Copyright2010 - 2011 Василий Пучеглазов(Vasily Poutcheglazov)

    Василий Пучеглазов
    ПЕРЕРОЖДЕНИЕ
    Роман-арлекинада

    2010 - 2011 гг.

    О Г Л А В Л Е Н И Е

    ПРОЛОГ "В НЕБЕСАХ"
    ЧАСТЬ ПЕРВАЯ "БОГЕМА"
    Глава первая "УТРЕННИЕ СЮПРИЗЫ"
    Интроспекция "ДУРНОЕ ПРЕДЧУВСТВИЕ"
    Глава вторая "НЕЖЕЛАТЕЛЬНОЕ ЗНАКОМСТВО"
    Глава третья "ЛЮБОВНЫЙ ТРЕУГОЛЬНИК"
    Глава четвёртая "НЕЛЕГАЛЫ"
    Глава пятая "ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ"
    ЧАСТЬ ВТОРАЯ "ГЛУБИНКА"
    Глава шестая "ЗАКУЛИСЬЕ"
    Глава седьмая "МИРНЫЙ БЫТ"
    Глава восьмая "ЗДРАВСТВУЙ, ПЛЕМЯ МОЛОДОЕ..."
    Глава девятая "РОКОВЫЕ ВСТРЕЧИ"
    Глава десятая "РУКА СУДЬБЫ"
    ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ "ИСХОД"
    Глава одиннадцатая "ВЫСОКИЙ ПОЛЁТ"
    Глава двенадцатая "РЫБАЦКОЕ СЧАСТЬЕ"
    Глава тринадцатая "МОРСКОЙ КРУИЗ"
    Глава четырнадцатая "И УВИДЕЛ Я НОВУЮ ЗЕМЛЮ..."
    Интроспекция "РАЗБОР ПОЛЁТОВ"
    ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ "ИНОБЫТИЕ"
    Глава пятнадцатая "ДУМВИРАТ"
    Глава шестнадцатая "НАРОДНЫЕ МСТИТЕЛИ"
    Глава семнадцатая "И ГРЯНУЛ ГРОМ"
    Глава восемнадцатая "ВСТРЕЧА НА ОЗЕРЕ"
    ЧАСТЬ ПЯТАЯ "АЛЬМАВЭТ"
    Глава девятнадцатая "ПУТЬ НАВЕРХ"
    Глава двадцатая "ТРЕТИЙ"
    Глава двадцать первая "ДИАЛОГИ ПЛАНКТОНА"
    ЭПИЛОГ "В ИГРЕ"

    *

    ПРОЛОГ "В НЕБЕСАХ"

    Чувство невыразимого счастья наполнило его душу.
    Внизу под ним, мегаполисно-широко раскинувшись в ревущем огромном кольце нескончаемо мчащейся автострады, во все стороны простиралась невидимая в едком густом дыму окрестных горящих торфяников утренне-суматошная шумная столица, задыхающаяся в удушливом сорокаградусном зное.
    На чадно клубящемся небе, едва процеживаясь сквозь плотное дымное марево, мутно желтело паляще-жаркое солнце, размазанным огненным слизнем всползающее медлительно над его новостроечной элитной высоткой.
    И позади, в многокомнатно-коридорных недрах его ипотечной квартиры, уже визжала надсадно у его взламываемой входной двери электропила судебных приставов, пришедших с утра пораньше конфисковывать его недвижимое имущество.
    - Благодарю, Господи! - воскликнул он, охваченный этим нежданным праздничным чувством, вдохнув всей грудью раскалённый угарный простор многодневно окутавшей город дымовой завесы и сразу сипло закашлявшись хлопьями першившей в горле сажи. - И чёрт с ней, с квартирой!
    Где-то далеко в центре, возле златоглаво-державного благолепия открыточно-царственного Кремля, ждал его прихода с повинной деловито-уютный кондиционированно-прохладный офис солидного банка, которому он задолжал по всем взятым кредитам, но его неразлучный осетрово-серебристый "Лексус" был накануне продан для покрытия одного из множества неотложных долгов и до микрорайонной станции метро ему, как неплатежеспособному, предстояло добираться на ординарном рейсовом автобусе-душегубке, набитом битком его очень нервными и потными соотечественниками, чуждыми милосердия к падшим предпринимателям.
    Поэтому-то, пытаясь хотя бы чуть-чуть оттянуть неотвратимую скорую встречу с низменно-неприглядной низовой реальностью, он и медлил сейчас здесь на лоджии, в экстатической эйфории беспричинного счастья вознося сиплые благодарности Творцу всего этого неизбывного бытия с благословенной банковской системой и рукотворно осушёнными торфяными болотами.
    - Верую! - хриплым ликующим возгласом суммировал он нахлынувший неудержимый восторг внезапного духовного просветления. - На тебя уповаю!
    В глубине квартиры тяжко грохнула об пол срезанная с петель стальная дверь с семью степенями защиты и послышались грубые раздражённые голоса приставов, вразнобой матерящихся в пыли у входа.
    Уповать ему оставалось действительно только на высшие силы, и он, в приливе счастливого победного воодушевления ощутив в своём неспортивно-холёном сорокалетнем теле небывалую лёгкость, одним невероятным ловким прыжком взлетел на перила лоджии, где и замер, неустойчиво балансируя над непроглядной мутью дыма на узком, в один кирпич, парапете.
    Кроме чуда, спасти его теперь не могло ничто, но времени молитвенно испросить это чудо у него уже не было, было всего лишь несколько секунд, чтобы воззвать мысленно, - и он воззвал.
    "Чуда! Чуда! Чуда!", троекратно исторг его мозг в лихорадочном возбуждении радостного предчувствия, подстёгиваемый неумолимо приближающейся через комнаты сердитой бранью идущих к нему исполнительно-непреклонных слуг закона.
    "Сколько можно?", вдруг раздалось ему в ответ из мути за перилами.
    Вслед за тем дым перед ним сгустился ещё сильней и туманно оформился в нечто крылатое и светящееся.
    Причём вместо какой-то определённой фигуры между распахнутыми орлино крыльями виднелось одно размыто-расплывчатое тусклое свечение.
    "Сколько можно, я спрашиваю?", недовольно спросил его чей-то эфирно-нежный голосок из мерцания свечения.
    Тут он сообразил, что никаких других звуков почему-то не слышит.
    И вообще, с момента появления говорящих крыльев всё вокруг словно тотчас застыло и онемело, как в стоп-кадре.
    Мгновенье воистину остановилось, и нигде ничего внутри мгновения не происходило, если не считать шевеления миражно-зыбких перьев и мелодичного голоска, исходившего из светящегося промежутка парящей в пространстве крылатости.
    - Сколько тебе ещё чудес? - медоточиво возмутился голосок. - Опять скажешь - последнее?
    - Да уж наверное, - ответил он машинально. - Двадцатый этаж всё-таки.
    - Ты собираешься прыгать? - осведомился голосок насмешливо. - Но ты тогда разобьёшься.
    - А то я не знаю, - жизнерадостно согласился он, держась рукой за угол стены. - Затем и прыгаю.
    - А как же твой "позитив"? - издевательски пропел голосок его любимое раньше словечко. - Или мы больше не оптимисты?
    - Мы оптимисты, - утвердительно просиял он своей офисной белозубой улыбкой. - Но шансов нет. Разорён, обанкрочен, в долгах по уши, а погашать нечем. Ну и прочее - как обычно: партнёры продали, друзья предали, любимая женщина бросила как неудачника.
    - Ай-я-яй, - прощебетал голосок сочувственно. - И совсем-совсем без надежд?
    - Абсолютно! - беспечально оценил он своё бедственное положение. - Лучше - в свободный полёт.
    - То есть, это твоё последнее желание? - уточнил голосок. - "В свободный полёт"?
    - Не желание, а выбор, - поправил он беззаботно.
    - Ловлю на слове, - прозвенели в мурлыкающем голоске неожиданно-металлические нотки. - Итак, выбор сделан?
    - Тебе-то что, - молвил он печально, отпуская угол стены. - Ты кто, кстати? Ангел, что ли?
    - Угадал. - Металл в голосе крылатого света заметно окреп. - Ангел-хранитель. Твой.
    - Мой? - изумился он, пошатнувшись на перилах. - Славно же ты меня хранишь, однако...
    - Храню сообразно выбору, - сухо парировал ангел, складывая крылья за спиной. - Ты выбираешь - я спасаю тебя в твоём выборе. Значит, в свободный полёт? Милости просим.
    - Я ведь прыгну - ты без работы останешься, - добродушно пригрозил он, качаясь над бездной.
    - Если бы, - горестно вздохнул ангел, запахивая крылья на свечении как смирительную рубашку и почти сливаясь с застывшим сизым фоном дыма. - Прыгай уж, не томи. Только сперва в паспорт свой загляни напоследок. Может, тебя твоё имя смущает...
    - С какой стати? - хмыкнул он, балансируя на краю и привычно вынимая паспорт из внутреннего кармана пиджака "от Армани". - Мне моё имя нравится. "Пётр" - хорошее имя...
    На этих словах он открыл паспорт.
    Рядом с его фотографией в паспорте красовалось: "Вальпургий Варсонофьевич Секст".
    - Что за гадость?! - ошарашенный этим невероятным варварским перекрещением, негодующе начал он.
    Но высказать своё правоверное негодование он не успел.
    Бестелесный толчок из пустоты резко накренил его тело и ноги его соскользнули с перил.
    "Счастливого пути!", услышал он удаляющийся скрипучий смешок воспаряющего ввысь ангела и, стремительно рассекая в падении воздух, исчез в гуще стояче-непроницаемого дыма, накрывшего многомиллионный город...

    ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
    "БОГЕМА"

    Глава первая
    "УТРЕННИЕ СЮПРИЗЫ"

    Потом была тьма и бесчувствие.
    Была беспредельная чёрная дыра неописуемой бесконечности не снаружи и не внутри.
    Было небытие, и небытие это было им - не сознающим, не ощущающим, не существующим.
    То есть, его больше не было - нигде и ничем.
    Он перестал быть, и вместо него зияло нечто, не имевшее ни названия, ни материальности. Некое всеобъемлющее тотальное самоотрицание, отрицавшее также и саму возможность чего-то иного вне этой тотальности.
    Ибо весь его космос и вся необъятность его мироздания стали тьмой и бесчувствием небытия...

    А потом как будто проклюнулся робкий проблеск.
    Вроде как что-то забрезжило где-то вне.
    Словно бы просочилось сквозь беспросветность в его незрячее "я".
    Какие-то звуки вдруг донеслись ниоткуда; запахло чем-то ещё неразборчивым; вспышки бессвязные то там то тут появились во тьме.
    И едва, наконец, его возвращающееся самосознание начало приобретать очертания смутных мыслей и неопределённых впечатлений, как чей-то храп, грубо вломившись в чуткую тишину воскресающего мозга, разом взорвал изнутри всё его забытьё - и нестерпимо-резкий пронзительный свет ударил в его закрытые глаза.
    "Боже!", пролепетал он ссохшимися онемевшими губами и, боясь совсем пробудиться, чуть разлепил веки одного глаза.
    Глаз материализовался в его самоощущении как шар, полный раскалённой боли, но свет оказался обычным дневным, уныло сереющим в большом полузадёрнутом шторами окне.
    И окно, и пошлые капроновые гардины за шторами были ему абсолютно не знакомы, а тиснёные розочки на шпалерах телесно-алых настенных обоев муторно всколыхнули тошноту в его опустошённо-тяжёлом желудке.
    Похоже, он находился в гостиничном номере.
    Новый раскат богатырского храпа сотряс его полупроснувшийся организм.
    Он с мучительным стоном перевёл свой открытый глаз с окна на постель сбоку, но увидел только розовое шёлковое покрывало, накрывавшее чью-то храпящую голову и повёрнутую к нему спину.
    "Кто это?", вяло шевельнулось в нём недоумение.
    Страдальческий взгляд его соскользнул по спине вниз к ногам, но и контуры выпирающих под покрывалом "филейных частей" ничего ему не подсказали.
    Каким образом он попал сюда и что за существо храпело рядом, оставалось неразрешимой загадкой.
    И главное, он не знал, кто такой он сам. Не знал совершенно, вплоть до своего имени, и даже собственное, казалось бы, тело ощущалось им как-то не так, не как прежде, - хоть и похмельно, однако непривычно громоздким.
    "Что со мной?", расслабленно шевельнулся он, чтобы почувствовать свою анатомию.
    И жуткое внезапное подозрение ожгло его сонное сознание.
    Подброшенный паническим ужасом, он рывком сел на постели и с лихорадочной торопливостью отбросил покрывало с чужих бедёр.
    Нет, нет, он ошибся! Нет, с чреслами всё было в порядке! Нет, слава Богу, это была она!
    Неизвестно, правда, кто именно "она", но, несомненно, женского пола, а то он уже подумал, что, может, он теперь "голубой" из гей-клуба, потому что очнулся он явно не тем, кем был раньше, в той напрочь забытой его прежней жизни до этого пробуждения Бог знает кем Бог знает с кем и Бог знает где конкретно...
    Тут он ахнул и, приковавшись неверящим взором вмиг распахнувшихся глаз к своему отражению в зеркале четырёхстворчатого стенного шкафа, сомнамбулически слез с широкой двуспальной кровати с целующимися резными ангелочками на белом деревянном изголовье - с тем чтобы увидеть себя отражённого в полный рост.
    Таким атлетично-накачанным он не был даже в пору своей более-менее физкультурной юности.
    Эта бронзовая плечистость с играючи вздувающимися бицепсами и трицепсами, эта рельефная выпуклость трапециевидного торса под крепкой точёной шеей, переходящая в мускулисто-поджарый живот и в мускулисто-лёгкие ноги спринтера, золотисто-шерстистые от мохнато-курчавого паха, а в паху (неужели? не может быть!) могучим литым языком колокола страсти чугунно свисал его нехотя пробуждающийся от сна обновлённый детородный орган, украсивший бы своим природным великолепием любой порносайт Интернета.
    Потрясённый увиденным, он вспомнил о чреслах за спиной - и язык, встрепенувшись, тотчас туго налился кровью и пружинно взлетел к животу пульсирующе-подрагивающим от напряжения разящим копьём, алчущим немедленного вонзания и стремительной бурной атаки.
    С разворота он подхватил лежащие на любовном ложе оголённые женские ноги и в порыве неудержимого влечения раскинул их, открывая своему смертоносному орудию доступ в вожделенные недра плоти.
    - Твою мать! - просипел умирающий голос из-под покрывала. - Меня вырвет...
    За сим женское тело, подхваченное им было для удобства контакта под бёдра, вывернулось из его рук и головой вниз скатилось с постели на ковёр возле, так что ему поневоле пришлось выпустить объект своего сладострастия и позволить несговорчивой незнакомке самостоятельно выпутываться на ковре из облепившего ей голову покрывала.
    По обнажению также и головы, объект оказался совсем юной и, видимо, достаточно миловидной накануне девицей, распатланно-опухшей сейчас с чудовищного перепоя и, похоже, пока ещё совершенно невменяемой.
    Спеша покинуть комнату до подступившей к горлу рвоты, девица попыталась встать на ноги, но не смогла, а потому поползла к коридорчику со службами на четвереньках и, разумеется, нагишом, вздыбив своей нескромной позой новый прилив его похмельной чувственности.
    Однако обладать ею в таком плачевном её состоянии было бы не гуманно, и кроме того, после их - судя по всему, многократных - ночных безумств ей, в принципе, не мешало бы основательно помыться.
    Полюбовавшись, с естественным сожалением, как в одиночку неутомимо маячит на взводе его полнокровное "второе я" ("Моё либидо/ всем дамам открыто!", вдруг ни с того ни с сего метко срифмовал он), он пошлёпал босой по ковру к кофейному стеклянному столику, уставленному всевозможными бутылками с, как на подбор, дорогостоящими наклейками.
    Стаканы, правда, валялись на полу, но не возвращаться же из-за этого к серванту с посудой.
    Удовлетворившись гигиеническим ополаскиванием одного из стаканов водкой "Абсолют" (водку он вылил затем в вазу с искусственными цветами), он плюхнулся голым задом в кремовое кожаное кресло с соткой коньяка "Хеннесси" (единственного алкогольного напитка, который он счёл возможным пить натощак без рефлекторного отторжения его мнительно-строптивым желудком).
    Покуда в ванной, пенясь, лилась вода и приглушённо всплескивались самобичевательски-нелестные фырканья надсадно отблёвывающейся в обнимку с унитазом ночной его "дамы сердца", он цедил французский коньяк и ему постепенно легчало не только сугубо физиологически, но и морально-этически.
    Раз он проснулся в фешенебельном гостиничном номере, рассудил он резонно на опять нетрезвую голову, значит, эта его партнёрша по койке вряд ли была его супругой (да и среди её разбросанных на диване шмоток подвенечного платья, вроде, не наблюдалось), а он в настоящее время был довольно-таки упакован "дензнаками" (или, как минимум, был вчера, когда платил за всю эту роскошь).
    "А она, случаем, не проститутка? - мельком пришло ему на ум. - Впрочем, какая разница..."
    Действительно, разницы не было никакой, так как он всё равно не помнил ничего из происходившего до сегодняшнего утра. Мало того что он не знал имени благосклонно разделившего с ним ложе очаровательного создания, блюющего сейчас в его ванной, он, к тому же, не имел ни малейшего представления, как звать его самого, а своей одежды он в номере что-то не находил.
    Вероятно, он снял всё заблаговременно там, где маялась в данный момент перепившаяся безымянная бражница, волшебно омолодившая его за ночь любви (платной или чисто условной - было неважно), но он не помнил и этого.

    Очевидно, он чуть задремал в прохладных объятиях мягкой кожи кресла, потому что снова открыв глаза он обнаружил уже умытую и намакияженную девицу из постели сидевшей напротив него на диване в гостиничном купальном халате.
    Стиснув зубы, угрюмо-насупленная красотка с сосредоточенным омерзением уставилась на наполненный чем-то золотистым фужер, который она вот-вот собиралась поднести к своим припухлым пропойно-обветренным губам.
    Догадавшись, что он очнулся в самый ответственный миг её похмельной реанимации, он деликатно зажмурился и не произнёс ни слова.
    Несколько напряжённо-беззвучных секунд спустя он услышал короткий звяк зубов о стекло фужера и сдавленные спазматические глотки, проталкивающие спасительную алкогольную влагу в сопротивляющееся нутро.
    - Ва-а-а! - конвульсивно передёрнулось на диване словно ударенное разрядом тока тело. - Ну и херня!
    Теперь его краля, пожалуй, была готова к осмысленному диалогу и можно было начать светскую беседу.
    - Привет, - сказал он, открыв глаза и участливо улыбнувшись высасывающей половинку апельсина прелестнице. - Как ты?
    - Херово, как, - прочавкала она раздражённо. - На хер я эту текилу вчера пила...
    Про себя он неодобрительно отметил скудость её лексикона, очень уж, право, зацикленного на поминаемом всуе сакральном предмете, но тут он сообразил, что это, быть может, вполне оправдано с её стороны, поскольку сам-то предмет (пусть и отчасти угомонившийся) назойливо мозолил ей глаза (пусть и отёкше-оплывшие).
    Оставаться наедине с дамой в столь вызывающе оголённом виде без какого-то соответствующего виду действия было, по меньшей мере, бестактно, и он не должен был ставить её в такое неловкое положение, особенно когда положений, куда более удобных для них обоих, они бы вдвоём нашли в избытке.
    - Я тебя, кстати, ждал, - с тонким намёком указал он взглядом на то, что имел в виду. - Ты не против?
    - Ты, блин, и конь, - изумилась она, оторвавшись от апельсина и бросив ответный взгляд на подразумеваемое им, уже вырастающее перед ней за столиком, как поднимающийся из травы удав.
    - Я же вымылась только, - нерешительно оценила она перспективы возобновления телесной близости. - А у тебя ж - как из шланга. Я вся опять перемажусь...
    - Нет, нет, про оральный забудь, - предупредила она следующее его игривое предложение. - Снова блевать у меня сил нет...
    - Ладно, как хочешь. Тогда потом как-нибудь, - с неожиданно-охотной покладистостью согласился он с её доводами и, стянув со столика матерчатую крахмально-плотную салфетку, набросил её небрежно на свой послушно улёгшийся инструмент общения, чтобы пресловутая "палица Геракла" не отвлекала её в ходе дальнейшей беседы. - Там в ванной моих вещей нет?
    - В ванной нет, а в коридоре на вешалке висят. Даже трусы, - напомнила она ему вскользь его неуёмную пылкую распущенность по приходе в номер.
    - Не "стринги", надеюсь? - уточнил он для самоуспокоения.
    - Примерно то же, - огорчила она его, с тупой машинальностью изучая изжёванный апельсин. - Ты и в белье, блин, такой "гламурный", что охереть...
    Кажется, и благовоспитанная прикрытость его "срамного места" на генитальную специфику её речи не действовала. А делать ей замечания на сей счёт в сложившейся ситуации было бы крайне неуместно - всё-таки их связывала хоть и одна, но предельно взаимно проведённая ночь.
    - Что значит - "гламурный"? - поинтересовался он поэтому вместо дидактических поправок.
    - То и значит, что охерительно модный, - обронила она безучастно, впиваясь сызнова в апельсинную мякоть.
    Нет, в лексическом плане она была явно неисправима.
    - С каких пор? - иронически хмыкнул он на эпитет "модный" по отношению к себе.
    - С твоего альбома, - невнятно пояснила она, сплюнув попавшуюся в мякоти косточку прямо на ковёр. - Одни, блин, хиты косяком. Я на них хату себе купила в центре.
    - Я что-то не въехал, - перебил он. - Какие хиты? Я что, композитор?
    - Хер ты с бугра, - рассерженно бросила она, продолжая излюбленную тему заветного вторичного признака. - Совсем ты допился на презентухах. Какого бы хера ты композитором был, если ты поэт...
    - Я - поэт?!
    Он аж вскочил с кресла - так был он ошеломлён этой новостью.
    - Поэт, мать твою, - подтвердила она безжалостно. - Убойные тексты пишешь для всякой херовины.
    - Хотя и в стрип-шоу мог бы - с такой дубиной, - одобрительно присовокупила она, указующе ткнув апельсином в его болтающиеся над столиком внушительные достоинства. - Ты, правда, и так ни одной стоящей тёлки не пропускаешь на тусовках...
    - Что за тексты?! - возопил он требовательно, оставляя пока за кадром нравственные метаморфозы своей личности.
    - Валик, не изображай тупого, - хрюкнула она фамильярно. - Ты за свои песни столько бабла загрёб - ты и это, что ли, забыл?
    - То есть, я песни пишу, - зафиксировал он узнанный факт своей нынешней биографии. - А "Валик" я почему?
    - Потому что за "Пургик" ты можешь и в рожу, - преподнесла она ему новый сюрприз (дебоширом-то раньше он не был). - А полное твоё имя хер кто выговорит.
    - Стоп, - похолодел он от цепеняще охватывающего его прозрения. - Стоп. Тебя зовут Сюся, так?
    - Ну, - не опровергла она. - Сюся, а что?
    - И ты певица, - констатировал он упавшим голосом. - А имя моё я, кажется, знаю...
    Быстрым неверным шагом он пересёк комнату и в коридоре, прежде чем с трудом натянуть на себя узенькие сексуально-паутинные трусики, достал из кармана немыслимо-экстравагантного расшитого стразами замшевого пиджачка свой не потерянный в пьяных бесчинствах паспорт.
    Да, так оно и было, так он теперь в документах и значился: "Вальпургий". И он и вправду был поэтом-текстовиком, он просто спьяну запамятовал, как втянул его в это дело его молодой протеже-композитор, которого он когда-то щедро спонсировал в бытность бизнесменом и который, в благодарность, брал его тексты для некоторых своих песен, а потом вдруг стремительно раскрутился в шоу-бизнесе, где именно эти песни с его прикольными текстами оказались наиболее востребованными и имели наибольший успех у зрителей и слушателей.
    Так что, катастрофически рухнув в предпринимательстве, он почти тотчас же головокружительно вознёсся вместе с "вышедшим на орбиту" пробивным и удачливым сочинителем популярной музыки, и сегодня он мог позволить себе жить, как всегда хотел, исключительно по престижным гостиницам, чтобы не обременять свою богемную свободу обустройством собственного жилья, во как насточертевшим ему в прежней предпринимательской жизни, в которой его и звали как будто совершенно иначе.
    "Да хер с ним, с прошлым! - подумал он уже на шоу-песенный лад в нынешнем моложавом облике "гламурной" знаменитости. - На хер оно сдалось!"
    Переимчивость (в том числе, в выражении эмоций) относилась, как понятно, к неотъемлемым свойствам личности "свободного художника", в каковую он целиком преобразился, включая также и ходовой словарь подлинного "гламура", растленно-склонного к известной похабной фривольности в словах и поступках и к самозабвенной упоённости в зюзю при должном дорогостоящем антураже и "бухле".
    - Ну так, радость моя, - объявил он уже без сомнений и колебаний, культуристски эффектно входя в обтягивающе-просвечивающих плавках обратно в комнату. - Сразу предупреждаю - у нас с тобой только любовь.
    - О, да к тебе сознание вернулось, - ухмыльнулась его опять полупьяная "звезда эстрады". - Любовь - в смысле порево?
    - В смысле чувство, - строго поправил он обворожительную во хмелю грубиянку. - И вообще, что у тебя за уличные замашки? Неужели нельзя как-нибудь цивилизовано? "Соитие", например, или "интимная близость". Или уж "акт", на худой конец.
    - На худой конец - это "перепихон", - с серьёзной миной квалифицировала она. - А на толстый - "траханье".
    И, прыснув, загоготала в голос хриплым фальцетом, как недорезанный петух, заполошно мечущийся по курятнику.
    - И шутки такие же подзаборные, - заметил он осуждающе, подходя к столику и наливая себе отвязную порцию виски "Grant"s", которое, как он вспомнил, безотказно ставило его раньше на ноги с любого бодуна. - Эвфемизмы, дурёха, украшают жизнь.
    - Половую, - подсказала она. - Эвфемизмы и онанизмы.
    После чего вновь залилась своим вульгарным хрипло-визгливым безудержным хохотом.
    Похоже, и в юморе она тоже была безнадёжна.
    - Гы-гы-гы, - отечески укорил он её. - Игогочешь - как кобыла под жеребцом...
    - А то ты не жеребец, - укаталась она от собственной хохмы. - Скоро хвост вырастет. И копыта.
    - Вот, вот, как раз насчёт этого, - поднял он полный стакан. - Пожалуйста, не пытайся меня никуда запрячь - я этих дел не переношу...
    От искреннего недоумения его собеседница даже перестала ржать.
    - С чего ты взял, что я тебя собираюсь запрячь? - голубоглазо взглянула она в его наглые карие. - Я, между прочим, покруче тебя баблом упакована.
    - Ну, ну, ты мне тут честные глазки не строй, - усмехнулся он на её расхожие сценические ухватки. - Кто ж из вас меня подоить откажется. Нет, гулянки и подарунки - это сколько угодно, лишь бы на большее губу не раскатывала...
    - Чё ты за хрень несёшь, я не врубаюсь, - сердито надула она искусно очерченные чувственно-пухлые губки. - У меня без тебя бойфрэнд есть на самом верху. Просто ему западло с деятелями культуры тусоваться - не его уровень. Так что с тобой я из чистого интереса, не боись.
    "И верно, - вспомнил он. - Она же всё время им хвасталась, этим "спонсором". Он ей, поди, за блядство и вломить может - чтобы имя его не позорила. Или выставить в шею. Публичность, действительно, ей самой боком выйдет..."
    - И мэн у меня ревнивый, учти, - подстраховалась она многоопытно. - Соперников он на дух не переносит и злопамятный страшно...
    - Ладно, ладно, кончай запугивать, - снисходительно отмахнулся он. - Я с твоим мэном бодаться не буду, я как-то ещё пожить хочу. А он меня в асфальт закатает, он у тебя такой.
    - На раз закатает, - с облегчением позлорадствовала она. - Я при нём, ты бы видел, какая примерная.
    - Тяжкая у тебя доля, что говорить, - съязвил он, повеселев. - Значит, тогда уговор - "без комментариев".
    - А я о чём, по-твоему? - взяла она со столика свой фужер, тоже теперь не порожний. - За то давай и встрамим - за любовь.
    - Давай, - согласился он. - За чистую и возвышенную.
    - То есть, чтоб без последствий и до самого пупа, - тут же опошлила она.
    - А главное, безответственную, - дополнил он её непристойную, но весьма точную характеристику их импульсивно сложившихся к утру отношений.
    И залпом выхлебав остаток виски, закончил:
    - В общем, ты одевайся, а я пойду совершу омовение...

    Интроспекция
    "ДУРНОЕ ПРЕДЧУВСТВИЕ"

    Горячая водяная щетина тугих тонких струй душа, массажно вонзаясь сквозь волосяную стерню его модно-короткой стрижки в кожу головы, струящейся обволакивающей оболочкой сбегала щекочуще по его скульптурно совершенному телу, смывая вместе с потно-животным смрадом плотских утех и похмельную ломоту, и сонливую изнурённую томность, и остаточные всколыхивания агрессивного сластолюбивого возбуждения, теряющего мало-помалу свою пьяную маниакальную ненасытность и неугомонную изощрённость разгульной фантазии.
    Реальность восстанавливалась постепенно во всей детальности в его проясняющемся сознании, и некоторые её детали чрезвычайно расстраивали его сейчас.
    Нет, репутация "жуткого бабника" была как раз его достижением и, скорей, достоинством в его сегодняшнем окружении, где именно сексуальным похождениям (зачастую вымышленным и мнимым) придавалось первостепенное значение. (А чем бы ещё, скажите, кормились скандальные журналисты и пронырливые папарацци и что бы ещё обсуждали на досуге "фанатеющие" поклонники-почитатели заурядных во всём остальном "звёзд"?)
    Наоборот, пустившись во все тяжкие тотчас после смены рода деятельности, он сразу пришёлся ко двору в богемных компаниях, куда его ввёл продувной соавтор-композитор. Застольное компанейское жизнелюбие и всегдашняя беззаботная готовность к самым скоропалительным и бездумным любовным альянсам как нельзя лучше гармонировали в нём с уморительно смешными стихотворными экспромтами (которые он потом с блеском повторял по многочисленным просьбам) и с его беспечно-безбытным распутным образом жизни завзятого "трахальщика", у которого, можно сказать, на лбу было внятно написано, чего он хочет от противоположного пола и чего, стало быть, этому полу от него ждать в случае непосредственного контакта.
    А так как он, никого из своих соблазнительниц не обижая (в том числе, и финансово), тем не менее, никому из них не отказывал и в параллельных "предаваниях страстям", к нему, в конце концов, стали относиться как к несерьёзному безобидному повесе, транжирящему свои шальные гонорары на собственные удовольствия и щедро делящемуся удовольствиями с теми из "прожигательниц жизни", кто не покушался на его холостяцкую вольницу.
    Вот уже, почитай, полгода он таскался по всевозможным элитным тусовкам, дорогим кабакам и номерам фешенебельных гостиниц, и он давно потерял счёт своим "милым дамам", всякий раз целиком поглощённый азартом сиюминутного времяпрепровождения и елико возможно избегая удручающе-мелочных бытовых промежутков, - благо, он, то и дело, дуриком сшибал столько "презренного металла", что запросто мог откупиться от обывательской житейской нудьги.
    "Будь со мной/ во всём собой -/ пей мгновение взапой!", как рифмоплётски уламывал он, бывало, и без того согласную на всё греховодницу. И сам он стремился пить так если не каждое мгновение, то хотя бы каждый гудёжный вечер, поскольку в потраченные на обанкроченный бизнес годы он никогда не выкраивал достаточно времени на полноценное "оттягивание" и теперь неустанно навёрстывал упущенное.
    Но, но, но. Обычно в своих головокружительных загулах на пару с клюнувшей на его безотказность любительницей "секса без правил" он был осмотрителен в одном пункте, пренебрежение коим могло, того и гляди, повлечь существенные неприятности и значительный ущерб равно и в его беспорядочной частной жизни и в его доходном песенном сочинительстве.
    Речь, разумеется, шла о мужьях, друзьях и спонсорах претенденток на взаимность, среди которых порой попадались не только денежные мешки из банковских и сырьевых сфер, но и влиятельные чиновники высшего звена, а то и вовсе опасные выходцы из "криминалитета" и из "соответствующих органов". Связываться с подругами многих из них было себе дороже, не говоря уж о "пассиях", что называется, продюсеров, крутящих шоу-бизнес, от корыстного интереса которых он опосредованно зависел как текстовик.
    Подругам, конечно, спьяну всё было "по фиг" - лишь бы урвать с ним здесь и сейчас свою порцию искомых "оргазмов", однако он дальновидно учитывал риск и старался всячески уберечь разохотившуюся ветреницу от ненужной демонстративности, а потом не подкреплять досужие беспочвенные слухи выставлением напоказ их закулисных совместных блудодейств.
    Вероятно, вопросы к нему кое у кого возникали, но было бы как-то несолидно для действительно авторитетных людей опускаться до выяснения нечистоплотной конкретики у такого беспутного прощелыги, воспринимаемого всеми ими неким забавным шутом и записным сочинителем поздравительных "датских" спичей (за что ему, к слову, тоже немало перепадало с барского стола).
    Вчера же он допустил ошибку, причём ошибку, вполне способную стать роковой.
    Понятно, что на запретный плод трудно было бы не позариться, и не один он, поди, облизывался про себя на чужой лакомый кусочек: фигурка там, с бюстиком напоказ, ножки с попочкой...
    Ну и мордашка её порочно-смазливая была соблазном - с глазёнками этакими озёрно-шалыми. Как губки, бывало, призывным бантиком округлит, проказница, да взглядом своим зазывно-прозрачным заиграет с эротическим подтекстом, так вся твоя моральная устойчивость и улетучивается в момент, и подмывает уже до нестерпимости на её дерзкий взгляд встречным прямым ответить, чтобы немедля тут же до прелестей этих фигуристых ручонками шаловливыми добраться и губки эти двусмысленно улыбающиеся по назначению использовать.
    Дурь ему в голову била и раньше, что правда, то правда, тут он не исключение: очень уж многообещающая развратность в этой куколке чувствовалась при всей её молодости и свежести и очень уж грамотно у неё получалось мужиков заводить между делом.
    Но только другие-то мужики, в отличие от него, хотя на неё и западали с первого взгляда, дурью своей всегда владели и на её провокационные заигрывания не покупались - во избежание, так сказать, далеко идущих последствий.
    Что за субъект у неё в патронах числился, ни для кого в их среде секретом не было, и судьбу с ней испытывать из-за кутёжного "угара страстей" охотников опрометчивых не находилось - все "ходоки" гнева свыше страшились и кары несоразмерной, которая кабы на любого из них обрушилась, от него бы и мокрого места не осталось.
    И он ведь отлично знал, на что он поднял (пусть - ха-ха! - и не руку), знал, кобель пьяный, в какое он высокопоставленное лицо плюёт прелюбодейски, знал же, знал, как и все, а плюнул. Не удержался в запале и с перебору.
    Текилы этой поганой он чересчур напузырился под конец - на закуску с плеча её оголённого соль слизывая с лимонным соком. А с плеча, извините, - это не рюмками чокаться благонравно, это до самых глубинных инстинктов тебя пронимает, до самых стихий неуправляемых...
    А она же только что не кончает от счастья при каждом его лизании, - ну и как он мог отказаться? Как мог не продолжить? Как? - ответьте, кто моралист! Не мог и не отказался.
    Хуже того, от обоюдной общей разнузданности на хамские неуместные выходки отважился, публицистического свойства.
    То есть, вдобавок к преступному "распусканию рук" ещё и словом малохудожественным патрона её оскорбил. Что он с подиума в микрофон орал напоследок - вспомнить страшно: "Я имею тут, ты - там:/ ты - всех нас, я - только дам!"
    Разразился очередным экспромтом, распоясался - обличитель верховной власти. И это - самый цензурный, а были, помнится, и другие, совсем непечатные...
    А ему донесут, обязательно донесут - и про экспромты с переходом на личность, и про дальнейшие непотребства.
    И он, пожалуй, обидится по совокупности. А обиды его для многих уже внезапными бедствиями и катастрофами обернулись, для очень многих...
    Не надо было вчера на пьянке без толку выделяться, ну, не надо! Ну, столько раз зароки давал не нажираться до умопомрачения, а если нажрался всё же, скотина, то хоть рот открывать поменьше, - и вот, пожалуйста, опять!
    И ладно бы, пьянь, доброжелательно остроумничал, как с прочими адресатами шаржей этих шутейных, так нет, заело, видишь ли: что, мол, он думает, она его собственность, ежели он важняк в коридорах власти? И безраздельно владеть он ей будет? И неприкосновенна она поэтому?! Барин собачий выискался, крепостную актрису себе завёл... А я, мол, назло, возьму её и отжарю - без спросу и безбоязненно. У нас демократия, как-никак, нечего наших девок закрепощать!
    Свободолюбие вдруг взыграло бунтарски - оттого что "запрещено" и что "чужое". Так по мозгам шибануло мятежно вместе с гормонами, что он вообще вразнос пошёл, громогласно и неуправляемо. Всей гоп-компании о своих намерениях объявил - прежде чем с ней надрызгавшейся в обнимку уйти "для продолжения секса". Трибун феминистский!
    Сам бы, конечно, он вряд ли бы добивался злоумышленно, сам бы риск сперва оценил, но коли она втравила и, прямо скажем, инициировала, - какие к нему претензии? Уступил недвусмысленным домогательствам, поддался на уговоры, не решился обидеть отказом. Он, в сущности, инструмент, с него спрос маленький...
    Правда, в ораторских эскападах действительно разошёлся излишне, рожа упившаяся, но это же просто с невменяемого языка сорвалось по ёрническому недомыслию в алкогольном бреду, это с кем не бывает, это всерьёз принимать нельзя...
    Впрочем, оправдываться, наверное, бесполезно - отмазки его всё равно не пройдут. Он вчера, кажется, все мыслимые ошибки умудрился сделать (с ментами, жаль, не подрался у кабака - единственное его упущение), так что теперь всё в руках Провидения, рока и фатума. Короче, "авось, обойдётся".
    "Будем надеяться на лучшее", стандартно закончил он путаный внутренний монолог, выключая душ.
    И потянулся из ванны за белым махровым полотенцем, наброшенным неподалёку на блестящие трубы сушилки.

    Глава вторая
    "НЕЖЕЛАТЕЛЬНОЕ ЗНАКОМСТВО"

    Одной из вредных привычек, приобретённых им в небескорыстном бодрячестве шоу-бизнеса, была его привычка к немотивированному оптимизму - она-то и сыграла с ним злую шутку в этот знаменательный для него день.
    Он только-только усадил свою ослепительно похорошевшую в одежде партнёршу по "свободному сексу" в поданный ей к подъезду гостиницы лимузин с личным шофёром и собирался малость пройтись по относительно свежему воздуху до визита в студию к соавтору-композитору, когда чьи-то цепкие пальцы одномоментно клещами сжали оба его запястья.
    С двух сторон от него невозмутимо стояли близнецово-похожие крепкие мужчины с гладко выбритыми непроницаемыми лицами и воински аккуратной стрижкой, хотя они и были облачены для маскировки в цивильные строгие костюмы рядовых офисных менеджеров.
    - В чём дело? - с испугу рванул он свои схваченные руки.
    Мужчины чуть повели плечами - и руки его оказались синхронно вывернутыми в кистях и выломанными в локтях до того резко, что он, вскрикнув, подпрыгнул на месте.
    - Умолкни, - бесстрастно посоветовал мужчина справа.
    - Поедешь с нами, - безапелляционно велел ему тот, что был слева.
    - Вы кто такие?! - протестующе возмутился он, поставленный их подлым приёмчиком на цыпочки, с выгнутой колесом грудью.
    - Кто надо, - сухо осадил его правый.
    - Скоро узнаешь, - недобро пообещал левый.
    Между тем иномарка с тонированными стёклами уже подрулила к подъезду и затормозила перед ними.
    - Я полицию позову, - беспомощно пригрозил он, благоразумно не повышая голоса.
    - Не смеши народ, - сказал правый, открывая свободной рукой дверцу иномарки.
    - Тоже, нашёл защитников, - скривился левый высокомерно. - Лезь в машину и закрой пасть.
    Разумеется, это не бандиты, потерянно думал он, сжатый на заднем сиденье накачанно-твёрдыми плечами скрутивших его мордоворотов и рассеянно созерцая проносящиеся за тёмной тонировкой городские кварталы.
    Не бандиты и не менты, а, скорее всего, головорезы из какой-то частной охраны, с той, правда, разницей, что они ничего не охраняли, а вязали невинных граждан прямо на улице, уверенные в своей безнаказанности.
    Значит, не считали они его невинным, и так как секретные службы он ничем заинтересовать не мог, вывод был очевиден.
    Застукали его ночью случайные соглядатаи с этой текильной киской и проинформировали кого надо, а они, стало быть, санкцию на его арест получили.
    То есть, по худшему сценарию, как он под душем и предчувствовал.
    Это же как он себя, мудила, подставил, и, спрашивается, из-за чего? Не сам ли бессмертный шедевр сочинил однажды на эту тему, который потом из уст в уста с восторгом передавался под названием "Одиночество": "И эту вагину/ я тоже покину./ Ить много вагин,/ а фаллос один..."
    Ну, что касается нынешней "покинутой", её он, похоже, долго вспоминать будет, если, конечно, предстоящую разборку переживёт.
    Пока, впрочем, вспоминать нечего, - вся ночь, как нарочно, из памяти выпала, - практически, ни за что страдать придётся.
    Эх, жаль, кабы их сразу не выследили, как бы он с ней развернулся на следующих рандеву, с этой синеглазкой: каким бы незабываемым мастерством её поразил и какую палитру разнообразия ей раскрыл бы...
    И что за манера до беспамятства напиваться! Страх, что ли, преодолеть хотел? Преодолел, молодец. По заслугам теперь и воздастся. Или по чему другому.
    Творческая карьера тоже, небось, накрылась - той самой, запретной, из-за которой и погорел он по всем статьям...
    Вот зачем было так поступать? Что за необходимость такая была - именно её? А главное, исправить-то невозможно, деяние-то свершённое - налицо. Зарвался, забыл осторожность, залез не туда...
    Ну и ладно, и пусть, зато вёл себя как мужик: захотел - взял и сделал. И пошли они все, мстители импотентные...
    Своей заключительной бравадой он, по существу, нервически подзадорил себя, поскольку машина свернула с улицы в какой-то проезд, а затем - через разъехавшиеся стальные ворота - в закрытый двор. Наступал час расплаты, и он мысленно, естественно, задиристо ерепенился, тщетно стараясь собраться с духом перед надвинувшимся вплотную ужасом неотвратимого возмездия.
    Мужчина справа открыл дверцу и, несмотря на плотность комплекции, ловко выбрался из машины наружу.
    - Вылазь, - скомандовал оставшийся в салоне мужчина слева, и едва он вылез, как этот левый тут же шустро последовал за ним и снова пристроился к его левой руке.
    - Будешь отвечать на вопросы, - проинструктировал его правый, привычно стискивая его запястье. - Сам вопросов не задаёшь.
    - Это недемократично, - вякнул он (исключительно для того, чтобы своим активным препирательством унять уже потряхивающую его нервную дрожь).
    - Ты тут не остри, чмо, - наставительно вывернул его кисть левый. - Демократ сраный...
    Действительно, демократическими ценностями в этом пустом внутреннем дворике и не пахло, и даже стальная серая дверь в здание открывалась автоматически охранником за стеклом, мимо которого они, войдя, молча прошествовали, после того как оба мужчины с чёткостью машинального козыряния сунули к стеклу свои удостоверения-"корочки".
    Ещё меньше общегуманистического было в длинных казённых коридорах с полированными панелями, бордовыми ковровыми дорожками и тяжёлыми на вид, однотипно-роскошными дубовыми дверями с ручками в форме золочёно-литых двуглавых орлов. Он бы не удивился, если бы атмосфера этой гнетущей чиновной державности довершалась хрустальными оперно-балетными люстрами, но вместо люстр в коридорах прозападно голубел неоново светящийся потолок, украшаемый только белыми полусферами противопожарных устройств.
    Хотя будучи представителем среднего бизнеса он не раз хаживал подобными "коридорами власти" к нужным людям за подписью, причём порой с подозрительно увесистым кейсом (к счастью, развитие системы банковских переводов ныне снижало такие риски, да и услужливые посредники тоже облегчали передачу безналоговых "откатов"), однако сейчас вся эта бюрократическая внушительность показалась ему таящей угрозу и неумолимую враждебность лично к нему.
    Возможно, болезненная его мнительность объяснялась странной безлюдностью коридоров, а возможно, тем, что никакая взятка не могла поспособствовать решению его проблем в данной ситуации, но, как бы то ни было, когда сопровождающие подвели его к отдельно расположенной массивной двери, золотисто испятнанной рельефными бляшками гербов, и правый конвоир доложил по селектору на стене об их прибытии, его похмельная дрожь перешла в неудержимо сотрясавший его озноб.
    - Не бзди, - без малейшего участия в голосе презрительно заметил ему мужчина слева, в ожидании, пока им отворят из приёмной бронебойно-неприступную дверь. - И не дёргайся.
    Секретарши в приёмной не было, был секретарь-референт - замкнутый, сухопарый, с военной выправкой и бесцветными ледяными глазами.
    - Я доложу, ждите, - отчеканил секретарь безинтонационно, поднимаясь из-за своего огромного письменного стола и не предлагая вошедшим присесть в отнюдь не конторские барские кожаные кресла в углу приёмной под разлапистой вечнозелёной манстерой.
    Минуты доклада начальству прошли в тягостном молчании, нарушаемом лишь неритмичным постукиванием его выбивающих дробь зубов.
    Затем секретарь, появившись из кабинета, оставил дверь за собой открытой и отступил в сторону, освобождая им путь в святая святых.
    - Входите, - коротко разрешил секретарь.
    И они вошли.

    Человек, сидевший за уставленным телефонами письменным столом напротив двери у дальней стены с обязательным портретом главного руководителя нынешней власти, продолжал, наклонив голову к бумагам, читать документы, но абрис этой лысеющей головы был легко узнаваем по телевизионным новостям.
    "Показывает, какой он государственный деятель, - подумалось ему с внезапно вскипевшей антипатией к человеку за столом. - Ну, просто свободной минутки у него нет на личные дела..."
    - В тренажёрную, - не поднимая головы от бумаг, буркнул человек. - Зафиксировать.
    Что означают эти загадочные слова, мужчины дали ему понять действием, введя его сквозь неприметную дверь в панели задней стены в довольно просторную комнату, декорированную в японском стиле циновками, рисунками тушью на рисовой бумаге и бамбуковой мягкой мебелью, но несколько покоробившую его тонкий эстетический вкус несуразным нагромождением никелированной арматуры современного атлетического станка рядом с классическим татами.
    Его неприязнь к железному монстру ещё более возросла, когда его бесцеремонные спутники сноровисто пристегнули его кожаными ремнями к неподъёмной станине и пруту штанги с противовесами таким образом, чтобы он стоял навытяжку с поднятыми руками и не мог пошевелиться.
    Управились они с пристёгиванием буквально в минуту, из чего явствовало, что процедура фиксации была им не в новинку, да и их шеф-японист вошёл в свою комнату отдыха тотчас по окончании их отработанно-слаженных манипуляций.
    - Ждать в кабинете, - бросил шеф, проходя мимо подручных к бумажной ширме с драконами.
    - Поработаю с ним до совещания, тогда решу, - прозвучал его ровный невыразительный голос уже из-за ширмы.
    Спустя считанные секунды обитая звукоизоляционной пробкой дверь бесшумно закрылась за лишними свидетелями и почти сразу из-за ширмы появился с поразительной быстротой переодевшийся читатель бумаг, в белой свободной майке с собственным фотоизображением на груди, в белых холщовых штанах и в лаково-чёрных тапочках смотревшийся очень спортивно, несмотря на округло-наметившееся брюшко.
    - Ну так, рыло, - распорядился преобразившийся в спортсмена чиновник, пружинистой каратистской поступью пересекая татами и приближаясь к пристёгнутой жертве на расстояние удара. - Правда и ничего, кроме правды. Обмана не потерплю.
    - Да какое вы имеете право... - хотел он было со страху проявить характер.
    Молниеносный пинок в пах пресёк его опрометчивую попытку.
    - Молчать, пока не спрошу, - беззлобно порекомендовал ему его визави, удерживая на весу ногу в бойцовской тапочке и удовлетворённо наблюдая за его рыбьи ловящим воздух ртом и стиснутыми ремнями корчами. - Ты уже влетел, овощ, твоё право - я...
    - А теперь честно и чётко, - наконец опустилась ударная нога. - Что у тебя с ней было?
    - Уточните, - заикнулся он для очистки совести. - Она - это...
    Уточнением был точный удар в его незащищённое солнечное сплетение, на этот раз кулаком, - вряд ли из сердобольности, скорей из опасения потянуть при рывке не размятые мышцы таза.
    - Без имён, - предупредил его собеседник, благородно давая ему время восстановить дыхание. - Что и как давно.
    - Ничего и только сегодня, - в тон деловитости спрашивающего ответственного лица ответил он. - Хотел, но не вышло.
    - Мы же вчера ужрались как свиньи, - пошёл он ва-банк. - И она вырубилась, и я...
    - Однако хотели, - брюзгливо пробормотал мастер боёв без правил, не отводя своего удавьи-давящего взгляда от его ещё не разбитого лица.
    - Хотеть не вредно, - неловко сострил он. - Упились мы оба до помрачения рассудка. Я вообще до того глаза залил, что в политические демарши ударился. Простите великодушно...
    - Демарши твои мне по хер, - с неожиданной искренностью отбрил его призадумавшийся патрон проштрафившейся блудливой "звезды" (похоже, служивший ей образцом для подражания в её грубиянстве). - А вот чужое трогать - это другой спрос. Это, говнюк, наказуемо.
    - За намерения не судят, - робко воззвал он к, быть может, не совсем атрофировавшемуся чувству справедливости самозваного судьи.
    И, ахнув, зашёлся от боли после сокрушительного удара с прыжка коленом в печень.
    Его тут, кажется, использовали для производственной гимнастики.
    - Ты поуказывай ещё, - приземлившись в исходную атакующую позицию, менторски молвил его ничуть не запыхавшийся экзекутор. - За такие намерения яйца отрывают.
    - Не надо, - попросил он, превозмогая полуобморочность болевого шока. - Я по недомыслию.
    - Отмазки козлиные, - брезгливо отрезал разминающийся на нём соперник. - Значит, не вышло, ты утверждаешь?
    - Да мы и отрубились с ней врозь, - нагло соврал он. - Я как виски допил, так с дивана уже подняться не мог. А утром всю ванную заблевали по очереди. Тут уж не до любви, как вы понимаете...
    - Эту версию мы проверим. - Эмоций в упорно рассматривающих его глазах по-прежнему было не больше, чем в студенисто застывшем холодце. - Сличим показания. Простить не прощу, но, может, помилую. А вот если ты мне туфту впариваешь...
    - Ни, ни, ни, - забожился он суетливо, оттягивая, насколько возможно, вынесение приговора.
    - Если ты, овощ, мне впариваешь, как лоху, - повторил свою мысль угрожающе подобравшийся рогоносец ("Хотя он же любовник, а не муж, - подумал он не к месту. - Разве любовники рогоносцами бывают?"), - тогда пощады не жди. Тогда ты всерьёз раскаешься.
    - Я и сейчас раскаиваюсь, - по возможности убедительно заверил он. - Но вы же знаете, какая у нас в культуре пагубная среда. Пьянки без повода, кокаин в туалете, фетишизация сексуального начала...
    Нацеленные на него кулаки вдруг сорвались и заходили как быстрые поршни, и первый же удар в горло заставил его проглотить дальнейшие аргументы в свою защиту.
    Судя по всему, время на разговоры вышло и передохнувшему государственному мужу пора было отправляться на вышеупомянутое совещание.
    Стремительная неотразимая серия в корпус сбила ему дыхание окончательно, а белая подошва летящей ему в челюсть тапочки была последним его впечатлением перед слепящим взрывом нокаута, после чего наступила мёртвая тишина и блаженная невесомость.
    Сознание вернулось к нему только когда конвоирующие его мужчины проводили его волоком через кабинет, где за столом, опять в чиновном костюме, сидел углубившийся в бумаги давешний каратист, не удостоивший выходящих даже беглым взглядом.

