Жизнь его была серой и размеренной, как старая школьная линейка.
Он давно уже обитал один, потеряв родителей: первым - отца, потом - мать; в наследство ему достались небольшая квартира и старательно взращенный, неизбывный страх перед жизненным неблагополучием. Сколько он помнил, мать всегда боялась нехватки денег, после смерти отца эти опасения только усилились. "Мы не можем себе это позволить", - повторяла она по разным поводам, и он согласно кивал: не можем.
Оставшись в одиночестве, пережив его начало, как болезненный шок, он понемногу оправился и втянулся в привычное существование. Ведение хозяйства, сперва повергавшее его в ужас, стало делом обыденным, рутинным, но и с прошествием времени легкий трепет напоминал порой о старых кошмарах. Траты его были экономны, почти скупы; на развлечения выделялась малая толика средств, достаточная для покупки книг и редких походов в кино. Телевизор скрашивал ему вечера общедоступными каналами.
Он избегал ресторанов и баров, считая их губителями бюджета. К алкоголю как таковому он не испытывал склонности. Давние немногочисленные друзья превратились в просто знакомых, новые не заводились вовсе; среди окружающих он слыл человеком замкнутым, скучным. В разные периоды он встречался с тремя женщинами, все три связи оборвались, словно истертые нити.
Руководство никогда не ставило его в пример другим работникам - из опасения, что он вдруг осознает свою ценность и потребует значительной прибавки к зарплате; но доход его и без того был вовсе не плох. Специальность, полученная им в высшей школе, оказалась удачно востребованной; он набрался опыта, осторожно избежав крупных ошибок, и сделал бы то, что принято считать карьерой, не относись к своему положению с обыкновенным недоверием. Ряды цифр, артикулов, заказов выстраивались им скрупулезно, въедливо - на радость клиентам фирмы, которой повезло с исполнительным сотрудником, и к облегчению коллег, исподволь перекладывавших на него часть своих служебных забот.
Между тем, он жил не внутри непроницаемой скорлупы. Большой мир проникал в его бытие порывами сквозняка, отзвуками, отблесками. Телевизионная реклама, журнальные развороты, плакаты предлагали увидеть, поехать, развлечься. Отмахнуться от них было довольно просто - он привык считать, что все эти радости жизни доступны лишь особенным людям, невесть как сумевшим сколотить состояние. С теми, кто находились рядом с ним повседневно, было сложнее. Сотрудники фирмы то и дело делились впечатлениями - кто-то побывал в новом модном ресторане, кто-то вернулся из отпуска, отдохнув в диковинной жаркой стране. Он невольно слышал эти разговоры, молчаливо поражаясь чужим успехам - ему было непонятно, как сослуживцы изыскивали возможности для красивой жизни. Однажды, внимая вполуха беседе, когда коллега, средних лет женщина, хвалилась экзотическим вояжем, он, не выдержав, спросил:
- Как же это можно себе позволить?
Женщина осеклась - на ее памяти он впервые вмешался в подобный разговор - и недоуменно произнесла:
- Помилуйте, да ведь сегодня так прокатиться способен почти любой. Вам ли вздыхать? Купите тур - и вперед!
- В самом деле, - поддержала ее вторая собеседница. - Поезжайте! Посмотрите мир. Не все же метаться между городом и дачей!
Он стушевался. Дачи у него не было.
Женщины, переглядываясь, отошли в сторону и продолжили обмениваться репликами там.
В тот день он долго избегал смотреть на сослуживцев. Этот незначительный эпизод выбил его из накатанной колеи. Его убеждения протестовали против сентенции недавней путешественницы, но рассудок констатировал, что подобное утверждение не может быть заведомо ложным.
Даже вернувшись домой, он продолжал размышлять. Он нашел пару лежалых журналов и едва ли не впервые изучил в них картуши с рекламными предложениями туристических агентств. Подчиняясь привычке действовать основательно, выписал числа на бумажный листок. Потом он обозначил на бумаге свою заработную плату, рассчитал годовой доход за вычетом налогов, прикинул обыденные расходы. Умножил чистый остаток на количество лет, отданных работе в фирме. Результат потряс его: по всякому выходило, что он и впрямь может себе позволить весьма крупную трату - например, путешествие, и даже не одно. Он собрался и вышел из дома. Прогулявшись до ближайшего вмурованного в стену банкомата, вложил в его светящуюся бледной зеленью щель свою зарплатную карту и запросил данные по счету. Сумма на выползшей из нутра квитанции была даже больше расчетной. Абстрактные цифры, которые он привык видеть на чеках после получения наличных, внезапно обрели материальность. Незнакомая жизнь подступила вплотную и подмигнула ему. Он убрал сложенный вчетверо клочок в бумажник и поплелся восвояси.
