждый - потенциальная угроза, и лучше не иметь такой угрозы за спиной. Ваши сотовые вы оставляете здесь, форма одежды - камуфляж без знаков различия. Сейчас мы переодеваемся и берём оружие и всю амуницию, с тем чтобы через два часа быть готовыми. Затем мы летим транспортным самолётом на одну из наших авиабаз, откуда будем доставлены вертолётом к намеченной точке высадки. С этого момента все остаются в группе и внешние контакты запрещены. Есть вопросы?
    Последовало молчание. Мы все были уверены, что при такой важности нашей миссии никто не осмелится морить нас голодом, между тем полноценная жратва была, с нашей точки зрения, единственным насущным вопросом, оставшимся без ответа.
    *
    Хотя на скорой я накопил богатейший опыт бессонных бдений ночами и в течение всех часов нашего перелёта на базу дремал в мягком кресле для старших офицеров, высадка в темноте с военного вертолёта со свистяще вращающимся пропеллером на какую-то каменистую плоскую площадку казалась моему сознанию не совсем реальной.
    Моя санитарная сумка и мой десантный АК со складным прикладом, висящий на плече, были вполне осязаемы, и моё спортивное тело не потеряло своей подвижности и взрывной силы, повинуясь каждому импульсу моих обострённых пяти чувств и инстинктивной интуиции, и тем не менее, как цельная личность я был расщеплён отчуждением на две части, активную и созерцательную. Я спрыгивал на тёмный пятачок, окаймлённый тёмными скалами, и пускался бегом вместе с остальными за тенью, ведущей нашу колонну, а моё второе я следило за мной в это время как сторонний наблюдатель.
    При том, что наша десантная группа высаживалась тут в весеннюю пору, ночь была жаркой и влажно-душной, и на финише нашего двухчасового бега по пересечённой местности в бронежилетах мы все были мокрые от пота и изнывали от жажды, но расход запаса воды был нормирован, ввиду неопределённости ближайшего будущего.
    Следующий час мы провели отдыхая под прикрытием отвесного берега какого-то сухого речного русла. Только когда беззвёздное чёрное небо стало чуть светлеть, наш командир подал рукой сигнал, и двадцать затворов залязгали вразнобой в серой предутренней тишине.
    Заунывно-плаксивый голос муэдзина донёсся с далекого минарета, и в аккурат с началом его молитвы мы услышали приближающееся издалека знакомое жужжание винтов и пронзительно-резкий шипящий звук выпущенных ракет, просвистевших над нашими головами.
    Так что команда "Вперёд!" как раз совпадала с приглушённым взрывом вдали.
    Уже на бегу с автоматами наизготовку мы увидели большое огненное облако, которое осветило глинобитные домики с плоскими крышами и без окон на улицу и глиняные стены заборов, но тут один из нас притормозил и внёс свою лепту в полыхающий хаос горящей деревни с помощью своего подствольного гранатомёта.
    Пока я бежал со всеми к деревне, я подумал, что, может быть, наше присутствие здесь излишне, если есть реальная возможность стереть с лица земли дюжину этих жалких лачуг ударами с воздуха. Однако я был не в курсе относительно живучести здешнего народа, ибо местные жители не замедлили ответить на покушение на их право молиться в должное время. К счастью, наш беглый огонь в направлении пожара и густой дым, смешанный с клубами пыли и песка, обеспечили успех нашего быстрого подхода.
    Я избавлю вас от какого-либо описания пагубных последствий нашего вхождения в злосчастный посёлок, хотя мои глаза поневоле натыкались на них там и тут, потому что я шёл в арьергарде штурмового отряда, атакующего это осиное гнездо. Самое большее, что я могу сказать, это то, что атакующие следовали совету своего инструктора не оставлять никакой угрозы позади себя, и действительно, позади них в развалинах не было ни единой живой души.
    Насколько их неразборчивость была оправдана, я осознал, когда был вдруг отброшен на землю внезапным сильным ударом в спину. Мгновенно поворачивая дуло автомата, чтобы выстрелить сбоку, я мельком увидел кровавый взрыв чьей-то головы неподалёку и лишь затем капитана Боба, который выстрелил надо мной, проходя мимо.
    Я вскочил на ноги, даже не сказав "спасибо", испытывая равную благодарность к моему бронежилету и к капитану, который уже исчез в дыму и пыли.
    Между тем сухие короткие дроби автоматных очередей в центре деревни чередовались с гулкими буханьями осколочных гранат, взрывающихся во всех углах, могущих служить убежищем кому-то, в силу того, что морпехи придерживались непреложного правила зачищать внутреннее пространство огнём, прежде чем заглянуть в него.
    Мне было велено избегать влезания в гущу боя, и сейчас я, скорей, стоял на страже, но обитатели этой забытой Богом деревушки попрятались по своим глинобитным хижинам или среди дымящихся руин, и желающих испытать судьбу снаружи не было нигде. По-видимому, они из опыта знали, как им следует вести себя, когда такое сражение вспыхивает прямо у стен их домов.
    Затем пальба перестрелки постепенно прекратилась, а минут через пятнадцать и наш крепко сбитый командир появился из пыльно-дымных облаков, всё ещё оседающих вокруг. Почти все остальные следовали за ним широким полукругом с оружием, направленным во все стороны, чтобы незамедлительно отреагировать на любое малейшее шевеление.
    - Мы отходим! - скомандовал он в микрофон своего шлемофона, минуя меня, тогда как я бегло окидывал взглядом идущих за ним бойцов.
    Раненых среди них я не обнаружил, но какая же бочка мёду без ложки дёгтя в этой бренной суетной жизни. На окраине посёлка остаток нашей группы присоединился к нам, и один из парней тащил другого на спине.
    Принимая в расчёт нашу экипировку и шлемы, я ожидал ранений в лицо и конечности вплоть до паха, и мои предвиденья отчасти сбылись, ибо ранение было в голень.
    Поскольку прибытия вертолёта мы ждали здесь, на открытом кремнистом поле между окраинными домами и обрывом сухого русла, я мог только приготовить ногу для транспортировки под прикрытием всех имеющихся стволов, несмотря на то, что долгожданный вертолёт приземлился рядом с нами без задержки.
    Взлетели мы без инцидентов, но четверо из нас всё равно неустанно следили за ситуацией на земле, держа её, так сказать, на прицеле, до тех пор пока вертолёт не совершил посадку на лётном поле авиабазы.
    *
    После того как мы выгрузились и раненый был положен на носилки, подполковник неожиданно обратился ко мне.
    - Взгляни, док, - сказал он. - Скажи, как мне лучше сохранить это.
    И он показал мне одну тёмную вещь в небольшом полиэтиленовом пакете.
    Вещь эта была чьей-то закопчённой кистью, отрубленной некоторое время назад и вымазавшей пакет изнутри кровью.
    - Для чего это нужно сохранять? - спросил я вежливо.
    - Для идентификации. Мы должны снять отпечатки пальцев.
    - Тогда можно держать её в спирте. В моей фляжке спирта ещё достаточно, так что я могу поделиться.
    - Быть может, ты отдаёшь мне свой собственный запас?
    - Нет. У меня пока нет вредных привычек.
    - Да, док, ты большая редкость, - заметил он без улыбки.
    - Но это не единственное моё достоинство, - поддержал я разговор, откручивая крышку фляжки.
    - Я знаю. Ты вдобавок уравновешен, настойчив и бесстрашен, - вспомнил он характеристику из моего личного дела.
    - И я также достаточно умён, чтобы не демонстрировать мои сильные стороны без нужды, - добавил я, наливая спирт в его полиэтиленовый контейнер с герметической молнией.
    - Несмотря на твою молодость, - подтвердил он.
    - Благодаря моей молодости, - продолжил я том же духе. - Медицина очень хорошая школа.
    - Спасибо за помощь, док, - застегнул он свой пакет. - Что там с ранением?
    - Я бы хотел наложить шину на ногу. Есть у нас время для этой манипуляции?
    - По крайней мере, четыре часа. Ты можешь сделать это в их медчасти.
    С этим он покинул нашу группу у вертолёта и направился к далёким зданиям и ангарам через лётное поле устраивать наше времяпрепровождения на часы ожидания нашего рейса.
    Капитан Боб тоже было собрался последовать за ним для решения проблемы снабжения нашего временного лагеря водой и едой, но не мог не выказать мне своего одобрения напоследок.
    - Что ты об этом думаешь, док? - осведомился он невзначай. - Как тебе твоё боевое крещение?
    - Так себе. Как морпех, я ожидал одного недостающего компонента.
    - Чего же тебе не хватило, док? - спросил он снисходительно.
    - Морского берега. Я так надеялся окунуться в Средиземное море.
    - В следующий раз, док, - пообещал Боб, усмехнувшись моей шутке. - Ты прирождённый солдат удачи, я вижу.
    - Возможно, но я предпочитаю сражения на своём поле.
    - Солдат поля боя не выбирает, док. А тест ты прошёл отлично. Молодец!
    Одарив меня одобрительным взглядом вместо похлопывания по плечу, капитан своим лёгким широким шагом большого хищника пошёл по направлению к командно-диспетчерской башне аэропорта от нашей компактной группы, привычно занимающей круговую оборону.
   
    ГЛАВА 4
   
    Погружённый в ощущения и эмоции моей тренированной памяти, я как раз вспоминал свои размышления о несовместимости моей военной ипостаси в тогдашней акции и клятвы Гиппократа, принесённой в мединституте, когда наша машина остановилась перед большими стальными воротами с двумя красными пятиконечными звёздами в центре их закрытых створок и освещённой будкой КПП с одной стороны.
    Вид был самый стандартный и настолько знакомый, что я как будто вернулся в обстановку моей офицерской жизни в реальности, а не только в воображении.
    Сам капитан Боб вошёл в перевязочную медчасти в решающий момент извлечения пули, и я смог уделить ему внимание лишь после окончания операции.
    - Приветствую! - сказал я, откладывая длинный корнцанг с зажатой в нём пулей. - Рад встрече, майор.
    - Привет, док, - ответил он, как обычно не повышая голоса. - Кто бы мог подумать, что мы опять встретимся.
    - Особенно в этом городе и при таких обстоятельствах, - согласился я с ним, накладывая повязку на рану. - По капризу судьбы я снова латаю морпеха.
    - ВМФ в моём лице компенсирует твои хлопоты, - заверил Боб. - Сколько он тебе обещал?
    - Кусок баксов, - ответил за меня мой пациент, расслабляющийся после своего зубовного скрежета во время зондирования раны и удаления пули.
    - Док никогда не опустится до такой мелочёвки, - заявил Боб. - Ему причитается три куска за его работу. Наличкой и без вычетов. Но сделка подразумевает максимум секретности. Ты должен стереть этот вечер из своей памяти, док.
    - Само собой, - не возражал я. - Полная врачебная тайна.
    - Значит, договорились. Почему он весь потный?
    - От боли. Ему бы нужна анестезия, а у меня никаких лекарств.
    - Не проблема, док. Возьми под мою ответственность ампулу из их скоропомощного набора. Скажи, как освободишься, и деньги на бочку.
    - Ещё минутку, майор, - пробормотал я, расстёгивая аптечку первой помощи. - Мой святой долг всобачить ему дозу понтапона на закуску.
    Покуда я делал инъекцию, мой бывший инструктор отсчитал тридцать стодолларовых банкнот от толстой пачки валюты, которую он вынул из кармана своей камуфляжной куртки без погон и знаков различия.
    - Давай выздоравливай, - обронил я, моя руки под краном над раковиной в углу перевязочной. - И не забывай менять повязку. А я вызываю такси и с вами прощаюсь.
    - Я спущусь с тобой, - сказал мой обогатившийся старый друг, вручая мне мой гонорар. - Я должен вывести тебя из части.
    - Спасибо, док, - с облегчением вздохнул утешенный понтапоном раненый. - Сегодня ты спас меня дважды.
    - Не стоит благодарности, - отмёл я излишние сентименты, хлёстко хлопая купюрами о ладонь.
    Я уже сделал шаг к двери, когда у Боба в кармане зазвонил сотовый.
    - Одну секунду, - остановился он, вытаскивая телефон.
    - Говори коротко, - продолжил он кому-то в сотовом.
    Некоторое время он слушал чьё-то объяснение, а я ждал конца этого рапорта.
    Наконец он отключил связь и посмотрел на меня.
    - Ну что, идём? - спросил я.
    - Я думаю, тебе лучше задержаться на немного, - сказал Боб. - Вопрос может касаться и тебя.
    - Какой вопрос?
    - Как ты его нашёл? - спросил Боб в ответ. - По телефону?
    - Я даже не знаю его номера, - сообщил капитан с каталки, на которой лежал. - Это была случайная встреча на улице.
    - Рассказываю по порядку, - объяснил я. - Он бежал от бандитов и влетел раненый во двор, где я ждал, пока стрельба пройдёт мимо. Мы не узнали друг друга, но ситуация требовала действия в любом случае, и мне пришлось вмешаться в конфликт.
    - Он завалил их всех, всех троих, - проинформировал капитан майора Боба. - Ликвидация была очень профессиональная, после чего я и догадался, что это док.
    - Кто стрелял в водителя? - прервал его Боб.
    - Док, естественно. Я едва мог двигаться.
    - Что-то не так? - обеспокоился я.
    - Да, вполне вероятно. Не хочется втягивать тебя в это тёмное дело, но ты должен быть в курсе. Те, что тебя ранили, знакомы тебе?
    Вопрос был адресован уже жертве нападения.
    - Только один из них. Он из людей...
    - Без имён, - остановил его Боб. - Стало быть, этот уголовный урод решил развязать войну. Ладно, он своё получит, я оторву ему яйца собственноручно. А вот с доком у нас теперь проблема.
    - Что ещё за проблема? - встревоженно удивился я. - Сейчас я вас покидаю, и дальше каждый идёт своим путём. В чём дело?
    - Я только что получил сообщение от моего информатора в полиции. Он спрашивает, не мои ли ребята были замешаны в эту бойню с тремя трупами. Я сказал, что отвечу после получения всех рапортов.
    - Я-то здесь при чём?
    - Проблема в том, что у бандитов тоже есть свои информаторы. И они оказались на месте преступления раньше, чем туда прибыли полицейские эксперты. Короче, они забрали видеорегистратор с машины вопреки протестам патрульных.
    - Как так?
    - А так, что они окружили это место своими машинами, и пока одни заговаривали зубы патрульным, другие осмотрели двор и скрутили с машины камеру. Так что у них на руках видео с тобой в центральной роли.
    - Скверные новости, - заметил я. - И что это может повлечь?
    - Серьёзные осложнения. С их связями они достаточно влиятельны, чтобы прошерстить базы данных спецподразделений кое-где, учитывая, что тот, кто может справиться в одиночку с тремя боевиками, наверняка профи. Не забывай, что наши бандиты либо спортсмены, либо десантники в прошлом.
    - Добро не остаётся безнаказанным, - холодно улыбнулся я. - Другими словами, мне предстоит сражение с целым криминальным синдикатом или картелем. Перспектива весьма многообещающая, я бы сказал.
    - Нет, док, ты должен выйти из этого боя. Если ты не против исчезнуть на время из города, мы с ними покончим где-то в течение месяца. Как тебе, скажем, какое-нибудь курортное местечко на Средиземном море? У тебя есть зарубежный паспорт?
    - Паспорт-то есть, но, боюсь, такое местечко мне не по карману, - сходу смекнул я, как я могу извлечь выгоду из моего пикового положения.
    - Ты будешь там за казённый счёт, - снова достал Боб из кармана свою впечатляющую пачку. - Скажи мне, может, у тебя и шенгенская виза есть случайно? Есть, и действующая? Прекрасно. Тогда ты летишь к одному моему приятелю, и он будет оплачивать все расходы при необходимости. А я, со своей стороны, добавлю ещё пять штук к твоему гонорару. Годится?
    - А кстати, - вспомнил он. - Тебе же, наверное, надо решать проблему с внезапным отпуском на работе.
    - Я и так в отпуске в данный момент, - успокоил я его. - Мне только любопытно, с чего это ты вдруг расщедрился. Не всё ли тебе равно, угрохают меня бандюганы, или нет? Это же не гуманистические идеи, не так ли?
    - Нет, док, чистый прагматизм. Ты знаешь нас, а они знают, как развязывать язык знающим. Кроме того, если ты уже в игре, ты можешь быть полезен в будущем. В общем, я попытаюсь выловить этого друга для тебя и заказать тебе билет на ближайший рейс.
    Пока Боб звонил своему зарубежному знакомому и связывался с кассой аэропорта, я обдумывал неожиданно сложившуюся ситуацию.
    По сути дела, вынужденное предложение, сделанное мне одной из воюющих сторон, давало мне возможность сэкономить расходы на мой заслуженный отпуск и заручиться поддержкой местного жителя в какой-то средиземноморской стране одновременно. Понятно, что это была плата за мой спонтанный подвиг, и за один вечер я заработал, прямо скажем, с лихвой.
    Как бы там ни было, сегодня я не мог поступить иначе и действовал по обстоятельствам, и как человек, всегда готовый к любым случайностям, я просто включил сегодняшний инцидент в свою биографию, приняв к сведению вероятные неприятные последствия и используя по максимуму небескорыстные щедроты избавлявшихся от меня участников некоей большой игры с большими бабками на кону.
    - Итак, док, - наконец сказал майор Боб, - есть билет на рейс рано утром. Подходит?
    - Вполне, - кивнул я. - Мне только надо заскочить домой по пути в аэропорт. Это займёт полчаса от силы, и потом я снова свободен для приключений.
    - Тогда я заказываю тебе место.
    Тут он возобновил беседу с кассиршей, а я в это время упрятал явно незаконный доход во внутренний карман куртки.
    - Готово, - отключил Боб свой сотовый. - Сейчас ты поедешь на нашей машине и с моим водителем. Он будет твоим телохранителем и заплатит за билет.
    - Как скажешь. Хорошо бы взглянуть на этого экспата для опознания.
    - Вот он, - предъявил мне Боб фото на дисплее сотового. - Я перешлю ему твою фотку, и он будет держать меня в курсе твоих дел там. Спасибо тебе за помощь, док, и пошли к машине.
    *
    Мальчонка, которого отрядили вести ту же машину, что доставила меня в часть, возвышался надо мной как настоящий тяжеловес, и он хранил молчание фактически все часы нашего общения, главным образом кивая в ответ на мою информацию.
    Так как я резонно не доверял этому громиле, я скрыл от него мой действительный адрес и высадился из машины на другой улице, чтобы пройти через два мрачных и сырых проходных двора к моему подъезду без лишнего контроля.
    Уведомив мою квартирную хозяйку о моём очередном отъезде и уложив кое-что в мою наплечную сумку, я вернулся к ожидающей меня машине. Сумма валюты в моей сумке достигала теперь двадцати тысяч долларов, и я был, пожалуй, рад иметь такого союзника, как мой водила, на чью квалификацию я мог смело положиться в случае чего.
    Я был уверен, правда, что наведение справок о моей персоне не начнётся раньше завтра, а следовательно, я до тех пор был вне опасности пересекая границу, даже с моим задекларированным капиталом.
    И действительно, спустя четыре часа я уже дремал с чашкой кофе в одном из кресел зоны вылета международных рейсов после успешного прохождения всех необходимых контролей и подводил итоги событий нынешнего вечера.
    Хотя все эти события произошли со мной по чистой случайности, меня, неведомо почему, преследовало странное подозрение и их последовательность казалась мне искусственно выстроенной, а совсем не случайной. Ясно, что эта сомнительность возникла потому, что я столкнулся с моим товарищем по военной службе в ситуации, совершенно неслыханной в мирной жизни, где сама вероятность нашей встречи была минимальна, не говоря уж о таких совпадениях.
    Больше года тому назад совпадение, сходное с этим, имело место в моей жизни и даже повлекло небывалую любовную историю, которая стала моей первой подлинной страстью, короткой и бурной, но тогда окружающая обстановка вполне соответствовала вероятности случайной встречи, поскольку мой госпиталь находился в зоне локального военного конфликта и присутствие там бывшего подполковника, знакомого мне по давнему рейду, не могло вызвать подозрения. Я также не удивлялся его скромному камуфляжу, делающему его незаметным там среди одетых в такую же форму, при том что звание "полковник" было общепринятым в обращении к нему, равно как не испытывал я особого огорчения из-за его мнимой забывчивости, понимая, что офицер разведки, разумеется, должен вести себя в зависимости от выполняемых им текущих задач. Поэтому я не приставал к нему с воспоминаниями о совместных ратных подвигах, будучи и сам не большим любителем воспоминаний.
    Так что мне крайне не нравилась эта цепь событий, которая вытащила из прошлого на свет Божий двух моих опасных былых приятелей и увела меня от моей жизни в этот аэропорт. Хуже того, цепь эта отчего-то представлялась мне неким огромным удавом, который вдруг накинул первое своё кольцо на моё тело, медленно обвиваясь вокруг меня.
    Я должен был избежать его обвивания и выскользнуть из его колец раньше, чем он начнёт душить меня, ибо, несмотря на воображаемость змеиного тела, я ощущал холодное скользкое касание невидимой громадной рептилии всё более осязаемо, когда я думал о превратностях судьбы в последние девять часов так мирно начавшегося отпуска...
   
   
    ЧАСТЬ ВТОРАЯ
   
    ГЛАВА 5
   
    После того, как я влип в такую невероятную историю и нервы мои были натянуты до предела, мне не мешало бы хорошенько вздремнуть в авиалайнере, и мои безрадостные размышления не воспрепятствовали моей мгновенной отключке, едва я занял своё место и пристегнул ремень кресла перед взлётом.
    Хроническая нехватка сна с юности приучила меня урывать любое свободное время для его промежуточного восполнения, и я был разбужен стюардессой лишь для основательной подзаправки полагающимся в полёте завтраком, дабы быть готовым для каких угодно перепетий в чужеземной стране с незнакомцем, встречающим меня.
    Вот почему я не торопился выйти с моим багажом в терминал и предпочёл перед новым непредсказуемым знакомством облагородить своё осунувшееся лицо электробритвой, холодной водой и лосьоном Cool Wave фирмы Gillette.
    Признаюсь, я мало верил в добрые намерения, заявленные самым жестоким специалистом по убийствам в моей давнишней жизни, и сценарий ликвидации меня в чужих краях как нежелательного свидетеля я отнюдь не исключал. К счастью, в последние два года я путешествовал достаточно часто и меня трудно было смутить какой-то неожиданностью или захватить беззащитным каким-то сюрпризом, ибо я был всё-таки тем ещё крепким орешком.
    Человек, принимающий меня, был слишком тщедушен для действующего бойца, и мне пришло в голову, что этот фатоватый сухощавый плейбой средних лет и довольно располагающей наружности, скорей всего, эксперт по отравлению. По сей причине, я постоянно был с ним настороже, уступая ему право идти впереди на пути через просторный зал аэропорта к парковке его машины и не выпуская его холёные руки с большим перстнем из поля зрения.
    Он представился как Джон Фокс, но его имя было столь же сомнительно, как его внешность процветающего рантье-яхтсмена, наверняка не имеющего никакой яхты, судя по его ординарной Тойоте, за рулём которой он малость разговорился на автостраде.
    - Значит, ты, Виктор, хотел бы провести тут пару месяцев в уединённом месте? - вежливо спросил этот условный Джон.
    - Боюсь, в таком месте я могу привлечь больше внимания, чем в многолюдном городе, - ответил я. - А я, между тем, ищу анонимности и безвестности.
    - Я уловил твою мысль. К тому же, тебе бы лучше было остановиться в другой стране, чтобы избежать обнаружения места твоей регистрации.
    - В принципе, мне бы лучше всего вообще обойтись без регистрации. Это реально?
    - С деньгами всё реально, как ты знаешь. Окей, твои требования мне ясны, и у меня на примете есть местечко, которое тебе подойдёт. Это и недорогой приморский курорт и большой город в то же время. И я, пожалуй, смогу найти тебе там квартиру или домик, сдающийся относительно дёшево и без излишних формальностей. Сейчас не сезон, наплыва туристов нет, так что владельцы очень сговорчивы. Но для этого мы должны пересечь две страны, и мы будем там только вечером.
    - Не страшно, - сказал я. - Времени для безделья у меня в избытке.
    Из обрывков информации в ходе нашего путешествия я понял, что Джон был близко знаком с обычаями и нравами этого приморского района вследствие его многократных пребываний там на отдыхе, и он обещал помочь мне с поиском квартиры, устраивающей меня по главным параметрам.
    Коротко говоря, к ночи я был уже единственным квартирантом маленькой тесной хатки, имевшей два достоинства - каменную кладку и внутренний дворик-патио. А главное, весь дом был предоставлен в полное моё распоряжение, и я мог делать мои ежедневные специфические упражнения на свежем воздухе в одиночестве, без случайных зрителей и восхищённых женских взглядов.
    Моё атлетическое тело всегда было магнитом для слабого пола, поэтому я решил отыскать себе укромный уголок вне общественных пляжей, чтобы избежать демонстрации моей совершенной мускулатуры среди зевак и праздношатающихся. Впрочем, дождливая погода была неблагоприятна для плавания в настоящее время, поскольку неспокойное море гнало вздымащиеся валы, ещё не превращающиеся в настоящий шторм, но остужающие мой спортивный пыл грязной пеной взбаламученных вод, хотя гипотетически я был бы очень не прочь рассекать грудью волны даже в плохую погоду после месяцев палящего солнца и засухи.
    Я условился с моим местным куратором поддерживать с ним контакт и звонить ему на сотовый в случае необходимости, а он заверил меня, что будет информировать о ситуации в России и навещать меня время от времени в моей обители. Я поменял локализацию и номер моего сотового на пути через две вышеупомянутые европейские страны, и никто, кроме Джона, не знал мой новый номер; то есть, я мог не бояться быть найденным из-за чьего-то звонка, который бы позволил определить местонахождение владельца телефона в мире.
    Принимая во внимание неопределённость нависшей опасности, мне следовало как-то вооружиться для самозащиты, но закон запрещал ношение незарегистрированного огнестрельного оружие и десантных ножей, а также другого холодного оружие, и таким вооружением я бы навлёк серьёзное неудовольствие местной полиции.
    Решение было подсказано моим недавним удачным броском ножа, который доказал в деле полезность поддержания должной готовности к действию в течение последних лет. Я купил набор метательных лезвий величиной с ладонь и достаточно увесистых, и делая свою ежедневную пробежку на рассвете, я начал тратить по полчаса на метание этих лезвий из разных позиций в стволы сосен в рощице за пляжем с целью научиться владеть и этим моим оружием как подобает.
    Так я вёл мою праздную жизнь, тренируясь и упражняясь как обычно, и я остерегался появляться в публичных местах слишком часто, пусть даже город и вправду не был наводнён туристами в этот осенне-зимний сезон и узкие улочки нашего квартала на прибрежной полосе не были не только запружены, но совсем наоборот.
    Так как пловцы, дерзавшие войти в бурное море, были редки и в сырую погоду пляжи оставались почти пустыми, отдыхающие прогуливались вдоль набережной, где они на каждом шагу могли закусить во множестве кафе и ресторанов или посетить один из множества салонов спа, массажа, косметики и так далее.
    Хотя я покуда не нуждался в такого рода уходе за своими прелестями, я тоже шлялся бесцельно среди этих бездельников, подобно им сидя порой на мокром парапете или глазея на большие праздничные витрины с безголовыми манекенами в дорогих нарядах и драгоценностях. Именно здесь можно было подышать свежим воздухом незамеченным, и в моей тёмной водонепроницаемой куртке и кожаной кепке я легко смешивался с толпой при моей заурядной физиономии, тогда как наружно я не был особенно общителен и приветлив. Я, разумеется, не старался специально выглядеть как некоммуникабельный бирюк, и мужественность моего волевого лица была всего лишь отражением главных черт моего характера, закалённого моим образом жизни.
    *
    В этот день в полдень я как раз фланировал туда-сюда по длинной пешеходной аллее набережной, когда один из прохожих внезапно остановил меня.
    Это был типичный бестолковый соотечественник, здоровенный неотёсанный пентюх, не знающий ни одного иностранного языка и не способный прочесть карту своего навигатора на сотовом с его тупыми мозгами, ещё и основательно одурманенными различными сортами вин и пива.
    Этот заблудившийся назойливо-общительный русский турист догадался, кто я по национальности, и прилип как банный лист, с трудом понимая моё объяснение, как он может выбраться отсюда и добраться до центра города.
    Беседуя с этой деревенщиной, я по-прежнему наблюдал обычную жизнь вокруг, хотя и поверхностно, пока вдруг не вздрогнул при виде женщины, выходившей из салона красоты на другой стороне.
    Она сразу же подняла капюшон своего малинового плаща на голову, и я видел её лицо только мельком, но когда она пошла вниз по набережной от входа на общественные пляжи, её осанка и походка тоже показались мне знакомыми.
    - Нет, - сказал я вслух, ошеломлённый такой счастливой случайностью. - Это невозможно.
    - Ты об чём? - удивился мой сбитый с толку тупоумный собеседник.
    - Не бери в голову, - ответил я механически. - Словом, ты должен идти вон туда и там сесть на твой автобус. Я тебя покидаю.
    - Спасибо тебе огромное, брат! - простецки потряс он мою руку двумя своими потными лапищами. - Ты меня спас в этом долбанном городе!
    За сим он счастливый зашагал вразвалку на свою автобусную остановку, тогда как я пересёк улицу и вошёл в салон.
    - Добрый день, мадам, - приветствовал я по-английски дородную мадам неопределённого возраста, восседающую за барьером регистратуры. - Могу я задать Вам конфиденциальный вопрос?
    - Пожалуйста, месье, - профессионально улыбнулась она. - Надеюсь вопрос будет не слишком конфиденциальным.
    - О нет, ни в коем случае, - воскликнул я. - Дело в том, что я договорился с одной девушкой встретиться в вашем салоне, и я опоздал, как видите. Я познакомился с ней только вчера, и вот тебе на! Быть может, Вы поможете мне найти её? Ей лет двадцать семь примерно, и у неё русые волосы, довольно короткие. И ещё она симпатичная и, пожалуй, спортивная. Её имя Люси, как она себя назвала.
    - А, вы говорите о мадемуазель Хоффман, - вспомнила мадам любезно, когда я произнёс имя. - Она только что вышла, минуту назад.
    - Но Вам незачем унывать, месье, - утешила она меня покровительственно. - Она посещает наш салон каждый день в одно и то же время, и вы сможете увидеть её завтра.
    - Правда? - возликовал я. - Вы меня просто вернули к жизни, мадам!
    - Рада помочь Вам, месье, - улыбнулась она гостеприимно.
    - Но я умоляю, не говорите ей, что я буду здесь завтра. Я сделаю ей сюрприз и придумаю что-нибудь в оправдание моего опоздания.
    - Ой, Вы и хитрец, однако. Хотя такой крепыш всегда заслужит прощение, - добавила она кокетливо.
    - Мои сердечные благодарности Вам, мадам, за Вашу доброту, - побыстрей откланялся я, деликатно ретируясь из салона.
    Почему, собственно, не мог я нагнать мою знакомую и выяснить, она ли это?
    Я не сделал этого именно потому, что это было крайне вероятно, а я был в нерешительности, стоит ли мне ещё раз появляться в её жизни, или нет. Наша короткая связь случилась полтора года назад, да и этот недельный пароксизм обоюдной страсти вряд ли можно было считать настоящей любовной связью, строго говоря. Поэтому было трудно предвидеть наверняка её нынешнее отношение ко мне, а мне бы не хотелось навязываться, если она придавала мало значения тогдашнему эпизоду.
    Сперва я был должен понаблюдать за ней немного и понять, что за жизнь она ведёт здесь, чтобы не столкнуться невзначай с её бойфрендом, или даже с прежним полковником, который был у меня в долгу за мою своевременную помощь, мало сказать, что существенную.
    Вечером я устроился в плетёном кресле под пластиковым скатом кругового навеса патио, развалившись вольготно с ногами на низеньком столике и с большой чашкой крепкого чая и вспоминая приключения полуторагодового прошлого под усыпляющее шелестение моросящего дождя за краем тонкой крыши над моей головой.
    Смотря на туманную полутьму водной пыли передо мной, я опять видел ту жаркую каменистую пустыню с редкими чахлыми деревьями и скудным пыльным кустарником, в одном из убогих городков которой располагался госпиталь моей первой гуманитарной миссии, куда я был прикомандирован как военный хирург на несколько месяцев...
   
