|
Как сейчас помню: после майских праздников в нашем ковчеге появился новый жилец, Дергачев Аркадий. Прописала его к себе старая баба Дуся. Он сразу вызвал у нас интерес. Да и мимо такого детинушки разве пройдешь, не заметив. Ростом под потолок, в плечах косая сажень. Пробовали его расспрашивать:
- Ты появился-то откуда?
- От верблюда, - он ухмылялся. Ясное дело, что дело темное. Внедрился к нам втихаря, надеясь при сносе заполучить благоустроенную квартирку - вот и темнил с ответом.
- А где работаешь?
- На стратегическом объекте.
- Да делаешь-то что? Ну?
- Трубы гну.
Отвечая, он загадочно прищуривался, наклонялся и ладонь свою широкую к вашему уху приставлял, будто выкладывал великую тайну. Но тайны, конечно, никакой не было - просто в конспирацию продолжал играть парень. И очень даже возможно, что гнул трубы. У нас поселок рабочий, вокруг заводы, на одном из которых и я работал, а также монтажные и строительные управления - считай, каждый второй с трубами дело имел. Все тогда что-то строили, сооружали, возводили. А по радио неслось про геологов: "Я уехал в далекие степи, ты ушла на разведку в тайгу". Хорошо пели, с душой. Иной раз послушаешь, и самого в геологи потянет. Хотя нет... я уже путаю. Это песню, кажется, исполняли раньше, когда я еще в школу ходил, в младшие классы. Просто запомнилась на всю жизнь.
Однако сам я в геологи так и не подался. Сначала в ПТУ учился, потом армия, потом женился, детишки появились: два мальчика и девочка. И я упорно повышал квалификацию. А трудился слесарем-лекальщиком. Небось, и не слышали о такой профессии?.. Была такая.
Но что это я про себя? Я ведь про Аркашу. Хоть он и не отвечал толком, сведения о нем постепенно накапливались. Однажды притащил с собой лохматого кобеля, и первую ночь спал с ним в обнимку в общем коридоре. Однако потом, под нашим давлением, поместил собачку во дворе, в будке. Определил, заглянувши к ней под хвост, что это сука, и назвал "Людмилой". То бишь с намеком: людям, дескать, она мила. Хорошо, что зашел наш комендант и потребовал эту зверюгу немедленно убрать. Дергачев продал Люду кому-то из владельцев частных домишек... Или нет, опять путаю. Он не продал, а наоборот заплатил сколько-то, чтоб тот псину не прогонял.
Всего в нашем ковчеге были две шеренги по четыре комнаты; одна отведена под общую кухню, а в остальных проживало семь семей. Тесновато, конечно. Зато коридор - длинный и достаточно широкий. И на этой площадке стояли старые кушетки, кресла с ободранной обивкой и всякое такое прочее. В ненастные дни наши дети играли здесь в "классики", а хозяйки сушили белье. Аркаша возвращался домой обычно поздно. И вот, если утром чья-то сохнувшая простыня оказывалась на полу - значит, Аркаша ночью невзначай скинул. Наши хозяйки стали его поругивать:
- Опять Дергачев! Каланча пожарная!
Но они же заметили, что он человек не гордый. Попросят помочь - не откажет. Звали же его в основном, когда требовалась тягловая сила: что-то переставить, перетащить. Ублаженные хозяйки лезли к нему с предложениями: жениться, мол, тебе надо, Аркаша.
- Планирую в следующей пятилетке, - отвечал он как-нибудь эдак, ни мало не задумываясь. Однажды уличную девку с собой привел, хотел оставить ночевать. Но у нас тогда строго с этим было, еще строже, чем с бродячими суками. Даже родная бабушка ему нагоняй устроила.
Мужики тоже советовали - разное. Один даже, видя его силу, предлагал в цирк идти. А лично я посылал учиться. Заметил, что не без способностей парень. Тем более что у нас жил один товарищ, Миша Либерман, так тот учился заочно на юридическом факультете. А Аркаша отвечал мне, что и так ученый. Теперь не помню, может, у него и было какое-то образование.
- Ну, почему тогда в науку не двинешь, Аркадий? - бывало, спрашиваю.
А он мне в ответ:
- Я, говорит, не могу определиться в декартовой системе координат.
Вот и пойми. Я слабо представлял, что это за система такая. Одна баба Дуся могла с ним совладать. Правда или нет - не знаю, но говорили, что она по молодости у генерала Доватора в кавалерийском корпусе служила. Ну, служила, нет ли, про то мне достоверно не известно. Может, и махала по молодости шашкой. Но вот это сам видел: как она отхлестала внучка обыкновенным веником. А он стоял руки по швам, и только повторял: "Ну, что вы, баушка, успокойтесь, вам нельзя нервничать, у вас давление". А она ему в ответ сказала, что давление сейчас и сбрасывает.
Ни с кем из наших он близко не сошелся. Хотя народ у нас жил неплохой, даже, можно сказать, положительный. А схлестнулся с самым непутевым жильцом, человеком мелким, тщедушным, однако с очень громкой фамилией - с Генераловым. Этот тип давно всем надоел хуже горькой редьки. Мы прозвали его Бармалеем. И досадно нам становилось, что Аркаша все чаще проводит время именно с Генераловым.
- И чего ты с ним связался? - предупреждали мы парня. - Он долги никому не отдает, врет на каждом шагу!
- А кто из вас ему занимал? - Аркаша по очереди тыкал в нас пальцем. - Ты, что ли? Или ты? А ну-ка, кидайте по очереди в него свои каменюги.
Мы ему объясняли, что уже предупреждены, нас на мякине не проведешь, а вот ты не веришь нам, так погоди, он и тебя под монастырь подведет.
- Ничего, - беспечно отзывался Аркаша. - Как-нибудь отмахаемся.
До лампочки ему наши опасения. А спрашивается, чего он в нем нашел, в Генералове?.. Халявщик был еще тот. Жена у него - женщина солидная, под центнер весом. Ему ни копейки лишней не давала, и он вечно побирался. Аркаша нашего Бармалея постоянно угощал и тем, наверно, привадил. Есть, знаете, подлипалы: ты ему сто грамм, а он перед тобой на задних лапках. Правда, Аркаша подлипал не любил, а обожал, наоборот, тех, кто противоречил. Вот Генералов, видно, и раскусил эту его слабость. Уж противоречил во всю ивановскую. Бывало, как сойдутся, как начнут спорить! Иерихонской трубой гудел Аркаша, визгливо перекрикивал его Бармалей. А если прислушаться о чем спор - так, чепуха какая-нибудь. И о том, "есть ли жизнь на Марсе", тоже спорили.
