Мы живем в том времени, когда вновь исследуются самые потаенные пласты нашей не столь уж далекой истории. Запыленные папки с надписью "Хранить вечно", извлеченные из спецхранилищ, доносят потомкам голоса их отцов и дедов, раскрывают их удивительные дела и судьбы. Пересматривается сейчас подход и к событиям последней войны.
Многотомные исторические издания, насыщенные описанием побед нашего оружия на полях Великой Отечественной, сейчас, через много лет после ее завершения, дополняются скупыми, пропахшими пороховой гарью, сообщениями о трагедии армий, окруженных под Киевом, Вязьмой и Харьковом; подробностями безнадежного и упорного боя, который вели среди топких болот и сырых лесов части 2-ой Ударной армии, преданной своим командующим, не сдавшейся; описаниями героической обороны Брестской крепости и Аджимушкайских каменоломен, гарнизоны которых дрались до последнего человека.
В те времена, когда, благодаря официальным установкам, писать об успешных операциях было выгоднее, чем о неудачах, к чести нашей литературы о войне, сжатые до предела фрагменты в некоторых произведениях отразили трагическую судьбу парашютистов, выброшенных в составе воздушно-десантного корпуса осенью 1943 года за Днепр.
Военные историки в долгу перед этими вчерашними, шагнувшими в пламя войны школьниками, добровольно пришедшими в десант, скользящими на зыбкой опоре парашютных строп к земле навстречу боям и смерти.
Причиной срыва воздушно-десантной операции специалисты считают плохую разведку и недооценку агентуры противника, малочисленность и тихоходность транспортных самолетов, идущих на выброску десанта без прикрытия истребительной авиации, неудачное распределение в подразделениях десанта средств связи, не слетанность экипажей транспортных самолетов и, в конечном итоге, сугубую секретность, которой окружило наше командование предстоящий десант.
Однако ошибки штабов в подготовке и проведении операции не дают права на замалчивание судьбы этого отчаянного десанта. Нельзя сбрасывать со счета мужество молодых и тренированных ребят, пробивающихся к земле сквозь пулеметные трассы и огонь зенитной артиллерии, уходящих от плотных облав, выполняющих вопреки неудачно сложившейся военной судьбе свою боевую задачу. А мужество, стойкость и отвага, как считают авторы, категории постоянные на протяжении изменчивой человеческой истории.
Через судьбы и характеры бойцов авторы хотели пояснить одно из темных пятен Великой Отечественной, которых, к сожалению, в ней еще очень много. Парадоксально, но современники могут больше узнать о Троянской войне из произведений великого Гомера, чем о последней, оставившей рубцы и шрамы на всей нашей жизни. Художественными средствами авторы постарались так же раскрыть сущность воздушных десантов того огненного времени.
Дерзость и внезапность
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Десант - это быстрота, помноженная на неожиданность. Под покровом темноты или тумана, приглушив обороты двигателей, проникали в глубь обороны противника на танковой броне пехотинцы. Высаживалась с катеров и шлюпок, по грудь в воде шла к берегу, расцвеченному огнем пулеметов, морская пехота. Бесшумно уходили к земле на зыбкой опоре шелковыми полотнищ десантники.
Это повесть о воздушных десантниках, или авиадесантниках, о крылатой пехоте, как еще называли этот род войск.
И морские, и крылатые пехотинцы имели дело со стихией, субстанцией неуправляемой, как та бабушка, которая, по пословице, ворожит надвое. Иной раз она ворожила противнику, и тогда приходилось преодолевать буйство стихий под шквальным огнем. Но рвались десантники... С моря на сушу и с неба на землю сквозь свист ветра, стынь и мрак в обжигающее пламя боя. Волны выносили на берег бескозырки и собирали на земле немецкие солдаты прострелянные купола.
Главным всегда было одно: появиться там, где их не ждут. Если временно откатывался фронт или, наоборот, приливная волна наших армий не могла с ходу протаранить оборону противника, красные стрелы на штабной карте командующего фронтом смыкались у синего овала, нанесенного пунктирной линией в ближайшем тылу врага. Это означало, что исход операции могут решить дерзость и внезапной и в бой вводятся десантники.
А спустя некоторое время в вечернее небо уходили с наших аэродромов тяжело загруженные машины. Ровно пели, достигнув заданной высоты, моторы, и при тускло мерцающей лампочке пилоты сверяли скудные земные ориентиры с маршрутом, проложенным на штурманской карте. Над намеченным квадратом включалась предупредительная сирена. Вывалившись из кабины, второй пилот косолапил по проходу между плотно сдвинутыми коленями десантников, рывком распахивал бортовую дверцу фюзеляжа. Гул моторов становился сильней, в проем жутким, засасывающим глазом смотрела бездна. "По последнему! - командовал командир группы. - Пошел!". Горбатые от парашютных ранцев фигуры исчезали в люке. Немного спустя, в ночной тишине слышались негромкие хлопки раскрывающихся парашютов.
Впрочем, чаще случалось, что ночь разлеталась на куски от вспышек орудийных выстрелов и пунктиры от трассирующих пуль плотной сетью закрывали подходы к земле. И тогда бой начинался уже в воздухе.
С ночного поднебесья прицельно, короткими очередями били русские автоматы. Воздушные потоки и сила земного притяжения заносили порой парашютистов прямо на вражеские позиции. Зловещими призраками казались тогда немецким солдатам их грузные тени, закрывающие на мгновение звезды. Мелькнув в воздухе, тени сливались с землей и таяли в темноте, как дым. Поодиночке и группами десантники пробирались к пунктам сбора, обходя или уничтожая заслоны, соединяясь в роты, батальоны, бригады.
И тогда отлаженный механизм немецкого тыла начинал давать перебои. Бесследно исчезали офицеры связи, и колонны бензовозов не доходили до места назначения. Взлетали на воздух мосты, летели под откос эшелоны с живой силой и боевой техникой, и зарево ночных пожаров, встающих то там, то здесь, сообщало немцам в опорных пунктах, что их соседям не повезло и завтра опять будет работа похоронным командам.
Раскаленным осколком бродил в теле немецкой армии советский десант, безжалостно перехватывая тыловые артерии. Чтобы избавиться от него, в районы, где у дороги весели таблички с готической надписью "Ахтунг, парашютисты", спешно перебрасывались эсэсовские части, подразделения, поднаторевшие в борьбе с партизанами, подключались ягдкоманды. Снимались с фронта пехотные дивизии. Немецким летчикам приходилось вылетать на штурмовку в собственные тылы.
... К своим, за линию фронта возвращался один десантник из пяти. Они гибли в самолетах, подбитых зенитками и сожженных ночными истребителями. Гибли в воздухе, где находили их вражеские пули. Гибли, когда пулеметные трассы сжигали спасительных шелк купола и земля принимала в себя летящее с чугунным шелестом тело. Гибли при выброске на ложные огни. Гибли в боях на земле.
Зажатые в смертельное кольцо, они успевали уничтожить все, что связывало их с прошлым: письма, документы, фотокарточки. Умирали, оставаясь безымянными и для врагов, и для своих. На обелисках, вставших под Вязьмой и Орлом, Киевом и Майкопом, Веной и Будапештом, можно видеть лаконичные надписи: "Здесь похоронены 34 десантника...", "... 25 десантников", "... семнадцать парашютистов...". Без имен и фамилий.
Но их, как и всех смертных, родили матери, и у них были имена, навеки оставшиеся в памяти друзей, любимых, родных.
Повесть посвящается тем, кто отдал во имя Победы не только свою жизнь, но и имя.
Десантникам Великой Отечественной.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
В ы б р о с к а
В небе бушевал огонь.
Лучи прожекторов кромсали ночь, выкраивая из нее гигантскими ножницами что-то невразумительное. Но этот световой хаос только казался неупорядоченным - люди у проекторов хорошо понимали и боевую задачу, и способ ее выполнения, и конечную цель своей четкой работы. Близкие разрывы зенитных снарядов хлестали ударными волнами по фюзеляжам самолетов, сбивая их с курса, будто сухие листья, вынося из строя.
Факелами ушли к земле несколько горящих машин, разбрасывая вдоль своей последней, смертельной параболы серые комочки куполов - тех, кто успел выпрыгнуть. Из-за плотного огня немецких зениток пилоты уводили свои тихоходные транспортники к облакам и уже оттуда начинали выброску людей и грузов.
Немецкие зенитчики спешили нащупать самолеты и определить цейсовской оптикой расстояние до цели. Транспортные машины русских упорно тянули вверх, то вспыхивая серо-голубыми крестиками в прожекторных лучах, то вновь исчезая в темноте. "Фоер!... Фоер!.." - звучало на батареях. Расчеты посылали в небо снаряд за снарядом, подводя оранжевые вспышки разрывов все ближе и ближе к транспортникам, выбрасывающим десант. Боевая. Азартная работа, услады души. Увидеть и поразить. Сдвинь еще одну риску дистанционного взрывателя, камрад! Фоер!
И может быть, поэтому зенитчики оставили без внимания одинокий русский самолет, идущий на малой высоте и тянувший за собой шлей дыма. Опытным глазом они определили - этому крышка. Обязательно вобьется в землю. Достать бы тех, которые под облаками.
Но немцы явно поспешили записать на свой боевой счет обившийся от общей стаи русский транспортник. Потрепанный войной ЛИ-2 с бортовым номером 47, дымя и покачиваясь, продолжал тянуть, выдерживая высоту, удобную для выброски десанта, хотя огонь немецких зениток не прошел для него бесследно: дымился левый мотор, снарядами размочалило киль, как бритвой отсекло консоль левого крыла при близком разрыве. И все-таки "сорок седьмой" не сдавался. Исправно тянули винты, рули поворота и высоты подчинялись движениям штурвала, и летчики уверенно вели свою машину. Холодное пламя осветительных бомб, сброшенных ночными истребителями противника, заливало мертвенным белым светом кабину пилотов, их лица и свирепое лицо лейтенанта-десантника, нависшего над плечом командира корабля.
Лейтенант Глотов протиснулся к пилотам несколько минут назад. За прозрачным плексом окошек, задернутых по верхнему обрезу маскировочными шторами, плясали прожекторные лучи и оранжевые вспышки разрывов пятнали пространство по курсу самолета. Машина скользила то вправо, то влево, иногда проваливаясь вниз. Но даже самые неожиданные рывки, от которых стонала обшивка, не могли нарушить слаженную работу экипажа.
"Невозмутимые ребята", - с одобрением отметил Глотов, с превеликим, из-за своего снаряжения, трудом пробираясь к командиру. Тот повернулся к нему и сказал:
- Через пять минут - точки выброски.
Утешил! Через пять минут... Да немцы уже пристрелялись к этой высоте, когда шла выброска первого эшелона десанта, который они, кстати, разметали. Правда, они сейчас увлечены охотой за целями на высоте, но что им стоит послать сюда пару прицельных зарядов. Глотов знал, что так и будет. От самолета - куски дюраля, а его ребята - молодые, тренированные, сильные, погибнут, так и не сделав работы, для которой они готовились эти месяцы. До чего простая раскладка. Погибнет, разумеется, и он, но разве в этом дело?
Глотов не выдержал и покрыл всех святых многоэтажным загибом с перехлестами и замысловатыми узлами. Его никто не услышал - по барабанным перепонкам били близкие разрывы. Тогда Глотов выдал во весь голос привязавшуюся к нему с незапамятных времен детскую присказку: "Если бы да кабы во рту выросли грибы - был бы не рот, а целый огород". Это уже для себя, чтобы успокоится.
"Черта с два! - подумал десантник. - Не дам я немцам этих пяти минут. Да и летунам тоже..."
Он сунул руку за отворот куртки, и пальцы привычно захватили теплую рукоять пистолета. Чуточку помедлил, набираясь решимости. На борту транспортного самолета за все отвечает командир корабля, и угрожать ему оружием ... Бунт на корабле сурово карался в любые времена. Ну да ладно. Если бы да кабы ... Семь бед - один ответ. Или "обед", как уверяют остряки. "Вот ведь черт, - выругал он себя. - На треп тянет. Нашел время...".
И грохнуло два раза рукояткой пистолета по приборному щитку. Стремление выяснить отношения с пилотами возникло у лейтенанта Глотова в тот момент, когда сразу же за Днепром немцы взяли в клещи прожекторных лучей второй эшелон десанта и повели его вслед за первым - под дуло зениток, на расстрел, - сдирая с него покров спасательной темноты осветительными бомбами. Зенитчики пока работали на пристрелочном огне, поскольку где-то рядом барражировали их ночные истребители и немцам надо было оценить обстановку, чтобы и врезать по русским наверняка, и не задеть своих.
Вспышки разрывов так плотно укладывались между транспортными самолетами, что Глотов понял: о внезапности не может быть и речи, она потеряна. Прыгать придется на голову противника, который их ждет. И угощенье приготовил, Пожалуйте, гости дорогие. Без пересадки, с неба ... еще повыше - на тот свет. Но это, как сказать...
Сейчас выход был один - десантироваться с меньшей высоты, где плотность зенитного огня была послабей. О том, что к пунктам сбора придется пробиваться через боевые порядки немцев, лейтенант не думал. Лишь бы добраться до земли, до нее, матушки... Там уже другой коленкор. Бог не выдаст, свинья не съест. На зеле надейся сам на себя, а не на доброго дядю-пилота.
Текли секунды. Нагнувшись к прямоугольному иллюминатору, лейтенант всматривался в сполохи треклятого фейерверка. Прочертил небо по диагонали наш горящий самолет. Клюнул носом и круто пошел вниз с обвисшими винтами еще один, соседний. Задымился левый мотор и у своего, родненького, "сорок седьмого".
"Прыгать надо с шестисот метров. - нашел, наконец, решение Глотов. - Гробанут на этом, общем для всех горизонте. Немцы сейчас точнее определят высоту и переведут дистанционные взрыватели на нужное деление. Будут быть на выбор, как на полигоне. Пожалуйте бриться... Кто следующий. Ну нет, этим сукам я своих ребят так просто не отдам. Слишком жирно будет. Болт вам ржавый... Значит, вниз... Летчики меня поймут. А если нет, я им там все разворочу, что пойдут вниз как миленькие. Потом пусть под трибунал..."
И лейтенант неторопливо двинулся под взглядами десантников по проходу и пилотской кабине, повторяя про себя присказку про грибы, которые выросли во рту. Он знал, что когда о грибах, то лицо у него естественное и спокойное. Это и надо показать, А света в салоне хватает от вспышек разрывов. Видно, хотя и не совсем.
Впрочем, хватит про грибы, надо сосредоточиться на ребятах. Узнает ли он их сейчас? Рассмотреть кое-кого в пульсирующем полумраке салона все-таки можно. К примеру, вон та глыба, на голову возвышающаяся над всеми, никто иной, как Миша Коваль, пулеметчик.
Самолет рыскал из стороны в сторону, выполняя противозенитный зигзаг, чтобы уйти от губительного огня. Качало и подбрасывало. Глотову время от времени приходилось опираться о плечи парашютистов, сидящих справа и слева. Так он добрался до Коваля, где пришлось задержаться на миг, чтобы поправить ему плечевой охват, удобнее разместить за широкой спиной пулемет. Миша был явно не в себе и ничем не отозвался на жест командира. Тогда Глотов двинул его кулаком в плечо. Пулеметчик поднял голову и растерянно улыбнулся.
Чуть дальше угадывался по громоздкому контейнеру радиостанции Салайнен, делегированный две недели назад от взвода связи батальона к Глотову. Этому поддержка не требуется. Крепкий парень. Сидит прямо и спокойно, немного даже расслабившись, как путник, присевший у придорожного камня, чтобы отдохнуть и подытожить пройденный путь.
А возле другого, невысокого и плотного парня с черными сросшимися бровями и тонкой полоской щеголеватых усиков пришлось задержаться подольше. Стас Заремба, шахтер-взрывник в мирное время и подрывник божьей милостью на войне, придерживал огромный по вместимости рюкзак, полный всяческими огневыми чудесами на горе немцам. Глотов не знал еще, как он договориться с пилотами, но на всякий случай решил задействовать Зарембу. Лейтенант отогнул подрывнику шлем над ухом, наклонился и четко проговорил:
- Стас... Готовь дымовую... Потом, по команде, в люк... Ты меня понял?..
Заремба утвердительно кивнул и стал освобождаться от рюкзака. А лейтенант двинулся дальше.
И сейчас, заявив о себе в пилотской кабине двумя ударами рукоятки пистолета по приборному щитку, Глотов ждал.
Командир корабля оторвал глаза от приборов и уставился на десантника долгим, внимательным взглядом, как бы оценивая, что это за фрукт. Глотов переждал и это. Пусть смотрит на его мрачную, полную решимости, физиономию со шрамом, рассекшим щеку от левого виска до подбородка. Впечатляет. Но реакция командира оказалась неожиданной. Он, странно мигнув, спросил:
- Чего тебе надобно, старче?
Глотов задохнулся. Вот это, что называется, под дых... Не ожидалось наличия юмора у крылатого сокола. Десантник, значит, нищий старик у моря с протянутой рукой. Как у Пушкина про золотую рыбку. Надо же так повернуть. Впрочем, недалеко от истины. Пилоты везут, а они едут, как пассажиры, и рыпаться не вздумай. Ну нет.
- Конферанс потом! - взревел Глотов, приходя в себя. - На посиделках... А сейчас вниз надо! До шестисот, не выше. И немедленно!
- А пистолет надо бы убрать, лейтенант. Псих?
- Успею. Я говорю: вниз!
- Не могу. У меня приказ.
Ага, дело дошло до приказа. Чего здесь мудрить. У пилотов приказ - выбросить десантников. У десантников - выброситься. Разница в какой-то мере развязывала руки.
- Вниз! - загремел Глотов. - Мать вашу!.. - И для пущей убедительности дослал патрон в ствол пистолета.
В следующий момент он понял, что это пустой номер. Пилотов такими штучками не проймешь. Вот кто не психи. Командир корабля только усмехнулся. Глотов опустил пистолет дулом вниз и сбавил тон:
- Давай вниз, командир. Двадцать моих орлов и четверо твоих соколов стоят того.
- Сожгут к чертовой матери, - уперся командир. - И орлов, и соколов...
А вот тут за горло брать нельзя, понял Глотов. Командир может еще больше упереться. А хозяин, как говорят, барин. Напрасно он с пистолетом... Ладно, попробуем другое. Тут спокойствие надо, чтобы убедить.
В это время наверху, с турельной установки, гулко заговорил крупнокалиберный пулемет. По всей видимости, в атаку на "сорок седьмой" выходил ночной истребитель, и стрелок-радист ставил перед ним огневую завесу. Глотов мельком глянул на землю, такую сейчас недоступную, сплошь перекрытую феерией разрывов, нагнулся к командиру и сказал:
- На этом потолке они быстрей нас подловят. Прихлопнут, как муху, и разотрут. Ослеп, что ли?.. Вцепились бульдогами. Да еще ночные пираты свирепствуют. Поехали к земле, только она нас и выручит. Зенитчики разобраться не успеют, подумают, что подбит. Мотор-то дымит. А мои парни сейчас в люк дымовую гранату сунут. Пусть фрицы утрутся и скажут: если бы да кабы... Ну?
Надо отдать должное командиру - соображал он быстро и был не настолько упрям, как думалось. Посмотрел на Глотова, выдержал паузу и отдал команду. Второй пилот неторопливо передвинул рукоятку сектора газа - самолет перешел на режим крутого снижения.
И тотчас Глотов, повернувшись в проеме кабины к взводу, нашел глазами следившего за ним подрывника и разомкнул соединенные вместе кулаки: "Действуй!". Стас передвинулся к люку, привел гранату в действие и высунул ее наружу возле самой кромки. А Глотов, приковывая внимание взвода, повернул ладонь поднятой руки ребром и сомкнул большой и указательный пальцы в кольцо - "Все в порядке".
Сигнал сработал. Иначе и быть не могло. На борту самолета ты до обидного лишен самостоятельности и тут приходится уповать на отца-командира, который знает выход из любого положения. Если все в порядке, то, значит, так оно и есть. Успокоенный лейтенант не успел повернуться к пилотам, как тут в салоне грянул хохот и пришлось снова повернуться к взводу.
Беглого взгляда было достаточно, чтобы узнать причину веселья. Когда "сорок седьмой", резко идя на снижение, наклонился носом к земле, из хвостового отсека поползли по проходу чехлы моторов, кольцо троса, всякий хозяйственный мусор, а потом загремело и алюминиевое ведро, полное яблок-антоновок. Яблоки устроили в салоне чехарду, подпрыгивая, сталкиваясь, попадая на колени десантников, ударяя по лицам... Их со смехом ловили и тут же, наскоро вытерев, вонзали в сочную мякоть крепкие молодые зубы. Глотов хмыкнул и повернулся, наконец, к пилотам.
Командир корабля жестом попросил лейтенанта к себе, а когда тот наклонился, спросил:
- Чего это твоих смех разбирает?
- Жизнерадостные ребята, - скрыл причину Глотов. - Им мизинец покажи - сразу за животы берутся. Несерьезный народ.
Самолет выровнялся, стал на место пол под ногами и спокойно темнело небо за плексами. Кажется, "сорок седьмой" вышел из зоны зенитного огня. С лесенки турели спрыгнул стрелок-радист и сказал тоном ябедника:
- Они наши яблоки жрут.
- Мы думали, боженька яблоню потряс, - защитил своих Глотов. - А это, оказывается, ваши плоды... Ничего, при случае рассчитаемся.
Командир ослабил руки на штурвале и обмяк, отвалившись на спинку кресла - отдыхал. Штурман оторвался от карты, помигал воспаленными глазами и вопросительно бросил:
- Высадка?..
- За ним право. - Кивком головы командир показал на десантника. - Пусть сам ищет место, где ему ... клюкву-ягоду собирать.
Глотов еще ниже склонился над плексами.
С яблоками в салоне управились быстро. Досталось яблочко и подрывнику Зарембе, который уже израсходовал до донышка дымовую гранату, захлопнул дверцу люка и вернулся прилаживать обратно на грудь свой рюкзак. Огрызки собрали в ведро и, передав его по цепочке, поместили обратно в хвостовой отсек. Солдатская подначка. Полезут летуны за яблоками, а там... огрызки.
Исподволь возвращалось напряжение. Засиделись они в самолете. Купол парашюта над головой теперь казался куда более надежной опорой, чем дребезжащий под подошвами металл. Все чаще и чаще десантники поглядывали на лампочки над пилотской кабиной, откуда должны последовать сигналы, которые они знают назубок и никогда не перепутают: красная лампочка вспыхивает за четыре минуты до выброски, зеленая вместе с воем сирены разрешала уйти вниз, к земле. Но сигналов все не было, и каждый из них влипал в изогнутые стенки цилиндра фюзеляжа, чтобы не завалиться в проход, где зажатому парашютами и перетянутому ремнями человеку не так-то просто подняться.
В размытом серой дымкой земном ландшафте, проплывающем под крылом, Глотов старательно искал место, куда он смог бы выбросить без потерь свой взвод. Почти физически чувствовал, как отдаляются они от пункта общего сбора бригады. С каждой ничтожной секундой. И лейтенанту порой казалось, что он сам сейчас превратился в хронометр, ведущий счет этим секундам. Но для безопасности лучше прыгать подальше от немецкого оцепления нашего десанта.
Просторное поле наплывало справа. Вот в нем стало просматриваться темное пятно, вытянувшееся параллельно курсу самолета - овраг. Глотов показал его командиру.
- Давай к оврагу.
- А не покалечитесь? - спросил командир.
- Это уж наша забота. - уронил Глотов. - Постараемся.
- Дело хозяйское, - сказал пилот и, довернув штурвал, скомандовал в ларингофон.
Свет красной лампочки над кабиной поднял парашютистов с откидных сидений. Из кабины вышел штурман, плечом вперед проследовал мимо двух шеренг готовящихся к прыжку десантников и, полностью открыв, закрепил дверцу люка.
За первым оврагом открылся второй, поменьше, и почти сразу же за этим вторым оврагом начали просматриваться хатки небольшого села. Однако на повторную прикидку решения времени уже не было. Оставалось только дождаться, чтобы ближний край большого оврага дополз до кромки крыла.
А когда он дополз, лейтенант дал отмашку. Красная лампочка сменилась зеленой.
К а к э т о б ы в а е т и ч т о с т о я л о з а в ы б р о с к о й
Десант начинается с боевой тревоги.
Обычно ночью.
Сны десантников беспощадно разрывает медной глоткой труба. Ее требовательный призыв отрывает напрочь от задушевного разговора с давним товарищем, которого похоронил под Вязьмой, от девчонки, целовавшей тебя на выпускном вечере, от улыбки матери, провожающей темя с цветами в первый класс. Все исчезает и тает бесследно. Возвращает солдат к действительности неумолимый трубач. Тревожные звуки, которые, кажется, заполняют весь мир, настойчиво подтверждают. Что это так. Сигнал пришел из кавалерии, переводится он на слова так: "Трубы трубят - скорей седлай коня!..". Но коней у десантников нет и седлать им некого. Гремят сапоги по деревянным половицам и щербатым ступеням, мгновенно пустеет пирамида с оружием.
Не всегда тревога заканчивается посадкой в самолет, но бывалые десантники часто успевают понять, что вернуться в казарму уже не придется. В привычную картину подъема по тревоге вплетаются детали, заметные только их опытному взгляду. Помкомзвода, никого не пропуская, тщательно проверяет экипировку каждого десантника. Взводный сосредоточен и неулыбчив, как всегда перед ночными учениями, но в голосе лейтенанта уже нет привычного металлического оттенка, и оказывается вдруг, что он также молод, как и его подчиненные, и даже не прочь пошутить.
Старшина, скупость которого давно вошла в солдатские анекдоты, вдруг становится похожим на доброго деда-пасечника и к сухому пайку, выдаваемому по тревоге, добавляет из каких-то неведомых запасов по банке тушенки. Выделяются люди для погрузки парашютов на машины и за боеприпасам. Тут уже сомневаться не приходиться - идем не выброску. Новички присматриваются. Как готовятся к ней опытные десантники, уже побывавшие во вражеском тылу.
Рюкзак загружается до предела. И хотя положено лишь два комплекта боепитания, никто не потребует от тебя вернуть патроны или гранаты, взятые про запас. Лишь бы хватило сил взвалить сидор на плечи.
Остаются в тумбочках еще вчера необходимые мелочи и хозяйственные принадлежности, скрашивающие жизнь солдата: открытки с киноактрисами, сапожные щетки и щеточки для чистки пуговиц, запасные подворотнички... С собой ничего лишнего. В политотдел сдаются комсомольские и партийные билеты.
"Старички" возвращаются к рюкзакам и начинают их перетряхивать. Теперь даже ярые любители поесть, которые постоянно требовали у повара добавки, отложат в сторону пару банок консервов и поместят вместо них автоматный диск. Патроны надежнее еды.
Еще одно построение, еще одна проверка снаряжения, и взвод за взводом уходят на аэродром. Пустеет казарма. Когда теперь и кто из ушедших сможет сюда вернуться?
Сила десанта - в быстроте и внезапности. И боевая тревога может быть сыграна за сотни километров от аэродрома взлета. В теплушках досыпают десантники, стараясь досмотреть прерванные сны. Но прежние не возвращаются, сняться новые. Сны, вообще, приходят не по заказу, а когда им захочется.
Чтобы сохранить внезапность, маршрут переброски и конечная станция маршрута становятся военной тайной. Гадают по ночам в эшелонах: куда, в какую сторону тянет их паровоз. Доехали до Москвы и свернули на юго-запад... Ага, кое-что проясняется. Значит, "работать" придется где-то на юге, быть может, за Воронежем, а может, и в Крыму.
Для сохранения той же внезапности на участке фронта, за которым расположен район выброски, разведка ведется вяло. Почти не нет сводится радиообмен с партизанами. Не чаще, чем на соседних участках, летают за линию фронта бомбардировщики.
И немцы, торопясь в укрытия, не догадываются, что в русских бомбовозах со штурманских сидений внимательно всматриваются в земные ориентиры штурманы полков транспортной авиации, мысленно прокладывая маршрут будущего десанта.
В эфире идет повседневный обмен радиограммами, и немецкие "слухачи" не замечают в нем ничего особенного. Однако обычные на слух короткие шифровки уточняют теперь сигналы наводки самолетов в район десантирования, цвета опознавательных ракет, расположение и количество костров, помогающим ориентироваться летящим в темноте самолетам.
С целью сохранить внезапность боевая задача ставится десантникам за несколько часов до того, как самолет оторвется от взлетной полосы тылового аэродрома.
Но основу этой задачи знает каждый десантник: бить врага, уничтожать немцев, ведя боевые действия в составе бригады, батальона, роты или взвода.
А если не повезет, и тебя отнесет далеко от твоих товарищей, и не будет над тобой ни сержанта, ни лейтенанта, задача остается неизменной: бей фашистов, вгоняй их в землю, где только не встретишь, щи своих и, найдя их, уже вместе с ними уничтожай захватчиков. Это когда посчастливится. На миру ведь и смерть красна.
А не будет рядом боевых товарищей - все равно. Сцепи зубы и дерись, пока живой. Дерись, пока не выйдешь к своим или не выползет тебе навстречу залепленная грязью тридцатичетверка продвинувшегося фронта и ты не увидишь чумазые от пороховой гари, такие родные славянские лица первой цепи атакующей матушки-пехоты.
Непредсказуема судьба каждого десанта.
Десант, в котором лейтенанту Глотову на борту транспортного самолета пришлось принимать трудное решение, готовился долго и тщательно.
Не сразу, но благодаря мужеству и стойкости наших бойцов, все-таки распрямились фланги Курской дуги, отбросив к западу уцелевшие немецкие части. Оставляя за собой остовы сгоревших "тигров" и наши подбитые тридцатьчетверки, трупы немецких солдат в окопах и развороченных блиндажах, врезавшиеся в землю "мессершмидты" и советские "яки", могилы товарищей и друзей в медсанбатах, рвались на заход солнца части и соединения Воронежского фронта, разгромившие под Богодуховым и Ахтыркой фашистские танковые и моторизованные дивизии. С каждым шагом наше наступление приближалось к естественной водной преграде - Днепру.
"Чуден Днепр при тихой погоде, когда тихо и плавно катит он воды свои". Это у Гоголя. В сорок третьем году Днепр был чуден, но не совсем. Захватчики взяли себе в союзники эту большую водную преграду. И штурм древней реки мог обескровить наши наступающие с востока армии.
Замысел запустить немцам "ежа за шиворот" - выбросить воздушный десант на правом берегу - был тем средством, которое могло сохранить жизнь тысячам и тысячам наших бойцов.
Еще гремели ожесточенные бои по всей линии наступления. Еще плавили гвардейские минометы крупповскую броню. Хватала открытым ртом горячий воздух пехота, поднимаясь в атаку за атакой. Внутри остервенело ползущих вперед и ведущих беспрерывный огонь танков, от раскаленных стреляных гильз, которые не успевали выбрасывать заряжающие, было жарко, как в домне. Не просыхали гимнастерки у летчиков и артиллеристов.
Не просыхали комбинезоны и у парашютистов в прохладной средней полосе России, где чуть севернее Москвы шла отработка десанта. Командование ВДВ собрало в единый кулак три бригады в воздушно-десантный корпус. В основном это были молодые ребята, имеющие опыт парашютных прыжков еще с мирного времени, и набранных на различных фронтах по принципу добровольности. Поэтому на тренировку не жалели ни сил, ни времени.
На севере бригады готовились к десантированию, а на юге, в штабе Воронежского фронта, искали место для выброски.
Казалось, сам Днепр, уставший от темно-зеленой накипи немецких войск на его берегах, подсказывал: вот здесь, где вода моя широкой светлой полосой поворачивается на восток, а затем снова на запад, то самое место, где найдут потеху своим мечам русичи.
Выработанный план операции был сформулирован сжатым и точным военным языком:
"Воздушный десант после приземления захватывает рубеж - Липовый Рог, Македоны, Степанцы - с задачей не допустить противника к западному берегу Днепра на участке Канев, Тактомиров. Протяженность фронта обороны десанта - 30 км, глубина - 15 - 20 км. Продолжительность действий в тылу - 2 -5 суток. Общая численность десанта около 10 тысяч человек".
Десять тысяч человек - это десять тысяч бойцов, каждый из которых умеет действовать и в одиночку, и в составе подразделения, бесшумно передвигаться ночью и быть незаметным при солнечном свете, терпеливо лежать, дожидаясь врага, сутками на жаре и при трескучем морозе, замаскировавшись так, что даже напуганные войной дикие животные переставали чувствовать человека.
Липовый Рог, Македоны, Трактомиров - эти названия населенных пунктов говорили об интересе командования фронта к Букринской излучине.
В этом месте Днепр делает широкую полупетлю, образуя для оборонявшихся немцев своего рода предмостное укрепление, выдвинутое далеко на восток. Такой выступ более удобен для наступления, чем в обороне, потому что полупетля легко могла превратиться в очередной котел для немецких дивизий, и десант, выброшенный у основания излучины, поставил бы гитлеровцев перед выбором: либо оставаться в мешке с затянутой горловиной, либо откатываться на запад. Кроме того, отсюда можно было выйти в тыл киевской группировки противника и отсечь ее от основных сил.
Данные об этом районе агентурной разведки и аэрофотосъемки, сведения, поступающие от партизанских отрядов, действующих в излучине, обнадеживали: сколько-нибудь значительных резервов у немцев здесь нет, нет и сплошной линии обороны, окопные работы ведутся вяло и только силами местного населения. Все говорило о том, что десант можно высаживать без помехи.
Но тут в расчеты наших штабов вкралась роковая ошибка, причиной которой явилось обеспечение строгой секретности десанта.
Чтобы не насторожить противника, разведывательные полеты наших самолетов за два дня до выброски десанта прекратили совсем. Даже передовым частям нашей армии, уже имевшим плацдармы на правом берегу Днепра, о десанте решили сообщить только после закрепления бригад в тылу врага.
И именно в эти дни обстановка на излучине резко изменилась и стала смертельно опасной для десантников.
Две танковые, одна моторизованная и две пехотные дивизии немцев, переброшенные в этот район, уплотнились за счет двух пехотных дивизий, спешно переправившихся через Днепр. Выдвижение гитлеровских дивизий было быстрым и скрытным, поэтому данные нашей армейской разведки оказались недостаточно точными. А если быть справедливым, то почти никаких не было данных за эти два последних, оставшихся до десантирования, дня. Сведениями располагали партизанские отряды, нацеленные на разведку, но выхода в эфир они не имели, поскольку из соображений той же пресловутой секретности был приказ из штаба фронта поставить рации на "прием". Выдавливаемые регулярными войсками, отряды уходили из Букринской излучины, ведя жестокие кровопролитные бои.
Однако и для немцев наше ночное десантирование оказалось полной неожиданностью. Гудение русских самолетов они сначала приняли за звуки моторов бомбардировщиков. Но самолеты шли один за другим, а бомбы не рвались. Более того, стала слышна стрельба из русских автоматов и пулеметов. Предположение, что дивизии вермахта атакованы русскими партизанами, казалось слишком уж невероятным.
Самолеты русских все подходили и подходили, и тогда вступило в действие мощное зенитное прикрытие немецких дивизий. В свете прожекторов стали видны ослепительно белые купола парашютистов, а тип низко летящих воздушных кораблей в ночном небе уже не оставлял сомнений: русские решились на отчаянный шаг, выбросив воздушный десант на плотные боевые порядки противника.
Как только обстановка прояснилась, механизм вермахта начал свою методичную работу. Были срочно вызваны ночные истребители для уничтожения транспортников и задействовано высвечивание специальными осветительными бомбами самолетов и парашютистов. По телефонным линиям и радиосвязью был отдан приказ о поджоге всего, что могло гореть: стогов сена, сараев, домов. Каждый батальон выделял противодесантный отряд для уничтожения парашютистов за пределами гарнизонов. В небо стреляло все, что могло стрелять - от карабинов до танковых пулеметов.
Заметив, что приземляющиеся парашютисты подают сигналы цветными ракетами и кострами, гитлеровцы стали делать то же самое, разрушая световую связь между десантниками на земле и транспортными самолетами в воздухе. Плотный зенитный огонь ставил экипажи транспортников в тяжелейшее положение, вынуждая уходить вверх и вести выброску парашютистов, не снижая скорости, на противозенитном маневре. Это все приводило к распылению сил десанта на огромной территории.
Командиры среднего звена, такие, как лейтенант Глотов, пытались бороться с судьбой, рассчитывая на кучное, с минимальным разбросом парашютистов, десантирование своего взвода. Но каждый уже понимал, что одна из главных составляющих десанта - внезапность - потеряна бесповоротно.
Оставалась одна только дерзость.
Е с л и б ы д а к а б ы . . .
Взвод уходил к земле. В проеме распахнутого люка, откуда смотрело ночное, подсвеченное прожекторами небо, стали появляться и исчезать согбенные от парашютных ранцев фигуры. В стуке сапог о дюраль угадывался ритм: каждый из десантников замирал на мгновение перед просветом люка, давая возможность выпрыгнувшему перед ним товарищу уйти под самолет.
Групповой прыжок десантников в темноте имеет свои особенности. Ночью трудно уловить момент, когда тебя, зависшего на стропах, начинает сносить к соседу. Не заметишь, не успеешь подтянуть свободные концы подвесной системы, и либо сам запутаешься в стропах парашюта нечаянного соседа, либо тот попадет в разреженный слой воздуха над твоим куполом, в так называемую аэродинамическую тень. На двоих тогда остается один купол, поскольку второй неизбежно гасится. И движение вниз при этом ускоряется соответственно в два раза. Можно еще открыть запасной парашют, "запаску", но на его отбрасывание часто не хватает времени. Нередко десантники пренебрегают "запаской", заменяют его десятью килограммами боевого груза. И если идешь на одном куполе вдвоем, да еще без запасного парашюта - то вся надежда на удачу и тренированность. Моли Бога, чтобы под ногами оказался рыхлый грунт или упругий кустарник. Но если при снижении гасятся оба купола, то надежды уже никакой нет. Жить тебе и твоему товарищу остается те секунды, которые дает запас высоты. И поэтому-то в прыжке лучше держаться от соседа подальше.
Четкий ритм выброски не нарушался, и лейтенант Глотов был доволен. Он знал, что за самолетом остаются с равными промежутками между собой "медузы" куполов его взвода, как бы нанизанные на невидимую дугу, жестко определяемую скоростью самолета и земным притяжением. Глотов уже и сам приготовился к прыжку, как вдруг мерный ритм выброски заглох - выход из самолета был перекрыт чьим-то телом.
Выругавшись, Глотов метнулся к люку, отодвинул плечом растерянно суетившегося штурмана и ощупал по периметру люка человека, застрявшего, что называется, между небом и землей. По крупным габаритам тела и пулемету угадывался Коваль. На выходе верзила не вписался в проем, хотя садился в самолет, как и все, через этот же самый люк. Уходили секунды, а лейтенант не мог понять, в чем дело. Руки Коваля болтаются снаружи, слева и справа ним и закраинами люка свободно проходит ладонь. Ноги и приклад пулемета нигде не зацепились. Уметь надо, чтобы так застрять.
"Верхний клапан!" - мелькнуло в голове Глотова. Вот оно! Разогнулся недотепа на мгновение раньше, чем нужно, захотелось быстрее оказаться на вольном воздухе, и верхний край люка вошел межу горбом парашюта и плечами пулеметчика. Влип Коваль, как пробка в бутылку. Ему бы присесть и вывалиться, но ведь не догадается же...
На освобождение Коваля у лейтенанта Глотова ушли мгновения. Положив обе руки на верхний клапан ранца, он рывком отжал вниз плечи незадачливого десантника, одновременно поддав ему ногой пониже спины. Кувыркаясь, пулеметчик пошел к земле.
Зеленый свет над кабиной пилотов внезапно сменился красным - летчики на какое-то время запретили выброску. Штурман среагировал мгновенно, крестом перекрыв собой люк. "Что там на этот раз? - стучало в голове Глотова. - Опять ночной истребитель или зенитчики щупают?..". Самолет повело влево, и всех, оставшихся в его чреве, бросило к правой стенке. Тягуче тянулись секунды. Снова зеленый!.. Штурман отлип от проема. Задержавшиеся десантники начали вываливаться друг за другом, уже не соблюдая положенного интервала, что с досадой отметил Глотов. Значит, выдержки у ребят не хватило. Лейтенант покидал самолет последним. Окинул взглядом пустое брюхо фюзеляжа, дружески хлопнул штурмана по плечу и нырнул в темноту.
Сначала он, оттолкнувшись подошвами сапог от порожка люка, постарался развернуться вдоль потока воздуха, по которому сейчас скользил бесшумной торпедой. Глотов шел к земле затяжным прыжком. Вытянув вперед руки и широко расставив ноги, он падал, чувствуя, как уплотняется под ним воздух и начинает с силой хлестать по лицу. Лейтенанта переворачивало, вертело, несло вниз то спиной, то боком. То и дело мелькали перед глазами ночное небо и черной глыбой земля. Но это не помешало ему сосредоточиться на отсчете секунд свободного падения, отмеренных высотой.
Наконец удалось лечь на воздух плашмя, лицом к земле. На последней секунде заданного отсчета он нашел кольцо, рванул его вправо, и купол парашюта с мягким шелестом ушел от плеч к звездам. Тело с жесткой силой подбросило вверх, и на какое-то мгновение все вокруг застыло.
Воздух стал влажным и потеплел - значит, земля рядом. Глотов несколько раз быстро сглотнул, уши отложило и грохот ночного отдаленного боя ворвался в сознание. Где-то дрались десантники, и надо было самому, не медля, пока ты в воздухе, готовиться к схватке.
Лейтенант нащупал конец стропы, которой крепился автомат, и, потянув его, распустил узел. Не торопясь, перевесил автомат на грудь и отработанным движением вогнал диск. Взвел затвор и поставил автомат на предохранитель. Теперь - расстегнуть карабины снаряжения и освободить руки из плечевых охватов. Глотов приступил и к этому. Руки его, не беспокоя сознания, бесшумно делали свое дело, освобождая от тисков подвесной системы. Еще несколько секунд - и лейтенант был готов к бою.
Земля накатывала снизу, но высота еще помогала определиться. Справа различался уходящий в сторону от деревушки "сорок седьмой". В противоположной от него стороне бушевали вспышки разрывов, и прожекторные лучи жадно облизывали облака. Рядом - яркое пламя пожара. Внизу под ним, очевидно, овраг, темный, как чернильное пятно. Вытянув вперед сжатые в коленях ноги и захватив накрест свободные концы подвесной системы, чтобы защитить лицо от веток, Глотов стал ждать земную твердь.
Шорох, удар веток, скольжение по упругому лозняку, всплеск.
Глотов сбросил подвесную систему, но не удержался на ногах и загремел боком в какую-то рытвину, заполненную водой. Не пытаясь подняться, лейтенант вслушивался в ночь, прижимая автомат к тючку на груди. Затем встал, снял шлем и, не двигаясь с места, снова прислушался.
Шум боя слабо доходил до заросшего кустарником дна оврага. Во влажной темноте куда лучше были слышны жестковатые шорохи уже начавших сохнуть листьев, нечастый перестук веток под слабым ночным ветерком, журчание воды в двух шагах от промоины. Природа жила своей жизнью, не вмешиваясь в людские страсти. Журчание ручья вернуло Глотова к действительности. Он сразу же почувствовал воду в сапогах, мокрый до пояса комбинезон и влажные рукава куртки. Поежившись, лейтенант подвигал плечами, чтобы отогреться.
Мысли прояснились. Сейчас надо трезво прикинуть, что мы имеем в наличии. Земля - раз, бой на земле - два, враг - три... Не так уж и мало на первый случай. А из личного состава взвода имеется лейтенант Глотов, командир взвода, который обязан знать, где сейчас находятся его подчиненные. На то он и командир.
Глотов занялся и этой задачей. Здесь счет пошел не в пользу командира взвода. Одно отделение десантировалось с другого самолета и его пока можно отнести к неизвестному в задаче числу. А вот об основном костяке, находившемся с ним в "сорок седьмом", выкладки должны быть четкими. Лейтенант мысленно представил дугу уходящих вниз куполов, взял поправку на пулеметчика Коваля, залепившего люк, учел те секунды, которые ушли на заминку. Выходило не так уж и хорошо, плохо выходило. Но всего никогда не предугадаешь, если бы да кабы... Получалось так, что Коваль разорвал взвод на целый километр, и те, кто прыгал до него, находятся сейчас в первом овраге. Значит, надо брать ноги в руки и туда, своим, пока ночь. Глотов стащил с кустов купол своего парашюта, изрезал его быстрыми ударами ножа, свернул в тугой ком и засунул под ближайшее корневище, в яму, вымытую водой.
Поднявшись по склону оврага метров на двадцать, остановился и снова прислушался, стараясь определить рисунок боя за темным его краем. Работали автоматы и пулеметы, сливаясь в сплошной гул, время от времени подчеркиваемый взрывами гранат. Дрались пока на равных, так как не выделялись ни заливистые очереди родимых ППШ, ни характерный перестук шмайссеров - все вместе. Но вот опасно обозначились гулкие, с потягом, выстрелы танковых пушек. Лейтенант выругался. Значит, танки. Бьют настильным огнем, прямой наводкой. Танки в районе высадки - хуже не бывает. У наших там в основном легкое оружие, вот и богуют немецкие танкисты, знают, что бить их нечем. А пока доберутся ребята до пэтээров в контейнерах, пока распакуют...
Тишина в овраге теперь не успокаивала, а подстегивала: скорее к своим, собрать взвод. И Глотов заторопился. Он наскоро приладил к рюкзаку тюк с заряженными дисками для ручного пулемета 0 десять килограммов боезапаса, взятых вместо запасного парашюта, - напился, и стараясь как можно меньше шуметь, направился вдоль оврага к деревушке. Его парни могли быть только там.
Через каждые десять-пятнадцать шагов лейтенант останавливался и посылал в ночь двойное уханье филина, имитирующее сигнал "Я - свой", отработанный еще у своих, на тренировках. Прислушался, надеясь поймать ответный сигнал, но его не было, и он продолжал двигаться дальше, проверяя на ходу, све ли у него в порядке со снаряжением. Удовлетворенно отметил, что порядок полный. Пистолет - за отворотом куртки, планшет с картой и компасом - по курткой, автомат - на боевом взводе, нож, гранаты, запасные диски к автомату - на поясе. Все плотно прилегло к телу, не звякнет, не грюкнет, как перед посадкой в самолет, хотя уже и побывал воздухе. Беззвучно, без шороха и скрипа, словно и не было на нем двух десятков килограммов металла, двигался, вернее, не двигался, а неслышно тек в ночи лейтенант Глотов.
"Ухаа, Ух-а!" - подал наконец голос еще один филин, птица ночная и осторожная. Подавив нахлынувшую радость, Глотов определил направление, откуда пришли звуки, и взял правее. Поудобнее перехватил автомат на всякий случай. Есть филины, но есть на них и охотники. Молодчики из ягд-команд на все способны. Натуральным волком могут взвыть, не то, что филином ухнуть. Расслабляться сейчас было нельзя.
Глотов шел, напрягая слух и зрение, отмечая каждый шорох и малейшее движение в темноте. Автомат в руках казался ему продолжением самого себя.
Сдвоенное уханье неожиданно раздалось почти над самой головой. Глотов замер, всматриваясь. Отсвет зарева отдаленного пожара помог ему разобраться.
Да-а-а!.. Тут было нечему завидовать. Уже не филин, а скорее, ругой ночной хищник, летучая мышь, узнала бы в десантнике своего собрата. На единственном в низине высоком дереве, опутанный паутиной строп, вниз головой висел радист Волли Салайнен. Купол его парашюта накрыл развесистую крону дерева, и десантник вместе с рацией раскачивался маятником в двух метрах от земли.
Кое-что для себя он уже успел сделать. Стропы, обрезанные финкой, свисали с веток отдельными прядями. Сейчас, закрепившсь в неудобном полжении, Волли пилил ножом крепчайшую ленту подвесной системы, намертвопримотавшую его левую руку к туловищу.
Негромко хрустнула под ногой Глотова ветка. Реакция Волли была мгновенной. Он деловито сунул финку за ремень, откуда-то выхватил лимонку и, зажав кольцо чеки зубами, посмотрел вниз. Пришлось его успокаивать сигналом "Я - свой", поданным негромко, но четко. Сунув гранату под куртку, радист снова достал финку и, как ни в чем не бывало, продолжал резать лямку. Лейтенант снизу помог ему управиться. Спустя несколько минут, он подхватил Волли за плечи и рывком поставил его на землю.
- Товарищ лейтенат, немцы на подходе, - доложил Салайнен, едва успев отдышаться.
- Обрадовал, - буркнул Глотов. - Это ты их видал, когда головой вниз висел? Где и сколько.
- Еще с воздуха, - ответил Салайне. - Взвод, а может, и больше. Справа от деревни - цепью...
- Слева что?
- Ничего особенного не заметил. - Радист встряхнулся, приходя в себя. Щелкнул затвором автомата, ставя оружие на стрельбу очередями. - Что делать с парашютом.
- Автомат на предохранитель, - приказал Глотов и отщелкнул ползунок затвора на своем, убирая с боевого взвода. - Рано нам поднимать шум. Ночью они в овраг не сунуться, блокировать только могут. К утру, надеюсь, нас здесь не будет. А парашют... - Лейтенант на миг задумался. - Пусть висит. Некогда с ним возиться, коль немцы сюда прут.
- Жалко матчасть, - сказал Салайнен.
Глотов промолчал. Конечно, жалко. Но лучше пусть гансы подавятся этими квадратными метрами шелка. Небось, изрежут на аккуратные куски и отошлют домой своим фрейлен и фрау. Немцы народ хозяйственный, и добро у них не пропадет. Да и ориентиром хорошим им будет служить: купол поутру за три километра увидят. НО опять-таки для немцев не секрет, что в их районе идет высадка советского десанта. Оторваться бы сейчас от них.
Глотов присел и стал осторожно хлопать ладонями по земле, разыскивая запасной парашют - уж этот оставлять немцам целым не стоило.
- Потеряли что, товарищ лейтенант? - спросил Салайнен.
Глотов разогнулся:
- Запаска где твоя? Тоже на дереве?
Радист молчал. Пауза затягивалась. Лейтенант встал, притронулся к рации. Догадка оказалась верной. На контейнере рации был закреплен точно такой же тючок, как и на его рюкзаке. Значит, Салайнен тоже экономил на весе запасного парашюта, хотя для радистов страховочное средство было обязательным.
- Самодеятельностью занялся? - захрипел в бешенстве Глотов. - Приказы не для тебя писаны?
- Пример начальника - закон для подчиненного, - бормотнул Волли, заменив в известном уставном положении слово "приказ" на "пример".
Крыть было нечем. Приказ одинаков для всех. Он запрещал замену запасного парашюта на что-нибудь другое. Радист вины за собой не чувствовал. Он просто повторил уловку командира с той лишь разницей, что Глотов заметил у него подмену "запаски" только сейчас, а Салайнен у командира, вероятно, еще до посадки в самолет. Выходит, присматривался.
Впрочем, Волли знал на что идет. Он имел приличный опыт парашютных прыжков в московском аэроклубе, да еще два боевых сверх того. Глотов поинтересовался, на что же он променял запасной. Оказывается, на взрывчатку. Не подав вида, лейтенант про себя порадовался. Взрывчатка в тылу врага не имеет цены. Тем более, что во взводе есть такой подрывник, как Стас Заремба.
Задерживаться здесь больше не стоило, и они поспешно убрались от дерева, увенчанного парашютным куполом, в сторону оврага. В кустарнике у кромки пришлось остановиться. Глотову нужно было угадать, где сейчас шляется развернутый в цепь взвод немцев, который Салайнен видел с воздуха. Радист выложил свои наблюдения рубленными фразами с мягким прибалтийским акцентом в какую-то минуту.
Картина десантирования Волли Салайнена складывадасб таким образом.
Знаяя по прежнему опыту, что в воздухе может произойти все что угодно, заминку при выброске он воспринял спокойно и отделился от самолета без особых приключений. Сделал затяжку на восемь - десять секунд и потом, чтобы не искушать судьбу, раскрыл парашют. Удобно устроившись на подвесной системе, проверил беглым взглядом купол и сразу же сосредоточил внимание на приближающейся земле, поскольку в небе было то, что видели все: мечущиеся лучи прожекторов, ракеты, взрывы зенитных снарядов, падающая звезда нашего самолета с горящим мотором.
А на земле кучно толпились хатенки села, смутно выделяясь белыми стенами, и возле него привольно раскинулся светло-серый квадрат сжатого поля. Под ногами у Волли темнел овраг с щетиной кустарника по краям. Все это застыло в неподвижности и напоминало макет. Но вот из-за крайних хат на сжатое поле стали выкатываться какие-то темные пятна. Волли присмотрелся. Пятна удивительно быстро развернулись в ровную линию с одинаковыми интервалами между собой. Это была боевая цепь, немецкая цепь, если судить по аккуратности и быстроте построения. Сомнений больше не оставалось: немцы что-то пронюхали и теперь ломились со всех ног к оврагу, чтобы блокировать парашютистов. Радист бросил взгляд на другую сторону оврага, но там движения не отмечалось. Посмотрел направо - несутся немцы. Сколько же их? Волли стал подсчитывать солдат в цепи, позабыв на земле, и за это поплатился, "приземлившись" на дерево.
- Бежали, да не добежали, - уронил Глотов, выслушав радиста. Его наблюдательности он верил. - Где же они? Неужто в прятки играют?
И в этот момент зеленоватые светлячки трассирующих пуль, опережая грохот выстрелов, с шелестом прошли над головой и воткнулись в противоположный склон оврага. Пулемет бил слева, с той стороны, где Волли ничего не заметил. Глотов перевел дыхание. Вот оно! Блокада. Теперь понятно, почему припозднился взвод справа. Просто подзадержались, чтобы организовать облаву по всем правилам. Они это умеют.
Настало время поработать головой, товарищ лейтенант. Путь справа и слева перекрыт, облава на носу. Податься в тыл противника без взвода нельзя. Надо вытаскивать ребят из блокады. А впереди наверняка немцы тоже ждут. Думай, Глотов, думай. Пока, слава Богу, только клещи, но вот расставят немцы свои силы, как надо, и сожмут кольцо. Как-то уж слишком оперативно сработал противник. Сейчас необходимо не только соображать, но и действовать. Черт бы их побрал с этим левым пулеметом, лишили маневра. Если бы да кабы...
ГЛАВА ВТОРАЯ
П у л е м е т ч и к М и ш а К о в а л ь п о п р о з в и щ у М а л ы ш
А еще его во взоде первое время беззлобно звали Орясиной, но все-таки за глаза. Хотя Коваля, как каждого сильного человека, вывести из себя было трудно, но кто его знает. Если разойдется этот громила, то всем чертям будет тошно. Потом за ним закрепилась кличка Малыш. Здесь взводные остряки шли от обратного. Если здоровяк, дубина стоеросовая, мордоворот, то, значит, Малыш. А если недомерок, то Геркулес, Гигант, Атлант и тому подобное. Прозвища и клички от обратного всегда прилипают.
Сейчас этот Малыш, совершив прыжок, сидел на присыпанной соломой земле и, вжимаясь спиной в скирду, сдерживался, чтобы не чихнуть. Малыш все еще приходил в себя , поскольку боевой прыжок с самолета у него был первым, и совершен он, кажется, благополучно. Руки, ноги целы, голова на месте и ушибов вроде бы нет. Правда, пониже спины немного побаливает, но это не от соприкосновения с землей. Пониже спины его наградил кто-то в "сорок седьмом", выдав обыкновенного пинка под зад, пендаля, как говориться в просторечии.
Прикрыв глаза, Миша стал вспоминать. Там, в самолете, его мало беспокоили вспышки разрывов, взлеты и провалы противозенитного маневра, стремительное снижение самолета. Впереди была выброска, и он сосредоточился на ожидании прыжка. А когда лейтенант дал отмашку, он вместе со всеми встал, взялся рукой за кольцо и ...
Дальше в памяти были провалы. Сознание подсовывало какие-то отрывки. Он помнил, как рвался из самолета, но его что-то не пускало. Потом последовал удар, вокруг оказалась пустота и его начало вертеть. Затем он стал искать вытяжное кольцо, но никак не мог его найти, беспомощно скребя ногтями по брезенту куртки и пряжкам снаряжения. Все это кончилось бы плохо. Но тут в памяти Миши мгновенно возникло лицо лейтенанта Глотова, его спокойные глаза и ровный голос, повторяющий интрукцию: "... по левому предплечью прижатой руки, открытой ладонью от локтя и кисть наткнется на кольцо...". Миша проделал то же самое и с облегчением почувствовал в потной ладони стальную дугу кольца. Пальцы вцепились в нее мертвой хваткой. Миша задержал дыхание и рванул кольцо.
Подвесная система, обжавшая тело, мешала двигаться. Миша был оглушен динамическим рывком, как это бывает со всеми новичками, и почти ничего не слышал. С трудом он дотянулся до пулемета за левым плечом и удостоверился, что его РПД на месте. Тогда Миша изогнулся, пытаясь дотянуться до рюкзака с дисками, и в этом момент шлепнулся на скирду. Миша еще не понимал, что сейчас он выполнил хотя и вынужденный, но затяжной прыжок, доступный лишь опытным парашютистам.
Коваль радовался удачному приземлению. Посмотрел бы на него сейчас тот майор-десантник, который отбирал из наземных войск в воздушно-десантные добровольцев, имеющих прыжки с парашютом. Миша даже сдавленно хихикнул. Обвел он тогда вокруг пальца майора, доложив ему, что сделал в прошлой гражданской жизни три прыжка. А майор был уставшим, очень торопился и не усмотрел подвоха в подчеркнуто спокойном лице Коваля. Он просто сделал отместку в списке, не уточняя деталей.
А уточнять было что, и майор мог подловить его на любой мелочи. Но миша действительно прыгал, и три раза... с парашютной вышки, построенной на воскресниках комсомольцами завода, где работа Коваль, в Харьковском парке культуры и отдыха имени Горького. А невинный вид рядовой Коваль мог принимать при любых обстоятельствах, научившись этому еще подростком.
Одним из первых учителей в жизни Миши Коваля был вор-пропойца по прозвищу Котя. Из-за приверженности к зеленому змию Котя потерял квалификацию карманника, поскольку у него стали трястись пальцы и он был вынужден перейти, так сказать, на преподавательскую работу. Неоднократно битый в поездах и трамваях, Котя обучал малолетнюю шпану помимо техники извлечения предметов из чужих карманов еще и зачаткам психологии, вдалбливая в немытые головы беспризорников мысль, что в их будущей почтенной и рискованной профессии лицо и руки должны жить отдельной жизнью. Карманником может быть только тот, уточнял Котя, кто сможет сочетать безмятежный и отсутствующий внешний вид с точными и стремительными движениями пальцев. Плату за обучение вор-карманник брал бутылками с тем же самым зеленым змием, погубившим немало умельцев.
Потом всех беспризорников переловили чекисты, отмыли, обули, одели и отправили в деткоммуну под Харьков. Котя успел удрать. Судьба его был ужасной. По слухам, дошедшим до воспитанников коммуны, Котя, лишившись учеников, решил тряхнуть стариной и вышел на работу сам, надеясь, что его выручит высокий профессионализм. Но карманник не учел фактора времени и влияния алкоголя на организм человека. В битком набитом трамвае он полез в чужой карман трясущимися пальцами, был схвачен за руку, бит, доставлен в милицию, а оттуда уже прямым ходом пошел за решетку. Перевоспитывать его не собирались, хотя, как говорили, Котя пытался изображать на суде наивного малого, ставшего жертвой социальной среды проклятого прошлого.
Но выучка спившегося карманника не прошла для Миши Коваля даром. Ловкость пальцев пригодилась ему сначала в коммуне, где уже настоящие учителя и воспитатели делали из воришек людей, а потом и на заводе "ФЭД", в сборочном цехе, где его руки стали считаться золотыми. А "ФЭД" выпускал не только известные фотоаппараты, но и приборы оборонного значения, состоявшие из мельчайших деталей, на сборку которых требовались точные движения пальцев. А вот умение сохранять на лице безмятежность помогло Ковалю только один раз в жизни, когда он облапошил десантного майора и перешел из наземной пехоты в воздушную. Теперь он десантник без всякой натяжки и может спокойно смотреть в глаза всем майорам воздушно-десантных войск.
Правда, лейтенанта Глотова Ковалю обмануть не удалось, несмотря даже на выучку вора Коти. Лейтенант понаблюдал, как новый десантник в его взводе путается в стропах и ремнях подвесной системы при тренировочной укладке парашюта, отозвал его в сторону и попросил уточнить, на каком именно аэродроме Харькова и с какого типа самолета он прыгал.
Сделав невинную физиономию, Коваль начал уточнять. Аэродром и типы самолетов в системе ДОСААФа не числились. Глотов выжидающе молчал. Поняв, что его номер не проходит, Миша смутился и, вперив глаза в землю, признался, что на обман его толкнула та самая пресловутая норма десантников, о которой ему приходилось слышать в пехоте. Глотов не знал, рассмеяться ему или гнать самозванца в шею. Он еще раз оценивающе посмотрел на Малыша и друг подумал, что для такого верзилы обычного пехотного пайка, разумеется, мало. И, скрипя сердцем, решил оставить его в своем взводе в порядке опыта.
То ли от пережитого в воздухе, то ли от воспоминаний Коваля разморило, и его охватила странная дремота. Куда-то поплыло, покачиваясь, его временное прибежище - скирда. Миша через силу заставил себя отстегнуть ремни и, перебросив через запасной парашют, съехал вниз вместе с пластом соломы. Мелкая полова, поднявшись в воздухе, набилась в рот и нос, запершило в горле, засвербело в носу и мучительно захотелось чихнуть. Несколько секунд Миша крепился, мотал головой, тер переносицу. Все напрасно. Зажав лицо ладонями, он все-таки чихнул.
И, словно дождавшись сигнала, почти рядом заработал вражеский пулемет.
С Коваля мигом слетело оцепенение, будто его ударило током. В несколько движений он установил свой пулемет на сошки, закрепил диск, передернул затвор. Снова раздалась очередь. Миша смог сориентироваться. Немецкий пулемет находился на одной с ним линии, но бил в сторону, по оврагу. Ствол его РПД нацелился на вспышки. Резануть, что ли? Это недолго, но сначала надо бы оценить обстановку. Миша Коваль вдруг почувствовал себя неуютно. Что он сможет сделать сейчас сам по себе, без командира и ребят по взводу? Разве что снять немецкий расчет?
Потом его мысли заняли сами немцы. Не зря же они здесь торчат. Похоже, и ребята где-то тут поблизости, и он, Коваль, не один русский среди этого поля. У Миши шевельнулось даже что-то вроде благодарности к немецкому расчету, который своим присутствием помог ему разобраться в ситуации. Теперь Коваль чувствовал себя нужным взводу и был готов выполнить первейшую заповедь солдатского долга, которую сформулировал еще великий русский полководец Александр Васильевич Суворов: "Сам погибай, а товарища выручай".
В детстве первыми товарищами Миши были беспризорники. Когда шел фарт, сытой была вся братва. Когда ничего не удавалось стянуть, голодали все вместе.
Дно жизни, куда швырнули ребят сиротство и голод, изживало в каждом индивидуалиста. Тот, кто тайком сглатывал свою добычу, в компании долго не задерживался. В компании было легче пропитаться и добыть одежду, отбиться от парней постарше, обогреться в непогоду.
В коммуне не было необходимости добывать еду и одежду воровством на базарах и во дворах: их одевали, обували и кормили. Однако и здесь невидимые нити прочно связывали их друг с другом. Лишенные с детских лет любви и ласки, они привыкли надеяться на себя и на себе подобных. Свой своего выручит и никогда не продаст. Это у них было законом.
Завод и армия только усилили в Мише Ковале стремление следовать законам братства. И сейчас, успокоившись, он неторопливо размышлял, как бы ему выручить ребят, которые, как Миша уже начинал понимать, высадились в овраге.
Значит, так. МГ бьет по оврагу, откуда стрельба пока не слышна. До немцев метров семьдесят, достать пулеметный расчет - что два пальца ... Но одна очередь, и сюда сбежится вся свора, а успеют ли ребята в овраге понять, что он здесь и на него можно рассчитывать.
Коваль еще раз вслушался в короткие очереди немецкого пулемета. Он сам был неплохим пулеметчиком и готов был поклясться, что огонь ведется на арапа, и пулеметчик не только не держит кого-либо на мушке, но и не заглядывает, пожалуй, в прицел.
И вообще, как успел заметить Миша, немцы попались какие-то придурочные. У пулемета околачивается один, время от времени нажимая на спусковой крючок. Две другие матово поблескивающих каски иногда показываются над бруствером окопа, а потом надолго исчезают. Чем-то заняты фрицы. Жрут, пьют или... в жучка играют, когда один поворачивается спиной, а другой бьет его выставленной ладони. И надо угадать, кто ударил. Ну да черт с ними.
На земле было привычней, чем в гулкой трубе фюзеляжа самолета. И Миша совсем отошел. Решив не суетиться, он обмял под собой солому и устроился поудобнее. Позиция у него классная, и в случае необходимости этих троих он снимет одной очередью.
А парашют? С ним надо было что-то делать. Вернее, не что-то, а по инструкции - спрятать. Чтобы не шуметь, пришлось действовать, согласуя каждое движение с грохотом редких очередей немецкого пулемета. Миша поднялся, осторожно стащил купол, свернул большой ком из лямок, брезента ранца и шелка, и засунул его поглубже в солому - с имуществом парашютно-десантной службы он распорядится потом.
Устраиваясь на облюбованное место, Миша внимательно присмотрелся к немецкому расчету и только сейчас понял, позиция у них тоже классная. Скирда от немцев наискосок, но все-таки за спиной. Если кто полезет из оврага, зажгут фрицы одной ракетой солому, и пламя будет служить им вместо фонаря. Бей тогда на выбор. Ну да это еще посмотрим, успеют ли зажечь. Миша дождался очередной вспышки у дула немецкого пулемета и посадил ее на мушку своего "дегтяря". Сдвинул дуло немного вниз. Это чтобы по живой силе и наверняка.
Пулеметчик Коваль был готов прийти на помощь своим товарищам.
К о н е ц п у л е м е т н о г о р а с ч е т а
Расчет МГ устроился с относительным удобством, натаскав в окоп соломы из ближайшего стога. Все три немца были из одного города Гамбурга, народ обстоятельный, деловитый, добытчивый. Они уже давно придерживались друг друга, образовав прочное землячество, и с ними ничего не мог поделать даже фельдфебель их роты Хейнц-зануда, которого гамбуржцы называли между собой еще и поросячим рылом и дерьмовой затычкой.
Хейнц нюхом чуял поживу и негласно требовал, чтобы его починенные делились с ним всем "организованным", или попросту украденным у местного населения, будь то имущество, жратва или выпивка. Но на гамбуржцах этот сукин сын сломал зубы. Ему недвусмысленно дали понять, что они жители большого города, видели и не таких проныр, как фельдфебель Хейнц. Больше того, гамбуржцы распустили по роте слух, что занюханная деревушка в Вестфалии, откуда был Хейнц, состоит полностью из рогоносцев, и еще неизвестно, какого роду-племени их фельдфебель, прозрачно намекнув при этом, сто в его поборах явно проглядывает семитская жилка.
Хейнц примолк, но злобу затаил и стал измываться над гамбуржцами, посылая их чуть ли не каждую ночь на дежурство. Чуть стемнеет - получай боевую задачу, бери дышло МГ на загривок, коробки с патронами и дуй в ту сторону, куда укажет Хейнц-зануда.
Сегодня вечером, отправляя их на дежурство, Хейнц снизошел до разговора и предупредил, что ночью возможен русский воздушный десант и чтобы они, тыловые крысы, не дрыхли, а были готовы драться с русскими, как и положено солдатам третьего рейха, и при этом не наделали в штаны до срока. На этом месте скотина Хейнц пришел в восторг от собственной дубоватой остроты и с минуту тоненько хихикал. Гамбуржцы его веселья не разделили. Тогда фельдфебель поставил их по стойке смирной и, наливаясь презрением к этим строптивым остолопам, сообщил, что за каждого взятого в плен русского вместе с парашютом дают шесть тысяч марок и двухнедельный отпуск, который можно приурочить к рождеству в родном фатерлянде. Такая новость не прошла без внимания. Во Франции, откуда месяц назад прибыла рота, в которой служили бравые гамбуржцы, конечно, было намного спокойнее, но отпусками там не особенно разбрасывались.
Практичные гамбуржцы умели извлекать выходу из любого положения. Будут парашютисты или нет, а в сухую погоду лучше было устроиться ночью на свежем воздухе, подальше от ублюдка Хейнца. Старший расчета ефрейтор Эрих Кюгель - самый разворотливый ефрейтор роты, а то, пожалуй, и всего вермахта. У расчета сегодня достаточно жратвы, да и фляги они смогли залить до самого горлышка вполне приличным шнапсом под названием "самогонофка".
Русские за Днепром и сюда, на правый берег, сунутся не скоро. Правда, в роте поговаривали, что опят сокращается линия фронта, но через Днепр русским так просто не перемахнуть. Да и парни из танковой дивизии СС не дадут в обиду простых солдат вермахта. Вон сколько их собралось в ближнем лесу , у деревушки. Скорей всего поросячье рыло Хейнц их пугает, чтобы они торчали здесь всю ночь, не смыкая глаз. А сам, скотина, наверное, храпит, надравшись.
Но в эту ночь гамбуржцы крепко просчитались.
Едва они хлебнули по глотку из фляжек, как в небе, ближе к Днепру, пошла свистопляска прожекторных лучей, и стали палить зенитки. Потом над расчетом прошел подбитый русский самолет. Самолет парашютистов не выбросил, и гамбуржцы, обрадовавшись, выпили по второму разу за спокойное, несмотря ни на что, дежурство. Но тут вдруг снова послышался гул моторов, и самолет прошел над оврагом в обратную сторону. Ефрейтор Кюгель заметил серые купола парашютов, идущих к земле. Весь расчет с недоумением смотрел вверх. Неужели придется драться с русскими? Бесшумно ушли в овраг парашюты, и гамбуржцы успокоились - подумаешь, полдюжины десантников.
Потом прибежал потный Хейнц-зануда. Хорошо, что гамбуржцы уже насобачились различать его шаги за добрый километр. Пока фельдфебель добирался до окопа, выпивка и закуска исчезли в ранцах, и поросячье рыло в который уже раз облизнулся.
Хейнц притащил канистру с бензином и сообщил великую новость, что их расчет включен в противодесантную группу, которой командует их ротный лейтенант Винцер. Противодесантники находятся по ту сторону оврага, а им надо подготовить к поджогу скирду, полив ее бензином. Фельдфебель приказал вести беспокоящий огонь по овраагу, но ствол пулемета вверх не задирать, а то достанется парням из отборного взвода Винцера. Тех не жалко, такие же тыловые крысы, как и они, но лейтенанта Винцера лучше не злить, а то он в два счета сделает из них шницель по-гамбружски. Здесь Хейнц снова издал поросячье похрюкивание, обозначающее у него смех. Гамбуржцы промолчали.
Неугомонный фельдфебель хотел было уже идти к скирде и облить солому бензином, но ефрейтор Кюгель, вытянувшись в струнку, изъявил желание сделать это самолично, поскольку забот у начальника и так невпроворот. Хейнц настороженно покосился на ставшего вдруг услужливым ефрейтора, но забот у него действительно хватало, и он, обругав для порядка еще раз гамбуржцев, умчался к другим пулеметным расчетам.
Гамбуржцы вдоволь поржали над занудой. Они опять его объехали на кривой. И до выпивки Хейнц не добрался, и канистру оставил. А по каналам, известным лишь одному ефрейтору Кюгелю, бензин вместе с канистрой можно было запросто обменять на шнапс. У пулемета встал первый номер Курт Гофман и, нажимая на спусковой крючок через равные промежутки времени, начал неторопливо расстреливать боезапас вермахта в белый свет, как в копеечку.
Дежурство опять удалось на славу. На той стороне оврага парни из взвода Винцера собираются в отпуска. А их расчету только и дела, что погнать русских к засаде, прямо им в руки. Конечно, парашютисты туда и полезут. Они же не круглые болваны, чтобы переть на работающий пулемет. Пусть солдаты Винцера пытают на той стороне счастье. Им, гамбуржцам, отпусков для них не жалко.
А если сунутся десантники сюда, то они зажгут ракетой стог и перещелкают всех, как зайцев. Или тоже возьмут кого-нибудь в плен и поедут в отпуск. На рождество. И не обязательно на праздник, можно и сейчас. Доживешь ли до рождества, одному Богу известно. Но шесть тысяч марок не помешают. Гамбург - город веселый, есть где оставить денежки. Но сейчас им, ребятам из Гамбурга, никакие парашютисты, ни черти, не лешие не помешают выпить и закусить.
В этих житейских выкладках не учитывался Миша Коваль, которого воздушные потоки занесли на тот стог, что они собирались в случае опасности поджечь. Не знали гамбуржцы, что бруствер их окопа, фигура у пулемета и весь остальной составл расчета давно уже маячили в слабо различимом прицеле "дегтяря".
И пожили бы парни из Гамбурга еще немного, если бы Кюгель вдруг не насторожился. Пулемет бьет, но вокруг темно, и кто знает, что в голове у десантников, скрывающихся в овраге. Могут ведь подобраться к расчету со стороны и прикончить всех троих. Он был опытный вояка, ефрейтор Кюгель, и хорошо знал, что на войне ничем пренебрегать нельзя. Значит, нужен огонь, чтобы осветить окрестности и обезопасить себя со всех сторон. Надо поджечь стог, а для этого - выплеснуть из канистры на солому хотя бы половину горючего, чтобы потом сразу, одной ракетой. Черт с ним, с бензином. Собственная шкура дороже шнапса. И, прихватив канистру, ефрейтор направился к стогу, навстречу собственной смерти.
Увидев неторопливо идущего к нему немца, Миша Коваль попятился за угол стога, расстегнул верхние пуговицы куртки, чтобы свободней дышалось, и вжался в солому, став неразличимым в неверном свете пожара на той стороне оврага. Потом насухо протер ладонь о полу куртки и взял финку лезвием от локтя, как и полагается при ударе снизу.
Сейчас Коваль находился не в небе, на земле, и попасть впросак не имел права. И не время размышлять о том, что ему впервые придется убить человека ножом. Миша просто прикидывал, как сделать все быстро и бесшумно - там, в овраге, этого ждут ребята его взвода. Значит, он сделает так, как учил его лейтенант Глотов, долго натаскивавший Мишу на приемах ближнего боя и ночных диверсий.
А учил Глотов Малыша не от хорошей жизни. Решив оставить во взводе самозванца, которого не устраивала общевойсковая норма питания, лейтенант долго приглядывался к увальню, размышляя, как бы сделать из него настоящего десантника. В основе боевой подготовки парашютистов всегда находились точность и ловкость, а этих качеств Ковалю не хватало. Его сила был слишком грубой силой для десанта. Мощное тело производило много шума и не всегда повиновалось хозяину в мгновенных разворотах при отражении внезапного удара или при выполнении атакующего приема. Проще всего было отчислить любителя десантного пайка обратно в пехоту, но Коваль старался, а это уже заслуживало всяческого внимания. Пришлось Глотову провести коротенькую беседу с кандидатом в десантники.
- Тебе бы, Миша, с зонтиком с печки прыгать, а не с парашютом из поднебесья, - сказал лейтенант, уединившись с Ковалем. - И бегаешь, как черепаха. Ну да ладно, ты не арабский скакун. Ты, скорее всего, верблюд. Не обижайся на сравнение. Верблюд выносливое животное и достойное уважения. Поступим так. За счет личного времени займемся уроками ближнего боя. Этак с часок каждый день. Хоть в этом ты сможешь доказать орлам, что ты ... не верблюд.
- Не понимаю, товарищ лейтенант. _ удивился Миша. - То вы хвалите верблюдов, то не очень.
- Я говорю в разрезе животного мира, - пояснил свою мысль Глотов. - Верблюд на четырех ногах, а ты на двух. Не торопись в отряд мозолистоногих. Согласен на ближний бой?
Чтобы остаться во взводе, к которому уже успел привыкнуть, Миша был согласен на все. С этого времени он стал исчезать вечерами и возвращался в казарму измочаленным. О причине его отлучек догадывались. Тренируется вместе с лейтенантом, бегает или прыгает, наверстывает упущенное.
А спустя немного на занятиях по ближнему бою Коваль показал себя. Раньше партнеры по учебным схваткам, особенно опытные десантники, разделывались с ним запросто. Легко, как тюфяк, бросали увальня через себя и спокойно ожидали следующего партнера. Но роли вдруг переменились. Сказалась наука лейтенанта Глотова. Теперь уже десантные волки стали летать через Мишу, цепенея от неожиданности. Правда, отмобилизовав все силы, соперники потом все-таки укладывали Малыша на песок площадки, где проходили занятия. Но справиться с ним было уже гораздо труднее.
Сейчас для Коваля пришло время применить полученные навыки на практике.
До этого времени рядовой Коваль имел дело с немцами только на расстоянии. Его не интересовало, в касках они или в пилотках, в шинелях или в мундирах с закатанными рукавами. Для него это были силуэты врагов, которых должен уложить на землю его пулемет. И когда он нажимал на спусковой крючок "дегтяря", его беспокоило только упреждение - при фронтальной атаке оно было одним и совсем другое если он бил по наступающей цепи во фланг. Сделать надо было все грамотно - и тогда немцы появлялись в прицеле его пулемета и падали. Падали, чтобы не встать.
Но сейчас его пулемет работать не будет. Немец подойдет к стогу, подойдет вплотную к нему, Ковалю, и умрет. Станет мертвым, потому что ребятам в овраге здорово мешает этот пулемет. Умрет, потому что пришел на эту землю незваным, пришел с оружием.
Последние десять метров в своей жизни ефрейтор Кюгель, самый разворотливый ефрейтор вермахта, прошел спокойным и неторопливым шагом. Горло было мгновенно зажато предплечьем десантника, и нож парашютиста не оставил времени ни для страха, ни для крика, ни для молитвы. Только гулко плеснуло в канистре, выпавшей из ослабевшей руки, и этот звук был последним в жизни ефрейтора.
Миша нескоро обыскал мертвого немца и переложил парабеллум из его кобуры за отворот куртки. Присел на корточки и осмотрелся. Немецкий пулеметчик по-прежнему монотонно посылал очередь за очередью. Значит, пока не спохватились. Теперь необходимо наметить, как действовать дальше. Свой "дегтярь" придется пока оставить здесь. Не стоит излишне шуметь и затевать перестрелку. Значит, снова придется пустить в ход нож. Да и парабеллум имеется на всякий случай. Коваль навалил себе на спину целый пласт соломы и двинулся по-пластунски к немецкому пулемету.
Второй номер расчета пережил своего командира на несколько минут. Шульц возился в ближнем конце окопа, осматривая ракетницу, и шорох со стороны стога его не насторожил. Там был тыл, оттуда мог прийти только Кюгель. Случайно он посмотрел вверх и замер от ужаса. Неправдоподобная огромная тень закрыла звезды, и земля, будто встав на дыбы, всей тяжестью обрушилась на немца. Выдержать такой тяжести Шульц не смог.
Последний из оставшихся гамбуржцев, услышав за спиной вздох, решил, что вернулся ефрейтор, и, не отрываясь от пулемета, поспешил доложить: "Эрик, русские, кажется, зашевелились". Ефрейтор молчал. Первый номер отпустил приклад пулемета и хотел повернуться, но не успел. Кто-то мгновенно оттащил его от пулемета, развернул и притиснул с нечеловеческой силой к истоптанной соломе на дне окопа. О боли немец потерял сознание.
Связав немца и засунув ему в рот кляп, нескоро сработанный из ветоши для чистки пулемета, Коваль опустился на дно окопа. Этого немца надо было поберечь, как-никак язык. Кажется, все получилось без особого шума. Только сейчас он заметил, что инстинктивно держит липкие руки на весу и подальше от себя. Мишу передернуло от мысли, что пришлось ему делать этими руками несколько минут назад. К горлу подступила тошнота. Отмыться бы... Миша заметил какую-то белую тряпку на дне окопа. Поднял ее и ожесточенно вытер руки. Протер лезвие и рукоятку финки и с трудом попал ею в ножны. Вздохнул и осмотрелся.
Окоп был оборудован с немецким педантизмом и добротностью. По порядку расставлены коробки с пулеметными лентами, отдельно ниша для гранат. В правом крыле Т-образного окопа Коваль обнаружил ранцы из телячьей кожи. На дне левого крыла сопел немец.
Гофман пришел в себя. Его рот был забит тряпками и воздух с трудом проходил к легким. Попробовал пошевелить кистями рук и ногами. Бесполезно. Кисти связаны накрест, а ноги надежно примотаны одна к другой. Гофман вспомнил, как он очутился на дне окопа, и с этого момента последний гамбуржец стал ожидать смерти. А умирать ему ох как не хотелось.
Стараясь не шуметь, Коваль сходил за своим пулеметом, прихватил рюкзак и снова спрыгнул в окоп. Подумал. Подошел к МГ и дал пробную очередь. Потом развернул ствол повыше, нацелив дуло в небо, и стал стрелять, чередуя длинные и короткие очереди, вплетая в ночь свое имя пулеметной морзянкой.
Это был коронный номер Миши Коваля. На стрельбище, когда не было поблизости начальства, Миша не без хвастовства показывал ребятам, что он может сделать с пулеметом. Даже свои имя может выписать морзянкой, выстрелив три патрона на точку и девять - на тире. Правда, ему могло влететь за трату боеприпасов, но они тогда изучали немецкое стрелковое оружие, чтобы в случае необходимости использовать его в тылу врага. Имелся и трофейный пулемет МГ, и патронов к нему - хоть завались. Вот Миша и откалывал цирковые номера на немецком пулемете.
И сейчас Коваль выстукивал выстрелами из пулемета свое имя, надеясь на память и сообразительность ребят в овраге. Должны же они, черти, понять, что здесь он, Миша Коваль, и выходить надо прямо на него.
О с т а л ь н ы е
Их пока было двое, лейтенант Глотов и радист Салайнен, а облава лишь только разворачивалась, и надо было уносить ноги, но без паники, с оглядкой, чтобы успеть заметить своих и не нарваться сдуру на засаду. Глотов с самого начала взял ускоренный темп, но выдержать его Волли Салайнену было трудновато и он взвыл, намекая на дополнительную нагрузку в своем снаряжении:
- На моей рации тол для Зарембы.
- Тол придется носить тебе самому, - сказал Глотов не без злорадства. - Как наказание за нарушение приказа. Вместо штрафбата. Ведь сам же захватил вместо запаски и совета ни у кго не спрашивал.
Волли промолчал. Они продвигались друг за другом в сторону грохочущего пулемета, останавливаясь и приглядываясь к ветвям кустарника в надежде обнаружить белые пятна куполов. Кричали филинами. Отозвались две "ночные птицы". Сначала одни "филин", потом второй. Спустя немного времени еще два десантника, запрятав изрезанные парашюты, присоединились к лейтенанту и радисту.
Их стало четверо, но обстановка от этого прояснилась мало. Командир первого отделения сержант Клим Петренко доложил взводному, что видел сдвоенные парашюты, опустившиеся чуть подальше. Второй десантник, Сергей Баженов, ограничился коротким докладом о благополучном завершении боевого прыжка и о сохранности оружия и снаряжения.
Они двинулись дальше, прижимаясь к левому, более крутому склону оврага, стараясь войти в мертвую зону пулеметного огня. Возле сухой промоины Глотов приказал остановиться. Надо было немного передохнуть и посоветоваться. Решили, что пока надо искать своих. Баженов остался на охране имущества, а Петренко с Салайненом налегке ушли на поиски.
Заухали "филины" в ночи, отдаляясь по оврагу. Глотов надеялся, что ребята отзовутся на сигнал, не могло же их разнести столь далеко друг от друга. Но и не было полной уверенности, что не разнесло. Транспортник нарушил режим выброски, подогреваемый снизу огнем, а тут - бабка надвое ... Если бы да кабы... Здесь боевые прыжки, а не тренировочные.
Свежел воздух и бледнели в небе звезды. Приближалось утро. Почему-то вспомнилась поговорка "Кто рано встает - тому Бог подает". Е если они совсем не ложились, то что подаст им утром Бог? "Взвод бы мне, - взмолил Всевышнего Глотов. - В полном составе. Мы бы..."
Но отыскались только два десантника: подрывнике Стас Заремба и санинструктор Александр Кузьмин. Что ж, и то хлеб. Глотов вздохнул и, приказав Баженову накрыть его плащ-палаткой, склонился с фонариком над картой. Определил место, нашел овраг. Похоже, что немцы учли все особенности этой ловушки. С той стороны, откуда они шли, овраг упирался в озеро, и туда ходу не было. Впереди овраг широкой дугой охватывал небольшое украинское село. Слева, километрах в двух - пятачок леса. Справа - просторное, слишком просторное для них поле.
Переход к лесу - минут двадцать быстрой ходьбы. Но вряд ли немцы позволят такую прогулку. Значит, клади все сорок минут, а то и больше. Еще этот пулемет. Немцев придется снимать, и снимать без шума. И кого-то оставлять возле пулемета. Пусть постреляет минут двадцать, пока группа не оторвется от погони.
Глотов погасил фонарик, откинул край плащ-палатки и, жадно глотнув свежего воздуха, прислушался. Дальний бой доносился уже не так отчетливо, как полчаса назад. Кажется, наши стали отходить на юг, где на карте отмечено множество перелесков и оврагов. Сполохи прожекторов и ракет почти прекратились, и края оврага сливались с ночным небом. С востока слабо тянул предутренний ветерок.
Пулемет над головой вдруг изменил ритм стрельбы. Помолчал некоторое время, а потом пустился в лихой перепляс, чередуя короткие очереди с длинными, но в каком-то определенном порядке.
- Командир, - пробормотал Салайнен, вслушиваясь в чехарду очередей. - Или мерещится, или у меня мозги набекрень, но фриц шпарит морзянкой...
- Чего?.. - не поверил Глотов. - Наверное, мозги у тебя действительно того... Что же он шпарит?
- Сейчас, - сосредоточился Салайнен. - Так... Текст "Миша", и снова "миша", и снова. Вот дает.
- Какой еще к черту Миша?
- А Коваль, - ответил сержант Петренко и обрадовался: - Малыш который... Во дает, орясина.
Оживились десантники. Им всем захотелось верить, что это Миша Коваль работает сейчас на немецком пулемете, а значит, вражеского заслона не существует, путь вперед открыт, и они могут ускользнуть от облавы. Но у их командира, лейтенанта Глотова, закрадывались сомнения. Слишком просто все получается, если бы да кабы. Излишние надежды могут расслабить. В памяти, обостренной опасностью, встали не такие уж давние занятия на стрельбище.
Тема занятий - знакомство с оружием противника, навыки обращения с ним, особенности ведения огня. К трем немецким пулеметам на огневом рубеже выходили по трое и, после коротких объяснений, привыкали работать м МГ: вели огонь по фанерным мишеням. Меткость была не ахти какая, но опыт, хоть и небольшой, десантники приобретали.
Рядовой Коваль лежал у немецкого пулемета крайним в своей тройке, почти рядом с Глотовым, отслеживающим результаты стрельбы в бинокль, кстати, тоже немецкий.
Коваль уже успел выделиться полной неприспособленностью к бегу, неловкостью в укладке парашютов, медленной реакцией, некоторой робостью у тренажеров. Однако сейчас на огневом рубеже лежал незнакомый Коваль - Коваль-пулеметчик, да еще с немецким уклоном. По тому, как удобно пристроился на его плече приклад пулемета, как уверенно работали руки при перезарядке, как свободно, и в то же время устойчиво расположилось на земле тело, чувствовался профессионализм. А когда под короткими, в два-три патрона, очередями стали валится, появляться и снова валиться мишени, изображающие силуэты в рогатых касках, Глотова охватило предчувствие удачи. Взвод не пропадет с таким пулеметчиком.
Неужели сбылись предвидения Глотова и на МГ беснуется сейчас тот самый Коваль? А почему бы и нет? Десантники давно уже с нетерпением поглядывали на своего командира, удивляясь его медлительности. Однако... Не все здесь пока ясно.
- Если это Коваль, - сказал Глотов. - То какого же черта он дает знать о себе пулеметом, а не условным сигналом?
Этого никто не знал, почему Коваль выходит на связь со взводом пулеметной морзянкой, а не зловещим криком ночного хищника. Забыл или мешает кто? Разведчик и специалист по ближнему бою Сергей Баженов, работавший до войны дамским мастеров в Ленинграде, высказал предположение, что до Коваля просто не дошел пароль, выданный у своих перед самой выброской, поскольку с сообразительностью у Малыша туговато. А санинструктор Саша Кузьмин, москвич, балаболка, не удержался, чтобы не выдать к случаю побасенку:
- Это в зоопарке шакал рассказал анекдот. Все звери посмеялись и разошлись. А жираф день стоит, два стоит, а на третий вдруг как зальется. Бегемот спрашивает: "Чего ты ржешь?" А жираф отвечает: "До чего же веселые анекдоты знают шакалы". Так и у нашего Малыша.
Хохотнули десантники.
- Очень смешно, - пристыдил Глотов. - Нашли время, когда зубы скалить. А ну давай наверх. Там посмотрим, кто есть кто.
Спустя некоторое время, рассредоточившись в цепь, десантники лежали на кромке обрыва и вглядывались в сполохи беснующегося пулемет.
- Ползи к нему, Баженов. - распорядился Глотов. - Дождись паузы и дай сигнал. Отзовется - хорошо. Нет - действуй по обстоятельствам. Снаряжение и автомат оставь, мешать будут. Возьми это... - И протянул Баженову свой пистолет.
Сергей сбросил для облегчения куртку и сапоги, передвинул на ремне ножны с финкой под руку, сунул пистолет за пазуху, катнулся вправо и растаял в темноте. Десантники ждали. Бил и бил морзянкой пулемет. Наконец в короткую паузу вплелся крик ночного хищника. В ответ раздалась целая серия уханий с радостным и потому фальшивым оттенком. Еще один "филин" обнаружился, теперь уже у немецкого пулемета. Десантники встали и пошли, прихватив с собой имущество Баженова.
В окопе восторженно переговаривались.
- А я хипишую на весь майдан, Серега, - гудел Коваль. - Неужто не доходило? Думаю, где они?..
- Да тут же мы, Миша, - ласково отзывался Баженов. - Потрогая, если не веришь. Все время ждали от тебя пароля. Если ты его забыл, то кричал бы "Я - филин". Мы бы поняли, Миша. С твоими соображениями, я после войны обязательно тебя возьму подручным к себе в парикмахерскую. Будешь девичьи локоны подметать.
Вытянувшись в окопе, Миша доложил, что ликвидировано пулеметное гнездо. Двое из расчета уничтожены. Взяты в качестве трофея пулемет, коробки с патронными лентами, три ранца с барахлом, два шмайссера и один язык. Несколькими наводящими вопросами Глотов уточнил детали. Десантники во время рапорта, присев на бруствер и свесив ноги в окоп, выражая одобрение действиям Малыша, несколько раз увесисто хлопнули его по плечу.
Глотов положил их вокруг окопа, чтобы не маячили. Опустился и сам, вполголоса отдал необходимые распоряжения. Сержант Петренко направился к скирде, чтобы тщательно обыскать мертвого ефрейтора и взять его документы. Со вторым номером расчета, Генрихом Шульцем, то же самое проделал Салайнен. Глотов подозвал своего тезку, Александра Кузьмина, и приказал ему готовить уцелевшего немца к допросу.
Несдержанный на язык Саша Кузьмин нес службу санинструктора в воздушно-десантной роте, а за склонность к латинским изречениям его давно уже прозвали Цезарем. Это был недоучившийся медик и переучившийся полиглот, ни то в общем-то ни другое, но, в сущности, неплохой парень, знал немецкий и неплохо для младшего медработника разбирался в медицине. Сейчас он развязал полуобморочного пленного, поднял его рывком на ноги и вывел из шокового состояния двумя оплеухами.
- Коновал... - не удержался Глотов. - Чему тебя учили в институте.
- Радикальное медицинское средство, - огрызнулся Саша. - Так великосветских дамочек приводили в чувство ... на балах. А тут вон какой боров. Да он уже очухался, смотрите.
В темноте было трудно разобрать, очухался немец или нет, но он перестал качаться на полусогнутых и стал вытягиваться.
- Допрашивай, - приказал Глотов.
На первые же вопросы немец негромко, но быстро и с истерическим надрывом высыпал "цифирь" своей дивизии, полка, роды, сообщив под конец, что является рядовым Куртом Гофманом.
- Да что ты говоришь? - засомневался Кузьмин. - А может ты сам Адольф Гитлер?
- Допрашивай! - рявкнул Глотов. - Без отступлений... А то я сам тебя сейчас... как дамочку на балу.
- Да не пугайте его своим голосом, товарищ лейтенант, - взмолился Кузьмин. - А то он сейчас не в Гитлера, так в Геббельса превратиться.
Но понадобилось некоторое время, чтобы немец снова пришел в себя. Лейтенант, сдерживаясь, свирепо сопел. Понимая, что перегнул палку, Саша помалкивал и подбирал немецкие слова, чтобы успокоить пленного. Слова нашлись и допрос потек ровно.
Саша дал понять немцу, что дальнейшая его судьба целиком и полностью зависит от его искренности. Ради жизни Курт Гофман был согласен на все, в том числе и на искренность. Он говорил и говорил. Саша едва успевал задавать ему вопросы Глотова и переводить его ответы. Немец говорил о взводе лейтенанта Винцера за оврагом, рассказал об эсэсовцах-танкистах в лесочке за полем, через которое собрался было вести группу Глотов. Сейчас этот маршрут отпадал. А Гофман все говорил и говорил, стараясь продлить свою жизнь.
- Пусть пока заткнется, - сказал Глотов Саше. - Обложили, как волков флажками... Подумать надо.
Но думай не думай, а просвета не видно. И время уходит.
- Переводи, - сказал Глотов. - Где они размещаются? Подробнее, с деталями. Допрашивай сам, мне перескажешь основное. Все о них. О роте, хозяевах, жилье. Пусть скорее придет в себя. Но и за шкуру свою пусть трясется.
Посыпался град вопросов. Немец задрожал, и его снова понесло. Продлевая последние, как он думал, минуты жизни, Курт Гофман выложил все о своей роте. О ее размещении в селе, подробности о конуре, где они жили всем землячеством, о хозяевах, старике и внучке, об удобствах жизни в этой хате на отлете села, куда из-за грязи и пыли редко заходили офицеры и даже настырный фельдфебель был не таким уж частым гостем.
Глотов снова приказал немцу замолчать. "На рожон лезть нечего, - подумал он. - Немцы ждут атаки, прорыва через кольцо. Значит, надо остаться внутри кольца, в забитом немцами селе, как раз где-нибудь возле хатенки, упомянутой Гофманом, которая уже потеряла своих постояльцев. Пожалуй, это единственный выход. И надо попробовать пустить их по ложному следу".
Гофмана оставили в окопе под присмотром десантников, а Глотов с Кузьминым переместились в сторону, чтобы посоветоваться.
