Три часа ночи. Не спится. Тупо смотрю на серый потолок и думаю: зачем ты меня, мама, родила? От жизни не получаю удовольствия. И главная моя беда, что не могу себя определить, кто я. Ну, совершенно безликий. Бывало, спорят о чём-нибудь, а я только слушаю, но рот не разеваю. Вот хоть убейте: нет у меня своего мнения! Так только вертятся в голове абсолютные истины. Типа: снег белый, сахар сладкий, Волга впадает в Каспийское море. А почему я безликий? Надо разобраться.
Сколько себя помню, всегда был застенчивым. В семье все друг к дружке относились уважительно. Дедушка и бабушка были тихие, как мыши. Мама с папой никогда не ссорились. По крайней мере, не слышал. И я рос послушным, исполнительным. Телевизор мало смотрел, разрешали не больше 50 минут в день. Смотрел то, что мама с папой определяли.
А вот книг перечитал множество. У родителей была большая библиотека, которую начал собирать ещё прадедушка, чеховский интеллигент. Вот и дорвался. Ведь чтение занятие индивидуальное, почти интимное. Попробуй, проконтролируй. Можно, даже в туалете читать. Или в ванной, пока моешься. Никто не мешает. А уж классику даже и за обеденным столом мне позволялось. Мама не очень журила. Только осведомлялась:
- А что ты, сынок, читаешь?
И если, допустим, сказки Пушкина или байки Гоголя, то не бранила, если даже одновременно ложку ко рту подносил. На память я не обижаюсь. Многое из того, что читал, помню. Не только фабулу, но и отдельные фразы, изречения, даже монологи заглавных героев. Я на всю жизнь остался книжным человеком.
Когда вырос и выучился, то пустился в самостоятельное плавание. Никто и ничто уже не мешало. Но домашнее воспитание каждый раз ставило барьеры. Через многое не мог переступить. Например, порнографию до сих пор считаю чем-то преступным. И если другие с удовольствием, прямо на работе смотрят, то я и наедине с собой стесняюсь.
Да, я много знаю. Но знания не делают нас личностями. И я продолжаю оставаться безликим. У меня нет ни друзей, ни подруг. Кому интересно общаться с безликим? Вот уж поистине: "Я телом в прахе истлеваю, я раб - я червь". Верно старик Державин заметил.
Попал на вечеринку. Затащил бывший сокурсник, ставший человеком публичным. Там собрались люди, которые являли мне полную противоположность. Они не стеснялись себя показывать. Даже, я бы сказал, выставляться. Один красивые тосты говорил, другой анекдотами сыпал, третий дамам ручки целовал и бархатным голосом комплименты отвешивал. Молодой хиппи, в свитере до колен, хриплым голосом, под гитару, исполнял песни с сомнительным содержанием. Я, конечно, сразу понял, что он подражает Высоцкому.
Опять бессонная ночь, серый потолок. Раздумываю: почему всё-таки я безликий? Не потому ли, что во мне сидит страх быть отличным от других - страх, появившийся с детских лет и засевший на глубинном уровне. Но ведь теперь опыт жизни показывает, что буквально все жаждут выделиться, выпятиться, стать оригиналами. Поют, пляшут, играют на балалайках, ходят по канатам над пропастью... да мало ли чего! Так и я кое-что могу. Только, не петь. Не знаю, может, и петь горазд, но остерегаюсь проверить свои певческие таланты. Это ж какую раскрепощённость надо иметь, чтобы взять и прилюдно заголосить. Или стихи декламировать, я их немало знаю. "А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб?" Нет, не смог бы. А что если прозой?
Долго не решался, но вот однажды, когда вокруг не осталось ни одного трезвого человека, и сам я слегка запьянел, то преодолел себя и подошёл к симпатичным девушкам.
- Я смешной человек, - сказал им.
Они посмотрели на меня с недоумением. То есть не безразлично. Это уже успех! Раньше вообще никто и никак не реагировал на моё присутствие.
- Только не считайте меня сумасшедшим, - из-за всех сил крепясь, продолжил я. - Понимаю, это было бы повышением в статусе, если б я не оставался смешным...
