Аннотация: - Скажите, а есть такие места, где начальников не бывает? - Ну, знаете! Чтобы найти такое место, надо переместиться не в пространстве, а во времени. Скажем, в мезозойскую эру юрского периода.
Кулешов продавал пирожки возле подземного перехода. Брали плохо. На другой стороне улицы баба с лужёной глоткой кричала: «Чебуреки горячие, сочные!» И все валили к ней.
Рядом тормознул серебристый джип, из него высунулась знакомая физиономия и прокричала: «Кулеш, ты ли это?»
Боже мой, да это же Зубатов, можно сказать, друг, товарищ, разве что не брат. Вместе учились в институте, и уже тогда Кулешов научным конференциям предпочитал общественную работу, а Зубатов... а чёрт его знает, что он предпочитал. Кажется, больше увлекался вечеринками и свиданиями со смазливыми студентками из «Пединститута» .
Бывший ловелас ухватил пирожок из лотка, куснул и выплюнул.
— Из котятины, что ли?
— Нет, другое млекопитающее, — замял Кулешов. — Ну, ты как? Рассказывай!
— Как и ты, весь в бизнесе.
— А конкретнее?
— Руковожу фирмой.
— Ничего себе! — поразился Кулешов. Он только тут обратил внимание, что Зубатов вылез с заднего сиденья, а спереди сидел неулыбчивый бугай — личный водитель и, должно быть, охранник одновременно. — И чем занимаетесь?
— Фьючерсы, консалтинг, субаренда, да многим чем. Фирма веников не вяжет, фирма делает УЕ, — Зубатов посмотрел на часы. — Слушай, мне сейчас некогда, да и тебе тоже. Давай подгребай в «Нечаянные радости» к девяти часам. Пообщаемся за ужином.
Кулешов лишь головой успел кивнуть. Что за «Нечаянные радости» ?.. Навёл справки. Оказывается — новый, недавно открывшийся ресторан. Дома последние накопления в свой карман переложил. Жена, естественно, на дыбы, но он укоротил: «Молчи, дурёха, наша судьба решается» . И не зря денежку прихватил. Очень престижным оказалось заведение. За вход отдельную плату попросили. А на стоянке уже торчал джип Зубатова.
— А вот и ты, — шумно встретил старый друг. — Я тут уже без тебя начал.
Когда подпили и перебрали всех знакомых, Зубатова побеспокоили по мобильнику. Он взглянул на дисплей, поморщился и сказал в трубку: «Дорогая, я задерживаюсь. У нас тут очень важное совещание» . После чего подсунул мобилу Кулешову. Тот не растерялся и выдал громким, хорошо поставленным голосом:
— Господа, с удовлетворением должен отметить, что в последнюю неделю наши акции подпрыгнули на тридцать пунктов.
Зубатов спрятал мобильник и хлопнул по плечу.
— Ай, молодец! Прошёл тест. Я беру тебя к себе. Хотя... насчёт акций ты переборщил. Теперь моя супруга ещё одну шубу затребует.
Они чокнулись и ещё выпили. Больше Зубатов про работу не говорил, а Кулешов, взбудораженный, не осмеливался спрашивать. Лишь позже, когда вышли на улицу, и теперешний шеф пожелал подвести к дому, Кулешов осмелился:
— Так, а чем я, собственно, буду заниматься в твоей фирме?
— Надо подумать. Ты раньше по профсоюзной линии лямку тянул?
— Ну да.
— Придётся для ради тебя профсоюз организовать. Профоргом и выберем. Общественные дела на себя взвалишь. А то я запарился. Представляешь, на той неделе одна сотрудница ко мне вломилась и требует: «Образумьте моего мужа!» Оказывается, вторую бабу в дом привёл. Сказал, что как член ЛДПР, следует указаниям своего лидера. Кое-как от неё отбился. А вот что ты на моём месте сделал бы?
— Я посоветовал бы ей вступить в его партию и второго мужа в дом привести.
— Ну, молоток! Ещё один тест прошёл. Дай лапу. Отныне будешь заниматься привычным для себя делом. То есть поддерживать власть имущих и золото предержащих. Шутка. Но надеюсь, ты человек благодарный и запомнишь, что я тебя практически с панели снял?
Есть же бог на свете! Всё возвратил на круги своя.
Как ни храбрился Кулешов, но, в сущности, последние двенадцать лет лично для него были похожи на кошмар. Высшее образование оказалось ни к чему, да и не помнил ничего из того, что изучал. Ранняя женитьба, нищенское существование, попытки наладить какой-нибудь бизнес. Крутили-вертели, а всё одно к торговле сводится, к вековечной формуле: купи подешевел, продай подороже. Тут прогорели, там не пошло, и в итоге — лоток с пирожками. Распределение по труду: жена стряпает, а он продаёт. Постоянная грызня. Пытался воспротивиться, бунтовал против возложенной на него миссии. Куда там! Она шипела, как масло на раскалённой сковородке. «Надо ж мне так ошибиться! За пустозвона замуж вышла» .
Сейчас закроет варежку.
— Но ведь должность выборная, — с проснувшейся тревогой уточнил он. — Как меня внедрите?
— Обнакновенно, забыл, как раньше делалось? — всё смеялся Зубатов. — Вон Дениска внесёт твою кандидатуру, — он хлопнул по широкой спине водителя, и тот заулыбался. — Я выйду к трибуне и скажу о тебе пару ласковых. И ты на белом коне и с медной трубой в зубах.