- Шкуру мы ему сохраним, - сказал негромко Глотов. - Но он, разумеется, выложит все о нас, как нам о своих. Надо перенацелить немцев на дальнюю Карповку. Есть такая на карте... Допрашивать будем в темпе. Я ему вопросы, а ты требуй немедленного ответа. Понял?
Допрос обеспокоенного их отлучкой немцы они вели в ускоренном порядке. Вспотел Цезарь, переводя с русского на немецкий и с немецкого на русский. Взмок и Гофман, стараясь поточнее ответить командиру русских парашютистов о крупном селе Карповка, расположенном в пяти километрах от оврага, рядом с лесным массивом. Стал допускать в ответах паузы, во время которых бессмысленно переводил глаза то на одного, то на другого. Наконец Глотов дал знак, что допрос окончен. К немцу приставили Коваля. Остальные сошлись в сторонке, посоветоваться.
Глотов коротко изложил свой план. Надо уходить. Из немца выпотрошили все, но он нужен у пулемета. Те, кто будет прочесывать овраг, должны быть уверены, что их заслон действует. Поэтому Кузьмину придется еще раз поработать с Гофманом. Разъяснить, нет, разжевать Гофману и положить в рот, что его драгоценная шкура сохраняется, но на определенных условиях. Хотелось бы выслушать предложения, как лучше прикрепить немца к пулемету. И желательно побыстрей шевелить извилинами.
- А мы его ложно заминируем, - первым "пошевелил извилинами" Заремба. - Соорудим гансу табурет из ящиков, стропу на гвоздик... А Цезарь ему все объяснит.
- Заметано, - сказал Глотов. Сообразительности Зарембы он доверял.
В который уже раз за эту кошмарную ночь последний из гамбуржцев прощался с жизнью. И сейчас, увидев приближающихся к окопу десантников, он решил, что пробил его час, и впал в прострацию. Но русские что-то не торопились предавать его смерти. Они сложили из ранцев и ящиков из-под патронов, заменявших стол и стулья во время их недавних трапез, что то вроде сидения, забили в рот кляпа, усадили его у пулемета так, что он мог только-только дотянуться правой рукой до спусковой скобы. Левую руку ему примотали стропами к туловищу, связанные ноги опутали паутиной из тех же строп. Миша Коваль удлинил пулеметную ленту, обеспечив МГ стрельбу без смены коробки с пулеметной лентой. Стас Заремба крепил к поясному ремню Гофмана стропу, идущую под натяжением от колышка, вбитого за спиной пулеметчика в стенку окопа. Кузьмин под контролем Глотова вдалбливал немцу его обязанности:
- Жить хочешь, будешь стрелять. Короткими очередями, минуты через три. Тебе понятно? Если вздумаешь встать - взлетишь на воздух. Строп от ремня идет к противотанковой гранате. Понятно? Откажешься от стрельбы или перейдешь на длинные очереди, тебя прикончит парашютист, которого мы оставляем до утра за спиной. Понятно, скотина?
На каждое "понятно" Гофман согласно кивал головой. Кузьмин подстраховал кляп, обмотав рот пулеметчика двойным бинтом и крепко завязав узлы на затылке. Покончив с этим делом выжидательно посмотрел на взводного.
- Пусть даст очередь, - распорядился Глотов. А когда немец, дотянувшись по команде Кузьмина до спусковой скобы, дыркнул пулеметом, сказал. - Всем к стогу.
Десантники оттянулись к месту приземления Малыша. Глотов приказал готовиться к броскую Сержант Петренко затолкал поглубже в солому купол основного и запасной парашют Коваля, обильно полив их бензином из канистры, выроненной ефрейтором. Потом канистра пошла по рукам. Каждый протер подошвы и голенища сапог кусками парашютного шелка, смоченными в бензине. Теперь их след от стога не обнаружить и собаками.
Дале еще одну короткую очередь пулеметчик и замолчал, будто задумавшись. Десантники уходили едва заметными тенями, ступая след в след. Через каждые две сотни шагов по сигналу Глотова останавливались, прислушивались и шли дальше. Вел группу командир взвода, припоминая карту и каким-то шестым чувством угадывая в темноте ориентиры. Замыкал цепочку Миша Коваль. Он оставлял как бы арьергард и потому вся его поклажа, кроме пулемета и трех дисков, ушла на плечи других.
Когда Курт Гофман простучал пятую очередь, десантники услышали далекий и отрывистый собачий лай.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
"В е ч н ы й " л е й т е н а н т Г е л ь м у т В и н ц е р
Командовал облавой лейтенант Гельмут Винцер, в прошлом десантник, который не сделал в свое время карьеры и поэтому вынужден был проходить дальнейшую службу в самом заурядном подразделении вермахта. Винцер считал себя неудачником и старался не упустить ни малейшего шанса, чтобы отличиться и вернуться обратно, в воздушно-десантные, а не тянуть осточертевшую лямку среди паршивой солдатни.
Облаву он организовал со знанием дела, задолго до выброски русских с самолетов. Телефонная связь работала четко, и еще за полчаса до появления в небе транспортников рота был поднята по тревоге. А когда из Карповки сообщили, что сюда идет подбитый русский самолет, то Винцеру оставалось только вывести роду в поле и здесь, поглядывая на часы, спокойно поджидать, пока русские парашютисты не полезут под огонь автоматов.
Правда, сначала все пошло не по правилам. Русские схитрили и предпочли приземлиться в овраг. Это было из ряда вон. Лейтенант Винцер сам парашютист и знает, что даже при прыжках на ровное летное поле из сотни двое ломают ноги или калечат голеностопные суставы. Но русские ушли именно в овраг, где поломать ноги значительно легче.
Впрочем, все это можно отнести за счет азиатской хитрости. Брат Густав рассказывал, что зимой они вообще обходятся без парашютов. Надевают тулупы, винтовку под мышку - и прыгают в низколетящего самолета в снег. Снега здесь глубокие, и ничего с этими варварами не делается. А потом вылезут из сугробов, как медведи из берлоги, и идут в атаку со зверскими мордами. Странные и примитивные люди, все у них не так.
Но и овраг русских не спасет. Они везде наткнутся на огонь: и в при выходе из оврага к плотине, и при отходе на север, и при попытке прорваться в их сторону.
О наградах за поимку русских парашютистов постарались заранее довести до каждого и теперь подчиненные лейтенанта Винцера томились ожидании отпусков. Над ними было небо почти с такими же звездами, как в Баварии или на Рейне, или в Пруссии, но все-таки не свое. Да и земля - плодородная, но сужая. Земля была жесткой и холодной, шинели не грели, а пятнистые накидки, которые успели захватить с собой солдаты, тепла не держали.
Шел третий год войны на востоке, и никто из немецких солдат уже не мечтал о добротном участке украинской или русской земли с покорными рабами-славянами в придачу. Русские армии отжимали части вермахта к западу, и солдатам, срочно переброшенным сюда из далекой Франции, казались теперь приснившимся миражами солнечные пляжи Атлантического побережья, вино и фрукты, скупаемые за бесценок у местного населения. И даже скучная, так надоевшая караульная служба по охране Атлантического вала теперь выглядела заманчивой и недосягаемой мечтой.
Солдаты с завистью следили за Винцером. Хорошо устроился их лейтенант. Прилипала Хельбрехт, который уже два года смахивает пылинки с мундира командира роты, "организовал" ему ватное одеяло. Да и во фляге, с которой лейтенант никогда не расстается, плещется совсем не вода.
Винцер дивился ловкости и находчивости обер-фельфебеля Хельбрехта, своего заместителя в роте. Второй месяц он на Восточном фронте, а французский коньяк у него не переводится. Об остальных своих подчиненных он думал с привычным отвращением: ненадежные тыловые крысы. Но прочесывание оврага с ними не полезешь. Винцер хорошо знает, что такое ближний бой русских десантников. Его подчиненных будут бить, как слепых щенков, нет, как молочных поросят, не дав даже взвизгнуть напоследок. Да и пулеметчикам в засадах эти болваны могут испортить всю игру.
Винцер с тоской, ставшей уже привычной, вспоминал свой славный парашютно-десантный взвод, с которым он выбрасывался на Крит и начинал войну в России. Он ведь был лейтенантом еще тогда, в сороковом году. Некоторые из тех, кого он помнит лейтенантами, дослужились до майоров, а один даже ходит в полковниках. Из тех, кто остался в живых.
Свой первый и последний десант к русским Винцеру вспоминать не хотелось. Взвод был выбить, а сам он чуть было не загремел под военно-полевой суд, от которого его спас брат, штурмбанфюрер Густав Гюнтер, но младший Гельмут и по сей день остался лейтенантом.
Густов выручил, но он же и подтолкнул младшего брата к решению стать парашютистом, когда тот еще находился на распутье и пока только примерял его черный эсэсовский мундир. И хотя Густав был рослым, сложившимся мужчиной, на младшем брате мундир сидел не хуже. Плавание и футбол быстро формируют подростков. У Гельмута было все, чтобы вступить в СС: безукоризненная родословная и хороший рост, спортивная фигура и внешность истинного арийца, прекрасные отзывы Союза гитлеровской молодежи и звание чемпиона по плаванию военно-спортивного общества "Губертус". Да и Густав мог бы подстраховать своего брата не первых порах.
Но старший брат думал иначе. Имея отношение к ведомству Геринга, он из достоверных источников знал, что в Германии создается новый род войск - воздушно-десантные соединения. Парашютистам предстоит решать колоссальные задачи и это позволит им, особенно первым, быстро продвигаться по служебной лестнице, получая внеочередные звания и должности. Не успеешь оглянуться, как карьера тебе будет обеспечена.
Идею о создании авиадесантных войск Геринг и штабные теоретики вермахта выудили из донесений своих военных атташе, которые присутствовали в качестве наблюдателей на Киевских маневрах Красной Армии в 1935 году. Немцев потрясла тогда быстрота, с какой красное командование ввело в бой пять тысяч бойцов. Прошедшие над землей тяжелые самолеты усеяли небо белыми куполами. Две тысячи парашютистов, приземлившись, мгновенно развернулись в боевой порядок, захватили плацдарм, и обеспечили посадку самолетов и планеров, несущих тяжелое вооружение и еще три тысячи десантников. Все вместе пошли в стремительное наступление и, не дав опомниться "синим", завоевали победу "красным".
В недрах Генерального штаба вермахта уже вызревал блицкриг и там хорошо понимали, что для реализации молниеносной войны в новом роде войск заложены огромные возможности. Создавались авиадесантные под пристальным наблюдением фельдмаршала Геринга, и им же они сразу были выделены в привелигированное положение. Брат Густав объяснил, что в воздушно-десантных войсках не будет засилья потомственных фамилий, поскольку туда будет приниматься закаленная спортом гитлеровская молодежь. Лишь бы здоровье - а там давай. Есть где показать себя.
Так Гельмут стал курсантом первой десантной роты, дислоцированной в небольшом южногерманском городке Стендале.
Их муштровали унтер-офицеры рейхсвера, свирепые мужланы, прошедшие кайзеровскую службу и сражения первой мировой войны. Курсанты ходил шагом только по команде, все остальное делалось бегом. День начинался в пять утра и к полуночи они замертво валились на койки. Курсантов учили чистить асидолом учебные патроны и выбирать монеткой грязь из подошв сапог, петь в противогазах и держать ноги в чистоте и холе, разбирать и собирать стрелковое оружие с завязанными глазами.
Инструкторы учили их стрелять из любого положения и в любое время суток: в прыжке и на бегу, с земли лежа и назад, по мелькнувшей тени, на малейший шорох и даже на подозрительный запах. Другие инструкторы натаскивали их умению сбивать с ног противника: коленом и бедром, локтевым суставом и головой...
А потом курсанты освоили прыжки с парашютом и стали полноправными десантникам. Гельмут до сих пор носит с собой фотографию, где он снят сразу же после приземления.
Откинувшись назад, курсант Винцер удерживает за лямки купол парашюта. На голове шлем с эмблемой Люфтваффе, на руках перчатки с раструбами, тело облегает специальный комбинезон с наколенниками. В землю прочно упираются сильные ноги в ботинках на толстой подошве и с высокой шнуровкой. Взгляд курсанта Винцера в объектив - решительный и непримиримый.
И весь его взвод состоял из таких же парней: сильных, веселых, напористых, отчаянных. Девки в Стендале бросали ради них и танкистов, и летчиков, а порой даже эсэсовцев. А если и не хотели бросать, то десантники заставляли их кавалеров сделать это. Ставили строптивца одним ударом на грань потери сознания и популярно разъясняли ему, что если он ослушается, то потеряет свое естество и его больше никогда не потянет к девушкам. Все в Стендале остерегались иметь дело с курсантами парашютной роты.
После экзаменов Гельмут Винцер стал лейтенантом и получил под свое командование взвод парашютистов, рослых и тренированных парней, способных на все возможное и невозможное. С этим взводом Винцер в составе массового десанта выбрасывался на Крит под шквальный огонь англичан. Но Крит пал и "томми" расчехвостили. Десантники возвращались тогда в столицу рейха победителями под сладкоголосное пение фанфар и бой барабанов. С трибуны приветствовал своих питомцев, печатающих на площади шаг, фельдмаршал Геринг, а фюрер, говорят, даже уронил слезинку умиления. Винцеру тогда казалось, что все пути для него открыты.
Но в России, в этой обширной стране, лежащей на востоке, карьера лейтенанта Винцера вдруг пошла под откос.
В июле 1941 года взвод лейтенанта забросили в тыл отступающих русских, с боевой задачей захватить мости удержать до подхода передовых частей 2-ой танковой армии Гудериана. Винцер так и не запомнил названия этой проклятой речки, через которую был перекинут автомобильный мост, да и ничего внушительного в ней не было. А вот неказистый мост имел, вероятно, стратегическое значение, поскольку на его захват командование не пожалело выделить взвод парашютистов.
Выбрасывались среди белого дня под прикрытием звена "мессершмидтов", ведущих огонь по охране моста. Винцер прыгал в первой группе и его снесло в воду, чуть ли не на середину спокойной, не глубокой реки. Пока он освобождался от лямок и накрывших его строп, автомат ушел на дно, но у лейтенанта еще оставались две гранатц, парабеллум и нож. Выбравшись на берег, Винцер двинулся вдоль реки, чтобы собрать свой взвод и приступить к выполнению боевой задачи. Истребители тем временем закончили штурмовку моста и присоединились к эшелону "юнкерсов", идущих на дальнюю бомбежку.
Подозрительный шум в лозняке заставил Винцера нырнуть в кусты. Русские, которых он видел первый раз в жизни, оказались совсем нестрашными. Сначала мимо него пробежали какие-то штатские в кепках, с винтовками в руках и гранатами за поясом. Потом прошел старик с охотничьим ружьем. За стариком, выставив перед собой револьвер, быстро просеменила женщина в белой блузке, узкой юбке и щегольских сапожках. Винцер пропустил их и двинулся снова к мосту, пригибаясь за кустарником, который хорошо укрывал его со стороны реки.
Ровный и тяжелый топот сапог заставил его опять спрятаться в лозняке и припасть к земле. Теперь мимо Винцера прошагал взвод распаренных красноармейцев, тащивших за собой пулемет устаревшей системы с водяным охлаждением ствола. Красноармейцы по команде рассосредоточились и прытко побежали через мост.
И только тогда Винцер осознал нелепость свое положения. Оказалось, что взвод умудрился десантироваться на противоположном от своего командира берегу реки. А если быть справедливым, то его командир, очутившись в воде, погреб не на тот берег, где находился его взвод. Надо было пробиваться к своим подчиненным или наоборот, звать их сигналами к себе, но Винцер растерялся и потерял время. Его сбило с толку вот что. На Крите, к примеру, местные жители участия в боевых действиях не принимали. Сидели себе по норам и спокойно ожидали, кто кого. И правильно делали. От громил, спустившихся с неба и увешанных с головы до ног оружием, всего можно было ожидать. А мирные русские моментально высыпали помогать военным ловить парашютистов. Трезво оценив обстановку, Винцер решил не искушать судьбу. Убедившись, что его пока не заметили, он проворно рванул вверх от реки по откосу и скрылся в хилом сарайчике на краю огорода.
Через щель в стене сарая Винцер видел, как убивали покорителей Крита, любимцев рейхсмаршалла и фюрера. Парашютистов сразу же взяли в кольцо. Блокирую выход к реке, от моста спешили красноармейцы с пулеметом. Штатские оказались уже на том берегу, скрылись на какое-то время в небольшом леске и показались снова, рассыпавшись в цепь. Мелькнула и скрылась белая блузка той женщины. В сухой треск немецких автоматов вплелись сочные уханья охотничьих ружей, звонко ударили винтовки, а потом угрюмо протянул длинную очередь пулемет.
Один парашютист все-таки пробился к реке, бросился в воду и поплыв к этому берегу, где прятался в сарайчике его командир. Но штатские быстро догнали его в ни весть откуда взявшейся лодке, выудили из реки багром, доставили обратно на берег и стали деловито вязать парашютными стропами, обрезанными с купола. Откуда-то подоспел благообразный русский дедушка с колом, поплевал на ладони и замахнулся, чтобы бить колом доблестного немецкого десантника. Но дедушку оттеснили красноармейцы и поволокли пленного в свой тыл.
Винцер сидел в пыльном сарайчике, прижавшись к стене, и лязгал зубами. Лип к телу мокрый комбинезон. Лейтенанта била дрожь то ли от холода, то ли от страха. А скорей всего, от того и другого. Но он еще не знал, что главные испытания и унижения у него впереди.
Русские при отступлении мост взорвали. К реке выходил передовой танковый полк гудериановцев. Танкистам сообщили, что путь впереди свободен, а мост через реку удерживают воздушные десантники. Оставив механиков-водителей за рычагами, экипажи высыпали из душных машин на броню. Покуривали, перебрасывались шутками, на губных гармошках пиликали...
А не успевшая к переправе русская батарея затаилась неподалеку от взорванного моста и всыпала по первое число уставшим от побед гудериановцам, сотворив им на дороге пробку из горящих машин. В свирепом бою немецкие танкисты подавили русскую батарею и наконец-то вышли к реке, где отсутствовал мост.
Тут и объявился Винцер. Он приблизился к танкисту, выпрыгнувшему из головной машины, и доложил о себе. Не остывший еще после боя гудериановец некоторое время непонимающе смотрел на долговязого типа в грязной форме десантника, с осунувшимся и небритым лицом. Уяснив, что перед ним находится командир взвода парашютистов, который должен был сохранить до их подхода мост, танкист обернулся к подкатившему бронетранспортеру и прокричал команду. Из бронетранспортера вывалились два громилы эсэсовца и встали за спиной у парашютиста. Изрыгая ругательства, танкист по-плебейски заехал Винцеру в ухо. Тот схватился было за парабеллум, но эсэсовцы за спиной тоже кое-что умели. Так дали по почкам, что Винцер встал на четвереньки и с минуту ловил открытым ртом воздух, которого вдруг стало не хватать. Его тут же обезоружили, зашвырнули в кузов бронетранспортера и увезли в тыл.
Винцеру грозил военно-полевой суд. Материалом для следствия послужил рапорт командира передового танкового полка, где он списал на лейтенанта десантников все свои неудачи: потери при подходе к мосту, задержку на переправе, срыв боевой задачи... Вдобавок на незадачливом лейтенанте повисло обвинение в гибели взвода парашютистов, которых он не возглавил в ответственный момент. Взвод перебили, а командир уцелел.
Трубить бы Гельмуту Винцеру, в лучшем случае, в штрафном батальоне, если бы на помощь не пришел брат, штурмбанфюрер Густав Винцер. Использовав застарелую вражду между люфтваффе и панцырными войсками вермахта, он сумел вытащить младшего брата из цепких когтей гудериановцев, и добился его перевода в охранную роту, дислоцирующую во Франции, с сохранением лейтенантского звания.
Так и застрял младший Винцер в чине лейтенанта. Густав уже ничем не мог помочь ему. В сентябре сорок первого его в упор застрелили подпольщики в двух шагах от комендатуры белорусского города Быхово, где он находился в инсекционной поездке для налаживания оккупационной службы. А Гельмут остался навеки лейтенантом, ни взад ни впред.
Сейчас лейтенант Винцер чувствовал, что пробил его час. Здесь, в России, прекратилась его карьера, и здесь он должен неверстать упущенное. Ему нужно во что бы то ни стало уничтожить русских парашютистов, а еще лучше - захватить их в плен. Ему необходим реванш за июль сорок первого, и возможность продвинуться наверх с этой осточертевшей лейтенантской ступеньки.
Винцер еще раз посмотрел на часы и решил, что ждать десантников здесь уже нет смысла. Надо их выкуривать из оврага, выгонять под пулеметы и автоматы. С ним сейчас двадцать восемь солдат, пятеро у пулемета на плотине, столько же в засаде у северного выхода из оврага. Итого, сорок два человека. Людей достаточно, но лейтенант Винцер скептически хмыкнул. Соваться в овраг с этими тыловиками, которые два года только тем и занимались, что несли караульную службу, в свободное время загорали на пляжах да щупали француженок, по-прежнему не хотелось. Русские берут в десант только опытных, отборных солдат, и его клоподавы не идут с ними ни в какое сравнение.
Вернулся обер-фельдфебель Хельбрехт и доложил, что взвод исправно охраняет овраг. Доклад не удивил Винцера. Его кретинам только и остается, что пялить глаза. В бой то они не вступают. Хельбрехт помолчал немного и сообщил, что на охране склада с горючим есть овчарки. Последовала многозначительная пауза, Винцер думал. Овчарки на складе сторожевые, не сыскные, но ведь тоже чуют что-то своим собачьим нюхом. Могут одни лаем спугнуть русских. Стоило рискнуть.
Спустя несколько минут, получив от Винцера записку к командиру взвода, отвечающего за охрану цистерн с горючим, обер-фельфебель Хельбрехт быстро шагал к селу. В записке лейтенант предлагал в обмен на двух овчарок с проводниками часть своей добычи - два русских десантника. Винцер не сомневался, что охранники согласятся. Рискуют они всего-навсего сторожевыми псами. В награду за подсказку, преследование было поручено Хельбрехту. Пусть потешится в своем служебном рвении.
Сам лейтенант ввязываться в гон по оврагу не собирался. Он лучше подождет результата загона здесь, у пулеметов, когда русские выберутся под кинжальный огонь и их можно будет брать тепленькими. В овраге потеряешь вместе с головой и все мечты о карьере. Мертвым карьера не нужна.
У й т и н а д н о
Глотов вел группу чуть ниже кромки оврага. Продвигаться приходилось почти на ощупь, обходя выплывающие из темноты бесформенные пятна кустов, осторожно ступая по наклонной почве откоса. Проигрывая в быстроте, десантники выигрывали в скрытности. Граница перехода темного, заросшего травой и кустарником, склона оврага в более светлое поля, как и всякая граница света и тени, хорошо маскировала движение.
Мишу Коваля облегчили от лишней поклажи, но ему все равно было трудно. Непрерывные тренировки в ночных маршах-бросках накануне десантирования так и не научили его двигаться бесшумно. Пыхтел Миша, постоянно оступался, шуршал, налетая на кусты. Поэтому, подстраховывая Малыша, справа неслышной тенью скользил сержант Петренко, готовый в любой мг поддержать Коваля, если тот вздумает загреметь в овраг. Умения бесшумно передвигаться сержанту было не занимать. Навыки старшего пограничного дозора еще до войны он довел до совершенства в десантных войсках.
И остальные шли неплохо. Возможно, только сейчас, за несколько часов, проведенных во вражеском тылу, десантники-новички смогли понять цену беспощадной требовательности своего командира, когда они, отбегав и отползав по ночному бездорожью отмеренное им время, возвращались в казарму взмыленные и промокшие, с оцарапанными руками и лицами, с хлюпающей водой в сапогах. Лейтенант до предела усложнял любое упражнение. Гранаты им приходилось метать с крыши трехэтажной казармы, а после динамического рывка на тренажере врезаться в свежесрубленные ветви деревьев, воткнутые вертикально. Они учились проделывать такие упражнения как днем, так и ночью.
Требовательность и неумолимость лейтенанта Глотова при выполнении вводных вызвали у новичков глухое раздражение. Они видели, что в других взводах гоняли все-таки поменьше, а тут - как соленых зайцев. Не мирило новичков с командиром и то, что все упражнения он проделывал наравне с ними, что его руки и лицо были в таких же царапинах, как и у них. Сам мордуется и других мордует, считали они. В роте над глотовцами посмеивались и прозвали их 'кавказскими барсами', намекая на пестроту, точнее, пятна йода, которым они смазывали ссадины на руках и физиономиях чуть ли не после каждого дня занятий.
А сейчас пригодились навыки, полученные на отработке всех осточертевших вводных, пошли в зачет царапины и ушибы.
У самого села Глотов решил вывести группу в чистое поле. Уходит из оврага, правда, не хотелось. Его склоны надежно закрывали от вражеских глаз, но здесь надо было учесть психологию противника и рискнуть. Вряд ли какой нормальный фриц подумает, что парашютисты полезут по доброй воле на ровное, как стол, пространство, где их можно высветить одной ракетой и спокойно расстрелять. Такое немецкий полевой устав не предусматривал. А что став не предусматривал, то не укладывалось в арийсккую башку.
Главное сейчас - обнаружить на склоне оврага засаду, о которой упомянул пулеметчик Гофман. И искать ее надо от поля, откуда их не ждут. Да и само поле за спиной десантников будет для них надежным тылом. И в том месте, где враг переходил в пологую лощину, группа по сигналу командира ушла в поле. Здесь, описав крутую дугу, десантники вернулись к лощине, залегли и двинулись к ней по-пластунски.
Надвинулось село, зачернела впадина лощины. Приостановились, огляделись. Потом спустились на три метра ниже, оставив Малыша с его пулеметом в сухой яме на краю оврага, затихли, настороженно всматриваясь в гутой кустарник на дне и в темные горбы крытых соломой хат села, врезавшихся в звездное небо.
У стога, недавно покинутого ими, заливисто взлаял шмайссер. Глотов посмотрел на слабо форсфоресцирующий циферблат часов с противоударной решеткой. Прошло только пятнадцать минут. Как растягивается во вражеском тылу время. Всего пятнадцать минут! Значит, погоня вышла к стогу. И если у немцев все пойдет хорошо, то через пятнадцать минут они будут здесь. Времени с гулькин нос, но и торопиться не следует. Поспешишь - людей: Глотов крепко надеялся, что след пробензиненных подошв собаки не возьмут. Разве что какой-нибудь дошлый Ганс сам станет вынюхивать путь группы, пропитанный горючим. Но это - если бы да кабы: С засадой не все ясно. Где она таится, проклятая, и сколько немцев их ждет?.. Глотов нашел в темноте плечо Кузьмина, Цезаря-перводчика, и с легким нажимом дал понять, чтобы он выдвинулся с ним на одну линию. Цезарь залег рядом, голова к голове, сливаясь с серой землей.
Шелестели листья на ветках от легкого ветерка, и в дальнем лае овчарок не было ничего угрожающего. Глотов с Кузьминым рассматривали хату, прижавшуюся к огороду на той стороне оврага, сравнивая ее с приметами, названными пленным немецким пулеметчиком. И вроде бы сходились приметы. Колодец с журавлем на ближнем конце огорода. Чуть поодаль - копешка сена. Сарай. Глотов вспомнил еще одну примету: высокое дерево за сараем, в правом от них углу двора. Всмотрелся. Есть дерево в виде расплывчатого темного пятна над крышей сарая. Все сходилось.
Вдруг возле стога, у замолкшего немецкого пулемета, взметнулось к небу пламя, а спустя несколько секунд донесся грохот взрыва. Потом рокотнуло еще раз, поближе и погромче, но уже без пламени.
Внизу возбужденно загалдели немцы. Засада наконец-то обнаружила себя. Пригрелись, голубчики. Глотов толкнул локтем латиниста: послушай, о чем они?
Но немцы галдели недолго. Начальственный голос пролаял несколько отрывистых фраз, и внизу затихло.
При свете пылающего стога удалось разглядеть их позицию. Засада был выбрана толково, отметил Глотов. Владелец огорода был мужиком хозяйственным. Он распахал не только пологий склон лощины, но и противоположный, более крутой. С огорода все уже было убрано, и кустарник в лощине разрывался широкой полосой обработанной земли. Черт, как контрольно-следовая полоса на границе! Через эту полосу и зайцу не удалось бы проскочить незаметно. И все-таки немцы дали маху. Выставили бы наблюдателя в сторону поля - и крышка всей группе Глотова.
Он выжидающе повернулся к Цезарю.
- В общем, так, - зашептал тот в ухо. - Пять - шесть человек при пулемете. Старший у них обер-ефрейтор. Считают, что русских уже накрыли. Это после взрывов. А тот, что орал, еще главней. Обозвал всех 'свинячими потрохами' и приказал нести службу молча: парашютисты могут выйти на них. Велел переставить пулемет на запасную позицию.
Пока Глотов обдумывал услышанное, в овраге началась вакханалия из густо взлетающих в небо ракет и автоматных очередей. Немцы с большой помпой начали гон не существующих уже там десантников, даже имитировали кровопролитный бой. Можно бы позабавиться, да время не позволяло. Надо было уходить. При свете догорающей скирды Глотов намечал путь перехода на ту сторону лощины, к хате, где стояли на постое гамбуржцы. Его за рукав тронул сержант Петренко.
- В воздухе прохлада чувствуется, - сказал он. - Скоро роса упадет. А след на росе, что деготь на побелке.
Все предугадывал бывший пограничник. И поэтому торопил. План броска окончательно сложился в голове Глотова.
- Первым пойдешь ты, - сказал он Петренко. - Про прогалине рванешь к колодцу и там заляжешь для прикрытия. На всякий случай приготовь гранаты. Уйдешь последним и только после Коваля. Ни шагу на вскопанную землю. Филин сдох. Рассвет идет. Передай всем, что просыпаются сойки.
Петренко отполз, и от десантника к десантнику пошло сообщение, что условный сигнал - уханье филина - отменяется и теперь на смену вступает скрип сойки.
Приготовив гранаты, сержант Петренко растворился во мраке. Их ночных шумов некоторое время еще можно было выделить шуршание его комбинезона и жесткое скольжение сапог по земле. Потом и этого не стало слышно. На востоке начало слабо сереть небо.
Передав ребятам план обхода засады, Глотов ушел следом за сержантом. Полукольцо десантников, ощетинившееся автоматами, стало укорачиваться звено за звеном.
Петренко в прикрытии замаскировался так, что Глотов не смог его обнаружить и ему пришлось негромко проскрипеть сойкой. Ответный скрип послышался с земли. Надо было иметь поистине рысье зрение, чтобы увидеть, как от лежащего на земле срубленного дерева отделилась расплывчатая тень и снова скрылась. Но лейтенант заметил это движение и, успокоенный, двинулся к хате по межу, усаженной вишневыми деревцами.
Заборчик со стороны огорода был разобран, и Глотов без труда проник во двор. Остановился под развесистым деревом. Запах листьев напоминал что-то знакомое, то ли аптеку, то ли парфюмерный магазин. И Глотов припомнил: орех. Ну конечно же, грецкий орех. Ему всегда казалось, что эти могучие деревья растут только у них на юге. А тут вот тебе, старый знакомый!
Когда все собрались под орехом, Глотов приказал тщательно обследовать подворье и найти место, где можно было бы на предстоящий день 'уйти на дно' или 'лечь на грунт'Ю затаиться, обезопасив себя от случайностей. Рядом с лейтенантом остались Салайнен с рацией и Коваль с пулеметом. Остальные исчезли в темноте, а спустя короткое время снова сошлись под орехом, чтобы обменяться добытыми сведениями. После короткого спора место дневки определилось: чердак сарая. Его проверял сам командир взвода.
Чердак был до половины забит сеном. Путаясь в охапках сухой травы, Глотов добрался до противоположного конца, ощупывая балки, крышу, настил. Место не столь уж и хорошее, но выбора не было. Лейтенант подал сигнал 'Все ко мне', и на чердак взобрались остальные десантники. Шепотом Глотов отводил каждому место.
По чердаку шло негромкое звяканье метала, слышалось тяжелое дыхание людей. Чердак превращался в казарму и одновременно в позицию с круговой обороной. В соломенной крыше проделывались отверстия для наблюдения и ведения огня. Готовилось к бою оружие, раскладывалось снаряжение, перематывались портянки. Глотову казалось, что стены хлипкого сооружения ходят ходуном. Да и не удивительно. Один Коваль тянет пудов на восемь, и остальные - не птенчики.
Распределив дежурство, Глотов прослушал уходящую ночь. Бой немцев в овраге с воображаемыми десантниками закончился, и тишина снова вернулась в село. Не без злорадства лейтенант подумал о близкой вражеской засаде, которую им удалось обойти. Пялятся небось невыспавшиеся олухи царя небесного и тщетно ждут парашютистов, которые должны попасть им прямо в руки. Пусть ждут. Тянул утренний ветерок. Светлее становился восточный край неба, и все отчетливей просматривались двор, улица, деревья вдоль заборов.
Глотов продолжал вслушиваться в тишину. Чего-то в ней не хватало. Лейтенант подумали понял - собачьего лая. В любом селе, где оккупанты располагались на постой, прежде всего исчезали куры и собаки. Первые из-за того, что ни один немец не мог спокойно пройти мимо гуся или курицы, в вторые - за ночное беспокойство, которое доставляли своим лаем неразумные Полканы, Шарики и Тузики новым хозяевам русских просторов. Их отстреливали со скучной деловитостью, как бы мимоходом. А если рассудить здраво, то делали они это на свою же голову. Ведь сегодня любая беспородная дворняга смогла бы раскрыть группу десантников.
Командир осторожно закрыл дверцу чердака и занялся делами. Приказал Ковалю лечь поближе к наблюдателю и дал тому дополнительную инструкцию: отвечать за шумомаскировку, то есть будить Коваля беспощадным образом, если тот начнет всхрапывать.
Смаривало, но у Глотова хватило сил подползти к подрывнику Стасу Зарембе и спросить его о причине второго взрыва на дне оврага. Стас ответил, что он заминировал два парашюта: свой и Кузьмина.
- А как вас угораздило вместе плюхнуться? - спросил Глотов.
Заремба рассказал и это. В самолете, как и положено при выброске, более легкий Стас стоял за плечами Сашки Кузьмина или Цезаря, который вдруг вздумал прилаживать по другому к своей подвесной системе фал от контейнера с медикаментами. У Сашки что-то заело и он подзадержался у люка. Сзади на Зарембу давил Салайнен, а на подходе уже был лейтенант. И как-то так получилось, что Стас толкнул Цезаря в люк и самому пришлось поспешно вываливаться следом.
Отсюда и началось. За счет запасов тола Заребма пошел к земле быстрее Кузьмина, и в конце концов влепился тому в туго натянутый купол. Цезарь еще только устраивался на подвесной системе и по сторонам не смотрел. Поэтому и не сделал попытки разминуться.
Всего лишь на один миг коснулся Заремба подошвами своих сапог купола парашюта товарища, но этого оказалось достаточным, чтобы его собственный зонтик сморщился, а стропы провисли без натяжения. Стараясь оттолкнуться, Стас только ухудшил положение. Его тело пролетело между стропами у самого края купола нижнего парашюта, но остальное застряло, перекосив всю спасательную систему. Сам Заремба завис в нескольких метрах под Цезарем.
Парашют с двойной нагрузкой да еще с перекошенным куполом стремительно пошел вниз. И тогда Кузьмин, поняв, что не выкрутиться, открыл запасной.
Эти сдвоенные купола и видел сержант Петренко при подходе к земле.
На приземлении досталось обоим, но Зарембе больше, поскольку землю ему пришлось встречать первому, да и угловатый контейнер медика, ударивший в плечо, здоровья не прибавил. Но Стас не обижался. Руки и ноги двигались, голова работала: Правда, немного туговато, но черепушка соображала. Остальное, как считал Стас, должно было приложиться.
Цезарь, выпутавшись первым, встал в боевое охранение. Стас рассматривал спутанные купола, размышляя над тем, что на этом месте немцам бы стоило подзадержаться, и подольше, если не на совсем.
Полотнища купола могли сработать как приманка. А засунуть в карманы для формуляров, пришитых ко дну ранцев парашютов по лимонке для Заремы было делом одной минуты. Еще меньше времени ушло на соединение колец в запалах гранат короткой стропой, такой же, как и другие стропы, лежащие на земле. Подольше Стас провозился с упаковкой еще пары гранат на внутренне стороне ранцев. Потом осторожно отогнул усики чеки запалов. Устройство нехитрое, но если кто попробует растянуть ранцы, рванут сразу четыре гранаты. Мало не покажется.
Глотов вслушивался в голос подрывника и делал для себя кое-какие выводы. Не будь у Кузьмина запасного, грохнулись бы оба. А запасной парашют отсутствовал и у радиста Салайнена, и у него, командира взвода. Значит, надо прекращать манипуляции с запасными - брать или не брать. Подвинчивать гайки надо начинать с себя.
- Взрыв у стога тоже твоя работа? - задал еще один вопрос Глотов.
- Моя, - признался Заремба. - Пара немецких противопехотных 'шпрингминен' завалялась. Я их обратно хозяевам переправил. Думаю, дошло до адреса.
Стас рассказал, что еще у своих он подружился с саперами, снимавшими мины у брода, и выпросил у них парочку противопехотных, похожих на лимонки с длинными деревянными колышками. 'Надо перед выброской тщательнее проверять сидоры, - сделал еще одну зарубку в памяти Глотов. - Поднатолкают черт знает чего. Но это - если бы да кабы: Что сейчас, после драки кулаками?..'
Глотов вернулся на свое место, снял куртку, вывернул ее мехом наружу, сложил вдвое, устроил изголовье и прилег. От куртки шел довитый запах овчины и, прижимаясь к ней щекой, Глотов почему-то подумал, что на таком изголовье должны сниться только радостные и светлые сны. Уже в полудреме пальцы пробежали по ремню, прощупали, запоминая, автомат у сгиба локтя, ребристые кругляши лимонок, диски запасных магазинов к автомату, нож, планшетку. Силы, чтобы снять с головы шлем, уже не хватило, и лейтенант провалился в сон.
Кузьмина на месте наблюдателя сменил сержант Петренко. Он поводил плечами, стряхивая сонливую истому, и, прихватив автомат, бесшумно передвинулся к входной дверце, через щели которой имелся достаточный обзор.
Перед утром выпала обильная роса, покрывшая серебристым налетом траву, листья деревьев: Сержант тщательно проверил, не осталось ли во дворе следов пребывания десантников. Похоже, что они вовремя забрались на этот чердак, и роса, идущая за ними следом, постаралась добросовестно замаскировать движение их группы.
Светлело с каждой минутой, и на соломенной крыше сарая обнаружила себя оживленным чириканьем целая колония воробьев, таившаяся ночью неизвестно где. Теперь эти неприхотливые птахи затеяли звонкими голосами беседу. Крупный нахалюга воробей прыгал в самой середине огневой бойницы, проделанной в крыше Ковалем для своего 'дегтяря', и, наклоняя голову. С любопытством рассматривал спящих десантников. Петренко его прогнал резки взмахом и снова прильнул к щели.
Дрогнула листва в кроне ореха, будто кто запустил в то место камнем. Автомат у сержанта был уже наготове - большой палец отжал на затворе ползунок предохранителя. Но тревога оказалась ложной, и ползунок вернулся на место, заклинив затвор. На дереве промышляла сойка, красивая птица величиной с голубя. Держа в клюве орех, сойка уселась на сук, примерилась и уронила добычу на мельничный жернов, вросший в землю посреди двора. Орех - вдребезги. Стремительно спустившись на землю, сойка быстро склевала содержимое и, поднявшись, снова скрылась в кроне дерева. Петренко усмехнулся и ослабил пальцы, сжимавшие автомат.
Сойка была заняты извечным и мудрым делом - добывала себе пищу насущную. Людям бы так вместо того, чтобы воевать друг с другом.
О н и г д е - т о з д е с ь
Дела по ликвидации русских парашютистов у противодесантников лейтенанта Винцера складывались этой ночью следующим образом.
Две собаки на длинных поводках, проводник с помощником и десять солдат начали прочесывать овраг от плотины. Командир группы Хельбрехт был старым служакой, так что в исполнение приказа лейтенанта он постарался вложить весь свой опыт и умение.
На плотине подзадержались. Здесь обер-фельдфебель ознакомил с обстановкой пулеметный расчет, остающийся по-прежнему в засаде, и солдаты смогли выкурить по сигарете. Уныло потоптались, поглядывая в темную и мрачную яму оврага, не обещавшую ничего хорошего. Хельбрехт скомандовал, и солдаты двинулись в темноту.
Собаки бежали по дну оврага пока молча. Добежав до промоины, где скопился тонкий слой воды, овчарки заволновались, начали повизгивать. Старший доложил, что собаки верхним чутьем слышат посторонний запах, но людей, по-видимому, вблизи нет.
Не особенно доверяя словам проводника, Хельбрехт отдал команду развернуться в цепь и приказал двигаться дальше. Пробежав метров двадцать, овчарки сунулись мордами под корягу и, упираясь передними ногами, вытащили ранец и опутанный стропами скомканный купол парашюта.
Находка, как не странно, восторга у загонщиков не вызвала. Если есть парашют, то, значит, где-то здесь и десантник. И, возможно, не один. Поиск ведь только начали. Выходит, не зря загнал их на дно оврага лейтенант. Призадумался и Хельбрехт. В отличии от остальных вояк своей команды, отсиживающихся всю войну во Франции, он уже побывал на Восточном фронте, имел дело с русскими, и этот опыт оставил у фельдфебеля весьма тягостные воспоминания.
Их охранная часть, несшая караульную службу в генерал-губернаторстве под Данцигом, был в срочном порядке переброшена в Россию при развертывании операции 'Тайфун'. Сначала было терпимо, и фельдфебель Карл Хельбрехт даже готовился войти в столицу русских парадным шагом. Но 'Тайфун' не задался и русские погнали от стен Москвы войска фельдмаршала Браухича быстрее, чем они к ним подступали.
Бег от Москвы запомнился Хельбрехту сплошной полосой ужасов. Стояли трескучие морозы. Н хвосте их части висели русские танкисты. Били по живой силе из пушек и пулеметов, сталкивали на обочину военную технику превращали гусеницами в щепу грузовики. С дороги не свернешь - утонешь в сугробах. Нои и из белых полей налетали лыжники и тоже били. А когда танкисты заправляли горючим свои машины, преследование продолжали русские кавалеристы в лохматых бурках и алых башлыках, на конях и с острыми саблями. Те уже били и в хвост и в гриву.
Теплые зимние квартиры, которые должны были принять победителей, остались далеко на востоке, а лютые морозы 'выбивали' личный состав не хуже русских пушек и пулеметов. Досталось и Хельбрехту. Командуя остатками части, отбившей очередную атаку русских, он сильно обморозился, и его отправили на излечение в излечение в Польшу. Здесь, немного очухавшись, Хельбрехт вошел в тесный контакт с писарем, ведавшим транспортировкой выздоравливающих.
Писарь, имея доступ на склад, воровал госпитальное белье. А Хельбрехт, рискуя нарваться на полевую жандармерию, обменивал у местного населения кальсоны и рубашки, простыни и наволочки на бимбер - так поляки называли самогон. Добычу они реализовали по вечерам в тесном писарском закутке и до глубокой ночи вели задушевные беседы на животрепещущую тему: как уцелеть в этой проклятой войне.
Благодаря новоявленному другу Хельбрехт после выздоровления смог получить направление в один из гарнизонов, расквартированных во Франции. Там он начал обхаживать лейтенанта Винцера, надеясь, что тот поможет ему остаться подольше в благодатном климате этой европейской страны.
Но из этого ничего не вышло. Правда, Хельбрехт мог теперь добавить к своему званию приставку 'обер', однако его и Винцера, вместе с охранной ротой, вновь вернули в Россию для усиления восточного вала. Госпитальному другу Хельбрехта повезло меньше. Он был схвачен на складе с поличными и загремел прямиком на Восточный фронт, минуя солнечную Францию.
Еще тогда, в сорок первом, при первом знакомстве с Россией, Хельбрехту приходилось слышать о приказе, требовавшем уничтожать десантников, попавших в плен, в зоне боевых действий. Старожилы роты объяснили ему, что русские парашютисты живучи, как сказочные драконы, и, даже израненные, умели не только уничтожать конвойных и уходить от преследования, но и попутно вырезать целые штабы.
Хельбрехту приходилось видеть мертвых десантников на поле боя. Парашютный значок у каждого был пробит пулей. Солдаты вермахта, выдержавшие недавнюю схватку с парашютистами, успокаивались лишь тогда, когда прошивали сердце павшего врага выстрелом.
Подчиненные обер-фельдфебеля тоже слыхали о русских десантниках много страшного. Говорили, например, что парашютисты внезапно исчезают и появляются там, где их не ждешь. И что десантнику, вооруженному только одним кинжалом, не страшен солдат с автоматом. Метнет кинжал - и в горло. А автомат заберет и будет полосовать всех без разбора.
Немцы с тревогой смотрели в темноту, где затаились парашютисты. К дереву, на котором завис купол Салайнена, они приближались с предельной осторожностью. Подойдя, дружными усилиями стянули купол на землю. Десантников нет, зато есть парашют. Пусть лейтенант Винцер убедиться, что поисковая группа работает в поте лица. Может, и за купол дадут отпуск?
Находка ободрила подчиненных Хельбрехта, и страх у них стал проходить. Конечно же, русские постарались убраться подальше от своих парашютов.
Как только цепь вышла на сухое место, овчарки вдруг заволновались, подали голос и сильно натянули ремни. Поисковая группа ускорила шаг. Собаки, уткнув носы в землю, взяли след десантников Глотова. Нашли еще два парашюта. Русло оврага расширилось, и немцы стали торопиться. Над их головами продолжал работать пулемет ефрейтора Кюгеля.
Псы покрутились на месте и начали тянуть проводников в разные стороны: вверх к пулемету и дальше вдоль склона оврага. Видимо, русские разбились на две группы. Или соединились в этом месте. Непонятно. Хельбрехт часть своей группы послал к истоку следов в овраге, а с остальными полез к пулемету.
Овчарка прямо-таки рвалась к пулеметному гнезду. К застывшему в полуобмороке Гофману немцы подобрались слева. Пулеметчик сидел с побелевшими от ужаса глазами. Серая полоса бинта пересекала его голову, закрывая рот. Обер-фельдфебель увидел, как Гофман, не меняя положения тела, медленно, как в полусне, потянулся правой рукой к пулемету. Прогремела короткая очередь, и рука его так же медленно опустилась. Загонщики, оцепенев, смотрели на своего собрата по оружию, который, вне всякого сомнения, побывал в лапах страшных русских парашютистов.
Сам Гофман, находясь на грани яви и бреда, плохо отдавал себе отчет в происходящем. Он, конечно же, слышал и топот сапог по сухой земле, и тяжелое дыхание людей, и повизгивание собаки. Но помнил лишь фразы, сказанные парашютистом-переводчиком. Поэтому выполнял только свои обязанности перед русскими, и больше ничего.
Хельбрехт пришел в себя первым. Он был фронтовиком, и ему уже приходилось видеть солдат, ошалевших от близости смерти. Он подошел ближе и спрыгнул в окоп. Удерживая пулеметчика за плечи, обер-фельфебель вытащил кляп и, размахнувшись, ударил Гофмана по лицу. Раз, второй: И приказал развязать Гофмана. Пока солдаты резали стропы на незадачливом пулеметчике, Хельбрехт тщательно осматривал окоп. Валялись автоматы, шелестели под ногами какие-то бумаги, громыхнула фляжка. Обер-фельдфебель поднял ее и взболтнул. Убедившись по бульканью, что фляжка сохранила часть содержимого, он, вытерев ладонью горлышко, допил шнапс. Не пропадать же добру.
Похоже, что русские десантники просочились в эту щель, заставив немецкого солдата прикрывать свой отход. Запугали, конечно. Обер-фельдфебель снова подошел к пулеметчику, основательно потряс его и спросил, куда подевались русские. Гофман молча показал на стог.
Овчарка тоже тянула в ту сторону, и Хельбрехт решил, что след, оставленный русскими, все-таки приведет его группу к парашютистам. Поэтому дал команду продолжать поиск. Солдаты опять развернулись в цепь. Обер-фельфебель, как и положено командиру, двигался впереди.
На подходе к стогу, у самой земли, Хельбрехт заметил лежащего человека и с неожиданной для своего грузного тела прытью нырнул вниз, перебросил шмайссер в левую руку и, рухнув плашмя, открыл огонь. Очередь под угол стога, вторая, третья: Ответного огня не последовало, и Хельбрехт решил, что опередил русского. Его пули не могли пройти мимо такой мишени.
Солдаты в цепи тоже плюхнулись на землю, но стрельбу не открыли, так и не поняв, что случилось. Ночная тишина после выстрелов стала еще плотней. Хельбрехт покосился на своих подчиненных, хмыкнул - тыловые крысы, что с них взять! Ощутив себя бывалым фронтовиком, встал и не торопясь пошел к стогу.
Рано загордился обер-фельдфебель. Уже на подходе к стогу он понял, что русские перехитрили и его. Промахнуться он не мог, но все пули ушли в мертвого ефрейтора Кюгеля. Настоящими парашютистами здесь и не пахло. Хельбрехт постоял над телом ефрейтора и облегчил душу длинным и свирепым ругательством.
Солдаты, двинувшиеся за Хелбьрехтом, замерли. Не сдобровать, если попадешь под горячую руку обер-фельдфебеля. На многословную тираду отозвалась только одна овчарка. Она опустилась на задние лапы, подняла к небу острую морду и издала истошный вой. За что сразу же получила пинок сапогом от проводника. Хельбрехта сейчас лучше не раздражать.
Немного успокоившись, Хельбрехт начал обходить стог, всматриваясь в землю, присыпанную соломой. За ним заторопились солдаты и проводник, ведя собаку на коротком поводке. Овчарка поскуливала, натыкаясь на резкие запахи бензина. Проводник отстал, пытаясь понять поведение собаки. Его поторопили окриком. Проводник заспешил, дергая за поводок овчарку, и сапогом задел незаметную проволоку, тянувшуюся у самой земли.
Ночь была разрушена грохотом взрыва. Огонь стремительно охватил сухую, политую бензином солому, и спустя немного времени стог превратился в ярко пылающий костер. Е его неровном свете стали видны разбросанные взрывом тела солдат. Возле своего пулемета в окопе застыл в недоумении Курт Гофман.
В глубине оврага, как эхо, грянул второй взрыв. На фоне горящего стога замелькали фигуры Хельбрехта и двух уцелевших солдат. Похоже, обер-фельдфебель не знал, что делать. Или оставаться здесь, или мчаться вниз, на место второго взрыва. Курт Гофман ничем не мог помочь ему. Он был оглушен и снова впал в забытье.
Второй взрыв показал, что сработала растяжка из четырех лимонок, подготовленная Стасом Зарембой. Поиск здесь проходил более демократично, поскольку над солдатами не довлел свирепый обер-фельдфебель и можно было расслабиться. Обнаружив белевшие в темноте купола парашютов Зарембы и Кузьмина, противодесантники сразу же стали соображать, как поделить добычу между собой. Добротный шелк обещал многое: шнапс в обмен у местных жителей, продукты, богатую посылку в фатерланд.
Все имели равную долю, и делить шелк было легко. Интересы обер-фельфебеля Хельбрехта и лейтенанта Винцера при этом не учитывались. Хватит им тех парашютов, которые нашли раньше. Купола, разрезанные на части, солдаты торопливо запихивали в свои ранцы. Но стропы, как улику, надо было спрятать получше. Солдаты лихорадочно потянули к себе ранцы парашютов и тем самым привели в действие взрывное устройство Заребмы. Эта группа была уничтожена полностью.
Первый раунд лейтенант Глотов выиграл.
В проигрыше остался его противник лейтенант Винцер. Надо отдать ему должное. Винцер насторожился в тот момент, когда пулемет на противоположной стороне оврага стал захлебываться в коротких и частых очередях. Улавливался какой-то определенный ритм. Развеселую песенку исполняют на пулемете, что ли? Вывод отсюда был только один: штрафники Хейнца перепились, и толку от них будет мало.
А до этого все шло сносно. Гон в овраге уже начался, и подали голос овчарки. Группа Хельбрехта продвигалась по дну оврага с изрядным для тонкого слуха Винцера шумом. Доносились голоса солдат, рявканье обер-фельдфебеля, треск ломаемых веток. А тут еще стал дуреть пулемет. Этим скотам -гамбуржцам только бы добраться до шнапса.
И Винцер пожелал про себя, чтобы все провалилось пропадом. Лучших солдат для такой операции у него под рукой не было.
Но вот пулемет замолчал и минут через десять начал опять уныло плевать в овраг очередь за очередью. По цепи пополз смешок. Солдаты решили, что кто-то, более трезвый, сменил пулеметчика, пока тот пошел добавлять. Откуда-то возник фельдфебель Хейнц и, не приближаясь к лейтенанту, замаячил на краю цепи. Чуял свою вину, мерзавец. Ведь это его расчет только что откалывал номера. 'До Хейнца тоже доберусь, - наливался злобой Винцер, - размолочу: после операции'ю
Облава удалялась, и шум от движения группы Хельбрехта начал стихать. Расстояние между загонщиками и второй засадой с пулеметом уменьшалось с каждой минутой, и лейтенант все напряженное вслушивался в ночь, надеясь услышать бой русских автоматов. На той стороне оврага прогремела очередь, другая и третья, короткая.
- Шмайссер. - определили в цепи. - Кто-то врезал, а потом добавил.
Ответного автоматного огня не последовало, но зато на той стороне грохнул взрыв, и яркое пламя, охватившее стог соломы, на мгновение осветило немецких солдат. Потом ударило еще раз поближе и порезче.
- Пора, - решил Винцер. Он упруго поднялся, привычно привел автомат в боевое положение. - Развернуться в цепь и прочесать овраг. Сбор у горящего стога. Ракеты!
:А спустя полчаса, побывав не месте второго взрыва, который произошел на дне оврага, взвод скорбно стоял возле разгромленного пулеметного гнезда гамбуржцев, и лейтенант Винцер подсчитывал потери.
Со стороны леска вдруг взвыл двигатель, потом донесся характерный лязг гусениц. Винцер догадался, что сюда движутся танкисты-эсэсовцы, и мельком взглянул на часы: четыре сорок. Так оно и было. Спустя некоторое время в световой круг от тлеющей скирды ворвался и резко затормозил бронетранспортер.
- Гей, бродяги! - рявкнул из машины чей-то жизнерадостный голос. - Я уже хотел влепить парочку очередей из крупнокалиберного, да рассмотрел в бинокль ваши кислые рожи. Что тут происходит?
Винцера передернуло, как это случалось при встрече с танкистами. Захотелось послать невидимого в темноте жизнелюба подальше, но Винцер сдержался. Распахнулась бронированная дверца и из кабины с неожиданной легкостью спрыгнул толстяк. Снимая на ходу перчатки, он шустро подбежал к лейтенанту.
- Штурмбанфюрер Вильке, - приветливо протянул руку эсэсовец. Не нужна ли помощь СС, дружище?
Пожав руку, Винцер хотел было представиться, но в это время заговорил точащий в окопе Гофман:
- Русские ушли в Карповку:
- Он в своем уме? - спросил штурмбанфюрер и гулко расхохотался. - Русские парашютисты могли уйти в Карповку только в виде мышей. Мои парни на этом направлении ухлопали восемь перепуганных зайцев и сейчас заняты приготовлением блюда из нашпигованной зайчатины. Приглашаю на завтрак, камарад.
Пропустив приглашение, Винцер поспешно представился, назвав свое звание и отрекомендовавшись командиром противодесантного отряда. Эсэсовец ожидал продолжения. Пришлось рассказать ему почти все. Дела противодесантников иллюстрировал тупица Хейнц, который вытащил из оврага вместе со своими подчиненными еще четыре тела и заботливо сложил всем руки на груди.
- Еще бы свечки поставил, - выругался Винцер, бросив ненавидящий взгляд на фельдфебеля.
- Не огорчайтесь, лейтенант. - дружески сказал штурмбанфюрер и утешил: - Парашютисты всегда был твердым орешком. Для тыловиков у вас еще небольшие потери. Мы дожмем этих десантников. Все-таки техника. - Посоветовал: - В Карповку не суйтесь, там чисто. Прощайте, лйтенант. Спасибо за инфорамацию.
Дверца со смотровой щелью захлопнулась, бронетранспортер крутнулся на одной гусенице и рванулся в темноту.
- Оревуар, парни! - донесся издали тот же жизнерадостный голос. - Сушите подштанники:
Звук мотора затих. И Винцер остался наедине со своим оплеванным взводом. Было сумрачно, как на кладбище. Сгоревшая солома уже покрылась серой золой, из-под которой временами вырывались язычки пламени. Лежали тела мертвых солдат, темнели их ранцы, сложенные в стороне.
Куда же все-таки делись русские, если в Карповку им хода нет? Не вознеслись же они обратно на небо! Такого не бывает. И почему пулеметчик Гофман натаивает именно на Карповке? Стоп! Ведь Гофман побывал в руках десантников, и они, разумеется, выпотрошили из него все. А что мог знать Гофман?
Не все, но кое-что Гофман знал, Первое. Засады у плотины - гамбуржцев предупредил об этом Гейнц. Второе - танкисты в лесу. И третье - блокада оврага со стороны поля. Значит, русские играли, имея на руках немало козырей. И зачем, собственно, им понадобилось усложнять свою жизнь, торопясь в Карповку. Ведь об этом, хорошо укрепленном селе, им, несомненно, все выложил Гофман.
И тут Винцера осенило. Да никуда парашютисты не делись. Ни в Карповку, ни за Карповку, ни в лес, ни в поле: Они где-то здесь, именно в этом селе, в гостях, можно сказать, у него, Винцера. Дичь находится неподалеку от охотника. От предвкушения удачи замерло сердце. Здорово, черт бы побрал этих русских! Все ясно и просто.
Теперь мысли Винцера работали с предельной четкостью, подтверждая догадку. За доказательствами того, что русские находились где-то здесь, ходить далеко не надо. Где же они еще. Ведь и он, Винцер, уцелел в сорок первом году у моста через реку только потому, что затаился в сарайчике, там, где русские противодесантники и не подумали его искать. Ситуация повторялась, только наоборот. Дичь стала охотником. Было от чего возрадоваться.
Уверенность в себе заполнила Винцера. Он уже знал, что ему делать. Прежде всего надо поспать хотя бы часа три. Днем парашютисты никуда из села не денутся, они залегли на дно. Потом на свежую голову основательно допросить болвана Гофмана. Винцер даст ему время прийти в себя. А где-то в середине дня, выработав план, начать облаву уже в самом селе, чтобы к вечеру все было кончено. А эсэсовцы пусть носятся на своей хваленой технике и ищут ветра в поле.
Оставив погибших для похоронной команды, взвод двинулся к селу, неся раненых на полотнищах трофейных парашютов.
В этот и последующие дни от одного немецкого гарнизона к другому в штабы частей и соединений, дислоцированных в излучине Днепра, накаляя провода и заполняя тревогой эфир, летели донесения о стычках с русскими парашютистами, об атаках десантников, гибели гарнизонов и подрывах складов, потерях техники и людей при переброске войск. Метались немецкие противодесантные отряды, прощупывая болота, лески и овраги.
Набирала силу золотая заднепровская осень. Ласковые ветерки трогали блеклые травы, негромко шелестела листва на деревьях в лесках и перелесках. Но в умиротворяющей тишине увядающей природы то там, то здесь вспыхивали скоротечные яростные бои, сжигая в своем пламени и русских, и немцев. В докладах командиры немецких подразделений сообщали о своих потерях и потерях противника. Не было только рапортов о захваченных в плен.
Все четче обрисовывалась тактика русских десантников: все их отряды постепенно оттягивались к Каневскому лесу.
Уже потом, анализируя ход боев, штаб 8-ой немецкой армии в своем секретном докладе ? 4969/43С будет с тревогой сообщать о противнике:
'Способы и методы борьбы отрядов, даже после нескольких дней лишений, показали хорошую подготовку, которая сплошь и рядом переплеталась с хитростью и коварством.
Охотничья ловкость была неотъемлемой частью связистов и истребителей танков. Поведение их в самых критических положениях было исключительным. Особенно выносливыми и упорными в боя показали себя раненые, которые, несмотря на полученные ранения, продолжали вести бой. Нередко раненые взрывали себя гранатами, чтобы избежать плена
:Как правило, каждую отдельную стрелковую ячейку противника приходилось подавлять сосредоточенным и навесным огнем, чтобы парализовать ее:
Особую трудность составляло найти места укрытия отрядов советских парашютистов. Уже неоднократно установлено, что противник прекрасно маскируется в оврагах, которые нами тщательно просматриваются. Он предпочитает узкие щели по краям оврагов, маскируя их землей и кустарников. Эти укрытия поистине трудно найти, если только противник случайно себя не выдаст.
:Если нашим разведгруппам удавалось найти такое укрытие, то противник, используя снайперов и извещая одновременно главные силы отряда, старался избавиться от надоедливых наблюдателей без единого выстрела, криков 'ура' и шума. Как только основные силы отряда по тревоге были в сборе, они оказывали упорное героическое сопротивление, используя при этом минимальное количество боеприпасов. Но даже тогда, когда противник не имел боеприпасов, он атаковал и защищался с невиданным фанатизмом. Каждый десантник был вооружен кинжалом, который искусно пускал в ход'.
:КОТОРЫЙ ПОШЕЛ В ДЕСАНТ
М и ш а К о в а л ь и А л е к с а н д р К у з ь м и н
Еще до того, как Мишу Коваля допустили к десантному пайку, он уже знал почем фунт лиха да и котелков солдатской каши, круто посоленной потом, ему привелось съесть достаточно. Все это давало право на выбор, хотя Миша хорошо понимал, что любой паек, будь то усиленный или облегченный, никогда никому даром не давался. Но если существует где-то калорийная норма питания, то почему бы ему ее не попробовать. Он не хуже других. Беспризорщина, коммуна имени Дзержинского, работа на заводе, испытания на войне, которые он прошел с честью, вселяли в Мишу Коваля уверенность в своих силах.
Первоклассным пулеметчиком Миша Стал в ходе боев. А начинал он срочную службу оружейником в танковой бригаде, развернутой на новой нашей границе, только что переместившейся на запад в результате, так называемых, освободительных походов в Западную Украину и Белоруссию. При призыве в армию учли его гражданскую специальность слесаря-сборщика тончайших приборов, поэтому и направили в мастерские ремонтировать оружие.
Здесь Миша и присмотрелся к пулеметам, уважительно называя их все подряд 'системами' за точное взаимодействие частей и механизмов. Сначала это были только танковые пулеметы, в которых Миша не только устранял дефекты, указанные в сопроводительном формуляре, но и напрашивался на пристрелку, чтобы видеть их в работе. Потом недавно прибывшая стрелковая дивизия стала подбрасывать по договоренностями с танкистами и свое, вышедшее по разным причинам из строя, оружие. Поскольку ремонтных мастерских еще не заимела. Попутно Миша исследовал два ржавых польских пулемета, которые он нашел в заброшенном доте, притащил в мастерскую, разобрал на части и тщательно изучил каждую деталь. Такой творческих подход к пулеметам очень помог Мише Ковалю в первый месяц войны.
Бригада, в которой служил рядовой Коваль, состояла из танков БТ-26 или 'бетушек', как их еще называли. 'Броня крепка и танки наши быстры', уверяли в песне до войны. Слов нет, 'бетушки' бегали быстро, но крепкой брони не имели да и огневая их мощь оставляла желать лучшего. С начала боевых действий они бесстрашно бросались в атаки, но встреченные немецкой противотанковой артиллерией, застывали не месте пылающими кострами.
Через две недели после начала войны в бригаде не осталось ни одной целой машины. Личный состав ремонтных мастерских насчитывал к тому времени всего пять специалистов, вооруженных винтовками и двумя танковыми пулеметами, одним из которых безраздельно владел рядовой Коваль.
К родному Харькову Миша отходил уже частой пехотой, куда его вписал вместе с пулеметом удалой капитан Шошин, начальник штаба одной из разбитых частей, которому под шквальным артиллерийским огнем поручили из разрозненных групп и бегущих в панике отдельных красноармейцев сколачивать заслон.
На кривых ногах артиллериста, с тронутой оспой лицом и неожиданно чистыми, как родниковая вода, глазами, Шошин обладал луженой глоткой, взрывчатым характером и умел выдавать такой ярый, без единого просвета мат, что он мигом доходил до слуха ошалевших красноармейцев и они беспрекословно становились в строй под высокую руку капитана. Приняв поначалу орущего командира за сумасшедшего, Миша Коваль попытался было просквозить мимо, но капитан Шошин цепко схватил его за шиворот, развернул к себе, заглянул в душу родниковыми глазами и снизошел до грамотной речи:
- Ты куда это, дылда, чухаешь с пулеметом? Будто с прилавка его слямзил, а теперь удираешь: Быстро на левый фланг: А то сейчас я тебя!.. Стыдно будет такому здоровому плакать: - Дальше пошло непечатное.
Ослушаться разъяренного капитана было невозможно, и Миша потопал на левый фланг, где и занял позицию вместе с пулеметом среди залегших бойцов.
Так возник батальон прикрытия, сразу же вступивший в бой с накатывающимися немцами, чтобы дать отойти на перегруппировку нашим частям.
Потом они потеряли счет кровопролитным боям. Командованию сменить их было недосуг, а скорее всего, о батальоне попросту забыли в суматохе отхода. Атаки шли за атаками. Исходил жарким маревом раскаленный ствол 'дегтяря', затрудняя Мише Ковалю наводку. Сами поднимались в контратаки, чтобы сбить с немцев спесь. Заслон выдерживал бой нужное время и отходил. Прикрывал и отходил. Падающие с ног от усталости, очумевшие бойцы держались, пожалуй, на одной только злости, подогреваемой монологами капитана Шошина. В конце концов они стали называть себя шошинцами и научились ругаться не хуже своего капитана.
Потом батальон, вернее, то, что осталось от батальона, попал в окружение. Ночью удалось выскользнуть из кольца, и капитан повел их на запад, где немцы их не ждали. Боеприпасы кончились еще в дневном бою и пришлось переходить на трофейное оружие. Последний диск 'дегтяря' Миша Коваль затратил на расчет немецкого пулемета, прижавший шошинцев фланговым огнем. И хотя время поджимало, но Миша сделал все-таки крюк к мертвому расчету и захватил с собой пулемет с остатками лент. Вражеский МГ верно служил батальону вплоть по перехода линии фронта.
Выходили они к своим, в расползавшемся по швам обмундировании, в пилотках, поседевших от соли. Каждый нес свою родную трехлинейку, бросить которую не позволял им долг, на груди болтался трофейный шмайссер, поясные ремни оттягивали запасные рожки. Миша Коваль тащил на горбу МГ, обмотавшись как тягловая лошадь, сбруей пулеметных лент.
Вид у остатка батальона был живописный. Чистенький лейтенант-особист, поставивший их по стойке смирно и спросивший для начала, что это за сброд, поучил в ответ такой залп свирепой брани, что сразу же потерял охоту связываться с окруженцами и быстренько смылся с глаз.
Так что закалка, жизненный и боевой опыт у Миши Коваля были, но, попав в воздушно-десантные, он понял, что этого мало, очень мало.
Особенно донимал Мишу бег. С первой же сотни метров он начинал задыхаться, пыхтеть, и хотя старался не отставать от товарищей, но к черте финиша, намеченной командиром взвода, неизменно приходил последним.
Впрочем, экзамен на бег при отработке десанта сдавали все. Дистанции приходилось покрывать приличные, и нередко было так, что после очередного марша-броска с полной выкладкой, услышав команду 'Разойдись, оправиться!', две трети бойцов валились на землю замертво. Высохшая гимнастерка новичка после таких походов могла бы прочно стоять на подоле, раскинув рукава и весело отражая солнце выступившими кристалликами соли.
Выдерживали такую нагрузку не все. Пять человек ушли из взвода. Шестым оставался Коваль, который почему-то повода для ухода не искал, а спокойно ожидал пока его не вышибут.
Миша хорошо понимал, что в пехоте он был на месте. Вырыть пулеметную ячейку, помочь ребятам своими сильными руками, прицельным пулеметным огнем, пойти вне очереди в боевое охранение - было для него привычным делом. Здесь он оставался таким же рядовым работягой, как и на заводе в своем цеху. Казалось бы, просись обратно в пехоту, придумав что-нибудь в свое оправдание, и все твои сомнения кончаться.
Но с товарищами по взводу, с которыми он успел сжиться, Мише расставаться не хотелось. Больше всего он боялся даже не прыжка с парашютом, хотя, если положить руку на сердце, при мысли о прыжке у него начинало сосать под ложечкой. В прыжке, в конечном итоге, он отвечал сам за себя. Мише по-настоящему было страшно подвести своей неловкостью этих самых ребят, с которыми он не хотел расставаться. Но сравняться с ними он не мог.
С завистью он следил, как после легкого и незаметного движения Сережи Баженова, лезвие посланного им ножа входило в горло соломенного чучела в нахлобученной рогатой каске, отстоявшего от десантника на двадцать метров. Дивился искусству сержанта Петренко проскользить ночью беззвучной тенью по шумовой полосе, усыпанной сухими ветками. Поражался неутомимости командира взвода и невозмутимости Стаса Зарембы, рвущего огневыми устройствами рельсы на учебном полигоне, ловкости и выносливости Салайнена, сигающего с контейнером, загруженным кирпичами для имитации тяжести рации, через широкую, специально отрытую для подобных тренировок, мину. Заползал страх, когда Миша представлял, что в тылу у немцев он не так повернется, споткнется или завалится со всеми своими железками, и будет обнаружен. Тогда ребятам будут из-за него кранты. Из-за него, Коваля.
Так продолжалось до тех пор, пока Мишу не взял в оборот лейтенант Глотов. Отработка сноровки в ближнем бою стоила Мише дорого. Случайно взвесившись на товарных весах, стоящих возле бригадной столовой, Миша узнал, что он похудел на десять килограммов. Такова был цена сытной, не в пример общевойсковой, нормы десантного питания.
Совсем по иной причине пришел в воздушно-десантные санинструктор Александр Кузьмин по прозвищу Цезарь, который служил лейтенанту Глотову переводчиком при допросе последнего из гамбуржцев Курта Гофмана. Десантный паек для Кузьмина не играл никакой роли, скорее наоборот. Саша именно от хорошей жизни все время рвался в обыкновенную, но у него не всегда это поучалось, поэтому он часто обижался и относил себя к неудачникам. Разбитной, как все москвичи, никогда не лезущий за словом в карман, Саша размышлениями себя не затруднял и все сваливал на судьбу-злодейку, считая, что ему на роду написано открывать постоянно не ту дверь в жизни.
Особой тяги к медицине Саша никогда не испытывал, но в медицинский институт, окончив школу, поступил, хотя попасть туда было нелегко из-за строгих, придирчивых экзаменов и большого наплыва желающих стать эскулапами. Так захотели родители, мечтающие видеть единственного отпрыска врачом, а Саша, будучи примерным сыном, родителей уважал и огорчать их не любил. В общем, поступил, продравшись через все рогатки экзаменов и конкурс себе подобных.
Разочарования начались сразу же после посещения прозекторской, куда скопом завели первокурсников и, в целях ознакомления их с анатомией человеческого тела, начали потрошить покойника. Здесь Саша Кузьмин хлопнулся в обморок. На это не обратили внимания. Не все поначалу выдерживали подобное зрелище. На пол прозекторской вместе с Сашей пали еще несколько будущих эскулапов. Такое допускалось.
Разочарованиям всегда сопутствует тоска. Не по себе становилось, когда думалось, что скоро придется не только смотреть, как режут покойников, но и самому их кромсать. Экзамены специально были такие: по потрошению. А что, собственно, плохого сделали Саше мертвые? Да ничего. На душе было муторно. Во снах к Саше стали являться мертвецы в страшном виде. Располосованные вдоль и поперек, взявшись за руки, они ходили хороводом вокруг кандидата в медики и пели 'Во саду ли, в огороде:'. Саша вскрикивал от ужаса и просыпался в холодном поту.
А что во саду, и что в огороде? Родители родителями, но и свой личный интерес надо бы иметь. Кое-что у Саши Кузьмина было. Еще в десятом классе, готовясь к поступлению в институт, он по собственной охоте стал изучать латынь, язык мертвых, без знания которого в медицине было нельзя. Получилось так, что от скучных медицинских терминов Саша скатился к изучению крылатых римских выражений, чтобы при случае щегольнуть ими перед однокурсниками, а особенно, перед однокурсницами. А потом Саша понял. Что корни римских слов заселили и другие европейские языки: немецкий, французский, испанский, итальянский: Из этого открытия он сделал вывод: если опираться на латынь, то можно научиться иностранным языкам. Саша испробовал этот вывод на немецком, который проходили в школе, и убедился в правильности своих предположений. Немецкий, что называется, пошел: Саша увлекся, к занятиям и лекциям в институте стал относиться спустя рукава. Уж луче иметь дело с языком мертвых и заковыристыми немецкими глаголами, чем с настоящими мертвецами.
Зачатки знания языка, подчерпнутые из словарей, учебников и литературы, Саша обкатывал на немца Клаусе Эрнсте, появившемся внезапно в студенческом общежитии, чья койка оказалась рядом с койкой Кузьмина. Поговаривали, что немца вселили по распоряжению весьма грозного в те годы учрежденья, чье название люди старались не произносить, а если и произносили, то в тесном кругу и шепотом. По внешнему виду Клаус вполне смахивал на работка органов. Это был среднего роста сухощавый человек угрюмого типа, весь погруженный в себя. По-русски он знал только расхожие слова и со студентами почти не общался.
Тайна всегда привлекает. Вокруг немца среди юношей и девушек нагромождались вымыслы и домыслы. Говорили, что он участвовал в боях с франкистами в Испании и добирался до Москвы через Мадрид и Париж, бежав из лагеря, куда французские власти заточили антифашистов. Недавно пала Испанская республика и отзвуки героики интернациональных бригад тревожили молодежь. Интерес к немцу подогревал комендант общежития, который при случае и как бы ненароком напоминал студентам, чтобы Клауса Эрнста по пустякам не тревожили.
Не общаться с Сашей Кузьминым было трудно. Узнав, что его сосед по койке немец, он и решил изъясняться с ним только по-немецки, засыпая вопросами и требуя уточнения. Сначала Клаус Эрнст отмахивался, недовольно ворчал что-то на своем языке, пока еще недоступном для энтузиаста-полиглота, но потом, не выдержав варварского произношения надоедливого русского, стал поправлять его на каждой фразе. Учеником Кузьмин оказался хорошим, мог до бесконечности талдычить одно и то же предложение, добиваясь точности в произношении, и это тронуло сурового немца. Возиться с ним стоило. В конце концов Кузьмин и Клаус довольно сносно болтали не немецком.
Дело еще больше пошло на лад, когда Клаус с помощью Саши стал в свою очередь оттачивать для себя русскую разговорную речь. Тут были другие сложности. Клаус хорошо схватывал окончания и ударения слов на слух, а остальное проглатывал. Приходилось терпеливо подправлять его и направлять. Выговор у него получался, но с неистребимым немецким акцентом. Хуже было с литературой. Хотя Клаус и пытался читать вслух русские книги, но безнадежно путался в фонетике и нес белиберду. Саша Кузьмин, превратившийся на время из ученика в учителя, решил исправить положение и предложил немцу разучить под его контролем строки из поэмы Пушкина 'Полтава' такого содержания:
Швед, русский - колет, рубит, режет,
Бой барабанный, клики, срежет,
Гром пушек, топот, ржанье, стон,
И смерти и ад со всех сторон.
Текст требовал предельного внимания и Саша наивно полагал, что выучив его наизусть, немец научится правильно читать и остальную русскую литературу. Больше того, сам Клаус, думая, что ему вручили волшебный ключик к познанию тайн русского языка, в поте лица приступил к зубрежке. Но не тут-то было. Любой язык не освоишь с помощью коротенького отрывка пусть даже из классики. Маленький кусочек из 'Полтавы' Клаус Эрнст исполнял на первой проверке так:
- Швед, русишь - уколол, рубил, разрезал: Штурм в барабан: Майн гот!: Клики, скрежетал. Доннер пушка, топотал:потом: Как это?.. - Иго-го-го!.. - вдруг залился на всю комнату Клаус, показывая, как ржут лошади.
- Иго-го-го! - радостно подхватили собравшиеся на экзамен студенты и чуть не задохнулись от хохота. Вместе со всеми веселился и Клаус Эрнст.
От общения с Кузьминым немец заметно менялся в лучшую сторону. Он сбросил с себя оцепенение, стал вступать в разговоры, принимал участие в спорах на животрепещущие студенческие темы, начал поглядывать на девушек, а порой даже затевал с ними легкий, ни к чему не обязывающий флирт. Строки из поэмы гениального Пушкина он выучил назубок и не упускал случая громогласно продекламировать их в компании, изображая иногда сражение под Полтавой в одном лице: делал выпаду будто штыком и прикладом, вздергивал голову, как лошадь, рвущаяся в бой, топотал ногами по паркету, показывая галоп, и непременно ржал.
Исчез Клаус Эрнст из общежития так же внезапно, как и появился. Вернувшись однажды с занятий, Саша увидел его пустую койку. Соседи по комнате сказали, что за немцем приехала 'эмка' , двое мужчин переговорили с ним, и тот, быстро собрав небогатые пожитки, отправился со своими сопровождающими, бросив на выходе, что его посылают в срочную командировку куда-то в Среднюю Азию. Вот и все. Как обходился Клаус Эрнст без своего друга - неизвестно, но Саша Кузьмин заскучал. К немцу он успел привязаться, да и практику на немецком пришлось прекратить.
Занятия в институте тем временем шли через пень-колоду. Саша уделял им все меньше и меньше внимания, поскольку переключился с немецкого на изучение испанского, а попутно и итальянского. Правда, курс первой медицинской помощи он усвоил, но в анатомичке продолжал регулярно падать в обморок, теперь уже сознательно. На пятой минуте занятий он умело вызывал бледность на своем лице, закатывал глаза, делал вращательное движение корпусом и аккуратно ложился у ног комсорга курса Тамары Ростовцевой, пышноволосой, похожей на киноартистку Целиковскую, девушки.
Следовал дежурный переполох. Сашу выносили в тамбур, укладывали на кушетку, и Тамара Ростовцева начинала над ним хлопотать, растирая виски нашатырным спиртом. Сдерживая дыхание, чтобы не втягивать противный нашатырь, Саша созерцал из-под прикрытых век тугую грудь склонившейся над ним Тамары, ее умопомрачительные локоны, обрамлявшие прекрасное лицо, как у патрицианки столь любезного Кузьмину Древнего Рима. Походящей фразы на латинском не находилось и он утешался про себя русским выражением 'Видит око да зуб неймет'.
Но настал момент, когда Саша не выдержал присутствия соблазнительной Тамары и, находясь вроде бы еще в глубоком обмороке, как бы в беспамятстве потянулся руками к склонившейся над ним девушке и притиснул к себе. На его беду комсорг Ростовцева была строгой, принципиальной и недоступной. Она прянула назад и чуть было сама не потеряла сознание от неожиданности.
- Да он же притворяется! - вскричала Тамара. - Как не стыдно.
Из анатомички повалили студенты.
Спустя неделю состоялось комсомольское собрание курса, на котором обсуждалось персональное дело комсомольца Александра Кузьмина. В вину ему ставились саботаж учебы с помощью притворства и несовместимость поведения с этикой будущего советского врача. По несовместимостью, кажется, подразумевалось то, что Саша увидел в Тамаре обыкновенную девушку, а не комсорга курса.
На Тамару имели виды многие студенты, но приблизиться к красивой девушке на короткую дистанцию опасались из-за ее принципиальной позиции, а тут вдруг Кузьмин, которого ребята тайком презирали за обмороки, взял да и сгреб чуть ли не на глазах у всех недотрогу. Страсти на собрании разгорелись. Кто усматривал в его поведении родимые пятна капитализма, а кто - веяния прогнившей буржуазной морали. Некоторые пошли еще дальше и намекнули, что здесь не обошлось без происков империалистических разведок. Яшкание Кузьмина с подозрительным немцем вспомнили. Тамара, как пострадавшая сторона, отмела все подозрения в происках и назвала Сашу мерзким трусом за то, что он не может видеть, как разделывают покойников.
Саша взвился и заявил, что готов драться с ребятами всего курса на кулачках, чтобы доказать обратное. В предвоенное время судьба трусов складывалась гораздо хуже, чем у шпионов. Тех хоть ловили доблестные чекисты, сажали, а потом расстреливали без всякого. Трусов оставляли в живых, не ловили и не сажал, но брезгливо презирали всем миром.
Комсорг Ростовцева нашла компромиссное решение. Драться на кулачках не следует, сказала она, но Кузьмину, чтобы снять с себя обвинение в трусости, надо записаться в аэроклуб и совершить прыжок с парашютом. Таким образом, он займет свое место в студенческом коллективе. Под хихиканье тайных ревнивцев предложение комсорга прошло единогласно. Если Кузьмин от вида покойников брякается на пол, то пусть попробует упасть с самолета на землю. Да конечно же, не долетит живым, помрет от страха. А скорей всего, откажется, кишка тонка.
Но Саша не отказался. Трусом он себя никогда не считал. А поступить в аэроклуб по выписке из протокола комсомольского собрания было проще пареной репы. И медкомиссия препятствий не чинила. Он прошел необходимую подготовку, и прыгнул с парашютом раз, второй. Третий. Справку принес. Но было уже поздно, поздно. На зимней сессии в начале сорок первого студент Кузьмин с треском провалился на экзаменах и вылетел из института за систематическую неуспеваемость. Надо было уходить, и Саша ушел. Как ему передавали, железный комсорг Тамара Ростовцева, узнав, что и института вышибают ее комсомольца, доказавшего свое мужество, украдкой смахнула слезу.
Сам Саша в это время стойко переживал слезы и вздохи матери, неодобрительно-грозное молчание отца. В наследство от первого опыта высшего образования ему достались неплохо усвоенный курс первой медицинской помощи, более или менее прочные знания в латыни и немецком, знакомство с испанскими и итальянскими языками. Саша начал усиленно готовиться к поступлению в иняз, убедив родителей, что на этот раз он попадет в точку, то есть откроет ту дверь и закроет ее. Начавшаяся война внесла в его планы свои поправки.
Но и здесь Кузьмин умудрился попасть не туда. Дернула его нелегкая сказать не собеседовании в военкомате, что он владеет немецким. Какой то хлипкий лейтенантик бегло проверил его знание языка, и Саша загремел в разведотдел при штабе стрелковой дивизии.
Работа была чисто канцелярской, кропотливой и нудной. В обязанности Кузьмина входил перевод солдатских книжек, писем, дневников, официальных и военных документов, различных призывов, добытых разведчиками на поле боя и в тылу врага. Выуженные сведения систематизировал и передавал дальше по команде тот самый хилый лейтенантик, благодаря которому Саша попал в разведотдел. Фамилия лейтенанта была Горшков и он служил переводчиком на допросах пленных . Хоть какое-то разнообразие. Саше доставалась сугубо конторская работа с бумагами.
Развернутая под Смоленском, дивизия под ударами противника пятилась к Москве. Здесь ее участок фронта стабилизировался в обороне. Саша рвался на передовую, подавая рапорт за рапортом. Но начальник разведотдела, помначштаба-2 майор Люкшин его не отпускал, ссылаясь на нехватку специалистов, каковым и считался Кузьмин. Было от чего задуматься. Выходило, выучил он немецкий на свою голову.
Началось наше наступление, и работы стало совсем невпроворот. Теперь письма, документы, гитлеровские циркуляры и другой бумажный хлам, который несли с собой захватчики, начали поступать целыми ворохами, успевай только переводить. И Саша старался, как мог, дурея от мутного потока немецкого текста, где всюду проглядывал фюрер с его изречениями.
Стороной Саша узнал, что весь его курс ушел в ополчение рядовыми бойцами. Под Яхромой погибла санинструктор роты Тамара Ростовцева, комсорг курса. А он, вместо того, чтобы воевать, просиживает штаны в штабе, читая послания добродетельных фрау своим рыцарям, завоевывающим жизненное пространство для рейха, и о 'подвигах' солдат вермахта, дотошно писавших в дневниках о количестве кур, переловленных ими в захваченных деревушках. Хорошо устроился. Может, специально для этого и падал в обморок в анатомичках.
Просился Саша к разведчикам, и они соглашались взять его к себе, но майор Люкшин ни за что не хотел отпускать переводчика из отдела. Тем более, что старания Кузьмина стали замечаться и отмечаться в приказах благодарностями. Ему собирались присвоить сержантское звание, а начштаба дивизии начал поговаривать о награждении трудолюбивого переводчика медалью 'За боевые заслуги'. Это сразу же насторожило неудавшегося медика и самодеятельного полиглота.
В принципе Саша был не против сержантского звания и медали, но вместе с ним собирались повысить в звании и наградить писаря штаба Суржикова и заведующую офицерской столовой Викторию Тихоновну Сыромятину. Раскормленный Суржиков держался в штабе на красивом каллиграфическом почерке и угодливости. А дородная Виктория Тиховна была особой пронырливой и распутной. Нужному человеку она из-под земли могла раздобыть продукты и выпивку, и щедро одаривала военнослужащих чином не ниже капитана остальным своим женским достоянием. Вот и получай медаль в одном строю с окопавшимся холуем и дивизионной шлюхой. Как ни крути, но выходит, что и сам такой: холуй и шлюха. Физиономия у Саши сытая, вид холеный и: с медалью. Фронтовики на таких косятся и многозначительно перемигиваются: кому война, а кому мать родна: 'Ну нет, - думал изводимый тоской Саша. - Уж лучше в штрафбат, до первой крови, а там посмотрим:'. А анатомичке притворялся, а на войне, получается, придуривается.
Душевный кризис Кузьмина разрешил осколок немецкой бомбы, глубоко полоснувший по бедру в очередной воздушный налет. Рана долго не заживала, гноилась, хотя кость была не задета. Из медсанбата Сашу перевели в госпиталь, и родная воинская часть потеряла его из вида.
Ногу хотели было ампутировать, но на Кузьмине попробовали какие-то новые препараты и дело быстро пошло на поправку. Оклемавшись и начав прыгать на костылях по палате, Саша решил до предела использовать стратегическую паузу в своей военной карьере с тем, чтобы больше никогда не возвращаться к постылым бумагам эпистолярного немецкого жанра.
Он быстро наладил хорошие отношения с главврачом госпиталя, чему способствовала латынь и некоторые познания в медицине, и начал помогать младшему медперсоналу. Костыли скоро стали не нужны, и Саша, прихрамывая, разносил вместе с сестрами по палатам лекарства, участвовал в перевязках, делал раненым уколы в ягодицу. Сестры не могли нарадоваться на своего помощника, а главврач начал подумывать, не оставить ли медицински подкованного парня у себя в госпитале. И не только подумывать, но и выражать свои мысли вслух.
Такой поворот судьбы в планы Саши не входил. Не переводчиком так медбратом? Опять он ломится не в ту дверь. Трудным оказывается путь на фронт. Пока не поздно надо кончать с оказанием помощи медицинским сестричкам. Горе от ума бывает не только в комедии Грибоедова, оно повсюду - горе. С небольшой, правда, поправкой: от излишнего ума.
Неизвестно, как бы Кузьмин вывернулся из этой ситуации, если бы на его счастье по соединениям, отведенным в тыл на переформирование, и по командам выздоравливающих в госпиталях не засновали воздушно-десантные вербовщики. 'Кто имеет прыжки с парашютом и боевой опыт, - бросили они клич, - давай к нам, ребята!'. Разумеется, Кузьмин тут же высунулся. Есть у него прыжки с парашютом, целых три, и боевой опыт, если судить по ранению. Последовала короткая беседа с вербовщиком и Саша был зачислен в воздушно-десантные войска санинструктором - все-таки учился на медика да и практических знаний поднахватался в госпитале.
В роте десантников воспрявший духом Саша Кузьмин стал довольно заметной фигурой. Задолбленные еще в мирное время латинские изречения сыпались и него горохом, к месту и не к месту. Латынь настораживала его новых товарищей, иногда воспринималась как ругательство, хотя Саша и сопровождал каждый афоримзм переводом, но потом свыклись. Более того, кое-что из латыни стало оседать в памяти десантников и по роте пошло древнеримское поветрие. Нашлись любители прихвастнуть латинскими словечками и короткими фразами.
Правда, благородная латынь на ярославско-вятско-вологодском диалектах безбожно перевиралась да так, что восстань древние римляне из-под своимх мраморных плит, они ровным счетом ничего бы не поняли. И Саша сострадал им, не раз представляя, как они там, в Италии, переворачиваются в каменных гробах, слыша свою строгую речь в переложении десантников.
Прозвище 'Цезарь' Кузьмин ухитрился заработать на третий день пребывания в новом для себя роде войск. До этого старшина сделал ему разнос за небрежность ношения формы. Саша исправился и, вытянувшись в строю, вместо доклада отрапортавал:
- Авэ, Цезар, моритури тэ салютант! - Выдержал паузу и сказал: - Это означает:
Но продутый всеми ветрами старшина, лицо которого всегда было бурым при любой погоде, будь то мороз или солнце, ожидать перевода приветствия идущих на смерть гладиаторов Цезарю не стал и внес свои поправки.
- Сам ты Цезарь, - сказал он. - А означает это наряд вне очереди за обращение в строю не по форме.
- Полный перевод, - изумился Саша. - Надо же!.. О темпоре, о морутус! И поспешно перевел: - О времена, о нравы!
- Два наряда вне очереди, - сказал старшина и для убедительности показал два пальца. - Доложите, как поняли.
- Есть два наряда вне очереди! - отчеканил Саша на чисто русском.
Подкузьмить старшину латинисту не удалось, но прозвище - Цезарь - он получил. 'Аве, Цезарь! - ржали товарищи, находясь на койках и наблюдая, как вооруженный шваброй и ведром с тряпкой Саша следует после отбоя в умывальник, отрабатывать там очередной наряд. - Отходящие ко сну приветствуют тебя!'. Кузьмин, а теперь Цезарь, на них не обижался, но тревожился, ловя время от времени на себе цепкий взгляд лейтенанта Глотова.
Тревожится тревожился, но ожившее честолюбие едва не загнало Сашу снова к переводам с немецкого.
Вечерком дело было, в одно из редких увольнений в небольшой текстильный городок, возле которого располагалась воздушно-десантная часть. Саша пробежался по главной улице из конца в конец, свернул было к кинотеатру, где показывали американский фильм 'Ураган', но тут увидел не перекрестке троих ребят из своей роты в окружении девушек. Именно в окружении, поскольку девушек было четыре. Но парни нисколько не смущались и лихо вели разговоры. Заигрывали, так сказать, заправляя арапа, напрашиваясь на знакомство. Из чувства взаимовыручки, практикующейся в воздушно-десантных войсках, Саша присоединился к компании и тоже начал: заигрывать и заправлять арапа.
К парням, в том числе и к Саше, девушки отнеслись весьма благосклонно и знакомство состоялось. Надо было решать, как провести совместный вечер. У девушек тоже оказалось свободное время - они работали на ткацкой фабрике и заступали в ночную смену. Для вечера они могли предоставить комнату в заводском общежитии и патефон с пластинками Утесова, Шульженко,Ирмы Яузен и Лемешева.
Саша Кузьмин поставил все на деловую ногу, обязавшись в течении часа раздобыть к комнате и патефону с пластинками горючее и даже закуску. Час ему требовался, чтобы смотаться в расположение бригады и обратно. Госпитальные сестрички, провожая Сашу в воздушно-десантные, насовали ему в вещмешок всякой всячины. Нашлась для него и фляга со спиртом. Запасы эти хранились у Саши в надежном месте для подходящего случая. Вот случай и представился.
Вечер получился на славу. Немного выпили, потанцевали под патефон, прослушали две крамольные песни Лещенко, записанные на рентгеновской пленке со зловещими изгибами чьих-то ребер. Обаятельный Саша Кузьмин быстро стал центром внимания, особенно женского, и его понесло. Он не только блестяще продемонстрировал перед девушками латынь по части комплиментов, но и обкатал на них свои начатки испанского и итальянского. Ткачихи млели, и Сашу понесло еще дальше, еще быстрее. Когда над затемненным городком прошли на большой высоте с характерным подвыванием 'юнкерсы', он, как ему казалось, к месту прочел на немецком несколько строчек из Гете, воспользовавшись стихотворением Лермонтова 'Горные вершины спят во тьме ночной', сделав обратный перевод с русского на немецкий, то есть вернувшись к языку первоисточника.
И невдомек было новоявленному Цезарю, что в годы войны знание немецкого внушало не только восхищение, но и подозрение. Аккуратно причесанная и чистенькая девушка Надя, весь вечер не сводившая с Саши восторженных глаз, отлучилась из комнаты под благовидным предлогом, спустилась на нижний этаж к дежурной и, позвонив по телефону в комендатуру, сообщила прерывистым от волнения и страха голосом, что у них в комнате сидят немецкие шпионы, переодетые в наше обмундирование, и читают стихи. Не надо осуждать ее строго. Девушка поступила как героиня популярного в то время фильм, разоблачившая шпионское гнездо. Выполнив свой патриотический долг, Надя вернулась в комнату и, замирая от ужаса и любопытства, стала ожидать, что будет дальше.
Дальше тоже было по фильму. По коридору загремели сапоги, и в комнату ворвался решительный патруль с оружием на изготовку. Руки вверх, лицом к стене, разбираться будем после! И потащили всю честную компанию в комендатуру, к великой радости высыпавших в коридор жильцов общежития.
В комендатуре арестованных рассортировали. После беглой проверки девушек отпустили на работу в ночную смену, а десантников отправили в подвал, вывернув у них карманы, лишив поясных и брючных ремней, сняв с них даже сапоги.
Когда суета, связанная с задержанием диверсантов, утихла, дежурный по комендатуре, тщательно проверив красноармейские книжки и увольнительные билеты десантников, призадумался. По правилам задержанных надо было передавать утром в отдел контрразведки 'Смерш', но в сорок третьем году волна шпиономании уже схлынула и попадать в глупое положение дежурный не хотел. Он созвонился в воздушно-десантной бригадой и спросил у дежурного по части есть ли у них такие-то: Перечислил всех задержанных по фамилиям.
Таковые в постоянном составе бригады имелись. В данном случае - не вернулись из увольнения. 'Присылайте своего представителя, - сказал дежурный комендатуры. - Если это они, то забирайте. Ни в чем предосудительном не замечены, но взяты по подозрению в шпионаже'.
Чтобы избежать ЧП, дежурный по части бросился в казарму и растолкал там лейтенанта Глотова. Сообщил, где находятся опоздавшие из увольнения. Намекнул, что парней надо выручать, пока в комендатуре добрые. Сказал и оп причине задержания.
- Чушь собачья, - пробормотал Глотов, стряхивая сонливость. - Добро бы подрались: Какие тут к черту из них шпионы.
- Ваш Кузьмин, Цезарь этот, на немецком изъяснялся, - сказал дежурный. - даже стихи им читал. Перед девками, наверное, выкаблучивался. Зацепили. - И не преминул поддеть: - Ну и ребята у вас в роте. Вместо того, чтобы девок тискать, они им стихи декламируют, как в художественной самодеятельности. Артисты!..