Ну и далее, почти слово в слово, вторя первоисточнику и чуток подправляя под современные реалии. Конечно, я был уверен, что в плагиате меня не обвинят. Не моден нынче писатель, которого я цитировал, писал длинно и нудно. Говорят о нём по-прежнему много, но читают мало. Но я не сообщил, откуда ноги растут. Девушки приняли мой монолог за чистую монету, то есть подумали, что я о себе. Одна, блондинка, оказалась впечатлительной.
- Боже, какой кошмар в вашей голове! Как вы с этим живёте?
- Да вот так как-то, - скромно ответил я.
Мы стали с ней встречаться. Кончилось тем, что она оказалась в моей постели. В первый раз у меня вышло, что не за плату. Ну, не считая обычных в таких случаях расходов на кино, шампанское и мороженое. До этого, не скрою, обезумев от требований физиологии, я имел половой контакт только за деньги. И в двух случаях получилось нескладно. Наслушавшись их жалоб о неудавшейся жизни, я предлагал остаться у меня. Одна - расхохоталась в лицо. Энтузиазм у меня вскоре пропал, и она поняла, что я безликий. Вторая пожила со мной дольше, неделю. А потом за ней пришли. Двое, молчаливые и деловые, с бритыми затылками. И я опять остался один.
Теперь же, когда я внёс коррективы в своё поведение, перемены стали ощутимы. "Меня мой разум уверяет: ты есть! И я уж вовсе не ничто!"
А вот встречи с блондинкой продолжались чуть ли не месяц. Потом моя пассия впечатлилась другим, более ярким типом. Однако ж опыт сказался. Я вошёл во вкус, понял, как следует себя вести. Так держать! И вот, в компании вполне отвязных молодых людей, поделился своей привязанностью к малолеткам. Короче, пересказал содержание известного романа, опять же выставляя себя героем и подправляя историю под нашу действительность. Успех был. Они завидовали мне. А один, кажется, юрист, хоть и завидовал, сказал, что по мне тюрьма плачет. И я в самооценке ещё чуток возвысился. "Умом громам повелеваю, я царь - я бог"...
Вот так, будучи никем, по-прежнему вполне безликим, я стал личностью. И под кого только не молотил!
- Мне думается, - вещал я, - что главная задача любого индивида определиться. В чём, спросите вы? И я вам отвечу: стоит ли жизнь того, чтобы её прожить, не препятствуя ей.
Это я вторил одному эксцентричному французу, вошедшему в моду в наших Палестинах. Да я о Камю. Он пару раз покушался на самоубийство, и всё почему-то неудачно. Наверно, всё-таки ценил себя, драгоценного.
Меня слушали и начинали соображать, включив мозги. А один мрачный господин сразу понял, откуда ноги растут, но не стал меня разоблачать, только пробурчал:
- Знаем, читали. Сизиф напрасно таскал камни в гору.
Позднее я слышал, что этот тип застрелился из охотничьего ружья. Передавали подробности: разувшись, ствол в глотку, а на спусковой крючок - большим пальцем ноги. Вероятно, был охотником. Что ж ему надоело-то заниматься охотой? Или не надоело, а перестрелял всех зайцев в округе? Вопросы остались открытыми. А француз, наверно, обманывал народ, жеманничал. Уж способ, как истребить себя, всегда можно найти.
В моей квартире зазвонил телефон. Приятный женский голос: - Эмир, ты? С тобой Роксана говорит.
Бог ты мой! Вон какие чудесные колокольцы до меня стали дозваниваться! Но кто бы это мог быть? Попытался сориентироваться. Вообще-то я не Эмир. За кого же себя выдал накануне? Да уж не за известного ли кинорежиссёра? Вполне, в моём репертуаре. Тем паче, что я похож на него. И сербский язык слегка знаю.
Я глянул в окно. Наступило утро очередного дня. Светло, тепло и мухи не кусают. Ну-с, начнём! Присовокупим для стилизации стишки жизнерадостного, теперь уже полузабытого поэта;
- Роксана, как поживаешь? Что звонишь-то, с ранья? Не хочешь ли поведать мне, что солнце встало? Что оно горячим светом по листам затрепетало? Я почему-то уверен, что ты воспринимаешь жизнь, как чудо. Ну, а если мимо, то посмотри одноимённый фильм. Или "Чёрную кошку и Белого кота". Не пожалеешь!
- Ты что буровишь, Эмирка? - раздалось в ответ. - У меня голова трещит, а ты про чудо жизни. Сможешь ко мне приехать, похмелить бедную девушку?