Через неделю Кулешов сидел в собственном кабинете. Словно и не было двенадцати кошмарных лет. Опять в приличном (отутюженном женой — не пикнула) костюме-тройке и при галстуке. Письменный стол, телефон. Всё, как у солидных людей. Правда, кабинет не очень просторный. Узкий и длинный. С единственным окном, выходящим во внутренний двор. И секретарши шеф не выделил. Такой, как у самого. Мисс «безупречность» по первому впечатлению. Кто там сказал, что точность — это вежливость королей? Нет, это прерогатива секретарей. Таких, как Лия Викторовна. Ладно, потерпим. Лиха беда начало. Распирала жажда деятельности. Но в первый день никто не зашёл. Он изнывал: «Хотя бы та скандальная баба заглянула, которая против двух жён» .
Ладно, если гора не идёт к Магомету... Надо что-то придумать. И сразу о себе заявить. Кулешов припомнил, что раньше во всех конторах и даже в скверах висели стенды: «Передовики социалистического производства» . Сейчас в фойе их офиса — голая, унылая стена. А что если нечто подобное соорудить? «Передовики капиталистического производства» . С этой новой идеей он напросился на приём к шефу.
— Ну что ж, идея хорошая, деньги выделим, — согласился Зубатов. — Но, слушай, у тебя кобчик, не чешется? Это же рудименты вроде хвоста: капитализм, социализм. Придумай что-нибудь оригинальнее. Предлагаю навскидку: «Лучшие люди фирмы» . Я тебе список дам, кого обязательно надо включить. Остальных — на твоё усмотрение.
И Кулешов взялся за проект. Пригласил офисного художника, обсудили дизайн. Зубатов подал список любимцев. У инициатора возник вопрос: кого же добавить «по-своему усмотрению» ? Никого не знал, ещё только предстояло знакомство с коллективом.
Однажды обратил внимание на то, как старательно трёт пол техничка, с которой здоровались почти все сотрудники, называя её по имени-отчеству. Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы сразу догадаться: Марья Петровна здесь старожил. И можно только по-хорошему позавидовать стабильности её жизни. Вокруг идут реформы, революции, смена формаций и поколений, а она всё также добросовестно елозит шваброй по паркету. Вот и кандидатура номер один! Очень символично. И демократично. Из самых низов на пьедестал.
— Добрый день, Марья Петровна! Вы меня, конечно, знаете, — обратился к ней, решив, что она присутствовала на собрании, где его избрали по сценарию Зубатова.
Женщина пригляделась.
— Нет. Не припоминаю, — виновато отозвалась.
— Ну, тогда позвольте представиться, — с настроением, с юморком сказал Кулешов. — Я ваш новый профорг: Кулешов Павел Григорьевич. Вы не откажете мне в любезности зайти в кабинет?
Ещё бы отказалась! С давних пор привыкла начальство уважать. Вошла вслед за ним. Желая уточнить, правильно ли выстроил цепочку умозаключений, он спросил:
— Вы ведь у нас давно работаете?
— Да уж и забыла, когда поступала. Если вам надо точную дату, так вы в отделе кадров узнайте.
— Спасибо, пока не надо. А раньше где работали?
— На промтоварной базе.
— С базы-то почему ушли?
— Так сгорела база, — пояснила она. — Тогда говорили, что специально её подожгли. Недостачу хотели скрыть. Меня даже следователь допрашивал. Всё допытывался, ношу ли я с собой спички или зажигалку.
— Понятно, — сказал Кулешов. — Хотели сделать из вас козу отпущения. Что ж, Марья Петровна, причина вашего перехода в нашу фирму вполне уважительная, и на задуманную акцию вы подходите. Быть вам на Доске почёта!
От его предложения она не пришла в восторг, даже помрачнела, однако противоречить не посмела.
Ещё он включил в список кандидатов (от себя) инженера Воробьёва, которого смутно помнил по первой работе на машиностроительном заводе. Потом завод обанкротился, и началась пирожковая бизнес-эпопея. А Воробьёва, должно быть, подобрал Зубатов. Павел Григорьевич навёл справки в отделе кадров. Да, работает давно. Ведущий специалист. Неоднократно премирован, бывал в командировке за границей. Этот факт Кулешова больше всего впечатлил. Сам-то он за границу носа не высовывал. С каких щей? Демонстрировать образцы кулинарного искусства жены?..
И ещё включил в список одну молодую сотрудницу, Анечку Салазкину, с которой познакомился в буфете. Она стояла перед ним и легкомысленно положила на поднос первый попавшийся пирожок с витрины.
— Этот из вчерашних, — шепнул он ей в милое, миниатюрное ушко. — Возьмите вон с того края.
— Поразительно! — откликнулась она. — Этот и пахнет по-другому. Как вы определили?
Кулешов только усмехнулся — ему-то, профессионалу розничной торговли, не определить. Но ей не сказал, ибо в человеке должна быть тайна. Тогда человек гораздо привлекательней.
Так и познакомились. Правда, заслуг перед фирмой она не имела, и стаж работы у неё оказался небольшой, но для него было несомненно, что она своим свежим личиком оживит стенд.
Гуляя по городу, Кулешов зашёл в фотосалон «Современник» . Ему понравились выставленные там фотографии. Вполне художественно. «Сюда и обращусь» .
