Ветер выл над пепелищем, словно оплакивая погибших. Иван Тихонович вцепился в оплавленный край печной трубы, чувствуя не только холод, но и обжигающую боль утраты. Перед глазами плясали тени пожара, лица жены и детей, обратившихся в прах.
Рядом, сжавшись, стояла Алена. Сажа покрывала ее лицо, в глазах плескалась боль, прикрытая застывшей ненавистью.
Вдалеке послышался топот копыт. Из-за покореженных яблонь вылетел казачий отряд во главе с атаманом Зарубой. Шрам, пересекавший его лицо, делал его похожим на хищного зверя. Его взгляд впился в Ивана.
- Грамотей? - прохрипел Заруба, спрыгивая с коня. - Нам писарь нужен.
Иван сглотнул, ощущая сухость во рту.
- Писать умеешь? Служить будешь - выживешь. А нет - волком корм станешь, да и девку твою до беды доведут. Выбирай.
Предать память о семье? Но умереть сейчас? Позволить этому зверю распоряжаться Аленой? Внутри теплилась искра - помочь кому-то, предупредить.
- Буду писарем, - прошептал он.
Уголок губ Зарубы дернулся. Он сплюнул под ноги Ивану.
- Завтра на рассвете - в наш стан. Списки селений составлять, дань собирать. Служить верой и правдой. Обеспечу кровом и жратвой. Но смотри, чтоб я доволен остался. Иначе... плохо будет.
Иван молчал, опустив голову. Продал ли он себя? Возможно. Но в душе зародилась решимость: служить, но не быть рабом. Выискивать слабости врагов, сеять сомнения, ждать момента. Он станет писарем во тьме, и тьма эта поглотит их.
Стан Зарубы вонял гарью и немытыми телами. Иван знал этот запах. Запах пепелища, где осталась его жизнь.
Кибитка-писарская - тесная лачуга, пропахшая сыростью. На кривом столе том учета и засаленное перо.
Хлопнула дверь. Заруба швырнул на стол тугой мешок, монеты блеснули в полумраке.
- Считай! - атаман буравил взглядом. - К утру чтоб каждая монета! Обсчитаешь - девку казакам отдам!
Алена, кутаясь в платок, вошла следом. В глазах - упрямство. Она протянула Ивану хлеб и воду.
- На, поешь, - прошептала, не глядя на атамана.
- Работай, говорю! - рявкнул Заруба. - Девку береги, чтоб у меня соблазн не появился.
Ночами Иван корпел над книгой. Считал, изучал систему. Глаза видели приписки Зарубы, украденные суммы. Он искал слабые места.
Однажды поймали мальчишку-пастуха с запиской, предупреждающей о набеге.
- Кто тебя послал?! - Заруба бил плетью. Мальчишка молчал. Кровь на снегу.
- Хватит! - Иван сорвался.
- Ты что удумал? Раб!
- Я - писарь! Вижу ваши записи! Обман и воровство! Обманываете казаков!
Заруба опешил. Оценил Ивана. Махнул рукой.
- Отпустите мальчишку.
Вечером, у костра с Митькой, Ивана не покидало предчувствие беды. Митька смотрел в огонь, осунувшись.
- Зачем? Грабим бедных... Это казачья доля?
Иван вздохнул.
- Заруба алчный. Ему плевать. Деньги застилают глаза. Мы не казаки, а разбойники.
Алена приблизилась в тени.
- Казачки недовольны. Заруба отнимает последнее... Ропот растет. Скоро рванет.
В стане Зарубы свистел пронизывающий ветер, но страх обжигал сильнее холода. Среди ночи в кибитку ворвался казак, лицо грубое, злое.
- Атаман кличет. Живо!
Иван тревожно взглянул на Алену. Она побледнела, прижалась к стене, будто ища защиты. Он коснулся её руки, чувствуя, как она дрожит.
- Буду ждать, - прошептала она, крепко сжав его ладонь. В ее глазах плескалась тревога, но и решимость.
В избе Зарубы стоял удушливый запах сырого меха и табака. Атаман сидел за столом, словно паук в центре паутины, и его шрам, пересекающий щеку, в дрожащем свете казался еще зловещее. На столе - ведомости, перевернутые вверх дном.
- Садись, писарь, - голос Зарубы был обманчиво спокоен.
Иван опустился на лавку, чувствуя, как холодок пробегает по спине. Он знал: пришел его час. Или сломаться, или...
- Знаешь, Иван, - Заруба подался вперед, - я ведь не вчера родился. Вижу, что в глазах твоих плещется. Жалость к этим... как их... крестьянам. Девку свою жалеешь? Слабость это. А слабость - гниль в войске.
Атаман кивнул на ведомости.
- Это что такое, а? Доходы падают! Ты мне чего, воровать вздумал, пока я спину гну?
Иван сжал кулаки под столом. Ярость клокотала, но он старался сохранять спокойствие.
- Ошибся, атаман, бес попутал! - проговорил он как можно убедительнее. - Все исправлю, как скажешь.
Заруба усмехнулся, встал и стал медленно обходить стол, как волк, примеривающий жертву.
- Ошибся, говоришь? А может, это ты деревеньки предупреждаешь? Чтобы казакам моим ничего не досталось? Я ведь слышал, ты парень добрый, сердобольный.
Атаман остановился прямо перед Иваном, прожигая его взглядом.
- Есть одна деревенька, - прорычал Заруба. - Богатая. И вроде как не тронутая еще. Вот ты мне сейчас приказ составишь. На ограбление. И сам туда своих казачков поведешь. Покажешь, что ты мне служишь, а не слезам бабьим внемлешь. А откажешься... значит, зря я тебя, змею, пригрел. И тогда пеняй на себя.
Иван молчал, глядя в злые глаза Зарубы. Это капкан. Если он предупредит деревню, Заруба убьет их обоих. Если послушается - станет палачом, таким же, как атаман. Заруба не оставил ему выбора. Но в глубине души зрел план, робкий, но дающий надежду. Он встретился взглядом с атаманом.
- Составлю, - тихо ответил Иван. - И поведу казаков.