Задетый за живое, Глотов промолчал и стал собираться. Медлить было нельзя. Утром его подчиненными займется уже командование бригады. Достанется на орехи всем, и ему в том числе. Перед рассветом не выспавшийся Глотов был в комендатуре и, став недоступно холодным, лицезрел задержанных, приведенных из подвала, среди которых и был санинструктор роты Кузьмин.
Необходимые формальности были выполнены быстро. Глотов расписался в книге задержания, десантникам вернули документы и вещи. На выходе лейтенант построил освобожденных в колонну по два и ускоренным шагом повел их за город. По пути спросил, сколько человек было в составе патруля. Ответили, что восемь.
- Зря хлеб десантный жрете, ребята, - огорчился Глотов. - Замели, как слепых котят. И всего-то двое на одного. Что же вы в тылу немцев будете делать?
Вразнобой сослались на неожиданность появления патруля, на то, что были безоружными, да и брали их все-таки свои.
- Свои или не свои, дело десятое, - уронил Глотов. - Будто немцы вас будут предупреждать о своем прибытии и спрашивать, вооружены вы или нет. Замели, как зеленых первогодков. Нет, прихлопнули, как бабочек сачками юные натуралисты. Для коллекции. А ну, бегом, дармоеды. - разозлился он.
Расстояние до расположения бригады провинившиеся по команде Глотова преодолели в темпе марша-броска. Сделав короткое внушение, лейтенант отправил штрафников досыпать оставшееся до подъема время, задержав при себе Кузьмина для разговора по душам. Они сели в ротной курилке на вольном воздухе и Глотов начал:
- Я всегда в тебе, Кузьмин, подозревал кота в мешке и, к сожалению, не ошибся. Ты действительно будто из древнего Рима в наши вооруженные силы притопал. Со старшиной пререкаешься, да и команды выполняешь со странной инициативой. Но я не ожидал, что кот в мешке окажется еще и с секретом. Откуда у тебя немецкий? Ну-ка двай, как на духу. Только, пожалуйста, без латыни. У меня с нее душу воротит.
- Из Димитрова я, - отвечал Кузьмин, поерзав на скамейке, - из Подмосковья: Учился в самой Москва, но неудачно. Омниа мэа мэкум порто. Тьфу ты, черт!.. Все мое ношу с собой. - И настороженно поглядывая на Глотова, стал выкладывать это самое свое. Подробно рассказал об учебе в институте, опустив, правда, про обмороки в анатомичке, об увлечении языками, приведшими его к исключению из института, от осточертевшей службе при штабе дивизии, о своих успехах в госпитале. В заключении Кузьмин высказал желание остаться в воздушно-десантных войсках.
Глотов задумался. Тип ему попался редкостный. Был в изучении немецкого дилетантом, стал профессионалом. Но не ущерб занятиям в институте. Это говорило о настойчивости и в то же время пренебрежении главным делом. Натура увлекающаяся, что, возможно, станет помехой при выброске в тыл врага, где любая ошибка стоит дорого.
И в то же время этот легкомысленный парень смог соединить в себе ценные качества для воздушного десантника. Медик, хотя и недоучившийся, знает немецкий: Имеет три прыжка с парашютом, да и на занятиях по общей подготовке старается. Шалопайства бы в нем убавить, а как? Припугнуть, что ли? Глотов вздохнул и сказал:
- О твоем знании немецкого я обязан доложить по команде.
- Не делайте этого, товарищ лейтенант, - беспокойно шевельнулся на скамейке Кузьмин. - Опять в штаб законопатят, а я им сыт по горло. Любой знаток немецкого может перевести бумажку. Толку там от меня.
- А ты думаешь, что в десантных от тебя большой толк? - спросил Глотов. - Пока не вижу. Ведь благодаря вашей милости ребята оказались в комендатуре.
- Не сообразил, - понурился Саша. _ Дернуло Гете прочитать. Кто же думал, что девица в этом шпионство углядит.
- А надо бы посоображать, - сказал Глотов. - Не в мирное время вечеринку устроили. Да еще с немецкими стихами. Я вижу, ты сначала делаешь, а потом начинаешь размышлять о сделанном. Так не пойдет. В десанте все вместе надо, делать и мыслить. Желательно сначала мыслить.
- Учту на будущее, - встрепенулся Кузьмин, услышав в голосе взводного колебания. - Постараюсь. Я не подведу вас, товарищ лейтенант.
- Посмотрю до выброски, - сказал не это Глотов. - Малейшая самодеятельность, и ты уйдешь из бригады. В штаб, не в штаб - все равно. Уяснил.
Кузьмин ответил, что уяснил. В это время, заглушая пение встречающих утро птах, труба пропела подъем.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
С н ы и я в ь
Вывернутая мехом наружу куртка под головой с домовитым запахом овчины помогла мало - сон лейтенанта Глотова на чердаке чужого сарая в деревушке, нашпигованной немцами, не был ни светлым, ни радостным. В который уже раз кряду в него вошли хищными и бесшумными тенями немецкие бомбардировщики. С той только разницей, что в действительности они заполняли все окрестности ревом свои моторов, а сейчас, во сне, летели низко и беззвучно, растопырив неубирающиеся шасси с обтекателями. Во сне Глотов видел себя как бы со стороны , но отстраненность не помешала чувству горечи и обиды охватить его заново.
Времени с того кошмарного дня протекло немало, но сон с удивительным постоянством напоминал о нем снова и снова. Правда, некоторые детали уже начали теряться. Сон начинался с темных теней юнкерсов над головой, хотя на самом деле первым над аэродромом пронесся на бреющем полете 'Ме-110', наводчик. А потом уже юнкерсы. И тут началось:
Крепкую зарубку в памяти Глотова оставил Калужский аэродромный узел, со взлетных полос которого должен был уйти в январе сорок второго прямиком в тыл врага наш воздушно-десантный корпус.
Отбросив немцев от Москвы, пошли в наступление Калининский и Северо-Западный фронты, продвинувшись более чем на сто километров. А вот Западный фронт затоптался на месте, увязнув в обороне противника восточнее Вязьмы, и выброска воздушно-десантного корпуса юго-западнее этого города, должна была, как считало наше командование, оттянуть немецкие дивизии к западу.
Бригада, куда входил их батальон, добиралась к этому полевому аэродрому сложным маршрутом. Мчавшийся на предельной скорости эшелон уперся в руины железнодорожного моста через Оку, разбитого совсем недавно немецкими бомбардировщиками. На той стороне реки ожидал их под парами другой эшелон. Пришлось своими силами перетаскивать по льду не противоположный берег контейнеры, сумки с уложенными парашютами, боеприпасы, тонны специального имущества, необходимого для выброски.
Бойцы бригады были уже одеты на десантирование и их необычайное снаряжение привлекло к разбитому мосту множество мальчишек из соседних деревень, которые во все глаза смотрели на невиданный ими раннее род войск, подбираясь порой вплотную к оцеплению.
Если бы там были только глаза мальчишек.
Вселяло тревогу слабое прикрытие аэродрома с воздуха. Взлетную полосу защищали всего лишь батарея зенитных орудий и звено истребителей ЯК-1. Тревога усилилась, когда пополз слух, что поймали диверсанта с рацией. Ожидали вечера. Выброска могла начаться только в глубоких сумерках, поскольку прикрыть днем полет тяжелых и тихоходных транспортников фронту опять таки было нечем.
Не покидали кабин истребителей летчики. Зенитчики внимательно обшаривали биноклями небо. К вечеру началась посадка. Пока первые роты загружали контейнеры и распределялись по машинам, остальные, чтобы не мешать летчикам и солдатам аэродромного обслуживания, еще носившихся по полю на бензовозах, улеглись в снег цепочками, боец за бойцом, вместе с оружием и парашютами. Лежали терпеливо, пожевывая снежок, такой чистый на краю летного поля.
Вот тогда-то, из-за кромки темнеющего леса, и вынырнули в надвигающихся сумерках немецкие бомбардировщики. Следом за ними свалились на аэродром истребители сопровождения. И даже сейчас, по прошествию столького времени, Глотов и во сне вздрагивал от ударной волны взрывающихся неподалеку бомб, от резких выстрелов зенитных орудий. С того края летного поля, где лежал в снегу их батальон, Глотов видел, как начали взлетать истребители с красными звездами на плоскостях. Но яки так и не успели набрать нужной высоты. Атакованные сверху мессердшмидтами, все три машины, одна за другой, ушли с поля зрения, перечеркивая зловещими дымами тусклое зимнее небо.
Снег вскипал на поле белыми фонтанчиками. Вздыбливались черные султаны бомбовых разрывов. Уже пылали пригвожденные к земле самолеты, пулеметные очереди перепахивали аэродром во всех направлениях, а люди, скованные внезапностью и трехпудовым весом своего снаряжения, все еще лежали в снегу. Их надо было срочно выводит из-под огня. И необходимость действия сняла с Глотова оцепенение.
Который уже раз в своих тяжелых снах он, не вставая, отстегивал пряжки подвесной системы, выпутывался из ремней, брал автомат, поднимался и, не пригибаясь, ровным шагом двигался вдоль своего ряда. Все силы его тогда уходили на работу голосовых связок:
- Оставить парашюты! Захватить оружие и вынести раненых! Бегом в лес!..
Глотов снова кричал, как тогда, но сейчас он не слышал своего голоса. Он не слышал, но бойцы понимали и, значит, слышали. Попеременно наплывали испуганные и сосредоточенные лица ребят, невидящие глаза убитых, ярко-красные пятна крови не белом снегу. И снова, как тогда, было жарко, по спине текли струйки пота, но времени сбросить куртку не хватало. Он кричал, наклонялся, помогал отстегиваться, поднимал рывками, подталкивал в лес. Теперь, сквозь сухой треск пулеметных очередей и ухающих разрывов бомб, он могу слышать отрывистые команды других командиров, голоса товарищей, стоны раненых.
Во сне, так же, как и тогда, он остановился, будто наткнувшись на преграду, и недоуменно огляделся. Навстречу ему шел сержант Петренко. А вокруг только ровные ряды парашютов, вмятины в снегу от покинувших строй товарищей и тела тех, кому уже нельзя помочь.
И Витька Синюшников, товарищ из приморского городка, что и сам Глотов: Во сне лейтенант заплакал, увидев школьного друга с неловко подвернутой головой, струйкой уже засыхающей крови в уголке рта, открытыми глазами.
Но тогда, на аэродроме, он не плакал. На слезы просто не хватало времени. Вместе с Петренко они рванулись к самолетам - там были живые, которые нуждались в их помощи.
Так и не увидевшие неба транспортные самолеты еще дрались. Бешено дергались стволы пулеметов и вертелись за своими турельными установкам стрелки тяжелых бомбардировщиков ТБ-3, стараясь огнем прикрыть отход успевших погрузиться в самолеты парашютистов. Десантники неуклюже вываливались из люков, освобождались от снаряжения и, прихватив оружие, бежали к лесу, под защиту густых сосен.
Глотов с Петренко кинулись к ближайшей громаде воздушного корабля и замерли у правой дверцы, не в силах отвести глаза от соседнего, взявшегося пламенем, ТБ-3, где стрелок с центральной турели вел огонь по заходящим на новую штурмовку юнкерсам. Летный шлем парня был залихватски сбит на затылок и чудом держался на голове. Он кричал что-то злое в небо, быстро гоняя пульсирующий огнем пулемет с одного борта на другой.
- Уходи-и-и! Горишь! - орали в два голоса Глотов и Петренко, будто стрелок мог услышать их в сплошном грохоте. - В люк! Вниз!
Коробилась от жара обшивка самолета, пламя брало парня в кольцо, приближаясь к бакам с бензином. А тот, сгорбившись над пулеметом. Прикрывая локтем глаза от жалящих язычков, бил в небо длинными очередями. И даже потом, когда пламя сомкнулось над турелью, вверх из нее продолжали уходить в небо пулеметные трассы.
Потом у самолета взорвались бензобаки. Воздух мгновенно заполнился летящими кусками металла, дым и пламя закрыли вечернее небо. В этой полутьме и нашел Глотова кусок дюраля, слегка задевший лицо.
'Слегка!' Лейтенант не раз проводил пальцами по своему длинному шраму от левого виска до подбородка. С этим ранением ему пришлось проваляться в госпитале около месяца. Тогда, возле самолета, взрывная волна с такой силой грохнула его о ребристый фюзеляж, что Глотов сразу потерял сознание. Из дыма и пламени его вынес сержант Петренко, наскоро перевязав лицо бинтами поверх шлема.
Сон сделал замысловатый зигзаг, словно давая отдых натянутым до предела нервам, и вернул лейтенанта к временам его срочной службы.
Глотов только что совершил первый прыжок с парашютом и сейчас лежит на пружинистом покрове мха высохшего болота, поросшего кустиками голубики, и обкусывает прямо с веточек недозревшие терпкие ягоды. В двух шагах от него возится живой и невредимый Витька по прозвищу Синий. Он только что уложил в переносную сумку купол и теперь собирает стропы своего парашюта бесконечной петлей. Витька крутит свои петли и хохочет. И Глотов тоже не может удержаться от смеха.
Вчера в увольнении они порознь познакомились с девушками и вечером, как было условленно, встретились с ними на танцплощадке парка. Девчонки оказались сестрами, да еще близнецами. Зина и Римма начали церемонно знакомить своих кавалеров. Они чуть было не заржали. Пришлось сдерживаться и не подавать вида, что знакомы друг с другом еще стой поры, когда без штанов гонялись за крабами по отмелям бухты родного городка да ловили креветок рубашками.
Сейчас, после прыжка, их веселило то обстоятельство, что по вечернему времени они не успели рассмотреть как следует девушек и теперь, хоть убей, каждый не мог ручаться, что сможет определить, где Зина, а где Римма. Да и свидание оба назначили в одном месте. Поди разберись. А сестры одевались одинаково. Эту деталь они все-таки заметили.
В припадке озорства хохочущий Витька бросает парашют и наваливается на Глотова. А тот, счастливый, что видит друга живым, почти не сопротивляется и весело кричит на все болото: 'Витька, живо-о-ой!'. А товарищ давит и плечевой сустав уже начинает отзываться болью.
Глотов с трудом открыл глаза и увидел над собой солому крыши. Плечо жестко трясли. Глотов рывком сел. В утреннем воздухе раздавались резкие голоса немцев.
- Они поднимаются снизу. - доложил Кузьмин, который разбудил лейтенанта.
Десантники уже пробудились. Спали они вполглаза, все-таки первая ночь во вражеском тылу, да к тому же наблюдатель Петренко, услышав голоса из лощины, переполз к противоположному краю чердака, чтобы увидеть и оценить опасность. А пока добирался, переползая через товарищей, перебудил всех, кроме Глотова: тот спал чуть в стороне, под самым скатом крыши. А сейчас, досадуя, что его разбудили позже всех, Глотов стал перемещаться к дощатому торцу чердака, чтобы самому видеть все.
Тень восточного края лощины закрывала и дно оврага, и начало огорода. Лучи взошедшего солнца били наискосок, и в этом освещении, наложенном на молочную белизну тумана, как плоские призраки или изображение на фотобумаге, начали проступать одна за другой фигуры немцев в касках и пятнистых накидках. Шли они медленно и устало. Автоматы висели на груди, а пулеметчики несли свои машингансы на загривках, как коромысла, положив кисти рук на ствол и приклад.
- Сделать бы их бегущими мишенями, - шепнул Кузьмин.
- Остынь, - сказал Глотов. - Убери руку с автомата, еще успеешь настреляться. И подайся назад. В случае чего первое слово дадим Ковалю.
Кузьмин посторонился и его место тот час же занял Миша Коваль, остановив ствол своего 'дегтяря' в сантиметре от дверцы. Одно движение вороненым раструбом пламя гасителя и хлипкие доски отлетят в сторону, а пулеметчик получит обзор и сектор обстрела.
- Первое слово можно бы дать и мне, - подал голос Сережа Баженов, задумчиво потирая подбородок рукояткой ножа. Лезвие тускло отсвечивало в чердачном полумраке. - Я бы без звука завалил вон того дылду. Пока немцы бы изумлялись, тут бы и Малышу работа нашлась.
- Оставить предложения, - посуровел Глотов. - Если бы да кабы: Наперед загадывать нечего. Полезут - дадим. Нет - их счастье. Хоть уцелеют.
Из тумана показалось уже восемь немцев. Брели они устало, почти не отрывая своих сапог с короткими голенищами от земли. Росистое утро обильно увлажнило сукно мундиров, шинели и оружие. Глотов не без удовлетворения отметил, что бессонная ночь и неудачи не придавали немцам бодрости и в бой они не рвутся. С небольшим разрывом во времени из тумана вынырнули еще трое. Глотов присмотрелся. Двое поддерживали третьего, обмотанного бинтами. Тут бы и конец процессии неудачников, как вдруг из тумана всплыла восклицательным знаком высокая тулья офицерской фуражки.
Вяло переговариваясь, немцы вошли во двор и сгрудились перед сенями хаты, поджидая отставших. Тощий и белобрысый солдат снял каску и стал собирать в нее нападавшие за ночь орехи, изредка встряхивая ветки дерева. Остальные отнеслись к его занятию равнодушно.
Как только подошел офицер, оказавшийся в звании лейтенанта, все воинство мигом собралось в дном месте и подтянулось. Демонстрировалась непререкаемость чинопочитания и дисциплины в вермахте. Офицер только повел взглядом на собирателя орехов, как плоды сразу же посыпались обратно на землю и тот, нахлобучив каску, застыл по стойке смирно, бросив ладони по швам и выдвинув локти вперед. Брезгливо осмотрев свои измазанные жирным украинским черноземом сапоги, немецкий лейтенант бросил обер-фельдфебелю короткую команду и солдаты, быстро выбравшись со двора, построились на улице.
Постукивая прутиком по голенищу, офицер ждал последних троих, которых от только что обогнал. Наконец те подошли. Кузьмин заглянул в отверстие, проделанное в крыше, и чуть было не присвистнул. Два немца вели под руку их крестника Курта Гофмана. Уцелел все-таки гамбружец. Видно, крепко кто-то молился за него в эту ночь в фатерланде. Но это еще как сказать. Судя по бинтам, разрыв мины Зарембы достал и до пулеметчика. Сквозь повязку на голове проступала кровь, левая рука была тоже в бинтах и висела на ремне, перекинутом через шею, а сам Гофман едва стоял на ногах.
Немецкий лейтенант смотрел на горемыку Гофмана внимательно и холодно. Под этим взглядом последний из гамубуржцев попытался было вытянуться, однако от слабости его начало водить из стороны в сторону, и оба солдата снова подхватили его под локти. Офицер бросил прутик и задал Гофману вопрос. Последовал вялый ответ. Похоже, на глазах десантников начинался допрос. Глотов подполз к Цезарю и прошептал ему на ухо:
- Смотри, слушай и запоминай. Потом расскажешь чохом.
Да, это был допрос. Офицер спрашивал коротко, Гофман, как и несколько часов назад, отвечал многословно, уклоняясь, по всей видимости, в сторону. Это порой выводило немецкого лейтенанта из себя. Он то и дело обрывал пулеметчика и задавал ему следующий вопрос. Но гамбуржец был на коне. Даже Глотов заметил, что выглядел он сейчас совсем иначе, чем ночью у стога. Там в тоне ответов чувствовалась готовность пулеметчика отвечать и заискивание перед русскими в каждой фразе. Теперь же в интонациях длинных фраз можно было уловить и вызов, и обиду, и даже возмущение.
Латинист слушал, слушал и друг затрясся от сдерживаемого хохота, ткнувшись головой в солому. Глотов поднес к его носу кулак. Кузьмин икнул и снова стал слушать. В разговоре прозвучало слово 'Карпофка'. Потом оно начало повторяться все чаще и чаще, мячиком летая от Гофмана к лейтенанту и обратно. Глотов насторожился и предупреждающе глянул на Цезаря, но того постегивать не надо было: Кузьмин весь превратился в слух.
Диалог закончился и теперь говорил только офицер. Потом немецкий лейтенант резко оборвал свой монологи и солдаты, щелкнув каблуками, повели Гофмана к дверям хаты. Затем, спустя минуту, пулей вылетели оттуда. Офицер что-то коротко бросил старшему на улице и тот резкой командой послал колонну противодесантников в марш-бросок. Офицер подобрал прутик и с неприступным лицом зашагал следом.
- В общем, так, - сказал Кузьмин. - Солдаты до подхода офицера поругивали его. Лейтенанта зовут Винцер. Говорили, что ему когда-то русские надрали задницу и теперь герр лейтенант лезет из кожи, чтобы сквитаться с десантниками сполна. От огневого заслона остался только Гофман, говорили, да и того, кажется, ожидает штрафная рота. Переживают. За Гофмана и за себя: И еще:
- Бог с ними, - прервал его Глотов, - с их переживаниями. Карповка здесь при чем?
- А при том?.. - Саша запнулся, подыскивая слова. - Откровенно, товарищ лейтенант, я сам не пойму, чего добивался офицер от Гофмана. Он прямо пытал нашего крестничка, почему мы ушли именно в Карповку. Но Гофман молодцом, стоял на своем, и все тут. Если русские парашютисты расспрашивали его о Карповке, значит, туда и двинули.
- Винцер поверил?
- Нет, - ответил, подумав, Кузьмин. - Как мне кажется, у него что-то свое на уме, знаете, как в школе: два пишем, три запоминаем.
- Плохо, - сказал Глотов. - А чего это ты ржать задумал?
- Да: - Кузьмин снова фыркнул. - Уж очень красочно Гофман расписывал себя перед офицером. Рассказать?
Глотов кивнул. Сейчас ему о немцах надо было знать все.
В пересказе латиниста события этой ночи в изложении Гофмана выглядели неузнаваемо. Пулеметчик поведал офицеру, что на них с тыла внезапно набросились русские парашютисты. Их было много и они действовали только кинжалами. Мужественный ефрейтор Кюгель со своим помощником погибли в этой неравной схватке. Отдав должное павшим камарадам, пулеметчик занялся своей особой. Он, Гофман, был у пулемета и только успел повернуть ствол МГ, чтобы расстрелять парашютистов в упор, как его ударили сзади чем-то тяжелым по голове и он потерял сознание.
Дальнейшие эпизоды могли выдавить слезу даже у камня. По словам пулеметчика, русские, убедившись, что он жив, стали его допрашивать, применяя самые варварские методы. Особым изуверством отличался парашютист, знавший немецкий язык. При каждом вопроса он бил Гофмана в живот и в пах. Но пулеметчик, по собственному утверждению, не дрогнул и чести доблестного солдата рейха не уронил. На этом месте Саша Кузьмин сделал отступление от себя:
- Видите, товарищ лейтенант, я этого Гофмана всего два раза по физиономии съездил, чтобы в чувство привести, а он меня сразу же в палачи произвел. - И вздохнул: - Ни стыда у человека, ни совести.
- Ты гляди, обиделся, - удивился Глотов. - Ладно, проглоти. Давай дальше. Считай, что я тебя уже пожалел.
- Он бы еще много наплел, но Винцер обозвал пулеметчика свиньей и вралем. А потом добавил, что тот пойдет в штрафные части, а там есть кому поплакаться.
В дальнейшем Винцер заявил, что покоя подчиненным не даст, поскольку они, тыловые крысы, своей трусостью и медлительностью его не заслужили. С этого часа в селе вводится парное патрулирование, в нем для всех найдется работа. Надо будет брать на учет все подозрительное.
Глотов насторожился. Решение немецкого лейтенанта ввести патрули видимо опиралось на то самое 'три в уме'. Неужели заподозрил, что десантники внутри кольца, а не вне его? Продолжение рассказа только усилило тревогу Глотова.
Винцер приказал солдатам не распускать языки, а Гофману - отлеживаться в этой вонючей дыре, которая и есть самое подходящее место для такой трусливой скотины. В части, касающейся Гофмана, приказ выглядел странно. Последний гамбуржец не только не рвался прогуливаться по селу, но и вообще едва держался на ногах. Но и это еще не все. Под занавес Винцер выразил сожаление, что у него нет сейчас под рукой взвода парашютистов, которым он командовал два года назад. Он бы не потерял столько людей без пользы. Выходило, что Винцер был причастен к воздушно-десантным войскам третьего рейха.
Было от чего опешить Глотову. Коллега да еще в том же звании, что и он, командует заштатной охранной ротой. Любопытно, как это он сюда попал? Известно, что к кадрам вермахта немцы относятся бережно. Значит, лейтенант Винцер чем-то проштрафился и загремел в охранную. Им, укрывшимся на чердаке, легче от этого, разумеется, не будет. Винцер носом будет рыть землю, чтобы найти парашютистов и отличиться. Выходило, что группа лейтенанта Глотова имела дело с профессионалом.
Г а д а н и е н а к а р т е
Лейтенант выставил наблюдение и распорядился приступить к завтраку, чего уже давно и затаенно ждали. Последний раз все ели вчера, около трех дня. Похоже, что ребята хорошо поняли, что быть сытым при ночном десантировании равносильно сколачиванию самому себе гроба. Азы физиологии: при сытом брюхе кровь отливает от головы к желудку, зрение в темноте ухудшается, можешь либо опоздать со своим выстрелом, либо получить пулю от более голодного противника. Судя по азарту, с которым десантники начали уничтожать сало-шпиг и сухари, короткая лекция лейтенанта, прочитанная по пути на аэродром, оказалась доходчивой.
Когда группа занялась наблюдением и завтраком, Глотов расстелил добытую из планшета карту, порыскал глазами, определяясь среди хаоса густозеленых и коричневых пятен рельефа с цифрами высоток и буквенных обозначений населенных пунктов. Вот где они находятся, село Хмелевка, спускающаяся задами в овраг и высыпавшая основной массив своих хат на равнину. Между голубой артерией Днепра, делавшей плавный изгиб, и Хмелевкой лежит районный центр Карповка. Соваться туда - надо быть самоубийцей. В Карповке фельдкомендатура, полиция, усиленный гарнизон, укрепления, вынесенные к Днепру. Путь к реке отпадает.
На северо-востоке, между Хмелевкой и Карповкой, находится лесок, где затаились танковые эсэсовцы. И туда ходу тоже нет. Эсэсовские посты расставлены паучьей паутиной и завязнуть в ней - раз плюнуть. Населенные пункты Чшники, Поглебцы, Шаблюки, тянувшиеся к северу и начинающиеся от хутора Семенюта спасательные для них Каневские леса, куда в крайнем случае следовало стягиваться разобщенным, потерявшим связь десантным группам, сейчас можно считать недосягаемой мечтой. Не проскочить туда, не пробиться - все наверняка прочно блокировано.
А если податься на юг? Впившись глазами в карту, Глотов проследил южное направление и сразу же понял, что и сюда дороги нет. Днепр, изгибающийся не северо-восток, сделав плавную дугу, отрезает путь на юг. Правый берег реки нашпигован дотами, дзотами, вкопанными в землю танками, пулеметными ячейками, блиндажами с солдатней хваленного Восточного вала. Вломиться туда все равно, что в муравейник, вернее, в лежбище голодных крокодилов. Думать даже не надо об отходе на юг.
Остается запад, тыл противника. А почему бы и нет? Вот они вразброс села и хуторки: Криничка, Бейбуза, Машковка, Дымари, Бабцы: Есть овражки, лески и рощи. Но в лесочках наверняка поджидают своего часа засады да и населенные пункты взяты под наблюдение противодесантными отрядами. Но можно ведь проскользнуть тенями мимо засад и сел с дальнейшим поворотом на Каневские леса. Наметить коридор и проскользить. Крюк, правда, придется сделать приличный, но расстояние здесь не играет никакой роли. Лишь бы вырваться из этой ловушки и, соединившись со своими, включиться в боевые действия.
Но тут Глотов приостановил разбег своих мыслей и, усмехнувшись, спрятал сложенную карту в планшет. Все то, о чем оно сейчас думал, являлось, в сущности, запасным вариантом. Исход группы по любым направлениям возможен только ночью, в крайнем случае, вечером, но лучше все-таки под покровом темноты. Днем из Хмелевки никуда не рыпнешься, засекут на первой же минуте. И дадут ли дождаться темноты, еще под вопросом. Пожалуй, и вопроса нет, вряд ли дадут. Немецкий офицер, коллега, так сказать, что-то почуял своим десантным нюхом. Глотову необходимо предугадать его действия. Только вот как? Вопросов возникает здесь множество.
Один из них, пожалуй, самый главный. Когда Винцер начнет акцию по вылову из Хмелевки русских парашютистов? Скорей всего со второй половины дня, чтобы дать отдохнуть после ночной вестряски и к вечеру управится со всеми делами. Второй, не менее важный вопрос. Как бывший немецкий десантник рассчитывает осуществить операцию? Начнет ли он обыскивать все подряд хаты или сделает это выброчно. Но на общую облаву у Винцера силенок маловато и, значит, он станет рыскать с солдатами по подозрительным хатам. Если такое случится, то у Глотова будет шанс незаметно просочится с группой в уже проверенный немцами район и там затаится.
Глотов подумал и нашел, что надеяться на такой исход по крайней мере несерьезно. Немцы не дураки и постараются охватить пристальным вниманием те хаты, в которых они еще не были. Да и десантники Глотова не мальчики размером с пальчик, чтобы бесследно затеряться в небольшом селе Хмелевка.
Винцер пока не догадывается, что русские парашютисты находятся буквально под его носом, по соседству с его раненным пулеметчиком Гофманом, и это уже хорошо. Но методом исключения он может обнаружить группу, особого уме здесь не надо. Немцы сильны в логике. Если там нет парашютистов и там, то где они? Верный ответ напрашивался сам: там, где еще не проверили. И что будет тогда? А тогда, разумеется будет бой, его не избежать. А, может, попытаться как-то сманеврировать, еще до боя? Лейтенант отверг мысль и о маневрировании. Село под наблюдением и лишняя суета насторожит немцев.
Не поворачивая головы, Глотов прислушался к тому, что делалось сейчас на чердаке. Парни исправно уничтожали сало-шпиг и ржаные сухари, аппетитно похрустывающие под их молодыми зубами. И хотя от острого приступа голода лейтенант чуть было сам не защелках зубами, но все-таки посоветовал:
- Вы бы полегче, ребята. В таком темпе можно запросто язык отксить или кусок поперек горла встанет. Возись тогда с вами.
Кто-то хихикнул набитым ртом, остальные промолчали. Они просто подсунули лейтенанту кус сала и пару сухарей, как бы предлагая заняться тем же, что и они. Кромсая финкой на матовые ломтики шпиг, Глотов приказал Сереже Баженову и Станиславу Зарембе выдвинуться к дверце чердака. Сереже иметь под рукой нож, Зарембе приготовит дымовые гранаты. Боевые гранаты иметь под рукой всем. Набддателей менять через каждый час.
'Плохо, - подумал Глотов, пережевывая ломтик сала. - Инициатива полностью в руках противника. А это куда как худо. На да ладно. События не всегда идут по точно разработанному плану, у кого бы то не было. Ни у нас, ни у противника. Всегда что-нибудь происходит не так'.
Глотову в его положении оставалось надеяться только на его величество случай.
Покончив с едой, Баженов и Заремба, стараясь поменьше шуметь, подползли к щелястой двери входа на чердак, потеснив слегка лейтенанта. Заребма тащил свой рюкзак, с которым, кажется, на расставался даже во сне. Оба выжидающе посмотрели на командира.
- Пока оставаться так, - сказал им Глотов. - При появлении кого-либо во дворе - дайте знать. Посмотрим, что предпримут немцы.
Но немцы не давали о себе знать. Перед ними, пронизанный утренними лучами солнца, лежал пустынный двор, до краев заполненный странной тишиной и неестественным покоем. Особенно остро ощущал эту противоестественность лейтенант Глотов.
До войны ему не раз приходилось бывать в станицах Кубани. Он помнил суету хохлаток, выискивающих корм во всех углах казачьих подворий, неторопливое шествие вытягивающих шею гусей, табунок уток, вперевалку спешащих к ставку. Редко из какого двора не доносилось поросячье повизгивание или солидное похрюкивание отъевшегося кабана, кудахтанье и кряканье, азартный собачий лай лил горластое пение петуха. Всюду жизнь, всюду движение. Рябит в глазах от разнокалиберной живности. То путаются под ногами разгуливающие по станичным улочкам куры, то дорогу перекрывает стадо овец. Раздувают зобы важные индюки. Гусаки, вытянув шею и издавая змеиное шипение, храбро бросаются на каждого прохожего. А это село прочно придавил крышкой безмолвия третий год оккупации.
Может быть поэтому таким звонким казалось чириканье воробьев, ныряющих внутрь чердака через отверстия, проделанные десантниками в соломенной кровле. Любопытство в этих птахах било через край. Считая себя по крайней мере хозяевами чердака, они носились на бреющем из угла в угол, возбужденно прыгали на слежавшемся сене между людьми и громко, наперебой обсуждали на своем птичьем языке квартирантов, вторгнувшихся бог весть откуда в их пределы.
- Наверное, за своих принимают, - пробормотал радист Волли Салайнен, наблюдая за воробьиной суетой. - И правильно. Ни летают, мы с неба сыплемся:
Миша Коваль порылся в карманах, добыл кусочек сухаря, раздавил его в своих лапищах и высыпал на диск пулемета горстку крошек. Миг - и по вороненному металлу готового к бою оружия заскакали мячиками серые птичьи комочки. Клювики стали отбивать на диске дробь
- Голодные, бродяги. - Тихая улыбка застыла на широком лице Малыша. - Вот жизнь у них, хуже собачьей, никто не покормит, самим надо рогами тарахтеть. Не позавидуешь. - Но тут воробьи, покончив с крошками, взмыли, а на диске осталась капля помета. Пулеметчик рассердился: - Так мы не договаривались, матчасть пачкать. - И резко взмахнул рукой. - Брысь, фраера! Старшины на вас нет.
Воробьи разлетелись по углам и там испуганно притихли, суетливо скашивая головки. Вероятно, раздумывали, стоит ли доверять этим постояльцам.
Наступившую было тишину нарушили уже сами десантники. Напряжение, еще сидевшее в каждом из них после ухода немцев, искало выхода, и Сережа Баженов, наблюдавший за пустым двором, повернулся к товарищам, нашел глазами Кузьмина и сказал:
- Слушай, Цезарь. Если ты такой полиглот, переведи на немецкий скороговорку: 'Коваль ковал кобылу. Кобыла коваля - копытом. Коваль кобылу - кнутом'. Уловил? Как это будет звучать?
- Да никак, - ответил, подумав, Кузьмин. - У немцев каждое слово твоей присказки будет начинаться с другой буквы. Весь смысл теряется. А зачем тебе?
- Да так: Фрицев что-то долго не видно с их тявканьем. Бдительность снижается. Вот хотел услышать:
- Хочешь, обматерю по-немецки?
- Еще чего, - возмутился Сережа. - Мне и русского хватает.
- Так я для повышения бдительности.
- Дался вам Коваль, - вклинился в разговор Малыш, понимая, что камень в присказке летел в его огород. - Соли он вам на хвост насыпал?
- Не в тебе суть, - хмыкнул Баженов. - Это я Цезаря хотел встряхнуть, чтобы не заснул.
- А при чем тут Коваль? - Уперся пулеметчик.
- Успокойся, Миша, - вмешался Кузьмин. - Это у него случайное совпадение и совсем не по адресу. Ревизор!.. Кого встряхивать? Меня? Я сам кого хочешь могу проверить. Стас, а Стас, - окликнул он подрывника.
- Чего тебе? - поднял голову от мешка со взрывчаткой Заремба.
- Сколько раз погибает минер?
- И коню понятно, - ответил Заребма. - Одного раза достаточно, чтобы вверх тормашками:
- Не угадал, - хихикнул Цезарь. - Два раза он ошибается. - И показал два пальца, копируя старшину, который давал ему два наряда вне очереди. - Первый раз, что пошел в минеры, ну, а второй, когда уже взлетает:
- Это острота? - холодно поинтересовался Заремба. - Юмор в солдатских обмотках? Меня давит смех. Подскажи, в каком месте надо хохотать до упаду? Если сам пошел в минеры, то ошибка исключается. Знал на что идет.
Разговор был прерван появлением прилетевшей из полей сороки. Она взгромоздилась на вершину ореха, застрекотала настырно, тот час же была изгнана со двора сердитыми сойками. В вытуривании незваной гостьи принимали деятельное участие воробьи, покинув для такого дела чердак. Возбужденно чирикая, они начали массированную атаку на пришелицу, облепив ее плотным роем. Негодующе треща, сорока улетела в глубину села, искать себе другое пристанище. А воробьи вернулись обратно к десантникам и заполнили чердак звонкими голосами, делясь с квартирантами радостью победы.
- Молодцы, - повалил их Стас Заремба. - Так ей и надо ворюге, гитлеровской прихлебательнице. Ох, и подлые птицы эти сороки, скажу я вам. Они нам в прошлом году под Вязьмой нервы вдрызг истрепали. Только начнешь к немецким постам подкрадываться, а сороки уже тут как тут, трещат, оповещают: Будто фрицы им отдельную ставку платили.
- Как же вы это так, что сороки замечали, - упрекнул Баженов. - Я в разведке на Ленинградском фронте, помню, в сугробы вмерз, пока часового у штаба караулил. Ни летающая, ни бегающая тварь не заметили. Породистый пес штабного офицер, дог, что ли, или доберман: Не разбираюсь я в собачьих породах. Так вот, рядом этот барбос проскочил и даже мордой не повел. Умет надо.
Заремба хотел было что-то возразить, но его опередил вопросом Кузьмин:
- Даром хоть не мерз, Сережа?
- Если бы даром, я бы с тобой сейчас не разговаривал. Так бы и остался в сугробах. Снял я часового в сумерках, ножом и на расстоянии. Сигнал группе захвата подал. Только и отогрелся при штурме штабной хоромины. А то думал - кранты: В бревно чуть не превратился от мороза.
- Ага! - уличающе поднял палец Заремба. - У тебя время было вмерзать. А у нас каратели над загривком висели, вот-вот вцепятся. Впереди засада не засаде. Разведку вели с ходу и секреты ликвидировали тоже с ходу. Некогда было примериваться. А тут сороки над головой, сволочи: Прокляли мы эту птичку небесную.
Помолчали. С другого аэродрома и в составе другой бригады, чем Глотов, выбывший в госпиталь по лицевому ранению, Станислав Заремба выбрасывался под Вязьму. Об этом десанте он вспоминать не любил. Захватить плацдарм бригада не смогла, по причине малой численности, да и немцы сразу же блокировали, использовав для эжтой цели специально натасканных предателей, переодетых в нашу форму. Много горьких потерь понесли десантники, пока не вывели на чистую воду провокаторов. Потом они вырвались из блокады и стали кружить по лесам, уничтожая мелкие гарнизоны немцев и беспощадно расправляясь с их подсобниками-полицаями. Численностью около батальона бригада вышла к своим только летом.
- Сороки не везде одинаковые, - нарушил тишину Волли Салайнен. - Мы в прошлом году со спецгруппой возле Минска шастали, так там другое дело. На нас сороки внимания не обращали, а вот когда облава приближалась сразу же начинали стрекотать. Даже указывали своими голосами с какой стороны опасность надвигалась.
- Возле Минска, говоришь? - переспросил Кузьмин. - Так вам городские сороки попались, они более умные.
- А у нас, а у нас: - заторопился Коваль. - В заслоне капитана Шошина: Он как даст: - Миша запнулся, обвел глазами товарищей и, увидев на их лицах внимание, начал более ровно: - Когда в заслоне я воевал у капитана Шошина в сорок первом. Из окружения мы выходили. Только от немцев оторвались, сели у костра перекусить чего-нибудь, а тут сороки-белобоки налетели и стали трещать, демаскировать. Капитан Шошин как пульнул их матом, они - бряк на землю и лапками задергали. Мы их сразу же на прутики - и в костер. Поскольку со жратвой было плохо, полтора сухаря на пять человек. А тут - дичь.
На чердаке оторопели. Обычно высказывания Коваля отличались бесхитростностью и их принимали на веру. А тут вроде бы прозвучала издевка над всеми и это шокировало.
- Малыш! - охнул Кузьмин. - Юмор прорезался? Утер нам нос. Ну, все, ребята, приехали: Выйдем к своим, и я сопьюсь от черной зависти к пулеметчику Ковалю.
- Опять я виноват, - вздохнул Миша.
- А кто же? - спросил Кузьмин. - Не я же над ребятами издеваюсь.
- Коваля не трогать, - сказал Сережа Баженов. - Я после войны беру его к себе подручным в дамский салон. Он будет девушек завлекать, а я из них красавиц делать. С таким напарником план н сто пятьдесят процентов гарантирую. Все премии, переходящие знамена и похвальные грамоты Васильеостровского коммунхоза наши будут. Верно я говорю, Миша?
- Я такой, - скромно подтвердил Малыш.
- Возьми меня, Сережа, в салон, - попросился Кузьмин. - Я тоже хочу завлекать и премии получать.
- Тебя не возьму, - отрезал Баженов. - Это все равно, что козла в огород с капустой запускать. А впрочем, как компаньон скажет.
- Ни в ком случае, - отрезал Коваль. - Помрут девушки от его латыни, как осенние мухи.
- Все против меня, - пожаловался Цезарь.
- Прекратить треп, - рассердился Глотов. - Вроде бы и девок нет, а языки распустили. Мелют и мелют: Надо же, от сорок к дамскому салону скатились. Без разбору:
Тут сержант Петренко, который не прерывал наблюдения, весьма кстати скрипнул сойкой. Все замерли. Глотов сместился к чердачной дверце.
Х о з я е в а п о д в о р ь я
В поле зрения десантников появилась девочке неопределенного возраста, лет пяти-шести, сразу не разберешь. Маленькая, с нелепыми тряпками, торчащими из резиновых бот, слишком для нее больших, в серых заштопанных чурках, мало отличающихся по цвету от подола платьишки, выглядывающего из-под замызганной стеганки, с трудом удерживающейся на ее худеньких плечах, она то маячила во дворе, то проворно исчезала куда-то. Существо это было шустрое и непоседливое. Оно внимательно присматривалось к окружающему миру и от его глаз, поблескивающих из-под заношенного платка, казалось, ничто не могло укрыться. Девочка видимо мерзла, поскольку все время старалась стянуть полы своего одеяния поплотнее. Но уходить с подворья не торопилась и даже несколько раз высунула свой широкий носик за калитку.
Девочка снова куда-то запропала и Глотов, потеряв ее из виду, торопливо зашарил глазами по двору и вдруг наткнулся на ее пристальный взгляд, брошенный из-за низко свисающей ветки ореха. Лейтенант инстинктивно подался вглубь чердака, снова глянул на подозрительную ветку, но там уже никого не было. Тогда Глотов машинально перевел глаза на подслеповатое окошко хаты и заметил, что стекло в нем меняет оттенок - оно то светлело, то темнело. Нетрудно было понять, что кто-то внутри хаты приближается к окну и вновь отходит, как бы боясь быть увиденным со двора. Лейтенанту стало зябко. Выходить, девочка и этот 'кто-то' в хате либо знают, либо догадываются, что чердак заселен.
Нечаянное открытие резко меняло ситуацию. Затаившимся парашютистам на мгновение показалось, что крыша их ненадежного убежища вдруг исчезла и они все, раздетые, вдруг оказались на виду, под дулами шмайссеров. Вот теперь таись и думай, как быть дальше. Скрытого выдвижения не получилось.
Скрипнула дверь и из хаты вышел приземистый старик, по всей видимости, сам хозяин. Одет он был под стать оккупационному времени. На ногах - немецкие порыжелые сапоги с короткими голенищами, серые брюки заправлены в коричневые шерстяные носки, хорошо различимые сверху в широких раструбах голенищ, на плечи наброшена отечественная стеганка, из многочисленных дыр которой торчали клочья свалявшейся ваты. Голову венчала наша солдатская шапка-ушанка с подвязанными на затылке клапанами.
Постояв некоторое время у порога, будто давая себя рассмотреть как следует, хозяин неторопливо прошелся в дальний конца двора, где у скособоченного плетня были аккуратно уложены несколько вязанок хвороста. Проворчав что-то себе под нос, он стал одной рукой сердито вытаскивать из вязанок сухие ветки. Когда у него их оказалось достаточно, старик разогнулся и крикнул:
- Манька!..
Позвал он, очевидно, девочку, но та не отозвалась. Тогда старик опять таки одной рукой сгреб, как клешней, вытащенные хворостины и понес их к чурбаку, находящемуся неподалеку от плетня. Прежде чем взяться за топор, наискосок торчавший в колоде, он сбросил стеганку и наблюдавшие за ним десантники увидели, что левый рукав его темной рубашки высоко, почти у самого плеча, подколот. Хозяин оказался инвалидом.
Впрочем, и одной рукой старик орудовал довольно ловко. Подтягивая ветку за веткой к чурбаку и придерживая их ногой, он точными ударами топора отсекал от них куски нужной длины. Вскоре слева от него выросла солидная кучка дров. Старик с силой всадил топор в колоду и снова позвал:
- Манька!.. Шоб ты сказилась!
- Ох уж эта Манька, - пробормотал кто-то из десантников.
Появление Маньки было неожиданным не только для наблюдателей, но и, пожалуй, для самого хозяина. Только тот начал снова рубить дрова, как рядом с ним возник столбик. Манька будто вынырнула из-под земли, но уже была готова к работе, поскольку стеганку она сняла со своего худенького тельца и набросила на плечи.
Между стариком и девочкой состоялся короткий разговор, содержание которого не улавливалось, но было заметно, что дед Манька разговаривали на равных, не уступая друг другу. В конце концов они пришли к какому-то решению и девочка, утвердительно кивнув головой, стала собирать дрова и носить их в хату. Сам дед направился к колодцу, осевший сруб которого находился неподалеку от ореха.
Лязгнула дужка ведра, звякнула цепь, заскрипел немазанный ворот: Видно было, что старик давно наловчился управляться одной рукой. Дотянув ведро до уровня сруба, он налег на рукоятку левым плечом, изогнулся и добытая колодезная вода плеснула на замшелые бревна, выплеснувшись через край ведра.
Глотов машинально провел шершавым языком по сухим губам и с трудом сглотнул клейкую слюну. Дьявольски хотелось пить, и нему одному. Лейтенант заметил, что выдвинувшийся вперед Клим Петренко тоже не отрывает зачарованного взгляда от голубоватой воды, соблазнительно колышущейся в ведре. Позавтракали плотно, а о воде не побеспокоились. В данной обстановке это можно было бы и не учитывать. Если бы да кабы: Всего не предугадаешь.
Из-за жажды Глотов на какое-то время ослабил наблюдение и прозевал момент, когда хозяйственная деятельность во дворе приняла нежелательное направление. Старик отнес ведро в хату, показался снова, куда-то исчез, а потом вдруг с рядном, переброшенным через плечо, попер прямиком к сараю.
Еще теплилась надежда, что дед проследует в сарай для какой-то там надобности, но она быстро отпала. Под тяжестью тела скрипнула первая перекладина с виду неказистой, но добротно сколоченной лестницы. Хозяину во что бы то не стало надо было именно на чердак. Глотов окинул взглядом своих и увидел на их лицах растерянность. Это было понятно. За оружие не схватишься, а изображать приветливость они были не готовы.
Дверца чердака распахнулась и дневной свет, ворвавшийся в полутьму, ослепил на какой-то миг десантников. Сначала через порожек упало рядно. Потом втиснулся сам хозяин, прикрыв за собой дверцу. Глазам снова пришлось привыкать, теперь уже к полумраку. Совсем близко от себя Глотов увидел широкое лицо, изрубленное морщинами в белом окладе колючей щетины. Почувствовав себя неловко, Глотов сказал первое, что пришло ему в голову:
- Ты, отец, нас не бойся. Мы свои:
- Ну, сказал, сынок, - усмехнулся хозяин. - Чего тут бояться. Да мы вас третий год, как бога, ждем. И не чужие, бачу: Всю ночь герман стрелял. Думал, наши на подходе, да что-то не видно.
- Извини, отец. - ответил на упрек Глотов. - Другим разом немчуру вышибем. Не получилось сейчас:
- Вот то-то и оно: - тяжело, будто булыжниками, ворочал словами хозяин. - Другим разом. Видел, как вы мимо: тенями и сюда. Плохо дело, думаю, рановато ожидать своих.
Глотов крякнул от досады. Прошли два заслона, а тут все-таки наследили. Заело и остальных. Черт бы побрал этого деда. Спал бы на своей лежанке, и ему с девочкой, и им было бы спокойнее.
Затянувшееся на чердаке молчание хозяин воспринял по-своему. Он невозмутимо расстелил рядно и начал сгребать в него одной рукой сено. Десантники стали ему помогать.
- Не отвлекаться, - приказал Глотов. - Продолжать наблюдение.
Доброхоты заняли свои места у отверстий в крыше. Обменявшись короткими взглядами, дед и Глотов уединились в правом от входа углу чердака.
Хозяин назвался Саввой Мефодиевичем Ляхом, солдатом первой мировой, бывший кавалерийским разведчиком, а ныне инвалид гражданской войны, потерявший руку в боях с махновцами. Ограничившись столь короткой справкой о себе, Савва Мефодиевич, понимая, как разведчик, что нужно его постояльцам, стал выкладывать общие сведения.
Немцев в последние две недели нагрянуло в Хмелевку видимо-невидимо и все разных частей. До этого тут толклись преимущественно саперы, мобилизуя местных жителей на окопные работы, сейчас же в Хмелевке всякой твари о паре. Обозники попадаются, пехотинцы, артиллеристы: Особенно много танкистов со сдвоенными молниями на петлицах - эсэсманов.
Часть, из которой троих солдат с пулеметом определил на постой к Савве староста села Гнидюк, тоже прибыла недавно. Все как на подбор гладкие, мордатые и ленивые. В то же время они были хитрые и вороваты: так и норовили стянуть что-нибудь. Хозяина вместе с внучкой они выгнали в кладовку, а сами заняли горницу и развесили на стенах непотребные цветные картинки с голыми девками. Потом содрали с икон вышитые рушники и упрятали их в ранцы. А больше у Лях брать нечего. Домашние куры и гуси пали еще в сорок первом с появлением захватчиков, а корову Зорьку застрелили в прошлом году и сожрали пришлые полицаи. Жена Саввы после этого сильно захворала и так больше и не поднялась. Схоронил ее Лях.
И хотя квартиранты вели себя относительно спокойно, но Савва Мекфодиевич был доволен, когда поутру двое немцев не вернулись совсем, а третьего привели израненным, битым и перепуганным. Сейчас он лежит пластом в горнице, жалобно стонет, а порой издает протяжные вопли. Не все котам масленица, бывает и постное.
Здесь Глотов дал понять хозяину, что он отклоняется в сторону. Тогда Савва Мефодиевич сообщил, что хождение ночью по селу запрещено и немецкие патрули открываю огонь без предупреждения. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что в с патрулями немцы чувствовали себя в безопасности и будут уверены, что никто на улицу не сунется. Значит, можно проскользить без шороха и скрипа. С другой стороны, при малейшей ошибке огонь пойдет селом, как по бикфордову шнуру и тогда вряд ли удастся вырваться в чистое поле.
- Девочка эта, Манька, родственница вам? - спросил Глотов.
- Внучка, - ответил Лях. - Маринка: Я ее для удобства Манькой зову. - И коротко рассказал историю появления у себя внучки.
Дочка вышла замуж за командира, артиллериста, который служил в Киеве. В начале июня сорок первого дочка приехала с Маринкой к родителям в отпуск, а муж задержался по службе. Ждали со дня на день, но его все не было. Тогда Василина - так звали дочку - поехала обратно в Киев разузнавать о муже, оставив девочку старикам. Думала через пару дней обернуться, но не вышло, война началась. С тех пор ни о дочке, ни о ее муже ничего не известно. Вот и бедуют оккупацию старый и малая. Маринка девочка ничего, помогает по хозяйству, до вот беда, норовистая, вся в дочку. Часто спорит с дедом, больно самостоятельная.
- Вот что, сурово сказал Глотов. - Уходить вам надо вместе с Манькойэ Немцы нас обнаружат, не пощадят и вас.
- Да оно так, - согласился Лях. - Надо бы уходить, да некуда, хлопец. Офицер приказл за недобитым гансом присматривать до прихода санитара. Заявится этот санитар, спросит меня, начнет искать, наткнется на вас: Лихо тогда будлет.
Глотов мысленно согласился с хозяином. Да куда уж как лихо. Засветят группу среди белого дня. Приковал нас, выходит, к месту недобитый пулеметчик Гофман. Теперь надо думать не только как самим вырваться, но и о хозяине с внучкой побеспокоиться. Задача усложнялась.
- Чуешь, сынок. Що за форма на вас такая? - проявил любопытство Лях. - Сам службу ломал, двое с флота на побывку в село приезжали, зять артиллерист, а вот такой ще не бачив.
Глотов пояснил, что они десантники, парашютисты. Выбросили, да не туда. Вот и приходиться прятаться. Ночью они уйдут, темноты бы дождаться. С непонятной уверенностью Лях заявил, что темноты они дождутся. У него колени ноют, чуят дождь к вечеру. И пошумит дождичек, и собаки след не возьмут.
- Если бы да кабы, - пробормотал Глотов.
Потом старик поинтересовался, как у них с харчами. Глотов ответил, что нормально, самого угостить могут, только водой не запаслись. Лях сказал, что воду им принесет внучка.
- Еще чего, - запротестовал Глотов. - С водой да по лестнице. Корову, которой нет, поить, что ли?
- А зачем по дробине, - усмехнулся Лях. - У меня свой лаз есть. А ну подвинься, служивый. - сказал он Ковалю. -Подвинсь и дуру свою забери.
Бедному Малышу пришлось вжаться в левый скат крыши вместе с 'дурой', как уничижительно назвал его пулемет Лях. Старик разгреб сено и показал плотно сбитую из досок крышку, прикрывавшую ход в сарай сверху. Объяснил:
- Ляда: Мужик я, як бачите, неполный, вот и упросил зятя наладить люк, чтобы корове сподручней было корм задавать. Прямо с горища да в ясла. Он и зробыв.
Приспособление Саввы Мефодиевича весьма заинтересовало десантников. Весть запасной вход, а это уже кое-что. Ляда тотчас же была открыта и несколько голов свесилось вниз, внимательно исследуя неприглядное нутро сарая, где все еще стойко держался запах навоза. Потом все радостно переглянулись. Многое можно сделать, заимев такой люк: и в тыл немцев зайти и случае окружения, и уходить через сарай. А не сигать на виду у всех через чердачную дверцу, и прорываться под прикрытием огня сверху. Большинство пролезут в люк наверняка, сразу же определил Глотов, разве что Коваль. Но и Коваль проломится, если захочет. Шансы на благополучный исход группы повысились.
- Ну спасибо, дед, - не скрывал своей радости Глотов. - Удружил ты нам своим лазом.
- Ляду покуда не закрывайте, - заторопился Савва Мефодиевич. Я зараз:
Проводив хозяина, глотов приник к щели в дверце. Двор был уручающе пуст. Ни старика, ним внучки.
- Дяденьки, возьмите глечик, - раздался в этом момент приглушенный голос снизу.
Повернувшись к люку, все увидели прежде всего край обливного кувшина, который покачивался из стороны в сторону и расплескивал желанную воду. Казалось, что голос идет из кувшина. Миша Коваль подхватил его обоими руками и вытянул наверх. Внизу стояла Маринка с поднятым вверх лицом. Взяв девочку за худенькие плечи, лейтенант и ее втащил на чердак, посадив на край люка.
- Пейте, дяденьки, - сказала Маринка, обводя восторженными глазами улыбающиеся лица. Вода Хо-о-олодная! Меня дедуня прислал: Не бойтесь, дяденьки, я своя.
- Хорошо, что предупредила, - фыркнул Цезарь. - А то у меня аж мурашки пошли от страха.
Коваль, вжатый в скаты крыши, затрясся в беззвучном хохоте, от чего ходуном заходила соломенная кровля хлипкого строения. Негодующе зачирикав, взмыли воробьи. Маринка недоуменно завертела головой.
- Прекратить балаган, - сердито прошипел Глотов. _ Дите воду принесло, а вы зубы скалите. Заполнить фляги, остальное поровну. Сначала наблюдателям. - И повернулся к девочке: - Тебе здесь задерживаться нельзя, Маринка. И меньше по двору шастай.
- Так деду же помогать надо.
- Помогай, но в нашу сторону поменьше поглядывай. Договорились? И о нас никому ни гу-гу.
- Никому, никому, - горячо заверила Маринка. - Дедуня тоже наказал.
- Молодец твой дедушка, - сказал Глотов. - И ты тоже. Спасибо за воду. Без разрешения дедушки сюда ни шагу.
- Да що я нэ розумию, - даже обиделась Маринка.
- Тогда ступай. - Глотов легонько снял девочку с края люка и перегнувшись, опустил ее на земляной пол хлева. Заговорщески подмигнул вскинутому вверх личику, махнул ругой. Маринка отодвинула к стене ящик, крутнулась и исчезла.
Глотов осторожно опустил ляду, посмотрел на своих. Фляги были полны и теперь каждый по очереди прикладывался к краям кувшина, гулявшего по рукам. Наконец посудина попала к лейтенанту. На дне ее заманчиво плескалась жидкость. Глотов запрокинул кувшин и медленно, смакуя каждый глоток, выцедил свою порцию. Пустой кувшин перехватил Заремба и стал внимательно его рассматривать, поворачивая перед глазами. Вероятно, прикидывал нельзя ли использовать предмет крестьянского обихода для своих взрывных штучек. Видимо не нашел кувшину достойного применения и, вздохнув, положил его боком на сено.
- Не хлопать ушами, наблюдатели, - сказал Глотов. - Девчонку-то проворонили. Не заметили даже, как она оказалась под нами.
- Попробуй за ней уследить, - проворчал Малыш. - Это не Маринка, а юла: То там, то здесь. Глазом не успеешь моргнуть:
- Да и зачем за ней следить, - заметил Петренко. - Она же не военный человек, ребенок: Опасности не несет. В вот вода у нее вкусная, колодезная. Как та, помните, товарищ лейтенант, в сорок первом, какой ваши меня напоили?
- Мы тогда воду из родника брали, - сказал Глотов, - и второпях: Выходит, ен забыл?
- Такое не забывается. Опоили вы меня той водичкой напрочь и пошел я из пограничников в десантники. Да еще в воздушные:
- Неужто сожалеешь?
- А черт его знает, - передернул плечами Петренко. - Война всегда остается войной. В любом роде войск.
Глотов промолчал. Истина была бесспорной. Никакому роду воск привилегий война не давала.
:КОТОРЫЙ ПОШЕЛ В ДЕСАНТ
К л и м П е т р е н к о и А л е к с а н д р Г л о т о в
Дорога пограничника Клима Петренко пересеклась с дорогой десантников в июле сорок первого года. До этого они, разумеется, ничего не знали друг о друге: десантники о пограничнике, а сам Петренко даже не подозревал, что такие существуют в наших вооруженных силах.
Тогда, у моста через речушку за небольшой деревушкой Дегтяревкой, Петренко решил закончить свой вынужденный отход на восток и хлопнуть и на прощанье дверью. А парашютисты шли на выполнение спецзадания, и хотя у них был приказ не отвлекаться на посторонние дела и не ввязываться в бои, именно у этой деревушки они не смогли удержаться от случая поубавить спеси любителям молниеносной войны. Уж очень чесались руки у этих парней. Десантники, как и Петренко, приглядели тот же самый прочный мост, поскольку его пролеты могли выдержать не только тяжелые грузовики, но и средние танки. И подходила им именно та позиция, какую уже выбрал для себя пограничник. Правда, десантники тогда не знали, что позиция занята.
А Петренко не думал о прочности мостовых пролетов и на танки не рассчитывал. Его устраивала любя мелочевка: легковушка с офицером, грузовик с солдатами, пешая колонна: В общем, се что ехало или шло. Лишь бы побольше солдат в темно-зеленых мундирах осталось здесь, у этого моста.
К этому времени о срочной службе Петренко ив погранвойсках напоминала только фуражка с зеленым, уже выцветшим верхом, которую он берег пуще глаза, Если убьют, пусть немцы видят, что погиб пограничник, что граница не сдается.
Еще два дня назад их было пятеро, но рано поутру они неожиданно нарвались на засаду возле какого-то глухого хуторка и вынуждены были сделать крюк, чтобы обогнуть его на большом расстоянии. Немцы увязались в погоню, чего раньше не случалось. Попугают обычно стрельбой и продолжают заниматься своими делами. Но на этот раз немцы попались цепкие. Они умело отсекли пограничникам путь назад, в густые, спасительные для них леса, и погнали на открытое пространство.
На стороне врагов было все: численность, дневное время и лесостепная местность, где поля желтеющий ржи перемежались пятачками небольших рощиц и невысоких, насквозь простреливаемых зарослей малины. В один из таких малинников немцы в конце концов загнали пограничников, оцепили их и, лениво постреливая, стали чего-то ждать.
Неопределенность томила. Солнце, перевалив на западную половину небосклона, обрушило на землю зной. Волнами ходила под слабым ветерком наливающаяся рожь, подрагивал в зыбком мареве недалекий перелесок, до которого они не успели добраться- немцы отрезали путь к нему плотным огнем. Хотелось пить. Заняв круговую оборону, бойцы жевали только что проклюнувшиеся из тычинок мелкие ягоды малины, и, вызванная ими горько-кислая слюна в какой-то мере утоляла жажду. Каждый понимал, что вряд ли ему придется дожить до вечера, и готовился отдать свою жизнь подороже. Но немцы что-то не торопились кончать с пограничниками, однако держались наготове, каждый раз открывая стрельбу по подозрительно качнувшимся ветвям малины.
Спустя какое-то время все прояснилось. На проселочной дороге возле перелеска пропылил грузовик и остановился. Из кузова стали выпрыгивать человеческие фигурки, волоча что-то за собой. Ветер донес захлебывающийся собачий лай. Чтобы избежать ненужных потерь, пограничников в малиннике решили брать собаками.
Боясь верить, привстав и позабыв про осторожность, они следили за действиями немцев, и чувство обреченности охватывало пограничников. У себя на границе они сами натаскивали вот таких же немецких овчарок на задержание и знали, как трудно отбиться от сильных, тренированных и безжалостных псов. У умереть в схватке с человеком. Погибнуть от автоматной очереди теперь казалось более легкой судьбой. Чем почувствовать собачьи зубы на своем горле.
Память бойцов еще хранила воспоминания об их собственных служебных собаках, которых они считали верными и надежными помощниками. Собаки отвечали им преданной дружбой. Чтобы научиться видеть в собаке смертельно опасного врага, необходимо было время, а его у пограничников не было.
Растянувшись цепью, немцы приблизились ровно настолько, чтобы их не достали пули, и спустили с поводков овчарок. До двух десятков псов, подстегиваемых криками и улюлюканьем загонщиков, мелькая во ржи черно-бурыми спинами, пошли прыжками к малиннику. Дело было не только страшное, но и подлое. Собака ведь не человек и, по сути, не враг, только служит врагам, выполняя их желания. И человек, пусть даже враг, где-то понятен в своих действиях, его можно предугадать и упредить. У животных же свой разум и свои повадки. Впервые после 22 июня, когда застава приняла бой с передовыми частями вермахта, у пограничников дрогнули руки, и стрельба, открытая по фронту, не принесла результата. Мимо летели пули пограничников, мимо.
- Беречь патроны!.. - крикнул сержант Цыбулькин, признанный всеми командир пятерки. - Подождем псов здесь, чтоб наверняка. Возьмем их на нож и штыки.
Это было ошибкой. С овчарками, прошедшими выучку у человека, в ближнем бою связываться не стоило, да и холодное оружие было не у всех. Перекатывая в горле свирепый рык, псы ворвались в малинник. Красные пасти, белые клыки в красном оскале, сильные пружинистые тела.
Загремели выстрелы. С визгом покатился по земле один пес, другой. Однако овчарок было слишком много, уследить за всеми было трудно, и казалось, что участь людей уже решена. Но на крохотном пятачке, который сейчас заняли бойцы, поднявшись с земли, соприкасаясь плечами и образовав плотный круг, псы мешали один другому. А пограничники, отбиваясь ножами и выстрелами в упор, встречая собак в прыжке ударами ног, прикладов, всеми силами цеплялись за свой последний рубеж, не давая овчаркам утащить себя с пятачка. Взвыла и покатилась по земле еще одна овчарка, заскулила жалобно, прощаясь с жизнью. Почуяв кровь зверели псы, набрасываясь снова и снова на сатанеющих людей.
Петренко стряхнул с плеча повисшего на нем пса и, освободив руки, встретил второго, пластавшегося в прыжке. Ладони сошлись на глотке овчарки, и оба свалились на землю. Дальнейшее Петренко, выпав из общего оборонительного круга, помнил плохо. В обнимку с овчаркой он катался по земле, сжимая изо всех сил собачье горло и задыхаясь от запаха псины и шерсти, лезшей в рот. Овчарка, защищаясь, скребла лапами по его груди и животу, раздирая гимнастерку. Потом пес дернулся и затих. Следующего Петренко, перевалившись на спину, отбил ногами, целясь в брюхо.
И выдержали все-таки пограничники натиск зверья. Но вот издали раздался переливчатый свист, и овчарки, как по команде, отскочили от пограничников и прижались к земле. Ливень автоматического огня обрушился на нескольких пограничников. Облава, приблизившаяся к малиннику, открыла точный огонь. И хотя Петренко, которого овчарки оттащили от общего круга, находился чуть в стороне, досталось и ему. Получив пулю в левое предплечье, пограничник уполз в рожь и там потерял сознание. Немцы долго жгли патроны, расстреливая очередями поля, но прочесывать его не стали, да и овчаркам было не до него.
Очнулся последний из пограничников заставы в сумерках. Ныло плечо, взявшееся толстой коркой запекшейся крови. Немцы удалялись к грузовикам, тащили раненых овчарок и тела товарищей Петренко - для отчета, что ли? Погрузились и уехали. Петренко, качаясь от слабости, добрался до перелеска. Здесь он перевязал сочившееся сукровицей плечо, использовав вместо бинта кусок материи, оторванный от подола нижней рубашки, и упрямо двинулся на восток. Пока есть силы, надо было идти.
С тех пор прошло два дня. Сказывалась большая потеря крови, и силы были на исходе. Краюху деревенского кисловатого хлеба, перехваченного перед облавой в крайней избенке какой-то деревушки и братски поделенную между всеми, Петренко доел еще вчера утром. Но это помогло мало. Мельтешило в глазах, все время тянуло лечь на землю и забыться. Но Петренко понимал, что забытье означает для него смерть, а умирать где-нибудь в глухой норе, как последней собаке, ему не хотелось. Недаром же он все время таскал с собой немецкий автомат, полтора рожка патронов к нему и две немецкие гранаты с длинными ручками. Надо пустить весь этот арсенал в ход, и не без пользы, и только потом, с чистой совестью, можно расстаться с жизнью. Вот и сделал Петренко засаду у моста через речушку, за небольшой деревушкой Дегтяревкой.
Здесь был его последний рубеж. Не без удовлетворения Петренко оценил свою позицию, выбранную по холодку. В сектор обстрела входила все на подступах к мосту, а подобраться к нему незаметно с флангов было невозможно. Имелся, разумеется, и некоторый недостаток - простреливаемость путей отхода. Но этот минус пограничника беспокоил мало. Хватит, наотходился.
Время шло к середине дня, а немцы на дороге не появлялись. Но еще утром, когда Петренко выбирал это место, он видел два огромных грузовика, приткнувшихся к ближней окраине деревушки. Чем-то там занимались немцы. Скорее всего ловили кур, до которых были большими любителями. Ладно, пускай. Он, Петренко, подождет и всыплет им под первое число. За свою заставу и за все государственную границы. Овчарок, выпущенных на людей, припомнит.
Чтобы как-то занять себя, Петренко решил подсчитать патроны в неполном рожке. Постелив на землю промасленную тряпку, которой постоянно чистил автомат, пограничник отщелкал патроны, разложил рядком. Их оказалось тринадцать, и Петренко усмехнулся. Чертова дюжина.
Время тянулось медленно. Петренко думал, что для себя надо оставить несколько патронов, если, конечно, дело дойдет до второго рожка. Думал, что в бою трудно вести счет выстрелам, а еще трудней удержаться от желания прихватить с собой на тот свет еще парочку немцев, что силы уходят и для боя их остается все меньше. Думал и о том, что попадать в немцам в живом или полуживом виде ему никак нельзя. После боев на границе фуражка с зеленым верхом действует на них, как красная тряпка на быка. Уж они-то потешат свою душеньку над пленным пограничником, овчарки в малиннике ангелами покажутся. 'Нет, - подумал Петренко, - на втором рожке надо обязательно притормозить:'.
И вдруг на залитую солнцем землю откуда-то снизу начал наползать серый туман. Петренко пытался удержать меркнувшее сознание, но туман сгустился и потемнел, и пограничнику ничего не оставалось сделать, как медленно погрузиться в эту прохладную, несущую забвение темноту.
Сознание ему вернул натужливый звук мотора. Петренко с трудом оторвал тяжелую голову от земли и увидел хвост белесой пыли, тянувшейся от грузовика по дороге к мосту. Со стоном он потянулся в тряпице с разложенными патронам, чтобы забить их обратно в рожок. Но патронов на тряпке не оказалось. Вместо них бросилась в глаз фляга с влажным от воды чехлом и два полнехоньких магазина к шмайссеру. Тогда Петренко повернул голову и в недоумении уставился на типа в странном, обтягивающем голову матерчатом шлеме. Тип следил в бинокль за приближающимися немцами.
- Откуда ты взялся? - с трудом ворочая языком, спросил Петренко.
- Да я с неба, - как бы само собой разумевшееся ответил парень и, опустив бинокль, повернул к нему простецкое, обрызганное веснушками деревенское лицо. В серых глазах парня читалось сочувствие. - Аклыгался, граница? Хлебни пока воды. Накормим и перевяжем потом.
Дважды себя просить Петренко не заставил. Вот уже несколько часов он ощущал во рту шершавую, как напильник, сухость. Быстро отвинтил колпачок, припал к горлышку и стал: нет, не пить, впитывать в себя живительную влагу. До чего же вкусной оказалась обыкновенная вода. Пил ее Петренко глоток за глотком, а лицо его вдруг стало странно влажнеть. Он провел по нему рукой и непонимающе посмотрел на мокрую ладонь. Оказалось, слезы: И тут пограничник поразился своему умению плакать после страшного утра 22 июня.
- Ладно тебе: - пробормотал десантник. Отворачиваясь, и грубовато спросил: - Чего это ты патрончики свои разложил? Я думал, на продажу. - И без перехода сказал: - Тринадцать - число хреновое. - И тут же похвалил: - А позиция у темя отличная.
- Постучаться бы сначала надо, - тоже грубовато отозвался Петренко, справившись с собой и завинчивая колпачок опорожненной фляги. - А то действительно: как с неба. Хотя и на архангела не похож.
- Я тебя водицей хотел спрыснуть, - несколько обиделся десантник. - Да не успел: Курощупы начали движение. Но ты не торопись, немцы у моста притормозят. Осторожничают, сволочи.
- Парень, - сурово сказал Петренко, отвергая всякие попытки главенствовать над собой. - Моя позиция не так чтобы уж. Отход не прикрыт. Я же не рассчитывал не гостей.
- Знаю. - Десантник приник к биноклю. - Учтено, граница. Ту сторону ребята так причешут из пулемета, что немцам будет не до нашего отхода.
Этот бой врезался в память Петренко накрепко.
К мосту из деревушки спускались по пологому склону два немецких грузовика с солдатами. Второй значительно отстал. По всей видимости, водитель и солдаты в кузове этой машины не хотели глотать удушливую пыль из-под колес переднего грузовика. Дойдя до моста, первый грузовик, как и предсказывал десантник, остановился. Трое немцев выпрыгнули из кузова и лениво побрели вниз, под мост, задирая головы и осматривая пролеты. Потом прокричали что-то наверх. Раздалась резкая, с металлическим оттенком команда. Встреченная, впрочем, веселым ржанием, и солдаты горохом посыпались с машины. Часть из них задержалась возле кузова, а остальные, гогоча и раздеваясь на ходу, скатились к берегу неглубокой речки. Нажрались, а теперь, по всей видимости, решили искупаться.
Заложив два пальца в рот, пронзительно засвистал десантник посвистом Соловья -разбойника. Немцы услыхали его первыми и, почуяв тревогу, на мгновение застыли. И тут же сразу заработал пулемет с этого берега, совсем неподалеку, из незаметной складки местности.
Пулеметчик поначалу взял низкий прицел, и пробная очередь взметнула цепочку водяных фонтанчиков у самой кромки берега. Зато вторая, обозначив себя пылевыми облачками, пришлась посредине спуска. И тут началось. Пулемет бил и бил длинными, сосредоточенными очередями, падали и оседали на землю полураздетые солдаты, в короткие промежутки между очередями вклинивались стоны и вопли, сползали в воду тела убитых.
- Коси, коса, пока роса! - заорал в азарте десантник. - Роса долой, косарь домой!..
Ощущая в себе зыбкий холодок подступающего боевого вдохновения, Петренко повел стволом приготовленного к работе шмайссера.
- Погоди, граница, - осадил его сосед. - Мы еще скажем свое слово, но не сейчас. Со мной начнешь.
Не под руку. Петренко с досадой покосился на 'небесного' соратника, но послушался. Не он начал бой, хотя позиция и его. Теперь десантник был собран, оценивая обстановку побоища у моста, и пограничник, смирившись, перенес внимание туда же.
Немцы наконец-то сообразили, откуда бьет пулемет, скатились снова под мост и стали подбираться к своему оружию под защитой осевшего на скатах грузовика. Еще немного, и они открыли густой фронтальный огонь, нащупывая на этом берегу русский пулемет. Стали слышны очереди наших автоматов, заговорил и второй пулемет десантников, вплетая свои строчки в общую звуковую канву боя.
Немцы приходили в себя. Над кабиной замершей машины возник дырчатый кожух их ручного пулемета, и неразличимый пока пулеметчик направил ствол на огневую точку десантников. Вот тогда-то и ожил автомат соседа, а Петренко добавил прицельной очередью шмайссера под низ вражеского пулемета, где угадывался пулеметчик. Полуодетый немец вскинулся над пулеметом и завалился вбок. Пулемет так и остался на кабине, бессмысленно уставившись стволом в небо.
- Одного успокоили, граница, - крикнул десантник. - А еще не вечер:
До вечера было еще далеко, но обстановка тем временем стала меняться к худшему. Как-то упустили из вида второй грузовик. А он спокойно подкатил на нужную дистанцию, и из пыли стали выплывать фигуры немцев, идущих перебежками на сближение.
Немцы наступали грамотно, волна за волной, ложась после каждой пробежки, и каждая волна прикрывала огнем поднимающуюся с земли. Они почти не несли потерь, и поэтому казалось, что десантники ведут огонь холостыми патронами. Из-под второго грузовика, под прикрытием мотора, лупил вовсю немецкий пулемет. Бил и бил очередями с ничтожными перерывами. И под горячим ливнем пуль начал слабеть огонь десантников.
Пулемет надо было блокировать, но сосед Петренко стрелял по немцам, и пограничник занялся сам ликвидацией вражеской огневой точки. Экономя патроны, как уже привык это делать при долгом отходе на восток, Петренко всаживал из шмайссера короткие, в два-три патрона, очереди под скаты и вдоль машины. Тут главное - дать знать немецкому пулеметчику, что он на мушке, чтобы у него заныли зубы если не от страха, то от неудобства. Вывести его из равновесия, заставить метнуться для перемены позиции.
И Петренко добился своего. Ошарашенный посвистом пуль, впивающихся рядом в землю, звяканьем их о металл мотора и фырчаньем рикошета, пулеметчик понял, что ему здесь не усидеть, и на кой-то миг потерял контроль над собой. Инстинктивно он изменил положение тела, стараясь быть как можно дальше от опасного места, показав сукно мундира между подножкой кабины и передним колесом. Пограничнику того и надо было. В следующее мгновение он вогнал в мелькнувшее темнозеленое пятно очередь. Немца крутануло, и он, выкатившись наружу, к скатам, замер.
Цепи, лишившись поддержки пулемета, начали организованно откатываться к Дегтяревке. Их отступлению помогал смолистый черный дым от горевшего первого грузовика, за которым немцы умело маскировались. Ослабили огонь и десантники. В тишине, прорезаемой редкими автоматными очередями, снова раздался оглушительный посвист Соловья-разбойника, исходивший от соседа Петренко. Две фигуры в комбинезонах выскочили из незаметной лощины и бегом бросились к мосту, неся какие-то массивные и увесистые диски.
- Подрывники пошли, - объяснил десантник пограничнику, сдвигая на затылок шлем и вытирая тыльной стороной ладони пот с лица. - Здорово мы их, а? А еще не вечер. Сейчас мосту решку наведем нашими же противотанковыми.
- И противотанковые мины с собой с неба захватили? - спросил Петренко, наблюдая, как подрывники нырнули под пролеты моста и стали там что-то делать. - Тяжело небось?
- Сдурел? - ответил вопросом на вопрос десантник. - Была охота: Немцы дорогу разминировали с сложили на обочину. А мы прихватили. Километров десять на себе перли. Хорошо, что теперь в дело пойдут.
Фигурки выскочили из-под моста и понеслись назад. Разбойничий посвист теперь послышался где-то в отдалении. Мост стал горбиться и начал рассыпаться по бревнышку. Грохот взрыва стеганул по ушам. Взметнулась к небу древесная щепа. На берегу замелькали люди в комбинезонах - десантники оставляли позицию.
- отходим! - скомандовал сосед пограничнику. - Мы свое дело сделали. А еще не вечер.
Уже потом, перезнакомившись со всеми десантниками, Петренко узнал, что его товарищем по тому бою был рязанский парень Коля Степанчиков по прозвище Ещеневечер. Тогда же пограничник впервые встретился с Глотовым, командиром засады. Глотов ходил в то время в сержантском звании и шрама на лице не имел. И глаза у будущего лейтенанта были не такими суровыми, как сейчас, да и вообще весь его вид тогда был довольно-таки легкомысленным. Тощий, длинный парняга с худым лицом, постоянно напускающий на себя солидность.
Первая встреча, как часто это бывает, не задалась. В леске, где остановились десантники, Коля Степанчиков подвел пограничника к Глотову и сказал:
- Позиция была занята, товарищ сержант. Вот этим, ответственным квартиросъемщиком. - Коля хмыкнул. - Дуба дает, а кричит 'моя' . Но стреляет лихо: и точно, и лишних патронов не жгет.
- Единоличник? - спросил Глотов, окидывая взглядом изможденного Петренко. - Ты нашему колхозу все карты спутал. Пока по-новому расставили пулеметы, да то, да это, немцы полезли к мосту. А мы хотели рвануть его вместе с грузовиками. Хорошо, хоть без потерь обошлось.
Петренко стал медленно закипать. Вот стоит перед ним этот сержант, подтянутый, в целехоньком комбинезоне, сытый, недавно от своих. А где он был, когда их, пограничников, немцы выжигали огнеметами. Растрепался, как на плацу перед новобранцами.
- так бы они въехали на мост, держи карман шире, - еле сдерживаясь, возразил Петренко. - Они же пролеты проверяли, сам видел. Нечего было валандаться - такие операции с утра, по холодку, готовят. - И окончательно вышел из себя: - Да пошел ты: Я вас сюда не звал. И на границе 22 июня тоже не видел.
- -Ну-ка документы, - деловито потребовал Глотов. Остальные десантники, построжав, отошли в сторону, оставив пограничника и сержанта вдвоем.
'Это он правильно, - подумал с некоторым одобрением Петренко, с трудом расцепив заржавленную булавку на внутреннем кармане гимнастерки и доставая слипшиеся от пота комсомольский биле и красноармейскую книжку. - Доверяй, но проверяй. В бою я проверен, но доверять они мне пока еще не имеют оснований'.
Чувствуя себя виноватым перед пограничником за свой тон, Глотов стал перелистывать странички документов, с трудом отделяя их друг от друга. Петренко уже с любопытством следил за ним. Из комсомольского билета выскользнула фотокарточка и закружилась в воздухе. Глотов ловко, мгновенным движением подхватил ее на лету, остро глянул на пограничника, спросил:
- А это кто?
- Разуй глаза, - сгрубил Петренко. - Это я на гражданке и Галя.
- Объяснил. - Глотов посмотрел на пограничника и стал вглядываться в фотографию. - Галю вижу в первый раз, сравнить не с чем. А вот тебя узнать трудно.
Петренко промолчал, равнодушно подумав, что этот дылда особого открытия не сделал. Он и без него догадывался, что между тем парнишкой на фотографии, в залихватски заломленной кепке, и им, теперешним, загрубевшим, измотанным в боях, мало чего общего. Но не доказывать же десантнику, что он не верблюд.
Однако доказывать ничего не потребовалось. Чем дольше Глотов смотрел на паренька в кепке, тем больше улавливал сходства между ним и задубелым воякой, безразлично посматривающем на него. Оттаяв от своей суровости, вернул пограничнику документы, приказал сменить повязку и спросил, может ли тот идти. Петренко кивнул утвердительно и с помощью одного из десантников, поставившего плечо, дотянул-таки до расположения отряда.
Спецотряд шел на подрыв артиллерийских, скрытых в лесной глухомани, складов, оставленных нашими в спешке отступления. О складах вспомнили, когда линия фронта откатилась от них на порядочное расстояние. Для их ликвидации взвод десантников был в срочном порядке усилен саперами и пулеметчиками, переименован в спецотряд и получил четкую боевую задачу: выброситься в данном районе, найти обозначенный на карте объект, уничтожить его и вернуться обратно.
Командовал отрядом лейтенант Харченко, двадцатипятилетний кряжистый кубанец. Это был человек осторожный, философского склада ума, с некоторым уклоном в сторону оптимизма. Бой у моста должен был, по представлению лейтенанта, не столько унять у десантников желание 'умыть' немцев, сколько сработать на основную задачу.
Дело в том, что разведка, высланная загодя к лесному массиву в котором, судя по карте, таились склады, донесла, что немцы там затеяли какую-то подозрительную возню, гоняя по лесным дорогам грузовики с солдатами. Разведгруппа отметила и постоянные полеты 'рамы', что-то высматривающей с небольшой высоты. Вот и послал Харченко к мосту группу Глотова погреметь и пострелять, надеясь, что немцы оттянут части от заветного квадрата на карте. Сам же лейтенант, возглавив резерв, прикрывал группу с тыла.
'Глаза' отряда, лучшие наблюдатели взвода, еще до ухода группы Глотова на задание, вышли к наиболее возможным путям продвижения немцев, а сам Харченко, расположив резерв в глубокой лощине, невозмутимо ждал результата их демарша.
Наблюдатели, как только кончился бой у моста, доложили своему командиру о результатах операции. Чуть позже сообщили и о том, что среди десантников, возвращающихся к лощине, находится посторонний. Харченко встретил Глотова вопросом:
- Кого это ты привел ко мне, землячок?
Глотов, как и Харченко, был родом из Краснодарского края и ходил у лейтенанта в земляках. Он ответил командиру. Снова последовала проверка документов Петренко. Потом пограничнику и всем остальным предложили отойти в сторону. Лейтенант вертел в задумчивости ту самую фотокарточку Петренко с девушкой, Глотов в томительном ожидании переминался с ноги на ногу.
- Ну? - спросил наконец Глотов.
- Чего нукаешь? - полюбопытствовал Харченко, вкладывая фотокарточку в комсомольский билет и задерживая документы на руках. -Тебе же известно, что нам запрещено кого-либо брать в отряд.
- Так он же с границы, - возразил Глотов. - После нашего шума немцы обшарят каждый куст, каждый овражек. Нечестно оставлять его одного. Нельзя.
Вероятно, лейтенант услышал то, что хотел услышать. Его круглые карие глаза на полном лице потеряли жесткость и приняли какое-то скорбное выражение.
- Значит, - сказал он уже другим тоном, - во всем будет виноват лейтенант Харченко. И в гибели пограничника, в нарушении приказа. Так, что ли? - Вздохнул: - Хорошо придумали. Ох, греметь мне под трибунал из-за собственной доброты. - Уже спокойным тоном заключил: - Зачислить пограничника Петренко в спецотряд, под мою личную ответственность, взять на довольствие.
И Петренко вошел в состав спецотряда. Пока ему обрабатывали рану и накладывали повязку, десантники, наскоро перекусив и накормив пограничника, подготовились к броску. Наблюдатели доложили, что немецкие подразделения по всем дорогам перебрасываются в направлении моста. Туда же перелетела 'рама', начав описывать круги над Дегтяревкой.
Надо было уходить, пока немцы не взяли след. Свежесрезанные ветки зонтами покрыли головы и плечи десантников, позволив отряду незаметно выбраться из лощины и мелким кустарником добраться до леса. Группа прикрытия, задержавшаяся у опушки этого леса, по возвращению донесла, что выдвижение отряда прошло незаметно для противника.
С этого дня пограничник Клим Петренко участвовал во всех перипетиях, выпавших на долю спецотряда. К вечеру десантники проникли в массив, но артиллерийские склады отыскали только на рассвете, когда стали заметны просеки. Казалось, рвануть это хранилище снарядов труда не составить, но не тут-то было. Взводу пришлось здаержаться.
Склады все еще охранялись и охранялись надежно. В спешке отступления забыли не только о складах, но и о караульном взводе, несшем здесь охрану. И солдаты как ни в чем не бывало продолжали нести караульную службу. Отощавшие до предела, в обвисшем на худых телах обмундировании, они выходили на свои посты туго затянутыми ремнями, выбритые, в начищенных до блеска сапогах. Службу эти ребята знали.
Когда десантники, обрадовавшись возможности завершить выполнение боевой задачи, сунулись к братьям-славянам, их встретили по всем правилам устава караульной службы окликом: 'Стой, кто идет? Стой, стрелять буду!'.
Винтовка часового выразительной черной точкой ствола смотрела в грудь ближайшего десантника, а сзади и правее часового резко откинулись ветки маскировки, и открылось задумчивое рыло станкового пулемета 'максим'.
Положение было щекотливым для обоих сторон: стрелять было не резон ни десантникам, ни бойцам охраны склада. Бойцы караульного взвода, разумеется, знали о начале войны и, ожидая приказа, приготовились на всякий случай к обороне, умело разместив пулемет, вырыв и замаскировав окопы полного профиля по периметру хранилища. Знали они и то, что вокруг немцы, но уйти без приказа, оставив склады врагу, не могли.
Ситуация казалось настолько нелепой, что цепь десантников взорвалась яростной руганью. Охрана восприняла ее спокойно, лишь один голос с хохлацким акцентом осведомился:
- А вы хто такие, щобы матюкаться?
- Да вас не только матюками, - закричал с земли лейтенант Харченко, - вас бы колом, да по голове!.. Освободить объект для подрыва, а то взлетите к чертовой матери вместе со своими складами.
- Ага, - отозвался тот же голос. - Зараз мы тебе освободим: Подставляй кишеню.
С несгибаемым караулом пришлось вступать в переговоры, обменявшись для начала серией нелестных эпитетов. Потом лейтенант Харченко, прикрикнув на своих, направил переговоры в более спокойное русло, осведомившись у охраны, что надо сделать, чтобы они убрались со складов к чертовой матери. Хохол с той стороны невозмутимо сообщил, что в данном случае их может снять с поста только командир полка и со знаменем. Ни больше ни меньше.
- Определенно, на губе гад сидел и уставы изучал, - заметил кто-то из десантников. - Все параграфы назубок знает:
- Да нет, ребята, здесь не из той оперы, - возразил знакомый уже Петренко Коля Степанчиков по прозвищу Ещеневечер. - Это же сверхсрочники, не понятно, что ли? Да я их нюхом чувствую за весту: Служаки матерые, таки от складов и трактором СТ З не сдвинешь. Что-то другое придумать надо.
Народ в спецотряде был молодой, но уже успевший потянуть армейскую лямку, где на первоначальном этапе главенствовали старшины и сержанты сверхсрочной службы, учившие уму-разуму новобранцев. Ничего такого парни придумать не смогли, кроме как выдать полный набор нелестных определений, которыми за глаза награждали обозленные непривычной строгостью первогодки своих отцов-командиров.
- Сундуки, крупоеды, макаронники!.. - понеслось из цепи. - Дубы березовые, чайники дюралевые, трамваи тупорылые!.. Мало вы из нас в мирное время кровушки попили? И теперь ходу не даете.
Как не странно, но такой словесный фейерверк подействовал. Охраняли склады действительно сверхсрочники, те самые 'сундуки' и 'крупоеды', которые всегда воспитывали поступающее в армию новое поколение. И сейчас их старшинская сущность, ставшая уже частью натуры, вдруг проявилась во всей своей силе, оставив где-то на втором плане и голод, и войну, и полную неясность будущего.
- Выйти из строя, кто кричал! - раздался командный рык. - В наряд, на кухню, сортиры чистить, разгильдяи. Встать, кому сказано!
- Сам встань, если такой храбрый, - ответили из притихшей цепи. - Поднимешься, а какой-нибудь из ваших: сдуру лупанет очередью. Нас, дядя, на мякине не проведешь. Покажись сначала ты. Что, кишка тонка?
Охрана приняла вызов. Из-за бугорка за колючей проволокой вырос плотный мужик в военной форме с роскошными, торчащими, как у сердитого кота, усами. Такие усы в армии разрешали носить бывшим буденновцам. Мужик был в звании старшины, и на широком его лице, похудевшем и обвисшем, лежала суровая непреклонность.
Навстречу ему поднялся Харченко и, не обращая внимания на новый окрик часового, пошел к воротам. Договаривающиеся стороны встретились.
Старшина наотрез отказался снять охрану и пропустить десантников к складу. Самым убедительным из документов, которым располагал лейтенант, была схема склада, доставленная десантникам из Управления тыла Красной Армии, с отметками наиболее целесообразных мест расположения фугасов. И хотя схема была с соответствующими служебными пометками и штампами, старшину она не убедила. Лейтенант вернулся к своим, посеяв, однако, сомнение как в душе старшины, так и у его бойцов.
Склад пришлось брать ночью. Выручило, пожалуй, то, что красноармейцы были ослаблены длительным недоеданием, да и уверенности у них, что этот склад стоит защищать от десантников, не было. Так что, прежде чем войти в склад, пришлось связать часовых, блокировать караульное помещение в глубине территории склада, а потом, когда пламя уже бежало по бикфордову шнуру, помогать старшине и его подчиненным уносить бренные свои тела подальше от склада.
Разумеется, взвод охраны под командованием того самого усатого старшины по фамилии Рябошапка присоединился вместе с пулеметом к спецотряду. Утром следующего дня, после длительного ночного перехода, лейтенант Харченко имел короткую беседу с караульным начальников.
- Что же вы, храпоидолц. Спектакль нам показывали на тему верности присяге, - упрекнул Харченко старшину. - Ведь все равно по нашему вышло. Время только потеряли.
- Оно-то так, - хмурился Рябошапка. - Сразу же не разберешь, кто вы такие, а приказа оставлять посты мы не получали. Да и по уставу действовали.
- Немцы нагрянули, они бы разобрались, кто мы такие, да и вы тоже, - проворчал Харченко. Тут он уставился на роскошные усы начальника караула и с крайней заинтересованностью спросил: А усы у тебя по какому уставу? Что-то не помню такого параграфа. Вон отрастил, как у бенгальского тигра. Может, из-за усов и соображаешь туго? - И решил: - сбрить надо, чтобы не демаскировали. Сейчас скажу хлопцам, они тебе разом. Омолодишься, старшина.
Но тут старшина Рябошапка проявил твердость и характер не только в смене караула у склада, но и в отношении своих усов. Он сразу же сослался на маршала Тимошенко, который став наркомом обороны, разрешил якобы носить усы бойцам Первой Конной. Чтобы выделить их из общей массы. И тут же, без перехода, начал вспоминать былые походы в гражданскую, где он воевал в составе прославленной конницы под командованием самого Семы Тимошенко.
Чтобы не вдаваться в глубину революционного прошлого, лейтенант решил оставить усы Рябошапке, в великому сожалению Коли Ещеневечера. Услышав о предстоящей ликвидации старшинских усов, десантник быстро снял поясной ремень, накинул его на сук невысокого клена и с видимым удовольствием стал править на ремне финку, пробуя ее остроту ногтем. А Рябошапка во время разговора с лейтенантом испуганно поглядывал на ретивого десантника и жмурился все больше и больше.
Путь к своим был на много труднее и опаснее, чем к затерянному в лесах складу в тылу противника. Фронт, покачавшись под Смоленском, начал откатываться к Москве. Сопредельная с боевыми действиями полоса, в глубину и в ширину, была густо набита тыловыми немецкими подразделениями. Кишели разного рода команда: трофейные, похоронные, заградительные, вылавливающие наших бойцов, попавших в окружение. Избежать боя спецотряду не всегда удавалось. Чтобы оторваться от наседающих немцев, приходилось оставлять в заслонах на верную гибель людей, одного за другим. Отстучал позади последние строчки караульный 'максим', гашетку которого жал до конца старшина-буденовец Рябошапка. Потом захлебнулся ручной 'дегтярь', которым Коля Степанчиков пробивал для десантников брешь в стене немцев. Проделав вдоль линии фронта замысловатый зигзаг, спецотряд пошел ночью на прорыв через боевые порядки немцев, отстреливая последние патроны. На нейтральной полосе попали под беспощадный пулеметный обстрел и здесь тоже понесли потери.
Из тридцати двух парашютистов, ушедших на подрыв складов, к своим вернулись только шестеро. Седьмым был Петренко. Медаль 'За отвагу', полученную им по десантному ведомству, как бы узаконила пребывание пограничника в этих войсках. К Днепровскому десанту Петренко уже имел на своем счету три боевых прыжка с парашютом.
ГЛАВА ПЯТАЯ
П о я в л е н и е д р у г а Ц е з а р я
В благостную деревенскую тишину, в шорох литых листьев ореха, качающихся под ветерком, в мирное чириканье воробьев, ворвались и стали хозяйничать чужие наглые звуки. Где-то за селом завыл танковый двигатель, поработал некоторое время на разных режимах и заглох. Потом рыкнул бронетранспортер и шальной водитель, наслаждаясь скоростью машины, то бросал ее к окраине села, и тогда грохот, лязг и визг двигателя рвали барабанные перепонки, то уводил бронетранспортер к дальней лесополосе, и какофония диких звуков постепенно переходила в надоедливое комариное зудение.
В поле зрения десантников, наблюдавших за улицей, стали попадаться немцы. Они озабочено торопились по своим делам, и поэтому внимания на себе не задерживали. Гораздо реже можно было видеть местных жителей. Обычно это были пожилые женщины, которые, прижимаясь к плетням, быстро перебегали к соседним дворам и обратно.
Послышался треск, и мимо проехал мотоцикл с пустой коляской. Похоже, что водитель был здорово пьян, и три колеса БМВ выделывали невообразимые кренделя на пыльной улице. Напротив хаты Ляха мотоцикл занесло не взгорке, его двигатель взревел от перегрузки, машина чуть не опрокинулась, но все-таки выехала на ровное место. Водитель, повернувшись в седле, посмотрел на крутой подъем, покачал головой и, вывернув руль, потарахтел дальше, уже без зигзагов.
- Поехал жить, - хмыкнул Волли Салайнен, который все время держал мотоциклиста на мушке, и опустил автомат. - Везет человеку. Где только успел напиться утра.