Шеф выделил деньги. Молодые парни из фотоателье в назначенный день явились в фирму и «перещёлкали» всех кандидатов. Но вот первая осечка: Марья Петровна (Кузина) появилась в офисе во второй половине дня, когда фотографы уже уехали. Кулешов упустил из виду, что у Марьи Петровны свой график работы и забыл предупредить, чтобы в этот день она пришла пораньше. Он ещё раз переговорил с ней.
— Теперь вам самой придётся идти в салон. Скажете, что от Кулешова. Они знают. И на всякий случай напомните им, что нужно. Или нет, давайте я запишу, а то перепутаете. Итак, цветное, тридцать шесть на двадцать четыре. В художественном стиле.
— Так, может, не надо...
— Надо, Марья Петровна, надо! Вы — в утверждённом списке.
И Кузина в выходной день отправилась в фотосалон. Она жила в другом месте, добиралась на автобусе и долго не могла найти. От чего расстроилась. Или Кулешов ей плохо объяснил, где этот салон, или сама такая невразумительная. Спрашивала у прохожих. Отвечали приблизительно, один мужчина и вовсе послал непонятно куда, на иностранном языке. Однако к полудню всё-таки нашла. Да вот же он, «Современник»!.. И тут второй раз не повезло. Те молодые ребята, которые имели дело с Кулешовым, были на выезде, а её принял пожилой, лысый дядька с круглой головой. Изучив сопроводительную записку, он спросил:
— Тридцать шесть на двадцать четыре — это в дюймах, что ль? А рассчитываться баксами будем?
Но она не поняла, что он шутит.
— Не знаю. Мне не сказывали.
— Ладно, сделаем в сантимах, — сказал фотограф, хмурясь оттого, что юмор не понят. — В дюймах мы не работаем. И доллары у нас не в ходу. Оплатите в кассе отечественной монетой.
Это была ещё одна неожиданность. Вроде Кулешов говорил, что должны сделать бесплатно. Хорошо, что она захватила деньги. И, между прочим, ей пришлось выложить чуть ли не треть месячной зарплаты. Фотосалон действительно оказался продвинутым. Марья Петровна присела на предложенное ей кресло.
— Значит, в художественном стиле? — уточнил дядька-фотограф. — Тогда держите.
Он сунул ей в руки горшок с разлапистым цветком. Ослепительными солнцами вспыхнули большие лампы. Правда, из объектива не вылетела птичка, как ей обещали, когда фотографировалась в детстве.
С остальными кандидатами обошлось без проблем. Кулешов сидел в кабинете и разглядывал доставленные снимки. Тасовал, раскладывал на столе, меняя порядок, подбирая наиболее удачное сочетание. Портрет Воробьёва, своего выдвиженца, неизменно располагал в середине. А эту свеженькую, румяную Анечку Салазкину, втискивал между двумя хмурыми на вид мужиками, которые были из списка шефа.
Однажды заглянул сам Зубатов, и сразу обратил внимание на портрет Анечки.
— А это кто такая? Почему не знаю?
— Из отдела маркетинга, — пояснил Кулешов. — Стаж у неё небольшой, но, по всему видать, девушка старательная, со способностями. Поэтому я включил. Ты как на это?
— Пущай остаётся, — с добродушной улыбкой разрешил Зубатов. — Экий персик. Мм!
Но в следующую секунду улыбка слетела с его лица.
— А этого мастодонта зачем впихнул? — Он ткнул пальцем в портрет Воробьёва.
— Ну, так ведущий специалист.
— Мне он не нравится, — объявил Зубатов. — И что я, каждый раз входя в офис, должен лицезреть эту физию?
— А чем он тебе не нравится? — с изрядным недоумением спросил Кулешов.
— Слишком умный, всюду свой нос суёт. Пущай в горсовет идёт заседать и там дебатирует. У меня в планах сократить его.
— Понятно. — Кулешов перевернул фото Воробьёва лицом к полированному столу. — Я ещё не совсем врубился, Романы. Мне бы компьютерное обеспечение не помешало, свою базу данных заиметь.
— Будет тебе компутер, — Зубатов хлопнул по плечу. — И каша с маслом будет, и рябчики с ананасами. И даже новые зубы вставим, чтобы легче прожевать. Всё будет, если будешь стараться.
— А ещё секретаря желательно, — подсказал Кулешов, воспользовавшись хорошим настроением шефа.
— Ладно, уважу твою просьбу.
— Мне самому подобрать? — с ёкнувшим сердцем спросил Павел Григорьевич.
— Нет, у меня уже есть кандидатура. Очень опытный работник. Разговоры о киноискусстве любит в интимной обстановке вести, — Зубатов подмигнул. — Будешь доволен.
Шеф вышел, а Кулешов удовлетворённо потёр руки. Всё складывается путём! Но неприятные последствия этой беседы имели место быть. Когда позже, на правах хорошего знакомого, зашёл Воробьёв, Павел Григорьевич оказался в затруднительном положении. Ранее разговорчивый, он как будто оцепенел. А Воробей ничего не заметил и продолжал пространно выкладывать свои суждения. Сфера его интересов не имела границ. Фотографии лапал, давая характеристики всем подряд.
— А где же моё фото? — обеспокоился вдруг. Всё-таки разыскал и долго разглядывал — то приближая, то отдаляя. Втянул в широкий нос воздух и поморщился. — Слушай, тебе не мешают запахи?