    Глава третья
    "ЛЮБОВНЫЙ ТРЕУГОЛЬНИК"

    Излишне описывать их недолгий обратный путь втроём по учрежденческим коридорам, существенно было то, что из по-прежнему пустынного внутреннего двора его повезли отнюдь не в гостиницу, а неизвестно куда, в другую сторону, периодически двигаясь по забитым машинами проспектам с черепашьей скоростью и простаивая по полчаса в транспортных пробках, так что к месту назначения на окраине они добрались лишь ко второй половине дня, причём ни есть, ни пить ему почему-то никто не предлагал.
    Их иномарка опять въехала в окружённый высоким забором закрытый двор, уже коттеджный, с травяным зелёным газоном и бамбуковой беседкой-фанзой в центре, подле невысокого умиротворённо-журчащего водопадика из искусно сложенных разномастных камней, стекающего в небольшой пруд, украшенный округлыми глянцевитыми плотиками плоских листьев с воздетыми на них белыми пятернями неведомых экзотических цветов.
    Он опять был препровождён внутрь здания (на сей раз трёхэтажно-роскошного альпийского "шале", словно перенесённого сюда целиком со швейцарского горнолыжного курорта), притом, что характерно, в такой же, примерно, приватный спортзал, правда, обставленный более пышно - мягкими кожаными диванами и барной стойкой с возмутительно неспортивными напитками на полках за ней.
    Впрочем, ему ни напитки, ни прилагающуюся закуску отведать не довелось, поскольку мужчины, войдя, тотчас же опять прикрутили его ремнями, как прикованного к скале Прометея, к установленному и здесь громоздкому атлетическому снаряду.
    Ему ещё повезло, что при входе в просторный холл с изящными деревянными лестницами на верхний этаж и деревянной же балюстрадой с красочным портретом моложавого хозяина в парадной багетовой раме за перилами напротив входа его запустили "отлить" в кафельно-кремовый туалет для прислуги, где он по-быстрому нахлебался холодной воды из-под крана, отчего дурнота после контакта с тренированной пяткой чуть улеглась, зато ничем не насыщаемый желудок возмущённо взыграл спазмами громкого урчания.
    Но действовавшие по инструкции службисты на эти его звуковые сигналы внимания, разумеется, не обращали и были озабочены единственно надёжностью его кожаных уз.
    - Стою тут - как чучело медведя, - горько посетовал он на своё незавидное положение. - Только поднос в зубы.
    - Что чучело - это точно, - оценил его юмор мужчина справа.
    - Не торопи события, - ответил шуткой на шутку мужчина слева. - В зубы тебе ещё дадут. Пока расслабься, мы пойдём подкрепимся...
    Тем не менее, из зала его сторожа отлучались поочерёдно и без присмотра его не оставляли ни на секунду.
    Затем в холле за дверью тренажёрного зала послышались голоса, и развалившиеся на диване охранники мигом заняли свои посты справа и слева от станины с ним, подготовленным, как должно, к новому раунду экзекуции.
    Однако, вопреки ожиданиям, в зал вошло не их непосредственное начальство, а прелестное юное существо, доставившее ему сегодня столько непредвиденных хлопот.
    Как видно, Сюся провела нынешнее утро куда продуктивней, чем он, и после всех её массажей и макияжей просто сияла сейчас аппетитной свежестью и девственной лучезарностью.
    - О! - невинно воскликнула она, увидев его на станке. - А ты что тут делаешь?
    - Роль исполняю, - с выражением посмотрел он в беспробудную голубизну изумлённо лупающих глаз этой дуры, от любого неосторожного слова которой могло зависеть всё его будущее. - Подопытной лягушки.
    За спиной Сюси безмолвно возник в проёме двери её подтянуто-бравый благодетель, удостоенный в кругах прикормленных деятелей культуры прозвища "Маркиз". Прозвище восходило к кличке-аббревиатуре, под которой этот распорядительный ставленник всевластной сырьевой олигархии фигурировал в прессе: "САД" - по имени, отчеству и фамилии. В полнометражной паспортной форме "САД" расшифровывался как "Светозар Атиллович Дурило" - сочетание, убедительно демонстрирующее, как всегда подчёркивали пиар-технологи САДа, его исконное россиянское происхождение.
    - О чём беседуем? - мягко осведомился у Сюси великосветски-учтивый выходец из самых что ни на есть "народных масс" (благо, в застойно-советские годы молодости доморощенного Маркиза возможности таких выходов "наверх" ещё не были аннулированы одномоментным бесповоротным расслоением населения на имущих отныне вместе с властью и всё остальное и на всех прочих, очутившихся соответственно во множественном числе не имущих уже ничего и нигде). - Сговор хотим устроить?
    - Какой сговор, Светик?! - перепугалась вообще-то не боязливая нахалка, услышав в знакомом голосе опасную вкрадчивость. - Это я удивилась: почему он - и так... В смысле - привязан.
    - Фиксирован, - мельком поправил Сюсю её скрупулёзно-внимательный спутник. - Он вчера буйствовал, говорят. Осторожность не помешает.
    - Да, ты же вчера с ним была в компании, - последовало небрежное, как бы вскользь, добавление. - Видела своими глазами...
    И не дав открывшей рот блуднице ответить, прокурорски-невозмутимый "Светик" деловито прошёл через зал к живописно застывшей станинной группе, невольно ассоциативно перекликающейся с киношной пыточной дыбой в Тайной канцелярии Петра Первого.
    С той же скупой деловитостью главный дознаватель проверил крепость ремней, обеспечивающих неподвижность допрашиваемого с пристрастием, и, начальственно отвернувшись от двух внимающих его указаниям заплечных дел мастеров, бесстрастно распорядился:
    - Вызвать фургон и ждать в холле.
    "Фургон-то зачем? - рефлекторно дёрнулся он в ремнях. - Трупы, что ли, за город вывозить?!"
    Хотя САД и был облачён не в спортивную униформу, а в молодёжно-короткую бутиковую куртку из тонкой коричневой замши и в вельветовые светло-серые брючата, облегавшие его прыгучие крепкие ноги, покрой его модных прочных мокасинов на плоской упругой подошве не оставлял сомнения в том, что и в своих дорогих бордовых туфлях он способен в любую секунду запросто засветить в любую избранную им точку чужого тела со всем своим отточенным мастерством и концентрацией ударной энергии.
    Однако дождавшись ухода подручных из зала, стоящий к нему спиной модник, на удивление, не лягнул его мокасином в очередной уязвимый орган, а вновь обратился с наставнической укоризной к застенчиво переминающейся у двери любимой, не решающейся сделать лишний шаг по плотному борцовскому покрытию.
    - Ну, - пригласил её к откровенности его уравновешенно-ровный голос (и лишь рука позади куртки, как он увидел, сжалась в кулак). - Рассказывай.
    - Что ты имеешь в виду? - подобострастно прощебетала Сюся, изо всех сил изобразив и своим чувственно-озарённым похотливым лицом, и своей сразу налившейся задышавшей грудью безудержную трепещущую готовность тут же отдаться любимому с искренней беспредельной преданностью и с безграничной невыразимой благодарностью за его невиданную и небывалую любовь. - Что именно мне рассказывать?
    Актриса она была не ахти какая, но этот фокус с "Я вся твоя!" ей обычно удавался.
    "Не поможет, - мрачно подумал он, следя за её тщетными ужимками. - Укопает обоих..."
    И он был прав - не помогло. Даже, быть может, наоборот, ухудшило.
    - Ты целку не строй, - не меняя педагогической интонации, с ненарочитой грубостью раскритиковал её игру наиболее придирчивый зритель. - Ты где эту ночь провела?
    Как ни глупа была Сюся, но понять, что про их уединение в гостиничном номере её именитому другу известно, у неё ума хватило.
    - В гостинице, - сокрушённо вздохнула она, изображая теперь одновременно и честность, и раскаяние, и всё ту же готовность искупить вину незамедлительно и со всем пылом проверенного ошибкой чувства.
    - С кем? - садистски развил её покаянную тему САД.
    - С ним, - брезгливо кивнула она за спину обожаемому объекту своей единственной настоящей большой любви, всем своим видом показывая, как велико её гадливое разочарование от преступно-легкомысленного сравнения и как отвратителен ей этот жалкий субъект сзади, зря только называвшийся мужчиной и ни на что, в сущности, не способный - ни на что действительно впечатляющее и вдохновляющее, как неизменно случается у неё с ним, с её единственным, несравненным и непревзойдённым.
    - Вот и рассказывай, чем ты с ним занималась, - получила она в ответ на своё натужное актёрство. - Подробно и в деталях.
    Предложение это, пусть и высказанное с некоторой надменной насмешливостью, но вполне миролюбивое по тону, привело застигнутую врасплох грешницу в такой ужас, что она вдруг мгновенно побелела шеей, ушами и кончиком носа (словом, всеми частями тела, не покрытыми дермаколом).
    - Я н-не п-п-помню, - запинаясь, неслышно произнесла она заплетающимся от внутренней паники языком. - Я б-б-б...
    - Блядь, - шутливо закончил САД за неё.
    - Я б-б-была п-п-пьяной, - униженно опротестовала Сюся его обидную аттестацию.
    - Да, это довод, - немедленно угодил в неё плевок ледяного сарказма. - Это, конечно, всё объясняет и оправдывает. И?
    - Что "и"? - совсем присмирела она.
    - И что ты там вытворяла пьяная? Чем ты меня позорила? Конкретно!
    Последнее обвинение буквально вогнало её в землю. Она, что называется, остолбенела и с минуту не могла выговорить ни слова.
    Между тем Сюсин высокопоставленный любовник с видимым инквизиторским удовольствием наблюдал за её конвульсивной оторопью.
    - Итак? - насладившись, почти ласково подстегнул он её. - Сперва нажралась, потом трахалась с кем ни попадя?
    - Я не трахалась, - прошептала беззвучно вконец оплёванная Сюся.
    - В шахматы ты играла, - полетел в неё новый плевок.
    - Мы текст обсуждали, - неожиданно ляпнула она.
    Сердце его оборвалось. Начиналось нескоординированное враньё, направить которое в нужное русло было не в его власти.
    - Да, детка, - лицемерно вздохнул достойный преемник Великого Инквизитора. - Ты у меня умственно-отсталая. Как скажешь чего - уши вянут.
    - Нет, честно, текст, - заупорствовала в своих заблуждениях пытающаяся отвертеться "детка". - Они мне песню новую пишут. Но мы перед этим текилу в кабаке пили, а у меня от неё всегда башню сносит...
    - Ну, ну, продолжай, - поощрительно кивнул ей новоявленный Торквемада. - Зачитывай этот ваш текст.
    В бесстыже-голубых очах попавшейся вруньи метнулись было синие сполохи отчаянья, но в ту же секунду она сориентировалась в сложившейся ситуации и нашлась:
    - Пусть автор зачитывает. Я даже готовые с трудом запоминаю.
    - А ты всё равно под "фанеру" поёшь, тебе можно, - вступил он в игру со своего лобного места - и тотчас напряг брюшной пресс на быстрый разворот к нему знатока ударной техники.
    Впрочем, на сей раз Бог миловал - был не удар, был приказ:
    - Читай ты.
    - Но это ещё сырец, это только прикидки, "рыба", как говорится, - многословно начал оправдываться он, лихорадочно импровизируя про себя. - Мы же вначале оговариваем ритмический каркас, общую ауру, потом находим рефрен...
    - Текст, - жёстко остановила его механическое словоблудие короткая реплика, и рука с кулаком разом приподнялась к поясу в ударную позицию.
    - Ну, вот такое, примерно, - досочиняя на ходу, предварил он свой импровизированный опус. - Что-то наподобие...
    Далее, с холодной решимостью обречённого, он изложил заждавшемуся требовательному слушателю и сам скороспелый шедевр с рефреном:
    "Ты - мой мальчик, мальчик типа!
    С пальчик пипа, с пальчик пипа!"
    Куплет же он внаглую позаимствовал из написанной им для певицы-малолетки детской песенки о людоеде, с которым в данной взрослой редакции исполнительница закручивала садо-мазо-вампирски-каннибальскую любовь. В новом тексте запев выглядел так:
    "Скажи мне, людо-людо-людоед,
    откуда блюдо-блюдо на обед?
    Людей ты люто-люто-люто ешь,
    и потому-то молод ты и свеж!"
    И в том же духе - про блуждания в людоедском лесу на пару с мальчиком-с-пальчиком, явно не чуждым гомосексуальных наклонностей, который, в конечном счёте, уступал страхолюдному, но сексуально-неотразимому "мачо" с бородой, пожирающему отдающихся ему безрассудных девочек на пике страсти.
    - Редкая хрень, - изрёк в наступившей тишине неотрывно смотревший на него мститель за поруганную честь.
    - Классный хит, - изумлённо молвила Сюся, заворожённо слушавшая его виршеплётскую композицию. - Я это беру.
    - А вчера? - крючкотворски подметил возникшую неувязку ничего не упускавший САД. - Вчера ты это разве не слышала?
    - Я не поэтому, - не сразу сообразив, что сказать на столь тонкую подначку, принялась отнекиваться она. - Вчера я после текилы и вообще...
    - Насчёт "вообще" - поподробней, - сухо защёлкнулся капкан. - Обсуждение в койке, да? У вас так принято, у богемы? У планктона эстрадного?
    - Нет, ну при чём тут койка, - постыдно засуетилась Сюся, выдавая себя с головой. - Просто я пьяная в дым, а уже поздно... Опасно же ночью, я же совсем невменяемая... Я даже как заснула, не помню...
    - Иди сюда, детка, - с фальшивой заботливостью позвал её вновь отвернувшийся от спортивной дыбы "Маркиз", и вновь непроизвольно сжавшийся за спиной кулак побелел от напряжения в набитых до мозолей костяшках. - Столько переживаний за одну ночь - я волнуюсь...
    - Ко мне, я сказал! - слегка повысился по-прежнему не сердитый, неприятно-спокойный голос.
    Напрасно косанувшая на закрытую дверь Сюся забито ступила на борцовский ковёр и осторожно приблизилась к показно-расслабленно стоявшему у станины любимому.
    Очевидно, зная его хулиганские замашки, она была настороже, но, увы, настороженность не спасла её от заслуженной кары.
    Как только потупившая взор смиренница достигла рокового "расстояния удара", кулак, вылетевший из-за спины со скоростью, исключавшей любое упреждающее реагирование, снёс её с ног с такой силой, что её лёгкое тело пронеслось по воздуху над ковром и лишь потом грохнулось на один из низких кожаных диванов у стены в полусидячей раскоряченно-неизящной позе.
    - Тварь, - комментаторски обронил ничуть не вспыливший поборник нравственной чистоты, поворачиваясь к нему. - Врёте и не стесняетесь.
    Естественно, подобное назидательное пристыживание сопроводил второй удар, предназначенный уже не хрупкому ангельскому созданию, а потому врезавшийся в бедную его печень с нокаутирующей мощью.
    В глазах у него потемнело от боли, и ироническая фраза удаляющегося палача-Терминатора "I"ll be back!" прозвучала для него где-то в алом тумане нестерпимой муторной муки.

    А когда в глазах его несколько прояснилось, они с неподвижной Сюсей снова были вдвоём без свидетелей и в той же отключке, что этим утром.
    - Эй, он ушёл, - тихо сообщил он, очнувшись, бесчувственной подельнице.
    Несмотря на совершенную наружную безжизненность распластанного в задравшейся мини-юбке тела, глаза на макияжно-цветущем лице тут же открылись, и в их сторожкой голубизне не было и следа обморочной мути.
    - Гад, - чуть слышно пробормотала Сюся, не меняя, на всякий случай, первоначальной позы. - Челюсть не двигается, как я петь буду...
    - Какое пение, дура, - вполголоса рассердился он. - Тебя со мной в одном мешке закопают.
    - Чё, серьёзно? - неуверенно усомнилась она. - Думаешь, на мочилово пойдёт? Из-за такой фигни?
    - Это тебе фигня, - ещё больше разгневался он на её тупость. - Это ты с оркестрантами в гримёрке жаришься в антракте - для снятия напряга. А он оскорблён, и тобой, дурой, в первую очередь.
    - Во, блин, влетела, - резонёрски вздохнула она. - И чего делать?
    - Валить отсюда - обоим, - попытался он втолковать ей очевидное. - Отстегни меня побыстрей, пока не вернулся.
    - Так нельзя, наверное, отстёгивать...
    Тем не менее, она поднялась с дивана и подошла к нему.
    - Не будь идиоткой, - взвинченно прошипел он. - Забьёт зверским образом - и меня, и тебя. И исчезнем бесследно при невыясненных обстоятельствах.
    - Он может, садюга, - потёрла она ушибленную скулу. - А потом?
    - Ты ремни расстёгивай, - рыкнул он яростным полушёпотом. - Так хоть шанс будет...
    - А, ладно, - решилась она. - Пошёл он...
    Решившись, его нехилая соучастница действовала уже чётко и быстро - похоже, сказывался её постоянный хореографический тренинг в многочисленных шоу с молодёжно-энергичным кордебалетом.
    Он и ночью отметил, что она та ещё кобыляка и с её гимнастически-крепким и "гибучим" телом горазда вытворять в буйном сексе чёрт те что, а сейчас для его освобождения ей потребовалось всего-то несколько коротких сильных рывков за станиной.
    - Ты дом знаешь? - сбросив ремни, спросил он её, окидывая беглым взглядом спортивный инвентарь, сложенный у стены возле его пыточного снаряда. - Не через холл выход есть?
    - Есть через кухню, - смекалисто прикинула в уме его спасительница. - Но лучше из зала наверх и оттуда через окно на козырёк над входом. Идём, проведу.
    И она повернула в противоположную от двери в холл сторону, где в стене действительно контурно вырисовывалась неприметная в графичном узоре обивки дверь во внутренние покои этих коттеджных хором.
    Подхватив маленькую, но увесистую железную гантель, он поспешно последовал за Сюсей, бесшумно шагающей по ковру на высоченных "шпильках".
    Впрочем, за дверью она, остановившись, в два движения сняла свои эстрадно-эффектные салатно-розовые туфли и по винтовой деревянной лестнице поднималась, считай, босая, в одних сетчатых тёмных чулочках с алыми кошачьими мордочками там и сям.
    В верхнем коридоре она тоже не задержалась и, не включая света, сразу повела его в полумраке к нужной двери в небольшую комнату явно хозяйственного назначения, судя по составленным в ней разнокалиберным пылесосам и пластиковым вёдрам со швабрами.
    - Ты давай первый, - неслышно открывая окно над черепичным козырьком, прошептала бывалая гостья коттеджа. - Поймаешь меня, а то я на шпилях сегодня...
    Под козырьком у входа обнаружились удобные при спуске перильца, на которые ему удалось вмиг соскользнуть по столбу крыльца, а его спутница, спускаясь, для быстроты уселась ему на плечи, так что их бегство из спортзала заняло считанные минуты и не произвело никаких подозрительных шумов.
    Присев, он приземлил Сюсю на плиточную дорожку, но она пошла к своему экстравагантному алому "Ауди" не по твёрдым цокающим плиткам, а по гравию рядом.
    "Дура, дура, а соображает", подумал он мимоходом, оглядываясь на входную дверь и извлекая присвоенную для самообороны гантель из кармана куртки.
    - Лезь на заднее, - скомандовала ему Сюся, усаживаясь за руль. - Заляг там и не высовывайся. Меня охранник знает.
    И точно, ворота перед её хозяйски выезжающим со двора автомобилем послушно открылись и они успели покинуть двор раньше, чем привлечённые урчаньем мотора громилы выскочили на крыльцо коттеджа и закричали охраннику в будке у ворот, чтобы тот перекрыл выезд.

    - Хорошо, я ключи все в куртке ношу, - хладнокровно заметила умело ведущая свой стремительный гоночный "Ауди" певица, бестрепетно увеличивая на трассе скорость за сто км и выше. - До следующего поста свернуть надо. Этот гад вот-вот эмвэдэшников на ноги поднимет по своим связям.
    - Лихо ты тачку водишь, - похвалил он ловко выруливающую в редком потоке машин шофёрку. - В гонках могла бы участвовать.
    - А то я не участвовала, - следя за дорогой, небрежно бросила она через плечо. - Я школьницей с байкерами тусовалась.
    - Многогранный талант, - хмыкнул он. - Надеюсь, Интерпол нас искать не станет?
    - Вряд ли, - не оценила она его юмора. - Он, думаю, и органы чересчур привлекать не будет. Лишних людей впутывать при таком раскладе - опасное дело. Это же компромат в чистом виде. А вот на трассе нас повязать как якобы нарушителей - вполне реально. Тормознут по наводке, повяжут и передадут с рук на руки.
    - Эх, блин, машину жалко, - заключила она свой аналитический экскурс в нравы отечественных правоохранителей. - Совсем недавно купила, ещё и не оттянулась на ней как следует...
    - Короче, уходим в подполье, я правильно понял? - несколько приуныв, спросил он бывшую байкершу, сосредоточенно гнавшую по шоссе своё шикарное броско-яркое авто. - Тогда нам все наши денежки лучше бы снять немедленно. Иначе нас по счетам отследят.
    - Все - не выйдет, больно их много, - рассудительно согласилась она. - Но мысль правильная. У меня, конечно, другие счета имеются, которые он не заблокирует... Ты тоже ведь не дурак, верно?
    - Не дурак, - подтвердил он. - Загашники есть на чёрный день - главное, до них добраться.
    Привычно держа руль одной рукой, Сюся взяла из гнезда под панелью сотовый телефон и быстро нашла нужный ей номер.
    - Проверим одну комбинацию, - лапидарно пояснила она. - Может, выгорит.
    - Привет, - сказала она уже в телефон. - Да, я. "Ауди" мою помнишь? Красная такая. Ну да, новая. Новая и целая. Мне её продать надо срочно. Очень срочно, прямо сейчас. Максимум - в течение дня. Ситуация у меня экстренная, долг я один не вернула вовремя. Да, серьёзные люди и срок мне дали до вечера. Ну, вышло так, чего теперь обсуждать... Наличманом, естественно. Я понимаю, что по дешёвке, но мне край сейчас, жизнь, блин, дороже. Нет, покупателя ты потом найдёшь. Ты сам за сколько готов? Лучше в баксах. Вот так вот? Даже не полцены... Нет, я не против, просто всей суммы не покроет... Согласна, я говорю. Но смотри, я за кольцевой тебя буду ждать с машиной. Подъедь с водилой, чтобы он меня после в город отвёз. Годится? Значит, рассказываю, где встречаемся...
    Тут она начала детально описывать, как добраться из города туда, где она наметила затаиться со своей слишком выделяющейся "лайбой". Попутно она свернула с шоссе на невзрачную дорогу какого-то очередного километра и, сбросив скорость, почесала уверенно мимо ольхово-берёзовых кашурей и поселковых барачных строений в известном ей направлении, безошибочно сворачивая на другие дороги и колеся по этой загородной пересечённой местности до тех пор, пока не выехала на асфальтовый парковочный пятачок перед перегороженным деревянным шлагбаумом въездом в чьё-то предположительно лесное хозяйство, хотя вместо леса по ту сторону шлагбаума сиротливо серели только осенне украшенные не опавшей пожухлой листвой осины да единичные чахлые ёлки.
    - Тут он нас хер вычислит, - выключив мотор, облегчённо откинулась Сюся на спинку сидения. - Ты, кстати, не голоден?
    - Ну да, не голоден, - саркастически усмехнулся он. - Твой каратист меня с самого утра отхаживает, я даже позавтракать не успел.
    - Был мой, - беззлобно заметила она, пробуя кончиками пальцев болезненную припухлость на скуле. - Грамотно приложился, гад. От всей души. Я к тому, что в багажнике чипсы есть, вода и всякое-разное...
    За скромной трапезой всухомятку они, наконец, получили возможность поделиться свежими впечатлениями сегодняшнего дня.
    - Вот же козлина ревнивый, - ругнулась Сюся в сердцах, хрустя чипсами. - Это ж теперь и карьера моя накрылась, и не появишься нигде...
    - За кордон надо сваливать, - сказал он, отфыркиваясь между жадными глотками минералки прямо из полуторалитровой пластиковой бутылки. - Здесь нам кислород перекрыт.
    - За кордоном с баблом лафа, - тонко подметила она. - Отсюда туда перегнать - не проблема, и счёт у меня там имеется небольшой, специально для этих целей. Но крупную сумму не за один раз нужно переводить, и по частям из разных банков, чтобы не отследили. А главное, хорошо бы её сперва получить, эту сумму. Хату мою за день продать не удастся.
    - Ну, ничего, побудем недельку нелегалами. Лишь бы у тебя паспорт был заграничный, из страны мы потом как-нибудь выберемся. Не привлекая внимания, я имею в виду.
    - Про паспорт ты вовремя напомнил, - спохватилась Сюся и снова взяла свой сотовый.
    Пока она объясняла домработнице, где взять пакет со всеми её документами и куда их ей принести, он кое-как перебил голод чем Бог послал и сам позвонил по не изъятому крохотному мобильнику соавтору-композитору в студию, наврав с три короба о причинах своей утренней неявки и договорившись, что до вечера он подъедет.
    - Да, ещё, - отложила она телефон. - Есть просьба. Тут сейчас у меня встреча будет насчёт машины с одним типом. Всякое может случиться, так что ты подстрахуй...
    С этими словами Сюся достала из "бардачка" на панели своей "Ауди" тяжёлый на вид пистолет с рифлёной рукояткой.
    - Что-то ты дорого мне обходишься, - не притронувшись к протянутому ему оружию, холодно упрекнул он эту введшую его ненароком во искушение неверную наложницу венценосно-влиятельного топ-менеджера административно-корпоративного олигархического Олимпа. - Ну, что работу я потерял - это я, скажем, переживу. Что вместо груши боксёрской меня использовали - это тоже терпимо. Но на пожизненный срок загреметь из-за пьяного траха - это, согласись, чересчур.
    - Да он травматический, - успокоила его запасливая напарница. - Это ж "Макарыч", переделка из ПМ. В голову не стреляй - и всё.
    - А он что, бандит, друг твой? - поинтересовался он, взяв-таки знакомый по армейской службе пистолет и осматривая его достаточно профессиональным оком.
    - Почему бандит, - открестилась она. - Но бабки он привезёт приличные, вдруг его жаба заест - отдавать. Ты вон за то дерево стань с его стороны, вроде я без прикрытия. А я тебе свистну, если он выделываться начнёт. Сунешь ствол ему в бок - и решим вопрос.
    - А он в меня не пальнёт - из настоящего?
    - Думаю, нет, он не мокрушник. Но от тебя всё зависит - от твоей убедительности. Да ты не очкуй, - товарищески укрепила Сюся его боевой настрой. - Я в рукопашном бою тоже кое-что смыслю, я не под каждого мудака ложусь.
    Теперь ему стало понятно, почему она так быстро оправилась после той сокрушительной плюхи в тренажёрном зале. Ваньку валяла, притворщица, чтобы вторую плюху не выпросить.
    Надо сказать, её предусмотрительность оказалась не лишней и пистолет им действительно пригодился, когда по её тихому свисту он выскользнул из-за дерева к открытой дверце машины и жёстким тычком приставил дуло к рёбрам тщедушного парня со стёртым, хотя и смазливым лицом.
    - Что за дела?! - подскочил парень, резко обернувшись к нему.
    - Страховка, Саня, - приветливо улыбнулась Сюся окрысившемуся было парню. - Документы я подписала, давай пересчитывать мои баксики.
    - Кто тебе их не даёт, - заелозил парень, вытаскивая из-под ног бутиковый бумажный пакет с долларовыми пачками. - Оружие-то зачем?
    - Для охраны моих экономических интересов, - схохмила Сюся с заученно-обольстительной улыбкой. - Меня, Санечка, тоже контролируют, такой долг - не шутка.
    - А, он типа от кредиторов, - внимательно посмотрел на него из машины парень, к счастью, с ним не знакомый. - Плотно тебя пасут, подруга, не завидую я тебе...
    - Всё путём, брат, - обращаясь уже к нему, закончил примирительно парень. - Водила мой вас отвезёт, куда скажете.
    Он, однако, на примирительный тон никак не отреагировал и продолжал, как бы невзначай, держать пистолет на виду, пока они с малость обогатившейся Сюсей не расположились на заднем сиденье неприметной пепельной "Хонды" за плечистой спиной молчаливого коренастого шофёра с непроницаемо-высокомерной миной на безликой квадратной пачке, ангажированного у покладистого Санечки для возвращения в город.

    Глава четвёртая
    "НЕЛЕГАЛЫ"

    Насколько широко простирались негласные властные полномочия её обиженного великовозрастного бойфрэнда, Сюся уяснила в первом же банкомате, сожравшем её именную пластиковую карту и выдавшем на экране типовую информацию о блокировании счёта.
    - Нагадил уже! - звезданула она кулаком по равнодушному железу. - Отомстил, ублюдок...
    - То есть, у меня та же история, как я понимаю? - покрутил он в руке свою карту, раздумав совать её в прожорливую прорезь банкомата.
    - Уж будь уверен, - процедила Сюся сквозь зубы, неприязненно разглядывая экран (видимо, в размышлении - а не долбануть ли по стеклу каблуком со стальной набойкой). - Подавись, гад, без них обойдусь...
    - Это он, стало быть, и таможню настропалить способен? - полувопросительно предположил он. - Тогда нам по-тихому уходить придётся, не засвечиваясь на паспортном контроле...
    - Сейчас у меня проблема - хату продать, - хмуро взглянула на него неожиданно обездоленная владелица недоступных теперь накоплений, снова нажимая на сотовом чей-то номер.
    - Ну, что? - сказала она уже в трубку. - Ждёшь, где условились? С документами? Где-то в течение часа я к тебе доберусь.
    - Мне с тобой? - спросил он из вежливости.
    - Нет, сама справлюсь, - убрала она сотовый в боковой карман коротенькой стильной куртки, по-прежнему ни на миг не выпуская из другой руки бумажный пакет с долларовой "наличкой". - Ты лучше бабла себе раздобудь, я тебя содержать не собираюсь.
    - Спасибо на добром слове, - сыронизировал он, чтобы сгладить возникшую неловкость. - Как раз этим и хотел заняться. Разбегаемся, значит?
    - Не насовсем, - не улыбнулась она в ответ. - Потом созвонимся. Тачку поймай мне, да я поеду.
    - Услуга за услугу. Пламенный поцелуй - за тобой, - предупредил он с той же шутливой галантностью. - И некоторые, вообще-то, "пожалуйста" говорят...
    - Иди ты в жопу, - огрызнулась она. - Вместе со своим этикетом.
    - И опять спасибо, - повеселел он от её неподдельной искренности, делая шаг от банкомата к бордюру "проезжей части", полной проносящихся мимо машин. - Ты прелесть, "детка"...
    Расставшись с Сюсей, он поймал такси и себе. Ему причитался кое-какой гонорар за тексты к уже купленным песням, но выбиванием бабок в их тандеме ведал его оборотистый соавтор-композитор, который вчера, вроде бы, говорил ему, что денежки выплачены и он может их получить.
    Совпадение было более чем удачным, и он надеялся, что слухи о его немилости у высшего руководства до писавшего в студии свою музыку труженика нотного стана пока не дошли.

    Он действительно застал как всегда занятого соавтора в студии за записью музыки, но тот сидел в наушниках у огромного операторского пульта с множеством рычажков и клавиш, а за широким звуконепроницаемым стеклом у микрофонов стояли четыре девицы, в обиходно-удобных салонно-экстравагантных нарядах вполне сходившие издали за "около тридцати" при их профессиональном макияже.
    - Валик, ещё полчасика, - приветственно махнул ему рукой его упитанно-розовощёкий энергичный друг. - Я только бэк-вокал отпущу...
    - Девочки, приготовились с рефрена, - двигая рычажки на пульте, продолжил он в микрофон в студию за стеклом. - И не лажать на форте...
    - Можете познакомиться пока, - не оглядываясь, мотнул композитор херувимно-курчавой лобастой головой в угол у двери операторской, где, оказывается, прикорнул в низком ветхом кресле худощавый длинноволосый бородач в заношенном джинсовом костюме. - Но в коридоре, братцы. У меня и без вас мозги пухнут...
    - Ну что, выметаемся? - приятельски предложил бородач, с актёрской непринуждённостью поднимаясь из кресла. - Стас Колосников, режиссёр.
    - Вальпургий Секст, - представился он, в свою очередь, пропуская бородача в коридор. - Текстовик.
    - Да, да, я слышал, - закивал режиссёр сальными русыми прядями, роясь в неизменной режиссёрской сумке через плечо и выуживая оттуда пачку сигарет. - Удачный псевдоним, сразу запоминается.
    - Если бы псевдоним, - изучающе осмотрел он костлявое достоевское лицо, осенённый одной идеей, нуждающейся в проверке. - Но это, увы, по паспорту. Я не курю, спасибо.
    - А как насчёт... - начал режиссёр Стас, делая паузу, чтобы закурить у набитой окурками плевательницы на лестничной площадке в конце коридора этого бывшего Дворца культуры, где хваткий маэстро при приватизации когда-то своевременно присвоил бесхозную студию звукозаписи.
    - В остальном не безгрешен, - предупредил он закономерный вопрос. - И чего режиссёр?
    - Театра.
    - Какого?
    - Не столичного. - Ответ прозвучал не без некоторого вызова. - Зато худрук. Сам себе хозяин.
    - И где театр?
    - Далеко. Где русские люди живут.
    - А мы тут кто же?
    - А Бог вас знает. Но не мы. У вас своё княжество, у нас - своё.
    - Ага, - догадался он. - Ты, наверное, родом из Питера.
    - Что, так заметно?
    - Особый тип, - разобъяснил он. - И наружность, и отношение к прочим плебейским столицам. Тяжкое культурное наследие имперского петербургского периода.
    - Питерских не уважаешь? - шутейно погрозил ему дымящейся сигаретой наследник внекрёмлевских культурных традиций.
    - Но ты же не в Питере худруком? - игнорируя провокационные подколы, прикинул он на глаз сравнительно молодой возраст осолидненного бородой театрального деятеля.
    - Нет, разумеется, - с заметным пренебрежением к родной северной столице ответствовал горделивый мастер сцены. - Мне в профессии разворот нужен, а не отдельные постановки на чужой территории. На русском Севере я. Где ещё, слава Богу, "русский дух и Русью пахнет".
    Процитировав классика, русопятый питерец небрежно протянул ему визитку со своими телефонами и с адресом своего молодёжного театра в небольшом северном городке регионально-провинциального значения.
    - Русью и у нас пахнет, особенно летом, - обозревая мысленно карту европейской части страны, съязвил он. - В автобусах, например. Или в метро в часы пик. Так ты, поди, и евразиец, плюс ко всему?
    - Само собой, - душевно обрадовался его осведомлённости указанный в визитке Станислав Маркович. - Иначе сегодня нельзя. Мы русские всё-таки, а не какие-нибудь... общеевропейцы.
    - Жаль, - не удержался он от гадости. - Меня бы с Европой больше устроило. А то я китайский уже не выучу.
    - Думаешь, надо? - чуть встревожился бородач.
    - Молодым - обязательно. Не всем же англоязычными менеджерами быть, хозяева-то меняются, - спрогнозировал он обобщённо перспективы будущих служебных карьер переимчивых россиян.
    - Ну, до нас китаёзы не скоро дойдут, - попытался успокоить себя житель северной глубинки. - И вообще, главное - самоидентификацию сохранить. Хотя ты, может, из немцев...
    - Из древних ариев, - уточнил он. - Мы, когда первобытными из Африки в Европу мигрировали, сюда в леса заходили. Вот потому потом всякие русичи да кривичи и расплодились по необъятным просторам.
    - Значит, еврей, - неприязненно припечатал ему режиссёр.
    - Я бы не прочь, - с сожалением отклонил он неподобающий ему национальный статус, облегчавший многим перемещение по миру. - Но я арий. Папа - Арей, мама - ареянка. И тут уж никакая перепись населения не поможет.
    - Кстати, - резко сменил он тему. - У тебя с Юриком что, дела какие-то?
    "Юриком" звали его соавтора-композитора. "Юрий Ферматов", если полностью.
    - Не с ним, а с Риткой из квартета, - затушил режиссёр докуренную сигарету о никелированный край плевательницы. - Это я с ней случайно заехал, а его я первый раз вижу. Какие у меня с ним дела могут быть? У него каждая нота дороже, чем целый мой спектакль.
    - Что есть, то есть, - одобрительно засвидетельствовал он уровень благосостояния своего партнёра по масскульту. - В шоу-бизнесе свои расклады. Слушай, старик, а у тебя в театре для меня места не найдётся?
    - Хороший прикол, - малость опешил от его внезапного вопроса в лоб условный "старик". - Ты хоть знаешь, какие у нас в театре ставки?
    - Без разницы, - лёгким движением пальцев отмёл он такие несущественные мелочи. - Я с детства в театре мечтал поработать, да всё никак не складывалось. Я же не режиссёр и не актёр...
    - Это к лучшему, - с облегчением вставил заволновавшийся было худрук.
    - Я просто в атмосфере этой побыть хочу, всё равно - кем, - бросил он следующий свой пробный шар. - На этот сезон, скажем. В столичные театры не сунешься - и места все забиты, и дилетантов они не жалуют без протекции...
    - Я тоже не жалую, - впился режиссёр ему в глаза цепким подозрительным взглядом. - И что-то темнишь ты как-то. С чего бы тебя в театр вдруг потянуло - такого успешного?
    - А, к примеру, исчезнуть мне нужно на время - это причина?
    - Это - да. Но взять я тебя могу только в литчасть, а зарплата - сам понимаешь.
    - Ну, сколько?
    - Долларов сто без вычетов.
    - И вы на это живёте?
    - Это максимум. И вовсе не гарантированный, учти.
    - Я столько на чай даю в кабаках, - разочарованно пробормотал он. - А если я не один приеду?
    - Наконец! - возликовал режиссёр. - Вот она, истинная причина! Чужую бабу увёл?
    - Что-то в этом роде. Не совсем увёл, но почти.
    - То есть, хотите скрыться от преследователей?
    - Да, желательно. На годик-два затаимся, а там посмотрим.
    - Сразу бы мне сказал, начистоту, - дружески потрепал его по рукаву куртки явно сочувствующий единомышленник. - Святое дело, грех не помочь. Она что-нибудь умеет - в театральном плане?
    - Умеет. Во-первых, образование музыкальное, во-вторых, опыт работы с вокалистами.
    О первоочередной работе Сюси на сцене в качестве звезды шоу-бизнеса он, естественно, умолчал.
    - Годится, - уже как распорядительный руководитель, зачислил их в штат режиссёр. - Я по возвращении обговорю всё в театре, а вы мне денька через три звоните - как и что. Но хату самим придётся снимать, за свой счёт. В нашей общаге зимой - страх и ужас.
    - Ладно, авось осилим. Сотовый мой записать?
    - Можешь записывать, всё равно потеряю. Звони мне в театр в приёмную, секретарша будет в курсе...
    Едва он записал свой номер на углу последнего листа какой-то пьесы, обнаружившейся в режиссёрской сумке, как из студии, переговариваясь, вышли четыре отпевшие своё вокалистки, и режиссёр, наспех распрощавшись с ним, устремился по коридору к парадной лестнице догонять их, а он, соответственно, заторопился в операторскую, чтобы никто не перехватил его загруженного всевозможными делами соавтора.
    - А этот где? - следя за скачущими на мониторе разноцветными звуковыми волнами проигрываемой фоном записи, краем глаза взглянул на него Юрик. - Бородатый...
    - Ушёл с девками.
    - Вот и славненько, - полез Юрик во вместительный нагрудный карман своей вечно расстёгнутой бордовой джинсовой рубахи навыпуск (при его сангвинистически-дородной комплекции и переполнявшей его энергии ему всегда было жарко и на его цветущую юношескую разрумяненность любо-дорого было смотреть в уныло-гнетущую осенне-слякотную непогоду). - Не хотел при нём зелёные доставать.
    За сим добытчик-соавтор извлёк из кармана перетянутую резинкой пачечку стодолларовых банкнот и смачно похлопал ею о край пульта:
    - Опа-на! Народ оценил по заслугам, вот твоя доля. Остальное - авторскими на счёт.
    - Благодарствуем за поддержку немолодого дарования, - взял он протянутую пачечку. - Я тебе сейчас не нужен?
    - Не, не, у меня на сегодня работы валом. И не очень рассиживайся тут, скоро солисты придут писаться...
    - Я к тому, собственно, что я, вероятно, в отъезде буду какое-то время.
    - Ну и будь на здоровье, мне-то что. Когда понадобишься, созвонимся, как обычно. Пока никакой срочности, так что можешь просаживать нажитое честным трудом.
    - Позвольте воспользоваться добрым советом, - отступил он к двери. - Ежели кто меня искать будет, в городе меня нет.
    - Гуляй, гуляй, - дружески отпустил его Юрик, целиком погружённый в свои манипуляции с тумблерами и рычажками. - Не спейся только.

    Со ступенек помпезной колоннады возносящегося в сырые сумерки исполинского здания бывшего ведомственного ДК он позвонил на Сюсин сотовый.
    Меньше всего он ждал, что она ответит, и в северный театр он её подрядил без её ведома просто на всякий пожарный, поскольку недавнее шапочное знакомство и поверхностные договорённости ни к чему его не обязывали, а она с внушительной суммой на руках вряд ли была настроена с кем-то кооперироваться.
    Однако она ответила - и, видимо, тоже удивлённая его звонком. Впрочем, их телефонный разговор был предельно краток.
    - Как у тебя?
    - Облом.
    - Встретимся?
    - Надо бы.
    - Где?
    - На Пушкинской в кафе-мороженом.
    - Хорошо, буду. Через час - нормально?
    - Вполне.
    Сюся сидела у большого окна за угловым столиком мрачней тучи, хотя бутиковый пакет с деньгами за авто стоял у её ног в целости и сохранности.
    Но её настроение, надо сказать, не больно его волновало и встречи с ней он искал вовсе не из чувства сострадания или желания помочь ей, а по мотивам куда более прагматичным и своекорыстным. Он, по эстрадническому хмельному легкомыслию, не удосужился завести банковский счёт за границей, а между тем, помимо банкоматно расходуемых средств на текущем счету, у него было ещё кое-что припасено в постоянно арендуемой банковской сейфовой ячейке, и если бы даже его именной счёт был под благовидным предлогом заблокирован, он бы в Европе всё равно не нищенствовал, лишь бы имеющееся здесь, оказалось там, пусть и с потерей процентов за перевод.
    А вот что она хотела от него, ему предстояло выяснить, ибо элемент романтических отношений между ними исключался напрочь, ввиду роковых последствий их текильно-случайной близости.
    Пока он заказывал мороженое и коньяк, она угрюмо молчала и машинально ковыряла пластмассовой ложечкой подтаявшие пломбирные шарики в фарфоровой плошке. Только когда официантка ушла за заказом, она наконец подняла на него потемневшие от усталости до синевы васильковые очи.
    - Хату мою уже опечатали, - потухшим голосом сообщила она.
    - Что-то быстро, - удивился он для приличия.
    - Завтра попробую толкнуть её втёмную, но боюсь - кинут. А легально теперь не выйдет.
    - Круто он тебя обложил, - формально посочувствовал он её трудностям, абсолютно его не касающимся.
    - Гад, - отстранённо поморщилась Сюся. - Знала бы - не связывалась.
    - А что хуже, - ткнула она ложечкой в шарик мороженого, - по карьере, гад, рубанул. Гастроли мои отменили без объяснений, а меня мой продюсер по телефону облаял. Вопил, что зря на раскрутку потратился и что за снятый концерт бабло ему возвращать... В общем, послал и все контракты расторг - по форс-мажорным обстоятельствам. Эндец.
    - М-да, серьёзно, - промямлил он, не находя, что сказать на такой ужасающий разгром. - Как-то неадекватно всё это.
    - Адекватности захотел - от садюги, - невесело усмехнулась Сюся. - Он нас если поймает, он нам ножки обоим повыдёргивает для забавы.
    - То есть, я так понимаю, с шоу-бизнесом покончено? - сыпанул он немножко соли на её отверстые раны. - Из "звёзд" тебя выставили?
    - Как и тебя, - не преминула она куснуть в отместку. - Да не в том суть, мне инвалидкой быть западло.
    - Тут я с тобой солидарен.
    Он пронаблюдал, как официантка ставит перед ним на мраморный столик вазочку с мороженым и большой бокал с коньяком на дне, и продолжил после её ухода:
    - Меня когда бьют, я привык отвечать. Старомоден, наверное, но воспитание дворовое сказывается.
    - Ты бы лучше о том, как уцелеть, думал, а не о чести и достоинстве, - хмуро заметила она. - Бабки-то мы переведём по моим каналам, но как нам самим из страны выбраться. Застукают на пропускном пункте, задержат для проверки чего-нибудь и вызовут кое-кого по цепочке. Вы, мол, у нас в компьютере, граждане, в должниках числитесь, вам выезд закрыт... Короче, извольте чуть подождать, с вами сейчас разберутся.
    - Значит, не будем торопиться, - признал он реальность подобного поворота событий. - Исчезнем из поля зрения и заляжем на дно.
    - Это каким же образом?
    - Да хоть таким, например...
    Он вкратце пересказал ей наметившийся аварийный вариант с провинциальным театром.
    - Понятно, что весь сезон в театре торчать нам нет надобности, - изложил он свой план. - Оттуда до Питера рукой подать, а из Питера - до государственной границы. И не факт, что мы через неё законопослушно проходить будем.
    - Ну да, там и финны рядом, и независимая Эстония, - призадумалась она. - Дальше - проще: у меня и шенгенская виза открыта, и загранпаспорт уже при мне...
    - Поздравляю, - вздохнул он (пожалуй, с облегчением). - Мне свой ещё забрать нужно.
    - Откуда?
    - Из одного места.
    О его банковской ячейке ей, разумеется, знать до поры не следовало.
    - Я вчера спьяну публично, - вдруг изрекла Сюся, - не иначе как о члене его что-то ляпнула. То-то он и озлился.
    - А что у него с членом?
    - Да ничего. Ничего сверхъестественного. Оттого он и злится, козлина, - поставила свой циничный диагноз искушённая трахальщица. - Он же по всем параметрам супермен, а годы не те, гормонов уже на подвиги не хватает...
    - Ну, тогда он нас точно убьёт, - обречённо заверил он излишне свободомыслящую поборницу сексуального равноправия. - Ты его комплекс неполноценности задела.
    - За то, что он мне устроил, я бы ему вообще его комплекс остригла, - кровожадно осклабилась она. - Маникюрными ножницами. Оно мне надо - в провинции из-за него мытариться...
    - Надо не надо, а выбор не велик, - чёрство отрезвил он её. - Несколько дней переждём и чесанём анонимно на электричках. Возражений как будто нет.
    - Какие уж возражения, - пробурчала Сюся, снова беря свой попсовый перламутровый сотовый. - Я в одиночку и так на каждом шагу оглядываюсь, чтобы по голове не дали. Сейчас позвоню в одно место, где номера без регистрации сдают...
    Судя по тому, что она набирала телефон на память, местом этим она не раз пользовалась раньше в негласных блудодейских похождениях, сокрытых от бдительного ока её высокопоставленного "мэна"-единоличника.
    Тёмное прошлое его распутной напарницы пришлось как нельзя кстати: затеряться-то в города не составляло труда, но ночевать в незнакомых местах с сумкой долларовых пачек очень и очень не рекомендовалось, во избежание более чем вероятных "преступных деяний" со стороны местных "заинтересованных лиц", расправлявшихся с клиентами зачастую с неоправданной жестокостью. И, несомненно, наилучшим для них выходом было сойти за укрывающуюся для тайных прелюбодейств пару, щедро оплачивающую своё безымянное порочное уединение в безопасных апартаментах.
    А учитывая наличие множества камер наблюдения в метро, перемещаться по городу им полагалось и впредь на такси, ибо в автобусной толчее сумочку их могли распатронить шайки, орудующие на транспорте, тогда как у "частника" они имели шанс нарваться на откровенный вооружённый грабёж.
    Правда, и таксист кавказской наружности и борцовского телосложения, подозрительно настойчиво угощавший их кофейком из термоса (не иначе как с клофелином), тоже не вызывал доверия своей улыбчивостью и разговорчивостью, за которыми зримо маячила монтировка по темечку отравленно-бессознательным пассажирам, в связи с чем "кофеёк" они пить наотрез отказались, а он вдобавок самозащитно сжал в руке оттягивающую боковой карман куртки маленькую гантельку, позаимствованную в спортзале коттеджа да так и не выброшенную в последующих переездах.
    Эту ночь они провели хоть и на одной двуспальной кровати, но врозь, не испытывая друг к другу, как ни странно, никакого влечения.
    Даже наоборот, испытывали они, скорей, некую обидчивую враждебность, что объяснялось, естественно, собственной их виной в случившейся с ними катастрофе.
    И пьющийся, против обыкновения, по отдельности коньяк только ещё сильней растравлял их недобрые чувства к невольному виновнику их жизненного краха, отчего они вконец разобиделись и, выключив неустанно поющий и пляшущий телевизор, лежали, злобно сопя, в темноте спиной к отвергнутому объекту былых страстных домогательств, покуда мало-помалу не погрузились измученно в тяжёлый сон, полный навязчивых кошмаров, внезапных вздрагиваний и жалобных вскриков...

    Глава пятая
    "ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ"

    И словно многосерийным продолжением их нервно-обрывочного сна стали следующие будние дни до их отъезда из неприветливо-опасного теперь мегаполиса.
    Дни эти зияли безлюдьем вдруг пропавшей среды общения (хотя в чём-чём, а в недостатке людей упрекнуть заполонённый уличными толпами город было никак нельзя) и пустотой ничегонеделанья.
    Его визит с ней к своей банковской ячейке за документами и деньгами и её визит с ним в не известный ему банк для переправки части совокупной валюты под грабительский процент на её зарубежный счёт заняли всего один день, а потом Сюся только проверяла через Интернет по сотовому, поступила ли перечисленная сумма куда следует, в долгие часы их сидения вдвоём в гостиничном номере перед телевизором с мрачным питьём порознь им - виски "Grant"s", ею - ликёра "Бейлис".
    Вдвоём они были вынуждены находиться всё время в целях личной безопасности и сохранности своих довольно солидных запасов наличных, вполне отдавая себе отчёт, как коренные горожане, что угрохать каждого могут и на улице и в гостинице за намного меньшие бабки и что, хочешь не хочешь, а им надо сейчас страховать друг друга и её травматическим "Макарычем" и его костоломно-литой гантелью.
    Светиться им как обладателям целого сумаря с пачками денежных купюр было бы чистым самоубийством и впредь, так что они в преддверии скорого железнодорожного "хождения в народ" благоразумно сменили свою элитно-экстравагантную одёжку на неприметно-дешёвую и немаркую, чтобы не выделяться в дороге среди обделённых судьбой рядовых граждан и не замерзать чересчур на жёстких сиденьях электричек и на продуваемых всеми ветрами станционных площадках при пересадках.
    План их путешествия "на перекладных" без регистрации паспорта при покупке билетов он расписал от и до и ежедневно перезванивал в далёкий городской театр - справиться, не прибыл ли, наконец, обратно из столицы тот бородатый худрук.
    Попутно обдумывал он, конечно, и другие варианты бегства, напрямую к прибалтийским соседям, но они представлялись ему более рискованными (предпочтительней было переждать месяц-два, пока улягутся страсти и о них забудут все оповещённые их преследователем службы) и, к счастью, не пригодились.
    На четвёртый день секретарша в театре сообщила, что их вопрос решён положительно, а на пятый они с Сюсей уже покинули город на обычном рейсовом автобусе, идущем в пригород к первой станции намеченного маршрута их поездки инкогнито во глубь необъятных родных просторов.
   
    Неприглядно-бездарный сериал их муторного сна продолжал нескончаемо длиться вокруг них, и за усеянными дождливой моросью стёклами грязных окон открылись их избалованному городскому взору осенне-унылые картины сельского ландшафта.
    Поля какие-то бывшие, заросшие бурым пожухлым бурьяном, мокли заброшенно в запустении вдоль рельсовых путей, перемежаясь обугленными остатками стволов сгоревшего в летних пожарах леса и дощатыми хибарами обезлюдевших полуразрушенных деревенек.
    Городки небольшие тонули в непролазной грязи с их ветхими панельными многоэтажками посреди пустырей и с их редкими краснокирпичными усадьбами за индивидуальными высокими заборами.
    Заводы закрытые темнели массивными корпусами мёртвых цехов на горизонте, и праздничное сияние миражно вставало вдали над невидимыми кварталами областных центров, материками цивилизованной жизни раскинувшихся где-то там под дождём в болотистом океане тёмной равнины, заслоняемой постепенно насупленными вздыманиями безлиственных серых крон над непроходимыми зарослями серых кустов с неряшливыми вкраплениями приземистых оборванных ёлок, серо-зелёных на участках, не выжженных до чёрной золы отбушевавшими до дождей пожарами.
    Даже и люди кой-где виднелись за окнами на проплывающей мимо равнине: то на пустынных станциях кто-то чего-то ждал, нахохлившись уединённо с багажом и бутылками у освещённых ларьков, то у лесопосадки группой кого-то ногами и битами отхаживали в кожаных куртках возле чёрного внедорожника-джипа, то за околицей на глинистом топком просёлке вразброд валялись, ужравшиеся, без различия возрастов и полов, то на обочине одинокой федеральной трассы дальнобойщиков тормозили в мини-юбках, накрашенные и венбольные, вместо уроков в средней школе.
    В общем, ничем как будто не примечательные российские люди виднелись повсюду, как, впрочем, и те, что с ними в вагоне ехали, на одной станции садясь, на другой выходя, однако же некоторое огрубление нравов мало-помалу чувствовалось и в поведении этих людей, и в речи.
    Вроде бы, русская речь была, но только не бранных слов в ней совсем почти не осталось, что как-то невольно их настораживало по непредвзятости слуха, и он для самоуспокоения переложил гантельку в боковой карман своей синтепоновой чёрной куртки (мало ли что в пропитые-то мозги могло шибануть ни с того ни с сего), а Сюся чуть расстегнула свою пуховку, где у неё лежал за пазухой травматический пистолет (даром что и сама она не чуралась обычно ненормативной лексики).
    Насколько их настороженность была обоснована, они поняли глубокой ночью, на третьей по счёту электричке, на убаюкивающе-долгом перегоне, когда их вагон полностью опустел и они расслабленно задремали под мирный коварный перестук колёс.
    Ибо из дрёмы их пробудил резкий удар с силой раздвинутой двери в вагон, и открыв глаза, они увидели в конце вагона двух молодых парней однозначно криминальной наружности, разве что разных типов криминала: первый - мордатый биток в условно спортивном костюме и, видимо, бритый наголо под вязаной шапочкой-"пидеркой", второй - иссохший наркоша в кожаной кепке на глаза и свободном фуфайце. Оба парня были обуты в тяжёлые ботинки для драк, в которых, судя по их физиономиям, эти развлекающиеся дегенераты проводили немало времени и днём и ночью.
    В отличие от него, Сюся отреагировала на появление опасности тотчас же и с абсолютным хладнокровием: пока эти местные урки шли по проходу к ним, она спокойно запустила руку за пазуху, якобы греясь.
    Сообразив, что она готовит оружие, он тоже невзначай опустил руку в карман за гантелькой, стараясь не привлекать внимания к своему телодвижению идущего впереди битка со свёрнутой трубкой газетой в руке. Так как на читателя газет биток был меньше всего похож, не трудно было догадаться, что у него вложено внутрь газетной трубки, явно слишком увесистой для простой бумаги.
    - Гля ты, расселись, - без предисловий начал биток, остановившись у скамьи, где сидела Сюся, тогда как тощий подельник стал сбоку от него, сидевшего на скамье напротив.
    "Он меня сзади ударит, падаль", прикинул он и слегка повернулся лицом к парням, спиной к окну.
    - Конкретно попали, лохи, - радостно сообщил им биток, постукивая газетным свёртком себя по ладони. - Прошу предъявить имеющиеся ценности. Мы таможенники.
    - Ребята, мы с ней неимущие, - открыл он было рот, но Сюся перебила его.
    - Сейчас предъявлю, - невозмутимо сказала она и, одним скользящим движением вынув из-за пазухи руку с пистолетом, в упор выстрелила битку прямо в лицо.
    И тут же, пока отлетевший с диким криком парень, выронив из развернувшейся газеты прут стальной арматуры и схватившись за размозжённую переносицу, падал на спину между двумя скамейками через проход, она, не раздумывая, направила пистолет на второго и, как тот ни пробовал увильнуть и уклониться от выстрела, всадила резиновую в металлической оболочке пулю в его кепку, так что выстрел с полутора метров сшиб наркошу на колени в проход и нож-выкидуха выпал из его упершейся в заплёванный пол костлявой руки, испещрённой синими наколками.
    Однако этим Сюся не ограничилась и, быстро шагнув со своего места к ползающему на коленях оглушённому урке, с маху долбанула металлической рукояткой пистолета по кожаному темечку, после чего ползающий, разом обмякнув, ткнулся лицом в пол и больше не двигался.
    Между тем его безжалостная спутница, продолжая начатое, перешагнула через обездвиженное тело к корчащемуся с хриплыми воплями ослепшему битку, сквозь пальцы которого, вцепившиеся в разбитое лицо, обильно лилась кровь.
    - Дай-ка твою гантель, - велела Сюся и, не оглядываясь, протянула ему свободную левую руку. - А то мне так несподручно, он брыкается...
    Он поспешно вложил в её руку вырванную из кармана гантель.
    - Только не убивай, - растерянно посоветовал он.
    - Как выйдет, - обронила она, засовывая пистолет в карман и перекладывая гантель в правую руку. - Патроны надо беречь.
    Вслед за тем Сюся с кошачьей ловкостью запрыгнула на скамью и спрыгнула на пол уже за головой бьющегося у её ног уркагана.
    Чтобы не видеть того, что она сделает, он отвернулся и немедленно услыхал хряский стук проломившей череп железной дубинки. Вопль оборвался коротким хрюком и в вагоне сразу же стало тихо.
    - Эй, - прозвучал в тишине её непривычно-жёсткий голос. - Кончай выделываться и тащи их в тамбур.
    - Сурово ты с ними, - пробормотал он, поворачиваясь к ней, вытиравшей окровавленную гантель о куртку умолкшего битка.
    - Ты чё, дурак? - удивлённо подняла она голову. - Они бы нас тут забили сейчас. А меня б ещё выдрали во все дырки. Давай, волоки козлов, надо их выбросить побыстрей.
    - А может, они живые ещё, - предположил он, наклоняясь и беря наркошу за кисти рук.
    - Это и плохо, - отрезала Сюся. - На ходу лучше выбросить - верней будет.
    Дальнейшее было возложено на него, как на более физически сильного, и Сюся подключилась лишь в тамбуре, когда выталкивала по мокрому металлическому полу безвольно сгибающиеся вялые тела сквозь дверь, которую он, раздвинув, удерживал открытой, чтобы вывалившиеся на скорости налётчики наверняка переломали себе все кости при падении с насыпи в бесчувственном состоянии.
    - Вот так вот, - немногословно прокомментировала инцидент Сюся, вернувшись из тамбура в вагон и удостоверившись, что никаких камер наблюдения в этой увечной электричке нет и в проекте. - Или они нас, или мы их. Кровищу немножко затрём и на следующей остановке выходим.
    В вагоне она предусмотрительно подобрала обе пистолетные гильзы и отыскала в кровяной луже пулю, отскочившую от не пробитого черепа.
    - Возьми, пригодится, - заодно подняла она с пола не испачканный в крови нож наркоши с кнопкой на наборной плексигласовой рукоятке и с уже выскочившим для пыряния исподтишка острым лезвием.
    - Где? - неуверенно спросил он.
    - В хозяйстве, - зло зыркнула она на него, вкладывая в его ладонь добытый ею военный трофей. - Вытри ты сам эту срань, у меня руки трясутся...
    Он наскоро собрал газетой кровяную слизь между лавками, подтёр следы крови в тамбуре и выбросил газетный ком в приподнятое окно; она же, швырнув наружу гильзы и травматическую пульку, запасливо упрятала в свою небольшую клеёнчатую торбу бесхозный прут арматуры, чтобы впредь при подобных стычках не расходовать считанные патроны "Макарыча".
    Тем не менее, сверившись с расписанием электричек, выходить на следующей станции они раздумали и только перешли с места преступления в соседний пустой вагон, чтобы не околачиваться неизвестно где в ночи под дождём на платформе минимум четыре часа и не вляпаться там при встрече с очередными злодействующими дебилами ещё в какую-нибудь непредвиденную передрягу.