Особенно они сошлись, когда Дергачев похоронил бабушку. Ее смерть на него сильно подействовала, плакался парень, что остался теперь круглою сиротою. Нам это казалось немножко смешным и непонятным: прожила ведь баба Дуся почти девяносто лет, не каждому столько удается. Нынче многие мрут, не дожив даже до пенсии. И Аркаша ведь давно не ребенок. А вот Бармалей, Генералов то есть, сумел его утешить. На семью забил - обитал у Аркаши. И вскоре случилась история, чуть не закончившаяся для Дергачева печально. Как в воду мы глядели: подвел его Бармалей под монастырь! Это стряслось, когда Аркадий пошел в отпуск. Он сам же хвастался, что скоро в отпуск идет, и все знали.
- Что, Аркаша, в отпуск собрался? - спрашивали.
- Да, собрался, - он напускал на себя загадочный вид.
- Поедешь, что ль куда-то? - не отставали мы. - А куда именно?
- В Гваделупу. С дружеским визитом.
Конечно, не верили. Я тоже не поверил, хотя на всякий случай глянул в географический атлас старшего сына: где эта Гваделупа. Оказывается, крошечная страна в Южной Америке. И вот в пятницу парень в последний раз сходил на работу. А потом исчез. Выходные прошли, понедельник пролетел, вторник на исходе. И мы хватились: где же наш Аркадий?
Стали припоминать, когда его видели в последний раз. Один из наших сталкивался с ним в субботу на кухне. Говорит, будто Аркаша кипятил на плите воду в трехведерном, доставшемся от бабушки Дуси бачке. И лицо у него при этом было хмурое, даже "отчаянное". Подивились этим странным фактам и забеспокоились пуще. Подергали дверь - заперта, и никто не откликается. Один доброволец вышел на улицу и заглянул в окно. Но окно оказалось задернуто плотной занавеской. Может, действительно уехал в Гваделупу?.. Но нет, это предположение сразу отвергли. Кто ж его туда без намордника пустит.
Надо было принимать меры. Наверняка стряслось что-то с человеком. И тут вспомнили про Генералова. Уж он-то должен пролить свет. Хотя, прольет ли? Наступила осень, ненастье и наш простуженный Бармалей последнюю неделю лежал с громадным флюсом на левой щеке. Как он сам говорил: "Я сейчас с плюсом". Все-таки зашли к нему. "Плюс" у Генералова уменьшился. Не очень-то церемонясь, насели на него: куда дел Аркашу?.. Но Генералов лишь плечами пожал. Рассказали ему про известные факты.
- Значит, воду кипятил? - задумчиво переспросил Бармалей.
- Да, кипятил.
- А не затеял ли он голодовку?
- Какую голодовку? - удивились все мы.
- Обыкновенную. Мы однажды с ним поспорили, какой срок человек может без пищи обойтись. Я ссылался на данные, которые в научно-популярной передаче объявили: две недели. А он говорит: я и больше выдержу. Вот в отпуск пошел и, наверно, доказывает, - спокойно и убежденно заключил Генералов.
- Так он заперся у себя и голодует? - оторопело загудели мы, совершенно не понимая. - А воду зачем кипятил?
- Что ж, и не пить? Это не входило в условия спора.
- Но кипятить-то зачем?
- Сырую употреблять опасно, - разъяснил Генералов. - Организм ослабнет и поддастся злокачественным микробам.
Он надел пиджак и, укутав свой "плюс" полотенцем, вышел в коридор. Мы, ошеломленной толпой, последовали за ним. Бармалей подошел к Аркашиным дверям, постучал и громко крикнул.
- Аркаша, отзовись! Это я, Петр, тебя беспокою.
Из-за двери раздалось глухое:
- Ну. Слушаю тебя, Петро.
Мы ахнули! А Генералов, обернувшись к нам, поднес палец к губам: "Силы экономит". Потом опять громко:
- Который день голодуешь?
- Четвертые сутки пошли.
- Ну, крепись! - бодро крикнул Бармалей. - Может, и скажешь новое слово в науке.
Он опять повернулся к нам, замахал руками: "Расходись! Не мешай эксперименту". Мы почему-то повиновались. Но позже начали потихонечку возмущаться. Да что ж это такое? Для нас Аркашина голодовка была, как гром среди ясного неба. Надо сказать, что в те годы о добровольных голодовках и слыхом никто не слыхивал, не то, что сейчас. Да и об естественных, когда жрать нечего, тоже подзабыли. Короче, полный и окончательный застой.
Терпели еще несколько дней. Аркаша продолжал голодовать. Наша тревога росла. Ведь так он и погибнуть может. Наконец, вечером мы снова, уже без Генералова, собрались в коридоре, и один из нас постучал в комнату:
- Аркадий, ты слышишь?
За дверью молчание.
- Отвечай сейчас же! Не уйдем, пока не отзовешься.
- Чего вам? - донесся, наконец, тихий протяжный голос, показавшийся нам надорванным.
- Кончай голодовку!
Все включились в переговоры. И по-хорошему уговаривали, и грозились. Один из наших, Вася Хоменко, решил на горло взять и шумел больше всех. Аркаша возражал нам вяло, как будто отгонял надоедливых комаров и, наконец, отмахнулся окончательно:
- Мужики, я в отпуске. Отвяжитесь от меня, а?
Я больше других забеспокоился. Меня ведь по дому назначили старшим и в цеху выбрали профгрупоргом. Даже целый месяц по вторникам на семинары в Дом Союзов посылали, освобождая от основной работы. И я понял, что Аркашу так просто не собьешь. Надо доказать бессмысленность того, что он затеял, а так - хоть закричись. А что болтал Бармалей про науку, я всерьез не воспринимал. И поэтому, поразмыслив, сказал:
- Ведь это очень неразумно с твоей стороны - ни с того, ни с сего устроить голодовку. В честь чего начал? На какой платформе стоишь?