    ГЛАВА 6
   
    В единственном сравнительно цивилизованном отеле, где обитали все члены нашей миссии, равно как и большинство медперсонала госпиталя, полковник возник в середине моего срока.
    Поскольку все мы были знакомы друг с другом, моё кивание ему и его кивание мне выглядело как рядовой этикет, и я благоразумно не проявлял никакого интереса к его секретным делам здесь, тогда как он обычно бросал на меня беглый взгляд мимоходом, и это всё.
    Его секретарша или подруга дважды или трижды попадалась мне на глаза, но у меня никогда не было лишнего времени для завязывания знакомства, да и было слишком рискованно трогать что-либо из собственности этого владельца. Видимо, она тоже хорошо сознавала опасность подобного трогания и сохраняла выражение полнейшей индифферентности на своём миловидном лице, когда проходила мимо меня в холле вестибюля.
    Эпизодически я сталкивался с полковником на стрельбище, но я там был занят скоростью стрельбы из моего ПМ, ничуть не любопытствуя, в чём практикуется он, благо я не планировал состязаться с ним во владении оружием. Хотя докой в стрельбе и метании ножей я стал очень давно, я был обязан поддерживать должную форму, ибо всякие вооружённые уроды, называемые повстанцами, рыскали шайками по разорённой стране и всегда могли шнырять где-нибудь поблизости, подстерегая белого человека без сопроводительного конвоя.
    Всё же вокруг была гражданская война, и каждый Божий день я оперировал жертв этой войны, пусть даже многие из них сами были её активными участниками и законченными головорезами.
    Сказать по правде, я бы убил кое-кого из этих душегубов своими собственными руками, не будь они моими пациентами, за их зверства в междоусобной резне. Хорошо ещё, что я не больно много слышал о подвигах лютости этих извергов и живодёров, иначе бы я мог, того и гляди, значительно увеличить количество работы для нашего патологоанатома.
    Однако такой подход имел то преимущество, что я приобретал сноровку в технике новых операций на субъектах, возбуждающих куда меньше сострадания, чем бродячие собачки из вивария, которых я оперировал студентом в мединституте.
    Как хирург, я, правда, редко испытывал какие-либо эмоции, постоянно полностью поглощённый моей работой или погружённый в чтение последних выпусков журнала хирургии, обсуждаемых с моими коллегами, учитывая, что я никогда и нигде не переставал учиться.
    В тамошнем довольно замкнутом кругу было не принято, что называется, совать нос не в своё дело, и мои скудные сексуальные отношения были тогда деловито сведены к траханью время от времени с одной хирургической сестрой-мулаткой. Данный союз был всецело её инициативой и не подразумевал ничего, кроме некоторого облегчения нашего существования здесь в неизменной готовности к внезапному пробуждению среди ночи и к долгой тяжёлой работе в любое время суток, независимо от состояния духа и тела.
    Эти наши совокупления не были ни любовью, ни связью, а были чем-то, скорей, дружеским и биологическим, и мы услаждали друг друга без какой-либо задней мысли, исключительно для того, чтобы чуть расслабиться в ежедневном перенапряжении. Я всегда был того мнения, что люди придают чрезмерное значение койтусу как таковому в силу обычного глубоко укоренившегося заблуждения, и поэтому я искренне не понимал, что побуждает отвергнутого поклонника совершать самоубийство, если в мире есть столько других фемин с такими же вторичными половыми признаками, не говоря о более совершенных женских телах на различных порно-сайтах или о толпах сексуально озабоченных красоток на дискотеках.
    Что до меня, то я рассматривал секс как некий вид спортивного состязания, и я терпеть не мог ничьего навязывания фальшивой возвышенности моим реальным чувствам, пусть даже кому-то было отрадно воспринимать мою позицию как цинизм.
    Таким был мой трезвый медицинский взгляд на сей предмет до того знойного летнего утра, когда я выехал на пару часов из госпиталя в отдалённую часть соседнего восточного захолустного города.
    Наш военный госпиталь находился на некотором расстоянии от городских кварталов, и мне предстояло пересечь открытое пространство вышеназванной местной пустыни по грунтовой просёлочной дороге, покрытой где щебнем, где бурой песчаной пылью. Но мне повезло, что мой обшарпанный армейский джип, крытый брезентом, был создан в оны дни как раз для таких, с позволения сказать, дорог.
    Брезент был убран с двух сторон, а то бы раскалённая металлическая кабина превратилась в дневном удушающем пекле в совершенную адскую печь, и я чувствовал себя несколько беззащитным в моём драндулете по сравнению с территорией госпиталя, ограждённой по периметру электрическим забором безопасности и охраняемой американскими морпехами с двумя бронетранспортёрами, однако от нашего медицинского городка до нужного пункта в городе было всего-то полчаса езды.
    Собственно, именно благодаря моей открытости царящему пыльному зною, я и услышал тотчас короткий гулкий хлопок приглушённого разрыва за скалистым выступом крутого склона, выдававшимся поперёк дороги, делавшей тут поворот и невидимой впереди за выступом.
    Как только этот звук взрыва достиг моих ушей, я нажал на тормоза. Это мог быть взрыв мины-ловушки или гранаты, а значит, кто-то мог попасть там в засаду. Кому бы не повезло влипнуть в заваруху за поворотом, я должен был знать, что там случилось, прежде чем ехать дальше.
    Не особо раздумывая, что и как, я побежал вверх по склону, чтобы взглянуть на возможный инцидент сверху, на ходу привычно выхватив из кобуры свой ПМ и передёрнув затвор, так что, когда я, миновав узкую осыпь, появился на другой стороне выступа, пистолет был готов к бою.
    И, надо сказать, предусмотрительность оказалась не лишней и именно ПМ сыграл центральную роль в молниеносной акции в течение нескольких секунд после того, как я увидел место атаки.
    Машина, дымившаяся внизу, была нашим вторым госпитальным джипом, куда более современным, чем моя колымага, и он не подорвался на мине, а был подбит выстрелом какого-то небольшого снаряда с левого боку. Соответственно, водительская дверца была покороблена зияющей пробоиной от взрыва и чёрный дым клубился изнутри машины через разбитые окна, хотя мотор ещё не рвануло, несмотря на занимавшийся на капоте огонь.
    Сам джип я, однако, увидел мельком, поневоле сосредоточив всё внимание на четырёх мужчинах, по виду местных повстанцах, спешивших с их автоматами к горящей машине. Трое из них были передо мной в удачном полукруге, ещё не замечая нового игрока, и законные полторы секунды для трёх выстрелов у меня имелись.
    Застыв на месте как вкопанный, я вскинул пистолет, наведя его на первого в этом случайном ряду, и мой ПМ двинулся вдоль полукруга, останавливаясь на долю секунды дважды для следующих за первым выстрелов.
    Я действовал слишком быстро для каких-либо приготовлений, имея дело с такими опытными боевиками, которые реагировали мгновенно и смели бы меня тут же огнём своих автоматов. К счастью, неожиданность предоставила мне возможность совершить моё тройной выстрел, и я не промахнулся ни в одну цель, тем более что они были без бронежилетов в этот раскалённо-жаркий день и их торсы были прекрасной мишенью для нежданной пули.
    Едва я закончил стремительное движение моей руки с пистолетом, как сразу же прыгнул и сделал кувырок вперёд вниз по склону через кустарник, поэтому очередь четвёртого автомата хлестнула по месту, где я только что стоял, когда я уже катился по склону к дороге.
    Завершая свой кувырок быстрым прыжком из приседа, я в воздухе выстрелил в голову четвёртому нападающему, поворачивающему ствол автомата в направлении моего движения.
    Прежде чем моё падающее тело сбило его с ног, он был уже вне игры, и теперь я был озабочен только состоянием трёх его друзей, лежавших за джипом в разных степенях умирания.
    Я вскочил на ноги и, сделав короткий обход, уравнял их, посылая по пуле в голову каждому и ликвидируя, тем самым, потенциальную угрозу.
    Лишь после этого я шагнул к джипу и рванул его правую переднюю дверь.
    Закопчённая как трубочист, она тщетно пыталась cтащить бесчувственного полковника с его сидения за рулём.
    Гаркнув "Дай мне!", я вытянул её наружу из джипа, который мог взорваться в любой момент.
    Она была слегка контужена взрывом и посечена там и тут осколками стекла, но на её грязной блузке и юбке нигде не было больших пятен крови, и у неё, скорей всего, не было серьёзных порезов и ранений.
    - Возьми аптечку! - рявкнул я ей, подхватывая полковника под мышки в его рубашке хаки навыпуск.
    Пока она через разбитое заднее стекло доставала сумку первой помощи (включённую, как я знал, в обязательный комплект госпитального транспорта) вместе с серебристым кейсом и малогабаритным автоматом УЗИ, я выволок тяжёлое тело полковника из машины в горячую тень нависающего откоса на повороте дороги достаточно далеко от дымящегося джипа.
    Он ещё дышал, подёргивая ногами на песке, но его брюки были насквозь мокрые от крови из большой рваной раны брюшной полости в паху, и его лицо было бледным от такой массированной кровопотери.
    - Что с ним? - услышал я её голос за спиной.
    - Тяжёлое ранение, - поставил я неутешительный диагноз, убирая полу его рубашки с этой кровавой дыры в брюшной стенке.
    Полковник был, мягко говоря, не жилец на этом свете, потому что такое ранение требовало немедленной операции, тогда как у него не было ни шанса добраться до госпиталя живым в данном его состоянии на грани агонии.
    Между тем я прижал кишечник, вываливающийся из брюшной полости, своим носовым платком, чтобы хоть как-то остановить кровотечение.
    - Нужен большой тампон, - сказал я, повернув голову к ней. - Я должен заткнуть это.
    - Я поняла, - пробормотала она, кладя сумку, кейс и УЗИ на землю.
    Затем двумя сильными рывками она сорвала свою блузку с плечей, оставшись в сером бюстгалтере, и запихнула этот батистовый узел под мои руки в рану.
    Сейчас мы с ней были лицом к лицу, и она смотрела мне в глаза.
    Расширившиеся зрачки её голубых глаз, казалось, полыхали чёрным огнём, когда она произнесла отчаянно почти шепотом всего два слова:
    - Спаси его!
    За неимением артистической тонкости, я едва ли способен внятно передать в тексте то, что соединило нас, когда наши взгляды столкнулись. Было такое чувство, как будто моя душа вдруг окунулась на миг в эти полыхающие бездны её взгляда и стала в них тем же тёмным пламенем её души.
    Могу поклясться, что причиной никоим образом не была обнажённость её тела и близость её груди, что, может быть, и действительно создавало некую способствующую близости ауру потной плоти вокруг неё.
    Как бы то ни было, страсть сотрясла меня как внезапный толчок землетрясения, и в мгновение ока я всем своим существом осознал, что она главная женщина моей жизни отныне и впредь. Но только сейчас у меня не было времени исследовать мои психические метаморфозы.
    - Попытаюсь, - пообещал я секундой позже, расстегивая пряжку моего широкого ковбойского ремня.
    - Какая у него группа крови? - спросил я, затягивая нашу импровизированную тампонирующую повязку ремнём наискось между бёдрами через промежность и отмечая попутно неповреждённость внушительных гениталий полковника.
    - Вторая положительная, - ответила она, прижимая смятую блузку.
    - У меня четвёртая отрицательная, - добавила она, тотчас сообразив, что я хочу делать.
    - Несовместимы, - обронил я, заканчивая накладывание моей повязки.
    И тут до меня дошло, что донор для переливания среди нас таки есть.
    - Достань мне из аптечки два самых больших шприца с толстыми иглами, - приказал я ей, застегнув пряжку ремня на теле полковника. - И ампулу с йодом.
    Она мигом выполнила мой приказ.
    Только когда я ввёл иглу в вену на локтевом сгибе моей левой руки, мог я продолжить мои инструкции.
    - Держи жгут там, - скомандовал я, набирая кровь из вены в один из десятимиллилитровых шприцов. - Наложи ему жгут поверхностно, не сдавливая вену. Делала внутривенные инъекции?
    - Да, конечно, - сказала она, накладывая резиновый жгут на руку полковника, чьё бескровное белое лицо было покрыто каплями холодного пота.
    Губы его были уже синюшны, и всё его могучее тело ознобно дрожало в полуденном пекле.
    - Вводи кровь не торопясь, в течение минуты, - велел я. - Не вынимай иголку из вены. Мы должны обмениваться шприцами очень быстро, чтобы кровь не свернулась. Тромбоз это смерть. Я готов, поехали.
    Она действовала на удивление безошибочно, хотя, как никак, делала переливание крови своему умирающему патрону. Девушка несомненно была с характером, и она умела держать себя в руках.
    После пятого шприца полковник перестал мелко дрожать, но мы были обязаны влить ему минимум двести миллилитров, иначе мы бы вряд ли могли надеяться доставить его в госпиталь.
    В общем, после перекачивания двадцати шприцов крови из моей вены в его полковник стал выглядеть как более-менее живой человек, пусть и балансируя на грани смерти от кровопотери по-прежнему.
    Несмотря на моё незначительное головокружение, я теперь не имел времени на отлёживание в тенёчке, а то бы моя жертва оказалась напрасной.
    - Возьми УЗИ и беги к моему джипу, - сказал я, передавая ей связку ключей с ключом зажигания. - Подгони его задом сюда.
    - Окей, - обронила она, уже ринувшись к скалистому обрыву на повороте с автоматом и кейсом в руках.
    По счастью, мой сотовый был в зоне связи, и номер приёмного отделения не был занят.
    - Это Виктор, - информировал я дежурную медсестру. - Наша машина была атакована, и полковник тяжело ранен. Приготовьте всё для лапаротомии и большой операции в брюшной полости. Капельницу для переливания у входа, группа вторая положительная, минимум поллитра. И найдите стакан красного вина для меня. Я был донором для него, и я буду сам оперировать его со вторым хирургом. Мы прибудем минут через двадцать. Пока.
    Полковник не приходил в сознание, когда я затаскивал его тяжелое вялое тело в джип на заднее сидение, и я смог обойтись без наркотиков, опасных в его состоянии, но необходимых в случае болевого шока.
    - Гони в госпиталь, - бросил я, вскарабкиваясь на пассажирское сидение и перегибаясь в полоборота назад, чтобы прижимать повязку во время нашей бешеной гонки.
    И джип рванул с места в карьер по немощёной дороге к нашему медицинскому городку.
    По-видимому, организм моего пациента обладал достаточными ресурсами сопротивляемости, ибо он не дал дуба вопреки дикой тряске на полной скорости и жарящему вовсю солнцу.
    Покуда наши парамедики транспортировали раненого в операционную, я накатил стакан сладкого красного вина у стойки регистрации и дал указание медсестре хирургического отделения, встречавшей нас, выделить моей полуголой помощнице медицинский халат и осмотреть потщательней её порезы.
    - Я с ним потом останусь, - объявила моя протеже, вытирая ладонью своё чумазое потное лицо.
    К этому времени она передала свой УЗИ охранникам в лобби, будучи, тем не менее, по-прежнему неразлучной с кейсом, закрытым на наборные замки.
    - Не торопи события, - заметил я, ставя опустошённый стакан на стойку. - Поговорим после операции.
    - Я надеюсь, - молвила она тихо, но всё с тем же яростным отчаянием, снова смотря мне в лицо своими бездонными глазищами, голубизна радужек которых только сильней подчёркивала чёрную глубину их нестерпимого полыхания.
    - Сделаю всё возможное, - заверил я, словно бы выпивая залпом также и эту огненную бездну её безумного взгляда, прежде чем идти к операционному столу.
    Как выяснилось, рана была даже значительно хуже, чем казалась на первый взгляд, и когда я зажал наконец хирургическим зажимом одну из жизненно важных артерий, я подумал, что жизнь полковника буквально висела на волоске на протяжении этого получаса и он находился на самом-самом краю профузного кровотечения, которое никакой тампон не остановил бы.
    - В рубашке родился, - хмыкнул мой коллега-ассистент в связи с этим, накладывая зажим на порванную тонкую кишку. - Сегодня нам будет что шить.
    Он был прав, и в ходе довольно долгой операции я трижды был вынужден нюхать нашатырь, чтобы не хлопнуться ненароком в обморок. Но моя слабость была вполне простительна в данном случае, учитывая, что никто бы не мог назвать меня неженкой, а наши операционные сёстры всегда были на страже, чтобы привести меня в чувство в момент слабости.
    Таким образом, по окончании наложения множества лигатур и сшивания кишечника, брыжеек, брюшины, апоневрозов, мышц, кровеносных сосудов и т.д. мы имели законное право отослать нашего больного в послеоперационную палату в отделении реанимации.
    Вскоре я зашёл туда к нему, и, разумеется, она уже была там в коридоре у двери палаты.
    - Всё в порядке? - спросила она.
    - Время покажет, - ответил я. - Сначала он должен оклематься.
    - Спасибо тебе за всё, - сказала она вполголоса.
    - Не спеши, - предупредил я её. - Исход пока что непредсказуем. И, пожалуйста, ешь и пей иногда. Я распоряжусь насчёт твоего пребывания здесь, и если что, я в госпитале с утра до вечера.
    *
    Мой прогноз был так осторожен не без причины.
    Хотя полковник лежал с резиновыми трубками дренажей в животе для эпизодического промывания его брюшной полости антибиотиками и оттока выпота и прочей дряни, его тяжёлое ранение с высокой степенью вероятности могло повлечь перитонит, и в настоящее время его шансы выжить были пятьдесят на пятьдесят. Кроме того, он всё ещё не приходил в сознание после наркоза, и наш невропатолог не имел возможности в полной мере выяснить состояние его здоровья по своей части, а оно явно было ухудшено взрывом, разворотившим ему брюхо и изорвавшим в клочья его кишки. На рентгеновском снимке мы, вроде бы, не нашли осколков ни в почках, ни в позвоночнике, ни где-либо, но кто его знал, насколько серьёзные повреждения он получил на самом деле, если мы с такими трудностями возвращали его к жизни из глубокого беспамятства.
    В течение следующей недели он и вправду доставлял нам немало хлопот, поскольку приходил в себя только для того, чтобы гореть огнём и метаться в горячке, пристёгнутый ремнями к кровати, и наши медсёстры ни за что бы не справились с таким быком, если бы не его подруга, самоотверженно дежурившая возле него день и ночь.
    Она спала урывками на трёх стульях в палате и вскакивала к нему по первому зову со своей лежанки, чтобы успокоить его, то давая ему пить, то меняя под ним подкладное судно, и он, пребывая в своём внутреннем аду и не слушаясь в лихорадке никого, кроме неё, только на её голос реагировал без внезапного рефлекторного удара в воздух.
    Как оценила её заботу о нём моя смуглая пассия, "Она умеет любить, его белая женщина".
    Я бы вполне был согласен с моей простодушной весёлой подругой, но невольно отмечал, при этом, некий оттенок ожесточения в её самоотверженности, или, пожалуй, почти озлоблённость, с которой она боролась за его жизнь, что было вызвано, как я это видел, её досадой, а не её состраданием. Так как я не раз наблюдал подобное поведение в моей практике, я понимал, что она была раздосадована фатальностью, угрожающей её будущему, где все свои надежды она возлагала именно на полковника. Иначе говоря, его смерть разрушила бы её планы, помимо всего прочего, и этот её героизм как-то не очень вязался с чисто возвышенной любовью, крайне редкой в реальности, кстати.
    Ещё неделю полковник провёл в относительном сознании, но в полудрёме от лекарств, и как тяжёлый больной, он постоянно нуждался в чьём-то контроле и наблюдении медсестёр, хотя он избежал сепсиса и гангрены и был наконец в состоянии перенести вторую операцию, после которой мы имели уже реальные основания надеяться, что он сумеет выкарабкаться и оправиться от своего ранения.
    Излишне говорить, что она продолжала оставаться подле него, как прежде, тратя всё своё время на уход за ним, и и вид у неё был очень измождённый, как я заметил в день перевода полковника из реанимации в индивидуальную палату нашего хирургического отделения. Однако же, когда я заглянул к нему в палату между операциями на следующий день, она сидела с открытым ноутбуком у кровати полковника (так, чтобы патрон мог видеть дисплей) и печатала какой-то текст под его диктовку, используя приснопамятный серебристый кейс как подставку для компьютера.
    - Так, так, - воскликнул я, входя в палату. - Какое отрадное зрелище! Да кое-кого уже пора выписывать!
    - Время поджимает, док, - извинился полковник, всё ещё лежавший с иглами двух капельниц в венах обеих рук. - Когда я должен восстановиться после операции?
    - Встать на ноги не раньше, чем через месяц, в лучшем случае, - дал я честный прогноз. - И потом нужен долгий курс реабилитации.
    - Рана настолько серьёзная? - спросил он.
    - К счастью, не настолько, как я опасался. Позвоночник не был задет, а то бы Вас могло парализовать, - сообщил я ему радостную весть. - Слава Богу, гениталии тоже не повреждены.
    - Действительно, слава Богу, - пробормотал полковник. - Оставь нас на пару минут, Люси.
    Молча она отложила в сторону ноутбук и кейс и вышла из палаты.
    - Моя служба здесь очень скоро закончится, - продолжил полковник. - Меня теперь должны заменить и переправить отсюда в центральный госпиталь на лечение. Это может случиться неожиданно, и я боюсь, у меня не будет другой возможности переговорить с тобой.
    - Хорошо, минут пятнадцать для разговора у меня есть.
    Понятно, что полковник был последний человек, чью просьбу я бы отказался выполнить.
    - Начнём с того, что я бы хотел знать кое-что об этом инциденте на дороге, - сразу перешёл он к сути дела без дальнейших церемоний. - Как вышло, что ты в него впутался?
    - Дело случая. Я услышал взрыв за поворотом и пошёл туда по склону оценить ситуацию. Когда я увидел горящий джип и бегущих нападающих, я открыл огонь.
    - И у тебя был только твой пистолет? А против тебя было четыре бойца с автоматами?
    - Но я стрелял сверху. Плюс фактор внезапности и моя быстрота.
    - То есть, имея один ПМ, ты положил их всех?
    - Да, повезло.
    - Ладно, что дальше?
    - Затем я вытащил Вас из джипа и оказал Вам первую помощь при содействии Вашей спутницы.
    - Первая помощь, док, не включает прямое переливание крови. Она сказала, ты переливал мне свою собственную кровь.
    - Мне ничего не оставалось, кроме как стать Вашим донором. Моя группа как раз была совместима с Вашей, и переливание было жизненно необходимо, по моему мнению.
    - Значит, я был на пороге смерти?
    - Я бы сказал, что порог Вы уже переступили и были в могиле минимум одной ногой.
    - Поэтому ты оставался там вместо того, чтобы убраться как можно быстрей? Ты мог быть опять атакован, док.
    - Я отдавал себе отчёт в этом, но выбора не было. И потом, у нас был УЗИ, два автомата и две винтовки М16, не говоря уж об одном патроне в моём ПМ. Согласитесь, что это целый арсенал.
    - Один патрон - для самоубийства, как я понимаю, - между прочим прокомментировал полковник моё воинственное заявление. - Короче, ты спас мне жизнь, док.
    - Я же врач, - отозвался я вежливо. - Я просто подумал, что это не терпит отлагательств, Ваш случай.
    - Ты также спас и её, док. Попасть в лапы этих местных уродов для неё было бы хуже смерти. Судя по всему, они хотели захватить нас живыми, иначе бы они изрешетили машину издали.
    - Не преувеличивайте мой героизм. Я действовал, скорее, спонтанно, чем обдуманно.
    - Не имеет значения, док, почему ты рисковал жизнью ради нас. Благодарность за такие дела нелепа, на мой взгляд, да и ты заслуживаешь быть вознаграждённым чем-то более существенным. И поскольку я нынче без средств, я дам тебе обещание. Когда бы тебе ни понадобилась моя помощь, я сделаю всё что в моих силах, чтобы помочь тебе.
    - Я это, конечно, запомню, но, думаю, вероятность нашей новой встречи крайне мала.
    - Кто знает, док. Возможно, и я когда-то окажу тебе услугу. Будь добр, позови её, нам надо навёрстывать упущенное.
    *
    С этого дня и далее я регулярно мог видеть ту же идиллическую картину их канцелярской работы в дневное время с утра и до позднего вечера, но хотя бы ночевать полковник позволял ей в своём номере в отеле. Правда, она оставляла вместо себя медсестру, ухаживающую за ним ночью, и платила ей наличными посменно за эти индивидуальные дежурства, чем, естественно, снискала дружеское расположение нашего среднего медперсонала, включая мою практичную мулатку.
    Как следствие, я был обречён влачить одинокое холостяцкое существование на протяжении последующей недели, а то и двух, при плотном графике и штатном расписании медсестёр в госпитале. Не имея в запасе другой дамы сердца, я никак не предполагал, что какие-то события такого рода смогут разнообразить моё привычное уединение в стандартно уютном номере с кондиционером между исполнением моих врачебных обязанностей ежедневно, а порой и еженощно.
    Однако эта чрезмерная свобода двух намагниченных половинок очень скоро сыграла свою роковую роль.
    Вечером третьего дня после возобновления их совместной активности Люси вдруг окликнула меня в больничном коридоре.
    Я думал, она хочет спросить меня о чём-то, и она действительно задала вопрос, но это было совсем не то, что я ожидал услышать.
    - Что бы ты сказал, если бы я зашла к тебе позже в гостинице? - таков был её вопрос.
    По какой-то неведомой причине я воздержался от резонного вопроса, почему она бы хотела зайти ко мне.
    Хотя мы оба были в медицинских халатах, не слишком располагающих к эротическим фантазиям, я содрогнулся внутренне от мгновенного чувственного предвкушения и отвёл глаза от её опущенных глаз, настолько я испугался, что она поднимет свои голубые и посмотрит мне преждевременно в душу.
    - Я бы сказал - милости просим, - ответил я. - Обычно я не ложусь допоздна. Ты знаешь мой номер?
    - Да, конечно, - сказала она. - Ты один сегодня?
    - Наверняка, - сказал я. - Я жду тебя после девяти, окей?
    - Окей, - согласилась она, и мы расстались на следующие два часа.
    В её поведении не было и намёка на сладострастие или флирт, и всё же, приняв обязательный послебольничный душ, я приготовился и телом и душой к непосредственному контакту и заменил постельное бельё на всякий случай. Освежённый моим французским лосьоном и дезодорантом, я в напряжённом ожидании выпил чашку чёрного кофе покрепче и затем почистил зубы, отказавшись впрочем от мысли сервировать какое-нибудь фуршетное угощение на моём стеклянном кофейном столике, исходя из того, что я был не до конца уверен, намерена ли она на самом деле отдаться мне, или я неверно истолковал её слова.
    Я мог быть введён в заблуждение моим собственным воображением, которое приняло её невинную вежливость за намерение совершить адюльтер, тем более что обстоятельства предоставляли нам уникальную возможность для этого. Я ничего не знал о её прошлом, и моё предвзятое мнение, что молодые жёны склонны к неверности, пусть часто и не реализованной или не реализуемой, могло быть ошибочным в её случае. Если же я не допустил ошибки в моём суждении, мы, само собой, должны были держать наше свидание в секрете, потому что было бы безумием навлекать гнев столь страшного монстра, каким полковник, по правде сказать, был в своём истинном виде.
    Открыв ей дверь, я в ту же минуту понял, что моё истолкование её скрытого мотива было правильным, так как на ней явно ничего не было под простым платьем хаки с молнией впереди, которое выглядело как неброская униформа, но было, в сущности, тонким халатиком для быстрого и лёгкого сбрасывания. При почти откровенной недвусмысленной наготе её нынешняя секапильность, усиленная увлажнённостью кожи и дразнящими ароматами её парфюма, делала её просто живым воплощением соблазна, несмотря на то что её чарующее лицо было без малейших признаков косметики и прежде оно не казалось мне таким уж пленительным.
    Хотя цель её прихода не оставляла сомнения, она не спешила прибегнуть к традиционным приёмам рядовой искусительницы, дабы выразить свои очевидные намерения действием, и я решил в этой деликатной ситуации уступить инициативу ей.
    - Быть может, ты хочешь присесть? - кивнул я на одно из двух моих кресел у столика.
    - Нет, - тихо ответила она. - Я хочу прояснить кое-что. Я уже некоторое время в долгу перед тобой.
    - Он тоже сказал, что он передо мной в долгу, - заметил я. - Но мне как-то не нравится иметь должников. Что бы вы там мне ни задолжали, я все ваши долги, считай, простил.
    - Это не то, - прервала она меня. - То, что ты сделал там, не было простой услугой. Если бы не ты, я бы потеряла всё.
    - Когда я шёл вас выручать, я не знал, кто в машине, - честно признался я, стоя напротив неё так близко, что я ощущал её дыхание. - Я собирался всего лишь расчистить путь.
    - Поэтому ты рискнул встать против четырёх боевиков, - напомнила она вскользь, не поднимая глаз.
    - Трое из них не успели осознать это, - объяснил я. - Я, видишь ли, неплохой стрелок. И это было чисто счастливое совпадение для вас, что я появился там как раз вовремя.
    - Это было чудо, что мы избежали смерти, - сказала она. - И это ты совершил чудо. Ты даже не можешь представить, как много жизнь его значит для меня.
    - Рад, что смог поспособствовать твоему продвижению в твоей разведывательной службе.
    - Я по профессии переводчик, а не военная, - отреагировала она на мою иронию. - Когда ты спас его, ты спас меня во второй раз. И сегодня я бы хотела частично заплатить мой долг.
    - Это не обязательно.
    - Думаю, нет. Надеюсь, что нет. Так мне, по крайней мере, кажется. Нет?
    Тут она подняла свои глаза и посмотрела в упор в мои.
    - Он убьёт нас, - пробормотал я, уже летя в пропасть её магического взора.
    - Он мог бы убить, возможно, если бы он узнал, - произнесла она грудным голосом, словно обволакивающим мой трезвый рассудок дурманящим вожделением. - Но я умею держать рот на замке.
    - Другими словами, ты мне будешь платить за его спасение своей неверностью ему, - подытожил я ситуацию, тщетно пытаясь противостоять непреодолимому влечению. - Я не могу принять твоей жертвы.
    - Это не жертва, а, скорей, моё тайное желание, - открыла она мне свой секрет, доводя нарастающий накал до максимума. - Я ещё не встречала мужчину как ты.
    - Ты имеешь в виду моё занятие?
    - Я имею в виду тебя всего, - понизился её голос до лихорадочного шепота. - Я бы себе никогда не простила, если бы упустила возможность воспользоваться таким случаем.
    - Ты чересчур искренняя, Люси, - мягко упрекнул я её, кладя руки на её плечи.
    Как только наши едва прикрытые тела соприкоснулись, я ощутил пронзительный разряд какой-то невыразимо счастливой разделённой страсти, которая сплавила нас мгновенно в некое неразделимое единое целое, и мы стискивали друг друга в объятии нашего первого поцелуя так долго, что только необходимость сбросить с себя остатки одежды вынудила нас разжать руки на несколько секунд.
    До тех пор моё отношение к женскому телу было всегда в пределах разумного, и потому также, что моя профессия постоянно усугубляла мой потребительский подход в этой сфере. С отроческих лет многие девушки зарились на моё тело и докучали мне заигрываниями, подразумеваюшими ответное ухаживание, поэтому в юности я мог удовлетворять свои плотские желания даже без особых обхаживаний вожделеющих сверстниц. Наоборот, это они зачастую стремились завоевать мою благосклонность, западая чуть ли не все подряд на моё атлетическое совершенство, возбуждающее их эротический интерес и инстинктивную греховность, вот почему я редко когда страдал от отсутствия любви и секса как такового, и мои амурные приключения ограничивал не дефицит жаждущих меня ветрениц, а мой спортивный режим. Более того, это расхождение между спросом и предложением сделала мою зачаточную разборчивость острей в мои студенческие дни, когда я начал подходить к собственно половому акту с известной гинекологической трезвостью, сторонясь всяких неряшливых распутниц и воздерживаясь от наслаждения чьей-то сомнительно здоровой сексуальностью.
    Неудивительно, что самоубийство по причине неразделённой любви - то есть, из-за недоступности одной вагины среди неисчислимого количества других доступных - было, на мой взгляд, нелепой абсурдностью. В моём восприятии, совокупление было сродни специфическому виду спорта, и технологии предварительного раззадоривания и последующих фрикций были средством достижения цели на пути к победе, а именно, к достойному числу оргазмов, включая, конечно же, её экстатические восклицания и удовлетворённое изнеможение в финале.
    Образно говоря, я был способен утолить любой сексуальный голод и заездить любую похотливую кобылку, но доставляя удовольствие, я никогда не мог погрузиться в это азартное страстное занятие любовью с полным самозабвением и обыкновенно оставался в некоторой степени наблюдателем, снисходительно ироничным или отчуждённо циничным к моим партнёршам.
    В данном случае, я позабыл неожиданно всю мою умелость в предварительных ласках и "разжигании инстинкта", ибо любые техники стимуляции сексуального возбуждения были совершенно излишни для нас обоих, всецело ставших внезапно пламенем одной страсти, пылающим неразделимо в его ликующем самосожжении. Смешиваясь в этом ненасытном огне, наши трепещущие души сливались в неудержимо накатывающих волнах, то возносящихся бурными валами, швыряющими нас, то слегка опадающих и нежно плещущих, и казалось, что ощутимость нашей телесности превратила наше осязание в некое всевидящее прозрение, дающее нам возможность чувствовать друга друга изнутри, в то время как наши переплетённые распалённые тела упивались желанной им плотью.
    Не в пример всем предшествующим моим близостям, это обладание не могло быть разобрано на составные части сторонним взглядом по окончании, и даже наши передышки были бессильны разъединить нас. Странное это было ощущение быть такой душой, наполненной её страстью, соединённой слиянием с моим собственным страстным вожделением, затапливающим её душу, и чувствовать взаимные приливы обоюдного влечения, делающие нашу обоюдность какой-то блаженно вздымающейся бездной жарко пламенеющей пылкости.
    Упоённые покорением и опьянённые ублажением, мы были погружены в любовь целиком и полностью, первым же соприкосновением очертив вокруг нас магический круг неприступности, и вся объективная реальность осталась вне круга, а мы пребывали внутри сияющего кокона нашего взаимоперетекания единых эмоций и сознавали в нём только нас самих.
    Само собой разумеется, мы и не вспоминали о бегущем времени в вечности нашего беспредельного небывалого счастья, и когда наконец мы были изнурены окончательно нашим неутолимым желанием, постепенно утихомириваясь, но по-прежнему обнимая друг друга, мои электронные часы показывали почти два часа, истекшие после её стука в мою дверь.
    Хотя оба наших тела были сплошь идолопоклоннически обцелованы в нашем сладострастном познании, и она лежала неподвижно, прильнув ко мне и припав лицом к моей груди, её шевелящиеся губы продолжали щекочуще ласкать мою покрытую испариной кожу в истоме её усталости, а я зарылся лицом в её душистые мягкие волосы, впитывая само присутствие её обожаемой наготы, прижимающейся к моей. Если это состояние могло быть названо "небесным блаженством" и "божественной безмятежностью", то мы сейчас несомненно достигли всего этого.
    И затем я вдруг ощутил тёплую влажность под её закрытыми глазами, прижатыми к моему ещё колотящемуся сердцу.
    - Эй, красотка, - прошептал я нежно и погладил успокоительно её бедро ладонью, лежащей на нём. - Ещё слишком рано лить слёзы. Ты можешь и вправду влюбиться в меня с такой сентиментальностью.
    - Ни за что, - возразила она сквозь слёзы, потёршись мокрой щекой о мою грудину. - Это уже невозможно, потому что я влюблена давным-давно. Я по уши влюблена в тебя, глупый. Я же в раю с тобой, оттого я и плачу. Я никогда и не думала, что это вообще существует, это седьмое небо. Я никогда его не испытывала, это умирание от счастья, как здесь с тобой.
    - Не спеши умирать, - ввернул я в её пылкое бормотание подходящую шутку, сдвигая мою руку наверх и накрывая ладонью её грудь. - Быть может, у тебя ещё есть пара ночей для твоей мимолётной влюблённости. А я, со своей стороны, постараюсь доказать, что я тоже от тебя без ума. Так или иначе, я это сделаю, если только ты непредвиденно не исчезнешь.
    - Я буду молиться за промедление, - вздохнула она. - Скажи, когда я должна покинуть тебя, не то я останусь тут до утра.
    - Не беспокойся, - уверил я её, лаская её грудь и понимая, что наше общение должно быть чуть продлено. - Очень скоро я буду способен обуздать мои чувства.
    Сказать правду, её просьба была вполне своевременна и уместна в вопросе первостепенной важности в нашей ситуации, ибо мы рисковали ненароком заснуть после злоупотребления плотскими утехами и быть обнаруженными кем-то в обстоятельствах, откровенно дискредитирующих нас обоих, между тем последствия нашей опрометчивости могли быть просто катастрофическими, особенно для Люси.
    Мы с самого начала условились скрывать наши истинные отношения и не давать ни малейшего повода для подозрения, поэтому наша прямая обязанность состояла в принятии максимальных предупредительных мер, с тем чтобы не допустить никакой огласки её визитов ко мне, что неизбежно бы случилось, если бы она была замечена входящей в мою комнату или выходящей из неё в ночную пору.
    Помимо опасности сплетен, мы должны были помнить о следующем дне, предельно насыщенном работой, и мы не могли позволить себе бессонную ночь перед таким днём, даже если каждый раз мы прощались, как минимум, трижды, так как невинного поцелуя на прощание было достаточно, чтобы вернуть нас к возобновлению наших любовных забав вопреки нашей кажущейся измотанности.
    Я слышал, конечно, о феномене взаимной одержимости, возникающем между двумя индивидами противоположного пола как некое воссоединение двух половинок, но я воспринимал это неправдоподобное чудо межличностной интеграции как метафору, ибо с моей точки зрения, существование такого андрогинного субъекта, разделённого рождением двух человеческих особей, было против законов природы и относилось к сфере мистической мифологии, глубоко чуждой моему прагматичному атеистическому уму.
    В настоящем случае я, однако, стоял перед лицом свершившегося факта: мы были реально соединены нашей любовью как сдвоенная единая личность, и она всегда оставалась во мне неотвязной памятью моей плоти и духа, неотъемлемой частью которых она стала отныне и впредь. Когда я делал мои утренние и вечерние обходы, я благоразумно избегал смотреть на неё в палате полковника из страха разоблачить нашу двуликую целостность даже беглым взглядом, и Люси старалась не докучать мне своим присутствием в дневное время.
    Со всем тем, я не думаю, чтобы наша связь могла бы быть тайной на протяжении какого-то более-менее длительного периода под постоянным невольным надзором всего персонала и пациентов в госпитале и постояльцев в отеле, но на шестой день нашего незаконного адюльтерного счастья она была внезапно прервана, и я узнал о её окончании только после последней операции из моего сотового телефона, отключённого на часы моей работы у операционного стола.
    Её месседж на моём дисплее был краток и вполне безличностен для большей безопасности:
    "Мы срочно отбываем в столицу. Всего наилучшего, док, и спасибо за всё. Твои должники".
    Я также решил перестраховаться и немедленно пошёл в палату полковника выказать медсёстрам моё величайшее притворное удивление её нежданной пустотой. Затем я посетил моего шефа, и он подтвердил факт убытия моего пациента официально.
    Я, разумеется, никак и ни в чём не проявил сожаления о моей утрате, разве что я был вынужден отклонить приглашение моей игривой мулатки, соскучившейся без меня, встретиться вечером, под предлогом некоторой послеоперационной усталости.
    Не то чтобы я был так уж трагически потрясён этим скоропалительным исчезновением моей возлюбленной, но я должен был как-то свыкнуться с её отсутствием и убрать её с переднего плана моего сознания назад в прошлое как воспоминание о нашем чудесном совместном времяпрепровождении в чужой стране.
    Единственная загвоздка, как оказалось, была в том, что с тех пор она никогда не уступала своего места на авансцене никому, и непохоже было, что она могла уйти со сцены моей памяти через месяц или когда бы то ни было, хотя я и не надеялся увидеть её ещё раз, или, скорей, боялся нашей новой встречи, которая, вероятно, была бы новым взрывом непредсказуемых эмоций.
    Сегодня такая случайная встреча произошла на самом деле, и эта неожиданная удача почему-то насторожила меня. Откинувшись в глубоком плетёном кресле с вытянутыми ногами и каблуками ботинок на выступе каменного цоколя одной из маленьких колонн, поддерживающих навес, окружающий открытый дворик, я прихлебнул мой крепкий остывший чай, забытый мной в переживании заново счастливого прошлого, и по-видимому оттого, что моросящий дождь остудил ночной воздух, я вновь почувствовал то же холодное прикосновение чешуйчатой плоти, скользяще обвивающей меня.
    Прежний гигантский невидимый удав накинул своё тяжёлое скользкое тело на мою независимую свободу и пополз, постепенно сужая свои круги. Этот воображаемая змея, питон или анаконда, пока ещё не стиснула свою беззащитную добычу, но я легко мог представить себе, как будут трещать, ломаясь подобно хрупким прутикам, кости моего скелета в мощных кольцах этой змеи, обёртывающейся вокруг моей жизни и неумолимо удушающей меня.
    Ни у кого на свете не было оснований приписать мне такой недостаток, как боязливость, и всё же неприятный холодок дурного предчувствия пробежал у меня по спине, когда я осознал, что вызвало моё беспокойство.
    Что-то уже назревало где-то, и я нутром чуял надвигающуюся опасность, но я не имел понятия, как предотвратить этот нависший надо мной рок, угрожающий мне всё более и более ощутимо...
   
   
    ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
   
    ГЛАВА 7
   
    На следующий день я ждал Люси в нужном месте за полчаса до её появления из косметического салона.
    Я ещё не определился, что я должен делать с моим знанием о её присутствии здесь, и я предполагал проследить за ней до дома, где она обитала в этом городе, в надежде уяснить себе, каков её нынешний статус. Я мог, таким образом, получить подсказку для разрешения моих сомнений, поскольку я не собирался приводить её в замешательство бестактным напоминанием об эпизоде её далёкого прошлого, когда она столь самозабвенно предалась запретным страстям, если она, возможно, предпочла предать своё тогдашнее беспутство забвению.
    Во всяком случае, она была первой женщиной, чья небрежная пощёчина в ответ на мой подкат по-настоящему бы обидела меня, и было бы лучше сохранить в памяти наше короткое счастье нетронутым, чем запятнать его чистоту и опошлить его уникальность похабщиной неприглядной действительности. Робеть перед чем-либо было мне не свойственно, но вероятность развенчивания моей богини делала меня непривычно нерешительным, потому что для меня её отказ и неразделённая любовь были бы равносильны личному оскорблению.
    Короче, я сидел за маленьким круглым столом под брезентовым тентом одного из местных кафе, потягивая горячий кофе и держа в поле зрения выход из вышеупомянутого салона.
    Образ вчерашнего всеядного змия не преследовал моё сознание при свете дня, однако то дурное предчувствие застряло в моём мозгу, и я ломал голову над причинами странных совпадений в моей жизни. Моё случайное столкновение с одним знакомым из времени моей военной службы было вполне естественным и возможным, но цепь событий, последовательно связанных с морской пехотой, равно как следующая встреча с капитаном Бобом и с женщиной полковника, были абсолютно необъяснимы и крайне подозрительны, учитывая, что всё это были люди одного круга и все они снова возникли из ниоткуда в течение недели.
    Вопрос был в том, почему после того инцидента с участием двух моих прежних сослуживцев нам с Люси посчастливилось очутиться именно в эти дни в одном и том же месте. Это было либо невероятное везение, либо чья-то дьявольская схема, и я был намерен выявить кое-какие факты в ходе моей слежки.
    Итак, когда Люси наконец появилась на набережной и пошла вдоль по улице, я последовал за ней на значительном расстоянии, не теряя её из виду.
    Затем она повернула направо и скрылась в узкой боковой улочке, вследствие чего я ускорил мой шаг, боясь упустить её, и я достиг поворота как раз вовремя, чтобы увидеть, как она шагает вверх по пустынной пешеходной улице, спускающейся к морю среди других таких тихих переулков с жёлтыми известняковыми заборами частных особняков и белыми стенами многооконных двух-трёхэтажных домов.
    Сейчас она находилась в конце короткого уличного квартала и должна была или повернуть там, или продолжить подиматься по направлению к тупику следующего перекрёстка. На улице не было ни души, и я мог привлечь её внимание как единственный прохожий, поэтому я остановился на углу в начале улицы, провожая её взглядом, пока она приближалась к перекрёстку. Я был готов сделать шаг назад на поворот её головы и спрятаться за углом как настоящий шпион, но я никак не предвидел, что случится с ней через секунду в царящей вокруг тишине.
    Неожиданно какой-то чернолицый тип шагнул к ней из открытых ворот справа, и тотчас второй такой же встал у неё на пути. Мгновенно они схватили Люси за руки и втолкнули в эту открытую подворотню так быстро, что она не успела даже вскрикнуть.
    Я бросился к ней на помощь раньше, чем какая-либо мысль пришла мне в голову, но одна идея выкристаллизовалась в моём уме с предельной ясностью за несколько секунд моего бега, и заключалась она в двух словах: "Убить всех".
    Цель эта была порождена не гневом и яростью, а простой целесообразностью, ибо это явно были мигранты и у них непременно были ножи, если не огнестрельное оружие. Раз они решились учинить насилие над женщиной прямо на улице среди бела дня, они бы не остановились перед убийством, как я хорошо знал из моего опыта работы в военных госпиталях, где я часто лечил таких диких туземцев. Вдобавок я должен был убить их быстро и бесшумно, иначе бы я рисковал угодить в тюрьму.
    Как всегда, я не думал о предстоящих действиях, полагаясь исключительно на моё тело, всегда наносящее удар безошибочно и поражающее цель без промаха. В данном реальном бою у меня не было ограничений в приёмах и ударах, что делало меня настоящим хищником буквально: как атакующий лев, я действовал по инстинкту, не чувствуя ничего, кроме холодной свирепости, в моей целеустремлённости.
    Место преступления я увидел в долю секунды перед тем, как ворвался внутрь маленького заднего двора с одноэтажной глухой стеной напротив ворот.
    Третий насильник, стоящий по левую сторону и расстёгивающий джинсы, был, очевидно, главарь, и два его приятеля уже оседлали Люси, бьющуюся отчаянно на земле под этими подонками, сидящими на её ногах и груди. Тот, что прижимал коленями её раскинутые руки, заталкивал кляп ей в рот, а второй как раз вытащил большой нож, чтобы распороть платье и нижнее бельё этой распяленной "белой сучке", и оба они готовились вволю надругаться над ней спиной ко мне.
    Я никогда не был слишком мягкосердечным, и с детства я был приучен к жестокости, но тут я достиг пика моего бешенства и, пожалуй, превзошёл любого хищного зверя.
    Влетев во двор, я резко пнул левым ботинком ближайшего мужчину в орган, который он столь неосторожно оголил. После этого сильного удара, размозжившего его яички, он уже больше не был мужчиной и задохнулся от боли, скрюченный моим пинком и парализованный болевым шоком на несколько секунд.
    Между тем державший ноги сопротивляющейся жертвы взмахнул своим ножом, норовя резануть мне наискосок по животу, но поворот его туловища в сидячем положении только открыл его чёрное лицо для моей атаки. Без лишних ухищрений, я отбросил его руку с ножом в сторону и тут же въехал коленом ему в лицо. Ослеплённый, он отпрянул, но я рванул его голову вперёд моей свободной рукой, и его физиономия вновь столкнулась с моим коленом, после чего его тело обмякло, так как я чуть свернул его шею в конце удара.
    К этому времени последний любитель изнасилований скатился с женского тела и вскочил на ноги. Он, естественно, пустился бы наутёк, если бы не лютый дикий зверь, преградивший ему путь к выходу.
    Я жаждал убить его на месте, и как только он ринулся вперёд, я ударил его. Чтобы ускорить процесс, я нанёс удар тыльной частью ладони прямо ему в грудину. Это был джеб, которым я мог сломать толстую доску, и резкость сделала этот тычок смертельным. Сила удара была наивысшей, и в момент, когда этот молниеносный таран рывком сместил сердце в грудной клетке, второй мигрант рухнул замертво.
    В тот же миг я был перед корчившимся главарём, держащимся за пах двумя руками и пытающимся переместиться к воротам. Поскольку моя рука была открыта, я применил аналогичный джеб, с той разницей, что это был удар в нос снизу, который вогнал кости носа в мозг и положил конец страданиям несостоявшегося насильника.
    После этого я сразу повернулся к Люси, всё ещё лежащей под телом чёрного поножовщика, упавшего на её желанные чресла.
    - Как ты? - спросил я, наклоняясь, чтобы стянуть труп с её ног. - Цела?
    - Это ты, док? - пропыхтела она в изумлении. - Откуда ты взялся?
    - Долгая история, - сказал я, подавая ей руку. - Вставай и идём отсюда.
    - Ты убил их? - окинула она взглядом поле битвы.
    - Именно так. Нам нужно сматываться от греха подальше, - объяснил я, ведя её прочь со двора. - Где ты живёшь? Я не знаю города.
    - Не волнуйся, - сказала она, беря меня под руку на улице. - Ты снова спас меня.
    - Что делать, если я должен отдуваться за твоих телохранителей.
    - У меня нет телохрантелей здесь. Я думала, я в безопасности от таких налётов.
    - Вероятно, ты редко гуляешь в одиночку. Правда, ты действительно была бы под наилучшей защитой, если ты не рассталась с полковником.
    - Я пока вовсе не собираюсь с ним расставаться, - уведомила она меня о своём супружеском статусе, уверенно держа курс через переплетение переулков. - Но здесь я живу одна. Без мужчин, я имею в виду.
    - И как это он позволил тебе быть в отпуске за границей без сопровождения? Что он, настолько погряз в своей службе, что не мог уделить время своей девушке?
    - Нет, службу он недавно оставил. И он сейчас тоже за границей и иногда находит меня по мобильному. Но он скрывается по какой-то причине.
    - Вот почему ты изменила фамилию, - понял я. - Надеюсь, там ничего серьёзного?
    - Трудно сказать. В любом случае, я следую его указаниям, как обычно. И я его до сих пор тут не видела.
    - Следовательно, тебе лучше избегать проблем с полицией, - резюмировал я.
    Не требовалось особого ума, чтобы заключить, что её и мой инциденты были звеньями одной цепи. Единственная проблема состояла в том, что такое заключение не имело никаких оснований для его подтверждения в реальности, ввиду явной случайности всех ключевых событий этой цепи.
    Вооружённые бандиты, убитые мной в первом инциденте, были вполне подлинными, и это был сугубо вопрос везения, возьму ли я верх над ними, или нет, а значит, и какая-либо инсценировка была абсолютно исключена.
    Город, где я встретил Люси, был выбран мной наугад, и я заметил её тоже по чистой случайности, не говоря о тех говнюках, что набросились на неё с недвусмысленным намерением изнасиловать её, не зная о моём присутствии поблизости.
    Я отказывался верить в случайности, происходящие повторно три раза одна за другой, но факт оставался фактом, и это не сулило ничего хорошего. Некий неумолимый ход событий властно влёк меня от плохого к худшему, и я тщетно старался ухватить логику их взаимосвязей. Тем не менее, в последнем эпизоде судьба столкнула нас друг с другом, и я отныне мог не уклоняться от ответственности за неё до тех пор, пока это было необходимо.
    Я понятия не имел о её нынешнем отношении ко мне, но рядом с ней я чувствовал всё то же непреодолимое страстное влечение, что и полтора года назад, даже если оно было неуместным и, пожалуй, неподобающим для просто давнишнего знакомого. Я любил её, и я хотел её, так бы я мог описать состояние моей эмоциональной сферы после того, как я ринулся в ярости на её обидчиков в роли её спасителя.
    - Ну ладно, я тут в Европе проживаю давно, - сказала она, прерывая затянувшуюся паузу. - А вот тебя каким ветром сюда занесло?
    - В моём городе я нечаянно навлёк враждебность кое-кого, - туманно признался я. - Теперь вынужден пережидать, пока всё уладится.
    - И кто же этот "кое-кто"?
    - Какой-то большой босс в местных криминальных кругах. Моя самозащита оказалась чересчур эффективна, и он взъелся на меня за свои потери.
    - Твоя так называемая защита определённо эффективна, - заметила она на ходу. - И как я вижу, ты этим нисколько не взволнован.
    - А почему я должен быть взволнован? Другого пути предотвратить это не было, а они могли в любую секунду вытащить пистолет или быть наёмниками. В сущности, у меня был один шанс, а на кону была твоя жизнь. Я уж умалчиваю о групповом изнасиловании.
    - Я не упрекаю тебя. Но мне кажется, ты вообще не испытывал там никаких эмоций. Я права?
    - Было бы странно, если бы я испытывал что-то всерьёз. Когда я действую, у меня нет времени на чувства. Ни бой, ни операция не подразумевают эмоций, ибо я должен быть сконцентрирован на самом действии. А когда я уже сделал то, что должен был сделать, какой смысл переживать из-за этого?
    - Ты такой же кремень, как он, - вздохнула она. - Ничто вас обоих не тронет на пути к достижению вашей цели.
    - Бесполезно пытаться остановить мчащийся поезд, - усмехнулся я. - Но как-то я сомневаюсь, что ты могла видеть своего патрона в деле.
    - Это правда, однако я иногда переводила для него, когда он допрашивал пленных, - разгласила она чуток секретной информации.
    - Тогда сказанного достаточно, - хмыкнул я. - Его служба требует безжалостности, как ты знаешь.
    - Да, я знаю, - сухо подтвердила она. - Я просто немного обескуражена твоей жестокостью.
    - Скажи - моим профессиональным умением. Коли уж мы встретились, ты всегда можешь рассчитывать на меня в случае необходимости.
    - Я приму это к сведению, - согласно кивнула она. - Только боюсь, твоё умение будет стоить кому-то слишком дорого.
    - Я никогда не применяю его чрезмерно, - открестился я. - Но, бывает, в отдельных случаях моё чувство меры велит быть решительным.
    - То есть, мне повезло участвовать в одном из таких случаев?
    - Совершенно верно. Кстати, благодаря этой решительности ты можешь сейчас порицать меня за негуманность.
    - Я вовсе не порицаю тебя, - отвергла она мой упрёк. - Но твоя непобедимость такого рода для меня непривычна.
    - Короче, ты испугалась?
    - Ты нашёл верное слово. У меня так молоко может пропасть, от шока. А я всё же кормящая мать.
    - В самом деле? Прими мои поздравления, - отреагировал я на сюрприз, который мгновенно свёл весь мой похотливый пыл к сочувственной заботливости.
    - Несколько поздновато принимать их, - уточнила она. - Я уже начинаю отучать его от груди.
    - У тебя, значит, мальчик?
    - Да, сыночек. Зовут его Виктор, если тебе интересно.
    - Он мой тёзка вдобавок? Назван, конечно, в мою честь, не так ли?
    - Разумеется. Без тебя он бы вряд ли существовал.
    - Мерси, я польщён. Ты, вероятно, скоро познакомишь меня с ним?
    - Непременно. Нам следует хорошенько обдумать это дело со всех сторон. Честно сказать, странные совпадения мне очень не нравятся.
    - Как и мне. Давай тогда побеседуем позже, Люси, - впервые с начала нашего разговора назвал я её по имени. - Особенно всё это подозрительно, когда мы оба покинули нашу страну не совсем по своей собственной воле.
    *
    Дом, который снимала Люси, был небольшой виллой, обнесённой каменным забором почти два метра высотой. Хотя двухэтажный белёный особняк не производил впечатление роскошного, по обе стороны от парадного входа были зеркальные французские окна во всю стену и две колоннады белых бетонных колонн сходились к центральным мраморным ступенькам неширокой веранды. Кроме того, перед фронтоном этого типичного провинциального коттеджа, претендующего быть городской усадьбой, раскинулся зелёный газон, украшенный деревянной перголой с садовыми качелями.
    - Вау! - воскликнул я, входя во двор через калитку глухих железных ворот. - Судя по арендной плате за этот дворец, твой полковник состоятельный человек. Есть у тебя какая-нибудь прислуга здесь для житья в такой роскоши?
    - Прислуги у меня целый штат, как привесок к дому, - парировала она мою иронию. - А именно: приходящая домработница и уборщица в придачу к моей няне. Плюс я также плачу уборщику во дворе и парню, который подстригает газон и изгородь.
    - В таком случае, твой шеф - подпольный магнат, - пошутил я. - Видимо, он решил зарезервировать тут тёпленький уголок для себя на будущее. Но это, конечно, семейный секрет.
    - Входи, пожалуйста, - сказала она, останавливаясь на веранде перед входной дверью. - Твой тёзка должен бы быть уложен спать, так что у нас есть пара часов в запасе.
    Пока Люси инспектировала детскую и принимала душ в верхних комнатах, я расположился с бокалом апельсинового сока на белом кожаном диване в салоне, меблированном в безликом приморском стиле комфортабельной солидности, свойственном средне-зажиточным слоям общества: два мягких кресла в комплекте с диваном, квадратный стеклянный кофейный столик на кремовом ковре с мягким ворсом перед большим плоским ТВ-экраном, керамические вазы для цветов на светло-сером плиточном полу и тому подобное. Для более-менее обеспеченного обывателя это был вполне стандартный интерьер, сочетающий уютность с респектабельностью, однако я с моим плебейским прошлым чувствовал некоторую отчуждённость в такой обстановке, напоминающей мне холл гостиницы.
    Я хотел посмотреть какие-то местные новости, но это только Люси хорошо владела их языком, помимо английского. Я, правда, подумал, что тела в пустом дворе могут оставаться незамеченными довольно долго, ибо эти придурки не произвели никакого шума, кроме придушенных хрипов Люси, тогда как я не дал им открыть их рты, и таким образом, там не было слышно ни звука, за исключением звуков моего пинка, удара коленом, джеба и тычка в нос. После дворовой скоротечной бойни мы не встретили на улице ни одного прохожего и надеялись, что никто тогда не был случайным зрителем этого происшествия.
    Люси спустилась вниз приведя себя в порядок и поменяв платье, но с её мрачным нахмуренным лицом она не выглядела гостеприимной хозяйкой, и в кресло она уселась с трёхгранным стаканом виски в руке.
    - Что это, средство от постстрессового тремора? - галантно осведомился я.
    - Ты думаешь, алкоголь не поможет? - сердито посмотрела она на меня лихорадочно сверкающими глазами.
    - Я думаю, тебе следует забыть этот инцидент, - посоветовал я. - Если никто не видел нас там, давай считать это незначительным недоразумением. Согласись, что они получили по заслугам. В этом было некое особое Провидение, что я как раз шёл за тобой. Представь, что они могли бы сделать без моей первой помощи.
    - Меня трясёт при одной мысли, - отпила она глоток виски. - А кстати, как вышло, что ты шёл за мной?
    - Я хотел убедиться, что это действительно ты, - ответил я не совсем искренне. - Я случайно заметил тебя издалека и ждал удобного момента возобновить знакомство.
    - И эти уроды предоставили тебе такой момент, - пробормотала она, не отводя взгляда от моего лица. - Ты сказал, что готов взяться за мою охрану?
    - Я могу повторить это.
    - Почему?
    - Такие объяснения не предназначены для удовлетворения праздного любопытства, - уклонился я от ответа. - Допустим, я люблю риск и непредсказуемость.
    - Быть может, ты любишь не только это?
    - Я бы сказал - без "быть может", но у меня пока есть вопрос без ответа.
    - Как ты знаешь, я способна дать ответ на пяти языках. Но мне кажется, ты имеешь в виду самый убедительный.
    - Ты правильно угадала. Я же хирург, а не лингвист.
    - Сдаётся мне, что ты скорей воин, чем врач, - высказала она своё просвещённое мнение с ноткой почтительности в голосе. - Странно видеть, как твоя неустрашимость подводит тебя сейчас.
    - Сейчас я рискую слишком многим, - сказал я, - потому что у меня нет ничего, чтобы повлиять на исход. Между тем решение может быть решающим фактором в моей жизни.
    - Вот никогда не предполагала, что моё расположение было так важно для тебя, - приуменьшила она свою значимость довольно-таки торжествующе, ставя свой стакан на кофейный столик. - Я думала, ты считал это просто коротким приключением.
    - Это и вправду было слишком коротко, но ты неверно истолковала моё отношение к этому. Тогда, возможно, я был не уверен в моём определении, но впоследствии у меня было время проанализировать мои чувства.
    - Это ставит меня в трудное положение, - оценила она разрушительность моего признания.
    - Ничуть. Мои чувства ни к чему тебя не обязывают, равно как моя помощь. Я просто не могу не воспользоваться возможностью, если уж мы случайно встретились второй раз.
    - Потому, что ты не надеешься на нашу третью встречу?
    - Это было бы невероятно. В сущности, я сказал тебе вполне достаточно. "Sapienty sat", если на латыни.
    - То есть, ты не против роли благородного рыцаря?
    - Если я нужен тебе в этой роли, я сыграю её, - пообещал я. - Но тогда я ошибся в характере наших отношений.
    - Я бы не назвала то безумие "отношениями".
    - Я говорю о последствиях.
    - О чём ты? - спросила она подозрительно, пристально смотря на меня. - Непохоже, чтобы ты жил прошлым до сих пор.
    - Ты не прошлое, - напрямик сказал я. - Не то чтобы я день и ночь мечтал о встрече с тобой, однако для меня с тех пор ничего не изменилось. Я не могу объяснить, почему это так, но я не способен причинить тебе какой бы то ни было вред, так же как позволить сделать это кому то ни было.
    - На твоё слово можно положиться - вне всякого сомнения, - заметила она, раздумывая над чем-то, с глазами прикованными к моему лицу. - Я вряд ли заслуживаю такой преданности.
    - Я отказываюсь судить тебя. В любом случае, ты единственная женщина, с которой я ощущаю такое сродство. Вели мне не лезть в твои дела, и я больше не буду обременять тебя моим присутствием.
    - Как ты можешь легко догадаться, я не сделаю этого, тем более когда ты стал главной гарантией моей безопасности.
    - Окей, я согласен быть даже твоим наймитом. Так или иначе, а я неплох как телохранитель.
    - Я однажды сказала тебе, кто ты, по моему мнению, - напомнила она мне, и её напоминание мгновенно воскресило ту атмосферу нашей обоюдной одержимости, в которой в порыве страсти она шептала эти свои слова восхищения и обожания.
    Мы оба словно опустили нашу жизнь на протяжении этого протёкшего времени - и очутились внезапно в том измерении абсолютной обнажённости наших тел и сердец. Впечатление было столь сильным, что от неожиданности мы на несколько секунд лишились дара речи.
    - Ты переоцениваешь меня, - наконец обронил я.
    - Это не большее заблуждение, чем твоё обоготворение меня, - сказала она, по-прежнему не отводя своих бездонно потемневших глаз от моего лица.
    - Я не могу определить, что ты есть для меня, - ответил я на её пристальный взгляд, открывающий некую ослепительную небесную бесконечность счастья перед моей изжаждавшейся душой. - Когда я пытаюсь увидеть тебя мысленным взором, ты кажешься мне бестелесной.
    - Но я не бестелесна, - еле слышно выдохнула она.
    - Да, верно. И как раз это чудо. Непостижимо, что чья-то плоть может быть настолько магической, поскольку я всё-таки каждый день имею дело с человеческой плотью. Это необъяснимо для моего хирургического разума - почему твоё тело оказывается моим ненасытным блаженством. С какой стати ты моя реально существующая богиня, при том что я атеист?
    - Я твоя богиня только потому, что ты сам полубог, - произнесла она, как будто отдёргивая последнюю завесу и открывая своё лицо, сияющее нескрываемым обожанием. - Порой я готова поверить в твою способность летать.
    - Ты считаешь меня таким всемогущим?
    - До сих пор ты не давал мне повода усомниться или переубедиться в этом. Ты всегда делаешь то, что ты хочешь сделать.
    - Чаще я делаю то, что я должен сделать, - поправил я её. - Я фактически раб необходимости в большей части моих действий.
    - Любовь исключение?
    - Напротив, именно любовь и порабощает всецело, включая физическую зависимость. Ты меня понимаешь?
    - Конечно. Когда ты чувствуешь себя принадлежащим твоей подлинной половинке, кто бы не обладал тобой в реальности. Я бы определила это как извращение самоидентификации. Ты есть ты сам не один, а в паре, и это кардинально меняет саму концепцию свободы личности. Такая зависимость равносильна освобождению, при условии, что половинки взаимно дополняют друг друга.
    - И мы удачливы в дополнении, не правда ли? - подлил я масла в огонь, борясь с сильнейшим искушением возобновить нашу обоюдную взаимозависимость немедленно.
    - Чересчур, - подтвердила она, явно испытывая то же самое. - Где ты живёшь здесь?
    - Недалеко, - ответил я, вне себя от радости. - Я снимаю частную хибарку с двориком и без соседей. Но ты хотела показать мне своё чадо.
    - Я уже передумала, - информировала она меня не без юмора. - Ты сможешь увидеть его и завтра - ему не к спеху, в отличие от меня. Завтра вечером я отошлю всех слуг, и мы проведём часок в семейном кругу, пока он не отправится на боковую.
    - Прекрасно, обменяемся визитами, - одобрил я её план. - Тогда, пожалуйста, вызови такси, и нам нужно контролировать местные новости.
    - Новости мы посмотрим до приезда такси, - сказала Люси, беря ТВ-пульт с кофейного столика.
   