— Какие запахи? — с недоумением спросил Кулешов. — Никаких запахов я не чувствую.
— Ну, как же, остаточные. Тут раньше туалет находился. Потом, незадолго до твоего прихода, ремонт сделали. Туалет оставили только в западном крыле, а сюда поместили тебя.
— Спасибо за инфу, — кисло сказал Кулешов.
Воробей продолжал разглядывать свой портрет.
— Вроде не совсем удачно. Может, мне стоит пересняться?
Кулешов растерялся. Как отказать, под каким предлогом? Вот попал, так попал. Помнил же из прежнего опыта, что инициатива наказуема. Пришлось в темпе сворачивать отношения. А ведь было полное понимание.
— А помнишь, как мы верили в перестройку, в демократию? — бывало, вздыхал Воробей. — Какое воодушевление нас охватило! Журнал «Огонёк» три с половиной миллиона выписывали. А сейчас!
— А что сейчас?
— Цифра та же, только без нулей, — с грустью сообщил Воробей.
Хм, стало быть, три с половиной человека? Кулешов удивился. Как же случилась такая поразительная трансформация?
Зато с Анечкой Салазкиной вышло стопроцентное попадание. Приятно вспомнить сам процесс съёмок. Она как будто на кинопробу пришла, «дыша духами и туманами» . Откуда это? Впрочем, не важно. Но, точно, про неё. А уж эти парни из «Современника» как перед ней выплясывали! И так, и эдак снимали. Подбородок чуть вверх, плечи развернуть, ножку на ножку, ножку с ножки... Как кобели, учуявшие течку у сучки. Нужный ракурс всё ловили. Он тогда даже забеспокоился, что плёнки для других не хватит. А они в ответ:
— Не напрягай мочевой пузырь, начальнег. У нас цифра. Памяти на четыре гига.
Он понял, что это значительно больше, чем на четыре мига. Махнул рукой: как хотите.
Кузину принял радушно, раскованно. Уж с ней-то можно по-простому. Марья Петровна зашла через неделю (пока дело терпело, офисный столяр изготавливал стенд). В руках держала чёрный пакет с фирменным клеймом «Современника» .
— Ну-с, посмотрим, посмотрим, что принесли!
Снимков было четыре. Кулешов глянул на верхний и осудительно покачал головой. Затем изучил все остальные, последовательно вынимая их из пакета и ожидая найти что-то другое. Но так и не нашёл.
— Да что ж это такое, Марья Петровна? — расстроившись, спросил он. — Зачем вы этот горшок с цветком в руки взяли?
— Мне велели...
— Ведь я объяснял вам для чего фото! Объяснял же?
— Объясняли, — сконфуженно ответила Кузина.
— Так неужели непонятно, какой вы должны выглядеть? — Он помолчал, не услышал ответа и взял со стола снимок Анечки. — Вот! Посмотрите сюда! Оживленной и радостной. Как если бы у вас крылья за спиной выросли. Ну, допустимо, официально торжественной. А у вас что? Сон утомлённого человека?
— Это я, видать, от света сощурилась, — оправдалась Кузина.
— А морщин-то сколько, — продолжал Павел Григорьевич. — Можно подумать, вы специально сморщились. И эти деятели. Как нарочно каждую морщинку отчётливо проявили. Нет, чтобы подмалевать, заретушировать. А платок на голове? Зачем вы завернулись в этот траурный плат? — Кулешов посмотрел на Кузину и увидел, что на ней и сейчас платок. — Вы бы ещё паранджу надели!
Мария Петровна, будто напугавшись, что с неё сдёрнут платок, ухватилась за него обеими руками и ещё ниже надвинула на лоб, прикрыв пряди седых волос.
— Привыкшая я в нём.
— Ну ладно, бог с ним, с платком. Но ведь голову вы могли эдак... вскинуть. Посмотреть, что называется, с задором, с огоньком. Только не говорите, что не умеете. Смотрите на меня! Вот так! — Кулешов вздёрнул голову. — Вы, конечно, не актриса, да и я режиссёрских курсов не кончал, но... дело требует! Попробуйте сейчас. Выше голову! Лучезарней взгляд!
Кузина, поддавшись его настойчивым требованиям вяло дёрнула головой и жалко улыбнулась.
— Не получится у меня.
— С вами каши не сваришь, — с досадой сказал Павел Григорьевич. — И что вы такие! У вас дом сгорел? Или муж умер? По ком траур?
— Муж у меня давно умер.
Он прикусил язык. Кажется, перегнул палку с вопросами, и пусть старушка простит его ради бога. Но каждый такой разговор удручает. Народ как был инертный, так и остался. Многие отбояривались. Да ну, мол, кому оно надо — и только корректно сообщённая информация, что сам шеф отбирал, оживляла. «А премия будет?» — интересовались. Ага. Всё на халяву вам...
«Хотя... хотя я тоже от премии не отказался бы» , — честно себе признался Кулешов. Жена, между прочим, интересовалась: премию когда дадут? Но всё-таки, в данном случае, он выше меркантильного интереса поднялся. Его звезда ведёт. Теперь он ощущал себя художником, ваятелем, лепящем из глины людей. Вон заявленный им Воробей даже пересняться пожелал. Человеку не в тяжесть. И Анечка Салазкина...