Нет, видимо, я не за Кустурицу себя выдавал. За среднеазиатского торговца, наследника хана Батыя. Но в таком случае, по данной теме, я исчерпался. Продолжения не хочется.
- Извини, Роксана не смогу. Я сейчас далеко.
- Где это?
- В Улан-Уде. Беседую с секретарём Далай-ламы.
- Как ты туда попал? - удивилась она.
- Ночным рейсом. Аэрофлот.
- Ну и чёрт с тобой, - разозлилась и отключилась.
Следом ещё один звонок:
- Привет, Вова!
А это кто? Видно, и сам перебрал вчера. За кого сей барышне себя выдавал? Выбор обширный. Даже последние годы взять. Владимир Высоцкий, Владимир Жириновский, Владимир Машков. А если глубже заглянуть? Владимир Маяковский, Владимир Набоков (уже был, не люблю повторяться) и... о, боже!.. Владимир Ленин? Вполне возможно. Не скрою, Владимир Ильич будоражил мой ум. Вот кто он? Адвокат из провинции. Ни одного дела не выиграл, не то, что скажем, его современник Плевако. А стал известен всему миру. В бога не веровал, стало быть, от бессмертия души добровольно отказался. И после себя, чем утешаются неверующие, оставил свои дела. Чтобы ни говорили, а наворотил много. И вот ещё что: у Ильича удивительная посмертная судьба! Вначале его, безбожника, чуть ли не богом сделали. А потом опустили. Даже в вульгарном смысле, сочинив скабрёзные истории о нетрадиционных связях с соратниками. Равной метаморфозы ни с кем из титанов мысли не случалось. Хотя, возможно, я недостаточно осведомлён.
- Володя, что молчишь? - повторный вопрос.
- Здгавствуйте, матушка! - я вошёл в роль и вновь перестал быть безликим. Даже другим голосом заговорил.
- Какая я тебе матушка? - неопознанная девица возмутилась. - Это ты мне в отцы годишься!
- Извини, я образно, - сбавил обороты. - Скучаю без тебя. Архискверно себя чувствую.
- А чем занимаешься? - прощебетала она.
- Книжку читаю.
- Какую книжку?
- Философское сочинение Авенариуса. Автор капризен, как барышня. Бога выставил за дверь, но впустил в форточку.
- Володя, и охота тебе этой ерундой заниматься? - похоже, она потеряла ко мне интерес. - Ты какой-то чокнутый!
Ну вот, приплыли. Был безликим, стал чокнутым. Но никто не знает истину. То есть, что я безликий и продолжаю им оставаться, примеряя на себя различные маски. Утомился, надоело и решил сделать перерыв. Но, увы. Когда ни за кого не прятался, опять почувствовал себя никчёмным. "Я раб - я червь. Отколь произошёл? - безвестен".
Начал выступать повсюду, и особенно часто в кафе "Лира", куда заходил по вечерам, по пути из офиса к дому. Однажды подсели две развязные девицы.
- Дядя, угости мороженым. Ну и по коктейлю, если не жалко.
Ну, а что ж не угостить. Как раз получку отхватил с премиальными за квартал. Я ж в обычном состоянии никакой, а стало быть, не жадный. А, следуя обстоятельствам, мог быть и щедрым.
Они выпили и раздухарились.
- Дядя, а почему ты без бороды? - спросила одна.
- Почему я должен быть с бородой?
- Не хватает, чтобы приобрести законченный вид священника. Наклей и принимай исповедь.
- Да нет, Зося, скорее дядя похож на преподавателя женской гимназии в провинциальном городке, - определила вторая.
- Ну, пусть будет так, Люся, - легко согласилась Зося. - Расскажите нам, профессор, в чём смысл жизни? - Она приподняла свой бокал. - Только не говорите, пожалуйста, что истина в вине. Уже слышали!
- И не блатуйте выйти замуж, - подхватила Люся. - Хотим ещё для себя пожить. Рожать нам рано. Да и вообще... необязательно.
Понятно. Наверно, уже не один аборт сделала. Что ж, в угоду им, я припомнил парадоксальные рассуждения русского помещика из "Крейцеровой сонаты", с которым девушки, конечно, не были знакомы.
- Займитесь самоусовершенствованием.