За дверью примолкли. Ага, задал ему задачку. Пораскинет сейчас мозгами, признает мою правоту и откажется от голодовки. Однако Аркаша вступил со мной в спор.
- Хорошо, давайте разберемся, Максим Иваныч. Я ведь свободная личность, так?
Тут я засомневался. И вознамерился сказать, как меня на семинарах в Доме Союзов учили:
- Нет уж, Аркадий. Жить в обществе и быть свободным от общества - невозможно. Ты так же зависим от нас, как и мы от тебя.
Но я даже не успел закончить. Чем-то его взбудоражил. За дверью что-то треснуло, как будто по мебели со всего маху ударили кулаком.
- Ни от кого и не отчего я не зависим! Слышите?!
- Слышим, слышим, - успокоил я парня.
- Вот голодовкой, я и проявляю себя, как личность, - уже спокойней продолжил он. - А так-то, без проявления своей воли, я не смогу ощущать себя личностью. Мне и жить без этого неинтересно.
- Эвон куда ты скакнул, - сказал я. - Но ведь такое проявление своеволия разрушит твою личность, то есть приведет к ее диалектическому отрицанию. Ты превратишься в ничто, в прах, а нам еще и на похороны скидываться.
- Возможна и такая финита, - с печалью ответил Аркаша. - Но зато я получу полное моральное удовлетворение. И преспокойно перейду в мир иной.
- Эх, Аркадий, - сказал я, припомнив песни, которые пели по радио. - Ты б лучше в геологи подался.
Тут наш Хоменко опять не выдержал. Он по натуре борзый, а по фактуре крепко-сбитый, как и его бульдозер, на котором работал.
- Мужики, кончай базар! Ломаем дверь!
- За взлом двери ответите по статье! - прогремело из запертой комнаты.
- В окно залезем!
- Только суньтесь. Бабушкиным утюгом встречу.
- Ничего, нас много, - не отступал Хоменко. - Повяжем, как миленького!
В ответ раздался богатырский смех, показывающий, что сил у Аркадия еще много. И больше он не отзывался.
Мы вышли покурить во двор. Было пасмурно, прохладно, однако мы всегда до крутых морозов перекуривали на улице. Наш барак стоял самым последним в поселке. На незастроенном пустыре колыхалась полынь. Рядом свалка со всяким хламом. Ну, а дальше коптили трубы заводов. Мы покурили и поговорили на излюбленную тему: с какой стороны начнут сносить бараки. От нас или со стороны города. Но потом опять об Аркаше.
- И чего ему неймется, - сказал Хоменко. - Отдыхал бы, как все. Пивка набрал бы, рыбки сушенной, нас позвал. Я б с удовольствием. А теперь - разбирайся с ним.
- А почему нам разбираться? - возразил другой жилец, по фамилии Казимов. У него было широкое, доброе лицо с узкими глазами-щелочками. Хороший мужик, всем ножи и ножницы точил. Но боялся всего. - Милицию, однако, надо звать. Она разберется.
И кое-кто его поддержал. Мне это не понравилось, и я их образумил. Тоже хороши, сразу в милицию. Наш же человек. И еще один жилец одобрил меня, Селиванов Иван. Мы в одном цеху работали, он тоже слесарем, только в другой группе - по нестандартному оборудованию.
- Да уж, придумали, - осудительно сказал Иван. - Может, еще в Серый Дом настучите?
И тут Миша Либерман голос подал. Он вообще-то не часто с нами общался, сидел за учебниками или ворковал с молодой женой Розой. Но в этот раз вместе со всеми вышел, хотя и вовсе не курил. Он тоже наш, заводской. Однажды я видел его в цеху с прибором в руках и поинтересовался, что он делает. Контур заземления, говорит, замеряю. Ну - каждому свое. Тоже, видать, нужное дело. А сейчас он встревожился не меньше остальных.
- Вы недооцениваете происходящего, - сказал он. - Эта история с голодовкой может получить международный реверанс.
- С чего ты взял?
- Вы же, Максим Иваныч, в вашем диспуте с Аркашей сами затронули эту тему, - он поглядел на Запад, куда багровым тазиком садилось солнце, - а уж там...
- Чего там?
- Там его "проявление воли" никак не обойдут вниманием. Их "Голоса" такие случаи отслеживают. Они воспримут Аркашину голодовку как очередной бунт личности против нашей, сами понимаете, системы.
Мне в голову так и стукнуло. Я вспомнил, как Дергачев про свое расхождение с системой координат высказывался.
- Так им-то откуда это станет известно?
- Они оперативно работают, - ответил Миша. - Помните, в нашем городе была драка меж студентами политеха и слушателями милицейской школы?.. В тот же вечер передали.
Пока я раздумывал над этой новой проблемой, свалившейся на наши шеи, свое мнение высказал Иван Селиванов.
- Ну, тогда тем более никуда заявлять не следует, - сказал он. - А то еще посадют нашего Аркашу.
- Все-таки, может, дверь взломать? - опять Хоменко. - Я щас за монтировкой сбегаю.
- Он предупреждал, что мы ответим за это.
- А что, действительно есть статья? - уточнил я, и Миша разъяснил, что есть, "неприкосновенность личного жилья".
- По закону даже правоохранительные органы не имеют права сунуться к вам без вашего согласия, - растолковал он нам. - Правда, наш участковый любую дверь пинком открывает. Но это я так, э пропос.
- Чево?
- Мимоходом. Простите, на латынь перешел.
- Ай, студент, - покачал головой Казимов. - Зачем так говоришь. Разве жилье у нас личное? Оно же общественное. Даже сортир у нас общий. И кто-то опять мимо дырки наклал. Уж не ты ли, Мишаня... мимоходом?
Либерман вспыхнул и с возмущением возразил. Тут мы отклонились от темы и стали разбирать другие, живо трепещущие вопросы. И что ассенизаторы нас давно не посещали, и что мусор не вывозят. Но потом Миша, желая снять с себя незаслуженное обвинение, предположил, что мимо дырки наклал ни кто иной, как сам Аркадий. Видимо, ночью в темноте, таясь, в сортир выходил. И опять мы вернулись к Дергачеву. Кто-то из нас высказал догадку, что у него уже ум за разум зашел. Шутка ли - неделю человек не ест. Вася Хоменко погладил живот.
- Я, бывает, полсуток не ем, когда сверхурочно остаюсь. Так мне и то дурно становится.
