Аннотация: Хороший пан наш старый князь... добрый... ну а причуды - так оно ясновельможным положено...
НАШ СТАРЫЙ КНЯЗЬ
(Чернорусские кройники)
Кажется, когда тебе уж под восемьдесят - тут бы и отдохнуть от многотрудного кметского житья, тут и выспаться вдоволь. Ан нет, какое там. Старческий сон пугливей паненки-институтки, как она мимо корчмы, где пьяные гусары гуляют, идет. Забрезжилось на восходе, завозился наш хутор, забренчала подойником Евга - большая сноха моего старшенького, Гануся. Свекровь ее, Ядка Ганусева, у печи засновала - завтрак на стол выставляет. Сынки мои, внуки-правнуки, на покос засобирались, косами забрякали.
Какой уж сон.
Встал я, накинул поверх кашули зипун-сермягу, всунул ноги в кожаные постолы. Обмоток не наматывал - я в них сплю, в обмотках. Холодно мне последнее время - последние лет пятнадцать, как Марылька моя душу пану Богу отдала. А может, по старости просто.
На лысину шляпу, из корней нашим обычаем плетеную, напялил. С утра от комаров защита, в полдень - от солнышка. Палку свою, за двадцать лет моими руками вгладь выглаженную, от стены взял. Посидел. Встал. На ногах утвердился, и принялся мало-помалу постолы переставлять, палкой подпираючись. Авось до завтрака до лавки на солнечной стороне доковыляю - той, что справа от двери. Над той, что слева, Ганусь на крыше колесо тележное приладил - мол, невеста созрела, прошаем, паны сваты, до нашей хаты. Это он про Стасю, про младшенькую свою. И то пора, пятнадцатый девке пошел. Да только боюсь я его, колеса того. Неровен час сорвется, а коли тележное колесо, железом окованное, по соломе мне на лысину съедет - тут плетеные корни невелика защита. Пане Боже, прости и помилуй нас грешных.
Кто встречался - мне кланяются в пояс. Газде Стахору, мол, доброго утречка, каково почивалось? Добре, отвечаю, добре, милые, подай и вам того ж пане Христе...
Газда Стахор - это я, добрые люди. Стахором сызмальства был, то есть, понятно, сызмальства Сташком кликали, Стахом стали в паробоцтве звать, а уж как Марылю с-под венца привел - тогда стал Стахором. А газдой стал, когда прежний газда, стрый Тудор, к пану Богу в гости собрался.
Вот.
Лавка гладкая. Двор с забором, невысоким, правда. Нету у нас ни волков, ни воров - так, чтоб скотина сдуру в пущу не убрела. Вытаскивай потом из дрягвы. За спиной бревенчатая стена хаты, привычная, как бок Марыльки в постели... был когда-то.
Вон Петрусь, средний мой, с сынами да парой внучков коней запрягают. Значит, сразу после завтрака - на покос. Ну и пускай. А я тут посижу - толку с меня нынче на покосе. Детишкам тож покуда не до меня - к вечеру, как набегаются, да все, что мамки велят, сделают - тогда соберутся. Им я не газда - дедко Стахор. И про все-то им, малым, рассказать - как французы нашими краями на Москву шли, как потом их москали обратно гнали, как паны против Москвы бунтовались, да каково оно в городе... а из меня что за рассказчик? И жизнь в наших краях тихая, мирная при мне была. Вот прадед мой - тот да, тот многонько порассказал бы - и про Фридриха-прусака, и про шведов, и про пана Августа, что подковы гнуть любил да паненок собирал, как Стаська волошки на Купалу - охапками. И про пущевика, и про стрыгаев с бескудами... Вот и мешаю свои рассказы с прадедовыми. Мальцам - им ничего, слушают.
Прибрел Ярчук, помахал хвостом-поленом, улегся в ногах, придавив их тяжелым лохматым боком. Только задуматься, что с ним делать - шугануть, чтоб ноги не давил, или приласкать, потрепать мохнатые уши, что те ноги греет, мне не пришлось. Нету покою на нашем хуторе, и все!
Подскочил наш Ярчук, и давай на пущу рычать. А потом и гавкнул пару раз в голос. Я глаза старые щурю - не зубр ли вышел к жилью, или там лось? А когда разглядел - язык от изумления затек, как нога, Ярчуком придавленная. Из пущи к плетню брел-торопился, спотыкаясь, встрепанный человек.
Не приходилось такого видать, давненько уж. Зайды-приблуды владения пана князя не жалуют, что попрошайки, что заворуи. Разбойников и вовсе отродясь не слыхать. Пьяниц у нас в округе не водится, а коли кто и зальет глазыньки - так лежит себе на печи, да сопит потихоньку. Кто ж хмельного в пущу да дрыгву на верную погибель отпустит!