- Фу, какое длинное и неприятное слово! - скривилась Зося (или Люся, уже не припомню). - Как болтающаяся с виселицы верёвка.
Я, войдя в раж, не отступал от тезисов литературного помещика.
- И, тем не менее, сударыни. Если каждый из нас достигнет совершенства, то цель цивилизации будет достигнута. Проживём мы, совершенные, сколько сможем, и ладно. Пусть потом останутся братья наши меньшие, не способные задумываться, для чего они.
А ведь озадачил их. Впрочем, зазвучала музыка, они пошли танцевать и больше к моему столику не вернулись. Наверно, их перехватили другие клиенты, побойчее.
В другой раз, в том же кафе, мне внимала слегка нервная дама бальзаковского возраста. Я знал её и раньше, Олимпиада Ефремовна, работала у нас, этажом выше, да и в табеле о рангах значилась выше, а жила неподалёку. Она сидела одна за столиком и явно скучала.
- Подсаживайтесь ... - Она обратилась ко мне по имени. - Сегодня у меня день рождения. И вот... сижу одна. Заказала шампанское, а пить не хочется. Вообще ничего не хочется.
Ну, что ж, принял её приглашение. Она всё-таки выпила (чокнувшись со мной) и стала жаловаться на жизнь. Дескать, одиночество её гложет. До сорока лет всё ждала, что явится, ну если, и не принц на белом коне, то хотя бы коммивояжёр на Мерседесе, и увезёт в северную столицу. Так ей мечталось. Самое смешное, что ей я стал вещать нечто противоположное, чем давеча бойким девицам.
- Да не всё ли равно, кто станет вашим принцем! - заправлял я. - Он для себя, а не для вас и рано или поздно объявит о своей самости. Не это главное!
- А что же?
- Позвольте вам зачитать сонет Шекспира под номером одиннадцать.
- Прошу.
- Ничто не вечно под луной. Но жизнь бессмертна эстафетой поколений, - начал я, а дальше для вящей убедительности, подкорректировал английского классика. - Оставь сомнения, мой друг, и ты лишишься треволнений.
Она задумалась.
- А знаете, вы почти убедили меня. Я сейчас вспомнила о своей младшей сестре. У неё три дочери, мужа нет, живут - перебиваются с воды на хлеб. И что же? Когда я изредка навещаю их, они веселы, жизнерадостны, меня теребят, обнимают, целуют. Я, конечно, помогаю им материально, но...
Она замолкла, и я молчал, не мешая ей раздумывать. Какая цепочка мыслей, недоступных мне, последовала в её голове, не ведаю, но закончила она так:
- Тем более что с эстафетой всё просто. Возможность родить ребёнка имеет каждый... то есть, любая женщина.
И посмотрела так просительно, что я подумал: уж не меня ли хочет призвать на помощь для осуществления этой плодотворной идеи. Не переиграл ли я в роли духовника?
- Вот только боюсь, что время упустила, - со вздохом добавила она.
- Проконсультируйтесь в клинике, там подскажут.
Олимпиада Ефремовна отвесила мне комплимент. Мол, вы намного меня моложе, но так мудры, так мудры. И я зарделся. Оказывается, и на меня, непробиваемого, лесть действует. Впрочем, не уверен, что это было. Я же играл очередную роль.
Она вскоре ушла. Дескать, следуя моему совету, поспешит в круглосуточную женскую консультацию. Проверить свои шансы.
А я остался один. И нахлынула полная бездуховность. Нет у меня ничего личного! Налил себе шампанского. Фу, шипучка! Заказать, что покрепче? Однако, так и до алкоголизма можно докатиться.
Я продолжал экспериментировать. Иногда мне даже становилось стыдно. Боже, что я несу, говорил себе. Но иногда возникала надежда. А вдруг найду то, с чем глубинно сольюсь.
В нашем департаменте наметилась командировка, и я сам напросился. Надоело сидеть на месте. Появилась возможность расслабиться, познакомиться с незнакомыми людьми и представить себя в какой-нибудь совершенно иной ипостаси.
Когда подсел в проходящий поезд, в купе уже обитал пассажир, ехавший из Москвы. Я стал гадать, кто он. Отметил внимательный взгляд, спортивное телосложение. Мы проехали вместе несколько молчаливых часов. Иногда он морщился и прикладывал руку к груди. На небольшой станции поднялся и нашёл нужным сообщить:
- Изжога замучила. Сбегаю в аптечный киоск.