- Тады надо доктора с Первой Линии звать, - подал новую идею точильщик Казимов. - Доктор вылечит.
- Все-то тебе вызывать кого-то, - не соглашаясь, проворчал Селиванов.
На Первой Линии у нас находилась известная на весь город психиатрическая больница или, по-иному, Дурдом. Так мы судили да рядили, ничего не предпринимая. Я про мужиков. Женщины обсуждали отдельно и косо на нас поглядывали. Кажется, они нас на одну доску с Дергачевым поставили. Лично моя жена в конфиде... ну, короче, с глазу на глаз со мной так выразилась: "Вы, мужики, сроду не могли жить нормально, и нам, бабам, за вас всегда расхлебываться приходилось". А оно и действительно. Разве они, женщины, революции и реформы затевали, мечами и ружьями бряцали? Ну, была, правда, такая активистка Роза Люксембург в паре с Кларой Цеткиной, да в настоящее время Ирина Хакамада. Раз два и обчелся. А мужики двадцать четыре часа в сутки свое лидерство доказывают. Об этом сейчас реклама какого-то дезодоранта, не помню названия, раз за разом напоминает. Атомную бомбу тоже мужики придумали, Резерфорд с компанией, и коммунальное жилье наверняка они же. А доставалось всегда женщинам. И пахать за мужиков им приходилось, и саблей, как бабушке Аркадия, махать. "Я и лошадь, и я бык, я и баба, и мужик". Это какой-то поэт о женщинах так высказался. Еще в школе нам учительница такой стих читала.
Вот какие мысли мне в голову лезли. Я ведь сознательный тогда был, ударник и передовик. Никогда не прогуливал, не опаздывал, нормы перевыполнял. Надо вечеровать - оставался. В выходные выйти - пожалуйста. Меня даже хотели в партию принять. И, чего греха таить, соблазн вступить появлялся. Кто-то будто нашептывал, прельщая: "Вступай быстрей! Эдак и квартиру раньше всех получишь". Но вот эта задняя мыслишка меня и остановила. Нет, не мог я с такой мыслью в партию лезть. Какой из меня, курам на смех, коммунист, если в первую очередь о своей выгоде пекусь?
И отделался я от них. Сказал, что без членства обещаю хорошо работать. Но профгруппоргом меня опять выбрали. Единогласно, при одном воздержавшемся, при мне самом. Конечно, не велика шишка, но все-таки. А тут голодовка. Это ж сам Андрей Наумович Рыков, наш председатель завкома, может к себе вызвать и призвать к ответственности: "А что у тебя, товарищ Ананич, на коммунальном фронте творится?"
Ананич - это моя фамилия. Что? Необычная? Не знаю, у нас в Белоруссии вопросов не вызывает. Я оттудова родом. А слух о голодовке до Андрея Наумовича вполне может дойти. У нас уже граждане из соседних бараков стали допытываться:
- Правда, что ли, голодует? Который уже день?
Не хватало только, чтобы Николай Озеров с репортажем подключился. Нет, не годится! О таких делах лучше молчок. Конечно, Миша Либерман преувеличил, до международной огласки вряд ли дойдет, но в Серый Дом настучать могут. И вызовут - по повестке. Иван Селиванов прав: нельзя выносить сор из избы. А то, не дай бог, и подоплеку какую-нибудь пришьют. И вся история закончится тем, что нас в очереди на жилье отодвинут. Это понимать надо. Миша, как я понял, это раньше всех просек.
Однажды он заманил меня в свою комнату и предложил послушать те самые Голоса. В углу на тумбочке у него стоял радиоприемник "Спидола". Роза, улыбаясь, подала нам чай. Миша поискал нужную волну. Что-то неясно говорили, и вдруг четко донеслось: "...объявил голодовку". Но дальше опять гул. Миша сказал, что глушат. Мы подождали еще. Гул не прекращался, и я ушел. Потом спрашивал у Либермана, про кого тогда рассказывали. Мишаня меня успокоил: "Не про нашего Аркадия".
Прошло еще несколько дней. Особенной паники мы не поддавались, потому что верили в науку: раз определено, что человек без пищи может обойтись две недели, значит, и наш Аркаша продержится. Он не хуже других. Но вот две недели прошли, и третья началась. Аркадий совсем перестал откликаться, и я подумал: наверно, у него кончились силы, и теперь не только откликаться, но и встать не сможет.
Я поделился тревогой с другими жильцами. Казимов на этот раз не заикался ни о милиции, ни о психушке, зато вспомнил, что у нас есть комендант, и предложил о голодовке доложить ему. Все ждали, какое решения приму я, старший по дому. И я призадумался. Не просто жить с сознанием, что рядом человек погибает.
Но дальше вот что случилось. Поздно вечером в коридоре кто-то крикнул:
- Генералов! Тебя Аркадий зовет.
Мы все высыпали в коридор. У нас лица осунулись, похудели, будто мы тоже начали голодовки. Вышел и Генералов. В последние дни мы старались не подпускать его к Аркашиной комнате, чтобы не растравливал парня. Но сейчас сами повели. Надеялись, что наконец-то Аркаша капитулирует, попросит дружка перекусить. Генералов подошел к самой двери.
- Аркаша, я здесь. Говори, что хотел.
Дверь вдруг приоткрылась, ровно на ладонь, и в щель просунулся лист бумаги. Генералов взял, и дверь тотчас захлопнулась. Голос из комнаты глухо проговорил:
- Петро, отпуск у меня заканчивается, вот беда. Сходи в мою контору, пробей дополнительный. Пусть без содержания дадут.
Какая, однако, настырность! Мы стояли в полной растерянности, а Генералов взволнованно вскричал:
- Аркаша, крепись! Костьми лягу, а дополнительный отпуск тебе пробью!
За дверью одобрительно кашлянули. Генералов повернулся к нам. Не помню уже, сказал ли он нам вслух хотя бы слово, но ощущение осталось такое, будто он во всю глотку орал: "Что, выкусили? Олухи, недотепы царя небесного! Ничего-то вы не понимаете! Человек на рекорд идет!" И не знаю, как у других, а у меня шевельнулось сомнение: может, действительно чего-то не понимаем? Может, препятствуем историческому событию?
