Весь день крупными хлопьями валил снег. Низкие свинцовые тучи засыпали хмурную столицу ворохами рыхлой ваты, тут же превращаемыми миллионами шин и подошв в грязное месиво. Во дворах, к ужасу дворников, стремительно и неумолимо пухли сугробы. Целая армия снегоуборочной техники, брошенная на борьбу со стихией, ближе к вечернему часу пик борьбу проиграла. Машины, и так еле ползущие по городским артериям, венам и более узким сосудам, окончательно увязли в чавкающем под колёсами, напичканном реагентами, ядовитом болоте.
Въехав во двор, Анатолий Вадимович, и без того измотанный тяжёлой трудовой неделей, шатанием по магазинам и аптекам, многочасовыми мытарствами в пробках, долго колесил по зауженным дорожкам, забитым машинами, отчаянно выискивая место для парковки. Последние капли его терпения уже окончательно иссякали, как вдруг - аве! - перед самым его носом, из непрерывного ряда припаркованных авто, с воем и просвистом колёс преодолев высокий снежный бруствер, выскочила чёрная туша джипа.
Но и это не было ещё концом невзгод. Легковушка Анатолия Вадимовича никак не могла преодолеть бруствер, что бы заскочить в ложбину освободившего места. Резина, хоть шипованная, не находя за что зацепиться в рыхлой податливой массе, предательски проскальзывала: "Искать другое место? - Нет, уж! Дудки!" - Опытным водительским взглядом оценив ситуацию и прикинув манёвр, он проехал вперёд метров на тридцать, включил заднюю, и, закусив губу, дал по газам; в нужный момент, резко вывернул руль. Козлом перепрыгнув через снежный барьер, машина замерла ровно посредине ложбины: "Обратно таким же макаром не выскочить. Разбежки нет. Ну, ничего. Лопата в багажнике. Где наша не пропадала".
Открыв багажник, Анатолий Вадимович извлёк увесистые пакеты и, распределив их в руках, быстро двинулся к подъезду.
Давно так повелось: пятница - родительский день. Правда, вот уже скоро пять лет, как этот день следовало бы называть не родительским, а отцовским. После смерти жены, Вадим Борисович, его отец, известный в своё время хирург, всю свою жизнь проработавший в подмосковном военном госпитале, ушёл в себя, замкнулся и редко покидал пределы квартиры. Да и, честно сказать, в последнее время ходил он уже ахти; хронический артрит. В экстренном случае, - мог дотянуть до дежурного продуктового магазинчика рядом с подъездом. А вот добраться до аптеки, находящейся на противоположной стороне улицы, отцу было уже не под силу. В остальном же, каких-либо острых мучительных болей и других проблем со здоровьем он не испытывал.
Выйдя из лифта, Анатолий, переложив пакеты в одну руку, нажал кнопку звонка. За дверью послышались шаркающие шаги. Щёлкнул замок. Дверь отворилась.
- Здорово. Что-то ты совсем припозднился.
- Ну, ты даёшь отец! Скажи спасибо, что вообще добрался. Город по крыши замело. Ты в окна-то сегодня смотрел?
- Сдались мне твои окна. Чего я там не видал. Ну, чего стоишь, проходи. Стой! Куртка вся в снегу. Поклажу поставь, а сам выйди, да отряхнись, как следует.
Сменив джинсы со свитером на треники и футболку, Анатолий приступил к отработанной годами процедуре: продукты - в холодильник, лекарства - на прикроватную тумбочку, грязную посуду - в посудомойку, носильные вещи, постельное бельё - в стирку.
Тряпка. Пылесос. Швабра.
Он начал было разбирать и расставлять по полкам груду книг, в навал лежащих под торшером у дивана и мешающих уборке.
- Эй-эй! Не надо! Оставь!
- Ладно. - Махнув на груду макулатуры рукой, послушный сын переместился к письменному столу.