Поезд стоял всего пять минут, и вот уже вокзальчик поплыл мимо. А моего попутчика всё нет. Может, заскочил в последний вагон и теперь бредёт через весь состав?
Прошло ещё с четверть часа. Нет, не появился. Я доложил проводнику. Тот зашёл в купе, забрал сумку отставшего пассажира.
- Сдам вещи диспетчеру на той станции, докуда он ехал, - пояснил он. - У нас такое часто случается.
А ехал отставший товарищ туда же, куда и я.
Прибыв на место, я поселился в гостинице. Не успел устроиться, как в номер постучали. Вошёл пухлый мужчина с залысинами на крутом лбу. Не надо быть следователем, с первого взгляда можно понять: испуган и растерян. На меня посмотрел внимательно и спросил шёпотом:
- Вы из Москвы, да?
Не ответил ни да, ни нет. Вспомнил, что я безликий, и прикидывал, кем прикинуться. А мужчина моё молчание принял за положительный ответ.
- Наконец-то! - обрадовался он. - Жду не дождусь. У нас тут такое творится!
Чёрт возьми, он принял меня то ли за ревизора, то ли за следователя из столицы. Ситуация была необычная. Впервые, так получилось, что мне не пришлось соображать, за кого себя выдать. "Назначили" следователем ещё прежде собственной инициативы. Я сопоставил факты и понял, что приняли за отставшего господина.
Конечно, спокойствия ради следовало отказаться от предоставленной чести. Однако меня разобрало. За живого, здравствующего, а не литературного героя, я ещё не выдавал себя. Справлюсь ли? Я царь - я бог? Умом громам повелеваю?
Надо было сориентироваться и подыскать в помощь конкретный образ.
- Присаживайтесь, - пригласил я, а сам встал и прошёлся по номеру.
В кого же воплотиться? В анекдотического майора Пронина, в сельского детектива Анискина, в интеллектуального Штирлица или в харизматического Джеймса Бонда?.. Да нет, лучше уж молотить под известного английского сыщика, он более всего мне запомнился. Шляпа есть, тёмный плащ захватил на случай непогоды. Эх, ещё б трость и трубку раздобыть.
Ладно, не обязательно. Главное, дух персонажа соблюсти. Какой он там был? Проницательный, бесстрашный, невозмутимый. Что ж, я удачно выбрал образ. Пожалуй, по психофизическим качествам я более всего близок к хладнокровному флегматизму лондонского сыщика. Только разве что на скрипке не играю. Сангвиника Ленина мне было исполнять труднее. Я остановился возле сидящего незнакомца.
- Вы, надо полагать, бухгалтер? - спросил, окончательно входя в роль.
- Да, главбух. А как вы догадались? В своём письме я не сообщал об этом.
- Элементарно, - ответил и чуть не добавил: Ватсон. - У вас и сейчас такой вид, будто вы озабочены тем, почему кредит и дебет не совпадают.
- Так, верно, не совпадают! - воскликнул он. - Начальство ворует, а я подбиваю бабки. Меня, честного человека, принуждают сводить концы с концами.
Я сделал задумчивую паузу. И спросил, ничего не придумав:
- А что ж вы сами мышей не ловите? Небось, прокуратура и полиция у вас функционируют?
- Все заодно. Оборотни в погонах, - прошептал он, будто боялся что услышат. - Вы вовремя явились.
Посмотрел на часы и объявил, что ему назначили встречу в малолюдном месте, куда он должен явиться с наличкой через, теперь уже, пять часов.
- У меня сын и дочь, малолетние ещё. Боюсь, не выдержу...
- А что бы вы делали, если б к примеру, я сегодня не приехал? - осторожно спросил, решая, как мне быть.
- Пошёл бы на встречу.
- И деньги уже приготовили?
- Да.
Я заколебался. Вот вляпался-то!
- Через пять часов, говорите? - раздумывая, спросил. Может, к тому времени приедет настоящий следак? Тогда я дело передам ему. - Вот что. Действуйте так, как если б вы меня не встретили.
Задал ещё несколько вопросов, вполне конкретных, чтобы уточнить место назначенной встречи, и кое-что с озабоченным видом занёс в записную книжку.
"Орехов Глеб Николаевич, главбух".