Стоп! Павел Григорьевич припомнил, что Воробьёва шеф терпеть не может. Эх, воробей-воробушек! Ты ещё здесь, а как бы тебя уже и нету. Так, может, сообщить товарищу, что в немилость впал?.. Нет, не стоит. И сам-то ещё прочно на ноги не встал, авторитета не наработал.
А вот с Кузиной всё ясно. Уж её-то не сократят. Куда без технички? Грязью зарастём. В этом смысле её положение даже предпочтительней, чем его, Кулешова. Другое дело в Японии. Там уже во всю роботы шуруют, вместо уборщиц. Но нам до этого ещё ой, как далеко...
Павел Григорьевич прошёлся по кабинету и, остановившись возле Кузиной, глянул ей прямо в глаза.
— Марья Петровна, вы у нас старая, заслуженная работница. И сам Сергей Романович утвердил вас в списках на Стенд. Так давайте же, наконец, входите в контакт! Если вас что-нибудь беспокоит, тревожит — скажите. Вообще — как вы живёте? Как со здоровьем?
— Да в мои ли годы говорить про здоровье, — Кузина едва приметно пожала плечами. — Старая уже я.
— Ну, с этой болезнью, со старостью, наша медицина пока совладать не в силах, — пошутил он. — А, извиняюсь, сколько вам лет?
— За пятьдесят уже.
Ну, женщина есть женщина. Скрывает возраст. Это «уже» , наверно, лет на пять тянет. Впрочем, ему и самому через год полтинник стукнет, но он — вот, ей-ей — ощущал себя молодым.
— Пятьдесят? — показушно удивился. — Всего-то? В ваши лета ещё на танцы можно ходить. Вообще, есть наблюдение: человеку столько лет, на сколько он себя определяет.
Кулешов сделал паузу, чтобы внимавшая ему женщина лучше усвоила эту истину.
— Так, какие ещё у вас проблемы? Говорите, не стесняйтесь! Крыша не прохудилась? Печку есть чем топить? Дров на зиму достаточно заготовили?
— Не заготавливала я, — ответила Кузина. — У нас в доме центральное отопление.
— Странно, — Кулешов немного опешил. — А я почему-то подумал, что вы в частном жилище обитаете и дровами печку топите.
— Это мы раньше в своём доме жили, — пояснила она. — А теперь в девятиэтажке.
— Ну и прекрасно! Меньше хлопот, не так ли?
— Да оно так, только в одном месте из батареи капает. Уж латали-латали её...
— Скоро устранят, — бодро заверил Кулешов. — На реформы ЖКХ большие деньги из бюджета выделены. А соседи вас, случаем, не обижают?
— С чего им обижать? Мы почти и не знаемся.
Оба замолчали. Теперь он смотрел на Кузину с нескрываемым любопытством. Удивительный человек! Ничего не требует, ничего-то ей не надо. Получила квартиру с центральным отоплением и — предел мечтаний. Сам-то Кулешов, сколько помнил, всегда чувствовал себя обделённым. Конечно, при комуняках вообще туши свет. Фонды общественного потребления мимо только так пролетали. В больнице бесплатно не лежал (тьфу-тьфу, как бы не сглазить, со здоровьем пока всё в порядке), в загранкомандировки не ездил, чёрную икру в обкомовских буфетах не лопал. Ну, правда, один раз на курорт себе путёвку успел оформить. Чёрное море, Гагры. Жена — тогда ещё молодая, стройная. Он отходил от неё и со стороны любовался... Ну, да было бы совсем смешно, если б положением не воспользовался. У воды и не напиться?..
А сейчас? Ничуть не лучше! Опять обделили.
Он нервно прошёлся по узкому кабинету. Ничем не владеет. Ни частной собственности, ни акций «Газпрома» , только сварливая, растолстевшая жена в наличии. Сыну шестнадцать лет, совсем сопляк, но выражение лица скептическое: «Что ж ты, папа, такой не упакованный» . Да вот такой уж! Пролетарий умственного труда. Нет справедливости на земле. Но есть ли она выше?..
— Всё-таки, мне кажется, вас что-то тревожит, Марья Петровна.
Опять остановился подле женщины.
— Не стесняйтесь, выкладывайте. Требуйте, если есть что. Вы же для этого меня избрали. — Он даже улыбнулся ей дружеской улыбкой, почти как товарищ по несчастью. — Ну-с, смелее, какие у вас вопросы?
— Нету вопросов, — потупилась она, потом решилась. — Вообще-то один есть.
— Задавайте!
— Скажите, а есть такие места, где начальников не бывает?
— Каких начальников?
— Ну, вообще. Всяких.
Он опешил. Посмотрел на неё по-иному. Подкалывает? Безобидная-то безобидная, а смотри, каким ядом отрыгнула.
— У нас сын уехал в такие места, — виновато пояснила она.
— Ну, знаете! Чтобы найти такое место, надо переместиться не в пространстве, а во времени. В мезозойскую эру юрского периода. — Что там происходило в той эре, правда, сам не ведал, не изучал. Водились какие-то динозавры, которые потом вымерли. Наверно, потому, что без руководящих указаний жили.
Громко постучали. Вот неудобство-то, приёмной нет. Придётся самому объяснять, что занят. Направился к двери, но новый посетитель уже самовольно вломился. Вначале Кулешов увидел громоздкий монитор на чьих-то руках. Отрадно! Шеф не забыл обещанного.