- Я бы ему за такую езду руки поотбивал, - подал голос Стас Заремба, глубоко обиженный за мотоцикл. - Паскуда! БМВ - машина добрая, а он что с ней делает. Мне бы ее. Я бы на таком мотоцикле черта сотворил.
- Прекратить, - тревожным шепотом процедил Петренко. - Кажется, сюда прут. Уже без колес, на своих двоих:
Вдоль улицы, по направлению к их двору, двигалась вольным строем группа немецких солдат. Шагали они уверенно, громко и беззаботно переговариваясь. Десантники приготовились к бою. От толпы немцев жди во дворе всякой пакости. То ли сено может понадобиться, то ли по своей привычке шарить по закоулкам их может занести и на чердак, на их же, впрочем, беду.
Однако солдаты столпились возле калитки и, не слушая друг друга, стали кричать что-то веселое ефрейтору, прошедшему в глубину двора, гогоча от собственного остроумия. Ефрейтор задержался на полпути, повернулся к оставшимся у калитки и ответил одной фразой. На улице заржали еще сильней. Ефрейтор безнадежно махнул рукой и пошел к хате. На его зеленой сумке, свисающей с боку, стал виде красный крест. Значит, к раненому Гофману пожаловал санитар.
- Немцы советовали Фрицу поставить Гофману ведерный клистир из местного шнапса, - не дожидаясь вопроса, перевел шепотом на ухо лейтенанту Кузьмин. - А Фриц ответил, что боится, как бы Гофман не выпрыгнул из собственной шкуры. Те и за животики:
Немцы толпой двинулись дальше и почти сразу же исчезли за низкорослыми дубками соседнего двора. Ефрейтор остановился посреди двора, посмотрел вниз в лощину и, вытащив сигарету, неторопливо прикурил от зажигалки. Жадно затянулся и застыл в глубокой задумчивости.
Саша Кузьмин бросил на немца мимолетный взгляд и замер: что-то неуловимо знакомое почудилось ему в облике этого медицинского ефрейтора. Солдаты называли его Фрицем, а имя это сбивало с толку. Другое, другое имя просилось на язык. А какое?.. Постой, постой:
Немец стоял к нему боком, докуривая сигарету. Мягкое осеннее солнце било в него слева, бросая тень на белую стену хаты и высвечивая мельчайшие детали лица, повернутого к Цезарю в профиль. Прямой нос, узкие губы и несколько тяжеловатый подбородок. И родимое пятно. Там где же он, Кузьмин, видел это небольшое родимое пятно под левым ухом. Хоть тресни, не вспоминается, но ведь видел. Может, в другой одежде?
Стоп!.. Будто молния высветила в памяти угрюмого неразговорчивого немца, немца в штатском, лежащего на соседней койке и общежитии медицинского института. А он, Саша, терзал его тогда вопросами, как будет по-немецки стул, стол, кровать, девочки: Все правильно. Бог весть откуда взявшийся у них немец поначалу общительностью не отличался. Являясь в общежитие после каких-то своих дел, он валился на койку, закидывал руки за голову и пялился в потолок. А он, Кузьмин, чтобы подступиться к соседу, изучал его глазами. Справа от него спал немец. Вот тогда Саша и видел у него родимое пятно.
Ефрейтор во дворе закончил курить, тщательно затоптал сапогом окурок и решительно шагнул к двери хаты. Звякнула щеколда. Кузьмина захлестывала злоба. Интернационалист, значит, из Испании: В Среднюю Азию в командировку поехал. Мразь! Какое настоящее имя у этого негодяя, не Фриц же?.. Клаус: Клаус Эрнст.
- Ты чего это трясешься? - повернулся к Цезарю Глотов. - И губы побелели: Лихоманка?
- Эта сволочь, которая была во дворе, - выдавил срывающимся голосом Кузьмин, - вместе со мной изучала медицину, в русском практиковалась. А теперь?.. - И чуть ли не сорвался на крик: - Да я ему сейчас решку наведу!..
Глотов ладонью зажал Цезарю рот. Тот попытался отпихнуть руку, заворочался, но над ним навис Миша Коваль и жестко придавил к сену. Кузьмин перестал трепыхаться. Лейтенант отвел руку и шепотом сказал:
- Еще один такой плеск волны, и всем нашим пришлют похоронки. Отдышись.
Через минуту, успокоившись, Цезарь посвятил десантную группу в свои былые взаимоотношения с приблудным немцем. Он оттачивал не нем немецкий, и нынешний перевертыш Клаус Эрнст-Фриц обучался у Саши русскому языку.
- Я ему Пушкина, - сокрушался Цезарь. - Я ему отрывок из 'Полтавы' советовал вызубрить. Да не в коня корм. Выходит, только прикрывался, а на самом деле шпионил.
- Не все здесь понятно, - вздохнул Глотов. - Если он учился с тобой на медика и одновременно работал на немецкую разведку, то на кой хрен, скажи, пожалуйста, ему возиться с вонючими бинтами в тылу, да еще в обычном армейском подразделении? Ему где-нибудь по верхам или, в крайнем случае, в нашем тылу орудовать, сведения собирать. Что-то не сходиться. Тут скорей от обратного.
- А черт его знает, - сдался Кузьмин. - Подумать надо.
- Это точно, согласился Глотов. - Чего тебе не хватает, так это во время подумать.
Цезарь обиженно замолчал. И весь чердак притих, переваривая услышанную новость. Выходит, у этого баламута Цезаря везде находятся кореша. И суток не побыли во вражеском тылу, а у него уже объявился однокашник по институту, да еще среди немцев. Молчал и Глотов. Неизвестно, раздумывал ли сейчас Кузьмин над странным превращением интернационалиста Клауса в фашиста Фрица, но лейтенанту пораскинуть мозгами было необходимо.
Мыслями своими Глотов с подчиненными не делился, но, как выяснилось чуть позже, все они думали в одинаковом направлении. Этого ефрейтора с медицинской сумкой, пришедшего лечить их общего знакомца Гофмана, надо брать в качестве языка. Надо пробить хоть какую-то брешь в плотной стене неизвестности, окольцевавшей группу с самого утра. Кое-что известно от хозяина Саввы Мефодиевич Ляха, но он не видит дальше своего двора, а сведения о порядке расположения в селе немцев и в окрестностях, их числе и что они замышляют в конце концов, и замышляют ли, может дать только допрос ефрейтора.
Правда, лейтенант Глотов, будучи лицом ответственным обличенным властью, думал еще и о том, что пленный немец не сможет выложить все, как на ладони, поскольку не все ему известно, но хоть что-то да проясниться и поможет сориентироваться в этом змеином клубке, каким представляется сейчас оккупированное село Хмелевка. Положение группы - хуже не придумаешь. За селом танковые эсэсовцы шастают, а в центре орудует бывший парашютист лейтенант Винцер, коллега, черт бы его побрал. На чердаке ничего не высидишь. Могут прийти и взять, как кур на насесте, тепленькими. Да и вообще, зависли они между небом и землей, на чердачном перекрытии. Состояние нелепое, даже для парашютистов. Пора уже потрогать землю-матушку ногами.
Так или иначе, но когда Глотов выложил предложение о пленении закадычного дружка Цезаря, подавляющее большинство десантников приняло его как свое. Лишь один Кузьмин не попал в общую струю и загрячился:
- Связать его, как редиску в пучок, и сюда: Я хочу посмотреть в его бесстыжие глаза.
- Больше ничего не хочешь? - фыркнул Глотов. - Не для взаимного любования вами друг с другом нам нужен ефрейтор. Кстати, ты можешь помолчать, поскольку в совете не участвуешь и предложения твои не принимаются. Как: - Лейтенант хохотнул. - Как от лица заинтересованного. Эмоций слишком много. Как там на улице.
Салайнен доложил, что на улице по прежнему. Возникают время от времени солдаты и пропадают. Целенаправленности в их перемещениях не наблюдается. И сюда что-то не стремятся. Оно и понятно - окраина. Ближе к центру, наверное, более оживленней, а здесь пока относительная тишина.
- Нам на руку, - сказал Глотов. - Давайте свои соображения по захвату санитара.
Во избежание лишних свидетелей ефрейтора решили брать в хате. Идти должны были Глотов и Петренко, прихватив с собой на всякий случай Цезаря. Возможно, что он ошибся, и немец не тот, с которым он учился в институте. Тут-то знание языка Кузьминым пригодится на допросе. Ляда была уже открыта и группа захвата готовилась десантироваться в хлев, как грюкнула дверь, запоздало скрипнул сойкой Миша Коваль, и санитар собственной персоной вывалился во двор.
План пришлось менять на ходу. Теперь к хате не полезешь на виду у немца, крик поднимет, неожиданности не получится. И вообще, он может преспокойно удалиться. Благо, ефрейтор уходить пока не собирался. Чем-то озабоченный, он с минуту потоптался у двери, будто давая возможность Кузьмину еще раз рассмотреть его как следует.
- Все-таки это он, - зашептал на самое ухо лейтенанту Цезарь. - Вылитый: Шкура продажная.
Кузьмина пришлось отстранить, так как к другому уху Глотова приник Сережа Баженов.
- Будем брать на дорожке к калитке, - прошептал он. - Когда он мимо нашей гостиницы проходить будет. Пойду я с сержантом.
Времени для обсуждения не оставалось, и Глотов, слегка сжав плечо Баженова, дал ему понять, что он его предложение одобряет. Сбросив куртку и отложив в сторону автомат, Сергей привычным жестом сунул за голенище нож и мягко, по-кошачьи, соскользнул в люк. Глотов показал пограничнику глазами вниз. Петренко полез в люк, волоча за собой автомат. Лейтенант оружие у него отобрал и сунул ему вместо автомата свой пистолет. К люку подобрался и Кузьмин, но Глотов задержал его у самой кромки и жестом дал понять, чтобы оставался на месте. Нечего Цезарю путаться под ногами. Со своим дружком он сможет свидеться и на чердаке.
Покрасовавшись возле хаты, ефрейтор мельком глянул на солнце и зашагал к калитке, странно передернув плечами, будто стряхивая с себя впившиеся ему в спину взгляды десантников. Скрылся за углом. Глотов переметнулся к левому скату крыши, где в проделанное отверстие хорошо была видна часть двора, примыкающая к улице. Упругим шагом немец пересекал пространство, придерживая рукой санитарную сумке на левом боку.
На чердаке, казалось перестали дышать. Даже воробьи куда-то исчезли. Ни шороха, ни звука: Все в напряжении ждали. Вот ефрейтор сделал шаг, еще шаг: Двор был пуст и на улице никого. Неужели что-то помешало группе захвата? Не должно быть. Но уходит немец и вместе с ним утекают драгоценные секунды, которые, как известно, никогда не возвращаются.
На пленение ефрейтора времени ушло значительно меньше, чем на обсуждение его захвата. Тихонько скрипнула дверь сарая и во двор вымахнул СережаБаженов. В два скользящих шага он преодолел расстояние до немца и повис у него на спине, приставив клинок к горлу. Ефрейтор по инерции сделал еще шаг, но резким рывком за воротник Сергей развернул его к себе, продолжая держать нож возле самого кадыка. Тут подоспел Петренко, завернул немцу руку за спину, ткнул стволом пистолета в затылок.
- Молчать, - сказал Сережа, крутнув лезвием возле горла. - Приколю, если пикнешь. Как барана: Ферштейн?
Немец неожиданно выдал на чистом русском:
- Да пошел бы ты:
Куда он хотел послать десантника, осталось неизвестным. На второй половине фразы Баженов сдернул с головы немца пилотку и загнал ее в рот хозяюину. Круто заворачивая ефрейтору руку и к лопаткам, Петренко поддал ему коленом в направлении сарая. Баженов толчком послал его туда же. Еще немного, и двор опустел. Потом из хлева послышалась возня - там вязали пленному руки.
Транспортировка языка наверх особого труда не составил. Глотов и Миша Коваль, перегнувшись через край люка, подхватили ефрейтора подмышки и рванули. Снизу помогли, и немец торпедой взлетел на чердак. Следом быстро залезли Баженов и Петренко. Ляду закрыли. Пленный, оттянутый в дальний угол, лежал на боку и не трепыхался. Группа захвата приходила в себя. Остальные тоже гасили возбуждение. Чердак, ходивший от этой возни ходуном, возвращался в первоначальное спокойное состояние.
- Делу время, - сказал наконец Глотов. - Давайте этого субчика сюда, ко мне поближе. И Кузьмина тоже.
Немца подтащил к Глотову. Придвинулся и Цезарь. Миша Коваль расположился чуть позади пленного, готовый в любой миг подавить его сопротивление.
- Нам терять нечего, - сказал Глотов немцу. - Сейчас вас избавят от кляпа. Предупреждаю, разговаривать полушепотом: Малейшее усиление работы голосовых связок будет для вас последним в жизни. Понятно?
Ефрейтор с готовностью кивнул головой. Глотов мимоходом отметил, что немец ведет себя необычно. Глубинные особенности человеческого характера проявляются, как правило, в первые минуты плена. Кто впадает в прострацию, кто храбриться, кто угодничает, а кто попросту начинает валять дурака. Однако ефрейтор выпадал из этого ряда. Его светлоголубые глаза на спокойном загорелом лице выражали лишь что-то вреде иронии к захватившим его десантникам, а это сбивало с толку и раздражало. Начиная закипать, Глотов кивнул Кузьмину и тот освободил рот ефрейтора от его собственной пилотки.
И опять неожиданность. Без кляпа он сделал два глубоких вздоха и выдал на третьем целый поток отъявленного мата, заковыристого не только для иностранца, но и, пожалуй, для русского. Правда все это произносилось полушепотом и Коваль, занесший было кулак, остановился. На чердаке уважительно молчали.
- Ты где так научился? - открыл рот Цезарь. - Ничего себе, уроки русского:
- Вот так капитан Шошин умел ругаться, - вспомнил Коваль с оттенком мечтательности. - Командир нашего заслона: Безостановочно.
Немец продолжал изрыгать мат с завидным постоянством.
- Да заткни ты пасть своему приятелю, Кузьмин, - возмутился Глотов. - Зесь, разумеется, не балетная студия юных балерин, но надо же меру знать.
Однако Цезарь поступил иначе. Он наклонился к пленному и, подставив свое лицо под пучок лучей, пробивающихся сквозь ближайшее отверстие в крыше, сказал:
- А ну прекрати крыть, Клаус. Тут встреча такая, а ты: Приглядись. Узнал?
И Клаус-Фриц замолк, всматриваясь в лицо десантника и мучительно, как это было видно, пытаясь вспомнить.
- Сашка, - наконец выдохнул он. - Сукин ты сын, Сашка. Я тебя шпрехен зи дойч учил, а ты что делаешь? Разве так встречают старого камарада? Свиделись, называется:
Упрек ошарашил Цезаря. Встречу он не готовил и радоваться свиданию не собирался. И если благодаря ему, Кузьмину, который узнал своего бывшего соседа по комнате в студенческом общежитии, немец был втащен сюда, на чердак, то не рассыпаться же перед ним в любезностях? Такая раскладка не устраивала Цезаря.
- Гнида, - прошипел он. - Был Клаусом, стал Фрицем. От интернационалиста к фашистам подался. Что скажешь, коллега?
- Тут другая клеенка, - посерьезнел ефрейтор и пошевелил плечами. - Руки затекли. Развяжи:
- Держи карман шире, - хмыкнул Цезарь. - Развязывать еще тебя. И так хорош.
Радость встречи со своим учеником-учителем у немца явно потускнела. Он отвернулся от Кузьмина и посмотрел поочередно на каждого из десантников. Потом уперся взглядом в Глотова.
- Вы здесь, кажется, старший? Ваше воинское звание?
- А Вам какое дело? - Грубость ответа лейтенанта смягчалась обращением на 'вы'.
- Я капитан Красной Армии. Надеюсь, постарше вас в звании?
- Чего?!..
- Зубы заговаривает, - вмешался Станислав Заремба. - Не верьте ему, товарищ лейтенант, это провокатор. Я таких навидался по десанту в сорок втором. Тоже придуривались и капитанами, и майорами. Один даже полковник был, все на себя брал командование. Шлепнули того полковника, и этого надо бы пришить к чертовой матери.
- Не мой адрес обвинения, - заворочался немец. - То были специально подготовленные агенты. А на мне мундир вермахта. Чего бы я принимал: нет, выдавал себя за русского офицера? Хотя. - задумался санитар. - И вы имеете резон. Мне тяжело доказать, что я: не этот самый: как его: с двумя горбами на спине, по пустыне бегает.
- Не верблюд, - подсказал Цезарь.
- Вот-вот, - поблагодарил взглядом однокашника Клаус. - Он самый.
- Да, тяжело доказать, - согласился Кузьмин и посмотрел на Глотова.
Лейтенант молчал. Он знал, что пленный, захваченный во вражеском тылу, обречен. Это жестокая логика войны и нарушать ее нельзя. Но здесь десант и соображать надо быстро: рисковать или нет. Глотов вздохнул и приказал развязать немцу руки. Это сделал Коваль. Потирая занемевшие запястья, ефрейтор осмотрелся, привыкая к своему новому окружению, и увидел контейнер с рацией. Глаза его внезапно вспыхнули:
- О, рация!..
- Рация, - кивнул Глотов и спохватился. - Вопросы буду задавать я. Пока не докажете, что вы не верблюд. Обстановка в Хмелевке?
- Скажу, - быстро закивал головой немец. - Как на ладони. Главное, у вас рация. Теперь я докажу, что я: как его: с двумя горбами. О?.. Верблядь?
На чердаке сдавленно хихикнули.
- Да он что, смеется над нами? - разобиделся Миша Коваль и двинул пленного по загривку.
- Оставить самодеятельность, - рыкнул Глотов. - Лихо вы демонстрируете знание русского языка, ефрейтор. Неужто с подачи нашего Цезаря? Этот лоботряс научит: Итак, что же затевают в Хмелевке ваши сослуживцы.
Б ы в ш и й и н т е р б р и г а д о в е ц К л а у с Э р н с т
Немцы в селе готовят облаву и Клаус сказал об этом сразу же. Потом остановился на деталях. У дорог и на окраинах выставлены посты. Айнц! Это скорее всего оцепление с задачей блокировать выходы из села. Цвай! Пространство между секретами контролируется парными патрулями, визуальная связь подстраховывается ракетами. Драй! Основа противодесантного отряда - рота лейтенанта Винцера. Для усиления лейтенант поставил в строй солдат всех подразделений, дислоцировавшихся в Хмелевке. Прочесывание намечается: Немец посмотрел на часы. Через час или два. Финиш.
Глотов про себя отметил четкость изложения и ту свободу, с которой пленный оперировал словами военного лексикона. И в то же время запас бытовых слов у него был маловат. Пожалуй, тут возникал, хотя и хлипкий, но все-таки мостик к доверию. Немецкая агентура специализировалась прежде всего на повседневной речи, ругательствам и на русских поговорках. Ну да ладно, еще не вечерю - А вас чего здесь черти носят, ефрейтор? - спросил Глотов. - Почему вы не в составе боевых сил лейтенанта Винцера. Вынюхиваете?
- Молодой человек, - голос немца звучал официально. - У меня нет времени нюхать. У меня есть голова. А голова сказала .что вы где-то здесь. И мне надо вас отсюда вытащить, потому, что у лейтенанта Винцера тоже голова. И эта голова догадалась, что вы в селе. Я шел увидеть и предупредить вас.
- Теперь увидели? - полюбопытствовал Глотов.
- Нашел, - неохотно ответил немец. - Насильственным путем: Но вам повезло. Вашего парня я чувствовал спиной. Если бы я не ждал, он был бы уже мертв.
Баженов хмыкнул. Хотел, наверное, иронически, но получилось, с удивлением.
- Он был бы уже мертв, - и ухом не повел немец. - Нас готовили, как это сказать, поштучно, индивидуально. Вас - взводами и ротами. Да и для меня это вторая война.
- Гляди, какой умелый, - протянул Глотов. - Вас послушать, так вы нам сами в руки дались. Исключительно, чтобы выручить. Я вас правильно понял?
- Правильно вы меня поняли, - вздохнул Клаус Эрнст.
- Если бы да кабы, - хмыкнул Глотов. - Так как вы нас выручать думаете?
- Поздновато выручать, - ответил на это немец. - Я только предупредить успел, да и потому, что вы меня взяли. Сейчас главное не суетиться. В Испании, в гирильерос, были схожие ситуации, но мы выворачивались.
Шум на улице вынудил к паузе. Давнишний мотоциклист прогрохотал мимо на своем БМВ в обратную сторону и стал что-то горланить, разъезжая вдоль дальних улиц села. Слов его не было слышно за ревом мотора. Из хат начали выскакивать немцы и заспешили к центру сера, на ходу застегивая мундиры и нахлобучивая каски. Они были в полном боевом: с автоматами, закинутыми с небрежностью старых солдат за спины, низкие голенища сапог оттопыривали запасные рожки. Вся орава пронеслась мимо десантников. Мотоцикл, как пастух, подгоняющий стадо, протарахтел следом. Все работало на рассказ немецкого ефрейтора.
- Это к школе, - уронил Клаус Эрнст, словно угадав мысли Глотова. - Сильную облаву затевает лейтенант Винцер. Откуда только начнет?
- Послушайте, как вас там: ефрейтор или капитан. - Глотов отвернулся от бойницы, чтобы привыкнуть к полумраку. - Что это за зверь герильерос, на которого вы сейчас сослались и чем его едят?
- Так называются партизаны в Испании, - пояснил Клаус Эрнст. - Были такие специализированные отряды во время войны за республику, обученные подрывному делу, снайперскому мастерству и работе на рации. Я в них участвовал. Много мы тогда хлопот доставляли франкистам.
- Верно, - подтвердил Саша Кузьмин. - Мы в общежитии догадывались, что он из Испании.
- Догадывались, - протянул Глотов. - А на лбу у него написано, что он оттуда?
- Если бы было написано, то вы меня не увидели, - резонно заметил Клаус Эрнст. - Соотечественники давно скрутили бы и отправили куда следует.
Немцу нельзя было отказать в логичности. Помня об уходящем времени, Глотов все больше и больше склонялся к мысли, что санитару можно верить. Кроме того, каким-то шестым чувством лейтенант понимал, что перед ним сильный, выдержанный и знающий человек, в чем-то переигравший в этом коротком и неровном диалоге.
- Чем объяснить ваш интерес к рации? - задал вопрос Глотов.
- Уже поздно. Она была нужна для связи с фронтом еще три дня назад.
- С фронтом? А сем именно?
- Ну, уж это только мое дело.
- А раньше, значит, не выходили?
- Выходил, только из другого пункта и не по своей рации.
- А сейчас что мешает это сделать?
- Связь с этим пунктом потерял.
- Опять не слава богу, - начал раздражаться Глотов. - То выходили на связь, то потеряли ее: Поди разберись, кто вы есть на самом деле. И ефрейтор немецкий, и капитан советский, и этот самый: леопард испанский. Темная лошадка, скорей всего:
- А придется ведь разбираться, - не терял спокойствия Клаус Эрнст. - Я к вам не напрашивался, сами сюда втащили.
- Стоило ли, - буркнул Глотов и замолк. Притихли и на чердаке. Вероятно, вместе с командиром пытались понять, что из себя представляет пленный немец и надо ли было его брать.
Расслабившись, Клаус Эрнст отдыхал, привалившись спиной к рядну с сеном, забытым на чердаке хозяйственным Саввой Ляхом. Впервые за последние недели среди своих. Правда, ему пока не верят, но сомнения в молодом лейтенанте со страшным шрамом посеяны, и это нет так и мало, как считал Клаус. С налета им, конечно же, трудно принять его за своего, требуется какое-то время. Мысль рождает мысль, звено за звеном образуют стройную цепь логических умозаключений. Ничего, народ молодой, крепкий, а значит, и нервы у них в порядке и здравый смысл имеется. Поймут и поверят.
А пока оставалось только ругать свое руководство. Скверно, что даже для него, разведчика армейского уровня, десант оказался полной неожиданностью.
В своей разведработе Клаус ориентировался на возможности радиста и шифровальщика в партизанском отряде имени Котовского, нацеленного на сбор информации. Однако, в последней радиограмме, принятой для него пять суток назад, не было и намека на возможность выброски воздушного десанта.
А ведь и тогда уже многое настораживало. В селе вдруг зашевелились полицаи и вместе с немцами стали прощупывать партизанские базы. К местным соединениям все чаще стали подключаться подразделения вермахта, прибывшие с запада. Тисками, петлей-удавкой начали охватывать отряд имени Котовского немецкие разведгруппы.
Немцы хорошо понимали, что избежать утечки информации можно только полностью очистив прифронтовую зону от русской агентуры. О месторасположении партизан догадывались, а их рация были давно запеленгована. Медлить было нельзя, и партизаны ушли с боями к Каневским лесам, прорывая кольцо за кольцом намечавшейся блокады и огрызаясь заслонами от наседающих ягдкоманд.
Отряд ушел, а Клаус Эрнст остался без связи. О том, что случилось непредвиденное, он догадался сразу же, обнаружив в тайнике все свои шифровки, вложенные три дня назад. Солдаты различных частей, которые проходили Хмелевку, все уплотняли и уплотняли подступы к Восточному валу. Значит, как догадался Клаус, котвцам в срочном порядке пришлось покинуть место прежнего базирования и, судя по всему, времени, чтобы предупредить разведчика, у них не было.
Подобных ситуаций в практике Клауса хватало, но теперешнее положение, как никогда, связывало его по рукам и ногам. Поджимало время, а скопившиеся у него бесценные данные о численности и укомплектованности вновь прибывших частей, о расположении их штабов и создаваемых минных поля, так необходимые штабу Воронежского фронта, готовящемуся к захвату плацдарма на правом берегу Днепра, лежали в Клауса мертвым капиталом. Возможностей доставить их по назначению почти не существовало. Клаус понимал, что проскользнуть сквозь плотные порядки немцев в районе Восточного вала, да еще незаметно форсировать Днепр не удастся. Оставался только случай, удачное стечение обстоятельств, которые всегда помогают тем, кто их ищет.
С самого начала войны армейский разведчик Клаус Эрнст специализировался на действиях в ближайших тылах сначала наступающих, а потом и отступающих немецких войск. Война в этих случая, как это всегда бывает, вносила свои коррективы. Шли внеплановые потери, одни части отставали, другие вырывались вперед, соединения перемешивались, наступала неразбериха и тогда, имея надежные документы, легче всего было проникнуть в полосу боевых действий противника и приступить к сбору разведданных. Клаусу Эрнсту это удавалось под видом ефрейтора или унтер-офицера с нужными по обстановке документами.
Так получилось и на этот раз. Часть, в которой воевал настоящий Фриц Шомбах, была начисто разгромлена в одном из микрокотлов Курской дуги, и Шомбах попал в плен. Спустя некоторое время Шомбах отправился в колонне военнопленных на восток, а Клаус, после совещания в разведотделе Воронежского фронта, полетел с его 'Зольдатенбухом' в самолете на запад и был выброшен с парашютом в намеченном пункте.
Разведка предстояла глубокой и сложной. По заданию Клаус должен был внедриться в состав какой-нибудь части, наладить по паролю связь с отрядом имени Котовского с тем, чтобы через совместно оборудованный тайник собранные им сведения о системе укреплений немцев на правом берегу Днепра незамедлительно отправлять в эфир. Для этого и выдана ему была немецкая медицинская сумка с немецкими же медикаментами. А начатки медицины Клаус Эрнст знал.
Начало было на редкость удачным. Приземлившись глубокой ночью в голой степи, он закопал парашют, а утром выбрался к дороге и влился в беспорядочный поток немецких солдат, драпавших к Днепру под гул приближающейся канонады. Ни о каких проверках здесь не могло быть и речи. То и дело над дорогой проносились советские штурмовики и тогда солдаты разбегались по степи. Возвращались обратно далеко не все, некоторые так и оставались в степи не похороненными.
И в дальнейшем все складывалось благополучно. На левом берегу Клаус Эрнст прошел фильтрационный пункт, назвавшись ротным фельдшером части, которой уже не существовало. Перепроверять было недосуг и новоявленного Фрица Шомбаха отправили на правый берег, назначив его фельдшером в роту лейтенант Винцера, прибывшую только что из Франции.
Разведчик быстро разобрался в компании, в которую попал. Это были не поджарые, мгновенно соображающие прогонистые фронтовики. Рота состояла из мордатых увальней, весьма перепуганных новой обстановкой, с замедленными мыслительными способностями. Клаус Эрнст сумел поставить себя так, чтобы его не трогали. Лишь фельдфебель Хейнц проявлял назойливость, крутясь все время возле фельдшера, в надежде поживиться спиртом, который у Клауса имелся. Приходилось время от времени ублажать хапугу мензуркой.
Пользуясь относительной свободой, Клаус вошел в контакт с партизанами, вместе с их связным оборудовал тайник и приступил к своим непосредственным обязанностям. Букринская пойма заполнялась войсками и тайник не пустовал. В эфир уходила информация о состоянии Восточного вала, строительстве оборонительных рубежей, подходящих резервах, их обеспеченности боеприпасами, пополнением и техникой.
Так было до последнего времени.
Нынешней тревожной ночью, когда стреляло все, что могло стрелять, Клаус подумал было, что наши войска начали форсирование Днепра. Но отсутствовала обязательная артподготовка. В небе гудели самолеты, но бобы с них не сыпались. И Клаус Эрнст с ужасом понял, что это десант. Отчаянный и сумасшедший десант на развернутые боевые порядки немцев, на землю, нашпигованную войсками и ощетинившуюся огненными трассами.
Подняв по тревоге роту, Винцер стал формировать противодесантный отряд. О фельдшере Фрице Шомбахе в суматохе как-то позабыли и он, оставшись в Хмелевке, видел разворачивающуюся перед ним трагедию. Черное небо стригли лучи прожекторов, выхватывая из темноты то серое брюхо самолетов, то гирлянды белых куполов парашютов. Разноцветными шарами лопались зенитные снаряды. Прочерчивали косые линии падающие, объятые пламенем самолеты. И трассы, трассы, трассы, режущие черный небесный бархат на куски. Эту зловещую световую феерию усиливали костры подожженной соломы в скирдах.
В эту ночь противодесантный отряд Винцера понес потери, и возвращение его в село было безрадостным. Солдаты находились в шоковом состоянии, будто вышли из тяжелого боя, где несколько часов кряду отбивали атаку за атакой свирепых русских парашютистов. Только лейтенант Винцер был на высоте. На его длинном арийском лице с хрящеватым носом и узкогубым ртом не было видно и тени уныния. Стальные глаза Винцера смотрели на окружающий мир и на своих воинов непреклонно. Командир роты был сама собранность и решительность. В нем как будто затаилась угроза любому, кто вздумает помешать его планам.
К Клаусу привязался фельдфебель Хейнц с вполне понятной целью: после ночного потрясения ему требовалась разрядка в виде глотка того, что покрепче воды. С видимой неохотой Клаус пошел ему навстречу. Ему нужны были подробности, но показывать свою заинтересованность не стоило. Он завел фельдфебеля с свой медицинский закуток, отведенный ему в колхозной конторе, напротив сельсовета, отыскал флюку, отмерил мензуркой, налил. Руки здоровяка Хейнца, принимающего кружку, тряслись.
- Досталось вам, старина, - посочувствовал Клаус. - Не расплещите. У меня этого добра не так и много.
Фельдфебель торопливо опрокинул содержимое кружки в пасть, остолбенел и, отдышавшись, начал без перехода ругать ефрейтора Кюгеля, который, по его мнению, поплатился жизнью только из-за тог, что не слушал его, фельдфебеля Хейнца.
- Ефрейтор Кюгель уже в покойниках, старина, - укорил его Клаус. - Не надо бы так:
Широкое лицо фельдфебеля с печатью врожденной тупости задубело совсем. Ему, наверное, и в голову не приходило, что плохо отзываться о мертвых нельзя. На всем облике Хейнца отразилась трудная работа мысли. Он сдвигал короткие бесцветные брови, выкатывал оловянные глаза, дергал массивным носом, нервно шевелил плечами, будто под мундиром ему досаждали насекомые. Клаус вздохнул и, выдав ему еще дозу, предложил поделиться впечатлениями о прошедшей ночи.
Вторая часть речи фельдфебеля Хейнца был явно рассчитана на дураков. Жалея о потерянном времени, Клаус Эрнст все же подыгрывал ему, выслушивая с видимым пониманием, как обложенные со всех сторон русские парашютисты метались по оврагу, а они давили их и гнали, гнали и давили. Видя, что дело плохо, русские рванулись в сумасшедшую атаку на пулемет и:
Понимая, что фельдфебель исчерпал всю свою фантазию, Клаус осторожно перевел разговор на другие рельсы:
- Нашему лейтенанту все нипочем. Видели? Свеж и стремителен, как молния. Будто и не было боевой ночи.
- О-о-о - затянул на одной ноте Хейнц. _ Лейтенант Винцер дело свое знает. Его не так-то просто утомить и он умеет все предусмотреть. Когда мы возвращались с поля боя, лейтенант Винцер мне шепнул: 'Выше голову, дружище Хейнц. Сегодня русские парашютисты будут у нас в кармане'.
- Едва-ли, - усомнился Клаус. - Где он их, парашютистов, возьмет, чтобы положить нам в карман?
На багровой морде фельдфебеля отразилась борьба между желанием похвастаться тайной и сохранить ее. Победило первое.
- Лейтенант Винцер все знает. - Хейнц перешел на шепот. = Русские парашютисты ушли из оврага не куда-нибудь, а сюда: - Последовала многозначительная пауза.
- Сюда, что ли? - потыкал пальцем в пол Клаус.
- Да нет, - пьяно удивился недогадливости фельдшера Хейнц. - Сюда: - И он нарисовал в воздухе круг. - В деревню. Пригрелись где-то рядом и сидят. А мы их тепленькими: - Фельдфебель говорил уже полным голосом, пересыпая слова визгливым смешком. - Шесть тысяч марок вот здесь: - Он стал хлопать по карману своего мундира. - И отпуск: в сочельник: Здравствуй, моя дорогая Марта.
От предвкушения встречи со своей Мартой фельдфебель впал в радостный экстаз, заполнив закуток Клауса смехом, весьма похожим на возбужденное похрюкивание добравшегося наконец до желанной кормушки годовалого поросенка. Глазки его заплыли масляной пленкой. Зрелище было отвратительным, и Клаус Эрнст решил положить коней фельдфебельской эйфории. А то чего доброго Хейнц попросит еще спирту и скопытится.
- Нам рано праздновать триумф, - сказал он. - Будем пока спокойными и мужественными. Лейтенант Винцер найдет достойного помощника в вашем лице. А теперь идите отдыхать, чтобы со свежими силами: парашютистов в карман. Хайль!
- Хайль! - проревел Хейнц, выбросив руку, и, сделав четкий поворот кругом, загремел сапогами к выходу.
Едва фельдфебель промелькнул тенью за окном, Клаус Эрнст заметался по своему тесному помещению, осмысливая услышанные новости. Сообразительности лейтенанта Винцера можно было позавидовать. И в самом деле, где же еще находиться сейчас русским парашютистам как не в селе, если противодесантники притащили с облавы только их материальную часть - парашюты. Нейтрализовали пулемет Кюгеля и ушли в село. Это по логике. А тогда ему, армейскому разведчику Клаусу Эрнсту, надо сделать все возможное, чтобы выбраться из села. И самому уйти с ними на соединение с более крупным подразделением, где есть рация. Свою непосредственную задачу он выполнил. Шифровка с ним, а дальнейший сбор сведений без выхода на связь не имел смысла.
Теперь, усмехнулся про себя Клаус, остановка за небольшим: найти десантников. Сделать то, что не удалось ни ослепленной мыслями об отпуске своре противодесантников, ни их командиру, энергичному, решительному и, как уже понял Клаус, умному лейтенанту Винцеру. И необходимо найти парашютистов быстрее, чтем 'соотечественники'.
Немногие его преимущества в этой гонке - боевой опыт в Испании и наука, полученная уже после Испании на одной из подмосковных дач, где делался упор на нестандартность мышления, которое неизбежно ставить противника втупик. И выход парашютистов вовнутрь кольца вместо тог, чтобы пробиваться за его пределы, подтверждает мысль. Что командир этих людей мыслил нестандартно.
Не сразу, но все-таки выстраивалась цепочка вопросов.
Где искать?
Клаус мысленно представил план села, полудугу оврага, расположение пулеметных заслонов. Вспомнил о Гофмане, которого захватили и отпустили десантники. Представил, что это ему, с его гильерос, надо выбираться из западни.
Его собственная логика, натренированная спецкурсами и наставлениями Разведуправления Генерального Штаба подсказала: любым способом просочиться через северный заслон. А затем залечь, затахнуть.
Как искать?
Но это уже проще.
Как раз там, где находится сейчас его будущий пациент Гофман. Основа немецкого характера - добросовестность. И как добросовестный немец и санитар он должен сменить повязки пулеметчику и сделать ему подкрепляющую инъекцию. Это для лейтенанта Винцера, если его встретит. А если нет, то черт с ним, с лейтенантом. Для того, чтобы уйти с десантниками, разрешения от Винцера не требуется. Если он, конечноЮ найдет ребят.
Когда?
Через пару часов. Рота и их командир, надо надеяться, улягутся спать. Тогда и ему надо, как говорят русские, 'сматывать удочки'. А потом: А потом 'Дуга вывезет', как говорил военный советник товарищ Альфред в Испании. Самому ему сейчас неплохо бы поспать минут сорок.
И Клаус, бросив шинель и сапоги, крикорнул в своем уголке на широкой деревенской лавке, чутко фиксируя сквозь сон шумы, происходящие на улице. Пока ничего подозрительного не замечалось. Проехал мимо конторы мотоцикл, прошагали туда-сюда несколько солдат. Клаус, расслабившись, отдыхал, не давая сознанию погрузиться в глубокий сон.
А тут к добротному дому сельсовета, где располагался Винцер, стали подтягиваться солдаты, поднятые по команде. Загремел грубым голосом заместитель командира противодесантного отряда обер-фельдфебель Хельбрехт, давая кому-то нагоняй. На невысокое грязное крыльцо, в последнюю ступеньку которого ткнулся передним колесом ВМВ, вылетел денщик лейтенанта Франц Ганн и начал деятельно чистить шинель командира. Показался на короткое время и сам Винцер, на ходу что-то спросил у Хельбрехта и снова скрылся. Одевшись и повесив через плечо санитарную сумку, Клаус Эрнст вышел из конторы и направился к сельсовету.
Нервы у участников предстоящего похода по вылавливанию в деревне русских парашютистов были напряжены. Поэтому и суетились солдаты, поэтому и орал Хельбрехт, придираясь к каждой мелочи. От Винцера выскочил, как ошпаренный, ражий мотоциклист, скатился по ступенька, плхнулся на сидение своей машины и застыл, положа руки на руле. Клаус Эрнст вышел в поле зрения буянившего Хельбрехта , остановился, привлекая внимание, и сказал, что он следует к рядовому Гофману для оказания ему медицинской помощи.
Разрешая, Хельбрехт отмахнулся от него, как от надоедливой мухи. Того Клаусу было и надо. Он повернулся и ровным шагом стал удаляться с площади. Облава находилась еще в плане организации и за санитаром увязались несколько солдат, чтобы под благовидным предлогом исчезнуть с глаз свирепого обер-фельдфебеля. Они, отвлекая, сыпали плоскими шуточками. Чтобы поддерживать разговор, приходилось отвечать. Клаус Эрнст делал это удачно, если судить по тому, как солдаты время от времени взрывались хохотом.
При виде фельдшера пулеметчик Гофман завыл и застонал. Беспокойно завозился на хозяйской деревянной кровати, и Клаус сразу же понял, что он притворяется. Спекулируя своими якобы тяжелыми ранениями. Беглый осмотр подтвердил это. Гофман молчал, бросая короткие и быстрые взгляды, полные мольбы, на Клауса.
- Крепись, дружище, - сказал ему фельдшер. - Ничего страшного. Ты солдат. Полежи немного, побереги здоровье. А то наш лейтенант увидит тебя на ногах и мигом поставит в строй.
Гофман умиротворенно затих. Судя по всему, он не торопился становиться в строй. А Клаусу надо было искать десантников. Он оставил Гофману две таблетки стрептоцида и вышел. Постоял возле хаты, оглядывая окрестности и думал, куда бы направиться в первую очередь на поиски. Решил заглянуть для начала в два соседних двора и зашагал к выходу на улицу.
О том, что никуда не следует идти, он догадался сразу же, услышав за спиной вкрадчивый скрип двери неказистого строения и легкие догоняющие шаги. Десантники здесь, в этом подворье, рядом с Гофманом, им требуется язык и сейчас они будут брать его именно в этом качестве.
Понадобилось усилие воли, чтобы не сделать резкий нырок вниз и не бросить нападающего через себя. Пусть берут, пронеслось в голове, так, может, и лучше. Не станешь же объясняться с ними, что свой. Не поверят. Лишь бы парни не перестарались в горячке. Все дальнейшее Клаус Эрнст наблюдал как бы со стороны, машинально отмечая ошибки десантников.
Нож у гола не испугал Клауса Эрнста. Если бы он заранее не принял их правил игры - летел бы сейчас малый вместе со своим ножом вниз, головой в землю. И в других обстоятельствах не позволил бы затолкать себе в рот собственную пилотку. Ноги-то у него свободны и частично руки. А о стремительном ударе головой они, кажется, и не догадывались. Но в остальном, как вынужден был признать Клаус, десантники действовали вполне квалифицированно.
Теперь настало время подумать. Его величество случай, как он того и хотел, подвернулся. Десантники здесь и он тоже здесь. И первый допрос, как с врага, с него уже снят. Теперь вместе с ним заодно пусть думают и парашютисты. А он пока отдохнет. Надо дать должное лейтенанту со шрамом, нашел подходящее убежище. Винцеру и в голову не придет, что они устроились рядом с гамбружцами. Здесь Клаус вздохнул. Из создавшегося положения тоже надо искать выход, так как надеяться на два счастливых случая подряд было бы величайшей глупостью.
Впрочем: Клаус про себя усмехнулся. И второй случай есть, правда, несколько иного свойства. Это встреча с Сашей Кузьминым, бывшим однокурсником по медицинскому и соседом по комнате в общежитии Вот чего он не ожидал: Но тут надо сделать скидку на войну, где, как уже неоднократно убеждался Клаус, происходит именно то, чего никак не ожидаешь.
Э с э с о в с к и й н а л е т
Лейтенант Винцер задержал у себя своей властью мотоциклиста, посланного комендантом гарнизона Карповки с требованием подробного письменного сообщения о прошедшей ночи, где необходимо было указать число пойманных русских парашютистов и наличие своих потерь. Во-первых, мотоциклист был пьян, что являлось нарушением дисциплины, и гарантировало полнейшую покорность посыльного коменданта. А во-вторых, полное право лейтенанту Винцеру на задержку мотоциклиста давала тоненькая книжечка карманного формата, именуемая 'Инструкцией по борьбе с парашютистами', которую вручили командирам рот сразу же после прибытия в район Восточного вала. Один из пунктов этой брошюрки гласил: 'Для борьбы с воздушными десантами начальник гарнизона имеет право использовать все воинские части, входящие в состав данного гарнизона, включая полицию, част 'СС'' и авиационные части'. Таким образом комендант Карповки пусть заткнется. Комендантом данного населенного пункта - села Хмелевка - является он, лейтенант Винцер.
Тем временем на улице разгоралась перепалка. Свару затеял командир взвода охраны унтер-офицер Шниссен, чьи подчиненные несли службу у замаскированного склада горючего неподалеку от села. Речь шла о комп5енсации, которую требовал унтер-офицер за двух овчарок с проводниками, выделенных взводом охраны противодесантному отряду Винцера прошедшей ночью. В награду обещали двух русских парашютистов, но нет ни одного. И проводников с собаками тоже нет - пали. Командир взвода охраны взывал к справедливости. Обер-фельдфелбель Хельбрехт притворялся. Что никакого договора вроде бы и не было. Возмущенный такой наглостью и потрясая извлеченной из кармана бумажкой, унтер-офицер Шниссен кричал, что здесь написано черным по белому о передаче ему двух пленных парашютистов, и отвертеться Хельбрехту не удастся.
Лейтенант Винцер вышел на крыльцо и бесстрастным голосом осведомилсяЖ, что здесь происходит. Хельбрехт доложил. Винцер чуть повысил голос, ставя командира взвода охраны по стойке смирно. А когда тот вытянулся, рубленными и чеканными фразами лейтенант изложил унтер-офицеру свою точку зрения на компенсацию. По его мнению, притязания Шнписсена выглядят прямым предательством погибших солдат рейха, которые выполнили свой долг в то время, когда взвод охраны грел зады возле цистерн с горючим. Пусть Шниссен не думает, что можно нажирать ряшки в такое тревожное время. И, показав книжечку 'Инструкций' Винцер заявил, что он опять таки своей властью оставляет возле склада горючего два сменных поста, а остальной караул включается в основные силы противодесантников для прочесывания села. 'Яволь, бормотал обескураженный Шниссен. - Яволь'
- Не вижу радости, - вгляделся в него орлиным оком Винцер.
- Яволь, герр лейтенант! - заорал Шниссен, вытягиваясь в немыслимую струнку. - Подключаемся: Все как один!.. Кроме сменных:
- Бегом! - скомандовал Винцер. - Через десять минут чтобы были здесь.
Унтер-офицер забухал сапогами по твердой земле. Винцер, остывая, начал припоминать пункт за пунктом положения этих самых 'Инструкций'. Итак: 'При обнаружении выброски парашютистов: быстро оповестить: все инстанции об этом'. Хорошо сказано. Этот пункт он выполнил еще ночью. Далее: 'Начинать борьбу необходимо сразу, используя все имеющееся оружие'. Исчерпывающим этот пункт назвать нельзя. Он, лейтенант Винер, начал действовать сразу, как только засек готовящейся к выброске самолет и не его вина, что к имеющемуся у него оружию у него не было хороших солдат. В книжечке еще говорилось: 'Все приказы, касающиеся действий против воздушного десанта, выполняются беспрекословно'. Здесь чисто - в бездействии, если учесть потери, его обвинить не смогут. Что там еще? 'При прохождении телефонограмм о воздушном десанте все остальные линии отключаются'. Это касается скорее связистов. Ну а то, что 'солдат, обнаруживший парашют, обязан сдать его в свою часть, точно указав место обнаружения', так это уже выполнено. Парашюты есть, места их обнаружения известны, отсутствуют только владельцы парашютов. И они скоро будут обнаружены и взяты.
Задержанный мотоциклист успел поработать на Винцера. Он промотался по его распоряжению на своей машине по дальним окраинам Хмелевки и поднял по боевой тревоге от имени Винцера тех, кто пытался увильнуть от операции, направив их к центру села. Противодесантный отряд, таким образом пополнился. Сам мотоциклист уже протрезвел и с нетерпением ожидал начала облавы. Он надеялся в разгар поиска раздобыть у местных жителей самогонки и опохмелиться.
От цистерн с горючим прибыл командир взвода охраны унтер-офицер Шниссен с десятком солдат, но без единой собаки. Овчарки, как пояснил он под сверлящим взглядом Винцера, нужны для усиления постов. Винцер подумал и махнул рукой. Черт с ними, с собаками. Они сейчас не понадобятся.
Некоторое время ушло на распрос местных сил взаимодействия: старосты и двух полицаев. Винцера интересовало, что они делали в эту ночь, что видели и что слышали. Помогал лейтенанту в распросе, преходящем иной раз в допрос, обер-фельдфебель Хельбрехт , который, как ветеран восточного похода, знал кое-какие русские слова. Когда обер-лейтенант применял их, местный контингент почему-то вздрагивал. Хельбрехт не знал, что эти слова, подхваченные им еще под Москвой, когда его рота, отступая, то дело входила в соприкосновение с русскими частями, были матерными.
Распрос-допрос протекал нервно. Староста и полицаи ничего в эту ночь не делали и, естественно, что-то видеть и слышать не могли. Приняв открывшуюся пальбу за прорыв русскими фронта, они залезли в погреба своих домов и просидели там до утра, трясясь от холода и страха. Теперь выдумывали на ходу всякую несуразицу. Там кто-то бегал и там: Кричали и стреляли. А где это происходило - путались в ответах. Хельбрехт то и дело целился дать в морду, чтобы прояснить русские мозги, от чего местные силы взаимодействия пугались еще больше. Винцер первым понял, что толку здесь мало и решил в случае опасности пустить местный бестолковый контингент в очаг сопротивления первым. А маршрут он определит и без них. Искать парашютистов над там, где затерялись их следы: в устье оврага, который упирается в западную часть Хмелевки, в той стороне, где находится постой перебитых этой ночью гамбуржцев и где сейчас приходит в себя израненный пулеметчик Гофман.
Дальние и ближние посты, выставленные в селе и вокруг села, Винцер заменил еще утром. Сменившихся часовых он поставил в строй, хотя им и положен был отдых. Обстановка боевая и никто не имел права расхолаживаться.
Потом Винцер приказал пополнить боезапас и солдаты ринулись за патронами в сельскую школу, оборудованную под казарму. Вскакивая оттуда по одному, они снова стали скапливаться возле сельсовета. Лейтенант стоял столбом посреди площади и поглядывал на часы.
С запада на Хмелевку наползла брюхатая туча, побрызгала мимоходом мелким противным дождем и ушла дальше на восток. Винцер пожалел, что не захватил с собой плащ, а возвращаться за ним в свою комнату в сельсовете не хотелось. Как и все десантники он был суеверным. Возврат за забытой вещью относился к числу примет, не сулящих ничего хорошего. А послать за плащом денщика Фрица Ганна он не мог. Тот находился в школе-казарме и набивал патронами рожки для себя и лейтенанта.
Протводесантный отряд выстроился по команде в шеренгу и Хельбрехт сделал перекличку. Отсутствовали фельдфебель Хейнц и медицинский ефрейтор Шомбах, о котором обер-фельдфебель доложил, что он находится сейчас возле пулеметчика Гофмана. Лейтенант не встревожился. Исполнительный Хейнц догонит, а ефрейтора Шомбаха он присоединит к облаве, а заодно поднимет скотину Гофмана на ноги. Нечего ему вылеживаться и изображать раненного героя.
- Оружие к бою! - скомандовал Винцер, беря протянутый денщиком шмайссер и перекидывая ремень через плечо. Отжал предохранитель, щелкнул затвором, загоняя патрон в ствол, перевел автомат на грудь. То же самое проделал и отряд. - В колонну повзводно. Марш!
Отряд, перестроившись, затопал в указанном направлении. Винцер решил воспользоваться единицей боевой техники, отобранной им у коменданта Карповки, сел в коляску мотоцикла и приказал водителю ехать на малой скорости рядом с колонной шагающих противодесантников. Боковы зрением Винцер заметил, как из ближайшей хаты выскочил в расстегнутом мундире фельдфебель Хейнц и, на ходу приводя себя в порядок, бросился догонять строй.
Но не успел первый взвод втянуться в поворот улицы, как мимо колонный пронесся закамуфлированный бронетранспортер с двумя белыми молниями на корпусе в сопровождении четырех грохочущих мотоциклов. Перегнав голову колонны, бронетранспортер резко затормозил, подняв облако пыли. Мотоциклы, лихо развернувшись, замерли поперек улицы, рокоча не выключенными моторами.
Противодесантники, упершись в преграду, замаршировали на месте. Винцер наддал ходу на своем транспорте и, остановившись, вылез из коляски, приказав отряду приставить ногу. Громыхнула бронированная дверца и на землю спрыгнул подтянутый эсэсовец.
- Оберштурмфюрер Шмидт, - небрежно козырнул он Винцеру. - Из ведомства штурмбанфюрера Вильке, командира танкового полка. Он навещал вас сегодня ночью, в его знаете. Куда спешат ваши люди, лейтенант?
- Операция прочесывания, - не спеша ответил Винцер, раздумывая, что бы это значило. - Ищем затаившихся парашютистов.
- Там ли вы их ищете? - спросил с издевкой оберштурмфюрер и коротко хохотнул. Подстать своему командиру он был жизнерадостным, и не только он. Его мотоциклисты вместе с пулеметчиками в колясках дружно заржали, показывая тем самым, что они тоже ребята веселые. - Штурмбанфюрер Вильке просил сообщить вас, лейтенант. Что наши парни настигли ваших парашютистов. Один из русских пока еще жив и находится здесь. - Шмидт пнул сапогом по коробу бронетранспортера. - Дело за небольшим. Надо установить, что он из той шайки бандитов, которая резвилась у вас ночью. Парашютиста, пока он не сдох, необходимо предъявить вашему недобитому пулеметчику. Тем самым мы снимем заботу с ваших плеч, лейтенант, оставив при себе чистую совесть.
Снова утробно захохотали эсэсовцы на мотоциклах, дивясь тонкости иронии своего оберштурмфюрера. Винцер позеленел. Второй раз за эти сутки его втаптывали в грязь на глазах у подчиненных. Благо, противодесантники к эсэсовскому веселью остались равнодушными. Лишь его собственный мотоциклист начал было хихикать с подхалимским оттенком, но тут же замолк, обрезанный взглядом лейтенанта.
- Так где можно найти вашего пулеметчика? - проявлял настойчивость оберштурмфюрер. - Надеюсь, вы не отослали его в штрафные части?
Еще одна подковырка. Если бы Винцер и захотел отправить куда-нибудь Гофмана, он не успел бы этого сделать за это время.
- Там, - кивнул головой Винцер в неопределенном направлении.
Поняв, что поведение его Винцеру не по нраву, командир эсэсовцев примирительно улыбнулся и заговорил более вежливо:
- Я прошу дать сопровождающего, лейтенант. У этих дикарей нет ни названий улиц, ни номеров домов, ни схем населенных пунктов. Они живут:, как это: в 'кутках', - сказано было по-русски. - Вы слышали что-нибудь более варварское, чем эти 'кутки'? - И настырно напомнил: - Так как насчет провожатого?
Решив удовлетворить его просьбу, Винцер повернулся к своему отряду. Хотел было послать одного из русских, но взгляд его наткнулся на бурую физиономию фельдфебеля Хейнца, виновато блудившего глазами. Винцер поманил его к себе.
- Выделяю вам, оберштурмфюрер, опытного вояку фельдфебеля Хейнца, отрекомендовал Винцер и хлопнул 'вояку' по плечу. - С ним не пропадете.
Оберштурмфюрер оглядел с сомнением вытянувшегося Хейнца и, что-то поняв, взорвался хохотом. На этот раз сподвижники его не поддержали, поскольку причина смеха им не была ясна.
- Так вод где вы ловите парашютистов, - веселился оберштрурмфюрер. - По русским 'куткам'. Где достали выпивку, боевой камарад? Действительно, он очень опытный и нам такие нужны. Потом мы его используем по части поиска горячительного.
Винцер скосил глаза на Хейнца. Помятая физиономия фельдфебеля свидетельствовала, что он накануне принял. Теперь стала понятна причина его опоздания в строй. Догадавшись, что он разоблачен, фельдфебель откозырял и поспешно полез в короб бронетранспортера.
- Покажите, Хейнц, расскажите, и мигом сюда, - сказал Винцер. - Мне очень хочется побеседовать с вами. И ефрейтора Шомбаха захватите с собой.
Хейнц закаменел спиной возле пулемета. Обертурмфюрер нырнул в бронированную дверцу. Взревели моторы мотоциклов, взвыл двигатель бронетранспортера, и эсэсовская кавалькада двинулась по улице, обдав противодесантников вонючими выхлопами отработанного горючего.
Теперь на своего командира смотрел весь личный состав отряда вкупе с охранным взводом и местными силами взаимодействия. Винцер, уставясь вслед уходящей колонне, принимал решение.
Впрочем, раздумывал он недолго, решив, что торопиться пока некуда и надо выждать. На руках у него два козыря. Первый. Гофман вряд ли узнает русского парашютиста, не в том душеном состоянии он был, чтобы запоминать лица. И второй. Ему, Винцеру, точно известно, что захваченный эсэсовцами десантник не из той группы, которая прорывалась сегодня ночью через овраг. Те где-то здесь, на его, Винцера, территории. Значит суетиться нечего. Пусть беспокоятся элитарные войска третьего рейха. А когда они уберутся восвояси, то настанет очередь и для рядовых вермахта. Во всех случаях Винцер в накладе не останется.
И Винцер развернул отряд в ту сторону, откуда он начал движение. Предполагалось по готовности номер один сидеть в школе и никуда не отлучаться. Солдаты шагали с облегчением, местные силы - с радостью: Лишь прихваченный мотоциклист, едущий на малой скорости с Винцером в коляске, общего энтузиазма не разделял - желанная опохмелка отодвигалась на неопределенное время.
Клаус Эрнст соскользнул через тесный люк и, встав на земляной пол сарая, размял затекшие плечи. Десантники рассредоточились по местам, заняв посты наблюдения. Клаус быстро прошел по дорожке, толкнул входную дверь хаты и стукнул в боковушку, где в тесном чуланчике проживал хозяин хаты Савва Лях со своей внучкой. В боковушке грюкнул металл, заставив Клауса насторожиться. В полутемное помещение он входил, готовый ко всему.
Манька, уткнувшись в растрепанную книгу, сидела за подобием стола, сооруженного из снарядных ящиков, приткнутых к тусклому оконцу. Рядом с ней стоял Савва Лях, загораживая собой застланную рядном кровать. Клаус Эрнст сумел заглянуть за спину хозяина и увидел топорище, высовывающееся из-под груды тряпья у изголовья. Лях быстро переменил положение, полностью заслонив телом кровать.
- Спокойно, дед, - сказал Клаус Эрнст, замирая у порога. - Не волнуйся зря. Я свой.
Хозяин, разумеется, выразил недоверие всем своим лицом в пене седой щетины. Стоял, смотрел, не мигая. Молчал. Клаус дал ему некоторое время, чтобы освоился и вникнул в смысл сказанного. Процесс этот проходил у Саввы Мефодиевича замедленно.
- Придется поверить, - доброжелательно улыбнулся Клаус. - Я сейчас оттуда: - Он склонился к оконцу и показал на сарайчик. - От командира с этим: - Клаус провел по лицу вертикальную черту, обозначая шрам Глотова. - Он и просил передать, что я свой. Видел ведь его.
Хмурость сползла с лица старого Ляха, потеплели глаза. Манька смотрела на Клауса во все глаза, приоткрыв рот. Тот подмигнул ей. Худенькое личико девочки расплылось в тихой улыбке.
- Значит, свой, - Лях опустился на кровать. Теперь стало хорошо видно не только топорище, но и краешек обуха. Топор находился на кровати под подушкой, где ему, разумеется, было не место. - Откуда же ты, добрая душа?
- Я оттуда, откуда твои квартиранты, - ответил Клаус Эрнст и, не вдаваясь в подробности, перешел к делу: - Слушай приказ, дед. Сиди здесь и никуда не высовывайся. Вечером уйдем все. Будет бой: - Он запнулся. - Будет бой, мы тоже уйдем все. А пока - тихо. А я сейчас по своим делам. - И, выбравшись в маленькие сенцы, потянул на себя дверь, ведущую в горницу.
Многострадальный пулеметчик Гофман дрых разметавшись в постели. Клаус будить его не стал. Он знал, что солдаты на войне, и не только на войне, используют малейшую возможность, чтобы поспать да плотно поесть. Клаус прошел через горницу к окошку и сел на шаткую табуретку, положив на колени сумку с красным крестом.
Время текло медленно, по капельке, но солнце уже заметно сдинулось к западу. Его косые лучи заполнили невесомым осенним золотом деревушку, раскинувшую свои хаты по пологим холмам Киевщины. Благостно было и тихо до ломоты в зубах. Стояло то предвечернее время, которое дает покой душе намаявшегося за трудовой день человека.
Но лейтенант Глотов на чердаке, проверяя в вещмешке боезапас, думал, что воцарившая в мире тишина относительна доверяться ей не следует. Сейчас, подтягиваясь к передовой линии на левом берегу Днепра, в спешном порядке, догоняя солнце, грохочут в колоннах танки, торопятся полки с ремонтными мастерскими, полевыми кухнями и санитарными машинами. Сухо и тепло, не развезло дороги. Походная пыль висит над войсками. В небе барражируют ястребки, охраняя полки на марше от налетов стервятников. Небо сейчас за нами. Еще немного и Днепр будет нашим.
А немцу пришлось поверить. Естественно он себя вел, не подлаживался, не лебезил. Времени на детальный разбор не было, приходилось решать: или - или. На коротком совещании подрывник Заремба, который вначале подозревал в бывшем друге Цезаря провокатора и требовал поступить с ним соответственно, вдруг переменил о нем мнение и твердо сказал: 'Надо доверять. Тут ничего не придумаешь. Либо пан, либо пропал. Так уж лучше быть панами:'. Пропадать никому не хотелось. Доверие вызвало еще и то, что пленный или перебежчик оказался своим братом-десантником - ведь прыгал же Клаус Эрнст с парашютом. А несколькими хитроумными вопросами по укладке парашюта Глотов успел выяснить, что тот не врет.
Вторая часть совещания проходила с участием Клауса. До прорыва надо было ожидать хотя бы намека на сумерки, а пока, как сказал немец, ему лучше находится возле раненного Гофмана, делать ему разные примочки, припарки: Ведь его могут хватиться в любой момент и если не обнаружат на месте, то это, естественно, вызовет подозрение. Если же сюда пожалует Винцер с командой, то Клаус сможет как-то отвести внимание от двора, потом отстанет и даст сигнал. Завяжется свалка - он поможет десантникам с тыла. Все равно ему уходить с ними. В вариантом немца согласились все - рисковать так рисковать.
Нарастающий рев двигателя бронетранспортера, сплетающийся с терском мотоциклетных моторов, заставил проснуться пулеметчика Гофмана, вскочить с табуретки Клауса Эрнста, а десантников на чердаке схватиться за оружие.
:КОТОРЫЙ ПОШЕЛ В ДЕСАНТ
С е р г е й Б а ж е н о в и С т а н и с л а в З а р е м б а
Каждый парикмахер должен быть неотразим. Это непременные условия и требования профессии. Если ты уж наводишь красоту, то будь добр сам соответствовать ее эталону. Главную роль играл внешний вид - реклама самого себя и своей работы Сережа Баженов работал дамским мастером и поэтому был неотразим вдвойне. Высокий рост, удлиненный овал лица, щеголеватые темные усики на английский манер, синие меланхолические глаза и плавные движения рук сразу же вызывали полное доверие клиентуры к Сергею.
Но посетительницы приходили в парикмахерскую не для того, чтобы любоваться Сережей Баженовым. Они хотели, чтобы любовались ими. И тут мастер шел им навстречу, придавая клиенткам с помощью нехитрых инструментов и собственного умения очаровательный облик. С сделать это было нелегко. Жительницы города Ленинграда, воспитанные на классической архитектуре, чью образцы постоянно попадались им на глаза в повседневной жизни, толк в красоте понимали и готовы были идти на любые муки. Баженову они доверяли и поэтому охотно шли к нему за красотой. В парикмахерской всегда царило праздничное настроение, как перед рождением чуда. По вечерам здесь было особенно уютно. Отражаясь в огромных зеркалах ярок пылал плафон и из окон на тротуар падали снопы света. К этому времени на стульях возле гардеробной уже скапливалась стайка вернувшихся с работы посетительниц, ожидающих своей очереди к Сереженьке Баженову, лучшему мастеру ближайших проспектов и линий, а может, и всего Васильевского Острова. Девушки негромко переговаривались в очереди, а за спинками кресел, недоступные, как и все чародеи, важно работали мастера, позвякивая причандалами и обсуждая свои дела вперемешку с международным положением.
Труднее всего Сергею было с дамами броской внешности. Такие, подгоняя работу мастера под известный только им эталон женской красоты, придирчиво рассматривали в зеркале каждый завиток совей прически и, пользуясь непозволительной молодостью матера, подвали в приказном порядке советы, а то и оказывали не него прямое давление. Простор для инициативы ограничивался и Сергею было скучно. Очень скоро он научился выделять наметанным глазом таких дам и быстро приводить их внешность к нужному для них шаблону.
Настоящая работа начиналась, когда целиком и полностью полагались на его вкус и покорно ожидали чуда. Тут уже Сережа не торопился. Он просил клиентку несколько раз поднять, опустить или повернуть голову, оценивал овал лица и цвет кожи, жесткость и длину волос, их цвет, волнистость, фактуру и даже рост. И, приняв единственное, на его взгляд решение, приступал к магическому обряду.
Сергей никогда не ошибался. Заканчивалась работа и на стол укладывался последний инструмент. С кресла поднималась ошарашенная своим отражением в зеркале девчонка ближайших улиц, ставшая вдруг принцессой. Однако осваивались девушки с новой внешностью удивительно быстро. Менялась осанка, походка, и из парикмахерской на улицу выходила уже полновластная королева, готовая покорять все мужское население планеты оптом и в розницу.
Два года войны и полторы тысячи километров легли сейчас между десантником Баженовым и дамским салоном парикмахерской на Васильевском Острове с ее уютным светом плафонов, женским щебетом, доверчивыми лицами, с надежно смотревшими на него из глубин зеркала. Сергей Баженов был уже не тем долговязым, тонким и несколько предупредительным молодым человеком. Он стал жестче, раздался в плечах и в его синих глазах вместо меланхоличности проглядывала в минуты опасности холодная беспощадность.
Сверстники его той довоенной поры рвались в летчики, в танкисты. В моряки, а Сергей пошел в парикмахеры. Времени на выбор жизнь ему не дала. С шестнадцати лет, после потери отца, пришлось пареньку самому зарабатывать себе на хлеб. Отец погиб настройке. Он работа кровельщиком в одной из заурядных ремонтно-строительных контор и в недобрый час сорвался с крутого скоса чинимой им крыши шестиэтажного дома, разбившись насмерть. Мать Сережи, маляр той же строительной конторы, стала частенько прихварывать после смерти отца. Пенсия за кормильца была мизерной, зарплата работающей урывками матери и того меньше, а Сережа рос, надо было как-то обуться, одеться, вести концы с концами. Вот и пришлось ему, бросив учебу, идти учеником к знакомому отца - парикмахеру.
Работа в парикмахерской Сергею неожиданно понравилась. Была в ней всеохватность. Героические летчики, танкисты, моряки и пограничники так или иначе постоянно нуждались в стрижке и были далеко не равнодушны к той прическе, что сотворит им парикмахер. Не говоря уже о женщинах, длина волос и прическа которых никакими уставами не ограничивались. Представительниц прекрасного пола, как известно, хлебом не корми, дай только чем-либо поразить окружающих. Данные от природы им волосы играли в этом их стремлении чуть ли не главную роль.
Сергей быстро сориентировался и, руководствуясь добрыми советами старых мастеров и под их наблюдением, перешел от всеобщей парикмахерской профессии к узкой специализации дамского мастера. И дело пошло. Успеху сопутствовало то обстоятельство, что в своей работе Сережа руководствовался принципом от противного. Чем менее симпатичной была особа в его кресле, тем больше времени и старания вкладывал он в свой труд, выискивая и находя решение, которое делало облик девушки неповторимым. Это был своего рода творческий поиск, которому сопутствуют внезапные озарения. Росла слава молодого мастера, потихоньку создавалась постоянная клиентура.
А в мире погромыхивало и бикфордовы шнуры второй мировой войны уже тлели у наших границ. Для нас она станет Отечественной. То предгрозовое время накладывало на молодежь свой отпечаток. Девушки, охотно пользуясь услугами дамского парикмахера, в личном плане представителями этой профессии пренебрегали. Дамского мастера грызла обида.
К героике сегодняшних будней надо было как-то приобщаться. А как? Сережа пораскинул мозгами и нашел - через парашютную вышку. Надо сделать несколько прыжков с этого сооружения в ЦПКО, потом аэроклуб, прыжки с самолета - и заслуженный парашютный значок. А с таким значком даже дамскому мастеру никакая девушка в свидании не откажет.
Стратегия, выработанная дамским мастером, обещала несомненный успех. Лозунг того времени 'Комсомолец, на самолет!' соседствовал в силу специфики авиации с вопросом 'А ты прыгал с парашютом?'. В людных местах были расклеены плакаты, копирующие известный плакат гражданской войны 'Ты записался добровольцем?'. Только вместо красноармейца с указующим перстом стоял симпатичный летчик, перекрещенный ремнями парашютного снаряжения, и, глядя прямо в душу, спрашивал: а ты прыгал?..
В крупных городах работали аэроклубы, а на предприятиях создавались кружки парашютистов, в парках культуры и отдых спешно строились парашютные вышки. Прыгай, сколько хочешь. Девушкам выдавались комбинезоны, парни обходились так. Сложности в прыжке никакой не было, лишь бы решиться. Несколько метров свободного падения, а там подхватит тебя купол на тросе, поле, а спустя немного времени ты ощутишь под ногами родимую 0зеемлю. Захочешь еще - прыгай. Имелись бы деньги да хватило бы сил подняться по крутой лесенке на верхотуру после очередного прыжка.
Сережа сигал каждый вечер по несколько раз и карманные его бюджет трещал по всем швам. Но выход скоро нашелся. Если раньше он отвергал чаевые, которые нет-нет да подсовывали ему благодарные клиентки, то сейчас он их стал принимать, лихо просаживая левые денежки на вышке. Угрызений совести Сережа не испытывал: сборы от прыжков поступали в фонд обороны.
Затруднения начались на следующем этапе: секции, где Сергей мог бы пройти курс парашютной подготовки, при парикмахерской не существовало. Но здесь Сергея неожиданно выручила одноклассница по вечерней школе Светлана Балязина, работница обувной фабрики 'Скороход'. Поначалу Сергей обратил на нее внимание с профессиональной точки зрения: у крупненькой по сложению Светланы были прямые, короткой стрижки волосы и в услугах парикмахера она не нуждалась. Но эта девушка обладала волевым и напористым характером и главное, был одержима, как и он, парашютным спортом.
По случайно оброненной фразе Сергей угадал в Светлане родственную парашютную душу, на перемене подсел к ней за парту будто ненароком, и поведал девушке о своем горе. Так, мол, и так, с вышки уже напрыгался, а доступа в секцию нет, не говоря уже об аэроклубе. Нельзя ли посодействовать?
Девушка была приятно удивлена. Оказывается этот симпатичный парень не только стрижет и бреет, но еще и хочет стать парашютистом. Такому обязательно надо помочь. Светлана не любила откладывать дела в долгий ящик, энергии ей было не занимать, и она смогла правдами и неправдами втиснуть Баженова в парашютную секцию, где учили молодых скороходов и скороходок познавать небо.
Народ в секции был спаян общей работой, разговоры этих ребят на перекурах вертелись вокруг своих, понятных только им дел, и Сергей помимо воли как-то выбивался из их среды. Поэтому он инстинктивно и держался поближе к Светлане, следуя за ней, как нитка за иголкой. Да и сама Светлана охотно вошла в роль шефа над парикмахером и зорко следила. Чтобы новичка не обижали.
Так о ни и привыкли быть вместе, сначала на занятиях в парашютной секции, а потом проводить вдвоем и выходные дни. Оба не заметили, как дружба переросла в более серьезное чувство, когда уже нельзя друг без друга. По курсу учебы они успели сделать четыре тренировочных прыжка с У-2, но поклонницы Баженова так и не увидели своего мастера с парашютным значком - грянула война.
Получил Сережа в военкомате винтовку, патронташ с патронами, шинельную скатку; переоделся в красноармейскую форму, обулся в яловые сапоги, нахлобучил на коротко остриженную голову пилотку и ушел в составе одного из отрядов ополчения занимать оборонительный рубеж под Лугой. Попрощаться со Светланой он толком не успел, накануне ее вызывали в райком комсомола, где, как намекнула Светлана, решался вопрос о ее зачислении на курсы военных радисток. Потом они все-таки списались. Повоевать радисткой Светлане не удалось. Фабрика перешла на военные заказы и отозвала из строя нужных для производства специалистов.
Понеся большие потери под Лугой, ополченцы выиграли время для организации обороны города. Ожесточенные схватки кипели у самого Пулковского меридиана. К началу зимы город захлестнула двойная петля окружения. Ленинградский фронт стыл в снегах и, как сообщало Информбюро, вел бои местного значения. На продуваемых ледяными ветрами улицах, в промерзших насквозь домах вымирали от стужи и голода ленинградцы.
Стрелковая часть, в которой воевал Баженов, вросла в торфяные болота и худосочные лески на северо-западной окраине Ленинграда, упираясь правым флангом в ледяные поля Финского залива, рябые от взрывов снарядов и мин. Позади время о времени рявкал корабельными орудиями Кронштадт. Вьюги кружили по ничейной земле, наши и немецкие передовые линии заметали снега.
Сергея взяли в полковую разведку за умение метать нож. Этому искусству он научился еще в детстве, после фильма 'Ущелье аламасов', долго не сходившего с экранов тридцатых годов. В динамичной приключенческой ленте благородное племя аламасов, отбиваясь от наседающих завоевателей, использовало как оружие ножи, поражая ими врагов на расстоянии. Мальчишек после этой картины захватило повальное увлечение. Перочинные ножички метались в стволы деревьев, в доски, в телеграфные столбы, иной раз в двери собственных квартир, от чего следовала от родителей неизбежная лупцовка. Не остался в стороне и Сережка Баженов. И невдомек было пацанам, что артистов на киносъемке дублировали циркачи, которые работали специальными ножами с полыми желобами в обушке, где свинцовые шарики помогали сохранить полет клинка острием вперед. Обыкновенные складные ножички здесь не годились. Поломав лезвия и разбив колодочки своих ножичков, мальчишки переходили к другим увлечениям. Однако Сергей, в силу настырности характера, еще долго продолжал тренировки и, сменив перочинный нож на финку, сработанную из плоского напильника, смог долбить мишень почти с такой же точностью, как и аламасы своих бледнолицых врагов.
Безобидная причуда детства оказалась ценным для войны навыком. Армейская финка, возросшая сила мускулов, трезвый расчет, молниеносность движений плюс ненависть к врагу - все это сочеталось в броске ножа в цель. Разведчики приметили Сергея Баженова на привале, когда он грелся, метко вгоняя нож в ствол краснокорой сосны. Пригласив к себе, расспрашивали о том о сем, попросили показать свое умение еще раз. Показал. Усложнили упражнение. Справился. Войсковой разведке такие специалисты были нужны. Ведь только удар ножом позволял разведгруппе сохранить тишину, то есть то, на чем строится весь расчет в разведке. Многое можно было сделать простой финкой, если уметь ею пользоваться. А Баженов умел.
Но пришлось и многому учиться. Вражеский солдат не столб и не дерево. Солдат ходит под смертью и поэтому всегда настороже. На часовом каска, ремни. Шинель и уязвимых мест в такой живой мишени не много. А сам ты лежишь в снегу, в десятке шагов от часового и шевельнуться лишний раз нельзя. Жгет мороз. Надо терпеливо и долго ждать возможности точно послать заиндевелый клинок, удар которого свалит врага наверняка. Достигалось все это долгими тренировками и хладнокровным расчетом.
Шло время. Жизнь на передовой обрастала нехитрым фронтовым бытом. Стали снижаться нормы выдачи продовольствия. По окопам и траншеям ползли тревожные слухи, что в Ленинграде свирепствует голод, что там плохо. Но письма из города пока доходили. Получал письма и Баженов. И мать, и Светлана, будто сговорившись, писали, что живется им нелегко, но сейчас трудно всем, просили Сергея беречь себя, а о них не беспокоится.
В середине декабря письма из Ленинграда как отрезало, но Сергей продолжал регулярно отправлять фронтовые треугольники по прежним адресам, греша за задержку с ответами на путаницу с полевой почте. Наконец соседи по квартире написали ему, что мать умерла от дистрофии и похоронена там-то и там-то: Светлана продолжала молчать. В январе сорок второго года, за удачно проведенный поиск в тылу врага со взятием ценного 'языка'. Сергей получил трехдневный отпуск и вырвался в Ленинград.
Дорога к центру осажденного города выпала из его памяти. Запомнились только ставшими вдруг чужими знакомые улицы и переулки, редкие прохожие на занесенных снегом тротуарах, беззвучно, как тени, двигающиеся вдоль стен домов. Многолюдная когда-то квартира, где жила Светлана, была открыта. Сергей прошел по пустынному коридору, нашел нужную дверь и, задержав дыхание, толкнул ее плечом. И еще до того, как глаза привыкли к царившему здесь полусумраку, он понял, что опоздал.
Истонченное и белое лицо девушки, укрытой до подбородка несколькими одеялами, было повернуто к двери, словно до последнего мгновения своей жизни она ждала его прихода. На стуле, рядом с кроватью, Сергей увидел стопку своих писем. Сверху лежали нераспечатанные.
Приходил в себя Баженов с трудом. Его руки машинально вытаскивали из вещмешка пакетики и сверточки с крупой, концентратами, сахаром и кусочками хлеба, всем .чем снабдили его для этой поездки разведчики. Всем тем, что было уже ненужным в этой мертвой комнате, где жил только метроном, отсчитывающий время в черной тарелке репродуктора.
Словно разбуженный этими звуками Сергей непонимающе огляделся. Кристаллики льда на промерзших стенах, металлический цилиндр самодельной печки, полузавешанные плотной материей окна и Светлана, которой уже нет. Есть только он, живой и такой здоровый. Дрогнули крепкие руки разведчика Баженова, рассыпав до половины перловую крупу из последнего пакетика, задержавшегося в ладонях.
Продукты потом пригодились. Хватило и на то, чтобы с помощью полуживых соседей по площадке обрядить Свету, и чтобы похоронить ее не ближайшем кладбище. К концу второго дня отпуска он вернулся в часть.
С тех пор странные вещи стали твориться с Баженовым. Какое-то время он не мог есть. Каждый раз, как только он брался за ломоть хлеба. Перед его глазами вставало мелово-белое лицо Светланы и тогда горло перехватывал спазм, не позволяющий глотать. Разведчики тревожились. Корили бойцов Ленинградского фронта по урезанной до предела норме, разведку, правда, баловали, но до насыщения было далеко. Чувство голода постоянно мучило и Сергея, однако проглотить первую ложку каши он смог только через четыре дня после похорон Светланы.
Весной сорок второго Баженов был ранен и его вывезли на Большую землю. Вылечили, подкормили, и снова в разведвзвод, но уже на Западном фронте. Воевал бывший парикмахер напористо и беспощадно, предъявляя немцам свой личный счет за разрушение города, за гибель от голода ленинградцев, за смерть Светланы. Но до полной выплаты долга, как считал Сергей, было еще далеко. Два боевых ордена и четыре медали отзывались теперь на груди разведчика кольчужным звоном.
В воздушно-десантные войска Баженова направили помимо его воли. Сергей и не догадывался, что осевшие в его формуляре четыре прыжка, 'выполненные в добровольном порядке', дали основание десантному уполномоченному, наделенному большими правами, потребовать немедленного отчисления Баженова в часть под таки-то номером. Зная, как неохотно расстаются командиры с хорошими бойцами, десантник напустил туману, бросив расплывчатую фразу о секретной и важной работе в тылу у немцев. Через помначтаба-2, ведавшего полковой разведкой, эта фраза, уже расцвеченная домыслами офицеров, дошла и до разведвзвода.
Тотчас же родилась легенда. Разведчики, спроворившие Сергею на скорую руку проводы, были уверены, что его посылают в самое логово, чтобы снять там фашистских главарей ножами. Боевые друзья, приняв по первой и повторив, желали Баженову успехов в этом благом деле и советовали метать нож наверняка. Чтобы главари и не хрюкнули.
Сергей посмеивался над разыгравшейся фантазией товарищей, но в глубине души полагал, что если и не в логово его пошлют, то в крайнем случае, дадут какое-нибудь особое задание. Разочарование наступило быстро, по прибытию на место, когда он узнал, что залетел в воздушно-десантные войска. На первых порах даже захотелось послать этих 'воздушных' куда-либо подальше.
Фронтовики доставляли много хлопот десантным командирам, сколачивавшие бригады. Их на мякине не проведешь и слепо подчиняться приказу не 0аставишь. Они ведь могут и удрать на передовую к боевым товарищам, которые их в обиду не дадут. При каждой бригаде работали что-то вроде агитационных пунктов, где кандидатов в десантники с передовой обрабатывали методом кнута и пряника: уговаривали .угрожали, давили на психику, сулили привилегии. Заводили душевные разговоры, интересовались подробностями двоенной жизни:
Прошел такую обработку и Сергей Баженов. Члены приемной комиссии завели сначала околичности, а потом прямо попросили Сергей принять участи в предстоящем десанте. Объяснили почему. Время поджимает, учить новобранцев обращению с парашютом некогда, а в него целых четыре прыжка - уже наполовину десантник. Сергей подумал и согласился. Он всегда с охотой шел на любое рискованное дело, а тут еще и просят. Тут бы комиссии и отпустить Сергея, но она по инерции стала уточнять некоторые формальности: партийность, семейное положение, кем раньше работал.
- Дамским матером, - ответил Баженов на последний вопрос.
Какое-то время приемная комиссия пребывала в шоке. В горнице небольшой хатенки, где проходило собеседование, повисла такая тишина, что стало слышно, как надоедливо звенит муха, пытаясь проникнуть на свободу через запыленное оконце. Потом один из членов комиссии, красавец гусарского типа с капитанскими погонами и копной золотистых волос, для полноты образа которому не хватало только гитары, грохнул кулаком по столу и спросил осевшим голосом:
- Ты что, зубы скалить пришел в воздушно-десантные войска? Мы таких, понимаешь ли видали: Сколько вас на килограмм сушеных идет?
Сергею захотелось повернуться и уйти. Его довоенная работа их не устраивает. Носятся со своим родом войск, как с писаной торбой. Пусть обходятся тем, кто им подходить.
Но в этот момент грянул раскатистый хохот. Муха, контуженная звуковыми волнами, свалилась на подоконник и, задергав лапами, подохла. Смеялись заразительно, от всего сердца, как смеются над собой, поняв наконец, что в словах кандидата в десантники нет ни издевки, ни подвоха. Рассмеялся и Баженов.
- Ладно, иди устраивайся, - сказали ему. - После войны придем к тебе в парикмахерскую со своими женами. Протекцию составишь, чтобы без очереди:
Столь глубоко во вражеском тылу Баженов был впервые, но, опираясь на свой опыт разведчика, понимал, что группа попала в нелегкое положение. Беспокойство у него это не вызывало. Прикрытия, правда, как это бывает в поиске, здесь не существует, но ребята в группе надежные и с ними можно вырваться из этой распроклятой ловушки. И сейчас, вслушиваясь в нарастающий гул моторов, Сергей не исключал, что придется драться, но это его пять таки не тревожило. В себе Баженов был уверен полностью. Иначе и не стоило идти в десант.
Был уверен в себе и подрывник Стас Заремба, шахтер и сын шахтера, двадцатидвухлетний крепыш непонятной национальности. Казалось, каждая волна множества набегов, захватов, военных походов и мирных переселений, ухитрялась оставить свой след в крови этого парня. Карие, широко расставленные глаза и сросшиеся брови свидетельствовали в пользу украинской крови; смуглая кожа и вьющиеся черные волосы - о влиянии цыганской, прямой нос и четкий рисунок рта - о примеси польской, душевная широта - о русском воздействии, хитрый прищур глаз и легкая косинка - о наследии татаро-монгольского ига. Впрочем, в графе 'национальность' все Зарембы, не вдаваясь в глубину происхождения, писались украинцами. Ростом же Станислав был ниже среднего, однако плечи имел широкие, грудь выпуклой, о от этого его фигура походила на массивную тумбу.
Семейное предание уточняло лишь некоторые детали состава крови Стаса. То ли польский шляхтич умыкнул цыганку из табора, то ли цыган - польскую шляхтянку из замка - истина оставалась за дымной далью веков. Вариации менялись в зависимости от настроения любителей родовых легенд, рассказывающих эту историю в теплой застольной компании. Сегодня можно было услышать так, завтра - иначе. Сходились лишь в одном: могущественный клан родичей невесты начал преследование. А куда податься бедным влюбленным? Пораскинули они умом и направились в Донбасс, где тогда начинались разработки каменного угля. Решение молодых людей было несомненно правильным. Во-первых, мало найдется охотников, чтобы лезть под землю и сводить там счеты с оскорбителем. В во-вторых, шахтеры не такой народ, чтобы дать в обиду своих собратьев. И стали Зарембы из поколения в поколение рубить уголек.
Пошел по шахтерской линии и Стас. Сначала учеников взрывника и лаве, а потом и взрывником. Так или иначе шахтер, но специальность была рисковая, что в первую очередь и привлекло к ней Стаса, и в немалой степени техническая, с налетом интеллигентности. Здесь необходимо было знать свойства взрывчатки, уметь обращаться с ней, требовались расчеты положения шпуров для большей эффективности, точно предвидеть время горения бикфордова шнура и многое, многое другое. Брался в расчет и неплохой заработок - прямой путь к самостоятельности, так нужной в молодости.
Взрывное дело не терпит торопливости, суеты и неуравновешенности в психике. За нервный срыв отпальщика, причиной которого обычно является похмелье после выпивки, шахтеры платили дорогой ценой. От неурочного взрыва заваливало в треке людей, погибал и сам взрывник. А если и не погибал, то его тут же отдавали под суд. Стас взял себе за привило браться за взрывчатку только в прозрачно-трезвом состоянии.
Пришлось отказаться от традиционных для шахтерских городков посиделок с выпивкой, возникших еще с незапамятных времен: после недели тяжелой работы под землей появлялась необходимость снять усталость, чему способствовали хорошие заработки и дешевая водка. Нередко такие посиделки заканчивались потасовками, а потасовки. В свою очередь, вели к распитию мировой. И так шло по кругу. От выходного к выходному.
С исключением выпивки у Стаса образовался излишек свободного времени, заполнить который даже при его общительном характере и избытке энергии оказалось трудно. Из боксерской секции его выставили после первого же тренировочного боя за неумение драться понарошку. Получив от противника первый удар в голову, Стас зверел и шел напропалую, молотя кулаками в перчатках направо и налево до тех пор, пока растерявшийся поначалу спортсмен не пришел в себя и расчетливо не послал драчуна в нокаут.
В отношениях с девушками Стаса подводил неудавшийся рост. О общем-то он им нравился, но самому Зарембе нравились высокие девушки, и чем выше была представительница прекрасного поля, тем больше Стас ей симпатизировал. Но длинноногие девицы были себе на уме. Ухаживания и знаки внимания каждая из них принимала охотно, но уходили они с танцплощадки с какими-нибудь долговязыми фитилями, оставляя Стас при своих интересах. Вот тут и крутись. Увлекаться выпивкой нельзя и девушками не получается. Хоть волком вой от такой несправедливости.
Выход скоро нашелся. Ужался Стас в своих расходах, к накопленной сумме подзанял денег у многочисленной родни и купил мотоцикл, роскошь по тем временам даже для денежных шахтеров. Быстро освоим машину, Стас стал мотаться на ней, слом голову, по окрестностям родной Дружковки все свободное от работы и сна время. Просто так гонял, упиваясь скоростью и риском, отрабатывая ловкость и точность на поворотах, пугая лошадей на дорогах и сопровождаемый руганью кучеров. Девчонки, просившиеся покататься, восторженно визжали за его спиной на заднем сидении.
Собственный мотоцикл - дело хлопотное. Несколько раз Стас ломал его и разбивал в сумасшедшей езде. Порой мотоцикл глох за десяток километров от Дружковки и приходилось тащить его не себе домой под ухмылки шахтеров, получающих бесплатное развлечение, а потом снова разбирать его, ремонтировать и собирать.
- Вот то, сынку, - гудел отец, забойщик Макар Заремба, покуривая на крыльце и наблюдая, как замурзанный Стас носится по двору с мотоциклом, пытаясь его завести. _ Правильно кажуть добрые люди. Не имеешь жены, покупай мотоцикл. Мороки, как и с благоверной, хватит.
- Тебе бы все шуточки, батя. - обижался Стас. - Техника тонкого обращения требует, а ты ее с какой-то благоверной сравниваешь.
- Так оно как сказать, сынок, - усмехался в усы старший Заремба. - Техника тебя не накормит, а жинка обед сготовит, горилки поднесет, да еще кое-что с ней вместе можно делать:
- Пережиток ты, батя, вздыхал взмокший Стас, смахивая с лица пот. - Обед, горилка: Когда вы ее только выпьете. Об утробе и глотке думаешь. Надо вперед смотреть. Люди, овладевшие техникой, решают все, слыхал? Лучше бы помог.
- А это ты сам управляйся со своим драндулетом, - говорил Макар. - Овладевай и смотри вперед. А то все время под него смотришь. Других суда не путай. - И уходил в дом.
В конце концов мотоцикл с его ремонтно-скоростным комплексом осточертел Стасу и он, перебрав, почистив и смазав двигатель, загнал его в сарайчик.
Возможно, Стас с возрастом перебесился и мотоцикл ему пригодился бы для более серьезных нужд, но не такое тогда было время. В лаву пришел десятником щуплый парнишка который, как оказалось, обучался в Горном техникуме в Сталино и прыгал там с парашютом, чем немало гордился. В зависимости от погодный условий он перевешивал синий парашютик значка с рубашки на пиджак и обратно, а злые языки утверждали, что новый десятник не расстается со своим значком даже во сне.
О летчиках и парашютистах Стас слыхал немало: газеты, радио и кинофильмы держали этих ребят на виду у всей страны. Но молодому Зарембе всегда казалось, что они существуют где-то на другой планете и стать одним из них для него, шахтера, мечта недостижимая. Оказывается, можно и в небо. Тому пример - парнишка с парашютным значком и удостоверением в кармане. Сохраняя безразличный вид, Стас пораспросил парня о порядках в аэроклубе, в первый же выходной после очередной пятидневки выкатил из сарайчика мотоцикл и мотнулся за восемьдесят километров в Сталино.
В аэроклубе иногороднего энтузиаста обольщать не собирались. Занятия в секции регулярные. Через день, при первом же пропуске - отчисление. Сначала будет кандидатом в курсанты. Потом, освоив начала аэродинамики. Устройство и укладку парашюта, станет курсантом. Успешно закончив курс, будет допущен к прыжкам с самолета. Предупредили о строгой медицинской комиссии.
Если Стаса и пытались отпугнуть, то время тратили напрасно. Он выписал на клочке бумаги распорядок работы секции, написал заявление о приеме и. по формированию группы, приступил к занятиям, беспощадно урезав часы собственного отдыха. На шахте Стас перевелся в ночную упряжку - так шахтеры называют подземную смену. Сутки у него распределялись теперь по жесткому графику: упряжка в лаве, бросок на мотоцикле до Сталино, занятия в секции, езда до Дружковки, несколько часов сна, упряжка: После каждой поездки мотоцикл тщательно осматривался и если требовался мелкий ремонт, то он выполнялся за счет того же сна. Вволю отсыпался Стас в свободные от аэроклуба дни.
Осунулся и похудел Заремба, но ни единого занятия не пропустил. В аэроклубе его ставили в пример остальным курсантам, но адская смесь в крови польских авантюристов цыганских конокрадов, татарских налетчиков, украинских гайдамаков и волжских удальцов не давала Стасу покоя. Первый свой прыжок он не почувствовал, поскольку для открытия парашюта использовался в соответствии с инструкцией для перворазников вытяжной фал. Впечатлений было не больше, чем от прыжка с парашютной вышки. Стоило ли огород городить с этим аэроклубом, не досыпать ночей, безжалостно гонять бедный мотоцикл по дрянным грунтовым дорогам.
Второй прыжок Стас решил прочувствовать уже полностью и поэтому подправил конструкцию карабина, которым фал жестко крепился на самолете, небольшой деталью так, что когда сорвался с крыла 'кукурузника', фал улетел вместе с ним. И понесся Стас к земле, как ему и хотелось, затяжным прыжком.
Но когда секунд через пятнадцать он попытался открыть парашют тем же фалом, ничего у него не получилось. Купол парашюта не выходил из ранца и свободное падение продолжалось уже гораздо дольше, чем хотел этого Стас. Запасной парашют он догадался открыть только в последний момент. Динамический удар был настолько сильным. Что семь из двадцати клиньев купола разлетелись в клочья, а такой дырявый зонтик держать тело человека уже не мог. Но именно в этот критический миг Стас стал на землю ногами. Раскрой он парашют секундой позже или пятью раньше, результат был бы один и тот же - гибель.
Станислав Заремба относился к редкой породе людей, начисто лишенных страха. Ничего хорошего здесь нет. Инстинкт страха заложен в каждом человеке и его отсутствие уже свидетельствует о некоторой ущербности психики. Современная медкомиссия не допустила бы Стаса даже к работе под землей, не говоря уже о взрывчатке. Но тогда в такие тонкости не вдавались. Лишь бы человек был здоровым и сильным. Заремба даже медкомиссию в аэроклубе прошел без сучка и задоринки. Чего-чего, а на свое здоровье шахтеры не обижались.
Глядя на бегущих к нему со всех концов летного поля людей, на мчащуюся с завыванием машину скорой помощи, Стас догадался, что вся эта кутерьма из-за него и во время погасил торжествующую улыбку, которая в данный момент выглядела бы идиотской. Его окружили курсанты, подбежали инструктора, подъехало начальство. У всех были одинаково бледные лица и все с недоумением глядели на клочья купола и на невредимого парашютиста. На первый же вопрос Стас удачно соврал, что карабин фала видимо был неисправен и отцепился сам по себе, без его, Стаса, помощи.
Тщательно проверить: - выдохнул начальник аэроклуба. - От карабина фала до последней шпильки: Если все в порядке, гнать этого обормота в три шеи: Поганой метлой: Чтобы и духу его здесь не оставалось:
Зарембе повезло и на этот раз. Авторитетная комиссия, дотошно исследовала и злосчастный карабин фала, и сам фал, и весь комплект вытяжных фалов в аэроклубе. В одном из карабинов нашли перекос фиксирующей скобы, что могло содействовать срыву карабина с троса в самолете. Дело о самовольном затяжном прыжке, поставившим под угрозу жизнь курсанта, заглохло само по себе.
Однако Стас сделал вывод: шутки с парашютом могут кончиться скверно не только для него, но и для других, в том числе, и для инструкторов, которых он поставил под удар своим лихачеством. На всех последующих занятиях Заремба был смирным и примерным курсантом. Преподаватели отнесли это за счет шока, пережитого Стасом, и перестали подозрительно на него коситься.
Время продолжало ворожить на руку Станиславу Зарембе. В этот осенний призыв был объявлен широкий набор в воздушно-десантные войска. Они были у нас и раньше, но после расстрела создателя этого рода войск маршала Тухачевского, полетели щепки и от воздушно-десантных. Они почти не принимали участия в крупных маневрах, разработка специальной десантной техники была заморожена, часть командиров репрессировали. Толчок к возрождению дали немцы, успешно использовав воздушно-десантные войска в операция при захвате Норвегии, Дании, Голландии, Греции и осуществленной особенно крупной выброске десантников на Крите. Спохватились и в нашем Генеральном Штабе. Предстояло увеличить численность ВДВ в восемь - десять раз.
Малый рост чуть было не перекрыл путь Стасу туда, где, как он считал, было его место. На медкомиссии выяснилось, что для зачисления в воздушно-десантные ему не хватает двух сантиметров роста. В сознание Стаса никак не укладывалось, почему именно этих несчастных двух, а не одного, или, скажем, трех. Его недоумение тут же вылилось в действие. Он грохнул об пол нехитрое измерительное устройство, разломал деревянный стержень с делениями и, как был нагишом, пошел в кабинет комиссара доказывать там свои права.