    ГЛАВА 8
   
    Учитывая мою обычную аккуратность и чистоплотность, я всегда мог привести гостя в две мои крохотные прибранные комнатки, не стыдясь беспорядка и неопрятности этой холостяцкой берлоги, и первое, что я сделал после вселения в моё новое жилище, это провёл основательную уборку всего дома с тщательной чисткой и оттиранием относительно белой маленькой ваной.
    В моей скитальческой жизни я был приучен создавать временное гнездо в любом месте и в любых условиях, независимо от доступности современных удобств, а здесь я имел даже такую роскошь, как большая металлическая кровать с толстым пружинным матрасом, застланным новым комплектом постельного белья, купленным мною в городе.
    Только веерообразное окно над входной дверью смотрело на улицу, освещая коридор, разделяющий комнаты и мою тесную кухоньку, тогда как два других окна выходили во двор под навес, затеняющий дом, и на обоих были жалюзи от летнего солнца.
    Хотя облака, скрывающие сейчас солнце, давали этому оку дня выглядывать очень редко, и поэтому солнечный свет вряд ли мог беспокоить нас, я всё же пробрался через узкое пространство между стеной и стальным боком кровати и опустил венецианские жалюзи у её изголовья, так чтобы дневной свет проникал в полумрак моей спальни только сквозь их щели.
    Тем временем Люси уже сняла свой плащ без посторонней помощи и повесила его на один из крючков условной вешалки в коротком коридоре с дверью во двор на противоположном от входной двери конце.
    - Это для одежды? - спросила она, появляясь в дверном проёме.
    Она имела в виду стул, стоящий в ногах кровати, ибо это был единственный тут предмет мебели в добавление к недвусмысленному ложу любви, занимающему почти всю комнату.
    - Да, - ответил я. - Могу я помочь тебе?
    - Нет, спасибо, - сказала она, смотря на стул. - Оставь меня одну на пару минут.
    - Конечно, - понял я её. - Скажи, если что-то нужно.
    Она была поистине тактична в её желании пропустить технические детали приготовления к нашей подлинной встрече, тем самым давая мне некоторое время для моей собственной подготовки.
    Коротко говоря, когда Люси позвала меня, в альковный сумрак спальни я вошёл в чём мать родила.
    Она лежала полуприкрытая мягким шёлковым покрывалом, и тонкие полоски тусклого света поперёк кровати делали скользкий шёлк телесного цвета неотличимым от её обнажённой плоти, что создавало странную иллюзорную атмосферу зыбкого миража в комнате, кажущейся некоей живой сферой, полной мерцающей чувственности.
    Я никогда не бывал одурманен какими-либо опиатами или излишне опьянён каким-либо алкоголем, и ощущение внутренней хмельной невесомости было для меня внове, но в этой моей зачарованности ею я сейчас чувствовал, что я действительно могу летать, словно плывя к ней в тёплом мерцании предвосхищения, излучаемом её сияющими глазами. Заворожённый гипнотическим её взглядом, влекущим меня, я стал коленом на край кровати и отбросил покрывало с её наготы.
    - Наконец, - подумал я, опять увидев всю пленительную её красоту сразу.
    - Наконец, - прошептала она, обвивая руками мою шею и прижимая меня к своей груди.
    И в миг, когда наши тела соприкоснулись, реальность вокруг вновь растаяла, и мы вдвоём вновь остались наедине в блаженно светящемся бесконечном пространстве совместного вожделения. И снова страсть наша, вроде бы изнуряя нас, ни на йоту не уменьшала нашего обоюдного влечения и нашей жажды взаимного обладания. И снова мы целиком погрузились в бесконечное наше счастье, и наша пылкая плоть снова была нашим раем и небесами, как будто наша земная любовь и в самом деле была бессмертной и вечной.
    Поскольку я по профессии был хирургом, а не психиатром, у меня недоставало, наверное, должного опыта наблюдений различных психологических вывертов и парадоксов, чтобы объяснить непостижимый сплав столь контрастных чувств, как плотоядно алчная неутолимая похоть и благоговейное обожание любимого тела, но мы оба были одержимы именно этим удивительным единством эмоций, и никакая противоречивость не разрывала ликующую божественную гармонию наших неразделимых душ даже на мгновение.
    Я бы не преувеличил, если бы описал эту нашу любовную близость как торжество духа над материей, так как мы, казалось, парили в наших объятиях над нашей смертной жизнью, где ничто, кроме нашей желанной обнажённости не было ощутимо и осязаемо в ласках и соитиях нашего нескончаемого сладострастного соединения. Она была для меня не только единственной женщиной на земле в этом полёте фантазии, она была самим олицетворением вечной женственности, как и я был воплощением мужественности и единственным мужчиной для неё в этом подлунном мире.
    Вот почему никакие поцелуи не могли рассеять моё подсознательное невыразимое ощущение окутанности некоей материнской защищённостью, как если бы я был не накачанный малый, разгорячённый сексом, а зародыш, свернувшийся внутри плодного пузыря в утробе матери, на подходах к которой мой половозрелый детородный орган поршнево трудился в неутомимом стремлении к счастью.
    И изнутри её распалённого тела, раскачивающегося в ритме моего стремления, я чувствовал, что она тоже ощущает нечто подобное в её девически младенческом воображении, где я был некоей просвечивающей защитной оболочкой всего мыслимого отцовства и мужского начала, в живительное тепло которой она была заключена как беззащитный счастливый эмбрион.
    После рождения сына она была ещё стройней, чем прежде, и кормление только чуть округлило её грудь, так что в моих руках вся её гибкая анатомия приобретала пластичность вздымающейся податливой сексуальности, возбуждающей меня снова и снова именно соответствием малейшим нюансам моей страсти. Отдаваясь мне, она как бы делалась моим изменчивым пламенным отражением, чьи дерзкие эротические фантазии отражались в моих инстинктивных совпадениях с её желаниями.
    Становясь одной плотью, мы уже не воспринимали самих себя внутри наших тел, находя восприятие своей собственной плоти ощупью в реагировании другой половины нашего целого, и со всей моей духовной независимостью поэтому я не мог не отождествлять соединение нашего совокупления с самопознанием.
    "Как может быть такое?" подумал я, когда я лёг наконец возле неё, опираясь на локоть и подперев щёку ладонью.
    - Как может быть такое? - прошептала она, полуоткрыв глаза под моим взглядом.
    - Чудеса случаются, - ответил я, вглядываясь в тёмные бездны её голубых зеркал, ещё затуманенных последним оргазмом.
    - Что же тогда прошлое? - спросила она - скорей, себя саму. - Ничто не проходит.
    - Ты изрекла народную мудрость, - мягко пошутил я. - Ты полагала, что я отвергну тебя на сей раз?
    - Я полагала, что я не буду так влюблена, - слегка улыбнулась она уголком рта. - Но я потерпела поражение.
    - И ты сдаёшься на милость победителя?
    - Что ещё я могу сделать? - нежно погладила она моё лицо. - Только на эту милость я и надеюсь.
    - Будь я рифмоплётом, ты бы узнала то, что я бессилен выразить в прозе, - поцеловал я её сладко пахнущую ладонь.
    - Ты и так это выразил - без ословеснивания.
    - Ты догадалась, что это?
    - Да, твоё тело необычайно красноречиво. Правда, боюсь, моё не менее разговорчиво.
    - Тут нет сомнения, - свидетельствовал я откровенно. - Ты тоже сказала всё, что имела сказать. Но я бы не отказался получить исчерпывающий комментарий к твоему неопровержимому признанию.
    - Тебе придётся придержать свою любознательность до завтра, - неслышно фыркнула она от смеха. - Теперь моя речь была бы слишком нечленораздельна после нашего предыдущего разговора.
    - Это к лучшему, - присоединился я поневоле к её трезвому взгляду на наше выдохшееся состояние в настоящий момент. - На что бы я ни ссылался, такому брутальному мачо не подобает шепелявить как субтильный библиофил.
    - Я бы никогда не употребила слово "брутальный" применительно к тебе, - сказала она так любяще, что мне даже стало неудобно за мою неспособность продолжить наш диалог.
    - Ты не беспристрастна к моей мужественности, - сгладил я внезапную неловкость.
    - Да, я не беспристрастна, - усугубила она мою смущённость. - Я жутко не беспристрастна, ты прав. И если бы не мой малыш...
    - За него я буду убит дважды, - попытался я проявить известное благоразумие, хотя она бы взяла меня в свои руки одним прозрачным намёком - столь глубоко был я тронут искренностью её любви, мгновенно затопившей мою душу
    Намёка, однако, не последовало.
    - Ты последний мужчина, чью жизнь я способна подвергнуть опасности, - пробормотала она, опуская свои магические глаза, и томно потёрлась щекой о мою грудь.
    - Я последний, кроме одного, - уточнил я.
    - Вы оба, - выдохнула она, и её губы щекотнули мою кожу прощальным поцелуем.
    - Кстати, - сказала она, приподнимаясь. - Мне пора отправляться к Виктору второму. Я обычно целую его на сон грядущий.
    - С Виктором первым ты поступаешь наоборот, - сказал я, любуясь её стройным спортивным телом, пока она садилась, свесив ноги на пол. - Может, ты хочешь принять душ?
    - Я вторично приму вану дома, - с сожалеющим видом отклонила она моё предложение, вставая с кровати. - А то мы начнём всё это заново.
    *
    Покуда мы ждали такси, Люси проверила в своём сотовом, какая информация о криминальных происшествиях появилась в местных новостях.
    К этому времени те три чёрных подонка были уже обнаружены, однако полиция была склонна думать, что они, вероятней всего, стали жертвами стычки с другими мигрантами, слоняющимися по городу, и что кто-то просто свёл с ними счёты, как этот сброд имел обыкновение делать, ссорясь из-за денег.
    Так как в данном случае огнестрельное оружие не было использовано, их смерти выглядели как результат столкновения с какими-то профессиональными вояками, благо таких "псов войны" среди нелегальных беженцев было достаточно. Одним словом, это был тип преступления, часто совершаемого на здешнем дне общества в среде преимущественно асоциальных элементов, и никто не видел, как произошло само уголовное "мочилово".
    Оставив Люси на её вилле, я решил малость прогуляться перед возвращением домой и пошёл в моросящих сумерках сырого вечера по направлению к морю, размышляя о сегодняшних событиях.
    Было понятно, что второй крутой поворот в некоем неведомом сюжете составлял один из ключевых моментов чьего-то сценария, поскольку обстоятельства опять вынудили меня убивать в сходной ситуации, не оставляя мне иного выбора. Хотя я не поплатился за совершение сразу трёх убийств и никакие последствия, вроде бы, не грозили мне за то, что призывая кое-кого к порядку я прибег к насилию, тем не менее, я не мог отделаться от чувства, что обе эти коллизии были умышленно организованы для вовлечения меня в осуществление хитроумного детально продуманного замысла. Я не был уверен, что наша случайная встреча здесь была вопросом везения, ибо теперь выходило, что я вдвойне связан с моим прошлым, что предвещало определённые последующие неожиданные вызовы моим совершенствам и мои непредсказуемые ответы, адекватные вызовам.
    Я не мог раскусить этот недобрый замысел или подобрать ключ к распутыванию загадочных стечений обстоятельств, остающихся неразрешимой загадкой, которую мне не удавалось разгадать, но я догадывался, что могло связать кажущиеся отдельными события, случившиеся в моей жизни в зловеще целенаправленной последовательности, учитывая, что все активные участники моей истории были офицерами.
    Слыша, как мокрая скользкая галька хрустит у меня под ногами в приглушённом тяжёлом рокоте вздымающихся волн неспокойного тёмного моря, я пересёк пустынную береговую полосу на некотором расстоянии от общественных городских пляжей, слегка освещённых вдоль их бесконечного парапета рассеянным светом уличных фонарей набережной и приблизился к кромке беловатого пенного прибоя, кипящего на передовой линии набегающих валов и накатыващих бурунов.
    Несмотря на штормовую шумливость необъятного простора Средиземного моря в дождливой тьме, ветер не был так яростно неистов, как бывал обычно в рёве зимнего шторма на Чёрном море, и я бы не сказал, что я продрог до костей с моей закалкой в такую умеренно ветренную погоду.
    Под плеск волн, разбивающихся о безлюдный берег древнего моря, я стоял там, вдыхая свежий влажный воздух и пронизывая незрячим взглядом мрачную облачную безбрежность, и мне подумалось, что если бы я отчалил отсюда диагональным курсом, то я бы высадился на берег в регионе, где археологические раскопки подтвердили гипотезу о предположительном местонахождении Трои, между тем как раз с этим мифологическим городом и был связан мой навязчивый кошмар.
    "Бойся данайцев, дары приносящих", сказал жрец Посейдона, Лаокоон, троянцам о большом деревянном коне, оставленном под стенами города якобы отплывшими восвояси греками, осаждавшими Трою, чем попытался сорвать замыслы Афины, и богиня не позволила ему расстроить её планы. В то время как Лаокоон с двумя сыновьями приносил жертву своему морскому богу, из глубин моря появились большие змеи, и змеи эти убили всех троих. Троянцами это было истолковано, как доказательство того, что конь - сакральный объект; трюк, таким образом, удался; и Троя пала.
    Моя жизнь тоже была в известном смысле во власти Посейдона, и, возможно, зловещий змей моего предчувствия был послан мне как предвиденье, подсказывающее отсылку к моему случайному вторжению в некие планы, которые я каким-то образом поставил под угрозу.
    Я не имел понятия, кому я мог помешать и как этот недоброжелатель ухитрился устроить две критические ситуации, требовавшие моих активных действий, но обязательность моего вовлечение в человекоубийство ассоциировалась для меня с забинтовыванием моей свободной воли наподобие египетской мумии, и каждый мой шаг был, по сути, новым витком этого заматывания, которым я стягивался всё туже, в точности так, как в кольцах воображаемой змеи, чьей неудержимой ненасытности была дана воля кем-то из олимпийского сонма.
    Я не помнил, чем там закончилось с Лаокооном в легенде, однако, как я видел это, он был утянут чудовищными змеюками в глубину, откуда он и завывал в вое ветра, оплакивая свою неосмотрительную инициативу в назидание тем, кто дерзает ввязываться в размолвки высших сил. Но со всей моей смекалкой и проницательностью, я слишком низко стоял на служебной лестнице с моим званием и должностью, чтобы установить, когда и где я мог перейти дорогу кому-то из военных небожителей.
    А если я стал орудием в чьих-то руках в многоступенчатой секретной операции, то какую цель она преследовала?
    Без сомнения, ни я, ни Люси не были мишенью, из чего можно было с уверенностью предположить, что некое влиятельное должностное лицо открыло сезон охоты на полковника, который и был связующим звеном между нами. До встречи с Люси я вообще не думал о нём, но после её сообщения о его исчезновении из России легко было сделать вывод, что мы намеренно были сведены вместе с целью выловить его.
    Как бы то ни было, я снова встретил её, а за такое свидание, как наше, я был готов рисковать моей жизнью, даже если бы я знал наверняка, что именно она была поставлена на карту. Не то чтобы я был бесшабашный сорвиголова, бравирующий своей дурной отвагой и пренебрегающий опасностью, но в возникающих стычках ничто не угрожало мне лично, и хотя я, пожалуй, чувствовал себя попавшим в ловушку после второго вступления в схватку, у меня пока не было никакого конкретного врага, чтобы бояться за мою жизнь всерьёз. Вдобавок нынешнее возобновление нашей любви было всё-таки подарком фортуны, и этот подарок стоил борьбы за обладание им, что бы мне ни было уготовано.
    В отрочестве несколько раз случалось, что я бывал охвачен чувством сверхчеловеческого всесилия, когда я бы мог противостоять целой орде, и, по правде сказать, те приступы мегаломании каждый раз пугали меня, потому что в таком состоянии я сражался в реальности с крайней жестокостью и становился неуязвимым благодаря моей врождённой быстроте и силе.
    Этим вечером я был переполнен тем же самым чувством ещё раз, и я представлял себя достаточно сильным, чтобы разорвать хватку любого душителя и сокрушить любого всемогущего недруга, кто бы он ни был. У меня едва ли было много времени впереди для моей самозабвенной любви, но я собирался защищать её до последнего, и я был способен предоставить моей женщине должную защиту.
    Со всем тем, холодным взором стороннего наблюдателя я обозревал тёмное пространство гнетуще нависающей облачности, побрызгивающей моросью в глухо рычащее прибойное накатывание бесчисленных бурунов, бегущих во тьме к берегу, распластывающихся по гальке как злобно шипящие широкие пенные языки и отползающих обратно в море в бесконечном чередовании подъёмов и падений, тогда как новые и новые волны с гребнями пены скользили невидимо по колыханию морской поверхности над безднами этой устрашающей необозримости, чью бездонную гибельность и весь человеческий род не мог измерить, не говоря уж об одном самонадеянном смертном, восставшем на это море бед в своём доблестном ослеплении.
    - В любом случае, завтра у меня свидание, - неукротимо бросил я в дождь и мрак, покрывающий "Средиземку", как это море именовалось среди морпехов. - В конечном счёте, этого вполне достаточно.
   
    ГЛАВА 9
   
    Когда назавтра я прибыл на виллу, Люси сама открыла мне входную дверь.
    Между тем курчавый светловолосый херувимчик, устроившийся на её правом бедре и прильнувший к ней, как мартышка, разглядывал меня с любопытством и без улыбки.
    Этот симпатичный голубоглазый плод её чрева был на вид крепок и здоров, и он был чересчур серьёзный парнишка, чтобы пытаться понравиться взрослым вследствие неразборчивой доверчивости, напротив, он, очевидно, сперва составлял мнение о каждом как либо о потенциальной угрозе себе, либо как о добре для себя.
    Я, в принципе, обычно был равнодушен к детскому обаянию, ввиду того что дети попадали в мои руки как некие случаи для хирургического вмешательства, и моё отношение к ним всецело определялось их иммунитетом к послеоперационным инфекциям и их жизнеспособностью в смысле выздоровления. Хирургия требовала от меня точности в диагностике и технической безупречности в операционной, но не эмоций, не относящихся к делу, и в сущности, это был мой первый контакт с нормальным ребёнком без какой-либо болезни или травмы.
    - Вот твой тёзка, малыш, - сказала Люси своему румяному круглолицему сынишке. - На него ты можешь положиться.
    - Верь ей, дружок, - подтвердил я её характеристику. - Скажи мне, кто тебя обидел, и это будет моей заботой.
    - Он ещё не умеет говорить, - усмехнулась счастливая мамаша.
    - Ладно, Вик, просто укажи на него, - проинструктировал я внимательного маленького мужчину. - Видишь мою лапу? Она на твоей стороне.
    Он оценил мой впечатляющий кулак по достоинству и ещё крепче прижался к матери.
    - Не бойся, парень, - подбодрил я его. - Я паинька - твоя мама не даст мне соврать.
    - Он редко чего боится, - слегка провела Люси ладонью по его кудрям. - Но он не безрассуден и сначала оценивает ситуацию.
    - Это мудро, - одобрил я поведение её питомца. - Хорошо, что он не понимает, какого соперника в любви он имеет в моей персоне. Эй, сосунок, не будь жадным - я тоже хочу её!
    - Не морочь ему голову своим мужским шовинизмом, - осудила Люси мою неблагопристойность, однако она была слишком польщена, чтобы выразить какую-то иную эмоцию, кроме нескрываемого удовольствия, если не радости.
    Тут этот озорник, заразившись её приподнятым настроением, сморщил своё ангельское лицо в лукавую гримасу и улыбнулся мне.
    - Смотри, он насмехается надо мной! - воскликнул я. - Он уверен, что я потерплю поражение на его поле!
    - Волне естественно, - посочувствовала мне Люси, подхватывая сына под мышки одной рукой. - У него то преимущество, что я не могу отказать его просьбе относительно моего тела.
    С этими словами, она пошла в салон, неся своего эгоистического собственника на бедре.
    - Ты хочешь сказать, в моей просьбе может быть отказано? - вопросил я возмущённо, следуя за ней.
    - Не теперь, - обронила она, усаживая своё сокровище на толстый ковёр между диваном и кофейным столиком. - Он любит поесть, и после моего молока он спит без просыпа до утра. Это искупает даже его кусание моей груди иногда.
    - Я обязуюсь зализать все твои раны, - пообещал я, садясь в кресло рядом с Виктором Младшим.
    - Только надежда на это и поддерживает меня, - сказала она, ещё сильней электризуя атмосферу греховности, царящую в пустом доме.
    - Как рано у него завтрак? - осведомился я, тщетно пытаясь сдержать ответную улыбку при виде очаровательного малютки, нежащегося в ауре нашей любви, которую он ощущал в материнском отношении к доброму гиганту, возвышающемуся над ним.
    - Не беспокойся, он любит поспать всласть, - уверила меня Люси с очень нескромным подтекстом. - И завтра мы будем тут только втроём весь день.
    - Это будет мой первый опыт бебиситтерства, - резюмировал я.
    - Я бы хотела показать тебе это прелестное создание во всём великолепии, - раскрыла она свои карты. - К тому же, ты мог бы осмотреть его как доктор и дать рекомендации по его физическому развитию как профи в спорте.
    - А что, ты заметила какие-то отклонения от нормы?
    - Нет, это, скорей, достоинства, но их степень несколько беспокоит меня.
    - Приведи конкретный пример, пожалуйста.
    - Например, он очень сильный. И он очень редко плачет или хнычет.
    - То есть, ты не плакса? - обратился я дружески к крутому парню, играющему на ковре.
    - Он кричит от негодования вместо плача, - поведала мне фамильный секрет обеспокоенная родительница. - И он чересчур бесстрашен для такой крошки. Правда, он смел в соответствии со своими возможностями, и он всегда повторяет то, что он научился делать, до тех пор, пока это не становится для него привычным.
    - Тогда он прирождённый спортсмен, - поставил я предварительный диагноз, смеясь. - Как насчёт агрессивности?
    - Он редко контактирует с другими детьми, но обычно он довольно доброжелателен.
    - Это поправимо. Жизнь быстро научит его быть жестоким.
    - Боже упаси! - всплеснула Люси руками в комическом ужасе. - Это было бы страшное побоище!
    - Ты переоцениваешь его могущество. Дай мне взглянуть на него, и я проверю, нет ли у него чрезмерного мышечного напряжения где-то.
    - Он твой. - Люси подняла сына и поставила на ноги, держа его, как лишь начинающего ходить, за обе руки. - Он пока не может ходить сам, но уже способен стоять как свая.
    - Мне нравится твоё сравнение, - хмыкнул я и протянул ему мои большие пальцы. - Хватайся, приятель!
    Он радостно ухватился за эти твёрдые рукоятки, по-прежнему улыбаясь мне.
    - Он ждёт, когда ты собираешься поднять его, - подсказала Люси.
    - Как долго он может висеть?
    - Он качается, пока у его мамы есть силы раскачивать его.
    - Окей, дружище, - сказал я этому весёлому акробату. - На сей раз ты имеешь дело с реальным здоровяком, а не с хилым слабым полом.
    Судя по охотности, с которой он схватил мои пальцы, малыш был вполне управляем в плане возни с ним, и хватка у него была как тиски.
    Хотя в его возрасте он не мог подтянуться, он, тем не менее, согнул ноги в коленях и повис так, с довольным видом, слегка раскачиваясь и что-то лепеча.
    Я чуть поднял руки, однако он оставался невозмутим даже подвешенный в воздухе на уровне моего лица.
    - Я вижу, он не боится высоты, - заметил я. - Что это, особенность детского возраста или наследственная фамильная храбрость?
    - Последнее, - ответила Люси, наблюдая за моим испытательным тестом. - После того как он овладевает очередным новым действием, он делает его каждый раз безошибочно и с поразительной точностью, поэтому он, по-видимому, чувствует уверенность в себе, повторяя знакомые действия.
    - Я понял тебя, - прервал я её. - Это уверенность сноровки. Тогда, малыш, давай попробуем повертеться.
    В течение четверти часа я развлекал жизнерадостного проказника кручением, сгибанием, перекатыванием и висением вверх ногами, и он явно получал удовольствие от этой гимнастики. Было бы напрасным занятием искать физические изъяны в таком здоровом парне, ибо его упругое тугое тело было одновременно сильным и эластичным, и его мышечное отличие не делало его конечности менее гибкими.
    - Должен сказать, твой сынок довольно везучий, - сообщил я Люси в заключение. - Он наделён достоинствами обоих родителей.
    - По моему мнению, он родился как редкая комбинация материнской гибкости с отцовской крепостью, - продолжил я, демонстрируя сам экземпляр удачно соединённых генетических свойств, сидящий на моей ладони. - Я не знаю, какие другие наследственные черты он унаследовал помимо наилучших, но судя по всем внешним признакам, он вполне здоров и нормален. Ты, кстати, могла бы проконсультироваться в местной детской клинике.
    - Он там зарегистрирован, - не без сарказма информировала она меня, невежественного. - В первый год ему надо делать разные обязательные прививки, так что он должен быть под медицинским контролем.
    - И что они говорят?
    - Они восхищаются им, и мне это не нравится. Что касается его судьбы, я очень суеверна.
    - В данном случае я с тобой согласен: хвалить ребёнка позволительно только в лицо - чтобы его не сглазить.
    - Особенно когда он растёт преимущественно среди женщин и без мужского воспитания, - посетовала Люси.
    - Как-то я не заметил в нём никакой изнеженности, - выступил я в защиту тёзки.
    - Тем не менее, он ощущает мужское влияние только от случая к случаю, так как с лета он живёт со мной за границей.
    - Невзирая на это, он не превратился в маменькина сынка, правда? - поднял я на ладони этого молокососа, внимательно слушающего наш разбор его личности.
    - По-моему, он тебе доверяет, - отметила Люси удовлетворённо. - Рыбак рыбака видит издалека, так сказать.
    - Эй, браток, ты мне действительно доверяешь? - спросил я моего визави. - Что ты скажешь тогда о небольшом трюке?
    После этого я положил его двумя руками на моё левое плечо и подставил мою правую ладонь под его ноги как опору.
    - Ты должен стоять прямо как гвоздик, Вик. Договорились?
    Держа его левой рукой под мышки для страховки, я слегка подвигал моей нагруженной рукой вверх и вниз, пробуя, насколько несгибаемы были его ноги и туловище.
    - Не сгибай ноги и не шатайся, - скомандовал я ему и убрал мою поддерживающую руку.
    Малец стоял не шевелясь, и вправду как свая. Поскольку он ощущал мою поддержку, удерживающую его баланс, он полностью положился на моё чувство равновесия и был абсолютно неподвижен, не качаясь и не меняя позицию вытянутых вниз рук, хотя его растопыренные пальцы выдавали его напряжение.
    Он испытывал такой опыт впервые, однако, в силу внезапной необъяснимой близости, он верил незнакомому дяде в такой степени, что чувство безопасности не покидало его на моей ладони, возносящей его ввысь.
    Я, правда, не отважился поднимать его слишком высоко. Он верил в меня как в Бога, но я не мог рисковать, завися от его самобладания, иначе несчастье могло произойти по чистой случайности.
    - Он умеет выполнять приказы, однако, - сказал я Люси. - Стоит как настоящий гвоздик.
    - Это зрелище не для моих нервов, когда он стоит так, - испустила он вздох облегчения.
    - Всё, друг, хорошенького понемножку, - опустил я её детку на ковёр. - Успокой свою мамочку для меня.
    - От твоего атракциона у меня до сих пор мурашки по коже, - призналась Люси в своей трусости, беря этого мамочкиного любимчика на руки и чмокая его в лоб в награду за испытание его неустрашимости, перенесённое им с честью. - Он мог упасть в любую секунду.
    - Я бы поймал его, в любом случае. Но так как его устойчивость пока не очень надёжна, я отказался от идеи поднять его на вытянутой руке.
    - У меня и так сердце в пятки ушло, - поделилась она впечатлениями, лаская своего баловня, взбирающегося ей на колени.
    - Именно потому такому многообещающему субъекту нужен мужской присмотр, или кто сделает из него мужчину?
    - Превращение в мужчину - самая страшная вещь для матери. - Люси ласково пригладила кучери своего светловолосого купидона. - Он такой хорошенький во младенчестве.
    - Не предвосхищай будущей изменчивости, - предостерёг я её. - Дай ему сперва вырасти.
    - Если бы только я могла увидеть его будущее, - вздохнула она печально.
    - Скажи - будущее как таковое, - уточнил я её подразумевамое восклицание. - Медицина нас учит относительности предвидения. На самом деле, жизнь это один длящийся момент, и эта точка текущих событий всегда чревата неожиданностью.
    - Вот почему люди верят в Бога, - заключила она, обнимая своего маленького мальчика, стоящего у неё на коленях. - Нет, нет, твоя мама не может повторить этот фокус. Завтра вы будете играть вместе весь день, и я надеюсь на благоразумие твоего взрослого партнёра.
    - Я следую принципу - когда сомневаешься, не делай! - гарантировал я. - Хирург не имеет права на ошибку.
    - Окей, ребятки, - бросила она взгляд на настенные часы. - Время вышло. Очень рискованно медлить дольше пятнадцати минут, не то мой обжора взбунтуется. Между тем мы должны его выкупать перед кормлением.
    - Могу я помочь? - предложил я свои услуги.
    - О да, разумеется, - охотно приняла Люси моё предложение. - Буду тебе благодарна, если ты принесёшь этого тяжёленького поросёнка в ванную и поассистируешь мне при его омовении.
    - Иди сюда, Вик, - позвал я весёлого поросёнка, приученного к строгому дневному распорядку. - Ну, не клевета ли это - приписывать чрезмерную тяжесть такому воздушному пузанчику?
    - Ничего, сынок, - просвещала Люси своего идеально сложённого отпрыска, в то время как я транспортировал его на моей согнутой руке в главную ванную комнату. - Скоро этот насмешник увидит тебя нагишом и позавидует твоей комплекции.
    - Я завидую ему заранее, - подыграл я ей, когда она начала раздевать нашего купальщика. - Он уже может позволить себе появиться перед тобой в натуральном виде, а я ещё должен ждать своей очереди так долго.
    - У меня недостаточно моральной стойкости, чтобы купать вас обоих сразу, - хихикнула Люси, снимая намокший подгузник. - Держи его под краном и можешь вымыть ему попку.
    - Я расцениваю эту попку как временный паллиатив, - прояснил я моё потворствование голому довольному фавориту, лопочущему от удовольствия под струёй тёплой воды.
    - Давай завернём его, - велела Люси, готовя большое разноцветное полотенце. - И неси его в его спальню.
    - Есть, мэм! Разрешите выполнять? - ответил я, передавая ей скользкое тельце её оживившегося гедониста. - Может быть, для него слишком холодно в доме?
    - Он любит прохладу. Я даже оставляю окно полуоткрытым, пока он не уснёт.
    - Я вижу, он надлежаще закалён его мамой.
    - Что делать, если его папа отсутствует.
    - Извини за бестактность, но скажи мне - твой брак зарегистрирован?
    - Нет. Он не хотел привязывать меня к своей службе, - объяснила Люси, поднимаясь по лестнице к спальням. - Как оказалось, он был абсолютно прав.
    - Хотел бы я знать, что у него случилось в России.
    - Ничего хорошего, судя по его указаниям. Я была вынуждена изменить слишком многое из-за этого, хотя я не видела его после моего отъезда из страны.
    - Он, по крайней мере, содержит вас здесь?
    - Естественно, содержит. Иначе я бы не могла позволить себе такой особняк. Но я бы предпочла прежнее скромное житьё нынешнему процветанию на краю вулкана.
    - Однако тебе не из чего выбирать.
    - Совершенно верно, - закончила она наш разговор упаковыванием своего мелкого в подгузник и застёгиванием двух липучек на его пузике. - Оставь нас, пожалуйста, а то он подходит к вопросу насыщения очень серьёзно.
    - Баюшки-баю, приятель, - улыбнулся я моему новому другу, одетому в ползунки и уже хмурящемуся на меня в предвкушении сосания долгожданной груди, которую он не был намерен уступать никому.
    *
    Грудное кормление и убаюкивание удовлетворённого едока заняло около двадцати минут, и я провёл это время, смотря ТВ-новости из европейских стран, или, скорей, уставившись на экран с отстранённостью чужестранца. Учитывая, что выпуски новостей были, как правило, набором катастроф, бедствий, несчастий и аварий со смертельным исходом, моя отчуждённость сберегла мне душевное равновесие и безмятежность. Я, казалось, был настоящим главой семейства, вернувшимся вечером с работы, который удостоверился, что вся его семья уже собралась дома, что все здоровы душой и телом и что теперь для них нет никакой опасности в домашнем семейном кругу.
    Похожее чувтво я испытывал, может быть, только на Новый год в детстве, и я понимал, почему Люси устроила такое свидание для нас, чья близость стала спаянной этой предновогодней страстью до поистине неизмеримой глубины. Конечно, тут был определённый риск, ибо она не могла быть уверена, что я почувствую симпатию к её сыну, и движущей силой её поступка, вероятней всего, было её желание разделить со мной её самую сокровенную привязанность. Как бы то ни было, её уловка оказалась стоящим предприятием, и отныне я любил её вместе с её славным крепким пацаном, моё знакомство с которым я предполагал продолжить завтра.
    - Да здравствует свобода! - воскликнула Люси сценическим шепотом, появляясь за перилами балюстрады верхних комнат. - Он спит.
    - Мы подождём немного, - добавила она, спускаясь по лестнице, - и я закрою окно в его комнате.
    - Он не проснётся? - спросил я, понизив голос.
    - После получаса дышания свежим воздухом ничто не состоянии разбудить его. Поэтому нам лучше набраться терпения.
    - Кто ждёт, тот дождётся, - смиренно принял я неизбежность отсрочки. - У нас впереди ночь, так что этот вычет вряд ли очень значительно уменьшит наши ресурсы.
    - Наилучшее из твоих положительных качеств то, что ты неисправимый оптимист, - сказала Люси, устраиваясь во втором кресле.
    - Уныние аналог пассивности, - посвятил я её в секрет моего неизменного присутствия духа. - А я должен быть активным почти в каждой ситуации. Оптимизм способствует пребыванию в боевой готовности - причина в этом.
    - Тогда что внутри тебя на самом деле?
    - Ты можешь оставаться уверенной, что это будет предано забвению без излияний и откровений.
    - Почему?
    - В моей жизни я видел много вещей, не предназначенных тем, кто не принадлежит к врачебной корпорации, - объяснил я, опуская в мысленной оговорке мой военный опыт. - Без профессионально очерствелого сердца чьи-то страдания становятся твоими муками и превращают твою жизнь в ад на земле. Искренность никоим образом не подразумевает правду.
    - Ты думаешь, я не знаю этого? - улыбнулась она.
    - Я думаю, что эту тему ты знаешь в совершенстве. - Упоминать полковника как пример явно не было необходимости. - Но я имею в виду правду другого рода.
    - Я могу угадать, что ты имеешь в виду, после того инцидента на дороге, - сказала она. - В испанской поэзии любовь всегда переплетена со смертью, а плоть и дух существуют неразрывно как образ возлюбленного.
    - У тебя чересчур острый ум для женщины, - ухватил я суть её намёка. - Нужно признать, что я действительно был малость ушиблен избытком плоти без всякого духа в мои золотые дни. Как студент-медик, я был превосходно вышколен тогдашней всеобъемлющей физиологией и телесностью, но с тех пор я с трудом мог воспринимать людей иначе. Такое восприятие заметно облегчает полный контакт с мужчинами в бою, но оно делает контакты с женщинами в любви исключительно плотскими.
    - Что в этом плохого? - спросила она - не столько услышать ответ, сколько подстегнуть моё чистосердечие, не свойственное мне до сих пор.
    - Плохого ничего, - ответил я откровенно. - Пока я не обнял тебя в первый раз, я даже думал, что это единственный возможный уровень взаимности.
    - И что случилось в тот раз?
    - Я сравнил.
    - Что с чем?
    - Я слишком плохой знаток испанской поэзии, чтобы выразить эти тонкости. Грубо говоря, ты счастье, тогда как все другие не более чем удовольствие.
    - Твоё сравнение, пожалуй, стоит поэзии, - произнесла она с лёгкой хрипотцой, и я понял, что она также сдерживает свои подлинные чувства, в ожидании близящегося времени для их проявления.
    - Это природа сопоставила тогда, а не моё сознание, - отказался я от столь неазаслуженной славы. - То откровение с тобой не было ни верным, ни ошибочным - я просто очутился вне прежних измерений, и все обычные оценки и критерии больше не работали в твоём случае. То, что я чувствовал, было почти невыразимо, потому что слова придали бы определённость той ослепительности и выраженность материализовала бы то духовное сияние. Это выглядело как некая просвечиваемость видимой реальности, и я боялся заслонить это призрачное пространство моего нового зрения называнием моих эмоций и вещей.
    - Ты хороший диагност, - тихо сказала Люси, пристально смотря на меня. - Ты прав - каждое определение ограничивает стихийную эмоцию в случае её названия и умерщвляет её самой ограниченностью термина.
    - Хотя это речь настоящего филолога, я уловил смысл, - сказал я, вновь зачарованный взглядом её постепенно темнеющих небесно-голубых глаз. - Определение некоторых моментов нашей молчаливой интроспекции равносильно разделению нашей души на части.
    - В точности! - поддержала она меня в моей немногословности. - Более того, эта лексическая вивисекция невольно убивает то, что живёт как целое. Вероятно потому, что наши эмоции это всего лишь поверхностный слой подсознания, и под ощущающей поверхностью мы чувствуем первозданную бездну, порождающую всю нашу плоть.
    - И так как мы не можем быть наделены каким-либо "я" без воплощённости, наш разум осознаёт именно начало всей плоти как исток духовного света, - развил я её мысленный образ.
    - Возможно, наша земная жизнь действительно выросла из искры, - продолжила она своё вынужденно затянувшееся размышление. - То есть, это была некая прорастающая спора космоса, угодившая в океан нашей планеты и выжившая.
    - И оказавшаяся довольно-таки плодовитой вдобавок, - заметил я. - А в конце концов, создавшая такое чудо, как ты.
    - Короче, мы можем прекратить проветривание? - спросила она, тотчас поднимаясь из кресла.
    - Несомненно, - показал я ей мои наручные часы. - Время подкрепить слова делами и подтвердить наше теоретизирование.
    - Тогда я опущу его окно, - проговорила она на ходу, направляясь к деревянным ступенькам, ведущим наверх.
    Поднявшись по лестнице, она открыла дверь, оставленную ею приоткрытой, и вошла в комнату сына.
    И тут же я услышал крик.
    Это был жуткий душераздирающий вопль смертельного ужаса, хорошо знакомый мне, ибо это был дикий отчаянный крик тех, кто внезапно терял близкого человека.
    И едва этот страшный вопль прозвучал в пустом доме, как наверху я услышал тяжёлый удар упавшего тела.
    Секундой позже я уже взлетел по лестнице и ворвался в комнату.
    Мои три взгляда в полутьме комнаты были подобны трём выстрелам и траектория их была такова: Люси в обмороке на полу направо - пустая кроватка налево - тёмный проём открытого подъёмного окна прямо передо мной.
    "Он жив!" промелькнуло в моей голове, когда я ринулся к зияющему проёму.
    Под окном снаружи была выдвинутая приставная лестница, прислонённая к стене, но я не увидел ни похитителей во дворе, ни следа машины, отъезжающей от ворот на улице.
    "Мать их! - подумал я, поворачиваясь к моей бесчувственной возлюбленной. - Все планы рухнули!"
    Тут я заметил в кроватке обрывок бумаги.
    Прежде чем привести Люси в чувство, я включил свет в комнате и прочёл текст, напечатанный по-английски на четвертушке листа. Так как я знал, что могло разразиться после её прихода в сознание, я должен был полностью вооружиться (терпением, в частности).
    Текст был прост и банален:
    "Это похищение. Жди нашего звонка. Не обращайся в полицию, или получишь его голову без него. Заплатишь 500 тысяч евро".
    Моё тело среагировало на наглость этого заявления раньше, чем я сдержал вспышку гнева, и треск деревянного прута боковой решётки совпал с яростным ударом моего кулака, поскольку на миг я был вне себя от бешенства.
    Однако вместо крушения мебели мне следовало бы выполнить свой врачебный долг. В сложившихся обстоятельствах моё неистовство было бесплодно, и я не мог позволить неконтролируемым эмоциям затуманить мой разум, тем более что я не имел ни малейшего понятия, что делать в такой ситуации.
    Когда Люси открыла глаза, взгляд её был отсуствующим, как будто я потревожил её во сне и она ещё не осознала, где находится.
    Затем она перевела свои прозрачные голубые глаза с моего лица на кроватку - и её зрачки вспыхнули чёрными взрывами ужаса.
    - Не кричи, - предупредил я её новый вопль. - Он похищен, но жив.
    - Что? - спросила она, конвульсивно глотая воздух.
    - Они оставили записку в кроватке, - сказал я. - Встань и взгляни на неё.
    В её состоянии ей нужно было что-нибудь делать, и не имело значения, чем бы она была занята. Шок мог убить её или свести с ума, и моя задача была смягчить удар, с тем чтобы не допустить психического срыва, иначе, если бы её рассудок помутился, её сынишка потерял бы единственную надежду на спасение.
    "Теряя разум, она теряет и сына", сформулировал я про себя суть реальной опасности.
    - Я прочла, - сказала Люси, наклонившись над запиской, лежащей на большой подушке, ещё примятой головой её ребёнка.
    - Не трогай её, - предостерёг я. - Быть может, она окажется полезной. Как ты?
    - Спаси его, спаси его, спаси его, - принялась она повторять истерически, судорожно вцепившись в мой рукав.
    - Возьми себя в руки! - рявкнул я на неё. - Скажи - есть у тебя контакт с полковником?
    - Да, да, он дал мне номер для экстренных случаев, - ответила она в лихорадочном возбуждении.
    - Где он?
    - Там, в моём сотовом, - ухватилась она за вдруг возникшую возможность, уже спеша к лестнице вниз, к кофейному столику, на который она положила свой сотовый телефон в начале нашей беседы.
    - Он должен быть здесь как можно быстрей, - объяснил я ей, спускаясь по лестнице. - Даже если у тебя есть такие деньги.
    - Я могу только послать ему сигнал. - Люси схватила сотовый со стола. - Это секретный номер, без имени... Ага, вот он.
    Она нажала дюжину сенсорных кнопок на телефоне и ждала несколько секунд.
    - Теперь он позвонит мне, когда сможет свободно говорить, - сообщила она мне. - Но мы должны что-то делать.
    - Лично ты должна принять что-нибудь успокоительное, - одёрнул я её строго. - Многое будет зависеть от твоего самообладания.
    - Что если я выпью виски? - спросила она послушно.
    - Тебе нужно воздерживаться от алкоголя, - тотчас запретил я. - Ослабление твоего внимания повлечёт ошибки, тогда как ты должна максимально сконцентрироваться на своих задачах.
    - Ладно, ладно, я буду трезвой.
    - Как насчёт лекарства?
    - Я взгляну, что есть в аптечке в ванной.
    - Мы взглянем вместе. И тебе придётся терпеть твою нервозность до обещанного разговора с этими ублюдками.
    - Тогда мы можем поискать успокоительные после него.
    - Не возражаю, - согласился я с ней, хотя я был насторожен опасным блеском в её глазах, явным свидетельством её критической перевозбуждённости. - И давай уточним наши функции. С похитителями ты беседушь, как будто ты дома одна. Но что до полковника, я буду намного лучшим собеседником. Ты слишком взвинчена, а он будет давать тебе инструкции, причём очень важные.
    - Хорошо, я передам тебе телефон.
    Как раз тут её сотовый зазвонил, и она мгновенно схватила его.
    - Да, это я, - ответила она быстро. - Виктор похищен, только что. Они написали, что позвонят мне и что его выкуп пятьсот тысяч в евро. Нет, они запретили полицию. И они угрожают отрезать ему голову, если...
    - Достаточно, - прервал я её. - Дай мне поговорить с ним.
    - Это Виктор, тот доктор, который спас нас, - торопливо сказала она в телефон. - Нет, это была случайная встреча вчера. Он хочет говорить с тобой.
    - Привет, - сказал я, взяв у неё сотовый. - Она сейчас слишком нервная, и она может упустить что-то из необходимых действий.
    - Привет, док, - остудил мой пыл холодный голос полковника. - Как это случилось?
    - Они похитили его спящего, пока мы сидели в салоне. Записка была в его кроватке, и их приставная лестница была оставлена под открытым окном его спальни.
    - Ладно, док, слушай меня. Когда они позвонят, она должна говорить с ними как можно дольше и с частыми паузами. Мне нужен звуковой фон для идентификации. Она должна сказать, что добудет нужную сумму только к завтрашнему вечеру. Она должна умолять их заботиться о её сыне, пока она не заплатит выкуп, и ей нужно договориться с ними выйти на связь между четырьмя и пятью часами, чтобы встретиться для передачи выкупа. Естественно, весь разговор должен быть записан. Я прибуду примерно через шесть часов, и мы начнём действовать. Присмотри за ней до тех пор.
    - Не волнуйся, - хотел я было сказать, но он уже отключился.
    - Итак, запомни, что тебе следует делать, - приступил я к краткому инструктажу Люси. - Во-первых, ты должна записать твой разговор с ними. Это возможно?
    - Конечно. На телефоне есть запись звонков.
    - Во-вторых, для определения местоположения их телефона он хочет иметь максимум звуков их окружающей обстановки. Поэтому ты должна тянуть канитель, умолять кормить твоего малыша вовремя и менять ему иногда подгузники, плача и обещая добыть деньги для его выкупа и останавливаясь время от времени, так чтобы слышать, какие там звуки в тишине.
    - Я запомнила, - кивнула Люси.
    - Скажи им позвонить тебе завтра после четырёх, потому что ты сможешь достать такую сумму только к этому сроку или чуть позже. Полковник собирается быть здесь под утро, и он, по-видимому, планирует закончить дело до этого времени.
    - Он больше ничего тебе не сказал?
    - Ничего, как всегда, - ответил я. - Он человек действия, как ты знаешь. Теперь мы можем надеяться на лучшее, если только ты способна быть по-настоящему искренней.
    - Я способна, - заверила она меня с горечью. - В данном случае я не могу быть не искренней.
    *
    К счастью, безвестные злодеи не замедлили позвонить своей жертве, и Люси была готова для решающей беседы, о конкретном содержании которой я мог только догадываться, так как они говорили попеременно на итальянском и испанском.
    Так или иначе, Люси справилась с задачей, превосходно играя роль истерической мамаши, до смерти испуганной страшным событием, которая думала в панике исключительно о выплате выкупа за её драгоценного сынка и о возвращении его ей целым и здоровым без промедления. Временами она останавливалась, то беззвучно плача, то вздыхая прерывисто из-за комка в горле, то подбирая слова в её смятении, и она оставляла так много сумбурных фраз незаконченными, что с такой информацией у отца похищенного сына было над чем работать. В конце она даже произнесла небольшую речь, убеждая их в чём-то, но её страстные стенания закончились её внезапными бранными междометиями.
    - Эти свиньи положили трубку, - известила она меня.
    - Ты лялякала с ними вполне достаточно для анализирования, - утешил я её. - В чём ты их убеждала?
    - Я сказала, что он слишком маленький, чтобы быть свидетелем, и что он ещё не умеет говорить. Кроме того, я сказала, что он никогда не плачет, если ест и пьёт вовремя и у него сухой подгузник. Я объяснила им также, что ему нужна определённая детская еда и бутылочка для кормления, и я сообщила, как часто менять ему памперс.
    - Если его папаша рассчитал время операции до четырёх, то он будет голодным от силы несколько часов. Худшее, что может случиться, это их запугивание, ибо тогда они напугают его.
    - Я их предупредила, чтобы они не нагоняли страх на него, а то у них будет шумный вопящий младенец вместо покладистого благоразумного ребёнка.
    - Они его могут убить? - спросила она неожиданно.
    - Они едва ли решатся на убийство без серьёзных причин, - ответил я, нисколько не уверенный в логичности такого отребья. - После убийства им уже не удастся избежать вмешательства полиции.
    - Ладно, будем надеяться на их корыстные мотивы.
    - Что они, кстати, сказали о его нынешнем состоянии? Это как-то выскочило у меня из головы.
    - Они довольны тем, что он по-прежнему спит.
    - Что, он не проснулся, когда они выносили его?
    - Нет, он никогда не просыпается без повода. Раз он наелся до отвала и забрался в свой спальный мешок, он будет в объятиях Морфея до утра.
    - Я думаю, тебе тоже следует быть в тех же объятиях.
    - Как я могу заснуть сейчас? - задала она риторический вопрос.
    - Ты должна быть на высоте завтра, - сказал я докторским дидактическим тоном. - Тебе необходим ночной отдых, чтобы ты не хлопнулась в обморок ещё раз. Так что ложись на диван без возражений и спи. Я принесу кое-какие лекарства из ванной и буду сторожить тебя. Всё-таки ночные дежурства для меня дело привычное.
    - Я попытаюсь, - промямлила Люси, совершенно вымотанная её разговором с похитителями. - Тогда принеси, пожалуйста, плед из кабинета, что под лестницей.
    Когда я вернулся с пледом, Люси уже спала, поэтому я накрыл её и пошёл в ванную, где не более чем час назад мы купали её купидона, - приготовиться к бессонной ночи в кресле и к приходу на помощь моей бедной красотке в случае необходимости.
    Вдобавок я должен был пересмотреть цепь событий, звенья которой обвились вокруг меня в последнюю неделю, поскольку роковой змей сегодня сжал свои кольца до предела и явно доказал своё существование в объективной действительности...
   