    Поступили они совершенно правильно и чужое оружие для самозащиты им не понадобилось, так как часов с трёх, ближе к утру, в их электричку стало садиться на каждой станции всё больше народа, едущего, кто на работу, кто на рынок с сумками, в тот же город, где у них была намечена пересадка, и грязищи с осенней дождливой распутицы раскисших грунтовых дорог эти сельские-поселковые жители нанесли в вагон столько, что никто, конечно, и не заметил при тускло-мертвенном вагонном освещении какие-то смазанные липкие пятна на повсеместно затоптанном резиновыми и кирзовыми сапожищами полу.
    В общем, в нужный им пункт они прибыли без дополнительных происшествий и в многолюдной компании отчуждённо-сонных угрюмых работяг в мокрых кожаных кепках и разбитных на вид, но необщительно-надутых сердитых тёток в цветастых платках поверх поношенных пальто и потёртых пуховок, выволакивающих на перрон чудовищной величины тюки с вещами, повязанные сверху тряпками тяжеленные вёдра и неподъёмные мешки с картошкой на продажу, устанавливаемые для транспортировки на раскладываемые каталки с колёсиками.
    До их электрички времени у них было навалом, и, опустив арматуру с самодельным ножиком лагерных умельцев в ближайшую урну, они наконец могли несколько привести себя в порядок в платном общественном туалете, который, впрочем, и по ватерклозетному интерьеру, и по специфическому сортирному запаху мало чем отличался от бесплатного своего состояния до воцарения на вокзале прогрессивных коммерческих отношений.
    О душе, понятно, тут не стоило и мечтать, поэтому, ополоснув под краном заспанную небритую физиономию холодной водой и промокнув её выданной ему после оплаты услуг лентой серой туалетной бумаги из рулона, экономно хранящегося у кассирши за столом при входе, он вышел неудовлетворённо в промозглую утреннюю морось опустевшего перрона и лишь на свежем воздухе пшикнул себе под нос малость своего дорогого одеколона для перебивки въедливой туалетной вони.
    За сим, как надёжный хранитель их общего с Сюсей инвалютного капитала, он присел с сумарём на бетонный выступ забора у надземного перехода к уже стоящей на путях электричке - поджидать более обстоятельную в личной гигиене спутницу.
    В своём многолетнем отрыве от гущи народной он и не подозревал, разумеется, что пристрастие к высокому парфюму в этой немыто-перегарной среде до добра не доводит, и был крайне изумлён, когда бредший мимо обтёрханный ханыга вдруг остановился, недоуменно принюхался и с омерзением вперил водянисто-выцветшие от повседневного запоя глаза ему в лицо.
    - Что в сумке? - ни с того ни сего спросил ханыга командным тоном.
    Он был так удивлён нелепостью поведения вокзального бомжа, что не сразу нашёлся с ответом.
    - Повторяю вопрос, - вновь произнёс бомж голосом патрульного, проверяющего документы.
    - Ты это, хмырь, - неохотно вступил он в беседу. - Ты шёл куда-то, ну и иди.
    - Может, у тебя бомба в сумке, - заявил бомж. - Может, ты террорист.
    - Он самый, - хмыкнул он. - Совсем ты допился, до глюков.
    - Воняешь, как проститутка, - внаглую наехал на него вконец спятивший бомжара. - Встал быстро и показал.
    - Слушай, придурок, - увещевающе молвил он, понимая, что вряд ли легко отделается от этого прицепившегося пьянчужки, узревшего в нём, благодаря чересчур утончённому одеколонному аромату, "хилого интеллигента", над которым, по неписанным правилам трущобно-помоечных нравов, был вправе поизмываться безнаказанно даже такой подбиратель чужих объедков и допиватель пивных опивков, как это подзаборное чмо. - Ты мне уже надоел. Не буди зверя.
    - Вот из-за вас, сук, я и сидел, - изображая на сей раз тёртого урку, прошепелявил блатняцки бомж. - Из-за тебя, падла...
    - Не досидел ты, я вижу, - вздохнул он, вставая.
    - Замочу, козёл петухастый, - с вполне натуральной угрозой прошипел вошедший в роль бандюгана худосочный доходяга. - Замочу, в натуре...
    Деваться ему было некуда: теперь привлечённый его экзотическим парфюмом алкаш не отстанет и, как всякую безответную жертву, будет его доставать своими безумными наездами везде, куда бы он ни пошёл, а значит, того и гляди, втянет в контакт с органами правопорядка, которых они всячески избегали в своей маскировочной ординарности и затрапезности.
    - Ладно, иди сюда, - позвал он бомжа, шагая за широкую цементную опору перехода возле железной лестницы наверх, так чтобы с просматриваемого насквозь перрона их не было видно. - Сам проверь, что у меня в сумке.
    Но проверить что-либо поверившему в себя понтярщику, естественно, не довелось.
    Едва этот всё-таки выпросивший бродяга очутился за опорой, вне зоны видимости, он разом навесил по одутловато-синюшной отупелой ряшке оглушительную оплеуху открытой ладонью, и, учитывая его немалое превосходство в комплекции и физической силе, его затрещина сбила бомжа с ног с такой шквальной мощью, что тот, отлетев, влупился башкой в бетон опоры.
    И пока ошеломлённый зачинщик беспричинного конфликта съезжал кулём по стене на асфальт перрона, он вдобавок со всей дури приложил кулаком сверху по нечёсаной кудлатой макушке, посадив, таким образом, уже бессознательно раскоряченное тело в укромном местечке на достаточно долгий срок.
    - Ущербные люди, - обмолвился он, выходя из-за опоры как раз навстречу направляющейся к лестнице Сюсе, на ходу озирающей окрестности в поисках пропавшего спутника. - Пойдём лучше в электричке до отъезда посидим.
    - Пошли, - согласилась она. - Чего под дождём мокнуть. Я, кстати, поесть кое-что купила.
    - Мудро, - похвалил он, поднимаясь за ней по стальным ступенькам на эстакаду перехода. - А я про еду и запамятовал - в общении с местными достопримечательностями...
    - Были сложности? - окинула она его проницательным взглядом - нет ли видимых повреждений вследствие общения.
    - Несущественные, - кивнул он с перехода вниз, на недвижимо кочумающего у опоры опростоволосившегося завсегдатая привокзальных злачных заведений. - Только ладонь слегка отсушил. Права ты была тогда ночью - они сумасшедшие. Все самоутверждаются, и все - на унижении других...

    ЧАСТЬ ВТОРАЯ
    "ГЛУБИНКА"

    Глава шестая
    "ЗАКУЛИСЬЕ"

    Скромные габариты и допотопная блёкло-розовая оштукатуренность старомодно-приземистого здания вокзала на станции назначения не то чтобы были так уж коробяще-неожиданны для них после почти двухсуточного лицезрения подобных, до сих пор не снесённых, строений во время их путешествия по внегородским задворкам российского обжитого пространства, но всё же откровенно убогая провинциальность железнодорожного фасада города отчасти обескуражила их.
    Они, признаться, рассчитывали, по столичной неопытности, пускай на небольшой, но полноценный мегаполис, и сельские бытовые условия в частном секторе с дощатыми продуваемыми "удобствами во дворе" их никак не устраивали.
    - Ну и дыра, - уяснив с первого взгляда захолустный масштаб негостеприимного сумрачного "центра цивилизации", выразила Сюся общее мнение, когда они последними, чтобы не толкаться среди нагруженного вещами нахраписто-торопящегося простонародья, вышли из электрички. - Даже не миллионник.
    Они, однако, зря преждевременно расстраивались по таким пустякам, ибо настоящее разочарование им пришлось испытать при виде здания местного театра, ветхо-обшарпанного, испятнанного подтёками сырой плесени и, по-видимому, находящегося в самом плачевном состоянии далеко не первый сезон.
    Между тем это был именно тот искомый молодёжный ТЮЗ, где им предстояло служить Мельпомене, и жалкое зрелище давно не ремонтируемого купечески-древнего дома с ампирными осыпающимися колоннами позапрошлого века наводило на резонные размышления о горестном финансовом балансе данного учреждения культуры и о непосильной арендной плате за эти руины былой роскоши дореволюционной постройки, что, заметим, касалось их непосредственно.
    Подозрения их полностью подтвердил знакомый ему бородато-патлатый молодой худрук, сидевший, нахохлясь в меховом жилете, как марабу из питерского зоопарка, за чашкой чая в нетопленном выстывшем кабинете у раскалённого рефлектора, якобы перед вечерним спектаклем, но, похоже, попросту живший в театре, за неимением более пригодного для жизни в холодную погоду жилого помещения за пределами казённого театрального здания, внутри которого он, как-никак, был избавлен от расходов на коммунальные платежи, в частности, на электричество для обогрева.
    - Возьми у них паспорта и составь на обоих приказы. Я подпишу, - начальственно повелел худрук немолодой секретарше, введшей их в кабинет. - Его - на место завлита, её - музыкальным руководителем.
    - А из чего мы платить им будем, Станислав Маркович? - брюзгливо поинтересовалась секретарша, видимо, заправлявшая всем в этом театре ещё до прихода режиссёра. - Сами тут без зарплаты сидим по полгода.
    - А кто сказал, что будем? - раздражённо поставил её на место худрук. - Пусть работают, а в конце сезона посмотрим по обстоятельствам. Может, нас вообще прикроют - как нерентабельных.
    - Вы накликаете, - буркнула всё равно недовольная секретарша и с демонстративной ленцой поцокала в опушённых мехом зимних сапогах на платформе из кабинета к себе в приёмную - составлять приказы.
    - Персонал совсем распоясался, - громко посетовал режиссёр Стас вслед строптивице. - Знают, что не уволю.
    - Насчёт "прикроют" это не преувеличение? - осведомился он вежливо, чтобы заблаговременно выяснить, на какой срок им снимать жильё.
    - Зависит от местной администрации, - тяжело вздохнул режиссёр. - Захотят забрать здание под прокатную площадку - обанкротят в течение месяца. Всего-то и надо - оставить нас тут в "автономке" наедине с искусством. В расходах нам урезать уже нечего, а на билеты цены поднять - последней публики лишимся. Народ-то у нас нищает, между прочим, не то что у вас в Московии.
    - Мы теперь тоже здесь, а не там, - деликатно напомнил он праведно-распалившемуся мастеру сцены. - Беженцы, можно сказать.
    - Но добровольные, - немедленно внёс поправочку режиссёр, с момента их появления в кабинете не отводивший пытливых глаз от Сюси, довольно невзрачной и заурядной в её непритязательной походной экипировке. - Глупость вы совершили, конечно, но уважаю. Мало кто нынче способен - из-за любви.
    - Любовь зла и все козлы, - подала голос Сюся, в свою очередь пристально изучавшая нового знакомого. - А к слову, нам ночевать негде. Хату мы на ночь глядя навряд ли снимем и города мы не знаем. Гостиница-то поблизости найдётся, хоть завалящая?
    - Гостиница - дорого, - отчего-то занервничал режиссёр. - Да и зачем на одну ночь в гостиницу? У меня в общежитии театральном две комнаты в личном распоряжении и обе свободны. Я как освобожусь, мы бы после спектакля и пообщались там...
    - Только, чур, поляну я накрываю без посторонней помощи, - сразу смекнув что к чему, деловито вступил он. - Покуда я платежеспособен, готов удовлетворить самые изысканные вкусы. Подскажи уж скитальцу, где у вас яствами всякими торгуют, и прошу делать заказы...

    Застолье он в этот вечер приезда организовал и вправду по высшему классу, с ветчиной, икрой, сёмгой и деликатесным сыром, и алкогольные ингредиенты их полуночной приватной пирушки втроём столь, очевидно, отличались по стоимости и качеству от обыкновенно употребляемых местной театральной богемой напитков, что Стас после его расточительно-щедрой закупки водки "Финляндия", виски "Белая лошадь" и дорогого армянского коньяка для дамы отказался от мысли приглашать в свои апартаменты других дам, скопидомно рассудив, что было бы непродуктивно расходовать выпивку такого сорта на потребительниц дешёвых сорокаградусных суррогатов.
    Более того, как рачительный хозяин, Стас пронёс покупки в свои ледяные общежитейские комнаты скрытно, чтобы не привлекать внимания падкой на халяву артистической среды, делиться с которой даже малым было очень небезопасно, потому что, как афористично охарактеризовал здешние нравы коренной питерец, "нагрянут, всё выжрут и ославят на весь город, что зажилил и недолил".
    - А главное, эти холявщики поговорить нам не дадут, - объяснил их провожатый свою вынужденную прижимистость, включая масляный обогреватель в одной из крохотных многолетне-прокуренных комнатушек, хотя и почти пустых, но выглядевших крайне захламлённо, благодаря бессистемно расставленной реквизитно-шаткой мебели из трёх разностильных стульев (венского, советски-конторского и дачно-раскладного), кухонного прямоугольного стола, застланного листом вдрызг изгвазданного ватмана, и кособокого продавленного кресла со свалки, а также всякому поделочному хламу и предметам одежды, разбросанным в беспорядке по этой замызганной рухляди или висящим на гвоздях на изрисованной-исцарапанной стене в ногах не застеленной раскладушки со скомканным засаленным пледом, прожжённым там и сям сигаретами, окурки коих горой заполняли жестяную банку из-под растворимого кофе, стоящую на заплёванном полу подле этого ложа бессонных творческих бдений. Излишне уточнять, что и по замурзанному щелястому полу, и по неубранному столу, и по разномастной мебели хозяйски шастали шустрые рыжие тараканы, кучно обсевшие и пыльный макет коробки сцены с декорацией к неопределённо-историческому спектаклю, украшавший облупленный подоконник навеки заклеенного окна, завешенного старыми газетами до половины от любопытных глаз с улицы (где, впрочем, перед окном расстилалась во тьме огромная лужа жидкой грязи).
    - А что тут у вас с удобствами? - обведя взглядом неряшливый интерьер их временного пристанища, спросила Сюся, ничуть, как ни странно, не шокированная увиденным. - Неужто же нужник в поле?
    - Отнюдь, - не без гордости опроверг её наветы сноровисто накрывавший на стол постоялец общаги. - На этаже, в конце коридора. Даже душ.
    - Не может быть, - злобно съязвила столичная беглянка, удручённая своей двухдневной некупанностью. - Я умру от счастья.
    - Горячая вода - с нуля до часа, - поставил её в известность режиссёр. - Пойдём, покажу, мне стаканы сполоснуть надо...
    Поскольку до заветной полночи минут сорок у них в запасе имелось, они, что называется, приступили к трапезе и от обилия дорожных впечатлений так энергично взяли с места в карьер, что едва не пропустили пробитие счастливого часа горячей воды.
    Компанейски оживившийся за едой Стас, хлеставший "Финляндию" без затяжных пауз, гостеприимно усовестился и всё же сопроводил своих гостей к душу, дабы их, как пришлых, не выперли из занятой предварительно очереди, однако затем поспешил вернуться к пиршественному столу, предоставив ему самому дежурить у не запирающейся двери в душевую, покамест Сюся наскоро будет смывать с себя что успеет смыть, так как срок пребывания под горячим душем был жестко лимитирован и по истечении оного в коридоре ненавязчиво, но неумолимо появлялся очередной страждущий, пусть даже знающие друг друга обитатели общаги базарной живой очередью у душа и не выстраивались.
    Помывка, правда, пошла не совсем по плану.
    Спустя всего полминуты после того, как Сюся, уже облачённая в халатик для скорости раздевания-одевания, исчезла за дверью, он услыхал сквозь шипенье и плеск падающей воды её тихий вскрик и тут же фанерно-хлипкая дверь приотворилась изнутри.
    - Валик, зайди, - послышался её сдавленный голос. - Я боюсь.
    Он был так удивлён её признанием в собственном страхе, что, ничего не спрашивая, шагнул к ней в душевую и прикрыл за собой дверь.
    - Вон сидит, - показала голая и мокрая Сюся в угол за осклизлой деревянной решёткой под льющимся без особого напора душем. - Чуть за пятку не укусила...
    В углу, у дыры стока, настороженно замерла большая чёрная крыса.
    Припав с поднятым задом к заплесневело-мшистому каменному полу, словно перед атакующим прыжком, крыса с наглым вызовом смотрела на него своими крошечными блестящими угольками, и её длинный розовый хвост нервно подрагивал на краю смрадной клоаки, из которой она только что выбралась на поиски чего-нибудь съестного.
    - Зря она так, - пробормотал он, снимая с ноги одну из резиновых шлёпок (ибо он тоже переоделся к предстоящему скоротечному омовению во всё купальное).
    Внезапный бросок его оказался одновременно предельно точен и предельно силён.
    Сбитая метко пущенной полновесной тапочкой крыса отлетела с пронзительным писком к склизкой от сырости стене, подпрыгнула возмущённо на всех четырёх лапах и, хлёстко мотнув в воздухе хвостом, в мгновение ока юркнула в свою дыру в полу.
    - Кинь мне шлёпку, а то я халат намочу, - кивнул он отступившей к двери трусихе в угол, за струи душа, источавшие зыбкую пелену влажного пара, тающую в холодной тяге от разбухше-рассохшегося круглого оконца под потолком.
    - Сними его на хер, - вдруг тихо сказала озябшая купальщица за его спиной, и тотчас её обвившиеся руки распустили узел его халатного пояса.
    - Э, э, ты что, - забеспокоился он за общественную нравственность, тем не менее, не мешая ей снимать с него сзади халат. - У нас времени мало...
    - Успеем, - поспешно прижимаясь к его уже обнажённому телу своим мокрым и скользким, прошептала она ему через плечо с недвусмысленной чувственной алчностью. - Один пистончик...
    - Неудобно же, - разворачиваясь к ней передом со своим моментально взлетевшим нетерпеливо-пульсирующим колом в паху, произнёс он, разом лишаясь какого-либо здравомыслия в сотрясшей его сладострастной судороге.
    - Давай, - велела она, задыхаясь, вместо ответа и, крутнувшись в его объятьях, чтобы согнуться вперёд с подставленным ему тылом, буквально влипла ладонями в скамью у стены, где лежал её халат. - Я сдохну, если не кончу...
    Сдохнуть он ей никак не мог позволить, и на сей раз (вероятно, от неожиданности) вставил он бедной изголодавшейся нимфоманке с такой жаждой и самоотдачей, что трепетные её ожидания сбылись почти сразу же, как только кол его вошёл, наконец, между её напряжёнными мокрыми ягодицами, неизменно сводившими его с ума обтягивающей прикрытостью до того рокового вечера.
    Глухо зарычав на пике оргазма, она бухнулась на лавку коленями, изгибаясь на блаженно вонзающемся в неё поршне и скрипя зубами, чтобы не завизжать от нестерпимых всплесков ликования своей бесстыдно бушующей плоти.
    А уж когда его безудержный горячий фонтан ударил внутри кульминационно в её распалённом лоне, их совместное излияние чувств было столь обильно, что он, с превеликим трудом прервав их явно несвоевременное и неуместное наслаждение, побыстрей извлёк чересчур разохотившегося верного друга на свет Божий и поднял еле стоящую на ногах счастливую Сюсю под душ, чтобы они хоть немного привели себя в порядок за оставшиеся им считанные минуты купания.
    Но, конечно, после такого взрыва эмоций вид у них обоих был слишком выразителен и никого из встретившихся в коридоре жильцов ввести в заблуждение им не удалось. Другое дело, реакции были разные: идущая к душу молодая пара посмотрела на них с понятной завистью, а шаркающий с кастрюлькой седовласый старикан ветеранского типа, при случайном взгляде на приблажную Сюсину улыбку, обронил безадресно, но злобно: "Распустились кошёлки...", что тоже, понятно, объяснялось завистью, пусть и иного рода.
    Даже их новый друг, умолачивающий в одиночку давно не вкушаемую деликатесную снедь и заметно опорожнивший без них литровую бутыляку виски, не мог не почувствовать обоюдную ауру возобладавшей порочности, распространяемую ими в окружающую убого-затхлую атмосферу его бездомно-запущенного жилища, насквозь пропитанного едким чадом табачного дыма от выкуриваемых одна за одной сигарет.
    - Вы что там делали, в душе? - оторвавшись от закусок, метнул режиссёр догадливый взор на бесстыже-расцветшее лицо смывшей весь макияж Сюси.
    - Без комментариев, - обессиленно буркнула Сюся, проходя мимо в другую комнату - заново одеться к столу.
    - Перепихнулись уже? - заговорщически переспросил режиссёр у него, когда она скрылась за косяком бездверного проёма.
    Он неопределённо пожал плечами ("Кто ж, мол, дискредитирует даму?"), зато из соседней комнаты раздался насмешливый голос услышавшей реплику дерзкой распутницы.
    - Валик, скажи ему, как ты это называешь, - посоветовала она. - Просвети погрязших в невежестве.
    - Что она имеет в виду? - скосил любопытствующий сотрапезник холостяцки-голодный глаз в направлении дразнящего женского голоса.
    - Иронизирует, - скупо ответил он.
    - Не, не, Стас, - переодеваясь за стенкой, распотешила себя на радостях его неуёмная шутница. - Он такие словечки знает, что от них вообще всякая охота пропадает. То у него "коитус" какой-то, то "сексакт" террористический... Просто хоть в монастырь уходи.
    - Ну, думаю, тебе это не грозит, - обездоленно глотнув слюну, обмолвился Стас, не отказавшийся бы, бесспорно, поучаствовать во внебрачных сексуальных забавах этой развратницы, но понимающий, что на ранней стадии увода чужой жены не очень реально встрясть третьим в альянс ещё не насытившихся друг другом любовников.
    - Ты договоришься, подруга, - укорил он её в проём, с облегченьем отметив про себя здоровое вожделение Стаса, который в двух непреложных для успешной режиссёрской карьеры категориях - еврея или гея (или их двуединства) - относился, похоже, только к первой, что избавляло его от риска неловких ситуаций с мягкими вышибаниями льнущих к его мужественности влиятельных педерастов, возникавших порой в "голубо-розовой" среде эстраднических тусовок. - Выдам тебе власяницу и посажу под замок на хлеб и воду...
    - Вериги, блин, не забудь, - бойко отбрила его не совсем тёмная в истории "подруга". - А сам тогда оскопи себя.
    - Зачем это?
    - А ты без меня на стены полезешь, - репризно пригвоздила она его.
    - Вот и живи с ней, - смеясь, пожаловался он взгрустнувшему от их игр худруку, утверждаясь в романтической роли страстотерпца на почве большой антисупружеской любви. - Ты скоро там? Я уже весь замёрз раздетый...
    После его переодевания совместное их застолье продолжилось почти до утра, однако, благодаря высококачественности выпитого, никто не буянил, не безобразничал и не рвался в тёмную ночь на пьяные подвиги.
    Чинно-благородно они втроём "залили трюмы", как выражался питомец дач Балтийского взморья, дошли до кондиции умиротворённого остекленения и разлеглись без непристойных приставаний каждый отдельно - на раскладушку (рыцарски уступленную единственной даме), на прорванный толстый пружинный матрац на полу в меньшей из комнат (судя по всему, служивший хозяину любовным ложем при интимных визитах не приглашённых сегодня представительниц прекрасного, но прожорливого пола) и на очищенный от еды прочный кухонный стол (так как составленные вместе три разнокалиберных стула неустойчиво скрипели под ним и не внушали ни малейшего доверия).

    Глава седьмая
    "МИРНЫЙ БЫТ"

    Квартиру себе они нашли без особых проблем через всеведущую секретаршу из театральной приёмной: однокомнатную, но в центре, в двух шагах от театра, в пятиэтажке и в относительной пригодности для привычного им житья (иначе говоря, сантехника в туалете функционировала исправно, газовая колонка в ванной и печка на кухне работали, чугунные батареи центрального отопления были достаточно горячими, а воду и электричество отключали нерегулярно и ненадолго).
    Востроносая тощая тётка-владелица, сдававшая им с обстановкой это малогабаритное семейное гнёздышко, несмотря на наружную забитость и худосочность, несомненно подвизалась в коммерческой сфере и, помимо платы за съём на полгода вперёд и среднестатистической квартплаты на тот же срок, слупила с них также и за гарантированную временную регистрацию без нежелательных им формальностей в МВД.
    Сюся было возмущённо встопорщилась - скандально разобраться с обнаглевшей вымогательницей, но он, тактично вмешавшись, ласково взял будущую сожительницу за митингово воздетую руку и от лица их обоих покладисто согласился на все условия съёма, указав, однако, зарвавшейся хапуге на не заклеенные на зиму окна (каковое упущение к их приходу из театра с вещами на заселение было спешно ликвидировано, не то бы меркантильная предпринимательница фиг получила на руки оговорённую с ними сумму).
    В театре худрук Стас представил их перед репетицией собравшейся в зале в верхней одежде небольшой невесёлой труппе, а властная секретарша провела их по зданию для экскурсионного ознакомления и показала ему его рабочее место, сиречь - крохотную каморку с запылённым окном в глухую стену внутреннего двора театра, тесно заставленную двумя громоздко-тёмными, забитыми старыми пьесами, книжными шкафами.
    В каморке стоял такой лютый холод, что замечание секретарши по поводу его "благоверной", не имевшей при её должности своего кабинета и потому могущей, с благословения начальства, нерабочие промежутки проводить тут у него, он поначалу воспринял как издёвку, но побывав в других помещениях театра, он сменил гнев на милость и убедился, что им, в общем-то, повезло с завлитским "склепиком", ибо эту ничтожную кубатуру вполне нагревал до приемлемой температуры всего один принесённый назавтра обогреватель, тогда как в просторном фойе и в зрительном зале царила откровенная стужа, становящаяся вконец цепенящей на сцене, продуваемой сквозь задники и декорации из закрытых ворот во двор.

    В первый же вечер их провинциального быта, более-менее устроенного после покупок в супермаркете, Сюся несколько озадачила его странной в ней нерешительностью.
    - Валик, - спросила она, застелив свежекупленным комплектом постельного белья разложенный молодёжный диванчик образца двадцатилетней давности, выделенный им в наборе прочих съёмных удобств квартиры. - Можно нескромный вопрос?
    - А ты других и не задаёшь, - подколол он чем-то смущённую нахалку, возясь с плохо настроенным, но сравнительно современным телевизором. - Выкладывай, не стесняйся, дай мне зардеться стыдливым румянцем.
    - От тебя дождёшься стыдливости, - с каким-то любовным упрёком осудила она его, устало присаживаясь на приготовленную для мирных отдохновений постель.
    Больше сидеть в комнате было и не на чем, кроме разве двух табуреток на кухне, так как меблировкой им заниматься было пока недосуг, да и спартанские условия совместного проживания забавляли их новизной.
    - А нам с тобой вместе сегодня ночевать, - с той же извиняющейся укоризной завершила Сюся начатую стоя фразу.
    - Ну, потерпи, ещё и раскладушку я бы не утянул, - неверно истолковал он её претензии. - Завтра закупим на обратном пути. И что-то вопроса я твоего не слышу, нескромного. Истосковался уже без матюгов.
    - Вот ты зараза, Валик! - фыркнула Сюся, скорей одобрительно, чем сердито. - А я важную вещь выяснить хотела.
    - Насчёт чего?
    - Насчёт вот этого, - похлопала она по дивану. - Как ты себе представляешь наше пребывание здесь?
    - Ну, как, - замялся он, не зная, чем вызван её вопрос - то ли желанием повторить спонтанное душевое бесчинство, то ли, наоборот, стремлением пресечь в зародыше все его поползновения такого рода. - Ну, если без экивоков и околичностей...
    - Да, да, именно так, - нервно подстегнула она его искренность. - Именно начистоту.
    - Ну, я не знаю, как ты, - осторожно коснулся он щекотливой и, видимо, ключевой темы, - а я наш союз представляю, примерно, как этой ночью. Как там, в душевой, если быть точным. По-моему, я пару раз намекнул, нет?
    - Да, уж ты намекнул, - отвела она глаза. - Я от твоих намёков чуть мордой в пол не встряла.
    - Надеюсь, я не воспользовался минутной женской слабостью? - улыбнулся он её неуклюжей застенчивости.
    - А что же, по-твоему, ты сделал? - вновь подняла она на него свои студёные голубые, уже заволакиваемые, против её воли, знакомой прозрачной дымкой подступившего вожделения. - Но пары раз мне мало.
    - Ваши предложения? - встречно воспрял он, ощутив моментально, как яростно вздыбливает штанину его рвущийся в бой воодушевлённый агрессор.
    - Продолжить, - выдохнула она, кладя пальцы обеих рук на узел пояса своего халата.
    - Как долго? - торопливо расстёгивая брючный ремень и молнию джинсов, уточнил он формат их сосуществования. - Пока не надоест?
    - До потери пульса, - пошутила она с внезапной грудной охриплостью в тихом голосе, неотрывно следя за его кратким раздеванием с триумфальным выныриванием из упавших джинсов долгожданного - в боевой позиции - органа и тут же рывком распахивая халат, под которым на ней ничего и не было. - Мы же любовники...
    "Так она готовилась", мельком успел подумать он, шагая к ней.

    Говоря о "любовниках", Сюся, конечно, имела в виду сочинённую им для худрука легенду об уводе чужой жены на почве неуправляемого страстного влечения, но, похоже, легенда оказалась недалека от истины.
    Ибо с этого плавно перетёкшего в ночь вечера между ними что-то как будто замкнуло тысячевольтным разрядом взаимной страсти и иначе как "одержимость" назвать их последующие отношения было нельзя.
    День за днём они проживали оба в томительной одури постоянного предвкушения близости, едва замечая окружающее и почти машинально исполняя свои служебные обязанности в театре: он - подготавливая для печати макеты афиш и программок на компьютере секретарши в приёмной и общаясь с местными типографиями, она - уча актрис и актёров правильной постановке дыхания и грамотному звукоизвлечению при исполнении музыкальных номеров, чтобы не сажать голос на каждом спектакле в холоде сценического пространства с не самой лучшей акустикой.
    После абсолютно языческого безумия их первого ненасытного неистовства до утра (впрочем, они захватили и утро, опаздывать так опаздывать) Сюся теряла самообладание при любом его прикосновении к её телу, и лишь долгие смиренные уговоры, перемежаемые нежными паллиативными поцелуями, вскоре предотвратили чуть было не учинённую ею прямо в его завлитском кабинетике оргию, которая, безусловно, непоправимо бы подорвала их первоначальный авторитет и дурным примером для подражания породила бы плеяду настырных последователей его сексуальных начинаний, замучивших бы несдержанную вакханку предложениями своих услуг в удовлетворении её порочных наклонностей.
    Но, правда, оргия тогда всё равно состоялась, пусть, слава Богу, и не в театре, а на своей территории, то есть, последовательно - в прихожей, в ванной, на не застеленном, наспех разложенном диване и даже на кухне напоследок, перекусывая перед возвращением на службу в очень удобной для обоих позиции: он - сидя перед столом на табуретке, она - верхом на его ногах, как утомлённо скачущая наездница; да и как тут было не пренебречь служебным долгом, если в результате его поцелуйных уговоров ему и самому стало совсем невтерпёж, а уж про неё нечего было и говорить.
    Надо сказать нечто языческое присутствовало и в её поистине идолопоклонническом обожании его полнокровно-живого тотема, которым она всё никак не могла налюбоваться и насладиться до пресыщения, сколько ни обцеловывала влюблённо с упоеньем облизываемый и обсасываемый драгоценный скипетр плоти, доставлявший ей отчего-то не просто обычное удовольствие, а некое небывало-самозабвенное головокружительное взмывание на пиках оргазма в поднебесье ликующего сияния всего её невесомо парящего тела, обволакивающего своей расплавленно-слитной женственностью огненно торкающийся внутри чудотворный стебель, вросший в неё взрывным эпицентром растекающегося в ней счастья и каждым толчком пронизывающий её плоть вибрирующими волнами нестерпимой райской боли, превосходящей в победно-жертвенном вознесении в бесплотность лишённого времени забытья любые её былые "экстазы" и "кайфы".
    Вероятно, этот её культ боготворимого фаллоса оказывал на него магическое воздействие, потому что и он относился к её неизменно-прелестному молодому телу с плохо скрываемой маниакальностью, также движимый необузданной сладострастной плотоядностью в обцеловывании всей её сверху донизу и в обратном порядке, с естественными затяжными ласканиями то эрекционно-затвердевающих под языком сосков её аккуратных тугих грудок, то эротических чутких точек в треугольной выемке над её всегда возбуждавшей его обворожительной попочкой и самих этих дивно-упругих округлых "булочек", выражаясь гастрономически-пошло, то влажных розовых лепестков её нежных срамных губок в призывной распяленности её крепко вдруг обвивающихся, словно бы говорящих с ним ножек, нетерпеливо елозящих и стучащих о его спину босыми пятками или же благодарно поглаживающих его бёдра.
    Так что довольно часто, в преддверии традиционного акта непосредственного проникновения, они подолгу лежали друг на друге валетом, чувственно содрогаясь и обоюдно вкушая в предстартовом распалённом "растравливании инстинктов", что называется, самое сокровенное и заповедное.
    - Ты знаешь, - шепнула ему однажды под утро изнурённая его бесчисленными "заходами" Сюся. - Это круче групповухи.
    Слова её не то чтобы покоробили его, попадавшего спьяну в своей насыщенной эстрадной жизни и в аналогичные похотливо-безликие эпизоды, но он неожиданно ощутил укол непонятной безотчётной обиды, словно её предельно небезгрешное прошлое как-то его касалось.
    - Всё-таки, значит, сумел тебе угодить, - отшутился он от шевельнувшейся в нём невольной ревности. - А то я боялся.
    - Чего? - в полудрёме проронила она.
    - За тебя, - с мстительной заботливостью ответил он. - Как бы ты вдруг не задохнулась - в пароксизме страсти. Нет, может быть, ты у кого-то и покрупней видела...
    Сюся молча сгребла в темноте на ощупь те самые мужские достоинства, о которых шла речь, и больно сжала их в кулаке.
    - Вот я тебе его оторву сейчас, - пообещала она уже явно не сонным голосом. - За такие вопросы.
    - И не жалко? - самодовольно хохотнул он, поскольку в её руке его, казалось, безнадёжно увядший отросток тотчас опять налито пробудился и боевито напрягся.
    - Жалко, - честно призналась она. - Самая ценная вещь у меня.
    - Так уж и самая?
    Однако её признание в буквальном смысле влило в него новые силы, и кулак на его причинном месте ей пришлось поневоле разжать.
    - Конечно. - Видимо, от внезапного непрогнозируемого подъёма и твёрдости предмета спора голос её сразу ослаб. - Такой красавец...
    - Хоть что-то ты во мне ценишь, - благодушно пожурил он её избирательность. - А я - так всю тебя. То есть, не только приоритетные места.
    - Да неужели? - И её голос, и её хватка тут же приобрели сластолюбивую вкрадчивость. - И что же конкретно?
    - Всю, я же сказал, - охотно продолжил он беспроигрышную игру. - Пятки, лодыжки, коленки, попа, само собой... Ну и лопатки, ключицы, и что там ещё по учебнику анатомии? И любимые мои сисечки...
    Последнюю фразу он произнёс очень жалобно и трогательно, с фальшивой актёрской слезой, как будто ему этих "сисечек" не давали.
    - А голова?! - возмутилась его уже заведшаяся возлюбленная.
    - Как же, как же, - раболепно зачастил он. - Глазки, ушки, волосики и ротик, ротик, ротик...
    - Ротика не много ли? - с коротким смешком поинтересовалась она. - Я, вообще-то, не то имела в виду.
    - А я как раз то, как раз то, - повернулся он к ней, накрывая ладонями вышеперечисленные заветные холмики. - Или ты против?
    - Против, но подчиняюсь насилию, - потянула она к себе его снова торчащий колом фетиш. - И что за словечко такое гадкое - "пароксизм"...
    - Сейчас узнаешь, - зловеще пригрозил он, переводя их предрассветную беседу в действенную фазу, и отказать ему, несмотря на хронический недосып, она, конечно, была не в силах.

    "Счастливые часов не наблюдают", как афористично описал подобную самодостаточность упивающейся друг другом пары безымянный счастливец, но что до них, то они в течение своего медового месяца не наблюдали вообще ничего, пребывая душевно - даже в процессе работы с вздорным "творческим коллективом" или с типографскими халатными головотяпами - в состоянии туманной лирической отрешённости, сквозь призму которого реальность им виделась миражно проскальзывающими фрагментами пёстрого сумбура на фоне единственно целостной и ослепительно-праздничной картины их уединения вдвоём.
    Тут, разумеется, сказывался и их предшествующий жизненный опыт в бизнесе и на сцене, потому что для них в театре особенной новизны не было, а была многократно виденная типажность равно и раздражительно-грубого "завпоста" с вечной нехваткой досок, красок, реквизитной дерюги и тканей для декораций, и прокуренной костлявой стервы-администраторши, и актёрского состава, как и везде, определяемого набором необходимых амплуа и бессилием руководства выдворить "на заслуженный отдых" чересчур именитых и почётных в масштабе города "мэтров" с их званиями и наградами.
    Понятно, что "мэтры" и в самом преклонном возрасте пуще всего боялись лишиться своей - пусть и мизерной - ставки в штате и сойти со сцены в уже беспросветно-нищенское пенсионное прозябание, но помимо материальных соображений, они всерьёз считали своё рутинное мастерство непревзойдённым и достойным передачи их легковесно-лицедействующим младшим партнёрам по сцене.
    Учитывая же то обстоятельство, что и младшим тоже было, по большей части, под и за сорок годков, перенимать чужой опыт они отнюдь не жаждали, имея избыток своего собственного, а на пятки им наступали скитающиеся по стране честолюбивые выпускники столичных театральных вузов, презрительно кривящиеся на все эти провинциальные "штампы" отставших от жизни нафталинных "кумиров публики" и ещё не верящие, что и им самим предстоит через считанные театральные сезоны превратиться из миловидных или обаятельно-симпатичных спортивно-лёгких мальчиков и из большеглазо-прекрасных или востроглазо-бойких фигуристо-гибких девочек в желчно-сухих нервных "вечных юношей" или в дородно-солидных "социальных героев" (а то и в уморительно-резвых упитанных "комиков") и в подтянуто-моложавых "лирических героинь" или в гротесково-резких "характерных" (а то и в слегка тучнеющих "купчих", они же "благородные матери" в придачу к обязательным "благородным отцам" на роли губернаторов, генералов и уголовных авторитетов), а потом, кому повезёт, дожить в посезонно складывающемся диапазоне вроде и не установленного никем амплуа до всё более частой незанятости в новых спектаклях и старческой радости от простого появления своей фамилии в вывешенном у проходной списке распределения ролей - неважно, в какой постановке.
    Театр при ближайшем рассмотрении и раньше порядком озадачивал его, в отличие от шоу-бизнеса, где успех, как и положено, выражался финансово и действительно оправдывал предварительные труды и принесённые на алтарь искусства жертвы.
    В прежние времена, когда театр давал тот же средний заработок, что и прочие советско-союзные учреждения, абсурдность актёрского призвания была не столь очевидна, да и сегодня он вполне понимал тех, кто мыкался с актёрской профессией где-то в столице, в надежде ухватить удачный шанс и стать, скажем, звездой телесериала, что сулило быстрое обогащение и перспективы больших гонораров в будущем, но бессмысленное самоотверженное служение сцене за сущие копейки и в ужасающих условиях усугубляющей в "глубинке" разрухи было непостижимо для его здравого смысла.
    Тем более, что пресловутым "святым искусством" в едва выживающем здешнем театре давно и не пахло (пахло гнилой цвелью и запущенными донельзя туалетами), а обслуживание населения немудрящими "комедиями положений" и примитивно поставленной хрестоматийной "классикой" вряд ли заслуживало таких подвигов самоотречения, как полуголодная жизнь в пока не отобранном местными властями общежитии с дважды просроченным сроком эксплуатации здания и потеря остатков здоровья ради пары часов беззаветного увеселения забредших на спектакль зрителей да, может быть, нескольких жалких аплодисментов в награду за старательное комедиантство.
    Сюся его непонимание не разделяла и, как уже подсевшая на сценический успех бывшая звезда, сравнивала актёров с наркоманами, которых следовало не осуждать, а жалеть, позволяя им беспрепятственно предаваться их пагубной саморазрушительной страсти, составляющей весь смысл их аномального существования, абсолютно нелепого для нормальных людей.
    - Сцена это пасть Сатаны, - был её категорический вывод. - Помню, на какой-то гравюре про ад изображено: мы туда все шагаем, а она нас жрёт и жрёт... А сперва кажется, что там райские кущи.
    - Но, кстати, о вас нормальных, - опровергла она саму себя. - Что в ней такого хорошего, в вашей реальной жизни? На сцене азарт хотя бы, эмоции увлекательные...
    - А в жизни, выходит, тебя ничто не увлекает? - с однозначным подтекстом заклеймил он её артистическую оторванность от объективно-азартной действительности. - Обижаешь.
    - "Что" - это исключение. Причём редкое, - на свой лад извратила она его укор и, так как беседа их протекала на ещё не разложенном диванчике перед что-то показывающим телевизором, непринуждённо забросила свою ещё оджинсенную ногу ему на колени. - Но там кайф всегда: и когда мандраж перед выходом, и когда весь зал - твой, а ты - вне времени и пространства... И потом, на сцене нет возраста.
    - Тебе ли, дитя, о возрасте беспокоиться, - покровительственно погладил он её бедро. - Маньячка моя несчастненькая...
    - Рано жалеешь, дядя, - вслед за ногой повернулась она к нему, льнуще уткнув ещё покрытую толстым свитером грудь ему в бок. - Может, я скоро в мировых столицах петь буду.
    - Будешь - я и не сомневаюсь, - приобнял он её за свитерное плечо ("В ресторане "Русский борщ", ехидно добавил он про себя). - Но люблю я тебя не только за пение.
    - Тем более, в моём пении ты ни черта не смыслишь, - съязвила она, угадав, похоже, его критиканскую невысказанную "апарту". - А несчастненькие, вон, перед домом сидят, на лавочке...
    Под "несчастненькими" она подразумевала, разумеется, престарелых обитателей их пятиэтажки, целыми днями кряду многословно обсуждавших регулярно растущие цены и своё неумолимое обнищание.
    Эти зачуханные сварливые "обломки империи" имели обыкновение выражать вслух своё отношение к происходящему вокруг них, а поскольку весьма характерные непристойные звуки экстатических охов-вздохов и страстных вскриков из квартиры новых соседей раз за разом достигали по ночам их бессонных ушей, они встречали возвращающуюся домой распутную пару квартирантов неприязненно-негодующими взорами сквозь треснувшие очки и не стеснялись в как бы безличностных, но наотмашь, оценках "современной молодёжи", сплошь, по их мнению, проституток, бандитов и наркоманов.
    Но если с его принадлежностью к какой-либо категории человеческого отребья они до конца не разобрались и вели на сей счёт жаркие споры, то Сюсе с её "сексапилом" повезло меньше и она единодушно была удостоена рубрики "Ходют тут, шалавы".
    Естественно, с их стороны было бы глупо обращать внимание на выживших из ума бранчливо-дряхлеющих "неимущих", чьи ровесники во множестве побирались по столичным вокзалам, подземным переходам и свалкам, равнодушно приписанные под кличкой "бомж" более преуспевшими согражданами к слою социального отсева, куда входили, кроме выброшенных на помойку стариков, также опустившиеся безработные пьянчуги средних лет, юные суицидно-пропащие наркоши, малолетние беспризорники обоего пола, бродяжничающие безнадзорно в разгуле уличной проституции, и криминально ориентированные представители уголовного мира или мигрантского "трудового контингента", включая почему-то причисляемых в столице своей страны к тем же мигрантам незадачливых россиян, рыскающих с их мошеннической смекалкой по мегаполисным "каменным джунглям" в поисках лопухастых приезжих и зазевавшихся общительных простофиль.
    С рождения приученные большим городом не замечать агрессивную окружающую среду, они пропускали её мимо сознания и здесь, в кратковременном эпизоде эпопеи их бегства за границу, и они не придавали значения проходным для них событиям в этом северном городишке, где они, в сущности, не планировали и зимовать в сугробах и трескучих морозах, собираясь вот-вот, до настоящих холодов, отлучиться отсюда якобы на несколько дней и уже никогда в эти края не возвращаться.
    Судьба, однако, готовила им некоторые непредвиденные "сюрпризные моменты", и меньше всего они могли предположить, что очередной катастрофически-крутой поворот их биографий окажется связан именно с этими "социально-незащищёнными" злопыхателями со скамеек возле подъезда, перемывавшими им косточки в их отсутствие и честившими их при появлении почём зря прямо в глаза, пускай и в недоказуемом морально-абстрактном обобщении.

    Глава восьмая
    "ЗДРАВСТВУЙ, ПЛЕМЯ МОЛОДОЕ..."

    Всё началось с гроба.
    Гроб был выставлен на двух табуретках у соседнего подъезда спустя неделю после их вселения сюда и сам по себе ни в коей мере не был чем-то выдающимся, по дешевизне красной с крепом обивки занимая низшую графу прейскуранта ритуальных услуг, за которой следовал разве что кусок обёрточного полиэтилена для недолговечной могилки с табличкой на колышке на обочине кладбищенской дороги, где уже нельзя было выкроить платное место для обычного захоронения.
    Собственно, этот первый гроб ничем их не удивил, и нескольких молодых ребят спортивного вида, выделявшихся свежестью чистых румяных лиц и аккуратной однотипной одеждой полувоенного образца среди неряшливо обносившегося морщинисто-блёклого старичья, они приняли за чьих-то родственников или знакомых, оказывающих не обременительную для них помощь в переноске тяжестей, неподъёмных для слабосильно-ветхих друзей и соседей усопшего.
    Равно как нисколько не заинтересовали их услышанные на ходу краем уха обсуждения причины скоропостижной кончины сердобольно сокрушающимися сидельцами палисадных скамеек, поскольку причина была довольно распространённая во всероссийской среде бедственно перебивающихся на не больно-то полноценном питании "прожиточных минимумов" потребителей продуктов с истекшим сроком годности, а именно - отравление домашней вишнёвой наливкой, по несчастью, прошлогодней и с косточками, которые постепенно насытили самодельный ликёр смертельной концентрацией синильной кислоты.
    Мало ли чем травились нынче, в эпоху продажных санэпиднадзоров, безответственной торговли, бесконтрольных подделок и разливанных морей палёной алкогольной продукции, беззащитные покупатели, а уж тем более такие экономные граждане, у которых рука не поднималась вылить и выбросить откровенно несъедобные остатки.
    Но когда через неделю сходный гроб стоял к их уходу в театр у другого подъезда дома в окружении всё тех же приятных на вид ребят, а причиной смерти следующего одинокого получателя пенсии оказалась опять прошлогодняя вишнёвая наливка, они не могли не отметить данного странного совпадения и резонно предположили, что эта сладкая отрава была, вероятней всего, одного разлива и что вторую жертву сгубило элементарное легкомыслие с самоуспокоительным тезисом о рюмочке для проверки, от которой не умирают.
    Вот почему, столкнувшись вскоре утром на лестнице с молодым человеком из похоронной когорты, вышедшим из квартиры жившего этажом ниже склочного старикана, они заподозрили неладное и, деланно спохватившись, что, вроде бы, что-то забыли дома, поднялись обратно по лестнице и дождались его ухода, а потом, из чистого любопытства, постучали в крашеную грязно-бурую дверь с нарисованной когда-то пионерами ветеранской красной звездой.
    Разулыбавшийся было старикан, подумавший, что вернулся его ушедший гость, увидев их, согнал с небрито-щетинистого лица не им предназначенную улыбку и, непреклонно поджав губы, попытался придать плаксиво-одрябшим чертам выражение суровой строгости.
    - Чего надо? - вахтёрски-сердито потребовал старикан объяснений, дохнув на них махорочно-луковым духом из почти обеззубевшего рта.
    - Слышь, дед, - игнорируя бессильную строгость, обратилась Сюся со свойственной ей фамильярностью к закутанному в драную меховую кацавейку хозяину квартиры. - Что за тип к тебе приходил?
    - Какой ещё тип? - раздражённо проворчал тот, чтобы не отвечать на вопрос.
    - Ваш визитёр, - оттеснив Сюсю в сторонку, вежливо растолковал он, одновременно входя бочком в приоткрытую дверь прямо на отступившего старикана. - Мы к Вам всего на секунду, извините, что мы без приглашения.
    - Входите уж, - польщённый его этикетными извинениями, буркнул хозяин, поставленный перед фактом присутствия в его квартире незваных гостей.
    - Благодарствуйте за приём, - съюморила Сюся, шустро проникая вслед за лидером в тёмную маленькую прихожую, захламлённую не столько житейским скарбом, сколько пыльными кипами старых газет и брошюр.
    - Бедовая она у тебя, - неодобрительно (что ж, мол, не воспитал!) заметил ему ревнитель девичьей кротости.
    - Сам мучаюсь, - подпевательски посетовал он, смотря через плечо кацавейки в единственную в квартире комнату с продавленной тахтой, обложенной по полу теми же газетными кипами.
    Стол в комнате был, но письменный, у окна балконной двери, и стол тоже не пустовал, причём, несмотря на книжный стеллаж рядом, обитателя этой макулатурной берлоги вряд ли можно было назвать книгочеем, так как на полках стеллажа униформенными рядами выстроились исключительно многотомные наградно-декоративные собрания сочинений классиков "вечно-живого учения" давно развалившегося и рухнувшего "социалистического строя", которые, возможно, и вселяли некогда энтузиазм и уверенность в "светлом коммунистическом будущем" в кого-то наподобие идейно подкованного хозяина, но, разумеется, никогда никем не читались, по крайней мере, по доброй воле.
    Зато сквозь открытую дверь в кухню он сразу же углядел на ящичной тумбе возле чёрной от жирового нагара газовой печки то, что предполагал найти, исходя из логики двух предыдущих несчастных случаев.
    - А вон бутылец на кухне - это Вам не молодой человек принёс? - справился он у тотчас грозно насупившегося старикана.
    - Тебе-то что? - сквалыжно отрезал питок-единоличник с мгновенно вскипевшей ненавистью. - Не мылься - бриться не будешь.
    - А в бутыльце, случаем, не вишнёвая наливочка? - не обижаясь на защитную скаредность, задал он ключевой вопрос.
    - А ты откуда знаешь? - поразился его проницательности старикан. - Да хоть и она, ты её всё равно пить не будешь.
    - Я бы и Вам не советовал её пить, - поразился он, в свою очередь, маразматической тупости старого скряги. - Двоих уже в нашем доме вынесли вперёд ногами, и оба - от вишнёвой наливки померли.
    - Ты меня не стращай, - воинственно вскинул залысо-пегую голову задетый за живое ветеран выигранной почти семьдесят лет назад войны. - Мы пуганые. Нас немцы уже пугали, пугали... И обосрались, - радостно заключил зажившийся "победитель фашизма", всё-таки уцелевший в годы фронтовой молодости.
    - Память у Вас хорошая, - не стал он спорить с ликующим триумфатором, хотя, по всем признакам, плоды тогдашней победы достались кому-то другому, ничуть не причастному к ней. - Но сейчас не немцы, сейчас свои.
    - Дед, кончай ты про немцев, - бесцеремонно ввязалась в их разговор нетерпеливая Сюся. - Ты нам скажи, кто этот друг твой.
    - А зачем он вам? - попытался вонзить в неё старикан бдительный ледяной взгляд выцветших водянистых глаз, но наткнулся на такую беспробудную голубую безмятежность, что побыстрей перевёл глаза на более отзывчивого товарища.
    - Он нам трижды не нужен, - ответил он на немой вопрос точечно-склеротичных зрачков. - Просто мы у него наливку купить хотели.
    - Вам не положено. - В глухом дребезжащем голосе прорезались визгливые нотки горделивого бахвальства. - Этого вы за деньги не купите, это подарок.
    - От кого? - злонамеренно раздразнил он недоверчивостью задор мелочной похвальбы.
    - От "домольцев", - спесиво провозгласил отмеченный за заслуги избранник.
    - Кто это? - сызнова встряла Сюся.
    - Эх, вы, мещане, - с горечью сказал старикан, тяжело вздохнув и окончательно превратив прокуренный спёртый воздух тесной прихожей в луковый смрад. - Знать надо своих героев. "Домольцы" - они из патриотического движения "Дорогу молодёжи!". Сокращённо - "Домол".
    - И чего они домолачивают? - схохмила неугомонная каламбуристка.
    - Они старикам помогают, - наставительно прочистил ей мозги неисправимый энтузиаст "общего дела". - Нам, ветеранам.
    - Наливкой, что ли, вас поят? - непочтительно ухмыльнулась Сюся.
    - Заботятся о нас, - гневно зыркнул на неё облагодетельствованный патриотической молодёжью строитель "социалистической державы", в руинах которой все они обретались в данный исторический момент. - В отличие от таких вот, как ты. Размалёванных. (Намёк был на Сюсин скромный макияж.) И потом похоронят нас по-человечески, а не как некоторые...
    - Минутку, - обеспокоенно тронул он старикана за рукав. - Тут, пожалуйста, поподробней. Похоронить они Вас как обязались - на словах или в письменном виде?
    - В письменном, а то как же, - презрительно усмехнулся кандидат на достойные похороны его правовой наивности. - На словах нам многие обещают.
    - А Вы что взамен?
    - Ничего, - огорошил его осчастливленный пенсионер невиданным бескорыстием и наглядным примером искренней сыновней заботы. - Что я могу им дать при моих доходах...
    Тут старикан обежал неожиданно-хитрым взглядом видимые из прихожей газетные залежи в комнате и сиротский интерьер кухни и дополнил радужную картину своей защищённой отныне старости парой сугубо личных штрихов:
    - Но я отблагодарю, конечно, за доброту. Не сейчас, но после. Квартира-то у меня приватизирована.
    - Вы хотите сказать, что Вы им квартиру оставите? - ужаснулся он подтверждению сразу вычисленной им схемы.
    - А я уже оставил, - злорадно хихикнул примитивно-облапошенный доброхот. - Лучше им, чем моим.
    - И у нотариуса были? - начал он.
    - Так у тебя, дед, и дети есть? - изумлённо перебила Сюся.
    - И у нотариуса, и везде были. Нас на мякине не проведёшь, - заверил его довольный собой старикан и, оборотившись к наконец посочувствовавшей "пигалице", немедленно принялся занудливо жаловаться ей:
    - Не дети, а выродки. Дочка уехала - и ни слуху ни духу. С днём рождения поздравляет, а денег не присылает...
    - Сама, поди, нищая, - бормотнула себе под нос Сюся по ходу жалоб.
    - А сын вообще... Знать его не хочу, - с ненавистью отмежевался обиженный чем-то родитель от собственного единокровного чада.
    - Пьёт, наверное? - предположил он.
    - Если бы, - с нарастающей яростью заобличал негодяя отрекшийся от такого "отродья" отец. - Он хуже. Он Сталина оскорбил.
    - Кого, кого? - не поверил он своим ушам.
    - Сталин - это который в кепке с усами? - опять влезла с вопиюще кощунственным вопросом юная любознательная невежда.
    - Не в кепке, а в фуражке, - негодующе окрысился давно не юный "сталинец".
    - Правильно, и с трубкой. А второй - лысый с бородкой, - активно поддержала Сюся найденную общую тему. - Ленин, да? Там ещё чучело его в мавзолее лежало, на Красной площади. Я их обоих видела много раз.
    - Где ты их видела?! - задушенно прохрипел зашедшийся от её исторической безграмотности партиец.
    - На корпоративах, - с готовностью разобъяснила "не догоняющему" дедуле выпускница постсоветской школы. - Классные комики!
    Она, разумеется, говорила о канонических образах, перекочевавших из былой помпезной патетики театральных подмостков и киноэкранов в самодеятельное шутовство ходких брендов подрабатывающих сходством "двойников", но слегка посеревший лицом старикан от такой её похвалы своим вождям стал как-то апоплексически синеть и он счёл нужным вмешаться.
    - То есть, квартиру свою вы завещали не детям, а кому-то из этих богомольцев? - уточнил он.
    - Не богомольцы, а домольцы, - взбешённо переключился на него самовластный владелец типовой однокомнатной. - Детям я ни копейки не завещаю, ни копейки!
    - А внукам? - подкузьмила эгоистического собственника забавляющаяся Сюся.
    - Внуков пусть сами растят, - мигом притих старикан, ослабнув от сильных эмоций и присев на одну из газетных кип.
    - Ну, с этим понятно, - чуть выдвинулся он к кухонному проёму. - Один практический вопрос - и мы пойдём. Предлагаю взаимовыгодный обмен.
    - Что на что? - бросил старик затравленный взгляд исподлобья.
    - Вашу наливочку на что-нибудь адекватное, - доброжелательно молвил он. - Ну, скажем, клюква на коньяке, или что Вам по вкусу. Да, в принципе, Вы и сами купить можете, деньги я Вам отдам наличными, если в разумных пределах. Во сколько Вы, например, бутылец свой оцениваете?
    Всякое выражение ушло из враждебно поедающих гостя бесцветных глаз, и обладатель раритетного колдовского напитка, впав в мыслительный ступор, оцепенел в мучительном обдумывании его коварного предложения, выискивая непременный тайный подвох.
    Не отыскав такового, искатель истины, кряхтя, встал, глядя сквозь них куда-то в умозрительную даль ведомой только ему мудрости, медлительно прошлёпал на кухню до стола с дарённой бутылкой и, вдумчиво взяв её в руки, застыл так, живым выразительным изваянием, олицетворяющим гложущее его взалкавшую душу сомнение, страдальчески приковавшись вопрошающим взглядом к тёмно-вишнёвому от наливки бутылочному стеклу.
    В конце концов, как и ожидалось, победила жажда наживы и изглодавшая мозг корысть, и старикан, встрепенувшись, решительно-шаркающей поступью двинулся обратно в прихожую.
    - Двести, - надтреснуто-дерзким шепотом безоговорочно обозначил не упускающий своего хват цену эксклюзивного товара.
    - Копеек? - подначила раздухарившегося торгаша Сюся, всё ещё не привыкшая воспринимать всерьёз ценовой уровень повседневной жизни большинства населения.
    - Ну, Вы загнули, - скопидомно ахнул он, чтобы вошедший в раж продавец не заломил какую-нибудь несусветную сумму, выдавшую бы их подлинную платежеспособность (они и доллары-то на рубли меняли вдали от места жительства и малыми порциями). - Чересчур Вы хватили, но ладно. Авось, до зарплаты дотянем.
    Лишившийся от спекулянтского волнения дара речи старик трясущимися руками протянул покупателю бесценный сосуд, но, во избежание ответного надувательства, цепко удерживал наливочную тару до тех пор, пока две банкноты по сто рублей не были вложены в его дрожащую липкую ладонь.
    - Вот мы и доброе дело сделали, - сказал он Сюсе, откупоривая в подъезде бутылку с отчётливым горьким запахом миндаля из горлышка. - На улице где-нибудь выльем это пойло...