- Куда торопитесь, молодой человек? - спросил представитель. - В баню, что ли? Так еще не время. - Заметив в руках парня по куску деревянного стержня, он хихикнул: - А это вместо мочалки? Мне говорили, что шахтеры большие шутники, но не до такой же степени.
Стас задохнулся от обиды.
- Этот дебошир к вам просится, - дружно загалдели перепуганные врачи. - Видите, что натворил?
- Так запишите, - сказал представитель, оглядывая широкие плечи парня и его мощную грудную клетку. - В чем, собственно, дело?
- Двух сантиметров не дотягивает по росту, - ответили ему.
- Стас развернулся и пошел на врачей.
- - Записывайте, - приказал представитель. - А то он вам сейчас еще что-нибудь поломает. Под мою ответственность. Думаю, что эта детка успеет вырасти.
Так Станислав стал воздушным десантником.
Первый воздушно-десантный корпус, где начал службу Заремба, дрался на Украине. Сначала десантники отбивались от немцев обыкновенной пехотой, но потом их отозвали с боевых позиций, наскоро переформировали и рота, где служил Заремба, уже в конце июня была выброшена в тыл наступающим немцам в районе Равва-Русской.
Это был один из десяти наших десантов в начале войны с четко выраженными диверсионными задачами. В задачу десанта входили налеты на небольшие гарнизоны, уничтожение узлов связи и подразделений немцев, расположившихся на отдыхе в деревнях или на марше, подрыв складов с боеприпасами и горючим, железнодорожного полотна, автомашин и другой техники, двигающейся к фронту.
Крушившим все на своем пути смерчем прошелся десант по прифронтовым немецким порядкам, оставляя за собой скелеты сгоревших грузовиков и бронетранспортеров, разбросанные взрывами гранат трупы вражеских солдат, подпирающие небо дымные столбы пылающих складов, обрушенные пролеты мостов: Немцы, угоревшие от победных маршей по дорогам Польши и Франции, опомнились не сразу. Велика была еще сила инерции. Такие налеты воспринимались ими за все, что угодно, - за фанатизм отчаявшихся русских, за различие в культуре покоряемого ими народа, за тупость в конечном итоге побеждаемых, валили на местные суровые природные условия, - но систему исключали начисто, поскольку она не укладывалась в их здравый смысл.
Десант брал на вооружение каждый промах врага. Сразу стало ясно, что боевые действия лучше вести ночью. Немцы поначалу строго соблюдали режим: днем воевать, а ночью отдыхать от ратных трудов, предварительно плотно поужинав изъятыми у местного населения в качестве трофея курами. Выставлялись рыгающие от сытости часовые, а само воинство, обеспечив себе надлежащий комфорт, который захватчики любили не меньше курятины, заваливались на боковую.
Десантники в свое время зубы проели на ночных тактических учениях, их умение ориентироваться ночью, чувство времени и маршрута позволяла переигрывать превосходящего во много раз в силах опытного противника. Сваливая по пути часовых, они бесшумными призраками проникали в деревню и, врываясь на места постоев завоевателей, пускали в ход ножи, автоматы и гранаты, избавляя солдат вермахта от хлопот военного бытия. В открытые люки танков и кабины грузовиков летели бутылки с горючей смесью, гранаты: На беспорядочный и заполошный огонь следовал точный и меткий ответ, а разгорающиеся в ночи пожары делали ошалело метавшихся немцев еще более удобной мишенью для огня русских автоматов. И эти же пожары скрывали быстрый и незаметных отход десантников.
На войне неожиданно быстро вернулся Стас Заремба к своей гражданской специальности: взрывник. Правда, теперь его уже называли и сапером, и минером, и подрывником. В тылу врага надо делать все, что умеешь, и что не умеешь - делать тоже. Лишь бы получалось.
Электродетонаторов и подрывных машинок в десанте не оказалось. Первоклассных мастеров подрывного дела тоже. Обходились самоучками, такими как Стас. Практика обращения с взрывчаткой, умение точно рассчитать время горения шнура, хитро замаскировать бруски тола под настилом мостов - за все это Заребму прозвали пиротехником. Люби Стас и шум, и грохот, и вспышки пламени, и точность расчета, когда мост взлетал в воздух в тот момент, когда гусеницы танков с крестами на башнях грохотали по его настилу. Под умелыми руками Зарембы противотанковые мины, связки гранат, простые бруски тола превращались в дьявольские сюрпризы для немцев, облегчавшие десантникам выполнение боевой задачи и нередко перекрывающие путь преследователям.
По возвращению к своим десантники снова были выдвинуты на боевые рубежи, и рота Зарембы прошла все, что обычно проходили наши воинские подразделения в первые дни, недели, месяцы войны. Парашютисты отбивали танковые атаки южнее Новоград-Волынского укрепрайона, стойко держали оборону на реке Ирпень в пятнадцати километрах от Киева: Попав в окружение, рота месяц двигалась с боями за линией фронта и все-таки вышла к своим августовской ночью в районе Борисполя.
Потом был скомканный десант под Вязьму. Там-то и был ранен Глотов. Неудачи пошли с самого начала десантирования. Часть бойцов немцы накрыли воздушными налетами в районах сосредоточения, другие смогли десантироваться. От бригады, в которой служил Стас Заремба, выброшенной в январе сорок второго летом к своим вышло около батальона.
Из этого батальона срочно восстановили бригаду и стали готовить ее для десантирования в Крым, где еще дрался Севастополь и на выжженных солнцем степях Керченского полуострова топтались наши войска. Но танки Манштейна сбросили Керченский фронт в пролив, Севастополь пал, десант отменили и бригада в который уже раз заняла передовые позиции в качестве стрелкового соединения.
Не успела отпылать Курская битва, как десантные части были изъяты из состава фронтов, отведены в глубокий тыл и там началась отработка броска за Днепр. Снова поступало пополнение, личный состав перетасовывался для подгонки частей к штатному расписанию, и Заремба попал во взвод Глотова. С тех пор он и жил с ребятами, с которыми судьба свела его сейчас под крышу одного сарая.
Во взводе Стас был самым опытным парашютистом, не исключая и самого Глотов. Если у командира взвода до армии было всего шесть тренировочных прыжков, то Стас имел уже тридцать два, и половина из них была затяжными. И хотя донецкий шахтер и был минером, что называется, божьей милостью, сам Стас считал себя прежде всего десантником, относя мастерство взрывного дела к полезному в тылу врага подспорью. Со второго десанта Заремба взял себе за правило таскать в обязательном порядке армейский рюкзак со всякими пиротехническими мелочами. Содержимое этого хранилища взрывоопасных вещей уже несколько раз помогало десантникам выходить из опасных положений.
В создавшейся ситуации Стас очень наделялся на себя и на свой запас взрывчатки. Но он давно понял, что можно надеяться на все что угодно, однако самому плошать не следует. А в ребятах на чердаке он был уверен, как в самом себе. Эту уверенность подсказывал ему десантный опыт. Тут как дважды два, таблица умножения, без которой нельзя. Потому что если ты не уверен в товарищах, в десант идти нечего.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Д е с а н т и н о г о р а с к л а д а н е з н а е т
Нарастали и нарастали звуки моторов, вселяя беспокойство у всех обитателей подворья старого Ляха. Таяла надежда Глотова на незаметный уход из села с темнотой. Сюда прут голубчики, сюда, а куда же еще. Здесь раненный пулеметчик Гофман, здесь полузагадочный медицинский ефрейтор Шонбах, оказавшийся вдруг интербигадовцем Клаусом Эрнстом: Только опасность надвигается в другом составе и на боевой технике. А ожидался Винцер со своими противодесантниками. Лучше бы, конечно, иметь дело с Винцером, о не уже кое-что знаешь, но на войне противника не выбирают.
Приближающийся рев моторов встревожил в хате Клауса Эрнста и старого Ляха. Первый знал, что за ротой Винцера бронетранспортеров не числится и следовательно техника, которая движется сейчас по улице сюда, посторонняя, скорее всего эсэсовская. А Лях думал, что беда на этот раз вряд ли обойдет стороной его хату и если придется умереть, то сделать это надо достойно, с оружием в руках, как и положено старому солдату. Поэтому он передвинул топор под подушкой топчана поближе к себе.
Изменения обстановки не чувствовал пока лишь один пулеметчик Гофман. Он хорошо выспался и отдохнул и теперь снова пытался привести себя в болезненное состояние, жалуясь фельдшеру на боли от многочисленных ранений. Клаус Эрнст согласно кивал, но пропускал трепотню пулеметчика мимо ушей.
На чердаке лейтенант Глотов сказал:
- Вся эта музыка, может, по нашу душу, а, может, и не по нашу, гадать не будем. Если бы да кабы, а ушами хлопать нечего. Заремба, Петренко, Кузьмин. Пойдете вниз. Встретим их с двух ярусов: верхнего и нижнего. По сигналу уходите на ближний бой. Старший Петренко.
Отобранные десантники засобирались, проверяя оружие. Петренко уже приоткрыл крышку ляюды. Первым прыгнул вниз Цезарь. Стас Заремба замешкался, с видимым сожалением оставляя на чердаке свой рюкзак с взрывными устройствами. Глотов поторопил его, похлопав по плечу, а бывшему пограничнику сказал:
- Сдерживай своих подчиненных. Латинист слишком нервный товарищ, а Стас уж больно горячий. Ты как бы между двух огней. Будь для них дождиком, чтобы охлаждались во время.
- Ничего, поладим, - сказал Петренко, свешивая ноги в люк. - Спокойные мне не нужны. А с этими мы вместе черта сотворим. - И свалился чуть ли не на плечи Цезаря, который задержался и. услышав все, начал длинный, приличествующий случаю, древнеримский афоризм. Глотов посоветовал ему заткнуться и прикрыл крышку ляды.
Две противотанковые гранаты уже лежали перед Ковалем. Глотов одобрительно кивнул. В быту самые простейшие вещи Малышу надо обязательно подсказывать, но когда доходит до настоящего дела, то здесь пулеметчик на высоте. Да и остальные были готовы к бою, прильнув к проделанным в крыше бойницам.
Немцы наконец то вползли в поле зрения десантников. Первый мотоцикл уже несся вперед, взрывая колесами песок. Вероятно, его пустили в передовой заслон и, уставший от медленной езды мотоциклист, вынужденный до этого двигаться со скоростью, соразмерной скорости хода бронемашины, решил взбодриться на последних сотнях метров. Выплеснув веер песка из-под колес, мотоцикл круто развернулся и замер напротив подворья Ляха. Потом улица как-то сразу заполнилась людьми и машинами. Из-за поворота выполз бронетранспортер. Над его кабиной, справа и слева от пулемета, маячили две фигуры. Из-за кормы вырвались второй, третий и четвертый мотоциклы. Знак сдвоенной молнии на коробе бронетранспортера не оставлял сомнения в названии рода войск, пожаловавших на узенькую песчаную улочку небольшого украинского села.
Преград эсэсовцы не знали. Это они доказали сразу же, свалив тупой мордой бронетранспортера дряхлый плетень Саввы Ляха. Машина по хозяйски вползла во двор, придвинулась к ореху и остановилась возле сарая, в котором, внизу и на чердаке, таились десантники. Замерли и мотоциклы, образовав полукруг и взяв под прицел своих пулеметов подходы к дому.
Глотов с удовлетворением отметил, что немцы боя не ждали. В полной безмятежности развалились в колясках пулеметчики. Один из них, с дальнего мотоцикла, выбрался на землю, отошел несколько шагов и беззастенчиво справил малую нужду в сторону улицы. Остальные немцы лениво перебрасывались между собой короткими фразами. Значит, решил Глотов, первый ход с козырей - внезапность была в руках десантников.
Лязгнула металлическая дверца бронетранспортера и из него выпрыгнул высокий, весь затянутый ремнями, молодцеватый оберштурмфюрер. Эсэсовец неторопливо вытер шею и затылок белоснежным платком, спрятал его в карман кителя, одел фуражку, поданную кем-то из кабины, и только после этого прокричал команду.
'Четыре мотоциклиста, - вел про себя подсчет Глотов, - четыре пулеметчика при них: Двое у пулемета в корыте, водитель, оберштурмфюрер собственной персоной: Только на виду двенадцать. А сколько их в кузове?'.
Команда обер-лейтенанта войск СС породила среди его подчиненных лихорадочную деятельность. Пулеметчики, выпрыгнув из колясок, помогли водителям развернуть мотоциклы несколько по иному. Загремела задняя дверца бронемашины и оттуда что-то сбросили, плюхнувшееся как мешок. Что именно - Глотов не видел из-за нижнего среза бойницы. Затем из кузова выбрались четыре эсэсовца, придерживая локтями висевшие на плече автоматы.
- Давно не мылись, суки, - прошептал Баженов, брезгливо дергая носом. - а одеколоном взбызгиваются:
Выразительным жестом Глотов призвал его к молчанию. 'что-то' казалось человеком в десантном комбинезоне, без сапог и шлема. Эсэсовцы подхватили его и понесли чуть ли не волоком, так, что откинутая голова то и дело ударялась о землю. Глотов умел заметить сине-белый парашютный значок, проглядывающий на гимнастерке через разорванный комбинезон и алые пятна крови на небрежно наложенной повязке бинтов.
Оберштурфюрер шел не оглядываясь. Рядом с ним семенил грузный фельдфебель вермахта, находящийся до этого у пулемета в бронемашине. Угодливо и подобострастно фельдфебель показывал эсэсовскому офицеру на дверь хаты. Оберштурмфюрер прошел внутрь, а фельдфебель остался во дворе и прислонился к стене рядом с входом. Мимо него четверо эсэсовцев пронесли глухо стонущего десантника. Потом прошел пятый, неся перед собой нашу офицерскую полевую сумку и автомат ППШ без диска.
'По крайней мере еще четверо, - закончил подсчет Глотов. - Итого шестнадцать. Вдвое на нашу голову. Да еще с довеском. '
Пулеметчик Гофман в испуге привстал на своем ложе, и Клаус Эрнест подался к окну, когда в горницу, рывком отрыв дверь, ввалился, нагнув голову, чтобы не стукнуться, высокий оберштурмфюрер. Он выдвинул ногой на середину горницы стоящую у стены табуретку, сел и вопросительно уставился на присутствующих. Потеряв дар речи, Гофман обессилено сползал обратно на кровать. А Клаус вытянулся и доложил:
- Фельдшер отдельной охранной роты ефрейтор Шомбах оказывает медицинскую помощь рядовому Гофману.
Эсэсовец перенес внимание на лежащего пулеметчика. Под его взглядом Гофман побледнел, съежился и стал мелко подергивать ногами. В стальных глазах оберштурмфюрера появилось любопытство. Он повернул холеное лицо к Клаусу:
- Соображает ли рядовой Гофман? - И недовольно сказал: - А то он сейчас напоминает томную гимназистку перед первым абортом.
- Рядовой Гофман находится в полном сознании, - ограничился суховатой справкой Клаус.
Дверь распахнулась и эсэсовцы, толкаясь и громко топоча сапогами, втащили стонущего человека. В горнице сразу же стало тесно. Оберштурмфюрер перебрался вместе с табуреткой к печи. Эсэсовцы бросили свою ношу перед кроватью Гофмана. Клаус Эрнст, рассмотрев на раненном форму и знаки различия светских воздушно-десантных войск, помимо воли сделал шаг к нему.
- Назад, - уронил оберштурмфюрер. - Станьте в сторону, ефрейтор. Медицинская помощь русскому пока не потребуется. Нам надо убедиться, из той ли он компании, что погуляла у вас сегодня ночью. - И объяснил свою озабоченность: - У него обнаружили таблицу радиокодов. Значит, и рация где-то здесь.
'Так вот оно что, - понял Клаус Эрнст. - Шифровальщика захватили. Не одному мне, оказывается, нужна рация, эсэсовцам тоже. Награды им дополнительно будут, поощрения:'. Сейчас он испытывал некоторое раздвоение: ефрейтор Шомбах дисциплинированно отступил под взглядом оберштурмфюрера к окну, а разведчик Клаус Эрнст мимолетным движением левой руки проверил наличие парабеллума за отворотом шинели. А тут Гофман стал со страдальческим видом приподниматься в постели. Мордатый эсэсовец помог ему энергично тряхнув его за шиворот левой рукой. Томная дурь окончательно слетела с пулеметчика. Сразу же последовал вопрос%
- Был ли этот среди тех, кто вырезал ваш расчет?
- Никак нет, господин оберштурмфюрер, - вздрагивая, но тем не менее твердо ответил Гофман. Он понимал, что если скажет 'да', вопросы булдут продолжаться до бесконечности.
- Да ты посмотри внимательнее, скотина! - рявкнули от печи.
- Никак нет, - настаивал на своем Гофман.
'Да, - подумал про себя Клаус Эрнст, - Даже представить было нельзя, что Гофман может проявить стойкость. Впрочем, когда припекает, поневоле становишься отважным.'
Горница заполнилась прибывшими на мотоциклах эсэсовцами. Подозрительная возня в сенях насторожила Клауса. 'Неужели хозяина начали тревожить, - мелькнуло в голове. - Вот чего не хотелось бы:'
Ляха действительно не оставили без внимания. Когда затрещали моторы и затопали во дворе сапоги, старик, готовый ко всему, встал у подслеповатого окошка. К нему испуганно прижалась внучка. Так и стояли они у окошка, ожидая каждую минуту выстрелов. После шума в дверях двинули дверь и в их коморку. На пороге встал рослый длинноносый немец, держа в руке сброшенный с плеча автомат. Увидев однорукого старика и замызганную девчонку, немец понял, что опасности они не представляют, шагнул за порог и стал шарить по тесному помещению, переворачивая нехитрый скарб и совершенно не обращая внимания на хозяев.
В горнице допрос перешел к следующей стадии. Гофмана оставили в покое и теперь накинулись на лежащего десантника. Стоящий рядом эсэсовец ударил раненного сапогом в бок. Раздался протяжный стон. Эсэсовец ударил еще раз и заговорил, немилосердно коверкая русский язык:
- Кте остальные, руссиш швайн? Куда ушли твои камарады?
Пленный только скрипнул зубами.
- Продолжай допрашивать, Курт, - приказал оберштурмфюрер. - Его захват обошелся на недешево. Они убили моего славного водителя танка Пауля. - Чеканное лицо оберштурмфюрера стало плаксивым. - Мы с ним прошли от Варшавы до этой славянской реки, а тут, в тылу: Подстрелили. - Оберштурмфюрер снова обрел прежний вид. - Бей, Курт, но не забивай до смерти. Прежде, чем сдохнуть он должен сказать где их рация и где их база. Работай, Курт. - Тут обер-лейтенант СС обернулся к Клаусу и ухмыльнулся. - Работай под медицинским контролем.
Отдав распоряжение, оберштурмфюрер поудобнее устроился на тубуретке, вытянув с наслаждением ноги. Клаус Эрнст взмок под мундиром. 'Сейчас начнется, - отрешенно подумал но, понимая. Что оставаться в личине ефрейтора-медика он не сможет. - Сейчас: Почему медлят парни на чердаке?'
И тут в горницу проник пронзительный переливчатый свист.
: Группе предстоял бой и цели были уже распределены: бронетранспортер - Ковалю, Салайнену - два ближних мотоцикла, для себя Глотов оставил две дальние машины. Серега Баженов имел другую задачу. А внизу, в самом сарайчике, ход дальнейших действий сержант Петренко определил одной фразой: 'Как только свистнут - за мной, не оглядываясь:'
Глотов прикидывал, как бы сделать все правильно, сосредоточившись на мысли, что время не ждет и что место боя выбрали немцы. Пусть не обижаются на судьбу. Правда, шансы самим уцелеть мизерны, но десант иного расклада не знает. Не оставлять же собрата-парашютиста в лапах эсэсовцев.
Мерно дышал Миша Коваль. Справа поигрывал ножом Сережа Баженов. Салайнен прикипел к ложу автомата. В свою бойницу Глотов поглядывал одним глазом. За ребят внизу он не беспокоился. Ч ними сержант, а сами они приучены действовать по обстоятельствам. Кажется, пора. Лейтенант повернулся к пулеметчику и кивнул.
Благостную сельскую тишину рассек разбойничий посвист. Свистеть Коваль научился еще в беспризорном детстве, стоя на стреме и сообщая шныряющей между базарных рядов братве по появлении милиционера. Таким же, рвущим барабанные перепонки и входящим каленым железом в душу, свистом поднимал в сорок первом измотанный до предела заслон капитан Шошин.
Согнувшись и держа гранату в опущенной руке, Миша толкнул левой рукой дверцу чердака и снизу вверх послал гранату в бронетранспортер. Болванка противотанковаой, медленно переворачиваясь в воздухе, ушла по навесной траектории, замела на мгновение в высшей точке и ювелирно точно опустилась в короб бронированной машины. Оттуда рванул к небу столб огня. Бронетранспортер, подпрыгнув, осел на правый бок и по его скосам поползло пламя.
Тот же свист заставил фельдфебеля Хейнца недоуменно поднять голову, выискивая источник пронзительного звука. И в то же мгновение, подчиняясь точному и сильному взмаху руки Баженова, из полуоткрытой дверцы скользнула, сверкнув на мгновение, финка. Лезвие вошло фельдфебелю под подбородок, рассекая сонную артерию. Недоуменно хрюкнув, Хейнц, выколачивая каблуками дробь, начал медленно лсежаьб, сдирая жестким сукном мундира побелку на стене хаты.
Время разбилось на короткие отрезки, потеряв плавность хода. Почти одновременно с разрывом противотанковой гранаты отбойным молотком заработал автомат Салайнена, сметая огнем немцев с ближайшего мотоцикла. Невозмутимый Волли бил короткими одинаковыми очередями, стараясь не повредить машины.
Глотов замешкался. Взрыв гранаты сбил водителя 'его' мотоцикла на землю с сидения и увел из под прицела автомата. Ударной волной тряхнуло соломенную крышу сарайчика и глаза запорошило всякой трухой. Когда лейтенант снова отыскал 'свой' мотоцикл, водитель уже собирался открыть огонь.
Только на мгновение успел опередить эсэсовца Глотов. Пыльные фонтанчики пуль его автомата, выплясывающие по земле, перечеркнули туловище эсэсовца. Он перевернулся на спину, выгнулся колесом и, замерев на мгновение, повалился на землю, дергая ногами.
Теперь, когда улица был подчищена огнем их автоматов, им надо было быть на земле. Оставив на чердаке Коваля с пулеметом, Глотов с Салайненом нырнули в люк. И тут они услышали грохот автоматной очереди в хате.
:Как не скоротечны мгновения ближнего боя, секунды перед сигналом к броску, будто замерзая, тянутся долго и томительно. Именно в эти длинные, растяжимые секунды сержант Петренко успел объяснить ребятам, что проскакивать в хату надо прищурившись и не глядя по сторонам: в полутемном помещении глаза, ослепленные дневным светом, могут подвести в первые решающие мгновения. Подрывнику Зарембе он приказал прикрыть их со стороны бронетранспортера.
Счет боя, ближнего боя, идет уже не на секунды, а на скупые отрезки этого временного интервала. Еще летела переворачиваясь в воздухе противотанковая граната, еще выплясывал возле стены фельдфебель Хейнц, прижавший руки к горлу, а три тени стремительно пересекли расстояние от сарая до хаты. Ударная волна взрыва толкнула их в спину уже у двери.
Мчавшийся впереди Петренко рванул щеколду вверх, потянул на себя ручку, нырнул в полумрак помещения, бросившись плашмя под ноги еле различимым в неверном сете оконца фигурам. Достигнув поля, он перекатился на спину и автомат, прижатый к груди, ожил, выплюнув длинную очередь. Не до экономии патронов, не до точности стрельбы. Главное, сбить немцев с толку, чтобы дрогнули их пальцы, тянущиеся к спусковым крючкам.
Дальнейшее воспринималось как череда следующих один за другим наплывов, где все происходящее контролировалось сознанием и где, однако, застрял необъяснимый вопрос. Грохот дергающегося в руках автомата: Кислый запах сгоревшего пороха: Что-то не так. Двое ворочаются в ногах, третий, кажется, устоял. И что-то опять не так. Автоматная очередь по направлению от двери, чтобы не угодить в своих.
Что-то не так. И когда слева от темной громады печи лихорадочно замерцал вспышками шмайссер, Петренко нашел причину недоумения: врываясь в горницу и бросаясь под ноги немцам, он четко слышал говоривший от окна парабеллум.
Но сейчас некогда раскручивать загадку, потом что из-за угла печи бьет шмайссер. Пока тоже вслепую, на арапа, но через длю секунды немец придет в себя и обнаружит цель. И Петренко, не вставая, лишь слегка изменив положение тела, дослал очередь под вспышки. Вопль на чужом языке: еще очередь немецкого автомата от печки. Ответную туда же - пониже:
Выстрелы парабеллума Петренко не почудились - это стрелял Клаус Эрнст за секунду до возникновения сержанта в помещении. Он правильно угадал значение услышанного свиста: сейчас будет стремительная атака, где не станут разбираться кто есть кто, а значит, надо вступать в бой самому. Парабеллум - вот он и отведенная вниз защелка поставила пистолет на боевой взвод. В тот момент, когда свирепо рванули дверь, чуть не сняв ее с петель, Клаус выставил согнутую в локте руку, чтобы самортизировать удар об пол, уже валился вниз, ведя прицельный огонь из парабеллума по оберштурмфюреру, восседавшему у печи.
Они оба, и сержант и Клаус, одновременно оказались внизу. Потом горницу плотно заполнил грохот очередей и вой рикошета. Саманные стены хаты беззвучно принимали в себя пули, зато кирпичи печки отбрасывали горячий поток свинца, заставляя его кружить по помещению жалящим роем. Один за другим валились эсэсовцы, не успев сообразить, что случилось. Саднило в горле, становилось трудно дышать - огонь выжигал в горнице кислород.
Забив в пистолет новую обойму, Клаус перекатился поближе к кровати, дождался, когда десантник сделает перерыв, и обложил его матом. Сам перекатом изменил положение. Черт его знает, что в голове у стреляющего, может в горячке и угостить. Но для Петренко мат послужил паролем.
- Клаус!: - крикнул он, не поднимаясь. - Или как тебя там: Не задел?.. Ты лупил из парабеллума?
- А кто же еще, - отозвался Клаус Эрнст. - Влетел ты, парень, как носорог:
- Не стучатся же предварительно. - Петренко подтянул ноги и резко встал, вжавшись на всякий случай в угол. Его фигура расплылась в полумраке пороховой гари. - Где ты там?
- Сейчас, - Клаус не торопился подниматься. - Стучать в дверь не надо, но с оглядкой бить не помешало бы: Тут кроме меня еще и раненый.
- Он живой? - охнул Петренко. - Ну, совсем я вырубился:
Клаус Эрнст не ответил. Присев на корточки и кашляя, он шарил руками по полу. Петренко метнулся к нему, догадавшись по пути высадить прикладом автомата низенькое оконце. Сквозной ветерок загулял по горнице, прореживая сизую пороховую тьму.
- Вот он. - Клаус склонился над распростертым телом десантника, прощупал слабое биение пульса и разогнулся. - Пока жив: А где мой друг Кузьмин?
- Там, - Петренко кивнул в сторону распахнутой двери, где перекрыв рубку очередей, вдруг мощно заработал немецкий пулемет 'машинганс'.
В ы б о р м а р ш р у т а
Схватка заканчивалась. С неясным пока результатом, но заканчивалась. Идаже когда из-под бронетранспортера внезапно ударил МГ, Глотов уже предчувствовал развязку. Это был последний штрих, агония. Сектор обстрела пулеметчика был ограничен, он бил и бил перед собой настильной траекторий, не принося десантникам вреда. Ошалел, что ли? Кто же сунется по собственному желанию под кинжальный огонь немецкого пулемета, способного отшвырнуть уже мертвого человека назад на пять метров.
Заговорил на чердаке и 'дегтярь' Коваля, но почему-то робко, нерешительно, и на третьей очереди Малыш жечь патроны перестал. Выкатившись из сарайчика, Глотов ползком подобрался как можно ближе к чадящему бронетранспортеру и угомонил немецкого пулеметчика двумя выстрелами. Прикрывая лейтенанта, Баженов скупо постреливал одиночными по мелькавшим во дворе эсэсовцам.
Стихло. Баженов и Глотов накапливали силы для следующего броска. У притворившегося мертвым эсэсовца, завалившегося под коляску второго мотоцикла, нервы не выдержали. Обманутый тишиной, он вскинулся с земли и, делая гигантские прыжки, ломанул вниз, к оврагу. Финка, пущенная Баженовым, настигла его у плетневого перелаза. Издав кашляющий звук, эсэсовец остановился и, медленно поворачиваясь в сторону, откуда бежал, стал оседать на подламывающихся коленях.
- Как дикий кабан через чащу, - проворчал Сережа. - Лицедей чертов:
Но последнюю точку в этом бою поставил Савва Кириллович Лях.
Немец искал выпивку в тесной коморке долго и нудно. Переворачивал тряпье, заглядывал в укромные уголки. На топор, поспешно засунутый хозяином под топчан, он не обратил внимания - его интересовало другое. Жестами, доступными для понимания каждому здравомыслящему человеку, Лях объяснял непрошеному гостю, что ничего у него нет, что его поиска напрасны, но немец только угрожающе тыкал в его сторону стволом автомата и упорно продолжал поиски.
А тут засвистело, загремело и заухало. Взрывом тряхнуло хату. Кто-то стремительно пронесся в сенях и в горнице залилась длинная, без перерыва, автоматная очередь. Лях быстро сел на пол и усадил рядом внучку. Эсэсовец влип в стену и затаился у двери, приведя шмайссер к бою.
Огонь в сенях и горнице велся в три этажа. Внизу, от глинобитного поля, буйствовал автомат Петренко, а влетевший за ним Цезарь, притормозив, послал в распахнутую дверь несколько очередей по метнувшимся фигурам. Стас Заремба, присев на корточки у наружного выхода, развернул свой автомат во двор. Двое внутри - достаточно. Его дело подстраховывать. А поскольку немцы не наседали с тыла на ударную группу, Заремба перешел на методичный огонь, выщелкивая мелькавших в проеме двери эсэсовцев и щадя пулями мотоциклы, к которым питал давнее неравнодушие: если люди - звери, считал Стас, то машины здесь ни причем.
А когда из-под сдвинутого взрывом набекрень капота бронетранспортера заработал МГ, Стас лег у порога и повел стволом, пытаясь взять на мушку мигающий злыми огоньками немецкий пулемет. Пальба в горнице утихла и рядом с ним плюхнулся Кузьмин, завертел головой, выискивая цель.
В это время в коморке немец приоткрыл дверь и, злорадно осклабившись, стал поднимать шмайссер. Одновременно Савва Лях, потеснив телом внучку, нащупал под топчаном топор и начал привставать.
Понимая, что десантников будут сейчас расстреливать в упор, в спину, старик, не успев даже подняться, вложил силу своей единственной руки в удар топором, целясь туда, где заканчивался ворот мундира немца и начиналась каска. Выронив автомат, эсэсовец вытянулся во весь рост, начал было поднимать руки к голове, повернулся к распахнувшейся двери и рухнул головой в сени, прямо на распростертых Зарембу и Кузьмина. Цезарь забарахтался, придавленный телом, а Стас, перевернувшись на спину, увидел в проеме двери решительного Ляха с топором и охнул%
- Даешь, дед: Гляди, нас еще не пристукни в запарке. Мы же свои:
Втроем они вытолкали тело немца из сеней во двор.
- Сашка! - крикнул выглянувший из горницы сержант Петренко. - Налел дело, с покойниками возиться. Давай к раненому, друг тебя требует:
Цезарь метнулся в горницу, где все еще было трудно дышать и першило в горле от пороховой гари.
Торопясь к хате, Глотов кинул взгляд на циферблат - на сшибку ушло четыре минуты. Сколько времени дадут на передышку немцы, самому Богу известно, но медлить не следовало.
Возе ближнего к хате мотоцикла возился Сережа Баженов, вытаскивая из подсумка опрокинутого навзничь эсэсовца рожки для автомата и рассовывая их по карманам куртки.
- Солить их будешь, что ли? - бросил на ходу лейтенант. - Собери лучше документы.
Из хаты сиганул Стас Заремба и помчался к сарайчику.
- Это куда? - остановил его вопросом Глотов.
- За медицинскими причандалами Цезаря, - полуобернулся Стас. - Позабыл он их в горячке:
- Ага! - остановился и Глотов. - Попутно вместе с причандалами спусти вниз Малыша, детку этого, вместе со всем нашим имуществом. Пусть свой пулемет развернет вдоль улицы. Там сейчас Салайнен, так его направь к оврагу.
Однокашники по Московскому мединституту, Клаус Эрнст и Александр Кузьмин, хлопотали над бесчувственным телом десантника, доставленного сюда немцами. Клаус , раздербанив свою сумку с красным крестом, спешно бинтовал раненому живот. Цезарь, приподняв ему голову, подняв голову, протирал виски ваткой, смоченной спиртом. Сержант Петренко, не вмешиваясь в дела медицинские, деловито растаскивал тупы эсэсовцев, освобождая проход.
- На кровать не догадались положит? - Глотов опустился возле раненого.
- Нельзя его трогать, - возразил Клаус. - Растревожим: Дырка на дырке.
Глотов всмотрелся в лицо десантника. Характерная складка, залегшая у переносицы: Где-то он его видел раньше. Офицер, кажется, связист: Точно. Старший лейтенант Левченко. Встречались накоротке в штабе бригады, когда договаривались о делегировании Салайнена в его взвод. Что-то там о пароле говорили, касающемся, впрочем, связистов. Левченко часто дышал, в уголках рта пузырилась розовая пена. Лицо покрывалось мелкими капельками пота.
- Кончается, товарищ лейтенант, виновато сказал Кузьмин.
Влетел Стас, положил рядом с Цезарем его сумку с медикаментами, доложил, что приказание лейтенанта выполнено: Коваль с пулеметом и имуществом внизу. Потом попросил разрешения выйти во двор, чтобы присмотреть там мотоцикл. Может, уцелела какая из машин. Глотов его отпустил и Стас загремел сапогами к выходу.
- Камфару, Саша, - сказал Клаус, показывая глазами на принесенную подрывником сумку. - Камфару и шприц. Есть? В мышцу. Надо поддержать сердце. Три кубика. - И стал разрезать ножом рукав комбинезона и гимнастерки на безжизненной руке десантника.
Кузьмин профессионально ввел камфору - сказывалась практика, приобретенная на подсобных ролях в госпитале. Подождали. Капельки пота на лице десантника стали высыхать и тусклый взгляд стал приобретать осмысленность. Офицер медленно выплывал из глубокого забытья.
- Левченко, - склонился над ним лейтенант. - Ты меня видишь? Я Глотов: Говорить можешь?.. Где тебя зацепили?
- Свои: В глазах Левченко плеснула радость и он даже слегка шевельнулся, но силы его были на исходе. - Гло-о-тов, - протянул он по слогам. - Ра-а-ация: - И более четко. - Бригада без связи.
- Где бригада? - торопился Глотов, ловя начинающий ускользать взгляд. - Бригада, Левченко?: У меня есть рация. Как добраться? Куда?..
- Красовка: - Протестующим движением Левченко оттолкнул руку Кузьмина, пытавшегося поднять его голову, и, мобилизуясь, прохрипел: - Лес с оврагами: В трех километрах западнее Красовки. Выручай, Глотов. Там: - он замолчал и с трудом закончил фразу: - Там штаб бри-и-ига-а-ады:
Последними усилиями десантник пытался приподняться на локтях, чтобы посмотреть в лица товарищей, но сделать этого не мог, вытянулся и обмяк. Клаус Эрнст тронул его руку и, не найдя пульса, начал вставать, сдергивая свою рогатую пилотку. Стащили шлемы Глотов в Кузьминым и возникший на пороге Петренко.
Суетные мысли одолевали Глотова даже в те несколько мгновений скорбного молчания, которое отводило им время, чтобы почтить память погибшего товарища. Надо успеть найти на карте где эта Красовка, проложить хотя бы вчерне маршрут к штабу бригады, собраться. Успеть нужно многое, а немцы, гляди, вот -вот насядут.
Во дворе вдруг заработал мотором мотоцикл. Лейтенант непонимающе уставился на Петренко. Сержант метнулся к выходу и по возвращению доложил, что Заремба отыскал неповрежденный мотоцикл и сейчас обхаживает его проверяя. Начинает сливать в бак бензин из других мотоциклов, прыгает от радости и вообще 'дурью мается' - так определил состояние подрывника сержант.
- Не такая это дурь, - обрадовался Глотов и распорядился: - Общий сбор. С вещами. Время не терпит. Собрать у немцев документы и поторапливаться, пока немцы нам здесь решку не навели. Клаус, вы с нами?
- Излишний вопрос. _ Клаус Эрнст торопливо паковал свою медицинскую сумку. - К Винцеру прикажете возвращаться, чтобы он меня вздернул? Так он и сам скоро сюда пожалует.
- Тогда не мешкайте.
Лейтенант выбрался из хаты. Угарно коптил небо бронетранспортер. Снова на глаза попался Баженов. Теперь разведчик собирал на месте схватки ножи. Возле третьего мотоцикла суетился Заремба. Увидев Глотова, он заорал, захлебываясь от восторга:
- БМВ с коляской в полном боевом: Машина - зверь: Я такую только в снах видел и то не каждый день. - Стас был похож на мальчишку, получившего наконец долгожданную игрушку. - Да еще исправный пулемет с двойной заначкой боепитания. Бак залит под завязку.
- Подожди, Стас, не части, - попросил Глотов. - Дай подумать. Баженов, - позвал он разведчика, - Да что ты все время выискиваешь, как штаны на барахолке. Иди сюда. - И когда Баженов приблизился, сказал: - Давай к оврагу, прощупай метров на триста, как там. А ты, - снова повернулся он к Стасу, - немедленно займись своими подрывными обязанностями. Устрой в хате ловушку, чтобы в ней побольше загонщиков осталось. А то вижу, тебя от мотоцикла не оторвешь.
Несколько обескураженный Заребма подхватил свой сидор со взрывчаткой и подался к хате. Сережа Баженов скрылся в овраге. У лейтенанта полной ясности предстоящего маршрута не било и он стал отрабатывать его на карте, расстелив ее на плоском носу коляски мотоцикла. Его обступили Кузьмин, Салайнен и Петренко. Миша Коваль скучал у пулемета, нацеленного вдоль улицы. Посреди двора торчал Клаус и, подняв голову, смотрел на ветви ореха. У выщербленной пулями стены родной хаты уже стояли, готовые в дорогу, старик и его внучка.
- Отец, - сказал Стас Заремба, проходя мимо хозяев, и подкинул в руке противотанковую гранату. - Я тут немцам подарок припас. Чтобы споткнулись, когда догонять будут. Прощайся с хатой, отец. От нее одни стены останутся.
- Ладно, - уронил Лях. - Живы будем - отстроимся. Делай свое дело, сынок.
- Не отвлекаться, - бросил в спину Зарембе Глотов. - Кончишь минировать, быстро сюда. - И спросил Клауса: - Что это вы там наверху рассматриваете?
- Палок надо нарубить, - ответил немец. - Для носилок. Вы же мертвого здесь не оставите.
- Не оставим, - сказал Глотов. - Похороним на первом же привале. - И набросился на обступивших его десантников: Нечего пялится. Займитесь, чтобы носилки: Напоминать надо?
С крыльца сбежал Заремба.
- Ты уверен в этом коне? - спросил его Глотов, пнув ногой по колесу мотоцикла. - Уверен, значит: Как в себе? Тогда слушай меня внимательно.
Брсив к ногам свой мешок, Заремба приготовился слушать. Глотов, сосредоточившись, сделал паузу. Стас начал нетерпеливо переминаться с ноги на ногу. Внимания ему явно не хватало. Лейтенант рассердился.
- Да постой же ты спокойно, прикрикнул он. - Дело серьезное, а он как скаковая лошадь на манеже. Покататься захотелось? Сейчас покатаешься, только замри.
Стас застыл.
- Возможности для маневра у нас ограничены, - сказал раздумчиво Глотов. - Дед с внучкой да тело товарища, которое надо предать земле. Не оставлять же на поругание. Немцы, разумеется, постараются плотно вцепиться в наш след и, смею заверить, не отстанут. Поэтому:
Стас качнулся.
- Поэтому, - повторил Глотов, осадив взглядом подрывника. - Надо уводить немцев от оврага и чем дальше, тем лучше. Сделаешь это ты, Стас, вместе с Ковалем на этой вот технике. - Лейтенант постучал кулаком по крылу мотоцикла. - Поедете к северу, поближе к Днепру. Постреляете из нашего и немецкого пулеметов. Попеременно: Путь местные немцы думают, что эсэсовцы преследуют нас, а мы отходим, обливаясь кровью. Если патронов не жалеть, может, и клюнут. Ясна задача?
- Как на ладони, - вздохнул Заремба. - Не для красоты я БМВ снаряжал.
- Молодец, - похвалил Глотов. - А теперь ответь. Ладно, уведете вы немцев. А дальше что?
- Дальше? - Стас думал не долго.. - Оттянем на себя, развернемся и пойдем на них в лобовую: Малыш с двумя пулеметами, да я вот с этим. - он показал на мешок. - Не беспокойтесь, товарищ лейтенант, прорвемся.
- Куда прорветесь?
- Ну: - Заремба передернул плечами. Очевидно, он не задавался таким вопросом, лишь бы прорваться. - К своим: К вам, товарищ лейтенант.
- Вот и не додумал ты до кноча, - огорчился Глотов. - Если да кабы: Где же вы найдете нас в чистом поле? Смотри сюда, Стас. - Он отчеркнул ногтем отмеченный на карте брод восточнее плотины, перегораживающей овраг. - Брод сейчас сухой, на мотоцикле вы его преодолеете в два счета. Выезжайте вот на эту дорогу. Километров через пятнадцать она упрется в лесок, туда не лезьте. Что там, самому Богу не известно. Не доезжая до леска - овражек. Там и ждите нас, или мы будем ждать вас. До трех ноль-ноль. Если нас не будет, добирайтесь в Красовку самостоятельно, вот в этот массив. Там бригада. Думаю. Выберетесь. Если, конечно, на рожон лезть не будете. Понятно? Смотри внимательно и запоминай.
Несколько секунд Заремба жмурил карие глаза на карту, потом выпрямился:
- Впечатал, товарищ лейтенант.
- Давай сюда Коваля.
Объяснение задания Малышу много времени не заняло. Новость он воспринял с присущей ему невозмутимостью и с некоторым оттенком радости - меньше топать по земле ножками. И подчинение Зарембе его вполне устраивало. Коваль без промедления смотался за своим снаряжением и взгромоздился в коляску.
- Ты береги его, Стас, - сказал Глотов, сворачивая карту.
- Да я Малыша, как зеницу, - заверил Заремба.
Вдернув по совету Клауса Эрнста в две найденные жерди рукава снятых с эсэсовцев мундиров, десантники соорудили походные носилки и положили на них тело погибшего старшего лейтенанта Левченко. Сережа Баженов подал из оврага сигнал, что путь свободен. Группа была готова к движению.
Глотов выстроил людей в колонну. Впереди встал Савва Лях. К топору за поясом он добавил трофейный шмайссер, пометив его на грудь. За ним должна была идти внучка Маринка с узелком. Потом - Кузьмин с Салайненом, несущим носилки. Петренко и Клаус намечались сменными. Баженову отводилась роль головного дозора. Замыкал цепочку Глотов.
- Пошли, - скомандовал Глотов и повернулся к двоим у мотоцикла. - Вы тоже не больно-то чешитесь. Немцы на носу.
- Мы мигом, - отозвался Стас, но сам замешкался, бросившись снова к хате и что-то приладив у двери. Потом он пересадил Коваля из коляски на заднее сидение мотоцикла. Прицельный огонь вести ему не надо, объяснил Заремба, будешь палить за моей спиной. Малыш послушался. Сидение мотоцикла влипло в раму под тяжестью Коваля и пулемета.
Заремба проводил взглядом группу, втягивающуюся в лощину, прыгнул в седло, шаркнул стартером, крутанул ручку газа. БМВ, взревев, легковынес седоков на соседнюю улицу.
- Давай! - крикнул Стас.
- За его спиной загрохотал 'дегтярь'. Проехав два десятка метров Заремба вплел свою очередь из немецкого пулемета на сошке. Остановились, постреляли попеременно и поехали дальше.
Хмелевка погружалась в спасательные для десантников сумерки.
В и н ц е р и д е т н а в а - б а н к
Грохот взрыва и автоматные очереди прошил предвечерний покой украинского села острой тревогой. Матери суетливо загоняли детей в хаты, взрослые сами спешили убраться с улицы. Местные силы взаимодействия с оккупантами, староста и два полицая, отпущенные накануне Винцером на недолгое время по домам, снова полезли в погреба. Немецкие солдаты мелких разнородных подразделений , которые не успели или не смог отмобилизовать свой властью лейтенант Винцер, тянулись к оружию. За войну солдаты вермахта хорошо усвоили правило: где стреляют - там и убивают. Поэтому надо быть всегда наготове.
Взрыв противотанковой гранаты послужил для лейтенанта Винцера последней точкой в его мудром прогнозе. Выходило, как он рассчитывал. Эсэсовские фазаны получили свое. Теперь очередь его, Винцера, делать ход.
Сигнал боевой тревоги поднял на ноги роту и приданных ей солдат. Противодесантники бросились к месту постоя гамбуржцев, широкой дугой охватывая место будущей схватки. Каждый из взводов уходил тем маршрутом, который наметил их командир, прочерченным в беспорядочном переплетении деревенских улочек, переулков и тупиков. Винцер всегда с благодарностью вспоминал своих преподавателей по военной топографии. Понадобилось совсем немного времени, чтобы у его командиров взводов оказались нарисованные от руки, но точные схемы тех самых 'кутков', выполненных собственноручно самим лейтенантом.
Взводы уже успели на ходу разойтись веером, когда стрельба вдруг стихла. Это Винцера не обеспокоило. Вероятно, подумал он, русские сумели оторваться от эсэсовцев и сейчас уходят в нужном для него направлении. А если так, то события продолжают развиваться по его, лейтенанта Винцера, схеме.
Но потом началось неожиданное. Стрельба снова возобновилась, перемещаясь куда-то вправо. В наступающих сумерках были слышны очереди МГ, захлебывались шмайссеры. Десантники отвечали экономным огнем своих автоматов и короткими очередями русского пулемета. В промежутках между пальбой слышался треск мотоциклетного мотора.
Винцер выругался. В хорошо продуманной схеме наступал сбой. Черт бы побрал этих русских. Фактор внезапности был на их стороне и они были просто обязаны прикончить оберштурмфюрера с его подчиненными. Но, выходит, не все у них вышло. Эсэсовцы вцепились в след. Теперь стройный план придется менять на ходу, перенацеливая взводы на новые задачи. А где спешка, там неизбежна неразбериха. И хуже всего то, что оставшиеся в живых эсэсовцы становились равноправными партнерами в этом бою на уничтожение парашютистов. Последнее обстоятельство особенно портило настроение 'вечному' лейтенанту.
Приказ взводам об изменении намеченного маршрута был передан с посыльными сразу же. Последовал и приказ изменить места засад и усиленной группы с двумя пулеметами, которую лейтенант послал еще в середине дня, до встречи с эсэсовцами. Засада теперь перенацеливалась на одиночных, оставшихся в живых русских: или уничтожать, или брать в плен.
И хотя все было снова предусмотрено, и огневой бой сместился далеко в сторону от оврага, подтверждая опять расчеты Винцера, Однако потери в прошедшей но и научили лейтенанта сомнениям. Логика русских парашютистов, уходящих от преследования, весьма отличается от мышления немца. Здесь можно попасть впросак. Но сейчас, слава Всевышнему, они орудуют в противоположной стороне. Овраг с его крутыми склонами, заросшими кустарником, мог бы служить парашютистам отличным метом для маневра.
Карусель прочесывания села вертелась динамично. Противодесантники, развернувшись в густую цепь, спешили навстречу перестрелке загибая фланги. Сам лейтенант, решив, что у него в запасе есть немного времени, переместился к левому краю облавы, которая захватывала своим крылом место постоя гамбуржцев. Назначив в группе управления старшим обер-фельдфебеля Хельбрехта, Винцер вместе с денщиком двинулся туда, где столб дыма пачкал еще вечернее золото заката.
Мрачно и настороженно, как и каждое место боя, встретила Винцера улица перед подворьем старого Ляха. Скособоченный бронетранспортер все еще потрескивал пламенем, дожевывающим что-то в стальном коробе. Зловеще темнели скрюченные фигуры эсэсовцев. Нелепо, вверх колесами, валялся прошитый автоматными очередями мотоцикл с коляской.
В этом безмолвии мертвых, пожалуй фельдфебель Хейнц мог бы сойти за живого. Он сидел у стены, опустив голову на колени и, казалось, сейчас встанет и привычно вытянется перед лейтенантом. Однако неловко подвернутая рука и полная неподвижность красноречиво говорили о том, что перед Винцером покойник.
Лейтенанта передернуло от запоздалого ужаса. Не прислушайся он к своему внутреннему голосу, в таких же нелепых позах лежали бы посреди двора его противодесантники, а, возможно, и он сам.
'Больше десятка эсэсовцев и один фельдфебель вермахта для нескольких минут боя с моторизированным отрядом - совсем неплохо, - неожиданно для себя с одобрением подумал Винцер, - Но как смогли уцелеть остальные представители панцирных войск?'
Винцер подумал и нашел ответ. Ему же неизвестно сколько эсэсовцев было в самом бронетранспортере. И один мотоцикл отсутствует. Значит, перебили не всех. Уцелевшие эсэсовцы собрались с силами и начали погоню.
Стрельба справа поутихла и, чтобы лучше понять картину схватки, лейтенант шагнул через обломки плетня, решив побывать в хате. Но тут упругий толчок ударной волны опрокинул его навзничь. Модный, но глухой взрыв встряхнул вечерний воздух. Винцер увидел, как оторвалась от глинобитных стен и, подпрыгнув, снова села на свое место соломенная крыша. Взметнулся к небу столб пыли, дыми и разного мусора. Наружу стали пробиваться первые языки пламени.
Винцеру повезло, чего нельзя было сказать о пулеметчике Гофмане, за которым в течении этих суток смерть гонялась неоднократно. Но на этот раз удача перестала ему сопутствовать.
Когда в хате загрохотали автоматные очереди, Гофман стал торопливо отпихивать кровать руками и ногами, упираясь в стену. Кровать поддалась и он, протиснувшись боком в образовавшуюся щель, рухнул на глинобитный пол и здесь потерял сознание. Очнулся он среди трупов. Где-то слышалась стрельба иГофман решил, что парашютисты ушли. Чтобы поскорей избавиться от приторного запаха крови и пороха, он на четвереньках добрался до двери, нажал пластинку щеколды, плечом навалился на темные доски и привел в действие устройство Стаса Зарембы. Взрыва Гофман уже не слышал. В глазах вспыхнул нестерпимо яркий свет, а следом надвинулась космическая темнота.
Винцер встал на подрагивающие ноги. Гудела голова, скрипел на зубах песок и горящая хата виделась внезапным миражом. Призрачность картины усиливала беззвучность - будто Винцер смотрел кинопленку, на которой вдруг пропадала звуковая дорожка. По давней привычке парашютиста Винцер несколько раз сглотнул и к нему вернулся слух. Лейтенант помотал головой, поискал глазами слетевшую фуражку и, с трудом нагнувшись, поднял ее с земли.
Денщик уже суетился возле своего командира, отряхивая с мундира пыль. Медленно приходя в себя, лейтенант понял, что узнать детали того, что здесь произошло, ему уже не придется. Все уничтожено взрывом, а лично ему как бы дали понять, чтобы не совался куда не следует. Он сплюнул слюну, замешанную на песке и, шаг за шагом возвращаясь к своей обычной твердой походке, пошел туда, где рота вела бой с десантниками.
Пожалуй, слишком сильно было сказано - 'вела бой'. Разглядеть в наступающей темноте что-либо было уже трудно, но Винцер, выйдя к северной окраине села, все же смог увидеть извилистую линию задов противодесантников, плотно вжатых в землю. Только потом он понял все остальное.
Его рота лежала вдоль оврага, укрывшись за естественной насыпью. Топографию этой местности Винцер знал. До противоположного края было метров двести, а пологое дно оврага, голое, без единого кустика, сужалось и уходило к востоку.
С этой стороны лениво, стараясь особенно не высовывать головы, постреливали противодесантники. С той - время от времени вели огонь из автоматов, а когда подключался пулемет, то низкий посвист пуль и строчки пылевых фонтанчиков, брызгающих прямо в лицо и аккуратно проходивших по самой кромке, внушали солдатам его роты великое уважение к профессионализму пулеметчика. Уважение и страх, поскольку тот бил по вспышкам и довольно таки метко.
Наблюдая эту батальную сцену сбоку, Винцер за несколько минут осознал, что его продиводесантников попросту водят за нос, нагоняя на них ужас. Понять это было нетрудно, хотя огонь и велся противником с нескольких постоянно меняющихся позиций. Одновременно стреляли не более чем из двух видов оружия: либо два автомата, либо автомат и пулемет. Догадался Винцер и о том, что парашютисты щедро используют трофейное оружие, не жалея боеприпасов, изготовленных в фатерланде. Русское оружие работало довольно редко. Сведя все в единую картину, Винцер понял, что его подчиненных держат на месте скорее всего два десантника. С натяжкой можно было представить и третьего, затаившегося, но сам факт, что этот бой вели вряд ли больше трех парашютистов против его шестидесяти солдат, поржал. Здесь Винцер вспомнил, что после боя в деревне возле мертвых эсэсовцев валялись кое-где шмайссеры, а вот рожков к ним он что-то не видел. Значит, немецкие солдаты расстреливались немецкими патронами из немецкого оружия.
Теперь оставалось только надеяться на надежность засады в овраге. Было ясно, что основной состав группы противника будет уходить по ночному маршруту, по тому же оврагу, где засада. А здесь приманка. Здесь, уводя немцев от товарищей, как куропатка отводит глупую собаку от гнезда птенцов, ведут бой несколько человек.
Но и этих еще надо взять. И Винцер их возьмет. Если не удается разбить русских одним ударом, надо будет бить их по частям. Результат должен быть один. Сумма слагаемым от перестановки не меняется.
'А что делают мои управленцы? - задался вопросом Винцер. - Куда смотрит этот осел Хельбрехт? Их принимают за дураков, а они и ухом не ведут. Придется разобраться'.
Спеша добраться до своего командного центра, лейтенант попытался преодолеть расстояние до цепи перебежками. Не тут-то было. Его силуэт вырисовывался на более светлом фоне вечернего неба, и пулеметчик по ту сторону оврага немедленно взял бегущего Винцера на мушку. Очереди, вонзившиеся сначала возле носков сапог, а потом прошелестела чуть ли не у самого затылка, быстро отрезвили лейтенанта. Испытывать судьбу не хотелось. Согнувшись в три погибели, где на четвереньках, а где ползком, Винцер все же добрался до группы управления, расположившейся позади цепи, и потребовал отчета.
Хельбрехт доложил, что загнуть фланги не удалось. Парашютисты закрепились на той стороне оврага, вяжут жестким огнем по всему фронту, используя свое и трофейное оружие. Несколько торопыг, пытавшихся проскочить эту выемку на фланге, уже никуда не торопятся. Потери уточняются.
- Нюх вы потеряли, Хельбрехт, - взорвался Винцер. - Вас сдерживают считанные единицы противника, а вы ничего придумать не можете. Ладно, рота состоит из олухов, дармоедов, тыловых крыс, но ведь вы фронтовик, Хельбрехт.
Обер-фельдфебель виновато молчал. Не мог же он сказать лейтенанту, что жизнь ему так же дорога, как и 'крысам' и что лоб у него не чугунный -пули от него не отлетают.
- Где танкисты, отжавшие парашютистов к окраине? - спросил, остывая, Винцер и припоминия повторно вспыхнувшую стрельбу. - Похоже, инициатива боя была в руках СС.
- Они куда-то испарились без следа, - отвечал Хельбрехт. _ Кроме тех, кого уложили возле бронетранспортера, господин лейтенант: - Зная 'любовь' Винцера к панцирным войскам, обер-фельфебель позволил себе подхалимски хихикнуть. - Кроме тех, мы подобрали еще двух патрульных, расстрелянных совсем недавно. Работа парашютистов, господин лейтенант. Их здесь около взвода.
- Очнитесь, Хельбрехт, - усмехнулся издевательски Винцер. - Взвод давно ыб уже расправился с вами. Их здесь не больше трех. Они опять надули нас, изображая отход всей группой и напряженный с преследующими их панцирными войсками. Доблестные танкисты СС уже там, - Винцер ткнул отставленным большим пальцем в небо. - А теперь слушайте меня.
Обер-фельдфебель сосредоточенно слушал.
- Пулеметы - в центр, - скомандовал Винцер. - Штурмовые группы из шести-восьми самых опытных вояк нашей роты, если, конечно, такие найдутся - на фланги. Вы возглавите бросок справа, я - слева. Уничтожить тех, кто впереди, затем помочь засаде, обер-фельдфебель. В цепи началась передвижка.
- Жаль, Миша, что ты не ухлопал того бегуна, - сказал Стас, пристально вглядываясь в противоположный склон оврага, где угадывалась суета. - Кажется, это был офицер. Они что-то затевают.
- Конечно, жаль, - протянул с ноткой обиды Коваль. - Хотя я и старался. Это хитрая бестия. Прыжки в сторону, как заяц, делал.
Оба понимали, что им дают сейчас передышку не зря. Но лучше бы немцы им ее не давали, лучше бы все шло по прежнему, на душе было бы спокойней. Утомившись от быстрых перекатов от одного приклада к другому вдоль разложенных на земле немецких автоматов, распаренные в теплых куртках, они, вытирая струйки пота, заливающие лица, сблизили головы и, погляддывая на замаскированный мотоцикл, обменялись несолькими фразами.
- Слышал, как ухнуло? - озабоченно спросил Малыш, имея в виду взорвавшуюся хату Ляха. - Неужели еще одна кодла на след наших ребят вышла?
- Ерунда, - ответил, подумав, Стас. - Где они найдут время наши ходки проверять? Кто-то сунулся сдуру, и вот: Хату Ляха жалко, а так ничего. Любопытной Варваре нос оторвали. Пусть не лезут.
Да, им удалось приковать к себе облаву, а это, пожалуй, было самым главным. И они, помня о товарищах, старались вести бой хладнокровно и расчетливо, но все-таки и у них случились накладки.
Быть может, патрульных они бы и не тронули, пусть ехали бы своей дорогой. Этот овраг, который Стас выбрал для отвлекающего маневра, был выгоден тем, что его восточный край выходил к неплохой грунтовке, по которой в сухую погоду можно было только шпарить и шпарить на мотоцикле, оставив немцев в дураках. Поэтому туда и спешил подвижной заслон лейтенанта Глотова, решив закрепиться на северном краю оврага.
То, что увидели десантники на третьем повороте, заставило Стаса резко нажать на тормоза. Мотоцикл, клюнув носом, прополз несколько метров, беспощадно стирая покрышки колес.
На телеграфном столбе, подвешенные за челюсти на крюках для изоляционных чашечек, висели два мертвых десантника. Для Коваля и Зарембы вокруг все исчезло, пропало, растворилось. Остался только тоскливый посвист ветра в позванивающих на земле ржавых кольцах порванных проводов, покачивающиеся тела людей: Сознание с трудом воспринимало детали: запрокинутые головы, босые ноги, темные пятна крови, расплывшиеся на комбинезонах: Расстреливали, вероятно, в упор, а потом повесили, для наглядности, что ли:
Стас закусил губу и рывком стронулся с места. Оба молчали. Похоронить бы ребят да времени на это нет - надо выполнять боевую задачу. Душила ярость. Проехав немного, Стас нырнул с грунтовки в лощину овражка, надежно укрывшую их, как тут на дороге послышался треск мотоциклетного мотора.
- Стой, - глухо сказал Коваль. - Сейчас попробуем свести концы воедино.
Стас беспрекословно остановился.
Патрульные, судя по плащам и рогатым каскам, могли их не заметить, проехали бы мимо. И десантникам это было на руку, чтобы их не заметили - надо было выполнять основную задачу. Но ярость подавили разум и расчет. Не слезая с седла, Коваль чуть довернул 'дегтярь' и послал почти в упор кинжальную очередь, которая отбросила тела патрульных бесформенными кулями к обочине дороги. Мотоцикл отнесло и перевернуло чуть дальше.
- Это пока легкая музыка, - пробормотал Коваль. - Это аванс в счет зарплаты. За получкой придем потом. Все сполна отоварятся, чтобы без обиды:
- Тяжелая у тебя рука, Малыш, - сказал Стас. - Ладно, разочтемся. Поехали дальше, а то провороним главное.
Но занять позицию и навязать бой облаве они успели.
Сейчас, поглядывая на суету немцев, они совещались. Стас посмотрел на часы - немцев они все-таки задержали. Еще пятнадцать-двадцать минут, и можно отрываться. Если удастся. Стас надеялся на мотоцикл, спрятанный в промоине. Коваль - на точный огонь своего пулемета и на твердость своей руки. И еще они надеялись друг на друга.
Однако, план отхода пришлось изменить. Позади, со стороны открытого поля, откуда опасности не ожидалось, вдруг начали бить тяжелые пулеметы. Пули с сердитым шелестом прошлись над головой. Десантники оглянулись.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Г р у п п а о б х о д и т з а с а д у
Фигуры людей растворялись в лощине и почти терялись в неверном свете надвигающихся сумерек. Колебание верхушек высоких кустов могло бы выдать движение группы, но ветерок, налетавший порывами от плотины, раскачивал гибкие ветки орешника, маскируя движение десантников.
Отряд продвигался по дну оврага. Носилки с телом десантника были в центре. Попеременно менялись Кузьмин с Салайненом и Клаус Эрнст с Петренко. Снова настала очередь нести носилки первой паре. Груз Салайнена, рация и питание к ней, разместились на плечах командира.
Старый Лях и внучка шли за носилками. Лях снова чувствовал себя солдатом, как и всякий мужчина, тянувший в свое время лямку воинской службы и вновь очутившийся в солдатском строю. При этом уверенность в своих силах и вера в армейское братство возвращаются к человеку. А для его внучки Маринки все было новым. И бесшумное движение многих людей среди гибких веток орешника, и глубокая сосредоточенность в их лицах, и торопливый шепот деда, учившего ее ходить осторожно. Манька скептически усмехалась про себя, думая, что вряд ли под ее ногой может хрустнуть како-то несчастный сучок, если столько тяжелых мужчин прошли впереди нее по тропинке. И жалко было мертвого дяденьку на носилках.
Движение группы находилось под контролем Сережи Баженова. Бывший мастер дамского салона шел зигзагами, охватывая как бы пилой не только дно, но и ближние склоны оврага. Сергей плыл в кустарнике, выкладываясь до конца в своем умении продвигаться незаметно. Зорким рысьим взглядом он просматривал кустарник и деревья, появляющиеся перед ним, вслушивался в шорох листьев, и, казалось, внюхивался в тот воздушный поток, что шел от плотины. Время от времени он подавал сигналы карканьем вороны. Это служило предупреждением. Тогда группа замирала и ожидала разрешающего сигнала.
Замыкал отряд сержант Петренко. И если сам отряд двигался иногда бросками, то сержант шел медленно, но безостановочно, стараясь уничтожить или хотя бы сделать малозаметными следы людей в овраге.
Стрельба за спиной отдалялась, а лейтенант все еще не мог понять, удалось ли двоим на мотоцикле обмануть немцев. А если удалось, то ведет-то бой они по-настоящему, где возможно все. Глотов с тревогой вслушивался в перестрелку и каждый раз боялся, что вот эта автоматная очередь Стаса или короткая из пулемета Коваля оборвется. Но ребята жили и дрались, оттягивая немцев на себя. И еще лейтенант думал, что эти двое очень бы были нужны здесь, в овраге, поскольку Баженов работает впереди за троих и может допустить оплошность. Но это - многого он захотел. Если бы да кабы:
Клаус Эрнст, шагая с носилками следом за Салайненом, считал, исходя из своего немалого боевого опыта, что положение десантников безнадежно. Мертвый, двое штатских - старик-калека и девочка-ребенок - все это связывает маневр. Тут обольщаться нечего, лучше смотреть правде в глаза. Он понимал, что эти парни в шлемах не могут поступить иначе, захватив с собой хозяев хаты, но так же знал, что арифметика будущего боя не в пользу его новых товарищей. Лейтенант Винцер наверняка поймет, что основной состав парашютистов уходит через овраг и, уничтожив подвижной заслон, который сейчас дерется, навалится всеми силами на этот маленький отряд. Да и засада: Клаус Эрнст чувствовал, что командир его роты не мог не оставить засады в овраге.
В этом бою погибнет и он, но дело далеко не в собственной гибели. Если выбрал своим ремеслом постоянную опасность, то к смерти относишься не то что небрежно, но как-то спокойно. Испания была, переходы через границы, фронт был, высадки в тылу: Всего не сосчитать. На его глазах гибли гораздо лучшие, чем он. Тут, так сказать, какая карта выпадет. Но дело опять таки не в этом.
Дело в зашифрованных донесениях. Риском и кровью людей оплачено их содержание, а они бесполезным грузом лежат сейчас и санитарной сумке Клауса. Он мог бы с согласия командира этой группы отколоться и уйти в одиночку через фронт. Мог бы и без согласия, сам, но для броска через фронт нужно время, которое никогда не ждет, данные устаревают, и опять же риск: пройдешь или нет. Кому как не ему знать, что Восточный вал плотен, как монолит, иголки не просунуть.
Еще там, на чердаке хлипкого строения, у Клауса Эрнста возникла мысль использовать для передачи шифровок радиостанцию десантников. Этот модуль он знал, его мощности хватило бы, чтобы достать до антенн разведуправления фронта. Он и сам, пусть медленно, мог бы отстучать на ключе уже закодированные сообщения. Но до первого сеанса связи еще десять с лишним часов: это ночь и немного утра. А столько времени им не продержаться.
Прокатившийся по оврагу гул взрыва заставил десантников переглянуться. Значит, кто-то уже нарвался на гостинец Стаса. Невольно все остановились и посмотрели назад. Рядом с тоненькой струйкой, шедшей к небу из обгоревшего чрева бронетранспортера, ползли вверх плотные клубы дыма.
Старый Лях понял, что хаты уже нет. Отвернувшись, старик вытер ладонью глаза. Все война, будь она трижды проклята. Сначала пропали дочка с зятем, потом померла жена Матрена, а теперь нет и хаты. От прежней жизни осталась только Маринка - уж ее то войне отдавать никак нельзя. Он повернулся к внучке. Девочка смотрела на него строго и печально. Потом, не говоря ни слова, прижала бессильной повисшую изработанную руку деда к своей щеке.
На этой остановке Глотов решил похоронить погибшего и сам определил место для могилы на чистой прогалине склона, повыше дна оврага, чтобы не достали вешние воды. Десантники вытащили ножи и стали взрезать дерн аккуратными квадратами. Про себя Глотов подумал, что если принимать бой, то свободными руками и с чистой совестью, предав товарища земле. Успеть бы пока немцы не очухались. И еще лейтенант с горечью подумал, что напрасно Заребма и Коваль затеяли по его приказу эту десантную рулетку - чет-нечет. Если судить по слишком раннему взрыву хаты Ляха, обмануть немцев не удалось.
- Побыстрей, - торопил он своих, хотя те и так старались. Сам включился в скорбную работу.
Рыли молча и сосредоточенно. Десантные финки легко входили в украинский чернозем, готовя последнее пристанище для погибшего офицера-десантника Левченко. Готовилась ему могила в четыре ножа и четыре пары рук выгребали землю наружу. Перепачканные пылью и пороховой гарью лица были угрюмы. Часть земли пришлось ссыпать в плащ-палатку и отнести к ближайшей промоине.
Перекрывая все ближние звуки и шорохи, напоминал об облаве бой, который шел в километре от них. Звуки не оставляли времени ни на размышления, ни на печаль, ни на приличествующую в таком деле скорбную паузу.
Глотов закрыл ладонью мертвые глаза. Потом он сверил карту с местностью и отметил условным знаком место захоронения, записав несколько понятных только ему одному слов на ее полях.
Закончив работу, десантники с минуту постояли. Мысленно прощаясь с товарищем. Левченко они не знали, но он носил десантную форму, а значит, был своим. Завернутое в плащ-палатку тело уложили в мягкую плодородную украинскую землю, засыпали вынутым грунтом, заложили кусками дерна. Теперь только отметка на крупно масштабной карте да приметный клен могли подсказать место, где земля приняла в себе еще одного десантник. Глотов кивнул и отряд, одев снаряжение, двинулся дальше.
Впереди дважды каркнула ворона и десантники замерли. Потом сигнал повторился: Баженов обнаружил противника. Проверили оружие, командир освободился от рации. Отряд залег кольцом, занимая круговую оборону. В центре кольца разместили старика и Маринку.
- Сынки, - донесся шепот. - Дайте хоть гранату. Что вы меня, старого солдата, за калеку держите?
Салайнен, взглянув на лейтенанта, подполз к старику и катнул перед ним две снаряженные лимонки.
- Владеешь, отец? - спросил он. - Кольцо дернешь - кидай.
- Еще не разучился, - ответил Лях. - Были такие и в германскую, только побольше и черные: А в гражданскую мужики такими цацками украшались. Обмотается пулеметными лентами, две бомбы на поясе - не подходи, орел.
- Да вас запросто можно перещелкать, как куропаток, - раздалось справа.
Это был Баженов. Как не стереглись, но он все-таки сумел подобраться бесшумно.
- Шуточки? - хрипло спросил Глотов. - Сам ведь мог пулю схлопотать. Докладывай.
- Засада цепью поперек оврага, товарищ лейтенант, - сказал Баженов. - Впереди, в метрах ста пятидесяти. Засек шестерых с автоматами и ручным пулеметом. Но их наверняка больше. Те, кого видел, сидят не шелохнувшись.
Баженов расстегнул куртку. От мокрого комбинезона валил пар.
- Сам не подставился?
- Ветер с их стороны, - ответил Баженов и пожаловался: - Убьют они меня вконец своей парфюмерией, товарищ лейтенант. И у всех одеколон одинакового пошиба, наверное, к солдатскому пайку выдают. Эсэсовцы в бронетранспортере таким взбрызгивались, и эти крысы, которые впереди. Что за народ! Идут в засаду, а гигиену соблюдают. Вот я их и засек по запаху. Добро бы хоть пили, я бы простил.
- Не больно их одеколон попьешь, - вмешался сержант Петренко. - Химии много. Дуба можно врезать.
- Отвлеклись, - рассердился Глотов. - Кругом, вижу, специалисты. Сергей по ножам и одеколонам, а Петренко по питью. Докладывай, Серега. Неужели только по парфюмерии их вычислил?
- Да нет, выявил наблюдением. Сидят сусликами и уши держат топориком. А по поводу запахов, так я на спор пятнадцать сортов одеколона и духов различал. Соревнование у нас, парикмахеров, было такое.
- Мне бы ваши заботы, - вздохнул Глотов. - Лазейки никакой не обнаружил?
- Прочно законопатили овраг, товарищ лейтенант. Прорываться надо.
- Легко сказать, - буркнула Глотов. - А варианты есть для прорыва? Вопрос ко всем.
Подгонять было нельзя. Молчали десантники. С ходу решение не вытанцовывалось. Пауза затягивалась. В вечернем загустевшем воздухе четче стала слышна перестрелка. Дерутся, черт возьми, Стас с Малышом, дерутся и держать немцев, а они здесь время теряют. Кому-то надо было начинать.
- Одному отвлечь слева, остальным просочиться с другого фланга, - первым высказался Петренко. - Пойду я. Даю гарантию, минут десять протяну. Да еще двух-трех прихвачу с собой.
- Не годится, - отверг предложение лейтенант. - Дешево себя ценишь, сержант. Двух-трех: Хотя бы десятерых. Ты здесь, как боец, нужен, да и все остальные: Слишком жирно для немцев. Кто еще?
- Смять один из флангов на склоне, - подал голос Баженов. - Пробиться и уйти, оставив прикрытие.
- Не то, - сказал Глотов. - Опять кем-то жертвуем. Да и фланг не просто смять. Они настороже и к тому уже ученые. Еще?
- Сынки, - вмешался Лях. - Ч скажу. Там дальше, по левому склону, против горелой, разбитой молнией груши есть ров, заросший орешником. Канаву эту мы пять лет назад всем колхозом копали, чтобы лишнюю воду из пруда спускать в овраг. Если бы туда добраться, по рву легко уползти к пруду, который за войну пересох: Можно сказать, ушли бы. Дальше лесополоса, а там ищи ветра в поле.
Десантники шевельнулись - ров заинтересовал всех.
- Далеко ли канава эта? - деловито спросил Глотов.
- С полверсты будет.
Оживление стало угасать. Близок локоть да не укусишь. Впереди засада, которую надо обойти или пройти. После этого еще было бы можно иметь в виду канаву, а так: И торчать здесь нет никакого смысла. Того и гляди сядут на пятки, зажмут с двух сторон. Вот тогда-то немцы и порадуются.
Перестрелка вдруг затихла, будто ее обрезало. Десантники насторожились. Неужели погибли ребята. Взлаяли несколько шмайссеров - и снова тишина. А потом в эту тяжелую, нависшую глыбой, тишину, басовито и настойчиво ворвался немецкий крупнокалиберный станкач - дуб-дум-биу: К нему подключились еще два. И стали лупить наперегонки, беспощадно разрывая на куски вечернюю тишину.
- У них разрывные на ленте в определенном порядке, - сказал Сережа Баженов, отогнув наушники шлема. - Звенят, слышите?
В той стороне повисли гирляндами разноцветные ракеты. Пулеметы молкли и послышался шум двигателей бронетранспортеров, которые, кажется, двигались параллельно этому оврагу. Ракеты погасли. К Глотову подсел Клаус и сказал:
- Есть вариант.
Глотов вопросительно промолчал и немец, поняв, что можно продолжать, медленно заговорил, останавливаясь и тщательно подбирая русские слова. Лейтенант понял все. План Клауса был предельно прост, примитивен, и от него попахивало дешевой авантюрой. Нужен был, по его мнению, один парашютист без оружия и связанный. И один немец с оружием, который якобы конвоирует его. На место этого немца Клаус Эрнст ставил себя. Засада, естественно, их обнаруживает и останавливает. Конвоир передает приказ командира роты лейтенанта Винцера покинуть позицию, поскольку русские перебиты. Свидетельство тому - пленный десантник, избитый, связанный и, желательно, раненый. Заслон уходит. Конвоир и пленный остаются ждать группу.
- Как по маслу, - восхитился Глотов. - Если бы да кабы: Так они и клюнут, подставляйте карман. Письменного приказа потребуют. Вы, немцы, народ педантичный и аккуратный.
- Тогда что вы предлагаете, - слегка обиделся Клаус. - У нас в Испании, в гирильерос, не то еще удавалось.
- Ну, Испания: - протянул Глотов. - Там что, там оперетта по сравнению:
- Прошу не оскорблять интербригадовцев, - вдруг вспыхнул Клаус Эрнст. - Не сравнивать Испанию с опереттой. Там не одна голова осталась. В том числе и ваших, русских:
Лейтенант онемел. Впервые после захвата Клаус Эрнст обнаружил эмоции. Этакая мальчишеская обидчивость. Наверное, Глотов, сам того не ведая, наступил немцу на больной мозоль. В сущности, Клаус прав в своем гневе. Что для Глотова Испания? Всеобщий порыв и энтузиазм, карты республиканских фронтов, вывешенные на людных местах, газеты с кричащими заголовками, возгласы 'Но пассаран!' - Они не пройдут! А они, между прочим, прошли не только в Испании, но и досюда, а Глотов со своей группой находится у родимого Днепра в тылу врага. А для Клауса Эрнста Испания - что-то сокровенное, куда вмешиваться постороннему нельзя.
Пришлось сказать, что он заехал не туда, сославшись на то, что война повсюду является войной, будь она проклята. Клаус молча согласился с этим утверждением. Он уже взял себя в руки. Пользуясь случаем видимого примирения, Глотов мягко отклонил план немца, по причине его несостоятельности. Слишком много узких мест. Могут ведь его соотечественники и не поверить маскараду. Да и конвоируемый может сорваться, выйти из роли. Мои десантники - бойцы хорошие, похвалил всех Глотов, но артисты из них ни к черту.
- А мой друг Кузьмин? - не согласился Клаус. - Он превосходный артист. Очень искусно в обморок падал на занятиях в анатомичке. И прямо под ноги самой красивой девушке на курсе. Я каждый раз восхищался его игрой.
- Меня помимо воли под ноги к Тамаре заносило, - обиделся Цезарь, слышавший все. - Я не виноват.
- В этом и заключается игра, что ты как бы помимо воли, - наставительно сказал Клаус.
- Дешевый эффект, - хмыкнул Глотов. - На это он мастер. Еще перед засадой в обморок грохнется. Отменяется это дело.
- За командиром последнее слово, - согласился Клаус Эрнст. - Ему решать.
'Последнее слово' повисло в воздухе. Легко сказать. Глотов еще не принял решения и говорить пока было не о чем. В той стороне, где шел бой, отмелькала еще одна серия ракет, потом коротко рыкнул 'дегтярь' и зачастили разрывы немецких гранат. Смолкли и они, оставив постоянные шумы передвигающихся бронетранспортеров. Глотов наконец высказал свое мнение:
- Просачиваться будем с того края, где сейчас гремело. Засада знает, что там свои и поэтому внимание немцев, думаю, будет ослаблено. Как просачиваться? - Лейтенант выдержал паузу. Десантники внимательно слушали, целиком положившись на командира. - По-пластунски, на животе. Попробуем землю-матушку брюхом, не все же соколами в поднебесье парить. Отец, - обратился он к Ляху. - Выдержишь.
- Когда-то ползал под огнем, - ответил Лях. - Попытаюсь.
- В своих парнях я уверен - выдержат, - сказал Глотов. - Нечего нам здесь погром устраивать. Когда нужно, можно и на животе солдатский пот пролить. Время, конечно, потеряем, но лучше время, чем шкуры.
Детали обговорили быстро. Тщательно проверили снаряжение. Потихоньку выбрались на пологий склон оврага и поползли, вдыхая терпкие запахи осенней земли и пересохших трав. Справа настороженно молчала засада. Слева стрелять перестали, стихли бронетранспортеры. Хорошо, что не швыряли ракет. Там сейчас выплясывали непонятные световые блики.
Когда выкладываешься в работе, которая, в сущности, заключается в том, чтобы как можно тише передвигаться в гори0зонтальном положении, ощущая всем телом земную твердь, когда слух усиленно ловит посторонние звуки, а обострившееся зрение фиксирует мельчайшие предметы, попадающиеся на пути, время течет незаметно. Долго ли, коротко, но встал впереди расплывчатый силуэт дерева с обкромсанными ветвями, напоминающее человека, горестно вздевшего руки. Лях шепотом сказал, что это та самая груша, в которую лет десять назад ударила молния, после чего она засохла на корню. Он все-таки выбился из сил, старый Лях, загребающий одной рукой, хотя из-за него несколько раз останавливались, давая ему отдохнуть.
От груши спустились на дно оврага, теперь уже за спиной засады, и довольно скоро отыскали канаву, заросшую высоким, ломким к осени бурьяном. Первый в канаву ушел Волли Салайнен, пробивая своим контейнером с рацией проход в бурьяне. За ним сержант и Кузьмин тащили на стропах измотанного Ляха. За дедом шагала Маринка, покинувшая широкую спину Клауса Эрнста. Пополз по канаве и немец. Глотов пропустил Баженова веред, а сам задержался, вслушиваясь и осматриваясь.
С левой стороны оврага, где-то рядом с покинутой ими Хмелевкой, резко протявкала потревоженная кем-то лисица. Далеко-далеко, поближе к Днепру, ей отозвалась вторая.
П о д в и ж н о й з а с л о н
Когда позади ударили крупнокалиберными, то десантники в отличие от немцев, залегших на противоположном склоне оврага, первыми поняли в чем дело. В нескольких сотнях от них, развернутым веером, неслись прямо сюда три бронетранспортера, безостановочно паля из пулеметов. Тяжелые пули то вспарывали закраины оврага, то уносились ввысь с вкрадчивым завыванием.
- Вот дают! - восхитился Стас Заребма, не забывая однако вжаться в землю. - Ничего себе расклад. Полсотни вооруженных до зубов гавриков впереди да три бронированных короба на колесах с тыла. По корыту на брата и один в довесок. Не слишком ли много на наши души, Малыш? А не пора ли нам сматываться.
- Не поря, - возразил Коваль. - Подобьют: Выждать надо. Они сейчас своих камарадов начнут калечить.
- Откуда ты взял, - усомнился Стас. - Если бы да кабы, как говорит наш лейтенант. Гляди, зажмут. - И поднял голову.
- Лежи. - Лапа Коваля с силой отправила голову подрывника вниз. И вовремя. Очередь с просверком трассеров, обдав ветром, прошлась впритирку к краю оврага. Четь - и снесло бы голову Стасу. - Я эту крупнокалиберную систему знаю, - продолжал бубнить Малыш над ухом Зарембы. - Они бьют с ходу. Рассеивание пуль при таком порядке на десять-пятнадцать метров по вертикали. Достанется и той стороне сполна. Их там с полсотни, а нас двое. Теперь подсчитай, Стас, кому больше свинца достанется?
- Математик! - изумился Заремба. - Профессор: Сколько по арифметике в школе получал?
- На четверку вытягивал. - Малыш прилаживал к плечу приклад пулемета. - С числами я дружил. А вот по литературе и русскому языку было плохо, ни в зуб. - И начал бормотать: - По улице слона водили. Как будто напоказ. Известно, что слоны в диковинку у нас: Тьфу ты черт, забыл как дальше там. А бедная учительница, Людмила Сергеевна, так старалась, так старалась, вдалбливала. Да не в коня корм. А тут, значит, Моська на слона кинулась.
Бронетранспортеры, замолкнув на какое-то время, вымахали поближе и снова рубанули крупнокалиберными. Было видно по трассирующим, что строчка тяжелого пулемета перечеркнула наискосок противоположный склон оврага и кого-то достала. Раздался вопль. И в тот же миг, глуша барабанные перепонки Стасу, ударил из своего РПД Малыш. Снова взвыли. Строчка 'дегтяря' пошла по склону оврага снизу вверх.
- А ведь не нравиться им дополнительный паек, - хихикнул Коваль, перестав стрелять. - Не устраивает десантная норма. Ничего, это еще цветочки:
Пулеметы на бронетранспортерах снизили прицел и теперь пули кромсали напропалую противоположный склон. Естественно, стрельба с той стороны прекратилась. Молчали и десантники, обдумывая способ выхода из боя. А лейтенант Винцер в это время, дрожа от бешенства и встав на колени, искал в куче рассыпанных патронов для ракетницы два нужных с красными ободками. Наконец в небо ушли, перекрещиваясь, два дымных следа, закончившихся красными вспышками сигнала 'Ведете огонь по своим'.
- В вот теперь неплохо бы и драпануть, - оценил обстановку Коваль. - В бронированных корытах сообразят, что надо остановиться. Будут расстреливать нас с места, как в тире. Рвем коготки. С места они умеют стрелять.
- Пора, - решил Стас. - Шумно, однако. Дом окружили юнкера.
Оба, понимая, что на той стороне не до них, стали отползать к промоине, где был спрятан мотоцикл.
Но эсэсовцы в бронетранспортерах, увлеченные лихой охотой на русских, на сигнал среагировали не сразу. Им понадобилось какое-то время, чтобы усмирить свой боевой дух и темперамент. Потом еще некоторое время соображали, что к чему. А десантники подобрались к мотоциклу и Стас стал прогревать двигатель на малых оборотах. Он вращал туда и обратно рукоятку газа и говорил:
- Ты, Малыш, главное, не выпади. Я ведь обещал лейтенанту вернуть тебя в целости и сохранности, без всяких поломок. Вцепись в коляску руками, ногами, можешь даже зубами, и держись. Сейчас будет смертельный номер, цирковой трюк, гонки по вертикальной стене. Цветы, аплодисменты, девушки падают в обморок и их складывают штабелями. А ведь я хотел в аттракцион поступить, где по вертикальной стене гоняют на мотоцикле, а меня не взяли, сказали, чтобы принес согласие родителей. Я сунулся к бате, а он чухал, чухал затылок, а потом говорит: 'Ты что сдурел?' За дрын и стал меня по двору гонять. 'Почетного забойщика позоришь! - орет. - Я тебе покажу сейчас цирк'. Тоже были гонки, я тебе дам.
- Ты делай свое дело, - проворчал Малыш, с трудом ввинчивая свое грузное тело в коляску. - Уж больно разговорился:
- А ты пулемет свой не забыл?
- Стас, - сказал с тоской Коваль. - Когда выберемся из этой кутерьмы, ты у меня по шее получишь. А я воздушный десантник, бью с одного раза. Еще и лейтенанту пожалуюсь. - Он сменил диск на пулемете, зажал мертвой хваткой оружие и добавил: - Никогда не любил трепачей.
- Ничего, потом разберемся, - говорил Заремба, усаживаясь в седло. - Я ведь тоже воздушный десантник. Лиха беда: БМВ - моя голубая мечта. Когда бы и поездил, если бы не война. Ну, держись.
Рыкнув, мотоцикл вылетел на край оврага и сиганул вниз, в воздух, в темноту, в неизвестность. Но приземлился он на склон классически, на три точки, вернее, на три колеса, и рессоры выдержали, только крякнули печально. Стреляя глушителем, машина понеслась вниз, по дну оврага, мимо противодесантников лейтенанта Винцера, ошарашенных наглостью русских. Несколько человек вскочили и открыли пальбу по мотоциклистам, кто стоя, кто с колена.
А Стас уводил мотоцикл влево, на противоположный склона, стараясь угадать извилистое дно оврага. Благо, эсэсовцы на бронетранспортерах повесили ракеты, сигнализируя Винцеру, что его поняли, и кое-что было видно. Накренившись до предела, почти свесившись в сторону склона, Стас вел машину только на двух колесах, с трудом удерживая мотоцикл от смертельного для них переворота и моля Бога, чтобы дурацкая кочка или случайный камень, попав под колесо, не выбили бы руль из рук. Машина уже выходила к правому флангу немецкой цепи, где штурмовая группа Хельбрехта готовилась к броску через овраг.
- Гранаты! - рявкнул обер-фельдфебель.
Почти сразу же несколько гранат с длинной ручкой повисли в воздухе над ревущим внизу мотоциклом. Две из них закувыркались чуть ли не под колесами грохочущей машины. Но пороховые взрыватели немецких гранат, рассчитанные на шесть - восемь секунд горения, сработали на десантников - разрывы взметнули землю же позади несущихся парашютистов. Миша Коваль, развернувшись в коляске всем корпусом, умудрился хлестнуть свирепой пулеметной очередью по оставленному пространству.
Сделав на склоне полупетлю, мотоцикл снова вернулся на дно оврага, промчался к началу русла, а потом, когда увалы его стали плоскими, резко взял на вертикаль и вылетел наверх, в степь. Теперь вся рота Винцера, развернувшись углом вправо, вела огонь по исчезающей во тьме машине. Но, судя по удаляющемуся звуку мотора, пули мотоцикл миновали.
Да, они вырвались из тисков облавы, оказались везучими. А если уж говорить точнее, повезло всем троим: и Зарембе, и Ковалю, и трофейному мотоциклу БМВ. Безжизненное железо, мудро скомпанованное в машину, подчиняясь твердой руке Стаса и позвякивая бронированными крыльями, уносило их из огненной ловушки. Давал предельные обороты двигатель, наматывалась на три иноземных колеса украинская дорога, и полнехонький бензобак исправно подавал бензин в ребристые цилиндры мощного БМВ.
От немцев, кажется, оторвались, и Стас, плавно съехав на обочину, свернул к темнеющему на фоне звездного неба леску, оставляя дорогу слева, проехал в обратном направлении метров двести, чтобы запутать следы. Только потом он остановился и выключил двигатель. Прислушались. На проселочной дороге, по которой они только что проехали, было пока тихо.
Но в ночной степи, и здесь и там, вдали и вблизи, то и дело вспыхивали ожесточенные перестрелки. Доносились гранатные взрывы, иногда прерывисто, будто захлебываясь от злости, стучали крупнокалибреные пулеметы. С металлическим оттенком взлаивала где-то немецкая скорострельная пушка. А слева от нее, на северо-востоке, с характерным двойным поклацыванием, методично дубасило танковое орудие. Степь жила потаенной, зловещей жизнью.
Уцелевшие от дневных облав десантники, рассыпанные в прошлую ночь на большой территории, с наступлением темноты, группами и в одиночку, начинали движение по маршруту, обозначенному в запасном варианте. Но немцы всегда были сильны в четко продуманной системе. Разгадав маневр противника, они блокировали все мыслимые и немыслимые подходы к Каневским лесам. А техники и живой силы в этом районе, насыщенном войсками, им хватало. И десантники, нарываясь на посты и засады, принимали неравный бой.
- Достается ребятам, - проворчал Заремба, вслушиваясь в степь. - Да тут немцев, как кукурузных зерен в початке, и усажены также плотно. Палкой брось - в немца попадешь. Как нерезаных собак. Собралась шайка на нашу голову.
- Ничего, проскочим, - беззаботно сказал Малыш. Он выбрался из коляски и теперь приседал, чтобы размяться. - Соединимся с лейтенантом, и проскочим. Навалимся все разом, и покажем кузькину мать. Не устоят. Наш заслон в сорок первом под командованием капитана Шошина из каких только переделок не выходил.
- В сорок первом было легче, - уронил Стас.
- Сдурел? - Коваль даже перестал приседать. - Это в сорок первом? Да их тогда было тоже, как семечек в мешке у торговки. Наглые: В полный рост на пулемет перли.
- Это смотря для кого наглые, - рассудительно сказал Стас, - но не для нас, десантников. И легче потому. Что они тогда совсем оборзели. Нас в расчет не брали. А мы их под эту марку били, как хотели, хотя они даже покаяться не успевали. А сейчас что, сейчас им сала за шкуру залили, вот они и сторожаться. Чуть что, сразу же за оружие хватаются.
- Не больно и здорово вы их били, - возразил Коваль. - Немцы к осени до Москвы дошли.
- А я тебе что, верховный? - озлился Стас. - Главнокомандующий? Мудрец нашелся. Если бы все были десантниками, может, не дошли бы немцы до Москвы или куда там еще.
Коваль спорить не стал и промолчал. По дороге, в ту сторону, куда они собирались ехать, пронесся бронетранспортер, подсвечивая себе путь притушенными фарами.
- Во время мы свернули, - отметил Стас. - Это корыто могло нам на хвост сесть. - Малыш, а у тебя девушка была?
- А как же, была, - словоохотливо отозвался Коваль. - Кира, технолог. Она сразу же после техникума к нам в цех пришла, где я на сборке работал. Такая светленькая, а глаза темные. Ей специальный столик в углу выделили. Она там чертежи прорабатывала, а мы все на нее пялились.
- Только и делали, что пялились?
- Да нет. Я к ней частенько бегал детали по чертежам сверять.
- И всего-то?
Малыш помолчал и, вздохнув, ответил:
- Встречались какое-то время в парке культуры и отдыха, даже целовались. Я из-за нее костюм-тройку купил на премию в галстук в синий горошек. Да: Малыш снова замолчал и теперь надолго.
- А чем же все это кончилось? - Проявил настойчивость Стас. - Встречи в парке и поцелуи, имею я в виду?
- Летчиком, - ответил Коваль.
- То есть? - не понял Стас. - Ты бы разъяснил. А то говоришь загадками. Начал с галстука, а кончил летчиком. При чем тут летун?
- А чего тут разъяснять, - неохотно ответил Малыш. - Летчик военный приехал наши приборы принимать. Красавец, что тебе дам: Сапоги хромовые, галифе диагоналевое, гимнастерка коверкотовая, петлицы голубые. Волосы черные, как смоль, а глаза пламенные. В чине капитана. Увел Киру. Вышла она за него замуж и рассчиталась с работы. А у меня призыв, и потопал я в армию.
- Дела: - протянул Стас. - Выходит, даже костюм-тройка не помог.
- А у тебя как с девушками.
- У меня девушек не было, - с некоторым вызовом ответил Стас. - У меня имелся мотоцикл вместо них. Правда, на такой зверь, как этот, но тоже машина, ухода требовала. Возле мотоцикла и крутился.
- Только одним мотоциклом и занимался?
- А что прикажешь делать? Девушки таки верзил, как ты, больше любят. Да еще длинных. А я видишь какой, покатигорошек. Меня они не очень: Иной раз и рада бы пройтись со мной, по глазам видно, да рост кавалера ей не позволяет. А кататься на мотоцикле, между прочим, им нравиться. Я нашу шахтную ламповую Нюрку несколько раз после упряжки домой отвозил. Поджидать стала после работы. Ну, думаю, дело на мази. Прихожу в клуб на танцы, а возле Нюрки фитиль крутится - Гошка Дергачев, маркшейдер. Я только разогнался пригласить ее на танцы, а он уже ее подхватил:
- Значит, тоже увел?
- Да не так, как у тебя, - фыркнул Стас. - У меня уводили с боем. Я этого Гошку на другой день перед танцами возле клуба перехватил и отколотил. А Нюрка визг подняла: В милицию меня забрали, оштрафовали за драку. Больше Нюрка на мотоцикл не просилась.
- Слишком ты горячий, Стас. - Укоризненно сказал Коваль. - А я ведь того летчика не трогал, поскольку защитник. Коли понравились друг другу, черт с ними.
- Добренький, - неодобрительно хмыкнул Заремба. - Может, если бы тронул летчика, он бы к твоей Кире не приставал.
- А я не сразу понял, кто к кому приставал, - вздохнул Малыш. - То ли летчик к Кире, то ли она к летчику. Полный мрак. А пока разобрался, было уже поздно.
- Тут, пожалуй, не сразу разберешься, - согласился Стас. - Оба мы с тобой невезучие в любви, Малыш. Не ценили нас девушки. Ну ничего, после войны мы возьмем свое.
- Как пить дать возьмем, сказал без всяких колебаний Коваль. - Куда они денутся. Мы уже не те.
По дороге, разрывая наметившуюся тишину треском глушителей, на средней скорости, держа между собой равные интервалы, сторожко проехали один за другим четыре мотоцикла.
- Рубануть? - потянулся к пулемету Коваль.
- Не вздумай, - остановил его Стас. - Это патруль. У них сейчас пулеметы веером развернуты во все стороны. Берегутся. Мигом сориентируются и всыпят под первое число. Тут что-то другое надо.
И спустя минуту Заремба нашел это 'что-то другое'. Как только растаял в ночи силуэт последнего мотоцикла, он спрыгнул с седла и стал толкать БМВ к дороге, сделав знак Ковалю, чтобы помогал. Чем был хорош Малыш, так это своей нестроптивостью - толкать - так толкать. Вцепились в машину и покатили. Упираясь в землю ногами. Правда, у самой дороги Коваль выразил все-таки свое неудовольствие:
- Сначала мы на нем, теперь он на нас:
- Любишь кататься, люби и саночки возить, - бросил Заремба. Он остановился, чтобы перевести дыхание, и поволокся следом за мотоциклом, поскольку Малыш продолжал порученную ему работа. - Да не толкай ты телегу, а то до самого Киева укатим. Ну и силищей тебя наградили. Значит, так. Мы сейчас увяжемся за этими болванами. Машина под нами ихняя, может и примут за своих. К тому же нам с ними по пути. Без билета поедем, Малыш, нашармака. Ты ездил когда-нибудь зайцем?