    ГЛАВА 10
   
    Итак, я столкнулся с тщательно проработанной схемой какого-то оперативного плана, имевшего целью выследить полковника после его исчезновения, и тот, кто возглавлял операцию, был достаточно влиятелен в высшем командовании Вооружённых сил, чтобы отрядить офицеров морской пехоты, знакомых со мной, в другой город как раз к моему прибытию и организовать нашу встречу в том происшествии с бандитами. И сверх того, он мог ввести в действие одного из резидентов внешней разведки, который, вероятней всего, проводил подготовку двух других инцидентов в чужих краях.
    Ясно, что кто-то имел полную информацию о всех прежних контактах полковника и решил использовать меня как приманку для выманивания Люси, чьё присутствие здесь было вычислено и чью личность я был привезён идентифицировать, узнав её в редкой толпе праздношатающихся, гуляющих туда-сюда по набережной. Остальное предназначалось для вытягивания полковника из его подполья на спасение сына, что тоже было ясно как Божий день.
    Пока, однако, это предположение было не более чем плодом моего воображения, и если я хотел обосновать мои догадки, я был обязан критически рассмотреть все события с первого выстрела где-то за углом и обратить внимание на каждую деталь, обдумывая в уме все их в совокупности и делая выводы. Такой анализ должен был обнаружить некую предварительную подготовку в каждом эпизоде вопреки его кажущейся случайности, и я, право же, был достаточно хороший диагност, чтобы справиться с таким рассмотрением и заметить малейшие частности.
    Поэтому, при мягком розовом свете торшера, я сидел возле моей беспокойно спящей вновь найденной возлюбленной (которая, на удивление, не проклинала свою несвоевременную амурную увлечённость и меня как пособника её преступной халатности и невнимательности, не позволив ни одному упрёку сорваться с языка) и просматривал мысленно воскресающую в памяти первую сцену действия.
    Я тогда не придал значения моему ощущению чьего-то наблюдения за мной, приписав это послевоенному синдрому после долгой постоянной настороженности в боевой зоне, и кроме того, кто-то действительно мог следить за мной из чистого любопытства сквозь окно какого-то дома. Но ощущение возникло именно на той улице, а чьи-то взгляды падали на меня и пробегали по моему лицу везде в большом городе; следовательно, это был не праздный взор и не рассеянное взирание, а моё отточенное чутьё, которое уловило некое особое внимание, сконцентрированное на мне, и выделило его среди других будничных впечатлений.
    Вот почему я подумал о возможном наблюдателе в той машине с тонированными стёклами, хотя я не смог оценить её позицию как наблюдательный пост. Между тем машина была припаркована напротив узкого прохода в тот тупиковый двор, единственного прохода на этой длинной пустой улице. Держа моё передвижение под контролем, они легко могли просчитать момент начала стрельбы, так чтобы я свернул с тротуара пройти через тот проулок и избежать контакта со стрелявшими. Так я и поступил - и очутился в замкнутом пространстве, где у меня не было иного выбора, как только сделать то, что я сделал после этого.
    Другими словами, бригада профессионалов поставила мне в тот вечер ловушку, следуя за мной во время моих гуляний по городу, пока я не попал в эту ловушку, ибо наличие сотовых телефонов делало такую операцию вполне выполнимой.
    Хорошо, они тайно следили за мной вплоть до той подходящей улицы, отмечая вероятные места для их акции на карте города и ведя участников шоу вслед за мной параллельным курсом. Понятно также, что раненый взводный носил парик, чтобы не быть сразу узнанным, и что его рану ему нанёс достаточно компетентный в топографической анатомии профессионал, по сигналу выстреливший ему в бедро.
    Излишне говорить, что громилы, преследовавшие предполагаемого беглеца, были в неведении и о моём существовании и об их функции в целом плане, и они не подозревали, конечно, что они были посланы гнаться за невооружённым подставным лицом не как актёры, а как агнцы на заклание, дабы придать достоверность этому эпизоду. Особенности моей личности, очевидно, были представлены капитаном Бобом, откомандированным каким-то начальником для участия в сценарии вовлечения меня в охоту на крупную дичь, и он рекомендовал организаторам рассчитывать на мою быстроту и мастерство, тем более когда преследователи будут застигнуты врасплох; тем не менее, для вящей верности, десантный нож тоже фигурировал в плане и пистолет был заряжен боевыми патронами, а не холостыми.
    Задача была создать ситуацию, вынуждающую меня реагировать именно убийством (приятель в парике определённо держал другой пистолет в кармане для этой цели, если бы что-то пошло не по плану), так как их охота требовала моего присутствия за рубежом, притом в конкретном городе, где они предположительно засекли женщину, похожую на гражданскую жену полковника, разыскиваемого ими.
    Что бы мне Боб ни рассказывал о расследовании и банде, якобы заграбаставшей камеру, на которой была запечатлена моя стрельба, всё это было надувательством, за исключением рутинного полицейского следствия без всякого фильма, изобличающего меня как преступника. Правда, три бандита были убиты, и я был виновник их смертей, а закулисные продюсеры, которые таким образом сделали меня втёмную игроком в их игре, наверняка имели неопровержимые свидетельства моего преступления. Отныне я был полностью в их руках, учитывая, что передача этой информации криминальным товарищам жертв была бы равносильна смертному приговору (причём с долгими пытками перед последним вздохом).
    Моя спонтанная самозащита сделала меня орудием их поисков, а Джон, ненавязчиво подсказавший должный выбор моего местожительства в зарубежных странах, продолжил их план, сведя меня и Люси вместе. Мне, кстати, теперь пришло в голову, что и тот неотёсанный мужлан намеренно остановил меня на приморском бульваре, иначе я бы не заметил Люси, выходящую из салона.
    Хотя руководители проекта привлекли к делу много людей, каждый из участников делал свою часть запланированной работы, ничего не зная ни об остальных, ни о настоящей цели этой части. Поэтому два офицера, впутывавшие меня в эту историю, могли руководствоваться их локальным планом и не подозревать о сути своей задачи выставить меня из страны на поле игры Джона, а Джон действовал в рамках своих функций, не копая чересчур глубоко все эти "почему" и "зачем".
    Итак, я был поселён в необходимом месте, и кто-то постоянно держал меня под наблюдением, информируя шефа, который организовывал следующие повороты сюжетной линии. По всей видимости, некие осведомители поставили командование полковника в известность о моих отношениях с Люси, и эта информация была тогда зарегистрирована в его личном деле - чтобы быть использованной в настоящее время. Трудно было определить, кто из нас был крючок с наживкой, а кто рыбка, ловящаяся на этот крючок, но когда наблюдатели узнали от мадам из регистратуры о моём визите в салон красоты, они получили сразу и место и время моего присутствия назавтра, и что, собственно говоря, могло помешать им приготовить проверку её идентичности?
    Тот, кто был знаком с моей репутацией, мог безбоязненно нанять трёх деклассированных голодранцев напасть на "белую суку", скажем, для преподания ей урока, поскольку их коллективная участь была решена самим фактом моей помощи ей. Кто бы ни были эти мигранты в прежней жизни, теперь они были посланы против разъярённого льва, и они вряд ли имели какой-либо шанс выжить в таком смертном бою, вследствие которого я стал преступником и в этой стране тоже.
    Не то чтобы я сожалел о чём-то или раскаивался в моём поступке, однако после второй бойни я увяз в чьей-то игре по уши. Между тем обстоятельства толкали меня к новой борьбе и схваткам, и было бы хорошо найти какие-то доказательства злонамеренности, загонявшей меня столь неумолимо в углы тупиков, с тем чтобы как-то противостоять этой фатальности.
    Предположим, они имели доступ к моему личному делу в министерстве обороны и знали как мой адрес, так и срок моего возвращения из-за границы, что позволило им следить за мной и заманить меня в западню, в итоге. Но как могли они следовать за мной здесь? С моей внимательностью и инстинктивной бдительностью я бы заметил ищеек, идущих за мной по пятам, благо людей на улицах было немного и набережная отнюдь не была запружена шляющимися до вечера пешеходами.
    Соответственно, они отслеживали моё местоположение не только визуально, но также и с помощью мини GPS локатора, установленного на мои вещи благодаря ловкости рук Джона. Вероятней всего, он был приколот к моей кожаной куртке, висящей сейчас на настенной вешалке в прихожей между салоном и входной дверью.
    Бесшумно я поднялся из кресла и на цыпочках вышел из салона в узкую прихожую.
    Имея определённую склонность к дедуктивному методу, я быстро смекнул, где искать антенну, присобаченную ко мне без моего ведома. И действительно она прощупывалась в одном из коротких ремешков на боках куртки - как иголка с бусинкой.
    Было легко вытащить это шпионское устройство, воткнутое через крохотный прорез в ремешке, но я пока предпочёл не делать этого, чтобы Джон не понял, что я раскрыл его игру. Да, без трекера, пришпиливающего меня к этой игре, я бы мог исчезнуть без следа и избежать надвигающейся опасности, но я бы счёл бесчестным даже допустить такую возможность, тем более когда Люси была в нынешней жуткой ситуации.
    Хуже всего было то, что полковник теперь не годился для замены меня в качестве её ангела-хранителя, наоборот, именно по его вине она попала в эту передрягу и оказалась на краю отчаяния.
    Без него мы просто не находили решения этой проблемы жизненной важности, но уже не оставалось сомнения, что сама проблема была создана для вытягивания полковника из его норы где-то. Мы оба понимали истинную цель похищения, и ни Люси, ни я не упомянули подлинные обстоятельства нашей случайной встречи, ибо по молчаливому согласию мы решили, так сказать, обменять отца на сына, учитывая невинность одного и вину другого.
    Не кто иной, как полковник, накликал все эти преследования, тогда как мы не имели ничего общего с его делами, так что, какое бы возмездие ни выпало ему, он должен был спасти своего ребёнка. Естественно, он больше не являлся надёжным щитом ни для Люси, ни для их отпрыска, и я, таким образом, был фактически единственным, кто мог сегодня нести за них ответственность.
    Я всегда видел в полковнике, скорей, папашу, чем муженька, так как моя взаимная страсть была лишь коротким эпизодом в семейной жизни Люси и его, и я не смел даже мечтать о следующей встрече с ней, да вдобавок с ней одной, без её патрона и с её весёлым молокососом.
    Поскольку я получил первое материальное свидетельство в подтверждение моих догадок, я более не сомневался, что все наши проблемы были порождены бегством полковника из его секретной организации с её ходячей присказкой, "Вход - копейка, выход - две".
    Было неважно, что он сделал, потому что в любом случае, он был превращён своим проступком в преследуемую добычу, тем самым навлекая беду на нас, не причастных к его отношениям с беспощадной системой, охотящейся за ним.
    Вот почему полковник был обязан вернуть Люси сына любой ценой, и если он мог ненароком заплатить за это возвращение своей жизнью, это было бы только справедливо в коллизии, где из-за него на кону была жизнь его малыша.
    Что до меня, я не собирался спускать охотникам их подлые пакости и щадить кого-либо из них выведенных на чистую воду. Ради Люси я был готов убить любого, включая её полковника, хотя пока я намеревался делать то, что я мог, и оказывать ему содействие в его совершенно непредставимом предприятии спасения моего маленького тёзки.
    Я всё ещё был в нерешительности, сказать ли полковнику о Джоне Фоксе, или нет, полагая, что по случаю его миссии освобождения лучше пренебречь правилами и обойти молчанием ловушку, поставленную для него здесь, так чтобы ознакомить его со всеми предшествующими событиями уже когда малыш будет вызволен и спасён.
    Я был твёрд в моей готовности пожертвовать им, при условии, что он выполнит свою миссию как спаситель, хотя на протяжении всей операции он имел в моём лице самого надёжного партнёра. Моё отношение к нему было, конечно, утилитарным, но нам предстояло действовать против одного и того же врага, и он мог полностью доверять мне, так же как и положиться на меня, даже если я бы не постеснялся бросить его в нашей рискованной игре, где я действовал исключительно в интересах Люси. В конце концов, его внезапный уход повлёк слишком много забот для нас троих, и он мог частично искупить зло, невольно причинённое им, только делая всё возможное и невозможное.
    Итак, покуда Люси передыхала перед завтрашними испытаниями, я был погружён в размышления, и моё обдумывание сложившейся ситуации перемежалось сторожко-поверхностным сном, в котором я по-прежнему слышал каждый звук и шорох, будучи начеку в моём полу-бдении, как с юности приучили меня мои ночные смены. Я тоже должен был отдохнуть, ибо завтрашний день обещал быть на редкость полным событиями, и к утру мне надо было придти в форму, не рассчитывая на моё превосходство как таковое.
    Как опытный спортсмен и победитель многих соревнований, я был сведущ в техниках психологической балансировки, и я знал, как избегать истощения сил в тщетных усилиях воображаемых баталий накануне реальных боёв. Это было своего рода искусством - быть приготовленным ко всему, не будучи измотанным нервным напряжением, однако я давным-давно овладел этим искусством.
    Тем не менее, я продолжал в моей дремоте кружить в кругу одних и тех же мыслей, и я не мог не чувствовать, что мой замкнутый круг сужается всё сильней и сильней, как тело гигантской змеи, сжимающей свои кольца вокруг наших жизней и уставившейся своими холодными безжалостными глазами на своих жертв перед молниеносным молотобойным ударом первой атаки. Никто на свете не был достаточно сильным, чтобы противостоять силе такого чудовища, и единственную надежду на спасение в данном случае дало бы паническое бегство, но сплошной круг шевелящейся чешуйчатой стены был неприступен, не оставляя нигде ни лазейки для избежания уготованного исхода...
   
   
    ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
   
    ГЛАВА 11
   
    Мой обострённый слух послал мне предупреждение об обещанном прибытии раньше, чем легковушка полковника подкатил к воротам.
    Как только её отдалённое урчание возникло в пространстве относительной тишины вокруг виллы, я навострил уши, дремля, но прислушиваясь к новому звуку, и на его приближение я пружинно поднялся из кресла и проснулся уже на ходу к интеркому входной двери.
    Едва полковник тронул кнопку снаружи и я услышал его "Это я", ворота тут же открылись.
    Я вышел из дома встретить его и показать, где припарковать машину, но из его поведения явствовало, что он знал окрестности довольно неплохо, ибо тотчас свернул налево к навесу открытого гаража возле дома.
    Только после того, как он поставил свою Мазду под навес и вылез из кабины, полковник произнёс первое слово.
    - Привет, док, - сказал он, вглядываясь в моё лицо в промозглых сумерках. - Ты снова помог мне в минуту опасности.
    - Я просто наносил ей визит вежливости, - солгал я. - Она познакомила меня со своим сынком, и тут этот славный парнишка был похищен. Естественно, я выразил ей сочувствие и тому подобное. Проблема в том, что я бессилен сделать что-то реальное.
    - Если ты согласен идти дальше, я сегодня найду для тебя это "что-то", - обнадёжил он, и одного взгляда на его мрачное лицо было достаточно, чтобы понять, что он имеет в виду.
    - Было бы хорошо иметь отдушину для моего возмущения, - ответил я откровенно на его намёк. - Как, кстати, Ваше здоровье после реабилитации?
    - Пока в добром здравии, - ответил полковник, открывая заднюю дверцу своего авто. - Правда, они перевели меня на работу в контору, но это не только всякая канцелярщина. Ладно, идём к ней.
    Он достал из машины ноутбук и увесистый кейс, которые лежали под рукой на заднем сиденье, и захлопнул дверцу.
    - Это выкуп? - спросил я, вводя его в дом с его багажом.
    - Как бы не так, - проворчал полковник. - Я не потерплю такое дерьмо...
    *
    Люси уже сидела на диване, и выглядела она очень несчастной с её всклокоченными волосами и запавшими глазами, потемневшими от ужаса.
    - Как ты? - остановил на ней полковник свой свинцовый взгляд.
    - Я способна действовать, - ответила она, ещё полусонная. - Который час?
    - Около шести, - холодно проинформировал её полковник. - И я здесь как штык.
    - Я вижу, - пробормотала она с виноватым видом. - Я знаю, я не должна подвергать тебя опасности, но...
    - Я тоже опасен, - прервал он её ледяным тоном. - Ты записала разговор с ними?
    - Да, запись у меня на телефоне.
    - Тогда покажи мне его спальню, и мне нужна комната с компьютером для работы.
    - Настольный компьютер есть в кабинете под лестницей. Может, ты хочешь прежде перекусить?
    - Я поем в процессе работы. Время поджимает, иначе бы я не гнал сломя голову восемь часов подряд.
    Я подумал, что даже при ста с лишним километрах в час на трассе он мог так пересечь пол-Европы этой ночью.
    - Обращайся с этим бережно, док, - предупредил полковник, ставя свои серебристые коробки на кофейный столик. - Всё зависит от этих штуковин.
    - Усёк, - отрапортовал я, принимая роль его подчинённого в предстоящей операции. - Я бы хотел услышать Ваше мнение об этом переплёте.
    - Есть ещё кто-то в доме? - спросил полковник Люси, ступая на лестницу.
    - Нет, я дала им всем день отдыха сегодня, - ответила она, следуя за ним.
    - Окей, позвони им и продли их отдых ещё на день, - приказал полковник. - Публичность мне ни к чему. Где, ты сказала, это случилось?
    К этому времени мы были в спальне Вика, и Люси вместо ответа включила свет.
    - Мы ничего не трогали, - сообщил я полковнику. - Записку они оставили в его кровати.
    С угрюмым выражением непроницаемого лица полковник окинул взглядом комнату, высунулся в окно, а потом уже наклонился к записке в кроватке своего сына.
    - Ублюдки не боятся расследования, - обронил он. - Принтер может быть идентифицирован по тексту. И они использовали перчатки, раз уверены в отсутствии отпечатков на лестнице. Лист я проверю позже.
    Он взял записку своим носовым платком и добавил:
    - Будь добр, док, отнеси лестницу на веранду. А ты, моя дорогая, можешь теперь закрыть окно, чтобы не простудиться.
    Пока я относил приставную лестницу, полковник успел устроиться со своей аппаратурой в кабинете, а Люси была занята на кухне приготовлением для него кое-какой закуски.
    - Как дела? - спросил я её, соблюдая этикет. - Он соблаговолил объяснить свой план?
    - Он сейчас не в настроении объяснять, - сказала Люси, по-прежнему подчёркнуто смиренная в присутствии своего бывшего полубога, низвергнутого с Олимпа. - Он зол как чёрт из-за того, что вынужден действовать в нарушение своих собственных правил.
    - У меня тоже предрасположенность к педантизму, - проявил я солидарность с полковником. - Вероятно, между тобой и такими формалистами есть некое сродство.
    - В сущности, выбирала я только тебя, - поставила она под вопрос моё обобщение. - С ним у меня не было другого выбора, кроме как сочетать мои функции. Правда, я могла отклонить его предложение, но мы должны были оставаться вместе без посторонних на протяжении многих месяцев, так что почему нет? Вдобавок он напоминает мне моего отца, тоже офицера, хотя и в отставке.
    - Вот почему ты такая здравомыслящая девушка.
    - Я была такой, действительно, - призналась она. - Если бы не ты, я бы всегда была такой.
    - Как и я, - решил я, что лучше быть тоже чистосердечным, учитывая, что появление её постоянного партнёра рушило все наши планы какого-либо дальнейшего прелюбодеяния. - Однако теперь я в твоём распоряжении, и кто знает, как этот день кончится для меня.
    - Я молюсь за ваш успех.
    Тут Люси чуть было не выронила тарелку с бутербродами - так сильно тряслись её руки.
    - Если у нас есть несколько свободных часов, я потом предложу тебе одно более интересное занятие, - пообещал я. - Я буду учить тебя метать ножи.
    - Что это означает?
    - Я ношу с собой набор метательных лезвий - для противостояния превосходящим силам противника. Это, по сути, нож без ручки, и ты можешь использовать перголу во дворе как мишень. Тебе следует как-то приложить свою энергию, если только не будет дождя.
    - Ты предписываешь мне физкультуру на открытом воздухе?
    - Именно так.
    - В любом случае, я сперва должна подать ему еду и питьё. И затем мне нужно известить мою прислугу об их дополнительном выходном завтра.
    - Совершенно безразлично, когда ты созреешь для физических упражнений, поскольку я всё равно буду ждать здесь его приказа до тех пор, пока не получу таковой.
    - Почему ты уверен, что он способен найти решение?
    - Он профессионал в своей сфере, как я в медицине. И он сделает максимум возможного, как я тогда на дороге. Как я мог предсказать наверняка, выживет ли он, или нет? Я просто делал для него всё что в моих силах, как он, несомненно, делает для всех нас в настоящий момент. Самое трудное в нашей ситуации - знать, что делать, и он единственный, кто знает это.
    - Ты мастер утешать страдальцев, - вздохнула Люси. - После твоих речей кажется, что у меня уже есть причины надеяться на лучшее.
    - Сейчас, пожалуй, они на самом деле есть, - ещё больше ободрил я её.
    *
    Хотя небо было пасмурным, день выдался не больно дождливым, и к девяти утра Люси закончила все свои хозяйственные домашние дела.
    Поскольку нервы её были на пределе, и она явно балансировала на грани истерики, двигаясь как сомнамбула, я воспользовался первой же возможностью вывести её из дома подышать свежим воздухом, несмотря на её нервную дрожь.
    - Что если они наблюдают за нами откуда-то? - предположила она, кутаясь в тёмно-красное шерстяное пончо грубой вязки.
    - Не преувеличивай айкью этих дегенератов, - опроверг я её допущение, нисколько не сомневаясь, что вилла была под наблюдением и что некоторые из телефонных бесед прослушивались. - Надо полагать, они были чрезвычайно удовлетворены твоим паническим ужасом, и они убеждены, что ты сейчас пребываешь в полной растерянности.
    - Я так себя и чувствую. Он не сказал ни слова об обещанном выкупе, и я совершенно сбита с толку.
    - Он понимает, что после получения выкупа они больше не будут заинтересованы в жизни нашего карапуза. Тогда они могут попытаться отделаться от него, как эти отморозки обычно делают. Поэтому наилучшим решением будет покарать их алчность должным образом и в полной мере.
    - Убей их всех, - неожиданно попросила меня Люси, не повышая голоса.
    Тем не менее, нотка кровожадности в её тихом голосе была столь впечатляюща, что окажись похитители её сына здесь, моё содействие в зверском убийстве их вряд ли было бы необходимо.
    - Я думаю, они не оставят нам другого выбора, - сказал я и, по ассоциации, вспомнил мою полемику с Зигмундом Фрейдом относительно его "либидо" как всеобъемлющей сущности гомо сапиенс.
    Не то чтобы я оспаривал этот пункт в мои студенческие дни, но мой собственный опыт противоречил вездесущности такой исходно доминирующей сексуальности. Согласно теории, это ищущее удовлетворения либидо было подсознательным стимулом действий любого индивидуума в различных сферах, и в моей юности я бывало удовлетворял плотские позывы в полное своё удовольствие. Однако, находя некое наслаждение в сексе и временами пресыщаясь этим наслаждением, я почему-то никогда не мог быть полностью удовлетворён до моей настоящей любви к Люси, тогда как в спорте я то и дело достигал недосягаемого удовлетворения (после трудной победы, скажем).
    Между тем тема стимуляции определённых зон человеческого мозга была очень популярна в те годы, тем более когда мы уже знали, какой специфический гормон возбуждает зону "Рая" в психологических процессах, как электроды в мозгу лабораторной мыши на кафедре физиологии.
    Хотя я не брал на себя смелость спорить с всемирно-известным психоаналитиком в принципе, я всё же предполагал, что взаиморегуляция и взаимовлияние каждого биологического организма и его сознания может пролагать подсознательные пути к вышеупомянутому мозговому "Раю" и из источников, не имеющих ничего общего с пресловутой фрейдовской "сублимацией".
    Было понятно также, что многообразные вариации контрастирующего "Ада" брали начало в неудовлетворённости, то есть, в упускании уникального индивидуального пути к счастью, естественного для конкретного субъекта, или в попытках подмены какими-то чужеродными путями надлежащего своего, становящегося поэтому вечным желаемым, которое почти никогда не осуществлялось.
    Само собой разумеется, что я применял мой доморощенный психоанализ к своей личности, и моя интроспекция обнаруживала поразительное соответствие между ядром моего "я" и моим именем, ибо как раз борьба за победу и была сутью моей натуры. Я не назвал бы это "чертой", потому что это относилось ко мне целиком, и эта борьба была присуща мне до такой степени, что я всегда избегал любых пристрастий, например к алкоголю, к наркотикам и даже к курению, которые были легчайшими путями для многих частных "Раев".
    Как врач, я видел замещающий характер этих распространённых подмен, но как прирождённый победитель, я испытывал смешанное чувство жалости и презрения к алкоголикам, наркоманам и прочим беднягам-слабакам и, конечно же, гнушался их суррогатными методами достижения безличного блаженства.
    Но, заметим, одержание победы не было связано с получением удовольствия от насилия на моём пути духовного удовлетворения, наоборот, я был обычно великодушен к побеждённым, что, кстати, было неписанным законом в спорте.
    Однако после краткой просьбы моей возлюбленной мои былые эмоции претерпели радикальную метаморфозу.
    В моём отношении к неизвестным врагам я уловил элемент садистической лютости, и эта жажда телесного терзания кого-то напомнила мне о моей обеспокоенности моей подростковой жестокостью в драках. Это могло быть именно потому, что я опасался такого возможного варианта как непроизвольного огрубления моего характера при благоприятных (или, скорей, неблагоприятных) обстоятельствах, в тюрьме, к примеру, где моя подавленная внутренняя свирепость неизбежно вышла бы на первый план.
    Во время изучения психиатрии мы наблюдали в клинике кое-каких маньяков, и, как правило, навязчивые выверты их садизма становились их одержимостью зверствами в определённом возрасте их жизни, до того вполне нормальной, когда они уже не могли устоять перед искушением совершать свои жуткие преступления и были вынуждены идти своими чудовищными путями удовлетворения извращённых склонностей.
    Вообще-то, как ни банально, но дикий зверь жил в определённой степени в каждом, и я льстил себя надеждой, что всегда окажусь на высоте положения и сумею подавить и укротить мою дикость, тем более что я, хочешь не хочешь, различал подавляющее большинство, рождённое быть поголовьем стада, и тех, кто был создан природой хищниками подобно мне. С детства я сознавал эту опасность выхода за границы дозволенного по случайности (под влиянием выпивки, например), поэтому я привык держать мою ненависть и гнев в рамках даже в самых критических ситуациях.
    Но теперь моя самодисциплина не работала, и жестокость, свойственная моей душе хищного зверя созвучно отвечала на призыв Люси убить.
    Фактически, я уже стал убийцей, ухитрившись занести на свой счёт шесть убийств за полторы недели, хотя сам себя я таковым и не ощущал.
    Однако с той поры я значительно эволюционировал, и ни самозащита, ни праведное негодование не оправдывали меня в моей мстительной решимости заставить похитителей страдать по максимуму за то, что они поставили под угрозу единственное дитя Люси, и мучить их как безжалостный палач. В этой моей истинной любви я невзначай расшевелил глубочайшие уровни моей души, которые были скрыты под моим контролируемым "я", и вся моя первобытная каннибальская натура вдруг восстала в яростной схватке за самку.
    *
    Вышеупомянутое, при всей продолжительности его изложения в письменном виде, заняло всего несколько секунд моего поглаживания её плеча.
    - Поверь мне, мы не расположены платить добром за зло и быть снисходительными к какому-либо выродку, молящему о пощаде, - сказал я Люси успокаивающе. - Видишь, там есть пара боковых щитов, так что мы можем использовать их как мишень и бросать лезвия с центральной дорожки.
    - Я что-то устала, - обронила Люси, садясь на деревянную скамейку качелей внутри перголы.
    - Это стресс, - объяснил я, вынимая твёрдый пластиковый футляр с лезвиями из внутреннего нагрудного кармана моей кожаной куртки. - Ты должна действовать, чтобы он тебя не изгрыз совсем.
    - Я бы, пожалуй, выпила чего-нибудь.
    - Если наши поиски кончатся успешно, я налью тебе виски своей собственной рукой. Но до тех пор, пожалуйста, воздержись от выпивки. Окей?
    - Я не могу сказать тебе "нет", - выдавила она кривую улыбку.
    Как оказалось, Люси имела некоторое представление о владении ножом и о метании его, и она попала в цель с первой же попытки.
    - Хороший бросок, - поощрил я её, ибо мишень была маленьким квадратом, сколоченным из двух коротких досок, и её точность заслуживала моего одобрения. - Если ты не собираешься промахиваться, я бы посоветовал тебе вложить весь свой гнев в бросание.
    - Боюсь, в таком случае я расщеплю доску, - заметила она и швырнула лезвие с такой резкостью, что оно воткнулось в дерево с отчётливым сухим стуком.
    - Будь это десантный нож, пергола была бы изрублена и свалена в мгновение ока, - укрепил я её уверенность в себе. - Но несколько зарубок от таких лезвий могут только украсить эту древесину.
    Я слегка преуменьшил силу удара, с которой лезвия могли вонзаться в деревянную поверхность, и мне иной раз приходилось расшатывать глубоко воткнувшееся в ствол дерева лезвие после моего броска и выдёргивать его с немалым усилием.
    - Вдобавок ты будешь более меткой, когда бросаешь лезвие изо всей силы. Метание ножа требует закалки, - продолжил я было мои инструкции.
    Тут сотовый, висящий на её груди, зазвонил, и Люси поспешно приложила его к уху.
    - Он ждёт тебя, - скупо обрадовала она меня.
    - Не прекращай тренировку, - посоветовал я, оставляя ей три лезвия и убирая футляр с остальными обратно во внутренний карман моей куртки. - Надеюсь скоро их применить.
    - Не забудь мою просьбу, - сказала она, вертя лезвие в руках.
    - На сей счёт могу тебя успокоить.
    С этими словами я направился к дому, так как мы не могли терять ни минуты.
   