    Однако же, доброе дело не помогло, и в следующий понедельник, бывший выходным в театре, к их возвращению домой в середине дня третий красно-креповый гроб красовался на табуретках у их подъезда, а в гробу серело знакомое, хотя уже и бритое лицо.
    О причине ухода старикана в мир иной им не понадобилось ни у кого и спрашивать, ибо за десять минут бездельного стояния возле говорливого пенсионного сообщества они узнали детально, как неудачно приобрёл их знакомец где-то солёные грибочки, которыми давеча закусывал дешёвую суррогатную водку (пожадничал, стало быть, клюкву на коньяке купить, сэкономил на собственном здоровье).
    То, что грибочки с поганками тоже не были роковой случайностью, они нисколько не сомневались, поэтому, заприметив в молодёжной группе добровольных помощников виденного ими на лестнице спортсмена, он прямиком направился к нему, оставив Сюсю ждать у подъезда, как ни отговаривала она его от рискованной затеи дознаться у этой "домольской" братии, что же тут происходит с систематически отравляющимися одинокими стариками.
    - Отойдём на два слова? - кивком головы пригласил он русоволосого викинга в сторонку.
    - Не отойдём, - тотчас упёрся тот. - У нас дисциплина.
    - Да у меня общетеоретические вопросы, - успокоил он также узнавшего его молодого человека. - Мы же не местные, как мы вас после найдём...
    Тут он обнаружил, что он окружён невзначай обступившими его членами похоронной команды, как видно, и вправду подчинявшимися строгой дисциплине.
    А перед ним, заместив собой отодвинувшегося наследника недвижимости усопшего, предстал другой крепкий молодой человек с открытым русским лицом и чистым сероглазым взором партийного активиста.
    - Все вопросы - ко мне, - приветливо ввёл его в курс наторелый заместитель энергичным функционерским говорком. - Но, к сожалению, только до прибытия катафалка. Сегодня у нас, как видите, день скорби. Владимир Мордасов, воевода городской русской дружины. Итак?
    - Я бы хотел - тет-а-тет, - внимательно посмотрел он в лучистые честные глаза молодого прохиндея. - Коллективизм не моя стихия.
    - Прискорбно слышать, - одарил его активист свысока руководящей демократической улыбочкой. - Ну что ж, я готов и один на один. Лицом к лицу, так сказать.
    На последних словах молодёжный идеолог быстрой умелой хваткой взял его под локоток и уверенно вывел из круга молчаливо-бесстрастных неподвижных соратников за небольшой палисадник с низкой оградкой из сколоченных деревянных реек.
    - Какого рода у Вас вопросы? - спросил этот распорядитель выносов тел наедине с хорошо поставленным радушием в голосе приятного тембра, наработанно интонирующим должным образом каждое поведенческое клише.
    - Ознакомительного, - пояснил он. - Вы ведь из "Домола"?
    - Да, из российского патриотического молодёжного движения "Дорогу молодёжи!", - гордо разрекламировал свою организацию домольский аппаратчик. - Русской молодёжи, чтобы не было недомолвок.
    - Какие уж недомолвки, - понятливо хмыкнул он. - Чурок, значит, гоняете, и хачиков?
    - Даём отпор обнаглевшим мигрантам, - цивилизованно поправил его собеседник, расплывшись жизнелюбиво в заразительной широкой улыбке. - Наш девиз: "Русь - для русичей!"
    - Угу, угу, - иронически согласился он. - Сибирь - для сибиряков, Урал - для уральцев, Дон - для дончаков и далее по списку. А города - для горожан и Кавказ - для кавказцев.
    - Он и так их! - с болью несправедливой утраты воскликнул пламенный патриот былых державных экспансий. - Двести лет мы их завоёвывали - и вот благодарность! Ну, пускай они там по аулам и сидят в своих саклях...
    - Про сакли - это ты здорово, - похвалил он образность пропагандистского слога. - Но они, вообще-то, чаще на крутых иномарках разъезжают.
    - Причём на наши русские деньги. И на нашей русской территории, - с праведным гневом поведал ему горькую правду жизни представитель униженной пришельцами народообразующей нации (теснимой, к тому же, своими нахальными русскими соплеменниками в приоритетных местах её обитания да ещё и враждебно стравливаемой в экономических междоусобицах её региональными жизненными интересами, подрывающими исконно присущую ей с на редкость сплочённых княжеств Древней Руси соборность, особенно ярко проявлявшуюся во взаимоистребительных походах князей во главе их дружин друг на друга, а затем всегда невиданно расцветавшую то в совместных с татаро-монголами набегах на более слабых братьев-соседей под ордынским ханским чувяком, то в почвенническом духовном радении помещиков-крепостников о "нашем великом многострадальном русском народе" под самодержавно-православным полунемецким ботфортом, то в концлагерном единении вертухая с зеком под инородческим сапогом большевистского пахана, по сей день боготворимого тем же покойником). - А нам русским жить у себя негде.
    - А, я понял, - кивнул он в сторону гроба. - Это у вас такая программа переселения для молодых.
    - В какой-то мере, - ничуть не смутившись, задушевно взглянул организатор сегодняшней церемонии на дело рук своих. - Но на втором этапе. На первом - забота о стариках.
    "Программа "Вишнёвый сад", - подумал он. - Под девизом из В. Маяковского: "Стар - убивать!"
    Вслух он, правда, произнести это не отважился, отлично зная по столичному опыту, что патриотические движения создавались, как правило, по указаниям сверху и курировались постоянно органами, не любящими не наёмных правдоискателей, в число которых он мог, того и гляди, угодить из-за чрезмерной свободы высказываний.
    - А суть концепции? - якобы в непроизвольном желании вызнать побольше о близком его воззрениям предмете, запросил он у заботливого селекционера идейную квинтэссенцию попечительства вместо вертевшихся на языке сардонических комментариев. - Как они связаны, эти этапы?
    - Преемственность поколений, - снизошёл до его невежества юный душегуб. - Молодые помогают старым в "период дожития" и обеспечивают им достойное упокоение, старые же оставляют молодым в благодарность своё жильё, которого у молодых в наше время нет и которое приобрести они не в состоянии, ввиду низкого уровня зарплат и высоких цен на квартиры. Кроме того, жилплощади в городе катастрофически не хватает, и следовательно, демографическая ситуация ухудшается с каждым годом.
    - А ваша программа этот вопрос решает, - услужливо подсказал он.
    - Пока не полностью, но частично - да, - воодушевлённо продолжал вещать провозвестник будущей "великой России" без пенсионного балласта и инаколицей скверны. - И не один вопрос, а оба сразу. И даже больше.
    "Тут он прав, - прикинул он в уме позитивные экономические последствия кардинального устранения такого паразитарно-непроизводительного и детородно-непродуктивного сегмента общества, как не пригодные для трудовой эксплуатации старики. - Да, вон, и в древней Спарте: в шестьдесят лет поленом по башке родителей били и с Тарпейской скалы сбрасывали. Логично и целесообразно, и для современной России самая подходящая социальная модель..."
    - Вы её, вероятно, под патронатом Церкви проводите? - вдруг пришло ему на ум (отчего он, признаться, внутренне содрогнулся, хотя сам храмы без крайней надобности не посещал, и не из злостного атеизма, а от неприученности с детства к церковному благолепию и смешившим его обрядам).
    - Церковь нам не указ, - небрежно отмёл просвещавший его домолец православную принадлежность своего движения. - Настоящие русские еврейскую веру не исповедуют.
    - Эк ты по христианству-то рубанул, - соглашательски восхитился он. - Категорично.
    - Попы пусть на кладбище распоряжаются, на отпеваниях, - позволил уж снисходительно благожелательный жрец "настоящей русскости". - У нас свои боги, славянские. Которые до крещения Руси.
    - То бишь, языческие? Перун там, кажется, Велес, Ярило, Даждь-Бог... Я угадал?
    - Не всех, - удивился его дохристианским познаниям новообращённый язычник. - Их - пантеон.
    - А жертвы им вы тоже приносите? - сорвалось у него с языка, но, к счастью, исторический подтекст вопроса не был воспринят.
    - А как же, - с гостеприимной симпатией к потенциальному единоверцу улыбнулся ему белокурый варвар. - Главным богам, разумеется, втайне, на каменных жертвенниках в лесу, но есть и очень приятные ритуалы. Ярило, в частности. Мы в его честь совместные банные дни устраиваем, помимо ночи на Ивана Купала. Свято храним и блюдём древние хлыстовские традиции нашего варяжского народа, единого с природой, в противовес прочим. Ибо только в таком общинном соборном слиянии русская душа становится воистину чиста.
    - Но, конечно, участники чаще в добрачном статусе, покамест юницы ещё ничьи. Потом у многих уже проявляются наносные собственнические замашки, - ностальгически вздохнул ярый приверженец коренной русской сексуальности.
    - Детишек нагулянных вместе потом растите? - снова не устоял он перед искушением.
    - Зачем же вместе, - утишил его опасения неплохо натасканный агитатор. - Отдаём с матерью в семью для должного славянского воспитания. Нет, в принципе, мы за взращивание детей в общине, но это долгосрочные планы. Когда и земля будет наша, и жилой фонд, перейдём на систему всеобщей славянской коллективности. Мальчики будут расти воинами, девочки - производительницами чистокровно-беспримесного потомства. Думаю, Вам бы у нас понравилось, Вы, по-моему, русских кровей...
    - И кровей, и костей, - подтвердил он. - Спасибо за полезную информацию, мы ещё встретимся, я надеюсь. А пока буду настоящий русский учить, типа - "индо", "понеже", "допреж" и "ничтоже сумняшеся"...
    - Это не русский, а церковный, - заметил бригадир домольцев, сгоняя с румяного лица улыбку и вновь надевая личину приличествующей скорбности. - Русский теперь только в мате кое-где.
    - Ну, тогда я считай что готов, - шутливо отрапортовал он. - Скоро примете нового члена в общину, причём активного.
    - Отрадно слышать, - вскинул чистопородный славянин раскрытую правую ладонь к плечу в древнем жесте братского воинского приветствия. - Слава Руси!
    Заключительные слова были, по-видимому, принятым между членами движения обращением при встрече и прощании.
    - Хай живе! - ответил он тем же римско-нацистским жестом.
    - Они тут совсем с ума посходили, - минутой позже обрисовал он переживавшей у подъезда Сюсе сюрреалистски-приоткрывшуюся картину местного рационального патриотизма. - Они, оказывается, язычники. Этак мы скоро с ними до первобытных пещер доруссифицируемся...

    Глава девятая
    "РОКОВЫЕ ВСТРЕЧИ"

    Насколько он был недалёк от истины в своём остроумии, выяснилось спустя всего два дня, когда встреченный им в театре перед репетицией худрук Стас сунул ему какую-то листовку, отпечатанную типографским способом.
    - Прочитай и скажи своё мнение, - с обычной утренней хмуростью сказал Стас, целиком сосредоточенный на предстоящем разборе пьесы. - Хотят раздавать у нас в вестибюле. Чтобы нас ФСБ потом за штаны не трясло...
    В листовке, под шапкой исторического общества "Русич" и заголовком "Второй Аркаим", повествовалось о некоем Аркаиме, раскопанном археологами почти первобытном городище, неопровержимо свидетельствовавшем, по мнению российских научных светил, о существовании именно на территории будущей Руси-России самой ранней в истории человечества развитой цивилизации, предшествовавшей и грекам, и египтянам, и иудеям, и даже шумерам.
    Вследствие чего, авторы листовки призывали деморализованно-деградирующий русский народ осознать своё великое историческое предназначение и, если уж не вышло у России стать "Третьим Римом", сотворить из неё сообща "Второй Аркаим".
    Очевидно, имелось в виду цивилизационное лидерство, но в пафосном запале глашатаи всемирной русской великодержавности забыли уточнить этот немаловажный момент, так что из их статьи вполне можно было сделать двусмысленный вывод, что гордящиеся сомнительно-русским великим прошлым члены исторического общества призывают современных потомков предполагаемых основоположников мировой цивилизации вернуться в бронзовый век и поселиться в земляных городищах, что вряд ли могло найти желаемый героически-созидательный отклик в бытово-изнеженных русских сердцах начала третьего тысячелетия от Рождества Христова.
    В общем, в листовке была типичная научно-популярная хрень, и ничего "разжигающего национальную рознь" он в ней не усмотрел, вопреки своему глубокому убеждению, что вся эта пропагандистская националистическая мифология была состряпана в одних с "Домолом" оперативных кабинетах здешних спецорганов, со сталинских приснопамятных тридцатых знавших толк в технологиях "идейной работы с населением" и в отвлекающих "дымовых завесах", с акциями устрашения включительно.
    При слове "акции" он, по цепочке ассоциаций, вспомнил, какой ужас охватывал его поначалу при первых терактах в столице.
    Но когда после взорванных многоэтажных домов пошли чередой своевременные для кое-кого из власти взрывы и на улицах, и в метро, и в поездах, и в самолётах, и в аэропортах, и на вокзалах, террор постепенно стал повседневной опасностью, висящей над каждым, не защищённым "элитностью" образа жизни, и потому примиряющей с чем угодно не столь роковым.
    Так, очевидно, в своё время общенародное сталинское воспитание ужасом непредсказуемости бессудной расправы и физического уничтожения выработало, в конце концов, у советских людей искомое свойство безропотного принятия любых действий власти как своего рода природных явлений, неотвратимых и неподконтрольных рядовому населению.
    Похоже, достойные преемники эффективных методов управления массами в России никогда не переводились и сходное воспитание никогда не прекращалось, но с такими лирическими отступлениями в отзывах о современности недолго было попасть под статью за призывы к свержению существующего строя, на что он ни в коем случае не замахивался, не веря, по правде сказать, что нынешнее состояние пресловутой Родины продлится даже лет десять, учитывая всероссийский размах и неуправляемую оголтелость повсеместного "пилежа" бюджетных средств и мародёрского грабежа "социалистического наследства" везде, где хоть что-то возможно было украсть, расхитить, присвоить или хищнически поэксплуатировать.
    Было бы очень глупо всерьёз воспринимать эту переходную бредятину разваливающейся федерации, не способной стать ни страной, ни государством после распада "советской державы", и уже сейчас некоторые её регионы были, фактически, непригодны для проживания "белого человека", в резком контрасте с не родными, но житейски-приемлемыми просторами Европейского Союза и северо-американских штатов.
    Впрочем, уезжающая отсюда молодёжь с высшим образованием эту разницу хорошо понимала и без обзорных критических анализов - просто по отсутствию спроса на их образование-дарования и шансов выстроить профессиональную карьеру в усугубляющемся развале, скудоумной стагнации и феодально-сословном окостенении выморочного "общества".
    - Нормальная залепуха, - сдержанно отозвался он о листовке при встрече со Стасом в перерыве. - Безобидный историко-патриотический бред.
    - Ну, раз мнения сходятся, пусть раздают, - принял решение Стас. - А то за ними, вроде бы, кто-то ответственный из управы. Наедет исподтишка - хлопот не оберёшься...
    - Да, ещё, - деловито уведомил его режиссёр. - Этот, который с листовкой, он мне пьесу хотел всучить.
    - Чью?
    - Свою, естественно. Но, во-первых, мне всякими графоманами заниматься некогда, а во-вторых, ты за это деньги получаешь.
    - Пока что не получаю, - уточнил он. - Но графоманы действительно по моей части. Посылай их ко мне, я поставлю надёжный заслон.
    - Вот, вот, - обрадовался всегда занятой Стас. - Вышибай со всей деликатностью и тактичностью, но твёрдо.
    - Всенепременно, - заверил он легкомысленно ушлого худрука, мимоходом спихнувшего на него ответственность за отказ. - Враг не пройдёт.

    Самодеятельный драматург, в тот же день постучавший в дверь его завлитского "чулана" (по выражению злопамятной Сюси, не склонившей его к грехопадению в этом проклятом месте), имел весьма характерную, не обманчивую внешность и был, наверное, привлекателен для определённого сорта ценителей его всячески подчёркиваемых прелестей со своим лазурным крепдешиновым шарфиком и подведёнными блудливыми глазками.
    Но он, не в пример любителям однополых альянсов, малость скис при появлении этого чуда природы, ибо он ожидал увидеть, скорей, пенсионера-отставника с мордой кирпичом, чем такого манерного миловидного кокаиниста в декадентском цветастом блузоне и бирюзовых лосинах в обтяжку.
    - Я к Вам, - кокетливо раздвинул этот сладкий красавчик блёсткие губки, балетно просачиваясь в его каморку и наполняя её одуряющими ароматами парфюмной эротомании. - Меня Станислав Маркович послал...
    "Жаль, что он тебя не послал на твой любимый предмет, - подумал он огорчённо, поскольку с гомиками необходимо было особое обхождение из-за их детской обидчивости и постоянного желания нравиться сексуально. - Отбиваться опять от тебя, как от чужой гулящей жены..."
    - Да, да, я в курсе, прошу садиться, - проговорил он официальным тоном вымуштрованного клерка. - Вы с пьесой.
    - С комедией, - сразу внёс жанровую поправку самолюбивый автор. - Вот она.
    За сим из расшитой пёстрыми лоскутками холщовой сумки через плечо была извлечена принесённая в дар театру пьеса: в голубом сафьяновом переплёте с цветным ламинированным фотопортретом самого сочинителя в центре обложки и с инкрустированной перламутром подписью под байроновски кудрявым женственно-лучезарным ликом в обрамлении овального венка из перламутровых васильков - "Иван Иванеев".
    - Так Ваше имя - Иван, - констатировал он, принимая из рук в руки бережно переданное драматургическое сокровище.
    - Можно "Ванечка", - игриво стрельнул в него глазками И. Иванеев.
    - Нет уж, "Иван", - твёрдо пресёк он беспочвенные заигрыванья (попустительство могло стоить ему целомудрия в гомосексуальных контактах). - Без преждевременного амикошонства.
    - Какой Вы строгий, - жеманно ласкаясь переливчатым голосом, восхитился томно сомлевший Иван. - Вы на меня жуткий страх нагоняете...
    "Принесло же тебя с твоими завлекалочками", добродушно сплюнул он про себя, не в силах взаправду осерчать на этого льстивого мазохиста.
    - И о чём же Ваша комедия? - спросил он вслух как можно бюрократичней. - О современности?
    - О самой-самой, - умилившись чему-то лично-интимному, защебетал новоиспечённый комедиограф. - Но только она в пародийном стиле, она у меня как бы перекликается... Ну, как в кино, знаете? Римейк.
    "О Господи! - воскликнул он мысленно. - Весь графоманский набор!"
    - А тема? - елико возможно отодвигая роковой миг раскрытия сафьянового фолианта, подкинул он куртуазному автору следующий вопросик на засыпку. - Не сатира, надеюсь?
    - Нет, что Вы, сугубая лирика, - меленько пощипал воздух пальчиками с перламутровым маникюром беззлобный агнец. - Всё с добрым и безобидным юмором, без выпадов в чей-то адрес. Она же вся - про любовь.
    "Представляю себе!", похабно ухмыльнулся он в своём внутреннем монологе.
    - Любовь любви рознь, - канцелярски проворчал он. - Место действия - у нас?
    - Не совсем, - заюлил смущённо-затрепыхавший бархатными ресничками Ванечка. - И у нас тоже, но вроде бы как вообще где-то... Как будто бы в театре на сцене, как сейчас модно...
    - Следите за тенденциями развития мирового театра? - казённо зафиксировал он.
    - Ой, нет, нет, мне некогда, - показно всполошился по горло загруженный свободный художник. - Я же весь день на работе, а потом у меня ночной клуб... А ещё, между прочим, пилинг, массаж, салон красоты и всякие посиделки...
    - Интересно, кем Вы работаете, - сухо собрал он анкетные данные.
    - И вовсе не интересно, - замахал изнеженный хлопотун ухоженными ручками с цветными браслетами. - Я в одном художественном салоне безделушки днём продаю. Вот в клубе потом - там действительно очень интересно...
    - Вы уж не клуб ли свой в комедию вставили? - сурово прервал он нежелательные ностальгические воспоминания.
    - Нет, нет, у меня чистый вымысел, - с предательской горячностью выпалил неофит сценического искусства. - Может, конечно, мотивы отдельные или общая атмосфера... Когда прочтёте, мы можем встретиться там, я дам Вам свою визитку...
    - Сперва посмотреть его надо, Ваше сочинение, - неприступно уклонился он от рандеву на стороне.
    И демонстрируя серьёзность своих завлитовских намерений, неосторожно раскрыл пьесу.
    То, что он поступил крайне опрометчиво, он понял при первом же взгляде на палево-жёлтый титульный лист, где жирно алело отпечатанное на цветном принтере название пьесы: "ЖЕНИТЬБА ПИДАРО".
    Ниже оливковым шрифтом был заявлен и её жанр: "Гей-комедия в двух половых актах".
    Судя по титулу, "добрый юмор" этого драматургического римейка был очень своеобразен, если не сказать - самобытен.
    Не поднимая глаз на вдохновенного автора, он перелистнул страницу, и состав действующих лиц не оставил от его гетеросексуальности камня на камне. Состав был следующим:
    ПИДАРО - голубой герой.
    ДОН ЖОПЕС.
    ДОНЬЯ АНУС.
    ЛИЗАННА.
    ХЕРДУБИНО - маленький балерунчик.
    ДОН ПИСИЛИО - богатый импотент.
    ОТКУСИНА - злобная минетчица.
    - Все роли исполняют мужчины, - донёсся до него сквозь оглушённость внезапного потрясения писклявый щебет.
    - Да, тут указано, - не слыша себя, сказал он. - Как в театре Шекспира.
    - Он тоже той же ориентации? - возликовал напротив него несведущий в исторических предпосылках продолжатель древних традиций возрожденческого андрогинизма, аттического сатурнализма и ветхозаветного содомизма.
    - Не исключено, - не стал он вступать в напрасную дискуссию, прикрывая матерчатой обложкой титульный срам.
    Дальше читать было бесполезно да и вредно для его нравственного здоровья.
    Дерзновенная пламенность всех богохульств и инвектив воинствующего атеизма ХХ века бледнела и меркла рядом с накалом воинственности этого опуса.
    Бумага, конечно, терпела и не такое, как и современная российская словесность, падкая на любой перверсионный уклон в его наиболее подзаборном варианте - вплоть до присуждения литературных премий, но театральная сцена, пусть даже и оглашаемая давно непотребной матерщиной и иной раз не менее нецензурная в происходящем на ней, всё же, при всей любви к "обнажёнке", пока едва ли была готова к постановке такого градуса исповедальности.
    А уж о местном театре юного зрителя в данном случае не могло быть и речи, так как и театр был слишком порнографически-отсталым и случай был слишком клинически-тяжёлым.
    - Это, я полагаю, розыгрыш? - покосившись на наглухо заколоченное пыльное окно, постучал он пальцем по обложке, твёрдой под голубым атласным сафьяном.
    - Почему "розыгрыш"? - обидчиво запахнул свой воздушный шарфик непонятый автор. - Вы сперва прочтите.
    - Нет смысла, - рубанул он без лишних преамбул. - В здешнем театре такое в принципе не рассматривается. У нас всё-таки детская аудитория.
    - Всюду дискриминация, - истерически дрогнул тонко-натянутый голосок. - И куда мне прикажете её нести? Где искать признания? Кто меня наконец оценит по достоинству?!
    Подведённые тушью ореховые глазки горестно затуманились слезами горькой несправедливой обиды.
    - Вы бы в столицах попробовали, - не пошёл он навстречу провокационной попытке его разжалобить. - Для Вашего сочинения специфический театр нужен, тогда бы, возможно, вы свою пародию и пристроили. В столицах на субкультуру спрос куда больше.
    - Я что-то не понял, - притих перед взрывом не состоявшийся по его вине драматург, и слёзы в озлевших глазах моментально высохли. - У кого пародия и что значит "субкультура"? Мы что же, по-вашему, второй сорт? Мы недочеловеки, да? А вы, мачо, вы - высшая раса?..
    - Вы бы базар у меня не устраивали, - тотчас перестал он миндальничать с чересчур агрессивным защитником антибиблейских наклонностей. - Тут Вам не Ваш клуб по интересам. Моё мнение Вы слышали, и хватит права качать.
    Его неожиданно-грубую отповедь создатель жанра "гей-комедии" словно впитывал всеми порами тела, жадно впившись в него лихорадочно блестевшими глазами и похотливо раззявив не добазаривший рот.
    - Короче, "в Москву, в Москву!", - немного смикшировал он иронией свой резкий "отлуп". - А название я Вам предлагаю обогатить смыслово. Так, например: "Женитьба Пидаро или плоды сракобесия". Ярче, не правда ли?
    - Я возьму на заметку, - змеино прошипел униженный по всем статьям творец, хватаясь за пьесу и выдёргивая свой отвергнутый шедевр из равнодушных холодных лап надругавшегося над ним завлита. - Я не забуду...
    - Ну, ну, не надо угроз, - одёрнул он, похоже, взбешённого автора. ("Зря я с ним в словопрения вступил, - пришла ему в голову запоздало-мудрая мысль. - Он мстить будет...") - Не стоит переводить творческие вопросы в моральную плоскость.
    - За меня есть кому заступиться, есть, - запихивая рукопись в свою расшитую холщовую сумку, ненавидяще предрёк ему грядущие кары "голубой герой" субкультурного театра жизни. - Тогда посмеёшься... гомофоб.
    С этими вещими словами разобиженный предсказатель плачевной участи своего хулителя протолкнулся в дверь и, шипя на ходу нечленораздельные бранные междометия вперемежку с рыдающими всхлипами, побрёл, шатаясь в отчаянье, по выстуженному тёмному коридору к выходу из оскорбившего его сокровенные чувства театра.
    "И надо оно тебе - дразнить гусей? - усовестил он себя, вставая из-за стола, чтобы закрыть за ушедшим дверь. - Как будто для тебя новость, что придурки у нас на каждом шагу, причём всех мастей и расцветок. Нагадит же гомосек - как пить дать. Его же теперь зациклит на этом. Хотя, наверное, пока он своих покровителей настропалит да пока они раскачаются, мы, пожалуй, уже успеем слинять без огласки в неизвестном направлении... Но всё равно неправ: незачем было обострять, мог бы как-то пообходительней. Вот не умеешь ты с творческими людьми разговаривать, грубиян ты и юмор у тебя дурацкий. Ну ладно, нас здесь скоро не будет, а тогда гори они все огнём с их театральными заморочками..."

    Степень обиженности певца однополой любви он недооценил, и, видать, накляузничал тот со всем пылом отвергнутого большого чувства, ибо не далее как в ближайшую пятницу он заприметил издалека на подходе к дому приглашавшего его в местное язычество молодого человека, поджидавшего их после работы в ранних северных сумерках на пенсионной лавочке.
    - Смотри ты, кто к нам пожаловал, - насторожился он, сразу почуяв недоброе. - С чего бы его принесло, этого варяжского гостя...
    - Гони его на хер, - дала ему Сюся дельный совет. - Повадится ещё на огонёк заглядывать - не отвяжешься.
    - Чему обязан? - тем не менее без хамства, приветствовал он встающего им навстречу молодёжного активиста.
    - А я совсем и не к вам, - весело рассмеялся излучавший почти неподдельную симпатию ликвидатор досадных помех на пути к всемерному росту русской рождаемости. - Я тут балбесов моих высматриваю, они вот-вот должны подтянуться. Но душевно рад снова видеть такую достойную славянскую чету.
    - Генетический анализ покажет, - сходу срезала Сюся этого почвенного патриота. - Ты, значит, у нас совершенно случайно?
    Её откровенно скептичный и заданный в лоб вопрос внёс на миг в безупречную искренность домольца слегка различимый диссонанс, и нотки неуместной фальши мимолётно продребезжали в исполнительском мастерстве его обаяния:
    - Ну, разумеется! Не вербовать же я вас специально приехал. Вот если вы сами дозреете до наших прогрессивных идей, то милости просим...
    "И точно - не вербовать, - дошёл до него первопричинный смысл самооправдательной отговорки. - Но точно - к нам. А тогда зачем?"
    - А я для вас не чересчур пожилой? - досуже завязал он пустопорожнюю беседу, перебирая в уме варианты объяснения явной неслучайности визита к ним домольского "полевого командира". - У вас "Дорогу молодым!", а я уже старый перечник...
    - Кто Вам сказал? - Сейчас чуть расколовшийся лицемер опять был сама доброжелательность. - Да Вы нам всем фору дадите в главных аспектах. Девушка подтвердит, я думаю.
    - Даст, даст, - признала Сюся. - Сделает как детей.
    Между тем, как он наконец заметил, их собеседник, говоря с ними, своими попутными мелкими передвижениями ненароком переместил их в световую зону возле подъезда, так что они теперь стали достаточно освещены для наблюдателей из числа редких прохожих, минующих по тротуару открытый на улицу неглубокий дворик перед домом с двумя цветочными палисадниками и загаженной окрестными алкашами и бродячими кошками детской песочницей.
    И, кстати, по прямой напротив их центрального подъезда стояла у тротуара чёрная японская иномарка с зеркально-тонированными стёклами, откуда наблюдать за ними было очень удобно.
    "Он же наводчик! - осенило его. - Он же нас, гнида, кому-то показывает!"
    - Ну всё, браток, нам пора, - сказал он улично-дружеским тоном и, как бы приятельски, залепил с размаху ладонью по плечу этому славянофильскому Искариоту. - Бывай.
    - Тяжёлая у Вас рука, - потёр домолец ушибленное плечо. - Вы бы нам в наведении порядка пригодились. А то в русском городе - и все рынки у хачиков.
    - Духовно созвучен, но в махачах не участвую, - извинился он. - Я больше единоборства предпочитаю.
    Из окна подъезда он проследил за доблестным витязем межнациональных побоищ, но осмотрительный стукачок к машине не подошёл и продолжал околачиваться у дома, действительно, видимо, назначив тут отвлекающую встречу своим пунктуальным сподвижникам, иномарка же, постояв минут пять, благополучно уехала.
    - Ты чего-то боишься? - в момент просекла Сюся его настроение. - Этот гадёныш нас пасёт, да?
    - Похоже на то, - призадумался он. - Будем, пожалуй, паковать вещи и послезавтра в ночь съезжать отсюда, чтобы перед выходными. Месяц, считай, мы в этой дыре перекантовались.
    - Я бы ещё месяц не отказалась, - недовольно насупила брови его останавливаемая на всём скаку кобылка. - Я только во вкус вошла...
    - Не трави душу, - нежно чмокнул он безотказную любимую в холодную щёку. - И потом два дня у нас есть, а остальное доберём за кордоном.
    - Умеешь ты, блин, утешить, - саркастически приняла она его бесполую ласку. - Ладно, уговорил, попробуем уложиться в два дня...
    И она целеустремлённо пошла вверх по лестнице к их квартире своей влекуще-лёгкой походкой гуляющей антилопы, разом введя его в соответствующее состояние безоглядной любовной агрессии.

    Глава десятая
    "РУКА СУДЬБЫ"

    Его чутьё, обострённое во времена "раскрутки бизнеса" и связанных с этим "наездов" и "разборок", не подвело его и на этот раз.
    Опасность, на самом деле, непредсказуемо подстерегала их в любую секунду и в любом месте после, казалось бы, незначащей встречи у подъезда. Но в субботу они, отпросившись, под предлогом простудного недомогания, у худрука, исчезли из театра в обед, дабы предаться вволю прощальным страстям и, если удастся, утолить преследующую обоих жажду обладания наперёд, по крайней мере на несколько дней предполагаемого ухода из страны без фиксирования в компьютерах пограничного контроля; так что своё здешнее "гнездо порока" они до утра уже не покидали.
    А в воскресенье они вышли из дома пораньше, с тем чтобы до появления на службе занести свои походные сумки в автоматическую камеру хранения на вокзале, откуда во второй половине дня отходила нужная им электричка.
    Поэтому причин для реального беспокойства у них, в сущности, не было, и свободные в театре этим вечером, они, во исполнение намеченного плана, проинформировали Стаса, что, вероятно, съездят развеяться до вторника на экскурсию по северным монастырям: жаль, мол, терять впустую ничем не занятые полтора дня, а заодно не лишне мал-мал поправить на свежем воздухе здоровье, совсем захиревшее в закулисной холодрыге.
    Как рьяный поборник древнерусского православного уклада и устава, Стас, разумеется, снисходительно одобрил их туристскую любознательность и мирскую тягу к причащению отчим зодчеством и иконописью, и из театра в середине дня они выходили в самом оптимистическом и боевитом настрое.
    А у театра, напротив служебного входа, была припаркована на асфальтовом отпочковании тротуара та чёрная японская иномарка с невидимыми сквозь тёмные стёкла наблюдателями.
    - Опаньки, - тихо бросил он вбок вышедшей с ним Сюсе, притормозив у дверей входа. - Не вовремя они...
    - Думаешь, те же? - так же тихо спросила Сюся.
    - Проверим, - крепко взял он свою боевую подругу за руку. - Держись рядом и быстро делаем ноги...
    Словно бы увлекая её куда-то и тараторя для маскировки какую-то ерунду, он бодро повёл Сюсю в обход здания театра к нечищеной, подмороженной сухими заморозками дорожке, проложенной через заваленные палой заиндевелой листвой газоны редкоствольного сквера - прочь от невыключенно-урчащей машины, которой проехать за ними тут было негде.
    Машина тотчас же тронулась с парковочного пятачка на проезжую часть улицы, в другую сторону от сквозанувшей в глубь сквера парочки, однако общедоступная сотовая связь, как вскоре стало понятно, сделала своё чёрное дело.
    В конце дорожки, в безлюдном тупичке переулка, по которому они должны были выйти на проспект к автобусной остановке, путь им вдруг преградили два молодых кавказца, а ещё один, как бы бездельно фланируя, зашёл за деревьями сзади, отсекая им потенциальную возможность отступления обратно в сквер.
    Впрочем, и без окруженческих заспинных заходов было ясно, что мирно ретироваться эти улыбчивые усатые ребята им не дадут.
    - Закурить у Вас не найдётся? - без какого-либо акцента заговорил с ним горбоносый красавец в кожанке. (Но, правда, в кожанках были все трое.)
    Несмотря на располагающую белозубую улыбку, он понял, что убирать руку в карман, даже за лежащей там гантелькой, нельзя ни в коем случае, - слишком уж безошибочны были расслабленные движения этого "сына гор" и слишком ладна была его атлетическая фигура, выдающая, как минимум, борцовскую подготовку.
    Бывалая драчунья Сюся поняла всё не хуже него и, как будто поправляя ремешок переносной сумки с деньгами, наискось пересекавший её грудь, ловко высвободила свой локоть, освобождая его правую руку для активных действий. Но и она тоже не осмелилась в непосредственной близости от этих кавказских головорезов полезть за пазуху за своим травматическим пистолетом, наверняка зная, что в этой компании достать его она не успеет.
    - Я не курю, - ответил он вежливо, показывая всем устремлением корпуса, что хотел бы проследовать дальше по переулку.
    - Ай, молодец! - не уступая ему дороги, всплеснул красавец руками в жесте восточного восхищения, тем самым расположив их в оптимальной ударной позиции. - Курить - здоровью вредить. И не пьёшь?
    - Редко, - сказал он, ещё не решаясь бить первым, хотя и вполне сознавая, что, сколько ни тяни время, а начинать неравный бой придётся, иначе, если он замешкается и не выключит превентивным ударом одного из трёх, шансов у него не будет ни малейших.
    - Борщи все пьют, - декларативно изрёк второй усач с рябым смуглым лицом, и резко выраженный акцент гортанного голоса был полон нескрываемого презрения. - Жрут, как свиньи вонючие...
    "Этого добивать сразу, - провёл он установочную градацию. - Зарежет как барана..."
    - "Борщи" это русские? - интеллигентски осведомился он, примеряя, не достанет ли он до горбоносого лица своим левым туристским ботинком.
    - И хохлы, и все, - процедил второй, смотря на него тяжёлым взглядом палача, мысленно уже расчленяющего визжащую жертву.
    "Третий в спину пырнёт", холодно констатировал он, не имея ни доли секунды взглянуть назад на третьего.
    Нет, это были не хулиганы, и натравил их никто иной, как сражавшийся с ними на людях апологет славянского превосходства.
    Урчание подъезжающей позади них по переулку машины не удивило его, и когда чёрная иномарка остановилась чуть впереди сбоку и тёмное окно заднего сиденья пошло вниз, он стартово подобрался для удара.
    - Это они, - донеслось из открывшегося окна.
    То, что последовало затем, кардинально разошлось с его предварительными тактическими прикидками.
    Двое стоявших перед ним усача ринулись на него и схватили за руки, а Сюся забилась, отбрыкиваясь, в руках третьего, борцовски захватившего её за локти сзади.
    - Эту сучку - ко мне в машину, - велел кто-то, чьего лица он не разглядел, хотя оно и забелело вблизи в темноте окна.
    С этой секунды тело его действовало уже само по себе, а сознание с запозданием только регистрировало чересчур стремительные для контроля и управления действия.
    Первый его удар был левой ногой и пришёлся точно в выглядывавшее из окна лицо, смачно хрястнувшее под каблуком тяжёлого ботинка.
    Вторым движением он взбежал почти горизонтально по этому окну до крыши машины и, оттолкнувшись, в невероятном акробатическом кульбите вывернулся в воздухе из сильных рук двух наёмников, чуть не поваленных его рухнувшей на них массой.
    Третьим, приземлившись на обе ноги опять лицом к ним, он с мощью и яростью носорога ломанулся вперёд, разбросав их в стороны, к молча вырывающейся Сюсе.
    Как-то мельком он выхватил в этом бешеном броске свою железную гантель и четвёртым движением костоломным ударом таранно всадил её в лицевой овал третьего наёмника, с хрипом отлетевшего к деревьям.
    И когда он рывком повернулся, закрыв собой ту, из-за которой он внезапно и впал в такую страшную ледяную ярость, красавец уже прыгнул на него, как барс, с охотничьим ножом в быстрой умелой руке.
    На беду беспощадного "воина ислама", скорость движений иноплемённого ратоборца была сейчас сродни скорости настоящего барса, и снесённый в прыжке мгновенным ударом железной лапы в висок, усатый боец сумел лишь вскользь и плашмя полоснуть лезвием по рукаву его защитно выброшенной левой руки.
    Последний джигит по инерции кинулся было с ножом вслед за слёту грохнувшимся оземь товарищем, но споткнулся об упавшее ему под ноги тело и на мгновенье присел, выпустив из виду противника, а вследствие этой невольной промашки, владение боевым кинжалом ему уже не пригодилось, так как встречный атакующий шаг опережающе-проворного "борща" завершился чудовищной силы ударом гантельным кистенём сверху в темечко, размозжившим и кости черепа и мозг.
    - Не зли берсерка, - машинально обронил он, не столько ткнувшемуся лицом в землю кавказцу, сколько себе, вдруг учинившему сгоряча этакую победоносную бойню.
    Шофёрская дверца иномарки распахнулась, и Сюся рванула его за собой за багажник машины, раньше него сообразив, что сейчас произойдёт.
    По всей видимости, её бурная байкерская юность дала ей чёткое представление о нравах горских народов в равнинных диаспорах, и её своевременная расторопность, похоже, спасла ему жизнь.
    - Бежим! - огибая багажник, рыкнула она и, таща его за рукав, устремилась по переулку к близкому выезду на проспект.
    Эти считанные десятки метров они промчались буквально в несколько секунд, однако выстрел щёлкнул громко-хлестнувшим бичом ещё когда они улепётывали по прямой к повороту на тротуар за угол.
    Прицелиться промахнувшемуся шофёру было некогда, но не факт, что он не подрабатывал снайпером, поэтому, круто повернув на проспекте, они побежали по тротуару к переходу, где не так рисковали быть сбитыми капотом чьей-то разогнавшейся машины в беспорядочно перестраивающихся автомобильных рядах.
    Пробегая мимо оклеенного рекламными афишками дощатого забора, загораживающего какие-то предназначенные под снос необитаемые руины, он зашвырнул за забор сослужившую добрую службу гантель, ставшую после её прикладного применения уличающей его уликой и вещественным доказательством.
    Выскочив на мостовую и лавируя между остановившимися перед светофором машинами, они, обгоняя иных переходящих прохожих, заторопились через проспект на противоположную сторону, чтобы укрыться от выстрелов за двумя встречными транспортными потоками.
    Напротив как раз громоздился у обочины здоровенный чёрный "Хаммер", и миновав заградительный барьер, они кинулись с перехода наискосок за это прикрытие к проёму другого переулка, с намерением незаметно улизнуть по нему, но налетели на группу мужчин только что вышедшую из шикарного элитного ресторана с зелёной дорожкой у входа и с занавешенными зеркально-лоснящимися окнами.
    Чуть не столкнувшись с шагавшими впереди двумя амбалами, они поспешно отпрянули, чтобы, не дай Бог, не спровоцировать бдительную охрану этого очень прилично одетого моложавого долговязого босса, позади которого шествовала пара таких же амбалов, контролирующих свои сектора обзора.
    - Извините, - скороговоркой внесла ясность Сюся, знакомая по своей прежней охране с жёсткими методами реагирования "бодигардов" на внезапную угрозу их клиенту. - От чёрных убегаем.
    - Вон от того? - взглянул охраняемый дылда с высоты своего роста над крышей "Хаммера" на проспект. - Так он один.
    - Зато с пушкой, - кратко предостерегла Сюся.
    - Встреть его, - негромко приказал нисколько не испугавшийся босс телохранителю слева, и тот сделал шаг мимо них к заднему бамперу бегемотно-массивного внедорожника.
    К этой нежданной встрече вынырнувший из-за машины усач в кожанке никак не был готов, отчего и сама встреча заняла всего долю секунды.
    Где уж корректного на вид амбала учили подобным вещам, было ведомо разве что руководству спецслужб, но его резкий тычок куда-то ниже усатого распалённо-гневного лица произвёл поистине неизгладимый эффект на гнавшегося за ними кавказца, напоровшегося с разбегу на мастерски-точный удар абсолютно незаинтересованного прохожего.
    Яростные глаза над синевой бритых щёк вмиг закатились и плотно-сбитое тело, разом обмякнув, мешком осело на тротуар спиной к трубам ограждения, через которые, на свою голову, перемахнул на бегу этот ловкий абрек.
    Амбал ногой подтолкнул выпавший из бессильной руки пистолет к решётке водостока на мостовой за джипом и носком начищенного ботинка аккуратно загнал его в щель решётки.
    Избавившись от опасности и оружия, охранник обвёл бесстрастным взором поверх чёрной крыши всю ширь проспекта внутри поля зрения и, не поворачивая головы, доложил остальным результат визуальной проверки:
    - Больше никого.
    - Оба едут со мной, - не спросив их согласия, вдруг распорядился долговязый, и телохранитель по правую руку, глядя поверх машины, открыл перед хозяином бронированно-тяжёлую заднюю дверцу, утолщённую изнутри кожаной обивкой.
    Вопрос "Куда едут?" в сложившейся ситуации прозвучал бы довольно невпопад.
    - Прошу прощения, - вытягивая из кармана брюк из-под куртки носовой платок, сказал он, пропуская Сюсю вперёд. - Три секунды на сборы.
    Под внимательным невозмутимым взглядом забирающего их с собой незнакомого толстосума, он тщательно вытер платком мясницки забрызганные кровью кисти и, скомкав платок, бросил комок в тот же водосток.
    - Теперь ничего не перемажу, - удовлетворённо показал он свои чистые руки и полез вслед за Сюсей в пахнущее мягкой кожей и ароматом "Платинум-Эгоист" фирмы "Шанель" тёплое чрево просторного салона с баром, телевизором и отдельным креслоподобным сидением за опущенной сейчас перегородкой, отгораживающей салон от водителя.
    Впрочем, тут и без этого кресла было где разместиться на диванном сидении в глубине ниши между двумя боковыми кожаными пуфиками, на которых, когда хозяин занял место в кресле напротив умостившихся сзади гостей, привычно расположились влезшие с двух сторон амбалы передней линии обороны, в то время как их арьергардные коллеги загородили своими плечами широкое ветровое стекло на сидении рядом с водителем.
    - Трогай, - вытягивая через салон длинные ноги, дал команду спортивно-сухой воротила, выглядевший в свои сорок с чем-то сущим американским плейбоем.
    "Хаммер" мягко тронулся с места и плавно покатил по проспекту.
    - Хорош придуриваться, - без перехода обратился их странный спаситель к Сюсе. - Тебя нельзя не узнать.
    - Даже в этом? - малость смешалась Сюся от неожиданности.
    - Да в любом, - усмехнулся распознавший в ней её прежнюю магнат. - Одета, правда, непрезентабельно, но голос...
    - Во, блин, прокололась, - в сердцах ругнулась она. - Я в бегах, вообще-то. Может, ты слышал...
    - Не слышал, но понял по твоему виду. - Сюсин знакомец с холодной пристальностью оглядел в полутьме салона их обоих, как неких диковинных насекомых. - Что причина? На бабки попала или конфликт с руководством?
    - Ни то, ни то. - Врать ей было бы в высшей степени глупо, учитывая, что разоблачение её вранья с помощью мобильника состоялось бы тут же в машине. - У меня в личной сфере облом.
    - С японистом своим поссорилась? - живо полюбопытствовал несомненный знаток и ставленник олигархической верхушки, произнеся уничижительное прозвище знаменитого на всю страну начальствующего харизматика с оттенком насмешливого презрения.
    - Хуже, - честно открыла правду Сюся. - Разрыв с битьём посуды. Приревновал, недоносок, как последний рогоносец.
    - Тебя? - Похоже, подобравший их богатей тоже некогда разделял с ней любвеобильное ложе. - И он вот так - за какие-то шашни?
    - Убил бы, кабы не сдёрнула, - подлила она масла в огонь. - Чтоб никому не досталась.
    - Из-за этого? - кивнул довольный услышанным олигарх на него.
    - Да, нашёл повод. Чего б я иначе в твоём захолустье очутилась.
    - Короче, прячешься от возмездия, - поместил её местный плутократ про себя на одну из бесчисленных полочек своей многоярусной иерархии. - Кавказцев он послал?
    - Нет, это здешние, - объяснила Сюся. - Он и не знает, что мы здесь.
    - Очень удачно, - в раздумье заметил её богатый друг. - Стало быть, сможешь пока попеть для меня.
    - Мне, Боренька, только петь сейчас, - впервые назвала его Сюся по имени. - Мне из страны валить надо. Причём контрабандно.
    - Какие проблемы? Скажешь - куда, я тебя переброшу на моём аэроплане, - небрежно пообещал владелец, в том числе, и личного самолёта. - Но сперва несколько частных концертов у меня в поместье.
    - Про самолёт ты серьёзно? - ухватилась она за столь перспективное обещание.
    - Про вертолёт тоже. - Её недоверчивое волнение явно польстило долговязому Бореньке. - Хоть на ракете.
    - Но вместе с ним, ладно? - застолбила Сюся ему местечко на борту.
    - Ради Бога, - санкционировал его пассажирство этот интеллигентный денежный мешок. - Мы, чай, не ревнивые японисты. И сколько их было, горцев?
    Последний вопрос адресовался уже не ей, а ему.
    - Без шофёра - четверо, - представил он лаконичный отчёт. - Но один в машине сидел.
    - И что?
    - И то, что он их всех загасил в рукопашной, - ответила за него Сюся. - Кроме этого с пистолетом.
    - Четверых? - не сразу поверил олигарх. - В одиночку - четверых чёрных? Они же качки все...
    - Я с перепугу, - скромно признал он некоторую чрезмерность случившейся невзначай расправы.
    - Испуг твой я наблюдала, - искоса взглянула она на него. - Однако, ты и зверюга, Валик...
    - Я за тебя испугался, - уточнил он исходный посыл своих незапланированных действий. - Видишь вот, даже руки дрожат...
    - От кровожадности, - поддела она его, ласково накрывая демонстрируемый им тремор своей ладонью. - Пятого не добил - обидно.
    - Я думаю, - хмыкнул Боренька. - Если бы я четверых положил, я бы весь трясся...
    Телохранители, сидевшие по бокам спереди, посмотреть на него не повернулись, и без того, вероятно, запечатлев его атлетическое сложение в профессиональной памяти и размышляя, в лучшем случае, о происхождении его специальной подготовки, позволившей ему голыми руками завалить враз четырёх, не хилых обычно, выходцев с Кавказа, промышлявших в городе, с чем бы каждый из них, конечно, справился, при условии неприменения огнестрельного оружия, но что, бесспорно, заслуживало уважения как пример великолепной бойцовской техники (благо, подлинную малоэстетичную картину кровопролитной битвы они смоделировать не могли, за отсутствием при нём спасительного подручного спортивного инвентаря, которым он проламывал крепкие черепушки нападающих).

    ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
    "ИСХОД"

    Глава одиннадцатая
    "ВЫСОКИЙ ПОЛЁТ"

    Слово "поместье", употреблённое добрым патрицием из российской олигархии, они с Сюсей, по неведенью, истолковали слишком мещански, в духе усадебно-мезонинной толстовско-тургеневской традиции, между тем высокий бетонный забор с электропроволокой и телекамерами, протянувшийся вдоль опушки соснового бора и отмечавший границу поместья, был только первым кордоном, и за его стальными армейскими воротами далеко в лес уходило шоссе с идеально-ровным покрытием, по которому их "Хаммер" и рванул тут же уже без ограничений скорости, так что стволы за окном слились в проносящийся мимо частокол.
    - Это весь лес Ваш? - не удержался он от вопроса спустя четверть часа гонки.
    - Весь, - благодушно ответил любитель нетронутой природы, слегка расслабившись после въезда в родные пенаты. - Хотел ещё тайгу до Урала прикупить, но невыгодно. "Чёрных рубщиков" больно много, нет уважения к частной собственности.
    - А Урал Вы купить не хотели? - неосторожно сыронизировал он.
    - Нерентабельно, - тем не менее не сразу, сделал ему внушение отдыхающий душой олигарх. - Умные люди берут то, что приносит прибыль. А вот неумные, - неторопливо прошлись невыразительные, как сухой лёд, глаза по его лицу в напрасных поисках признаков ума, - открывают рот не по делу.
    - Больше не повторится, - немедленно извинился он за свой невоспитанно-распущенный язык. - Nevermore.
    - Он сейчас не в себе, Боренька, - ненавязчиво заступилась за него Сюся. - Перенервничал с горными козлами.
    - Учёл. Делаю ему скидку за твоё спасение. - Взгляд, направленный на лицо провинившегося ничтожества, по-прежнему не имел определённого выражения, как будто мысли в стриженной "ёжиком" голове были заняты постоянно чем-то совсем иным, куда более важным, нежели беседы с людьми не своего круга и не из сферы собственных бизнес-проектов. - Но один раз. Правила у меня такие: рот держать на замке, танцевать, с кем укажут, и ни с кем на раутах не уединяться.
    - Ни-ни, тут я скала, - уверил он. - Научен горьким опытом.
    - Тем лучше. У меня гости серьёзные, а ты мужик видный. В общем, ходи в смокинге и изображай мебель.
    - Проблема, что мы налегке, без вещей...
    - Смокинг тебе выдадут. Как и всё остальное. Пьющий?
    - Не сильно, - приуменьшил он свои пороки. - Себя контролирую.
    - Невтерпёж станет - запрись у себя и ужирайся хоть до зелёных соплей. Напьёшься публично - собакам скормлю.
    - Шутишь? - чуть оробела Сюся.
    - Нисколько. Не сторожевым, конечно.
    - У Вас их, наверное, целая псарня, - почтительно предположил он.
    - Да уж наверное. - Усмешка новоявленного барина с борзыми у ног тоже была довольно рассеянно-отсутствующей. - Среди бойцовских есть парочка - помесь с волком. Сожрут - не побрезгуют.
    Несколько обескураженный столь гостеприимным предуведомлением, он счёл за лучшее заткнуться и ждать дальнейших указаний.
    Вскоре в конце шоссе показались ворота второго забора, раздвинувшиеся перед их бронированным мастодонтом, и миновав второй кордон, внедорожник выехал на асфальтовую дорогу в тени сосен, ведущую сквозь ухоженную лесную чащу куда-то в безмятежный уют угнездившегося в чаще имения.
    Само имение, или, если угодно, усадьба, представляло собой своеобразный конструктивистский дворец-шале с множеством черепичных скатов, балкончиков и веранд и с фасадными французскими окнами-дверьми, выходившими на обширную деревянную площадку под навесом перед парадным входом, напоминавшим резным литьём некие церковные врата.
    У входа был выстроен для встречи хозяина старший персонал усадьбы: дворецкий в генеральски-раззолоченной ливрее и две стройные молодые дамы в униформенных коротких пиджачках с галунами и кружевными жабо и в пристойных - ниже колен - юбках "миди".
    - Разместишь их, - разминая у машины длинные ноги, сказал хозяин всей этой роскоши незамедлительно подошедшему дворецкому. - На третьем и порознь. На неделю, со всей амуницией.
    - Что где - вам покажут. Но в зал выходить только по моему приглашению, - установил им регламент времяпрепровождения "Борис Прохорович", как уважительно обратился к хозяину дворецкий. - И сумку твою чтобы я больше не видел.
    Имелась в виду сумка из кожзаменителя на плече Сюси, и вправду кугутски-безвкусная и потрёпанная, чтобы не привлекать внимания всякой воровской шелупони к их денежному хранилищу.
    - У меня там зелёные на дорогу, - объяснила Сюся свою камуфляжную плебейскую неэстетичность.
    - В сейф положи в своей комнате, - настоятельно рекомендовал ей не перечить её утончённый наниматель. - Надо распеться к вечеру - пианино внизу в салоне.
    - А музыку подобрать?
    - С радистом скооперируешься, Степаныч тебе сведёт. Сбор на концерт в восемь. Форма одежды - парадная. Поведение - примерное. See you later.
    Заключительное "До скорой встречи" на английском было сказано, очевидно, в назидание щеголяющим своей куцей нахватанностью умникам, поскольку, как минимум, половина деловой жизни окопавшегося здесь международного "капиталистического спрута" проходила, естественно, в англоязычии.
    Прежде чем ввести их в дом, заменивший ушедшего "крутить бизнес" хозяина дворецкий ввёл их в курс месторасположения главных объектов на территории, примыкающей ко дворцу.
    - Там у нас озеро, - указал он на узкую дорогу, уходящую в сосны напротив входа. - А там - крытый плавательный бассейн с галереей прямо из дома. Климат, как говорится, диктует, тут не субтропики. За усадьбой - псарня, конюшня, манеж для выездки, арена для собачьих боёв...
    - Ипподрома, случаем, нет? - вежливо справился он.
    - Ипподрома нет, - ничуть не удивился каверзному вопросу невозмутимый дворецкий с сухопарой военной выправкой. - Слишком заметное с воздуха открытое пространство. Есть крытый теннисный корт - справа, и слева подальше - закрытое стрельбище.
    - Вот это славно! - обрадовался он. - Я как раз обожаю по утряночке натощак из гранатомёта пошмалять.
    - Если Борис Прохорович даст санкцию - возьмёте в арсенале, - снова не удивился дворецкий. - Но не думаю С гранатомётом в карьер надо ехать.
    - А аэродром у вас где? - вмешалась в их благовоспитанные подтырки Сюся.
    - О, это далеко, - кинжально-коротким взглядом отреагировал вымуштрованный дворецкий на её осведомлённость. - Это если вас отвезут.
    - Главное, что он есть, - не менее неконкретно приняла она к сведенью факт наличия частного аэродрома. - Значит, Вы нас раздельно поселите?
    - Так удобней, - открыл им дворецкий часть здешних дворцовых тайн. - На женской половине - своя гардеробная, на мужской - своя. Ну и косметика-парфюмерия - сообразно потребностям, и прочие существенные детали.
    - Но этаж один? - утвердительно спросил он.
    - Один. - Чтобы перейти с следующему пункту щекотливой темы, дворецкий чопорно поджал тонкие губы. - Но сразу хочу предупредить - интим у нас не приветствуется. По крайней мере, на вашем уровне.
    - Вы наш этаж подразумеваете? - уел он этого блюстителя нравов по имущественным градациям.
    - Разумеется, - словно "годок"-старослужащий перед новобранцем, уставился дворецкий ему в глаза с холодным интересом живодёра, собирающегося сдирать кожу с безответной скотины. - На третьем этаже должно быть тихо.
    - Потому что на втором - спальни вип-персон, - закончила за дворецкого Сюся.
    - Совершенно верно, - на сей раз внимательно и долго посмотрел бывший бывалый "боец невидимого фронта" в кадрово-офицерском звании на эту подозрительно-светскую замарашку, знающую, однако, тонкости и подробности элитного быта. - Идите за мной и ничего не трогайте...