Но в следующий миг мы ринулись к нему. Хотели отобрать заявление. Генералов озлобился как хорек, схватил дырявый, брошенный кем-то за ненадобностью ковшик и поднял над головой. Конечно, и ковшик этот жестянка, и Бармалей далеко не богатырь, но мы приостановились. Отчаюга еще тот, вдруг кусаться начнет. А Генералов спрятал лист с заявлением за пазуху и, не выпуская из рук оружия, пошел к себе, насвистывая победный марш.
Мы опять собрались на кухне. Казимов покачал головой, поморгал узкими глазами и упрекнул меня: почему я не иду за комендантом? Кстати, наш комендант носил такое же имя-отчество, как известный исторический деятель. Но того расстреляли, а наш комендант пребывал в полном здравии и при исполнении. Многие одного только имени его страшились. А проживал он в нашем же поселке.
- Я, конечно, извиняюсь, - рассудил Миша Либерман, - но какой смысл тащить сюда Лаврентия Павловича? Не будет же он Аркадия с ложечки кормить.
- Да наш Аркашка, поди, и зубы зажмет! - хмыкнул Хоменко. - По себе знаю. Уж если я упрусь, никакой комендант меня не сдвинет.
Опять пустились в дебаты, но без прежней активности. Устали мы, выдохлись. Казим взялся точить ножи. Хоменко поморщился.
- Не вжикай. Они и так вострые.
- Я на нервной почве.
- Так ты это... на нервной почве-то... наточишь и в кого-нибудь всадишь.
Не зря Вася так сказал. Все знали, что наш услужливый Казимов по малолетке, в уличной драке, "пощекотал" кому-то ребра и несколько лет отсидел в колонии.
- Не, я не всажу, - успокоил он нас. - Зачем мне турьма?.. Я к переезду готовлюсь. Уже англицкий замок в магазине купил. И щиколду с цепочкой.
- А я ломик у себя в прихожей буду держать, - пробурчал наш бульдозерист. - Так, на всякий случай. Против лома нет приема.
Миша Либерман тоже высказался, хотя обычно хранил мысли при себе.
- А я, пожалуй, в первую очередь глазок в дверь вставлю. Чтобы иметь полную информацию, кто в гости ко мне явился.
- Нет, меня прямо бесит, - Хоменко опять занервничал. - Это ж сколько из-за него людей мучается!
Я тоже не молчал. Но больше всех сеял панику Иван Селиванов, хотя внешне сам оставался спокоен.
- Братцы, ведь человек гибнет, - на все лады повторял он. - Гибнет ведь человек!
Постояли мы, пообсуждали... и решили идти с поклоном к Генералову. Потому что теперь все в его руках. Депутатом для переговоров, естественно, выбрали меня. Не очень-то хотелось, но для общего дела согласился. Я только поинтересовался, как нашего Бармалея по батюшке величать. Припомнили, что вроде Кириллович. А полностью, стало быть, Петр Кириллович. Постучавшись, вошел в комнату и попросил Петра Кирилловича выйти на кухню. "Чайку с лимоном попьем, обсудим все спокойно", - уговаривал я. А он прямо издевался надо мной. Сказал, что предпочитает не чай с лимоном, а "кофэ с коньяком".
Не знаю, чем все кончилось бы, но тут голос подала его супруга. Я еще раз поразился, какая крупная, здоровущая. На самом-то деле она уже тогда болела. Надорвалась на стройке, таская носилки с раствором.
- Ты чего выкобениваешься? - с одышкой, но грозно сказала она. - Тебя люди, как человека, просют.
Это подействовало. Генералов вместе со мной вышел на кухню, где для угощения уже закипал чайник и резался на части лимон. Вот за чаем мы, четыре мужика и один зрелый студент, стали упрашивать Бармалея, чтобы не ходил пробивать дополнительный отпуск Аркаше.
- Посудите сами, Петр Кириллович. Установит он рекорд... Но какой ценой? Ценой молодой жизни?
- И такие ведь дела совсем по-иному делаются, - весомо дополнил Миша Либерман. - Под наблюдением врачей, с фиксацией всех данных, с хронологией событий. А так - и для науки никакой пользы, - он подсел поближе к Генералову. - Давайте начистоту, Петр Кириллович. Что нам наука? Ее пусть делают академики в Академгородке. А у нас свои проблемы. Голодовка сейчас крайне не желательна. Нас вполне могут отодвинуть в очереди. Мы все пролетим, в том числе и вы.
- Ну, месяцем раньше, месяцем позже, - небрежно отмахнулся Генералов.
- Сейчас и месяц все может решить, - стращал Миша. - Грядут новые времена, и что будет дальше - одним только братьям Стругацким известно.
Мы не поняли, на что он намекал, но расспрашивать не стали. А перемены, конечно, намечались. Через месяц после тех событий умер Леонид Ильич Брежнев. Ну, и дальше... сами знаете, что произошло дальше.
Даже Хоменко обратился к Бармалею с уважением:
- Да уж, ты уж того, значит. Прислушайся, пожалуйста, ко мнению коллектива.
Генералов слушал нас с усмешкой. Но мы видели, что наше внимание льстит ему, и наподдали еще пуще. И, может, окончательный довод привел я.
- Петр Кириллыч, а ведь и ваша уважаемая супруга, Марья Егоровна, тоже озабочена судьбой Аркадия.
- Ладно, уговорили, - наконец, согласился он.
Мы его подучили, чтобы он никуда не ходил, а парню сказал, что отпуск пробить не удалось. Он опять согласился, и мы тотчас потребовали отдать нам заявление. Но тут уже он уперся и сказал, что заявление решил оставить себе на вечную память.
На другой день в пятницу, закончив работу, мы поспешили домой. Ждали появления Генералова. Я у Миши втихую спросил, как там Голоса? Уже сообщали о нашем герое? "Пока, слава богу, молчат", - тоже негромко, как на поминках, ответил он.
Наконец, появился Генералов. Практически все население нашего ковчега высыпало в коридор. И дети тут мешались, оторвавшись от школьных учебников.
Генералов подошел к Аркашиной двери и оглянулся. Мы, как и обещали, стояли поодаль. У каждого, наверно, возникла нехорошая мысль: а вдруг взбрыкнет и на этот раз отчебучит номер?.. Но Генералов, он же Бармалей, он же Петр Кириллович, стукнул пару раз по двери и с горечью сказал:
- Эй, Аркаша! Слышишь меня?..