— Куда это? — спросил рабочий, не пристегнув к вопросу ни приветствия, ни имени. Какому-то грубияну доверили внедрение информационных технологий.
— Да вот, пока сюда, на уголочек.
Рабочий небрежно опустил монитор на угол стола и пошёл за остальными компьютерными прибамбасами.
Зазвонил телефон. Кулешов взял трубку. Звонок из приемной шефа. Женский голос. Только другой; не секретарши Лии. Господи, да это же знакомое, нежное сопрано Анечки Салазкиной! Что она у шефа делает? Он прижал трубку к уху.
— Пал Григорьевич? Узнали? Да, это я! Что тут делаю? Так я уже здесь, у Сергея Романовича трудюсь. Сижу за новым монитором с жидким кристаллом. А вам мой прежний уже принесли? А, ну рада за вас. И ждите ещё одного сюрприза. Серёжа решил удовлетворить вашу просьбу и назначил секретаря. Вы, наверно, уже догадались, кого?.. Ай, какой вы недогадливый! Конечно, Лию Викторовну! Для неё работа с шефом оказалась слишком напряжённой. Она попросила три дня отпуска, чтобы опомниться от приятного потрясения, и с понедельника выйдет к вам. Подготовьтесь к встрече. Чао, бамбино!
Раздались короткие гудки, а Кулешов всё ещё стоял, прижимая трубку к уху и усваивая услышанное. Он был ошарашен. Однако потом пришёл в себя и начал анализировать. А что? Анечка Салазкина, конечно, приятна во всех отношениях. Ну, свеженькая, симпатичная, грудь колесом, это так. Но зато Лия Викторовна опытнее, интеллигентнее. Всё-таки Анечка легковесная и поверхностная. И главное: есть у него секретарь! Он теперь на белом коне, как говаривал Зубатов. Свои обещания шеф исполнил. Всё путём!
С досадой вспомнил про Кузину.
— Вы ещё здесь? Всё-таки попробуйте ещё раз, Марья Петровна. С учётом того, что я сказал. В том же салоне... Что говорите?
— Дорого берут.
— Что? Как так? — он удивился. — Ах, да! Мы-то с ними уже рассчитались. Да, не волнуйтесь! Вернём. Для нас это, конечно, дополнительный расход, но... надо! Надо, Марья Петровна!
— Не получится у меня...
— Да почему не получится?! — Кулешов окончательно вспылил. Сдали нервы. Нет, всё-таки с людьми работать, это не шваброй по паркету елозить. Недолго и неврастению получить. — Ведь абсолютно нет причин, чтобы киснуть! Посмотрите вокруг. Жизнь прекрасна и удивительна. Или вы не согласны со мной?
— Согласная я.
— Так в чём дело, не могу понять?
Марья Петровна как-то странно шмыгнула носом. Кулешов, как и любой другой мужчина, с трудом переносил эти женские штучки.
— Экая вы... Ладно, не можете, так не можете. — Он взглянул на часы. Рабочий день закончился. Даже, беседуя, они задержались. — Идите, Марья Петровна.
— Берите, берите! — Кулешов уже сам нёс к ней пакет. Стало неловко, что в запальчивости повысил голос. — Родственникам пошлёте.
— Вроде некому...
— Ну, в альбом положите. Или на выставку фотоискусства попробуйте послать. Подскажу название: «Бабушка с фикусом» . Возможно, даже премию получите. И не стесняйтесь вы, ради бога. Если что потребуется, прямо ко мне. Буду рад помочь.
Кузина потопала в свой закуток. Для неё рабочий день только начался. Прибрала в кабинетах, помыла пол в коридоре и, закончив, отправилась домой.
Неярко горели уличные фонари, блестели лужицы в выбоинах тротуара. Осенний ветер раскачивал верхушки деревьев. Автобусы ходили редко. Марья Петровна устала стоять и присела на пустовавшую скамейку, а пакет с фотокарточками положила рядом.
Как всегда в свободную минуту, стал думать о сыне Ваське, который уехал ещё при живом отце, неизвестно куда, «где нет начальства» . И ни слуху от него, ни духу.
Где он сейчас, одному богу известно. Он-то всякое болтал, грозился, что уедет на крайний Север и пойдёт в «старатели» золото намывать, а в другой раз сказал, что поплывёт в море ловить рыбу на баркасе.
Жёлтый лист, один из самых последних, опустился ей на пальто и прилип к подолу. Она посмотрела на него и стряхнула на землю. Может и ловит сейчас Васька рыбу, а может, и золото намывает. А может, и совсем сгинул. Шальной он, необузданный. Сколько бед натерпелись от него. Первый год, после отъезда, отдыхали. Думали, пусть помотается по свету, наберётся ума-разума. Жизнь-то пообломает ему бока.
Длинными, зимними вечерами, когда особенно тоскливо, поджидали возвращения или хотя б весточки. Отец так и не дождался. Стала дожидаться одна, судьбу молила: пусть вернется любым, непутёвым, неразумным, каким уехал. И когда жила в старом доме, где и родила Ваську, сильно надеялась на его возвращение. Всё одно, если живой, должен заскочить в родное гнёздышко. Но вот уже много лет прошло, старый дом снесли, и она живёт теперь в другом месте, в высокой каменной коробке. Может, сын и приезжал. Люди говорят, есть адресный стол и он, Васька-то, если б захотел, отыскал мать. Значит, или не приезжал, или не захотел искать.