Новое знание отравило его, как попавшая в кровь зараза. Незыблемая формула "Я не могу себе это позволить" не работала в этой сместившейся системе координат. Он доказывал себе, что швыряться деньгами на путешествия глупо. "Глупо", - подтверждал рассудок и тут же добавлял: "Но если вдруг надумать - то средства имеются!"
Недели через две он подкараулил женщину-коллегу и неловко завел разговор, пытаясь разжиться информацией о добротном и недорогом агентстве.
- Решили все же ехать? И правильно! - излишне громко одобрила та.
Он втянул шею в плечи.
- Паспорт у вас есть?
Он пожал плечами, выдавив из них шею, и кивнул:
- Конечно. Как у всех.
- Я про "загран".
Паспорта для выезда за рубеж у него не было. Его собеседницу это не смутило. Женщины нередко любят опекать нескладех; собеседница почуяла добычу и набросила на него сеть своей несокрушимой заботливости. В одночасье он был погребен под сведениями о паспортах, ОВИРах, турфирмах, маршрутах и дальних странах. Необходимость хлопот для получения нового паспорта ужаснула его. Женщина настаивала:
- Вы вовремя спохватились! Сейчас не сезон, все оформить гораздо проще. Потом все ломанутся!
Чтобы закончить разговор, он обещал собрать документы. Про себя он решил не делать ничего: так было проще, и не требовалось расходовать деньги.
На деле вышло иначе. У сослуживицы, обзаведшейся общим с ним секретом (о чем она, разумеется, поделилась без его ведома с подругами), появилась цель, и она била по ней из всех орудий.
- Заполнили анкету? - заговорщицки интересовалась она. - А фотографии не забыли?
Такое внимание утомляло его, и он сдался - отнес кипу бумажек в надлежащее место.
Потянулось ожидание.
- Не выдали еще?
Он обреченно мотал головой: нет, пока еще нет. В глубине души он даже надеялся, что ему откажут, и история с поездкой забудется, но этого не случилось. Наконец, он стал обладателем гербовой книжицы с чистыми страницами для отметок о грядущих странствиях.
- Замечательно! - обрадовалась его покровительница. - Теперь нужно выбрать, куда ехать. Я дам вам адресок, там работает Юленька, милая девушка, можете сказать, что я вам ее рекомендовала. Подберет для вас самый лучший вариант!
В туристическом бюро за несколькими столами сидели юнцы-операторы. Юленька оказалась старшей из них по возрасту. Она носила деловой костюм, красила губы помадой в цвет шоколада и пользовалась очками в черной прямоугольной оправе, время от времени поправляя их поднятыми к вискам ладонями, прямыми, как дощечки.
- Вы уже знаете, куда хотите поехать?
Он не знал. Воображение нарисовало ему глянцевые пальмы и безымянный пляж с кромкой, облизанной замершими, как на фотографии, волнами.
Юленьке это было достаточно.
За двадцать минут он обогнул свет, увидав все пальмы мира - зеленые, лохматые, курчавые, зонтичные, со стволами высокими и тонкими, с приземистыми стволами, поросшими густой шерстью, покрытые коростой отслаивающейся коры или гладкие, будто затянутые в полотняный чулок.
Он выбрал страну - почти наугад. Юленька предъявила ему запечатленные на кадрах отели и поинтересовалась сроками поездки. К концу беседы ему казалось, что он принимал участие в экзамене и не сдал его. Он сгреб предложенные ему распечатки и пару тонких буклетов. Юленька просила звонить, как только он определится.
Он все же купил тур. При подготовке к нескорому отбытию выяснилось, что у него нет многих необходимых для отдыха вещей. Походы по магазинам стали мукой. Ощущение было - словно он вторгался на чужую территорию. Он приобрел нескладно сидевшие на нем во время примерки шорты, пляжные шлепанцы, дорогой крем для защиты от солнца, чемодан. Одна покупка тянула за собой вереницу других, точно вытягиваемая из коробочки канцелярская скрепка - прицепившихся к ней стальных сестер. Кассовые чеки ложились на его сердце пластырными лоскутами.