- Это ты мне говоришь? - даже обиделся Коваль. - Да я когда беспризорничал, вдоль и поперек по Союзу: И под лавкой, и на крыше, и на тормозе, и в ящике: Я тебе не фраер.
- Тогда лезь в коляску, - распорядился Заремба. - Не фраер, который: Сейчас будем вспоминать твое голубое детство.
'Воспоминания' беспризорного детства Миши Коваля поначалу проходили успешно. Немцы впереди на мотоциклах на появление еще одного за спиной не отреагировали. Ехали себе и ехали. Может, действительно приняли за своего, а может, не услыхали, поскольку был оглушены работой своих моторов. Следовали за ними на БМВ и два десантника. Временами немцы притормаживали, присматриваясь к кустарнику у дороги. Замедлял ход и Стас, а рука Коваля перебиралась с борта коляски к спусковому крючку пулемета.
Но всему бывает конец, в том числе и удаче. Мотоциклы впереди остановились, замелькал свет ручных фонариков. Это был контрольный пост, оборудованный с чисто немецкой аккуратностью: лучи фонариков выхватывали из тьмы оглоблю поднятого над дорогой шлагбаума. Впрочем, остановка была недолгой. Почирикали между собой постовые и мотоциклисты, и кавалькада двинулась дальше.
Самым разумным было бросить свой БМВВ на обочине и скрыться в кустарнике но настырный Стас Заремба поперся к шлагбауму. Чем-то немцев на КП насторожил этот пятый мотоцикл, чем-то они им не понравился. Когда до шлагбаума оставалось метров тридцать, на дорогу упал слепящий луч прожектора и сразу же ударил крик
- Хальт!
- Дай им по очкам, Малыш! - заорал Стас, разворачивая мотоцикл коляской к прожектору. - Выставь ему зенки, чтобы не пялился. По чердаку его, гада, чтобы ставни позакрывались.
Кричал Стас напрасно. Тугодум Коваль действовал в таких случаях инстинктивно. Навстречу льющемуся снопу света 'дегтярь' изрыгнул длинную очередь. Угадал Малыш: Посыпались со звоном стекла и прожектор погас. Второй очередью Коваль шарахнул пониже исчезнувшего шлагбаума, по контрольному посту и его солдатам. А Стас, крутнув на рукоятке сектор газа до предела, уже рвал с дороги налево, ломясь через кустарники и выдавая во всю глотку беспросветный донецко-шахтерский мат. Несколько секунд растерянности отыгрывали десантники.
Но шок на контрольном посту длился недолго. В спину подвижного заслона группы Глотова заговорил с бронетранспортера крупнокалиберный, стали частить шмайссеры. Мотоцикл нырнул в весьма кстати подвернувшийся лесок, запетлял между деревьями, которые неизвестно как различал в темноте Заремба. Впрочем, в ориентировании ему помогали сполохи пулемета. Но до поры до времени. Срубленная пулями ветка клена свалилась прямо на плечи мотоциклистам.
- Останови! - закричал Коваль. - Они на звук бьют!..
Но тут мотоцикл остановился сам. Вернее, он врубился в ствол кряжистого дубка. Могучая сила инерции выбросила из коляски Коваля метра на три вперед. Стас за мгновение до удара выбросился из седла сам и, пролетев торпедой мимо дуба головой вперед, врезался в густой орешник. Обоих спасла воздушно-десантная сноровка. Стас неоднократно прыгал с парашютом, Коваль - с тренажеров, оба знали, как сгруппироваться перед встречей с землей.
Мотоцикл заглох, заткнулся и пулемет, лишившись источника звука. Шмайссеры побесились еще немного и затихли. Зато немцы, спохватившись, повесили в небе много осветительных ракет. По лесу заходили ходуном тени от деревьев.
- Малыш, ты живой? - окликнул Заремба, выдираясь из орешника.
- А куда я денусь? - отозвался Коваль, шебуршась где-то в стороне.
- Так чего же ты лежишь? - возмутился Стас. - Готовь гранаты. Они сейчас корыто вперед пустят.
- Подожди, оклемаюсь: - Малыш продолжал шуршать в темноте прошлогодней листвой. - Голова болит, стукнулся:
Но бронетранспортер к леску не полез. Он поерзал возле своего КП туда и обратно, побарабанил несколькими очередями наугад и, устрашающе ревя двигателем, остановился на прежней позиции. И солдаты излишнего энтузиазма не проявили. Погалдели вдали и смолкли.
- Они утречка ждут, чтобы не так страшно было, - обрадовался Стас, подбираясь к разбитому мотоциклу. - Молодцы ребята, берегут здоровье. А нам, значит, опять на своих двоих. Вот она, судьба десантная!.. Только разгонишься, как тебе шлагбаум поперек пути ставят.
Коваль уже вытаскивал из коляски снаряжение, проверял исправность пулемета. Медлить не следовало, но Стас все же прихватил из багажника покореженного мотоцикла отличный набор инструментов и сунул их в рюкзак - никогда не знаешь, что и где пригодится. Распределили поклажу. В знак благодарности к машине, вынесшей их из беды, одобрительно похлопали по бензобаку. И подвижной заслон, ставший пешим, нырнул в кустарник.
В и н ц е р п р о д о л ж а е т п р е с л е д о в а н и е
Ночь, подходившая к своей середине, усыпала купол неба крупными мохнатыми звездами. Эти далекие звезды, видевшие за миллиарды световых лет своего существования гибель галактик, взрывы сверхновых звезд, превращающих материю в излучение, могли теперь с космической бесстрастностью и безразличием следить за непонятной для них суетой существ на поверхности одной из планет, несущих жизнь.
Звездам было все равно. Но земной наблюдатель, нечаянно попавший на высоту, заметил бы узкие следы фар бродивших по земле бронетранспортеров, одинокие проблески метавшихся по дорогам мотоциклов, яркие вспышки разгорающихся и гаснущих ночных схваток, угольки летящих трассирующих пуль. Наверное, он увидел бы и разноцветные лучи фонариков, которыми обменивались, соблюдая световой пароль, встречающиеся парашютисты, и слабый отсвет лампочек на десантных мешках с тяжелым оружием, боеприпасами и продуктами, и тускло поблескивающие каски немецких солдат, сидевших в засадах возле этих контейнеров, и полоски света, пробивавшиеся через щели в темных шторах, где немецкие командиры различных рангов осмысливали поступающие данные о группах десантников и планировали новые ходы для поимки и уничтожения парашютистов. Для отряда Глотова на марше вся эта ночная жизнь отражалась сериями осветительных ракет на горизонте, переплетающимися цепочками трассирующих очередей, гулкими перекатами разрывов, натужной работой двигателей бронированных машин совсем рядом с маршрутом. Все говорило о том, что десант живет, десант дерется, и каждый из бойцов маленького отряда ждал возможности ввязаться в схватку. Но над всеми желаниями довлела необходимость как можно скорее доставить рацию в штаб бригады.
Те же мерцающие в вышине звезды светили и немцам. Заимев в своем подчинении три эсэсовских бронетранспортера и посадив на них своих солдат Винцер шел параллельно отряду Глотова, стараясь вычислить и угадать маршрут противника. Полученную технику Винцер берег, понимая, что она демаскирует их перемещение ревом своих двигателей, и поэтому время от времени останавливал бронированные машины. Его солдаты спрыгивали на землю и расходясь по трем сторонам, вперед, вправо и влево, занимались прочесыванием местности.
Этот отрезок своей деятельности Винцер начал с мордобоя, пустив в ход кулаки, что в общем-то не к лицу офицеру немецкой армии, славившейся выдержкой командного состава, но Винцер был к тому же еще парашютист и десантник, и он плевать хотел на весь вермахт и на его вонючие законы.
После того, как мотоцикл с десантниками, лавируя между гранатными взрывами, благополучно ускользнул по дну оврага, а бронетранспортеры, подчиняясь сигналам ракет, пошли на сближение, уже не открывая пулеметного огня, Винцер, легко перескочив со своего склона на противоположный, стал поджидать бронемашины, чтобы потребовать от экипажей отчета за стрельбу по своим. За спиной лейтенанта глухо роптал противодесантный отряд. Ему не только досталось от русских, но и перепало от своих. Сам Винцер наливался злостью. Надо было поставить на место эсэсовских недоумков и проучить их.
Первая машина, озарив фарами непреклонного Винцера, остановилась в нескольких метрах от него и из нее выпрыгнул низкорослый человек, фюрер низшего ранга с неразборчивой фамилией, который по иерархии эсэсовских войск был равен в звании фельдфебелю вермахта. Все расследование лейтенант свел к динамичному диалогу: вопрос - ответ.
Из ответа эсэсовца выяснилось, что отряд бронетранспортеров танкового полка СС выехал в Хмелевку на помощь поисковому отряду оберштурмфюрера Шмидта, от которого не поступало никаких известий. Поскольку в Хмелевке было тихо, то они, подумав, что поисковая группа оберштрурмфюрера ведет затяжной бой, решили поспешить, открыв с ходу огонь, чтобы отвлечь на себя противника, и тем самым внести свой вклад в дело общей борьбы.
- так кому вы вносили свой вклад? - спросил с придыханием Винцер. - Хотя мы и не вашего рода войск, но вы сорвали мне операцию. Из-за вас восемнадцать десантников только что прорвались с боем и ушли в неизвестном направлении. - Винцер сознательно увеличил число парашютистов, зная, что двухзначная цифра впечатляет больше, чем однозначная. - Кому это на руку? - грозно вопросил он и заключил: - Измена!
Экипажи вставших полукругом бронетранспортеров, светивших поочередно фарами, видели, как лейтенант сграбастал эсэсовского фельдфебеля и прямым ударом в челюсть отправил к ближайшей машине. Коротышка шмякнулся о бронированный капот и стал оседать на землю.
- Под трибунал, - гремел Винцер. - Группа храброго оберштурмфюрера Шмидта погибла в деревне из-за таких как вы паршивых недоносков, - Винцер подхватил коротышку и уже колотил его головой о капот. - Они дрались как львы!.. Только под трибунал.
Угрызения совести лейтенанта Винцера не мучили. Как они поступили с ним в сорок первом, так и он сейчас поступал с ними. Правда, тогда были не те, но род войск тот же. Его бил гудериановский танкист, а эсэсовцы колотили по почкам, но стоит ли уточнять суть. И его тыловая рота, почуяв вкус боевого братства, стала стеной за своим лейтенантом и чувствовалось, что они командира одобряют - церемониться с прохвостами нечего.
Старший отряда эсэсовцев, наблюдая расправу над одним из его подчиненных со стороны, поняв, что дело может принять скверный оборот, решил вступить с грозным лейтенантом в переговоры. Он принес извинения за ошибку в стрельбе, посетовал на неясность быстро меняющейся обстановки и предложил компромисс. Что было - то было. Не время сводить счеты за обиды. Не лучше ли общими усилиями постараться ликвидировать группу опасных парашютистов Бронетранспортеры к услугам лейтенанта и их экипажи будут выполнять все его команды. Он уже сталкивался с русскими десантниками, знает их повадки и, следовательно, ему и карты в руки.
Выдержав паузу, Винцер согласился. С паршивой овцы хоть шерсти клок. Колеса не помешают, техника - это маневр. Эсэсовцы не знают, что на уме Винцера, и это обстоятельство дает ему многие преимущества. Лишь бы дожать парашютистов. Главное, не терять инициативу.
Винцер не догадывался, что эсэсовцы сейчас его снова подставили. Старший отряда бронемашин, предлагая командиру противодесантного отряда сотрудничество, уходил от ответственности. Штурмбанфюрер Вильке приказал не возвращаться без известий о поисковой группе Шмидта, сгинувшей в Хмелевке. Но оберштурмфюрер, как выяснилось, погиб и результат поиска неизвестен. Уж лучше примкнуть к противодесантникам. А в случае чего все можно свалить на этого бесноватого лейтенанта. Он их перехватил на пути, он их забрал под свое командование, пользуясь непреложными законами по борьбе с десантом. Путь штурмбанфюрер и герр лейтенант выясняют между собой отношения, а их дело сторона.
Но Винцер, приняв все за чистую монету, развил бурную деятельность, насажав своих солдат и в кузова бронетранспортеров и сверху - на броню. Надо было срочно ехать к засаде в устье оврага, куда должны были выйти русские парашютисты, чтобы общими усилиями покончить в конце концов с ними. Винцер объяснил задачу экипажам бронемашин, влез в кабину и приказал начать движение в указанном направлении. Перемахнув мелкое в этом месте устье оврага, продиводесантный отряд, усиленный боевой техникой, помчался ко второму оврагу, где томилась в ожидании десантников засада.
Командовал засадой фельдфебель Зиммель, крепкий померанец из резервистов первой мировой войны. На фронт он попал в результате пропагандисткой компании, затеянной доктором Геббельсом, который призывал народных гренадеров встать в строй, чтобы помочь выстоять в тотальной борьбе тысячелетнему третьему рейху. Винцер надеялся на народного гренадера. Звезд с неба старина Зиммель не хватал, но служакой был исправным - ляжет костьми, но с места не сдвинется.
Бронемашины пришлось оставить на подходе к оврагу, чтобы не демаскировать перемещение противдесантников шумом, а спешенный отряд бесшумно рассредоточившись в цепь, залег на склоне, вглядываясь в клубящуюся темноту на дне оврага, где находилась засада и куда должны были выйти десантники. Но пока оттуда не доносилось ни звука, ни шороха, будто там все вымерло. Парашютисты что-то не спешили и засада, впрочем, как ей и положено, затаилась.
- Уж не вырезали ли их там, - встревожено шепнул на ухо лейтенанту Хельбрехт. - А что, вполне возможно. Прикончили, вытерли ножи и пошли дальше.
- Бросьте что-нибудь, Хельбрехт, - распорядился Винцер, обеспокоенный не меньше обер-фельдфебеля. - Все сроки прошли. Не нравится мне эта тишина.
Хельбрехт поискал, чем бы швырнуть, ничего не нашел и, недолго думая, содрал с ближайшего противодесантника каску, размахнулся и запустил ее на дно оврага, поближе к засаде. Каска задребезжала, ударившись о землю, и в ту еж секунду заслон фельдфебеля Зиммеля обнаружил себя, изрыгнув плотный пулеметно-автоматный огонь, от которого по оврагу пошел гул и стон.
- Держали палец на курке, - заорал Хельбрехт, чтобы перекрыть грохот. - Старина Зиммель, наверное, с перепугу заикой стал.
Таиться было нечего. Теперь парашютисты могли выйти на засаду только будучи слепыми глухими. Винцер дал опознавательную ракету, что, мол, с вои. Заслон огонь прекратил. Противодесантники начали спускаться на дно оврага. Замелькали лучи карманных фонариков. Засада поднялась на ноги и теперь, скучившись, топталась на дне врага возле пулеметов, поджидая Винцера.
Лейтенант скатился со склона и потребовал для отчета фельдфебеля. Грузный старина Зиммель предстал пи, вытянувшись, застыл столбом. О результатах, которые отсутствовали, можно было и не спрашивать, но Винцер спросил. С чувством выполненного долга фельдфебель доложил, что засада выполняла боевую задачу на высоком пределе бдительности. Сделано было все, чтобы противник здесь не прошел. Даже с левого фланга, к Днепру, было вынесено два контрольных поста. Никого и ничего. Гер лейтенант, наверное, сам убедился, как четко его солдаты отреагировали на посторонний звук.
Винцер тупо молчал, не зная, что и делать. Такого не могло быть. В бдительности заслона он не сомневался, но отсутствие парашютистов ничем нельзя было объяснить. Где же они теперь, не призраки же, чтобы неслышно взмыть вверх, перенестись через засаду и пойти дальше или раствориться в ночном мраке. Голова шла кругом.
Лейтенант молчал, а фельдфебель Зиммель стоял перед ним и ждал, готовый ответить на все вопросы. Солдаты, смешавшись с засадой, переговаривались с нервным оживлением. Зароились огоньки сигарет. Противодесантник, чью каску Хельбрехт швырнул в овраг, отыскал предмет своего боевого снаряжения и теперь, освещая каску карманным фонариком, тыкал пальцами в многочисленные пробоины. Подчиненные Зиммеля довольно ржали, дивясь собственной меткости.
- Слева были контрольные посты, - сказал, наконец, Винцер, - и ничего не заметили. А справа они не могли обойти вас, Зиммель?
Фельдфебель качнулся и ответил, что такая возможность исключена. Ведь справа от них вел бой лейтенант Винцер. И в заслоне вообще думали. Что парашютисты полегли под огнем, а им осталось только вылавливать уцелевших одиночек.
- Думали: - язвительно протянул Винцер. - Вы серьезно подразумеваете у себя наличие мыслительных способностей, Зиммель? Я в этом сомневаюсь. Ну-ка постройте своих подчиненных. - Распорядился он. - Нечего им резвиться будто мало отдыхали. Мои солдаты действительно в бою были, а ваши на брюхе вылеживались. Сейчас поразмыслим вместе.
Отступив в сторону, фельдфебель отрывисто скомандовал. Спустя немного шеренга солдат, находившихся в заслоне, перехватила дно оврага. Зиммель доложил о построении и встал на правый фланг. Остальные противодесантики, почуяв надвигающуюся грозу, прекратили всякие вольности и столпились за лейтенантом. Держа шеренгу под своим настороженным взглядом и освещая ее время от времени фонариком, Винцер приказал Хельбрехту обследовать тот склон оврага, откуда они только что прибыли.
Замысловато выругавшись, Хельбрехт грузно полез с тремя солдатами вверх. Винцер спокойно ждал. На склоне затрещали кустарники, замельтешили световые лучи и стала доноситься фельдфебельская ругань, изрыгаемая Хельбрехтом непрерывно. Ругань затрагивала посторонние темы, но в ней угадывалась злоба на фельдфебеля Зиммеля, проворонившего десантников. И обида на лейтенант Винцера, пославшего Хельбрехта расследовать чужие грехи. Потом проклятья будто обрезало и лучи фонариков сошлись в единый пучок. Со склона послышался торжествующий рев обер-фельдфебеля:
- Они прошлись здесь, лейтенант. Видно и слепому. Вот трава примята: Уходили на животе: Уползали, как змеи, под носом нашей засады.
- В каком направлении они уходили, Хельбрехт? - поднял голову Винцер, определяя расстояние от светового пятна до дна оврага метров в тридцать. - Проследите.
Охваченный поисковым ражем, Хельбрехт пообещал это сделать и с шумом протопал со своей командой по склону. Винцера захлестывала волна бешенства, ярость мутила голову. Даже кончики пальцев начинало покалывать. Он перестал высвечивать гнусные морды в шеренге, и, выключив, опустил фонарик.
Все расчеты из-за кретинов фельдфебеля Зиммеля полетели к черту. А ведь все предположения Винцера казались верными - парашютисты вышли именно сюда, но вместо того, чтобы напороться на заслон и лечь под пулеметным огнем, предпочли тишком да молчком обойти эту преграду, оставив в дураках лейтенанта Винцера. Впрочем, здесь надо спросить еще и с фельдфебеля Зиммеля, не догадавшегося обеспечить секретными постами оба склона оврага. На нем лежит большая доля вины. Через эту щель и протекли русские десантники.
Хельбрехт со своей группой вынырнул из-за спин стывших в строю солдат заслона и доложил, что в метрах пятидесяти обнаружена старая канава, по которой парашютисты выскользнули из оврага. Бурьян в канаве надломан, отогнуты ветки орешника, некоторые сломаны. И ползли по ней, и шли в полный рост. Винцер перевел дыхание. Все становилось на свое место. Легко, как на показательных учениях, русские, сделав крюк, обогнули кретинов Зиммеля и, не выходя на открытое пространство, снова углубились в овраг, отыскали канаву и благополучно растаяли. Отстранив обер-фельдфебеля, Винцер шагнул к правому флангу шеренги и, направив слепящий луч прямо в физиономию Зиммеля, спросил:
- Так на каком это пределе бдительности вы выполняли боевую задачу, фельдфебель? Так таки ничего и никого? Слышали, что сказал Хельбрехт? Чем занимались ваши ублюдки? Несли службу или предавались воспоминаниям о прекрасной Франции, где они тискали потасканных лягушатниц?
Зиммель молчал, бурея мордой и часто смаргивая от режущего света. Нервы лейтенанта не выдержали. Он перебросил фонарик в левую руку и, коротко замахнувшись, стал наотмашь быть по физиономии старину Зиммеля. Справа налево и слева направо. Дергалась голова несчастного фельдфебеля и каска не ней, резонируя, отзывалась на удары металлическим дребезжанием. В пылу расправы лейтенант случайно прошелся фонариком по лицам подчиненных Зиммеля и увидел, что они тоже дергаются, будто бы и им перепадало. Тогда Винцер врезал по харям двум ближайшим противодесантникам, что бы их не мучили галлюцинации.
Но тут, не так уж далеко, вдруг залился русский автомат и потянул длинную сплошную строчку. Потом вспыхнула огненная зарница и до оврага донесся тяжелый раскатистый взрыв противотанковой гранаты. Звонко лопнули две противопехотные гранаты и все затихло.
Звуки схватки заставили Винцера прекратить экзекуцию. Его солдаты уже залегли, рассыпавшись по склону. Засада продолжала находиться в строю, демонстрируя дисциплинированность. Бой вблизи больше ничем не давал о себе знать. Грохотало только по горизонту. Солдаты поднялись и снова стали скапливаться возле лейтенанта. Винцер еще раз одарил каждого провинившегося лучом фонарика и брезгливо сказал:
- В колонну: Нечего изображать свежесрубленные пни. Утром будем разбираться. Приготовиться к маршу. А сейчас - к канаве.
Как не странно, вид траншеи, показывающей, что в ней совсем недавно побывали люди, вернул Винцеру душевное равновесие. Никакой мистики. Конечно же, парашютисты ушли и куда - загадки не составляло. К пруду, высчитал лейтенант, а потом и к лесополосе. Тогда далеко они не уйдут. Имея бронетранспортеры, он их быстро настигнет.
Время поторапливало. Винцер Скомандовал, и отряд стал вытягиваться по склону оврага к бронетранспортерам, предупредив их экипажи ракетой. Большую часть людей Винцер снова загрузил в кузова бронемашин, а проштрафившейся засаде во главе с фельдфебелем Зиммелем приказано было двигаться следом в пешем строю. Недотепы как бы оставляли резерв противодесантного отряда.
Перед началом движения лейтенант Винцер неожиданно получил одобрение своим действия от самого что ни есть штурмбанфюрера Вильке. Его порадовал командир бронеотряда. Оказывается, пока лейтенант вел подведение итогов в отряде, непоседливый штурмбанфюрер вышел на связь и приказал доложить обстановку. Командир доложил о гибели оберштурмфюрера Шмидта, а так же о том, что они попали под начало противодесантного отряда во главе с лейтенантом Винцером.
Немного поскорбив о своем оберштурмфюрере, Вильке действия лейтенанта Винцера одобрил, велел передать его благодарность и приказал экипажам слушаться нового командира беспрекословно. Разъяснил и причину. По предварительным разведданным в группе преследуемых русских парашютистов имеется рация, которую надо захватить во что бы то ни стало вместе с радистом. К этому штурмбанфюрер добавил, что надо спешить. В охоту за рацией уже включились спецвойска, чистильщики, которых срочно перебросили к Днепру с Житомирщины, где ими было блокировано крупное партизанское соединение. Вильке, разумеется, хотел, чтобы рацию захватили его молодцы в тесном сотрудничестве с лейтенантом Винцером. Определил и жесткие сроки: к утру операция должна быть закончена.
На эсэсовскую благодарность Винцер мог и наплевать, но известие о рации вдохнуло в него новые силы. Теперь понятно почему эта группа выскальзывает между пальцами еще с прошлой ночи - сопровождать рацию русские обычно подбирают опытных солдат. Выходит, он недаром вцепился в след сразу же после их приземления. А захват рации обещает многое. Это не заурядная ликвидация парашютистов, это- повышение в звании и награда. В конце концов, имея на руках десантную рацию, Винцер сможет осуществить свою давнюю мечту: перейти из осточертевшего вермахта в воздушно-десантные. А конкурентов из каких-то спецвойск лейтенант не опасался. Как не крути, а он к рации ближе всех.
Маршрут водителям бронетранспортеров был дан, и моторизованный противодесантный отряд двинулся в указанном Винцером направлении. Следом потопала злополучная засада под командованием фельдфебеля Зиммеля, Помня, что по проводам телефонной связи пришло сообщение о концентрации русских десантников у большого села Красовка, Винцер верно предположил, что 'его' парашютисты будут оттягиваться туда же. Ясно, что в лоб они не полезут, не простофили, как смог убедиться за последние сутки лейтенант. Русские догадываются, что нарвутся возле Красовки на посты и засады. Значит, парашютисты пойдут на северо-запад, обминая петлей секреты. Правильно. Он, Винцер, тоже так бы сделал. Поэтому и погоне надо уклоняться в ту же сторону.
:КОТОРЫЙ ПОШЕЛ В ДЕСАНТ
Р а д и с т В о л ь д е м а р С а л а й н е н
Во взвод Глотова радист Волли Салайнен пришел со сборного пункта, куда попал из состава спецгруппы, которая вернулась к своим по выполнению боевого задания. Десантником Салайнен не был, а спецгруппа числилась за разведуправлением фронта. Сам же Волли состоял в авиации, где воевал на ТБ-3 стрелком-радистом. Но на войне ведомственные перегородки зачастую ломаются, порой и сам не знаешь, где окажешься. Так и Салайнен помимо своей воли попал из авиации в спецгруппу, оттуда - на сборный пункт, а уже со сборного пункта загремел в десантники.
Отдельные единицы ТБ-3, уцелевшие после начала войны, с течением времени потеряли свое прямое назначение тяжелых бомбардировщиков и превратились в транспортные самолеты, взлетающие только ночью. Днем эти двоенные летающие мамонты, тихоходные и неповоротливые, становились легкой добычей немецких истребителей. Чудом сохранившиеся после начала войны самолеты свели в эскадрильи и переподчинили их штабу партизанского движения. Таким образом, и устаревшим моделям нашлось место в боевых действиях.
Эскадрилья, в которой воевал Салайнен, доставляла всевозможные грузы партизанским отрядам, сбрасывала на парашютах оружие, боеприпасы. Горючее и медикаменты в указанных на картах квадратах и по условленным ориентирам, отряды разной численности, проникающие в тыл противника с конкретными заданиями. Полеты были далеко не безопасными. Решетили плоскости тяжеловозов осколки зенитных снарядов над линией фронта, стерегли их ночные истребители, барражирующие возле партизанских баз, а немецкие спецслужбы зажигали на земле ложные костры, чтобы заманить транспортник в ловушку. Не всегда самолеты возвращались на свой аэродром.
:ТБ-3, где сидел за турельной установкой под плексиглассовым колпаком стрелок-радист Салайнен, был атакован ночным истребителем в тот момент, когда он, выбросив спецгруппу, делал разворот, чтобы лечь на обратный курс. Ночной хищник свалился сверху, как коршун, и всадил на вертикали две очереди в массивное тело бомбардировщика. Так и не успев сделать разворот, самолет загорелся и пошел по наклонной вниз, резко теряя скорость и высоту.
Полыхающая громада тяжелого воздушного корабля пронеслась над приземлившейся группой, и бойцы видели несколько парашютов, отделившихся от гибнущей машины. Два купола вспыхнули, соприкоснувшись с пламенем, охватившем самолет, и люди, потеряв зыбкую опору, закувыркались в воздухе. Третий купол уцелел и благополучно достиг земли. Это и был стрелок-радист Вольдемар Салайнен. Прыжки с парашютом были для него не в новинку и он, покидая самолет последним, сознательно сделал в воздухе затяжку на два десятка секунд, хотя и понимал, что рискует, поскольку запаса высоты почти не было. Но обошлось.
Не обошлось для радиста группы, для которого этот прыжок стал последним в жизни. Парня снесло в чащу, а при снижении он не смог вовремя погасить колебания купола. Его перевернуло и ударило головой о ствол толстой сосны. От перелома шейных позвонков радист умер мгновенно, но рация в контейнере сохранилась.
Салайнена разыскали быстро и доставили к командиру группы, который собрал всех у той же сосны-убийцы. Здесь парашютисты спешно рыли финками могилу. Опустившись на колени, командир шарил лучом фонарика по карте, чтобы определить место выброски. Он рассеянно выслушал доклад Салайнена и буркнул:
- Свято место пусто не бывает. Ты стрелок-радист по должности или 'радист' только для блезиру.
- Я, скорее, стрелок для блезиру, - ответил Салайнен.
- Вот и хорошо, - сказал командир. - Получай хозяйство. - И, сняв карту с контейнера рации, он пододвинул его уцелевшему члену экипажа ТБ-3. - Осваиваться будешь потом. А сейчас приготовься к броску. Нам до утра надо быть в другом квадрате.
Так Салайнен вошел в группу. В знании им радиодела командир мог бы не сомневаться. Волли Салайнен действительно больше считал себя радистом, чем стрелком, да и в авиацию он совсем не боготворил, как многие, и попал в нее совершенно случайно. Главным для него всегда оставались радиоаппаратура и радиосвязь.
Впрочем, иного ожидать и не стоило от сына радиотелеграфиста Балтийского флота Карла Салайнена, прошедшего жесткую, но квалифицированную выучку на специальных флотских курсах еще при государе-имераторе. Потом пришла эпоха революционных потрясений и Карла Салайнена, как хорошего специалиста, пользующегося доверием судового коллектива, Центробалт направил с группой флотских радистов в Петроград для обеспечения бесперебойной связи ВРК с Балтийским флотом, базирующемся тогда в Гельсинфорсе, нынешнем Хельсинки. Потом Карл переехал вместе с правительством в Москву, да там и остался. По окончанию революционных бурь он уже заведовал одним из отделов правительственной связи Центрального телеграфа на Тверской улице и преподавал радиосвязь на годичных курсах телеграфистов.
Об Октябре Карл Салайнен рассказывал совсем иначе, чем трактовали это событие учебники истории его сыну Вольдемару в школе. Но в тридцатых годах, когда по Москве начали шастать воронки и люди по ночам исчезали из квартир, отец настрого приказал сыну-подростку выбросить все его рассказы из головы. Мальчиком Вольдемар был послушным и уже сам соображал что к чему. Одно упоминание о том, что 'лучший друг детей' в октябре околачивался где-то на задворках, грозило семье Салайненов неисчислимыми бедами.
Карл Салайнен никогда не забывал родную Эстонию и старался придерживаться народных обычаев. Да и женился он на эстонке, умудрившись разыскать ее в многолюдной Москве. В семье говорили по-эстонски, и Вольдемар вырастал под воздействием двух языков: эстонского, который с первых лет жизни прививали ему родители, и окружающего его повсюду русского. Семейный язык потихоньку брал верх, и в его русском, чрезмерно аккуратном и правильном, всегда присутствовал мягкий эстонский акцент, который выдавал в нем человека другой национальности.
Детство Волли было обычным детством городского мальчишки, с поправкой на мальчишку-москвича, с неизбежными ватагами по районному признаку, с враждой, кончающейся иной раз потасовками и такими же ватагами другого района. В школе он заметно выделялся среди сверстников опрятным внешним видом, добросовестностью, заинтересованностью в учебе и примерным поведением. Это в какой-то степени отдаляло его от одноклассников, которые поначалу обозвали его чистюлей и подлизой. Но когда они поняли, что Волли не стремится выделиться, а просто такой и есть на самом деле, отчуждение исчезло. Самостоятельность в мальчишеской среде уважалась.
В выборе профессии Волли, нисколько не колеблясь, пошел по стопам отца. Радиотехникой он стал заниматься с отроческих лет - в радиокружке Дворца пионеров и дома, где отец помог ему оборудовать в комнате уголок-мастерскую. По вечерам там грелся паяльник, поднимался к потолку дымок от канифоли, повизгивала дрель, паялись и перепаивались схемы. Иногда над особенно заковыристой схемой склонялись две головы: белобрысая - сына. И седая - отца. Все этапы радиодела того времени прошли через Волли: от первого детекторного приемника, собранного собственными руками, до современного мощного лампового агрегата, работающего на прием передач со всего света.
С помощью отца Волли научился работать на радиоключе. Здесь Карл Салайнен успешно применял навыки, усвоенные им еще на революционных флотских курсах. В то время, если курсант путался в знаках азбуки Морзе, унтер-офицер выстукивал костяшками пальцев тот же текст на голове ученика, с добавлением какого-нибудь оскорбительного слова типа 'дубина' или подобного ему. Сила выстукивания и жгучесть оскорбительного слова зависели от характера унтера и его настроения. И хотя Карл, жалея сына, стучал несильно, Волли все равно было обидно слышать от отца крепкие словечки по собственном адресу и на собственной черепной коробке. Поэтому он и старался. Такая учеба не прошла даром. И на ключе он научился работать быстро и четко, а текст, переданный азбукой Морзе принимал со скоростью 150 знаков в минуту.
Образцом подражания для подрастающего Волли стал радист папанинцев Эрнст Кренкель, который имел свой позывной и свою квитанцию приема передач. Страна тогда покоряла Арктику. Газеты писали об освоении Северного морского пути, на экранах шли фильмы о полярниках, по радио звучали героические песни. Летать выше всех, дальше всех и быстрее всех! Летали и плыли. В эфире при большом накале страстей и газетного ажиотажа прошли эпопеи 'Сибирякова' и 'Челюскина', перелет через Северный полюс. А параллельно раскрывали вражеские заговоры, проводили громкие судебные процессы, клеймили на митингах двурушников и требовали поставить их к стенке. Но поколение Волли Салайнена было открыто для героических дел и свою готовность к подвигу оно показало в годы войны, спасая Отечество.
Полярная романтика вскружила голову юному Волли, и не ему одному. Кандидатов на отдаленные зимовки было множество, отбор шел строгий, медкомиссия лютовала. По окончанию школы Волли предложил себя в качестве радиста-зимовщика институту Арктики в Ленинграде, приехал туда по вызову, прошел необходимые испытания, но тут вмешались медики, заявив комиссии, что у Салайнена слабые для севера легкие. Пришлось возвращаться в Москву ни с чем.
Первая самостоятельная вылазка в большой мир у Волли не получилась, но унывать он не собирался. Он поступил в техникум связи и занялся вплотную своим здоровьем. Сначала ежедневно бегал на занятия по пять-шесть трамвайных остановок, а потом рискнул записаться в парашютную секцию при техникуме, где тоже нужна была медкомиссия. Рентген Волли прошел благополучно, а подпись врача-терапевта, которого он так боялся, нагло подделал на обходном листке, и был принят в секцию беспрепятственно.
Спорта здесь хватало с лихвой: обязательный комплекс специальных упражнений с элементами акробатики, тот же бег, подтягивание на канате, всевозможные упражнения на брусьях, работа с тренажерами: В кружке Волли совершил пять ознакомительных прыжков с парашютом. Затем общее число их дошло до десяти, два из которых были с затяжкой на пятнадцать секунд. Что уже тянуло на спортивный разряд. К достижением в этом виде спорта Волли относился без особенного трепета, считая прыжки с парашютом побочным занятием. В будущем он видел себя только радистом на далекой станции за Полярным кругом.
Но жизнь течет по своим законам. В занятиях спортом Волли Салайнен переусердствовал до такой степени, что при медицинском осмотре на призывной комиссии в райвоенкомате его признали годным для авиации и зачислили уже в армии на курсы стрелков-радистов тяжелых бомбардировщиков. Род войск был престижным, согласия Волли не спрашивали да и у тех, кто распоряжался судьбами призывников, даже в голову не приходило, что кто-то может отказаться от авиации. И загремел Салайнен к турели с пулеметом. В обязанности стрелка еще входила поддержка внешней связи с землей и внутренней - с экипажем. Едва Волли успел закончить школу стрелков-радистов и прыгнуть еще три раза с парашютом, как началась война.
В сумятице первых дней боевых действий, поднятые в воздухе тяжелые бомбардировщики шли к целям без прикрытия истребителей, которых тогда попросту не было, гибли целыми эскадрильями от мессеров, разбойничающих в небе. А если было время, немецкие летчики позволяли себе и развлечься, описывая круги и расстреливая из пулеметов экипажа, опускающиеся на парашютах. До того, как ТБ-3 перешли на ночную работу, Волли три раза вываливался из горящей машины и шел к земле сквозь трассы очередей и хищные тени 'мессершмидтов', выдерживая секунды свободного падения до упора. И только тогда, когда лицо начинало чувствовать влагу в набегающем воздушном потоке, рвал кольцо.
На земле было по-разному. Дважды Волли опускался на свою территорию, один - на захваченную немцами. Но тогда с группой окруженцев он выбрался через линию фронта довольно быстро: ТБ-3 обычно не долетали до пункта бомбежки - их сбивали где-то на середине маршрута. Не в пример другим родам войск, кадры авиации берегли. Безлошадные экипажи отсортировывались и направлялись в резерв, где их срочно готовили воевать на других типах самолетов или пополняли ими вновь создаваемые эскадрильи. Волли из резерва почему-то всегда попадал в полки тяжелых бомбардировщиков. А вот после четвертого приземления он вошел в спецгруппу на свою непосредственную должность радиста, не связанную с авиацией и турельной установкой.
Эта группа в пятнадцать человек выполняла какое-то особое задание, действуя автономно и избегая контактов с местными партизанскими отрядами. Группа постоянно находилась в движении, описывая круги в непосредственной близости трех крупных областных городов Белоруссии, где ландшафт был мало пригоден для укрытия. Местность была пересечена вдоль и поперек шоссейными и железными дорогами, нашпигована полицейскими гарнизонами и пунктами фельджандармерии. Приходилось как-то применяться, затаиваясь в редких перелесках, кустарниках, канавах, а порой на пустырях городских окраин. Благо стояло лето и буйно разросшиеся бурьяны и крапива надежно маскировали бойцов.
Группа таскала с собой несколько комплектов немецкого обмундирования с офицерскими знаками отличия, чуть ли не каждый второе ее состава знал немецкий язык, и вооружение было смешанное: и наше, и захватчиков. А Волли просто влюбился в портативную немецкую радиостанцию известной марки 'Телефункен', которой была снабжена группа. Все в аппарате, от панели со шкалой индикатора до телеграфного ключа, находилось под рукой. К рации полагалась противотанковая граната, чтобы в случае безвыходного положения рвануть вдребезги это чудо радиотехники, а заодно и себя, поскольку попадать радисту в плен не следовало.
В город, переодевшись в немецкую форму, ходили по три - пять человек, а иногда и больше. Остальные ждали условленное время, таясь под самым носом жандармов и полицаев. По возвращению разведчиков, группа немедленно снималась и отходила в безопасное место. Тут-то и начиналась работа радиста.
Донесения в центр командир шифровал сам. Волли надо было найти на нужной волне позывной, быстро передать шифровку, получить квитанцию, подтверждающую прием, принять радиограмму и двигаться вслед за группой на новое место. Их передатчик пеленговали и зачастую выходили на след. Промедление грозило всякими бедами.
Радиста берегли как зеницу ока. Пока Волли и командир колдовали над рацией и длился сеанс связи, три бойца залегали поблизости с автоматами. Они же сопровождали радиста во время спешного отхода. А под конец, когда немецкое спецподразделение стало буквально наступать группе на пятки, эти трое вступили в затяжной бой, в котором и погибли, сковав преследователей.
В свои секреты Салайнена не вводили, но он и сам, по отдельным разговорам и обрывкам фраз, смог догадаться о сущности задания. Шла охота на большого чина тыловой администрации вермахта, который проходил в донесениях под кодовой кличкой 'Кондуктор'. Этого Кондуктора наша разведка вела, кажется, от самого Берлина. Постепенно вырисовывалась подоплека всей операции. Назревало решающее сражение на Курском выступе и немецкое командование срочно перебрасывало в том направлении по железным дорогам живую силу и военную технику. Партизаны готовились к рельсовой войне. Немецкие спецслужбы догадывались о предстоящей массовой акции по количеству взрывчатки, которая так или иначе попадала им в руки, поступающей в отряды по воздушному мосту с Большой земли. Для обеспечения безопасности железнодорожных перевозок и сохранения их секретности СД направило в Белоруссию так называемого Кондуктора, матерого специалиста своего дела, который переподчинил себе гестаповские службы узловых станций.
Деятельность Кондуктора ощущалась повсюду. Чуть ли не каждый день менялась система охраны железнодорожных линий, по обе стороны полотна вырубался лес и создаваемые мертвые зоны сразу же брались под прицел пулеметов в возникающих, как грибы после теплого дождя, дзотах. В городах проваливались подпольные явки, каратели азартно жгли близлежащие деревушки, а некоторые партизанские отряды были нейтрализованы блокадой. Кондуктор свирепствовал, а его самого выслеживала наша спецгруппа, которая выходила в эфир под позывными 'Береза', куда случайно и попал радистом Салайнен.
Народ в 'Березе' был немногословным и понимал друг друга с первого взгляда. При обращении прибегали к собственным именам: Вася, Коля, Витя, Саша: Командира звали Гошей. Продукты и патроны березы делили между собой по-братски. Иногда на дневках заводили споры, но больше на отвлеченные темы. Каким способом, например, лучше ловить на Байкале омуля: Или спорили до хрипоты о достоинствах табачных фабрик, производящих папиросы 'Беломорканал'. Ценились три фабрики: ленинградская имени Урицкого, московская 'Дукат' и ростовская. Качество их продукции вызывало споры. Сами бойцы смолили немецкие сигареты и единодушно их хаяли.
Потом времени уже не оставалось ни на дневки, ни на споры, ни на посторонние разговоры. Бойцы сутками находились на ногах, а если и выпадали свободные минуты, они тут же проваливались в глубокий сон, сморенные смертельной усталостью. Кондуктор сам начал охоту на Березу, придав машинам с пеленгаторами грузовики с командой дюжих мордоворотов. Координаты работающей на передачу рации быстро устанавливались пеленгаторами и в тот пункт сразу же мчались грузовики. Мордовороты высаживались и приступали к облаве, методично прочесывая квадрат за квадратом. Выскальзывали из этих охватов каким-то чудом.
Пятеро ушли в немецкой форме в Гомель и не вернулись. Трое погибли, отвлекая облаву от рации. А Кондуктор старался и цепи эсэсовцев стали появляться в поле зрения все чаще и чаще, выталкивая оставшихся на открытое место. Неизвестно, чем бы это кончилось, но тут полыхнула Курская дуга и партизанские отряды, прорвав блокаду, стали выходить на железку. В последнем сеансе связи группе был дан приказ на возвращение к своим.
Рацию Салайнен все-таки протащил на своем горбу через линию фронта, надеясь на ней еще поработать. Но не получилось. Какое-то время Волли побыл на отдыхе вместе с бойцами, а потом командир Гоша сообщил ему с виноватым видом, что его решено отчислить с хорошей аттестацией на сборный пункт при штабе фронта. Чем-то Салайнен не понравился вышестоящему начальству, то ли эстонской фамилией, то ли еще чем-то. Было обидно, но на войне с собственными обидами не считаются.
В авиацию Салайнен так и не вернулся. На его похвальную аттестацию наткнулся в штабе сборного пункта представитель воздушно-десантных войск, набирающий бойцов для десанта на Днепр. Радист. Хорошо показал себя в тылу немцев. Имеет прыжки с парашютом. Что еще надо? Проходит по ведомству авиации? Перебьется авиация. Пусть товарищи летчики подставляют карман пошире. Не все им хапать, надо кому-то еще и оставить. Полномочия у представителя были большие и спорить с ним не осмелились. Самого кандидата в десантники он вызвал на беседу и после короткого разговора поучил у него полное согласие. На бомбардировщике Салайнен только считался радистом, обеспечивая внутреннюю связь экипаже и, гораздо реже, внешнюю. В десантных войсках ему предлагали настоящую работу.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Н а с л е д в ы х о д я т я г д к о м а н д ы
Как только преодолели ров и выбрались в лесополосу, отряд повел старый Лях. Дед вдруг стал необычайно подвижен, его обострившееся в темноте зрение безошибочно находило одному ему известные приметы и поэтому парашютисты двигались почти без остановки. Маринка при конце тяжелого пути через канаву сомлела, ее подхватили на руки, где она и заснула. Девочку несли по очереди, и тепло ребенка, сладко посапывающего после мытарств, казалось, вливало в уставших десантников дополнительные силы. Ночная свежесть, отбирая избыточное тепло разогретых ходьбой тел, была их союзницей. А быстрый и бесшумный шаг, опытный проводник вселяли надежду на отрыв от немцев.
Третий раз торопливо протявкала позади лисица, и лейтенант Глотов сбился с шага. Что-то слишком часто напоминает о себе рыжая кумушка. Тогда, перед тем, как проползти ров, потом, когда шли по лесополосе, и сейчас. Возникла и стала разрастаться необъяснимая тревога. Что делать здесь чуткому зверью? Кругом грохочет, а они резвятся. Гон, что ли? Глотов заспешил, поравнялся с Ляхом и сказал:
- Лиса, дед, слышал? Много ли их тут у вас водится?
- Да были до войны, - ответил, подумав, Лях, с трудом справляясь с дыханием. - Кур, бывало, таскали: Наш охотник Никифор подстерег одну. Шкуру потом продал жинке агронома. А как нимци прийшлы, не слыхать стало:
Глотов подался в сторону и остановился. Мимо проходили десантники. Появление лисиц в окрестности Хмелевки исключается, думал лейтенант, кур и без них немцы сожрали. Значит, это не зверь, славящейся своей хитростью, это кто-то работает под них. Глотов скомандовал привал и. подозвав Баженова, спросил:
- Ничего подозрительного не заметил?
- Вроде бы все в порядке, - ответил разведчик. - Хотя, - задумался он, - будто бы собачка маленькая гавкала. Обиженно так: Вроде бы ей на хвост наступили.
- Собачка, - протянул Глотов. - Лиса это: Лисичка-сестричка. Как ты думаешь, что она здесь делает?
Как житель Ленинграда, Сергей знал природу в пригородном варианте и видел диких зверей только в зоопарке. Поэтому он беззаботно ответил:
- А хрен ее знает. Дурью мается. На воротник кому-то просится.
- Если бы да кабы, - посерьезнел Глотов. - Нашла время лиса - на воротник. Нужен он сейчас кому:- И, притянув к себе за плечи Баженова, негромко сказал: - Ягдкоманда это, Сережа, ее почерк. Они след взяли когда мы еще возле пруда толклись. Сейчас сигналят: И дай Бог, чтобы я ошибся.
- Из этого следует: - полувопросительно сказал Сергей, незаметно подобравшись.
- То, о чем ты думаешь, - уронил Глотов, убирая руки с начавших затвердевать плеч Баженова. - Придется задержаться тебе здесь для страховки. Если это они, то обязательно выйдут сюда - волчары опытные, маху дают редко. А если никого не будет - выжди время и догоняй нас. Мы сейчас прямиком на север двинем, так что дуй на полярную звезду. Ты когда-нибудь имел дело с ягдкомандами?
- Слыхать слыхал, - ответил Сергей, - а вот лично сталкиваться не приходилось. Говорят, бьют на звук и на вспышку.
- И без промаха, - дополнил Глотов. - Ты с ними в затяжной бой не ввязывайся. Обтекут и прыгнут из-за спины. Для начала выбей у них первых следопытов, дай по сопатке, чтобы нюх и уверенность потеряли. А потом устрой им гром, молнию и волосы дыбом, и уходи. Постарайся уйти целым. У меня бойцов мало, кроме тебя еще двое где-то шастают. В случае чего выбирайся к тому оврагу, куда должны выйти Коваль и Заремба. Вопросы?
- Лишь бы вышли на меня, - сказал Баженов. _ Я - по обстоятельствам. Сам посмотрю, что к чему. Лады, товарищ лейтенант?
- Инициативу не сковываю.
- Вопросов больше нет.
Похлопав разведчика по плечу, Глотов дал команду продолжать движение. Десантники уходили на север. Сергей подождал, когда тени бойцов растворятся в кустарнике и, подавшись вправо, опустился на землю. Посидел в оцепенении несколько секунд и стал привычно готовиться к бою, изредка поглядывая на Полярную звезду, которая стояла и них над Васильевским Островом Ленинграда. Там она была повыше, но светила не так ярко, как здесь. Вокруг неподвижной Полярной вели неслышный хоровод другие звезды.
Ломившееся от усталости тело радовалось отдыху, но Сергей поблажки себе на дал. Он разложил перед собой автомат, противотанковую гранату, лимонку и нож, чтобы все было под рукой. Два ножа оставались за голенищем сапог, а этот был третьим, походным и его Сергей решил пустить в дело первым.
Опасность пока не ощущалась и Баженов позволил себе немного расслабиться. Однако слух и зрение, помимо его воли, все время фиксировали обстановку. Он слышал отзвуки схваток и видел сполохи ракет по горизонту - это вдали. А вблизи раскачивались пред глазами верхушки кустарника под порывами ветра да потрескивала где-то сухая надломанная ветка. Сергей глянул на фосфорицирующий циферблат часов. Еще восемь минут и можно будет уходить.
Что-то необъяснимое заставило Сергея насторожиться. Бывший мастер дамского салона, как и все парни того времени, впитавшие атеизм с молоком матери, был далек от мистики, но в шестое чувство верил, подсознательно оправдывая это качество сплавом осторожности и высокой требовательности к себе. В обще, или что-то было. Или почудилось. Этого 'или' вполне хватило, чтобы Баженов припал всем телом к земле, процеживая через себя тени и звуки окружающего пространства, сразу же ставшего враждебным. Вроде бы померещилось: Но Баженов продолжал лежать, всматриваясь и вслушиваясь в ночь. С запада, совсем неподалеку. Чуть слышно донесся не то вздох, не то стон, на что можно было бы и не обратить внимания, если бы не обостренное чувство опасности.
И все-таки он выудил из темноты неотчетливые, но уже настоящие звуки. Слева слабо сто-то звякнуло, потом скрипнула под металлом пряжки туго затянутая кожа ремня, и в метрах двадцати от Баженова, волчьей неслышной поступью, след в след, прошли на север один за другим десять человек. В первые мгновения Сергей принял их за своих, десантники тоже так ходят, но его выручил ночной ветерок, донесший ненавистный запах немцев.
Чем пахнут немцы Сергей, пожалуй, толком бы не объяснил, но отличие от других запахов было резким. Чем несет от наших солдат? Прежде всего сапогами, махоркой, крепким потом, ружейной смазкой и, как правило, пороховой гарью. Тем же самым несет, в сущности, и от немцев. Но от них еще пахнет дешевыми сигаретами и одеколоном, с добавкой едкого запаха порошка от насекомых. Все это дает вполне определенный 'букет'. И почуяв его, Баженов уже не сомневался, что мимо прошли враги.
Сергей быстро собрался и бесшумно кинулся в ту сторону, откуда послышался настороживший его звук. Надо было проверить себя. Почему-то это было для него крайне важно. Он приблизился к едва различимой в темноте купе низкорослых дубков и под ними то час же наткнулся на лежащих неподвижно людей.
Их было трое в десантных шлемах и куртках, заколотых совсем недавно кинжалами - тела еще не успели остыть. Рядом валялось оружие, а магазины на ремнях снаряжения, тяжелые от набитых патронов, словно гири прижимали их к земле. Только комбинезоны были расстегнуты на груди, там где обычно хранят документы. Холодок зыбкой дрожью прошел по спине Сергея. Вот она, работа ягдкоманд, увиденная воочию, вот они - лисицы. Значит правильно угадал их лейтенант. Следом за группой идут немецкие охотники. Скорее за ними. И, начиная преследование, Баженов торопливо вспоминал все, что ему удалось узнать и слышать о ягдкомандах.
Ягдкоманды - особый род войск, укомплектованный отъявленными головорезами, обычно сыновьями лесников и егерей, взращенных в сельской местности, молодыми и тренированными, прошедшими специальную подготовку. За стратегию ягдкоманды взяли чудовищную помесь детских игр в казаки-разбойники, в индейцев и бледнолицых, в полицейских и воров: одни прячутся, другие ищут. Ягдкоманда только ищет, а найдя, в плен не берет, уничтожая на месте. Только что пример был. Прикорнули ребята, сморенные усталостью, а на них вышла ягдкоманда.
За тактику ягдкоманды берут поведение волчьего выводка вышедшего в ночь на разбойный промысел: продвигаться в темноте след в след, быть незаметными, таясь в ночи, поражать и уходить в неизвестном направлении. Применяясь к местности. В дневное время суток ягдкоманды, как волки, залегают на дневку, набираясь сил для ночных вылазок.
Свое командование у ягдкоманд, свои штабы, которые корректируют их действия. Своя сигнализация и система оповещения. Волками воют в ночи, перекликаясь, ягдкоманды, лают лисицами, кричат совами: Где немцы начинают блокирование партизанских отрядов, где задерживаются на определенное время наши разведгруппы и спецотряды, где высаживаются десантные подразделения и приступают к выполнению задания - там возникают ягдкоманды, жестокие и беспощадные. Вырезают посты, перехватываю связных, выслеживают и ликвидируют точки явок. Не обошелся без них и Днепровский десант, на уничтожение которого немецкое командование подпрягло и эти своры.
Ходко шли тренированные парни особого рода войск держа мерный шаг, интервалы между друг другом, строго придерживаясь заданного ритма и изредка отпечатываясь расплывчатыми силуэтами на фоне звездного купола. А когда они проходили мимо купы кустарников или деревьев, то Сергей терял их из вида, хотя на зрение никогда не обижался - до того они сливались с общей чернотой. И если бы не запах, текущий густой отвратной струей за идущими, Баженов мог бы их упустить.
Бесшумно, бесплотными тенями, по украинской земле, кралась вдогонку за группой Глотова ягдкоманда. Следом за ней, так же бесшумно, скользил Сергей Баженов, мастер по дамским прическам, любимец дамского салона в прошлом. Девушки не обходили его своим вниманием и он их тоже. Теперь война выплавила из долговязого парня с тонкими чертами лица и щеголеватыми английскими усиками матерого воздушного десантника, мастера ближнего боя.
Он мог бы, обойдя ягдкоманду. Догнать Глотова и сообщить ему. Что на след вышли охотники за черепами. Пожалуй, это было правильным. Устроили бы засаду и вломили бы как следует любителям детских игр в индейцев и бледнолицых. Но делать этого Баженову не хотелось. Во-первых, ушло бы время, во-вторых, не в его правилах уклоняться от опасности. Ведь он контролирует пока обстановку: Баженов видит немецких потаенных охотников, а они его нет. И в-третьих, кто знает, что на уме у ягдкоманды. Они могут изменить маршрут и подобраться к группе Глотова совсем с другой стороны, откуда их не ждешь. Это они умеют. Надо попробовать их уничтожить. Ведь сказал же лейтенант, что его, Баженова, инициативу он не сковывает. Они хитрые, но и он, Сергей Баженов, не лыком шит.
Километра с два прокрался за ягдкомандой десантник, приседая время от времени. А то и припадая к земле, чтобы видеть на фоне более светлого неба, пронизанного звездной россыпью, силуэты врагов и правильно оценить обстановку. А когда слева потянулся массив деревьев, то ли рощица, то ли лесок, Сергей пошел на сближение, подавшись тоже влево, под защитную для него черно-угольную тень деревьев.
Первая атака не удалась. К огнестрельному оружию Сергей решил пока не прибегать, поскольку опасался мгновенной реакции солдат ягдкоманды. Ну, срежет он двух, ну трех: А остальные бросятся на землю и откроют шквальный огонь. Неизвестно, чем это все кончится. Холодное оружие было надежнее. Не зря он набил руку в искусстве метать ножи. Подобравшись как можно ближе, он просчитал девять силуэтов, текущих мимо, и послал в последнего финку.
Результат обескуражил. По привычке Сергей метнул нож, целясь в шею. Не издав ни звука, немец, приостановившись, покачался на месте и безвольно, как мешок с картошкой, осел на землю. А ягдкоманда, ничего не заметив, продолжала мерное движение в заданном темпе, след в след.
Сергей выругался про себя. Он рассчитывал свалить десятого так, чтобы тот подал голос, чтобы возле него собрались сотоварищи - должны же они поинтересоваться. Что стряслось с их камарадом. А уж тогда можно было рубануть автоматом или бросить гранату. Однако рука привычно метнула финку на поражение. А ягдкоманда тем временем, не оглядываясь уходила твердой поступью все дальше и дальше. Сергей кинулся вдогонку, перепрыгнул через лежащее тело. Тянувшиеся слева деревья исчезли. Сергей, чтобы продолжать преследование, вынужден был снова выйти в хвост ягдкоманды.
Долго так продолжаться не могло, но тут Баженова выручил рельеф. Ягдкоманда стала уходить в низину, начинающую заполняться белесым туманом. Охотники один за другим как бы проваливались вниз, погружаясь в седые ползущие космы. Оттуда вдруг донеслось резкое лисье потявкивание в определенной тональности и с перепадами. Издалека, справа от десантника, поступил, приглушенный расстоянием, точно такой же сигнал: где-то параллельно шла еще одна фаланга ягдкоманды. 'Сейчас вы у меня потявкиваете, - жестко усмехнулся Сергей. - Скулить щенками будете, сучьи выродки'. И, наливаясь холодной ненавистью, метнул нож в замыкающего, целясь между лопаток. Сам прянул в сторону и несколько вперед, бросился плашмя на землю.
Нож и на этот раз достиг цели. Немец издал тихий вскрик, чем-то похожий на заячий. Но этого было достаточно. Сергей интуитивно почувствовал, как прекратилось движение фаланги. Донесся тихий возглас с вопросительными интонациями. Ответа не было. Последовало еще несколько вопросов. Приготовив к бою автомат, Сергей ждал.
Ягдкоманда возвращалась, перебрасываясь короткими фразами. Выждав несколько томительных секунд, Баженов привстал на колени и, полуприкрыв веки, чтобы не быть ослепленным сполохами собственного автомата, нажал на спусковой крючок. Длинная очередь, располосовав ночь, вспорола настороженную тишину над лощиной, куда канула ягдкоманда. Делая короткие передышки, Баженов бил и бил в туман, поводя стволом автомата снизу вверх, слева направо и обратно, как бы ставя огненный крест на впадине, набитой людьми в чужой форме, пока не опустошил магазин. Быстро присоединил новый и, отложив автомат, забросил по крутой траектории противотанковую гранату в лощину.
Сноп огня разметал наползающий туман в клочья, гул взрыва тяжело раскатился по окрестностям. Но Сергею этого было мало. Еще не рассеялась в низине тротиловая пелена противотанковой, как он отправил туда лимонку, а затем другую - на всякий случай. А когда звонко лопнули обе 'Ф-1', разбрызгивая смертоносные дольки, Баженов решил не проверять результаты своей работы - ему и так было все ясно. Он вскочил и помчался на север, навстречу едва заметно пульсирующей лучиками Полярной звезде.
Огня в спину, как он и предполагал, не последовало. Сергей несся бесшумно, выдерживая звездный ориентир, данный ему Глотовым. Поле попалось ровное и он вкладывал все силы в движение, стараясь наверстать упущенное время. Дело было сделано неплохо, преследователи уничтожены, долг выполнен и поэтому на душе Баженова было легко.
По бокам поплыли кустарники и деревья, потом они встали стеной на пути бегущего десантника. Сергей перешел на шаг, восстановил дыхание и огляделся. Местность чуть заметно уходила вниз. Значит, он сейчас находится у спуска в пологий овраг. Впереди, застыв в неподвижности, голубовато мерцала Полярная.
Сориентировался Баженов довольно легко. Он мысленно прикинул пройденный маршрут, взял поправку на разные петли и развороты, когда преследовал ягдкоманду. Учел время. Выходило, что он попал в тот самый овраг, который лейтенант Глотов определил, как место встречи. А на циферблате было час тридцать. Возможно, группа прошла, а возможно, он ее опередил. Во втором случае полчаса на отдых у него есть.
Взяв чуть правее, Сергей двинулся наискосок ко дну оврага, минуя колючие заросли терновника и боярышника. И тут, выходя на очередную прогалину, он увидел умилительную картину - лежащих навзничь двух людей, объятых глубоким беззаботным сном. Ровное посапывание одного сливалось с негромким похрапыванием плотного и крупного соседа. Без сомнения это были Коваль и Заремба, но уже без мотоцикла.
Что прибыли к месту сбора - хорошо. Но за дурацкую беззаботность стоило взгреть обоих, как следует. Вокруг, оставляя кровавый след, рыщут в ягдкомандах специалисты ночных схваток, а они дрыхнут сном праведников. Было от чего озвереть Сергею. Он положил на землю снаряжение, намереваясь разбудить почивающих олухов весьма действенным способом, чтобы преподать, так сказать, урок, но тут послышался характерный металлический щелчок сброшенного с затвора автомата предохранителя. Выпрямившись, Сергей различил в темноте смотревшие на него от земли два ствола.
- Сейчас прочухались или еще раньше? - спросил Баженов, гася раздражение. - Хорошо спалось?
- Не очень, - буркнул Заремба. - Все бока отлежали. А тебя мы по кошачьей поступи угадали, как в песне 'Я милого узнала по походке:'
- - Повезло, - Баженов опустился рядом с ними. - Что милого: Головы не проспите. Ребята. Ягдкоманды на нас с поводка спустили.
Заремба и Коваль подобрались. Знали они кое-что о ночных призраках и об их беспощадной работе. Коваль понаслышке, а Заремба уже сталкивался с ними в предыдущих выбросках. О ягдкомандах настойчиво упоминал на занятиях лейтенант Глотов, а некоторые их приемы он ввел в программу боевой подготовки своих подчиненных.
- Много этих цепных псов? - спросил Коваль.
- А черт их знает, - передернул плечами Сергей. - Одну свору я, кажется, ликвидировал. Числом в десять человек. Но их же не по одной группе на поле выпускают. Они их сразу несколько веером и вразброс. Еще где-то рыщут. Мои перекликались лисичкой, пока были живы, разумеется. Троих из нашего десанта уже лишили жизни. Сам видел: мертвых. Хоте их диски с собой прихватить, да не успел. Надо было счеты сводить.
- Так ты один? - удивился Заремба. - А глотов с остальными?
- Лейтенант где-то на подходе, - объяснил Баженов. - Должен скоро быть. - И разозлился: - Ты гляди, какое беспокойство. Хорошо вы нас ожидали парни. С храпом, как у себя дома на перинах. Сразу видно, что соскучились. Наткнулся бы немецкий кодляк, еще бы двоих на свой счет записали.
- Да разве мы не соображаем, - начал оправдываться Коваль. - Мы же посреди прогалины легли, на равном удалении от кустов. Чуть шорох - и врезали бы:
- На гребне оврага три раза прокричал филин. Баженов ответил тем же.
Подходил отряд Глотова.
' Г р а н д ' с н о в а н а с в я з и
Выслушав доклады Сергея Баженова и подвижного заслона, лишившегося техники, Глотов удовлетворения не испытал. Хотя можно было бы и порадоваться. Личный состав сохранился полностью, а Заремба с Ковалем с блеском выполнили боевую задачу, оттянув на себя немцев. Баженов, уходя в прикрытие, не только выявил ягдкоманду, но и уничтожил одну из ее фаланг. Это в плюсах, но в минусах по прежнему была полная неизвестность. Остаются без ответа вопросы: где сейчас бродят 'умытые' противодесантники Винцера, какие планы у его коллеги и на что нацелены остальные подразделения ягдкоманды.
Глотов вывел отряд на затерянную в глубине оврага поляну и скомандовал привал. Десантники, ценя каждую минуту этого короткого отдыха, повалились навзничь, не ослабляя ремней и не сняв снаряжения. Громко, взахлеб дышал Савва Лях. Не выдерживало старое сердце рассчитанного на здоровых парней темпа. Последний километр проводника чуть ли не на себе тащил сержант Петренко. Сейчас Лях прилег, но грудь его продолжала ходить ходуном. Возле деда хлопотала Маринка, прикладывая ему за отворот рубахи мокрый платок.
Заремба и Коваль, которые пришли раньше и поэтому, можно считать, отдохнули, пошли в боевое охранение. Сергей Баженов залег чуть выше поляны. Глотова, как и всех, гнула к земле усталость, но он остался на ногах и, отвинтив горлышко фляги, плеснул себе воды за ворот комбинезона. Мокрая от пота нижняя рубашка впитала в себя дополнительную влагу, и холодный компресс на груди отогнал вялость и сон. Глотов размял плечи, с силой крутанул голой, присел, достал карту и приготовил фонари. Надо было определяться и прикидывать следующий отрезок маршрута.
На карте этот овраг начинался у одного из тех курганов, которые, как памятники бурного казацкого прошлого, были густо разбросаны по Днепровщине. Серой продольной кляксой овраг вел наступление на проселочную дорогу. Год от года, как спрут, он протягивал все дальше и дальше свои хищные щупальца, захватывая новые участки плодородной земли и заставляя дорогу отклоняться в сторону.
Поработать с картой Глотову не дали. Подошел Клаус и сказал, что дал Ляху таблетку колы, позволяющей тому еще некоторое время продержаться на ногах. Глотов выжидающе молчал. Вряд ли немец подошел к нему только для того, чтобы сообщить о таблетке. Но и Клаус молчал, явно затянув паузу, как будто набирался духа сообщить что-то важное.
- Садитесь, - пригласил Глотов и выключил фонарик. А когда немец опустился рядом, сказал: - Уточним взаимоотношения. Как вас рассматривать, капитан, как командира, как подчиненного или как коллегу. И как обращаться: товарищ: или геноссе.
- Камарад, - помедлив уточнил немец. - Можете также называть меня товарищ Эрнст. С субординацией подождем до выхода к своим. В рамкам вашего подразделения, - он обвел широким жестом поляну с десантниками, - я ваш подчиненный. Если хотите, можете считать меня вашим советником.
- Многовато руководства для шестерых подчиненных, одного вольнонаемного и одного ребенка, - фыркнул Глотов. Да еще вы: - Хотел добавить 'сбоку припека', но удержался.
- Ваша ирония пошла в неправильную сторону. - Серьезно сказал Клаус. - Я могу оказать помощь. Я имею практику. А старый конь, как у вас говорят: крепко борозду ломает.
- Борозды не портит, - машинально поправил немца Глотов, испытывая что-то вроде угрызений совести. Действительно, напрасно он так, одна голова хорошо, а две: - Ладно, беру вас начальником штаба. Или все-таки советником?
- Хоть горшок, - ответил на это Клаус Эрнст. - Как это: но без плиты.
- Называй горшком, только в печку не ставь, - снова пришлось поправить Глотову. - Ладно, не в должности дело. Ответьте мне на вопрос, советник. Куда делся наш общий знакомый лейтенант Винцер? Что-то погоня не дает о себе знать. Неужели отстал? Ягдкоманда вышла на нас, а Винцер что-то задерживается. Может, ухлопали его мои ребята по запарке в заслоне и дело кончилось само собой?
- Вряд ли ваши парни его хлопнули, - засомневался Клаус. - Винцер не тот, чтобы пули ловить. И не отстал. Лейтенант Винцер въедливый и упрямый, как мул. Очень вредная скотина. Будет добиваться своего до конца. Думаю, он продолжает преследование, только иным способом. - Посоветовал: - Не надо видеть перед собой хорошие варианты. Надо опираться на плохие. Тогда будет польза.
- Так-то оно так, - пробормотал Глотов. - Хуже вариантов не придумаешь. Люди вымотались, рядом шастает настырный лейтенант Винцер.
- Как вы думаете дальше идти и куда? - спросил Клаус.
- Вас интересует что-то определенное?
- Да: Я имею личный интерес, - сказал немец, нисколько не обидевшись на грубоватость реплики лейтенанта. - Причина такая. В шесть тридцать мое время выхода на связь. Это единственный шанс. У вас рация. Надеюсь, вы предоставите мне возможность воспользоваться ею для одного сеанса? Свой код у меня имеется. Кстати, вы сможете лишний раз убедиться, что я не подсадная утка.
- Я не особист, - буркнул Глотов, чувствуя себя уязвленным укором немца в недоверчивости. - Мы вам уже верим и в дополнительных подтверждениях не нуждаемся.
- Весьма признателен. А как с рацией?
- А что рация, - пустился в рассуждения Глотов. - Все равно она сейчас мертвым капиталом на горбу Салайнена. Будет возможность - используйте. - И взорвался: - До вашего сеанса надо еще дожить и дойти. Придвигайтесь ближе, будем вместе карту читать.
На трехкилометровке заветная Красовка, куда надо было попасть группе, была рядом. Но стоило бросить взгляд на масштаб и становилось ясно. Что до нее идти и идти. Те восемнадцать километров, что укладывались на прямую, соединяющую овраг и населенный пункт, забирали немало времени для ночного марша. Это если не учитывать случайностей. Немцы наверняка не оставили бригаду своими заботами и постарались окружить ее плотным кольцом, если не сплошным, так пунктирным - из дозоров, секретов и засад. Результаты прикидки не утешали - к утру до бригады не добраться. Следовало позаботиться об укрытии на дневное время для всех десяти человек группы. Все сводилось к следующему выводу.
- Придется идти дугой к западу, - стал вслух рассуждать Глотов, - и добираться вот до этого массива, - лейтенант подвел ноготь к зеленому пятну, нависшему над Красовкой. - На этой дуге нас вряд ли ждут. Здесь мало укрытий и рощи жидковатые.
- А если взять прямо? - спросил его 'советник'. - Местность пересеченная и это нам на руку. Можно проскользить. И время сэкономим.
- Тогда вряд ли ваш сеанс состоится, - решительно обрубил Глотов и, выключив фонарик, стал складывать карту. - Уверен, что конечная точка нашего движения Винцеру известна. Может перехватить. И бригада не иголка в сене, подходы к ней перекрыты плотно. Не исключено, что нас там ждут. Возьмут тепленькими, как кур на насесте. Пожалуйте бриться.
Поняв последние слова буквально, Клаус пробормотал, что бриться надо бы поутру. Глотов хмыкнул, но промолчал, решив не продолжать посвящать немца во все тонкости русского языка. Поразмыслив, Клаус признал правоту лейтенант. Противодесантников на все леса на хватит, сказал он, значит, они возьмут под контроль самые крупные, оставив без внимания разную мелочь, рощицы и перелески, просматриваемые насквозь. Согласие было достигнуто и Глотов, одобрительно хлопнув своего военного советника по плечу, предложил ему передохнуть оставшиеся десять минут. Впереди нелегкий марш.
Потом отряд, понятый негромкой командой Глотова, изменив направление, двинулся на северо-запад, чтобы описан полукруг. Выйти на прежний маршрут - север. Впереди головным дозором шел Стас. В арьергарде отряда, как всегда, двигался бывший пограничник Клим Петренко.
В том же направлении, выдерживая точно такой же маршрут, только параллельно, выдвигалось на бронетранспортерах и воинство лейтенант Винцера. Расстояние между десантниками и противодесантникам составляло полтора - два километра. Ни один из этих отрядов не догадывался о том, что их разделяет такое небольшое расстояние.
:Темп ходьбы был жестким и Маринку пришлось снова подхватить на руки. Старый Лях крепился, но силы его были на исходе и он стал заметно отставать. Сделать остановку не позволяло время: до рассвета надо было продвинуться как можно дальше. Сердце у старика разбухало в груди, подступало к горлу, мешало дышать. Глотов заметил, что проводника качает и. прибавив шаг, лейтенант поравнялся с проводником. Старик повернулся к Глотову, хотел что-то сказать, но не смог и стал мягко валиться на землю. Лейтенант едва успел подхватить его легкое тело. Рядом оказался Клаус, нащупал и молчавшего Ляха пульс, сосредоточился, подсчитал удары и повернулся к Глотову.
- Обморок. Давайте сюда моего коллегу Кузьмина.
На несколько минут группа приостановила движение. Пока вернули из головы колонны Цезаря, пока он вкатывал Ляху камфару, десантники отдыхали. Лях очнулся. Ему бы полежать, но время торопило и Глотов с Клаусом. Взяв старика на скрещенные руки, понесли его дальше.
В эти минуты Винцер немного обогнал десантников и тоже сделал остановку, высадил своих солдат для прочесывания. Левое крыло противодесантников, так и не войдя в соприкосновение с группой Глотова, вернулось ни с чем. Винцер отдел приказ продолжать движение.
- Что-то настырно зудят эти моторы, - сказал Стас Заремба сержанту Петренко, меняясь с ним местами. - Слышишь?.. Помолчат, а потом опять заноют.
- Передай по цепочке, чтобы все внимание сосредоточили слева от маршрута, - распорядился сержант. - Я сам туда перейду. Возможно, и вцепились:
Сообщение дошло до каждого, но ничего подозрительного так и не заметили. Мало ли ерзало бронетранспортеров и впереди, и позади, и с любого бока. Петренко теперь скользил сева, весь обратившись в слух и досадуя на сгустившуюся предрассветную темноту, мешающую видеть. Впрочем, безлунная ночь больше помогала десантникам, чем немцам, которых демаскировал шум двигателей.
Исподволь подкрался рассвет. Сначала побледнели звезды, притушив яркость, а потом чернильная темнота как бы неохотно раздвинулась, выявив встающие на пути кустарники и деревья. Над истерзанной землей занимался очередной день войны. Светлело на востоке. Клаус, несущий в паре с Глотовым Ляха, забеспокоился, бегло глянул на часы и сказал:
- Выход в эфир через полчаса, лейтенант. Резервное время только в середине дня, вряд ли к этому времени ситуация улучшиться. Если не сейчас, то скорее всего, никогда.
- Кажется, если судить по карте, впереди должна быть дубрава, - ответил Глотов. - Там и дадим вам сеанс, там же поищем место для дневки. В любом случае, привал необходим.
Прошли еще немного и роща, как по заказу, выбежала впереди по склону оврага, расширяющего свое устье к Днепру. Но этот овраг свою разрушительную деятельность уже давно прекратил, задавленный порослью терновника, боярышника и ежевики. Клены высовывали багряные по осени верхушки из его глубины. Молодые дубки, цепко укрепившись корнями на склонах оврага, добавляли в общую палитру красок чеканную медь тронутых увяданием листьев. А выше их жарким золотом крон полыхала дубрава.
- Красотища какая!.. - охнул Сашка Кузьмин, оглядевшись после команды Глотова на привал. - Левитана бы сюда.
- Освобождайся от ноши и давай к старику, - сказал ему Глотов, опустив Ляха на землю и потирая занемевшие руки. - Нам сейчас не до пейзажной лирики. Салайнена ко мне.
Салайнен, не успевший снять с плеч контейнер с рацией, уже стоял рядом с лейтенантом. Рядом топтался Клаус Эрнст и, как оказалось, не зря. Лейтенант коротко ввел радиста в курс дела, сказав, что надо выйти на связь с разведуправлением фронта, кивну при этом на приблудного немца. Тот поспешно добавил, что текст радиограммы, код, волна, позывные у него. Кроме времени, которое вот-вот подойдет. И Клаус выразительно постучал по циферблату часов.
Хотя время и поджимало, но Салайнен был в нерешительности и выполнять приказание не торопился. Радиообмен - вещь деликатная и строго ограничивается целым ворохом инструкций. Правда, он временно подчинен Глотову, но и у радиста имеются свои обязанности.
- Чего ждешь? - хмуро спросил лейтенант. - Распрягай рацию. Не будем собаками на сене. Поработаем и на разведку, что же даром таскать такую тяжесть.
Салайнен кивнул и, опустив контейнер на землю, начал массировать кисть правой руки. Работа на ключе требует отдохнувших, ненапряженных мышц, поэтому радистов перед сеансом стараются ничем не загружать. А тут выходить на связь надо было сразу же после длительного ночного перехода.
Клаус взял радиста за рукав и отвел в сторону. Начался разговор, понятный только специалистам: частота, врем, длина волны - цифры следовали за цифрами. Продолжая разминать кисть, Волли только кивал. Глотов, переминаясь с ноги на ногу, всем своим видом давал понять немцу и Салайнену, что надо поторапливаться. Десантники, уложив так и не проснувшуюся Маринку на расстеленную куртку, занимались бытом: жадно пили воду из фляг, перематывали портянки, дожевывали сухой паек, дремали: Старый Лях пришел в себя и сейчас, сидя между Ковалем и Кузьминым, потирал лоб.
Уяснив от немца все, что надо, Салайнен быстро расчехлил и развернул рацию, забросил на ветку росшего рядом дубка грузик с антенной. Рядом с ним опустился на колени Клаус, держа руки ладонями вверх и к себе. В одной ладони белел маленький клочок бумаги с колонками цифр, в другой - наручные часы. Со стороны казалось, что немец умоляет в чем-то жизненно важном бесстрастного Салайнена.
- Еще бы поклоны начал отбивать, - хихикнул Цезарь.
Глотов погрозил ему кулаком. Салайнен присоединил перемычкой к рации питание и включил ее. Рация загудела, прогреваясь, а потом в нее торопливым попискиванием морзянки ворвался эфир. Салайнен повел стрелкой вариометра, выходя на указанную волну. Диапазон взорвался морзянкой, обрывками немецкой речи, кусками музыки и отрывками песен: Уставившись на часы, Клаус Кивнул. Салайнен надел наушники, переключил рацию на передачу и заработал ключом. В течение минуты, на заданной волне, позывной Клауса Эрнста 'Гранд' уходил в эфир.
После первого захода рация, переключенная на прием, ничего не дала. Лишь где-то, на самом краю земли, певица тянула что-то томное и тягучее, испано-португальское или южноамериканское. Потрескивали электрические разряды. Сник Клаус Эрнст. Воли ободряюще подмигнул ему и, прейдя на передачу, зачастил ключом. 'Гранд' настойчиво стучался в эфир, вызывая своего абонента.
В следующую минуту приема, откуда-то из немыслимого далека, решительно оттеснив южную песню, пришла 'квитанция' - подтверждение приема. Лихо переключившись, Волли выдал свою квитанцию. Оживший Клаус подсунул ему клочок бумаги с цифирью. Салайнен весь ушел в работу на ключе. Началось радиосвященнодействие.
Видя, что Салайнену и немцу сейчас не до него - оба они как бы выпали из пространства и времени, Глотов поманил себе Кузьмина.
- Ты, кажется, отдохнул, - сказал он, когда Цезарь приблизился. - Настолько, что зубы начинаешь скалить. Будь добр, смени в наблюдении Петренко. Он на левом краю дубравы.
- Есть! - козырнул Кузьмин и побрел в указанном направлении.
Сеанс связи был окончен и Салайнен, передав немцу клочок бумаги, исписанной группами цифр, занялся паковкой рации. Клаус, морща от напряжения лоб, стал колдовать над шифровкой. Над землей величаво поднималось солнце. Клаус Эрнст закончил расшифровку, нашел взглядом лейтенанта и подозвал его к себе. А когда тот подошел, заговорщицки подмигнул ему и сказал:
- Одиннадцать.
- Четырнадцать, - машинально ответил Глотов и только потом уяснил, что немцу стал известен шифровой код 'пароль-отзыв', действующий первые двое суток после выброски десанта. Необходимо было тотчас же проверить догадку:
- Восемь?
- Семнадцать, - ответил Клаус и расплылся в улыбке. Глотов тоже. Все сходилось: отзыв должен быть числом, дополняющим до двадцати пяти услышанную цифру пароля.
Радость Клауса была понятна. Развдуправление фронта все-таки предусмотрело возможность его встречи с подразделениями воздушного десанта, командирам которых был известен данный пароль. Начальство как в воду смотрело, дав команду выходить к своим или присоединяться к десантникам. Что, в сущности, и произошло. Сильно поднимало настроение и то, что он наконец-то избавился от собранной информации, давившей на него грузом ответственности. Радовался и лейтенант Готов, понимая что доверился он немцу не напрасно.
В э т о в р е м я у В и н ц е р а
Тот же овраг, только выше к истоку, по петляющей дороге, пересек на бронетранспортерах перед рассветом лейтенант Винцер. Смаривало в кузовах противодесантников. Следом, заметно отставая, топала взмокшая засада фельдфебеля Зиммеля. Тех не смаривало, но силы их были на пределе. Впрочем, бессонная ночь давала знать о себе всем. Слышался ропот и тех, кто был на колесах, и тех, кто продвигался в пешем строю. В ответ на робкое предложение обер-фельдфебеля Хельбрехта сделать привал, Винцер по запальчивости заявил, что привал будет тогда, когда подчиненные Зиммеля, проворонившие парашютистов, положат языки на плечи. Та бы и рады положить, но языки у них был слишком короткими и до плеч не доставали.
Так или иначе, но привал был просто необходим. Водители бронетранспортеров то и дело тыкались лицом в баранку и их машины, покидая строй, выезжали сами по себе на обочину, упираясь радиаторами то в скосы, то в деревья. Людей в кузовах встряхивало и колотило о броню Вам Винцер раскровянил себе подглазье окуляром бинокля, когда высунувшись из-за борта, пытался рассмотреть окрестности. Сейчас под его глазом наливался вульгарный синяк.
С рассветом эсэсовцы предложили вместо прочески рубануть по всем направлениям пулеметами, но упрямый Винцер не согласился. Не стоило раньше времени обнаруживать себя перед парашютистами да и по своим можно попасть. Вон сколько рыщет вокруг специальных поисковых отрядов. Эсэсовцы пробовали настаивать, но Винцер заставил их замолчать, сказав, что практика стрельбы по своим у эсэсовцев уже имеется. Те прикусили языки. А вспыхнувшее оживление среди солдат быстро погасло.
Но когда они выехали на открытое место и вдали, на фоне золотящегося востока, стала угадываться дубрава, лейтенант Винцер сдался и объявил долгожданную остановку на отдых. До восхода солнца можно было не торопиться. Парашютисты где-то здесь и останавливаются сейчас на дневку. Надо собраться с силами и начать гон, не затрачивая времени на утомительные поиски.
По команде Винцера бронетранспортеры встали на полотне грунтовки в шахматном порядке, развернув пулеметы на три стороны. Из их кузовов посыпались на землю солдаты. Подошел качающийся от усталости резерв под командованием Зиммеля и пал ниц, торопясь использовать каждую секунду привала. Выставив боевое охранение, Винцер полез в головную машину, где зуммерила рация: шла утренняя перекличка противодесантных отрядов. Лейтенант, как и все, был измотан до предела, но он хотел прослушать все сообщения, в надежде выловить для себя нужную информацию.
В расчеты лейтенанта Винцера вкралась серьезная ошибка. Глотов делать дневку в дубраве не думал, поскольку она была чистой, без подлеска, и просматривалась насквозь. Да и остановились десантники на самой кромке, не заглядывая в глубину. Заметить отряд Винцера они не могли из-за взгорка, переходящего в склон оврага. Выходило так, что Винцер видел верхушки деревьев этой рощи, а парашютисты не видели пока ничего.
Радист головного бронетранспортера, сообщив в штаб танкового полка данные об отряде и месте его нахождения, снова поставил рацию на прием и, уйдя с казенной волны, наткнулся в эфире на сладострастное аргентинское танго. Лейтенант Винцер, примостившийся рядом на сидении, сделал ему знак, чтобы оставил стрелку на том же делении. Радист убрал помехи и чуть увеличил громкость. Винцер расслабился и закрыл воспаленные от недосыпания глаза.
Танго убаюкивало, обволакивало мягкими волнами, и уносило от крови и выстрелов в мирную жизнь, где войны не было и в помине. Там, в комнате с высоким потолком, царил спокойный полумрак, на белоснежной скатерти искрилось вино в бокалах и Винцер танцевал танго с соблазнительной и гибкой женщиной. Только как звали эту женщину и где это было, во Франции или в родном фатерланде Винцер вспомнить не мог да и вспоминать не хотел, отдавшись мелодии.
Война вдруг властно заявила о себе, грубо ворвавшись в высокую комнату с белоснежной скатертью и вином в бокалах. Нежный голос женщины, томно выводящей аргентинское танго, громко и настойчиво, пулеметной дробью, прострелила морзянка. Били и била, беспощадно сминая мелодию. Казалось, что сопредельная рация работала прямо здесь, под боком. Винцер вскинул голову. Радист уже таращился на наушники, брошенные на панель, которые лихорадило.
На короткое время морзянка затихла и певица смогла допеть очередной куплет. Потом снова загвоздила морзянка. Винцер обменялся взглядом с радистом. Тот недоуменно пожал плечами: он ничего не понимал. Пауза, и дробь морзянки стерла танго начисто, не дав певице закончить песню.
- Рация не наша и волна не наша, - сказал, как бы оправдывась, радист. - Наверное, русские тешатся:
- Далеко? - спросил Винцер.
- Поблизости, - ответил равнодушно радист. - Судя по фону, совсем рядом. Цифры сыпят. Шифр:
'Да это 'мои'', - вдруг осенило Винцера. - Кому же еще быть: Как и предугадал, что рядом встали на дневку. Рация же у них, за которой охотится и он, и штурмбанфюрер Вильке. Рация здесь и парашютисты. Определить бы только, где они расположились'.
Винцер вывалился из машины, громко хлопнув бронированной дверцей. Чувствовал он себя бодрым и отдохнувшим, а в пальцах покалывало от возбуждения. В кабине захлебывалась морзянка. Винцер огляделся. Над рощей, спускавшейся по взгорку, пламенел восход солнца. Утренняя свежесть заставляла ежится солдат, распластавшихся на земле под накидками. Дрогли часовые боевого охранения. Рассветное золотящееся небо было безоблачным, обещая солнечный день.
От того, что успел отдохнуть, от чистого и прозрачного воздуха нарождающегося дня, мысли Винцера были четкими и ясными. Русские парашютисты рядом, в роще, которая от него на востоке. Территория позади прочесана, а обогнать их они никак не могли. Слева и прямо - открытое пространство. Винцер откашлялся и негромко скомандовал подъем.
Солдаты зашевелились, неохотно отрывая от земли головы, стали приподниматься. Там и здесь замелькали помятые физиономии, пялившиеся на лейтенанта припухлыми глазами. Рыкнул обер-фельдфебель Хельбрехт, дублируя команду командира роты, но Винцер дал ему знак, чтобы он не особенно поторапливал противодесантников. Перед завершающейся стадией операции необходимо был дать время на чисто солдатские дела: оправка, первая утренняя, самая сладкая сигарета:
И противодесантники охотно использовали эти возможности. Кое-кто подался на ту сторону дороги и присел, спустив штаны. Остальные расстегнули ширинки и щедро полили скаты бронированных машин. Это было общим солдатским правилом - начать день освобождением от всего лишнего. Мало ли что произойдет потом.
Винцер отвинтил колпачок заветной фляги и сделал два добрых глотка французского коньяка. Перехватив страждущий взгляд Хельбрехта, сунул флягу и ему. Мощный кадык на запрокинутой шее обер-фельдфебеля заходил, как поршень. Пришлось остановить его, резко дернув за рукав мундира. Хельбрехт отдышался, вернул флягу Винцеру и отдал команду на построение.
Вытянувшимся в шеренгу противодесантникам Винцер в нескольких словах объяснил боевую задачу. Идти к роще, на ходу рассосредоточиться в боевую цепь. Друг к другу не жаться, выдерживая дистанцию в три-четыре метра. Идти ровным шагом, не сбивая дыхания. Оружие изготовить к бою. При встречном огне залечь и продвигаться ползком, ведя ответный огонь по фронту. Он, лейтенант Винцер, поддержит их пулеметами с бронетранспортеров. Командиром цепи назначался обер-фельдфебель Хельбрехт.
Разгоряченный коньяком Хельбрехт, как в старые добрые времена первых месяцев вторжения в Россию, закатил по локоть рукава мундира, глубоко нахлобучил каску, от чего его квадратная физиономия стала похожа на свирепую бульдожью морду, и, развернув шеренгу лицом к роще и встающему солнцу, отдал команду к движению. Под сапогами солдат зашуршала высохшая за лето трава.
Винцер понаблюдал, как его подчиненные разворачиваются в правильную цепь, повернулся к бронетранспортерам и скомандовал двигаться за ним на малой скорости. Чихну отработанным бензином, бронированные машины разошлись друг от друга на равные интервалы и двинулись следом за Винцером.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
П о ч т и п о Г о г о л ю
С поста наблюдения сержант Петренко уходить не стал, сказал, что лучше кимарнет здесь, чем тратить время на дорогу к оврагу. Цезарь не возражал - вдвоем веселей. Петренко завалился навзничь под крайним дубом, вытянулся во весь рост, сказал, чтобы смотрел в оба, сладко зевнул, а потом вдруг поинтересовался, сколько раз Кузьмин смотрел кинофильм 'Чапаев'. Недоумевая, Цезарь ответил, что два или три раза.
- А я тридцать три, - сообщил Петренко. - На службе, еще в учебке: И знаешь почему?
- Этого Цезарь не знал.
- - А потому, что передовой дозор у Чапаева белые вырезали, - пояснил Петренко. - Проспали ребятки. Поэтому Чапаев и погиб. У нас как только ЧП в карауле, сразу же в субботу 'Чапаева' тащат. Приходилось смотреть. Вот и ты гляди, поскольку в дозоре.
В следующую минуту сержант уже спал. Кузьмин застыл над ним, привалившись спиной к стволу дуба. Советов Петренко мог ему и не давать, Цезарь и сам понимал, что такое караульная служба и поэтому исправно таращился на покатое, взбегающее от рощи, поле. Место для наблюдения было удобное: встающее за спиной солнце, отбрасывая тень, не слепило глаза.
Глотов тем временем оглядывал свой табор. Надо было снимать наблюдателей и уходить на дневку, но что-то удерживало лейтенанта от этого шага. Предстоящий маршрут никак не укладывался четкими логическими звеньями в сознании. Пока вытанцовывались два вариант: вверх по роще или вниз, в овраг. Но без ра0зведки здесь не обойтись. При реализации обоих вариантов можно влипнуть в переплет, из которого группе уже не выбраться. Его противник лейтенант Винцер, как считал Глотов, не дремлет и тоже размышляет имея прямо противоположные цели: лейтенант Глотов думает, как уйти с группой, а лейтенант Вицер - как поймать Глотова вместе с его людьми. А мыслительные способности Винцера Глотов под сомнение не ставил - тоже десантник, черт бы его побрал. И измотанным до предела людям нужна хоть какая-то передышка. Поэтому Глотов не особенно торопился.
Клаус Эрнст и Салайнен закончили паковку рации в контейнер. Немец, естественно, сиял, но Волли, не разделяя его радости, был хмур и сосредоточен. Стас Заремба и Сергей Баженов, уронив головы на автоматы, положенные на коленях, дремали сидя. Удобнее всех устроился Миша Коваль. Он сладко посапывал, растянувшись во весь свой рост на земле спиной вверх, и голова его покоилась на круглом пулеметном диске. Маринка уже проснулась и сейчас пристроилась возле сидящего деда.
- Он не задымится от перегрева? - спросил Глотов, подходя к Ковалю и слегка трогая сапогом ствол пулемета. - Ему бы еще перину: Любит комфорт сирота.
На сотрясение своей 'подушки' Коваль почмокал губами и, не просыпаясь, вцепился рукой в пулемет, выпростав его из-под себя.
- Нехай посопит, - сказал Лях. - Дело молодое:
- Спать то недосуг, - пробормотал Глотов. - Если бы да кабы. - И поинтересовался самочувствием старика.
Лях ответил, что ему вроде бы лучше. Глотов вгляделся. Ни Черта Савве Мефодиевичу не было лучше. Лицо старика заливала меловая бледность, оттеняемая щетиной, глаза запали и под ними наливались синюшные мешки.
- Местность эту знаешь, отец? - спросил Глотов.
- Приходилось бывать, - ответил Лях. - Место это Панночкин Гай называется. Место нечистое.
- Почему нечистое, - заинтересовался Глотов.
- Долго объяснять. = Лях, сосредотачиваясь, запустил пятерню в затылок. - Тут целая история. Старые люди казали: В давние времена, выше гая, фольвак пана Яремы стоял. Дочка у него була красивая, кажуть, от чего-то повесилась. А ярема в бобылях ходил, души в дочке не чаял. Похоронил он ее в склепе при фольваке, озлился и стал людей мордувать. Фольвак потом гайдамаки спалили, а самого пана Ярему за лютость вздернули. Там зараз руины, все в диких зарослях. До революции сюда люди редко показывались, боялись.
- Чего же они боялись?
- Темные были, всяким басням верили. Говорили, что по ночам тут дух пана Яремы бесчинствовал. На людях верхом катался, кровь из них пил. Вурдалак:
- Гоголь! - восхитился Глотов. - Вечера на хуторе: Вот не думал, что в жизни услышу. После революции, значит, пан Ярема перестал на людях кататься?
- Пропал. Его ревкомовец матрос Хвыля изгнал именем советской власти. Так тут другая беда. Ярем сгинул, зато панночка стала куралесить, людям показываться.
- Опять не так, - вздохнул Глотов. Панночке-то чего? Похоронили и лежала бы себе:
- Гробничку ее махновцы порушили, - сказал Лях. - Мониста, гроши золотые искали. Не нашли. Зараз из ее склепа родничек бьет, а она сама мыкается, безутешная.
- Панночка? - поднял голову от автомата Стас Заремба. - Красивая, говоришь? Вот бы увидеть ее. Я бы уговорил ее людей не пугать.
- Хай ей грец!' - на бледном лице Ляха отразился непритворный испуг и он, как бы защищаясь, выставил вперед свою единственную руку. - Чур тебе, хлопец! Добрые люди кажуть, кто ее увидит, тому не долго жить.
- А я боюсь, - хихикнул Стас. - Прямо трепещу: Я за войну повидал всякого, похлеще чем загробная панночка.
- Не надо бы так, хлопец, - попросил Лях. - Все мы под одним Богом ходим.
- Ходить-то ходим, - сказал Сергей Баженов. Он уже проснулся и теперь внимательно вслушивался в разговор. - Но нам бы такие страсти-мордасти, как пан Ярема и его дочка. Справились бы в два счета. Вот от лейтенанта Винцера и его воинства гораздо тяжелее отбиваться.
- Если бы да кабы, - пожалел и Глотов. - Но: дурак думками. И вообще, хватит на вольные темы. Давайте собираться. Да Коваля разбудите. А то чего доброго забудем тетку.
- Я не сплю, - зашевелился Малыш. - Я слушаю: про панночку.
- Так чего же ты тогда вылеживаешься? - возмутился Глотов. - Ждешь, чтобы еще какую-нибудь байку рассказали? Ну-ка быстро на ноги. Сейчас снимем наблюдателей и двинемся.
Упоминание о судьбе Чапаева держало все время Кузьмина в напряжении, хотя на короткое время он и забылся, привалившись плечом к дубу. К когда, встряхнувшись, открыл глаза, то увидел немцев, растянутых в широкую цепь, упрямо и неторопливо шагающих сюда, вниз, к роще. Цезарю показалось, что ему это привиделось и он протер глаза. Немцы не исчезли. Облитые встающим нежарким солнцем конца сентября, они продолжали двигаться спокойной и мерной поступью. Охнув, Кузьмин опустился на колени и затормошил спящего сержанта. Тот мгновенно проснулся:
- Ну?
- Они идут, - выдавил с трудом Кузьмин.