    ГЛАВА 12
   
    К этому времени мрачное выражение лица полковника достигло состояния зловещей ледяной неумолимости. Аура скрытой угрозы и так всегда была вокруг него, и сейчас напряжение этой опасной зоны было физически ощутимо даже на расстоянии.
    Ситуация действия в силу необходимости заметно раздражала его, потому как у него была какая-то веская причина скрываться и он, разумеется, хотел бы держаться подальше от людей, которые непреднамеренно могли навести преследователей на его след.
    - Всё готово, - сказал он, складывая свой серебристый ноутбук. - Мы можем начинать поиски.
    - Как это работает? - спросил я, воодушевлённый его словами.
    - Объясню в машине. У тебя есть оружие?
    - Только метательные лезвия, - ответил я. - Но я и сам оружие.
    - Я помню это. Возьми этот кейс, док, и несём всё в машину.
    Нагруженные его электроникой, мы покинули кабинет, прошли через салон к входной двери и вышли из дома на веранду.
    Люси ждала нас на центральной дорожке у ступенек, однако речь полковника была предельно лаконична.
    - Поиски могу занять много времени, - пояснил он ей. - Будь со мной на связи, и я позвоню, когда мы закончим.
    - Практикуйся в метании, - напомнил я ей, дабы чуть смягчить его суровость моим заботливым обхождением.
    Тем не менее, Люси не осмелилась сказать нам никаких напутственных слов, по-видимому, внутренне держа скрещенные пальцы на удачу.
    На гаражной стоянке полковник разместил свои кейсы на заднем сидении Мазды, но за руль не сел, а начал устанавливать какую-то штуковину с двумя тонкими проводами на крыше внутри прутьев багажника, так чтобы спрятать сетчатую бабочку своего миниатюрного радара за ограждением этих стальных прутьев.
    - Насколько я понимаю, мы собираемся определять местонахождение чего-то, - предположил я.
    - Ты прав, док, - ответил он, монтируя некую конструкцию, связанную с его ноутбуком. - В моём компе есть программа идентификации звуков. На самом деле, это секретная программа, и у неё необъятный радиус восприятия и невероятная чувствительность. Я позаимствовал её в моей конторе перед моим исчезновением, и я был вынужден конфисковать жесткий диск, поскольку скопировать я её не мог. Так что, по чистой случайности, мы нынче имеем новейшую разработку в этой сфере.
    - Хотелось бы малость дополнительной информации, - попытался я выудить как можно больше.
    - Программа фиксирует все совпадения и сравнивает их, - конспективно ознакомил меня полковник с принципами функционирование своей "разработки". - Я разложил звукозапись на слои, и я, таким образом, знаю, где приблизительно искать таксофон, с которого они звонили.
    - На мой взгляд, город слишком велик для нахождения такого таксофона.
    - Верно, но были подсказки. Шум моря слышен только в прибрежной зоне, и на одном из слоёв я уловил на слух признаки то ли рынка, то ли порта. Ибо они звонили ночью, а обычный народ не должен работать в это время. Короче, я определил зону поисков на моей интерактивной карте, и именно туда мы отправимся искать звонивших.
    Тут полковник закончил монтировать свою антенну и взял ноутбук с заднего сиденья.
    - Поскольку я должен вести машину, ты будешь контролировать индикаторы дисплея и отслеживать все звуковые изменения на нём, - посвятил он меня в мою часть задачи. - Как только ты слышишь или видишь что-то, давай мне знать.
    - Окей, - сказал я, забираясь с компьютером в машину на переднее сиденье. - Скажите, когда надеть наушники.
    *
    Следующие три часа прошли бессодержательно.
    В то время как наша Мазда, медленно плывя вдоль узких улочек и переулков, кралась по городским лабиринтам, которые полковник распутывал сообразно интерактивной карте его планшета, я слушал молчание в наушниках и смотрел на колеблющиеся волны диаграмм дисплея.
    Мой насупленный водитель был по-прежнему в мрачном настроении, и он не обронил ни слова, не говоря уж о каком-либо разговоре, поэтому я мог всецело погрузиться в обмозговывание дела, то есть, новой ситуации, возникшей в моей жизни после его появления.
    Ситуация была крайне двусмысленная, потому что я должен был обратиться к полковнику за помощью ради моей возлюбленной, несмотря на то что я пытался избежать встречи с ним как можно дольше, и его присутствие пробуждало мою ревность, подспудно копившуюся без него.
    Странно, но я никогда не думал о нём и Люси вместе, отделяя её от всего предшествовашего нашему страстному помешательству и последующего, но неожиданное возобновление нашей страсти в иных обстоятельствах создало новый контекст для нашей любви. Само существование её сына совершенно изменяло наши прежние отношения, и она старалась поэтому включить её ребёнка в пространство нашей близости, хотя внезапное похищение разрушило её планы; однако полковник всегда оставался вне этого пространства, как если бы он был неким фантомом во внешнем мира.
    Но его прибытие сделало его осязаемо реальным, и я едва ли мог поручиться за мою дружелюбность по отношению к нему, тогда как моя ревнивость была чревата беспричинной ненавистью.
    Такие чувства неопровержимо показывали, как разумно было моё решение скрыть от него предыдущие события и, значит, подставить его под удар его коллег. Я осознавал, что угрожает ему вследствие моего коварства, но он отныне был моим соперником в любви, поэтому, честно говоря, я не имел ничего против того, чтобы отделаться от него, тем более что до тех пор я не мог предъявить свои права на женщину, принадлежащую мне, не только в нынешней критической ситуации, но также и после нахождения выхода из неё.
    Полковник был профессиональный диверсант, в частности - убийца, и в нашем единоборстве я не поставил бы на меня, будь я даже на пике своей формы, а устранить его каким-то злодейством исподтишка было против моих правил. Вот почему я уступил функцию устранения его фортуне, и подразумеваемым в моём бездействии было неизбежное возмездие, причитающееся полковнику от его секретного департамента.
    Естественно, я никогда бы не замарал руки грязной работой стукача и не предал бы его умышленно, чтобы избавиться от его присутствия в жизни моей женщины, но коли уж инцидент с его сыном предоставил мне благоприятную возможность решить эту проблему навсегда, я воздержался от предотвращения опасности, грозившей ему. Как я сказал, я выбрал сына, а не отца, который был виновником, ответственным за катастрофу, и судьба последнего была вспомогательной и вторичной, по моему мнению, в сравнении с ценой спасения ребёнка, который оказался невинной жертвой из-за папиных дел.
    В этот момент ход моих мыслей был прерван слабым писком в наушниках, на что линия осциллографа на дисплее сделала маленькую волну.
    - Остановите машину, - быстро сказал я полковнику. - Есть сигнал.
    - Посмотрим, где это, - отреагировал он на моё извещение. - Дай-ка мне комп на минутку.
    - Итак, это голос того друга, который звонил Люси, - объяснил мне полковник, увеличивая один из городских кварталов на карте дисплея. - Сигнал запеленгован в этой зоне, и, стало быть, он действительно там.
    Он указал на кварталы вокруг центрального рынка.
    - Можем мы его выловить этой фиговиной?
    - Для того-то она и изобретена, - уверил меня полковник. - Но он может быть бесполезен для нас, если он не знает, где они держат малыша.
    - Что тогда?
    - Тогда мы инспектируем все места, известные ему в связи с этим преступлением. Теперь, когда мы установили его местонахождение, главное - держать его в радиусе восприятия идентификатора. Как ты видишь, сигнал становится всё более отчётливым, и судя по карте, он движется по направлению к нам.
    - Да, идёт прямиком в капкан, - подтвердил я, смотря на дисплей. - Вопрос - как мы обнаружим малыша без информации о его месте?
    - Во-первых, я скопировал его голос с видео на её мобильнике. Это идёт вторым номером в программе.
    - А вдруг он будет молчать? Он может заснуть, к примеру, или быть накачанным чем-то.
    - Это во-вторых, док. Мы имеем дело с секретным изобретением, и секретность состоит в его возможностях. Если коротко, мы настроим его на определение биополей.
    - Такое возможно?
    - Сперва я тоже думал, что наши физики хотят нас одурачить, - признал полковник свою ошибку. - Для экспериментальной проверки я сделал ввод данных нашего шестимесячного сынишки, когда его мама была с ним в нашей конторе, тогда ещё на её работе. Однако проверка прошла успешно, и данные моего Витька оставались в банке памяти программы до моего ухода по-английски вскоре после её увольнения, так как я решил покинуть страну не с пустыми руками. Куй железо, пока горячо, как говорится.
    - Другими словами, у нас есть его индикатор. И на каком расстоянии он работает?
    - Чем ближе, тем лучше, - вздохнул полковник. - Посему мы должны узнать, где его следует искать - в каких домах или подвалах. Идём навстречу номеру первому, и я надеюсь, он просветит нас после нашей встречи.
    Я был абсолютно уверен, что встреча с полковником настолько впечатлит приближающегося мерзавца, что он будет не способен лгать и скрытничать о том, что ему известно.
    *
    Площадь, на которую очень медленно выехала наша Мазда, была запружена разномастным местным народом, но наш детектор реагировал только на один из множества голосов, и к счастью, этот голос всё ещё звучал, как прежде.
    - Вот он вон там, - распознал полковник нужного субъекта, внимательно глядя на непримечательного мужчину, говорящего по своему сотовому.
    Действительно, стоило субъекту прекратить разговор, как сигнал прервался, а когда он опять открыл рот, тот же импульс возник снова, так что мы легко могли угадать в нём нашу цель.
    Пару минут полковник присматривался - один ли этот мужик, или в компании.
    - Ладно, жаль времени, - принял он решение. - Следи за дисплеем, док.
    После этого он вылез из машины и открыл заднюю дверцу.
    Затем он попятился к мужчине, который был практически на расстоянии вытянутой руки, и, поворачиваясь, поднял руку.
    Поведение полковника выглядело совершенно естественным, и внезапный короткий тычок двух его пальцев в горло мужчине, сделанный мимоходом, не привлёк внимания людей вокруг.
    Тем временем полковник, как будто поддерживая своего товарища, уже бессознательного, подвинул того к открытой дверце и усадил на заднее сидение.
    Вся акция продолжалась секунд пятнадцать от силы, и казалось, что тут не случилось ничего экстраординарного.
    - Продолжай мониторинг, - сказал полковник, садясь за руль. - Разговор долго не продлится.
    Минутой позже он свернул в какой-то куцый тупик и, затормозив там, выволок бесчувственное тело из машины.
    После увесистой оплеухи по физиономии наш пленник пришёл в себя и немедленно потянулся к своему наружному боковому карману.
    Не говоря ни слова полковник взял его одной рукой за горло и крепко сжал.
    Когда же задыхающийся оппонент схватился двумя руками за его вытянутую железную длань, он сунул другую руку в опасный карман и извлёк оттуда закрытый пружинный нож, который бросил через открытую дверь на заднее сидение.
    Своей повелительно-презрительной манерой обращения с задержанным полковник походил на матёрого вышибалу, и мужчина, бывший, вероятней всего, трусливым мелким воришкой побоялся прибегнуть к пинанию ногами, зная по опыту, очевидно, как рискованно навлекать на себя настоящий гнев такого бугая.
    - Слушай ты, говнюк, - произнёс полковник по-английски низким голосом, жестким как кулак. - Ты должен отвечать на мои вопросы по-английски. Если ты будешь врать или пытаться надуть меня, я перейду к третьей степени. Усёк?
    - Да, - прохрипел его собеседник.
    - Тогда скажи мне, почему ты звонил как похититель.
    - Откуда ты взял, чувак (dude), что я вообще звонил? - спросил предполагаемый переговорщик, огорошенный его многознанием.
    Стальные пальцы полковника опять стиснули горло его жертвы, тогда как второй рукой он сгрёб и сдавил всё, что было в ширинке брюк этого тупицы.
    - Я оторву тебе яйца, - пообещал он упрямцу, корчащемуся от боли в его руках. - И ты съешь их. Но твоё признание я получу. Теперь говори по-новой.
    - Я только звонил, больше ничего, - тотчас признался его новомученик. - Они заставили меня позвонить ей, и я не мог отказаться. Но я не похититель, чувак, я не вожусь с гангстерами...
    - Заткнись, - не повышая голоса, остановил полковник поток его слов. - Не отклоняйся от темы. Итак, кто они? Можешь ты найти их для нас?
    - Это шапочное знакомство, чувак, - сбивчиво забормотал перепуганный соучастник преступления. - И они могут убить меня за стукачество.
    - Твой выбор - "быть может" против "наверняка", - расставил полковник точки над "и". - Разница будет также в твоих мучениях. Продолжай. Где мы можем поймать их?
    - Я не знаю, где они в данный момент, - засуетился наш новоиспечённый осведомитель. - Но есть места, в которых их главарь иногда появляется.
    - Сколько в их шайке членов?
    - В этот раз была не вся банда, а только трое или четверо из них. Во всяком случае, так мне показалось. Один чувак инструктировал меня, что надо сказать, а другой ждал его неподалёку. Первый как раз и был главарь.
    - Окей, - резюмировал полковник. - Отметь на карте, где ты его видел.
    Не доверяя показной безропотности клиента, полковник взял его за левое запястье и резко повернул его лицом к экрану компьютера, одновременно согнув его вывернутую руку за его спиной.
    - Покажи ему карту, док, - скомандовал полковник. - И зафиксируй все пункты, что он вспомнит.
    - Укажи на все места, которые ты можешь обозначить, - предупредил он своего информатора. - Твоя жизнь зависит от нашего успеха.
    - Даже если вы сохраните мне жизнь, они меня не помилуют, - проворчал брюзгливо недобровольный предатель, обозревая местность на дисплее.
    - После моего визита они и вправду не будут миловать никого, - заметил полковник. - Вот почему ты должен быть заинтересован в этом визите. А не то мне придётся расстаться с тобой.
    - Нет уж, спасибо, - отклонил такой вариант расколовшийся подельник. - Ты крутой чувак, и я хочу увидеть, как ты с ними разделаешься. В общем, он может быть здесь или здесь. К тому же, тут есть бар с сучками, где он любит бывать, и я знаю один притон, где мне доводилось с ним встречаться.
    - Что ещё? - подстегнул его полковник. - Есть у него какое-то постоянное местожительства?
    - Да, да, конечно, - поспешил подтвердить упущенное наш доносчик. - Это отдельный дом вон там, в этом квартале, не среди рыночного сброда.
    - Это вилла?
    - Нет, просто дом. Он не такой большой босс, и он опасается выставлять напоказ своё богатство.
    - Тогда мы начнём с его берлоги, - заключил полковник. - Док, будь добр, освободи своё место и сядь за ним.
    - И возьми нож, пожалуйста, - попросил он меня об одолжении. - Если он дёрнется, воткни лезвие ему в шею.
    - Без возражений, - согласился я, пока полковник усаживал своего послушного стукача на пассажирское место.
    *
    Как всякая мелкая сошка, наш спутник имел хороший нюх на опасность, отчего в данном случае его чувство незащищённости было безошибочным и он несомненно "усёк", что ему угрожало на самом деле, ибо полковник не запугивал его, а с холодной неумолимостью вырывал у него нужную информацию.
    Поэтому как наш гид этот подсобный сообщник старался быть очень услужливым, подсказывая направление грозному водителю, который вполне мог руководствоваться голосом своего автомобильного навигатора и без чьих-либо дополнительных рекомендаций.
    - Вот его дом, - известил он нас, едва завидев маленький коттедж, крытый кирпичного цвета черепицей и обнесённый невысокой живой изгородью.
    - Не шевелись и говори шепотом, - приказал ему полковник. - Могу я объехать вокруг дома?
    - Да, разумеется, - прошептал наш пассажир. - Там есть проулок за домом. Ты можешь также ехать через проходы по обе стороны.
    - Отлично. Док, дай мне мой комп, - сказал полковник. - И будь готов убить его с одного удара, если он издаст хоть звук.
    Не выключая мотор, полковник поставил открытый ноутбук на приборную панель за рулём и отрегулировал какие-то параметры программы. Надев наушники, он поднял тонированные стёкла, прячущие нас от любопытных глаз прохожих и свидетелей.
    - Теперь тихо, - обронил он, берясь за руль.
    Двигаясь с черепашьей скоростью, Мазда проехала сквозь один из боковых проходов мимо низкой изгороди и повернула налево в вышеназванный проулок, где мы увидели заднюю стену коттеджа, без окон, но с белой деревянной дверью над четырьмя каменными ступеньками и, конечно, частный чёрный мусорный ящик, стоящий у этой двери чёрного хода.
    Машина уже прокралась мимо этого котлообразного пластикового контейнера, как вдруг полковник внезапно остановил её.
    Затаив дыхание, я ждал его заключения.
    - Это работает, - наконец сказал он еле слышно.
    - Чёрт, - выдохнул я с ножом, слегка покалывающим шею впереди меня в виде предупреждения. - Что там?
    - Он здесь, - ответил полковник, меняя какие-то настройки на дисплее. - Попробуем определить его место более точно.
    - Ты знаешь дом? - спросил он своего неподвижного соседа.
    - Нет, я в таких кругах не вращаюсь, - отмежевался этот местный жулик от своих приятелей.
    - Ладно, не имеет значения, - усыпил полковник его подозрения.
    Я понял, однако, что тот своим отмежеванием вынес себе смертный приговор, перестав быть нам полезным - скажем, для засылки его к тем головорезам открыть входную дверь и впустить нас в дом.
    - Смотри, док, - продолжил полковник. - Он возле правой стены, на расстоянии шести-семи метров, примерно в середине дома. Любопытно, что может быть в том месте.
    Машина медленно двинулась дальше и повернула налево во второй проход.
    - Ага, там есть окно, - заметил полковник. - Вероятно, это боковая комната. У нас всё ещё есть сигнал оттуда, но он слабее из-за расстояния.
    Объехав дом, Мазда выехала из прохода, пересекла улицу и исчезла за углом из поля зрения тех, кто, возможно, следил за ней через тёмные стеклянные панели передней стены, которую прохожие могли видеть за резными декоративными воротами.
    - Теперь мы знаем, что они держат его в этом доме, - прервал полковник молчание, остановив машину. - Стёкла фасада наверняка бронированные, не говоря о дверях. То есть, в любом случае, атака займёт много времени.
    - Вы имеете в виду, они убьют его? - спросил я, игнорируя присутствие третьего, как и мой командир.
    - Они могут использовать его как живой щит при стрельбе. И когда мы войдём, у нас будет только один ствол против трёх или четырёх. Мы не должны рисковать его жизнью, и всё же мы должны проникнуть в дом.
    - Как насчёт бокового окна?
    - Я как раз думаю об этом, - сказал полковник, взирая на невольного соглядатая с безразличием голодного удава. - Нам надо наметить план действий. В чём наше преимущество?
    - Если оно есть, то внезапность.
    - Так точно, док. Другими словами, наша задача выбить окно вместе с рамой. Это не еврооконо, а обычное, и рама деревянная, и значит, высадить его не проблема. Итак, мы проламываем окно и врываемся в комнату. Ты впереди, я за тобой с пистолетом. Так как мы не знаем, где они будут в этот момент, ты немедленно падаешь на пол на несколько секунд, чтобы у меня был обзор при стрельбе. После этого, всё зависит от обстоятельств, но его безопасность - прежде всего.
    - Мы берём пленных?
    - Извини, но нет, - отрезал полковник. - В сущности, нам бы следовало допросить кого-то - кем они были посланы. Так было бы профессиональней. Но мы не можем рисковать.
    - План ясен, но, боюсь, окно может оказаться крепким орешком. Я бы избежал травм, если бы у меня был какой-то таран. Возможно, у Вас найдётся что-нибудь подходящее в багажнике.
    - Тебе нужен таран? - спросил полковник, скорей, утвердительно. - Проблема решаема.
    И неожиданно он сделал резкое движение своей согнутой правой рукой и долбанул локтем в верхнюю часть грудной клетки разини, сидящего возле него.
    Это был удар умелого и опытного убийцы, и голова передо мной тотчас поникла, хотя предсмертное слабеющее бульканье было слышно ещё секунд десять.
    - Для тарана он сойдёт, - заметил полковник, снова включая мотор Мазды. - Мы подъедем с тыла и сразу же атакуем. Тело будет на крыше, а ты идёшь рядом с машиной. Как только она тормозит, ты запрыгиваешь на крышу и шагаешь на изгородь. Там в ней железный каркас под кустами, и у тебя будет опора. Затем с ходу ты бросаешься на окно сверху и выбиваешь его своим тараном.
    - А если там везде камеры?
    - Не думаю, что они хотят снимать фильм о ребёнке здесь, да и они вряд ли сидят у мониторов без причины для беспокойства. Как бы то ни было, ты должен справиться со своей задачей за несколько секунд, а после этого все они будут моими мишенями.
    Хотя я и признавал целесообразность действий моего компаньона, однако его профессиональное поведение как-то покоробило меня обыденностью убийства, совершение которого было слишком привычно и граничило с непристойностью. Люси было незачем подстрекать меня с таким напарником, который, похоже, намеревался истребить всех насекомых в этом осином гнезде и нисколько не волновался перед истреблением.
    *
    Правда, полковник не позволил мне предаваться мечтаниям слишком долго. Очень скоро его Мазда уже подкатила к углу поворота на тот знакомый проход.
    - Давай забросим его на крышу, - сказал полковник. - Надеюсь, он не чересчур тяжёл для тебя.
    - У него вес пера, а я полутяж, - усмехнулся я, открывая дверцу.
    Полковник демонтировал свою антенну, и мы уложили тело на освободившееся место.
    - Теперь сохраняй спокойствие, док, - велел полковник, вытаскивая странный тёмный пистолет из внутреннего кармана куртки, прежде чем устроиться за рулём. - Не хлопай дверцей.
    Его пистолет был явно керамическим (для прохождения через металло-детекторы), но довольно большой, что говорило в пользу калибра его патронов.
    У меня был только нож, и я был более уязвим под огнём, даже с моим защитным щитом, но я собирался добыть себе огнестрельное оружие после неизбежной перестрелки.
    - Итак, ты идёшь пешком, док, - напоследок провёл полковник краткий инструктаж. - Когда я останавливаю машину, ты немедленно атакуешь с крыши. Я оставляю окна открытыми, чтобы ты мог использовать их как ступеньки.
    Мой ответ был излишен, и я просто пошёл бок о бок с ползущей машиной.
    Как только неслышно движущаяся Мазда достигла линии закрытого окна и остановилась, я подпрыгнул и в две секунды был на крыше.
    Подхватив тело за лацканы, я шагнул на изгородь и рванулся вперёд, толкая тело как таран.
    Поскольку я бросился сверху и протаранил окно изо всех сил, труп проломил фрамугу и влетел внутрь сквозь пролом высаженного окна, а я вломился в комнату вслед за ним и упал на этот спасательный матрас, предохранивший меня от обломков и осколков.
    Мой внезапный удар был силён по-настоящему, и он вырвал раму из тонкой кирпичной стены со страшным треском, но падая, я увидел в безвременном пространстве мгновения и пыли, куда именно я ворвался незваным и неприглашённым.
    Комната под бывшим окном была отделена от просторного салона раздвижной дверью, две половинки которой были сейчас раздвинуты, и четыре мужчины, вскакивающие на ноги на моё нежданное вторжение схватить своё оружие, смотрели в мою сторону.
    Но не успел я приземлиться, а они вооружиться, как в проломе раздался первый пистолетный выстрел.
    Скорострельность была такая, что четыре выстрела прозвучали как короткая автоматная очередь, и ни одна пуля не пропала зря.
    Когда я скатился с моего щита, грохнувшегося на пол в косом пике из-за низкой козетки, стоящей у стены, я как раз застал сцену последствий этой меткости. Она выглядела как старт спонтанного бегства врассыпную тех мужчин в салоне, но кровь хлещущая из их голов позволяла понять, что их беспорядочное метание было вызвано причиной более существенной, чем испуг.
    Между тем полковник, бывший, пожалуй, дюжим хлопцем, разом перебросил своё согнутое туловище через остатки подоконника и проскользнул боком сквозь проём с редким проворством.
    В тот миг, когда он легко спрыгнул на пол, мы услышали детский крик справа, и полковник ринулся в дверной проём, но мгновенно повернул влево. В коридоре опять грохнул выстрел его пистолета, тогда как я с пола поспешил на голос.
    Нож уже был у меня в руке, и парень, который выскочил из смежной комнаты, появился слишком внезапно для думания и выбирания.
    Техника ножевого боя требует автоматизма, и я ширнул лезвием прямо ему в грудь между рёбрами, словно делая выпад вместе с моим следующим шагом. Хотя нож был не очень длинным, его длины хватило, чтобы пронзить сердце.
    Насаженное на лезвие тело резко выпрямилось и упало вперёд.
    Я оттолкнул его и выдернул нож из груди. Мои глаза были направлены на его торс, так как я боялся быть забрызганным его кровью, и я не взглянул в лицо моего противника, и только после стука о пол пистолета, выпавшего из его руки, я узнал о его оружии.
    Затем тело его опрокинулось, а я устремился в комнату, где вопил младенец.
    Хорошо, что в этой кладовке без окон была полутьма, потому что с моим окровавленным ножом я, по-видимому, выглядел как мясник.
    - Я здесь, Вик! - громко сказал я плачущей маленькой тени на коврике в углу. - Всё в порядке!
    Я присел и обнял съёжившегося испуганного малыша, и его руки тут же обвили мою шею. Всё ещё содрогаясь от рыданий, он прижался своим дрожащим слабым тельцем к моей груди, и слегка целуя его курчавую голову, я установил по запаху, что они не меняли ему подгузники.
    - С этим покончено, дружок, - пробормотал я, поднимаясь с ним.
    Но какой-то ремешок держал его, и это был собачий поводок, застёгнутый вокруг его талии, как будто он был посажен на привязь. Я отрезал ремешок и побыстрей вынес его из его душной камеры.
    - Закрой глаза, - прошептал я ему, чтобы он не видел жуткой картины бойни в салоне и коридоре. - Не смотри вокруг, и мы пойдём к твоей мамочке.
    Тут приглушённый выстрел грянул в дальнем конце коридора, предположительно в кухне, и второй, который последовал за первым, был сдвоенным и сопровожался коротким диким криком.
    Затем на другой стороне салона я увидел полковника, чьи дальнейшие действия были быстры и целесообразны.
    Оглядев лежащие тела, он направился ко мне, переступая через кровь на полу и на ковре, и на ходу пустил пулю в голову одному из бандитов, который был не полностью мёртв, по всей вероятности.
    Слава Богу, я держал малыша спиной к его папочке, так чтобы он мог смотреть на небо в проломе, не концентрируя внимание на мёртвых телах и крови повсюду.
    - Он в порядке? - спросил полковник, останавливаясь подле меня и бросая взгляд на труп у кладовой.
    - Да, нож пригодился, - ответил я.
    - Тогда мы можем уходить. Теперь тут чисто, - поставил меня полковник в известность о результатах своей инспекции.
    Я счёл за лучшее не вдаваться в подробности, зная, что в своей "зачистке" он не делал различия между мужчинами, женщинами и детьми.
    - Дай мне его, когда я буду снаружи, и прыгай к машине, - сказал он, делая шаг на грудь тела, распластанного на наклонном окне. - И хорошенько вытри рукоятку.
    Он положил руки на косяк и прыгнул с ловкостью акробата согнутыми коленями вперёд через пролом наружу.
    Волей-неволей, я был вынужден ступить на то же тело, чтобы передать ему малыша.
    Первым делом я вытер рукоятку лацканом владельца и вложил нож в его ладонь, прижав его пальцы к рукоятке для отпечатков. Затем я прыгнул сквозь дыру и через изгородь сразу и приземлился возле Мазды.
    Когда его сын был в моих руках, полковник тоже прыгнул через изгородь, только его тяжёлое тело перелетело над ней горизонтально и его приземление сотрясло землю чётким десантным впечатыванием в неё обеими ступнями.
    Впечатление было как если бы шустрый носорог стремительно скакнул через забор, и невозмутимость полковника усугубляла это впечатление.
    - Садитесь на заднее сиденье, - проронил полковник, обводя глазами пустые переулки и пустынные улицы.
    - Свидетелей не было, - добавил он, садясь за руль и поднимая тонированные стёкла окон. - Привет, сынок, кончай хныкать. Твой папа может за тебя заступиться.
    Я подумал, что такой папа может равным образом послать в расход всех случайных зрителей, и погладил моего дрожащего вонючего малыша, отчаянно обнимающего меня, несмотря на присутствие отца, которого, впрочем, он не видел уже несколько месяцев.
    *
    - Что если кто-то заметил наши номера? - спросил я полковника, когда машина свернула с улицы, где мы оставили побоище нашей операции по зачистке в разгромленном доме похитителей.
    - Сейчас я меняю их в третий раз, - ответил полковник на мою реплику. - Позвони его маме, пожалуйста, и скажи, что мы будем через полчаса.
    Я вытащил мой сотовый из кармана и нажал нужный номер в списке.
    - Что? - услышал я голос Люси.
    - Он с нами, - сообщил я ей. - Мы скоро вернёмся, так что будь готова мыть и кормить его.
    - Дай мне его на минуту, - дрогнул её голос.
    - Только ты должна успокоить его, - предупредил я её. - Не будь слишком экспансивной.
    Я приложил телефон к уху её маленького сына, и он, в изумлении смотря на меня, вдруг произнёс совершенно отчётливо: "Мама".
    Я подождал минуту, пока его дрожь не прекратилась, и возобновил разговор с Люси.
    - Этого достаточно, - объяснил я ей. - Для тебя, не для него. Тебе нужна передышка перед вашей встречей. Окей, мама?
    - Окей, - пролепетала она.
    - Тогда до встречи, - воскликнул я и прервал связь.
    - Твоя мамочка ждёт тебя, - прошептал я лопочущему что-то малышу. - Но ты должен чуть отдохнуть.
    - Ей было бы хорошо отдохнуть как следует, - вступил в разговор полковник. - Вечером мы отбываем всей гоп-компанией.
    - Я буду скучать по тебе, старина, - сказал я Виктору второму. - Ты славный парень.
    - Само собой, - хмыкнул полковник, выруливая к выезду на большой шумный проспект.
    Я был, однако, вполне искренен в выражении моих чувств.
    Излишне говорить, что смышлённый парнишка завоевал вчера мои симпатии и что его мышечное бесстрашие пришлось мне по душе как некое родственное сходство между нами, но то, что произошло сегодня, кажется, вывело моё отношение к нему на новый уровень.
    Когда он обхватил мою шею руками, такой перепуганный и жалкий, цепляясь за единственное спасение в темноте незнакомого дома среди страшных чужих людей, без мамы и привычного уюта, у меня вдруг возникло такое чувство, как будто я снова держал в своих руках того умирающего ребёнка в машине скорой помощи, где я впервые ощутил весь ужас подобной потери.
    Но теперь я не был бессилен перед роком, и он поэтому не был обречён, какие бы опасности ни предстояло мне предотвратить. Теперь все угрозы исходили из внешних источников, а не изнутри его, и я мог устранить их и защитить его, всецело зависящего от нашей заботы о нём и от нашей решимости оградить его от безжалостности реальной жизни, порождающей столько уродов и злодеев.
    Возможно, это случилось потому, что я подсознательно стремился загладить вину за мою тогдашнюю неспособность спасти беспомощного несмышлёныша, и, быть может, самоотверженность полковника в этом случае объяснялась той же жаждой искупления, хотя, в отличие от меня, на его совести было много поступков куда более ужасных и отягчающих совесть, чем моё личное кладбище, которое было у каждого хирурга, согласно нашей медицинской поговорке. Его кладбище, без сомнения, было обширно, и могилы детей, убитых им в его операциях, наверняка составляли значительную часть этого кладбища.
    Полковник был, в сущности, беспощадный бесчувственный монстр, и как всякий большой хищник, он терпеть не мог покушения на его права в чём-то, вот почему попытка вымогательства, сопряжённая с риском для жизни его сына, пробудила холодный гнев этого профессионального киллера, и не было ни тени сомнения, что он не остановится ни перед каким душегубством в решении своей задачи и в своей каре тем, кто ему эту задачу нагло поставил.
    Бойня была, фактически, выражением его высокомерия по отношению к заурядным уголовникам и штатским, и я отчасти разделял его отношение к ординарности, будучи тоже таким же суперменом, только облагороженным медицинским призванием, предназначенным спасать жизни, в противоположность его убиванию.
    По правде сказать, я не имел никакого желания общаться с ним после нашего знакомства в той экстренной вылазке за границу и того разрушения мусульманской деревушки, но по какой-то прихоти судьбы, я опять влип в историю, в которой полковник был ключевой фигурой.
    Так или иначе, вечером полковник должен был исчезнуть вместе со своей женщиной и первенцем, и он, таким образом, невольно освобождал меня от ответственности за них. Тем не менее, я не чувствовал облегчения от предстоящей потери, и даже с Виктором младшим я почему-то не хотел расставаться. Он словно стал неотъемлемой частью моей любви, и мне было больно сознавать, что очень скоро я потеряю их обоих навсегда, учитывая, что полковник собирался и дальше скрываться бесследно, а уж он-то знал, как заметать следы.
    *
    Тем временем усталый голодный детёныш, завёрнутый в мою кожаную куртку, дремал в моих руках, а Мазда катила среди других машин по проспекту, удаляясь от его временной темницы к материнству его счастливого младенчества, хотя и кружным путём. Уставившись на массивную спину полковника впереди меня, я думал о его взгляде на наши странные отношения.
    Несмотря то, что я был определённо выделен им как его тройной спаситель (оружием, кровью, хирургией), и что, со всей его нечувствительностью к обычным эмоциям, он ощущал себя в долгу передо мной до такой степени, что мог, вероятно, не подчиниться приказу убить меня, моё неожиданное присутствие рядом с Люси очевидно посеяло в нём сомнение в моей безгрешности. Я не имел представления о его моральных устоях, но я был уверен, что он не склонен делить с кем-либо что-либо принадлежащее ему.
    То есть, его ревнивость могла проистекать из его собственнического подхода к его самке, не обязательно из любви или привязанности к ней, и удел того, кто осмелился тронуть его собственность, был бы очень плачевен.
    Я, видимо, составлял исключение из правил, ибо обе наши случайные встречи и наше поведение, выдающее нас разными незначительными нюансами, выглядели крайне подозрительно, и было бы верхом наивности надеяться обмануть этого профессионального дознавателя. Он, разумеется, видел нас насквозь со всем нашим притворством, и если я относился к категории "священных коров" для этого жестокосердого специалиста по живодёрству, то Люси ожидали последующие объяснения, что настраивало меня враждебно против полковника, имеющего законное право наказывать неверную подругу жизни. Но я не мог ни бороться за неё, ни предложить ей бежать со мной в никуда, тем более что она была матерью, ставящей заботу о своём ребёнке на первое место, а моя жизнь нынче сулила только треволнения.
    Мазда наконец подкатила к знакомым воротам, которые немедленно открылись перед машиной, и минутой позже полковник припарковал её под навесом гаража, где Люси, выйдя из дома через боковую дверь, уже ждала нас.
    - Вот твоё солнышко, - сказал я, отдавая ей мальчугана, тянущего из куртки руки к своей мамочке и вопящего как оглашенный в её объятиях, пока она успокаивала его поцелуями.
    - Он цел и невредим, - заверил я Люси, высаживаясь из машины. - Он просто выпускает пар.
    - Он его накопил, действительно, - заметил полковник и тоже выбрался из кабины.
    Зрелище воссоединения семьи наружно не тронуло его, и он потянулся за своим компьютером, лежащим на заднем сидении.
    А когда он выпрямился с компьютером в руках, мы вдруг очутились в окружении четырёх мужчин с направленными на нас автоматами.
   