Когда он смахивал влажной тряпкой пыль с клавиатуры, экран монитора, до того чёрный, лишь помаргивающий крошечным зелёным огоньком, вдруг засветился. Не обращая внимания на всплывшее окно, Анатолий стал протирать монитор. Полулежащий на диване отец заёрзал, заворочался. Заскрипели пружины. Хорошо знающий его повадки сын понял, - нервничает.
- Что?
- Толик, ты там, того. Оставь. Я на столе сам порядок наведу.
- Да не смотрю я в монитор, не переживай.
Интонация отцовского голоса резко поменялась, став сухой и категоричной.
- Говорю, - сам! Отойди от стола!
Плюнув в сердцах, Анатолий взялся за пылесос. Под монотонный гул, плавною рекой потекли мысли:
"Да, уж. Отец всегда был не подарок. Но в последнее время - это что-то. Понятно почему, ни среди родственников, ни среди сослуживцев, тех, кто ещё жив, не находится желающих навестить Вадима Борисовича. Он единственный ухаживает за стариком. Хотя... - или ему только кажется? Иногда, кое-какие продукты в холодильнике, купленные не им, слишком тонкий слой пыли на полу и подоконниках, ещё какие-то мелочи, указывают на то, что, кроме него, сюда всё-таки захаживает кто-то ещё. Но он не спрашивает. Знает, если отец захочет рассказать, расскажет, а не захочет, - клещами не вытянешь.
...А ведь есть ещё и Анька! - сестрица младшая. Но эта шалопутка после похорон матери так ни разу и не удосужилась приехать в Россию. Как выскочила замуж за этого гнусавого бельгийца, стропилу Гюнтера, - на такой дылде пахать надо, а он виолончелю в оркестре ощипывает, - так и ищи её свищи...
А стропила знаменитостью стал; вроде, как, - мировой. Порхает, из Лондона в Нью-Йорк, да из Токио в Париж, по делу срочно. Деньжищи заколачивает. Одних квартир, наверное, штук пять. Счёта в швейцарском банке. Ну и Анька при нём. Хорошо устроилась...
А в пансионат для престарелых, там все условия; и накормят, и подлечат и обслужат - дудки!... кочевряжимся. Не хотим мы. Не хотим, - хоть ты тресни!...
Ладно. Что роптать. Сыновний долг. Да и отец не вечный. Квартиру наверняка на него отписал. На кого же ещё".
Покончив с уборкой, Анатолий заварил чай и разложил по тарелочкам, так любимые отцом, эклеры с заварным кремом, уже долгое время покупаемые в одном проверенном месте; всегда свежайшие и непременно вкусные.
- О-оте-ец! И-иди!
Беседа, как обычно, не клеилась. Начав рассказывать о своих текущих делах, Анатолий, прочитав в тусклых глазах визави полное безразличие, счёл продолжение монолога бессмысленным и замолчал. Вадим Борисович, размеренно жующий пирожное и уставившийся в одну точку, тоже безмолвствовал. Так и сидели; кусая, да прихлёбывая, пока заварка в чайнике не закончилась.
Анатолий стоял в прихожей, готовый отчалить. Прошаркав из кухни по коридору, к нему подошёл отец. Обнялись, - так заведено - похлопали друг друга по спинам.
- Ну, я побежал. Если что, звони.
- Беги, Толик, беги. - Вадим Борисович вдруг цепко прихватил сына за рукав. - Если что, завещание у нотариуса Федорченко. Знаешь офис его на Большой Дмитровке.
- Чего это ты вдруг?
- Ничего. Просто. На всякий случай.
- Ладно тебе. Не дури. У тебя здоровья, - вагон и маленькая тележка. До ста лет доживёшь.
- Я сказал, ты услышал. Беги.
Облегчённо выдохнув, Анатолий Вадимович нажал кнопку вызова лифта. Оставалось совершить последний рывок. В голове крутилось: "Совсем поздно. Пробки наверняка рассосались. До дома долететь - пятнадцать минут! Как же хочется в душ!" - Сбежав по ступенькам с лифтовой площадки, он выскочил на подъездное крыльцо и, ... замер.