"Домашний адрес: Партизанская 14, кв. 23".
"Телефон: 21-15-34".
"Городской парк. У пьедестала без памятника".
- А кому памятник-то был? - уточнил я.
- Дзержинскому. И парк имени его, - пояснил Орехов. - Феликс Эдмундович бывал в нашем городке на открытии воспитательной колонии для малолетних преступников.
Понятно. Малолетние преступники подросли и стали великовозрастными бандитами. Памятник можно было и не сносить. Я ещё кое-что уточнил и, окончательно войдя в роль детектива, деловито посоветовал:
- При встрече сохраняйте спокойствие. Всё будет под контролем.
Выпроводив Орехова, подумал: вот зачем ввязался? Обнадёжил человека и - в кусты? Нет, я не смешной человек, зря так представлялся раньше, а вот что чокнутый - это да. Но ещё в большей степени я скверный человек. Ладно, надо хоть на вокзал съездить, встретить следака из Москвы и сразу, в подробностях, передать всё, что выведал от Орехова.
Скоренько отправился на вокзал. Увы, следующий поезд останавливался только поздно вечером. Вариант с оперативной передачей информации профессионалу отпадал. Что ж, надо продолжать. Купить трубку и трость? Да нет, не поможет. В лучшем случае на Шерлока Холмса стану только внешне похож. Меня пробрала дрожь. Игра закончилась, началось серьёзное представление.
Я вернулся в гостиницу и сел сделать очередные записи в своём дневнике. При этом мучительно решал, как же мне поступать дальше. Можно ведь издали понаблюдать, не выказывая себя. Или не являться в парк Дзержинского? Я же случайный человек! У меня свои дела. Меня ждут в местном департаменте народного образования.
В томительном ожидании текло время. В конце концов, не выдержал и пошёл в тот самый парк. На час раньше встречи. Чтобы осмотреться, сориентироваться. А в итоге даже спешить пришлось! Потому что никто из прохожих парка им. Дзержинского не знал. Наконец, какой-то дедок подсказал, что теперь это дикая запущенная роща на окраине города. Пришлось на такси ехать.
Да уж, место мрачное. К памятнику, точнее, к бетонной глыбе вела аллея, давно ставшая лесной дорожкой. Вокруг ни души. Небольшой сквер в центре бывшего парка зарос травой и был окружён давно неухоженным кустарником. Что ж, хоть это неплохо. Можно спрятаться поодаль и подглядывать. Конечно, ничего не услышу, но зрительно запомню. Можно и на мобильник снять.
Я замаскировался и затих. Какие-то мерзкие твари, букашки и муравьи, воспользовавшись моей неподвижностью, залезли под брючины. Надо мной кружилась стая птиц, ворон или грачей - не знаю, зоологом я ещё не заделывался. Первым у пьедестала появился главбух с кейсом. Он заметно нервничал, озирался, будто отыскивал меня взглядом. Затем подошли два молодца в тёмных костюмах, стриженных под новобранцев. Когда все разошлись, я переждал некоторое время и выбрался из зарослей. А вернувшись в гостиницу, записал всё, что видел. NB: снимки на мобильнике.
С нетерпением ждал полуночи. Забоявшись, что разминусь со столичным гостем, поехал на вокзал. Увы, очередной поезд прибыл без следака. Или я этого товарища прозевал. Утром встал рано, опять намереваясь ехать на вокзал. Дежурная, в фойе, протянула мне газету:
- Велели передать.
- Кто и зачем? - беспокойно спросил я.
- Они не докладывали.
Оказалось, местная газетёнка. Я зашёл в буфет, взял кофе, гамбургер и, прихлёбывая напиток, просмотрел. На развороте - недельная телепрограмма. Сразу бросилась в глаза очерченная фломастером рамочка. Дневной показ по местному ТВ не увядающего в популярности фильма: МЕСТО ВСТРЕЧИ ИЗМЕНИТЬ НЕЛЬЗЯ. Начало в десять (по местному времени).
Меня пробрала дрожь.
Чёрт побери! Они узнали обо мне? Выдал Орехов? Я вернулся в номер, открыл записную книжку, отыскал телефонный номер бухгалтера и позвонил. Автоответчик: "В настоящее время Глеб Николаевич не может ответить".