   
    ЧАСТЬ ПЯТАЯ
   
    ГЛАВА 13
   
    Моим первым порывом, как и всегда, было кинуться навстречу опасности.
    - Нет, док! - одёрнул меня холодный голос полковника. - Повинуйся!
    И тут мы увидели пятого, более рослого, который держал в руке пистолет с глушителем.
    - Подчиняйся приказу, док, - сказал он, и я узнал в этом пятом капитана Боба.
    Компактные автоматы четырёх других крепких парней были тоже оснащены глушителями, и их тёмные парки были достаточно свободны, чтобы спрятать их оружие. Их словно стёртые, неприметные волевые лица и манера держаться указывали на их принадлежность к той же оперативной военной службе, что и департамент полковника.
    Последний, вероятней всего, знал этих ребят и их должностные инструкции, и он, может быть, даже выполнял некогда задачи каких-то секретных заданий с их участием, что объясняло его немедленную капитуляцию после оценки баланса сил.
    Действительно, в таком окружении исходом нашего противодействия был бы всё равно захват, но с пулевыми ранениями.
    - Ты знаешь правила, - сразу же подтвердил мой старый друг мою догадку. - Оба на землю с руками назад. Любая попытка - и она умрёт первой.
    Люси застыла на месте, парализованная страхом, на что Вик тотчас же замолчал.
    Под дулами соратников полковника мы молча распростёрлись у машины, и один из парней, державшихся на разумной дистанции от нас, защёлкнул наручники на наших запястьях.
    На сей раз, правда, этого было мало, чтобы гарантировать нашу покорность, и два стальных ошейника сомкнулись на наших шеях в дополнение, после чего они были прикреплены к наручникам цепями на наших спинах, так чтобы наши руки были слегка вывернуты вверх.
    Затем мы встали на ноги, и Боб кивнул Люси идти к открытой боковой двери.
    - Покажешь нам дом, - приказал он. - Твой сын заложник.
    Несмотря на приказ, первая группа, вошедшая в дом, состояла из двух пленных и четырёх конвоиров, а Боб нагнулся к компьютеру полковника, оставленному на капоте.
    В салоне один из группы обыскал нас и положил на кофейный столик мой набор метательных лезвий и керамический пистолет полковника. Так что к появлению хозяйки, которую вёл под конвоем сам командир спецподразделения, мы были полностью разоружены.
    - Я должна помыть и накормить моего ребёнка, - просительным тоном сказала Люси Бобу. - Могу я попросить вас не занимать его комнату? Ему нужно спать там и всё такое.
    - Комната будет ваша, - снизошёл Боб к её мольбам, забирая наше оружие со столика. Но к уходу за ним ты приступишь, когда мы тут разместимся. Теперь показывай, что у тебя есть.
    Осмотрев дом, Боб вышел из кабинета к нашей компании уже без компьютера.
    - Будем держать их в спальне, - изложил он диспозицию группы своим автоматчикам. - Один на посту у верхних комнат, другой отвечает за нижний этаж. Вы двое дежурите у главных ворот и у задней калитки, оставаясь невидимыми. Смена караула - каждые два часа.
    - Ты не заходишь в кабинет и в спальню, - определил он условия поведения Люси. - И дверь детской комнаты должна быть открыта.
    Поскольку после обретения своей мамочки Вик успокоился, озадаченно наблюдая за тем, что происходило вокруг, Люси также была очень покладистой. Она хорошо знала, на что был способен полковник, и его внезапное пассивное подчинение тем, кто его арестовывал, дало ей понять степень нависшей опасности. И её сын и она попали в западню, установленную для полковника, а она вдобавок утянула в ту же ловушку и меня и ничего не могла исправить.
    Между тем один парень уже нацелил свой автомат на полковника сверху, а трое других послали нас гуськом вверх по лестнице, так как ступеньки были узкими.
    Спальня была расположена прямо напротив лестницы, и сквозь открытую дверь я увидел широкую спинку кровати, на которой мне не удалось заняться любовью в прошлый вечер. Это была сплошная массивная деревянная плита с серповидной прорезью, и когда тот, который надел на нас наручники, вытащил из-под парки две цепи с ножными кандалами, я понял, как они решили держать нас под арестом.
    - Я думаю, мне бы нужно было отлить, - высказал я мнение, бросив взгляд на полуоткрытую дверь туалетной комнаты.
    - Пусть поссут в очередь, - скомандовал знакомый голос за нашими спинами. - Но сперва кандалы и прикрепите цепи.
    Понятно, что его приказ был исполнен, что заняло около пятнадцати минут в совокупности, и скоро мы были оставлены стоящими на коленях и почти что висящими на цепях, продетых сквозь прорезь и прикреплённых к цепям наших ошейников и наручников. Хотя из-за такого металлического личного снаряжения наши стражи были вынуждены расстёгивать нам штаны и спускать наши трусы, дабы мы могли облегчиться, они не шутили над нами и были бдительны по-прежнему.
    *
    Некоторое время мы восстанавливали нашу рассудительность в молчании, глядя на парня с автоматом на коленях, который сидел на стуле, взятом из спальни, на балюстраде перед двумя открытыми дверьми, так чтобы он мог видеть обе комнаты.
    Парень равнодушно глазел на нас, и мы отвечали ему тем же.
    - Это Ваши коллеги, верно? - спросил я вполголоса.
    Я ожидал, что парень призовёт меня к порядку, однако он и ухом не повёл.
    - Да, мне случалось выполнять с ними некоторые задания, - ответил полковник. - Ясно, что её сотовый прослушивался.
    - Вы полагаете, они были посланы оттуда после Вашего звонка ей?
    - Естественно, каждая акция требует подготовки. Кроме того, они информированы об отсутствии прислуги в доме сегодня и завтра. Следовательно, она однажды попала под наблюдение, и они организовали для меня ситуацию чрезвычайного положения.
    Полковник сделал паузу для постижения самого факта своего пленения, и я подумал, что он также ощутил то же тяжёлое удушающее кольцо невидимого удава на своей шее, как я ощущал его после того, как это бестелесное кольцо материализовалось в осязаемый стальной ошейник, стискивающий моё горло.
    - Но почему командиром назначен офицер из морпехов? - продолжил полковник подведение итогов. - Это против правил.
    - Это потому, что он посвящён в схему всей операции, - слегка приоткрыл я ему план его поимки. - В этом сценарии центральную роль они отвели мне, и без капитана Боба моя роль не могла быть сыграна.
    - То есть, у твоей высадки здесь была предыстория?
    - К сожалению, я должен признать, что я был отправным пунктом этой предыстории, хотя и не зная об этом.
    - Расскажи-ка твою историю, док, ничего не опуская. Что могло связать тебя со мной?
    - Насколько я понимаю, моё присутствие было необходимо для идентификации личности Люси. По-видимому, они не были уверены, она ли это, или нет, и не могли начать использовать её как приманку.
    - Почему ты так думаешь?
    - Они дважды прибегли к одному и тому же трюку. Когда я был вынужден вступить в схватку с бандитами на улице в первый раз, это выглядело вполне правдоподобно как случайность. Однако неделей позже, уже за границей, какие-то отморозки схватили Люси на моих глазах и попытались её изнасиловать, чем вынудили меня прийти к ней на помощь.
    - Ты вызволил её из переделки, и ваша встреча позволила им удостовериться в её личности, - взял полковник себе на заметку. - И, конечно, ты не оставил свидетелей.
    - Я не мог быть чересчур мягок против трёх так называемых беженцев с холодным оружием.
    - Таким путём они подтвердили их предположение и перешли к следующему этапу, к ходу с похищением ребёнка. Так как они установили жучки на её телефон, когда выделили её как предполагаемую кандидатуру, заманить меня сюда на приманку было плёвым делом. Прибудь их команда утром, мы бы не освободили моего сына.
    Тут мне пришло в голову, что в течение всего времени я был в моей кожаной куртке с миниатюрным GPS трекером в хлястике, и однако, будучи под наблюдением, мы могли действовать абсолютно свободно. Несомненно, сотовый Люси был превосходным помощником в прояснении ситуации, но наши поиски были также предусмотрены организаторами, чтобы выиграть время, и как раз благодаря нашей занятости спасением похищенного младенца, их операция прошла без сучка без задоринки.
    - Ладно, схема ясна, - вернул меня полковник к жестокой реальности. - Как они подцепили тебя там?
    - В этом-то и суть дела. Они явно знали о том инциденте, когда я чудом вырвал Вас из лап смерти, что называется, и они выбрали меня, потому что Люси доверяла мне после той истории со спонтанным переливанием крови и тому подобным. Она была очень благодарна мне за Ваше спасение, и я должен был помнить её и быть рад увидеть её снова, в отличие от других её знакомых.
    - Действительно, безошибочный психологический расчёт, - согласился полковник.
    - Затем они должны были учесть мою собственную психологию для вовлечение меня в их операцию, и не удивительно, что они привлекли к делу капитана Боба. Он мой давний друг и наилучший знаток моего характера. Ориентировочно, он был включён в их команду как исполнитель определённой части проекта, и он просчитал, как я буду действовать в экстремальных обстоятельствах. Вдобавок он мог использовать и его приятеля-офицера и местную военную часть для достижения цели. И таким образом, сообща с Вашими коллегами, он придумал эту ловушку для меня сразу же после моего возвращения в страну.
    - Следовательно, они посвятили его в какие-то детали операции, - пробурчал полковник.
    - Итак, как это всё случилось конкретно, - сказал я. - Я шёл по пустынной улице вечером и услышал пистолетные выстрелы. Я свернул в какой-то проход, чтобы броситься наутёк, но очутился в замкнутом дворе.
    - И этот проход был единственным на улице.
    - Да. Потом во двор вбежал патлатый раненый парень, плюхнулся у стены и сказал мне, что я свидетель.
    - И таким образом, ты был поставлен перед свершившимся фактом.
    - А что я мог делать, если он вбегает преследуемый по пятам бандитами? Когда двое из них появились, я приветствовал пришедшего первым десантным ножом раненого, свалил второго его же битой и вооружился их ПМ, ибо снаружи был ещё водитель. На моё счастье, моя стрельба была быстрей, чем его из АКМа, и в тот момент, когда я собирался ликвидировать свидетеля моих подвигов, оказалось, что это взводный из батальона морской пехоты, с которым я когда-то служил.
    - Хорошая находка, - оценил полковник изобретательность коварного хода.
    - После этого я поехал с ним в военную часть оперировать его, и там я встретил капитана Боба. И когда я собирался покинуть часть, кто-то будто бы информировал его по сотовому, что вышеупомянутые бандиты забрали видеорегистратор с машины и что у них теперь есть видео моей стрельбы, зарегистрированное документально. Поэтому мне следует уехать за границу до тех пор, пока всё не кончится с их войной против этой банды.
    - Кто-то принимал тебя здесь?
    - Да. Как результат, все случайные события соединились в цепь, которая меня сейчас держит.
    - Теперь я понял, почему морпех возглавляет нашу группу, - заметил полковник.
    - Почему?
    - Он знает об операции слишком много, поэтому те, кто инструктировал его, не могут ему позволить выйти из игры.
    - Я извиняюсь, я что-то не догоняю. Что тогда они намерены делать с ним?
    - Они убьют его в конце. Он не допущен к высшим секретам, но он участник столь секретной акции, что я сомневаюсь, будут ли живы и другие после завершения их нынешней миссии. Судя по задержке, они ждут прибытия одной большой шишки, и я должен буду сказать ему то, что он хочет знать. Поскольку твой Боб будет присутствовать и слушать мой рассказ, он обречён.
    - Почему он должен слушать вашу беседу?
    - Он будет пытать меня, не то моё признание не будет достаточно убедительно. Между тем, в обмен на моё признание я буду просить сохранить жизнь моему сыну и его матери.
    - Как насчёт моей?
    - Не могу утешить, док. Ты был их средством для достижения цели, и теперь твоя жизнь ничего не стоит. Ты просто нежелательный свидетель, подлежащий ликвидации по их правилам. Вопрос только, когда ты будешь устранён, и в данном случае, ты бессилен предотвратить неизбежное.
    - Спасибо за откровенность, - хмыкнул я.
    - Сожалею, док. Ты меня спас, а я стал причиной твоей гибели.
    - Извинения приняты, полковник, - неприязненно отреагировал я на первый слабый намёк на его раскаяние, нисколько не веря в его совестливость. - Но я очень сомневаюсь, что какие-либо угрызения совести могут смягчить Ваши вечные муки в адском огне.
    - Ад существует только в этом мире, док, - заявил полковник. - И я там как дома.
    - Хотел бы я знать, почему они охотились за Вами, - сказал я. - Если уж я должен в любом случае умереть, хорошо бы хоть узнать побольше о первопричине водоворота, в котором я завертелся неделю назад. До того, как меня убьют, я бы не прочь удовлетворить моё любопытство. Нам всё равно предстоит ожидать их активности несколько часов, учитывая, что они предупредили их начальника об успешном захвате после оного, а их большой босс едва ли свободно распоряжается своим временем. Вероятней всего, он воспользуется каким-то ночным рейсом для визита к нам, и мы можем всласть поболтать до тех пор, вместо того, чтобы усугублять наше уныние осознанием необратимости случившегося.
    - Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе, почему мне пришлось срочно драпать за бугор? - мрачно спросил полковник. - Я, конечно, могу поделиться с тобой моими секретами, но в общих чертах, потому что я собираюсь торговаться из-за их опасности с заинтересованной стороной.
    - Такие секреты держите, пожалуйста, на чёрный день. Я далёк от христианской тяги к мученичеству, и я расколюсь при первом взгляде на слесарные тиски.
    - Неплохо, что ты осведомлён о наших методах допроса, док. Верно, мы умеем делать инструменты пытки из чего угодно и вырывать признание из кого угодно. Хуже всего, что они не позволят тебе загнуться, пока ты не разгласишь все твои секреты.
    - Это будут Ваши секреты. Что до меня, я тотчас последую за Вами. И мне неприятно покидать этот бренный мир подставной марионеткой. Что за бедствие Вас постигло на Вашей службе делу мира?
    - Я был следователем в одном деле, - игнорировал полковник мой подкол. - У меня под следствием был довольно-таки эксцентричный тип, такой, знаешь, чудак с приветом, при том что это был один из самых ловких и опасных хакеров в мире, и он мне казался несколько не от мира сего. Наша контора пыталась вычислить его на протяжении года и охотилась на него несколько месяцев, поэтому можешь представить, как мы к нему относились после того, как он был наконец посажен в комфортабельную камеру одиночного заключения в нашей тюрьме. Он, однако, ничуть не был обеспокоен своим будущим, хотя ему за его деяния грозил пожизненный срок.
    - Что он мог сделать против вашего департамента? - удивился я. - Украсть данные чье-то кредитной карты?
    - Я думаю, он таким путём добывал деньги для своего безделья. Но нам, как правило, было наплевать на таких проказников, тырящих незначительные суммы с банковских счетов. Это вне нашей сферы деятельности и слишком далеко от наших обычных задач и направленности. Но этот урод любил взламывать различные сайты бесцельно, и как истинный гений, он оставался неуловимым в его забавах. Проблема была в том, что благодаря своей неуловимости, он мог продавать некую важную информацию неким покупателям, тем самым разжигая ярость воюющих сторон для собственного удовольствия. Среди прочего, он мог раскрывать такие секретные вещи, как технические параметры оружия, всяким группировкам исламских террористов, ловя кайф от собственной безнаказанности в подстрекательстве.
    - Как вы догадались, что он вообще существует? Насколько я знаю, такие друзья имеют обыкновение менять компьютеры и местонахождение.
    - Да, действительно, он был до последнего невидим и не оставлял следов, но он возымел желание устроить побоище между какими-то исламскими головорезами и нашим контингентом в зоне боевых действий. После того, как эти местные повстанцы уничтожили наш секретный конвой с новейшими антиракетными комплексами, наше командование потребовало установить, каким образом произошла утечка. В конечном счёте, он был выслежен в первый раз, и рано или поздно, наша сеть должна была засечь его компьютер. Дальше наша контразведка определила страну и город и начала собирать по крупицам полезную информацию, пока они не составили его фоторобот. Поскольку такой вундеркинд с юности обладал выдающимися способностями, детали наружного облика позволили идентифицировать его среди наболее продвинутых талантов в этой сфере. Ясно, что судьба его была решена, и поймать его было только делом времени. Когда столь огромный механизм, как наша система, затевает просеивание всего наличного материала, в осадке всегда остаётся какой-нибудь золотой песок. Короче, он был задержан и помещён в тюрьму, и я был назначен расследовать его дело. Иначе говоря, я был обязан докопаться до истины в каждом эпизоде его деятельности, тогда как он старался скрыть то, что мог, и в моей повседневной работе не было ничего необычного, за исключением самой его личности, ибо я никогда не встречал такого, как он. Он, предположительно, проник на множество недоступных секретных сайтов и серверов, и моя задача состояла в том, чтобы выкачивать из него информацию в столь широком диапазоне, столь дотошно и столь постепенно, что пытаясь утаить одну тайну, он бы нечаянно проговаривался о другой. В нашей конторе имеются свои разработанные технологии для этого, и я, разумеется, в совершенстве владею всеми ими, так что я мало-помалу накапливал факты и всякие мелочи, случайно срывающиеся у него в наших долгих разговорах. Сперва он должен был выговориться насколько возможно без насилия, и только потом я намеревался приступить к стимуляции его откровенности с помощью электродов и запугивания.
    Тут некие ассоциативные воспоминания всплыли в моей памяти, в силу того, что мне доводилось видеть последствия подобных методов допроса в моей практике в военных госпиталях, и я бы не сказал, что вид чьей-то мошонки, прожжённой насквозь упомянутыми электродами, радовал глаз. Учитывая, что полковник уже вызвал к себе неприязнь раньше, моя враждебность к нему теперь, пожалуй, обострилась. Я с детства не любил тех, кто мучил кошек или собак, и мне никогда не приходило в голову, что моё возмездие им часто превосходило их садизм по жестокости. Полковник словно отразил меня в кривом зеркале своей невозмутимой безжалостности, и это отражение показало мою натуру в очень неприглядном виде.
    - Затем я как-то отметил его чрезмерную молчаливость касательно одной зоны в обширном спектре его действий, - возобновил полковник своё повествование. - Поэтому я начал вести подкопы под эту зону со всех сторон, с тем чтобы очертить границы этой запретной территории и сопоставить мои догадки с техническим материалом и наличными фактами. И в конце концов, я отделил то, что он скрывал, от того, что он выдвигал как прикрытие, после чего я получил общие очертания его сокровенного секрета и намёки на сферу секретности. Однако сукин сын, по-видимому, предвидел такую вероятность и заблокировал своё сознание гипнозом - так,чтобы не поддаваться допросам на эту тему.
    - Как это возможно? - спросил я озадаченно. - Что, он не мог вспомнить какие-то события или вещи?
    - Нет, он мог, но только когда его компьютер напоминал ему в установленное время о его мысленном тайнике. У него был определённый ключ как напоминание, и он так контролировал свою сложную систему. Он был невероятно хитрым субъектом, и он жил всецело в своей компьютерной игре, воспринимая реальность как часть своих приключений на дисплее. Фактически он играл в убивание ради чистого искусства и не ощущал себя виновным в убийстве, и даже наоборот, он гордился своей закулисной организацией таких катастроф. Ему нравилось его всемогущество как некоей незримой силы, действующей в Интернете, и его блокирование запретного сектора памяти могло быть объяснено лишь крайней опасностью того знания, которое он приобрёл в результате своего случайного взламывания чьих-то секретов. Я не знал об этом до моего ночного допроса с предварительной инъекцией специального препарата, и я просто хотел разблокировать эту зону в его сознании, если мне удастся.
    - Вы владеете техниками суггестивного воздействия?
    - Это моя профессия, док, извлекать информацию не мытьём, так катаньем. На этот раз моей задачей было побудить его показать то, что он прятал за стеной своего искусственного табу, так что я должен был действовать в направлении избавления его от страха разглашения секрета. Я не буду вдаваться в подробности и начну сразу с установления раппорта. Ввиду того что содержание его отровений могло быть очень секретным, я приводил его в состояние гипноза в нашей специальной комнате для подобных допросов, полностью изолированной и оснащённой для постоянного записывания и аудио и видео. Так как в комнате не было одностороннего зеркала для наблюдения, мой клиент не чувствовал там ничьего присутствия, и я мог без помех способствовать его выговариванию. Чтобы разговорить его в его сомнамбулизме, потребовалось довольно много времени, а я гипнотизировал его, естественно, вечером, и к этому часу наша контора уже опустела, исключая, быть может, нескольких офицеров и охрану. Итак, я задавал ему вопросы, и он отвечал мне всё более и более словохотливо, до тех пор пока я не отомкнул его блокировку случайным ключом. Тогда его изложение стало связным, и я только должен был иногда направлять его, рассчитывая позже проанализировать запись.
    Как оказалось, он ухитрился проникнуть на какой-то сверхсекретный сайт и открыть файлы чьего-то архивного досье, тем самым случайно открыв данные одного очень высокопоставленного военного сановника. Я не скажу тебе, кто он, но сейчас он столь влиятельная фигура, что любой благоразумный хакер тут же закрыл бы этот источник информации и никогда бы не упоминал о его существовании. Но наш придурок уступил искушению всеведения, а в этих файлах были ещё коды доступа на секретные банковские счета с приличными суммами и с кое-какими крайне компрометирующими документами, приложенными к этому свидетельству закулисного обогащения. К несчастью, я узнал, чьи файлы он открыл и что там было, позже, чем мне удалось побудить его показать мне сами коды.
    - Как это показать?
    - Он печатал коды на столе, который был его воображаемой клавиатурой, а я читал их по движениям его пальцев.
    - Но это слишком быстро для чтения.
    - Да, это было довольно быстро, но как профессионал, я справился с этим и запомнил все комбинации цифр и букв, что было особенно важно, потому что камеры не могли заснять его печатание сверху и никто, кроме меня, не видел, что он делал на столе. Так я стал хранилищем его опасных секретов, и вскоре мне предстояло узнать степень их опасности.
    - Я не понимаю, - прервал я полковника. - Какая опасность могла быть для Вас в его информации?
    - Ты забываешь, док, где мы беседовали. Хотя никто нас не слышал, наш разговор записывался. Между тем он признался также, что он решил не только сохранить эту банковскую сокровищницу, доступную его присвоению частично или полностью, если понадобится, но и застраховать себя от обнаружения его присутствия в этом архиве. Он изобрёл систему взаимосвязей, которые он должен был временами обновлять, когда его комп напоминал ему об истечении определённого срока, и в случае, если бы он не сделал этого, вся информация была бы синхронно послана системой на сотни сайтов, чтобы одномоментно уничтожить множество репутаций.
    - Он законченный психопат, - диагностировал я.
    - Он был помешан на своём всемогуществе, и он приготовил глобальный взрыв, если он будет схвачен. Рассказывая мне о своём изобретении, он машинально печатал и коды и пароли для входа в систему, и я их также запоминал. Так как я получил ключи к его секретам и разблокировал его память, я принялся за конкретизацию содержания файлов, обнаруженных им в Интернете, и он охотно изливал мне душу. Мне следовало бы немедленно остановить его после упоминания ядерного оружия, но тогда бы он не вернулся к его состоянию неуправляемой искренности. Короче говоря, он наткнулся на факт измены; или, скорей, это была измена целой группы офицеров. Ты слишком молод, док, и не можешь помнить то время перед крахом Советского Союза, и те договоры о ядерном разоружении едва ли что-то означают для тебя.
    - Сущая правда, - подтвердил я моё невежество.
    - Согласно договорам, советская сторона ликвидировала разные классы ракет с ядерными боеголовками, включая интерконтинентальные баллистические, тогда как американская сторона обязывалась вывезти их и утилизовать в США за свой счёт.
    - Условия достаточно странные, я бы сказал, - сказал я, приподняв бровь.
    - Это была якобы их помощь нам в трудной экономической ситуации. Как бы то ни было, ракеты были тайно вывезены, но как явствовало из открытых файлов, вместе с ними наши великодушные партнёры прихватили и много других ядерных боеголовок из нашего "ядерного щита" в придачу. Что было организовано, конечно, за индивидуальную оплату и на государственном уровне, а не как частная инициатива, и масштаб нашего реального разоружения был куда больше, чем мы могли бы вообразить.
    - По правде сказать, я не могу вообразить даже саму возможность продажи страны таким манером, - не мог я не возмутиться. - Мало того, что эти коррумпированные мошенники во власти присваивают всё, что хотят, разбазаривая остальное повсеместно, так они ещё ухитрились набить себе карман за счёт сдачи главного оружия нашего оборонного потенциала нашему предполагаемому противнику.
    - Они тогда были борцы за мир и провозглашали, что они останавливают гонку вооружений, - отозвался полковник на моё негодование. - Как ты видишь, их борьба за мир была не бескорыстна, но тогда им прежде всего были нужны возможности перевода их будущих капиталов за границу и легализация их допуска в западные банковские системы. Тогда как их собственная советская система была обречена ими на распад и разграбление.
    - Если Вы понимали эти вещи уже тогда, почему же Вы продолжали служить?
    - Во-первых, у меня тогда не было времени думать об их делишках; во-вторых, я был слишком молод и слишком честолюбив, чтобы думать о чём-либо, кроме моей военной карьеры. И когда я был ошарашен этим неожиданным знанием, вся картина блефа и имитации на протяжении многих лет встала перед моими глазами. Как ты знаешь, армия хранит ядерные боеголовки в специальных арсеналах, и поскольку договор о запрете на ядерные испытания действителен по сей день, вполне вероятно, что там давно обычные боеголовки вместо ядерных.
    - Вот почему, выходит, заправилы в так называемом вражеском лагере не боятся их показного бряцания оружием и атомных угроз, - прокомментировал я его предположение.
    - Скорее всего, они всегда координировали свою политику с этими заправилами под прикрытием своих пустых угроз, - заметил полковник. - Однако слушая его монотонный отчёт, я был поглощён выкачиванием из него признания и не мог отвлечься ни на секунду для обдумывания его речей. Вдобавок я был в предельном напряжении, удерживая в уме последовательность движений его пальцев и подставляя вместо его инстинктивных манипуляций какие-то английские буквы и цифры его воображаемой клавиатуры. И как раз по причине моей максимальной концентрации на этом, я пропустил одну самую важную фразу, которую я не имел права позволять ему произносить.
    - И что это?
    - Имя. Среди прочего, этот говнюк назвал имя владельца тех банковских счетов, который фигурировал в досье как один из организаторов подрыва военного потенциала по корыстным соображениям. Только тогда я осознал, что я допустил ошибку, и страшная опасность ситуации наконец дошла до меня.
    - С какой стати ситуация вдруг стала опасной?
    - Вспомни, где я служил, док. Всё, что произносилось в комнате, было записано, и к десяти часам утра назавтра, как было заведено, запись нашей беседы должна была лежать на столе у нашего шефа. Для меня это было равносильно смертному приговору, и я был бы арестован во время доклада о результатах моей работы.
    - Что так?
    - Имя принадлежало одному высшему должностному лицу. Поскольку он действовал совместно со своими сообщниками по преступлению, получи это преступление огласку, он был бы подвергнут немедленной ликвидации как слабое место системы их неузявимости.
    - Я не верю, что что-то угрожает им, даже если дело выплывает наружу.
    - Их процветание в настоящее время основано на их коллективной гарантии, и кроме того, в мире есть те, кто платил им за их продажность, поэтому в этих кругах никто не может рисковать и надеяться на чей-то обет молчания. После моего рапорта о расследовании брешь в Интернете была бы наверняка закрыты, благодаря кодам, но я, при этом, оставался бы носителем этой утечки информации, тогда как сама информация по своей разрушительности была вполне адекватна ядерному оружию. Мне было абсолютно ясно, что завтра мой шеф известит этого большого босса о разоблачительном проникновении в его святая святых или удалит все компрометирующие материалы, и каждый из вариантов подразумевал ликвидацию тех двух обладателей запретного знания, которых такой секрет делал двумя дамокловыми мечами, висящими над теперешней жизнью того высокопоставленного мародёра. Я взвесил последствия и мои шансы после того, как он неосознанно поверил мне свой секрет, и мои умозаключения были неутешительны.
    - И поэтому Вы начали действовать, - вставил я.
    - Да, я был вынужден действовать, ибо имеющееся у меня время было очень ограничено. Я уложил этого компьютерного гения спать и отправился на некоторое время в свой кабинет, оставив охранника на посту у комнаты допросов. Я достал из моего служебного сейфа мой защищённый ноутбук и проверил на реальной клавиатуре все комбинации, которые я держал в памяти. После уточнения некоторых деталей дисплей подкрепил его слова объективной действительностью, и из моего письменного стола я вынул авторучку, которую я обычно носил при себе, когда я не мог использовать огнестрельное оружие. Ручка могла быть применена для незаметного укола крошечной отравленной иглой, что влекло внезапную смерть от сердечного приступа через шесть часов без каких-либо следов отравления. Вернувшись в комнату, я мимоходом уколол любознательного идиота этой ручкой, разбудил его и приказал конвою отвести его обратно в тюрьму. Следующие полчаса я потратил на посещение ещё одной комнаты, куда я имел допуск с моей индивидуальной магнитной картой, и перенёс оттуда кое-какие нужные вещи в мой кабинет. После этого я покинул мою контору навсегда, унося и мой ноутбук и жесткий диск с секретной программой, не говоря о других приборах и бумагах, полезных в моём бегстве. В течение часа я прощался с моей квартирой, и всю ночь напролёт моя машина мчалась на запад к границе, к одному пункту, через который я мог беспрепятственно уйти из страны, как я это делал прежде по службе. Остальное не так интересно, и хотя я понимал, что это похищение было ловушкой, я надеялся, что я сумею найти малыша и исчезнуть со всей моей семьёй раньше, чем их команда прибудет сюда.
    - Да, Вас бы и след простыл, но к несчастью, чуть не хватило времени, - сказал я, подумав, что я-то остался бы, в отличие от полковника. - И этот просчёт будет стоить нам слишком дорого.
    - Моя вина, док. Если б тебе стало лучше от моего раскаяния, я бы рвал на себе волосы без этих оков.
    - Будь Вы без оков, полковник, Вы бы рвали своих коллег, а не свои волосы. И я бы помог вам в этом начинании. Вместо этого мы должны ждать какого-то влиятельного расхитителя, который обелит себя перед подельниками выведением в расход всех имевших несчастье узнать о его низости. Это оскорбляет моё чувство справедливости.
    - Я разделяю твоё чувство оскорблённой невинности, док, - пошутил полковник. - Но для него ты расходный материал и неизбежные жертвы. Как всякий облечённый властью чиновник, он исповедует твёрдые взгляды по вопросу об истинной ценности других.
    - Вы так можете стать закоренелым вольнодумцем, полковник, - поддержал я его юмор висельника. - Кстати, этот архив был на самом деле бомбой?
    - Иначе бы я не держал его под рукой как страховку, док, и сам бы закрыл вход в него. К счастью, у меня было несколько прежних потайных мест в Европе, и они никогда бы не нашли меня, если бы не моя драгоценная, чьё опознание стало роковым для нас обоих. И как следует из твоих неожиданных приключений, ты был ключом к этому.
    - Мне жаль. Но насколько я могу судить, моё невольное соучастие будет должным образом вознаграждено.
    - Если бы я был один, док, я бы умер молча, зная, что после моей смерти включение системы синхронных рассылок запустит процесс разрушения жизни этого негодяя. Но сейчас я должен попытаться спасти, по крайней мере, её и нашего сына.
    - Другими словами, Вы должны передать им все Ваши коды и надеетесь на Ваше увиливание. А что если он сразу же сотрёт доступ на сайт?
    - Возможно, он освободит их до получения этой информации, - вздохнул полковник, мало веря в счастливый исход своей встречи с одним из жесточайших хищников животного царства бюрократии.
   
    ГЛАВА 14
   
    Парень с автоматом, развалившийся на стуле у перил напротив нас, поднялся со стула, и я подумал, что он собирается сменить часового снаружи, но он шагнул в комнату и включил свет, чтобы лучше видеть нас в сгущающихся за окном сумерках.
    Мы услышали шаги на лестнице, и тотчас же мой старый друг Боб, капитан раньше и майор нынче, предстал перед нами в сопровождении второго внутреннего охранника.
    - Время нам побеседовать, полковник, - объявил Боб. - Я должен передать тебе привет от кое-кого наедине.
    - Не робей, - безучастно поощрил его полковник.
    - Возьмите его, - приказал Боб двум членам своей команды, вытаскивая пистолет. - Ведите его вниз ко мне и ждите рядом. Но держите оттуда обе комнаты под наблюдением.
    Парни отстегнули цепи полковника и поставили его на ноги. Однако им пришлось поддерживать его под руки, поскольку сам он не мог стоять после часов, проведённых на коленях.
    - Я вижу, ты что-то слаб в коленках сегодня, полковник, - отметил Боб. - Давай договоримся не испытывать судьбу. Я, в любом случае, не убью тебя до приезда нашего гостя.
    - Ценю твоё милосердие, - поблагодарил его полковник, безуспешно пытаясь устоять на ногах.
    - Что касается тебя, - сказал Боб вправо - видимо, Люси, стоящей в дверном проёме детской комнаты. - Не смей переступать порог, не то они будут стрелять. Давайте, парни, я буду сзади.
    Парни без церемоний поволокли полковника вниз по лестнице, и Боб последовал за ними с пистолетом, несмотря на беспомощность своего пленника, возможно, симулирующего бессилие.
    И почти сразу голос Люси послышался из соседней комнаты.
    - Ты меня слышишь, Вик? - спросила Люси вполголоса.
    - Вполне, - ответил я, тоже тихо.
    - Прости меня, Вик, - сказала она.
    - Ты не должна извиняться, - подбодрил я её. - У каждого может быть полоса невезения.
    - Я прошу прощения по другой причине. Он, вероятно, рассказал тебе свою историю, верно?
    - Да, в нашем плачевном состоянии он хотел как-то скоротать пустые часы. Правда, его история для нас очень огорчительна.
    - Мы обречены умереть?
    - Вероятней всего, - счёл я нецелесообразным умалчивать о нашей предрешённой участи. - Иначе я бы не торопился стать его наперсником.
    - Я так и думала. Я поэтому и решила сказать тебе кое-что.
    - Что-нибудь приятное?
    - Боюсь, что это зависит от обстоятельств. Как бы то ни было, это у меня явно последняя возможность поговорить с тобой.
    - Тут ты права. Говори, пока мы одни.
    - Я не была до конца честна с тобой, Вик, - покаянно призналась Люси.
    - Ты имеешь в виду твою любовь?
    - Да, это в известном смысле моя любовь, если хочешь. Я скрыла от тебя одну вещь, и теперь ты должен узнать о ней.
    - Я должен узнать, потому что я должен умереть? Ты намерена открыть мне какой-то секрет?
    - Я бы никогда не обременила тебя этим секретом, ибо ты любишь свободу.
    - Быть может, тебя я тоже люблю.
    - В этом деле я не могла полагаться на "быть может". И поэтому я обманывала тебя ради моего секрета.
    - Ты сказала уже так много, что я рискну отгадать твою загадку, - сказал я. - Твой секрет известен под именем Виктор?
    - Ты угадал, - произнесла Люси еле слышно. - Он твой сын.
    - Вот как? Ты, очевидно, надеешься морально поддержать меня перед моей насильственной смертью? - предположил я, хотя правда, вдруг открытая ею, не вызывала у меня ни малейшего сомнения.
    - Нет, я надеюсь только на чудо. Если полковнику не удастся спасти своего сына, они убьют и моего мальчика и меня.
    - Ты уверена?
    - Таковы их правила. Они наверняка убьют всех нас.
    И тут внезапный бессильный гнев, взрывно закипевший во мне яростной лавой вулканного извержения, как будто сместил в моём мозгу какую-то замкнутую шестерёнку, словно отчаянность её слов разом вогнала эту неожиданную мысль в моё сознание.
    - Скажи, где те лезвия, что я дал тебе во дворе? - вспомнил я.
    - Лезвия, которые я бросала? - переспросила Люси поспешно. - Постой, дай мне вспомнить. Если не ошибаюсь, одно из них было в моей руке, когда я поднялась в его комнату взять его одежду после вашего звонка... Да, я нашла его под вещами. Что дальше?
    - Слушай меня, Люси, и думай. У нас ещё есть один шанс, если получится с этой уловкой. Ты должна попасть в кабинет и незаметно положить лезвие под одно из кресел. Это возможно?
    - Я пойду с Виктором и спрячу лезвие между двумя его подгузниками, - мгновенно взяла себя в руки Люси.
    - Что может быть поводом для визита?
    - Я пообещаю их командиру отдаться ему, если он отпустит меня с моим сыном в конце операции. Это годится?
    - Да, повод действительно стоящий.
    - И я постараюсь быть очень убедительной в моей просьбе. Судя по ситуации, моё целомудрие не пострадает до начала расследования.
    - Они дожидаются прибытия какого-то бугра из нашего истеблишмента, и до тех пор они воздержатся от изнасилования, так как ты их инструмент для подавления его упорства в зародыше, равно как и твой сын. Но когда они приступят к выпытыванию секретов из полковника, ты будешь использована как жертва, с тем чтобы заставить его выложить все его опасные сведения в полном объёме.
    - Хорошо, я сделаю то, что ты просишь. Возможно, ты спасёшь нас в третий раз.
    - Если ты справишься со своей задачей, у меня есть шанс справиться с моей.
    - Тогда я иду будить нашего сынишку, - закончила Люси наш разговор тет-а-тет.
    В действительности, был не шанс, а одна сотая шанса в задуманном мной плане, но и это было что-то, и я начал шевелить моими онемевшими конечностями, чтобы почувствовать их снова, ибо как раз на успешности этой разминки мой расчёт и основывался.
    *
    Тем временем те же парни затащили полковника вверх по лестнице обратно в спальню под надзором их бдительного командира с пистолетом наизготовку. Полковник был опять прикреплён к массивной спинке кровати рядом со мной, и Боб в заключение рекомендовал ему со своим обычным жёстким бесстрастием:
    - У тебя есть достаточно времени для размышлений. Или же пеняй на себя за всё дальнейшее.
    Едва Боб вышел из комнаты, я услышал голос Люси, зовущей его.
    - В чём дело? - спросил Боб, не повышая голоса.
    - Могу я тоже побеседовать с Вами? - спросила Люси в свою очередь. - Я имею в виду с глазу на глаз.
    - Ты хочешь беседовать прямо сейчас?
    - Да, если Вы согласны.
    - Хорошо, спускайся ко мне через несколько минут.
    Боб пошёл вниз по лестнице, и я понял, почему он не возвращается в свою штаб-квартиру в её компании. Он опасался, как бы она не осталась без двойного контроля даже на мгновение, и он ждал, пока второй охранник снова займёт свой пост в салоне. Безусловно, это его военный опыт научил его не доверять слабому полу.
    Общее молчание длилось до тех пор, пока парни не заняли их исходные позиции и Люси с Виком на руках не скрылась под лестницей.
    - Какие новости? - нарушил я затянувшееся молчание.
    - Не самые лучшие, - сказал полковник подавленно. - Твой дружок дал мне знать, что предстоящий допрос будет очень коротким и что он обязан уложиться максимум в полчаса. А значит, времени на торговлю у меня нет.
    - Это почему же?
    - Форсированный допрос отличается от обычного, док. Когда время поджимает, следователь не может быть слишком щепетильным.
    - И что же он намерен делать в эти полчаса, Ваш конкретный следователь?
    - Экспресс-допрос это допрос с пристрастием, док. Он будет вынуждать меня выдать им коды этой долбанной важной персоны с помощью всяких зверств. Так как он получил приказ добыть эту информацию любой ценой, он известил меня о своих намерениях без утайки. За недостатком времени, он собирается пытать Люси и Вика.
    - Он способен пытать ребёнка?
    - Кто же из нас не способен, док, - обронил полковник. - На нашей службе жёсткие правила, как ты знаешь. Вероятно, Бог наказывает меня таким образом.
    - Вот уж не думал, что Вы верите в Бога, полковник.
    - Я не верю, но он платит мне той же монетой за мои прежние дела. И теперь я должен выбирать между их мучениями и их смертью.
    - Знаете что, полковник, - сказал я холодно. - Хоть я и гуманист, я не могу проявить сострадание к Вашим чувствам.
    - Вряд ли мне нужно чьё-то сострадание, - пробормотал полковник сквозь зубы в ответ на мою вызывающую реплику, явно не ранившую упомянутые чувства. - Всё, что мне нужно, это минута свободы.
    После того, как я видел, что полковник может сделать за несколько секунд, я не сомневался, что минуты ему бы вполне хватило, чтобы порвать всю команду на куски. Но к сожалению, такой минуты у него не было, без чего не было и решения проблемы.
    Между тем я по-прежнему старался восстановить утраченную чувствительность моих конечностей, ибо моё тело было единственным орудием моей попытки спасения и оно должно было действовать безошибочно в любой момент. Пока что мои старания не были вознаграждены какими-либо ощутимыми переменами, и я начал вспоминать в уме все мышцы последовательно, от пальцев рук и ног вверх, напрягая их если не физически, то мысленно, поскольку я должен был быть подготовлен к началу осуществления моего плана. Вот почему я всецело сконцентрировался на моём активном самосозерцании, шевеля каждым мускулом, пока я не начинал чувствовать покалывание в его онемении, и не возобновляя разговор с полковником, который тоже погрузился в глубокое раздумье.
    Минут через десять я услышал знакомый женский голос в салоне.
    - Скажи мне, Вик, где твоя комната? - наставляла Люси своего сынка, поднимаясь по лестнице. - Налево или направо? Да, верно, действительно направо, там, где у тебя правая рука, когда ты стоишь лицом к ней. Ты понял меня, Вик?
    Бросив на нас беглый взгляд, Люси проследовала ко второму дверному проёму этажа и вошла с сыном в комнату.
    Теперь я знал две вещи: закладка её лезвия прошла успешно и лезвие было положено под правое кресло перед письменным столом. Таким образом, первая стадия моего почти не реализуемого плана была пройдена именно так, как было задумано.
    "Лиха беда начало", сказал я себе, продолжая оживлять мускул за мускулом под безразличным холодным взглядом сидящего напротив парня с автоматом.
    С того момента, как я был ошарашен правдивостью Люси и идея последней попытки осенила меня, я не мог думать ни о чём, кроме моих конкретных действий по подготовке к этой попытке, и с тех пор я прилагал все силы, чтобы преодолеть все препятствия на этом пути.
    Время шло, а я боролся внутренне с моим онемением за выживание моей любимой и сына, которое полностью зависело от меня. Я никогда не думал, что борьба за состояние моего тела может быть столь тяжёлой и жестокой, но она была именно такой и заняла, по меньшей мере, минут сорок, ибо мои наручные часы находились у меня за спиной и я не мог наблюдать ход времени.
    Одним словом, мои неослабные усилия увенчались относительным успехом, и я решил не откладывать выполнение плана в долгий ящик.
    - Эй, приятель, - обратился я к нашему стражу. - Я бы хотел сказать пару слов вашему командиру.
    - С чего ты взял, что он должен слушать эти слова? - лениво спросил он.
    - Мы раньше вместе служили, - обосновал я моё желание. - Я не попрошу слишком много, поверь мне.
    - Ладно, я позову его, - уступил парень и обронил вниз своему товарищу:
    - Скажи майору, что доктор хочет видеть его.
    Вскоре майор Боб уже стоял передо мной.
    - Что, док, тебя мучит бессонница? - осведомился он.
    - Твоя догадка близка к истине, - сказал я. - У меня тут назрел вопрос, и я рассчитываю, что ты разрешишь мои сомнения.
    - Забавный ты субъект, док, - охарактеризовал Боб моё поведение. - Но к счастью для тебя, у меня уйма лишнего времени сейчас. И какой вопрос нарушил твой сон?
    - Мне неловко обсуждать столь деликатный вопрос столь публично, - объяснил я мою застенчивость. - Возможно, я не заслуживаю такого снисхождения, однако я дерзну изъявить желание какой-то более конфиденциальной атмосферы.
    - Ты останешься зубоскалом даже в аду, - оценил Боб моё бесстрашие. - Окей, док, я прикажу привести тебя ко мне на собеседование.
    - Прикажи, пожалуйста, предварительно сопроводить меня в сортир. Было бы свинской неблагодарностью намочить твою мебель.
    - Хорошо, док, что ты такой предусмотрительный.
    Затем Боб покинул меня и приказал двум своим подчинённым позаботиться о моих нуждах. В то время как они отстёгивали меня, тащили меня в туалетную комнату к унитазу и сволакивали по лестнице вниз к его кабинету, Боб стоял, опираясь о перила своей тугой задницей и наблюдал за их действиями.
    Надо сказать, то, что он видел, было не вполне правдой, учитывая, что я использовал каждое движение для разминки, нарочно вися на сильных руках моих сопровождающих лиц, чтобы потянуться и расслабить затекшее тело. Но когда они держали меня переминающегося с ноги на ногу и обмякающего на подгибающихся ногах, они, как и Боб, не заподозрили ничего, так как никто не знал, какова была истинная цель моего тщетных стараний устоять самостоятельно.
    *
    В кабинете мне неожиданно повезло, притом очень вовремя.
    Ввиду моей мнимой неустойчивости, парни бросили меня в одно из двух кресел дожидаться прихода майора, и охранник второго этажа ушёл сменить командира, тогда как номер первый околачивался у открытой двери, присматривая за мной.
    Поскольку мои руки были подтянуты сзади к моему затылку, я смог немного опустить их только когда опустился в кресло. Естественно, я тут же кособоко раскорячился в кресле, наружно доведённый до полного изнеможения, и расслабил моё правое плечо насколько возможно в обвисших цепях. Попутно я отметил конец лезвия под противоположным креслом, видимого частично тому, кто был на моём месте.
    Хотя я был всё ещё далёк от боевой формы, я уже владел своим телом, и мои мускулы подчинялись моим рефлексам сравнительно адекватно. Я делал всё, что в моих силах, для восстановления прежней кондиции и намеревался в предстоящем разговоре тянуть время до последнего, распространяясь на каждую тему и разглагольствуя по каждому поводу.
    - Возвращайся на пост, - скомандовал Боб, появляясь в дверях. - Давай, док, выкладывай свои возражения.
    - Какой смысл в возражениях против произвола, когда я безоружен и скован условностями, не позволяющими мне быть искренним, - парировал я.
    - Тогда чего ты хочешь? - спросил Боб, усаживаясь в офисное кресло за письменный стол с настольным компьютером и ноутбуком полковника.
    - Ты будешь смеяться, но я хочу правды, - ответил я, не прекращая свои как бы машинальные мелкие манипуляции для расслабления плечей.
    - Кто же не хочет правды, док? Вопрос в том, что ты обозначаешь этим термином.
    Судя по всему, Боб был расположен скрасить избыток времени приятной беседой, за неимением иного развлечения, и это превосходно служило моей цели.
    - Полковник поведал мне о каких-то секретах, которые он должен открыть какой-то большой шишке, - сказал я. - По его словам, вы ждёте, когда этот небожитель появится собственной персоной.
    - Он тебе не соврал, - заметил Боб.
    - Он также сказал, что я просто случайный зритель в этой истории и что я, в сущности, мог бы быть освобождён, если бы забыл, кто - что - где. Я подумал, что мне бы лучше исчезнуть до прибытия этой персоны, с тем чтобы избежать ненужной осведомлённости о чём-то.
    - Увы, док, правда не столь безоблачна, - пресёк Боб мои околичности.
    - Почему? Что её омрачает?
    - Твоя проблема, док, в инструкциях, которым мы все обязаны подчиняться, - просветил меня Боб. - Ты свидетель вещей слишком секретных для тебя, и поэтому тебе полагается умереть. Раз ты хотел услышать правду, я буду с тобой откровенен. Ты умрёшь, док, ибо так предписано правилами.
    - Полковник мне намекал на такой исход, - вздохнул я. - Собственно говоря, это и есть причина моего обращения к тебе как к начальству.
    - Ты боишься смерти?
    - Это зависит. Но я ненавижу пассивно ждать смерти. Я всё-таки не ягнёночек на заклание, я боец.
    - Любопытно, какую бы смерть ты выбрал, док, если бы это было в твоей власти.
    - Я бы хотел умереть в битве, как викинг, подразумевая, что впоследствии я бы вечно пировал в Вальхалле как настоящий воин и объедался бы моим любимым жареным мясом.
    - От этой картины у меня слюнки текут, док, однако я не могу предложить тебе никакой битвы. Так что тебе предстоит ждать конца расследования и умереть вместе с остальными.
    - Я что-то не уловил, - сказал я с видимым удивлением. - Кто это "остальные"?
    - В частности, твоя цыпочка, - разоблачил меня Боб. - Если бы полковник был менее важен для нас, я бы стравил таких соперников между собой и делал бы ставки.
    - Ты собираешься убить её? - спросил я потрясённый (разумеется, показно, как и прежде). - И что будет делать младенец после её смерти?
    - Боюсь, она переживёт его, - успокоил Боб. - В отличие от них, к тебе полковник не питал никакой привязанности, что значительно облегчает твою участь.
    - Утешительно знать, что я непригоден для воспрепятствования его увиливаниям от ответственности. Но это дела не меняет. Я не хочу умирать в бездействии.
    - Не думай, что ты жив до сих пор благодаря моей протекции. Просто как разлагающийся труп, ты создавал бы для нас проблему, потому тебе и позволено побездельничать некоторое время.
    - Вот это действительно правда! - воскликнул я с иронией. - То есть, мои худшие опасения оправдались, и смерти я не избегну, но могу я, по крайней мере, попросить тебя об одолжении?
    - Какое одолжение ты имеешь в виду?
    - Твой бой со мной, - выложил я мою козырную карту.
    - Как?.. Ты это серьёзно, док?
    - Это моё единственное желание в данной ситуации. Во-первых, я снова стану самим собой на несколько секунд и попытаю счастья; во-вторых, я предпочитаю твой внезапный удар любым другим причинам моей смерти.
    - Я тебя понимаю, док, - сказал Боб, думая о моём предложении, которое не было чем-то экстравагантным для такого человека действия, как я, чей склад мыслей был крайне сходен с его собственным в подобном незавидном положении.
    - Кроме того, я бы постарался показать себя с лучшей стороны и атаковать тебя более-менее успешно. В конце концов, в единоборстве у каждого есть шанс.
    - Твоя мания величия, док, похвальна, но только ты этого шанса лишён.
    - Кто знает, - бросил я ему вызов самим моим тоном. - Я мог продвинуться в мастерстве в последние годы, и я проворней, чем ты.
    - Это не будет соревнованием, док, - предупредил Боб. - Это будет реальный бой без правил.
    - Меня это устраивает, а то после ваших цепей я малость утратил должную координацию для точных приёмов.
    - Я бы сказал, что ты самоубийца, док, если бы это не было так неуместно в твоей ситуации.
    Бобу бесспорно понравилась идея сразиться со мной, тем более что я теперь был в той же категории "кукол", как те заключённые уголовники, на которых он оттачивал технику своего пресловутого "реального боя", ибо "высшая мера" их приговоров делала их подходящим материалом для таких боёв. Было ясно как день, что он мог убить меня, когда бы он ни счёл нужным, и что он был волен делать всё, что ему заблагорассудится, абсолютно безнаказанно, тогда как я сам так и лез в драку, напрашиваясь на это убийство. Бросая вызов его боевому всемогуществу, я тем самым вводил его в искушение, чтобы он осознал все преимущества своей позиции, и поскольку он ничем не рисковал, искушение оказалось слишком сильным.
    - Окей, док, - пришёл Боб к закономерному выводу, выдвигая центральный ящик письменного стола. - Раз ты утверждаешь, что способен противостоять мне, я дам тебе шанс.
    Затем Боб вытащил пистолет из кобуры вместе со своим десантным ножом из ножен и сложил их в ящик.
    - Я не убью тебя до конца операции, иначе ты будешь излишне обременителен, но я обещаю сбить с тебя спесь и слегка изувечить тебя за твою дерзость.
    - Я отвечу действием, - разжёг я страсти. - Без цепей я более впечатляющ как собеседник.
    Боб подошёл к открытой двери и закрыл её, после чего он направился к моему креслу, наклонился к моим ножным кандалам и отстегнул их маленьким ключиком.
    Я охотно повернулся к нему спиной, и он разомкнул обруч на моей шее, а потом снял с меня наручники.
    Наконец-то я был свободен, хотя моя свобода была весьма относительной в комнате с громилой, принадлежащим к высшей элите профессиональных бойцов. Излишне говорить, что я никогда не мечтал о взаправдашнем рукопашном бое с ним, и я не питал иллюзий о моих шансах на победу при таком перевесе сил, однако я на протяжении двух лет тренировался с ним как его спарринг-партнёр, и я выучил назубок все его обычные комбинации. Сейчас я собирался применить эти мои знания и воспользоваться моим прошлым опытом.
    Боб отнёс все мои оковы к своему оружию и задвинул ящик на место. Я поднялся и встал так, чтобы правое кресло находилось у меня за спиной, а он из-за стола переместился за левое кресло, пока я энергично размахивал руками, демонстрируя торопливую разминку перед схваткой не на жизнь а на смерть.
    - Ты готов, док? - предварил Боб своё увечение заботой о моём надлежащем сопротивлении, занимая позицию в промежутке между креслами. - Я уже могу защищаться?
    Это был его специфический юмор, и я поэтому отреагировал на его внезапный удар ногой в следующий момент.
    После этого моё тело действовало уже само по себе, так как его первые серии были неотразимо-стремительны и я едва сумел уклониться от финального удара, которым он сбил меня с ног. Попади его кулак в моё лицо чуть более точно, я был бы и вправду оглушён и не способен имитировать нокдаун.
    - Отлично, док, ты всё ещё довольно шустр, - одобрил Боб мои действия.
    - Не уверен, что это так, - промямлил я, опираясь сзади моей правой рукой на пол под креслом, ибо я упал спиной на самый его край. - Ты не против, если я встану на ноги?
    - Пожалуйста, вставай, док, - хмыкнул Боб, шагая назад, и именно тут я ощутил сталь лезвия под моей ладонью.
    - Прости, споткнулся, - слабо пробормотал я, с тудом поднимаясь на одно колено с правой рукой у бедра с правой стороны, которую Боб не видел. - Сейчас я восстановлюсь.
    Хотя Боб смотрел на меня, он был немного диагонально слева у противоположного кресла, и моя рука с лезвием была скрыта от его глаз моим телом.
    Единственной сильной стороной, в которой я превосходил его, была моя быстрота, и мой расчёт был построен на ней.
    Как только я достиг позы коленопреклонения, я резко метнул лезвие с бедра - в долю секунды и изо всей силы.
    Мой мгновенный бросок распрямляющейся пружины был столь внезапен и молниеносен, что Боб даже не отпрянул, когда лезвие вонзилось в его горло.
    Так как лезвие вошло почти целиком, эффект был предсказуем. Боб попытался вскинуть руки, но тщетно, и вместо голоса изо рта его выплеснулась кровь. Выражение величайшего недоумения появилось на его лице, когда его мозг осознал, что он убит, но глаза его тотчас остекленели, и я поспешил поддержать его сразу обмякшее тяжёлое тело и уложить его на пол.
    - Шанс есть у каждого, капитан, - прошептал я, наблюдая за последними подёргиваниями его бездыханной плоти.
    Только тогда я неожиданно почувствовал, как я ненавижу его, этого потенциального убийцу моего маленького сына.
    *
    Однако мой успех был лишь началом дела, и мне следовало думать о моих дальнейших шагах, а не о каком-то мёртвом теле.
    Я достал из ящика пистолет и нож убитого морпеха, проверил готовность оружия для стрельбы и слегка приоткрыл дверь.
    Охранник нижнего этажа сидел на диване в салоне с лежащим рядом автоматом, и передо мной была, вроде бы, идеальная мишень. Но после первого выстрела, пусть и с глушителем, я сам стал бы мишенью для автомата второго охранника, стреляющего сверху вниз. Вдобавок он мог до нашей дуэли убить Люси и нашего малыша, да и сама дуэль была бы слишком неравной.
    То есть, я должен был первым убить того парня наверху, пока он сидел там у перил напротив верхних комнат спиной ко мне и я мог попасть в него снизу. Он был профессионал, и значит, у меня была всего секунда для моего выстрела снизу вверх, а потом мне предстояла схватка с нижним охранником.
    Я вспомнил тех двоих, стоящих часовыми во дворе, и подумал, что сейчас на одной чашке весов моего выбора была целая страна, а на другой был мой маленький Вик, ибо после убийства всей этой команды моя судьба была бы решена. Не могу сказать, делает ли мне это честь, но выбор я сделал без малейших колебаний.
    "Сколько врагов ты можешь убить ради него?" спросило моё бойцовское "я" моё "я" хирургическое.
    И последнее ответило латинской формулой рецептов: "Quantum satis" ("Сколько необходимо").
    По размышлении, я шагнул к трупу, расстегнул ремень его брюк и снял с ремня ножны, без которых нож был опасен и для меня тоже. Я прикрепил мой меч к поясу, и бесшумно послал первый патрон из магазина в ствол.
    Видимый охраник был в пяти-шести шагах от меня, поэтому я должен был стрелять до нашего столкновения и поразить цель с первого выстрела. К счастью, я уже восстановил быстроту моих рефлексов и охранник был моей весовой категории.
    "Quantum satis, - повторил я про себя. - Вперёд!"
    Пулей я вдруг выскочил из кабинета и выстрелил точно в середине моего рывка.
    Несмотря на скорость моего движения, метил я в голову и цель свою поразил. Но в следующий момент удар тяжёлого ботинка выбил пистолет из моей руки, а я врезался в грудь, покрытую бронежилетом, и столкнул парня с дивана.
    Мы оба вскочили на ноги одновременно, только ему удалось подхватить с пола свой автомат, в противоположность мне, потому что мой пистолет отлетел чересчур далеко.
    Я тут же бросился на него, чтобы предотвратить выстрел, но он внезапно отлетел назад, как будто отброшенный взрывом.
    Раньше, чем он грохнулся на пол, я уже был на нём с моим десантным ножом, выхваченным из ножен, и я вогнал нож прямо ему в лицо.
    Раскроив лицо между глаз и пробив мозг, нож стукнулся о кости его черепа, и его тело содрогнулось в предсмертной агонии.
    Тогда наконец я взглянул на балюстраду и увидел Люси с автоматом, выстрел которого я не услышал из-за глушителя.
    - Спасибо за помощь, - сказал я, ещё не веря в столь благополучный исход моей авантюры. - Нужно было целиться в голову.
    - Я знаю, - сказала она, в изумлении смотря на меня. - Я боялась промахнуться. Как прошла твоя идея с этим лезвием?
    - Идеально. Им я тоже не промахнулся, - ответил я. - Погоди, я возьму ключ для полковника.
    - Ты невероятно везучий, Вик, - проговорила она невнятно с коротким всхлипом. - Ты опять спас нас.
    - Не спеши плакать, дело ещё должно быть закончено, - мимоходом успокоил я её и отправился к трупу моего бывшего друга взять ключ.
    *
    Полковник приветствовал меня с его обычным хладнокровием.
    - Опиши вкратце, как ты сумел справиться с этим, - поинтересовался он, пока я отстёгивал его цепи и снимал наручники. - Это выше моего понимания.
    - Задача была трудной, но осуществимой, - начал я объяснение. - Я вспомнил, что я оставил Люси несколько моих метательных лезвий, и она нашла одно из них. Во время её визита с Виком к майору она принесла это лезвие в подгузниках и незаметно положила под кресло. Я, с моей стороны, убедил моего старого друга оказать мне услугу и убить меня в единоборстве вместо того, чтобы держать меня прикованным, как Прометей к скале, до моей неизбежной кончины. Так как его бойцовская техника была мне хорошо знакома, я поймал момент, когда я смог использовать спрятанное лезвие. Затем я взял его пистолет и застрелил одного из его людей, тогда как Люси помогла мне покончить с другим ножом моего бедного капитана Боба.
    - С таким везением, док, ты можешь играть в русскую рулетку, - прокомментировал полковник моё правдивое повествование. - Я надеюсь, ты взял и его сотовый.
    - Да, конечно.
    - Дай мне его, и давай решать проблему с остальными. Мне нужно немного времени на восстановление, поэтому устранить тех двух во дворе придётся тебе. Ты должен будешь стрелять в полумраке и в голову, так что ты можешь выбирать между пистолетом и автоматом.
    - Предпочитаю последний, он с прикладом, - выбрал я, будучи не очень уверенным в моей крепости после испытаний, перенесённых вместе с моим товарищем по несчастью. - Если я не ошибаюсь, в ванной есть маленькое окошко.
    - Да, оно выходит во двор позади дома, - добавила Люси полезные подробности.
    - Следовательно, задняя калитка видна оттуда?
    - Ты должен стрелять, когда ты услышишь шум какой-то машины перед центральными воротами, - проинструктировал меня полковник. - Оружие у тебя с глушителем, но первый может издать звук, который насторожит второго. Сначала, док, дай глазам привыкнуть к темноте и различить цель, а потом стреляй дважды в голову. Я в это время буду целиться во второго, но я пока не способен стрелять наверняка. Поэтому, когда ты закончишь с первым, иди к входной двери и мы решим, что ты будешь делать дальше.
    - Я понял, - сказал я. - Мне нужна темнота в ванной, так что я выключу свет в салоне. А теперь я иду доделывать мою работу.
    Действительно, сквозь маленькое оконце я еле смог найти в темноте тёмную фигуру в углу двух заборов, да и само окнце было расположено так высоко, что я был вынужден стать на ванну, прежде чем открыл его.
    Учитывая, что часовой, разумеется, реагировал на малейшие изменения вокруг, я открывал единственную висящую на петлях створку очень медленно, потому что стекло могло отражать тусклый свет снаружи, быстрое исчезновение которого привлекло бы внимание к окну.
    Смотря на мою мишень из внутреннего мрака, я ждал его возможного вглядывания в подозрительную черноту проёма в задней стене дома, но сидящий силуэт не шевелился, и я поднял автомат к моей квадратной бойнице, плотно прижимая короткий пластиковый приклад к плечу.
    "Quantum satis", подумал я, прислушиваясь к уличным звукам в царящей вокруг тишине, а затем я услышал отдалённое урчание мотора приближающейся машины.
    Как только становящееся всё громче урчание достигло ворот, я выпустил две пули в тёмные очертания головы одну за другой без интервала.
    Поскольку я уже видел, какой ударной силой обладает такая пуля, было неважно, где именно пули попадут в голову часового, ибо в любом случае, голова будет разнесена попаданием.
    Мои выстрелы были оба метки, а их приглушённые хлопки наложились на мягкий шмяк взорвавшегося черепа, и тень тёмного тела в углу изменилась, оставшись неподвижной, как прежде.
    Спустя несколько секунд я был уже в прихожей возле полковника.
    - Как Ваш клиент? - спросил я, смотря сквозь зеркальное стекло входной двери.
    - Не подаёт никаких признаков настороженности, - ответил полковник, который был приведён сюда нашими совместными усилиями и, тем не менее, отослал Люси назад присматривать за ребёнком. - Хотя бдительность его не ослабла.
    - Я не планирую захватить его врасплох, - пожал я плечами. - Я просто убью его. Какая позиция наилучшая для исполнения моего скромного желания?
    - Как ты видишь, он сидит справа от ворот, и там есть некоторое освещение с улицы. Естественно, все стёкла фасада отражают это свет, и отсюда стрелять ты можешь только прямо через дверь.
    - Это слишком шумно, - отверг я такой вариант.
    - Ты прав, и у тебя есть другая опция, если ты готов стрелять лёжа.
    - Откуда я могу стрелять так?
    - По-видимому, они выключили свет в гараже. Ты можешь выползти через боковую дверь и лежать в темноте возле машины, пока не прицелишься в него. Я имею в виду в голову.
    - Я помню, - сказал я, фиксируя в уме место второго часового. - Прикройте меня, пожалуйста, до тех пор.
    - Я тебя непременно прикрою, док, - пообещал полковник серьёзным тоном.
    На гаражной стоянке было абсолютно темно, ибо уличный фонарь хоть и портил отчасти ночную идиллию, но плиточная дорожка между стеной и машиной была в непроницаемой тени дома, и я выдвинулся из дверного проёма по-пластунски так, чтобы находиться внутри тени. Я прополз эти два метра очень медленно, опираясь локтями на дорожку и держа автомат на весу в руках. Кроме того, я начал двигаться, когда услышал мотор следующей машины, проезжающей мимо ворот, и моё появление прошло незамеченным.
    Теперь у меня не было укрытия, и я был без бронежилета, служа мишенью любому стрелку, который различил бы мою фигуру здесь. Но парень был уверен, что изнутри дома ничто ему не угрожает, и я мог неторопливо подготовить мой автомат для стрельбы. Предельное напряжение действия исключало какое-либо думание, и моё внимание было всецело сфокусировано на одной точке, а именно на силуэте головы, едва различаемом на чёрном фоне каменного забора.
    Без каких-либо эмоций я прицелился в центр мишени, ожидая звука мотора, не обязательного, но желательного. В сущности, наступило время возвращения местных жителей домой с работы, и вскоре новая машина проехала мимо ворот нашей виллы.
    Урчание мотора заглушило хлопки моих выстрелов и неслышный взрыв размозжённой головы, однако отрывистый всхрап убитого, отброшенного двумя автоматными пулями, прозвучал вполне отчётливо.
    Я поднялся и внезапно заметил лёгкую дрожь в коленях.
    - Смотри ты, какие мы нервные, - пробормотал я укоризненно.
    Понятно, это была реакция не столько на нервное напряжение, сколько на долгую физическую скованность, но, может быть, разгадка была и в том, что я никогда раньше не брал на себя ответственность за своего собственного сына, тем более в таком безумном замысле, где я был обязан одержать победу в каждом эпизоде, или же мой сынишка подвергся бы жесточайшим пыткам в его жутком умирании. Вот почему я блокировал все мои чувства конкретными задачами моих целенаправленных действий, с тем чтобы ни ненависть, ни ярость не могли отвлечь меня от холодной целесообразности моего поведения, от которого зависел исход этого дела жизни и смерти.
    Действуя, я был той же самой машиной для убийств, как были морпехи в реальном бою, но подсознательно я держал в уме то, что было подавлено сосредоточенной целеустремлённостью моей твёрдой воли, и сейчас, когда моя авантюра завершилась полной настоящей победой вопреки всему, я был переполнен сразу всеми моими разнообразными эмоциями.
    Я наконец ощущал и жгучую ненависть ко всем этим убийцам, убитым мною, и обессиливающее облегчение после предотвращения этой неотвратимой опасности, и удивительно было, пожалуй, что я весь не трясся в отходняке с такой гаммой чувств.
    Тем временем полковник уже поковылял к воротам удостовериться в неопровержимости смерти охранника.
    Удовлетворённый, он пошёл через двор к задней калитке, и я тоже направился к моей первой мишени вдоль стены.
    Таким образом, мы сошлись позади дома у полусидящего тёмного тела, привалившегося к забору.
    - Очень хорошо, док, - одобрил полковник мою меткость. - Позже мы отделаемся от них, но пока у нас есть более насущные проблемы.
    - Будем надеяться, Ваше висение на дыбе не слишком ощутимо сказалось на Вашей физической кондиции, - оценил я степень его устойчивости, следуя за ним, идущим к боковой двери, из которой я выполз пять минут назад как заправский армейский снайпер.
    Услышав наше возвращение домой, Люси немедленно вышла из детской комнаты, правда, без Вика, принимая во внимание зрелище двух мёртвых тел в салоне и на балюстраде, один с кровавой дырой на лице, другой с большим ножом, торчащим у него между глаз.
    - Порядок? - спросила она, понимая, что мы сделали нашу работу успешно.
    - Скоро мы уберём тела, - сказал ей полковник, проходя мимо трупа в кабинет.
    - Всё будет хорошо, - добавил я, ободряюще улыбаясь ей. - Он знает, что делать.
    За сим я поспешил за полковником.
   