- Петренко не стал уточнять, кто идет. По перепуганному лицу Цезаря и так было понятно. Сержант перевалился на живот и вгляделся в поле сощуренными глазами. Рядом зашевелился Кузьмин, готовя к бою автомат.
- Отставить, - бросил через плечо Петренко. - Скатись сейчас незаметно вниз и дуй к лейтенанту. Доложи, что и как. Действуй.
И Кузьмин, согнувшись в три погибели, пятился до тех пор, пока не скрылся между деревьями, и только тогда бросился со всех ног к оврагу. Глотов, поднявший уже группу на ноги, не дослушав доклад до конца, птицей взлетел к Петренко и прилег рядом с пограничником.
Цепь немцев продолжала накатывать на рощу с пригорка. В четком их движении угадывалось что-то бездушное, как у машины, не способной сразу остановиться и которую невозможно остановить. На кромке возвышенности показались три бронетранспортера, тоже вытянуты в одну линию, и поперли на малой скорости к роще. Между бронетранспортерами и цепью шагал, если судить по фуражке, офицер.
- Накрылась наша дневка, - сказал Глотов, быстрым взглядом пробегая поле. - Это Винцер. И гадать не стоит, его почерк. Подстерег, сука!.. Вот ведь черт, почти по Гоголю. Начнется страшная месть посреди белого дня.
Петренко молчал, ожидая приказаний. Лейтенант думал.
- Значит, так, - нашел он решение. - Овраг нам не светит. Они обязательно сунутся туда и зажмут между склонами бронированными корытами. Будем уходить вверх, с обратной стороны рощи. Там какие-то старинные развалины, там дикие заросли, там даже привидения есть, как сказал наш Лях. А тебе, Клим, придется приостановить немцев здесь, слишком нахрапистые парни. Постреляй малость и постарайся увести их к оврагу. Всели в них уверенность, что и мы там. А сам проскользи по дну и тоже наверх, к помещичьим руинам. Будем уходить прежним маршрутом - на север-запад. Ясна задача?
Петренко кивнул. Глотов хлопнул его по плечу и пожелал ни пуха: Петренко традиционно послал лейтенанта к черту и тот бесшумно исчез за его спиной.
Не открывая огня, но готовые ко всему, немцы шли, подминая сапогами высохший за лето бурьян бросового поля, сбегающего с увала к роще. Во всей цепи чувствовалась туго сжатая, но медленно и верно распрямляющаяся стальная пружина. Грозные бронетранспортеры, скатывающиеся с увала, и то производили меньшее впечатление: так себе, бронированные машины с пулеметами. Сержант Петренко в расчет их не брал. Тут задействованы механизмы и поэтому с ними проще. Ты видишь корыто хорошо, а вот из корыта на колесах тебя видно не очень - можно сманеврировать. Главную опасность для Петренко несли солдаты в цепи. Солдаты были людьми, а каждый человек несет в себе заряд непредсказуемости. Обхитрить его или обойти на кривой - весьма трудное дело. 'Близко подпускать нельзя, - подумал сержант. - Навалятся скопом и сомнут'. Но и начинать стрельбу было рано.
Он взглянул на часы. Вспомнился десантник Коля Степанчиков в сорок первом году, прозванные Ещеневечером за то, что при любых обстоятельствах и в любое время суток утверждал, что еще не вечер, будь то полдень, утро, глубока ночь или вечерние сумерки. Погиб Коля в том же сорок первом. И сейчас, судя по стрелке на циферблате, до вечера было, ох как далеко - утро только начиналось. Петренко пожалел, что не отдал часы Кузьмину на память.
Швейцарские часы перешли к нему позапрошлой зимой от оберста, который пренебрег надписью на табличке 'Внимание, парашютисты! Движение только в составе колонн!' Отчаянным человеком был этот немецкий полковник, да и дела его, видимо, торопили. Поэтому он и рискнул вырваться в предрассветной мгле на зимнее шоссе на легковом 'опеле' в сопровождении связного броневичка. А разведка под командованием Петренко вот уже три часа мерзла под белыми маскхалатами на обочине того же шоссе. Небольшое соединение десантников, зажатое немцами, скапливалось для прорыва в том месте, куда мчался сейчас в сопровождении броневика 'опель'. Пропускать их было нельзя.
Броневик вывели из дела связкой гранат, брошенной под колеса. Взрыв крутанул машину волчком по обледенелому покрытию, и она загорелась. А вот с легковым автомобилем пришлось повозиться. Немец в салоне, не потеряв и секунды, дал из бокового окна такой веер трассирующих пуль, что десантник, поднявшиеся было для прыжка, ткнулись снова в землю.
Ушел бы 'опель'. Но Петренко, ударив из автомата наискосок, догнал очередью шофера. Машина, потеряв управление, врезалась на полном ходу в сугробы, наметенные по обочинам. Но еще десять минут огрызался из-под 'опеля' немецкий автомат, а когда десантники, перекатившись через полотно, стлали подбираться на бросок гранаты, в наступившей тишине сухо треснул пистолетный выстрел - обороняющийся покончил с собой.
Тело вытащили из0-под машины и наскоро обыскали. Покойник оказался важной шишкой в чине оберста. Нашли в салоне туго набитый бумагами портфель, пошурудили и там. В одном из отделений и обнаружили эти часы, которые с молчаливого согласия взял себе Петренко, как командир разведки.
Сделаны они были в Швейцарии и, вероятно, по индивидуальному замыслу заказчика. Величиной чуть ли не с луковицу. Часы тем не менее были наручными. Водонепроницаемые, в массивном вороненом корпусе, со светящимся циферблатом, с металлическим браслетом из нержавеющей стали в виде змеи, заглатывающей свой хвост, они стали предметом зависти всей роты. Говорили, что с таким агрегатом для измерения времени можно ходить в рукопашную. Говорили, что ими можно действовать, как кастетом. Часы приглянулись Кузьмину, падкому на все необыкновенные вещи. Он юлой крутился возле Петренко, предлагая в обмен на свои 'кировские' разные соблазнительные дополнения. Но часы сержанту нравились и самому, и он отшил Цезаря самым решительным образом.
Со временем часы превратились в произведение прикладного искусства. На белом циферблате батальонный умелец ухитрился изобразить по просьбе Петренко не только эмблему воздушно-десантных войск с раскрытым парашютом межу двух летящих двухмоторных самолетов, но и добавил от себя звено истребителей, плывущих над куполом, и даже облака, на фоне которых четко просматривались три бомбардировщика заходящих на цель с хищным креном. И вот теперь шедевр швейцарско-воздушно-десантного производства, завершив цикл, мог вернуться обратно к немцам. Это было обидно и сержант еще раз пожалел, что не отдал часы Кузьмину.
Глубоко вдохнув начинающий прогреваться солнцем свежий утренний воздух и бегло взглянув на циферблат, Петренко не без удивления определил, что на все его воспоминания и сожаления ушла какая-то минута. Все так же шли в цепи немецкие солдаты, катили бронетранспортеры и стригла, стригла секунды на циферблате большая черная стрелка швейцарских.
Наметив на поле условную границу, за которую пропустить немцев было нельзя, Петренко достал противотанковую, неторопливо ввинтил запал и положил возле себя, под правую руку. Рядом с гранатой он небрежно бросил трофейный шмайссер с примкнутым рожком. Два запасных рожка рассовал по голенищам сапог. Затем поудобнее устроился за своим табельным автоматом.
Бросок всей группы через поля, под прикрытием рощи между немцами и группой, быстрым не получился. Подвело старого Ляха сердце. Он споткнулся на середине пути, упал, потеряв сознание, и к зарослям его пришлось тащить попеременно. Рядом с бесчувственным дедом семенила, всхлипывая, Маринка. Все это затянул бросок.
Впрочем, добраться к намеченному месту успели, и густые заросли ежевичника, низкорослых берестов, пожухлой крапивы и высокой лебеды укрыли их надежно. В глубине этого чертополоха сделали вынужденный привал - надо было поднять на ноги или хотя бы подкрепить старого Ляха. Возле лежащего навзничь старика суетились Кузьмин и Клаус, готовя шприц для укола. На краю кустарника остался наблюдателем Сережа Баженов. Позже к нему присоединился Глотов.
Было тихо и благостно. Величаво поднималось нежаркое, потерявшее к осени свой жар, солнце. Над землей разгорелось чистое сентябрьское утро. Поле, просматриваемое насквозь двумя десантниками, было пустынным. Справа от них млела под теплыми солнечными лучами роща. Дунул от Днепра ветерок и по синему прозрачному воздух важно поплыл белые нити паутины: начиналось бабе лето.
Машинально следя за полетом паутинок, под каждой из которых качался паучек-десантник, Глотов подумал, что если Петренко не удастся увести немцев в овраг и они угадают направление их отхода, то придется, в сущности, ставить точку. От бронетранспортеров среди белого дня не убежишь, только что и остается, как принять бой. Но унывать раньше времени не стоило. Последнее слово осталось все-таки за бывшим пограничником, на которого лейтенант Глотов здорово надеялся.
С е р ж а н т П е т р е н к о о т д а е т д о л г и
Цепь наплывала на мушку ППШ, становилось все более отчетливой. Солнце, поднимающееся за спиной Петренко, было его союзником и слепило врагам глаза. И покатое поле, облитое солнечным светом, с готовностью подставляло немцев под автомат десантника, как бы говоря: вот они, каждый как на ладони, не промахнись, сержант. И Петренко, еще раз глубоко вобрав в легкие воздух, нажал спусковой крючок, разбрызгивая прицельную очередь по частоколу надвигающихся немецких солдат.
Пропал частокол. Был на поле как бы забор из зеленых фигур и исчез - повалились все мгновенно. На какое-то время повисла тишина. Лишь слышались отголоски грохота автомата Петренко, блуждая эхом по роще. Потом донеслась лающая немецкая команда. И в ту же секунду поле вспыхнуло шквальным огнем шмайссеров.
Били неприцельно, от земли, ставя перед собой свинцовую завесу. Бронетранспортеры, чуть сбавив ход, ударили крупнокалиберными. Двухярусный огонь накрыл рощу. Пошла гулять по ней метель из рыжих осенних листьев, сбитой коры, сыпавшихся желудей, срезанных пулями веток: В цепи, лежащей на земле, началось движение. То там, то здесь, перекатываясь, двигаясь ползком, солдаты вскидывали руки, обозначая проход бронетранспортерам через свой боевой порядок. И машины, полыхая пулеметами, рванулись вперед на повышенной скорости.
- Так мы не договаривались, - пробормотал Петренко, отползая в глубину рощи. - Технику на меня спустили: Я вам что, стальной! Тьфу ты, черт!.. выругался он, наткнувшись на срубленную очередями ветку. - Как на дровяном складе. Устроили лесоповал:
Удалившись на безопасное расстояние, Петренко остановился, подумав, что покидать рощу ему рано, она пока еще за ним. Надо заявить о себе, подать, так сказать, голос, подзадорить загонщиков. А то проникнут в рощу и выйдут без помех к оврагу. А там уже будет другой коленкор, там за деревьями не спрячешься. Петренко нашел просторную прогалину и взял ее под наблюдение, затаившись несколько в глубине с той стороны. Прислушался.
Бронетранспортеры. Перестав грохотать пулеметами, бурились где-то на кромке рощи, не особенно стремясь заползать в нее и натужно подвывая двигателями. Потрескивали редкими очередями шмайссеры - вели профилактический огонь на арапа. 'Солдат наверняка вперед пустят, - размышлял Петренко. - Бронированные корыта завязнут между деревьями, сразу продвинуться не смогут: Значит, надо готовиться к встрече с живой силой. Успел ли Глотов добраться до развалин? По времени должен, но и запас времени ему не помешает - у них и девчонка, и старик: Ладно, пусть не переживают, здесь сдюжим, путь только нарисуются:'
И они нарисовались. Между стволов деревьев прореженной огнем рощи замелькали тени, от ствола к стволу, все ближе и ближе. От суетливых перебежек немецких солдат зарябило в глазах. На какой-то миг Петренко показалось, что деревья сдвинулись с места и начали дергаться в том же ритме. Несколько человек сунулись к прогалине, настороженно вглядываясь в противоположную сторону. Петренко пугнул их длинной очередью. Немцы откатились назад, затаились и, судя по мельтешению, начали обтекать его с флангов. 'Могут отсечь от оврага, - сообразил Петренко. - И развяжут себе руки в этой роще. Не хотелось бы, чтобы у них это получилось так быстро'.
И Петренко стал выбираться к восточной окраине. Бронетранспортеры достигли прогалины и дали пробные очереди. Это вдохновило и пехоту. Снова прозвучала команда и перебежки стали энергичнее. Петренко скатился к оврагу в тот момент, когда на увал с противоположной стороны рощи стали выскакивать солдаты. 'Не туда, - подправил их сержант, сбивая шквальным огнем немцев с толку. - Давай ко мне:'
Вылезать на ровное поле под дулом вражеского автомата никому не хотелось и поэтому противодесантники Винцера предпочли за деревьями рощи стягиваться к оврагу, где буйствовал автомат Петренко. И бронетранспортеры, протаранив рощу, быстро сориентировались откуда ведется огонь, развернулись и поперли туда же. Десантник, убедившись, что маневр удался, хихикнул от удовлетворения. Перестав стрелять, он пополз в овраг, обминая беспорядочно росшие деревца боярышник, густо усыпанные алыми ягодами, и ощетинившиеся шипами целые массивы терновника. Бронетранспортеры тем временем лихо перемахнули устье и застыли на противоположной стороне, нацелив на овраг пулеметы.
Наткнувшись на глубокую промоину, которой вешние воды рассекли левый склон оврага, Петренко остановился и полез по ней наверх, чтобы прикинуть, как складывается обстановка. Возле самой кромки оврага промоину пришлось оставить и ползти навстречу немцам, чтобы выбрать пункт для наблюдения. Наконец он замер у расходящегося клином разрыва между кустарниками, через который хорошо просматривались восточные подходы к роще.
Немцы видимо тоже нуждались в паузе для оценки обстановки. Процесс рекогносцировки весь проходил на глазах Петренко. Из рощи сначала высыпались солдаты и, на всякий случай, залегли, хотя в них никто не стрелял. Догнавший их офицер поднял свое подразделение стал организовывать облаву. Из бронетранспортеров выпрыгнули три человека и бегом помчались к месту сбора - очевидно, командиры машин. Распоряжения офицера выполнялись быстро и беспрекословно. Перед застывшей шеренгой так же неподвижно стоял офицер и скупо бросал слова. Глядя на узкую спину немца, видимо лейтенанта Винцера, Петренко пожалел, что нет с собой винтовки - можно было бы попытаться снять командира противодесантников. А в прицельную меткость как своих, так и трофейных автоматов сержант не верил, к тому же время обнаруживать себя еще не пришло.
Солнце заметно припекало спину и в десантной куртке становилось жарко. Петренко подумал, что когда дойдет дело до драки, верхняя одежда будет только мешать. Смаривало. Сержант встряхнулся и, потянувшись к ближайшему кусту терновника, сорвав дымчато-сизую ягоду, бросил ее рот. Созревший терен уже потерял свою едкую, сводящую скулы, кислоту и был необыкновенно вкусным. Захотелось еще. Но Петренко выплюнул косточку и больше рвать ягоды не стал - сдержался. 'А варенье из него было бы хорошим, - мимоходом отметил он. - Мать любила варить:'
И здесь вспомнился Петренко родной Ворошиловград, вторая столица Донбассе - первой был город Сталино. Столицы разнились во многом. Если в Сталино, бывшей Юзовке, природа была почти задавлена курящимися в самом центре города шахтными терриконами и заводскими трубами, то к Ворошиловграду вплотную подступал сухие степи с оврагами и буераками, где привольно произростали такие вот точно терен, боярышник и яблони-кислицы. Заводов и шахт на Луганщине тоже хватало, но степные ветры, атакующие Ворошиловград со всех сторон, выметали прочь промышленные дымы.
Петренко жили на окраине, неподалеку от бугристой плоской возвышенности, которую почему-то называли Острой Могилой. Домик был свой, с кирпичными стенами, под соломенной стрехой. Из таких домишек и состоял, в сущности, Ворошиловград. Они вплотную подступали к самому центру с каменными особняками, с обширной площадью Павших Борцов, где проводились митинги и праздничные демонстрации, и с небольшим сквериком, в котором застыли на постаменте два ромбовидных английских танка, захваченных в боях под Каховкой, и подаренных потом Климентом Ворошиловым Луганску.
В городе царил культ прославленного земляка. Недаром Федор Петренко, воевавший в гражданскую кочегаром на бронепоезде 'Незаможник', окрестил своего первенца Климом. Дочку, родившуюся спустя пять лет, он хотел назвать Кларой, в честь Клары Цеткин, но мать воспротивилась и, окрестив тайком девочку, нарекла ее Ксенией.
Жизнь сына Федора Петренко, тезки 'первого красного офицера', ничем не отличалась от жизни его сверстников. Были пионерские костры и сборы, походы по окрестным селам в порядке шефской помощи колхозам под звуки горна и с песнями: 'Мы шли под грохот канонады. Мы смерти смотрели в лицо:'
И сейчас, лежа на склоне оврага за Днепром, серди кустов терновника, и пристально наблюдая за немцами, десантник Клим Петренко, вспоминая свое детство, усмехнулся. Ни черта они не смотрели тогда смерти в лицо. Это будет потом. И тут же его поразила мысль: ничто не проходит даром. Благодаря таким песням они уже с детства готовились смотреть смерти в лицо. Как смотрел он, сержант Петренко, уже не раз, как посмотрит ей в лицо и теперь.
У входа в овраг все еще спорили и решали стратеги. В нагретом солнцем воздухе возник массированный десант белых парашютов-паутинок. Тепло и сухо. Сержант вздохнул. Эта щемящая осенняя благодать не на руку десантникам. Были бы дождь, слякоть и туман - застряли бы бронетранспортеры и остальная техника. Уйти тогда от немцев было бы намного легче.
Вспомнился июль сорок первого года, когда он, изнывая от жажды, теряя сознание от потери крови. Лежал в лозняке перед мостом, выжидая момента, чтобы свести с немцами счеты за погибшую заставу. Все было так и не так. Палила тогда июльская жара, ныла раненная рука и патронов было в натяжку. Выручили его тогда десантники. Ну что ж, сейчас он выручит их. Он здоров, патронов достаточно, есть гранаты: Надо отдавать долги. 'Еще не вечер', говорил рязанец Коля Степанчиков. Выходит, все повторяется, все, как говорят, выходит на круги своя:
Рекогносцировка у немцев закончилась. Командиры бегом бросились к своим машинам. Солдаты разделились на четыре группы. Две из них направились по склонам оврага, третья, растянувшись в цепь, зашагала в устье, четвертая почему-то медлила. Рыкнули двигатели бронетранспортеров. Две машины съехали к роще, одна развернулась в сторону Петренко. То же сделал и второй бронетранспортер, достигнув противоположного склона оврага. А третий: Третий бронетранспортер задал сержанту загадку. Нацелив тупую морду к полю, он остановился и возле него засновали солдаты. Распоряжался всем Винцер. Он стоял поодаль и орал так, что его голос доносился до сержанта. 'Куда это они собрались? - думал Петренко. - Неужели вдогонку за нашими? Или это только разведка?'
Ответа на возникшие вопросы он поучить не успел. По устью оврага приближалась цепь. Два бронетранспортера двинулись на малой скорости по краям оврага, следом за цепью, параллельно друг другу. Возле турелей выросли пулеметчики. Внизу шебуршились солдаты. Петренко готовился к бою, то и дело поглядывая на третью бронемашину, которая больше всего тревожила его.
Бронетранспортеры прибавили хода и обогнав цепь, стали приближаться к десантнику. Петренко взял на мушку левого пулеметчика, качающегося над стальным коробом, и стал ждать, когда машина подкатится поближе. Теперь кусты мешали и ему. Фигура в каске у турели то исчезала из поля видимости, то появлялась вновь. Стрелять из такого положения было невыгодно. И Петренко, оставив удобную позицию, пополз наперерез бронетранспортеру, используя прогалины между терновыми кустами и зажав в руке уже приготовленную к бою противотанковую.
Он успел к намеченной линии пересечения своего пути с маршрутом бронемашины, даже немного опередил ее. Вой двигателя усилился. Только вот заросли, черт бы их побрал: И укрывают надежно, и обзора лишают. Смотреть снизу вверх трудно, придется ловить коробочку на слух. Но сначала надо убрать дылду у турели. Он же не ворон ловит возле пулемета и может снять его раньше, чем сержант успеет метнуть гранату. И по обзору у него выигрыш - сверху вниз. Значит первое слова ругу сердечному ППШ.
Когда от грохота двигателя стало невмоготу, Петренко положил рядом гранату и, вскочив, влепил длинную очередь в силуэт пулеметчика на подкатывающейся бронемашине, снова упал на землю. Гранату он отправил уже из лежачего положения, вслепую, вложив в бросок все силы. Сам пополз к недавно покинутой промоине. Очень хотелось хоть одним глазом увидеть результат своей работы, но оставаться на месте было нельзя. Сейчас обязательно вступят в дело солдаты в овраге и второе корыто.
Две или три секунды немцы приходили в себя. Тугой взрыв толкнул Петренко в спину. И в тот же миг загремел крупнокалиберный правой бронемашины, Грыз и грыз пулемет склон оврага, брызгая земляным крошевом и выкашивая начисто, как траву косой, кусты терновника. Пулеметчик сержанта не видел, но он инстинктивно угадывал цель, все же все время опаздывая. Там, где только что прополз десантник, земля вскипала от пуль пыльными фонтанчиками.
Петренко рыбкой, головой вперед рванулся в промоину и в ту же секунду огненная строчка начала брить кромку его убежища, осыпая кусочками выдранного из матушки-земли дерна. Мягко опустилась на спину срезанная, будто бритвой, роскошная верхушка куста боярышника с красными ягодами. Выдираясь из колючек, Петренко обругал пулеметчика, но спохватился и стал быстро рвать ягоды и жадно глотать одну за другой, наслаждаясь их прохладной мякотью.
Замешательство у немцев прошло и кончилась пулеметная истерика. Зато в овраге взахлеб заголосили шмайссеры. Это для поддержки штанов, понял сержант, чтобы дух крепче был, пусть пока тешатся: Надо бы все-таки глянуть, что там с этим бронетранспортером. И Петренко, отбросив ветку, протиснулся к краю промины и осторожно высунул голову. 'Его' корыто застыло на месте им, скособочившись, начинало одеваться легким дымком. Пулеметчик лежал, распластавшись на броне и свесив руки к земле. Выходит, попал. И в пулеметчик, и в машину.
- Допрыгался!: - ликующе промелькнуло в голове у Петренко. - Доездился, гад тупорылый!.. Добоговался, скотина!.. Ладно, еще не вечер, как говорил Коля.
До вечера действительно было далеко и радоваться было рано. Занозой сидел в голове непонятный третий бронетранспортер, оставшийся возле рощи. Петренко посмотрел в ту сторону и сквозь начинающий густеть дым горевшей машины увидел, что третий стоит на том же месте, где и стоял. И еще рассмотрел сержант, что оттуда бежит сюда офицер в сопровождении нескольких солдат. Снова непонятка. Почему на своих двоих, если надо быстро, а корыто стоит без дела.
На оценку ситуации времени больше не было. Из оврага накатывалась цепь. Мельком глянув на остановившийся правый бронетранспортер, Петренко встретил немцев выгодным для него фланговым огнем, расхлестывая длинными очередями скопившихся на дне оврага солдат. Цепь залегла. Зато сдвинулся с места правый бронетранспортер и стал выходить на позицию, выгодную для его пулемета. 'Сейчас врежет, - подумал десантник. - По всей расщелине: Сверху донизу и обратно: Пришпилит, как жука булавкой. Надо куда-то нырять:'
Хорошо, что вода всегда выбирает извилистый путь. Петренко во время успел затаится за небольшим выступом, который образовало русло прихотливого потока весенних вод. Здесь он вжался спиной в земляное дно со свисающими корнями кустов, собрался в комок, обхватив колени руками. Загрохотал крупнокалиберный правой машины, И пошло, поехало: Почти над головой Петренко понеслись, догоняя друг друга, синие молнии тяжелых пуль, вспарывая противоположную стену промоины и отваливая глыбы земли от уступа, прикрывавшего десантника. Брызнули комья земли. Чтобы уберечь глаза, Петренко втиснул лицо в колени, ощущая всем телом, как содрогается вокруг земля.
Пулемет старался во всю, обрабатывая и взрыхляя расщелину, где затаился десантник, стучал в ушах отбойным молотком, взламывающим асфальт. Но будь вокруг камень или даже тот же асфальт - не спастись бы Петренко от рикошета. А так родная земля хранила своего сына, принимая и оставляя в себе потоки смертельно свинца.
Заглох пулемет. Ленту меняет или ствол? Подняв тяжелую голову Петренко, по привычке парашютиста, сглотнул несколько раз, чтобы продавить воздушные пробки в ушах, и с трудом разлепил глаза. Вокруг плавала пыльная мгла. Молчал пулемет. Чего это ради? Солдаты поднялись и входят в сектор обстрела, понял Петренко, поэтому и заткнулись в корыте. Теперь рассиживаться нечего, того и гляди, какой-нибудь филин свалится на голову.
На всякий случай он отправил лимонку себе за спину, несколько наискосок ко дну оврага, подождал, пока она лопнет, и рывком вскочил. Немцы уже подбирались в его выступу, входя в зону эффективной работы автоматного огня. Несколько человек напрямую ломились вдоль промоины. Петренко свалил их тремя короткими очередями и перенес огонь на бегущие снизу фигуры.
С этого момента началась игра в кошки-мышки, до того жесткая и плотная, что сержанту некогда было глянуть на свои швейцарские. А если считать немцев за хищных котов, то их было на одного десантника-мышонка, хотя сержант Петренко нисколько не походил на этого затравленного зверька.
Они теснили его вверх, к гребню оврага, где разгорался подорванный бронетранспортер, старались выдавить десантника на открытое пространство. Петренко понимал, что там с ним расправятся в два счета, и поэтому цеплялся за каждый изгиб промоины, меняя позицию после каждой очереди. Свой ППШ с последним диском он забросил за спину и теперь работал только шмайссером, постоянно держа в памяти, что патронов у него маловато, да и гранат хотелось иметь побольше.
Винцер уже добежал до цепи и накат немцев приобрел опасную упорядоченность. Сержанту приходилось туго. Лезли справа, слева и снизу. Бронетранспортер на противоположном склоне оврага, боясь попасть в своих, ограничивался ерзаньем на месте и угрожающим покачиванием ствола крупнокалиберного.
Немцы постепенно добивались своего. Подстегивали солдат окрики офицера. Десантнику приходилось пятиться. Взмок Петренко, то и дело меняя позицию, останавливая прущих немцев огнем в упор. Последнюю противотанковую он отправил вниз, не надеясь, впрочем, на эффективность взрыва - надо было получить хоть короткую передышку. Громыхнуло, и эту передышку Петренко получил.
Потом все как-то сразу пошло на убыль. И патроны, и гранаты, и время, оставшееся на жизнь сержанту Петренко. Туго хлопнул затвор шмайссера, уткнувшись в пустой патронник. Петренко машинально похлопало по голенищам, уже понимая, что вряд ли он обнаружит полный рожок. Так он и вышло - успел пустить в распыл трофейный боезапас. Задача все больше усложнялась. Приходилось готовиться к прорыву, одновременно заботясь об экономии патронов. Да и беречь, в сущности, уже нечего. Диск ППШ да несколько лимонок в карманах.
Одна лимонка пошла в дело сразу - надо же было остудить немцев, нагло прыгающих к нему в промоину. В ход пошел и последний диск отечественного автомата. Серией скупых очередей десантник восстановил уважение немецких солдат к загнанному противнику.
Медлить было нельзя. Приказ Глотова выполнен: немцев Петренко задержал и увлек в овраг. Гвоздем сидел в голове третий бронетранспортер, но обе оставшиеся машины толклись у оврага, а одну из них он поджег. Петренко не удержался, чтобы снова не взглянуть на дело своих рук. Несильный ветерок пластал по земле черно-бурую гриву дыма пылающей машины.
Решение пришло неожиданно. Достичь полосы дыма, укрыться за этой завесой, а уж затем: Полсотни метров на виду, определил он на глаз, придется преодолевать в два-три приема. Другого выхода у него нет. Единственный шанс - добраться до дымовой завесы, а там видно будет.
Взрыв гранаты с длинной ручкой заставил Петренко сунуться носом на самое дно промоины. Очередь шмайссера стала усердно ковырять правый склон, припорашивая лицо пылью. Здесь уже не вылежать. Осталось одно - рывок.
Лимонкой и очередью ППШ он вырвал у немцев короткую, но такую нужную ему паузу и, вскочив, метнулся к горящему бронетранспортеру. Летела ему под ноги земля. Всем существом Петренко сосредоточился на отсчете пространства и времени. Три метра позади, пять: Секунда: Семь метров за спиной: Еще немного:
Короткой молнией пронеслась перед глазами трасса крупнокалиберного пулемета: в дело вступил бронетранспортер с той стороны оврага. Инстинкт заставил залечь. Гул пулеметной очереди он слышал, уже находясь на земле. Потом пулемет странно замолчал и десантник с тоской понял, что долго цепляться за землю-спасительницу ему нельзя Здесь склон и он лежит как на ладони. Значит, опять рывок.
Пулеметчик свалил его второй очередью, когда до пылающей костром бронемашины оставалось полтора десятка метров. Свинцовый ливень резко отбросил Петренко в сторону и его тело несколько раз катнулось по земле. Но, распластавшись на спине, сержант еще жил последним, обострившимся до предела, сознанием. Он слышал стук пулемета и видел синее бездонное небо. Еще он понял, что ветер изменил направление, так как небесную лазурь стал пачкать маслянистый черный дым. В голове медленно ворочалась присказка, что еще не вечер. Смолк пулемет. Значит, поднялись солдаты и идут сюда. Думают, что готов. Руки его еще слушались. Он с трудом достал из карманов распахнутой куртки две лимонки. Пальцы привычно отогнули усики чеки, а ладони, ощутив рубчатую прохладу гранат, зажали скобы взрывателей. Едва хватило сил, вытащить чеку из гранат зубами. Щелкнули бойки, становясь на боевой взвод. 'А теперь пусть идут, - подумал Петренко с облегчением. - Еще не вечер: Не получат они мои швейцарские часики, на-кось выкуси: '
Сначала упала тень, а потом возникло лицо немца с испуганными глазами. Петренко разжал ладони, освобождая их от тяжести лимонок. Снова щелкнули бойки:
Взрыва он не слышал. Только увидел рванувшиеся в небо белоснежные купола парашютов, туго наполненных ветром.
С м е р т ь Л я х а, р а з в е д к а Б а ж е н о в а, В и н ц е р
Оставшиеся в наблюдении лейтенант Глотов и Сергей Баженов в четыре глаза следили за тем, как разворачиваются события на том краю широкого поля.
Они оценили то умение, с которым Петренко смог привлечь к себе все внимание немцев. Увидев неподвижный бронетранспортер, Глотов сразу же угадал возле машины поджарую фигуру Винцера и, присмотревшись к его жестикуляции, понять суть схемы прочесывания оврага. Все делалось для того, чтобы и мышь не смогла проскочить сквозь цепи противодесантников. У обоих защемило сердце - надеяться оставалось только на чудо.
Когда облава начала набирать темп, за сапог Глотова потянул подползший Стас Заремба.
- Идите туда, товарищ лейтенант, - кивнул головой назад - Дед кончается: Попрощаться хочет.
- Эк, не ко времени, - пробормотал Глотов. - Ладно, оставайся здесь, - приказал он Зарембе. - Связным будешь.
Голова Ляха покоилась на коленях Сашки Кузьмина, тело его неестественно вытянулось. Серая, пепельная бледность одевала изможденное лицо проводника группы, на котором яркой, нестарческой синевой выделялись глаза. Сбоку сидела Маринка и гладила руку деда. В стороне Волли Салайнен возился со своим контейнером. Клаус с излишней старательностью упаковывал шприцы. Оставив пулемет, Миша Коваль перебирал вещи в рюкзаке.
- Что это, Савва Мефодиевич, вы нас подводите, сказал Глотов, опускаясь рядом с Ляхом. - Мы на вас, как на проводника, надеялись, а вы: Полежите немного, отдохните. Вставать не обязательно, понесем.
Лях дернулся и издал невнятный хрип. Клаус Эрнст покачал головой, давая понять, что положение безнадежное. Глотов и сам это видел, но заговорил, чтобы ободрить старика. Волли Салайнен отодвинул контейнер и выпрямился, а Миша Коваль, подняв голову от рюкзака, шумно вздохнул.
- Деда: попросила Маринка, не оставляя руки деда. - Ты слышишь?
- Слышу: Лях будто протолкнул что-то в горле, мешающее ему говорить. - И вижу: Не подняться, лейтенант. И нести никуда не надо. Час пришел:
- Да бросьте вы, Савва Мефодиевич: - заговорил поп инерции Глотов.
- Я старый солдат, - прервал его Лях окрепшим голосом. - Не надо, лейтенант: Я смерть-паскуду не раз в глаза видел. И сейчас: Тут она, рядом стоит: Жаль, что не в бою. Слухайте, хлопцы: - Он запнулся, собираясь с силами.
Подошел поближе Клаус. Вытянул шею Миша Коваль. Насторожились остальные десантники. В руках Глотова оказался планшет с картой. Сбиваясь и останавливаясь, Савва Мефодиевич старался восстановить в памяти ориентиры оставшейся части маршрута. Лейтенант, с предельным вниманием вслушиваясь в слова Ляха, торопился отметить их на карте. Изломанная линия, оттолкнувшись от места их вынужденной остановки, коснулась развалин, 'руин', как сказал Лях, старой усадьбы, и, оставив могилу, 'склеп', панночки справа, прошла через зеленые кружева запущенного яблонева сада к бывшим панским угодьям, сбегающим к речушке Ставрий. У останков мельницы, 'млына', на том берегу реки карандаш замер:
Старому Ляху стало не хватать воздуха. Он обвел взглядом склонившимся над ним десантников, задержался на внучке и сказал:
- Маринку сберегите:
Савва Мефодиевич уходил из жизни с сознанием выполненного долга и солдатским мужеством перед неизбежной кончиной. Что-то еще видели его глаза, устремленные в одну точку, но живой огонек в них начинал гаснуть. Вытягивалось тело, вытягивались руки вдоль тела, будто старый солдат находился в строю. Кузьмин увидел, что смерть вступила в свои права, снял голову старика с колен и закрыл ему глаза.
- Деда!.. - закричала Маринка, прижимаясь щекой к холодеющей руке дела.
Десантники встали и сняли шлемы. Стащил свою рогатую пилотку и Клаус Эрнст. В овраге громыхнуло. Спустя немного появился Стас Заремба и доложил, что Петренко сковырнул бронированное корыто. Оставив Зарембу здесь и распорядившись, чтобы остальные рыли могилу, Глотов метнулся вместе с Мишей Ковалем к полю, где на кромке кустарника оставался наблюдателем Баженов.
- Иди к нашим, Сережа, - сказал Глотов, ложась рядом и доставая планшет. - Попрощайся со стариком и пройдись вот в этом, этом и этом месте, - кончик карандаша несколько раз коснулся зеленых кружев на карте. - Убедишься, что чисто, сразу же возвращайся. Давай.
Кивнув, Баженов бесшумно растворился в зарослях. Глотов вглядывался в поле, стараясь понять, что там происходит. Подымливала дальняя от них бронированная машина, занимаясь бледным в свете дня пламенем. Ближняя вкрадчиво ползла вперед по противоположному склону и в ее действиях угадывались повадки взявшей верный след ищейки. В овраге наперебой лупили шмайссеры. Третий бронетранспортер вдруг тронулся с места и пополз к своему горящему собрату.
:Сережа Баженов постоял некоторое время с обнаженной головой над телом Ляха, уже завернутом в плащ-палатку, кивнул ребятам, ожесточенно роющим финками могилу, попросил у Салайнена запасной диск к автомату, погладил по голове Маринку, оцепеневшую возле деда, и зашагал к высившимся недалеко пирамидальным тополям.
Усадьба пана Яремы сравнялась, можно сказать, с землей. Но подворье все еще угадывалось и по тополям, окружившим его с внешней стороны, и небольшим возвышенностям на месте старых строений, и некогда утрамбованной землей посередине. Все это подверглось буйному нашествию бузины, будяков, крапивы и неприхотливых, но цепких кустарников дерезы - растения колючего и непроходимого, как тропические лианы. Было грустно, как на любом, покинутом людьми жилище.
- Где стол был яств, там гроб стоит, - пробормотал Баженов слышанные где-то стихи и двинулся направо, к стене могучих деревьев бывшего парка.
Парк был старым и смешанным: клены, вязы, дубы: Липы попадались, просматривались линии аллей. Баженов затерялся среди мощных стволов, в обхват и больше, стал как бы маленьким. Пружинил под ногами многолетний ковер опавших листьев, поверх его ложились новые листья, кружась и прохладе лесных сумерек. Пахло прелью, грибами:
Парк был чистым - кроны вытянувшихся к небу деревьев сцепились, образовав вверху шатер, и задавили внизу всякую растительную мелочь. Парк был красивым, величественным, но для боя совершенно непригодным. Слишком много открытого пространства для прицельного огня противника.
Дальше начинался яблоневый сад. Вот здесь было раздолье и для маневра, и для устройства засад. Старые яблони с еще свежей, слегка тронутой желтизной осени листвой, растопырили во все стороны корявые сучья, пригибаясь иной раз до земли, под ними пер вверх густой яблоневый подлесок, смешиваясь с бурьяном. Несло спиртовым духом от гнилой падалицы.
Продвигаясь в глубину сада, Баженов машинально вслушивался в звуки автоматных очередей и гранатных взрывов, доносившиеся от оврага, где дрался Петренко. Там мощным эхом отдался взрыв, потом внушительно и весомо простучал крупнокалиберный, помолчав, коротко рыкнул еще раз, и все затихло. Баженов, обратившись в слух, остановился. Звонко лопнули две лимонки, и снова тишина. Сергей повернулся и решительно зашагал обратно. Обстановка в овраге изменилась и надо было быть на месте.
Чтобы побыстрей добраться до группы, Баженов взял через парк напрямик. Снова нависали над ним сцепившиеся кроны, снова мягко шуршали под ногами павшие листья. Вдруг сумерки сгустились и Сергей вошел в настоящую чащу. Деревья здесь расступились и прогалину заполнил буйный подлесок. Шевельнулось что-то в диком переплетении ветвей и вверх взмыла какая-то птица. Сергей, схвативший было автомат, остановился и перевел дыхание. Огляделся.
Папоротники, хвощи, замшелые коряги, синеватый воздух: Тут был какой-то свой, потаенный мир, забирающий, как в страшных сказках, целиком в себя. Баженов потряс головой и различил под ногами едва заметную тропку ведущую в глубину чащи. Десантник двинулся по ней - тропка вилась в нужную ему сторону.
Чаща в свою очередь раздалась и Баженов увидел темнокрасный кирпичный прямоугольник в рост человека, преградивший ему путь. Длина прямоугольника составляла полтора человеческих роста, а ширина - половину. Строение было старое: зеленые пятна мхов пятнали его то тут то там. Тропка, собственно, и вела сюда, дальше она обрывалась. В торце прямоугольника был пролом и оттуда, из черной пустоты, выбегал, тонко позванивая, ручеек.
Баженов постоял, глазея на строение. Вспомнился недавний рассказ Ляха о хозяевах здешних мест: пане Яреме и его дочке. Все сходилось. Значит, это гробница панночки, склеп в старопольском исполнении. Дела: И пролом объясним. Здесь резвились махновцы в поисках драгоценностей покойной.
К биваку он подходил, думая о Петренко. Удалось ли товарищу выскочить из переплета или?.. По хмурым лицам десантников он понял, что его надежды на хорошее не сбылись. На вопросительный взгляд Баженова Глотов только опустил глаза. Как и накануне, перед телом Ляха, снова Сергею пришлось снимать шлем.
На могилу Ляха укладывались последние куски дерна и тщательно их маскировали. Глотов ставил на карте понятный только ему значок, думая, что вот появилась еще одна безымянная могила, а сколько их разбросано по всей земле за войну, не сосчитать. А погибший Петренко лишен и могилы, остается здесь не похороненным. Пожалуй, самое обидное на войне, что не всегда имеется возможность предать земле по древнему обычаю павших боевых товарищей. 'Жить буду, пройдусь с этой же картой, - решил Глотов. - Отыщу захоронения, сообщу о них местным жителям. Памятники поставят нашим ребятам'.
Баженов доложил ему о результатах разведки, о старинном парке и запущенном саде. Глотов выслушал Сергея внимательно и ушел в себя, обдумывая предстоящий маршрут. Десантники, взваливая на себя снаряжение, стягивались к командиру. Отсутствовали Цезарь и Заремба - они были в наблюдении.
В это же время размышлял над картой и лейтенант Винцер, решая трудный вопрос: где сейчас десантники. Бой в овраге свидетельствовал, что его утренняя версия о маршруте парашютистов была ошибочной. Ни черта они не полезли в горловину оврага, предпочли оставить одного человека в заслоне, который, будто разгадав план Винцера, именно туда и заманил противодесантников. Приходиться признать, что его, лейтенанта Винцера, перехитрили.
Он видел мертвого десантника, распростертого на склоне и изуродованного гранатными взрывами, первого из тех, за кем он начал охоту прошлой ночью. Его теперь не допросить. Но чем больше смотрел лейтенант Винцер на русского, тем меньше воспринимал его, как утраченный источник информации об опасной группе русских парашютистов. В развороте плеч парня угадывалась немалая физическая сила, а мертвое лицо еще хранило выражение спокойного удовлетворения. Что ж, этого десантника можно было понять: ведя бой в одиночестве он смог выбить около трети взвода. Немногие его, Винцера, товарищи по парашютной школе смогли бы так дерзко драться. А ведь на счету у русского еще и бронированная машина. Впрочем, бронетранспорт проходит по ведомству СС и Винцер, выразив сочувствие для вида, тайком злорадствовал. Не все время солдатам вермахта таскать эсэсовцам каштаны из огня. Неплохо бы и им побыть в армейской шкуре.
А ведь Винцер не собирался вязнуть в овраге, интуитивно он чувствовал подвох и хотел сначала бросить один бронетранспортер с солдатами для контроля через поле, на север, к видневшимся зарослям. Но его сбил с толку подрыв бронемашины. Понадеялся, что все идет по плану, что парашютисты там. А виной кровавой кутерьмы оказался всего лишь один десантник.
Вглядываясь в карту, Винцер думал, что механизированные эсэсовцы уже начинают коситься со своих бронемашин. Подчиненные, правда, пока помалкивают, но можно быть уверенным, что вера в авторитет командира у них подорвана. Еще бы! Около двух суток противодесантники гоняются за русскими парашютистами, а те протекают, как вода сквозь пальцы, будто и на самом деле являются бесплотными призраками.
Внимание Винцера привлекла речушка Ставрий, обозначенная на карте. Общий характер движения парашютистов - на север. И это понятно. Русские стремятся туда, где идет сосредоточение всех десантных подразделений. На этом пути их и можно перехватить, возле речки Ставрий, которая с севера окаймляет этот квадрат на карте. Если, разумеется, они еще не успели преодолеть водную преграду.
Винцер прикинул и решил, что формировать речку парашютисты вряд ли смогли. Как не торопятся десантники, но возможности их ограничены - все-таки идут пешком, не на колесах. Единственно верное решение - сделать на бронетранспортерах бросок к Ставрию и там спокойно поджидать их в засаде.
И еще. Необходимо прочесать массив между ними и речкой, выделив для этого часть своих сил. Надо подбросить туда взвод проштрафившегося фельдфебеля Зиммеля: пусть прочешет подозрительный массив с последующим выходом к реке. Связь позволить ему сразу узнать результаты боевой работы фельдфебеля.
Теперь время работало на русских и Винцер заторопился. По его распоряжению солдаты перенесли тяжело раненых к роще. К ним приставили с оружием тех, кого лишь слегка задело. Некоторое время ушло на усвоение инструкций фельдфебелем Зиммелем. Особенно долго пришлось вдалбливать тому код оповещения: очередность и цвета ракет. Потом заставить повторить. Заикаясь, Зиммель повторил, настороженно косясь на лейтенанта и опасаясь, как бы он снова не начал драться.
- Постарайтесь не оплошать, старина, - смягчился Винцер. - Все мы делаем общее дело. Ошибка одного отражается на судьбе всех
- :Яволь, герр лейтенант, - вытянулся фельдфебель. - Сделаю все, чтобы не произошло осечки.
- И надо выполнять свой долг, - построжал Винцер. Дальше пошла риторика на тему долга перед фюрером и фатерландом. Винцер произнес эти слова машинально, а Зиммель, так же машинально, пропустил их мимо ушей.
Последовала команда. Солдаты облепили скосы брони, и машины, взвыв двигателями, ринулись на повышенной скорости вверх, где врезались в небо острыми вершинами пирамидальные тополя.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
М а л ы ш в и д и т п а н н о ч к у
Десант, сброшенный немцами с бронетранспортеров у руин фольвака, был неожиданностью для Глотова. Они перебегали парк, когда слева, чуть ли не рядом, взревели двигатели, и, выдвинутый Глотовым в ту сторону Сашка Кузьмин увидел развернутую цепь солдат, вклинивающихся в стык между парком и садом. А бронемашины, задержавшись на минуту, покатили дальше на север.
Докладывать Кузьмину не пришлось. Вскоре немцев увидели и десантники, и командир.
- А ведь перехватить могут, - сказал Глотов, наблюдая за целеустремленным маневром солдат. - Отрежут от речки и погонят нас обратно к оврагу. А Винцер, наверное, с севера поднажмет на своих колесах. Угадал, ничего не скажешь.
- Нам бы только до сада проскочить незамеченными, - заметил с сожалением Сережа Баженов. - Там бы мы затерялись в зарослях. Но они прямо в клин ломятся, как будто в воду глядели, что мы здесь.
- Отвлечь надо, - уронил Глотов. - Сбить их с курса, изменить направление движения.
Тему эту он развивать не стал. Каждый и без него понимал, что снова надо кого-то оставлять в заслоне. Вперед выдвинулся Миша Коваль.
- Разрешите мне умыть бродяг, - сказал он, поглаживая ствол пулемета. - Я их отвлеку, задержу и выведу на правильный путь. Скучает мой 'дегтярь' без дела, заржаветь может:
- Лишь бы не заржавел, - хмыкнул Глотов. Он колебался, поглядывая на пулеметчика. И не потому, что он не доверял Ковалю, скорее наоборот. В храбрости Малышу не откажешь, а вот изворотливости и хитрости у него маловато. К тому же лейтенант сегодня был свидетелем такого взрыва эмоций у флегматичного пулеметчика, что теперь посматривал на Малыша в некотором сомнении.
Они оба видели последние минуты боя Клима Петренко и логика завершения таких безнадежных схваток напрашивалась сама по себе: Клим был обречен. А быть свидетелем гибели товарища невыносимо тяжело, зрелище это не для слабонервных. Тут и злобой исходишь от бессилия, и, хочешь того или нет, но принимаешь на себя груз вины. Пожалуй, на всю жизнь. На твоих глазах все происходило, а ты, вместо того, чтобы вмешаться, полеживал и смотрел.
Самого Глотова от немедленного вмешательства в бой удерживали и понимание безнадежности такого шага, и необходимость выполнения боевой задачи, и командирская выучка, и, наконец, сознание несправедливости этого импульсивного решения к самому Климу: тот сознательно шел на гибель, чтобы уберечь товарищей. Но Коваль:
Когда все было кончено и тело Петренко вынесли из оврага, положив его у ног офицера, Глотов услышал рядом с собой металлический лязг. Скосив глаза, он увидел, что 'дегтярь' установлен на сошках, а Миша Коваль, вбив в приемник диск и передернув затвор, припал щекой к прикладу и уже дотягивается до спусковой скобы.
'Кранты, - мелькнуло в голове лейтенант. - Не будет бригаде рации:'
- Отставить! - зажал кисть пулеметчика Глотов.
Однако внимание Коваля было приковано к немцам на краю оврага и он просто оттолкнул своего товарища командира. Легонько так, локотком, но сила у Малыша был медвежья и лейтенант посунулся. Глотова охватила мгновенная ярость. Он вынырнул с правой стороны Коваля, захватил предплечьем горло пулеметчика и, перекатившись через его спину, замер, придавленный к земле его тяжелым телом, успев, однако сбить пулемет с сошек. Чтобы заставить опомниться, нажал еще предплечьем. Коваль поворочался в тисках, покряхтел, но потом мускулы его ослабли и Глотов жать перестал.
- Сдурел? - спросил он. - Соображаешь, что делаешь?..
Судя по виноватому лицу Коваля, Малыш начал соображать только сейчас, но смириться не хотел и в свою очередь задал град вопросов:
- А я что, рыжий?.. Мне кино это смотреть?.. Как они сержанта укладывают? Да болт им ржавый: Крысы!.. Я бы им сейчас навел решку: двумя очередями. Справил бы отходную: Кровью изрыгались бы:
- Заткнись, - сказал на это Глотов. - Разговорился: не один ты такой горячий. Хочешь всех под монастырь подвести? - Он отсоединил от пулемета диск и швырнул его Ковалю. Извлек из приемника патрон. Проворчал: - Без самодеятельности. Ты в десанте, а не в родном Харькове. И девчат здесь нет, чтобы похваляться перед ними.
Коваль посопел обиженно и занялся пулеметом.
И вот сейчас этот строптивый Малыш напрашивался в заслон. Было над чем подумать.
- Могу я, - предложил Клаус. - Я имею навык с пулеметом обращаться.
- 'Дегтярь' мой, - заартачился Коваль. - Я его, как жену, которая будет, - никому.
- Оружие табельное, - возразил КлаусЭрнст. - Все могут пользоваться.
- Только не моим.
- А ну, разговорчики, - повысил голос Глотов. - Лапсердак торгуете на барахолке? Оставайся ты, Коваль, - решил он. - Не огорчайтесь, - хлопнул он по плечу приунывшего военного советника. - Этот Малыш хорошо владеет своей игрушкой, не чета нам, сирым. Ему и карты в руки. Вернее, пулемет. Значит, так, - подытожил он разговор. - Рубанешь, Миша: Заставь их не только посмотреть на себя, но и полюбоваться. А мы постараемся просквозить ветерком. Избавишься от этой коросты, дуй к речке, на север. Остальные - за мной! - И помчался, забирая вправо от наступающей цепи. За ним потопали десантники.
Забросив пулемет за спину, Миша Коваль, сняв шлем, обратился к уходящим:
- Ребята, поделитесь гранатами, сколько сможете. Кто знает, как оно обернется.
Так он и остался в памяти всех, стоящим с протянутым к ним шлемом. Пробегая мимо, Сергей Баженов задержался, подал Малышу лимонку и сказал:
- Отвлекай фрицев по кромке. Постарайся к саду пробиться, там можно поиграть с ними в жмурки. А в глубину парка не суйся, слишком чисто и голо.
Исчез Сережа. Опустившись на колени, Малыш быстро приготовил к бою пулемет, определил на глазок расстояние и полыхнул кинжальным во фланг прущей цепи. Залегли немцы. А когда поднялись - еще раз ударил кинжальным. Снова залегли. В небо взлетели красная и зеленая ракеты. Еще раз поднялись. И Малыш с удовлетворением отметил, что фронт цепи разворачивается к нему: значит он заставил их 'посмотреть': Теперь можно было вести свою партию без суеты.
Увидев красную им зеленую ракеты, выпущенные фельдфебелем Зиммелем в определенном порядке, Винцер возрадовался. Пока все шло по его плану. Оставили таки в заслоне русские парашютисты одного человека. А сами, разумеется, двинулись к реке. Зиммель постарался, теперь не оплошать самому и перехватить десантников засадой. По приказу Винцера бронетранспортеры увеличили скорость. Качало и било о броню противодесантников на невидимых ухабах. Вскоре открылся плавный изгиб задумчивой речки Ставрий, окаймленной негустыми зарослями камыша и одинокими, сбегающими к воде вербами. Бронемашины остановились. Стали слышны приглушенные расстоянием пулеметные очереди и заполошный треск автоматов. Ухнула граната.
Прорваться к яблоневому саду Малышу не удалось. И сам подзадержался, демонстративно напрашиваясь на охват, и немцы подшустрили, перебросив пулеметный расчет и нескольких солдат именно туда, в стык. Напоровшись на жесткий огонь, Коваль отступил. Теперь полукольцо немцев, загибая и загибая фланги, уверенно теснило его к руинам, где одному долго не продержаться.
Миша на время притих, лениво посматривая перед собой по фронту цепи, которая уже считала, что русскому пришлось принять навязанные ему правила игры. Потом стрельба русского пулемета совсем стихла. Ободренные противодесантники, отзываясь огнем шмайссеров на каждый подозрительный звук, непреклонно двигались вперед. Их перебежки продолжались до тех пор, пока Коваль, вставив в пулемет свежий диск, не дождался появления немцев не левом фанге.
Темнозеленые фигуры замельтешили совсем недалеко и Малыш, резко поднявшись, побежал им навстречу, ведя непрерывный огонь на ходу. Он неотвратимо накатывался на остолбеневших от неожиданности противодесантников, веер очередей его пулемета срезал ветки в смертельном секторе, валил тех, кто попадал по его огненную метлу. Но и от уцелевших было мало толку - немцы были парализованы внезапной атакой и влипли в землю, забыв об ответном огне.
Получилось. Охват разжался, и запаленный Миша влетел в зону старинного парка, нарушив грохотом пулемета его заповедную тишину. Чтобы не сильно наседали, отправил за спину гранату, переждал взрыв, свалившись на пружинящий ковер палых листьев. Огляделся. Правильно предупреждал Сережа, не очень-то здесь разгуляешься, но красиво: высокие кроны, прозрачный сумрак, стволы-колонны, храм да и только. Здесь бы с девушкой пройтись, в любви ей признаться, а не вести остервенелый бой с озверелыми гансами. Теперь побегай между колоннами. Миша вздохнул. С бегом он с давних пор был не в ладах.
Прислушался. Немцы галдели, перекликаясь. Цепь разворачивалась для нового охвата. Долго разлеживаться ему на удобно ковре из осенних листьев не стоило, немцы вот-вот должны появиться. Поэтому Миша вскочил и метнулся за могучий ствол ближайшего дуба. Теперь, когда он обезопасил себя и пока позволяло время, надо было бы подсчитать свой боезапас и взять на учет весь арсенал.
Миша занялся этим делом скрупулезно, зная из боевой практики, что здесь сбрасывать со счета любую мелочь нельзя, слишком накладно потом поучится: схватишься за оружие, а патронник пуст. И крутись потом, теряя драгоценные секунды, если дадут, конечно: У немцев ведь тоже свой счет.
Два диска к 'дегтярю' он уже расстрелял вечером прошедшего дня, и ночью, когда сдерживали на мотоцикле противодесантников, гробил эсэсовский патруль и били по заставе. Третий диск на исходе, это он уже сейчас постарался. Неполный четвертый, последний находится в рюкзаке и Миша ощущает спиной его плоскую тяжесть. Этот - напоследок.
Что еще? За спиной ППШ с единственным магазином. Пустил он в распыл патрончики, когда вечером, спрыгнув с трофейного мотоцикла, они со Стасом Зарембой изображали перед немцами, залегшими по ту сторону оврага, многочисленных русских парашютистов. Вот и остался один магазин. Маловато, но сойдет. Да еще шмайссер на груди болтается с рожком, да два рожка за поясом. Ба, парабеллум имеется, который он забрал у убитого им возле стога немецкого ефрейтора, с чего, в сущности, и начались для него, Коваля, боевые действия в тылу врага. Позабыл о личном трофее Миша, и пригрелся пистолет у него за комбинезоном, у живота. Значит, пока живем, где наша не пропадала.
И еще - 'карманная артиллерия': и сам приберег, и ребята гранат подбросили. Есть и противотанковая в рюкзаке, ею надо поставить, так сказать, точку - поучите, гады, прощальный поклон! Малыш с глубоким удовлетворением похлопал себя по оттопыренным карманам.
Пробиться к саду не удастся, но, может, оно и к лучшему. Тогда немцы неизбежно бы вышли на след группы, хотя: Тут Миша задумался. Бронетранспортеры в ту же сторону покатили, выходит, наперехват. Грустно будет ребятам без его пулемета. Но он определен на это место, значит, тут ему и быть. Этих немцев он возьмет на себя. Признаться, сейчас грустно не ребятам, а ему без них.
Немцы начали наступление на парк с гранат, как бы ставя огневой заслон между собой и десантником. Миша переждал разрывы за могучим стволом дуба. Потом в парк ворвались солдаты и замелькали от дерева к дереву. Малыш расстрелял по ним остаток пулеметного диска и, отшвырнув пустой магазин, пристроил 'дегтярь' на ремень у себя за спиной. Сам сдернул с груди шмайссер, показавшийся необыкновенно легким по сравнению с пулеметом, дал скупые очереди направо и налево, предостерегая немцев от поспешности, в центр метнул одну за другой две лимонки. Торопливо пополз к следующему древесному гиганту, набравшему мощи и ширину ствола за два столетия. Кору того дуба, за которым он держал позицию, ожесточенно грызли пули.
Так или иначе, но теснили его дружно и приходилось отходить, метя свой след гранатами. Немцы стреляли не сильно, вероятно, тоже экономили боеприпасы, но давили численностью. Миша не успевал следить за флангами. Только отобьешь немцев слева, как они лезут справа. Такой вот маятник. В центре цепи солдаты не спешили, но продвигались вперед упрямо, шаг за шагом. Кроны деревьев невозмутимо взирали из поднебесья на схватку, отряхивая на землю листья и спелые желуди.
Начались папоротники и кустарники. Миша огляделся и увидел над собой кусочек нестерпимо синего, пронизанного солнечными лучами, осеннего неба. Парк здесь расступался по сторонам, освобождая место для чащи подлеска. Ага, обрадовался десантник, здесь можно и повоевать. Теперь, когда его закрыли молоденькие деревца, надо тормознуть немцев. А если удастся - то попробовать и оторваться. И Миша повел огонь длинными очередями из шмайссера, высаживая последние рожки. Потом отбросил ставший не нужным автомат, швырнул несколько гранат. Немцы залегли. Используя паузу, облегченный Коваль сноровисто полез в чащу, проламываясь сквозь заросли и вкладывая в отход все силы, чтобы подальше уйти от преследователей. Чуть ли не из-под самого носа, хлопая крыльям. Взмыла вверх крупная птица, заставив Коваля приостановиться от неожиданности.
- Носит нелегкая! - выругался он, приходя в себя. - Нашла место, где отсиживаться. Чуть заикой не сделала:
Птица пропала из вида. Миша перевел дыхание и различил под ногами едва заметную тропку. Значит, чаща не такая уж беспросветная, значит, здесь когда-то ходили. Правда, давно. Тропинка, засыпанная листьями, почти сравнялась с землей, но все же угадывалась. И Миша уверенно зашагал по ней, повторяя ее изгибы.
Он двигался по пути Сережи Баженова, прошедшего здесь совсем недавно. И так же, как и Сережа, Миша наткнулся на склеп панночки. Тропинка потерялась, а вокруг стеной стояла чаща. Погоны слышно не было и десантника окружила неестественная тишина, подчеркнутая звоном ручейка. Дневной свет под каким-то углом просачивался через заросли, и между кустов бродили плотные - потрогать можно - сумерки.
- Приехали, - сказал Миша, сбрасывая снаряжение. - Надо же: Вот куда загнали, гады, прямо к панночке.
Но страха он не испытывал, заглянул в черноту пролома и спросил:
- Ну как там?
Склеп ответил погребным, затхлым эхом. Что-то шевельнулось неподалеку, но Миша не обратил на слабый шорох внимания. Он лег на живот и припал сухими губами к ручейку. Пил всласть, чувствуя как немеют от холодной прозрачной воды зубы. Потом привстал на колени, брызнул в лицо влагой и, вытираясь полой куртки, увидел вдруг перед собой панночку. Вытянувшись в струнку, вся в белом, девушка стояла по ту сторону ручья им встревоженно смотрела не десантника из-под копны светлых, падающих на лоб, волос. Миша даже подался назад. Несколько секунд ушло на растерянность.
- А ты что здесь делаешь? - наконец спросил он.
Дунул ветер, заходили ходуном ветви кустарника, и силуэт панночки стал растворяться между ними. Лишь встревоженные ее глаза продолжали некоторое время смотреть на него в упор, но и они исчезли. Миша вскочил. Тряхнул головой. Стих ветер, застыли в неподвижности кустарники. Никого и ничего. Была панночка и нет ее.
- Ходят тут всякие, - пробормотал Коваль.
Миша не верил ни в чох, ни в птичий грай, ни в Господа Бога, ни в дьявола, ни в волшебство, ни в колдовство, ни в прочие чудеса. Безпризорное детство прочно поставило его на материалистическую основу. Было такое, что ни в каких сказках не прочтешь. Опасности были реальные и потому объяснимые. Милицейские облавы на рынках и чекисткие по подвалам, свирепые поездные контроллеры, вытаскивающие за ноги малолетних безбилетников из-под вагонных лавок, дикие базарные самосуды, когда взрослые обстоятельные дядьки азартно били сапожищами распростертого на земле воришку: Куда тут разным призракам, упырям, оборотням, русалкам. Если они и существовали, то Мишу и его друзей не трогали. Хотя приходилось иной раз ночевать и на кладбищах, и в склепах - и никакой тебе мистики. Вероятно. Нечистая сила заключила с безпризорщиной негласное соглашение о невмешательстве: вы сами по себе, а мы сами - нервных дамочек пугать.
Правда, потом в колонии и работая на заводе, Миша читал Гоголя и другие книжки про добрых и злых волшебников. Не впечатляло. От ужасного Вия, положим, отбрыкаться можно, а вот попробуй пройти тройное кольцо оцепления на Харьковском вокзале в момент ликвидации беспризорщины. А Миша проходил.
Сейчас появление панночки Миша Коваль отнес за счет усталости: померещилось. Его одолевали другие заботы. Напрасно он понадеялся, что немцы попрутся за ним в чащу и он, успев приготовиться, встретит их прощальным огнем. Как бы не так. Немцы в заросли не полезли, а просто взяли их в кольцо. Вероятно, чаща была не так уж и велика, а противодесантники поумнели и решили обложить Мишу, как зверя.
По краям, справа и слева, вкрадчиво потрескивал валежник под ногами солдат. Потом послышался шум и позади. Кольцо сомкнулось и теперь с ним не стеснялись. Миша понял, что бой придется принимать здесь, возле склепа. Неслышно сквозь кусты ему не пройти, а если все-таки ломануться через заросли - из него сделают решето, стреляя на шум. Такой легкой охоты на себя она подарить немцам не мог. Пусть попотеют: Нет, надо держаться гробницы.
Передышка затянулась и Миша успел приготовиться. Пулемет с присоединенным диском уже лежал под рукой на полукруглой крыше гробницы. Рядом устроился ППШ. Две последние лимонки с ввинченными запалами покоились в карманах куртки. Тяжелая противотанковая граната был также готова к взрыву и Миша пожалел, что у него только одна.
Потрескивания усилились - немцы начинали наглеть. Достав из-за пазухи трофейный парабеллум, Миша стал постреливать одиночными по вызывающе близким шорохам. Попадал, нет - неизвестно, но шорохи прекращались. Немцы, по всей видимости, затаились. Впрочем, на свою меткость Миша особой надежды не возлагал: он прежде всего пулеметчик. Но 'дегтярь' Малыш пока придерживал. Пускать его в ход надо было только наверняка.
Хорошо скомпонованный немецкий пистолет парабеллум, ладно ложится в руке, бьет с оттяжкой, но и его обойме наступает предел. Пошел назад рычажок затвора, требуя нового патрона, вылетела пустая обойма. Миша хрястнул рукояткой по склепу, чтобы привести оружие в негодность, метнул парабеллум в сторону ближайшего шума и ошпарил заросли 'дегтярем', сделав очередью полудугу слева направо. Переменил позицию, прыгнул в противоположную сторону гробницы, дал из пулемета еще одну полудугу, замкнув таким образом огненный круг. Свалился к подножью. Стреляные гильзы 'дегтяря', позванивая о кирпич кладки, сыпались ему на спину.
И тотчас же грянули шмайссеры, нацеленные со всех сторон. Брызнула в лицо кирпичная крошка, завизжали, рикошетируя, пули. Несколько гранат рванули с той стороны - значит, подобрались на бросок. Чтобы не сильно разгонялись, Миша отправил туда, через гребень склепа, свою лимонку. Переждав взрыв, стал ползком огибать могилу, снова меняя позицию. Теперь там, где он только что был, заухали гранаты. Через гребень Миша перебросил последнюю лимонку и взялся за пулемет, ведя огонь скупыми, в два-три патрона, очередями.
В небольшой паузе он обратил внимание, что обстановка стала простой и обыденной. Грубо лезли в глаза сбитые пулями ветки кустарник, исчез необыкновенно сиреневый плотный воздух, таившийся в зарослях, сейчас прореженных. Зачарованное волшебство покинуло чащу, явив жесткую реальность.
'Добротно строили когда-то, - подумал Миша, рассматривая выщербленную пулями и гранатными осколкам стену гробницы. - На века: Вон как поклевали и хоть бы хны: Сейчас бы так'. И еще он вдруг подумал, что похоронные сооружения и орудия смерти намного долговечнее человеческой жизни. Египетские пирамиды стоят до сих пор. И оружие не берет время. Проходя срочную службу оружейником, Миша видел готовые к бою револьверы системы 'наган', сделанные еще до первой мировой войны - заводская дата изготовления была выбита на их рукоятках. И знаменитые 'максимы' той эпохи могли в любой миг приступить к своей кровавой работе. Смазывай только и следи за приемником, чтобы не перекосило ленту. А о трехлинейке и разговора нет. Вытащи из лужи, убери ржавчину, вколоти обойму, передерни затвор и - бей винтовка, метко, ловко, без пощады по врагу. Странно устроен мир. Дела рук человеческих живут дольше, чем сам человек. Тем более предметы, назначение которых лишать жизни других людей.
Мысль была новая, с философским оттенком, несвойственным Мише и он был удивлен ее появлению. Но мыслям время: Надо прорубаться, выходить из охвата. А как и куда? Огнем, ответил сам себе Миша на вопрос 'как', и в сторону, куда бежит из гробницы ручеек: там склон, там овраг. Дальше видно будет. Решено и подписано.
И Миша стал свой план выполнять. Положив рядом противотанковую, он, взяв 'дегтярь' на сошки, дал длинную очередь от пролома по еще не высветленной перестрелкой чаще, угадывая затаившихся врагов звериным инстинктом, который в той или иной степени живет в каждом человеке с первобытных времен. Потом, подхватив пулемет и гранату, рванулся от склепа вниз по течению ручейка.
И тут, в упор, хлестнул в него свинцовой струей немецкий пулемет 'машинганс'. Мишу закрутило вокруг оси: склеп, щербатый от ударов пуль, заросли, злобные пульсирующие огоньки работающего пулемета, снова склеп, заросли: Могучее тело стало клониться от тяжести принятого в себя свинца. Миша рухнул навзничь, головой в ручеек, стараясь удержать еще живыми глазами стремительное кружение неба.
Запруженный ручеек, накопив воду, стал обтекать голову, и влага вернула десантнику сознание. Купол неба, покачавшись, остановился. Тело было чужим, но в руках Миша ощутил оружие, зажатое мертвой хваткой: в правой граната, в левой - пулемет. Мысли принимали стройный порядок. 'Оружием надо воспользоваться, - думал Миша, - не оставлять же им свой 'дегтярь' даром. И патроны, кажется, есть в диске'. А автомат остался на ремне за спиной, и его не чувствуешь, как, впрочем, и свое тело. Только голова еще работает.
До спусковой скобы пулемета Миша дотянуться не смог. Ладонь скользнула по ложу и бессильно замерла. Зато правая цепко держала рукоятку гранаты и Миша, нащупав вытяжное кольцо, с облегчением вздохнул. Не возьмут его тепленьким, есть еще порох: Вернее, граната, которой можно прихватить с собой на тот свет нескольких фрицев, а личный 'дегтярь' будет расколочен вдребезги, чтобы никому:
Крадущиеся шахи, шуршание листвы, шорох веток: Будто обтекают со всех сторон крысы, вынюхивают и высматривают, чтобы броситься скопом. Сознание давало сбои, начинались провалы. Истончалась голубизна неба, белела, и Малыш четко и ясно увидел вдруг склонившуюся над ним панночку. Спадали светлые пряди волос, затеняя лицо, но сквозь них смотрели на десантника большие глаза девушки, в которых разгорались трепетные огоньки. Панночка приложила прохладные ладони к пылающему лицу Миши, укрощая боль. Стало необыкновенно легко. Захотелось встать и идти за панночкой. Но прежде чем сделать это, Малыш рванул вытяжное кольцо гранаты.
У р е ч к и С т а в р и й
- Малыш поставил точку, - сказал Салайнен, когда десантники возле речки услышали раскат взрыва противотанковой гранаты и немецкий 'МГ' обрезал свой монотоный рокот. - Кажется:
Эстонский акцент у невозмутимого Салайнена усиливался, когда радист волновался. В двух фразах из пяти слов он сделал несколько неправильных ударений.
С пригорка, где была усадьба пана Яремы, ушла в небо красная ракета. От бронетранспортеров, съехавших к самой воде речки Ставрий, последовала ответная комбинация ракет: желтая, красная, зеленая.
- Свою бы добавить, - пробормотал Глотов, следя за дымными полосами, перечеркнувшими небо. - Чтобы спутать им карты. Да ведь обнаружат:
Пулеметы с бронемашин угрюмо смотрели на купу сбежавшихся у реки потолковать о своем житье-бытье узловатых, раскидистых верб, среди которых укрывались десантники. Такие купы деревьев были прихотливо разбросаны по склону там и сям, и немцы не могли и представить, что среди одной из них уже залегла поредевшая группа Глотова. Дальше, к востоку, начинался голый песчанный плес и соваться туда было нечего.
- Этот ракетный шифр куда как понятен, - продолжал размышлять Глотов. - Те. На пригорке, сообщили. Что освободились от нашего Малыша, а отсюда запросили их к себе. Сейчас они сваляться на нас и зажмут в тиски.
Остальные пока помалкивали, набираясь сил на коротком отдыхе. За двое неполных суток в тылу врага уже как-то привыкли к броскам и короткому отдыху между ними. Такая уж им выпала масть уходить из одной ловушки в другую. Нет уже старого Ляха, сержанта Петренко, да и Малыш под вопросом. Гибели его не видели, а если не видели, то отпевать раньше времени товарища в десанте не положено. Усталость гасила остроту восприятия, и это было спасением. В их положении вспышка эмоций была непозволительной роскошью.
Вербы, склонившись к реке, мочили в воде свои ветви с темнозеленой, еще густой, но уже тронутой желтизной осени листвой. За вербами начинались зрелые камыши, покачивающие под слабым ветерком коричневые, крепко сбитые култышки. Камыш окаймлял берег узкой, с разрывами, полосой, отделяя плотной завесой гладь реки от берега. В один из таких разрывов и заехали немецкие бронетранспортеры, развернувшись бортами к десантникам. А дальше, за массивом камыша, виднелась гребля, о которой, спеша объяснить десантникам дорогу, упоминал перед смертью Лях. Там по обе стороны реки тоже густо разрослись вербы и различалась ниточка скрытой под водой плотины. В лозняке виден был кусок серой, сложенной из валунов, стены старой мельницы. Там был брод. Но между бродом и десантниками торчали бронетранспортеры, лежали в цепи немецкие солдаты и безостановочным маятником неторопливо расхаживал немецкий лейтенант.
Река Ставрий не чем не отличалась от сотен подобных речек Правобережья. По извилистому руслу, укрощенный ушедшим летом он нес свои потяжелевшие от наступающих осенних холодов воды к Днепру. Заболоченные берега перемежались песчаными отмелями, за проплешинами песка шли сухие взгорки с раскидистыми деревьями. Не будь на берегу немцев, давно бы перемахнули десантники через водную преграду. Но немцы здесь и переправа отпадает. Остается только любоваться мерцанием речных струй под солнцем.
Десантная группа, в состав которой уже прочно вошел интербригадовец Клаус Эрнст, образовала под вербами полукольцо, обращенное к немцам. Измотанная Маринка прикорнула возле Баженова на расстеленной для нее десантной куртке. Сам разведчик замыкал коротенькую цепочку на правом фланге, расположившись в непосредственной близости к воде. С другой стороны короткой цепи в рюкзаке рылся Стас Заремба, проводя переучет своего взрывчатого хозяйства. Лежали на траве бруски тола, обрезки строп, моток бикфордова шнура, разноцветные проводки, медные гильзы взрывателей. И над всем этим, что-то прикидывая, морщил лоб пиротехник. С любопытством посматривал в его сторону Клаус. Он тоже разбирался во взрывном деле, но приставать к сосредоточенному Стасу пока не решался.
Глаза Сашки Кузьмина был полуприкрыты. Он привалился боком к корявому стволу вербы и, вытянув длинные ноги, подремывал, пользуясь короткой остановкой. За последние часы с переходами и прорывами подсох Цезарь, потемнел. Но в обострившихся чертах его интеллигентного лица яснее проступили сейчас и жесткость, и непреклонность. Уголки полных губ Салайнена опустились и белесые брови, казалось, еще больше выцвели. Но вид радист по-прежнему имел невозмутимый.
Такими видел своих бойцов лейтенант Глотов. Себя, разумеется, лейтенант видеть не мог, но он и так знал, что смотрится не лучше своих подчиненных. И впереди бой. Их всех вымотали эти неполные двое суток и бой обещал быть тяжелым. Вокруг открытое пространство, путь к броду перекрыли механизированные немцы, а с тыла вот-вот навалится облава, которую до этого сдерживал Малыш. Попробуй выскользнуть. Придется, наверное, 'штыком и гранатой', как в песне о матросе Железняке. Но гранат мало, а с ножом на немецкую броню и пулеметы не пойдешь: срежут в два счета.
Межу тем немцы засуетились. Последовал обмен ракетами с продиводесантной пешей группой, все еще топтавшейся на пригорке, и бронетранспортеры, оторвав от реки бронированные рыла, покатили на малой скорости по фронту. Один развернулся к ним бортом, другой просунулся чуть дальше и тоже замер. Условную линию по прямой, соединяющую бронемашины, перемкнули цепочкой солдаты. Донеслась приглушенная расстоянием команда, и солдаты залегли.
- Та-а-ак, - протянул вполголоса Стас Заремба. Он снова уложил все в рюкзак и сейчас пристально наблюдал за действиями немцев. - Они думают, что те, которые в парке бурились, выгонят сейчас нас прямо на них. Стреляй, хватай голыми руками. Как на перепелиной охоте
- Похоже, - уронил Глотов. - Те загонщики, а эти в засаде. До чего же любят мыслить прямолинейно. А корыта, между прочим, торчат горбами, видно, как на ладони. Хотя бы ветками забросали для приличия.
Но десантники не все угадали. Лейтенант Винцер на неожиданность не рассчитывал, но перестраивание затеял совсем по другому поводу. О бронемашинах снова забеспокоился штурмбанфюрер Вильке и, выйдя на связь, потребовал к микрофону командира механизированного отряда лейтенанта Винцера. Беспокойство штурмбанфюрера объяснялось чисто техническими причинами. С наступлением дня поисковые группы и отряды поменяли позывные и Вильке дал своему броневому соединению новый - 'Цыпленок' с номерами по единицам машин: 'Цыпленок-1', 'Цыпленок-2' и 'Цыпленок-3'. Это говорило о том, что несмотря на свою буйную жизнерадостность, штурманфюрер был склонен к некоторой сентиментальности.
Впрочем, Вильке в мелкие детали не вдавался, его интересовали боевые действия 'Цыпленка'. Винцер доложил, что в жестоком бою с превосходящими силами русских парашютистов сгорел один бронетранспортер. Штурмбанфюрер спросил, какой именно. Командир бронеотряда, взяв у Винцера микрофон, ответил, что накрылся 'Цыпленок-2' вместе с экипажем.
Грозно помолчав, Вильке запросил координаты местонахождения остальных 'цыплят' под командованием офицера вермахта и боевую обстановку на данное время. Отвечал Винцер, сообщая штурмбанфюреру по развернутой карте ориентиры. По ней он изложил обстановку. Засаду и загон Вильке одобрил, посоветовав однако растянуть цепь подальше от реки, чтобы исключить возможность прорыва парашютистами кольца. Потом, измерив на карте расстояние, он сообщил, что постарается подбросить подкрепление.
Против подкрепления Винцер не возражал, но растягивать цепь ему не хотелось. Захват, конечно, будет шире, но плотность ниже. А своего противника Винцер уже немного знал и понимал, что они смогут использовать для прорыва любую щель. Но эсэсовцы вслушивались в радиопереговоры и игнорировать совет их непосредственного командира лейтенант Винцер не мог. Осложнения в отношениях с штурманфюрером были ни к чему. Поэтому и занялся перегруппировкой машин в засаде.
На косогоре уже замаячил фельдфебель Зиммель со своими противодесантниками. Шли неторопливым шагом, держа оружие наготове и внимательно осматривая попадающиеся на пути кустарники. Позади четверо солдат тащили трофей - изуродованный труп русского. Своих павших оставили на поле боя, а тело врага решили показать. Винцера передернуло. Его всегда раздражала непроходимая тупость подчиненных. Подумал бы старина Зиммель, зачем ему мертвый парашютист? И сейчас работает явно на рекламу. Задерживаясь возле каждого куста и кустика. Будто десантники превратились в гномов-коротышек. Хотят показать Винцеру свое рвение.
Немецкая цепь приближалась. Ноша немецких солдат не оставляла надежды - мертвого Мишу несут, их товарища. Только под весом Малыша могли так прогибаться четыре фрица. Как-то само собой, без Глотова, Стас Заребма развернулся к косогору и стал готовить автомат для прицельного огня. К нему, лязгнув затвором шмайссера, переместился Клаус Эрнст. Цепь замкнулась. Группа была готова к круговой обороне.
- Врежем по гробовщикам, - процедил сквозь зубы Стас, вздрагивая от возбуждения. - Чтобы и тявкнуть не успели: Справим по Малышу поминки.
- Отставить, - жестко уронил Глотов. - Решение у лейтенанта уже вызрело. - Остынь, Стас. Другим разом сочтемся: А сейчас будем уходить. К гребле этой, к млыну: По реке вдоль кромки камышей. Приготовиться. Они пока любуются друг другом, а потом, наверное, лобызаться будут. Нам на руку. Прошу поторапливаться, пока у них не остыла радость встречи.
- Неужели так и оставим? - Стас смотрел на Глотова невидящими глазами. Он уже настроился на бой и с трудом возвращался к обычным для них заботам. - Спустим гадам?..
- Оставим и спустим, - твердо сказал Глотов. - Пока: В реке остынешь Стас. И вы туда? - набросился он на Клауса. - Где ваша выдержка? - И всем: - Не мешкать! Через несколько минут здесь свистопляска начнется. Попробуем уйти. В огне уже были, теперь в воде помокнуть придется. Не строй скорбную рожу, Стас. У нас рация, а Коваль, думаю, нам простит.
В это время Винцер уже дал Зиммелю сигнал ракетой, приказывая ему принять влево, чтобы прочесать небольшой массив боярышника. Однако под вербами сборы затянулись. Казалось бы, чего проще, собрался и в воду. Но надо было выбрать направляющего и замыкающего, позаботиться о рации Салайнена и взрывчатке Зарембы, надо было разбудить Маринку и подготовить ее ко всем неожиданностям нового маршрута.
Самым длинным в группе был он, лейтенант Глотов. Значит, ему брать рацию и идти первым. На фитильного Цезаря надо взвалить взрывчатку, а долговязый Сережа Баженов возьмет Маринку. Коротышка Стас пойдет где-то посредине, а страховать его будет Клаус Эрнст, рост которого тоже достаточен для возможных здесь глубин.
Текли секунды. Повинуясь команде Глотова десантники оттянулись от верб к береговой кромке. Правда, Стас все еще копошился в своем рюкзаке, перекладывая запалы наверх, чтобы их не достала влага. Сережа Баженов разговаривал с сонной, не совсем еще проснувшейся Маринкой:
- Поедешь на мне, как на лошадке. Чтобы не случилось, молчи. Даже если окунемся, все равно молчи. Как рыба, поняла?
- А як же, дядечку, - согласно кивала головой Маринка. - Чего це я кричать буду:
- Будешь себя хорошо вести, - негромко сказал Стас Маринке, туго затягивая петлей лямки горловину мешка, - я тебя замуж возьму, когда подрастешь. Пойдешь за меня?
- Як це замуж? - спросила Маринка, зачарованно глядя на подрывника.
- Ну как люди женятся, - хохотнул Стас, - Будем сначала женихом и невестой, а потом мужем и женой. Пойдешь?
Чувствуя какой-то подвох, не отводя глаз от Стаса, Маринка медленно кивнула.
- Так тому и быть, - развеселился Заремба. - Придется сватов засылать. Первым пошлю вот этого. - И он, показав на Кузьмина, подвинул ему рюкзак. Пригрозил: - Смотри не промочи, дылда. Даже если с головой нырнешь, мешок держи над собой. Если намокнет, лучше тебе не выныривать.
- Я ему поклажу переть буду, а он мне условия ставит, - возмущенно зашипел Цезарь. - Вредный ты человек, Стас. Спасибо бы сказал, что тащу: Не ходи за него замуж, Марина. С хлеба на квас будешь перебиваться, на одну аптеку работать.
- Это с тобой: на аптеку, - огрызнулся Заремба. - Я свою жену прокормлю, я шахтер, смогу заработать. А ты чем кормить жену будешь? Римскими пословицами.
- А я пока не сватаюсь.
- Я хочу защитить своего коллегу Кузьмина, - вмешался Клаус Эрнст. - Не знаю, как с едой, но жене с ним будет жить весело. Он ее в обморок научит падать:
- Ну вы, женихи, - взъярился Глотов. - Больше говорить не о чем? Проверьте крепление груза и готовьтесь к ванне. Она не совсем теплая, смею вас уверить. Что там у немцев?
- Почему-то тормозятся, - ответил, присмотревшись, Баженов. - Пока не рвутся навстречу друг другу.
Цепь фельдфебеля Зиммеля, скрывшись в реденьком боярышнике, выходить на открытое место не торопилась, что заставило лейтенанта Винцера заметно понервничать. Или там наткнулись на парашютистов и делают обходной маневр, или решили немного передохнуть прежде, чем появиться на глаза грозного начальства. Скорей всего задействована вторая причина, так как при первой Зиммель должен дать ракету. А может: Здесь Винцер облился холодным потом. А может, в боярышнике сейчас идет свирепая резня без выстрелов: А что, русские парашютисты могут отколоть и такой номер. Винцер сам был парашютистом и знает как это делается. Левой рукой заткнуть пасть, чтобы не хрюкнул, а правой - удар ножом. Труп. Подходи следующий.
Тревога Винцера передалась и его солдатам. На бронемашинах прикипели к гашеткам пулеметчики. Беспокойно шевельнули дулами и 'машингансами' в цепи. Чтобы лучше видеть, Винцер влез на короб бронетранспортера, имея под ругой ракетницу. Напряжение нарастало. Казалось, еще немного и пулеметы изрыгнут свинцовый ливень по кустарнику, в котором исчезли загонщики. Винцер решил сначала запросить ракетой в чем там дело, а уж потом, если не последует ответа, рубить пулеметами боярышник вдоль и поперек, к чертовой матери. Но вот из кустов выкатился один солдат, второй, третий: Спустя немного на поле снова образовалась цепь фельдфебеля Зиммеля и, как ни в чем не бывало, зашагала в прежнем темпе к реке со своей ношей.
- Кретины! - процедил сквозь зубы Винцер, опуская ракетницу. - Отдыхали, свиньи. Оправились. По сигарете выкурили, мне косточки перемыли. Снова придется вздуть старину Зиммеля.
Солдаты и пулеметчики расслабились. По цепи поплыли сигаретные дымки.
И в этот момент десантники шагнули в реку.
Первым, скользя и оступаясь, погружаясь все глубже и глубже в воду, двинулся за камышовый занавес лейтенант Глотов с притороченным над головой контейнером с рацией, За лейтенантом, через пять метров, последовал Волли Салайнен, навьюченный двойной поклажей. Облегченный Баженов, вскинув на плечи Маринку, сказал, проходя мимо ожидающего своей очереди Стаса:
- Держись крепче, Маринка. Тебя кто-то просватал, а кто-то несет. В жизни всегда так получается. Кому вершки, а кому корешки.
- Жлобина питерская, - беззлобно зашипел ему в спину Стас. - Перетрудился дитя нести. После войны рассчитаемся. За мной не пропадет. Ух, черт! - выругался он, ступая в воду. - Как в кипяток.
Следом, молча и деловито, полез в реку Клаус Эрнст. Замыкающий Сашка Кузьмин, нагруженный взрывчаткой, вошел в воды, вздрагивая и поеживаясь.
- Как там? - повернулся к нему Заремба.
- Курорт: - лязгнул зубами Цезарь. - С радоновыми ваннами.
- Да я не тобой интересуюсь, - хихикнул Стас. - Я взрывчаткой.
- Да пошел бы ты: - огрызнулся Кузьмин.
Осенняя, напоенная предзимними холодами вода не первых порах обжигала и примениться к ней было трудно. Лейтенант Глотов сразу взял повышенный темп. Пока немцы занимались прочесыванием, надо было достичь хотя бы спасательного вербняка, что рос по обоим берегам возле мельницы. Струилась река в лучах солнца, сдвинувшегося на закат. Белыми комочками крошечных парашютов летела над ней паутина бабьего лета.
Но вода - не суша, а река - не море, которое Глотов неплохо знал с детства. Сковывает шаг водная масса, вязнут ноги в донном грунте. Достигнув границы камышовых зарослей, Глотов повернул влево, на запад. Навстречу клонившемуся к горизонту солнцу, и заскользил вдоль сплошной стены камыша, отметив, что она нежно скрывает их от глаз немцев. Оглянулся. Достигнув поворота, шли за ним десантники, сохраняя пока интервал, так же, как и он, оступаясь и оскальзываясь.
Боком разрезал воду Волли Салайнен. Ровно шел Баженов, прижимая ложем автомата к груди ноги оседлавшей его Маринки. Квадратный Стас, которому вода уже была по грудь, все выше и выше поднимал над головой руки с оружием. Пожалуй, уверенней всех шел Клаус Эрнст, подоткнув полы шинели под ремень, он как бы плыл по воде, не оставляя за собой кругов. Что касается шума, то его больше всех производил Сашка Кузьмин. Его, догруженного взрывчаткой, бросало из стороны в сторону, кренило вперед и назад. Он плескал, оступаясь, шуршал камышом, ха хрупкие стебли которого то и дело хватался. Неуютно себя чувствовал Цезарь в водной стихии.
Д е с а н т н о - ш а х т е р с к и й п е р е п л я с С т а с а З а р е м б ы
Камыш в реках растет на отмелях, цепляясь корнями за грунт в тех местах, где толща воды достаточно прогревается солнцем. Заросли его как бы обозначают границу: здесь мелко, а где чистое зеркало реки - там глубины, обрыв, омут: Сам того не сознавая, Глотов шел по узкой и опасной кромке между стеной камыша и рекой, за ним двигались десантники. Пока все шло благополучно. Лейтенант уже уверовал, что так и пойдет дальше и добавил ходу.
Но вот, обминая камышовый выступ, Глотов случайно шагнул в сторону и нога, потеряв опору, ушла, казалось, в бездонную яму. Спасла реакция парашютиста. Если в свободном падении при затяжном прыжке, когда воздушные струи стараются превратить тебя в безвольную щепку, лейтенант мог управлять своим телом, то здесь и подавно. Резкий рывок назад - и нога нашла грунт. Пришлось, обойдя омут, вминаться в отчаянно шелестящие стебли камыша.
Таких опасных мест стало попадаться все больше и больше. И в гущу камыша не полезешь, обнаружат.. Сейчас немцы находились к ним ближе всего. Здесь был левый фланг их цепи, отсюда они растянули в линию свои броневые и живые силы к полю. Пройти бы этот участок поскорей, а тут будто нарочно под ногами колдобина за колдобиной. Правда, через камыш они пока не просматриваются, но что стоит немцам вслушаться в эти шорохи со стороны реки. Заходила ходуном цепочка десантников.
А тут ухнул с головой в омут Стас, выбросив на поверхность гулкий фонтан. Плеснуло. Подрывника быстро вытащил за ворот Клаус, его реакция была мгновенной, но и он в свою очередь оступился. Снова плеснуло. Закачался, заскрипел камыш, куда втаскивали Стаса.
И тот час заработал мотор бронетранспортера. Машина, поскрипывая своими составными металлическими частями, подкатила к реке и остановилась, пофыркивая выхлопной трубой. Десантники, присев по горло в воду, затаились. Баженов, сняв с плеч Маринку, встал между ней и берегом. Девочка встревожено вертела головенкой, но молчала.
Кто-то выпрыгнул из короба и на берегу послышались шаги. С бронемашины спросили:
- Что там, Карл?
- Ничего не видно, - ответил немец, сделав непродолжительную паузу. - Рыба, наверное:
- Слишком громко для рыбы.
- Тогда крокодил.
- Успокой его, Карл, - гоготнули на бронетранспортере. - Что бы он не лазал по русским рекам.
Пробная очередь шмайссера проложила в камыше стежку и пули вспороли воду рядом с Сашей Кузьминым. Надо отдать должное латинисту. Он не шелохнулся, со спокойствием истинного Цезаря взирая на фонтанчики воды, взметнувшиеся перед самым его носом. Вторая очередь прошлась по фронту, беспощадно срезая стебли камыша. Охнул Стас, уходя в воду. К осенним паутинкам, плывущим над рекой, добавились парашютики семян из распотрошенных пулями камышовых култышек.
На какое-то время утихло, а потом двигатель бронетранспортера добавил оборотов, и машина неторопливо поползла по береговой кромке к гребле. Там снова остановилась, и два шмайссера стали наперегонки гвоздить по камышу уже впереди Глотова.
- Куда тебя? - наклонился над Зарембой Клаус.
- В левое плечо пометили, гады, - сказал Стас, зачарованно глядя на красную, не успевающую раствориться в воде, полоску его крови, уносимую рекой. - Угадали, суки: - Морщась, он поднял из воды левую руку. - Работает:
- Момент, - Клаус Эрнст разорвал индивидуальный пакет и, стянув рукав куртки, стал накладывать Стасу плотную повязку. - Ничего страшного. Как у вас говорят: До женитьбы заживет.
- До свадьбы, - как-то отвлеченно поправил его Стас. - Еще говорят: Как на собаке. - Он озабоченно посмотрел назад.
- Идти можешь? Подтянулся к Зарембе Глотов.
- Могу, да что толку. Стас кивнул в сторону лающих шмайссеров. - Они нам всем ходу не дадут, гляди как разошлись. Отвлечь их надо, товарищ лейтенант. Давайте я этим делом займусь
- Ты же ранен.
С деревенеющим от упрямства лицом Стас проворчал, что рана ему не помеха и настало его время размяться с немцами. Лейтенант слушал его, уйдя в себя. Он и без Стаса понимал, что немцев надо срочно отвлекать. Пока они прощупывают реку на всякий случай. Но когда загонщики не обнаружат десантников на берегу, то все они скопом, так же не всякий случай, займутся камышами вплотную, для очистки совести. Надо же исключить все варианты ухода десантников. Прищучат тогда в воде, где ни простора, ни маневра:
И все-таки Глотов медлил. Чтобы сохранить целое, гласила жестокая заповедь боя, надо отдать какую-то часть. Это всегда было резать по живому. За этой 'частью' стоял конкретный человек, и множились вопросы перед каждым, принимающим решение. Почему именно этот, почему не он сам?.. И решить их был должен он, командир, тщательно взвесив все 'за' и 'против'. За десять - двадцать секунд.
Но задачу облегчал Стас, напрашиваясь на заслон сам. Стас ярился, уходили секунды, каждая из которых была на счету. Для него иных вариантов уже не было и он, отобрав у Цезаря сидор с взрывчаткой и распустив горловину, уже торопливо шарил в нем, выискивая нужное именно сейчас. Мешок ему придерживал Клаус.
- На что они могут клюнуть? - спросил, понимая что Стаса не переупрямить, Глотов.
- Подам голос из воды и рвану обратно к вербам, - ответил Стас, заталкивая за пазуху плитки тола. - Пусть там весь кодляк собирается. Я им устрою небо в алмазах, звезду над терриконом, шахтерский перепляс под балалайку. Постараюсь оставить о себе долгую память.
- Не заносись, - сказал Глотов. - Они ворон ловить не будут. Гляди, срежут раньше времени.
- Как бы не так, - возразил Стас и заткнул себе рот: запалами с отрезками бикфордова шнура, давая этим понять, что время разговоров закончилось.
- Постарайся уйти, Стас, - беспомощно сказал Глотов. - Дай им шороху и уйди. Вывернись наизнанку, но уйди. Очень прошу.
Заремба кивнул головой и стал удаляться от десантников вдоль камышовой кромки назад, откуда они начали это движение по неверной водной хляби.
- Маршрут прежний, - осевшим голосом произнес Глотов. - Чуть что - замри.
И они пошли не оглядываясь. Лихорадочный треск шмайссеров прекратился. Потом гулко продубасила очередь крупнокалиберного с бронетранспортера и все стихло. Глотов сделал знак остановиться. Кружились над рекой паутинки и парашютики семя, тихо звенели речные струи, путаясь в качающихся камышах. И немцы, и русские вслушивались в голос реки.
:Дойдя до половины пройденного всеми расстояния, Стас Заремба взял наискосок к вербам прямо по шелестящему камышу. Надо было стрелять, но стрелять просто так, не видя цели, было для него противоестественно. Патронов и так маловато, а взрывчатка на таком удалении от немцев бесполезна. Но больше всего хотелось поскорей почувствовать под ногами твердую землю. Шахтера раздражало зыбкое илистое дно.
Пощипывало пробитое пулей плечо. Стас постоянно шевелил им, чтобы лучше чувствовать руку. Бинт, наложенный Клаусом Эрнстом, начинал окрашиваться кровью. Но впереди у него бой, поэтому надо было быть уверенным во всем, в том числе и в надежности своего тела.
Об остальном Стас Заребма не задумывался. Даже о том, что он может погибнуть. Как, впрочем, он не задумывался о смерти, когда в юности гонял на мотоцикле по шахтерским поселкам, делая головоломные виражи, цепляя потом в самолете для видимости карабин вытяжного фала и уходя самовольно на затяжной прыжок, когда на войне хладнокровно подносил огонек цигарки к бикфордову шнуру, вслушиваясь в близкий лязг гусениц немецких танков, когда сигал вчера на трофейном БМВ с Малышом в коляске в ночную неизвестность оврага:
Любопытно, что слепую удачу Стас отвергал начисто. И ставку на пресловутый 'авось' никогда не делал. Работа в шахте с взрывчаткой приучила его не надеяться на везение. Если в пробитые шпуры правильно вложены патроны аммонала и соединены электропроводом по определенной схеме детонаторы, то везения, как такового, не надо. Дай сигнал, отойди в укрытие, выжди нужное время и поверни рукоятку машинки, замыкающей цепь. Тогда и получится, как и должно быть. Главное - все сделать правильно.