Настал день отлета. Он приехал в аэропорт, едва не заблудившись в его кишащей людьми громаде. Прошел регистрацию и пережил непонятное чувство потери, когда багажный транспортер у стойки разлучил его с чемоданом. Таможенный досмотр, паспортный контроль и кордон службы безопасности подавили его. Потом были двери номерного выхода, приземистый автобус без пассажирских сидений, летное поле. Самолет показался ему некрасивым - потерявший белизну корпус, колеса с истертой резиной, сажевая гарь на двигателях. Трап качался под ногами, пугая хлипкостью.
Посадка в салон была долгой, пассажиры никак не могли угомониться. Он устроился в кресле и пристегнулся, когда об этом сказала стюардесса. Ему еще не доводилось летать.
Самолет тяжело вырулил на полосу. Двигатели истерично взвыли. Его, как и всех в салоне, вдавило в кресельную спинку - машина начала разбег. Корпус дрожал и потрескивал, самолет трясся, подпрыгивал, скакал. Вдруг дребезжание под днищем смолкло. Он глянул в оконце - земля виднелась в нем, косо проваливаясь, постройки аэродрома уменьшались, показался лес, полоска шоссе истончилась, протянувшись к сизому краю города. Его замутило - самолет прянул вниз, потом с натугой возобновил подъем. Когда иллюминаторы выбелило снаружи облаками, вновь усилилась тряска. Он замер, вцепившись в подлокотники и упершись ногами в пол, чтобы поддержать иллюзию собственной устойчивости. Прочие пассажиры переговаривались, чем-то шуршали. Где-то надоедливо звякал призывной зуммер. Стюардесса безмятежно прошагала по проходу.
В пути его напоили и накормили. Когда самолет спускался, была болтанка, облака почти отсутствовали, внизу синело акварельное море.
В аэропорту прибытия было еще хуже, чем на родине. Он старался держаться пассажиров, чьи лица запомнил во время перелета - иначе бы сгинул в иноязычной сутолоке. Транспортерная лента вернула ему чемодан. В зале прилета царил кавардак. Он беспомощно покрутился в толпе и едва не был унесен ее завихрениями, но в последний момент сообразил, что надо искать табличку с тем же названием, какое значилось на конверте с его туристическими документами, и прибился к своему гиду, как опавший лист к ливнестоку.
Отель, куда его привезли и сдали с рук на руки портье, поразил роскошью. Он заполнил с помощью гида какой-то бланк, получил забавный не снимаемый браслетик на запястье и ключ от номера. Почти не понимая, выслушал последние наставления сопровождающего, послушно кивая в такт его голосу.
В номере он осторожно походил, заглянув в каждый угол. Нарочитый порядок слегка напугал его. Он осторожно присел на край постели и сложил руки на коленях. Потом, подумав, с не меньшей осторожностью лег поверх покрывала. Какое-то время он лежал неподвижно, глядя в потолок. Встал и вышел на балкон, попутно смутившись видом постели, потерявшей безукоризненную выправку. Солнце упало ему на непокрытую голову. Он тоскливо вздохнул, подумав, что отдых будет долгим. Пальмовый лист кивнул ему на ветерке, соглашаясь.
В ресторане было шумно и людно, как в аэропорту. Распорядитель приветствовал его улыбкой, поманил за собой к свободному столику и оставил наедине с ножами, вилками и пустым бокалом. Глядя, как это делают другие, он снял тарелку с верхушки фарфоровой башни и поплелся вдоль столов со снедью. С непривычки он набросал на тарелку всего вперемешку - закуску, горячее, даже десерт. Сел на место и принялся ковыряться в еде, стыдясь своего выбора. Никто не обращал на него внимания.
Море было теплым и ленивым. Он разыскал не занятый топчан, швырнул на него полотенце. Стянул с себя футболку и шорты и, белея не знавшим солнца телом, ступил в воду. Присев на корточки, опустил в томную волну ладони. Ступни и кисти, искаженные рябью, выглядели чужими.
На другой день он и прибывшие с ним вместе собрались в холле - специально явившийся на встречу вчерашний гид рассказал им о местных прелестях. Список экскурсий был роздан каждому. Он поморщился, взглянув на цены.
Он привыкал к ресторану два дня, а на третий даже рискнул зайти в бар и на пальцах объяснить, чем именно должен быть заполнен его стакан. В номере поначалу он сам заправлял кровать поутру, но когда возвращался днем с пляжа, прячась от безжалостного солнца, выяснялось, что горничная перестлала все по-своему. Однажды он решился - и оставил постель смятой: к обеду та вновь обрела выправку. С того момента он решил не утруждать себя этой проблемой.