На большой скорости подошёл новый, но уже разбитый автобус. С шумом распахнулись двери. Кузина вошла в тускло освещённый салон, рассчиталась с кондукторшей и опустилась на сиденье. В салоне там и сям сидели, а чуть впереди от неё подрёмывал мужчина в клетчатом пальто без головного убора, что было странно по такой холодной погоде. Его жёсткие волосы топорщились, как солома в копне. Марья Петровна глянула вниз и увидела шапку под ногами. Встала с места, подобрала шапку и нахлобучила мужику на голову. Он открыл глаза, посмотрел неосмысленно и сказал:
— Сдачи не надо.
«Эх, горемычный» .
Она подумала, что, может, Васька болтается где-то вот такой же неухоженный, никому не нужный. И прижала руку к груди, сдерживая изболевшееся сердце. Год назад она не выдержала так жить, в бездеятельном ожидании, и подала на розыск. Но милиция не нашла Ваську. Может, они злые на него ещё за то, что он вытворял раньше, и не очень-то ищут?.. Не дождавшись результатов, обратилась в частное бюро, где приняли очень вежливо, почти ласково, и пообещали разузнать. Она к ним захаживала через день, пока не сказали:
— Сидите дома, мамаша. В случае чего, сообщим.
Единственная женщина, с которой она познакомилась в новом доме — пожилая, грузная соседка, — сама редко выбиралась из дома, а ей посоветовала сходить в церковь и свечку за сына поставить. Марья Петровна пошла в новый храм. Внутри было роскошно, всё сверкало и сияло, за кафедрой стоял священник, величественный, как сам Бог. Она оробела и не решилась к нему приблизиться.
В другой раз, решившись, отправилась в тот же храм и ещё во дворе увидела священнослужителя.
— Батюшка, — обратилась к нему. — Я хотела свечку поставить за сына...
— За здравие или за упокой?
Этот вопрос поставил её в тупик.
— Жив или почил? — быстренько уточнил служитель, глядя поверх неё на улицу.
— Не знаю, — нерешительно ответила она.
— Так узнайте, тогда приходите. А сейчас некогда, некогда мне! Попечитель должен подъехать.
Опять не повезло. Она подумала, что это Васька виноват: прежними проклятиями в адрес начальников он как бы создаёт преграду между ней и ними.
В церковный двор въехали чёрные машины, и из одной из них вышел главный чиновник области; Его окружили другие важные люди, и они всей капеллой вошли вовнутрь, в высокие позолочённые двери.
Автобус мчался по ночному городу, внутри всё тарахтело и тряслось, незнакомый мужчина тоже трясся, сползая с сиденья. Марья Петровна всё ближе подъезжала к дому, к одинокой квартире, в которой ничто не связано памятью о муже, о сыне. Разве что карточка на стене, где они втроём, и Васька ещё мальчишка, улыбчивый ангел в матроске. II что с ним впоследствии сталось-то? Почему так начальство невзлюбил?.. Ей совершенно непонятно, учили ведь самому хорошему, и отец, вечный труженик, разве плохой подавал пример?.. Уж он-то с начальниками всегда ладил, бригадира неоднократно в гости приглашал. А Ваську с тринадцати лет поставили на учёт в милицию, он всё чаще стал пропадать из дому, и его приводили хмурые милицейские командиры. Направили учиться в ПТУ, но и там долго не продержался, повздорил с мастером производственного обучения, отказавшись строить тому дачу.
Отец пытался проводить воспитательные беседы: «А скажи мне, басурман. Допустим ты выучишься, и сам начальником станешь... Тогда что? Как к себе относиться будешь?» Упрямец Васька отвечал, что в таком случае бросится вниз головой в дырку общественного сортира. Покойный муж был человек горячий и невоздержанный. «Ну, опять врёшь. В дырку с такими плечами, как у тебя, не пролезешь» , — серчал он и со словесного воспитания перешёл на ремень. Но потом, когда сын пропал, сам же признал, что как-то не так воспитывали. И долго в этом постоянном беспокойстве прожить не смог.
Марья Петровна понимала, что каждый человек для чего-то живёт и каждый приносит какую-то пользу. Она допускала, что другие люди приносят пользу гораздо большую, чем сама, и против начальников ничего не имела. В офисе их много, сидят в кабинетах, усиленно думают, пишут важные бумаги. Она не сомневалась, что все они главнее и важнее её, и согласна обслуживать их. Но у неё имелась своя главная задача, которая уравнивала её со всеми живущими...
Сильно тряхнуло на очередной колдобине. Мужчина подпрыгнул и клацнул зубами. Родить и вырастить детей, вынянчить внуков и умереть с уверенностью, что род продолжится — вот такая была задача. И Марья Петровна ещё родила бы, она могла рожать да рожать, трудиться за старшую бездетную сестру и за младшего брата, задохнувшегося от ядовитых испарений в малярном цеху. Мочь-то могла, но, как говорят, бог не дал. Или сама дуру сваляла. Сильно когда-то простудилась, однако вместо того, чтобы пойти в больницу и взять бюллетень, продолжала работать. И он же, бог, а может, слепой случай отнял единственного сына...