    Третий этаж, как и было сказано, предназначался для "сопровождающих лиц", а не для гостей как таковых.
    И комфортабельная обстановка его двухкомнатного номера тянула, максимум, на четыре звезды, причём не в отеле "Хилтон", и с балкона спускалась вниз мимо большой гостевой веранды пожарная лестница американского образца, со ступеньками и площадками, почти достигавшая земли, чтобы, видимо, в случае чего, что называется, "прикрыть тылы".
    Дабы привести себя в цивилизованный вид, он посетил гардеробную в конце коридора его - мужского - крыла и подобрал из множества тесно висящих там костюмов смокинг под свою комплекцию и необходимые приложения, типа белья и дорогого одеколона с дезодорантом на свой вкус, а прочими туалетными принадлежностями (как то - мыло, бритва, шампуни, зубная щётка и т. д.) его ванная комната и так была оснащена по евростандарту.
    После душа он заказал себе кое-что перекусить по внутреннему настенному телефону с нужными номерами на инструкции под ним, и уже развалился в кресле у кофейного столика с закуской, решив пока ничего не пить до вечера из небольшого бара на холодильнике, как вдруг его незапертая дверь без стука отворилась и в номер, с ворохом карнавально-нарядной одежды в руках, деловито вошла Сюся, которую он не сразу узнал из-за чёрного парика с пейсиками из фильма "Кабаре" и из-за не свойственного ей сценического грима, превратившего её в писаную восточную красавицу.
    - Валик, к тебе две просьбы по старой дружбе, - с порога непринуждённо заворковала Сюся, пересекая его маленькую гостиную и сбрасывая всю свою ношу на диван. - Во-первых, помоги выбрать, в чём мне сегодня петь в этом имидже. Во-вторых, вынеси, если не трудно, на мусорку моё старое барахло. Выброси эти тряпки вонючие вместе с сумкой этой позорной.
    Между платьями действительно виднелась её непромокаемая сумка с небрежно запихнутым туда свитером и куртка с джинсами в придачу.
    - А где у них мусорка? - тотчас почувствовал он умышленный наигрыш в её поведении.
    - Да там за домом. Спустись по наружной лестнице и по дорожке прямо. Мне самой не в дугу тут расхаживать в таком прикиде со шмотками, я всё-таки вечером звезда эстрады, - нарочито фальшиво обосновала она свою странную просьбу.
    - Ты бы тоже свой гардероб поменял, - оттолкнула она ногой в пушистой спальной тапочке его сложенную на диване одёжку. - Тоже всё плесенью театральной воняет...
    - А кстати, - плюхнулась она в махровом белом халате в соседнее кресло, - про жратву-то я и забыла. Что у тебя по телеку?
    Он щёлкнул пультом - и на экране большого телевизора заплясало-запело горластое иноземное шоу.
    А Сюся, закинув в рот кусок сыра и якобы продолжая под телевизионную шумную рок-музыку свой невинный трёп, сказала, как бы и не ему, тихо и внятно:
    - Реагируй по ходу, тут везде камеры.
    Дальнейший их разговор происходил, как у хороших актёров, в двух планах, и если в одном - для зрителей (или, вернее, для тайных соглядатаев, повседневный штат которых в будние часы при пустующих нижних апартаментах вряд ли превышал названного хозяином "радиста", скучающего перед мониторами ничего не показывающих телекамер) - оба они оживлённо обсуждали, в чём ей сегодня лучше выйти на сцену, а она, перекусывая попутно, примеряла перед ним набранные в женской костюмерной наряды (безусловно, приковывая своим переодеванием сальный нескромный взгляд подсматривающего за ними оператора), то во втором - главном и не слышном за песенной вакханалией зарубежной эстрады - говорила она ему урывками следующее:
    - Он нас вот-вот сдаст, он наверняка позвонил уже, потому мы и здесь... Меня он нарочно на публику выставляет, чтобы все знали, что это он нас захомутал... За нами пока прилетят, будет ночь, а ночью он никого сюда не пустит... Но завтра утром возьмут тёпленькими... Надо смываться вечером, сразу после концерта...
    Признаться, на этих её словах он чуть не поперхнулся прожёвываемой бужениной, ибо ни малейших возможностей "смыться" из этого дважды огороженного многокилометрового лесного массива у них, разумеется, не было: пешком они никуда бы вовек не дошли, а передвижение любого транспорта по территории поместья, несомненно, круглосуточно отслеживалось охраной.
    Но изобретательность его юной товарки по несчастью в трудную минуту не знала границ, и план их бегства был у неё готов.
    В связной версии её пунктирной речи план выглядел так:
    - Озеро всего в километре, я смотрела по спутниковой карте... (Её навороченный мобильник с выходом в Интернет не раз оказывал им подобные навигационные услуги в ориентировании на незнакомых местностях, вплоть до выяснения особенностей естественного рельефа и отыскивания нужных рукотворных объектов.) На озере - станция с катерами и яхтами... Из озера есть канал в реку...
    Тут он сообразил, что не упомянутая дворецким довольно судоходная река и впрямь должна протекать где-то в этих краях, а до ледостава было ещё немало времени, так что, в принципе, такой водный путь их бегства был не столь уж невероятен.
    Вот только канал, ведущий в неё, скорей всего, чем-нибудь перекрыт, даже если бы им удалось достичь озера и умыкнуть удачно плохо охраняемый катер.
    Впрочем, к сегодняшней вечеринке все прогулочные суда будут стоять наготове, не на приколе и с топливом в баках, а кутёжные народные гуляния в выходной катанием по озеру, как известно, могут не ограничиться, захочется, например, кому-то из пьяных гостей от широты русской души на полноводный речной простор, из чего следует, что канал-то, пожалуй, и не закрыт, а контроль там, конечно, лишь на внешнем периметре, на вход извне, не на выход...
    Тем временем Сюся, не вдаваясь в подробности, сжато инструктировала его, щеголяя перед придирчивым судьёй её сценического облика то в облегающем алом платье с декольте до пупа, то в едва различимом на её прелестях розовом бикини с меленькими чёрненькими кружавчиками:
    - Всю нашу одежду с сумкой неси к мусорнику... В сумке документы и бабки... Оттуда кружным путём через лес - к дороге, что перед домом... Оставляешь всё у дороги, чтоб мог найти, и быстро назад... К мусорнику и по лестнице к себе...
    Дорогу к озеру на обзорно-ознакомительном плане надменного дворецкого он не забыл, и схема стала ему понятна раньше, чем предусмотревшая все детали Сюся закончила инструктаж.
    - Песни за две до финала тихо исчезни... Вроде как проветриться... Жди меня у дороги с вещами... На свет не лезь, дорога просматривается... Кроссовки мне приготовь, до озера бежим по лесу... Пистолет в сумке, не потеряй... Свои документы засунь туда же... Вдруг шмонать будут на входе...
    Её удобный для бега наряд из лосин и свободной туники поверх серебристого топа, наконец, удовлетворил его взыскательный строгий вкус, и из-под недреманного ока телекамер он отлучился от мусорного бака (куда он якобы опустил принесённое барахло - спиной к камере наверху и в своём распаренно-распахнутом халате) всего на разминочную короткую прогулку по прилегающему лесу, управившись с порученной ему закладкой тайника у дороги за несколько минут не зафиксированной на плёнке быстрой ходьбы среди сосен и вернувшись на бетонный пятачок с пластиковыми мусорными баками еле волоча ноги от послеобеденной лени, зевая и рассеянно вышелушивая подобранную на бездельном променаде сосновую шишку.
    В абсолютной скрытности своих перемещений он, разумеется, не был уверен на все сто процентов, но ничего предосудительного в смене темпов его шага усмотреть было нельзя, а некоторая его халатная пузатость могла быть отмечена впервые видящими его наблюдателями разве что при последующих просмотрах кассет и скрупулёзных сличениях его плёночной и реальной толщины.
    Надевая новую белую рубашку с пластроном перед большим зеркалом в спальне, он отметил, что в правоте Сюси он не усомнился ни на секунду, даже не будучи раньше знакомым с её олигархом Боренькой. (Между прочим, фамилия этого многомиллиардного толстосума была, кажется, "Давоскин".)
    Такие люди шагу не делали без личной выгоды, а уж рисковать из-за минутной прихоти партнёрскими отношениями с одним из главных распорядителей всероссийского бюджетного "распила" при их статусе было бы просто немыслимым подвигом альтруизма и полным подвижническим отказом от собственного зоологически-корыстного "я".
    Это поместье служило, в сущности, золотой клеткой, где они со злодейкой-прелюбодейкой содержались до передачи обоих высокопоставленному ловцу, пребывавшему доселе в неведенье о местонахождении беглецов, чем искомая выгода и извлекалась.
    И свой самолёт гонять ради них этот длинный деляга точно не стал бы - Сюся правильно не поверила ни единому слову заведомо-продажного "бизнес-монстра".

    Перед раутом он не выпил ни капли, да и пристроившись (после беглого ощупывания охранником во внутреннем переходе в нижний зал) ближе к выходу из этого интимно-подсвеченного ресторанно-клубного помещения с полукруглым подиумом для выступлений и с обнимающими накрытые столы диванными нишами вдоль стен-окон, зашторенных золотистыми драпировками, он лишь слегка пригубил, для видимости, виски с подноса безлико-лощёного официанта, околачиваясь с несменяемым бокалом среди прохаживающихся по залу и прибывающих к парадному входу гостей и никак не фиксируя их в сознании, поелику неоригинальные типажи местной административно-предпринимательской элиты неизменно мозолили ему глаза на совещаниях и презентациях все годы его каждодневных общений с ними в бизнесе, а расфуфыренным девкам при них недоставало столичного блядского шика в умении смотреться в эксклюзивных тряпках и драгоценностях рекламными голливудскими дивами.
    К тому же, хорошо изучив эту публику в период своей деловой зависимости от них, он знал, как не любят такие мафиозные тузы, когда их разглядывают посторонние, тем паче - в приватной обстановке "узкого круга", где все они престижно бахвалились друг перед другом своими коррупционно-мздоимскими состояниями и мародёрски-сшибаемыми капиталами, а потому, подобно вышколенным официантам, скользил пустым вежливым взором по окружающим лицам, то уступая дорогу, то чуть кланяясь, то произнося односложные ответы, но не присаживаясь ни за чей стол и ни с кем не пускаясь в беседы о чём бы то ни было.
    Навыки светской незаметности в высшем обществе, приобретённые им когда-то, и прежде часто выручали его среди "акул бизнеса", а сейчас и вовсе стали ключом к успеху, так как всевидящий хозяин поместья, оценив вскользь несколько раз его дисциплинированную "фоновость", убедился, что его поведение полностью соответствует предписанным нормативам, и перестал на него отвлекаться, чем, как понятно, значительно облегчил ему незаметную отлучку из зала, где его постоянное присутствие, в общем-то, и не требовалось.
    Сюсе, бесспорно, было куда трудней, и ради поставленной цели ей предстояло сегодня поступиться успехом, но она не зря предварительно изменила обычный свой имидж русалки-нимфоманки и выбрала в караоке не самый выигрышный для её голоса репертуар.
    Без поддержки своего молодёжного кордебалета и без специфических агрессивно-зазывных телодвижений она выглядела на подиуме далеко не "звёздно", а её старательное выпевание популярных текстов и нот было академично-бесполо и совершенно не зажигательно.
    Боренька, представивший её именитым гостям под её известным концертным именем и ожидавший от неё совсем другого, был ею откровенно недоволен и в паузе между песнями подозвал её жестом к своему столику, вправить мозги провально лажающейся "кумирше", однако сделанный им с глазу на глаз выговор особого эффекта не возымел, и Сюся, нигде, вроде бы, не фальшивя и не халтуря, продолжала с естественной непосредственностью разочаровывать уже не слушающих её несуразно-грамотный вокал зрителей, переговаривающихся всё более невнимательно в своих застольных кружках.
    "Как у неё получается дуру изображать, - невольно позавидовал он, под шумок покидая зал. - Так он её, поди, долго не хватится, после её позорища..."
    Их вещи и драгоценная сумка лежали под тем же кустом у тёмной обочины освещённой дороги, где он их оставил днём, но он пока только переобулся, чтобы не навернуться в темноте леса в казённых лакированных штиблетах. На лодочной станции, надо полагать, бдительность тоже была на высоте, а в смокинге он был гуляющим фатом с вечеринки и имел шанс приблизиться куда надо, не вызывая опасений.
    Сюсины всепогодные кроссовки он держал наготове, как она и просила, а прочую их одёжку, не влезшую к деньгам и документам, впихнул свёртком над почтальонски повешенной сумкой, освободив обе руки для бега с вынутым пистолетом.
    Похоже, Сюсино дуракаваляние сработало, сократив её скандальный дебют до минимума, и местная знать ещё не досидела до кондиции "лёгкого проветривания", а посему Сюся в своей полупрозрачной тунике была единственной, кто появился на дороге в романтическом свете старинных фонарей, слабо золотящих современный асфальт.
    - Сюда, - тихо позвал он из-за куста. - Держи кроссовки. Может, тебе куртку дать?
    - Не надо. На бегу согреюсь, - отказалась она, быстро переобуваясь. - Бежим рысцой, вдоль дороги...
    Решение было мудрым: возле этого прямого пути к озеру был какой-то свет и рысцой они вполне успевали лавировать между стволами редко растущих высоких сосен.
    Лодочная же станция вообще сияла сказочными огнями ампирного белого павильона на причале с ведущими к нему мостками, новогодне украшенными, как и причал, цветными китайскими фонариками, покачивающимися на слабом ветерке.
    А по мосткам к павильону шёл от берегового эллинга мужчина в глянцево-блестящей курке рыбацкого покроя, не иначе как служитель этой станции с торчащими за павильоном мачтами яхт и белевшими на тёмной воде у мостков катерками.
    - Лодочник, - отдуваясь после бега, определил он вполголоса, когда они Сюсей перебежали от сосен к эллингу и притаились за этим ангаром из рифлёной жести, от которого было рукой подать до причала.
    - Дай пистолет, - тихо потребовала Сюся, забирая у него свой "Макарыч". - Ты его спугнёшь.
    Вслед за тем, она быстро вышла на освещённый асфальт дороги и, как бы завершая гостевой маршрут, прогулочной развязной походкой смело зашагала к мосткам.
    - Эй, на борту! - весело окликнула она мужчину, приветствуя повернувшегося "лодочника" взмахом левой руки. - Гостей катаете?
    Пока она говорила всё это, она уже прошла по мосткам необходимые ей шаги и, очутившись метрах в четырёх от скептически воззрившегося на неё мужчины, разом выбросила из-за развевающейся туники руку с пистолетом.
    - К перилам! - рявкнула Сюся, вдруг преобразившаяся из подвыпившей кафешантанной красотки в грубую тюремную надзирательницу. - Руки на столб, ноги назад...
    Мужчина нехотя, но сделал то, что она приказывала, тем более, он уже бежал, топая по доскам мостков, на помощь коварной подельнице.
    - Ноги шире, - подбежав, подбил он ботинком стопу выставленного для обыска служителя, тоже, небось, владеющего приёмами рукопашного боя, и скользящим движением провёл двумя ладонями по клеёночно-маслянистой куртке.
    Кобура прощупывалась на правом бедре, и он, задрав куртку, побыстрей выдернул из кобуры настоящий пистолет охранника с вставленной обоймой.
    - Что вы, мать вашу, за диверсанты? - пробурчал обезоруженный охранник, не решающийся погибнуть на трудовом посту. - Совсем перепились?
    - Заткнись, - цыкнула Сюся. - Нож у него возьми, слева.
    Этот тяжёлый десантный нож в ножнах его глазастая подруга углядела очень удачно, а то бы последствия профессионального применения такого ножичка могли обернуться для них катастрофой.
    - Кто ещё на причале? - отступая с ножом и пистолетом, спросил он.
    - Никого, - может, и соврал охранник.
    - Глиссер есть?
    - Не один.
    - А с полным баком?
    - Они все с полным.
    - Веди к самому быстрому. Поедем кататься.
    - Куда?
    - На кудыкину гору, - резко одёрнула Сюся служителя, пытающегося, похоже, втянув их в разговоры, поймать момент для атакующего броска. - Дрыгнешься - ты покойник.
    В последовавшем неловком молчании они прошли на причал и лодочник первым спустился по дощатым ступенькам вниз к белому катеру, причаленному у понтона на канате, наброшенном на столбик стального кнехта.
    - Лезь к рулю, - приказал он, сам прыгая в катер за лодочником, покуда Сюся снимала петлю швартовых.
    - Значит, игра такая, - изложил он суть дела, когда они с ней сели у кормы за спиной стоящего у руля моремана. - Если выходим на реку - мы тебя там где-нибудь высаживаем. Если что-то не так - пулю в затылок и за борт.
    - Круто, - передёрнул плечами их подневольный рулевой.
    - Выбора нет, - жёстко отрезал он. - И учти, ствола два.
    - Учёл, - бормотнул знающий правила выживания боец охраны, включая мотор глиссера.
    Вход в канал они бы нашли и сами, по световой арке, за которой в темноту по обоим берегам уходили световые цепочки фонарей, делающих движение по этому узкому водному пути достаточно безопасным.
    Держа одной рукой руль и уверенно ведя катер на средней скорости по каналу, их кормчий достал из кармана сотовый телефон.
    - Не рискуй! - крикнул он сквозь шум мотора.
    - Знаю, - не оборачиваясь, огрызнулся распорядитель озёрных увеселений и прокричал в телефон:
    - Я в канале! Иду на реку с пассажирами!
    Почти сразу им стало ясно, что такое заблаговременное извещение было отнюдь не лишним.
    Впереди канал входил в какое-то светящееся сооружение типа шлюза с раздвинутыми воротами и двумя будками охраны по обе стороны сверху, и прожекторы заливали всё пространство внизу и вокруг будок ярким мертвенным светом.
    Не снижая скорости, катер прошёл через этот пограничный кордон с пьяной парой в смокинге и вечернем туалете, сидящей сзади на ледяном встречном ветру, и Сюся, уже дрожащая от холода под его обнимающей рукой, вдруг замахала охранникам и хулигански заорала, проносясь мимо будок:
    - Гуляй, Россия!
    Однако едва катер выскочил на довольно широкий простор катящей в тёмную северную ночь реки, её голос вновь приобрёл прежнюю приказную хлёсткость.
    - Вниз по течению, - велела она. - Гони на полную.
    Мотор взвыл сверляще, как бензопила, вгрызающаяся в ствол дерева, и их глиссер, стремительно заложив крутой вираж, понёсся, подскакивая на мелкой волне, по фарватеру.
    - Оденься, - подсказал он ей.
    - Сперва ты, - порылась она в своей водонепроницаемой базарной сумке. - Куртку только набрось.
    Он набросил ей на плечи куртку, и в то время как он, сидя, натягивал вторые брюки и менял смокинг на свитер, она что-то искала на экране своего спутникового мобильника, исправно работавшего и в этой глухомани.
    - До посёлка сколько примерно? - отыскав в Интернете нужную карту, перекрыла она своим криком истошный истерический рёв мотора.
    - Минут сорок, - откликнулся водитель через плечо.
    - Что за посёлок?
    - Рыбсовхоз бывший.
    - Годится, - сказала она. - Мобилу выброси в реку.
    Служебный сотовый рулевого с непечатной сопроводительной тирадой полетел за борт и исчез в речной пучине.
    - Теперь и я оденусь, - стаскивая через голову забрызганную тунику, предупредила Сюся, перепоручая ему контроль за их недовольным капитаном, крайне опасным без ежесекундного присмотра. - Мокрая вся насквозь, на морозе... Моржиха, блин, в проруби...
    Облачившись наконец-то в сравнительно тёплую и сухую одежду, следующие полчаса они провели в объятиях друг друга, но, правда, целью объятий на сей раз было обоюдное согревание.
    Потерявший связь с внешним миром рулевой угрюмо гнал свою стрелой летящую моторную ладью в сырую тьму по тёмному, как античный подземный Стикс, потоку вдоль вырисовывающихся на беззвёздном пасмурном небе бесприютно-мрачных берегов, то скалистых, то поросших редким лесом, и даже в угрожающей взгорбленности его глянцевитой курточной спины внятно читалось, что после разлуки с сотовым его надлежало постоянно держать на мушке, следя за каждым его движением и жестом.
    - Хорош! - неожиданным повелительным криком стегнула Сюся эту глыбасто поблёскивающую впереди спину. - Причаль тут!
    Катер свернул с фарватера и, замедляя ход, подошёл к береговой кромке.
    Но причалить в прибрежном нагромождении камней было негде, и катер с заглушённым мотором продолжал медленно дрейфовать вниз по реке вместе с течением, слабосильно омывающим каменистый берег.
    - Иди на корму, - приказала Сюся, вставая и заходя с пистолетом слева от поворачивающегося мужчины к штурвалу. - Ты сходишь.
    - И не пробуй, - тихо прикрикнул он на напрягшегося было бойца охраны. - Сходи на берег и живи. Пояс только оставь на палубе. С кобурой и ножнами.
    - "Сходи", - вытягивая из брюк расстёгнутый кожаный пояс и послушно роняя все оружейные причиндалы на мокрый пластик палубы, проворчал нещадно угнетаемый ими охранник. - Куда тут сходить...
    - Твои проблемы, - жестокосердо отклонила Сюся неправомерные претензии. - Живей, нам некогда.
    - И как я выберусь? - не унимался заранее горюющий о своей участи бедолага, перебираясь через сиденье на кормовой бак и высматривая в береговом сумраке подходящий валун для высадки с еле-еле сплавляющегося по течению глиссера. - Отсюда хрен куда выйдешь пешком. И волки...
    - Альтернатива хуже, - напомнил он брюзжащему жалобщику исходную ситуацию. - Ты лишний - без вариантов.
    Видать, и попавший в переплёт служивый тоже сам понимал, что ему ещё крупно повезло и что если бы он был единственным, кто видел эту сладкую парочку в лицо, он бы сейчас плыл по воле волн мёртвым телом, а не высаживался на пустынный необитаемый берег, откуда ему предстояло добираться наугад ночью до ближайшего жилья через всякие буреломные чащобы, населённые голодным осенним зверьём.
    Поэтому, стиснув зубы, чтобы не спровоцировать чистосердечной прощальной репликой ответный выстрел, мужчина безмолвно спрыгнул на приближающийся из темноты валун, но поскользнулся и всё-таки окунулся сорвавшимся ботинком в ледяную воду, выскочив на твёрдую почву с промоченными ногами и бешеным воплем.
    Так что до включения технически подкованной Сюсей мотора удалялись они под оглашенную бессвязно-матерную ругань отводившего душу северного Робинзона, обречённого их стараниями обезоруженно отбиваться от волков подручным валежником и замерзать в диких дебрях в ночную стынь без человеческого тепла и участия.
    - Так ты и катер водишь, - вслух положил он себе на ум, меняя пояс на джинсах и раскладывая десантный нож в ножны, а компактный иноземный пистолет - в кобуру, в кармашке которой лежала вдобавок вторая обойма. - Какие у нас планы?
    - Стань рядом, а то не слышно, - прокричала Сюся, опять разгоняя катер до максимума, и почувствовав своим плечом его плечо, заговорила громко прямо ему в ухо. - План один - идти по реке до конца.
    - А там что?
    - Там морской порт в городе. Я в нём была на гастролях. Но это далеко, а нас скоро искать начнут. Нам надо у рыбаков этих бывших другой транспорт арендовать. Во-первых, не такой броский, во-вторых, с каютой. А то мы пооколеваем ночью...
    - Это если у них вообще лодки остались после развала хозяйства. Ну, предположим, до порта мы доберёмся...
    - Оттуда сейнера на промысел ходят вокруг Европы, - выложила она козырного туза из рукава. - И траулеры. А европейские пляжи погранцами не охраняются.
    - Фантастика, - усомнился он, крепко держась за поручни, чтобы не вылететь за борт на такой скорости. - Хотя за бабки - возможно. Рыболовецкая шхуна не круизный лайнер, а пачка валюты - это соблазн.
    - Именно, - вытерла Сюся ладонью мокрое от брызг лицо, напряжённо вглядываясь в тёмное пространство за носовой световой зоной катера, птицей летящего по фарватеру с единичными люминесцентно-светящимися бакенами и изредка выплывающими из темноты моторными лодками, встречными и попутными. - Или на сухогрузе сдёрнем, с ворованным кругляком.
    Идея была, в принципе, конструктивной, но обсуждать её на ветру не имело смысла, сперва надо было решить задачу настоящего этапа, то есть, выяснить шансы в рыбацком посёлке.
    Как-никак с их выхода на реку прошло больше часа и охрана могла забеспокоиться и начать искать так долго отсутствующего рулевого пропавшего глиссера, телефон же его, погребённый на речном дне, на звонки, понятно, не отвечал.
    А катер на подводных крыльях тоже развивал немалую скорость и, вероятно, подобное быстроходное судно вскоре отправится за ними в погоню, тем паче, береговой пост, конечно, засёк их поворот вниз по течению, а не вверх.
    Короче, пора было избавляться от бросающегося в глаза глиссера и пересаживаться на что-то более типичное для этих мест, вроде одиноко пропыхтевшего мимо них буксира с чёрными автомобильными скатами по бортам или стремительно обойдённой ими узконосой шаланды с бензиново-чихающим моторчиком на корме.

    Глава двенадцатая
    "РЫБАЦКОЕ СЧАСТЬЕ"

    Пристань обанкротившегося рыболовецкого совхоза они за малым не проскочили, и только тускло тлеющие окна нескольких домов позади неё надоумили их, что приземистая чёрная громада у воды и есть эта пристань.
    А уж когда Сюся, развернув катер, подвела его снизу против течения ближе к берегу, они разглядели на воде у деревянного причала и какие-то лодки, что, в целом, свидетельствовало о наличии признаков жизни в ещё не совсем вымершем посёлке.
    - Выпрыгивай, - распорядилась Сюся, держа катер возле невысокой причальной стенки.
    Он перешагнул с накренившегося под его тяжестью лёгкого глиссера на причал, и она, выключив мотор, тоже спрыгнула с борта на ветхие доски причала.
    - Ну что, пусть плывёт? - испросила она его согласия, приседая, чтобы оттолкнуть трущийся бортом об осклизлый столб сваи катер.
    - Дай-ка, я сам, - придержал он её за плечо. - А то ты свалишься.
    Наклонившись, он оттолкнул нос глиссера, и тот, сносимый вниз течением, плавно развернулся поперёк тяжёлого речного потока, который повлёк белеющий на воде катер дальше во тьму, покуда это уменьшающееся белое пятно не скрылось из виду.
    - Так, корабли сожжены, - стоически напутствовал он покидающий их навсегда прогулочный чёлн и пошёл первым наверх по наклонному трапу пристани, дощатым косогором спускающемуся к причалу с просторной площадки, без каких-либо мостков переходящей в неосвещённую грунтовую пустошь на берегу.
    - Все умерли, - окинув своим испытующим беспристрастным взором царящее вокруг запустение, резюмировала Сюся.
    Но нет, с выводами она поспешила, умерли тут не все.
    По крайней мере, через пустошь к ним приближалась некая тёмная неуклюжая фигура, при выходе на, с позволения сказать, свет у пристани оказавшаяся мужиком в ватнике и сапогах, лица которого под надвинутой кепкой было не различить, поскольку одинокая лампочка сиротски горела лишь на одном столбе над причалом и разве что усугубляла своим беспокойным качанием общую окружающую беспросветность.
    - Кто такие? - не вынимая из ватника руки, а изо рта - вонюче дымящуюся папироску, неприветливо уставился на них мужик.
    - Туристы, - в том же недружелюбном тоне ответила Сюся. - Водные.
    - И на чём вы? - озадачился мужик, не обнаружив нигде катера, на звук мотора которого этот поселковый дозорный, собственно, и вышел. - Чё-то я лодки вашей не вижу.
    - Нас друзья подвезли, - опередил он злоязычную спутницу.
    - И хуля вам надо? - не поверил мужик его байке про друзей.
    - До порта доплыть, - сразу взял он быка за рога.
    - "Плавает" говно, - презрительно изрёк вековую моряцкую мудрость мужик, неожиданно получивший возможность покуражиться над пришлыми салагами. - И чё вы в порту забыли?
    - Да ничё, - не совладала с собой раздражённая Сюся. - Через плечо. Кто нас туда доставить может?
    - Никто, - ухмыльнулся распотешенный её нервностью местный житель, соскучившийся в своём медвежьем углу без склок и свар. - Я могу.
    - Цена вопроса? - перевёл он завязавшуюся перепалку в деловую плоскость.
    - Чё, за бабки? - слегка опешил мужик от такого нежданного счастья. - Ну, будем считать. Путь неблизкий, всю ночь, бензина канистры две...
    - Не барай мозги, - без церемоний прервала Сюся доморощенного вымогателя, собравшегося многословно втюхивать им смету раздутых и несуществующим расходов. - Говори всю сумму. Каюта, надеюсь, есть?
    - А как же, а как же, - уже с некоторой угодливостью закивал мужик в лихорадочных прикидках, сколько же будет реально слупить по максимуму с заблудившихся туристов. - Не класса люкс, но каюта...
    - И еду включи, - добавила Сюся. - Если всю ночь.
    - Ага, и пожрать, - подсчитал в уме все надбавки обуянный тлетворным духом буржуазного чистогана бывший советский совхозник, от накала хапужной страсти даже вынув свою смрадную папироску изо рта. - Магазин закрыт, но я принесу... А выпить чего?
    - Выпить - само собой, - присоединился он к заказу посильных сервисных услуг. - Без выпить мы на холоде окочуримся.
    - Ну, тогда... Тогда... - заколебался мужик, боясь прогадать. - Но это мне потом обратно порожняком... И ночью у нас идти опасно, можно куда въебашиться... А катер мой собственный, он меня кормит...
    - Короче, - председательски прекратил он фальшивые сетования. - Не прибедняйся попусту, время не ждёт.
    - Двадцать, - нагло озвучил мужик огромную для его нищеты сумму. - Тысяч.
    - Рублей, мы поняли, - рассердилась Сюся. - Ты долго будешь муму водить? Мы согласны.
    - Айн момент, - не получив отпора на свою наглость, суетливо взбодрился владелец выгодно зафрахтованного судна в предвкушении крупного куша. - Сгоняю за хавкой и топливом - и сразу отчаливаем...
    Мужик отбросил потухшую папиросу и с деловитой поспешностью зашагал через пустошь к своему дому, откуда с короткими передышками доносился надсадный басистый лай дворового пса, а Сюся полезла в свою походную сумку на его боку и вытащила сплюснутый для удобства переноски рулон туалетной бумаги.
    - Хорошо, я всё в театр с собой носила, - попутно заметила она. - Посторожи две минуты, я вон за той лодкой буду...
    Под "лодкой" она имела в виду перевёрнуто гниющий на берегу возле пристани здоровенный рыбацкий баркас.
    - Но ты там недолго, мне тоже надо бы приготовиться, - одобрил он её предусмотрительность. - Не думаю, чтобы на его посудине ещё и гальюн был...
    Нужду они справили весьма своевременно, потому что когда они погрузились вслед за хозяином с канистрой и хозяйственной сумкой в руках внутрь большого катера с трюмной каютой на носу, где они могли укрыться от встречного ветра, мужик отдавая им сумку с продуктами, скупо проинструктировал их насчёт удобств:
    - Оправляться - в это ведро. Или за борт - кто может.
    - Ещё чего, - соизволила пошутить привередливая пассажирка. - Меня так волной смоет.
    В выстуженной каютной пещерке с железными стенами был до того нестерпимый затхлый духан гнилой рыбы, что закусывать они предпочли в закутке рядом со штурвалом, а не в этой помойной яме.
    Пока они доставали свёртки с принесённой едой, мужик, вернувшийся в брезентовом плаще с капюшоном поверх ватника, уже вывел свой мощный катер на середину реки.
    Деньги вперёд мужик не потребовал, рассудив, вероятно, что до города они всё равно никуда не денутся.
    - А в бутылке у тебя что? - вытянула Сюся из сумки сильно початую литровую бутыль из-под чего-то иностранного.
    - Первач, - чревоугоднически причмокнул привычно нетрезвый речной волк.
    - Самогонка, - констатировала она, с трудом выдёргивая полиэтиленовую пробку. - Фу, блин, сивуха...
    Тем не менее, она приложилась к горлышку и заглотила разом изрядную дозу сивушного пойла.
    В их нынешнем положении разумней было хряпнуть для быстрого сугрева хоть тормозной жидкости, лишь бы не подхватить сейчас никакую простуду, поэтому и он, со своей стороны, тоже не побрезговал не дармовым угощением и последовал её положительному дурному примеру.
    Да, кстати, после мерзейшей по запаху самогонки и гнуснейшую на вкус "собачью" ливерную они уплетали с серым липким хлебом за милую душу, а уж сырая луковица и хрумкие ломтики бочково-засоленной то ли редьки, то ли брюквы и вовсе показались им райским деликатесом.
    С сушёной рыбой они возиться не стали, чтобы не мыть затем руки, ибо воду для мытья нужно было зачерпывать на ходу из реки специальным резиновым ведёрком на закреплённом канате, между тем на реке у берегов уже кое-где нарастала тонкая ледяная кромка.
    - Серьёзный нож у тебя, - не пропустил их штурман многозначащей детали, когда он достал из ножен десантный секач скитающегося по окрестным лесам служителя с лодочной станции. - Армейский?
    - Да, память о молодых годах, - небрежно прибавил он себе веса в глазах уважающего грубую силу мужика. - Ты сам-то есть будешь?
    - Попозже. Так всё-таки для чего вам порт? Навигация вот-вот кончится.
    - Задумка одна у нас. Оттуда же кто-то в загранку ходит?
    - В загранку? - изумился его дремучести мужик, не отваживающийся теперь, однако, на высказывание каких-то уничижительных соображений относительно своего спецназно-вооружённого пассажира. - Вы чё думаете - там лайнеры с круизами?
    - Я там была, чтоб ты знал, - вступила чуть оттаявшая Сюся. - Нам грузовой порт и нужен, а не круизы.
    - Нам лесовоз, например, подойдёт. Или корабль рыболовецкий, - растолковал он. - Главное, чтобы нам на нём уйти можно было - по-тихому.
    - Это как "по-тихому"? Не допонял.
    - Это в безвизовом режиме, - безмятежно молвила Сюся. - В трюмах, прикинувшись ветошью.
    - А, вот почему, - опять посмотрел мужик на его внушительный стальной месарь. - Вы, то есть, типа преступники?
    - Беглые каторжники, - зло сострила она. - От Магадана пешком по тундре.
    - Не, вы зоны не нюхали, - грамотно оценил степень их криминальности мужик, постоянно якшавшийся в своей трудовой повседневности с блатной публикой. - Тюряга, она накладывает.
    - Упаси Бог, - тут же складно сымпровизировал он историю из личного опыта. - Мы с кредитами на большие бабки влетели, нам банки выезд из страны закрыли как должникам.
    - Накололись, значит? - не без злорадства воспринял мужик чужое горе.
    - По полной программе, - подтвердил он. - Но они, твари, вдобавок к этому, бандюков на нас наслали. Если мы за бугор не сквозанём, нам тогда лучше самим повеситься. Меньше мучиться будем.
    - Вот он, ваш бизнес долбанный, - поликовал мужик про себя. - Сперва с холявными бабками гоголем, а потом в говне ползком.
    - Образно, - похвалила сытая и пьяная Сюся. - И точно отражает.
    - Ладно, - снова что-то обдумав, сказал мужик с прежним наглым вызовом. - Червонец - дело.
    - Ты это об чём? - не уловил он логики своекорыстного мышления.
    - Десять тысяч сверх - и я вас сосватаю, - заявил изобретательный добытчик. - У меня племяш на сейнере пахает. Они не сегодня-завтра на промысел уходят, на юг.
    - А кто нас на этот сейнер возьмёт? - упаднически раззадорила мужика тотчас встрепенувшаяся Сюся. - Нас же от погранцов прятать надо.
    - У них с погранцами всё схвачено, они таможне за контрабанду процент отстёгивают, - усмехнулся мужик её детским понятиям о "границе на замке". - Другой вопрос - как вы с капитаном договоритесь.
    - Да как с тобой, - полувопросом предположил он.
    - Со мной легко, я работяга. А он человек небедный, - охладил мужик его преждевременный оптимизм. - С червонцем забито?
    - Без проблем. Но это отдельный пункт, - во избежание вероятного надувательства, установил он условия договора и хлебнул новую порцию сивухи в преддверии ночёвки сиднем в зловонной холодной каюте.

    О долгих часах их обрывочного забытья под выделенным им куском изорванного в лохмотья ватного матраца, замасленного солидолом и незабываемо пахнущего сгнившей рыбацкой просмоленной лодкой с истлевшим в ней рыбным уловом, сказать было нечего, кроме того, что из могильного мрака каюты они, просыпаясь, видели иногда в проёме двери отсветы чего-то проходящего мимо их дрожащего от работы мотора корабля то ли на берегах, то ли по реке, и слышали то гудки, то сирены, то хлопотливо-частящий стук моторов пробирающихся сквозь ночь маломерных судов и крупнотоннажных барж.
    Ближе к утру такие шумы со всех сторон заметно умножились и пополнились перекликающимися человеческими голосами и сухопутными звуками с берега, из которых явствовало, что их катер минует какие-то обитаемые посёлки и бессонные лесопилки, и звуки эти невольно наводили на мысль о циклопических штабелях распиленных брёвен на широких платформах речных пристаней.
    Когда же они, закоченело-скрюченные от холода, выбрались, чертыхаясь, из каюты во тьму наступавшего, согласно часам, утра, за бортом обгоняющего катера медлительно поплыл длинный караван соединённых цепочкой бревенчатых плотов, влекомый по течению к морю натруженно пыхтящим буксиром, время от времени заполошно свистящим в крепнущем многоголосии уже далеко не пустынной реки.
    Вылив за борт содержимое их туалетного ведра и выполнив у кормового отсека комплекс утренней гимнастики, в тщетных попытках согреться физическими упражнениями, он подсел к Сюсе, зябко кутающейся в выволоченный наружу вонючий матрац подле неколебимо стоящего у руля мужика, защищённого от природной среды долгополым брезентовым плащом с поднятым островерхим капюшоном и кирзовыми сапогами.
    А бултыхнув бутыль с самогонкой, он и на слух легко определил, что являлось краеугольным компонентом стойкости этого ночь напролёт бодрствующего покорителя водной стихии, основательно, надо сказать, опорожнившего за часы своей героической вахты заветную ёмкость.
    Им, однако, внесённая в счёт самогонка спросонку в горло всё равно не полезла, и завтракали они всухомятку, без аппетита, только чтобы восстановить энергетические запасы в промёрзшем до костей теле.
    А тем временем, по линии берега начали вырисовываться строения более-менее городских очертаний, сливающиеся в подобия кварталов, состоящих, большей частью, из деревянных домиков, и мужик, оживившись, откинул назад капюшон своего плаща.
    - Ну, в город мы прибыли, - поправляя кепку за засаленный козырёк, сообщил мужик иногородним. - Доставил, как обещал. Как говорится, бабки на бочку.
    - Без базара, - вынул он заготовленную заранее пачку рублёвых тысяч.
    - А чё только двадцать? - дважды пересчитав купюры, возмутился мужик недостачей.
    - Это за доставку, - назидательным тоном переговорщика на встрече бизнес-партнёров пояснил он. - Сначала сведи нас с капитаном, оплата по факту.
    - Думаешь, обману? - похмельно-задиристо обиделся мужик. - Я не вы, жулики...
    На это голословное замечание трудового народа он, естественно, не отреагировал, и они с Сюсей продолжали праздно обозревать тёмные вереницы невысоких зданий с уже загорающимися окнами и неповоротливые, глубоко посаженные баржи, гружённые с верхом всё теми же брёвнами, что шли своим ходом во всё новых караванах плотов, торопящихся к зарубежным морским просторам до закрытия навигации.
    - Так вот всё на хер отсюда и уплывает, - с сонной печалью обронила Сюся. - И лес наш, и нефть, и мозги...
    Столь очевидный вывод оспорить на их обшарпанном корабле было некому, а подхватывать излюбленную тему "разворовывания страны" ущемлённый в гонораре "обездоленный" не стал, не желая, по-видимому, солидаризоваться со всяким жульём даже в мировоззренческих вопросах.
    Посему их дальнейшее общее молчание продлилось вплоть до подхода катера к одному из деревянных причалов в черте города, образованного в пределах видимости преимущественно из бревенчатых домов, причём не всегда одноэтажных.
    - Выгружайтесь, - сердито скомандовал им их наёмный перевозчик, оскорблённый до глубины души ничем не вызванным недоверием. - И не отставайте.
    После выгрузки на причал мужик, как бывалый гид, повёл их не в город, а вдоль береговых пакгаузов и дровяных складов под навесами, и в финале довольно извилистого маршрута с обходами и кружными огибаниями они наконец достигли параллельного берегу деревянного пирса, у которого притулился крайне зачуханный допотопный сейнер с лебёдочным краном для выбора сетей на кормовой палубе и, судя по ржавым пятнам на корпусе, давно нуждающийся в капремонте в доках.
    - А флаг почему не российский? - мигом подметила наблюдательная Сюся разноцветную тряпку на флагштоке, уныло обвисшую в зыбком тумане, поднимающемся над маслянистой поверхностью почти чёрной воды.
    - Потому что панамский, - буркнул мужик. - По порту приписки судна. Стойте, пока не позову.
    Покамест они, разминая ноги на суше, слонялись по пирсу, мужик переговорил с вахтенным, обосновавшимся у перекинутого на пирс трапа, а затем - с заспанным парнем в синей матросской робе, приплясывающим на морозце в надетых на босу ногу кирзовых ботах и экспансивно жестикулирующим.
    - Эй, ходьте сюда, - в заключение выяснения родственных отношений, махнул им рукой мужик. - Загвоздка есть, маленькая...
    - Какого рода? - уже догадался он о предмете спора по алчному выражению на наеденной пачке парня. - Капитан сгинул без вести?
    - Капитан скоро будет, - уклончиво пробубнил парень - Не в туём суть...
    - Он же посредник, ему тоже причитается, - подтвердил его догадку мужик. - Правильно?
    - Сколько? - проигнорировал он неуместную риторику взывающего к гражданской совести доморощенного трибуна.
    - Пять не слабо? - пользуясь беззащитностью нуждавшихся в его содействии рохлей, дерзко взвинтил цену парень.
    - Сюсь, отслюни ему пятерик, - попросил он угрюмую от немытости спутницу. - А то у меня под расчёт.
    Они вручили положенное "по справедливости" обоим посредникам, и мужик, распрощавшись с ними неласковым "Ну, бывайте здоровы!", удалился в лабиринт складских хозяйств невиданно обогащённый, но чем-то как будто разочарованный, а парень, пообещав непременно вернуться, пропал за стальной дверью с иллюминатором в корабельной надстройке.
    - Представляю, сколько их капитан с нас сдерёт, если не кинут как фраеров, - натянула Сюся на замёрзшие с недосыпа уши свою синюю вязаную шапочку. - Срань лесная...
    Что она хотела сказать своим нелицеприятным художественным обобщением, он решил не спрашивать, чтобы не услышать в это депрессивно-туманное утро воистину тяжёлого понедельника чего-нибудь ещё более художественного.

    Глава тринадцатая
    "МОРСКОЙ КРУИЗ"

    Капитана они распознали в шагающем к пристани коренастом крепыше сразу же и безошибочно - по щегольской фуражке с золотым крабом над козырьком, хотя иных примет форменного обмундирования под его кожаным плащом не было видно.
    Едва крепыш ступил на трап, как навстречу ему на палубу тут же вынырнул из-за носовой рубки их парень, успевший сменить робу на свитер и брезентовую куртку.
    Придержав капитана возле открытой двери, парень тихо заговорил с ним, что-то докладывая, после чего капитан мельком взглянул на пирс, словно и не на них, и, привычно пригнув голову в фуражке, скрылся внутри надстройки, а парень, выждав пару минут, направился по трапу вниз.
    - Они ко мне, - проинформировал парень вахтенного, равнодушно сидевшего в такой же брезентовой куртке у трапа на перевёрнутом на попа фанерном ящике. - Кэп дал добро.
    Меры предосторожности были, конечно, не лишни, учитывая цель их визита на корабль. Команда этой рыболовецкой плавучей развалюхи, принявшей иностранное гражданство, может, и была спаяна браконьерским промыслом и контрабандным вывозом-ввозом беспошлинных уловов, однако полагаться на конспиративное молчание смертно пьющего между дальними рейсами экипажа было бы наивно, да и состав малочисленной сейнерной бригады вряд ли был постоянен и надёжен.
    Парень пропустил их в узкий коридорчик с уходившими вниз железными ступеньками трапа в общий кубрик и моторное отделение и двумя дверьми - в штурманскую рубку налево и в каюту капитана направо. Рядом с каждой тут были ещё напротив друг друга две открытые сейчас дверцы - в крохотный, как собачья будка, гальюн с дырой в чугунном помосте и в немногим больший полутёмный камбуз, заставленный котлообразными кастрюлями, но без признаков какой-либо кулинарной деятельности.
    Постучав в правую дверь, парень открыл её перед визитёрами, и они вошли в тесную, как и всё здесь, капитанскую каюту.
    Капитан без плаща, в чёрном кителе на грубошерстный свитер, сидел за вделанным в переборку железным столом, на котором лежала его пижонская фуражка, и жесткие короткие волосы капитана только-только тронула седина, лицо же, несмотря на задубелую обветренность, было лицом типичного молодого бандита - свежим и неулыбчиво-твёрдым.
    - Будь на корабле, - бросил капитан парню за их спины. - Можешь понадобиться.
    Дверь за ними бесшумно закрылась, и капитан обратил свой взор на них.
    Нельзя сказать, чтобы взор этот был слишком располагающим к общению, но они оба в столичной бизнес-среде привыкли именно к таким взорам - невыразительным, но подавляющим какой-то всегдашней состязательностью воли, наподобие борьбы на руках, в которой каждый встречный поневоле оказывался соперником.
    - Теперь к делу, - сказал капитан, выкладывая на стол тяжёлые кулаки с синей татуировкой года рождения на фалангах одного из них (свой сороковник он разменял). - Что вы хотите?
    С людьми такого типа, битыми, тёртыми и закалёнными в бесчисленных передрягах, общаться был вправе лишь сам вожак стаи, поэтому разговор начал он.
    - Хотим к Вам пассажирами, - напрямик рубанул он. - Но без пограничных формальностей.
    - Проблемы с законом? - бесстрастно обследовали серые глаза капитана их лица.
    - Долг банку, - конспективно обозначил он проблему. - Легальный выезд закрыт, а нас на счётчик поставили.
    - Где?
    - Не здесь. Обычный невозврат кредита, ни в чём криминальном мы не замазаны.
    - За себя говори. Она у тебя как раз замазана, - чуть кивнул капитан на не разгримированное с концерта лицо Сюси. - Путана?
    - Нет, подруга. Просто мы прямо с вечера сдёрнули - негде смыть было.
    - Без мочилова?
    - Мы похожи на уголовников?
    - Вы на придурков похожи, - без обиняков выложил капитан своё впечатление от их внешности. - Как вас урки не оприходовали в таком виде... И куда вы намылились зайцами?
    - В Европу. Вы же там где-то заходите по пути.
    - Где-то - да. Перед Атлантикой. Но без схода на берег.
    - Мы раньше сойдём, командир, - выдала вдруг нетерпеливая Сюся. - Перед Ла-Маншем.
    - Подруга что, из психушки? - справился у него капитан. - Вплавь до берега в ноябре?
    - На надувной лодке, - уточнила Сюся. - Там пляжи песчаные везде, я по ним гуляла. А сейчас не сезон, никого на них нет.
    - Она у тебя всегда фантастка или приходами? - вновь обратился капитан к нему. - В шторм на лодке - самое то.
    - Мы же с ним и утонем, если не повезёт, не кто-нибудь, - философски заметила Сюся. - У нас, командир, основная трудность туда добраться. А лодка это нам семечки.
    - У меня для вас лодки нет, - наконец удосужился взглянуть на неё капитан, невысоко ставивший умственные способности слабого на передок женского пола.
    - Лодку мы купим, - подхватил он её смелое начинание. - Главное, как с выездом? Осуществимо?
    - Зависит, - в упор посмотрел на него капитан. - Мне из-за вас лицензией рисковать.
    - Готовы оплатить риски, - перешёл он на деловой язык. - В посильных нам пределах.
    - Я торговаться не буду. Пять кусков в долларах.
    - За двоих?
    - За каждого.
    - С питанием?
    - Ну, пусть так. С нас не убудет. Посильно?
    - Десять тысяч, плюс что-то за лодку... - изобразил он подсчитывание в уме. - По верхней планке, конечно, но ничего. Значит, деньги - после погранконтроля?
    - Хрена, - осадил его капитан. - Половину вперёд. Задаром я не рискую.
    - Хорошо. Первую половину - когда от стенки отвалим.
    - Боишься - выкину вас к едрене-фене? - усмехнулся капитан, почувствовав его страховочную неуступчивость. - Так это и в море не поздно...

    По рукам они не били и с корабля до отплытия уже не сходили.
    Правда, шляться по кораблю им было строго-настрого запрещено и покупать им спасательную резиновую лодку бегал бывший в деле парень по имени Федор (капитан, очевидно, счёл лишним представляться, фигурируя под традиционным обращением "кэп", и их имён он тоже не спрашивал).
    Отсидев в капитанской каюте полдня до отваливания сейнера от стенки пирса и выплаты аванса зашедшему за ними капитану, на палубе они появились только затем, чтобы под прикрытием надстройки перейти, пригибаясь, скрытно от любопытных береговых глаз, к полуоткрытому люку на баке возле стального журавля лебёдки.
    Люк, несомненно, предназначался для сброса туда вытаскиваемого в сетях улова, поэтому был ничем иным, как вместительным железным коробом с двумя горизонтальными воротцами, откидывающимися наверх, и одна из этих створок торчала сейчас стоймя в открытом состоянии, прикрывая их перебежку к зияющему неглубокому трюму, дохнувшему на них уже привычным рыбно-водорослевым зловонием, что было не удивительно, поскольку трюм был заполнен горой наваленной рыболовецкой капроновой сетью, пусть и достаточно сухой.
    - Лезьте вниз, - радушно пригласил их парень Федор, стоящий на стрёме у люка. - Спрячьтесь и не высовывайтесь, пока не позову.
    - И где же нам прятаться? - вспылила Сюся, взглянув вниз на видимую часть трюма. - Мы, блин, не селёдки.
    - Там в углу ящики стоят, - указал парень под закрытую створку. - Под сетку залезьте возле них и никто вас не потревожит.
    - Схема ясна, - сказал он и без промедления спрыгнул в трюм на сети, чтобы принять снизу спускающуюся Сюсю.
    Действительно, почти половина трюма была занята принайтованными к полу и стенам большими картонными ящиками неизвестно с чем, но заботливо накинутая сверху маскировочная сеть создавала иллюзию этакого неряшливого всхолмления хранящегося в трюме орудия промыслового лова.
    Забравшись под сетевой полог к ящикам, они умостились поудобней на пружинно-мягком капроне, и упавшая стальная створка с грохотом закупорила люк над ними.
    Теперь они были предоставлены самим себе на неопределённо долгий срок в кромешной темноте, а мерно ворчащий мотором сейнер так усыпляюще раскачивало на ходу мелкой волной осеннего беспокойного моря, что после всех шедших встык нервотрёпок и ночи в ледяном катере им, как говорится, сам Бог велел чуток поспать на вынужденно образовавшемся досуге.
    - Поняла, почему он нас взял, этот кэп? - обняв прильнувшую к нему Сюсю, спросил он вполголоса в ритмичной моторной дрожи трюма.
    - Из-за ящиков, - как примерная ученица, ответила она. - Сюда хрен кто сунется на границе, за всё уплачено...
    - Вот ты умница у меня, - щекочуще облобызал он её невидимую близкую щёку. - А на вид не скажешь...
    - Сам дурак, - сонно прошептала она. - Всё, я сплю...
    За сутки, минувшие с их выхода из театра, им довелось испытать столько всякого, что теперь, когда очередной ключевой момент несущейся кувырком судьбы от них не зависел, они уже были не в силах переживать попусту за его исход и дрыхли себе как убитые в обнимку у контрабандных ящиков всё время до шумного громыхания открывающейся не над ними створки люка и проникновения в тишину трюма переговаривающихся на палубе мужских голосов.
    Да и официально-короткий разговор в вечернем сумраке снаружи они слушали сквозь сон, не собираясь прерывать свой долгожданный отдых раньше, чем их застукает в трюме погранслужба.
    А судя по понятливости её офицера, проверявшего соответствие выходящего в дальний поход иностранного судна сопроводительным документам, представленным невозмутимым капитаном, и лишь бегло обшарившего лучом фонарика нагромождения сетей под должным образом открытым люком, пограничники действовали в крепкой спайке с таможенниками и знали заранее, на чём акцентировать служебное рвение при досмотре, а к чему отнестись сугубо формально, как, например, к содержимому осмотренного сверху трюма.
    Затем створка люка опять грохнулась на место, и они с чистой совестью могли продолжать спать дальше, покачиваясь на своём ложе из сетей в непроглядной сырой темноте и сожалея только о том, что зря они не прихватили не выпитую на зорьке самогонку с собой в дорогу.