В море он плескался, радуясь, как мальчишка. Он неплохо держался на воде, отфыркиваясь, когда та обжигала ему рот солью. К концу первой недели на кожу лег первый загар, особенно заметный в душе: в запотевшем зеркале ванной комнаты отражалась четкая граница между потемневшей спиной и белым задом.
Ему понравились вечерние развлекательные программы на открытом воздухе - артисты пели, танцевали, показывали фокусы на крохотной сцене во внутреннем дворе отеля, официанты сновали между столиками, предлагая напитки, гирлянды из фонариков были развешены на пальмовых стволах. Однажды с ним заговорила незнакомая женщина, он не уразумел ни слова, только улыбался, и чужеземка смеялась его непонятливости. Она была немного пьяна, он махнул рукой и подозвал официанта. Незнакомка уронила короткую фразу, официант принес бокал с чем-то пестрым, укрытым бумажным зонтиком. Каким-то образом они очутились над морем, у парапета, выложенного диким камнем. Он тыкал рукой в небо, объясняя, что оно здесь совсем другое, не такое, как у него дома, женщина недоуменно слушала, потом тихо рассмеялась, провела пальцем по его щеке и ушла. Он остался, вертя в руке опустевший стакан и щурясь на звезды.
Вторая неделя пронеслась экспрессом. Он освоился, привык к завтракам на веранде, к утренним заплывам, к аперитивам перед ужином, к обменам приветствиями с некоторыми из соотечественников. В какой-то из дней он столкнулся на пляже с давешней незнакомкой, та рассеянно улыбнулась ему и направилась к бурому от загара мужчине с седой грудью. Он кивнул ей в ответ и полез в море.
Он даже купил пару экскурсий и полазал по каким-то живописным развалинам, запросто передавая встречным свою камеру и прося сфотографировать его на фоне изломанных камней.
Наконец, проснувшись очередным утром, он с ужасом понял, что завтра ему нужно улетать. Он пытался растянуть этот день, как ребенок - последнюю конфету. Он не уходил с пляжа дольше обычного, он обошел всю территорию, примыкающую к отелю, он занял место у сцены еще до начала вечернего концерта и после того долго сидел в баре. Он понял вдруг, что не хочет, не может просто так вернуться отсюда в родную серость будней.
На восходе он собрал вещи для отъезда. Позавтракал без аппетита, выпив вместо плотного угощения лишнюю чашку кофе. С веранды он рассматривал людей внизу - постояльцев, съезжавших в этот день, было легко узнать: что-то менялось в выражениях их лиц. Они шли к морскому берегу и замахивались там руками. Он вспомнил о старом поверье: чтобы вернуться туда, где побывал, нужно бросить в море монетку.
Он нашарил в кармане металлический кругляшок - здешнюю мелочь - и, зажав его в кулаке, пошел к морю. Стоя в начале волнореза, махнул - монетка, блеснув на солнце, дугой ушла в волну и легла на дно. Он различал, как металл серебристо отсвечивал под водой. У горизонта море было синим, как бутылочное стекло. Он подумал, что хочет остаться здесь, у этой синевы. Интересно, многие ли из тех, кто бросали с берега деньги, желали этого? Ему пришел на ум вопрос, который он ребенком задавал маме: "А если все захотят одного и того же - исполнится?" Взрывая носками сандалий песок, он побрел в номер за чемоданом.
Вновь были автобус, аэропорт, летное поле. Возможно, даже самолет был тем же самым - только прибавилось сажи на соплах. Он занял место в салоне и тоскливо стал ожидать взлета.
Взмывая, самолет трясся еще сильнее, чем две недели назад. Зуммер, вызывающий стюардессу, ныл непрерывно. Ему уже был знаком процесс подъема, поэтому, когда кресло под ним пошло вдруг вниз, он, сжав зубы, приготовился переждать короткую тошноту. Самолет дрогнул, пассажиров тряхнуло в креслах. Что-то громыхало снаружи, самолет рыскал носом и метался, будто скатывался по ступеням, переваливаясь с боку на бок, люди кричали, горевшие электрическим светом табло жгли глаза, промелькнуло белое лицо стюардессы, вой, треск и дребезг выдавливали перепонки в ушах, болевших от перемены давления.
Он замер, скорчившись в кресле, и, не отрываясь, смотрел в иллюминатор - там к нему приближалось море, оно было невозможно синим, и в этой синеве горели серебряные блестки, словно тысячи брошенных в волны монеток.