- У-у-у.
- Не дает начальник дополнительного отпуска. Работы, говорит, много. - Он помолчал, оглянулся на нас и добавил для убедительности: - По горло, говорит, работы. Очень просит выйти.
Сначала за дверью стояло гробовое молчание. Мы переглядывались. Вот, по-видимому, и настал момент, когда Аркадий сам не может подняться. И дверь все-таки придется выламывать...
Но дверь, наконец, открылась. И перед нами появился виновник всей кутерьмы - с худым, почерневшим лицом, обросший темно-русой бородой, неузнаваемый и страшноватый. Он стоял, держась рукой за косяк. Мы все зашумели и полезли к нему. Даже охватил всех восторг. Не знаю уж с чего.
Мы повели Аркашу на кухню, где его ждал диетический бульон. Приготовила моя супруга по рекомендации знакомой медсестры. Заодно и сами отобедали. Каждый тащил, что имел. Сновали с тарелками облегченно вздохнувшие хозяйки. На столе вдруг появились крепкие напитки. Даже Миша Либерман, не замеченный ни в одной пьянке, к нам приобщился. И виновнику торжества мы тоже налили. Но не думайте, не белой. А рюмочку целебного вермута с горечью травы, хорошо знакомой нам по зарослям вокруг. Селиванов радовался, как ребенок:
- Ну, Аркадий, считай, сегодня ты во второй раз родился.
- За здоровье именинника! - подхватили все.
Такого в нашем ковчеге давно не случалось. Самые торжественные праздники не отмечали так дружно. В итоге мы даже пели всякие песни, в том числе и про геологов. На баяне играл Иван Селиванов. Помню, Казимов попросил сыграть грузинскую народную песню "Сулико". А Вася Хоменко удивился:
- Ахмет, ты у нас разве грузин?
Казимов ему разъяснил, что не грузин, но эта песня ему всегда нравилась. Признаться, я тоже расслабился и по моей заявке Иван исполнил "Беловежскую пущу". Тогда еще это географическое название вызывало только приятные чувства. У меня и родители там, не выезжая, жили. Но в последние десять лет своей жизни оказались за границей. Или я оказался за границей?.. Ну, ладно, не о том речь.
А Генералов, Петр Кириллович, попросил исполнить "Интернационал". Селиванов сказал, что не знает. Он сам-то из деревни. Мы, говорит, на сельских посиделках, "Интернационал" не исполняли. Однако Генералов уговорил подыграть, хоть немножко. И его просьбу уважили. Иван растянул меха. Я, хоть и беспартийный, а невольно встал. Так нас приучили. За мной и Миша Либерман поднялся. К коммунистам он никаким боком не примыкал, но, может, остерегался, что опять проблемы с получением жилья возникнут. А за нами и все остальные поднялись. Так, стоя, и слушали, как Генералов, вздувая жилы на шее и рассекая воздух руками, пронзительным голосом пел: "Вставай проклятьем возмущенный, весь мир голодных и рабов". Но он только начало и помнил, а дальше стал безбожно перевирать.
На нашу беду к нам заглянул комендант, Лаврентий Павлыч. Зашел, так сказать, на огонек. Он впоследствии за свой беспримерный труд первым получил квартиру.
- Немедленно прекратить это безобразие! - потребовал, едва вошел.
- А я не считаю, что исполнение пролетарского гимна безобразие, - скандалезно возразил наш солист.
Лаврентий Павлыч, конечно, не мог допустить, чтобы последнее слово осталось не за ним. Ему уже приходилось цепляться с Генераловым. Степенный и важный, в темном плаще и широкополой шляпе, он обвел нашу компанию строгим взглядом...
- И вы заодно с этим Бармалеем?
И тут мы все как один прыснули. Ну, не мог Лаврентий Павлыч знать его прозвище! Мы только меж собой Генералова так называли. И оттого, что совпало, засмеялись. А комендант подумал, что мы разделяем его мнение, и тоже выдал "ха-ха". Тем более что Аркадий в поддержку друга даже не заикнулся. Может, он и поддержал бы - и словом, и совместным пением, но силы у нашего "именинника" были явно на исходе. Он, не подымаясь, сидел за столом. Только к понедельнику оклемался и вышел на работу.
С тех пор прошло много лет, за которые жизнь наша капитально переменилась. Мы разъехались по благоустроенным квартирам и почти не встречались. Но совсем недавно я встретил Дергачева. Столкнулись в центре города, нос к носу. Я шел с ночного дежурства в пятнистой, буро-зеленой телогрейке, ну, вы знаете, в них сейчас многие ходят. Наверно, значительная часть нашего народа в охранники подалась. Аркадия сразу узнал, он выделялся из толпы. Только лицо его стало одутловатым, как у бухгалтера, а через плечо висела большая сумка. Ну и я, конечно, изменился. Он не сразу сообразил, с кем встретился.
- Что, не узнал, Аркадий?
- Неужели Максим Иваныч?
Мы с чувством пожали друг другу руки, и он меня спросил, давно ли я посещал Шанхай. Я сразу не врубился. Потом хлопнул себя по лбу. Так ведь неофициально назывался наш поселок. Кто придумал - не знаю. Но к Китаю он никакого отношения не имел. Ни одного китайца там раньше не проживало. И, думаю, жители современного Шанхая обиделись бы, узнав про наш вариант их мегаполиса.
- Вспомнили? - улыбался Аркадий.
- А как же. Так наш поселок назывался.
- Его и сейчас так называют.
- И там еще живут? - удивился я.
- Живу-ут, - протянул он. - Не все же успели получить бесплатные квартиры. Я, вот, недавно ходил в гости к Генералову.
- И Генералов по-прежнему там?
- Да. Старенький стал, супругу похоронил. Сейчас с гастарбайтерами живет. Некоторые даже по-русски не кукарекают. Но его это не смущает. Он и перед ними чиновников кроет виртуозно.
- Ну, в своем амплуа. А из-за чего?
- Приватизировать барак не разрешают. Уж куда он только ни ходил, в какие инстанции ни писал - все равно невпротык, - видя мое недоумение, Аркадий пояснил: - Не положено, говорят, раз под снос. Ни продать, ни в наследство передать, ничего нельзя. Но жить дозволяют. Хотя там, прямо скажу, опасно. И все-таки в его положении, конечно, есть свой плюс.