Сынки да внуки мои, вижу, тоже то диво дивное приметили. Столпились у возка, рты поразевали - чисто резные болваны у кума Калиха на пасеке! А чужак уж вплотную к плетню подбрел, повалился на него грудью, уцепился обеими руками, воздух глотает-давится. Руки - в кровь рассаженные, будто пришлый вволю со старым дубом на кулачки бился. А как не вышло из него Валидуба - рассерчал паночек - по одежке видать, что пан, да из городских, а не из тех, что вроде князя нашего, сычами по маеткам сидят - да и надавал оплеух дереву вволю ж. Вернее б сказать, не по одежде видно, а по тому, что от нее осталось - висит на госте незваном тряпье мокрое, грязное, по покрою одному и видать, что не нищенская дерюга. Пригляделся - сукно клетчатое, не нашей работы.
Ладно, думаю, старый пень, полно щуриться, как сова из дупла, да глаза в остаток ломать. Покажь-ко, что не зря старого Стахора на этом хуторе газдою величают.
Встал. Подковылял к плетню. День, говорю, добрый, гратулюем пана-добродея, прошаем до хаты, обсохнуть да подкрепиться, чем пан Бог послал. Снохи да внучки мигом до хаты сыпанули - лишний прибор на стол выставить.
А тут и я гостюшку нежданного признал. Англичанин это, что к князю нашему старому в гости прошлой седмицею приехал. Звать чудно - Ляшелет, что ли... говорили про него, да я издали видел раз, как к пану князю на двор был.
Вот как, скажите на милость, англичанина величать? Сколько лет на свете прожил, видал и французских мусьев - забрел тут отрядец... а уж поляков, да немцев, да москалей кто не видел. А англичан - по сю пору не приводилось. Немца надо "герр офицер" величать, коли в мундире, а коли без - так "герр доктор". Москаля "ваше благородие", или "господин хороший". Жидов - еще чего, перед иудиным племенем лебезить... а когда в город наеду, да в шинок к Моське Бергеру заверну, так "реб Мойше" зову - меня с того не убудет, а ему приятно. Хотя из старого Моськи такой "реб", как из меня "ясновельможный пан". В том шинке еще возчики биармийские иной раз на большую ярмарку пьют, так городские жебраки, как на дармовую рюмочку к ним подсаживаются, все вид делают, будто за немцев их принимают - ничем так белоглазым не угодишь...
А этого ясновельможного пана как величать прикажете? Ладно, авось пронесет, как москали говорят.
-Прошаем, - говорю, - до нашей хаты, ясновельможный пан.
Он рукой махнул - чуть сам наземь не свалился.
-Ланселет... можно просто - Ланс...-выдохнул запаленно, а сам за грудь держится, будто сердце у него оттуда выпрыгнуть норовит. - Мне быть в город... мне надо быть в городе. До заката.
-Не можно, - в ответ говорю, - не можно, пан Ланселет, тому быть, обиду нам сделаете смертную; а что в город засветло надобно, так вон сынки мои на покос собрались, как раз после завтрака и отъедете, по пути вам будет. Может, и подвезут, коли других попутчиков не встретите.
Костюсь, дурень, среднего моего меньшой внучок, рот было разинул, да Змицер, старший его братишка, постол ему пяткой придавил.
Англичанин, по всему, еще спорить хотел, да сил уж не осталось. Махнул сызнова ручкой да в хату за нами поплелся.
Уж моих сынков сношеньки да внучки порасстарались для гостя. Что есть съестного на хуторе - все ему, самый вкусный кус на тарелку подкладывают. И то сказать - нечасто такие гости к нам на хутор заглядывают.
-Что ж, - спрашиваю, - пан Ланселет, кушать не изволите? Или кметским харчам не рады? Уж не серчайте - чем богаты, что пан Бог на стол послал...
-О, нет, что вы... - ишь, пан, а смутился, ровно простой хлопец. - Я просто не имею аппетит... желания есть.
И как шарахнется - ровно ему змею Стаська в блюдце поднесла.
-What is... что это?
Встал я, на палку приоперся, глянул. Знать, правду тогда на ярмарке в шинке у Моськи сказывали, что англичане все чудные.
-Борщ, - говорю. - свекольник это, пан добродий. Или не приходилось кушать? С колбаскою. Лучше вам и в городе не подадут.
-Oh, my Lord... о, прошу простить, если обидел, э-э... не имею удовольствия знать имя пана.
Стаська в рукав хихикнула, да что с девки взять - сынки и те в усы седые заухмылялись.
-Не пан я, - толкую. - Стахором меня зовут, а здешние, хуторские, газдой кличут.
Кивнул, да и умолк. Только когда Евга ему пива в деревянной кружке притащила - нашего, разогретого, со сметаной - сызнова ручкой замахал.
-Нет-нет, что вы... я не могу, боюсь, что не смогу.
А ведь лучше он по-нашему толковать стал, как отдохнул вдоволь. Это, значит, с устатку слова путал, да потом с перепугу - кто б еще разъяснил, чего в свекольнике нашем пугаться.
-Пейте, - говорю. - пан Ланселет, не обижайте старика. А коль боитесь, что с устатку от пивка нашего разомлеете, так то не беда - внучата мои вас на телегу подкинут, да и свезут куда надо.
Больше упираться не стал, хлебнул - знать и впрямь запить чего хотелось. Помолчал-помолчал, да и заговорил. Да с такого начал:
-Пан...э-э-э, газда Стахор, а что Вы думаете про вашего князя?