    Проснулись они оттого, что лёгкая поначалу качка усилилась до ощутимой болтанки и ровный гуд мотора стал чередоваться с глухими тряскими ударами ухающегося в провалы волн корпуса их небольшого корабля.
    - По-моему, уговор был, что мы в капитанской каюте путешествуем, - дремотно проговорила Сюся у него под боком. - Заперли, блин, как трюмных крыс...
    - Не брюзжи, - в блаженной расслабленности промычал он с закрытыми глазами. - Уже мы за рубежами любимой Родины...
    - Да пошла она, - беззлобно послала Сюся прощальный привет удаляющейся земле. - Я голодная как собака и на горшок хочу.
    Впрочем, терпеть ей пришлось недолго: скоро над ними опять послышался железный скрип запоров и рабочая створка люка опять откинулась, впустив внутрь вместе с сомнительным светом ветреной сумеречной хмари и яростный рокочущий шум волнующегося северного моря.
    - Вылазьте! - крикнул им вниз парень, и когда он, подтянувшись на краю люка, высунулся оттуда, чтобы выбраться наружу, добавил громко в рёве ветра:
    - Хватайтесь, чтобы не смыло!
    Совет был весьма уместен, так как кренящуюся то на один, то на другой борт палубу, ещё и ныряющую при этом носом вниз, без конца захлёстывало беспорядочными волнами, и пока они с Сюсей, цепляясь за всякие поручни и тросы, доползли до задраенной двери надстройки, они оба вымокли как цуцики.
    Дверь капитанской каюты была заперта, но нагнавший их парень заглянул с докладом в штурманскую рубку напротив, и капитан не замедлил явиться пред их заспанные очи.
    - Второй платёж, - напомнил им капитан, впустив их в каюту и запирая за ними дверь. - Как вам такая погодка? "Мы на лодочке катались"?
    - Стихнет к концу недели, я смотрела прогноз, - неустрашимо кивнула оптимистка Сюся на шторм за иллюминатором, доставая из неразлучной мокро-непромокаемой сумки заготовленную пачку долларов. - Наше Вам человеческое мерси за успешный вывоз.
    - Всегда пожалуйста.
    Взяв пачку, капитан, как и в первый раз, начал тщательно пересчитывать стодолларовые банкноты, проверяя каждую на неподдельность по пяти признакам и складывая их стопочкой на столе.
    - Верхняя койка и диван - ваши, - распределил совместный каютный быт капитан в ходе своих крохоборских изысканий. - Но из каюты - только в гальюн. И одну её не выпускай.
    - Понятно, мужской коллектив, - намотал он на ус ценное указание. - По году без женской ласки.
    - И сам поосторожней, - поубавил ему юмористического гонора капитан. - У меня народ грубый, видавший виды. Не ровён час рога обломают. Питаться будете здесь же, с остальными минимум контактов. До Ла-Манша идти нам несколько дней, постарайтесь не допустить инцидентов.
    - Не допустим, - распахнул он расстёгнутую куртку, предъявляя для обозрения свой арсенал на поясе - с десантным ножом в ножнах и с высовывающейся из кобуры рукояткой пистолета. - Крабов нами кормить мы не дадим.
    И он впервые посмотрел в жёсткие серые глаза капитана прямым ледяным взглядом вышедшего на бой воина, так что поднятый от оружия пренебрежительно-холодный взгляд недооценившего его противника вдруг напоролся на этот внезапно-твёрдый взгляд, словно на выставленный клинок.
    Сейчас между ними была уже не досужая беспредметная борьба двух воль за превосходство, сейчас он в открытую говорил своим хладнокровно-безжалостным взглядом, что не колеблясь ответит на любое нападение со всей беспощадностью и жестокостью и не задумываясь применит оружие при любой попытке покуситься на что-либо принадлежащее ему или расправиться с ним из-за тех денег, что оставались в сумке.
    Маска цивильной покладистой мягкотелости была сброшена, и он мгновенно преобразился в готового к схватке опасного хищного зверя, чью силу и неуступчивую свирепость опытный капитан ощутил тотчас же - по напряжению силового поля, возникшего вокруг него, как неожиданно-резкий охотничий запах мокрой шерсти, и наполнившего тесную каюту присутствием чуть рыкнувшего гигантского льва, смотрящего на капитана с расстояния вытянутой руки немигающими зверино-карими глазами.
    - Суров бродяга, - поняв, что взгляда он ни за что не отведёт, пошёл на попятную капитан, с усмешкой возвращаясь к счёту купюр. - Пират Карибского моря...
    - Зачем же нам корабли захватывать, - подтекстом не исключил он такую возможность. - Мы не террористы.

    Если до этого разговора по душам завиральные идеи о злоупотреблении гостеприимством и бродили в чьих-то преступных головах, то его прозрачный намёк на программу ответных действий в случае организованного исподтишка "инцидента", похоже, заставил кое-кого призадуматься, поскольку подстеречь и захватить врасплох поочерёдно сторожившую друг друга пару было почти невыполнимым делом, а схлопотать верную первую пулю при коллективной атаке никому, естественно, не хотелось.
    И потом, его недвусмысленный вызов всем и каждому означал неизбежность убийства с обеих сторон, хотя бы потому, что справиться с таким шкафом даже сообща было крайне проблематично, а рыболовецкая бригада состояла пускай и из озлобленных жизнью и прошедших "Крым и рым" мужиков, но всё ж таки не из полных отморозков, убивающих за копейку или за просто так.
    Конечно, все дни и ночи похода он были вынуждены попеременно нести свои вахты и держать ушки на макушке, и в гальюн они выходили только вдвоём, с пистолетом наизготовку для стояния на карауле у двери, но, тем не менее, отношение к ним со стороны запретительно-извещённой капитаном команды было, максимум, подтрунивающе-матерным, не создавая реальных угроз, на которые бы они были обязаны реагировать действием.
    К тому же, из-за не прекращающихся осенних штормов они, практически, не покидали каюту, вволю валяясь на койке и на диване и читая найденные в капитанском шкафу детективные книжки в истрёпанных мягких обложках, а чаще - отсыпаясь в качку за не совсем миновавшую их морскую болезнь, которой во сне они не были подвержены ни в малейшей степени, в отличие от немилосердной яви.
    Сюся, как опытный навигатор, вовремя подзаряжала свой спутниковый сотовый телефон и следила как за курсом их многострадального сейнера вдоль берегов Норвегии, так и за сводками погоды, и её немые моления, видимо, были услышаны на небесах, ибо на подходе к Ла-Маншу наступил если не штиль, то относительное успокоение многодневно буйствовавшего моря, сопровождавшееся, правда, усилением маловетреного дождя.
    Капитан, который, понятно, был рад наконец от них отделаться, предупредил их о скором подходе к зоне канала заблаговременно, и у них была в запасе пара часов для подготовки к их авантюрной десантной высадке на побережье.
    Пока носивший им еду парень Фёдор накачивал на палубе их резиновую лодку, они наперекор тошнотной муторности и отсутствию аппетита плотно подзаправились повседневной перловой кашей с рыбными консервами и хлебом с чаем, дабы иметь в организме достаточно спасительных калорий в предстоящих им водных процедурах на свежем воздухе; а чтобы руки были свободны, они разделили по-братски не растраченную долларовую наличность и рассовали её в полиэтиленовых пакетах вместе с документами в застёгивающиеся молниями внутренние карманы своих курток.
    Остатки российских рублей получил оказывающий им под дождём не безвозмездную услугу парень, а капитана, следившего при их расставании с приютившей их каютой за сохранностью своих вещей, ничего не стырившая на память Сюся наградила ослепительной сценической улыбкой, не столь, разумеется, белозубой, как прежде, ввиду недельного чищенья зубов без зубной пасты пальцем.
    Проведя обстоятельную проверку надутой лодки, они попытались разглядеть сквозь пелену дождя далёкий берег, но не больно-то преуспели в своих попытках, и им приходилось полагаться на компас да на недоказуемое утверждение капитана, что берег именно в той стороне и что до него "всего ничего", то есть, на масштабном морском языке - несколько миль.
    Между тем парень закрепил на условном носу овального резинового корыта также купленный ими оранжевый капроновый трос, приладил в уключины коротенькие вёсла с широкими пластиковыми лопастями и раздвинул к бортам корабля заградительную калиточку из сваренных стальных труб на краю кормовой платформы, нависающей на водой.
    Такое рыболовецкое устройство кормы очень облегчало им спуск на воду их лодки, так как натужно рассекающий пляску волн сейнер шёл по-прежнему не сбавляя хода и предпочтительней было чуть поболтаться на привязи у него в кильватере, чем быть затянутым под винты при спуске с высокого борта сбоку.
    - Ну чё, не раздумали? - прокряхтел парень, толкая их увесистое резиновое судёнышко от трюма к краю по скользким доскам деревянного настила палубы.
    - Наоборот, - стоя у проёма кормового ограждения, проконтролировал он бережное обращение парня с лодкой (запросто мог, хохмач, ради шутки и затычку ослабить, чтоб сдулась, когда они в неё усядутся). - Погода располагает.
    - Да, дождик не унимается, - развеселился парень, довольный их трудностями. - Чем воду вычёрпывать будете?
    - Ладошками, - отбрила весельчака Сюся, задвигая свою пустую клеёнчатую сумку за спину.
    Необходимость вычёрпывания воды они предвидели, но ничего более подходящего, чем Сюсина сумка из кожзаменителя, нигде не углядели, а просить скупердяя-кэпа о такой мелочи и платить ему дополнительно было бы проявлением слабости, никак не нужным в самый решающий момент.
    Кто знал, что было у этой рыбацкой братвы на уме, а при сходе с корабля они и так становились предельно уязвимы для всяких злокозненных акций, и не стоило им снижать градуса той сторожкой угрозы, которая исходила от них на людях с момента сбрасывания маски обывательской добропорядочности.
    - Дай-ка я сам привяжу, - забрал он у парня конец швартового троса. - Длины, думаешь, хватит?
    - Должно хватить, - прикинул парень на глаз расстояние от платформы до кильватерного бурлящего следа. - Но я вас отвязывать не буду.
    - Никто тебя и не просит, - ловко завязывая петлю затягивающего узла на трубе левой стойки открытой калитки, успокоил он парня. - Без помощников обойдёмся. Ну вот, готово...
    - Так чё, спускать уже? - снова упёрся парень ладонями в тугой резиновый борт (он же нос).
    - Спускай, - разрешил он, травя помалу трос двинувшей в проём лодки.
    Парень с силой столкнул лодку с края платформы, он чуть придержал рванувшийся трос, чтобы его не надорвало при рывке этим железным краем, и лодка, шлёпнувшись плоским днищем о кипящую пенную струю позади идущего корабля, заплясала на волнах под самой платформой, швыряемая из стороны в сторону и вздёргиваемая вверх носом волокущим её оранжевым канатом.
    - И как вы сядете, интересно? - явно любуясь хаотическими швыряниями буксируемой резиновой шлюпки со сложенными внутрь вёслами, хмыкнул парень.
    - Жопой, - не заржавело за острой на язык Сюсей. - Всё, ты свободен.
    - Я чё, мешаю? - забазарил было парень, на что он, держась на дистанции от этого дурного лба, демонстративно задрал куртку и вынул из кобуры пистолет.
    - Тебе сказали - свободен, - повёл он дулом. - Иди отсюда. Ты не в цирке.
    - Ой, напугали, ой, я боюсь, - фиглярски заюродствовал парень, отступая, однако, подальше за люк трюма. - Ладно, я издали. Такой аттракцион не всем показывают...
    Кроме балагура-подручного, за их отправлением наблюдал один бдительный капитан, неподвижно стоящий под дождём в блистающе-чёрной офицерской плащ-накидке на фоне отворённой настежь светлой железной двери надстройки с нимбом иллюминатора вокруг капюшона; и, в принципе, их сейчас отпускали с миром.
    - Значит, смотри, как мы сделаем, - сказал он Сюсе, пряча пистолет в наружный карман с клапаном на липучке, чтобы в экстренном случае оружие было под рукой. - Хватаешься за мою руку, а я повисну пониже на этой железяке, - похлопал он по вертикальной трубе с привязанным тросом. - Только не прыгай, а то дно порвёшь. Виси, пока не опустишься в лодку.
    - А ты?
    - Я потом по канату спущусь. Авось, выдержит.
    - Да, - присовокупил он. - В лодке достань свой "Макарыч". Мало ли что им взбредёт, этим рыболовам. Ну, давай, акробатка...
    - Ну, на, - разом взялась она обеими руками за его протянутую правую руку.
    Судя по грамотной цепкой хватке за запястье, его ироничное определение попало в точку: Сюся и вправду как-то соприкасалась в детстве с акробатикой или гимнастикой.
    Она отнюдь не повисла мешком на его руке, а, ловко качнувшись, поймала ногами надутый борт внизу и подтянула лодку под себя, так что он тут же опустил её тело внутрь лодки, что было очень кстати, ибо держаться за мокрую трубу с таким дополнительным грузом дольше этих секунд короткого броска с края ему бы не удалось.
    Да и без груза он едва-едва успел ухватиться освободившейся рукой за мечущийся натянутый трос, с тем чтобы, отпустив стойку и не поднимаясь обратно на платформу, вцепиться в него двумя руками и перебросить тело с платформы вниз, ногами в обхват этого скользкого буксировочного каната.
    Плавучесть их спасательного средства была, по счастью, достаточной, чтобы не зачёрпывать воду носом, грузно ныряющим под тяжестью его тела, косо висящего на тросе и съезжающего в лодку, а Сюся, не имевшая времени внять его наставлениям и вооружиться, немедленно подхватила его за щиколотки и с неженской силой затащила боком на борт, откуда он вперёд ногами соскользнул к ней на просевшее дно.
    - Смертельный трюк, - бормотнул он, поспешно вытаскивая из-под задранной застёгнутой куртки свой острый десантный нож.
    Парень и капитан только-только подошли к краю платформы - насладиться их цирковым представлением, когда он полоснул отточенным закаленным лезвием по натянутому струной тросу.
    Сплетённый из нескольких капроновых жил канат лопнул не сразу, а пружинно-расплетающимися волокнами, и он рубанул клинком по неподатливым жилам ещё и ещё, отсекая всякую связь с тянущим их за собой кораблём.
    Нависшая над ними корма ушла от них в дождь настолько быстро, что лишь прощальный взлёт оранжевого канатного хвоста они и увидели напоследок.
    А потом вокруг них остались одни перекатывающиеся под докучливо льющим дождём тяжёлые волны и серый сумрак северного осеннего дня.
    - Ну вот, - подытожил он завершённый этап, убирая нож в ножны и садясь к вёслам на поперечную резиновую приступку на дне. - Климат как раз для шпионов. Куда грести?
    - Туда, - фельдмаршальским жестом указала Сюся единственно верный курс, доставая свой многофункциональный мобильник. - Будем ориентироваться по азимуту.
    - А что это? - разворачивая лодку носом к предполагаемому берегу, спросил он невинно.
    - Понятия не имею, - хихикнула она. - Просто слово красивое.

    Ещё находясь на корабле, они вошли в зону европейского роуминга и дальновидная владелица последней модели сотового со всеми прибамбасами через электронный банк пополнила сумму на счету, чтобы безбоязненно пользоваться Интернетом, посему отдельные элементы привязки к местности им были доступны и они помаленьку двигались в нужном направлении сквозь непрекращающийся сеющий дождь на бросаемом туда-сюда валко-вздымающимися волнами резиновом поплавке с мелкой овальной выемкой, из которой он очень удобно возвышался по пояс.
    Грёб он изо всех сил, и с такими короткими вёслами частота гребли скоро разгорячила его до жаркой потной испарины под курткой, лицо же ему заливал дождь, а ноги - заплёскивающаяся через борт морская вода; тогда как его сотовая штурманка, сидящая перед ним на борту сзади, периодически вычёрпывала со дна совокупные водные поступления удачно пригодившейся сумкой.
    - Ну, ты гребучий! - возроптала она спустя полчаса его яростной гребли. - И когда ты устанешь? А то я уже дубею...
    - Что, пора потрудиться? - в ритме раскачки корпуса в разрядку откликнулся он, размеренными загребными рывками проталкивая раскачивающуюся лодку по бестолковому взбугриванию передыхающего между штормами моря.
    - Да, требую полного женского равноправия. С кайлом и отбойным молотком.
    - Ты вовремя, мне надо остыть, - разом сложил он после очередного гребка вёсла внутрь лодки. - Меняемся местами.
    - Кстати, чуть не забыла, - пересаживаясь к вёслам, вспомнила Сюся. - Пушку свою ты выброси, чтобы полиция не пристебалась. У тебя и без того морда подозрительная. Зарос - как имам из мечети.
    - Может, я бедный художник, - погладил он свою недельную густую щетину. - Или интеллектуал заезжий.
    - Клошар ты вылитый, из-под моста, - огорчила его неподкупно-объективная Сюся. - И амбре такое же.
    - Кто ж знал, что мы в рыбаки пойдём, - не стал отпираться он от очевидного факта. - Туалетную воду бы позаимствовал у твоего Бореньки.
    - Да и я тоже - как чушка, - самокритично приписала она к клошарам и себя чумазую, притом что маленький флакон французского дезодоранта, завалявшийся в её денежной сумке вместе с ароматическими туалетными салфетками, всё же отчасти скрасил ей гальюнные невзгоды на сейнере. - Ладно, не отвлекай меня...
    С тренажёрной сосредоточенностью она принялась махать вёслами, то и дело срывающимися при гребках с ускользающих гребней волн, а он, следуя её мудрому совету, достал из кармана куртки когда-то изъятый у охранника пистолет.
    - Даже и не опробовал ни на ком, - сожалеюще покачал он пистолет в ладони. - Прощай, оружие...
    С досадой он швырнул столь полезную вещь в волны, и туда же отправилась снятая с пояса кобура с обоймой.
    Нож его тоже не выглядел безобидной игрушкой для заточки карандашей, но тут он с выбрасыванием решил повременить, из опасения оказаться на берегу объектом шакальего нападения каких-нибудь хулиганствующих молодчиков, ошивающихся на пустынном пляже в дождливых сумерках, уже сгущавшихся мало-помалу над морем, несмотря на сравнительно ранний час.
    Его согревшаяся спортивным азартом гребчиха умаялась раньше, чем через полчаса, и он опять смог чуточку разогнать стынущую в жилах кровь, и так, сменяя друг друга, они гребли и гребли в наступающей темноте, уже слыша какие-то корабельные гудки, доносящиеся из гущи дождя, и различая слабые световые сигналы, посылаемые то ли курсирующими в здешней акватории судами, то ли прожекторами береговых маяков.
    Берег они не увидели, а почувствовали под днищем лодки, вдруг переставшей раскачиваться и затормозившей, хотя набегавшие прибойные буруны и таскали её по песку вперёд-назад, пока они не спрыгнули прямо в воду и не вытянули её дальше, на мокрый, но не заливаемый прибоем песок.
    - Надеюсь, это не отмель, - стуча зубами от бьющего её колотуна, проговорила Сюся, едва вырисовываясь размытым пятном в глухо клокочущем тёмном месиве исхлёстываемого дождевыми струями моря. - И не зыбучие пески.
    - Вернёмся, если не доплыли, - подставляя под падающую сверху пресную воду натёртые на ладонях огненно-жгущие волдыри мозолей, спланировал он запасной вариант. - Так что, побегаем?
    - Только не потеряйся, - согласилась уже разгоняющаяся размашистым шагом Сюся. - Не утопли - хоть ноги переломаем...
    Бросив лодку у кромки прибоя, они побежали вдвоём по вязкому расквашенно-мокрому песку, с твёрдым намерением, в конце концов, пересечь в темноте бескрайний мрачный пляж, напоминавший, скорей, ночную пустыню, с той, правда, разницей, что по мере их задыхающегося упрямого бега замерцавшие вдалеке огоньки превращались всё явственней в вереницу огней вдоль какой-то автострады с движущимися огнями машин, гирляндно проносящихся по этой довольно оживлённой транспортной магистрали под сызнова припустившим дождём.
    - Указатель нужен, - хозяйски осмотрелась Сюся, когда они, наконец, выбрались на обочину этой большой дороги. - Примерно место я представляю, но где мы именно, трудно сказать. Вроде, направо, тут городок должен быть.
    - Значит, идём направо, - руководяще разрешил он её сомнения. - Единодушно?
    - Сперва песок, давай, смоем, - коротко оглядев его в свете фонарей, сказала она. - Мы сейчас точно на диверсантов похожи. Под покровом ночи...
    - Вообще-то, до ночи ещё далеко, - сверился он по своим наручным влагонепроницаемым часам. - Но видок у нас, ты права, вызывающий. Не будем пугать иноземцев, отряхнём прах с ног наших...
    Прах им пришлось не столько отряхивать, сколько смывать в лужах, но зато к указателю они прибыли пусть и мокрыми, но сравнительно чистыми внешне.
    Сюся угадала правильно и к запомнившемуся ей городку действительно следовало идти вправо, что они и сделали, уже совсем валясь с ног от усталости, но лишь отказываясь вежливым "Мерси, нон" от предложений на французском подвезти их из приопущенных окон легковушек, благородно притормаживающих подле бредущей под дождём парочки влюблённых, предпочитавших в приморскую непогоду романтически гулять вдали от людей, вымокая насквозь наедине друг с другом. (Истинная причина гордых отказов была, к сожалению, не в их нежелании прокатиться задаром в тёплом салоне, а в жуткой вонище, распространяемой их одеждой.)

    Глава четырнадцатая
    "И УВИДЕЛ Я НОВУЮ ЗЕМЛЮ..."

    Городок, к которому они добрели вконец продрогшими и плохо воспринимавшими равно и туристическую экзотику старых зданий, и витринную зазывность новых, был, может быть, и многолюден, но как-то локально, преимущественно в центре, где на маленькой сияюще-праздничной площади впритык теснились всевозможные магазинчики и кафе.
    Сюся, однажды бывавшая здесь проездом летом и по пути изучившая в своём интернетовски-всезнающем сотовом общий план города, побыстрей нашла кратчайшую дорогу к центру и вскоре они уже стояли в створе одной из узких городских улочек на краю площади, избегнув обычных для приезжих вводных экскурсионных блужданий по окрестностям, не входивших, понятно, в их планы на этот вечер.
    - Снова цивилизация, - зачарованно молвила Сюся, озирая сидящих в кафе и прохаживающихся под навесами освещённых магазинов людей изнурённо-голодным взглядом одичалой бомжихи, недавно вернувшейся с необитаемого острова. - Даже не верится...
    - Тоже мне невидаль, - с босяцкой надменностью сплюнул он на европейски-мытый тротуар. - Туземцы из резервации плюют свысока.
    - А туземкам нравится, - капризно настояла она на своём. - Уж лучше белые люди с бусами, чем дикари с огненной водой.
    - По-моему, было наоборот, - усомнился он.
    - Времена меняются, - нравоучительно возвестила она горестную для дикарей аксиому. - Доллары не доставай.
    - И чем платить? - не понял он.
    - Евро по карточке, - разъяснила она для тупых, роясь в полиэтиленовом пакете с документами и извлекая свою банковскую пластиковую карту. - На текущем счету там немного, но на пока хватит. Нечего выделяться среди граждан единой Европы.
    - То есть, я у тебя на иждивении?
    - Фигушки накушки. Я всё потом вычту из твоих нетрудовых доходов.
    - Проценты, смотри, не забудь.
    - Это - в первую очередь. Обдираловка - наша национальная традиция. - У, ростовщица кредитная...
    - Она самая. Спрутка и крововоска.
    Шутки шутками, а за месяц с лишком, прошедший с момента перевода их денежек из столицы на пополняемый депозит, кое-что им и вправду накапало в одном европейском банке. Теперь, в сущности, не она была наиболее заинтересована в его присутствии рядом, а он - в её, иначе бы он не смог распорядиться своей частью переведённой суммы.
    Нельзя сказать, чтобы такая зависимость его устраивала, и он уповал на временность этой ситуации и на то, что никакое алчное искушение не заставит его неглупую самостоятельную "полюбовницу" наживать себе врага, способного навести на неё крайне могущественных и мстительных преследователей.
    Что же касается любви или благодарности, то его личный опыт имущественных конфликтов с практично открестившейся от банкрота "любимой женщиной" в бытность бизнесменом научил его не очень-то полагаться на подобные сантименты, как, впрочем, и на жалость "слабого пола" к не оправдавшим женских надежд "лузерам". С точки зрения борьбы за существование, возразить своекорыстному "естественному отбору" проигравшим особям было нечем, а все другие точки зрения быстро доказывали свою несостоятельность при столкновении с бесцеремонно-грубой реальностью.
    Тем временем Сюся уже наведалась к банкомату и принесла пачку местной наличности на мелкие расходы.
    Первым делом они, конечно, подкрепились какими-то горячими колбасками и кофе с круасанами у своеобразного лотка при кафе, чтобы не переться в мокрой вонючей одежде внутрь приличного помещения.
    Затем они зашли в обнаруженный за углом магазин одежды, а затем - и обуви, расплачиваясь везде Сюсиной международной карточкой, чтобы несколько сгладить неловкое впечатление от своей пахучей клошарной наружности и выдать себя за хиппующих тремпистов, путешествующих бесцельно автостопом и зачастую принципиально пренебрегающих банно-прачечными "западными ценностями".
    И только переодевшись-переобувшись в переулке и запихнув свои непотребно-заношенные шмотки в большой мусорный бак для вещей, они заглянули в парфюмерный салон, в аптеку и в продуктово-винную лавку.
    Наблюдая, как Сюся непринуждённо изъясняется с продавцами при помощи считанных слов и коротких фраз, дополняемых указующими жестами, он было подумал, что она неплохо владеет французским, но у дверей небольшой трёхэтажной гостиницы, приглянувшейся им скромной домашностью фасада, выяснилось, что этот скудный шопинговый набор и был, собственно, всем её языковым багажом и что ни бельмеса она в языке здешних аборигенов не петрит.
    Посему беседу с портье вёл он, причём на английском, и сама беседа свелась к немудрящему диалогу из разговорника.
    - Бонжур, месье, - начали они с Сюсей дуэтом, войдя в маленький, уютный от мягких ковров, холл перед администраторской стойкой и лестницей наверх сбоку от стойки.
    - Do you speak English? ("Вы говорите по-английски?") - пристрелочно продолжил он.
    - Yes, I do, ("Да, говорю",) - с басовитой задушевностью ответил портье, плотный усато-бровасто-бакенбардовый выпивоха лет пятидесяти, больше смахивающий и внешностью и повадками на хозяина этого не чересчур фешенебельного приюта для рядовых туристов, не забитого постояльцами в дождливое межсезонье.
    - How about a room for us? Is it real? ("Как насчёт комнаты для нас? Это реально?") - спросил он небрежно.
    - Why not? ("Почему нет?") - пробасил портье, любовно пригладив последний длинный локон, черневший на месте выпавшей шевелюры поперёк лысины, бильярдно поблёскивающей от уха до уха. - For a night or, maybe, for a week? ("На ночь или, может быть, на неделю?")
    - We don't know yet. I think we'll stay in your hotel for a day or for a pair, ("Мы ещё не знаем. Я думаю, мы остановимся в Вашем отеле на день или на пару",) - вопросительно взглянул он на Сюсю, согласно кивнувшую в ответ.
    - Fine! ("Отлично!") - одобрил портье их решение. - So, two days? ("Итак, два дня?")
    - And please, don't wake us tomorrow. We are a little tired, my wife and I... ("И, пожалуйста, не будите нас завтра. Мы немного устали, моя жена и я...")
    - I see, ("Понимаю",) - проницательно посмотрел сластолюбец-портье на измученную Сюсю. - Your wife is so charming... ("Ваша жена так очаровательна...")
    - No objection, ("Без возражений",) - с супружеским благодушием усмехнулся он. - But sometimes she likes to walk outdoors in the rain. ("Но иногда ей нравится гулять под открытым небом в дождь".)
    - Well, well, it is not a great sin, ("Ну, ну, это не большой грех",) - расплылся в кошачьей улыбке портье, сочувствующий его мужским сетованиям на женскую усталость внепостельного происхождения. - She is still very young and you have time to rest... ("Она ещё очень молода, и у вас есть время отдохнуть...")
    - Just so we are going to act now, ("Именно так мы собираемся поступить сейчас",) - ответил он скабрёзной ухмылкой на намёк портье, пододвинувшего ему по стойке раскрытую книгу регистрации, в которую он по-английски вписал себя и Сюсю как Mr.&Mrs. Buchman - не из желания примазаться к мировому еврейству, а чтобы не уточнять гражданство. - How is it better to pay the bill - in advance or afterwards, in cash or by card? ("Как лучше оплачивать счёт - авансом или потом, наличными или картой?")
    Тут Сюся невзначай продемонстрировала свою золотую пластиковую карту, но, видимо, у портье были свои резоны в отношении оплаты счёта.
    - There is no hurry with paying, ("С оплатой нет никакой спешки",) - мягко отверг он жестом пухлой ладони предложение безналичных банковских перечислений. - I hope, you'll prolong your stay in our town. ("Я надеюсь, вы продлите своё пребывание в нашем городе".)
    - It is quite possible, ("Вполне возможно",) - поднял он с пола пакеты с покупками и новую дорожную сумку с новой одеждой. - That is, in cash? ("То есть, наличными?")

    В миленькой комнатушке с застеленной двуспальной кроватью и двумя мягкими креслами у телевизора они прежде всего открыли закупленные бутылки ликёра и виски и, упав в кресла, прихлёбывали из низких широких стаканов каждый своё до тех пор, пока не ощутили растекающееся по телу тепло.
    - Теперь горячую ванну и спать, - не в силах подняться с кресла, наметила Сюся дальнейшую программу. - Набери мне, пожалуйста...
    - Спинку не потереть? - деловито полюбопытствовал он, вставая, чтобы набрать ей ванну.
    - Не сегодня, - проронила она в прострации наступившей в тепле расслабленности. - Ты лучше следи - вдруг я усну. Чтобы не захлебнулась...
    Именно так оно и случилось, и сон сморил её непреодолимо во время долгожданного отмачивания недельной тухлорыбной немытости в благоухающем блаженстве вспененных шампуней.
    Он, однако, понял это лишь минут через сорок, после того как, тщетно пялясь на экран телевизора слипающимися глазами, он ненадолго с головой окунулся в бездонную невесомость подкравшейся дрёмы и, усилием воли вырвав себя из вязко углубляющегося сна, очнулся, чтобы проверить, не выключилась ли и она тоже в остывающей постепенно воде.
    Проверив же, он вынимал её голую и мокрую в большое махровое полотенце и, закутав, нёс в постель, где вытирал ей волосы, замотанные, в итоге, для просушки в другое полотенце, надев на неё предварительно свежераспакованную фланелевую ночную рубашку.
    Причём на протяжении всех этих процедур она только безвольно позволяла крутить её как тряпичную куклу, но проснуться даже на долю секунды так и не смогла.
    - Да, детка, досталось тебе сегодня, - с нежной бережностью поцеловал он наконец-то уложенную путешественницу в шею под полотенцем. - К употреблению непригодна...
    Да и он сам, говоря откровенно, едва ли сейчас горел таким уж желанием обладать своей голенькой девочкой, непросыпно сопящей под большим - на двоих - одеялом.
    Новую пенную ванну он себе ещё налил (благо, ванна была не больно вместительна), но стоило ему погрузиться в горячую воду по горло, как голова у него опять поплыла и он, перестав бороться с собой, что называется, смежил усталые вежды, головокружительно улетая куда-то в мерцающий бесконечный туман неведомых высей, ширей и далей...

    Интроспекция
    "РАЗБОР ПОЛЁТОВ"

    Туман впереди него неожиданно уплотнённо сгустился в очертания белёсых распахнутых крыльев с расплывчатым промежутком приглушённого сияния между ними.
    Впрочем, эта воздушно-зыбкая крылатость ничуть не препятствовала его продолжающемуся полёту, барьерно маяча перед ним перекрывшим обзор распятием, летящим спиной вперёд в непосредственной близости от него.
    И как он ни щурил воображаемые глаза, ни единой определённой черты различить в смотрящем ему в лицо свете он снова не мог, хотя ощущал очень ясно обращённую на него насмешливость и скептичность в безглазом взоре своего ангела-хранителя.
    Молча рассматривая его бестелесное "я", ангел нёсся в пространстве, словно приколотый к нему невидимой булавкой, и он также молчал, не понимая, чем, собственно, вызвано появление его хранителя, к которому он, вроде бы, не взывал о помощи в очередную критическую минуту жизни.
    И, кстати сказать, ничего критического в данный момент в его жизни как будто бы не было, ни в каком неотложном спасении он, кажется, не нуждался, так что немотивированное вмешательство свыше представлялось тем более странным.
    Наконец он не выдержал и прервал затянувшееся молчание.
    - Ну, что, что? - нервно спросил он ангела. - С чего вдруг опять?
    - Ты выбираешь, - беззвучно ответило сияние импульсом смысла. - А мне расхлёбывать.
    - Разве я сейчас выбираю? - отчего-то уже не нашёл он в себе уверенности в обратном.
    - Кардинально, - каркнул в нём категоричный ответ ангела.
    - И что же я выбираю, по-твоему? - заартачился было он, но произнося свой вопрос, сам услышал всю его фальшь.
    Конечно, он был поставлен перед выбором в эту ночь, просто он не заметил края, на котором он вдруг очутился сегодня, не в пример надзирающему и бдящему ангелу-хранителю.
    Грань он ещё не переступил, но ключевое событие уже случилось и он уже заглянул туда, за грань, в своё будущее, не сообразив сразу, что эта реальность связана напрямую с его переломным решением, которое установит цель для его последующих поступков.
    Вот только что, целуя её, обессиленно спящую мёртвым сном на гостиничном супружеском ложе, он почувствовал самое страшное.
    Наверное, это изредка возникало и раньше, в общем полифоничном сумбуре их буйной чувственности, однако тогда он не осознавал этого так остро и обособленно.
    По силе эффекта это было сравнимо с молнией внезапной необъяснимой страсти, пару раз поражавшей его в пору юношеских безумств, но, в отличие от лихорадочной жажды владеть женщиной, сейчас он, наоборот, испытал горячечно охватившее его желание отдачи, притом, что ужасно, отдачи всего себя без остатка и без каких бы то ни было компенсаций за отданное.
    А он ведь никак никогда не был склонен к жертвенности и в своих сексуальных пристрастиях с изрядной долей весёлого цинизма исповедовал, скорей, здоровую агрессивность и жизнелюбивую победительность, привлекающую к нему любвеобильно-ветреных "бабцов" и естественным образом отсевающую истеричек-единоличниц, требующих от него нелепой палочной моногамии.
    И тем не менее, случившееся было теперь свершившимся фактом его биографии, поворотным пунктом его судьбы и точкой отсчёта чего-то иного в его жизни, и каким именно предстояло оказаться этому иному, всецело зависело от его выбора.
    Ибо он понял, что любит её, и мало того что любит, а ещё и действительно готов жить для неё и защищать её, не считаясь со степенью риска и опасности.
    Он любил её так, как не следовало любить ни одну женщину, а уж её-то, с её аморальными принципами и вольными привычками, - тем более.
    Такая любовь отдавала его в её власть, а как любимые женщины умели употреблять власть для эксплуатации, облапошивания и унижения своих добровольных рабов, ему не надо было рассказывать.
    Его любовь означала конец его свободы, и он был обязан определиться заранее, чтобы потом не попасть в глупое положение после раздела переведённых на её счёт денег и не стеснять её в её планах, если его миссия по доставке её на Запад была выполнена, а больше он ей ни для чего был не нужен.
    - Дошло? - послышалось в нём по-прежнему безмолвное слово ангела. - Твои соображения?
    - Может, старею? - выдвинул он утешительную гипотезу. - Ну там, к примеру, неутолённое отцовство...
    - Не увиливай, - жёстко легла ему на ум обеззвученная отповедь. - Выбирай из имеющегося. Свобода или что?
    - В смысле - любовь?
    - Понятие, внеположенное личности. - На сей раз слова выглядели книжным текстом и, что характерно, готическим. - И враждебное инстинкту самосохранения.
    - А продолжение рода? - заупрямился он.
    - Ты хочешь продолжить род? - щекотнула его сознание ангельская усмешка. - Свой или человеческий?
    - Вообще-то, не очень, - с искренним раскаянием признал он свой эгоизм в демографическом чадолюбии. - Скорей, очень не хочу. Хочу я её.
    - Типичная фетишизация физиологических отправлений, - ожёг его изнутри молчаливый сарказм. - То вам из еды только устриц с шампанским подавай, то - только эту конкретно самку. Причём только в данной её кондиции и в индивидуальное пользование. А жизнь идёт...
    - Спасибо за полезную информацию, - отплатил он крылатому критикану тем же сарказмом. - Тебе легко обобщать огульно, на твоих небесах, а мне что делать?
    - Выбирать, - не снизошёл всевидящий свет до детальных рекомендаций. - И не обольщаться.
    - Ну да, перспективы безрадостные. Каких-нибудь тридцать лет - и туши фонарь. Ей - на пенсию, мне - в могилу.
    - Тридцать - слишком оптимистично, - разочаровал его издевательски-мелодичный внутренний голос. - Три - в лучше случае.
    - Всего три года?
    - Месяца, - бессердечно установил предельный срок прозорливец-ангел.
    - А потом?
    - Потом - как сложится, - безмятежным ручейком зажурчала сквозь его мысли бессловесная речь. - Свободный выбор сегодня, и далее всё - как следствие выбора. Впрочем, и так и так, три месяца всё равно.
    - Тогда, пожалуй, любовь, - нерешительно поделился он мыслями с читающим их ангелом. - Тайная. Вроде бы чистый секс.
    - Идея понятна, - словно подвёл черту светящий в него проём окрылённого сияния. - Значит, любовь? Непросто тебя хранить...
    - На то ты и ангел, - наконец отыгрался он.
    - Но, правда, уже недолго, - роково завершилась непроизнесённо начатая фраза. - Ты выбрал.
    Разведённые крылья взметнулись, и ослепительный свет плеснул в его летящее "я".
    На один вселенски-безмерный миг он весь стал сияющим светом, а затем во тьме у его уха отвратительно запищал электронный будильник - и восстановившаяся объективная реальность сызнова вторглась в его тотчас же отелесненное сознание...

    ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
    "ИНОБЫТИЕ"

    Глава пятнадцатая
    "ДУМВИРАТ"

    Утренне материализовавшись, он с безотчётной машинальностью нажал на кнопку будильника и в воцарившейся тишине, ещё не проснувшись, подвинул руку вбок.
    Однако тела её рука его почему-то не ощутила. Под скользким шёлковым покрывалом с ним рядом не было никого.
    "Откуда будильник? - чуть шевельнул он медузьи-студенистыми мозговыми извилинами в иссякающе-прерывающемся сне. - Где я?"
    Вид скромной комнаты, приоткрывшийся ему в щели между раздвинутыми веками, ничего не прояснил.
    Вид был странен и незнаком, и стильно голая стена с тремя эстампами в ногах постели ничем не напоминала цветистые штофные обои маленькой спальни в прибрежной гостинице, где он предположительно уснул.
    И пахло совсем не теми духами. Не её бодряще-свежими и резковато-дразнящими, а сладковато-томными и гаремно-зазывными.
    Стало быть, сделал он апатично логически-вытекающее умозаключение, женщина тут всё же была, пусть и не рядом, но это, похоже, была не она.
    "А я? - не до конца наяву испугался он. - Я тот же?"
    Тело его непроизвольно напряглось, проверяя свою анатомическую комплектность.
    Все члены были как будто на месте и общая мышечная атлетичность чувствовалась по-прежнему.
    Жизнь его, видимо, продолжалась каким-то образом, и краткосрочная амнезия сна должна была вот-вот разрешиться воскрешением этого продолжения.
    - Darling! ("Дорогой!") - нежданно раздался чей-то молодёжно задорный голос за пределами комнаты. - I leave you. It's time to go... ("Я тебя покидаю. Пора идти...")
    Сквозь амбразуру разлепленных век он увидал в дверном проёме бойскаутски улыбающуюся сухопарую блондинку лет тридцати (или, возможно, со значительным гаком), уже принявшую освежающий душ, наведшую неброскую дневную красоту на костистую физию и надевшую прелестный пляжный сарафанчик из кремовой марлёвки с рюшечками и волнисто переброшенным через плечо песочным газовым шарфиком.
    - Thank you, darling! ("Спасибо тебе, дорогой!") - помахала ему блондинка сухой веснушчатой рукой, в комнату, тем не менее, не заходя и своего "дорогого" с его нечищеными зубами на прощание не целуя. - You were true brute all night, and the very night was a miracle. Bye-bye, my faun... (Ты был настоящим зверем всю ночь, и сама ночь была чудо. Пока, мой фавн...")
    - Bye-bye, my birdie, ("Пока, моя птичка",) - сонно приподнял он ладонь.
    "What is your name, dearie, by the by? ("Как твоё имя, дорогуша, кстати?") - хотел он было спросить её для более близкого знакомства, но из врождённого чувства приличия от подобной бестактности воздержался. - Who knows, has she asked me about my name or, maybe, she just prefers namelessness... ("Кто знает, спросила ли она меня о моём имени, или, быть может, она как раз предпочитает безымянность...")
    "А чего это я по-английски думаю? - спросил он себя вместо своей упорхнувшей конопатой "birdie". - Свиданку она мне не назначила, следовательно, у нас с ней, по всей вероятности, не длительная связь, а мимолётный перепихон. Да, но почему у меня тут эта иностранка, а не она? И куда она делась вчера?.."
    Ответ, мгновенно последовавший за его последним вопросом, встряхнул его мозг как удар тока.
    Да эта искавшая в южных морях приключений американская швабра потому-то и очутилась с ним в койке, что драгоценная совладелица их здешнего бунгало вчера вечером именно "делась", обозвав его неудачником и уйдя из бара продолжать вечеринку на трёхпалубно-роскошной океанской яхте со знакомым ей по России молодым нуворишем, вдруг с изумлением услышавшим её пение на этом забытом Богом и людьми отдалённом тропическом острове и потащившим её к себе на корабль с традиционными пьяными обещаниями запросто уладить её проблемы на Родине и меценатски устроить её артистическое будущее на куда более престижных сценах в центрах западноевропейской цивилизации.
    Цена таким обещаниям была грош в базарный день, но чересчур залёживаться с утра в постели с пространными размышлениями ему было некогда, каждый день у него теперь начинался с ранней пробежки по набережной и дальше по всей длинной полосе пляжа до границ частной территории самой большой из вилл, принадлежащей, кстати, по совпадению, какой-то российской "русской" (то бишь, не из потомственных эмигрантов), при них покуда не появлявшейся на острове в течение всех трёх месяцев их пребывания в этом малолюдном райском местечке, избавленном от наплыва вездесущей туристической публики.
    Туда и обратно, как обычно, думал он, уже сбегая в хлопковых шортах и майке цвета хаки по деревянным ступенькам их совместного с Сюсей домика и выбегая по дорожке между вечнозелёно-цветущими кустами на пустынную набережную с несколькими вразброд припаркованными у закрытых баров машинами.
    Не то чтобы после восхода солнца становилось невыносимо жарко для бега (сезон летнего пекла был сейчас уже на исходе перед ураганными муссонами и ливнями, которыми их самодовольно стращали старожилы, но которых они пока что воочию не наблюдали), однако в такую рань ему редко кто попадался навстречу и он вольготно, без посторонних глаз, мог привести себя спозаранку в должную спортивную форму, обязательную для его нынешней работы вышибалой в баре, где пела Сюся и где культуристская внушительность его габаритов была залогом его эффективного морального воздействия на подгулявших местных буянов и дебоширов.
    Итак, вчера их альянс внезапно распался, как, впрочем, и можно было ожидать изначально, хотя ни он до этой сексуально-раскрепощённой американки, запавшей на его впечатляюще полуобнажённый торс (кажется, эта лахудра, умышленно засидевшаяся у стойки до закрытия бара, была секретаршей чьего-то гостя с чьей-то виллы), ни она до этого щедрого на посулы богатого соотечественника друг другу ни разу не изменяли, несмотря на накапливающееся между ними напряжение взаимной неудовлетворённости, вовсе не бывшей чувственно-плотским охлаждением и прорывавшейся, напротив, в пароксизмах чрезмерной сексуальной требовательности к измотанному любовью партнёру.
    Ещё во Франции, когда, разделив свои банковские капиталы, они решили всё же не расставаться до некоторого естественного истощения зверино-страстной привязанности обоих к ненасытно-влекущему телу своей "половинки" в вакханалиях соединявшего их Эроса и, всесторонне обсудив ситуацию, укрылись подальше от случайных разоблачений на острове, где иноземный приятель одного из сотовых адресатов Сюси держал бар, ещё тогда он знал, что безвестности она не вынесет и наверняка, рано или поздно, взбунтуется.
    При всей её молодости и камуфляжной безалаберности в богемных тусовках, она была профессионалка, причём профессионалка, избалованная успехом и хлебнувшая настоящей "элитности" за пару лет своей звёздности в шоу-бизнесе, и для неё даже вольные блюзовые импровизации среди столиков в захолустном туземном баре были, конечно, падением с Олимпа на дно, падением пусть и недолгим, как она надеялась, но удручающе-унизительным и исподволь озлоблявшим её.
    А так как причиной её катастрофы, как ни крути, был, разумеется, он, неистово-вожделенный телесно, на нём её подспудное раздражение постепенно и фокусировалось, вопреки всем доводам рассудка, взывающим о справедливости к нему, такой же невинной жертве приближённости к власти и идиотской ревности, как она.
    Наверное, она бы пришла в совершенную ярость и порвала бы с ним давным-давно, если бы он ей сдуру сказал, как он счастлив с ней здесь, на краю света, в неподобающей ему роли вышибалы, и насколько для него несущественны все его прежние статусы и формы благополучия в сравнении с часами их изменчивой близости, ублажающе успокаивающей его скандалёзную голубоглазую "псишу" до следующего дня; но он благоразумно остерегался столь провокационных признаний даже в обмолвках по ходу вдохновенной реализации их обоюдных затейливых эротических фантазий.
    Счастье его сполна компенсировало ему все его жизненные потери, но в долговечности своего счастья он ни на миг не обманывался, понимая трезвым умом прожжённого реалиста, что его везение продлится ровно до первого шанса его независимой девочке вернуться на большую сцену.
    Вот вчера вечером такой эфемерный шанс ей и представился, а он с горя уступил прямолинейным домогательствам заезжей приверженки равноправного промискуитета, технологически-расписанный пресный секс которой оставил в нём неприятное чувство его собственной изнасилованности, особенно оттого, что напиться, как раньше, он себе не мог позволить и обслуживал эту не возбуждавшую его усердную костлявую тётку в полном сознании своих механических действий и ясной памяти о Сюсиной сухой реплике мимоходом вполголоса, навсегда рассекавшей их связь и самой сухостью свидетельствовавшей о крайней степени её теперешнего отчаяния.
    А печальней всего, смотря на бегу за кромку песчаного пляжа в море, где белела вдали красавица-яхта, подумал он, было то, что её вчерашним надеждам, по-видимому, не суждено сбыться и её, так сказать, попользовав, высадят всё на тот же берег к нему в бунгало, одураченную и оплёванную, как всегда поступают с теми, кто верит чужим обещаниям, а не полагается в делах исключительно на себя и на человеческую корысть.
    Она уже не была сейчас "юным дарованием", на чьей раскрутке её покровители наваривали когда-то "хорошие бабки", зато любая помощь ей была бы сопряжена с риском где-то и с кем-то испортить отношения, а мародёрски гребущие российское "бабло" дошлые ребята-олигархи никогда не были благодетелями себе в убыток.
    Может быть, он поэтому и не понёс по кочкам после её ухода, ибо спасать её, в случае почти неминуемого вышибания с яхты, кроме него, будет, увы, некому, а значит, придётся её сегодня отмазывать перед хозяином и что-то придумывать, чтобы оправдать её отлучку и сохранить ей место работы "до выяснения обстоятельств".
    Добежав до проволочной ограды, пересекающей пляж поперёк и уходящей вверх по склону, он плавным полукругом повернул в обратную сторону.
    Белая океанская яхта стояла на рейде отдельно от кучкующихся ближе к берегу моторных лодок и, похоже, не собиралась пока уходить в далёкое плавание, так что нужно было, хочешь не хочешь, начинать обычный рабочий день.

    К утреннему открытию бара он зашёл в охраняемое им по вечерам заведение - перекусить и малость подсобить в разгрузке продуктов, привезённых хозяином с общего на острове холодильного склада.
    Хозяин, к слову, происхождения был полуфранцузского-полуазиатского и о России не знал ровным счётом ничего, невзирая на его эпизодические контакты с условно "русскими", с разными целями скитающимися и болтающимися по свету за её пределами.
    В отличие от энциклопедически-всеядной любознательности высоколобых евро-интеллектуалов или досуже умствовавшей советско-союзной начитанной интеллигенции, их разбитному полукровке "месье Лео" лишняя бесполезная эрудиция была без надобности, да и в местной колонии, как водится, смешанного типа (то есть, наполовину туземной, наполовину с бору по сосенке "западной"), по-настоящему русскими были только они с Сюсей, не считая, понятно, изредка наезжавшей на свою виллу молодой особы, бывшей, очевидно, подругой и подставной фигурой для оформления зарубежной недвижимости одного из бесчисленных российских чиновных коррупционеров.
    Естественно, певческий репертуар отлучённой от прежней аудитории Сюси состоял теперь из всевозможных иноязыких хитов, частью певшихся ранее, частью выучиваемых с нуля, что её настроение и характер явно не улучшало, так как французским и английским (не говоря уж о популярном тут испанском) она владела слабо, больше на уровне мнемотехнического попугайского воспроизведения услышанного или элементарного бытового общения, и не исключено, что эта лингвистическая чужеродность тоже подтолкнула её вчера в олигархические объятия отзывчивого во хмелю русскоязычного почитателя её "звёздной" ипостаси.
    - Hi, cutie! ("Привет, милашка!") - с будничной шутливостью приветствовал он заканчивающую уборку барного помещения толстую негритянку в засаленно-лютиковом, переполненном многоскладочными телесами, ситцевом сарафане на бретельках, из глубокого декольте которого вываленно выпячивались её могучие потные груди.
    - Kiss my ass, motherfucker! ("Поцелуй меня в зад, прощелыга!") - привычно отозвалась негритянка, смачно шлёпнув себя мокрой ладонью по гиппопотамьи-жирной ягодице.
    - Don't tempt me, girlie! ("Не искушай меня, девчушка!") - добродушно завершил он их ежедневный обмен любезностями. - I'll never cope with it! ("Мне никогда с этим не справиться!")
    - Softie! ("Слабак!") - насмешливо восторжествовала неотразимая чёрная красавица, тяжёлой поступью удаляясь вразвалку с ведром и тряпкой из зала с приоткрытыми для проветривания окнами.
    О Сюсиной вероятной отставке он месье Лео покамест не стал докладывать. В середине дня у него было до вечера окно в несколько часов, когда его постоянное присутствие в баре не требовалось и его, в случае необходимости, вызывали по сотовому (благо, чересчур далеко уходить на острове было некуда), посему он решил не торопить события и подождать, не вернётся ли его неверная гулёна, например, за своими вещами, а тогда уж безвыходно огорчать горестным известием их косоглазого работодателя.

    Сюся действительно вернулась, и он, крайне бранно, признаться, досадуя на её вчерашний шлюшеский выверт, не мог себе и представить, в каком состоянии он её найдёт в их европейском внутри домике, снаружи замаскированном под тростниковую экзотическую хижину.
    Нет, она не была пьяна, как вскоре выяснилось, но, может быть, лучше бы была.
    Когда он, войдя сквозь салон-кухню, увидел её сидящей на кровати в спальне с тупо опущенной головой и поникшими плечами, он даже невольно вздрогнул, как от внезапного толчка в сердце, и пронзительная щемящая жалость запекла нестерпимо в его груди на месте этого толчка.
    Такой он её никогда не видел и меньше всего хотел бы когда-либо видеть её такой. Она была хуже чем обижена или унижена, она была растоптана.
    Не реагируя на его появление, она сидела там, на осквернённом им давеча "ложе любви", забито съёжившись и уставившись невидящими глазами на свои руки, судорожно вцепившиеся сверху в ноги возле коленей, и жуткое ощущение полной её раздавленности было до того острым, что будь у него в руке заряженный пистолет, первым его порывом было бы застрелить её тут же из жалости, только чтобы она не сидела вот так перед ним.
    - Ну, слава Богу, - не спрашивая её, что случилось, сказал он, зайдя в спальню и остановившись у кровати над ней. - Ты цела.
    Она не ответила и даже не шевельнулась, застыв неподвижно в предельном напряжении своей судороги, и он вдруг понял, что он едва не опоздал и что застал он её сейчас в очень короткий промежуток между её приходом в дом и уходом в мир иной.
    - Ладно, не куксись, - приятельски подбодрил он её, как бы не замечая её плачевного состояния. - Ну, облажалась, с кем не бывает...
    С небрежной ласковостью он слегка провёл ладонью по её потупленной голове, по её шелковисто-русым коротким волосам, и это его прикосновение словно нажало кнопку "пояса смертника" на теле шахида-террориста: взрыв был мгновенным и совершенно неуправляемым.
    С отчаянным истерическим всхлипом Сюся взвилась сидя и с разворота бросилась лицом вниз на постель, лупя беспорядочно руками подушки, дёргаясь и изгибаясь на покрывале всем телом и захлёбываясь бессвязными матерными рычаниями вперемежку с истошными рыданиями и заполошными взвизгами.
    Этого он уже не вынес и, упав на кровать рядом с ней, обхватил её крепко за плечи, прижимая своим тяжёлым телом её яростные корчи и целуя её куда попало со всякими бессмысленно-нежными словами утешения и увещевания.
    - Перестань, перестань, - перекрикивал он её душераздирающие надрывные вопли. - Да пошли они все, пошли они, эти суки, всё равно я с тобой, всё равно мы вместе...
    - Ну, давай я его убью, - неосмотрительно обмолвился он в сумятице своего бездумного говорения среди прочей успокоительной белиберды, никак не приводящей припадочно бьющуюся под ним изменщицу в чувство. - Ну, хочешь - убью?
    И Сюся, казалось, бессильно-распластанная тяжестью его тела, как-то пружинно вывернулась из-под него и, перевернувшись на спину, сразу откуда-то сбоку вплотную приблизила к его лицу своё безумное белое лицо с чахоточно заострившимися чертами и огромными ледяно-засверкавшими глазами.
    - Убей, - хрипом дохнула ему в лицо эта свирепая фурия. - Убей его, да...
    Пальцы её вонзили острые ногти в его поясницу в цепком объятии кровожадного бешенства.
    - Убей - быстрее, - прохрипела она, касаясь губами его губ, так что он не различал уже ни её искажённого ненавистью лица, ни лишившихся цвета сверкающих глаз и чувствовал только прожекторно бьющую из её зрачков лютую ярость, неистовыми морозными сполохами озаряющую через его зрачки его душу. - Я не могу жить...
    - Молчи, я понял, - ответно притиснул он к себе её тотчас ставшее хрупким тело. - Сегодня же.
    - Ты меня так задушишь, - прошептала она ему в губы, и вправду не в силах дышать.
    - Не сейчас, - чуть приотпустил он её, наконец-то ослабшую в его объятиях. - Ты как, вменяема?
    - Почти, - шепнула она, непроизвольно подрагивая и ознобно передёргиваясь. - Скоро пройдёт...
    - Значит, месть? - успокаивающе гладя её по спине то одной, то другой ладонью поочерёдно, тихо спросил он, собачьи потёршись кончиком носа о её холодный нос.
    - Да, - еле выговорила она и благодарно прижала свои сухие трясущиеся губы к его губам.
    Короткий их поцелуй, впрочем, ни во что большее не перерос и, как он отчётливо понимал, не мог перерасти ни во что до тех пор, пока между ними незримо стоял тот вчерашний, растоптавший её у себя на яхте.
    - Полежи чуть-чуть, - отодвинул он её на подушку. - Я тебе принесу выпить.
   
    После ликёра и угревания под покрывалом (хорошо, он сменил простыню, уделённую настырной американке) Сюся всё-таки уняла свою постстрессовую нервную дрожь, но мстительный блеск в её ледяных жестоких глазах от этого не растаял, и ему теперь надо было обсудить с ней её идею карательной акции без истерических экзальтаций.
    - Вот что, мстительница, - сказал он, садясь к ней на край постели. - Насчёт "убей" это ты как выразилась? Фигурально и импульсивно или всерьёз?
    Она посмотрела ему в глаза таким взглядом, что все вопросы отпали сами собой.
    - Окей, уговор дороже денег, - задумался он. - Надеюсь, яхта его ещё здесь, а мой остренький ножик всегда со мной...
    - На яхте охрана, - угрюмо забраковала Сюся его импровизационный ножевой проект. - Ты даже на борт не поднимешься.
    - Да на яхту и незачем, - добавила она. - Он сегодня на берегу будет. На вилле у этой русской сучки.
    - А она разве на острове? - сходу смекнул он, о ком идёт речь, ибо "русская" тут была всего одна.
    - Прилетит к вечеру со своим "большим начальником". Этот урод сюда типа на новоселье приплыл. Сперва он со мною к ней хотел заявиться, а как она ему позвонила, что летит с "самим" из России, он сразу и передумал. Спонсора из себя корчить перестал, сказал прямо в лоб: "Блядей без тебя полно".
    - Тут он прав, - заметил он вскользь. - И когда он намерен был перебираться на виллу?
    - Заранее, чтобы пахана встретить. Часа в три, как я слышала. Или в четыре. А что?
    - А то, что на вилле свой пляж и свой причал. То есть, время и место мы знаем.
    - И что толку?
    - Толк может выйти, и очень может, - поймал он, кажется, ускользающий хвостик перспективной задумки. - Скажи, у него на катере руль с какой стороны?
    - Справа, по-моему. Для чего тебе?
    - Вынашиваю коварный план отмщения, - взглянул он на свои наручные часы. - Так, временем мы пока, вроде, располагаем... Я сейчас пойду поднимусь с биноклем на нашу горку и исследую этот причал детально, а ты завязывай с ликёром и немного поспи. Поскольку к полтретьему мы, вероятно, выходим на пляж.
    - Ты планируешь как-то подобраться к нему?
    - Да, вариант вырисовывается. Короче, готовь купальник, а я на прогулке продумаю конкретную схему. Если, конечно, ты всё ещё хочешь этого.
    - Я сказала, чего я хочу, - перевела Сюся свой мрачный взгляд Немезиды на потолок. - Не будем к этому возвращаться...

    Глава шестнадцатая
    "НАРОДНЫЕ МСТИТЕЛИ"

    Итак, на сей раз он готовился совершить убийство умышленное и спланированное, без всяких смягчающих скидок на самозащитную целесообразность и боевой азарт.
    Причём и убить он был должен с абсолютным хладнокровием, загодя всё тщательно просчитав и выверив, как некий инструмент чужой воли и не питая к объекту покушения никаких личных чувств, могущих помешать чёткому исполнению плана.
    Бесспорно, он предпочёл бы сойтись с этим сытомордым хлыщом в рукопашной, чтобы долго и больно метелить обидчика своей "Сюсенции", отводя душу и изливая ненависть открыто и беспрепятственно, но подобные праздные мечтания, в данном случае, были уделом беспомощных обиженных бедняков, срывающих зло друг на друге в мелочно-диких побоищах на бытовой почве, ввиду недоступности ненавидимых процветающих "подлых тварей", забаррикадированных от нищенской злобности и склочности пуленепробиваемыми стёклами лимузинов, высокими заборами элитных посёлков и всей непреодолимой отдельностью сословно-замкнутого благоденствия.
    А ему сегодня была поставлена сугубо практическая задача, и он, смотря со склона холма позади их бунгало в свой полевой бинокль на резко приближенный мощной оптикой кусок огороженного частного пляжа с маленьким деревянным причалом для прогулочных лодок, напряжённо искал решение этой задачи.
    Если на виллу вечером прибывал с хозяйкой важный гость, стало быть, уже сейчас меры безопасности там повышенные, причал и пляж постоянно просматриваются, а уж о том, чтобы тайком проникнуть в дом хоть с моря, хоть с парадного входа, можно забыть.
    Обнадёживало, что до прибытия важных персон охранников непосредственно на пляже не было, несмотря на несомненные признаки недавнего обследования ими территории, виденной им не далее как на рассвете: песок своей безупречной очищенностью и гладкостью казался, в сравнении с соседним исхоженным общественным пляжем, пограничной контрольной полосой, где не ступала злодейская нога нарушителя, и сбоку от низких причальных мостков покачивался на набегающей прибрежной волне элегантный белый катерок, отсутствовавший утром.
    Ага, катерок был причален со стороны их публичного пляжа, отметил он, носом в море, и нос - возле ступенек в торце мостков, к которым, конечно, подойдёт катер с яхты, а подойдёт он, для удобства высадки пассажиров, левым бортом, если водитель по правому, и они окажутся, что называется, носом к носу...
    "Да, - осенило его, - именно тут! Именно среди бела дня и у всех на виду, потом ни единого шанса уже не будет... И, наверное, без винтовок с оптическим прицелом. Даже, пожалуй, без ножа..."
    Блистающая под полуденным тропическим солнцем морская гладь слепила ему глаза, и идея вдруг словно бы вынырнула, как поплавок, из этого бескрайнего блеска.
    Правильно, нож ему был не нужен. Убийства не будет, будет несчастный случай.
    Хозяин всегда сидит впереди и выходит первым. Левый борт катера у ступенек, хозяин слева от водителя встаёт и переступает с борта на ступеньки. А внизу, рядом с трапом, острый железный нос того катерка...
    И что происходит? Для наблюдателей сходящий на причал неожиданно оступается, срывается вниз и вроде как ударяется, скажем, головой об острое железо. И без сознания уходит под воду под свой же катер. Вопрос - кто с ним будет в катере, но всё равно вытащат его не сразу...
    А что под водой - этого с берега не увидишь, пока солнце такое. А под водой-то - я. Вот он, единственный момент...
    Остальное продумать технически было проще, и к концу своего медлительного спуска к их декоративной хижине план хитроумного покушения сложился в его воображении целиком.
    - В общем, шанс есть, - сказал он в ответ на "Ну, что?" Сюси, к его приходу с почти часовой прогулки уже на скорую руку вздремнувшей и принявшей душ, а сейчас жующей что-то у их кухонной стойки на высоком одноногом табурете. - Прямо сегодня.
    - Где? - не донеся до рта надкушенный сэндвич, спросила она.
    - На причале. На виллу мне не пробраться. В момент прибытия.
    - Днём? - не допоняла она. - Голый номер - без снайперской винтовки.
    - Я не собираюсь стрелять, - объяснил он вводно. - Контактный способ.
    - Тогда застрелят тебя, - подавленно вздохнула она. - Или потом с терзаниями уроют - зверским образом.
    - А размен тебя не устраивает? Меня за него - это не вариант?
    - Нет, - серьёзно ответила Сюся. - Так мне не надо.
    - Отрадно слышать, - усмехнулся он. - Но мы и сами не совсем пентюхи, чтобы на неприятности нарываться. Теперь сосредоточься и запоминай всё подробно и детально. Шанс у нас крохотный, но вполне реальный.
    - Не тяни кота за яйца, - не выдержала она.
    - Ладно, слушай, хамлюга, - присел он на табурет рядом. - Возможность всего одна - когда он будет сходить со своего катера. Там у ступенек причала другой катер привязан, вот я под этим другим и обоснуюсь. И при сходе сдёрну его под воду. Так что, прости, несчастный случай: поскользнулся, упал, ударился, захлебнулся и утонул во цвете лет.
    - Как ты очутишься у причала? - тотчас подметила его деловая партнёрша ключевую неувязку. - У них, я думаю, всё под наблюдением.
    - Верно, - охотно согласился он. - Всё, кроме подводного мира. Вряд ли у них эхолокаторы на этих досках. А я, между прочим, в детстве в специализированной школе плавания несколько лет оттрубил. И пятидесятиметровый бассейн я спокойно проныриваю на скорость туда-сюда. Без ласт, заметь.
    - Я поняла, - вклинилась она. - Но даже если ты донырнёшь, они же сверху тебя увидят.
    - Правда? - слегка спаясничал он. - Ну, поднимись на горку и попробуй увидь. День же в разгаре, море от солнца - как плавится. Очёчки-то тёмные мы, небось, носим, чтоб не ослепнуть...
    - Ты и это учёл, - уважительно удивилась Сюся. - Да, действительно, шанс реальный. При условии, что ты незаметно стартуешь и вернёшься. Маска и акваланг исключаются?
    - Само собой. И ласты тоже. Ласт как бы нет. Смотри, как это у нас получится, - начал он изложение плана. - В половине третьего мы выходим на общий пляж с сумкой и надувным матрасиком. Причём выходим не возле их изгороди, а в центре, где больше народа. Ты - обязательно в твоей пляжной шляпе с такими широкими полями. Ложишься нежиться на матрасике, и я тебя вплавь увлекаю в море. Далее я демонстративно резвлюсь среди плавающих, а ты тихо-тихо дрейфуешь в нужную сторону таким манером, чтобы остановиться и не близко к берегу и недалеко от линии изгороди. Учти, что боковая заградительная решётка частично продолжается в воду. От тебя до причала по прямой должно быть метров сто-сто пятьдесят, иначе я нынче могу и не дотянуть.
    - Ты уверен, что не собьёшься с курса? - засомневалась она.
    - Ты бы с моё поплавала, - успокоил он. - Я по прямой с закрытыми глазами часами километры наматывал. Ты, главное, всё время секи, что происходит на яхте. Без бинокля ты этого друга различишь?
    - Непременно. Кого-кого, а уж его-то...
    - Вот и отлично. Когда подадут катер и он появится, свистни разочек в свой мерзкий свисточек.
    - Чем тебе мой любимый свисточек не нравится? - не очень обиделась Сюся за один из своих музыкальных инструментов с пронзительным гнусавым воем.
    - Как раз нравится. Звук ни с чем не спутаешь. Я к тебе быстренько приплываю на твой сигнал, и мы с тобой надуваем наш большой разноцветный мяч.
    - Зачем?
    - Затем, что он лёгкий, большой и яркий. И хорошо закрывает меня от любопытных взоров. У меня ведь одна голова над водой подле твоего матрасика, а сверху и мяч, и твоя шляпа надо мной. То есть, для всех я, вроде бы, отдыхаю и о чём-то с тобой шепчусь. Врубилась? А между тем, под тобой мои ласты, и ты мне их невзначай спускаешь в воду. Плюс моя матерчатая плавательная шапочка. Управиться нам со всем нужно быстро, до отчаливания катера от яхты. Затем я ныряю, а ты прикрываешь моё отсутствие от береговых зевак своей шляпой и держишь свободной рукой мяч наготове, чтобы резко бросить его подальше и повыше за спину.
    - Для чего? - снова не догадалась она.
    - Отвлекающий ход. Когда его катер причалит и он встанет сходить, все, естественно, будут смотреть туда, как на центральное событие. Тут-то ты и бросаешь свой яркий и большой мяч в направлении купающихся. Точно в мгновение его шага на ступеньки. Во-первых, на миг все отвлекаются от причала на твой мяч, что мне крайне необходимо. Во-вторых, каких-нибудь три минуты спустя я появляюсь у тебя под шляпой, скрытно передаю тебе ласты и шапочку и весело уплываю к народу за брошенным тобою мячом. А ты отгребаешь следом за мной туда же, к центру пляжа. И мы, отдохнув в законную нашу сиесту, отправляемся домой и на работу. Только я умоляю - после моего нырка не сдвигайся с места, а то я на обратном пути промахнусь. Как тебе план, что скажешь?
    - Скажу, что ты прирождённый диверсант, - неулыбчиво одобрила его план Сюся. - Я всё запомнила и всё сделаю без ошибок.
    - Не сомневаюсь. С тобой бы я в разведку пошёл.
    - По-моему, ты со мной сегодня идёшь куда дальше, - без прекраснодушных иллюзий оценила она степень риска намеченного в его рабочем наброске предприятия, и её неистово-ледяные глаза оставались такими же беспощадно-жёсткими и мрачными, как прежде.

    Его прошлый нелёгкий опыт на коммерческом поприще приучил его не очень-то полагаться даже на самые прописанно-проработанные и кажущиеся простыми планы. Что-то в любом выполнении всегда случалось на деле не так, как было намечено, и путь к результату, как правило, выстраивался несколько иначе, чем ему представлялось в схематическом виде, да и сам результат зачастую бывал вовсе не тем, который планировался.
    А нынче на карту была поставлена не какая-нибудь деловая репутация, и последствия неудачи были бы непоправимыми не только для него, но и для инициаторши предполагаемой ликвидации.
    Короче, ответственность он на себя взвалил такую, что по отплытии Сюси на матрасике сквозь негустое кишение купальщиков и купальщиц на более-менее свободное от людей морское пространство он, для разминки и сброса лишних эмоций, немного поплавал и покувыркался в воде среди поголовно знавших его местных жителей (что он, впрочем, и делал обычно в начале своих ежедневных "морских ванн").
    Однако между кувырканиями и короткими показательными заплывами разными стилями он тоже не упускал из виду белевшую вдалеке океанскую яхту, и спускавшихся по диагональному трапу в катер двух мужчин он заметил раньше, чем в общем шуме и разноязыком гвалте пронзительно прозудел заунывный свисток, сигнализировавший о наступлении второго этапа плана.
    Дальше события развивались быстрей, чем он думал, и мяч пришлось надувать самой Сюсе, поскольку времени до старта быстроходного катера ему хватило в обрез лишь на то, чтобы под прикрытием раздувающегося циркового мяча надеть ласты и шапочку, и он не успел, как хотел, перед нырком дать последние перестраховочные наставления о строгом сохранении местоположения матрасика-буя, взглянуть на который из-за катерка у мостков он после уже не имел возможности.
    Под водой ни секунд, ни метров он попусту не считал, а, энергично работая ластами, устремился торпедно по неведомо как ощущаемой им прямой линии к зоне причала, подобно нырнувшему дельфину прорезая своим сильным телом прозрачно-солнечную водную толщу и скользя в глубине напрямик до тех пор, пока впереди над ним не затемнело днище ориентировочного причального катерка.
    Разумеется, он не вынырнул, и над водой за сваей в тени мостков и катера чуть поднялось одно его лицо (шапочку он надел, чтобы не быть опознанным по волосам, если его секундная атака будет как-то и кем-то зафиксирована).
    Вилла располагалась выше по склону, откуда под мостки обзора не было, и он мог быть замечен разве что справа, но там за пляжем виллы простирались другие безлюдные частные владения, уходящие за округлый выступ холма, а значит, заметить его и оттуда было, пожалуй, некому.
    В щель между катерком и сваей он, не видимый здесь никому, следил за стремительным приближением катера с яхты, напрягая своё ослепляемое паляще-знойным солнцем зрение в попытках поймать в фокус лицо пассажира за взлетающим на неровной глади носом, но убедиться в абсолютной идентичности ему удалось только при замедлении хода катера на развороте левым бортом перед причаливанием.
    Он мельком запечатлел в памяти это сытое молодое лицо, впервые увиденное им при дневном свете, но ни мыслям, ни чувствам в нём сейчас не было места, сейчас он весь, как на тумбочке плавательного бассейна перед выстрелом стартёра, был собран сжатой пружиной на грани мгновенного решающего броска.
    Катер с мастерской точностью подрулил левым бортом к ступенькам в торце причала, и он мягко выскользнул из-за сваи под эти ступеньки, прикрытый сверху выступающим крылом борта катера, а сбоку, от пляжной публики, - корпусом игриво запрыгавшего на тормозной волне катерка.
    И едва над ним показалась ступня шагающего с борта на ступеньки человека, он, разом высунувшись из воды и выбросив руку вверх, схватил появившуюся на миг ногу за щиколотку и, опускаясь обратно в воду, с силой дёрнул вниз.
    Видимо, катер собирался тотчас отчаливать, потому что мотор продолжал работать и клокотанье лениво бурлящей под винтом сзади воды заглушило всплеск его крокодильи-молниеносного броска у носа, а резкий рывок за ногу оказался для беззаботно сходящего с катера мужчины совершенно внезапным.
    Самого страшного удара слёту головой о стальной крюк на носу нижнего катерка он, понятно, не видел, но так как, уходя вглубь, щиколотку он из руки не выпускал и тянул за собой тяжело ухнувшееся в воду тело, он увидел мутно расплывающееся вокруг проломленного черепа пятно вытекающей крови.
    Тем не менее, не доверяя мертвецки-безвольной расслабленности опускающегося вниз потенциального утопленника, он, заталкивая его под себя на дно под большим катером, ухватил его голову за развивающиеся в воде волосы и дополнительно долбанул размозжённым виском о сваю - хотя и для верности, но с мстительной яростью дорвавшегося изверга и изувера, вложив в этот тычок всю хищную живодёрскую радость всё-таки свершающейся расплаты.
    И прежде чем, поднырнув под катер, качнувшийся над ним под ногами вскочившего водителя, уйти по прямой к финишному матрасику, он толкнул бездыханное тело так, чтобы, всплывая, оно наверняка попало под крутящийся винт.
    "Несчастье так уж несчастье", злорадно подумал он, работая изо всех сил ластами и уже чувствуя первые признаки нехватки воздуха в нестерпимом желании вдоха и в малость поплывшем от кислородного дефицита сознании.
    Выныривая, он чуть было и вправду не промахнулся, но Сюся, бдительно следившая из-под своей широкополой ажурной шляпы за его всплытием из морской пучины, вовремя подгребла и подогнала матрасик куда следует, так что на выходе он сразу же уцепился за край её спасательного плотика в точности возле её напряжённо-внимательного лица, жадно глотая воздух и слыша за спиной на далёком причале какие-то суматошные крики - очевидно, водителя катера, не могущего обнаружить в воде за левым бортом свалившегося под мостки хозяина.
    - А шапочка где? - тихо спросила Сюся.
    - Снял, - выдохнул он, подтягивая к животу согнутые ноги, чтобы снять ласты. - Вроде бы, мёртв.
    - Мяч я бросила, - сообщила она, принимая под своё приподнявшееся тело первый из его ластов и прикрывая эту секретную процедуру полями своей шляпы. - Перед падением.
    - Молодец, - засунул он под неё и второй снятый ласт. - Всё, уплывай помаленьку, я тебя жду...
    И снова уйдя под воду, он вынырнул уже там, где веселились прочие посетители пляжа, предпочитавшие держаться ближе к центру, подле игровых аттракционов, питейных заведений, прокатных шезлонгов под тентовыми зонтиками и иных немудрящих услуг местного сервиса.

    Что происходило на причале, они, в отличие от никуда не спешащих туземных зевак, до конца не досмотрели, зато со склона холма позади их бунгало он имел удовольствие насладиться в бинокль зрелищем вытащенного из воды на причал мёртвого тела, обследуемого единственным на острове представителем закона, невероятно озадаченным происшествием и долго беседовавшим о чём-то попеременно то с растерянным водителем катера, то с непроницаемо-спокойным смотрителем виллы, судя по схожести плотной комплекции и мордатости со здешним полицейским начальством, тоже выходцем из несгибаемо-недреманных "борцов с преступностью", только что меньше налегавшим на ямайский ром в часы досуга.
    - Лежит на причале готовенький, - скупо проинформировал он об увиденном Сюсю, сидевшую с их возвращения в пляжном халатике у кухонной стойки и вопреки достаточно жаркому солнцепёку "накатившую" в его отсутствие порцию виски с тоником. - Можешь полюбоваться.
    - Ну его, - отказалась она, в подозрительно-смиренной задумчивости взирая внутрь пустого стакана, как будто там внутри ей виделись некие сияющие дали. - Давай забудем.
    - Давай забудем, - пристально пригляделся он к ней. - Ты в норме?
    - Да, - устало сказала она, уставившись в выпитый до дна стакан. - Да, я в норме. А ты?
    И она подняла на него свои ослепительные лучезарно-голубые глазищи, в которых не было больше ни следа допляжного неутолимого бешенства и лютого льда мести, не было ничего, кроме затопившего её целиком желания, желания близости, страстного нетерпеливого желания, уже нервически передёргивающего её тело накатами лёгкой сладостной дрожи, не унимаемой ни выпитым виски, ни беличьи-быстрым покусыванием нижней губы.
    - Я - нет, - сказал он тихо, охваченный вдруг её хлынувшим в него взглядом, словно ликующим предчувствием небывалого счастья. - Ещё нет...
    - Хочешь выпить? - слабо пролепетала она, на ощупь ставя стакан на стойку.
    - Хочу, - ответил он. - Тебя.
    И сразу они, как по команде, шагнули оба навстречу друг другу: она - рывком распахивая халатик, он - рывком сдирая треснувшую тонкую рубаху.
    Дальнейшее было каким-то неописуемым исступлённым сумбуром овладевшего ими обоими вакханально-сладострастного безумия.
    Одержимые всеобъемлюще-полыхающей ненасытной страстью взаимного обладания, они метались по своему маленькому домику, находя, как в крутом порно, всё новые местечки и уголочки для своей нескончаемо вспыхивающей любви, "делаемой" во всех мыслимых и немыслимых позах и вариациях, но никак всё равно не удовлетворяемой окончательно и не дающей им разойтись ни на миг, как будто в него и в неё вселилось множество горячечно похотливых мужчин и женщин, без конца возбуждавших друг друга своим буйным влечением, и чувствовали они сейчас во всём мире тоже только друг друга, таких нестерпимо вожделенных и вожделеющих.
    Даже попытка в образовавшейся паузе стать под душ перед вечерней работой лишь породила очередную серию обоюдных безудержных обцеловываний всего чего можно и нельзя и новые изобретательные позиции "спонтанного секса" в ванной.
    - Как мы бунгало наше не разнесли, - вкратце прокомментировал он учинённую ими средь бела дня чудовищную оргию, когда они собрались с силами, чтобы плестись на подгибающихся ногах в свой бар и открыли входную дверь, аскетически пресекая, тем самым, возможное продолжение любовных бесчинств.
    - Ночь ещё впереди, - повисая на его руке, анонсировала она вдохновляющую программу на ближайшее будущее. - Как же я петь буду моими бедными губками... И язык заплетыкивается...

    Глава семнадцатая
    "И ГРЯНУЛ ГРОМ"

    Вечерело в тропиках поздно, и хотя солнце уже ушло за холмы в центре острова, небо над морем было прозрачно-светлым и безоблачно-голубым.
    И в этом безоблачном небе, снижаясь по направлению к берегу, летел игрушечный издали белый самолёт с понтонами вместо шасси, летел, явно заходя на посадку к невидимому отсюда частному пляжу виллы.
    Странная необъяснимая тревога чутким зверёнышем шевельнулась в его умиротворённо-благостной душе.
    - Ты сама дотелёпкаешься до бара? - погладил он обессиленно-слабую руку Сюси, лежавшую на его руке.
    - Самолётика испугался? - догадалась она.
    - Да как-то не хочется пребывать в неведенье, - признался он. - Лучше ещё разок на горку сбегаю. Бог его знает, кто прилетел.
    - Беги, ладно. Полчасика я без тебя потерплю, - высвободила она свою руку. - Но не дольше.
    Развинченно-шаркающей походкой отработавшей трудную ночную смену путаны она поплелась в босоножках и расстёгнутом воздушном блузоне поверх сарафанчика к набережной, а он, заскочив за биноклем, снова заспешил по тропинке на холм, откуда открывалась вся панорама золотистых пляжных просторов, включая искомый частный, с помеченным роком прогулочным причалом и акваторией перед ним.
    Самолёт, между тем, успел приводниться, и от причала к ещё движущемуся гидроплану как раз отходил тот маленький катерок, удачно сыгравший свою эшафотную роль в его подводной вылазке.
    - Угу, угу, - бормотнул он, заходя за удобный для незаметного наблюдения пышный куст, густо увешанный раззявленно-пахучими лиловыми цветами. - Так в окуляр и влепит...
    Он подразумевал обязательную при вип-персонах охрану, несомненно оглядывающую из самолёта окрестности и способную отреагировать на подозрительный блеск стёкол бинокля в кустах на склоне метким выстрелом по вероятному снайперу.
    В тенистом просвете куста он навёл резкость, и в поле зрения возник белый фюзеляж с открытой дверцей, из овальной пустоты которой на понтон выбрался безлико-бесстрастный мордоворот в светло-сером костюме-сафари с множеством не пустующих карманов и карманчиков и с компактным короткоствольным автоматом наизготовку у бедра (так что насчёт проверочного осмотра места высадки он всё предвидел правильно).
    Затем у понтона затормозил катерок, и водитель встал, чтобы придерживать свой доставочный челнок за понтон у самолёта, пока пассажиры будут спускаться к нему внутрь на сиденья.
    А затем в овале проёма появились и прибывшие на самолёте пассажиры: сперва худощавая спортивная девица, на удивление молодая для хозяйки такой виллы, и следом за ней - лысоватый щеголеватый пенёк с представительным чиновничьим брюшком под пижонской молочной майкой в обтяжку, на груди которой красовалось большое цветное фотоизображение его собственной гладкой физиономии.
    От одного взгляда на это лицо у него отнялись ноги.
    Он торопливо поднял затрясшийся в руках бинокль и, застыв в паническом ужасе, с минуту следил за сходящим в катерок, не по годам ловким, бодрым мужичком, находившимся всего в километре от него, тогда как он думал, что их разделяет, как минимум, половина земного шара.
    Из-за этого человека они бежали и из столицы и из страны; от этого человека они скрывались тут на клочке затерянной в океане суши; и именно этот человек, волей случая, спустился сейчас с небес на их остров.
    Минуты на размышление ему хватило с лихвой.
    САД с его биографией не был не посвящённым в российские нравы простодушным местным копом, расследующим несчастный случай с оступившимся "русским", и его скрупулёзное дознание тотчас же должно было привести его к Сюсе, побывавшей вчера на яхте погибшего и, надо полагать, безобразно униженной там при всех, а Сюсин мстительный "японист", в отличие от остальных, знал, что он с ней в спайке с самого начала и что он способен на многое (вести с Севера о его боевых подвигах, разумеется, дошли до их "злого гения" и были приняты к сведенью).
    Следовательно, как только САД допросит водителя того злополучного катера или кого-то с яхты, их участь будет немедленно решена, и сказать, что участь эта будет печальна, значит не сказать ничего. По крайней мере, здешним акулам они достанутся кусками, причём кусками, предельно обезображенными при жизни.
    Ещё не закончив делать надлежащие выводы, он уже мчался по склону в их бунгало, где в дикой лихорадочной спешке побросал в её торбу все документы и деньги вместе с биноклем и своим ножом в ножнах, после чего, далеко не в размеренном темпе утренней пробежки, он понёсся по заполненной гуляющей публикой набережной (или, вернее, как скачущий конь, по её мостовой) к бревенчатому салуну их "ковбойского" бара.

    Измочаленная любовными безрассудствами Сюся только-только вошла в полупустой бар, и он, ураганно ворвавшись в помещение сквозь занавеску из кусочков бамбука, застал её в зале не переодетой в её вечерний соблазнительно-куцый папуасский наряд для выступлений и, главное, не переобутой в сабо на высокой танкетке, перемещаться в которых бегом можно было лишь семенящими меленькими шажками, и то с риском подвернуть ногу и полететь кубарем ко всем чертям, проклиная чинную азиатскую моду.
    - Just a minute! ("Всего минутку!") - мимоходом бросил он раскосому желтолицему хозяину, протиравшему за стойкой бокалы, увлекая повернувшуюся к нему Сюсю из зала наружу.
    - Мы сваливаем, - на ходу объяснил он едва поспевающей за ним недоумевающей подруге. - САД здесь на вилле. Это он прилетел.
    - Твою мать! - ахнула Сюся, сразу резко ускорив шаг. - Мы на пляж?
    - Туда, - свернул он с набережной к навесу для проката водных катамаранных велосипедов и шезлонгов. - Гидроплан ещё на воде, лётчик в кабине. Других шансов нет. Постой...
    Пока она, запыхавшись, переводила дыхание, он перемахнул через парапет на игровую площадку на песке перед собственно пляжем, где располагался своеобразный тир, состоящий из дощатой стенки с нарисованной мишенью, в которую надо было попадать стрелами из полуметрового красного арбалета, лежащего сейчас бесхозно на круглом пластиковом столе под зонтиком (кражи на острове были редкостью и, по большей части, поправимой наутро забавой наклюкавшихся ночных гуляк).
    Ждать отлучившегося владельца аттракциона ему было недосуг, и он, в оплату позаимствованного вместе со стрелами оружия, сунул под недоеденный банан на столе пару стодолларовых купюр. Арбалет был обычной пластмассовой игрушкой для подростков, хотя и довольно опасной в обращении, ввиду остроты стальных наконечников стрел и силы их выброса при нажатии на курок, и его доллары с избытком покрывали расходы на покупку нового.
    Купюру помельче он сунул владельцу водных велосипедов, один из которых стоял после катания у кромки воды неподалёку.
    - Погнали, Сюсик! - сталкивая велосипед в воду, крикнул он ей, толкающей с другого бока. - Крути педали!
    Поскольку даже в предвечернюю пору они отнюдь не были единственной парой, оседлавшей аналогичные водные велосипеды, катамараны с педалями, резиновые матрасы и всякого рода дурацкие надувные изделия для взрослых и детей, а гидроплан находился на порядочном расстоянии от зоны частных владений, пилот, бездельничавший в салоне у открытой для прохлады двери, не слишком обеспокоился игривым шумным дефиле их велосипеда к его самолёту, наоборот, свесив ноги на затенённый фюзеляжем понтон, с живым интересом наблюдал за их весёлым соревнованием на скорость верчения педалей.
    Заряженный короткой стрелой игрушечный арбалет, неожиданно направленный на него проплывающим мимо смеющимся мужчиной, в первый миг, скорей, изумил, чем напугал этого смуглого малазийца в белой лётной форме, а во второй миг острый стальной наконечник стрелы оказался прямо перед его носом.
    - Freeze! ("Замри!") - скомандовал он пилоту, спрыгивая с велосипеда на понтон гидроплана. - Don't move, guy! ("Не двигайся, парень!")
    - What do you want? ("Что вам нужно?") - оторопело спросил пилот, не веря, похоже, в серьёзность их нападения.
    - Take your seat! ("Займи своё место!") - резко приказал он. - Stir your stumps, time presses! ("Пошевеливайся, время не терпит!")
    Его обаятельная весёлая улыбка тотчас, без перехода, ощерилась надменным властным оскалом, и это преображение подействовало на пилота как нельзя убедительней.
    Спустя минуту он уже стоял в салоне позади размещающегося в своём лётном кресле щуплого уроженца обширного многоостровного архипелага, к которому принадлежал и их остров, уступая дверь пересаживающейся с велосипеда на самолёт Сюсе с вещевой торбой.
    - You are crazy... ("Вы сумасшедшие...") - пробормотал пилот, чувствуя шеей холодное прикосновение железного острия. - You don't know what you do... ("Вы не знаете, что вы делаете...")
    - Shut up! ("Заткнись!") - цыкнул он. - Fly! ("Лети!")
    - Where to? ("Куда?") - недовольно вопросил лётчик местных авиалиний, берясь за штурвал, но, очевидно, надеясь в глубине души, что весь этот детский захват его самолёта не более чем розыгрыш.
    - Steer the course towards the main island, to the harbor... ("Держи курс по направлению к главному острову, к гавани...") - велел он, и не зная, в принципе, других пунктов, кроме порта, откуда они добирались на свой остров курсирующим раз в три дня пароходиком-паромом.
    - Смотри, что тут есть, - сказала позади него Сюся, хозяйски обследовавшая салон за пару минут его объяснений с пилотом.
    В руках у неё был армейский карабин.
    - Подержи-ка немного, - передал он ей арбалет, приставленный по-прежнему к смуглой шее над белым воротником. - Проверка арсенала...
    Карабин не был заряжен, но весь боекомплект был в наличии.
    - Отлично, - передёрнул он затвор, загоняя патрон в патронник. - Теперь мы вооружены.
    - Hey, buddy! You were told to fly! ("Эй, дружок! Тебе сказали лететь!") - вполголоса прикрикнул он на пилота. - Take off! ("Взлетай!")
    - Crazy... ("Сумасшедшие...") - сердито обронил пилот, включая мотор и прислушиваясь к нарастающему визжащему взвыванию завертевшегося винта. - The police will be ready to your arrival... ("Полиция будет готова к вашему прибытию...")
    - Mind your own business and don't care of it... ("Занимайся своим делом и не беспокойся об этом...") - посоветовал он предваряющему события паникёру, собираясь закрыть дверцу самолёта.
    В следующую секунду, повинуясь не чувству и не порыву, а, скорей, некоему почти бессознательному инстинкту, он быстрым движением вскинул карабин к плечу, как машинально привык делать на стрельбище и на охоте в молодые предпринимательские годы.
    На широком балконе виллы стоял у перил вышедший на звук заведшегося мотора мужчина в светлой майке с чёткой круглой мишенью своего цветного лица на груди, и прежде чем Сюся сообразила, что происходит, он с внезапной холодной точностью послал в это лицо пулю оглушительно грохнувшего в салоне карабина.
    - Damnation! What do you do! ("Проклятие! Что вы делаете!") - пронзительно завопил подскочивший в своём кресле пилот, сразу же приземлённый обратно Сюсиным жёстким толчком в затылок.
    - Fly! ("Лети!") - заорал он сквозь глухоту в ушах, захлопывая дверь и не видя на балконе никого, после того как всаженная в грудь метров с двухсот карабинная пуля лошадиной убойности отбросила их преследователя от перил. - Come on! ("Давай!")
    Гидроплан стронулся с места и, набирая скорость, ринулся по морю мимо бесконечного пляжа вперёд, разгоняясь всё больше, покуда не оторвался, наконец, от поверхности и не взмыл по косой над уходящим вниз островом.
    Выстрел сзади, похоже, мигом вправил мозги лениво валандавшемуся лётному составу, и из-под ответной автоматной пальбы с виллы их самолёт сумел уйти как раз вовремя.
    - Попал? - спросила его Сюся, вцепившаяся на наклонном вираже в спинку пилотского кресла.
    - Наповал, - обрадовал он её, плюхаясь в одно из четырёх пассажирских кресел салона. - Калибр беспроигрышный и расстояние в пределах досягаемости. Зря он подставился на балконе.
    - Ты уверен?
    - Десять из десяти по летящим тарелочкам в молодости. А это всё-таки не ружьишко на уток, - похлопал он по пластиковом литому ложу карабина.
    - Дышать теперь нечем из-за пороха, - посетовала она, поскорее перебираясь к нему при выравнивании самолёта и усаживаясь с арбалетом в кресло рядом.
    - Кто же знал. Не мог не воспользоваться случаем, - извинился он. - Я не прав?
    - Прав, - положив арбалет на пол возле себя, поморщилась она от едкой пороховой вони. - Трижды прав. Всё равно нам конец.
    - С ним - да, без него - не факт, - в раздумье погладил он её голое колено. - Поспи чуть-чуть, я посторожу.
    - Спасибо, - коротко чмокнула она его в щёку, устраиваясь в кресле поудобней. - Ты меня загонял сегодня...
    Едва прикорнув, она тут же вырубилась, что было вполне естественно после всего пережитого ею за неполные сутки с момента её гордого опрометчивого ухода от ставшего лишним опекуна на яхту, должную увезти её к потерянному раю. Но, как известно, изгнанным некогда из эдема прародителям рода людского возврат туда был заказан, и, конечно же, вместо рая она угодила в самый что ни на есть адский котёл потрясений и экстремальных ситуаций, поглотивший в своём кипении все её прежние мечты и надежды на возвращение в прошлое и безжалостно обваривший её душу до бесчувственной тугоплавкой сердцевины, уже лишённой любых иллюзий и вер в лучшее.
    Его охотничьи-меткий выстрел навскидку в главного её врага отсёк ей, по существу, все пути не только на сцену, но и вообще туда, где кто-то мог бы узнать её, ибо теперь, даже если им повезло бы не попасть в лапы местной полиции, они, в любом случае, были поставлены перед необходимостью жить под чужими именами и подальше от каких бы то ни было русских аудиторий, а, пожалуй, и от всякой публичности, крайне опасной чьим-то случайным опознанием, в первую очередь для неё.
    И однако, переступив вместе с ним черту, за которой никакое милостивое прощение им никогда больше не светило и за которой они оба стали разыскиваемыми уголовными преступниками, она не впала в истерику и обвинительные упрёки, а, напротив, облегчённо успокоилась, как будто своим карабином он поставил точку в её мучительной долгой зацикленности на чём-то, неотступно преследовавшем её неразрешимостью каких-то не совсем разорванных уз. Её месть вдруг настигла того, кому она и не чаяла отомстить когда-либо, и это сразу же отодвинуло всю её прошлую жизнь далеко-далеко и освободило её для настоящего и для абсолютно непредсказуемого будущего, в котором отныне не было места российским реминисценциям.
    Плата за месть, предстоящая ей, как и ему, её сейчас мало волновала, и, вероятно, будь карабин у неё и стой она с оружием под дулами пулемётов охраны (которых на вилле, разумеется, не было и в помине), она бы и тогда не колеблясь стреляла в когда-то, быть может, любимого ею мужчину, заслужившего не просто её ненависть, а неугасимое желание его смерти, свойственное, безусловно, в той или иной степени, всем женщинам, но в этой воинственной амазонке всегда готовое обрести воплощённость конкретного действия.
    С её неукротимо-непреклонным независимым нравом (упакованным прагматично в товарно-пробивную безмозглую взбалмошность, принимаемую за чистую монету покровительствующими ей мужиками) жалела она разве только о том, что не сама укокошила двух унизивших её "гадов", как безымянно именовала она своих обидчиков в разговорах с ним, и он не сомневался, что в долгожданной расправе, буде такая случилась бы, его голубоглазая фея проявила бы первобытно-античную жестокость, дабы удовлетворить сполна свою целеустремлённую кровожадность.
    Но наяву к обоим убийствам она юридически была непричастна, что, в случае их поимки, могло сохранить ей свободу, а вот жизнь, к сожалению, нет, так как её из тюрьмы непременно бы передали в руки суровых парней из российских спецслужб, обученных профессионально палачествовать, да и он вряд ли бы засиделся на циновочных нарах, причём казнь за убийство была бы для него ещё удачным исходом, в сравнении с пыточной палитрой этих шкуродёрных экспертов.

    Пилот, надевший наушники с микрофоном, заговорил, но ствол карабина, слегка тюкнувший его в затылок на фразе "Yes, it"s me" ("Да, это я"), сделал его диалог с наземными службами предельно лаконичным и односложным.
    Впрочем, так или иначе, полиция по всему архипелагу будет оповещена, что на гидроплане летит кто-то, стрелявший по вилле, а в течение часа через людей с яхты копы доберутся до бара "Joyful cowboy" ("Весёлый ковбой") и выяснят их личности и особые приметы.
    То есть, в порт им соваться не стоило, и ладно если в ближайшие полчаса оттуда не вышлют навстречу им полицейские катера - сажать самолёт под прицелом крупнокалиберных пулемётов.
    А при теперешнем их раскладе им лучше отстреливаться до последнего и врезаться в море на объятом пламенем аэроплане, нежели позволить арестовать себя и встретиться с проворонившими их головорезами из подручных застреленного "Маркиза", закатившего на остров к новой пассии инкогнито, втайне от семьи и своего ведомства, и, судя по гардеробу, всего-то на ночку вольной "отвязки". Правила безопасности нарушил сам их патрон, поплатившийся за глоток свободы пробитым сердцем, но отвечать за этот поистине убийственный промах будут телохранители и начальник охраны, причём отвечать им придётся на самом верху, где головы ненароком летят и за куда менее значимые несанкционированные летальные исходы.
    В общем, шансов спастись у них что-то не находилось, кроме как высадиться в непроходимые джунгли простирающейся налево суши, прибрежно тянущиеся внизу вдоль предвечерне угасающей океанской глади.
    Но этот огромный остров, насколько он помнил, имел размеры небольшого материка и был не слишком-то населён вне единственного поименованного на карте портового посёлка при бухте и нескольких разбросанных в гуще джунглей деревень.
    Прорубаться сквозь эту болотно-сырую зелёную чащу, кишащую змеями и прочей мерзостной живностью, включая крокодилов, было бы чистым геройством и днём, а уж оказаться в ней ночью означало наверняка жуткую и мучительную смерть от чьих-то зубов и когтей, укусов и яда.
    Слабый проблеск виденной где-то картинки чуть трепыхнулся в его бессильно-злобном отчаянье, и он, сдёрнув с уха пилота один из наушников, заорал ему, перекрикивая шум мотора:
    - Map! Give me a map! ("Карта! Дай мне карту!")
    - Fuck you! ("Чтоб тебя!") - взвизгнул перепуганный пилот, сжавшись в кресле. - What do you shout? ("Что ты кричишь?")
    - Where's your pilot chart? ("Где твоя аэронавигационная карта?") - прокричал он, шаря взглядом по приборной доске вокруг штурвала и не обращая внимания на дёргающую его за рубашку проснувшуюся Сюсю. - Be quick, guy! Show me it! ("Живей, малый! Покажи мне её!")
    Пилот сунул смуглую руку под приборную доску и вытащил сложенную вчетверо карту.
    - Сейчас, сейчас, подожди, - приговаривал он, торопливо разворачивая карту архипелага с островом, вдоль которого они летели. - Есть, Сюсик! Есть!
    Память не подвела его: на острове действительно было озеро, притом, как оно было обозначено, не в гибельной малярийно-пиявочной трясинной чащобе, а выше, на плоскогорье в центре острова, и к озеру было приписано крохотное селение неизвестной численности.
    - Look at it! ("Смотри сюда!") - зайдя сбоку, расстелил он на штурвале перед пилотом нужный кусок карты. - We turn to the left now and head for this place. In a word, you are to make a touchdown on this lake... ("Мы поворачиваем сейчас налево и направляемся к этому месту. Короче, тебе предстоит совершить посадку на это озеро...")
    Для ясности объяснений, он тыкал пальцем в карту, показывая, куда им нужно лететь и где приземляться или, верней, приводняться.
    - Impossible! The lake is too small! ("Невозможно! Озеро слишком маленькое!") - попытался воспротивиться смене курса пилот.
    Раскусившая с полуслова дьявольский уклонистский замысел возлюбленного и вмиг оживившаяся пассажирка подняла брошенный на кресле карабин и почесала дулом стриженый затылок бедного малайца.
    - Bullshit! ("Чушь!") - жизнерадостно отреагировала она на драматические вопияния пилота в красноречивом диапазоне своего разговорно-жестового английского.
    - Sorry, my friend. We are landing just here or else you are dead, ("Сожалею, мой друг. Мы приземляемся именно здесь, или же ты труп",) - весело похлопал он по плечу пилота. - Get me? ("Усёк?")
    - Yes, ("Да",) - нервно звякнул зубами натерпевшийся страху "друг", тотчас покорно закладывая крутой вираж к берегу. - Your fucking choice is the so-called lake and I am a fucking helper of two mad suicides... ("Ваш долбанный выбор - так называемое озеро, а я - долбанный помощник двух безумных самоубийц...")
    - Take it easy, buddy! ("Не напрягайся, дружок!") - дружески порекомендовал он мастеру не самого высшего пилотажа. - All will be well! ("Всё будет хорошо!")

    Глава восемнадцатая
    "ВСТРЕЧА НА ОЗЕРЕ"

    Свернув, самолёт пошёл по прямой по-над самыми джунглями, и из тревожных поглядываний пилота на датчики приборной доски он понял, что тот, видимо, прикидывает, хватит ли у них топлива на более протяжённый новый маршрут.
    Связь с землёй была им теперь совершенно излишня, и он заботливо снял наушники с головы пилота, чтобы тот не сболтнул чего доносительского в микрофон и не выдал их нынешнего местоположения.
    Приложив один из наушников к уху, он некоторое время "слушал эфир", но никаких переговоров наземные службы пока не вели и ничего о пассажирах на борту не спрашивали.
    Очевидно, туземная полиция не отличалась чрезмерной расторопностью и отвагой, а потому операцию захвата безвестных преступников решила проводить после посадки гидроплана в море у гавани, невдалеке от своей главной припортовой базы, могущей, если что, прислать подкрепление, в том числе из армейских частей, вылавливающих в джунглях банды повстанцев-сепаратистов, встреча с которыми, кстати, была бы для его "белой женщины", пожалуй, опасней, чем с хищными представителями тропической фауны.
    К плоскогорью их самолётик поднялся, когда джунгли под ними уже начали понемногу темнеть, производя сверху крайне гнетущее впечатление безбрежной сплошной массой спутанной буйной растительности, сам вид которой не оставлял ни малейших сомнений относительно их шансов на выживание в этих непролазно-диких местах.
    Озеро оказалось меньше, чем он предполагал, и окружённое плотным кольцом густо-зелёных массивов бугристых зарослей, выглядело оно с его тёмной водой довольно мрачно, ничуть не походя на европейские высокогорные озёра или на кавказское прозрачно-голубое чудо под названием Рица.
    Из жилья у озера просматривалось всего несколько жалких лачуг, крытых сухими пальмовыми листьями и приютившихся на береговой прогалине, так что самолёт, снижаясь, едва не снёс своими понтонными шасси пару крыш с этих самодельных хижин.
    Но, правда, выбора у пилота не было, поскольку вписаться в озёрный овал он был должен как можно ближе к этому берегу, чтобы, гася скорость, успеть свернуть перед противоположным и пойти по кругу, а не врубиться в каменистую отмель.
    В завершение тормозных кружений, гидроплан подрулил к низеньким бамбуковым мосткам перед хижинами, обступив которые, на берегу стояли донельзя оборванные чумазо-смуглые обитатели этого архаичного селения без каких-либо примет западной технократической цивилизации где-либо.
    - Не взлетим мы отсюда, - отметила Сюся, открывая наружу дверцу салона. - Разогнаться негде.
    - Значит, здесь и поселимся, - утешил он её, накидывая ремень заброшенной за спину багажной торбы, как перевязь шпаги, наискось через грудь и вешая карабин на плечо. - Арбалет не забудь. На крупного зверя.
    - Excuse me, brother, ("Прости, браток",) - сказал он уже лётчику и, захватив в кулак часть проводов на приборной панели, сильным рывком выдрал их.
    - Drat! ("Провались ты!") - возопил пилот на этот безнаказанный акт вандализма.
    - We need no connection with the outer world, ("Нам не нужна связь с внешним миром",) - вежливо объяснил он причину своего поступка, в буквальном смысле порывающего их связи с окружающей радиофицированной реальностью. - It is no more than a preventive measure... ("Это не более чем превентивная мера...")
    И чтобы служба в гражданской авиации не казалась малайцу мёдом, он расстегнул чехол сотового на поясе вскочившего пилота и переложил пока отключённый мобильный телефон себе в карман.
    Их с Сюсей сотовые покоились в торбе, также отключённые ещё с начала пляжной диверсионной акции, ввиду вероятности спутникового определения точки их дисклокации при любом выходе на внешний контакт.
    - Fuck, fuck, fuck... ("Чёрт, чёрт, чёрт...") - сокрушённо выругался пилот, не осмеливающийся перечить этому европеоидному громиле.
    - Совершенно с тобой согласен, - двуязычно скаламбурил он для приунывшей Сюси. - Объективный fuck действительности.
    Приглашённый его выразительным жестом к активным действиям, пилот вылез из тесного чрева самолёта на понтон, вытащил откуда-то оранжевый нейлоновый трос и кинул конец почти нагому юноше, сидевшему, свесив ноги, в набедренной повязке на краю мостков.
    Юный туземец, однако, падение троса на бамбуковый настил полностью проигнорировал и продолжал с интересом рассматривать выглядывающую из двери Сюсю.
    - Hey, you there! ("Эй, ты там!") - завопил перенервничавший пилот. - Catch the rope, you black ass! ("Хватай канат, ты, чёрная задница!")
    Меткое выражение пилота о "чёрной заднице" самый загорелый из жителей, по-видимому, принял на свой счёт, потому что именно он, отделившись от коллектива, и подхватил брошенный швартовый, тогда как юноша, несмотря на истерически-гневный вопль явно занёсшегося соплеменника в белой форме, сохранял прежнюю безмятежную неподвижность.
    Следуя благородному трудовому почину, все мужчины общины вшестером подтянули гидроплан к мосткам, так чтобы нежданные небесные гости могли сойти с понтона на низкий помост их причала, предназначенного, скорей, для повседневных бытовых нужд.
    Тут уж нетрудолюбивому юноше пришлось убрать свои стройные смуглые ножки с края и встать.
    - At last, you've arrived, ("Наконец вы прибыли",) - неожиданно обратился юноша к спрыгнувшей на мостки Сюсе. - He waits for you. ("Он ждёт вас".)
    - Stop, pal! ("Постой, приятель!") - шагнув вслед за Сюсей, вклинился он между ней и странным туземцем, бегло говорящим на английском. - Who are you? ("Кто ты?")
    - Freakie, ("Уродец",) - ответил юноша.
    - Really? ("В самом деле?") - расхохотался он.
    Вблизи яркая андрогинная красота этого местного Ганимеда особенно бросалась в глаза, пробуждая томной черноглазой двуполостью невольные гомосексуальные инстинкты даже в нём, убеждённом противнике мужеложства в личной интимной жизни.
    - Что ты смеёшься? - спросила Сюся.
    - Да он говорит, что он уродец, - перевёл он ей смысл ответа. - Swarthy freakie. ("Смуглый уродец".)
    - No, sir, I am simply Freakie. Such is my name among the native folk, ("Нет, сэр, я просто Фрики. Таково моё имя среди местного народа",) - приветливо улыбнулся ему юноша. - Please, follow me... ("Пожалуйста, следуйте за мной...")
    - Ты поняла? - сказал он Сюсе. - Этот красавчик предлагает нам идти за ним.
    - Забавно, - не отрывая глаз от пленительно-миловидного юного лица, усмехнулась она. - Из серии "В мире непознанного".
    - Why ought we to follow you? ("Почему мы должны идти за тобой?") - в упор посмотрел он в ласковые миндалевидные глаза.
    - We haven't enough time for explaining, ("У нас недостаточно времени для объяснений",) - нисколько не стушевался юноша. - He had sent me to fetch you and that's all. ("Он послал меня привести вас и это всё".)
    - Он уверяет, что кто-то послал его сюда за нами, - снова перевёл он. - Пойдём с ним или как?
    - Почему бы и не пойти, - пожала она плечами под тонким батистовым блузоном. - Какие у нас тут опции?
    - I beg your pardon, ("Прошу прощения",) - прервал их беседу деликатный посланец в набедренной повязке. - We must go instantly. The way is long; the night is dangerous... ("Мы должны идти немедленно. Путь долог, ночь опасна...")
    - Here you're right, sonny, ("Тут ты прав, сынок",) - окинул он взглядом гравюрно-чёткие контуры совсем чёрных зарослей на космическом фоне ещё светло-синего неба с уже проступающим на синеве звёздным бисером. - Well, anyway we are armed. What orders you have concerning our pilot? ("Ладно, в любом случае, мы вооружены. Какие у тебя распоряжения касательно нашего пилота?")
    - Nothing. He is out of play and worth no attention, ("Ничего. Он вне игры и не заслуживает никакого внимания",) - с мягким укором его абстрактному гуманизму отодвинул юный наставник за кадр второстепенный вспомогательный персонаж. - As far as I know, you both will be cruel, won't you? ("Насколько я знаю, вы оба бываете жестокими, не так ли?")
    - Indeed, we are such sometimes, but forcedly. Life is cruel too, ("Действительно, мы иногда такие, но вынужденно. Жизнь тоже жестока",) - нехотя обелил он мотивы их жизненной борьбы, недоумевая, откуда мог юноша вообще знать, кто они такие.
    - Seemingly, that is true. I often hear of it, ("По-видимому, это правда. Я часто слышу об этом",) - с сочувственным пониманием кивнул юноша. - May I already lead you? ("Могу я уже вести вас?")
    - Yes, of course. Good-bye, guy! ("Да, конечно. До свиданья, парень!") - сводя Сюсю с мостков, бросил он мимоходом пилоту.
    - Where you go? ("Куда вы идёте?") - удивлённо воззрился возившийся с тросом пилот на их уходящую троицу.
    - Over there, ("Вон туда",) - неопределённо махнул он рукой в сторону гористого возвышения джунглей.
    - What, you leave me here alone? ("Что, вы бросаете меня здесь одного?") - возмутился пилот, не сразу сообразив, что бросают его, в общем-то, угонщики его самолёта и что, в сущности говоря, они его таким образом освобождают, не ухлопав для сохранения собственной анонимности.
    - Don't play the fool! ("Не изображай дурачка!") - откликнулся он уже с тропы в зарослях, на которую он ступил, замыкая их маленькую походную колонну, возглавляемую лёгким на ногу проводником, оставляющим за собой в травяно-душистом вечернем воздухе слабый след сандалового аромата.