Что с ним? Его пытали? Так идти или нет? На часах - половина десятого. Как раз добраться до парка. За окном моросил дождь. Надену-ка я плащ и чистую рубаху. Сюда на пир, весёлые грачи. Я сам себе придумал эту плаху и свой топор, ого, как наточил!
От автора Всё это я вычитал (было больше, сократил) в записной книжке, которую нашёл в гостинице во время одной из своих командировок. Она лежала в тумбочке вместе со свёрнутой вчетверо местной газетёнкой. По дате выпуска газеты, я понял, что эти вещи бесхозные и лежат здесь давно. Почто их не утилизировали? Не знаю. Наверно, занимали мало места и никому не мешали.
Ознакомившись с неразборчивыми записями (многие слова здесь вставил по догадке), также понял, что их обладатель в номер не вернулся.
В номер заглянула горничная - женщина перед пенсией, но довольно миловидная, что называется, "держащая марку молодости". На мои осторожные вопросы ответила, что два года назад в городе произошла зловещая история с серией убийств, и одной из жертв стал их постоялец.
- Он как раз в вашем номере останавливался, - сообщила она и сконфузилась, наверно, полагая, что этим сообщением делает плохую рекламу. Желая реабилитировать промашку, добавила: - Но это всё позади. Следователь из Москвы разобрался.
Видя, что сообщение о "зловещей истории" меня нисколько не смутило, она продолжила:
- Ой, что было, что было! Целая шайка орудовала. Это ж не люди, а изверги! Нашего бухгалтера Орехова, лично мне знакомого, добрейшего и честного человека, пытали. Потом его тело нашли обезображенным. А вот жильца из вашего номера так и не сыскали. Ни живым, ни мёртвым. Да им особо никто и не интересовался.
Она ещё что-то хотела добавить, но тут из её фартука раздалась трель мобильника.
Она стала отвечать, то и дело повторяя: Ой, извините. Сейчас, сейчас" - видимо, кто-то требовал её присутствия. Потом она повернулась ко мне и, также передо мной извинившись, улетучилась.
Я остался один. Удобства были минимальные. Вскипятил воду, заварил кофе. И попивая, размышлял над судьбой "Безликого". Да уж, в последнюю инсценировку он вляпался с роковым для себя исходом. Проявил-таки неравнодушие, конкретно взялся за гуж. Кто знает, остался бы безучастным, прожил бы сто лет.
Хотя... он же долго находился в состоянии безликости. Дальше терпеть не смог. Вот и пустился во все тяжкие. По-видимому, в дилемме эксцентричного француза избрал для себя отрицательный ответ. Мол, жизнь не стоит того, чтобы с ней валандаться. И поэтому, обретя умозрительное бесстрашие, сунулся в парк. Впрочем, о своём выводе он прямо не обмолвился, а привёл какой-то стишок. Нигде похожего я не встречал и в сети не нашёл. Наверно, сам сочинил. Жаль. Погиб поэт, невольник чести... нет, не так. Верности своим убеждениям.
Горничная зашла через двое суток, знать, в очередное своё дежурство. Причём, я её не вызывал. Сама явилась.
- Здравствуйте, не надо ли вам чего?
- Да нет, спасибо.
- Я в прошлый раз вам не досказала... А ведь его спустя год, искали.
О ком это она? Ах, да. Об исчезнувшем постояльце.
- Приезжала женщина со странным именем. Как же её... - она покрутила пальцами. - Кажется, Олимпия Григорьевна. Я спросила: он ваш муж? Она ответила, нет, но очень близкий ей человек. Мол, после беседы с ним она переменила свои взгляды на жизнь, а он откликнулся на её просьбу.
Горничная примолкла и глянула на меня: заинтересуюсь ли? Однако, не дождавшись моей реакции, поспешила выдать:
- Приезжала с грудным ребёнком. Не на кого, говорит, оставить, да и не хочет никому доверить своё сокровище. Она всплакнула и передала подержать мне. Я взяла, и он тотчас напрудил на мою блузку. Такой чудесный ребёнок! И так похож на своего пропавшего отца.
Вон что! Может, горничная ошиблась? Или действительно "безликий" успел примерить на себе ещё одну роль: стал донором мужского семени. Что ж, у него получилось. Однако об этом в дневнике - ни слова. Либо посчитал незначительным эпизодом своей жизни, либо счёл событие до того интимным, что даже дневнику не доверил.