Во дворе ни души. Тихо. Как в лесу.
Снегопад закончился. На чёрном бархате необъятного неба, совершенно очистившегося от туч и облаков, - полноликая луна, обрамлённая россыпями звёздных искр. Мягко подсвеченный луной, безмолвно отливающий серебром, укрывший пушистым покрывалом всё видимое пространство, снег. Идеально белый. Девственно чистый.
По спине и локтям, поднимая волоски, побежали мурашки. Хотя зима близилась к концу, - стояла вторая половина февраля, - во двор каким-то чудом спустилась настоящая новогодняя ночь. Волшебная. Таинственная. Сказочная.
Толя вспомнил ёлку, загадочно подмигивающую огоньками гирлянды. Подмигивающие огонькам в ответ, пузатые стеклянные шары. Стекающие с мохнатых лап серебряные струи дождя. Разноцветные спирали серпантина. И свою первую, такую же девственно чистую, как этот снег, любовь.
"Хотя...существовала ли вообще та девочка? Вполне вероятно, что она всего лишь плод его раскрепощённого полудетского воображения.
Сколько ему тогда было?... Тринадцать. Почти четырнадцать. Тот зимний вечер, действительно предновогодний, был точь-в-точь похож на этот. Он с ребятами гулял на Поляне. Так жители близлежащих домов называли просторную лужайку с качелями, детской площадкой, сценой и лавочками летнего кинотеатра, обрамлённую молодыми берёзками.
Становилось поздно. Все разбредалась по домам. А он не шёл. Никак не мог уйти от этой снежной красоты. И, в конце концов, остался один. На краю Поляны, у раскопанной теплотрассы, возвышалась стопа бетонных плит, сложенных одна на другую, укрытая сверху снежной шапкой. В голове промелькнуло: "Заберусь на самый верх и стану царём горы. Улягусь и буду смотреть вверх. Там, наверняка, небо гораздо ближе и вид ещё красивее".
Забравшись, он раскинул руки и медленно завалился назад, погрузившись в податливо-мягкое ложе и в созерцание.
Послышался шорох. Оторвав взгляд от звёздного неба, он увидел у кромки плиты курносое лицо с розовыми от морозца щёчками и русыми локонами, выбивающимися из-под отороченной мехом шапочки. Он знал много лиц, - ребята со всего района стекалась погулять на Поляну - но это видел впервые.
С грацией кошки девочка вспорхнула на плиту и встала перед ним в полный рост. На фоне чернеющего неба её изящная фигура в приталенном пальто, облитая молоком лунного света, была светла, и показалась ему, лежащему и смотрящему снизу вверх, очень высокой. Формы её стройного, уходящего в звёздную высь, тела, хоть и скрытые зимней одеждой, указывали, что тело это уже не совсем тело девочки, вызвав в нём трепетное, ещё не совсем понятное волнение.
Загадочно улыбнувшись, отчего на левой её щеке образовалась очаровательная ямочка, незнакомка посмотрела ему в прямо глаза. От этого взгляда у него поползли мурашки. Никто ещё, никогда, не смотрел на него так. Разве что, в раннем детстве, мама, склонившаяся над кроваткой, перед тем как поцеловать на ночь. Ошалелый, он крутанулся со спины на бок и облокотился. Всё так же таинственно улыбаясь, пришелица из ниоткуда, совершенно непосредственно стала разглядывать его с головы до ног, словно манекена на витрине: "Когда же она заговорит?" - Ему хотелось услышать её голос. Но пришелица молчала. Совершенно растерявшись, он тоже молчал в ответ, изучая черты её подвижного, румяного, дышащего морозной свежестью, лица. Так и не сказав ни слова, девочка легла перед ним на бок, лицом к нему. Тела их оказались параллельны, а лица - на расстоянии вытянутой руки.