    Следующий раз озеро они мельком увидели издалека, через час молчаливого быстрого шествования за не оборачивающимся юношей по узкой просеке в низкорослом густом лесу, перепутанном лианами и заросшем между стволами огромными папоротниками и клубками щетинящейся колючками зелени.
    Заросли вдоль тропы по левую сторону словно ушли вниз, а по правую - вверх, и с не больно широкого карниза на горном склоне гладь озера внизу, в тени горы, показалась им смоляно-чёрной, что контрастно подчёркивали распластанные на ней у берега белые крылья гидроплана, обосновавшегося в этой озёрной глуши, похоже, надолго, даже если бы он не выбросил в озеро отключённый сотовый обездоленного злополучным угоном пилота и в самолёте в багажном отсеке был бы припасён на чёрный день галлончик авиационного керосина.
    Между тем сумерки помаленьку всползали снизу по склону, и прозрачный воздух вокруг становился всё менее прозрачным, как будто зыбко туманясь постепенным потемнением.
    - Он светится, - ни с того ни с сего сказала идущая впереди него Сюся.
    И тут он заметил, что их загадочный провожатый, невесомо шагающий перед ней, и вправду излучает всем телом еле улавливаемое глазом свечение, которое поначалу, при свете дня, они приняли за некую магнетическую ауру его телесной красоты, но которое, по мере сгущения сумеречности, делалось физически ощутимым серебристым ореолом очертаний его фигуры.
    Правда, заливший склон подобным же серебром свет взошедшей полной луны заставил их усомниться, а не было ли это свечение обманом зрения и не привиделось ли им ангельское сияние, только что оконтуривавшее их юного проводника.
    - Мы, кажется, в гору идём, - маршево размахивая арбалетом, вновь огласила его неуёмная мыслительница своей догадкой просторную тишину безветренно-лунного вечера. - Я себе в босоножках все ноги, блин, посбиваю...
    - Не ты одна, - разделил он её опасения насчёт попадавшихся на тропе камней осыпи, тоже, как и она, обутый с пляжной беспечностью и уж никак не для пеших восхождений. - А друг наш босой, между прочим.
    - И чей он посланник, как думаешь?
    - Гипотетически - какого-то местного провидца. У них же кругом отшельники и гуру, у азиатов.
    - Тоже мне гуру на горе, - съязвила Сюся. - И на кой ляд мы ему понадобились?
    - Тайна восточной мистики, - туманно пояснил он. - Если вдруг что не так - чур, я на острие атаки...
    - Само собой. Ты с этой пушкой и месарем - вылитый спецназовец.
    Нож в ножнах он давно достал из торбы и повесил обратно на пояс, чтобы тот был под рукой в этом их легкомысленном походе неизвестно куда через чреватую общением с животным миром первозданную природу.
    - Форма соответствует содержанию. С таким снаряжением и боезапасом в тайге бы мы прокормились, но крокодилы не мой профиль.
    - Жаль, - поддела его Сюся. - Ты уже круче всех крокодилов.
    - Грубая лесть, - панибратски шлёпнул он её по попе, битый час искушающе маячившей перед его глазами. - Дай-ка мне арбалет, пока не поранилась...
    Юноша действительно вёл их в горы, если можно было назвать горами погрязшее в одуряюще благоухающих болотистых джунглях лесистое плоскогорье с множеством удушливо влажных ущелий-лощин, изрезавших разновеликие плато-вершины, также облепленные чуть более низкорослой, но низинно-сплошной тропической растительностью.
    Сами бы они плутали по этим сугубо пешеходным тропинкам до бесконечности, но их безмолвный поводырь, судя по всему, исходил эту местность вдоль и поперёк и ориентировался в поворотах и разветвлениях полузаросших не торных троп безошибочно.
    - Wouldn't you like to gulp some water? ("Ты бы не прочь глотнуть немного воды?") - приостановил он резвого юношу на подходе к мелкому галечному ручью, который их неутомимый гид собрался было переходить вброд, не отвлекаясь на такие мелочи, как утоление жажды. - We are thirsty after all... ("Мы хотим пить всё-таки...")
    - Thirsty? ("Пить?") - с некоторым удивлением обернулся к нему малазийский спартанец, чья выносливость, вероятно, значительно превышала их почти истощённые силы. - Oh, please, you may drink till quench your thirst... ("О, пожалуйста, вы можете пить, пока не утолите свою жажду...")
    - Я лично хочу не только пить, но и прямо наоборот, - интимно поведала Сюся, отходя в редкие кустики ниже по течению.
    - Шакалов оттуда шугни, - напутственно посоветовал он ей, наклоняясь над ручьём и зачерпывая свободной ладонью холодную воду. - И удавов.
    - If she is exhausted, further I shall carry her, ("Если она выдохлась, дальше я понесу её",) - тактично предложил юноша, стоявший по щиколотку в стремительно стелющейся по камням талой воде, но нисколько не озабоченный её ледяной студёностью.
    - Thanks, but we are compelled to refuse your help, ("Спасибо, но мы вынуждены отказаться от твоей помощи",) - критически оценил он отнюдь не атлетическое сложение довольно закалённого скорохода. - My filly is actually very strong though frail, and as to me, I am sturdy and husky, as you see... ("Моя кобылка на самом деле очень сильна, хоть и субтильна, а что до меня, я крепок и дюж, как ты видишь...")
    - Yes, I see, ("Да, я вижу",) - кивнул учтивый туземец. - Yet you are already bearing your gun, your pouch and this red thing. It is rather difficult to walk uphill with such a burden and with your lass into the bargain... ("Однако вы уже несёте ваше ружьё, вашу сумку и эту красную штуку. Трудно, пожалуй, идти пешком в гору с такой ношей и со своей девушкой в придачу...")
    - Why do you think that you are able to heave my gal? ("Почему ты думаешь, что ты способен поднять мою девчонку?") - расправил он, для невыгодного сравнения, свои молодецкие плечи. - Undoubtedly, you overestimate your power. I should call you handsome but puny... ("Ты, несомненно, переоцениваешь свои силы. Я бы назвал тебя миловидным, но тщедушным...")
    - It is mistake, ("Это ошибка",) - кротко возразил его не могучий на вид оппонент, беря его тонкой смуглой рукой за ремень снизу, так что изящные музыкальные пальцы, жёстко вдавившие мышцы его живота, захватили широкий кожаный пояс изнутри. - I can carry you as well. ("Я могу, с равным успехом, нести и тебя".)
    И не успел он понять, что этот женственный отрок имеет в виду, как юноша своей вытянутой не мускулистой рукой легко приподнял его инстинктивно напрягшееся тело стоймя над камнями сантиметров на двадцать.
    - Or even both of you at once, ("Или даже обоих вас сразу",) - скромно добавил обладатель совершенно нечеловеческой силы и, подержав его тело в воздухе несколько секунд, опустил его обратно на землю.
    - Ни хрена себе, - потёр он прищемлённый ремнём бок. - I wonder what a creature you are... ("Хотел бы я знать, что ты за создание...")
    - Is there any use? ("Стоит ли?") - отклонил юноша его тонкий намёк наконец представиться согласно происхождению. - I am what I am. ("Я то, что я есть".)
    - Что тут у вас за нанайская борьба на поясах? - поинтересовалась вернувшаяся в мужское общество Сюся. - Я таких фокусов ввек не видывала. Он что, йог?
    - We must go, ("Мы должны идти",) - справившись о времени по звёздному небу, поторопил их нежный силач. - The term is expiring... ("Срок истекает...")
    И напившись из ручья впрок, они опять тронулись в путь за невозмутимым непроницаемо-таинственным красавчиком, своей персоной, по всей видимости, расчищающим им тропу от всякой шныряющей в окружающих джунглях нечисти, так как даже беззвучно промелькивающие в половодье лунного света над их головами сатанински-чёрные летучие мыши к ним не спускались, а какое-то оскаленно зарычавшее впереди существо тут же тяжёлой тенью кошачьи нырнуло напролом в заросли, хотя габаритами тень довольно-таки отличалась от кошки, пусть и очень большой.
    Теперь они наглядно могли представить, что их ждало бы ночью в глухих трясинных низинах этого милого лесочка, в сравнении с которыми животный мир плоскогорья был крайне скуден и, большей частью, безобиден.
    Тем не менее, после внезапного явления на тропе охотящейся в округе киски он вернул заряженный арбалет Сюсе и постоянно держал свой карабин наготове, не полагаясь на силу распугивающего зверей повелительного взгляда юноши.
    Однако последующий двухчасовой утомительный для них переход по бесчисленным горным спускам-подъёмам обошёлся без лишней самозащитной стрельбы по живым мишеням, и легконого шагающий провожатый, в конце концов, вывел их на уже сравнительно оголённую каменистую площадку, обе стороны которой обрывались отвесно в залитые зловещим мраком ущелья.
    В конце этой треугольно сужающейся голой площадки начинались её продолжением вырубленные в скале ступеньки узкой лестницы, поднимающейся наверх к уступу крутого склона, где китайским фонариком уютно светилась маленькая хибарка-фанза с просвечивающими бумажными стенами.
    - So I've brought you. Here is your goal on the rock. You should ascend the stairs, ("Итак, я вас доставил. Вот он, ваш пункт назначения, на скале. Вам следует подняться по лестнице",) - указал приведший их бодрый и свежий горец на это декоративно-хлипкое сооружение наверху. - The climb will be not easy; nevertheless, I hope you are capable of overcoming the last obstacle. ("Восхождение не будет лёгким; тем не менее, я надеюсь, вы способны преодолеть последнее препятствие".)
    - In my opinion, such a climb may require five minutes at most, ("По-моему, такой подъём может потребовать минут пять от силы",) - заметил он двужильному юноше, чересчур уж преувеличивающему их усталость и слабосильность. - What shall we find upstairs? ("Что мы найдём наверху?")
    - Sorry, I am not in the know, ("Сожалею, я не в курсе",) - извинился их непостижимо-благовоспитанный проводник, изъяснявшийся в галантной манере какого-нибудь высокородного выпускника Итона. - He waits for you, but his intent is always opaque for earthly mind. ("Он ждёт вас, но его цель всегда непроницаема для суетного ума".)
    - In other words, we have to prepare to a lesson of spirituality. Thank you very much, ("Другими словами, мы должны готовиться к уроку духовности. Большое тебе спасибо",) - вложил он в свою благодарность весь яд иронического подтекста.
    - Not at all, ("Не стоит благодарности",) - чуть поклонился ему непрошибаемо-доброжелательный провожатый.
    - Good luck, my young lady! ("Удачи, моя юная госпожа!") - адресовал юноша второй поклон заскучавшей от их англоязычия Сюсе. - As a useless person, I am vanishing into thin air... ("Как бесполезный персонаж, я исчезаю бесследно...")
    После чего туземный знаток правил этикета развернулся на босых пятках и летящей стремительной поступью двинулся через площадку от ступенек обратно к тропе в зарослях.
    Догонять его, очевидно, было бессмысленно, да и скорость его перемещения в пространстве делала погоню за ним заведомо напрасной.
    - Заманил нас и сгинул, - следя за быстрым исчезновением юного следопыта, проронила Сюся.
    - Или выполнил миссию, - поправил он её, так и не отойдя до сих пор от шока, вызванного небрежной демонстрацией силы там у ручья, силы, не укладывающейся в рамки мышечной. - Но назад без него мы дороги уже не найдём, это правда.
    - Так что, поднимаемся? - оглядела Сюся ступеньки примерно тридцатиметровой каменной лестницы, по которым разумней было подниматься поодиночке, чтобы зря не тесниться на этих не очень широких скалистых карнизах между двумя боковыми обрывами.
    - Я не против, - проголосовал он, снова вешая карабин на плечо. - Но сперва поцелуемся на прощанье.
    - Смотри ты, какие мы сентиментальные, - изумилась она его несерьёзному предложению. - Днём не нацеловался?
    - Это ж когда было, - обнял он её за плечи. - Может, больше не доведётся.
    - Типун тебе на язык, - пробормотала она, уступчиво приближая губы к его губам. - Похотливый маньяк...
    - А других не бывает, - лёгким дразнящим прикосновением обозначил он не состоявшийся по-настоящему поцелуй, завершая их пикировку.

    ЧАСТЬ ПЯТАЯ
    "АЛЬМАВЭТ"

    Глава девятнадцатая
    "ПУТЬ НАВЕРХ"

    Луна огромным иудиным сребреником сияла над плоскогорьем, и ступеньки лестницы перед ними казались отлитыми из тусклого серебра, зачернённого патиной тысячелетий.
    - Эта машинка заряжена? - ступив на нижнюю ступеньку, подняла Сюся к свету полуметровый арбалет с островного пляжа, уже пригодившийся им однажды как оружие.
    - Да, он на предохранителе. Рычажок этот сдвинь и жми на курок, - проинструктировал он её, как обращаться с механизмом, удерживающим в арбалете короткую стрелу со стальным наконечником. - Только в кого ты стрелять намерена?
    - Мало ли что, - махнула она арбалетом наверх по ходу ступенек. - Может, нас там какой злодей поджидает.
    - Ага, людоед. Питается исключительно юными фантазёрками.
    - Станешь - с такой жизнью, - вздохнула она. - Тут, блин, любая фантазия отдыхает. Четыре месяца всего-навсего, как мы текилы с тобой укушались на тусовке...
    - Ажно четыре? - насмешливо ужаснулся он. - Что-то роман у нас затянулся, так и до вечной любви недалеко.
    - Это - на небесах, - сострила его махровая атеистка. - Для "вечной" сперва помереть надо. Обоим.
    - Без проблем, - сговорчиво пошёл он ей навстречу. - Прыгнем, давай, отсюда вдвоём - и все дела.
    - Чуть позже, - ступила она на вторую ступеньку. - Для начала поднимемся к этому старому дуралею из хижины. Интересно же...
    С этими словами она пошла по лестнице вверх, и он не замедлил последовать за ней, держа карабин, на всякий случай, в правой руке.
    Находясь на лестнице, они могли видеть одни её узкие крутые ступени, на выступах которых как раз умещалась поперёк стопа ноги, тогда как площадка со светящейся фанзой была вне зоны их видимости, поэтому поначалу шагали они по лестнице бодро и энергично, готовясь вот-вот выйти на верхний финишный уступ.
    Однако каменные ступеньки всё продолжали подниматься с лунно-рельефной чёткостью перед их глазами и через пять минут их весёлого восхождения, и через пятнадцать, и через полчаса, а небольшое плато внизу, с которого они стартовали, отдалилось мало-помалу до с трудом различимого тёмного пятна у подножия растущей впереди лестницы.
    - Тут что-то не так, - подумала вслух Сюся, остановившись на ступеньку выше него.
    - Я заметил, - остановился и он. - Это уже альпинизм какой-то.
    - Я не о том, - повернула она к нему своё выбеленное луной лицо, судя по выражению, чем-то порядком озадаченная. - По-моему, я беременна.
    - Вот тебе на! Ты и нашла время, - пожурил он её шутливо. - Раньше сказать не могла?
    - Я только сейчас почувствовала, - сообщила она, прислушиваясь к своим странным внутренним ощущениям. - Видимо, днём сегодня...
    - Зачали, ты имеешь в виду?
    - Да, залетела без таблеток. Вот здесь чувствую, - положила она ладонь на лобок. - Внутри.
    - Не выдумывай глупости, - укоризненно покачал он головой. - За день эмбрион не образуется, есть определённые сроки...
    - А то я не знаю, - резко оборвала она его. - Что я, аборты не делала, по-твоему? Но это не то.
    - Ну дай, я пощупаю, - осторожно, бочком, поднялся он к ней на ступеньку. - Что там у тебя...
    Он положил свою ладонь на низ её спортивно-плоского живота - и вдруг с изумлением ощутил под ладонью плотное выпуклое округление, которого, тут он мог поклясться, ещё днём не было.
    - Ты и даёшь, Сюсик, - ища разумное объяснение возникновению выпуклости, пробормотал он. - Как же мы пропустили...
    - Не пропустили, нет, это сегодняшнее, - испуганно прижала она своей рукой его руку к округлению. - Он растёт, чувствуешь?
    Действительно, выпуклость слегка увеличилась и на ней даже наметились бугристые неровности.
    - Спокойно, не паникуй, - выдернул он свою руку из-под её задрожавшей ладони. - Идём быстрее наверх, пока ты способна идти.
    - Да, да, наверх, - сразу заторопилась она, снова опережая его на лестнице. - Фильм ужасов, твою мать. Триллер с пришельцами. Инопланетные тараканы в матке...
    В подобном духе, отдуваясь и пыхтя, она говорила сама с собой весь следующий час непрерывного подъёма, время от времени заковыристо матюгаясь при всё более частых спотыканиях, но он, страхуя её от падения при случайном оступании, держался сзади и лицезрел постоянно лишь её спину или, вернее, обожаемое им место пониже спины, напрягавшееся упруго при каждом её шаге в гипнотической призрачности их движения по бесконечной серебряной лестнице от давно исчезнувшего в далёкой дымке подножия к, возможно, недосягаемому, отшельническому убежищу, расположенному, похоже, на не определяемой снизу вершине.
    - Растриедрить твою в Бога в душу! - длинно выругалась его запыхавшаяся скалолазка, вновь полусогнуто останавливаясь. - Ты посмотри, что у меня творится...
    Он шагнул к ней на ступеньку выше - и обмер. Живот её выпирал теперь вполне недвусмысленно, месяцев на шесть обычной беременности.
    - Однако, - крякнул он от неожиданности. - Чересчур как-то...
    - Он уже там толкается, этот твой, - пожаловалась она, обессиленно присаживаясь на верхний ступенчатый выступ скалы. - Арбалет грёбаный забери, я дальше пузо нести буду. Ты, кстати, при родах никогда не присутствовал?
    - Один раз было. Когда меня самого рожали, - попробовал он развеселить её.
    - Смешно, - одобрила его юмор висельника обрюхаченная им ненароком любимая. - Я к тому, что тебе принимать их придётся.
    - И примем, нас не запугаешь, - небрежно взял он на себя и эту ответственность. - Тем более, с твоим влагалищем я знаком близко и трепетно.
    - Кобелина, - удовлетворённо осудила его нашедшая моральную поддержку поборница бездетного секса. - Неисправимый.
    - Будем надеяться, что так, - поблагодарил он её за лестную характеристику. - Рожай безбоязненно - я справлюсь. Ты идти в состоянии?
    - Вроде, да, - грузно поднялась она. - Поползу, в крайнем случае...
    - Не допущу позора! - вознегодовал он, снова пристраиваясь за пустившейся в путь отяжелевшей подругой. - Я тебя, крошка, и с твоим пузиком донесу.
    - Докуда? - спросила она в космической сияющей тишине надмирного пространства, через которое пролегла их невероятная по высоте лестница. - Странно, что ледников нет в этих Гималаях. Пора бы.
    Отчасти она была права, поскольку, как показывал пар изо рта, воздух и вправду понемногу холодел, хотя из-за предельной энергичности подъёма со ступеньки на ступеньку мёрзли у них, в основном, открытые в босоножках пальцы ног да кончики ушей.
    Впрочем, вскоре он перестал замечать эти мелочи, так как Сюся остановилась в третий раз и он, нагнав её шагом вверх, обнаружил, что огромное раздувшееся брюхо сделало её совершенно неповоротливой и вымотанной.
    - Так, отдыхай, подруга, - положил он ей руку на плечо, чтобы она ещё посидела и отдышалась. - Оправдания бесполезны, грех налицо...
    - Ох, ё! - схватившись вдруг за живот, скорчилась Сюся. - Ты гля, как брыкается. Как копытами...
    - Схватки, надо понимать?
    - Не уверена. Если припрёт, я скажу.
    - Тогда, мать, терпи по самое "не могу", - повесил он на плечо карабин дулом вверх и надел на ствол карабина наподобие лаврового венка мешающий ему арбалет. - Залезай ко мне на руки и держись за шею. Небось, не пушинка всё-таки, с таким довеском...
    - Ты надорвёшься, - прошептала взгромоздившаяся ему на руки пузатая греховодница, прижавшись холодной щекой к его опять небритой щеке.
    - Своя ноша не тянет, - подобрал он через несколько шагов тяжеловесного восхождения подходящую пословицу. - Придёт второе дыхание - понесу тебя и на третьей точке.
    - Лучше побереги на будущее, - интимно шепнула она, невольно елозя провисшими ягодицами при его лестничной ходьбе по особо ценимому в нём органу. - Я на него очень рассчитываю.
    - И пузо нас ничему не учит, - прокряхтел он, одолевая ступеньку за ступенькой.
    - Не-а, не учит, - щекотнула его лукавая искусительница губами его щёку. - Хочу, хочу, хочу, хочу... Уй-юй! Больно же!
    Заключительный её вскрик был вызван очередной конвульсией от резкого толчка изнутри.
    - Дохотелась, маманя, - злорадно угомонил он её попутным баюкающим качанием. - Теперь ляльку нянчи...
    - Вот нужно оно мне - маманей, - вторично дёрнулась Сюся в его руках.
    - Придётся, - на выдохе выговорил он, потный в наступающем холоде от своего безостановочного напряжённого подъёма с тяжелеющей ношей по каменной лестнице, уже кое-где обледенело скользкой.
    - Ух ты, зараза, - глухо произнесла храбрившаяся дотоле насмешница после серии многоступенчато-затяжных корчей и вскриков, вынудивших его присесть с ней на коленях на ледяную ступеньку на время этих родовых схваток. - По-моему, начинается...
    Подстёгнутый таким её заявлением, он с усилием поднял её сжавшееся тело и встал, аккуратно разворачиваясь на узком выступе, чтобы идти дальше, и тут, наконец, он опять поднял голову, взглянуть, не виден ли наверху край вершинного уступа.
    До края площадки им оставалось всего ничего, причём рассеянный блёклый свет, на фоне которого отчётливо чернел этот край, был вовсе не жёлтым светом бумажного домика, а забрезжившей только что предрассветной серостью, пока ещё уживавшейся с побелевшей и низко опустившейся луной.
    - Погоди-ка, Сюсенция, - прижал он к себе её полусидящее на его руках обвисше-тяжёлое тело. - Рожать будешь в домашних условиях...
    В считанные минуты протопав по наледям оставшихся ступенек финальные метры нескончаемого подъёма, он вынес вцепившуюся в него, корчащуюся от болезненных толчков Сюсю на плоскую скальную плиту перед прилепившимся здесь домиком, то ли фанзой, то ли пагодой, с азиатски загнутыми навесами тонкой заиндевелой крыши и с бумажными стенами, непроницаемо белёсыми в утреннем свете.
    Белой была и сама площадка уступа, покрытая нетающей ледяной коркой; белым был и заснеженный невысокий откос позади хижины, больше смахивающий конусовидной срезанностью на пик заоблачной горной вершины; и плотный туман, неподвижно стоявший в проёме входа в хижину, закупоривая её от наружного света, тоже был девственно белым.
    Но любоваться всей этой белизной им, разумеется, было некогда, и он, заботливо опустив Сюсю возле входа, чтобы она не поскользнулась на плите, поспешно вручил ей снятый с карабина арбалет, сам одновременно пристраивая карабин под локоть, для удобства стрельбы с правого бедра, в случае необходимости.
    - Я первый, - тихо сказал он ей. - Я позову.

    Глава двадцатая
    "ТРЕТИЙ"

    С карабином наизготовку он разом шагнул сквозь молочную гущу тумана в проёме - и вынырнул из тумана в тёплую полутьму легковесно-хрупкого высокогорного приюта.
    Но даже и в полутьме внутреннее пространство миниатюрной снаружи лачужки было несоразмерно большим, как если бы он вошёл в просторный неосвещённый зал пахнущего курящимися сандаловыми палочками восточного храма с устланным огромной циновкой каменным полом и одинокой громоздкой фигурой закутанного во что-то белое идола посередине, шагах в десяти от него.
    - Заходи, - удостоверившись в безопасности помещения, позвал он негромко.
    Ответа не было, и сообразив, что туман звуконепроницаем, он вонзил левое плечо в туманную завесу и высунул одну руку наружу, продолжая контролировать и взглядом и дулом карабина ситуацию внутри.
    Её рука тотчас легла в его, и он затянул прерывисто стонущую Сюсю в дурманное тёпло храма.
    - Ни фига себе конурёнка, - поразилась она, настороженно озираясь в неожиданно увеличившейся кубатуре невзрачного с виду домика. - А это что там за умирающий лебедь?
    И тут он тоже понял, что в полутьме перед ним белели вовсе не смятые рваные тряпки, а перья двух сложенных крыльев в человеческий рост, сразу распознанные зорким оком его непредубеждённо-зрячей подруги, не посещавшей в туристских турах буддистские кумирни и потому не введённой в заблуждение неясностью облика белой фигуры, водружённой в центре циновочного ковра.
    - Опять ты! - напористо выдал он знакомым крыльям, инспирировавшим, вне всякого сомнения, Сюсину скоротечную беременность на этой нарочно удлинённой для них наскальной лестнице.
    Крылья медленно разошлись, приоткрывая просвет сияния между ними.
    - Чем-то недоволен? - спросил его из сияния переливчато-мелодичный голосок. - Ты выбрал любовь.
    - Но не это! - возмущённо ткнул он указующим перстом в её громадный живот, немедля отреагировавший на его показ коротким толчком изнутри, от которого будущая мать конвульсивно скрючилась, плашмя прижав своё содрогающееся пузо арбалетом и зарычав от боли сквозь стиснутые зубы.
    - А зачем любовь, по-твоему? - грустно напомнил ему ангел-хранитель базовые основы двуполой биологии. - "И будете вы одна плоть..."
    - Хорош Ветхий Завет цитировать, - дерзко осадил он разговорившегося ангела. - Она тут родит сейчас...
    - Вода хоть есть у тебя? - сдавленно прохрипела Сюся, с трудом приседая и тяжело бухаясь на колени с по-прежнему прижато-поддерживаемым шевелящимся брюхом. - Кровищей всё перемажу...
    - Больно? - ласково справился у неё голосок. - А как ты думала...
    - Я никак не думала, - упираясь руками в циновку, на которой лежал её торкающийся живот, пропыхтела она в паузе между схватками. - Я просто хотела...
    - Чего? - вкрадчиво озлел голосок.
    - Его, - мотнула Сюся распатланной головой в его сторону и снова скорчилась с яростным, еле сдерживаемым хрипом.
    - Это понятно, - не унимался безмятежно льющийся голосок ангела, аккомпанирующий её хрипам и стонам. - Два лика образа и подобия Божьего. Для того и разделены, чтобы соединяться.
    - Ты бы не издевался, а? - не вытерпел он. - Всё-таки у меня оружие под рукой...
    - Неужели дерзнёшь? - провокаторски изумился голосок.
    - Уж поверь, - повёл он стволом карабина. - Побереги пёрышки...
    - Богоборец, - одобрительно припечатал ему клеймо потешающийся ангел. - И что, на вечные муки - из-за такой?
    Широкое невесомое крыло чуть качнулось в сторону корчащейся на четвереньках, то истошно вскрикивающей, то зверино подвывающей Сюси.
    - Да хоть на вечные, - невольно сорвалось у него от внезапной пронзительной жалости к ней. - Лишь бы ей легче...
    - Ладно, - словно подвёл баланс ангел. - Всё, вроде, сошлось.
    - Встань! - вдруг хлестнул хлыстом повелительно-громовой голос из пыхнувшего сияния, обращавшийся теперь исключительно к вскинувшей голову, испуганно замершей Сюсе. - Иди сюда. Одна.
    С перепугу Сюся даже сумела встать на ноги.
    Согнувшись в три погибели, она в раскорячку заковыляла из последних сил к медлительно распахивющимся ей навстречу нежно-пушистым с изнанки крыльям.
    Если бы он и хотел её остановить, он всё равно бы не смог раздвинуть свои вмиг онемевшие губы и шевельнуть своими окостенело парализованными конечностями.
    Прикованный к месту, он в бесчувственном столбняке наблюдал, как послушно подходит она к уже слепяще-яркому сиянию и как разведённые вширь крылья неотвратимо сходятся, закрывая её наглухо смыкающимся воздушно-белым оперением.
    "Боже! - взорвалось в его мозгу. - Боже! Боже!"
    Ширма из перьев дрогнула и, расщепившись посередине, начала раздвигаться.
    И не успели неторопливые крылья разойтись в полный размах, как Сюся вышла меж них к нему, вышла совершенно ошеломлённая и как прежде стройная, без своего несуразно-гигантского живота и без каких-либо признаков измучившей её беременности.
    А за её спиной, в орлиных объятиях крыльев, он увидел ослепительно красивого изящного юношу в набедренной повязке, похожего своим двуединым телесным совершенством на юношу с озера, но белокожего, русо-курчавого и смотревшего на него озёрно-голубыми огромными глазами его любимой.
    - Я в порядке, - прильнула к нему его счастливая страдалица. - Это наш.
    - hинэ́ни, а́ба, - улыбнулся ему юноша.
    "Вот и я, папа", автоматически перевелись слова юноши в его сознании.
    - ата́ мама́ш мальа́х, бэ́ни, - восхищённо оглядела юношу Сюся. ("Ты просто ангел, сынок", был его параллельный перевод.)
    - нахо́н, и́ма, ат цодэ́кэт. бээ́цэм зот эмэ́т лаамита́, - ответил ей юноша не менее влюблённым взглядом. ("Верно, мама, ты права. В сущности, это чистая правда".)
    - Минутку, минутку, - вступил он в их диалог. ("рэ́га, рэ́га", сами собой перевелись его слова на язык, впервые сейчас им услышанный и абсолютно ему не знакомый.) - Что это значит? ("ма зот омэ́рэт?") На каком языке вы говорите? ("э́йзо сафа́ атэ́м мэдабри́м?")
    - Это иврит, - раздался из-за спины юноши сладкоголосый смешок. - Язык ангелов.
    - Я не понял, - сказал он. ("ло hэва́нти", отозвалось ивритоязычным эхом.) - Что, наш сын - ангел? ("ма, бэн шэла́ну hу мальа́х?")
    - Конечно, - огорошил его забавляющийся его смятением голосок. - Кто же ещё, по-твоему, мог родиться от такой любви? Только ангел.
    - аль тидъа́г, а́ба, - подбодрил его уже шестнадцатилетний сынишка. ("Не волнуйся, папа".) - эйн ли шум hори́м ахэри́м баола́м hазэ́, атэ́м hора́й hайэхиди́м. ("Нет у меня никаких других родителей в этом мире, вы мои единственные родители".) сим лэв шэани́ йафэ́ кмо и́ма вэим зо́т гварта́н вэлохэ́м камо́ха. ("Заметь, что я красив как мама и, вместе с тем, здоровяк и боец как ты".)
    - бээмэ́т? - с любовной иронией приструнила Сюся своего малыша. ("Правда?") - лэдаати́, кцат hигза́мта. ("По-моему, ты малость перехватил".) ула́й лэмаръэ́ ата́ ахэ́н хинани́ лэмада́й, ава́ль лэха́ афи́лу од ло цамху́ кнафа́им, раврэва́н ката́н... ("Может, на вид ты действительно довольно-таки симпатичен, но у тебя даже ещё не прорезались крылья, маленький хвастун...")
    - Крылья - не обязательный атрибут, - заметил на это голосок из сияния, окаймляющего сзади контуры тела юноши. - Летают отнюдь не на крыльях.
    - таби́ти би, и́́малэ, - успокоил недоверчивую родительницу родившийся полностью завершённым сынок-ангел. ("Взгляни на меня, мамочка".) - ани́́ квар мэвуга́р. ("Я уже взрослый".)
    - йахо́ль лиhйо́т, - согласилась Сюся с неопровержимым фактом. ("Может быть".) - ула́м хайэ́йну алэ́й адамо́т hэм мэсукани́м мэо́д, йэ́лэд шэли́́... ("Однако жизнь наша на этом свете очень опасна, мальчик мой...")
    - ло нора́, и́ма, - ответствовал её славяновидный первенец, ещё не посланный в мир с конкретной миссией свыше, а потому не наделённый пока знанием какого-либо иного языка, кроме врождённого. ("Не страшно, мама".) - hарэ́й ани́ бэн альма́вэт. ("Ведь я бессмертен.)
    - зэ ло йитахэ́н, - не поверила Сюся. ("Этого не может быть".) - ана́хну шнэ́йну бнэй тмута́. ("Мы оба смертные".) мэа́ин альма́вэт? ("Откуда бессмертие?")
    - От любви, - прозвенел в зале торжествующий голосок. - мэаhава́.
    Повтор был, видимо, для небесного собрата.
    - мишэ́шэт йэмэ́й бэрэши́т йэцу́р казэ́ нола́д коль па́ам ланэ́цах, лахэ́н ах вэра́к кэпри́ аhава́т нэ́цах. ках hухла́т бэшама́им, - сообщил голосок сперва вступающему в ангельскую жизнь юноше. ("С сотворения мира такое существо рождается каждый раз навечно, поэтому исключительно как плод вечной любви. Так решено на небесах".) - эт горало́ бара́ртэм бэацмэхэ́м, умика́н вээйла́х шмо йиhйэ́ кэшми́, клома́р "плони́". ("Его судьбу вы выбрали сами, и отныне и впредь его имя будет как моё имя, то есть, "некто".) зэ тиво́ hашмэми́ батэвэ́ль шэль бнэй ада́м ламро́т коль кинуи́м хилонии́м шэбаhэ́м hу аму́р лэhикарэ́. ("Это его небесное свойство во вселенной людей, несмотря на все мирские прозвища, которыми ему предстоит быть названным".)
    - увхэ́н, мо́тэк, hиги́а зман. ата́ муха́н лифъо́ль? - продолжил на почему-то понятном иврите свою победную речь голос сияния, постепенно всё явственней просвечивающего тело юноши, наполняющегося этим сиянием и тоже начинающего светиться в отступающем к гранитным стенам полумраке храма. ("Итак, дружок, время пришло. Ты готов действовать?" без перевода прозвучало в его ушах.)
    - мува́н мээла́в, - кивнул юноша. ("Само собой разумеется".) - ани́ нола́дти да́вка кээзра́т hашэ́м лэанаши́м. ("Я родился именно как Божья помощь людям".)
    - аз лэх тэмалэ́ эт шлихутха́. ("Тогда иди выполняй свою миссию".)
    - бэрацо́н. ах нидмэ́ ли шэмута́в лау́ф, - весело ответил юноша, как-то сразу оказываясь между своими земными родителями. ("Охотно. Только мне кажется, что лучше лететь".) - лэhитрао́т, и́ма. лэhитрао́т, а́ба. (До свидания, мама. До свидания, папа".) лэола́м ло эшка́х этхэ́м вэло́ ээзо́в этхэ́м. ("Никогда я вас не забуду и не оставлю".) кху бэхэшбо́н шэани́ хэлька́ шэль hашгаха́ эльйона́. ("Имейте в виду, что я часть Божьего Провидения".)
    - мимэ́йла ата́ тами́д има́ну, бэ́ни, вэа́ну тами́д оhви́м отха́, - нежно сказала Сюся понапрасну оправдывающемуся самостоятельному сынуле. ("Так или иначе, ты всегда с нами, сынок, и мы всегда любим тебя".)
    Прощаясь, их уходящий в мир сын чуть прикоснулся губами к щеке каждого, и губы его легко ожгли их кожу.
    Но, конечно, они не могли не проводить своё драгоценное чадо, и Сюся, подобрав арбалет, чтобы сынок, не дай Бог, не споткнулся, вышла следом за юношей сквозь очистившийся от тумана проём на залитую утренним солнцем площадку перед фанзой-храмом, а он очутился там же разве что парой секунд позже.
    Поэтому сидевшего на скале за хижиной здоровенного чёрного орла они увидели одновременно, и едва орёл вскинул мощные крылья - ринуться вниз, они одновременно и выстрелили: Сюся - из арбалета, а он - с бедра - из карабина, шарахнувшего по мозгам гулким грохотом горного эха.
    Сбитая выстрелом и пронзённая стрелой хищная птица отлетела в скалу и, кувыркнувшись, рухнула вниз.
    Ударяясь о камни ступенек и отскакивая на лету на узкой лестнице, орёл растерзанно покатился по лестничному крутому склону и, слетев с бокового обрыва в пропасть, пропал в заполнявшем провал ущелья тумане.
    - тода́, hора́й hааhуви́м! - засмеялся этому их родительскому фокусу юноша-ангел. ("Спасибо, мои любимые родители!") - hатаршу́ ли ларэ́дэт ахша́в эль hами́н hаэноши́? ("Позволите ли вы мне спуститься сейчас к роду человеческому?")
    - руц хамуди́, - скользящим чутким касанием погладила Сюся русые кудри великовозрастного дитяти. ("Беги, мой милый".) И хотя из-под её ладони, как при коротком замыкании, полетели потрескивающие искры, руку она не отдёрнула. - браха́ аль коль маасэ́йха. ("Благословенье на все дела твои".)
    - тишаэру́ цэири́м! - выкрикнул во весь голос их рвущийся в жизнь сын своё напутствие бренным родителям. ("Оставайтесь молодыми!") - каэ́т ани́ а́ит! ("Теперь я орёл!")
    И перешагнув с края площадки в пустоту, их небесный отпрыск стремительно заскользил с беззаботным заливистым смехом по воздуху, жеребячьи перебирая ногами от избытка кипуче переполнявшей его радости, пока не уменьшился в точку и не исчез в солнечных лучах.
    - шова́в. Шалун, - с улыбкой вздохнула Сюся. - Вернёмся, я думаю?
    - Ну, не вниз же идти, - приблизившись к краю, прошёлся он долгим взглядом по несчётным ступенькам каменного спуска, тонущим в клубящемся мареве утреннего низинного тумана, мало-помалу съедаемого расползающейся по комковатым клубам солнечной озарённостью. - Кстати, где ты иврит учила?
    - Нигде, - сказала Сюся, похоже, озадаченная своими языковыми познаниями не меньше его. - Как-то вдруг само получилось. Он же мой сын - разве я могла его не понять...
    - Да, верно, я тоже ведь понимал без перевода... А почему ангел - есть какие-то соображения?
    - Может быть, чтобы нас не разлучать? Ты же слышал об этих фрейдистских придумках: сын вытесняет отца, Эдипов комплекс и всё такое... И вообще, чего зря гадать, идём и спросим. Я только никак не дотумкаю, что это за чудо в перьях. Что ангел - понятно, но какой?
    - Хранитель, - открыл он ей причину присутствия в бумажном храме именно данной разновидности небесного воинства. - Причём мой. Он, вероятно, затем и свёл нас, чтобы потом привести сюда.
    - Вот же режиссёр хренов, - добродушно аттестовала Сюся всевышнего экспериментатора. - Перья бы ему все пообрывать за такие сюжеты...
    - Прошу, - пригласил он, пропуская её в опять подёрнутый туманной дымкой дверной проём отшельнического пристанища. - Выскажи этой птичке всё напрямик...

    Глава двадцать первая
    "ДИАЛОГИ ПЛАНКТОНА"

    На сей раз интерьер хижины уже не поражал прежним простором и ладанным полумраком и размеры внутреннего пространства были вполне адекватны наружным, а просвечивающие с одной стороны солнцем бумажные стены не казались теперь незыблемо прочной гранитной кладкой.
    Но крылатое существо всё ещё находилось здесь, занимая своей нахохленной беломраморной фигурой с содвинутыми щитом крыльями добрую половину тесной шаткой халупы, сооружённой в заоблачной выси неведомо кем из тонких бамбуковых реек и рисовой бумаги, дребезжаще колеблющейся под заунывно-протяжными дуновениями обвивающих хижину воздушных потоков, не окрепших покуда до настоящего ветра и ураганного шквала.
    - Вы мне так всех орлов перебьёте, - сердито встретил их голосок из-за гипсово-недвижимых крыльев. - Защитники выискались...
    В тот же миг они оба, ругнувшись, выпустили из рук своё стрелковое оружие, в мгновение ока раскалившееся в их руках докрасна и при падении на кремнистый пол мягко потекшее вскипающим плавящимся металлом.
    Спустя секунды, от его карабина и её арбалета остались лишь две застывшие блиноподобные лужицы тускло-серого цвета, побольше и поменьше, а дерево и пластмасса просто истаяли в кипении расплава без дыма и копоти.
    - Он вдобавок и миротворец, - зализывая обожжённую ладонь, гневно прошепелявила Сюся.
    - Мог бы и руки спалить, - пнул он подошвой тяжёлую металлическую лепёшку. - Так что будь паинькой и следи за своей речью.
    - Не её амплуа, - донёсся из-за оперённого щита голос ангела, тембр которого приобрёл металлическую твёрдость. - Пусть хамит.
    - Спасибочки, - со злобным сарказмом поблагодарила Сюся. - Я, значит, хамка по вашей номенклатуре...
    - И блудница, - жёстко уточнил ангел. - Иначе не та закалка.
    - Чья, моя? - расхрабрилась Сюся от незаслуженной боли ожога.
    - Нет, конечно. Ты чисто-природный феномен, - остудил её пыл ледяной тон ангельского голоса. - Совершенство из совершенства не образуется, необходимо взаимодополнение.
    - То есть, мы с ней - оптимальное сочетание? - задал он напрашивающийся вопрос.
    - Судя по результату - да, - не стал ничего утаивать ангел. - Генетически - спорно, но как духовные сущности - несомненно. Это же вам не продолжение рода.
    - А что это? - потребовала объяснений настрадавшаяся молодая мать неземного создания. - Нельзя ли чуть поконкретней?
    - Можно и не чуть, - совсем уж не благозвучно прозвенел металлический голос. - Но знания эти - не для людей.
    - Ну да, как вам ангелов рожать, так мы самые подходящие, а как знаньями поделиться, так сразу дискриминация, - хабалисто наехала Сюся на уклончивого посланника небес. - Зажилить хотите - законное вознаграждение?
    - Она, пожалуй, где-то права, - с примиренческой увещевательностью присоединился он к её вызывающему демаршу. - Почему бы не прояснить некоторые моменты? Всё-таки двадцать первый век на дворе, ангелы, по идее, себя давно изжили...
    - А демоны? - ехидно поддел его ангел. - Не всё ли равно, как вы нас называете.
    - А кто вы на самом деле? - резко пресекла Сюся очередную попытку улизнуть от прямого ответа в абстрактные разглагольствования. - Инопланетяне?
    - Ну, если угодно, - снисходительно принял ангел её определение. - Только насчёт планеты я вас разочарую: вы тоже "ино". Жизнь в космосе существует не на одном биологическом уровне, и распространяется она не одними пылевыми спорами...
    - Споры - это такая фигня у растений? - полюбопытствовала явно не первая ученица школы.
    - Растения - часть биосферы, а биосфера - из спор, - в двух словах изложил ангел суть зарождения занесённой на планету жизни. - Но программа всегда нуждается в корректировке.
    - Почему? - решила она, очевидно, настоять на немедленном раскрытии тайны мироздания.
    - Потому что саморазвитие имеет цель, а ход его многовариантен, - сухим лекторским тоном просветил её ангел из-за мелового барельефа плотно закрытых ворот своих крыльев. - Биосферная жизнь чересчур островкова и уникальна для глобальных объединений, однако она исходно запрограммирована на порождение иной формы жизни.
    - Роботов, - ляпнула лженаучно подкованная грамотейка.
    - В том числе, - согласился с ней почти механический сейчас голос. - Уровень сознания многофункционален: частично - создание мира искусственного и технического, частично - симбиоз с видоизменённым биологическим, а частично - мы. Я имею в виду духовное измерение.
    - Параллельное материальному? - атеистически подсказал он.
    - Материя и дух - одно и то же, - наставительно опроверг его наивные домыслы ангел. - Дух формирует материальность, а материя есть не что иное, как духовная энергия, по-разному оформляемая для разных уровней духа. Соответственно мы имеем и разные картины мироздания. Но для вас важно то, что мы - связующее звено между уровнями, а вы, земляне, как вы убедились, способны вынашивать и производить не только биологические формы жизни. И ещё важней, что и мы, в известной мере, ваше производное, а мы - часть иного единства. По отношению к нам "инопланетяне" не очень уместный термин. Инопланетные сообщества обычно слишком непохожи друг на друга из-за различных условий развития биологической жизни, а потому, как правило, враждебны и склонны к агрессии. Тогда как мы - ваша духовная эманация, и мы, по сути, хранители вашей локально-планетной общности. Надеюсь, мой умозрительный экскурс вам понятен?
    - Мне - нет, - строптиво выступила Сюся. - Пришельцы нас посещали или как?
    - Не один раз, - сухо ответил голос. - Высшие формы жизни распространяются в космосе через низшие, постоянно контролируя их развитие. Вы это называете колонизацией планет, пригодных для биологической жизни.
    - А разве это не так? - подключился он к теоретическим дискурсам ангела.
    - Нет, - бесстрастно отрезал тот. - Все ваши измышления неверны. Жизнь космоса едина, и планеты, заселяемые программными корпускулами биоспор, с развитием разума в биосфере сами обретают своё планетарное сознание. А звёздный уровень соединяет эти нейроны вселенского разума в том общем поле овеществлённого духа, которое вы называете "плазменным состоянием материи".
    - И где же тогда Бог? - подкинул он ангелу главный гуманитарный вопрос современности, так и вертевшийся на языке.
    - Везде, - отчеканил ангел. - Если, конечно, определять его вашими мерками - как всемогущего и всеведущего. И вы боги для иных форм.
    - Для бактерий, что ли? - вмешалась Сюся.
    - Для бактерий вы - естественная среда, - заметил голос невозмутимо. - А вот в ваших фантазиях вы не менее всемогущи и всеведущи, чем те боги, что управляют вашей жизнью.
    - Фантазии не реальность, - попытался он оспорить сказанное.
    - Вы всё время употребляете понятия, не определив их содержания, - заизрекал голос в размеренном монотонном ритме системного изложения материала. - Существующее существует, как бы вы к нему ни относились. Вы тоже, быть может, чьи-то мыслеобразы, но для вас-то самих вы вполне реальны. И вы всерьёз считаете реальностью ваши представления об устройстве вселенной. Причём каждый раз эти ваши фантазии для вас истина в последней инстанции...
    - "Где же Бог?", он спрашивает, - окреп в голосе ангела некий чугунно-тяжкий чекан. - Установите сперва понятийно, что есть Бог. Ковырни, вон, поглубже в любой твоей "материальной" точке, будет тебе и Бог и Дьявол в одном лице. Да такой, что весь мир разнесёт неуправляемой энергией. Законы они познали - как же! Микрон от бесконечности! Вы своё дело делайте на земле, а не богов выдумывайте...
    - И в чём же оно, наше дело? - поспешил спросить он, поскольку по ходу всё более сварливой речи ангела крылья, бывшие до того скульптурно-белыми, начали розоветь, как бы наливаясь живой кровью, а затем и явственно покраснели, нервно пульсируя телесно-мясистыми перьями, и эти нигде не описанные метаморфозы ангельского чина вряд ли сулили им божественную всеблагость.
    - Ваше дело - становиться сознанием, - отдалённым раскатом грома прогремел голос из-за пышущих алым светом крыльев. - Ангелов иногда на свет Божий производить - вот в чём оно, ваше дело! Танах читать надо - там специально для вас написано!
    - Кажется, до меня дошло, - сказал он Сюсе. - Сыны Божьи брали в жёны дочерей человеческих - так в тексте. То есть, по-видимому, отсюда и качественный скачок в развитии нашего мозга, не объяснимый процессами эволюции и приспособления. И отсюда же - начало нашего сознания. Надо полагать, на их уровне нет механизмов продолжения рода.
    - Они что, бесполы? - предположила Сюся, вспомнив набедренные повязки обоих юношей. - Или двуполы?
    - На вид ты умней, - рельсово прогудел голос на её нелепую альтернативу. - Двуполость вас разделяет ради соединения, а в цельности пола нет. Но ты верно трактуешь подсказку - в этом и состоял смысл тогдашнего внедрения. Иначе бы круг естественного отбора не был разомкнут. Действительно, ваше сознание - ангельского происхождения. Что означает для вас включённость вашей животной природности в духовную зрячесть нашего уровня. Частично вы - ангелы, но только духовной сущностью, только в измерении сознания. И когда, крайне редко, две разнополые сущности, случайно притянутые друг к другу, вдруг становятся целым, тогда это их духовное слияние и оказывается целиком ангельским. И тогда вместо человеческой неполноты, и являющейся, собственно, первичной причиной вашей любви и вашего способа мышления, возникает единство и завершённость, достойные бессмертия.
    - А мы не достойны? - огорчённо полюбопытствовала Сюся.
    - Смерть - неотменимое условие биологической жизни. Смерть - залог её продолжения, - прозвучал голос как будто из топки домны, хотя раскалённая краснота крыльев ни на градус не нагревала прохладный воздух внутри хижины. - Это ангел рождается сразу собой и навсегда, а ваш путь - путь познания и умирания.
    - Премного вам благодарны, - слегка присела Сюся в клоунском бальном книксене. - Ну, познания - я согласна, но остальное... И любви это тоже касается, последнее?
    - Тебе же сказано - "неотменимое"! - донёсся сквозь незримое полыхание низкий трубный глас. - Исключений из правила не предусмотрено.
    - Но наш сын - исключение, - непокорно опротестовала она вынесенный им приговор. - Почему же мы сами должны по правилам?
    - Претендуете на бессмертие? - прогрохотал бас-профундо из бездны. - Вот такими, как есть?
    - А какими же?! - сорвалась смертная спорщица в прямой полемический пафос. - Глухими, слепыми и с выпавшими зубами?! И с отсохшим концом?!
    Оглушительный утробный хохот сотряс и лёгкий бумажный домик, и всю скалу, на которой домик стоял.
    - Она ещё шутит! - вулканно сотрясались пылающие без жара крылья, разбрасывая вокруг бенгальские фейерверки холодных искр. - Шутит - со мной!
    Но Сюсю сейчас в запале не мог устрашить никакой демон ада, не говоря уж об ангелах.
    - Кто с тобой шутит! - заорала она, топнув ногой в босоножке по амплитудно-трясущемуся каменному полу. - Не хочу стареть! Не хочу!
    - Да он-то тебе чем поможет? - попробовал он урезонить не на шутку разошедшуюся любимую. - Он же не бог...
    И вдруг наступила мгновенная гробовая тишина.
    И крылья, только что нестерпимо огненные, стали угольно-чёрными и льдисто-блестящими.
    И бумажные стены внезапно заиндевели морозными узорами, а проём двери позади них зарос наглухо смёрзшимся сосульчато-ледяным затором.
    - Охладим страсти, - холодно произнёс в тишине суровый властный голос всесильного ангела. - Отвечай коротко: "да" или "нет".
    - Хорошо, - почти прошептала Сюся, потрясённая неожиданной театрально-монтажной переменой обстановки.
    - Итак, - начал своё анкетирование арктически-ледниковый голос из-за окаменелой наледи былых крыльев. - Выбор ваш общий?
    Приобняв её сзади за талию, он хозяйски положил руку на её бедро, и у неё уже не было необходимости испрашивать взглядом его согласия.
    - Да, - сказала она.
    - Не стареть обоим? - казённо продолжил опрос говорящий лёд.
    - Да, - сказала она.
    - И та же любовь всегда? - как будто занёс выстывший голос вечной мерзлоты их пожелание в учётный лист книги судеб.
    - Да, - сказала она.
    - Три "да", - суммировал голос. - То есть, цикличный круговорот. Но "та же" не значит "такая же" - вы это учли?
    - Нет, - честно призналась Сюся.
    - А схема должна повторяться снова и снова, - цепеняще преподнёс им голос следующий сюрприз. - Об этом вы подумали?
    - Нет, - ответила Сюся, тесней прижавшись к нему.
    - В противном случае, было бы что-то другое, - соблаговолил объяснить голос для тугодумов на абсолютном нуле космического холода. - А другое вас, видимо, не устраивает?
    - Нет, - отказалась Сюся за них двоих.
    - Будем считать, выбор сделан, - звонко провозгласил голос, и только теперь они услышали, что звучит он с прежней начальной мелодичностью, гармонизировавшись на регистровой шкале реплик ступенчато и абсолютно незаметно для их заострённого на смысле слов слуха. - Впрочем, пожалуй, ваш вариант имеет все основания для изъятия. Но у бессмертия тоже свои законы, и главный - забвение. Вам предстоит раз за разом начинать с нуля...
    - Да, - не сговариваясь, сказали они в один голос.
    - Раз за разом проживать всё заново... - возвысилось кульминационно сладкоголосое описание их будущей вечности.
    - Да, - бестрепетно принял правила игры их слитный дуэт.
    - И раз за разом забывать прожитое, - пригвоздила их судьбы к вселенскому колесу вечного обновления финальная роковая точка.
    - Да, - запоминающе посмотрели они друг другу в глаза.
    - Ну, что же, - журчаще пропел весенне-оживившийся голосок. - Бывают и исключения...
    И стены торосно-закаменевших крыльев тяжело двинулись вперёд, раскрываясь, как на шарнирах, настежь - наружу и вширь.
    Но, вопреки ожиданиям, за стенами в промежутке не было ни сияния, ни свечения, а был тёмный провал экрана большого монитора с крохотным пасхальным сердечком, звёздно алеющим в левом верхнем углу.
    - Вместе и неразрывно, не так ли? - с ласковой неумолимостью потребовал их последнего подтверждения голосок из глубины экрана. - Всегда - вместе и неразрывно?
    - Всегда, - неуставно ответили они оба.
    - Тогда вот она, ваша реальность, - радостно возвестил голосок.
    - Компьютерная игра! - первой догадалась она.
    - Да уж не райские кущи, - дружелюбно откликнулся голосок из всеобъемлющей пустоты экранного космоса. - Людям не подобает терять человеческий облик.
    - А почему бы и нет? - вглядываясь в пространство экрана, обнял он её и второй рукой. - Реальность не хуже любой не искусственной...
    - Лучше, - шепнула она чуть снизу, щекоча русалочьи-мягкими волосами его губы. - Здесь мы неразлучны.
    - Не тяните время, - весело посоветовал манящий голосок из непроглядной экранной бездны. - Наяву вы стареете...
    - Ты готова? - спросил он её, и она подняла ему навстречу своё омытое счастьем прелестное лицо с влюблённо сияющими небесно-бездонными глазами. - Идём?
    - Быстрее, - неслышно выдохнула она, сжимая своей рукой его надёжно-сильную руку.
    И больше не медля ни секунды, они как были, в обнимку, шагнули в пустую тьму зияющего перед ними экрана, откуда, всё удаляясь, доносился тихий довольный смех зовущего их за собой ангела...

    ЭПИЛОГ "В ИГРЕ"

    ...Чувство невыразимого счастья наполнило его душу.
    "С чего бы вдруг?", подумал он, озирая с балкона бескрайнюю панораму подёрнутых утренним летним смогом городских кварталов и прислушиваясь к истошному визжанию электропилы судебных приставов в глубине квартиры, за стальной входной дверью, на лестничной площадке его элитной высотки.
    Шансов на спасение впереди не просматривалось, зато расплата за невозвращённые долги банкам и кредиторам была неизбежна и неотвратима, что бы он ни предпринимал теперь для того, чтобы устраниться от ответственности за взятое некогда взаймы.
    Тем не менее, странное чувство праздничного счастливого воодушевления не покидало его.
    Странное и словно бы уже посещавшее его однажды при сходных обстоятельствах, хотя таких обстоятельств не могло быть в принципе, поскольку он никогда до сих пор не разорялся настолько катастрофически и непоправимо.
    "Дежавю", мельком решил он в паническом метании мыслей, отчаянно, но тщетно ищущих выхода.
    Выхода не было, и даже простой физический выход из его забираемой банком квартиры-мышеловки взламывали сейчас безжалостные громилы, равнодушные по долгу службы к неразрешимым проблемам отчаявшихся должников.
    А вдруг нахлынувшее незваное и неуместное счастье распирало его, между тем, изнутри наперекор всем его безвыходностям и истерическому возбуждению.
    Через три комнаты от него в прихожей обвально грохнула об пол срезанная плита входной двери, и вместе с дверью рухнуло в нём и его последнее здравомыслие.
    "Не дамся!", безмолвно крикнул он, взмывая одним ликующим прыжком на перила балкона.
    "Чуда! Чуда! Чуда!", воззвал он мысленно неизвестно к кому в последний миг балансирования над пропастью многоэтажного обрыва.
    И на неверно-зыбком фоне пыльно-знойного марева, висящего над перенаселённым мегаполисом, как бы сами собой очертились перед ним миражные белёсые крылья покачивающегося в солнечных лучах, как в гамаке, на удивление знакомого существа, лицо которого ему почему-то никак не вспоминалось.
    - Ну и что дальше? - проговорил сквозь щель между крыльями слышанный где-то голосок. - Вниз?
    - А то куда же. Лучше - в свободный полёт, - сказал он, и ему показалось, что он уже говорил эту фразу на этом же самом месте. - Что-то мне кажется, это со мною не в первый раз...
    - И не в последний, - обнадёживающе проворковал за крыльями голосок. - Свободный полёт - то, что нужно.
    - Кому это "нужно"? - словно зависнув на перилах в застывшем безвременно мгновении диалога, вслушался он в мелодичный тембр голоса, связанный как-то с чьими-то голубыми глазами, пытливо взирающими откуда-то из его потревоженной памяти ему в душу.
    - Тебе, Вальпургий, - невзначай окрестил его голосок отчего-то не новым для него именем.
    - Я не... - машинально начал он.
    Небрежное лёгкое касание взлетевшего крыла смахнуло его с перил балкона в дымную пустоту, туго хлестнувшую по глазам напором пропарываемого им воздуха...


    Потом была тьма и бесчувствие.
    Была бесконечная беспредельность небытия.
    Было зияние несуществования нигде и никем...

    И ещё - ожидание.
    Долгое-долгое блаженное ожидание.
    Счастливое ожидание уже приближающегося чуда, вот-вот должного наступить за гранью всё истончающейся бесчувственной тьмы...

    А потом проклюнулся свет.



    октябрь 2010 - май 2011

    ***

 

---

© Copyright Пучеглазов Василий Яковлевич (poutcheglazov@mail.ru) Размещен: 22/12/2011, изменен: 02/12/2019. 478k. Статистика. Роман: Проза

---

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"