- Какой?
- Никто на его собственность не позарится. Сходное чувство можно испытывать лежа в проплаченном гробу, закопанном на глубину два метра.
- Ну, ты наговоришь...
Мне стало жалко нашего Бармалея. Но я припомнил, как не без его провокации молодой Аркаша затеял голодовку и чуть живым из нее вышел. Нынешний Дергачев только рукой махнул: мол, чего в жизни не бывает.
- Нет, но так себя изводить из-за какого-то дурацкого спора...
- Да что там спор! - возразил Аркадий. - Была и другая причина. Я ведь собирался тогда культурно провести отпуск, отправиться в путешествие...
- Это в Гваделупу-то? - припомнил я.
- Да нет, хотя бы по своей стране. В Москву съездить, в Питер, по музеям походить, галереям, выставкам. В общем, приобщиться к духовным и историческим ценностям, как тогда говорили. Ну, получил зарплату, отпускные, билет заранее купил. Однако сами знаете, куда благими намерениями дорога выстлана. Провожали меня горячо и дружно. Сначала свои, славные ребята из бригады кому-нести-чего-куда. Потом в нашем заводском Дворце культуры, расширенным контингентом. Потом на берегу реки в зарослях плакучих ив. Там уже я и вовсе попал в окружение незнакомой публики. Меня как будто по эстафете передавали. И все, без исключения, дружно обсуждали мою культурную программу. Один мужик наказывал сходить в Большой театр на маленьких лебедей. Я согласился. Второй просил памятнику Пушкину на улице Кой-Кого поклон отвесить. Тоже не возразил. А третий убеждал послушать в государственной филармонии фуги Баха...
- Фуги Баха? - с удивлением спросил я.
- О, да! У нас целая дискуссия по этому поводу развернулась. Зачем, мол, фуги Баха русскому человеку? - Аркаша примолк, заново переживая минувшее. - Но мне так и не довелось их послушать. Проснулся я под утро на пленэре - в кармане ни денег, ни билета, и только рваной телогрейкой прикрыт: видно, кто-то сердобольный пожалел, что замерзну. И такая меня взяла тоска и злоба! Что ж ты за примитив такой, Аркадий, сказал я себе. Неужели у тебя, кроме работы да забегов в "Плакучие Ивы" никаких интересов в жизни нету? И вот с этого-то расстройства, озлобясь на себя, я и начал голодовку. Да и что мне оставалось делать? Так или иначе, жрать нечего, запасов никаких. А в долг обычно у меня брали, а не я у кого-то. И сказал тогда я себе, как врагу народа: голодуй, Аркадий!..
Он помолчал и добавил начистоту, как на исповеди:
- Правда, потом у меня чисто спортивный интерес прорезался. А действительно, думаю, сколько выдержу? И, знаете, Максим Иваныч, эта мысль в процессе голодовки почему-то заслонила все и стала главной.
- Дело прошлое, - сказал я, - но мы ведь тебя тогда надули. Генералов не выбивал отпуска!
Тогда он загадочно прищурился и нагнулся ко мне. Ну, точно, как делал прежде. И ладонь широкую, лапотную к моему уху подставил. Только теперь она стала пухлая, как оладья, и галантерейные запахи источала.
- Это он вас надул. Петруха действительно ездил ко мне на работу, но ему ничего не обломилось. Мой начальник сначала в ярость пришел, услышав о дополнительном отпуске, но потом, зная мой характер, стал упрашивать, умолять. У нас тогда напряженка была, пусковые работы, каждый человек на счету. Петруха рассказывал, что он даже на колени перед ним встал.
У меня вытянулось лицо. Я не понял, кто перед кем на коленях стоял, но и не спрашивал. Ну, Бармалей! Чихал он на все наши доводы! Как пацанов обвел вокруг пальцев. Хотя - если с другой стороны глянуть - до конца верность другу проявил. Да и мы почему не засомневались тогда? Иного и быть не могло. Кто ж в те годы дал бы дополнительный отпуск по такой смехотворной причине?.. Припомнив об этом, я не удержался от вопроса:
- Слушай, Аркадий. А для нас ведь так и осталось тайной, на каком "стратегическом объекте" ты работал.
- Какая там тайна, - он махнул рукой. - Монтажником я вкалывал на строительстве ТЭЦ.
- А сейчас где работаешь?
- Да так, свободным художником, - неопределенно ответил он и тоже поинтересовался. - А вы сейчас где?
- В сторожах, - ответил я. - В солидной фирме. По ночам компютеры стерегу.
- И что, были случаи, когда ствол в дело пускали?
- Какой там ствол! Даже берданки нету. Но иногда да, тревожат. Как-то ночью ломился в нашу стеклянную дверь один мужик. Открой, говорит. Я спрашиваю, что надо. А время уже третий час. А ничего, говорит, мне не надо, бессонница. Скушно, говорит, мне, поболтать охота. А у вас, говорит, лицо такое - к беседам располагающее.
- Может, ему действительно было скушно?
- Да мне и самому скушно. Ночью один, днем тоже один. Все мои на работе, жена на посиделках у внучки. Но я, сразу-то, не рискнул открыть. Ведь знать не знал, кто он такой, и не ведал, что у него на уме. А он мне говорит, ладно, щас домой схожу, принесу паспорт и вдобавок, если хотите, просроченное удостоверение члена союза журналистов СССР. Ну, ладно, говорю, неси. Я что подумал. Вон по телевизору с гордостью объявляют: выступает, мол, народный артист Советского Союза. Понимаешь, какая несуразица? Государства такого давно не существует, последние воспоминания с гавном смешивают, а народные артисты от его имени выступают, как ни в чем ни бывало. Почему б и этому мужику былыми прибамбасами не возгордиться?.. Короче, запустил его. И он повадился ко мне. Еще несколько раз заходил. В последний раз даже с бутылкой. Я, говорит, ваши ночные рассказы записал. Может, удастся куда пристроить... А может, уже и пристроил.
- А как его фамилиё, не говорил? - спросил Аркаша.
- Да, Прудков какой-то. Звать Володей... Ну я-то че, я не против был. Записал и ладно. Только бутылку, говорю, убери. Не надо, я на работе.
- А вы же раньше лекальщиком работали.
- Да, работал, - я был благодарен, что Аркадий помнит обо мне. - Но щас слесари-лекальщики без надобности.