Выпал первый снег. В субботу с утра Кузина пошла по магазинам, купила продуктов питания. Войдя в подъезд, мельком глянула на почтовый ящик, в котором ничего не бывало, кроме квитанций на уплату услуг да рекламных листков. И замерла, глазам не веря... Открытка! На одной стороне изображён праздничный салют, а на обратной написано, что ей надлежит прийти по такому-то адресу. Ещё раз просмотрела, припомнила адрес. Да! Из той фирмы, куда обращалась год назад. Сердце замерло, а потом заколотилось с новой силой. «Неужто Ваську нашли?»
Выбежала на улицу и по свежему, ещё не утоптанному снежку поспешила по адресу. Скрип, скрип, хватая ртом морозный воздух, которого сейчас не доставало. Мимо прохожих, каких-то особенно чистых и опрятных в этот день.
— Марья Петровна!
Чуть не споткнулась. Перед ней стоял Кулешов, одетый добротно, по-зимнему.
— С первым снежком! — громко поздравил.
За руку он придерживал спутницу. Кузина перевела взгляд на неё и тотчас признала. Бывшая секретарша директора, Лия Викторовна. Но разве она супруга Павла Григорьевича? Когда они успели породниться?
— Куда спешите, Марья Петровна? Уж не в фотосалон ли?.. Вы сейчас такая бодрая, задорная. Отличное выйдет фото!
Кулешов улыбнулся, и его спутница улыбнулась, и Кузина, не слишком вдаваясь, о чём ей толкуют, ответно заулыбалась.
— А мы вот в театр идём, — счёл нужным проинформировать Павел Григорьевич. - Культурно проведём досуг.
По правде сказать, он был даже рад, что его хоть кто-то увидел не с женой-клушей, а с этой шикарной женщиной. Дурак Зубатов! Променял шило на мыло. Лия Викторовна, конечно, не так свежа, как Анечка Салазкина, но зато с тонкой душевной организацией. Она разбиралась в музыке, в живописи, в киноискусстве — во всём! Однажды оседлала его и так, в позе наездницы, с увлечением рассказывала про киноартиста Ричарда Гира. И без всяких там пошлостей, всё на высшем уровне, с комфортом, в её гнёздышке на седьмом этаже крупнопанельной башни.
Что-то невпопад ответив начальству, Марья Петровна поспешила дальше. Вот тот дом. Большими буквами, подсвеченными электричеством, горит название «Эврика» . Ниже — обещание: «Из-под земли разыщем» . На последнем дыхании взбежала по ступенькам. За барьером — молодая девушка. Приняла открытку-извещение. Прошла вовнутрь и через полминуты вернулась... со знакомым чёрным пакетом. Мило улыбнувшись, велела оплатить за находку. И, увидев на лице клиентки полное недоумение, поспешила пояснить:
— А как же, у нас частное заведение. И наши сотрудники провели какую-никакую работу, разыскивая вас.
Марья Петровна, ошеломлённая подарком, чуть не крикнула: «А Васька-то, Васька где?» Но сдержалась. Поняла: и эта не знает. Никто не знает. Сердце у неё замерло, потом больно стукнуло о грудную клетку, точно желало вырваться на свободу...
Ни разу ещё Кулешов не видел шефа таким злым и раздраженным.
— Ты там, в своём сортире, не утонул ещё в мусоре? — закричал, вызвав к себе в кабинет.
— Так узнать надо, — пролепетал Кулешов, — что там с Кузиной. Почему на работу не выходит.
— Уже знаем! В больнице с инфарктом. Лепечет что-то про фотокарточки. Просит извинить, что не может быть лучезарной, — шеф немного поутих, но тут же продолжил с новым натиском. — Ты что себе позволяешь? Что за эксперименты над людьми?
— Так я для пользы дела старался...
— Вот что, господин Кулешов. Мы из-за вас остались без нашей старой, безупречной работницы. Всех уволю! Одну её оставлю!
Распустился самодур. На «вы» перешёл, господином назвал, совсем плохо. И — как удар под дых:
— Ну, вы поняли, что вам сейчас следует сделать?
Кулешов обмер. Заявление, что ли, от него требуют написать? Как принято в таких случаях: «Прошу уволить по собственному» . Без шуму и пыли. Иначе на следующем же собрании снимут с должности и уволят, как нерадивого.
— Прямо сейчас? — упавшим голосом спросил он.
— Да, — подтвердил Зубатов голосом, нетерпящим возражений. — Швабру в руки и — действуйте!
Э, вон чего хочет. Чтобы вместо Марьи Петровны уборкой занялся.
— Так мне ж не к лицу, — пролепетал. — Подрыв авторитета, рейтинг...
— Ну, тогда идите пирожками торговать!
Кулешов выскользнул из кабинета. С опущенной головой прошёл мимо розовощёкой Анечки Салазкиной, деловито стрекотавшей клавишами. На него даже не посмотрела.
В коридоре прильнул к прохладному окну и так стоял, глядя на глухую кирпичную стену напротив. Унижение, которое испытал, невозможно было преодолеть. «Относится ко мне как к самой последней твари. Милость проявил. С панели снял. Дал место в бывшем туалете и подсунул отставленную любовницу с отвислыми грудями» .
Возмущение, протест, унижение — всё вместе смешалось, и перехватило дыхание. Но торговать пирожками очень не хотелось. Он постоял с полминуты, отвернул взгляд от стены и обречённо пошёл искать закуток Марьи Петровны, где она хранила свои нехитрые принадлежности.