Сейчас Стас считал, что поступил правильно, вызвавшись прикрывать группу. На себя, на свою выдержку, на свои силы он надеялся, несмотря на ранение. Но, как ни странно, именно слепой удар немецкой пули убедил Стаса в необходимости самому уйти в заслон. В группе, где рация и девочка, никто лучше него этого не сделает. И Стас искренне думал, что своей нахрапистостью заставит немцев отвлечься от всего остального, переключит их внимание на себя. Поэтому и некогда ему было думать о собственной смерти. Дальше выполнения основной задачи он не заглядывал.
До стопившихся у воды верб, которые они совсем недавно оставили, оставалось совсем немного и Стас, решив начать игру с немцами, дал очередь оп маячившим невдалеке солдатам. И шмыгнул под густую темно-зеленую сень с вкрапленными в нее желтыми листочками. Здесь он выплюнул изо рта запалы, достал из-за пазухи толовые шашки и стал снаряжать взрывчатку, толком не зная, зачем он это делает. Но немцы замешкались и Стас старался использовать передышку.
Обстановка, однако, начала круто меняться. Бронетранспортер, ушедший вперед, круто развернулся, взвыв двигателем, и пошел к вербам, с ходу открыв пулеметный огонь. Застонали старые деревья. Лишившись верхушек, которые будто срезало ножом. Однако в небо ушла зеленая ракета и огонь прекратился. Лишь вращались, падая, сбитые листочки да потрескивали, обрушиваясь вниз, срубленные сучья. Донеслась приглушенная расстоянием немецкая команда. Береговой бронетранспортер встал. Цепь разворачивалась фронтом к реке. Снова команда - и 'машингансы', слившись в сплошном грохоте очередей, начали усердно выкашивать камыш, обрабатывая узкую полосу берега у верб. Стас ухмыльнулся. Яснее ясного. Ведут отсечный огонь, думая. Что обложенные русские парашютисты находятся за деревьями. Что в общем-то и требовалось. Предположение Зарембы подтвердил второй бронетранспортер, выкатившийся прямо на вербы в лоб. Слева от десантника подходила группа немцев, с которой вел бой Миша Коваль. Цепь разомкнулась и стрельба затихла. Подошел поближе бронетранспортер, кочующий вдоль берега, и тоже остановился. Упала такая томительная чуткая тишина, сто стало слышно, как звенят речные струи.
- Думают, что загнали всех в мышеловку, - захихикал Стас, вглядываясь в настороженныне фигуры замерших немцев. - Думают, что мы все у них в мешке. До чего же умные ребята: Им бы в псари пойти к помещику Троекуров. Вон как стойку делают. Или вместо борзых собак. Хотя: - Тут Стас понял, что тишина - это плохо. Ребятам пришлось снова затаится. Шум нужен. Но если сейчас стрелять, немцы быстро разберутся. Что он один. 'Поджечь камыши, что ли, - размышлял Стас. - Для пущей радости: Пусть подумают, что мы ускользнуть собрались. Жаль, что не захватил дымовую шашку, можно было бы сделать дымовую завесу. Да ладно, и так обойдемся:'
Стас был сейчас доволен собой. Огонь рассеет внимание немцев, а дым, возможно, прикроет ребят, позволит им уйти незамеченными. Да и самому в этой копоти отбиваться будет легче.
Стас быстро соорудил зажигательное устройство из куска тола и бикфордова шнура. Поднес к концу огонь, щелкнув плоской массивной зажигалкой, которую он бережно хранил в нагрудном кармане гимнастерки. Подождал когда брус охватит коптящее пламя и зашвырнул все вместе в камыши. Теперь надо подождать пока разгорающийся тол не создаст нужную температуру. Вода ему сейчас не помеха.
Поглощенный возней с взрывчаткой, Стас вероятно не расслышал команды, так как немцы и бронетранспортеры неожиданно сдвинулись с места и пошли к вербам. Стас припал щекой к ложу автомата, но что-то удерживало его от стрельбы. Или медленный ход бронемашин, или неуверенные шаги солдат. Во всяком случае это не было атакой, где все решается на повышенной скорости и в короткие отрезки времени. А сейчас немцы, приближаясь к деревьям, соблюдали повышенную осторожность.
Пройдя какое-то расстояние, солдаты залегли. Боковая бронемашина, подкравшись поближе к вербам, остановилась. То же самое проделал бронетранспортер, прущий на Зарембу в лоб: остановился, развернувшись к десантнику бортом. Оторвавшись от приклада, Стас, мучимый любопытством, склони голову к плечу.
Из-за бронетранспортера заорал немец якобы по-русски. Голос был грубый, слова коверкались немилосердно да и те в большинстве своем были матерными (где только научился, собака?). Но из всего текста Стас без особого труда выловил обычный немецкий штамп: сопротивление бесполезно, предлагают сдаться без боя, обещают жизнь. Дали и время на раздумывание - 'вьюн' минут.
Стас знал счет по-немецки до десяти и. просчитав в уме 'дайн', 'цвай', 'драй', понял, что времени определили им всем пять минут. Лицо десантника расплылось в улыбке. Значит, его не воспринимают в единственном числе под деревьями. Уже ученые и знают, что парашютистом нахрапом взять трудно; поэтому и давят на психику. Уже хорошо.
Предложение было повторено дважды с небольшм примечанием, в котором немец заверил, что они восхищены мужеством десантников, но лучше обойтись без кровопролития. Стас ответил свирепым шахтерским монологом, взятым из лексикона посадчиков лавы, исторгаемым ими в тот момент, когда выбиваются последние стойки крепления, а следом обвально рушится кровля. В его ответе не било ни единого печатного просвета.
Затихло. Немцы обдумывали полученную информацию, пытаясь ее расшифровать. Позади потрескивало и, обернувшись, Стас увидел, что камыш в реке начинает браться пламенем. По направлению сизовато струящегося дымка он угадал. Что огонь пойдет туда, куда нужно - к гребле, вдогонку за группой, прикроет их шапкой дыма. Так, как он и рассчитывал.
- А теперь давай, курвы!.. - закричал немцам обрадованный Стас. - Двигайте!.. Чего чухаетесь?..
Но немцы гласу Зарембы не вняли. У них была какая-то заминка. То ли пунктуально выдерживали пять минут, то ли уточняли обстановку. Потом они увидели огонь, набиравший силу и валом идущий по камышам, заметили прозрачный дым. Береговой бронетранспортер сдуру лупанул по реке из пулемета и заткнулся. Водная гладь с камышами просматривалась достаточно хорошо и стрелять по ней было явно излишним делом. Но огонь, раздуваемый ветерком, весело прыгал с камышинки на камышинку и, встав гребнем, неумолимо катился вдоль береговой кромки.
И, держа пламя в поле своего зрения, немцы встали и неторопливо пошли, съедая с каждым шагом полоску земли, оставшуюся ними, рекой и вербами, под которыми находился десантник Станислав Заремба. За цепью на малой скорости колыхались коробками бронетраснпортеры. От реки несло пеплом и запахом гари. Стас бил и бил из автомата по зыбким, дрожащим в знойном мареве фигурам, потом, чтобы оградить себя взрывами, разбросал три бруска тола, налево, вперед и направо, предварительно запалив бикфордовы шнуры. Громыхнуло в порядке очередности три раза, и солдаты залегли. На рубеж атаки стали выдвигаться бронетранспортеры. Размазав по чумазому лицу набежавшие от едкого дыма слезы, Стас, собрав возле себя в кучу взрывчатку, ждал, нянча в руке противотанковую.
Только что начавшийчя бой переходил в завершающуюся стадию. Однако Стас уже понимал, что схватку он выиграл. Все немцы толпились здесь, возле него, и это было главным. А имея в руках козырного туза можно спокойно распорядиться и остальными. Пришедшими к нему картами, одна из которых была жизнью шахтера-десантника Станислава Зарембы.
Так начинал Стас свой последний шахтерский перепляс с воздушно-десантным уклоном.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
С н о в а я г д к о м а н д а
Белесый дым от горящего камыша ветер скручивал в тугие жгуты и, промчав над рекой, беспощадно разрывал в клочья. Ходили по воде смутные тени. Выбравшись на берег напротив мельницы, десантники готовились формировать реку по остатакам насыпанной когда-то гребли, пересекающей русло. Ширина была невелика и глубина позволяла: тридцать - сорок сантиметров воды над плотиной. Это не преграда, лишь бы не заметили от верб, где отстреливался Стас Заремба. Там сейчас скопились немцы и там гремело и ухало. А здесь роскошные вербы важно шевелили под ветром густыми кронами с темнозелеными, напоенными влагой листьями. Загадочными выглядели на другом берегу видневшиеся сквозь зелень серые, потемневшие от времени и мха стены полуразрушенной водяной мельницы.
- Украинский пейзаж, - сказал Сашка Кузьмин, отдышавшись и оглядевшись. - Видел на какой-то картине. Луна, река, старая мельница: Утопленницы в воде барахтаются, волосы на бережку расчесывают. И все в нижних рубашках. Не думал, что воочию:
- Утоплениц, что ли увидел? - оборвал латиниста Глотов. - Или луну? До нее дожить надо, до луны. Вернее, до вечера.
- Место уж очень похожее, - пробормотал Цезарь и пустился в рассуждения: - Интересно, почему это девчата в старину в нижних сорочках топились? Наряды, наверное, берегли. А зачем? Все равно же - камнем в воду: по собственному желанию.
Глотов Кузьмина не слушал. Он думал, как соваться на тот берег: по одному или скопом. Пока горят камыши и Заремба ведет бой. А там дело затянулось. Снова громыхнул взрыв, лопнули одна за другой две лимонки. Начали скуповато постукивать шмайссеры, повел длинную строчку ППШ. Клаус Эрнст поднял голову от мешка с взрывчаткой, где что-то перекладывал, отыскал глазами Глотова и сказал:
- Разрешите совет. Сначала через реку надо послать одного. На предельной скорости. Пробным камнем. Достигнет благополучно берега, прикроет огнем. А потом уже остальным: как это: сигать. Пробежку делать.
- А под пулеметы не попадем? - усомнился Глотов. - Они что-то молчат.
- Пулеметчикам не до нас, - заверил Клаус Эрнст. - Они контролируют бой. Винцер все-таки надеется взять кого-нибудь из русских живым. Шесть тысяч и отпуск. Ему можно и повременить А нам нельзя: повременить.
- Задерживается, - машинально поправил Глотов. - А ведь все верно, - согласился он. - Принимаю ваш совет. - На раздумье у лейтенанта ушло несколько секунд. - Пойдешь ты, Кузьмин, - решил он. - Налегке. Помчишься через реку, как ветер. На пределе сил и возможностей. Видишь, тут воробобью по это самое. На линии водосброса, возможно, придется выкупаться, но ты не бойся. Во-первых, ты и так мокрый, а во-вторых, утопленницы на дно не утянут, ручаюсь. Ты им не нужен. Тебе все ясно?
- Как в аптеке. - Кузьмин встал
- Тогда, пошел! - скомандовал Глотов.
И Кузьмин, не колеблясь, рванулся через реку по гребле, держа автомат на отлете. Понесся московский Цезарь, очертя голову, по открытой здесь плавной излучине, где одного случайного взгляда со стороны немцев было бы достаточно, чтобы заметить бегущего человека и сбить его первой же очередью. Бросало Кузьмина из стороны в сторону - дно было неровным и глубина не везде одинаково. Где полметра, где больше, а где и совсем было мелко И тогда Цезарь вздымал фонтаны брызг.
- Все-таки не умеет он преодолевать: - страдальчески поморщился Сережа Баженов. - Ломится, как слон на водопой в Африке. По одной пене могут обнаружить.
- Молодой, исправится, - сказал в защиту своего коллеги Клаус.
- Лишь бы не упал, - пробормотал Салайнен.
- Займет латинист на том берегу позицию, пойдешь за ним ты, Волли, - приказал Глотов. - Готовься. Остальным следить за противником. Что там?
Сквозь редеющий дым можно было увидеть, что верхушки верб, под которыми дрался Заремба, были срублены пулями начисто и сейчас там вздымались в небо голые, уродливые сучья. Но опавшая зеленая масса образовала вокруг барьер и из-под него настырно потрескивал наш автомат. Глотов обернулся. Кузьмин уже выбирался на противоположный берег, цепляясь за свисающие в воду корни кустарника.
- Пошел! - скомандовал лейтенант готовому к форсированию Салайнену.
Волли напористо влетел в реку и помчался по пути, только что проделанным Цезарем. Проводив его взглядом, Глотов снова с тревогой повернулся к изуродованным вербам, где дрался Стас.
Огонь, добравшись до разрыва в береговой кромке камыша. Затухал. Чадило. Бронетранспортеры маневрировали, подкрадываясь к обнажавшимся все больше и больше стволам деревьев. Волной поднимались солдаты, но тут зачастили разрывы и они снова залегли. Стас держался. И все-таки бой угасал. Рвануться бы туда. Длинными очередями с тридцати метров бить и бить по этим потным на спине мундирам, бросить немцев не землю. Вытянуть Стаса. Дать Винцеру по сопатке, чтобы сбить спесь, а потом уже посмотрим, кто кого.
Но пришлось расстаться с этими мечтаниями. Их дело - рация. Он не мог допустить, чтобы напрасной была смерть офицера-связиста Левченко, сержанта Петренко, Миши Коваля и старого Ляха, загнанного непрерывным маршем. И для этого придется сейчас вслушиваться, как немцы будут кончать Стаса. И спешить на тот берег, не отбив тело товарища.
Глотов, обернувшись, снова посмотрел на реку. Салайнен преодолел две трети расстояния и приближался к берегу.
- Готовься, Сережа, - сказал он Баженову, который, держа за руку молчаливую Маринку, вопросительно смотрел на него. - Как только Волли коснется суши, давай без команды. Потом:
- Потом пойдете вы, лейтенант, - вмешался Клаус Эрнст и начал торопливо объяснять: - Ваш минер здесь взрывчатку оставил, а я кое-что соображаю. Поставлю секреты. Они обязательно потом к броду сунутся, так я постараюсь, что бы они задержались на этом берегу.
Прикинув ситуацию, Глотов кивнул головой. Сережа Баженов, держа на руках Маринку, уже вошел в реку. Судя по скупым очередям, переходившим в одиночные выстрелы, патроны у Зарембы были на исходе. Дым, плывущий над рекой, стал гуще и маслянистее - это затлела листва не ветвях, срубленных пулеметами. Или непревзойденный пиротехник Стас постарался, или листья подожгли а запарке немцы. Так или иначе, но видимость ухудшилась, а это было на руку десантникам.
Следом за Баженовым реку благополучно пересек пи Глотов, оставив Клауса Эрнста возиться на берегу с плитками взрывчатки. Немец рыл ножом неглубокие ямки полукольцом от выхода к броду, укладывал тол, вставлял взрыватели натяжного действия, засыпал все землей, тщательно маскируя. Наконец появился на гребле и он. Переправившиеся десантники лежали полукругом на травяном уступе под лозняком и, выставив автоматы, следили за рекой.
- Хорошо устроились, - буркнул Глотов, переводя дыхание. - А спину кто нам прикроет? Давай. Кузьмин, за мельницу, посмотри на взгорок, что там.
Цезарь, попятившись, скрылся в густом кустарнике. Глотов в свою очередь перенес внимание на реку. Легко и ровно шел по гребле Клаус Эрнст, вдвигался ходко и без плеска, бузшумно разрезая воду. По текучей массе также естественно тек бывший герильерос. Но медленно, как казалось Глотову, очень медленно, хотя и догадывался, что он не прав. Что-то странное происходило со временем. Лейтенант был охвачен нетерпением, и поэтому каждая секунда для него растягивалась на бесконечные отрезки времени. Метр прошел поперек реки Клаус, еще метр: Да когда же это кончится!..
Обстановка для Зарембы стала меняться к худшему. Бронетранспортеры, правда, откатились назад и замерли, но в клубящемся дыму подозрительно густо замельтешили силуэты солдат. Грохнуло еще два раза. Резко оборвал начатую было строчку наш автомат. С небольшой паузой лопнули две немецкие гранаты. А потом возникла вязкая, сжимающая сердце десантников, тишина.
Что-то библейское было в изувеченных вербах, растопыривших во все стороны обрубленные ветви и подкуренные у подножья зловещим дымком. То ли Голгофа, то ли место казни еретиков или праведников - не разберешь. Во всяком случае, приземистые фигуры немцев, кажущиеся такими из-за нахлобученных касок, сновавшие в дымном сумраке, очень походили на силы преисподней.
Стас взметнулся из самой гущи навороченных под вербами ветвей и, ведя скупой огонь из автомата, стал пятиться к реке. Немцы не отвечали. Умело маскируясь дымами и прячась за завалами веток, они довольно быстро обходили десантника с трех сторон. Издали их было видно хорошо, видел ли Стас? Но Заремба понимал, что его могут отрезать от реки и поэтому начал забредать спиной в воду, оставляя себе обзор. Автомат в его руках молчал.
Он вошел по колено в воду и остановился. На берег высыпали солдаты, наведя шмайссеры на десантника. Расстояние между ними было где-то с десяток метров. Заремба стал орать немцам что-то оскорбительное, распаляясь все больше и больше. Отдельные слова долетали даже до мельницы. Немцы снова загалдели и решительно полезли в воду. Настырный Стас пошел на них, запустив предварительно автоматом в ближайшего солдата. Тот увернулся. Значит, кончились патроны у Стаса, понял Глотов, значит, что-то придумал жених Маринки.
А что может придумать подрывник? Стаса не было видно отсюда. Десантника закрывали солдаты, стремительно обходившие его справа: очень им хотелось взять русского живым. Их подгонял криками с берега офицер. Но Стас Заремба был не из тех, кто позволяет распоряжаться собой, живым или мертвым В середине суетящихся солдат взметнулся к небу фонтан воды. Хлестко стеганул по реке звук разрыва - не пожалел для себя взрывчатки подрывник.
И в тот же миг время, будто соскочив с невидимой зарубки, понеслось вскачь, стараясь наверстать упущенное.
Не успел опасть столб воды на том месте, где только что был, дышал и жил десантник Станислав Заремба, как вдоль реки взахлеб ударил шмайссер. Кто-то из немцев, случайно обернувшись, увидел Клауса Эрнста, уже достигающего берега с мельницей, и нажал на спусковой крючок. Очередь была заполошная, неприцельная, но пуля нашла Клауса Эрнста, обожгла тело чуть пониже правого бицепса. Санитарный ефрейтор споткнулся. Выпрямился и, кренясь, скользнул из сектора обстрела за береговую кромку.
Наступила пауза. Хотелось верить, что немец протирает сейчас глаза, думая, что ему привиделось. Не тут-то было. Заработали сразу десяток шмайссеров долбя пулями глинистый откос этого берега. А события продолжали накатывать. Не успел Клаус выбраться из воды, как сзади свалился взмыленный Сашка Кузьмин и выпалил:
- Идут!.. Цепью!.. Пятнистые, как леопарды:
Глотову пришлось привести Цезаря в чувство и уточнить наводящими вопросами кто идет, куда идут и почему, собственно, пятнистые. Через минуту все прояснилось. С взгорка, к мельнице, рассыпавшись цепью, двигались немцы в составе взвода в непривычной униформе: темнозеленые комбинезоны в желто-черных разводах и в таких же фуражках с длинными козырьками. В остальном, как и у нормальных немцев - шмайссеры, гранаты у пояса, ножи: За голенищами сапог торчат запасные рожки.
- Ягдкоманда, - угадал Сережа Баженов, слушавший Цезаря. - Они, родненькие. Что это днем вылезли? Мало получили ночью, еще хотят?
Медлить было нельзя. Приказав всем собраться в мельнице, а Кузьмину осмотреть раненого, Глотов вместе с Баженовым бросились от реки через одичавший вишневый садик и заполонивший его сухой бурьян.
Лысый круглый бугор за мельницей, открывшийся лейтенант и разведчику, делили почти на равные части, как секторы полудугу, две заброшенные дороги. Когда-то, вероятно, крестьяне из трех разных деревень подвозили по ним зерно на помол. Сейчас, прямо по центральному сектору, шагала цепь немцев, сливаясь, благодаря своей маскировочной форме, с высохшими за лето, жухлыми травами бугра.
У Глотова засосало под ложечкой. Крупные мордастые парни спокойно и неотвратимо шли к реке. В четком, почти механическом ритме их движения было что-то от пилы в свободном ходе, приближающейся к торцу бревна. Рабочая часть еще не взвыла, но каждый знает, что пройдет секунда и зубчатый диск обязательно вгрызется в беспомощную древесину. В прошлом охотники, лесники и егеря, поверстанные на армейскую службу, они шли уверенно - проколов ягдкоманда не знает.
- Я думал, они только по ночам умеют орудовать, - пробормотал Глотов, вглядываясь в приближающуюся цепь. - Оказывается, и днем могут: Крепкие ребята, мастера на все руки.
- Все равно волки, - возразил Баженов. - Страх нагоняют. Интересно, что их заставило на свет вылезти? И почему сюда прут? Прямо в масть. Неужто хотят счеты свести за мою ночную работу. За своих собратьев.
- Вряд ли, - засомневался Глотов. - Все просто, - понял он. Это Винцер постарался, у них же рации на корытах. Вызвал через начальство подкрепление. А у ягдкоманд, вероятно, здесь поблизости база. Подняли, голубчиков:
Последние слова лейтенант произносил уже машинально. Мозг лихорадочно искал выхода, хотя и ежу понятно, что на этот раз из капкана уже не выбраться. Сейчас Винцер лихо форсирует на бронемашинах реку, а сверху накатят пятнистые: Результата можно не предугадывать. Глотов закрутил головой, цепляясь взглядом за каждый маломальский ориентир, чуть ли не за былинку.
Бугор лыс и на нем пилой движется ягдкоманда, решительно подминая сапогами те самые былинки, за которые пытался уцепиться глазами лейтенант. Не светит бугор. Слева заезжает языком речной плес, и там ни кустика, все позатоптано скотиной. Там тоже не светит. А вот справа:
Местность справа была не столь безнадежной. Параллельно берегу, примыкая к мельничной роще, чуть в отдалении от реки, почти без разрывов, вилась узкая, но довольно таки густая, зеленая полоска деревьев, явно искусственного происхождения. Вероятно, насадили когда-то селяне для укрепления берега. Полоска тянулась приблизительно с километр, а потом отворачивала по крутой дуге от реки и уходила в степь. Куда она там дальше пропадала - видно не было, но какая-то возможность выскользнуть по этому жиденькой лесополосе из западни существовала.
Всем не уйти, понял сразу же Глотов, присматриваясь к полоске, не успеем. Можно, конечно, попробовать, но далеко не уйдем. Пятнистые волки спустятся с косогорчика и кинутся по следу, бронетранспортеры Винцера переправятся: У них пулеметы и скорость. С двух сторон навалятся и порежут огнем. Не дремучая чаща, где можно приостановить погоню заслонами. Да и людей уже не осталось - трое сложили головы в таких заслонах. 'Надо отправлять по этой ленточке одного Салайнена, - решил Глотов. - Не совсем, правда, одного, с Маринкой и рацией. А остальным - в заслон. Мы еще крепкие и сможем выкрошить не один зуб из этих безжалостно смыкающихся бульдожьих челюстей и даже выделяющих голодную слюну от вожделения. Врезать по рылу, чтобы не так вкусно было'.
Пилила циркуляркой косогор цепь ягдкоманды, скатываясь к его подножью. Жестко уперев в плечо приклад автомата Сергей Баженов стерег момент, чтобы открыть огонь не поражение. Палец Глотова лег на спусковую скобу. Надо сначала придержать этих викингов в спецформе, выиграть время на свои дела. Секунды опять стали томительно растягиваться. И тут:
Волки, взявшие себе в союзники, ночной мрак, могли, оказывается, удивлять и при дневном свете. Едва Глотов наметил себе ориентир, чтобы встретить прицельным огнем вышедшую к подножью цепь, как донесся короткий переливчатый свист и ягдкоманду будто языком слизнула с ладони земли. Были пятнистые, и нет их. Будто провалились рябенькие. Вот бугор, вот его подножье, куда спускались немцы, а теперь тут пусто и голо. Что за черт?
Лейтенанту захотелось потрясти головой, как от наваждения, но он не смог сделать этого лишь потому, что прежде всего надо было снять палец со спусковой скобы, который начинала сводить судорога - от неожиданности. И дыхание остановилось. Вот он, психологический шок. Как втянул в себя воздух Глотов, да так и остался с заполненной грудной клеткой, чувствуя подступающее удушье.
Но состояние это продлилось, к счастью, недолго. Сработал инстинкт самосохранения, заложенный в каждом человеке в расчете на подобные ситуации. Легкие сами по себе вытолкнули отработанный воздух и жадно приняли новую дозу, обогащенную кислородом. И тут же пришли на помощь навыки парашютиста: чтобы ни случилось, не суетиться. Так не бывает, чтобы вся ягдкоманда сгинула в мгновение ока.
Глотов присмотрелся и понял, что сдержанность необходима при любых обстоятельствах. Да никуда они не делись, пестренькие, вон лежат бревнышками, сливаясь одеждой с бурой землей. Как шил, так и повалились, услышав сигнал Но молодцы, ребята, надо отдать им должное. Такой финт не для слабонервных. Неопытный противник должен бы здесь обнаружить себя, показаться. Ночная тактика ягдкоманда лейтенанту в какой-то мере была известна. А сейчас они продемонстрировали дневную
- Видал? - кивнул Глотов Баженову, лицо которого до неузнаваемости исказила злая усмешка. - Что они еще придумали? Я тебе помогу отбить первую атаку, а потом смотаюсь к своим, дело есть.
Лейтенанту надо было убедиться, не изменит ли направление движения ягдкоманда. Пусть прет куда угодно, но только не вправо, куда уходит змейка лесонасаждений. Перережет ее ягдкоманда, и все полетит к черту. Салайнен останется с ними, а бригада не получит рации. Надо заставить рябых идти сюда, в нужном для десантников направлении.
Снова донесся свисток. Немцы поднялись и двинулись опять таки прямиком к мельнице, не меняя прежнего направления. Лихое упражнение с падением на землю убедило ягдкоманду, что русские их здесь не ждут и поэтому заметно расслабились. Теперь их цепь уже не напоминала безжалостную циркулярку, и была похожа скорей на ряд зубьев флегматично движущейся двуручной пилы. Глотову этого было и надо. Кивнув Баженову, он открыл огонь.
Два автомата начали свою работу, вгоняя очереди в темные, расплывающиеся на мушке фигуры людей. Внезапность сделала свое дело. Как ни опытен был противник, но по крайней мере пятеро медленно завалились вниз - так падают только те, у кого из-под ног внезапно ушла опора, кто уже не ищет у земли защиты.
Разом оборвав огонь, лейтенант и разведчик быстро откатились в сторону. И тот же час по месту, где только что были десантники, ударили прицельно и плотно шмайссеры. Пули секли сухой бурьян, кромсали грунт, смешивая землю с жухлой травой. Но главное уже было достигнуто. Цепь залегла и теперь минут пять немцы будут оценивать обстановку и прикидывать вариант атаки. А пять минут - роскошно много. Почти вечность.
- Придержи их немного, - сказал Глотов Баженову. - А я провожу Салайнена с Маринкой и дам сигнал. Сматывайся тогда к млыну. Всем нам не проскочить, а оттянуть на себя эту черо-желтую свору мы сможем. И тем, кто за репкой, успеем дать по сопатке. Держись. Позицию чаще меняй. Чтобы голову сохранить. Всем нам сегодня придется поработать.
- Заметано, - сказал Баженов. - Терять башку я не намерен. Хочется побольше насолить этим пятнистым ублюдкам. Будьте спокойны, товарищ лейтенант.
Чтобы не обнаружить себя, Глотов добрался перекатом до засохшего вишневого садика, а там вскочил и со всех ног рванулся к мельнице.
М ы т е б я д о г о н и м
Бронетранспортеры, нарвавшись на берегу на мины-ловушки из наследства Стаса Заребмы, расставленные Клаусом, бурились у брода, опасаясь наткнуться не более мощные сюрпризы. Осторожничали и противодесантники лейтенанта Винцера. Они занялись тщательным разминированием участка, оттягивая время, когда надо будет лезть через реку под пули.
Винцер их не торопил, понимая, что подчиненным надо дать передышку. Да и самому требовалось время, чтобы проанализировать все, что произошло сегодня. С ущербом для своего самолюбия пришлось признать, что счет пока идет не в его пользу. Русские парашютисты играли в поддавки, скупо подставляя Винцеру одну фигуру за другой, убирать которые с доски приходилось с огромными усилиями и жертвами. Результат плачевный: с начала дня всего три десантника, вернее, три трупа десантников.
Весьма ощутимо мешал штурмбанфюрер Вильке, пользуясь тем, что в его ведомстве были бронемашины с экипажами. Вильке с обеда плотно сел на рацию и требовал через каждые полчаса докладывать ему обстановку, как будто он мог чем-то помочь. В настойчивости штурмбанфюрера легко угадывалось нетерпеливой желание поскорей получить победное донесение о разгроме банды парашютистов. Винцер был уверен, что Вильке постарается загрести жар чужими руками. С эсэсовской моралью бывший стрелок-парашютист был хорошо знаком.
Однако успехов пока не наблюдалось и делить было нечего. Поэтому навязчивость штурмбанфюрера Винцера почти не беспокоила. Правда, кое в чем Вильке и помог. Он вовремя подсуетился и отмобилизовал своей властью ягдкоманду, направив ее к реке.
- Пусть порезвятся парни, - сказал в заключение Вильке, - и заодно отработают своию обильную жратву и внеочередные отпуска. Сигнал - ракетами. - И в завершении сеанса связи штурмбанфюрер добавил: - Они в униформе цвета понося дитяти, обожравшегося черносливами. Не перепутайте их с парашютистами. А то перестреляете молодцов, а мне потом отвечать. - И самодовольно заржал, скотина.
Винцера, всегда чувствительного к оттенкам общения, передернуло. И от плоской шутки, и от наглости штурмбанфюрера. Последнее замечание надо бы учесть самому Вильке. Никто иной как его подчиненные палили вчера вечером по солдатам Винцера из крупнокалиберных на полном ходу бронетранспортеров. Их самих надо было учить. А тут штурмбанфюрер призывает к этому Винцера.
Вслушиваясь в раскаты эсэсовского хохота, от которого дребезжали наушники, Винцер нашел, что он тоже звучит весьма неприятно. Будто похрюкивал жирный боров, добравшийся наконец до кормушки. Но пришлось сдержаться. И боевая техника штурмбанфюрера у Винцера, да и чином он повыше. Отхохотавшись, Вильке назначил время выхода на связь и сеанс закончился.
В оперативность ягдкоманде отказать было нельзя. Она подоспела к тому часу, когда противодесантники Винцера разделались с третьим парашютистом и стали выходить к плотине, где был обстрелян бегущий русский. Пока противодесантники на этом берегу разбирались что к чему, на том вдруг загремели короткие очереди русских автоматов которым дружно ответили шмайссеры. Тогда Винцер понял, что помощь подошла вовремя, а главное, в нужном месте.
К этому времени моторизированная часть отряда успела напороться на мины. Вреда взрывы тротиловых шашек бронетранспортерам не нанесли, но опасение нарваться на более мощные заряды приморозило стальные короба к этому берегу. Обмен с ягдкомандой ракетами убедил Винцера, что бывшие охотники, егеря и другие представители лесного сброда в бой не торопились.
Винцер хотел, чтобы ягдкоманда оттянула огонь русских парашютистов на себя и это дало бы ему возможность беспрепятственно формировать речку. Чего хотел командир ягдкоманды оставалось неизвестным, пожалуй. Даже для него самого. Во всяком случае он долго делал вид, что не понимает, чего от него ждут и просил повторить сигнал. Сжав в бешенстве зубы, Винцер повторил комбинацию.
Держа в руках Маринку и поглядывая на дымные шлейфы разноцветных ракет, уходящих в небо с берегов реки, лейтенант Глотов и Салайнен. Уклоняясь вправо, быстро выходили через кустарники к замеченной лейтенантом раньше лесной полоске. В стороне размеренно постукивал автомат Баженова и, вслушиваясь в звуки стрельбы, Глотов торопился. Пауза, во время которой ягдкоманда переговаривалась с Винцером. Давала радисту с девочкой единственный шанс на отрыв.
На Маринку было больно смотреть. Перебежки под свист пуль, броски через рощицы и овраги, взрывы гранат и грохот тяжелых пулеметов не могли пройти для ребенка бесследно. Лицо сникшей девочки было бледным, движения - вялыми. Клонило в сон Маринку на руках Глотова.
- Пронесешь ее немного, - сказал Глотов, останавливаясь у буйно разросшегося куста боярышника и передавая Салайнену девочку. - Пускай поспит. Отойдете на пару километров, передохните. А мы их здесь стреножим, им будет не до преследования.
Лейтенант проследил, как Волли, сдвинув автомат на правое плечо, бережно пристраивает головенку ребенка не левом, окинул радиста придирчивым взглядом. Несмотря на горбативший его фигуру контейнер рации за спиной, Салайнен держался на удивление прямо. На осунувшемся лице холодным синим пламенем горели глаза. Перед уходом десантники передали Волли незамысловатые подарки для Маринки. Цезарь, падкий, как сорока, на все блестящее, расстался с замысловатой трофейной авторучкой, а Клаус вложил спящей девочке в карман ярко раскрашенного глиняного гномика. Сергей Баженов был занят, сдерживая ягдкоманду и поэтому в прощании не участвовал. Лейтенант теперь побеспокоился уже о самом радисте. Глотов вытащил из-за пазухи вафельное полотенце и, попросив жестом Салайнена повернуться к нему спиной, просунул полотенце через заушины лямок, приподняв одной рукой контейнер.
- так, думаю, лучше, - сказал он и хлопнул по плечу радиста. - Чтобы не давило:
- Спасибо, товарищ лейтенант, - Салайнен повернулся к нему угрюмым лицом. - Сразу легче стало: Не беспокойтесь, я дойду. Жаль с ребятами расставаться.
- А мы тебя догоним, - сказал Глотов как можно естественнее, но глаза отвел. - Накостыляем им хари и пойдем за тобой следом. Вечерком сладим мы это дело. Полотенце тогда вернешь. Оно у меня тоже своего рода подарок, еще из госпиталя.
- Только напомните, товарищ лейтенант, - принял правила игры Салайнен. - А то я забывчивый, могу и зажилить.
- Не получиться зажилить, - уверил Глотов. - Спрошу, как миленького. Давай, давай. Цифровой пароль ты знаешь, а в бригаде тебя знают. Если не прибудем, скажешь что и как.
- Есть.
- Давай, Волли.
Смотреть вслед уходящему радисту с девочкой запрещало десантное суеверие да и время не позволяло. Обмен ракетами между немцами на обоих берегах реки Ставрий прекратился и на реке подали голоса двигатели бронетранспортеров. Зато на этом берегу слаженно ударили шмайссеры и прогремели два гранатных взрыва. Глотов со всех ног бросился к мельнице. На самом подходе он заметил Баженова, прыгающего на одной ноге к черному зеву входа, и залег: если Сергей сместился со своей позиции, то надо ожидать преследователей.
Так оно и вышло. Левый фланг ягдкоманды, ломившейся за Баженовым, лейтенант угостил прицельной очередью, что вызвало среди пятнистых некоторое замешательство. Так или иначе, но время было выиграно. Сергей успел скрыться в проеме входа и тот час сбегающий к мельнице склон, заросший кустарником, где перестраивалась ягдкоманда, накрыли трехслойным огнем очереди русских автоматов. Глотов добавил пару очередей от себя и пошел перекатом вниз, стараясь обминуть просторный мельничный двор, на котором собирались когда-то подводы с зерном в ожидании помола. Добрался он до мельницы благополучно, так как пятнистые, не выдержав огня, отхлынули за гребень. В начинающее вечереть небо снова взлетела ракета.
Очутившись внутри помещения, Глотов прежде всего проверил свой личный состав. Их было четверо - трое из взвода парашютистов и приблудный немец. Двои уже зацепило: Клаус Эрнст, кажется, отделался легко, поскольку был на ногах, в накинутой, правда, на плечи шинели и белеющий повязкой из-под распахнутого кителя. Сереже Баженову досталось. С белым лицом и закушенными губами он лежал в углу на каком-то тряпье и, зажмурив глаза, мотал головой. Возле него, присев на корточки, хлопотал Кузьмин, вспарывая финкой штанину комбинезона и голенище сапога. Клаус, стоя с автоматом наизготовку у стены возле входа и следя за мельничным двором, часто оглядывался и подавал советы своему коллеге по медицине: на латыни. Тот быстро отвечал ему на том же языке. Глотов с недоумением вслушался в звучную речь древних римлян и взорвался:
- Вы что, консилиум устроили? Светила медицинские!.. Нашли место!.. Что с Баженовым?
- Разрывной его, - негромко сказал Клаус Эрнст. - В голень. - И в свою очередь заорал: - Оставь сапог, Сашка!.. Готовь укол обезболивающего. Сейчас у него болевой шок начнется. На чем только держался. - Он бегло глянул на Глотова и сказал приказным тоном: - Побудьте здесь, лейтенант. Я помогу этому, как его: Недоростку. Летальный исход возможен.
- 'Плохо дело, - подумал Глотов, становясь на место немца. - Все как-то сразу: Доходился Серега. В лучшем случае ногу отрежут, а в худшем: Ну это, если бы да кабы: Худшего не придумаешь. Не милует ягдкоманда. То-то ему послышался стеклянный звон в стрельбе пятнистых. А ведь до этого все было нормальным. Значит, рожки с разрывными они таскали с собой и перезарядили шмайссеры накануне броска'.
Баженов скрипнул зубами и потерял сознание. Теперь медики группы, действуя слаженно, вспороли на Сергее не только сапог и штанину, но и рукава на комбинезоне и гимнастерке, предварительно освободив его от куртки. Клаус сноровисто сделал укол, хотя скривился от боли - донимала своя рана. Потом оба занялись раздробленной ногой Баженова, перетянув ее по бедру жгутом и положив повязку на страшную рану. Соорудили наскоро шину из обломков каких-то палок. Клаус подсчитал пульс и сказал:
- Пока в порядке. Через час еще укол сделаем.
Глотов внимательно посмотрел на немца. Шутить, что ли? Дадут им этот час его соотечественники, держи карман шире. Но лейтенант промолчал. Дадут или не дадут, но будем надеяться, что через час Клаус Эрнст найдет возможность повторить укол Сереже. 'Много что-то медицины собралось, - отметил он про себя с усмешкой. - На каждого по лекарю. С таким обеспечением пропасть трудно'. Построжав, Глотов распределил секторы наблюдения, а сам занялся обследованием того, что осталось от водяной мельницы.
Млын был построен давно, еще в те времена, когда строили все на совесть, будь то мельница, амбар или церковь. Стены млына выложили из крепчайших валунов, скрепив их не менее крепким известковым раствором, замешанным, кажется, на яичном белке. Камень можно было расколоть, но раствор не поддавался. О давности постройки свидетельствовал и мох, который уже добрался до самой кровли и свешивался оттуда зеленым неопрятным кружевом. Да и сама кровля была подстать стенам. Правда, она кое-где обрушилась, но балки, на которые пошли ошкуренные дубы, все еще прочно держали свод. От близости реки, несущей вечно сырость, дубовые балки почернели. Стали моренными, и никакая гниль взять их уже не могла.
В упадок это мукомольное предприятие сельского масштаба пришло, наверное, в коллективизацию. Раскулачили хозяина, отобрали мельницу, а колхоз с этой собтсвенностью, где ежегодно надо проводить текущий ремонт, не справился и со временем забросили водяной млын. В основном пострадала техническая часть. Правда, Глотов плохо представлял, что это такое, но догадывался, что мельница, кроме стен и кровли, должна иметь еще и жернова, систему передач, грохота для сортировки помола, деревянные желоба, лари: Всего этого не было. То, что могло сгодиться, растащили по своим дворам хозяйственные хуторяне. Вот и стояли, как дань добротной работы прошлых лет, эти старые стены, потревоженные во многих местах ломом и киркой, без дверных косяков и оконных проемов, с кусками штукатурки и мелкой, уже совсем ни на что не пригодной, щебенкой на каменном полу.
Но сначала Глотов, облазив все углы замкнутого четырехугольника с толстыми стенами и отверстиями, которые вполне могли сойти за бойницы, причудливо разбросанные по всему периметру, оценил это помещение как неплохой дот. Выйти отсюда, конечно, не удастся, но и добраться до них будет непросто. Пока будут патроны.
Только вот численность гарнизона маловата, но хватит людей на все бойницы. Здоровыми в гарнизоне этом были он да Кузьмин, Клаус сойдет за легкораненного, Сергей был совсем плох. Лейтенант бросил озабоченный взгляд в угол. Баженов стонал и, кажется, несмотря на укол, был еще в беспамятстве. Но, как стало ясно в следующую секунду, забытье десантника имело не такое уж глубокое дно. Когда Кузьмин, рассчитывая передать автомат с полным диском Клаусу, потянул за ремень, пальцы Сергея намертво вцепились в шейку приклада.
- С гарнизоном все ясно, - пробормотал Глотов, отметив про себя это движение. - Надеюсь, с боезапасом не хуже:
Здесь дело обстояло не так уж и хорошо. Даже если отстреливаться короткими экономными очередями четыре диска ППШ и три рожка к шмайссерам хватит ненадолго. Да и не дадут им немцы зажится на этом свете. Ну, еще одиннадцать грана, его ТТ и парабеллум Клауса. Не густо. Главный резерв 'карманной артиллерии' - противотанковая граната Волли Салайнена, оставленная или забытая им.
Впрочем, вряд ли можно упрекнуть Волли в забывчивости, это все равно, что нарочито забыть вызубренную с детства таблицу умножения. Такая граната обязательна для каждого радиста при заброске во вражеский тыл. Для разведовательных служб противника слишком заманчиво заполучить радиста с шифрами, рацией и своим почерком. Для этого и дается противотанковая, чтобы уйти в небытие вместе с рацией, шифром и почерком. И вот этот 'страховой полис' от адских мук, которые ждали Салайнена, попадись он в руки немцам живым, Волли без колебания оставил ребятам.
Ревизия боезапаса еще не была закончена, как за рекой, у гребли, зашевелились немцы. Бронетранспортер высунул стальной радиатор из-под подола верб и стал поливать крупнокалиберными берег с мельницей, выкашивая вокруг всю растительность. Гулко загудели стены старого млына, посыпалась щебенка, полетела дранка с кровли. Несколько пуль влетели в проемы отверстий, ставшими теперь бойницами, грянулись о булыжники противоположной стены, сплющились и бессильными комками свинца осыпались на каменный пол.
- Сколько они металла на нас расходуют! - прокричал Цезарь.
- Это хорошо, - подал голос Клаус Эрнст. - Ягдкоманда не полезет в зону огня.
- И сектор обстрела нам обеспечат, - хохотнул Глотов. - Со стороны реки кустики побреют. Мы их видим, они нас - нет.
Смолк пулемет. Спрятавшись за скосом бойницы, Кузьмин держал в поле зрения реку. Глотов наблюдал за склоном с тыльной стороны мельницы, откуда по его предположениям должна последовать атака ягдкоманды. Но пестрые странно затаились, а это тревожило. В чем же дело? Собираются с силами? Нет координации в действиях с противодесантниками Винцера? Или ждут, когда Винцер формирует реку. Чтобы вместе? Ну что ж, и мы подождем, над нами не каплет.
Воспользовавшись паузой, Клаус Эрнст запустил здоровую руку за пояс бридж и извлек откуда-то плоский 'вальтер' с обоймой. Немец подбросил пистолет на ладони и сказал:
- Вы брали на учет оружие и боеприпасы, лейтенант? Принимайте в общий арсенал и эту единицу. А то мне не совсем удобно.
- - Хлопушка, - разочарованно протянул Глотов, бегло глянув на пистолет. - Ей разве соек пугать в саду, чтобы черешню не жрали.
- При прицельном огне гарантия пятьдесят метров, - сухо сказал Клаус, обидевшись за свое утаенное оружие. - Двадцать пять метров - наповал.
- Попасть еще нужно, - хмыкнул Глотов.
Кого привел в восторг появившийся на свет 'вальтер' карманного исполнения, так это Кузьмина. У Цезаря загорелись глаза.
- Клаус, - затянул он. - Ты где взял?.. Сроду такого не видел. Может, подаришь на память?
- Где взял, - ответствовал Клаус Эрнст, - там: как у вас говорят: уже пусто. А дарить: Любишь ты: как это:на халтурку, Сашка. Вы же меня обыскивали на чердаке. Нашел бы, твой был.
- Может, махнемся, - не сдавался Цезарь.
- Ладно, - Клаус был великодушен. - Выберемся к своим, я тебе с дорогой душой.
- Выберемся ли? - это спросил Сережа Баженов. Очнувшись, он привстал, положил рядом с собой автомат, достал два ножа.
- Живой! - обрадовался Глотов. - Ну уж если ты: - Он хотел сказать, что они вырвутся обязательно, если уж Сергей заговорил, но тут случилось непредвиденное.
Прошляпили таки они ягдкоманду. И Глотов смотрел на склон, и Клаус Эрнст поглядывал туда вполглаза, когда они обсуждали достоинства 'вальтера', и Кузьмин был настороже, а все равно прозевали, не учли тактики спецподразделения. По привычке ожидал открытой атаки с шумом и грохотом, а пятнистые тишком и по одному просачивались в разных местах, накапливаясь для решительного броска у наружных стен.
Положение спас, как не фантастически это выглядит, раненый и лежачий Сергей Баженов. Он случайно бросил взгляд на отверстие под потолком, проделанное, вероятно, для каких-то мельничных нужд, скорей всего, для вентиляции, откуда просматривался кусочек склона, и заметил быстро мелькнувшую тень. Реакция разведчика была мгновенной:
- Рябые!..
Десантники и Клаус Эрнст бросились к бойницам, полоснули наугад из автоматов.
- Гранатами! - крикнул Сергей, - Они под стенами:
Сам он, забыв о ранении и прихватив автомат, выкатился из угла и встретил огнем пятнистых, врывающихся в помещение через главный вход. Мишень была превосходной - проем входа с льющимся в него снопом света, в который вплывали одна за другой темные фигуры, натыкаясь на горячие струйки свинца, брызжущие из автомата разведчика.
Это была штурмовая группа и рассчитала она свой бросок, признаться, неплохо: один влево, другой вправо, третий прямо: Возможно, они хотели затем броситься на пол и открыть огонь, да не успели. Так двое и повалились, влетев в помещение и пронизанные здесь очередями, вправо и влево, веером. Третий инстинктивно стал гасить перед опасностью инерцию бега, задержался на пороге и был опрокинут свинцом наружу. Четвертый не полез. Сергей бил и бил в прямоугольник света, пока не кончились в диске патроны и тогда боль от растревоженной раны опустила не его сознание черную заслонку забытья.
Остальные, как и советовал Сергей, отбивали хитрую атаку ягдкоманды гранатами. Таившиеся в наружных стен пестрые попадали в мертвую зону для автоматного огня и, что было опасно, могли в свою очередь зашвырнуть гранату в любой проем. Глотов, Кузьмин и Клаус метались по периметру помещения и, срывая чеки с рубчатых лимонок, выбрасывали их через отверстия наружу. Взрывы окольцевали млын. Снова негодующе гудели колоколом старые стены, но испытание выдержали с честью.
Прыжок к ягдкоманды истаял на взлете. Штурмовую группу расстрелял в упор Баженов, а сколько рябых осталось под стенами - неизвестно. Начался отход и группа прикрытия, навешивая огонь по бойницам, не давала высунуть и носа. Но Глотов все-таки умудрился вбить очередь в черножелтое пятно, мелькнувшее на склоне в кустарнике. За это на его бойницу обрушился свирепый огонь нескольких шмайссеров. Лопнула граната.
- Что там на реке? - крикнул Глотов, шарахнувшись к простенку. - Кузьмин, ну-ка глянь.
- Да смотрел уже, - отозвался Цезарь. - Где стояли, там и стоят. Ни с места.
- Ничего не понимаю: - Глотов обессилено стал опускаться на пол, задевая курткой о булыжники стены. - Винцер за это время мог бы сделать переправу. Хотя бы на корытах: Нюх потерял, что ли?..
- Да не потерял он: запах, - возразил Клаус Эрнст. Ему, вероятно, помешали.
- Если они будут лезть по очереди, - рассуждал Глотов, - то и бить их мы тоже сможем в порядке очереди. Сначала одних, потом других. Но это - если бы да кабы:
- Эти больше не полезут, - хмыкнул Цезарь, осторожно наблюдая из-за скоса бойницы за отходом ягдкоманды. - Сполна отоварились. Вон как улепетывают за склон, перекатом. Цып, цып, пестренькие. - Развеселился он. - Чтоб вам ни дна ни покрышки. Приходите за отоваркой.
- Они придут, - сумрачно заметил Глотов. - Радоваться пока рано. Придут, но под другим гарниром. - И вскочил на ноги. - Что с Сергеем? Посмотрите, я побуду в наблюдении.
- Шок, - определил Клаус Эрнст, склоняясь над распростертым Баженовым. - Новых ранений, кажется, не имеет. Давай-ка его, Сашка, потихоньку опять на место.
Вдвоем они с трудом переместили Баженова снова в угол. Старался больше Кузьмин, Клаус помогал ему одной рукой, поскрипывая время от времени зубами. Обстановка за пределами млына особого беспокойства пока не вызывала. Бронетранспортер, лупивший из пулемета, торчал на своем месте. Второго что-то не было видно. Ягдкоманда за склоном посылала в вечереющее небо ракету за ракетой. Солдаты на том берегу маскировались за деревьями, иногда обнаруживали себя перебежками, но боевого напряжения в них не угадывалось. События разворачивались не по правилам и это тревожила Глотова.
- Баженов придет в себя, введешь морфий, - сказал Клаус Эрнст. - Ему будет больно, очень больно. Немец покачался на корточках возле неподвижного Сергея и стал валиться навзничь.
- Через марлевую повязку на груди Клауса, видневшуюся в вороте распахнутого кителя, проступали кровавые пятна.
В и н ц е р а о б и д е л и
Пора было заканчивать этот затянувшийся поединок, где счет шел не в пользу Винцера. В активе - три изуродованных тела русских парашютистов, в пассиве: О пассиве лейтенант старался не думать. Ему теперь нужен только конечный результат - разгром всей группы противника и рация. Только тогда Винцеру спишут все потери.
План Винцера был беспощадно сорван на первом же этапе выполнения. Крупнокалиберный пробил по замшелому строению и бронемашина должна уже была двинуться к тому берегу, как тут на волну рации вышел штурмбанфюрер Вильке и потребовал для переговоров командира противодесантников. Весь в лихорадке предстоящего боя Винцер хотел было отмахнуться от переговоров, но экипажа бронемашин помнили, что они находятся в ведомстве штурмбанфюрера и смотрели на лейтенанта вермахта с вызовом, давая понять, что они могут и выйти из подчинения. Ларингофоны пришлось взять.
Судя по голосу, Вильке почему-то утратил постоянную жизнерадостность. Штурмбанфюрера интересовала подробная обстановка. Сухо, нарочито избегая подробностей, Винцер выложил, что парашютисты наконец-то попали в ловушку, ягдкоманда на исходной, а сам он с главными силами готовится к атаке. Эсэсовец еще раз попросил уточнить ситуацию на карте. Досадуя на потерю времени, Винцер сделал и это, развернув на сидении свою трехкилометровку. На этом сюрпризы, однако, не кончились. В следующую минуту Вильке огорошил лейтенант приказом отложить боевые действия на час и ждать прибытия его с подкреплением. Выходило, что штурбанфюрер сам решил возглавить атаку.
Все плыло перед глазами Винцера, когда он сворачивал карту: текущая река, клонившееся к вечеру солнце, отражающееся в воде, и оба берега - свой и противоположный, с деревьями, с приземистой старой мельницей, обработанной пулеметным огнем, где сейчас засели русские парашютисты. Беспомощность и отчаяние охватили лейтенанта. Снова ему дорогу переходили эсэсовцы. Он, значит, двое суток преследовал парашютистов, а придет скотина Вильке и возьмет результат.
Стараясь не смотреть на развалившихся в свободных позах на сидениях эсэсовцев, Винцер сунул карту в планшет, спрыгнул с подножки прямо в воду и побрел к своим, подтянувшимся к переправе, противодесантникам. Вынырнул откуда-то решительный обер-фельдфебель Хельбрехт, вытянулся в струнку, вопросительно глядя на лейтенанта. Винцер жестом дал понять своему помощнику, что атака пока отменяется. Обер-фельдфебель отдал команду и солдаты с видимым облегчением повалились там, кто где стоял. Винцер взболтнул остаток жидкости во фляге, сделал глоток и, протянув флягу Хельбрехту, сказал:
- Помянем старину Хейнца:
А тут, не согласовав своих действий с камарадами, сорвалась с цепи ягдкоманда и сделала попытку самостоятельно захватить мельницу, действуя в обычном стиле - внезапностью и напором. Тоже, вероятно, хотелось победных лавров. Наблюдя за пятнистыми, Винцер нашел, что смотреть со стороны. Как воюют другие, тоже своего рода удовольствие. Он до того увлекся зрелищем. Что пропустил момент, когда Хельбрехт сделал внеочередной емкий глоток, оставив ему на донышке. Еще немного и посудина была бы пуста. Пришлось отобрать у обер-фельдфебеля флягу и посоветовать ему присмотреться к боевой тактике товарищей по оружию. Хельбрехт тупо уставился на тот берег, где русские парашютисты били морду ягдкоманде, и по его обиженному профилю можно было понять, что кроме содержимого фляги лейтенанта обер-фельдфебеля сейчас не интересовали ни стратегия, ни тактика, ни даже товарищи по оружию.
У Винцера еще сохранились понятия о рыцарских способах ведения войны, поэтому отношение лейтенанта-парашютиста к ягдкомандам было точно таким же, как к эсэсовцам и панцирным войскам. Он считал, что привилегии, которыми оплачивается грязная и кровавая работа этих небольших спецподразделений явно завышены по сравнению с результатами их 'боевых' действий против партизан и жителей небольших деревушек. Для настоящего боя у них кишка тонка. Вон как откатываются по склону, оставив своих камарадов у мельницы.
Через несколько минут все было кончено. Теперь ягдкоманда зализывала раны за гребнем склона и скулила ракетами, что она, мол, обескровлена. Винцер хмыкнул. А кто их, дураков, просил вступать в драку раньше времени, не согласуя с главными силами, то есть с ним, с Винцером? Теперь плачутся. Винцер дал ракету, означающую сигнал 'оставаться на местах'. Ягдкоманда ответила свой, в которой, по шифру, угадывался вопросительный знак - не поняли, значит. Винцер издевательски хохотнул. Кретины!.. Придуриваются по привычке. Если на месте оставаться, то на месте, а не лезть, куда тебя не просят. Что тут понимать? Разжевывать ягдкоманде свой сигнал Винцер не стал, пожалел ракеты.
Скоро снова дал о себе знать штурмбанфюрер Вильке и Винцера позвали к рации. Штурмбарнфюрера опять интересовала обстановка. Винцер не преминул доложить о вылазке ягдкоманды и о ее плачевных результатах, подчеркнув, что подразделение действовало без его приказа, на свой страх и риск. Вильке философски заметил, что лишние колотушки ягдкоманде не помещают. Так как собьют с нее спесь и добавят умственных способностей. С чем Винцер мысленно согласился. Жизнерадостность снова вернулась к штурмбанфюреру. Он похихикивал в нужных и ненужных местах, острил, голос его был бодрым и напористым. В конце сеанса связи Вильке выдал что-то вроде речи:
- Хоть я и на расстоянии, но внутренним зрением вижу, ребята, как вы рветесь в бой. Сдержите свое нетерпение. Я мчусь к вам, обгоняя ветер. Мы выловим парашютистов всех до единого. Держитесь, парни, я с вами.
Винцера перекосило, а обер-фельдфебель Хельбрехт, стоявший поблизости и слышавший монолог штурмбанфюрера через наушники, ухмыльнулся и сказал старине Зиммелю, оказавшемуся рядом:
- Определенно хватил, скотина. Богато пойлом эсэсовское начальство, хоть залейся.
- Как поняли меня? - добивался Вильке. - Как поняли? Прием.
Винцер ответил, что понял. Штурмбанфюрер удовлетворился и объявил конец связи. На этот раз вылезать из бронетранспортера Винцер не стал, содрал наушники с ларингофонами, поместил их в специальное гнездо рации и, вытянув ноги, поудобнее устроился на сидении. Из командира противодесантного отряда он превратился в лицо подчиненное. Надо полагать штурмбанфюрер Вильке находится где-то на полпути и несется сейчас на своей прославленной боевой технике сюда. Прибудет и возьмет командование на себя - ему и карты в руки. А пока можно и отдохнуть.
Оторванный от своих и поглощенный погоней, Винцер не знал, что обстановка на фронте ежечасно круто менялась. Столкнув немцев с левого берега, передовые части 4-ой нашей армии с ходу форсировали Днепр и, зацепившись за правый берег, стали расширять плацдарм, вгрызаясь в подошву Восточного вала. Атаки шли за атаками. Командование вермахта сняло несколько механизированных частей из резерва и бросило их на опасный участок, чтобы утопить русских в Днепре. Благодря координационному штабу по борьбе с десантом, танковая рота СС штурмбанфюрера Вильке не попала в их число. Решающую роль здесь сыграло сообщение о рации, находящейся в группе русских парашютистов, которую преследовал противодесантный отряд штурмбанфюрера. А заполучить советскую рацию да еще вместе с радистом для координаторов было заманчиво.
Получилось так, что три десантника и немец-интербригадовец, засевшие в древнем строении водяной мельницы на берегу заурядной украинской речушки, приковали к себе танковую роту СС и натиск на зарождавшийся плацдарм за счет этого был несколько ослаблен.
ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ
Т р и с т о л и ч н ы х ж и т е л я и о д и н п р о в и н ц и а л
Они не теряли даром времени. Три шмайссера, пять неполных рожков с патронами, три ножа и две гранаты, добытых Кузьминым у трех мордатых вояк ягдкоманды, принявших смерть от огня Баженова, пополнили боезапас гарнизона старого млына. Настырный Цезарь, баррикадируя трупами вход, обшарил пятнистые комбинезоны и под неодобрительным взглядом Глотова, оставшегося в наблюдении, снял с поясов фляги в суконных чехлах. В них что-то плескалось.
Проверял содержимое фляг Клаус Эрнст. Примостившись рядом с Баженовым и работая одной рукой, он зажимал коленями каждую фляжку, свинчивал колпачок и, смешно морща нос, втягивал запах из горлышка. Вторая рука его тоже действовала, но саднила от раны и он, стараясь понапрасну ее не тревожить, берег для боя. Схватка с ягдкомандой далась Клаусу нелегко и теперь он чувствовал в теле противную слабость.
Стены старого млына не принимали пороховую гарь, замешанную на запахе крови, и сквозняки гоняли ее из угла в угол, втягивая снаружи тротиловую вонь от разорвавшихся гранат. Сизый полумрак висел в коробке здания, медленно дрейфуя из одного угла в другой. Покашливая, Глотов расхаживал по кругу, заглядывая в каждую из бойниц. Оживший после укола Баженов снова сидел, привалившись к стене, и подбрасывал на ладони ножи, пробуя их на вес и центровку. Возле него были свалены в беспорядке шмайссеры, рожки и гранаты, притащенные Кузьминым, Сам Цезарь крутился сейчас возле немца, занятого флягами, и ожила результата проверки.
- Не мучайся, Клаус, - сказал Баженов, откладывая в сторону трофейные ножи. - Я тебе скажу, что там налито. Во всех флягах - ликер. Апельсиновый, кажется: Крепкий. Запах аж сюда слышно.
- Верно. - Клаус Эрнст с облегчением разогнулся, взболтнул флягу. - А я никак догадаться не мог, приторно, на отраву похоже.
Теперь даже Глотов, находясь у абмразур, различил тонкий непривычный аромат, примешивающийся к резким запаха сгоревшего пороха и тротила.
- Значит, ликер, - разочарованно протянул Кузьмин. - А я думал, настойка на давленых клопах. Странно!.. Ликер, насколько я знаю, аристократические дамы употребляют с кофе, а тут пестреньким его залили. Вроде они на женщин не похожи. Рацион у них такой, что ли?.. Хорошо живут, волчары.
- У интендантов, наверное, ничего подходящего под рукой не нашлось, вот и заправили ягдкоманду ликером, - сказал Клаус. - Вы думаете, они букет различают? Ничего подобного, лишь бы крепость была. А пить это можно.
- По праву санинструктора снимаю пробу, - заявил Цезарь и глотнул из фляги. Постоял, кривясь и дергая носом, а потом сказал: - Ты прав, Клаус, пить можно: Само в желудок провалилось, будто там и было.
- Ну вы, дегустаторы, - вмешался Глотов. - Сообразили бы лучше насчет обеда пока есть время. До ночи она нас отсюда не выпустят и пожрать спокойно вряд ли дадут. Готовь самобранку, Цезарь. Что есть на печи - мечи. Экономить не стоит.
Пожалуй, только сейчас они ощутили лютый голод, вспомнив, что с утра у них во рту не было и маковой росинки. Да и до утра употребляли ли пищу? Забыли, когда и ели. А организм молчал, подавленный нервным напряжением. А сейчас, когда каждый чуточку расслабился, он властно потребовал своего.
Кузьмин засуетился. Он небрежно сдвинул в сторону трофейное оружие, сваленное возле Сергея. И расстелил плащ-палатку. На нее стал выкладывать все съедобное, обнаруженное в рюкзаках. Клаус Эрнст приподнялся, постоял, пробуя ногами пол, и, прихватив шмайссер, направился к Глотову.
- Я вас сманю, лейтенант, - сказал он. - Обедать, думаю, будем поочередно. Мне необходимо размяться, а наблюдение перерывать нельзя.
- Пока тихо, - сказал Глотов, уступая ему место у стены. - Ягдкоманда не рыпается и противодесантники Винцера ни мычат, ни телятся. Чего-то ждут. Неужели подкрепления? Так у них сил больше, чем достаточно.
- Не нравится мне эта тишина, лейтенант. - Пожаловался Клаус Эрнст. - На душе: как это у вас говорят: кошки царапают.
- Скребут, - поправил Глотов. - У меня тоже. Но нам их такое топтание, что называется, в масть. Рация уходит все дальше и дальше.
- Теперь понятно, - сказал, подумав, Клаус. - Главное для них - рация: Поэтому они возле нас: как это: топают. Считают, что рация здесь. Хорошо, если так. Сейчас ждут какого-то высокого начальника. Парад-алле хотят устроить, цирковое ревю, показательный бой.
- Мы им устроим, - хмыкнул Глотов. - Балаган с каруселью Зрители не будут в обиде.
Кузьмин уже передвигал плащ-палатку с разложенной на ней едой поближе к Баженову. Чтобы тот мог дотянуться. Глотов окинул беглым взглядом 'самобранку'. Накрыта она было по-армейски неприхотливо: раскисшие сухари, банки тушенки. Вскрытые ножом, и три трофейных фляги, выложенные Цезарем в один ряд. Лейтенант порылся в рюкзаке и достал свою, командирскую флягу, весомо оттягивающую руку. Сказал:
- Спиртус вини. Чистый медицинский. При употреблении необходимо разбавлять.
Кинулись, и оказалось, что воды ни у кого не было не то что спирт разбавлять, а даже напиться. Влагу, набранную из колодца Саввы Ляха, выхлебали еще в ночных переходах, а набрать из речки новый запас никому не пришло в голову. Да и не до этого было, хотя купались в воде, захлебывались в ней при переправе. И река течет рядом, а не зачерпнешь из нее под прицелами пулеметов Винцера и автоматов ягдкоманды.
- Спирт можно смешать с ликером, - подал совет Клаус Эрнст. - Коктейль получиться. Приятно будет пить.
- А ты когда-нибудь пробовал смешивать? - полюбопытствовал Цезарь.
- По разному приходилось, - коротко ответил немец.
Кузьмин стал готовить смесь. Глотов позаботился о емкостях. Кружек было три, по числу людей не получалось Клаус сказал Кузьмину, чтобы он достал из его санитарной сумки мензурку с делениями, из которой он только вчера угощал фельдфебеля Хейнца, павшего на подворье Ляха. В нее-то и налил Сашка Кузьмин взболтанное содержимое и поднес мензурку хозяину, находящемуся на посту. Баженов из своего угла глухо сказа:
- Помянем ребят.
Выпили моля. Потом трое десантников занялись едой. Расхаживая от бойницы к бойнице и поочередно заглядывая в каждую, Клаус Эрнст, остооржно пошевеливая плечом, думал о том, что уже в третий раз, с тех пор, как он взял в руки оружие, его, немца, нашла немецкая пуля.
Первый раз ему обожгло бок среди обрывистых скал Испании, где он, лежа за ручным пулеметом и сатанея от солнца, бившего в затылок, прикрывал отход отряда от наседающих франкистов, пытавшихся взять герильерос в кольцо. С его фланга эти парни лезли особенно настырно и ему пришлось задержаться несколько дольше, чем позволяла обстановка. Обычно пунктуальный при выполнении приказов, Клаус был разражен задержкой и в горячке боя обложил фашистов многосложным и грубым ругательством на своем, немецком, языке. У него даже перехватило дыхание, когда с той стороны ответили ему не менее красочно и на таком же чистом немецком. От неожиданности он даже приподнялся чуть-чуть над прикладом, но этого 'чуть-чуть' хватило, чтобы он схлопотал гостинец. Однако пуля, которая могла поставить точку в его биографии интербригадовца, был ослаблена рикошетом о скалу и, пробив кожу и войдя в косые мышцы живота, там и застряла.
Будучи уверен в смертельном ранении, Клаус тогда решил расстрелять оставшиеся диски до конца и стал готовить для себя гранату. Но со спины накатились двое потных камарадов, посланных командиром, добавили ружейного огня и, таща его поочередно на закорках, прикрываясь пулеметным огнем, вытащили Клауса к своим. На партизанской базе хирург вытащил пулю и, чтобы заткнуть рот Клаусу, тут же вручил ему ее - операция велась без наркоза и раненый обкладывал хирурга все той же немецкой бранью. Презент, выпущенный из немецкой винтовки, Клаус выбросил сразу же, как только поднялся на ноги.
Вторая пуля, уже автоматная, нашла его в тылу немецких армий, обложивших Смоленск. На контрольно-пропускном пункте ретивый фельдфебель заинтересовался документами санитара, едущего в тыл с двумя ранеными и грузом в коляске мотоцикла. Наспех сработанные документы вроде бы прошли, но фельдфебель полез в коляску, а там находился коротковолновый передатчик, где все служебные надписи, в том числе и предупреждающая фраза 'Внимание, враг подслушивает' были выполнены русским шрифтом и на русском языке. Клаус не стал ждать возврата документов, включил газ и понесся по полю нескошенной ржи к ближайшей роще. Вой мотора и треск глушителя перекрыли тогда перестук автоматных очередей, но удар в бедро он почувствоал сразу. С заднего седла сполз в желтую рожь прошитый пулями радист.
Однако мотоцикл вынес Клауса с шифровальщиком в коляске к роще, и здесь он сам профессионально, поскольку уже прошел ускоренные медицинские курсы, обработал свою рану, определив, тоже профессионально, что ранение сквозное и поэтому неопасное. Потом около месяца разведгруппа вела сбор информации в неполном составе. Помимо своих обязанностей Клаус подменял еще и погибшего радиста.
И вот третье ранение. Касательное, затронувшее только мышцы предплечья, обошедшее кость. Не подарок, но могло быть и хуже. Все относительно, как это зачастую происходит на войне. 'Четвертое, наверное, будет последним, - отстранено подумал Клаус. - Хватит мне дырявить свою шкуру на этом свете, пора посмотреть, что будет на том'. Здесь он усмехнулся. В загробную жизнь Клаус не верил давно, слишком много за свои двадцать семь лет он повидал смертей. Чтобы питать на этот счет какие-то иллюзии. Переход в небытие ужасен, но он в какой-то мере подводит итог жизни человека, всего, что осталось до смертного рубежа. Клаус Эрнст сам выбрал себе судьбу, самому ему придется за свой выбор и отвечать. Так что особенно волноваться не стоит.
Десантники покончили с едой, оставив долю Клаусу, и на пост встал Кузьмин. В мензурку немца снова была налита жидкость. Проголодавшийся Клаус выпил половину и довольно таки быстро стал расправляться с консервами, орудуя складной алюминиевой ложкой. Солнце затрагивало своими лучами лишь верхнюю часть западной стены их крепости и вокруг был разлит призрачный полумрак. Обшарпанный млын со своими стенами старинной кладки походил в этом свете на таинственное подземелье дряхлого замка. Полное всяческой чертовщины. Того и гляди высунется прикованный скелет и загремит цепями.
- Я давно хотел спросить вас, Клаус, - нарушил тишину Глотов, присевший рядом с Баженовым. - Откуда вы родом?
- Я?.. - Рука потянувшегося снова к мензурке Клауса остановилась. Немец уяснял себе смысл вопроса. - Я из самого, как вы называете, логова фашистского зверя. Родился в Берлине, в районе Красного Веддинга. А почему вы спросили, лейтенант?
- Из любопытства, - ответил Глотов и, подумав, сказал: - Странной: Выходит, под моим началом одни столичные жители. Кузьмин москвич, Сережа ленинградец, а вы, Клаус, берлинец. Сам я кубанец, из провинции. Довожу до сведения подчиненных.
- Подумать только! - воскликнул от амбразуры Кузьмин. - А собрались все вместе на Украине, в этих развалинах.
- Случай собрал, - сказал Клаус и поправился: - Вернее, война. - Он поднял мензурку. - Прозит! За столичных жителей и кубанца-провинциала.
Не успел он осушить посудину, как неподалеку от мельницы загудели моторы. Звуки шли с этого берега, с торца здания. Немцы по ту сторону речки оставались пока на прежних позициях. Прилип к бойнице Кузьмин. Туда же рванулся и Глотов. Уронив на плащ-палатку мензурку, стал приподниматься Клаус Эрнст. Сергей Баженов сгреб свои и трофейные ножи к стене, под правую руку, и взялся за автомат. Поколебавшись, потянул к себе шмайссер из общей кучи.
- Гробы на колесах! - выкрикнул от своего места Кузьмин
С запада, куда уходило солнце, слепившее глаза защитникам старого млына. Ставшего крепостью, подъехали и остановились два бронетранспортера. Из коробов стали выпрыгивать люди и среди них началась непонятная суета: какие-то перебежки, неясные окрики: Клаус уронил:
- Они выбирают стойку, камарады.
Штурмбанфюрер Вильке с эсэсовцами на двух бронетранспортерах вышел на визуальную связь с противодесантным отрядом лейтенанта Винцера. Они уже договорились по рации, что Винцеру надо подождать, пока штурмбанфюрер не сосредоточит своих людей с тем, чтобы начать общую атаку по сигналу красной ракеты. Вильке привез с собой пятерых снайперов, вооруженных винтовками с оптическим прицелом, и им требовалось время, чтобы занять позиции вокруг старого млына.
Винцер поднял на ноги своих разомлевших солдат. Увидев своего командира на том берегу, подтянулись эсэсовцы на бронемашинах. Штурмбанфюрер Вильке был заметен отсюда своей активностью. Отдавая распоряжения, он непоседливым колобком катался между группами солдат, после чего там все сразу же приходило в движение. С этого берега видели, как к бронемашинам приблизился дылда в пятнистом комбинезоне. Вероятно, это был командир ягдкоманды. Дылда застыл столбом, а вокруг него, энергично жестикулируя. Стал бегать штурмбанфюрер. Сцена была немой, поскольку сюда не доносился голос чересчур рьяного Вильке, но результат был налицо. Пятнистый зверила ударился с места в галоп по направлению к своему войску.
Крадущимися шагами разошлись полукругом снайперы и сразу же стали невидимыми, растворившись среди деталей рельефа местности. На склоне, сбегающем к мельнице, завиднелась цепочка поднявшейся ягдкоманды. Винцер скомандовал приготовиться. Дробно пофыркивая выхлопными газами, заработали двигатели бронетранспортеров. Дымный след красной ракеты прочертил небо.
Полоснув пулеметом, первая бронемашина по команде Винцера двинулась в воду. Противодесантники, позабыв об инструкции, полезли на броню, чтобы не мокнуть. Скосив на турели ствол, их затылки обдал жарким ветром пулемет въехавшего в реку второго бронетранспортера. Солдаты обсели и его. Но их командиры, лейтенант Винцер и обер-фельдфебель Хельбрехт, беречься не стали. Они смело вошли в реку и зашагали за бронированными машинами, морщась от выхлопных газов, голубоватая пелена которых стлалась по воде.
Р а з в я з к а у з л о в
Пулеметы от реки били с короткими паузами. Во всю старались и те, что на это берегу, целясь в бойницы. Четыре крупнокалиберных, будто наверстывая упущенное, изрыгали свинец по остову водяной мельницы. Их тяжелые пули дробили древний камень стен, сметая клочья моха, врывались роем в отверстия, метались внутри прямоугольного короба, выискивая жертвы в опасном рикошете. Десантникам приходилось вжиматься в углы, защищая голову автоматами.
Временам казалось, что мозг не в силах выдержать эту непрерывную работу дьявольских отбойных молотков, вой и скрежет пуль, врезающихся на огромной скорости в камень, их хищного завывания, беззащитности живого тела в этой смертельной круговерти горячих кусков металла. Но проходила минута, вторая, третья: Облако от растертой пулями штукатурки становилось все плотнее, все сильней становился дождь из мелких осколков, а тело все еще жило, и сознание обретало привычную устойчивость.
Но вот характер обстрела начал меняться. Пули стали долбить стены только снаружи, перестал слышаться их шорох и стон внутри. Глотов рывком поднялся с пола и выглянул. Пулеметы все еще продолжали вести ослабленный огонь и под их прикрытием вдоль гребли перли к берегу бронированные машины, обсаженные, как капля меда мухами, продиводесантниками Винцера.
- По местам! - скомандовал Глотов вскидывая автомат навстречу выраставшим на глазах корпусам бронированных махин. - Прямо нахрапом прут. Огонь!
- Фойер! - закричал от своей бойницы Клаус.
Три шмайссера брызнули от абмразур очередями, сметая солдат обратно в реку. Но подходил второй бронетранспортер, с которого уже попрыгали в воду продиводесантники, а первый, достигнув берега, вдруг начал подвывать двигателем. Глотов вспомнил крутые откосы, по которым им пришлось подниматься к стенам млына. То что легко преодолели люди, бронемашина взять не смогла. Значит, река вымыла для них неплохой противотанковый эскарп. К этому времени пулеметчика, старающегося утвердиться возле турели, очень удачно снял из боковой бойницы Сашка Кузьмин. Бронемашина тяжело развернулась под берегом и пошла вдоль него к более пологому подъему, качая стволом оставшегося без расчета пулемета. Вслед за ней пошел и второй бронетранспортер. Противодесантники выбирались на сушу и быстро растекались вдоль всей кромки берега.
Послышался свисток, и атака приостановилась. Скорей всего, это была разведка боем. Дальнейшие совместные действия немцев нуждались в дополнительных коррективах. Ушла в зенит зеленая ракета, Сашка Кузьмин, смахивающий у амбразуры обильный пот, заливающий лицо, шарахнулся в сторону от брызнувшей каменной крошки. Приглушенно донесся хлопок выстрела.
- Снайпер бьет! - крикнул Клаус. - Присесть всем и не высовываться. Подстрелят.
- Ягдкоманду забыли? - спросил Баженов. Он снова выкатился в центр помещения, держа под контролем главный вход. - Она ведь не семечки лузгает.
Цезарь бросился к бойнице на противоположной стене и то час же прянул назад от каменных секущих осколков, взметнувшихся фонтанчиком в боковом урезе отверстия. На этот раз пуля снайпера вошла в короб, взвизгнув противно в рикошете. Эхом отозвался донесшийся хлопок выстрела. Цезарь опустился на корточки и беспомощно развел руками.
- Блокировали, - сказал Глотов, сползая на пол и с наслаждением вытягивая ноги. - Бойницы под обстрел взяли. А ягдкоманда, вероятно, караулит выход, чтобы мы не утекли. Ту самую лесополосу, по которой Волли с Маринкой ушли. Вот что, други. - сказал он, сделав небольшую паузу. - Живыми, разумеется, они не возьмут, но на войне всякое бывает, не мне вас учить, не первый год замужем. Так вот, если кто и попадет к ним в памяти и сознании - молчать о рации. Где она и куда делась - неизвестно. Волли не так уж далеко и ушел, могут догнать: Тогда все труды наши прахом. Это я на всякий случай говорю.
- Может, еще вырвемся, - нерешительно протянул Кузьмин.
- Может, согласился Глотов. - Но это опять таки - на всякий случай. Всего не предусмотришь. Мертвые молчат, а с живого будут спрашивать о рации. А спрашивать они умеют.
- Болт ржавый они с меня получат, - хмыкнул Сергей.
- Дырку от бублика, - это Кузьмин.
- Для меня такого вопроса не существует, - размеренно сказал Клаус, тщательно подбирая слова, - что они с меня получат. Живым не дамся. Не имею я на это права, как разведчик и как: десантник.
- Единогласно и единодушно, - подвел черту Глотов. - Я рад. Однако, что же они задумали?
Винцер, не вставая, осмотрел промокших подчиненных. Его противодесантники залегли в цепь на берегу, стараясь не высовываться из кустов, уцелевших после огня крупнокалиберных. Пригнувшись, Винцер проскочил к левому флангу, где распоряжался сейчас обер-фельдфебель Хельбрехт. Здесь было много раненых, так как солдаты, находясь на бронемашинах во время переправы, попали под огонь русских парашютистов, и хлопот Хельбрехту хватало. Свисток штурмбанфюрера Вильке требовательно звал Винцера к себе, в тыл, для рекогносцировки, что ли, но лейтенант счел нужным задержаться, чтобы подсчитать потери.
Боязнь промочить ноги вывела из строя пятерых, причем один, похоже, дышал уже на ладан. Слева, выбравшись на сухое, на малых оборотах двигателя, замерли в ожидании команды бронетранспортеры и оттуда же настойчиво резали слух призывные трели свистка штурмбанфюрера. Что ж, Вильке прав: атаку надо координировать заново. Оставив пострадавших на попечение Хельбрехта, Винцер заторопился в ставку штрмбанфюрера.
К манере общения Вильке с подчиненными Винцер уже успел привыкнуть. Он молча выслушал упрек штурмбанфюрера в плохой согласованности действий противодесантников с ягдкомандой, непродуманном форсировании реки, неумении добиться победы одним рывком. Обличая, Вильке ходил петушком и даже подпрыгивал от возбуждения, пораженный правильностью своих мыслей. Однако, врезавшись в короткую паузу, которую допустил эсэсовец, Винцер сумел напомнить ему вчерашний эпизод, когда войска СС 'согласовали' свою тактику очередями крупнокалиберных по камарадам, зажавшим парашютистов. Сказал и скромно замолчал, готовый снова воспринимать мудрость поучений старшего по званию. Штурмбанфюрер коротко бросил, что разбор боевых действий он сделает потом и предложил новый план атаки.
По его мнению надо было подогнать все бронетранспортеры вплотную к стенам. Чтобы заслонить броней бойницы и перекрыть все ходы и выходы, дав одновременно поработать снайперам. Спешенным вести беспокоящий огонь. А потом, по сигналу, пойти на штурм, прикрываясь опять же броней. Кровлю строения размочалили пулеметы и можно, используя верх машин, попасть через отверстия в крыше вовнутрь помещения. Винцер, подумав, согласился. План Вильке был разумным. Отогнать парашютистов от бойниц точным и непрерывным огнем снайперов, прикрыть атакующих броней, используя бронетранспортеры заслать на стены строения штурмовые группы, атаковать русских сверху.
Надо отдать должное немцам - в последнюю атаку они сделали все, чтобы сбить с толку защитников старого водяного млына. Сначала амбразуры усердно клевали пулями снайперов. Потом бронетраспортеры, пройдясь пулеметными очередями по всем отверстиям и еще больше оголив крышу, стали елозить под стенами, заглушая надрывным воем моторов все посторонние звуки. Попрощаться они не успели. При обстреле Глотову, Кузьмину им Клаусу пришлось срочно занять позиции у бойниц по всему остову мельницы, Сергей, лежа, по прежнему держал под прицелом автомата вход. А снаружи во всю старались бронемашины, будто хотели заехать на своих колесах в гости к десантникам. И въехали бы, если бы дать им такую возможность.
Наконец боевая техника стала, учащенно дыша выхлопными трубами. На каждые из четырех стен - по бронетраспортеру. Пули снайперов перестали долбить камень откосин и в бойницах замелькали тени. Немцы шли на приступ. Сорвав кольца, Глотов и Кузьмин выкатили наружу через абразуры по лимонке. Люто скребанули камень-булыжник осколки. У западной стены, которую держал Клаус, что-то не заладилось. Вместо того, чтобы бросить гранату, интербригадовец, ловко и чисто по-немецки закрепив шмайссер за шею ремнем, ударил с одной руки длинной очередью вверх, в зияющий в крыше пролом. Вниз, распластавшись, тяжело рухнул солдат в мокром мундире. Каска, сорвавшаяся с мертвой головы, пошла юзом по периметру пола, дребезжа и громыхая. Ударилась с лязгом о стену.
- Подарочек!.. - охнул Цезарь.
- Следить за верхотурой! - крикнул Глотов. - Они с неба начинают сыпаться. Не одним нам быть десантниками.
Ссадили очередями еще одного смельчака, вскарабкавшегося на крышу, который выпал наружу, на головы своих товарищей. На этом верхний вариант у противодесантников, захотевших стать десантниками, кончился. Заговорил снизу автомат Сергей Баженова. В проем входа немцы не совались, но мимо пробегали, как бы принюхиваясь, и Сергей отпугивал их стрельбой.
Боеприпасы кончались. Немцы сумели забросить через пролом в крыше гранату, и десантники уцелели только потому, что вовремя успели повалиться навзничь в своих углах. Но Сергею Баженову снова досталось. Или задело, или оглушило. Дышал, но был без сознания. Его отнесли в дальний угол, чтобы не затоптать в свалке. Благо, активность атакующих на какое-то время ослабла. Заняв место у своей амбразуры, Кузьмин потряс захваченной из угла флягой:
- Здесь есть еще эликсир бодрости, помесь эта самая со спиртом. Допьем, чтобы не оставлять в качестве трофея?
- Начинай, и по кругу, - распорядился Глотов.
Цезарь сделал два добрых глотка и перекинул флягу Клаусу. Тот качнул в руке сосуд, определил степень его наполнения, чисто по-немецки обмахнул горлышко рукавом мундира и, запрокинув голову, стал бережно переливать в себя содержимое. Оторвался, заметил, что Глотов смотрит на него, весело подмигнул синим глазом и сказал:
- Осталось на вашу долю, лейтенант. Держите:
Глотову в питье повезло меньше. Едва он успел сделать емкий глоток и оторвался на какое-то мгновение, чтобы перевести дыхание, как фляга вылетела у него из руки и закрутилась волчком на каменном полу, разбрызгивая во все стороны остатки жидкости. Вероятно донышко мелькнуло в бойнице и снайпер не замедлил всадить в нее пулю.
- Допить не дают, сволочи, - выругался Глотов.
По тому, как обрушился на мельницу град пуль, как заматерился у амбразуры Кузьмин, можно было понять, что немцы снова поднялись. Клаус, экономя патроны, бил короткими очередями, быстро перемещаясь от бойницы к бойнице. Следом дымилась в отверстиях каменная кладка от пуль снайперов. То же самое проделывал и Глотов, снуя челноком вдоль своей стены, выходящей к реке. Таяли патроны. Лязгали о каменный пол пустые рожки, выбрасываемые из приемников шмайссеров. Особенно в трате патронов старался Кузьмин, полосуя длинными очередями. И Глотову пришлось прикрикнуть на него, чтобы не увлекался.
Санинструктор воздушно-десантных войск Александр Кузьмин, московский паренек и недоучившийся студент медицинского института, прозванный товарищами Цезарем, погиб из крошечного гарнизона водяной мельницы первым.
Когда торцевой, с запада, бронетранспортер вдруг сдвинулся с места и, усиленно работая выхлопной трубой, пошел к огрызающемуся выстрелами, рябому от оспин пуль остову, чтобы приткнуться вплотную и снова послужить мостом для броска солдат вовнутрь млына, Глотов понял, что машину надо останавливать и останавливать немедленно. Иначе сыпанет сверху штурмовая группа, ворвутся снизу и сопротивление будет сломлено. Лейтенант взял дар Салайнена, оберегаемый до этого времени в укромном месте, тщательно вытер ручку тяжелой противотанковой гранаты, чтобы не соскользнула в ладони, и стал присматриваться с какого бы места лучше кинуть.
- Давайте я его сковырну, - вмешался Кузьмин. - Мне сподручнее. Вон с того стыка на стене: Туда и корыто целится. Только плечо подставьте.
Не дожидаясь согласия, Цезарь споро сбросил сапоги и решительно потащил у Глотова гранату. Времени на прикидку вариантов не было и Глотов отдал гранату. Цезарь сунул ее за ремень и выжидающе посмотрел на Командира.
- Давай, сказал Глотов и, прижавшись спиной к стене для упора, подставил ладони. Протянул свою единственную длань и Клаус.
С их помощью полиглот и санинструктор, исключенный из института медик и сбежавший от работе в штабе военный переводчик Александр Кузьмин добрался до верхнего ряда старинной кладки и залег там, прикрытый остатками разбитой кровли. Вид сверху вызвал у Цезаря восторг:
- Цепочкой прут за корытом, в затылок друг другу. И, кажется по ранжиру: Как гуси-лебеди. Гуси, гуси! - развеселился он. - Жрать хотите? Идите поближе, родненькие, сейчас накормим.
- Не скоморошничай! - крикнул Глотов. - Помни, у тебя последняя граната:
Немцы двигались не только вслед за бронетранспортером с торца, набегали и с других сторон. Оставшимся внизу двум солдатам гарнизона снова пришлось скупо отстреливаться, дрожать над каждой лимонкой, которых осталось совсем ничего, выборочно швыряя их через бойницы. Вытянувшись на кладке, которая в аккурат приходилась по ширине его тела, и освободив руку с гранатой, Кузьмин следил прищуренными глазами за 'своим' бронетранспортером, подкрадывающимся к остову мельницы. Внизу, под Цезарем, Клаус Эрнст, постреливая, напевал низким голосом:
Ди хаймат ис войт,
До фир зюд брайт,
Вир кэм фенд унд штербен
Фюр дих фракхайт
Пожалуй, только один Кузьмин мог понять, что немец поет о родине, за свободу которой он борется вдали от нее. Это были ритмические строчки припева песни Эрнста Буша 'Батальон Тельмана'. Закончив, Клаус Эрнст громко вздохнул, сказал сам себе 'Не та опера', и загорланил уже по-русски:
По Дьону гуляет,
По Дьону гуляет:
Кузьмин уже примеривался к бронемашине, которая приближалась к его позиции, и ничего другого на свете для него сейчас не существовало. Не обращая внимания на набегающую темнозеленую волну солдат, он увидел, как постепенно, словно при замедленной протяжке пленки в киноаппарате, раскрываются десантные дверцы машины и точно уронил противотанковую в кузов.
Но результата своей боевой работы Цезарь увидеть не смог, как и не услышал хлопка выстрела снайперской винтовки, пославшей пулю ему в голову. Его тело вытянулось на узкой площадке среза стены и, сбитое тугой ударной волной взрыва собственной гранаты, свалилось вовнутрь млына, рядом с Клаусом Эрнстом.
Дальнейшие события стали разворачиваться настолько быстро, что сознание не успевало их фиксировать. Глотов был прав, ожидая десанта через раскрытую крышу, но ошибался в том, что он последует только с торцевого бронетранспортера. Остальные бронетранспортеры, окольцевавшие млын, тоже были нацелены на десант и эту задачу немцы смогли выполнить.
Сиганули вниз сразу несколько человек, но Глотов, прилипший к бойнице, узнал о них лишь по короткой очереди за спиной, по брызгам каменной крошки от пуль рядом с лицом. Не оборачиваясь, лейтенант присел, откатился переворотом назад и, выпрямляясь пружиной, заехал прикладом автомата под каску первого немца. Вскинуть автомат он не успел - в тело вошла одна очередь, вторая:
Клаус Эрнст отскочил от абмразуры, почувствовав за спиной чужого, обернувшись, успел увидеть Глотова и все происшедшее с ним. Выпустил из шмайссера последнюю очередь в верзилу, убившего лейтенант, после чего его автомат превратился в ничего не годную палку. Тогда Клаус привычным движением поднял парабеллум и стал бить из него до упора отошедшего к планке затвора, требовавшего еще обойму с патронами. Но запасной обоймы у Клауса не было и он, нащупав заветный 'вальтер', сунул его ствол в рот. Прощай, Германия.
Во время боя штурмбанфюрер Вильке находился позади атакующих, подстегивая их криками и щедро одаривая советами, но как только все было кончено, он неожиданно оказался вместе со всеми внутри мельницы. Без особого любопытства Вильке смотрел, как сносят в одно место тела убитых, на скособоченный коптящий бронетранспортер, на исклеванные пулями стены. Его интересовало только одно: судьба рации.
Усталый лейтенант Винцер доложил, что радиопередатчик пока ищут и, возможно, место его укрытия скажет захваченный в плен парашютист единственный кто уцелел во время схватки. Дым плавал по мельнице и от чадящего бронетранспортера, и от подожженной трассирующими кровли. Но вверху огонь был не опасен и не него не обращали внимания. Штурмбанфюрер прокашлялся и потребовал к себе русского.
- Его готовят к допросу, - сказал Винцер и показал глазами в угол, где эсэсовский медик хлопотал над Баженовым, делая ему укол.
Но Баженов пришел в себя не от лекарства, а от знакомого запаха немцев. Казалось, что все было забито этим ненавистным запахом и дышать отравленным воздухом не хотелось. Но вот что-то резкое и раздражающее попало в нос, туман в голове рассеялся и, чихну, Сергей открыл глаза.
- Поднять его и прислонить к стенке, - распорядился Вильке.
Два дюжих эсэсовца подхватили Баженова и поставили на одну ногу. Взгляд десантника начал приобретать осмысленность.
- Рация? - спросил штурмбанфюрел. - Где передатчик?
- Рацион? - заревел обер-фельдфебель Хельбрехт, взявший на себя роль переводчика.
- Рация? - Парашютист оттолкнул руками эсэсовцев и оперся спиной о стену.
- Я, я, - радостно закивал головой штурмбанфюрер.
- Сергей посмотрел на эсэсовца, потом на Винцера, подмигнул им заговорщески, поднял обе руки на уровне груди и выставил вперед два кукиша.
- Что он мне показывает, - забеспокоился Вильке, почему-то оглядываясь. - Переведите.
- Непристойный русский жесть, - торопливо сказал Хельбрехт. - Не переводится.
- Переводится, - вмешался Винцер, испытывая приступ злорадства. - Этим жестом парашютист как бы отправляет вас, штурмбанфюрер, к себе в задницу. Двумя руками.
- Это меня!.. - взревел Вильке.
- Я, Я: - улыбаясь, закивал головой десантник.
Сергей раскрыл ладони, поднял обе руки к плечам, как бы сдаваясь, потом сделал неуловимое движение к затылку, рывок и: Винцер во время откинул голову. Мимо, опахнув лицо смертным ветерком, пронеслось тусклое лезвие ножа. Еще не понимая, что случилось, Винцер повернул голову к Вильке и увидел рукоятку второго ножа, торчащего под подбородком штурмбанфюрера.
Бросал Баженов из обоих рук, но левая его все-таки подвела и это спасло лейтенантаВинцера.
Еще Вильке валился вниз, как перепуганный эсэсовец, стоящий за его спиной, ударил очередью из автомата от живота, и русский, переломившись, стал медленно сползать по стене млына.
- Все дело в том Хельбрехт, - сказал Винцер обер-фельдфебелю, прянувшему к своему лейтенанту. - Дело в том, - повторил он, вытирая с лица вдруг обильно хлынувший пот, - что они были воздушными десантниками. Дожать бы их мы все равно не смогли.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Потрескивали, догорая, балки перекрытий. И уходящий к небу дым смешивался с накатывающей с востока темнотой. Молчаливой глыбой застыл у гребли старый млын, подпертый изуродованной стальной коробкой бронетранспортера. Журчали падающие вниз струйки воды, от реки тянуло сыростью и клочья тумана растекались белесыми полосами к прибрежным вербам. Наползающая тишина отбрасывала в прошлое ярость последнего боя десантников, а туман, закрывая кисеей своих полос закопченные огнем стены и свежей выбоины от пуль на потемневшей от времени кладке, возвращали старому млыну и гребле идиллической покой речного пейзажа. Сгорела, растаяла в огне скоротечных схваток еще одна группа бойцов воздушного десанта.
Километрах в десяти от млына, бесшумным призраком, сливаясь с подступающей темнотой, упорно шел к северу радист Вольдемар Салайнен. С востока тянуло ветерком, светили в разгорающемся небе южные звезда и дыхание ослабевшей девочки, дремавшей у него на плеча, согревало шею радиста. Волли давно уже перешел ту грань, когда еще могла чувствоваться усталость. Оттягивала плечи пудовая радиостанция дальней связи, тянула к земле Маринка, заливал глаза пот. И только автомат на удлиненном ремне справа, казалось, существовал сам по себе, жил самостоятельной и строжкой жизнью, готовый встретить очередью проявление в темноте врага.
Бригада еще долго дралась без связи со штабом фронта. Потеряв более половины своего состава в первые часы выброски, десантники, заполнив удобные для обороны лесные массивы. Днем отбивались от остервенелых атак наседающих гитлеровцев, ночью рассекали кольцо плотной блокады и перемещались к очередному лесу, где все начиналось сначала. Радиста Салайнена в ее составе не было. Мощную радиостанцию, позволившую выйти на связь с командованием фронта, сбросят в расположение бригады только через двенадцать дней.
Пройдет время. У дряхлеющих стен старого млына, стоящего далеко в стороне от вновь проложенных после войны дорог, каждую осень, в конце сентября, будут появляться свежесрезанные цветы. Сначала их будет приносить худенькая девочка, потом неокрепший подросток, выпускница десятилетки в светлом платьице: Меняясь год от года, она сначала расцветет неброской женской красотой, а потом начнет стареть. И только камни оседающего в землю стен млына будут слышать единственное слово, что произноситься здесь: дядечки.
Ушла в небытие группа парашютистов лейтенанта Глотова, исчез по пути к бригаде Волли Салайнен, не дошла до бригады рация дальней связи. Да и следы отчаянного, захлебнувшегося в крови, десанта, выброшенного осенью сорок третьего, ушли, как вода в песок, в закрытые архивы Министерства Обороны, оберегая память потомков от горечи наших военных неудач и от строгой оценки решений и действий наших стратегов.
:У стен водяной мельницы осенью, резко выделяясь красками и уходящей осенней свежестью среди серых камней старой кладки появляются светы.
КОНЕЦ