    ГЛАВА 15
   
    В кабинете полковник удостоил мёртвое тело морпеха небрежным взглядом и приступил к осмотру его личных вещей, унаследованных нами как победителями. Помимо наших сотовых и документов, он вернул свой керамический пистолет и нашёл под письменным столом маленький кожаный ящик с наплечным ремнём.
    - Смотри, док, - показал мне полковник ящик. - Это портативная лаборатория для фабрикации любых видов официальных бумаг. Если тебе нужен новый паспорт, у тебя нет с ним никаких проблем с такой волшебной шкатулкой под рукой.
    - Эта штука может быть полезна в будущем, но я куда более озабочен настоящим временем.
    - Мы действительно в трудном положении сейчас, - согласился полковник, обследуя нижний ящик стола. - Тот, кто принимает этого туза, должен как-то сообщить командиру группы о его прибытии и быть уверенным в готовности позиции здесь. Так как сотовый Люси прослушивается, он будет выключён, так же как твой. Давай подумаем, что у нас есть в телефоне твоего приятеля.
    Полковник уселся в офисное кресло за стол с сотовым Боба.
    - В его списке только четыре цифры и один месседж с буквой "Х", - сказал он, взирая на светящийся дисплей. - Легко понять, что цифры это его прямая связь с его людьми. Я забрал их мобильники у часовых, и мы можем проверить, как это работает.
    Он нажал одну из цифр, и мы услышали слабую вибрацию в его боковом кармане.
    - Ладно, это просто, - заключил полковник, уставившись на дисплей. - Однако его "Х" предполагает набор какого-то номера во избежание чьего-либо узнавания его в случае потери телефона. То есть, когда местный координатор посылает свой месседж, ты должен послать ему твой месседж в ответ, и твой ответ подтверждает твою идентичность, ввиду того, что без знания номера ты не способен связаться с отправителем.
    - Короче, мы обязаны отвечать, и у нас нет номера, - суммировал я нетерпеливо. - Такие объяснения излишни даже для моей тупости.
    - Я не объясняю, док, - продолжал полковник изучать дисплей. - Я думаю. Новый месседж может быть послан в любой момент, и мы не должны быть безответны, иначе все твои подвиги окажутся ни к чему.
    - Возможно, я знаю номер, - допустил я. - Мне пришло в голову, что координатор это не кто иной, как Джон, с которым я иногда могу поддерживать связь.
    - Диктуй номер, - потребовал полковник.
    Я продиктовал номер по памяти, и он кивнул:
    - Будем надеяться, мы угадали правильно. Вскоре это выяснится, но нам бы лучше паковать наши вещи, потому что если мы ошиблись, всё пойдёт прахом и нам придётся бежать не медля ни минуты.
    - Тогда нам прежде всего нужно перекусить, - напомнил я. - Я что-то проголодался.
    - Тут ты прав, док, - одобрил полковник мою практичность, поднимаясь из-за стола. - Кто его знает, как дело повернётся.
    Я не спросил полковника, почему мы не можем бежать прямо сейчас, понимая, что пять убитых членов спецгруппы оставались всё тем же кольцом гигантской змеи даже после их смерти. Хотя круг был слегка расширен, он мог бы тотчас сузиться, если бы координатор заподозрил что-то сомнительное с ситуацией в захваченном доме. К тому же, было недопустимо бросать здесь неубранные мёртвые тела и навлекать этим полицейское расследование. Пока что у нас было некоторое преимущество, однако вне внутреннего круга угрожающе простиралось пространство неизвестности, и нам бы не следовало рисковать бросаться опрометчиво в эту непредсказуемую неизвестность, разве только в крайнем случае.
    Итак, мы съели то, что мы нашли в холодильнике, и полковник не преминул опрокинуть стаканчик виски, который, судя по наружным признакам, оказал благотворное действие на него.
    - Быть может, она бы тоже выпила? - проявил я заботу о хозяйке дома.
    - Нет, ей нельзя расслабляться, - отверг полковник моё мягкосердечие. - Ей предстоит делать много вещей этим вечером, и быть готовой сразу же уезжать, если нужно. Мы должны пойти к ней и унести тот труп, чтобы не пугать ребёнка. Не волнуйся, док, я уже в норме после пополнения энергетических запасов.
    Надо сказать, полковник действительно вполне оправился, и алкоголь влил в него силы не только духовно, но и физически.
    Мы снесли труп с балюстрады вниз, в короткий боковой коридор, ведущий к гаражу, и положили второе тело на него как шпалу. Поскольку капитан Боб не попадал в поле зрения ребёнка, мы решили не загромождать узкий проход его тушей, пока не определится, должны ли мы будем срочно смываться, или же будем устранять эти пять мёртвых тел и убирать в доме за нами.
    Таким образом, Люси получила свободу действий в кормлении и купании Вика, который к этому времени устал от игры в кроватке и его манеже и не обращал внимания на светло-коричневые панели, забрызганные кровью, между дверьми его комнаты и родительской спальни. Правда, его мать держала его на руках, а его отец вместе с дядей Виктором улыбался ему снизу, пока он спускался в кухню, так что он снова смотрел на мир оптимистично, без тех страшных дядек, исчезнувших из его счастливой жизни.
    - Могу я попросить тебя вытереть пол и стены там? - указал полковник на балюстраду над нами. - Позже она вымоет остальное.
    - Для моего кореша Вика я снизойду даже до половой тряпки, - не возражал я. - Она в ванной, по-моему.
    Моя уборка заняла только несколько минут, потому что кровь разбрызгалась по дереву и я легко вытер её моей мокрой тряпкой.
    Учитывая, что голова парня с ножом в лице упала вне ковра, в салоне осталась лишь маленькая красная лужица на плиточном поле, но вот в кабинете Люси предстояло потрудиться.
    *
    Так как после укладывания её сокровища в кровать полковник поручил Люси вытирать кровь, пролитую мной, она приступила к мытью сгустков крови в салоне, тогда как мы с полковником вынесли тело незадачливого майора к его двум коллегам в коридор, где это добавление придало сваленным телам совершенное сходство со штабелем деревянных шпал.
    - Нам нужно пять мешков или сумок для упаковки тел, - сказал полковник Люси, заканчивающей её мокрую приборку. - Желательно клеёнчатых. Если никаких неприятностей не случится, ночью мы вынесем этот мусор.
    - Я поищу в кладовке, - пообещала Люси, работая.
    - Посмотри также нейлоновый канат. И скажи мне главное - есть тут у вас какая-нибудь надувная лодка?
    - Да, там в сарае есть резиновая с насосом, - ответила Люси, с удивлением поднимая глаза. - Правда, довольно старая.
    - Тогда ты можешь считать её умершей естественной смертью. Кстати, я посоветовал бы тебе взять ведро для следующей работы.
    - Всё, - известила нас Люси с мокрой тряпкой в руках. - Можете устраиваться в креслах.
    - Щепетильность - украшение каждой приличной домохозяйки, не так ли, док? - между прочим похвастался полковник своего подругой жизни.
    - Мой идеал - операционная сестра, - отпустил я шутку в ответ.
    И как раз когда мы собрались сесть, сотовый телефон, который полковник положил на кофейный столик, зажужжал и его дисплей осветился.
    Через секунду телефон был в руках полковника, и месседж, появившийся на дисплее был, скорее, проверкой связи: "Окей?"
    Полковник быстро нажал нужные кнопки и послал одно слово "Да" на номер моего опекуна Джона.
    В напряжённом молчании мы ждали примерно четверть минуты.
    Затем дисплей ответил новым месседжем, состоящим из ряда цифр, двух букв и слова "Ждите".
    - Твою мать, - выдохнул полковник с прежним наружным бесстрастием. - Ты попал в точку.
    - Чистое везение, - выдохнул наконец и я. - Что эти знаки значат?
    - Поскольку твой приятель заранее ввёл меня в курс дела, эту головоломку мы можем расшифровать, - усмехнулся полковник первый раз с тех пор, как его Мазда подъехала к воротам виллы ранним утром, и я не назвал бы его усмешку располагающей улыбкой.
    - Это номер рейса и время его прилёта, - начал полковник своё рассуждение с той же усмешкой свирепого предвкушения, от которой кровь стыла в жилах. - Буквы это название аэропорта, и я думаю, он свяжется с нами по пути оттуда со своим выдающимся визитёром. Давай найдём рейс для отслеживания, но я уверен, что он уже вылетел.
    Отыскивая рейс по его собственному сотовому, полковник не прерывал изложение программы наших действий на ночные часы, очень плотной, как и следовало ожидать.
    - Сперва нам нужно убрать тела и похоронить их в море, - перечислял полковник наши задачи, обследуя Интернет. - Затем нам следует очистить двор и быть в аэропорту к прилёту рейса. Там мы должны опознать твоего здешнего знакомого и ехать за его машиной.
    - И что мы будем делать потом?
    - Поживём - увидим, - ответил полковник уклончиво, и я понял, что ни Джон, ни его гость не засвидетельствуют своё почтение Люси.
    - Итак, рейс прибывает в три с небольшим, - закрыл полковник свой сотовый. - Кстати, док, не знаешь ли ты какого-нибудь укромного местечка на берегу?
    - Я каждый день делаю там зарядку. Не то чтоб совсем пустыня, но место довольно безлюдное.
    - Дорогая, - остановил полковник Люси, выходящую из ванной с пластиковым ведром, - ты уберёшь позже. Сейчас мы должны в срочном порядке добыть мешки, верёвку и плавательное средство.
    - Из этого следует, что всё прошло как надо? - спросила Люси.
    - Ещё не всё, но мы улучшаем ситуацию. Так что обеспечь нас всем необходимым.
    Когда Люси заметила, что полковник в приподнятом настроении, она сразу успокоилась. По всей вероятности, такое настроение её мужчины означало его способность разобраться со всем и со всеми на свой лад с применением самых крутых мер для этого.
    Что до полковника, с тех пор, как он обрёл реальные возможности достать виновника своих невзгод в последние месяцы, он узрел вдохновляющий кровавый свет впереди и всей душой стремился воздать сторицей этому виновнику за потери, понесённые им.
    Одним словом, я был оставлен как бебиситтер супружеской парой, вновь воссоединившейся в изыскании и доставке вышеописанного снаряжения для устранения побеждённой команды, и получил короткую передышку в уединении.
    Я ощущал себя неким античным Титаном, который в отчаянной попытке порвал цепи, сковывающие его, и вместо порванных цепей обнаружил у своих ног шевелящихся змей. Я понимал, что все наши незваные гости обречены бесследно исчезнуть на первой стадии нашего выскальзывания из западни и что на второй стадии мы будем должны ликвидировать Джона и прибывшего сюда сановника, но я не мог даже вообразить, как представить их смерть чистой случайностью. Иначе мы бы остались внутри всё того же невидимого кольца, которое могло сузиться снова и задушить нас в конце концов. Между тем мой сынишка спал сейчас в своей комнате, и его два отца дважды спасли его сегодня не для того, чтобы испортить их достижения какой-то оплошностью на финальной стадии их совместной борьбы за выживание.
    Полковник вернулся с охапкой больших мешков и мотком оранжевого каната для альпинистских спусков в горах.
    - До упаковки, док, признайся мне честно, - сказал он мне, пропуская Люси в кабинет возобновить мытьё пола. - Есть у тебя ещё силы плыть в море? Мы, конечно, используем резиновую лодку, но она слишком мала для осенних волн, и она будет перегружена. То есть, тебе придётся быть в холодной воде минут сорок, если ты берёшь это на себя.
    - Пожалуйста, объясните мою задачу, в таком случае, - вежливо предложил я.
    Полковник терпеть не мог просить кого-либо о чём-либо, и было ясно, что он не хочет расходовать свои силы на второстепенное преодоление, ввиду известной усталости после событий в последние, минимум, тридцать шесть часов его бессонницы. Миссия, предстоящая ему, была главной в нашем сценарии самозащиты, тогда как моё состояние больше не было решающим фактором, и я мог позволить себе транжирить мою энергию не скупясь.
    - Мы положим их в эти мешки с их автоматами, прикреплёнными к ногам, и добавим туда камней на берегу. Затем мы свяжем мешки по два и перекинем верёвку через лодку, так чтобы тела плыли стоя рядом с ней у бортов, пока ты гребёшь подальше в море. В море ты разрезаешь верёвки, и они уходят на дно. Если твоя лодка ещё на плаву, ты гребёшь обратно к берегу. Если она тонет, ты можешь распороть её и плыть своим ходом.
    - Вы набросали очень многообещающую перспективу на остаток моей жизни. Однако без шерстяного купального костюма я околею от холода, - предупредил я. - Может быть, в доме есть тёплая одежда, штаны и рубашка, в частности?
    - Я слышала, что ты сказал, - раздался голос Люси из кабинета. - Начинайте ваши приготовления, а я постараюсь найти что-нибудь подходящее.
    - Приказ отдан, док, - заметил полковник, играя с сотовым нашей коммуникации. - Давай выполнять приказ.
    *
    Укладывание трупов в мешки было достаточно нудным делом, тем более что полковник был должен привязывать автомат к лодыжкам каждого и затягивать ремень, прежде чем натягивать мешковинный саван на тело, и я избавлю впечатлительные натуры от отталкивающих подробностей нашей грязной работы, которая была закончена только когда все мешки были отнесны в темноте к машине. Три тела были размещены на заднем сидении, два поместились в багажнике.
    Затем полковник пошёл в сарай за надувной лодкой, а я зашёл в дом, где в салоне Люси приготовила для меня ворох одежды и большой китайский термос, стоящий на кофейном столике.
    - Смотри, Вик, - сказала она, поднимаясь с дивана. - Тут толстые лыжные штаны для тебя, на мне мешковатые, и самая большая моя фланелевая рубаха. Я думаю, она подойдёт. К тому же, ты должен взять две пары шерстяных носков, горячий кофе и бутылку спирта.
    - Не преувеличивай мои возможности - я не осилю даже стакан.
    - Спирт нужен растирать тебя для согревания после плавания, - не сумела Люси улыбнуться. - И ты также должен взять этот плед.
    - Ты мне всегда делаешь предложения, от которых я не могу отказаться, - вновь пошутил я, беря всю одежду, плед, термос и бутылку с дивана, кресла, ковра и кофейного столика.
    - Я бы хотела сделать ещё одно после, но для этого ты должен вернуться целым и здоровым.
    - Обещаю ради тебя преодолеть ревущую бурю и бушующую пучину, хотя в данный момент там только слабый дождик для настоящей борьбы.
    - Вот и славно. Я как раз собираюсь отмыть пятна на заборах.
    - Ты хочешь оставить Вика одного?
    - Когда он спит, его даже из пушки не разбудишь, - заверила Люси.
    - Как я ему завидую! - воскликнул я, идя через боковой коридор к гаражной стоянке.
    Климат я моей похвальбой сглазил, и к концу нашей поездки на берег моря дождь стал сильней, однако плохая погода благоприятствовала переносу наших подозрительных мешков без каких-либо дополнительных смертоубийств, что могло бы случиться, поскольку перед отправлением полковник положил свой керамический пистолет за руль на приборную доску, и будучи вооружённым, выглядел он очень зловеще, никак не суля учтивости полицейскому, который бы, на свою беду, остановил наш катафалк.
    Так как порывы промозглого дождливого ветра были достаточно холодны, местные гуляки благоразумно предпочитали проводить вечернее время в различных барах, кафе и ресторанах и не слоняться по таким мрачным продуваемым пустырям, как дикий пляж, где мы разгружали наши мешки.
    - Ладно, док, надевай свой плавательный костюм, пока я приготовлю лодку, - распределил полковник обязанности, складывая полиэтиленовую скатерть, что лежала на сидении под мешками. - Залезай в машину и переодевайся, покуда я не закончу. С этим делом я могу справиться без тебя.
    Что он имел в виду, я мог наблюдать сквозь тонированные стёкла в течение примерно двадцати минут, потому что он действовал крайне энергично.
    Разместив четыре мешка по два голова к голове на расстоянии двух метров и один как перпендикуляр к этим лепесткам, он запихнул по несколько увесистых камней в горловину каждого из мешков и затянул трос на их горловинах. Затем он расстелил плоский резиновый блин лодки на гальке между мешками и протянул концы троса сквозь четыре боковых кольца на бортах, связывая концы по два над резиновой плоскостью, а кормовой трос был привязан им к заднему поперечному буксирному канату.
    Так все мешки были связаны вместе, и когда полковник начал надувать этот резиновый ялик, я оценил его предусмотрительность, ибо ветер чуть было не унёс слегка раздувшуюся лодку и только растяжки на ней удержали её на месте.
    После накачивания ножным насосом моего утлого плотика полковник направился к машине и открыл правую переднюю дверь.
    - В сущности, она снабдила тебя самыми необходимыми вещами, - отметил он при виде термоса и бутылки, стоящих на пассажирском сиденье. - Со своей стороны, я могу гарантировать тепло в машине после твоей гребли. И вот возьми в дополнение.
    Открыв бардачок, он вынул оттуда чёрную вязаную балаклаву бойца спецназа.
    - Спасибо, - сказал я, натягивая недостающий головной убор на голову. - Теперь моя причёска не пострадает.
    Через минуту полковник уже сталкивал переднюю пару мешков в воду, тогда как я толкал саму лодку вперёд в накатывающие пенные волны прибоя, расплёскивающегося по галечному пляжу.
    Потом я ступил в это резиновое корыто и уселся в холодную морскую воду к коротким пластиковым вёслам, выгребая в море, дабы лодка не была выброшена на берег, а полковник посылал остальные мешки моего балласта вслед за погрузившимися так, чтобы я мог направлять моё судёнышко прочь из прибоя.
    Последние слова, которые я слышал, были: "Не дольше получаса!", и десантный нож, висевший в ножнах на моём бедре, был предназначен для разрезания каната по истечении этих тридцати минут.
    Как только я очутился один среди вздымающихся валов, исхлёстываемых проливным дождём, я возненавидел полковника всеми фибрами моей души. Для противостояния ярости стихий я сам должен был быть разъярён, и полковник был наиболее подходящий объект для ненависти, посколько при простой мысли о мошенническом вовлечении меня в чью-то охоту за ним из-за его профессионального просчёта я снова и снова приходил в бешенство, огненно полыхающее от унизительных воспоминаний о моей беспомощности в цепях перед лицом опасности моему сыну и возлюбленной. Всякий раз как я воображал, что эти головорезы могли сделать с ними, если бы не моё невероятное везение, частота гребков моих вёсел делалась столь неистовой, что моя скорлупка не переворачивалась только потому, что была полузатоплена, вследствие чего я чередовал греблю с вычёрпыванием воды из лодки.
    Хотя мешки балласта придавали определённую устойчивость моей легковесной спасательной шлюпке для пляжных развлечений, такой груз утопил бы её, будь она переполнена, и я продолжал выплёскивать воду, падающую с тёмных небес и заплёскивающуюся через резиновые борта.
    Несмотря на такую бешеную активность, моя закоченевшая задница, погружённая в холодную воду внутри лодки, стала неметь, и я вспоминал, объятый ужасом настоящего мужчины, какими тяжёлыми урологическими последствиями эта гипотермия может быть чревата.
    - Всё, приплыли, - обронил я, пыхтя, в рёве уже, пожалуй, штормового моря и вытащил мой нож из ножен.
    Я разрезал канат в кильватере первым для сохранения баланса, и затем я разрезал последовательно кормовой и носовой гордиевы узлы связок.
    Освобождённый от ноши, мой надутый кораблик подпрыгнул как пробка, вылетающая из горлышка, и заплясал на беснующихся волнах.
    Наконец-то я мог позаботиться о своём здоровье.
    Правда, на сей раз все реанимационные меры сводились к растиранию бедёр и хлопанию по ягодицам, но, тем не менее, теперь я был распростёрт на овальном резиновом валике, свободно двигая вытянутыми занемевшими ногами, и такая свобода была своего рода счастьем, в сравнение с сидением скрючившись, с согнутыми коленями и пятками упирающимися в корму, в ледяной сидячей ване, хотя мокрая шерсть моего странного наряда не была намного теплей на пронизывающем ветру, осыпающем меня порывистым градом полощущего дождя.
    Трясясь от холода, я честил почём зря полковника, выкрикивая бессвязную нецензурщину в оглушительный рёв, вой и грохот ветра и волн, соединённых с ливнем, и в то же время я пытался разглядеть далёкий берег, находясь фактически в открытом море.
    Смутное зарево над городом указывало направление моей гребли к берегу, и следующие пятнадцать минут я потратит на приближение как таковое, после чего я опять обернулся к едва различимой береговой линии.
    Судя по веренице огней набережной вдоль общественных пляжей, моя лодка была унесена влево, и чёрная полоса пустынного дикого пляжа протянулась от этой вереницы на километр или два.
    Я как раз открыл рот, чтобы обложить проклинаемого полковника новой порцией матюков, когда я заметил свет, который вспыхнул в темноте длинной полосы.
    Это был несомненно сигнальный огонь, ибо он продолжал вспыхивать с интервалом в полминуты, и я немедленно направил мой одинокий чёлн на эти сигналы, временами поворачивая голову при гребле, чтобы держать правильный курс.
    Вскоре я разглядел два ярких огня вместо одного и понял, что полковник использовал фары своей машины как сигнальные фонари для меня.
    - Сукин сын ничего не забывает, - проворчал я, гребя изо всех сил, в то время как мои зубы стучали и моё тело неудержимо тряслось. - Он уже третий раз в долгу передо мной за этот морской вояж...
    В довершение всего, один из буйных бурунов прибоя вдруг подбросил мою лодчонку и опрокинул её, так что я вывалился в воду и поневоле нырнул, после чего я пустился бегом на четвереньках под накатывающим во тьме валом к покрытой галькой земле, которой набегающие волны не могли достичь.
    Полковник возник из дождливого мрака почти сразу.
    - Я поймаю лодку, - крикнул он в диком шуме вокруг. - Сбрось свои тряпки и лезь в машину. Там всё, что тебе нужно.
    И действительно, в освещённом тёплом салоне я немедленно завернулся, голый и мокрый, в плед и облапил большой термос, будучи ещё не способен открыть его.
    Через некоторое время, трясясь как прежде, я отставил термос в сторону и исхитрился открутить негнущимися пальцами крышку бутылки со спиртом.
    После растирки спиртом моих коленей и ступней я был в состоянии пользоваться руками, и массируя мой тазовый пояс, поясницу и мои бедные задубевшие ягодицы, более-менее восстановил их относительную чувствительность.
    Теперь я был достаточно силён, чтобы вытащить пробку, поэтому я припал губами к открытому термосу и принялся жадно глотать горячий кофе, пока не выдул около литра.
    Пополнив мою истощившуюся энергию, я несколько оправился от морских купаний, но из моей одежды я натянул только сухие плавки, поскольку у меня не было никакого желания менять тепло воздуха в машине на сырость моих брюк и я решил так согревать моё замёрзшее тело до горячего душа дома.
    Между тем полковник запихнул в багажник уже сложенную резиновую лодку с вёслами и мою мокрую экипировку, а пару минут спустя он открыл заднюю дверь и бухнул на заднее сидение рядом со мной булыжник величиной с мою голову.
    - Это что, сувенир? - спросил я саркастически.
    - Да, это мой подарок, - как всегда, не посвятил меня полковник в свои планы на будущее. - Как насчёт глотка кофе?
    - Действительно, как-то свежо сегодня, - отпустил я ехидную реплику. - Я тоже заметил.
    - Я ценю твою стойкость, док, - сказал полковник, захлопывая заднюю дверь и открывая переднюю. - Однако у нас впереди очень трудная задача, и мы не вправе напортачить с её выполнением.
    Говоря это, полковник устроился за рулём, закрыл дверь и поднял полупустой термос.
    - Пью за твоё здоровье, док!
    - Я тронут, - ответил я, забирая термос назад. - Надеюсь, у нас есть время высушить нашу одежду.
    - Конечно, есть, - задобрил меня полковник, выключая свет в салоне и включая мотор. - До сих пор мы укладываемся в график.
    *
    Если я был согрет долгожданным горячим душем, полковник нейтрализовал капризность осенней погоды всё тем же скотчем, который он потягивал в кресле напротив плоского телевизионного экрана. К этому времени он облачился в махровый халат Люси, а наша мокрая одежда сохла на двух больших радиаторах, нагревающих воздух в салоне.
    Он бы, понятно, тоже был не прочь принять хорошую горячую вану, но он был привязан к сотовому, соединяющему нас с Джоном, и к тому же, он смотрел местные каналы, показывающие место происшествия с последствиями криминальной разборки или, скорей, сведения счётов. Предположительно, какая-то соперничающая банда захватила этих бандитов врасплох и устроила такую кровавую бойню в доме их главаря.
    Таким образом, все предположения подтверждали догадку полковника о наружных камерах, отключённых на время похищения.
    - Пока что мы не оставляем следов, - информировал полковник Люси, сидящую на диване.
    - Бог любит морскую пехоту, - хмыкнул я, плюхаясь во второе кресло завёрнутый в банное полотенце Люси.
    - Мы скоро отправимся решать последнюю проблему, - продолжил полковник успокаивать Люси, выглядевшую поблёкшей и измождённой после долгого нервного напряжения. - Тот, кто в курсе нашего дела, будет встречать в аэропорту того, кто прилетит для встречи с нами. После встречи последняя связь с этим преступлением будет оборвана.
    - Ты намерен опять рисковать его жизнью? - устало спросила Люси полковника.
    - Это зависит, - внимательно посмотрел на неё полковник. - На этот раз я играю первую скрипку.
    - Не принимай это близко к сердцу, - весело посоветовал я ей. - Я тут уже настолько втянулся в риск, что без него даже скучаю.
    - Как видишь, док никогда не теряет присутствия духа, - заметил полковник. - На отдых, док, мы не можем выделить больше, чем полчаса, так что нам следует готовиться к отъезду.
    - Тогда я пойду перекушу, - сказал я, неохотно покидая мягкое кресло.
   