Хотел я ему сказать в ответ, что думаю про тех, кто такие вопросы задает. Да гостя, особливо чужака бестолкового, обижать грех. Ведь додуматься ж надо - он бы еще у моих правнучат спрашивать удумал, чего те, малые, про меня понимают.
-Кмету, - говорю, - великий грех на пана жаловаться, а нам на его светлость и вовсе жаловаться нечего. Хороший хозяин наш старый князь, дай пан Бог всякому такого. Никакой обиды от него не видывали. С охотой по полям не ездит, как про иных панов слыхать. Девок и сам не портит, и пахолков своих держит строго - опять же иным не в пример. Коли какой девку спортит, да про то до пана князя дойдет - беспременно на той девке женит, и со двора своего отошлет. Разве, было дело, оставил - так там девка сама князю в ножки пала, повинилась, что сперва по любу все было, только она после перепугалась да крик подняла. На свадьбы заезжает, а невест к себе в постель не тащит - и такое, слыхали, бывает. Непременно молодым по монетке подарит, да хоть бы раз серебро - все золото! И такой вежливый, такой добрый пан наш старый князь - встанет, бывало, у порога, и покуда его с поклоном не пригласят, не входит - будто не на своей земле, или мы, прости пане Боже, такие ж ясновельможные паны, как его светлость!
Англичанин все слушает меня, да кивает в обнимку с кружкой пивной.
-Скажите, - говорит, - пан... э-э... газда Стахор, а не пропадают ли у вас люди в округе? Дети, девушки.
Вздохнул я тяжелехонько - эк же метает паночка. То одно ему, то другое.
-Бывает, - говорю, - и такое. Редкий месяц кто в лесу не сгинет, да только что ж тут попишешь - дрягва она дрягва и есть, не кумова хата, чай...
-И вы довольны вашим князем...
Снова здорова, как москали говорят...
-А чего ж недовольными быть? Ни засух при нем не упомню, ни чтоб неурожай - все из земли так и прет, чего не ткни. Хвори тоже наш край миновали. От пришлых, опять же, обид нет. Да чего пришлые - было дело, по молодости еще, ездил в город, коней покупать. Ну, подстерегли за Глыбочицами лайдаки какие-то... думал, все, смерть пришла, молодуху свою, Марыльку, вдовой на сносях оставлю. А только сказал, чей буду - так чуть шапки передо мной не сняли. Чего ж после такого на его светлость жаловаться?
-That's incredible... - паночек стонет. - Невероятно... в этих дурацких книжках крестьяне трясутся от страха и ненависти и готовы с дрекольем и факелами идти на логово чудовища за первым, кто позовет...
-О, не обраща... - начал было, да и сунулся лицом в скатерку. Сомлел таки.
-Хороший хозяин наш старый князь - а я все умолкнуть не могу, наше дело стариковское, разговорить-то нас легко, а остановиться не враз выходит. - Никогда нам от него обиды не было. Ни мне, старому, сколь себя помню, ни прадеду моему, ни, как он говорил, его прадеду...
Англичанин в ответ всхрапнул только. Я кружку его к себе пододвинул. Дуры бабы. С устатку при теплом пиве маковый настой и вовсе лишнее дело, так они еще и плеснули мало не на четверть - как только не унюхал.
А за стеной уж копыта стучат, кони фыркают - рановато. Змицер в хату влетел, да во двор через плечо:
-Туточки он, дядько Басавлук!
Тут и сам подпанок Басавлук, старого князя гайдукам голова заходит, ус крутит:
-Доброго дня честной компании. Что ж Вы, пан англичанин, мало гостевали? Или не полюбилось чего? Не можно гостю не прощавшись со двора уезжать - шляхетской чести это обида.
-Спит - говорю, - он, пан Басавлук.
-Ах спит, - говорит, да через плечо ж во двор. - Эй, хлопцы, принимайте-ка гостя дорогого за руки-за ноги. Дедко Сташко, мы у тебя подводу возьмем. Не журись, вернем целую-невредимую. А за гостя - благодарствуй, за паном князем, сам, чай, знаешь, не пропадет.
Добрый пан наш князь. Не знаю, чего уж со мною, да с моей Марылькой было б, когда французы те к нам забрели, кабы не он. А прадед мой все шведов поминал - и опять же, без старого князя нам бы туго пришлось. Другие-то паны по маеткам от них прятались. Да и тучи дождевые зазывать да прочь гонять они не умеют. Ну не без причуд - так ясновельможным оно положено. Уж чем баб в телегу запрягать, или хлопов по веткам в саду рассаживать, куковать повелев, да с гостями по ним солью на слух палить - лучше уж, как наш старый князь, по пуще ночами волком бегать или кожаном летать. И лучше, чтоб сгинул нынче не свой малец али там девка, а чужак, коему пан Бог язык с носом длинней ума определил.
Уж и колеса подводы заскрипели, Ганусь на волов гикнул - а я сызнова, словно беседую с англичанином-бедолагой: