‘’Откровенный разговор о несчастной собаке, которая потеряла одну лапу, а следом и вторую’’.

     Наши дни, где-то в центре…

     Илье Николаевичу Латунянскому приснился странный сон. По окончанию, которого, он долго натирал ладошками свои пухлые щеки, а затем и вовсе начал ходить из угла в угол по периметру своей огромной квартиры, совершенно не соображая, откуда могло взяться такое наваждение.

     И, конечно, что еще более непонятно, что же за всем этим стоит, и кто подсунул уважаемому литератору, столь неожиданную и от того еще более пакостную свинью.

     Утро было испорчено. Бутерброд с толстым куском колбасы не залазил в рот, настолько, что Илья Николаевич чуть не подавился им, отправив его незначительную часть не по назначению. Впрочем, долго размышлять — себя терзать, и наш герой постарался, как можно быстрее успокоиться. Вспомнить, что он не первый день занимается своим делом, и от того, не может какой-то идиотский сон, так сильно выбить его из проложенной колеи.

     Сказал — сделал, но помогло ненадолго, и проклятый сон вновь напомнил о себе. Точнее, Илья Николаевич сам допустил фатальную оплошность, не ожидая пакостного подвоха, не задумываясь об этом, он просто включил, висевший на стене телевизор. Тот, как и положено зажегся своей цветной палитрой и тут же начал вещать о своем.

     Но надо же такому случиться, что телевизор тут же возвратил ушедший сон. Илье Николаевичу, нужно было бы сообразить, подумать о том, что он смотрел до этого и на чем отключил телевизор, а так все было печально, и телевизор, не подумав о хозяине, начал с того, чем вчера закончил.

     Но, что случилось, то уже случилось…

     … Двое уважаемых господ, а с ними третий, он же ведущий, обсуждали события давно минувших дней, о которых, собственно, всю жизнь и писал Илья Николаевич, не ведая о существовании другой темы.

     Мрачная атмосфера, еще более мрачные включения в виде цитат, отрывков. Илья Николаевич на какое-то время остолбенел, но переборов себя, присел в мягкое, уютное кресло и жалобно произнес.

     — Ну, все правильно, какие еще могут быть вопросы.

     От этого вывода, странный сон не испарился, и Илья Николаевич был вынужден выключить телевизор, пожалев свое психическое здоровье.

     — Кто-то хочет меня обмануть? — спросил он у пустой, просторной комнаты.

     Она, по понятным причинам, не дала ему ответа. Он помолчал минуты три, после чего пробурчал, на этот раз, обращаясь к собственному толстому носу, игнорируя комнату со всей имеющейся в ней обстановкой.

     — Нельзя такое дело без разбора оставить.

     Набравшись в течение еще десяти минут силы воли, Илья Николаевич начал анализировать то, что так сильно его испугало…

     … Закипел электрочайник, прошло несколько секунд, а он не выключался. Все сильнее валил пар и, кажется, что непослушный электроприбор даже пытался подпрыгивать. Илья Николаевич подскочил к возмутителю спокойствия, обжигая палец пытался выключить того кнопкой, но она не работала. Илья Николаевич пытался поднять мерзавца с электрического круга — подставки, но и здесь его ждала неудача, тот прирос к ней и продолжал угрожающе кипеть. Бедный Илья Николаевич бросился выключить желтенький автомат в подъезде (он знал, что это и где это), но в этот момент раздался щелчок — потух свет, — и тут же включился монитор компьютера, показывая какую-то странную таблицу. Только и это было не все. Не успел Илья Николаевич приблизиться к таблице, как из трубки настольного, старенького телефона, раздался голос.

     — Илья Николаевич возьмите трубочку — голос, показался приветливым, даже акцентировано вежливым.

     — Слушаю — вкрадчиво, произнес Илья Николаевич.

     — Послушайте, Илья Николаевич, нам бы хотелось, чтобы вы рассказали нам о вашей работе. Точнее, последней из них, нам кажется, что тема, безусловно, стоит нашего внимания.

     — ‘’Кому нам?’’ — подумал Илья Николаевич, но в трубку произнес другое.

     — С огромным удовольствием, моя последняя работа, ‘’На берегу таежной реки’’ — начал Илья Николаевич, потихоньку входя в привычный образ.

     — Нет, Илья Николаевич. Нам хотелось услышать историю об трех лапой собаке, которая затем стала ходить и вовсе на двух лапах.

     — Но, у меня нет такой работы — изумленно, ответил Илья Николаевич.

     — Ну, как же нет, она уже номинирована на все имеющиеся литературные премии и слухов о ней огромное множество, а вы говорите, что нет.

     — Ах, да, конечно. Только я немного запамятовал.

     — Вспомните, пожалуйста, с вашим огромным опытом, сделать подобное будет несложно.

     Илья Николаевич ничего не мог вспомнить, но от чего-то решил начать и сам удивился, что у него получатся.

     — Собака, собственно, не совсем собака. Она избитый образ, тот образ, который мне изрядно опротивел на протяжении всей моей литературной жизни. Представьте себе и вы не поверите, но нормальные собаки не живут шестьдесят с лишним лет, а моя жива и ничего с ней не делается. Можете себе представить собаку возрастом шестьдесят лет? Не можете, то-то и оно, а моя собака все так же шастает по дворам и подъездам, все так же скулит и воет, выпрашивая косточку или на крайний случай кусочек хлеба. И можете не сомневаться, ей все так же подают и иногда гладят по голове, жалеют, и говорят — приходи еще.

     — Но, Илья Николаевич, что вы так серьезно. Жалко ведь собаку, так что нет ничего удивительного — раздался в трубке все тот же голос, а Илья Николаевич не узнавал своего.

     Сделав паузу на то, чтобы выслушать собеседника, он тщетно соображал, что голос не его, или быть может иного его.

     — Продолжайте Илья Николаевич, мы вас внимательно слушаем — вежливо попросил голос в трубке.

     — Я уже сказал, что собака — метафора. И к тому же она сильно износилась, и это, собственно, не удивительно. Вы сами попробуйте, попрыгать с Колымы в Нарым, из Поволжья в Казахстан, и еще много куда. Тогда поймете, почему в один прекрасный миг, собака потеряла одну лапу. Но разве сие страшно, — конечно, но дальше случилось худшее. Позвал я свою собаку. Она пришла, и не поверите: У нее вместо трех лап, осталось две. Я долго думал, как же она передвигается, а оказалось ничего страшного — быстро и проворно, а воет и скулит, еще лучше прежнего.

     — Ну, извольте Илья Николаевич, как же вы так. Собака не виновата, она здесь ни при чем. Все же было, и не один раз — было.

      Если бы голос смеялся, то можно было бы сделать далеко идущий вывод, но он говорил абсолютно серьезно.

     — Нет уж, мои дорогие, все было — только умерло. Все давно умерло, причем героически. Кто-то в рай, кто еще куда, но с честью.

     — Слава богу, Илья Николаевич, хоть в этом вы солидарны с нами.

     — В чем солидарен?

     — Вы же сами сказали: в рай.

     — Да, наверное.

     — Почему, наверное, разве вам есть еще, куда отправить застывшее время и собаку вместе с ним.

     — Но, ей уже шестьдесят с лишним лет.

     — Какая разница, Илья Николаевич, не успеете оглянуться, ей будет все девяносто. Мы думаем, она переживет вас. Вы же пишите о ней, чтобы больше, как говорится, не было повторения пройденного.

     — А если о ней не писать? — еще более чужим голосом, спросил Илья Николаевич.

     — Другие обязательно напишут. До свидания, Илья Николаевич, творческих успехов.

     Телефон старомодно запищал. Погас экран монитора. Загорелся в квартире свет. Абсолютно, холодный, уже остывший стоял электрический чайник и намекал на то, что его нужно включить вновь.