   
    ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
   
    ГЛАВА 16
   
    Я пропускаю наши приготовления к предстоящей вылазке и нашу поездку через ночной город, потому что в этот сорокаминутный промежуток ничего существенного не произошло, разве что мы чувствовали себя значительно лучше в наших сухих одеждах, после того как я наелся досыта, а полковник восстановил своё душевное равновесие с помощью изрядной дозы скотча. За неимением событий, мы в полной мере наслаждались нашей временной передышкой, не растрачивая её на досужую болтовню, и эта идиллическая бессобытийность освобождает меня от необходимости описывать промежуточную стадию нашего плана.
    Однако выезжая из города, полковник свернул с главной трассы, ведущей в аэропорт, что показалось мне несколько странным.
    - Там что, объездная дорога? - спросил я возвращаясь к актуальной теме нашего специфического гостеприимства.
    - Да, там шоссе вдоль гор, - ответил полковник, консультируясь с навигатором своего сотового, лежащего перед ним на приборной доске. - Она идёт на достаточной высоте и имеет довольно много крутых поворотов, если карта не врёт.
    - Почему Вы уверены, что они выберут именно эту дорогу?
    - Согласно карте, полицейский контрольный пост есть только на нижнем шоссе. Хотя местные копы не останавливают машины без причины, всё же вероятность быть остановленным существует. Между тем никто в городе не должен лицезереть его рожу. Я имею в виду визитёра. Так как твой Джон, разумеется, это знает, он выберет дорогу, которая чуть длиннее, но безопасней.
    - И затем Ваши соратники вырезали бы всех лицезревших, кроме себя, не так ли?
    - Само собой, док. Но теперь мы тоже играем в их игру, благодаря тебе.
    - Поскольку игра сопряжена с риском, мне доставит удовольствие поучаствовать с Вами в очередном приключении ещё раз.
    - Рад это слышать, док. Без тебя мне бы не удалось подложить им свинью. Подожди немного, и я объясню, что мы будем делать на местности.
    Тем временем наша Мазда ехала уже по верхней дороге, двухполосной, но однорядной, хотя движение по ней сейчас сводилось к отдельным машинам, ползущим с включёнными фарами в темноте сквозь дождь, да и эти машины появлялись лишь изредка поодиночке.
    - Местность и вправду забытая Богом и пригодная для злодейств, - недооценил я местный уровень цивилизации.
    - Однако дорожные знаки обновлены, - внёс полковник поправку в моё категорическое суждение.
    Действительно, знаки на обочинах флуоресцировали в свете наших фар, и асфальтовое дорожное покрытие было слишком гладким для коммунальной запущенности.
    Наше неторопливое продвижение с огибанием скалистых склонов там, где они выступали в изгибы дороги, круто обрывающиеся здесь вниз, длилось около получаса, когда полковник вдруг начал разворачивать машину.
    - Почему мы возвращаемся? - осведомился я.
    - Я нашёл наилучшее место для автомобильной аварии, и мы должны осмотреть его, - объяснил полковник.
    - Ага, теперь я просёк, что Вы задумали. Их машину занесёт на опасном повороте, и она свалится с кручи.
    - Да, док, именно так они попадут в аварию, потому что это крушение должно объясняться естественными причинами.
    У одного из знаков ограничения скорости полковник взглянул на свои часы, а когда мы обогнули поворот, он взглянул снова и вторично развернул машину крутым "полицейским" разворотом.
    - Они будут здесь рано утром, док, и ты их увидишь. Ты будешь в засаде на склоне и на связи со мной. Поскольку твой сотовый, вероятно, прослушивается, ты дашь мне два звуковых сигнала: первый - когда они покажутся, второй - как только их машина поравняется с тем дорожным знаком. Твой Джон замедлит ход перед изгибом дороги, и с этого момента мы знаем их скорость. Следовательно, я могу рассчитать, сколько секунд у меня есть для сближения.
    - Спасибо за вразумительное разъяснение, - обронил я не без подтырки.
    - Не за что, - бросил полковник снисходительно, увеличивая скорость своей Мазды.
    *
    На площади перед аэропортом наша машина была припаркована на некотором расстоянии от стеклянной стены двух больших раздвижных дверей, и я подумал, что будет не так-то просто разглядеть Джона издали в отдельных группках пассажиров, скапливающихся и рассеивающихся у входа в призрачном голубом свете, но полковник открыл свой бардачок и извлёк из его полости бинокль.
    - Джон, вероятней всего, приедет ближе к прибытию. Отсюда мы можем держать в поле зрения всю автостоянку и заметить его. Мы должны знать также, какая машина его, и ехать впереди него, иначе наше преследование вызовет его подозрение. Давай наблюдать, док, и скажи мне, когда он появится. Занятие это довольно скучное, но такова уж работа диверсанта.
    - С Вами, полковник, я стану мастером на все руки, - вздохнул я. - Мне только осталось взорвать самолёт.
    - Взрывать куда легче, чем то, что ты сделал, док, - отметил полковник мои заслуги с объективностью, не лишённой насмешки. - В моей жизни всего дважды случалось, чтобы я попадал в безнадёжную ситуацию, и ты выручал меня оба раза. Я думаю, никто другой не способен на это.
    - Это потому, что я всегда ищу нестандартные решения, - отшутился я, ибо мой приход на помощь никоим образом не был актом чистой гуманности, и сам полковник никак не был человеком, которого я бы горел желанием выручать.
    - Не напрашвайся на комплименты, док, - оспорил мой должник моё самоуничижение.
    Поскольку мы подъехали к аэропотру задолго до прибытия рейса, нам пришлось дожидаться нашего координатора около часа, но потом его долговязая длинноногая фигура всё же возникла у его Тойоты на краю парковки, и бинокль подтвердил его личность.
    - Вот он идёт, - передал я бинокль полковнику.
    - Окей, док, я его вижу, - проследил полковник за Джоном своими мощными линзами. - Когда самолёт начнёт заходить на посадку, у меня будет время пойти и взглянуть на его авто. Если наша персона на борту, Джон пошлёт сообщение после их встречи.
    - Кстати, он может убыть тем же рейсом, - добавил полковник, смотря на дисплей своего главного сотового. - За два часа он как раз посетит пленных и вернётся в аэропорт. Вот почему они хотели расколоть меня максимум за полчаса, и это были бы страшные тридцать минут, док.
    И опять его узкие сухие губы слегка изогнулись в жестокой кривой усмешке, в той же зловеще-жуткой усмешке лютости, уже видящей возможности полного своего удовлетворения.
    Нет, полковник не был садистом, но он был хищным зверем, и у меня было такое чувство, как будто тигр-людоед вдруг оскалил клыки рядом со мной, приглушённо рыча в предвкушении яростного растерзывания своей агонизирующей жертвы. Впечатление было сильное, но тяжёлое.
    Тут я, однако, подумал, каково было бы моё отношение к палачам моего маленького сына, и я не мог не признать, что я, пожалуй, разделяю его лютость, даже при том что я уже убил их всех.
    Вскоре после этого полковник сходил увидеть вблизи машину-мишень и заметил, забираясь обратно в нашу Мазду:
    - Чуток взрывчатки в мотор было бы, бесспорно, наилучшим путём убрать их, док. Но мы не должны нарушать законы природы, согласно которым камни иной раз скатываются вниз по склону.
    - Теперь я, кажется, постигаю всю тонкость Вашей задумки, - сказал я на это.
    - В любом случае, тебе не стоит спешить к месту аварии, если только всё не пойдёт наперекосяк. Если мой фокус не удастся, вполне вероятна перестрелка.
    - Я буду действовать как всегда осторожно, - пообещал я. - Но я тоже пострадавшая сторона, и я не упущу возможность отплатить за моральный ущерб.
    - Ладно, док, действуй по обстоятельствам, - милостиво позволил мне полковник.
    В его жесткой холодной собранности ощущалось что-то, относящееся к его брезгливо-презрительному отвращению к высокопоставленному предателю, которого ему не терпелось растоптать как мерзкую гадину, и праведность его скрытого презрения как бы высветила мне ненароком самую суть его личности.
    Как у всякого настоящего правильного офицера, у полковника был свой кодекс чести, или бы он не мог убивать по приказу, и последним рубежом его службы была всегда его верность своей стране, какой бы она ни была. Теряя страну как свой последний и высший смысл жизни, он терял единственное оправдание своей кровавой службы, ради которой он был способен на что угодно; поэтому чьё-то выбивание этой почвы у него из-под ног он расценивал как попытку разрушить всё значение его пожизненной героической самоотверженности.
    И по чистому совпадению, он столкнулся с предательством именно там, где он рассчитывал быть на твёрдой почве; более того, это была торжествующая госизмена, дёргающая за ниточки правительственных структур и обладающая властью сделать его изгоем, преследуемым его собственными сослуживцами. Я мог с трудом представить степень ненависти, которую полковник питал к этому всемогущему негодяю, прибывающему сюда предотвратить опасность и ничего не подозревающему, тогда как его заклятый враг ждал с нетерпением и с уже заготовленной ловушкой их встречи.
    Что я знал наверняка, это то, что полковник убьёт своего преследователя, невзирая на средства к достижению цели, ибо для него этот представитель коррумпированной олигархической элиты воплощал ненавистный дух продажности и измены, и его чувство справедливости было столь вызывающе-нагло оскорблено самой ситуацией полного господства безнаказанной подлости, что он никогда бы не смирился с таким унижением.
    Полковник, конечно, был жестоким монстром, но, видимо, крах всех краегольных камней души даже и монстра мог задеть за живое.
    *
    Сотовый, лежащий за рулём на приборной доске, внезапно завибрировал и "Окей?" снова появилось на его осветившемся дисплее.
    Ответ бы всё тот же "Да", и следующий месседж гласил: "Будьте готовы!"
    - Поехали, док, - сказал полковник, включая мотор. - Мы можем наблюдать за ними издалека и подождать немного, пока они выберут дорогу. И мы должны быть впереди их.
    Различив высокого элегантного Джона, шагающего сквозь раздвигающиеся стеклянные двери, я обратил внимание и на непримечательную наружность какого-то старого хрыча, идущего с ним, так как я представлял нашего гостя дородным и солидным.
    Что до полковника, он бросил беглый взгляд на них, направляющихся к машине Джона, припаркованной на площади, и продолжал рулить к наружной транспортной развязке, где верхняя извилистая дорога ответвлялась от остальных.
    На виадуке над развязкой полковник остановил свою Мазду.
    - Если они выберут нижнюю трассу, я буду импровизировать, - пробормотал он, смотря вниз. - И так и так, им конец.
    Однако наша парочка оправдала ожидания и повернула направо.
    - Вперёд, ребята, - удовлетворённо похвалил их полковник за предсказуемость. - Мы будем ждать их на повороте.
    Тем временем сумерки стали водянисто серыми и дождь уже только моросил, так что я мог видеть туманные очертания скал по левую сторону и узкую обочину дороги по правую, за которой клубилась какая-то мутная сумрачность, заполняющая всё видимое пространство, хотя горы сейчас не были окутаны туманом. Полковник принял в расчёт даже время своей диверсии, поскольку в темноте я бы не мог дать ему необходимое предупреждение с моего наблюдательного пункта.
    У намеченного дорожного знака полковник затормозил.
    - Возьми бинокль и высаживайся здесь, - скомандовал он. - Спрячься так, чтобы они тебя не заметили. Итак, ты даёшь два сигнала - на их появление и на их проезд мимо твоего поста.
    - Слушаюсь! - козырнул я ему, открывая дверь.
    - Но ты должен разглядеть номер машины, - проинструктировал он меня на прощание, и я захлопнул дверцу.
    Затаившись за косо торчащим скалистым гребнем, обросшим каким-то мокрым кустарником, я почувствовал себя взаправдашним членом диверсионной группы, подстерегающим объект атаки. Сквозь переплетение веток я видел пространство дороги вплоть до сравнительно далёкого изгиба, ещё затянутого той же тающей облачностью, и эта прямая часть проходила от знака ограничения скорости к следующему повороту, поистине крутому, учитывая, что узкое шоссе резко заворачивало там на краю обрыва, тогда как некоторый уклон дороги был как раз в направлении этого наиболее опасного выступа горы. Отдадим ему должное, полковник выбрал для своей акции наилучшее место.
    Поскольку мы опередили наши объекты всего на несколько минут, они не заставили себя ждать.
    Как только Тойота появилась на пустынной дороге, я навёл бинокль на её бампер и послал первый сигнал полковнику. Дальше я следил за приближающейся машиной невооружённым глазом, из опасения, что отблеск стекла может выдать меня, лежащего тут в засаде.
    В момент, когда проезжающая машина пересекла Рубикон, я нажал кнопку сигнала второй раз.
    С этого решающего момента я вновь оказался в знакомом мне "измерении боя", и моё восприятие было поэтому способно фиксировать то, что происходило после.
    Тойота чуть сбросила скорость, и немедленно Мазда полковника вылетела из-за поворота шоссе.
    Две мчащиеся машины почти встретились, когда из водительского окна Мазды высунулась рука с тем пляжным булыжником и с силой швырнула камень в ветровое стекло Тойоты.
    Сложение двух противоположных скоростей было столь разрушительно, что каменное ядро, небольшое, но увесистое, пробило ветровое стекло насквозь, насколько я мог судить из того, что булыжник не отскочил.
    Неуправляемая Тойота косо пошла вбок и понеслась вниз по мокрому асфальту, пока не скрылась за выступом поворота и я не услышал грохот удара.
    Мазда круто развернулась на месте и устремилась за исчезнувшей машиной, а я вскочил на ноги и бросился вниз по склону к выступу.
    Мне понадобилось всего секунд тридцать, чтобы добежать до Мазды, стоящей поперёк дороги, но она была уже пуста, ибо полковник был возле другой машины, протаранившей полукруг бетонных полосатых столбиков на обочине вдоль края обрыва и остановившейся на уступе с правым колесом висящим над туманной бездной.
    От столкновения передняя левая дверца открылась, и вздутые воздушные мешки подушек безопасности прижали водителя и его пассажира к их сиденьям.
    Окровавленное лицо Джона было размозжено осколками разбитого и просевшего внутрь ветрового стекла, зубцы которого вонзились в его плечи над белым аэростатом подушки. Дикие вопли пассажира свидетельствовали, что он не был тяжело ранен этим упавшим внутрь машины щитом растрескавшегося стекла, продырявленным только напротив водителя, но я не мог визуально оценить его состояние из-за заслонявшей пассажира спины полковника на переднем плане.
    Наконец я имел удовольствие видеть полковника разъярёным, и это походило на ярость дикого бешеного быка, атакующего зазевавшегося неповоротливого бегемота, не уступившего ему дорогу.
    Раз за разом полковник бросался вперёд и изо всех сил толкал машину, и Тойота, снова и снова сотрясаемая неистовыми толчками его тяжёлого тела, дюйм за дюймом сдвигалась вбок с края скалы.
    Не дожидаясь особого приглашения, я тоже бросился вперёд и двумя руками толкнул капот Тойоты.
    - Давай! - взревел полковник, когда мы вдвоём толкнули машину. - Давай, док!
    Третья атака нашими соединёнными усилиями увенчалась успехом, и седовласый старикашка, побагровевший от изрыгаемой матерщины, отчаянно пытаясь освободиться от ремня безопасности и выскользнуть из-под своего воздушного мешка, невольно помогал нам решить его собственную судьбу и склонить весы в нашу пользу.
    Тойота накренилась, и полковник, толкавший её плечом, упёрся левой рукой в открытую дверь, тогда как я налёг на капот, и тут рука наружно бесчувственного водителя коснулась кисти ликующего полковника.
    И в тот миг, когда машина уже потеряла своё неустойчивое равновесие, кровавая маска за открытой дверью вдруг прохрипела одно слово, и слово это было "шесть".
    Затем после нашего яростного толчка Тойота нырнула капотом вниз, соскальзывая с края в пропасть, и мы услышали удаляющийся истошный вопль летящего в смерть предателя, понёсшего всё же заслуженное наказание.
    - Оп-па, - прокомментировал я отдалённый глухой взрыв где-то внизу. - Таки получилось.
    Полковник, однако, отчего-то не разделял моей радости и молча обследовал точку касания на тыльной стороне своей левой руки.
    - Что-то не так? - спросил я. - Вы поцарапали руку?
    - Смотри, док, - хмуро сказал полковник, показывая розовое пятнышко на коже. - Оно исчезает быстрей, чем ты можешь что-либо сделать.
    И действительно уменьшающаяся точка была заметной лишь несколько секунд, после чего кожа приобрела прежний цвет.
    - Вы укололись, - установил я очевидный факт.
    - Это, скорей, укол без иглы, - уточнил полковник. - Ты помнишь мою историю о том расследовании?
    - Да, она была очень захватывающей.
    - Так вот это метка той самой авторучки для убийства. А значит, у меня всего шесть часов до моей внезапной смерти.
    - Быть может, здесь есть антидот против этого яда?
    - Такой антидот есть только в моей конторе. Близок локоть, да не укусишь.
    - Печально слышать это.
    - Мне тоже печально, но так обстоят дела. Если бы да кабы, как говорят, - произнёс полковник в мрачном раздумье. - Ладно, док, если мне предстоит умереть, я должен уладить мои дела. Прыгай в машину, и я объясню тебе, что нам теперь следует делать. Самое обидное, что я почти выиграл.
    Последняя фраза была пределом его сетования на такой катастрофический поворот судьбы в самый момент его победы. Подобно мне, полковник всегда принимал все сюрпризы как свершившиеся факты и не выносил пустых разговоров.
    - Итак, док, дело не терпит отлагательств, - вернулся полковник к теме, когда Мазда тронулась. - Сперва ты должен дать мне честный ответ на один вопрос, и тогда мы сможем продолжить.
    - Я обещаю быть искренним, - сказал я, догадываясь, какой вопрос он собирается задать мне.
    И я угадал правильно.
    - Скажи мне, док, ты любишь её? - спросил полковник, ведя машину. - Я имею в виду - действительно любишь? Или это просто мимолётное увлечение? Давай выкладывай.
    Я понял, что я должен говорить без увёрток в ответ на такую срельбу в упор.
    - Окей, полковник, я скажу прямо, - ответил я. - Это любовь, и настоящая любовь, если хотите.
    - Так я и думал, - заметил он, смотря вперёд на дорогу. - Нет худа без добра.
    - Что Вы подразумеваете под Вашим "добром"?
    - Если ты любишь её и твоя любовь взаимна, я, вероятно, могу рассчитывать на тебя в вопросе её будущего.
    - Тут Вы можете положиться на меня без "вероятно", полковник. Я никогда не оставлю её в беде.
    - Даже так? - бросил на меня косой взгляд полковник.
    - Я обычно держу моё слово.
    - Да, ты и вправду надёжная опора, - согласился он. - Я отдам её тебе, док, но с условием, что ты станешь отцом её сыну вместо меня.
    - Это лишне обуславливать, - укорил я его, цинично посмеиваясь про себя над дарованием мне того, что я мог иметь после его смерти без какого бы то ни было позволения.
    Однако я вновь недооценил способность полковника просчитывать свои будущие действия.
    - Возможно, ты прав, док, - сказал полковник. - Но среди моих духовных ценностей мой сын - главная. Сделай из него мужчину, как ты.
    - Я приложу все усилия, учитывая, что он предрасположен быть настоящим мужчиной. Недавно он стоял на моей ладони как гвоздик.
    - Правда? - взглянул на меня полковник.
    И в первый раз я услышал подлинную эмоцию в его голосе. Это была - хотите верьте, хотите нет - нежность.
    - В любом случае, я полагаю, ты не потеряешь на сделке, док, - продолжал полковник. - Ты кое-что получишь в придачу.
    - Честно говоря, я столько выигрываю на этой сделке, что я никогда и не мечтал получить такое вообще.
    - Как я сказал, ты любимец фортуны, док. - Полковник взял свой сотовый с приборной доски. - Теперь я могу расстаться с ними с чистой совестью. Прервёмся на пару минут.
    Затем он завязал разговор с девушкой в кассе аэропорта и заказал себе билет на следующий обратный рейс в столицу, откуда он однажды скрылся не с пустыми руками.
    - Я должен быть там за два часа до рейса, как минимум, - сообщил мне полковник. - То есть, у меня три с половиной часа, включая путь в аэропорт. Поэтому, док, первым делом мы заскочим к тебе. Можешь ты просто захлопнуть дверь и оставить ключи в доме?
    - Почему нет, если английский замок защёлкивается.
    - Так как ты пленник в настоящее время, наблюдения за твоим домом нет, так что бери свои манатки и возвращайся к машине как можно быстрей. В конце я позвоню твоему домовладельцу якобы от имени твоего Джона и дам ему знать, что ты был вынужден срочно отчалить. Дальше слушай меня и запоминай, ибо время летит.
    - Я весь внимание, - вставил я.
    - Коротко говоря, док, ты становишься моим наследником, - обрадовал меня полковник. - Если бы не эта неприятность, я бы завершил мои приготовления и переехал бы из Европы с моей семьёй. Имея доступ к тем секретным счетам, я решил извлечь выгоду из такой удачной возможноси и списал часть поступающей прибыли с оборотного капитала для перевода на счёт одного фонда. Затем из фонда средства переместились на другой счёт и так далее. Я был уверен, что владелец основного и оборотного капитала остережётся контролировать ведение дел своего бизнеса, чтобы не раскрыть свою личность таким контролем, и на данный момент я перевёл значительную сумму на кое-какие счета Люси. Кроме того, у неё уже есть приличная квартира в Торонто, вдобавок к её канадскому гражданству.
    - Офигеть! - непроизвольно воскликнул я.
    - Я избегал упоминания моего имени в документах, и эта секретность обернулась к лучшему, как видишь, - раскрыл мне полковник секреты своей подпольной жизни с чёрным юмором. - Я приготовил пустое свидетельство о браке и пустой пока паспорт на мою новую фамилию, но ввиду изменчивости судьбы, это будет твой паспорт и свидетельство. Другими словами, док, ты будешь и её муж и отец её сына.
    - Я не возражаю против семейной жизни, если только моё желание стать обывателем не ставит под угрозу их жизни, - ответил я на вызов, брошенный мне им.
    - Лев не может быть жвачным животным, док. Ты будешь тем, кто ты есть, как и я, - предсказал полковник. - В общем, ты будешь владеть тем, что тебе остаётся, и я полагаюсь на твою честность. Скажи, где мне остановить машину, чтобы никто её не засёк.
   
    ГЛАВА 17
   
    Время между пятью и шестью утра было самым благоприятным для моей скрытной эвакуации, и этот поспешный отход занял не более десяти минут, ибо я держал в уме, что существующий промежуток времени ничем нельзя продлить.
    - Порядок, док? - спросил меня полковник, когда я захлопнул дверь, не встретив ни одного прохожего. - Дело в том, что ты въезжаешь в Канаду как гражданин одной из безвизовых стран, и следовательно у тебя туда свободный въезд. К тому же, у тебя есть определённые права как у мужа канадской подданной, и потом ты получишь вид на жительство и подтвердишь свой профессиональный статус. Короче, ты, рано или поздно, натурализуешься и таким путём иммигрируешь, учитывая твою врачебную профессию. Я дам тебе телефоны и адрес её адвоката в Торонто, а он ознакомит её со всей документацией и посоветует вам обоим, как нужно действовать в каждой ситуации и что лучше делать. Согласно свидетельству, она заключила этот брак полтора года назад, во время вашей совместной деятельности в том военном госпитале, так что с такой поддающейся проверке легендой и вашим сыном вдобавок ваш брачный союз не возбудит подозрений.
    - Насколько я понимаю, у неё на счетах сейчас изрядные суммы, и у меня тоже вполне достаточно долларов за душой на иммиграцию, - расширил я ещё больше светлые горизонты. - Поскольку мы так взаимовыгодно дополняем друг друга, мы постепенно устроимся даже там. В случае, если что-то спутает наши планы, я могу принимать участие в платных турнирах миксфайта как анонимный боец.
    - Для этого, док, ты слишком незабываем, - горько пошутил полковник, имея в виду два моих контакта с его женщиной с интервалом в восемнадцать месяцев. - Едем и пороемся в их волшебной шкатулке, чтобы выбрать, какое гражданство наиболее подходит для нашей задачи. Помни, что игра пока что не выиграна, и мы должны принимать во внимание существование здесь людей Джона. Они знают, что нас держит в плену на вилле некая спецгруппа, и мы не будем разрушать их иллюзии, благо идентификация жертв случившейся аварии продлиться довольно долго. Мы должны обратить особое внимание на детали, док, иначе именно в мелочах мы можем дать маху.
    Я вспомнил жучков в телефонах и мини GPS трекер в хлястике моей кожаной куртки, висящей в доме, и мысленно согласился с полковником.
    Пятнадцать минут спустя Мазда въехала во двор виллы и остановилась на гаражной стоянке.
    - Минутку, док, я достану мои подделки из одного тайника, - задержался полковник в машине. - И я должен сам сказать ей об изменившейся ситуации.
    После того как он вытащил кожаную папку для документов из-за заднего сидения, мы вошли в дом через всё ту же боковую дверь и предстали перед Люси, возлежащей под пледом на диване, хотя она и открыла для нас ворота по интеркому. Её, по-видимому, малость знобило из-за её нервного истощения и недосыпа, но у судьбы для неё был припасён новый сюрприз.
    - Всё прошло гладко? - спросила она, испытующе оглядев нахмуренное лицо полковника.
    - Да, вылазка удалась сверх всех ожиданий, - ответил он, неотрывно смотря на неё, дрожащую под толстым тёплым пледом. - Правда, кое-кто из нас был удачлив до известной степени.
    - Что случилось? - сразу напряглась она.
    - Всё действительно шло как по маслу до последнего момента, - негромко сообщил полковник. - Их машина почти соскользнула с края обрыва, но...
    - Но - что? Почему ты колеблешься?
    - Но прежде, чем покинуть эту жизнь, один мудила ухитрился испортить нам удовольствие, - изложил полковник суть дела, и только использование им бранного слова было свидетельством его крайнего отчаяния. - Дело в том вкратце, что он коснулся меня своей авторучкой и её яд убьёт меня в должное время, то есть, примерно через пять часов.
    Люси стала белой как полотно и упала без чувств на диван.
    - Я принесу нашатырь, - сказал я, направляясь в ванную комнату.
    - Мать его так! - услышал я приглушённое восклицание за спиной, хотя я ожидал услышать выражения куда более крепкие и непристойные.
    Когда Люси пришла в сознание, полковник стал с ней ещё суровей.
    - Мы потеряли время на твой обморок, моя милая, - строго упрекнул он её. - Тебе хорошо известно, что моя служба чревата непредсказуемостью, так что, пожалуйста, держи себя в руках. После моей смерти ты не будешь брошена на произвол судьбы, и в течение часа я снабжу тебя всем необходимым. Дай мне твой паспорт и другие документы, и отныне ты можешь считать дока своим законным супругом и отцом твоего сына.
    - Почему? Почему он? - ошарашенно пролепетала она.
    - Он наилучшая кандидатура для вашего семейного будущего со всех точек зрения. Во-первых, можно быть уверенным, что он обеспечит безопасность своей семьи при любой угрозе; во-вторых, ребёнок будет за ним как за каменной стеной; в-третьих, он тебя любит.
    - Кто это сказал? - вздрогнула она.
    Мне показалось, что Люси, которую эти слова застали врасплох, вот-вот опять потеряет сознание, и я счёл нужным вмешаться в разговор.
    - Это я сказал, - сознался я. - Нет смысла отрицать то, что очевидно. Я не погрешил против истины, и он не убил меня за моё признание, как ты видишь; поэтому твоё самооправдание сейчас неуместно. Достаточно сказать, что ты не имеешь ничего против этого предложения.
    - Это правда? - вперила Люси свой совершенно безумный взор в непроницаемое лицо полковника.
    - Правда, только правда и ничего, кроме правды, - подтвердил он мой отчёт, сердито смотря на неё. - Какой мне смысл копаться в твоих отношениях с одной ногой в могиле? Как я вижу это, действительное положение дел состоит в вашей случайной встрече здесь и в твоей короткой неверности. Так как ты оставалась одна слишком долго для молодой женщины, я могу понять твой адюльтер, тем более когда это был такой совершенный экземпляр, как док. Сбеги ты с ним, я бы всерьёз разгневался на тебя за твою измену, но при данных обстоятельствах я решил извлечь некоторую пользу из твоего увлечения.
    - Прости меня, - неслышно выдохнула Люси.
    - Да, я прощу тебя, моя девочка, да, конечно, я прощу тебя, - ответил полковник неожиданно мягким голосом. - Я ведь тоже люблю тебя, не только этот прощелыга.
    Глаза Люси были полны слёз.
    - Прости меня, - повторила она, едва сдерживая рыдания, и жгучие слёзы покатились по её щекам. - Прости за мою неблагодарность. Тебе я обязана всем, что у меня есть, только тебе...
    - Всё, девочка, хватит, - пресёк полковник её излияния. - Ты должна быть стойкой в невзгодах. Принеси мне свои бумаги, и я наконец сочетаю тебя браком. И будь готова к отъезду.
    *
    В упомянутой "волшебной шкатулке" спецгруппы полковник обнаружил не только много бланков различных документов, но и наборы каких то приспособлений для фабрикования этих документов, явно знакомых ему, включая биометрическую камеру.
    Закончив мою фотосессию на паспорт выбранного гражданства, полковник выложил на стол возле открытого ноутбука все свидетельства и дипломы, как мои, так и Люси, и раздражённо взглянул на меня.
    - Не ленись, док, - уел он меня. - Скоро я завершу эту легализацию и регистрацию всех бумаг в официальных организациях, и тогда Люси должна позвонить своей домовладелице. После этого мы немедленно уезжаем отсюда.
    - Я не спрашиваю - куда, - сказал я почтительно. - Что я должен делать?
    - Проверь все места, где мы могли оставить даже малейший след крови или нашего присутствия в доме и во дворе. Позже я удалю жучки из телефонов, потому что команда, убитая тобой, была обязана исчезнуть бесследно, как будто жилец просто спешно съехал куда-то со съёмной хаты. Я предполагаю закончить к шести, я надеюсь. Давай, док, у нас слишком мало времени, чтобы терять его попусту.
    Поэтому на протяжении следующего часа я оттирал везде малейшие пятна крови и иные остатки моей смертоносной меткости, хотя благодаря ночному ливню, моя принудительный труд не был чересчур уж тяжёл.
    Я, пожалуй, был рад заниматься работой снаружи, ибо в присутствии моей возлюбленной я себя чувствовал как-то неуютно, и мы избегали смотреть друг на друга в неловком молчании. Не что чтобы это был стыд, однако своим великодушием полковник заставил нас всё-таки испытывать известную пристыженность, пусть даже мы не могли не сознавать, что он действовал не столько из благородных побуждений, сколько из сугубой целесообразности. В первую очередь, он думал о своём сыне, который был неразделен с его "девочкой", тогда как мне, по счастливой случайности, довелось быть единственным, кто был способен защитить их и взять на себя груз ответственности за них.
    По существу, полковник воспользовался случаем, и кто бы мог укорить его за это? По капризу судьбы он стал благодетелем, вручающим мне и мою любовь и моего собственного сына, и само осознание, что он делал это в неведении о реальном раскладе, усугубляло наш комплекс вины, хотя, смею утверждать, мы не ощущали ни угрызений совести, ни раскаяния за наши предыдущие деяния.
    Справившись со своей задачей до истечения часа, я вернулся в дом и узрел большой чемодан на колёсиках и две упакованные сумки, уже стоящие в салоне.
    - Хотел бы я знать, как мы собираемся путешествовать, - сказал я Люси, укладывающей в свою дорожную сумку какие-то ползунки и прочие предметы детской одежды с дивана. - Я должен вздремнуть, а то, боюсь, я засну на ходу.
    - Почему он уверен, что никто не заметит отсутствия этих "боевых потерь"? - спросила она, пакуя сумку.
    - Никто не знает об этом визитёре и о его прибытии. С момента нашего пленения все приспешники местного координатора выведены из игры и ждут его очередной команды, поскольку они не должны видеть членов оперативной группы. Что же касается визита этого начальника, он абсолютно секретен и о нём были информированы только два командира. Теперь оба они мертвы, и мы можем организовать дальнейшие действия таким образом, чтобы создать впечатление, что группа ликвидировала нас и устраняет следы.
    Тут я снова вспомнил про штуковину в хлястике моей кожаной куртки и поспешил к вешалке в прихожей извлечь микроскопического доносчика.
    Я воткнул иголку с трекером за плинтус, и как раз когда я вернулся в моей куртке к Люси, полковник вышел из кабинета с кожаной папкой для бумаг под мышкой, неся свой серебристый ноутбук и маленький сундучок для подделок в руках.
    - Дело сделано, - поставил он нас в известность, кладя компьютер и папку на кофейный столик и ставя сундучок на пол возле сумок. - Садитесь оба на диван, и я ознакомлю вас с документами.
    Мы подчинились приказу и сели бок о бок к столу, на котором полковник открыл свою солидную папку.
    - Итак, док, вот твой паспорт с теми же отметками о въезде и выезде, как у неё, что подтверждает ваше свидетельство о браке. Об их легальности можешь не беспокоиться, ибо благодаря Интернету, все документы зарегистрированы в соответствующих списках. Кроме того, Вику причитается новое свидетельство о рождении на будущее, как рождённому в браке. Тут банковские счета Люси в Европе и Канаде и копии контрактов, вместе с другими бумагами, подтверждающими её право собственности в Торонто.
    - Что ты имеешь в виду? - осведомилась Люси, в изумлении воззрившись на полковника.
    - У тебя есть там приличная трёхкомнатная квартира, - объяснил тот. - Оригиналы ты возьмёшь в этом офисе адвоката, ведущего твои дела в Канаде. Тут его телефоны, адрес и тому подобное, включая его гонорары. Он поможет тебе со всеми юридическими проблемами, равно как с подтверждением профессионального статуса мужа. Вы можете положиться на него, если будете платить ему как должно. Возьми эти файлы и кредитки, и плюс к этому, у вас должна быть определённая сумма в наличных.
    - То есть, ты намерен отдать мне все свои деньги, - молвила Люси печально с толстой пачкой долларов в руках.
    - Да уж, правду не скроешь, - ответил полковник. - Деньги мне больше не нужны. Заканчивай упаковку и звони своей домовладелице. Скажи ей, что ты срочно вынуждена переезжать с твоим мужем.
    - Я, пожалуй, позвоню моей домработнице. Как насчёт жучка в моём сотовом?
    - Это элемент дезинформации для прослушки. А ты, док, давай начинай грузить багаж в мою машину.
    - Я бужу Вика? - спросила Люси разрешения.
    - Подожди, я бы хотел остаться с ним на несколько минут, - придержал её полковник. - В промежутке вы можете взглянуть на ваши электронные билеты на рейс в Канаду. Они оплачены, и вы должны прибыть в этот город вечером и быть в аэропорту заранее, потому что ваш рейс после полуночи. Так как у вас бизнес-класс, у вас будет возможность отоспаться за эти бессонные ночи, и ты, подруга, можешь там пить виски в своё удовольствие. Но, правда, я зарезервировал вам купе, и ваш поезд отправляется через два часа, так что на спаньё у вас ещё и целый день впереди. Билеты, естественно, также оплачены. Это не филантропия, я просто учитываю ваше заметание следов. Поэтому приберегите свои банковские счета для вашей будущей жизни. Теперь вам понятно, почему я раскошелился?
    - Понятно, - сказала Люси, и слёзы опять заблестели в её глазах. - Спасибо тебе за всё.
    - Не за что, - улыбнулся ей полковник. - Кто же ещё заслуживает быть вознаграждённым мною? Пора, девочка, звони своей домработнице.
    - Тогда я приступаю к работе, - обронил я, беря сумки.
    К моему возвращению за чемоданом и дорожной сумкой полковник уже развинтил телефонную трубку и выковырял крохотную монетку жучка.
    - Иногда чрезмерно осторожные сами ставят себя в дурацкое положение, - заметил он. - Они боялись, как бы местная прослушка не услышала их, вот почему комнаты не прослушивались. Благодаря их предусмотрительности, никто не знает, что произошло здесь, и её звонок интерпретируется как знак завершения присутствия опергруппы в доме. После этого группа должна удалить все жучки, ликвидировать все мёртвые тела и исчезнуть в неизвестном направлении, имитируя некий непредвиденный отъезд жильцов. Заметьте, все они будут уверены в реальности такого сценария даже после получения новостей о смерти их босса в дорожной аварии. Ладно, док, продолжай выносить всё это, а я пока побуду наедине с моим парнишкой в последний раз.
    Так что вскоре Люси и я стояли вдвоём в салоне и дожидались поднявшегося в спальню сына полковника.
    Хотя я едва ли сочувствовал ему в его несчастье, тем не менее, столь мелодраматическая ситуация в детской комнате невольно пробудила во мне сострадание. Несомненно, полковник получил по заслугам, но он встретил внезапный роковой удар с редким достоинством и проявил настоящую силу духа в его катастрофе, делая всё возможное, чтобы обеспечить будущее своего сына и своей женщины, и действуя в последние часы своей жизни ради них. Быть может, это не было самопожертвованием, однако это не было также и распространённым мстительным ожесточением, тогда как в поведении обречённых больных я обычно наблюдал именно последнее.
    Невозможно было испытывать к нему симпатию, и всё равно я никогда не ожидал, что он будет столь великодушен с его очерствелым сердцем хладнокровного убийцы. Он поистине был человек несгибаемого духа и не совсем пропащая душа, к тому же.
    И действительно, когда я увидел полковника за перилами балюстрады, мне показалось, что его щёки были слегка мокрыми после пяти минут смотрения на спящего сына.
    - Ты можешь будить ребёнка, - скомандовал он Люси. - Покормишь его в машине. Помоги ей, док, а я возьму остальное.
    Под "остальным" он подразумевал свой ноутбук и пресловутую "волшебную шкатулку".
    *
    Минут пятнадцать спустя мы ехали по городу.
    Люси сидела на заднем сиденье с Виком, сосущим свою тёплую манную кашу из бутылочки, а я боролся с непреодолимой сонливостью, чувствуя, что без движения я уже на грани внезапной отключки.
    - Эй, соня, ты что-то сдаёшь, - потревожил полковник моё погружение в сон.
    - И на старуху бывает поруха, - промямлил я, всплывая обратно из внезапной бездны моего затмения.
    - Открой мой компьютер, док, - предпринял полковник попытку развеять мои сладкие грёзы. - Ты должен прочесть это.
    Я раскрыл его ноутбук, лежащий на приборной доске передо мной, и полковник, в свою очередь, открыл мне один из файлов на дисплее.
    - Смотри, док. Это моё сообщение моему шефу. Потом это будет зашифровано перед отсылкой, иначе не пройдёт через фильтры. Прочти, и я пошлю его.
    Сообщение было лаконичным, но исчерпывающим.
    "Приветствую, старина!
    Я считаю своим долгом сообщить, что группы, посланной тобой захватить меня, больше не существует и что местный координатор и его гость погибли в автомобильной аварии. Все свидетели операции также исчезли, и таким образом, не осталось никого, знающего о ней и её задаче. Во время ликвидации координатора я был ранен им, и продолжительность моей жизни была сокращена до шести часов. Вот почему я решил послать тебе информацию об этом секретном деле и вернуться в страну с украденной программой. Так как я умру во время полёта, кто-то должен ждать моего прибытия в аэропорту. Ты волен распорядиться присланной информацией по своему усмотрению, ибо отныне ты единственный, кто знает этот секрет. Разумеется, я не оставил никаких следов после завершения моей контроперации. Соответственно, дело может быть закрыто. Ниже я приложил номер моего рейса, а также все коды и пароли для доступа на тот сайт с необходимыми разъяснениями.
    Всего наилучшего,
    Твой старый друг".
    - Дальше приложение к письму, - сказал полковник, останавливая машину у телефона-автомата и закрывая ноутбук. - Как я обещал, я позвоню твоему домохозяину.
    Поскольку я держал дверь приоткрытой, когда он беседовал с моим домохозяином, я слышал его разговор, но он сказал именно то, что обещал, предварив своё извещение ссылкой на Джона.
    - Итак, после этого я могу наконец огорошить моего шефа, - изложил полковник продолжение свего плана действий, опять раскрывая ноутбук. - Зашифровка текста займёт несколько минут, но, возможно, будет что-то в ответ и раньше, чем вы сядете на поезд.
    Ответ пришёл через полчаса, когда мы выгружались из машины у здания вокзала.
    - Он уже проверил коды, и он готов принять меня, - проинформировал нас полковник. - Однако, как он выразился, я тоже исчез для них, то есть, у меня не будет никакой пенсии и даже никакой могилы с моим именем, как я и ожидал. Теперь дайте мне ваши сотовые и при первой возможности купите новые. Для полной гарантии, что ничто не выплывет на свет, я рассыплю их осколки вдоль дороги, равно как и детали мего ноутбука. За недостатком времени, на этот раз я поеду в аэропорт по главной трассе, поэтому их ящик я брошу в воду там, где шоссе проходит над заливом. Будь так добр, док, забери у неё Вика на минутку.
    Я понял, что полковник собирается проститься с нами, и взял наше сонное дитя любви на руки.
    Полковник обнял Люси и стоял так, прижимаясь щекой к её лицу, не целуя её и не произнося ни слова, как будто впитывая всю её целиком памятью своего тела.
    Затем его губы коснулись её уха, и я, скорей, угадал, чем услышал его "Спасибо".
    - Иди сюда, сынок, - позвал полковник Вика, и тот очень неохотно перешёл в его руки.
    - Будь счастлив, малыш, - прошептал полковник, смотря в глаза сыну. - Будь счастлив с твоим хорошим папой.
    Он нежно поцеловал в лоб хмурящегося карапуза и отдал Люси её драгоценного отпрыска.
    - Давай закончим нашу разгрузку, док, - сказал он со вздохом и шагнул к машине.
    Следующая его фраза последовала, когда я вытаскивал из багажника сложенную прогулочную коляску Вика.
    - Что скажешь, док, заплатил я мои долги? - спросил он вполголоса.
    - Да, мы квиты, - ответил я двусмысленно.
    Он, видимо, ожидал услышать от меня что-то сочувственное, типа "Мне очень жаль", как я от него его сыну "Не забывай меня", однако ни то, ни другое так и не прозвучало.
    Вместо подобного банального распускание соплей полковник сказал несколько очень странных слов.
    - Ты был прав, док, Бог действительно есть, - сказал он. - Иначе бы такой бесславный финал никогда не достался мне в воздаяние за мою службу.
    С этими словами, он захлопнул пустой багажник, сел в Мазду и включил задний ход, оставляя нас с нашим багажом возле железнодорожной станции.
    - Что он тебе сказал? - спросила Люси, провожая машину глазами, в которых по-прежнему стояли слёзы.
    - Ничего особенного, - уклонился я от ответа, ставя неразложенную коляску. - Он начал верить в Провидение. Я схожу за багажной тележкой.
    *
    Только какие-то отдельные разрозненные эпизоды нашего путешествия отпечатались в моей памяти из двенадцати часов этого гнетуще тоскливого дня.
    Едва мы обосновались в нашем двухместном купе, я пробормотал, уже выпадая: "Четыре часа на сон. Извини".
    Вслед за этим я рухнул на свою нижнюю полку и провалился в бездонную тьму сна без сновидений.
    По истечении пяти часов, я открыл глаза и увидел осунувшееся бледное лицо Люси, вымотанной до последней степени, но пытающейся бороться с валящим её засыпанием для складывания кубиков с её жизнерадостным бодрым сыном.
    - Теперь твоя очередь дрыхнуть, - тотчас сказал я ей. - Я продолжу твоё строительство.
    Ввиду этого спанья по очереди, наш первый разговор как пары молодожёнов состоялся лишь ближе к полднику, когда наш весёлый парень наелся до отвала и был уложен в подвесную люльку спать тоже, и разговор наш был не о любви, ибо часом раньше я купил на перроне станции газету и прочёл в ней об ужасных последствиях автомобильной катастрофы на горном шоссе и о пассажире авиалайнера, внезапно умершем от сердечного приступа на борту в воздухе.
    Наконец мы были вместе наедине и могли беседовать, что называется, за чашкой чая, но несмотря на вроде бы обретённую безмятежность, я по-прежнему беспокоился относительно нашего будущего.
    - Ты думаешь, с ними всё кончено? - спросил я Люси, пребывающую всё в той же вялой утомлённости, в отличие от меня, вполне освежённого моим отдыхом. - Быть может, по их правилам, они должны преследовать нас?
    - В принципе, нас всех нужно было бы ликвидировать, - согласилась она. - Но мы и так исчезли. Конечно, если мы объявимся где-то, тогда они не упустят возможности устранить нас. Однако для чего бы они охотились за нами? Мы еле-еле спаслись, и мы будем помалкивать о том, чему были свидетелями. Они знают, что для нас означает наше молчание, а в случае, если мы почувствуем опасность, мы будем вынуждены спасать свою жизнь. И тогда нам ничего не останется делать, как только искать защиты у их противника, что повлечёт выдачу всех наших секретов. Кроме того, каждая подобная охота и зарубежное выслеживание стоят дорого, и расходы на каждую операцию необходимо обосновывать. Теперь, когда они только что потеряли целую спецгруппу и их здешнего координатора, нежданно давшего дуба, никто не одобрит такие дополнительные затраты на формально закрытое дело, учитывая, что сейчас им и без этого не миновать серьёзных неприятностей. Не забудь, что им предстоит отчитываться за смерть высокопоставленного лица, среди прочего, поэтому я не думаю, что в сложившейся ситуации мы можем как-то занимать их мысли в обозримом будущем.
    - Ты дьявольски рассудительна для блондинки-красотки, - воскликнул я, не повышая голоса. - За твоё объяснение я бы заключил тебя в свои объятья и осыпал всю поцелуями, но я боюсь не сдержать себя в присутствии ребёнка.
    - Подожди немного, Вик, - успокаивающе погладила Люси мою руку, лежащую на столе между нами. - Подожди до нашего возвращения домой. Помимо прочего, ты вынес главную тяжесть этого дела, и тебе следует чуть-чуть отдохнуть.
    Вереница последующих событий походила на мчащиеся облака, и эти мимолётные фантомы наших реальных действий промелькивали через моё сознание и рассеивались позади, фиксируясь в моей памяти как некие абстрактные свершившиеся факты, такие как высадка с поезда в конечном пункте, или покупка двух новых сотовых телефонов в здании вокзала, или взятие такси в аэропорт, или прохождение таможенного досмотра, или посадка на самолёт.
    Уложив нашего сынишку в специальную подвесную колыбель, мы опустились в наши кресла бизнес-класса, и Люси даже пригубила свой виски, принесённый стюардессой, но вскоре после взлёта нашего Боинга мы оба с ней дружно уснули.
    *
    Среди ночи я вдруг проснулся без всякой причины и огляделся в салоне, ещё полусонный, постепенно осознавая в тусклом голубом свете и в ровном гудении летящего самолёта, где я нахожусь и как я сюда попал.
    Затем сразу с внезапной ясностью я понял, что со мной случилось недавно и почему эта спящая красивая женщина сидит рядом со мной напротив этого прелестного бутуза, спящего в подвесной колыбели.
    Сегодня я спас их, мою пленительную возлюбленную и моего крепенького сынишку. Сегодня я разорвал удушающее кольцо безликого неумолимого рока, обвившегося вокруг нас. Сегодня я отбросил этих гигантских невидимых змей обратно в море, откуда они однажды выплыли.
    В конечном счёте, я всё же стряхнул их смертельную хватку, и эти чудовищные удавы отступили, уходя вниз в их мрачный холодный подводный мир и унося с собой одного из обитателей этих глубин на дно.
    Пусть я не мог превозмочь страшную скользкую силу змеиных посланцев этого жуткого рептильного царства, но мне всё-таки удалось выскользнуть из их сжимающихся колец, и теперь я летел высоко в небе с моей молодой женой и моим маленьким сыном навстречу нашей новой жизни - вне их досягаемости и далеко от моря их тёмной трясинной бездны.
    Я понятия не имел, что за жизнь ждёт меня там впереди, но я знал, что отныне я сам всегда буду жить для них двоих и что даже дальнейшая корреляция двуединства моей натуры всегда будет зависеть от их жизни.
    Не в силах оторвать взгляд, я смотрел заворожённо на мою спящую семью, и я чувствовал себя свободным и счастливым.
    Так я себя чувствовал, глядя на них, и таким я был, видя их рядом со мной, - свободным и счастливым, да, свободным и счастливым...
   
   
    ***
   
    Израиль, май - август 2020 г.
   
     

---

© Copyright Пучеглазов Василий Яковлевич (poutcheglazov@mail.ru) Размещен: 23/08/2020, изменен: 21/11/2020. 455k. Статистика. Роман: Проза

---

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"