- А я парфюм сейчас в массы внедряю, - тут он, послушав меня, сам разоткровенничался. - Чтобы, значит, тело не потело и не прели буфера. Желаете у меня купить качественный лосьон? - Он мигом открыл сумку и, порывшись, вытащил ярко обклеенный флакончик. - Во, рекомендую! Эксклюзивная вещь!
- Да ну. У меня и денег с собой нет, - отказался я.
- Ну, за "так" возьмите. Презентую! Рекламная акция! - с азартом насел он. - А не воспользуетесь по прямому назначению, так на похмелье вмажете. Практически чистый спирт!
- Ты меня с кем-то путаешь, - сурово сказал я.
- Ой, извините, - смутившись, повинился он. - Мой социологический прогноз в отношении вас оказался некорректным.
Гляди-ка, по-прежнему иностранными словами так и сыплет. Ну, сказал бы проще. Мол, каюсь, подумал, что и ты, Максим Иваныч, алкашом стал. Ан нет, я крепкий орешек! Не в пример другим, и до пенсии дожил...
Мы еще поговорили, и когда разошлись, я пожалел, что не все разузнал. И вообще мне вдруг стало жаль с ним расставаться. Я остановился и окликнул его. И мы опять сблизились. Я спросил, общается ли он сейчас с какими-нибудь другими жильцами из нашего ковчега. Аркадий ответил, что давно никого не видел. Селиванов вроде на пенсии, Мишка Либерман юристом стал...
- Ну, а ты-то сам как живешь?
- Нормально живу, - ответил он. - В отдельной квартире.
Действительно, осуществились наши заветные мечты вплоть до английских замков и дверей с глазками. А то ведь жили как бараны в хлеву. Но странное дело, мы с Аркадием с удовольствием припомнили прошлую нашу жизнь. И ведь построили же все-таки кое-чего, эти комбинаты, фабрики, стадионы, дворцы, дома...
Построить-то построили, а воспользоваться не каждому довелось. Это надо ж как кинули нашего бедного Бармалея! Наверно, ляпнул что-нибудь непотребное в самый презентабельный момент. Мне-то подфартило. Но в том, честно признаюсь, не моя заслуга. Тот факт, что я на протяжении долгих лет являлся ударником труда, не сработал. Мы получили трехкомнатную квартиру из-за доблести моей супруги. Она на исходе перестройки набралась наглости и, пока я доводил на рабочем месте очередной калибр, вторглась со всеми чадами в просторный кабинет Андрея Наумовича. "У вас просторно, - сказала опешившему председателю. - Мы туточки пока поживем". После чего он почувствовал себя стесненным и срочно выбил нам квартиру. Конечно, мог вызвать милицию (охраны еще тогда не нанимали), но его репутация явно пострадала бы...
И вот я спрашиваю у вас: а что мы строим сейчас? Это, знаете, большой вопрос. В моем представлении мы раньше изо всех сил катили в гору огромную глыбу - всем гамузом, надрываясь, пренебрегая личными интересами. Ведь вот, скажем, тот же Дергачев на весь мир мог прогреметь, в книгу рекордов Гинесса попасть, или в этих, в Голосах, засветиться. Но отпуск у него кончился, и он, как миленький, впрягся в общую упряжку...
А ту глыбу мы так и не докатили. Со всех сторон нам кричали: "Эй, да вы не туда катите!" Мы застряли на месте, заколебались. И глыба рухнула вниз, подмяв нас под себя. Теперь другие народы катят. А мы разбежались в разные стороны и даже общаться перестали. Уже не только щеколды с цепочками - гаражные замки у всех, двойные двери, а на первом этаже на окнах - решетки.
- Благодать сейчас, да? - улыбался Аркаша. - Ни шуму, ни гаму, ни бесплатных концертов на кухне.
- Только по телику и смотришь, - я сказал не очень радостно, и Аркаша встрепенулся, посмотрел на меня внимательно.
- А чего-то ведь мы потеряли, верно?
- Верно, - опять согласился с ним.
- Вот бы опять в Шанхай, да?
- Не-ет уж, - с сомнением сказал я. - Ну, разве на недельку... во время отпуска.
- Ага, типа экстремального отдыха. А что, Максим Иваныч, нынче на экстрим многие запали. Так, может, организовать? - прям загорелся Аркадий. - Петруху к этому делу подключим. И вас, как автора идеи. Мишку Либермана юрисконсультом пригласим... А, Максим Иваныч? Пойдете в соучредители?
- Да ну, - засомневался я. - Лицензию вряд ли дадут.
- А на лапу сунем! - не сдавался он. - Рекламу в ход пустим! Интернет задействуем! Баннеры на улицах повесим!
Он засмеялся и отошел, не дождавшись моего ответа. Я не понял, шутит он, что ли. Хотя - кто его знает. А может, и всерьез! Может, бросит лосьоны разносить и с моей подачи организует новую фирму. Возьмет в аренду пару отведенных под снос хибар, и пожалуйте, граждане. Не всем же в Египет на съедение к крокодилам ездить. Есть где голову сложить и в родном отечестве. Так что надо будет за рекламой следить. Может, попадется афиша от вновь учрежденной фирмы "Дергачев и ко", и в ней граждан будут призывать отдохнуть в бараках, соблазняя тем, что удобств - никаких, безопасность - не гарантируется, и все - отключено...
Но о чем это я? Что за дурь в голову лезет? Зачем мне ждать, когда появится реклама, да еще и деньги платить? Я же прекрасно знаю, где находится наш, не китайский Шанхай. Сесть в автобус и через полчаса там, на "Девятой Рабочей". Пройти кратчайшим путем по буеракам, там свалка такая большая была; наверно, и сейчас сохранилась. И - здравствуйте, Петр Кириллович! Принимайте гостя. Давайте и я вам подсоблю, чтобы ваш... наш... дом не рухнул. А кто там еще появился на подгнившем крылечке? Да уж не Селиванов ли с баяном?.. Осторожней Иван, не переломай себе ноги. У нас тут экстрим намечается. Оторвемся по полной, как наши детки говорят. А на закусь споем по-бармалеевски:
Весь мир насильно мы разрушим
До основанья, а затем
Чего-нибудь построим -
Кто был ни кем, тот стал ни с чем!
|