Город, задремавший в предвкушении новогодних торжеств и веселий, укрытый снежной периной, безмолвствовал. Безмолвствовали и, лежащие на перине, он и она, жадно и пристально разглядывая друг друга. Потом, он перевернулся обратно, с бока на спину, и указав рукавицей вверх, пригласил, уже не таинственную пришелицу, а милую и такую родную девочку разделить с ним пополам восторг от созерцания бездонного звёздного колодца.
Через несколько мгновений что-то осторожно прикоснулось к его руке. Стянув рукавицу, он нашёл своею ладонью её ладонь. Ладонь эта; нежная, беззащитная - излучала тепло. Он, как можно аккуратнее, обхватил её, сделав так, чтобы она не касалась снежного наста....
Сколько времени они пролежали так, глядя вверх, он не знает. Время, каким-то волшебным образом, остановилось. Едва-едва перебирая пальцами, он ощупывал, изучал длинное и узкое, бархатистое сокровище.
Вдруг, ладонь порывисто стиснула его пальцы и высвободилась. Девочка пружинисто встала. Грациозно изогнувшись, - обмахнула искрящуюся снежную пыль с плеч, воротника и спины; обласкав его, тёплым, как молоко с мёдом, взглядом, исчезла за кромкой промёрзлой бетонной плиты... И - его жизни".
Многие годы после этой удивительной встречи, Анатолий, где бы он ни был, выискивал глазами это лицо, фигуру, узкие ладони, бережно храня в глубине сердца тёплое, как молоко с мёдом, непорочное - не обременённое ни объятиями, ни поцелуями, ни клятвами, ни даже звуком её голоса и имени, - чувство.
Он надеялся, он верил, что рано или поздно обязательно найдёт её. Услышит голос. Узнает имя. Обнимет и поцелует в левую щёку. Ту, где ямочка.
Однако жизнь не стояла на месте. Она била ключом, и кровь, вскипая, то и дело приливала к голове подростка, юноши, молодого человека, мужчины. Он много раз увлекался, влюблялся. Затем полюбил, как ему казалось, навсегда. Женился. Разменяв два десятка лет брака, влюбился, по самые уши, снова.
Развод проходил мучительно. С криками, скандалами, доходящими чуть ли не до драки, и остервенелым дележом совместно нажитого имущества через суд, с привлечением истцом и ответчиком дорогостоящих адвокатов и использованием обеими враждующими сторонами всяческих уловок и приёмов, о которых сейчас, когда этот кошмар наконец закончился, даже вспоминать не хочется...
2
Памятник, застывший на пъедестале крыльца, вздрогнул. Взглянув на часы: "Бог ты мой!" - Анатолий Вадимович направился к припаркованному автомобилю; прикинув так и сяк, полез в багажник за лопатой.
Хотя было уже за полночь, любимая женщина не спала; поцеловав Анатолия в холодную щёку, подала тапки, приняла шарф, шапку и куртку.
На следующий день, в субботу, они высыпались. Поздно встав и неспешно позавтракав, - прошвырнулись по магазинам, а ближе к вечеру, погуляли в парке.
В воскресение их пригласил на свой юбилей старинный друг Анатолия Вадимовича, Давид Абрамович; известный учёный, профессор, автор многочисленных научных работ и статей, положительно принятых в университетских кругах Великобритании и Америки, Во времена их дворового детства носивший кличку Додик-дрищ.
Накрытые в пафосном ресторане столы ломились от угощений. Шампанское лилось рекой. Окончания тостов и здравиц уже начинали тонуть в быстро нарастающем весёлом бестолковом гомоне. Громко заиграла музыка. Начались танцы. В зале становилось душно.
Оказавшись в умиротворяющей прохладе и тиши туалета, Анатолий Вадимович достал телефон. Три пропущенных вызова. Все - от отца. Он набрал номер. Трубку сняли. Но в ответ на его неоднократные: "Алё! Алё"" - лишь слабо потрескивающее молчание. Он перезвонил ещё. На этот раз, - только длинные гудки вызова, прерванные размеренным металлическим голосом:
- Абонент не отвечает. Перезвоните, пожалуйста, позже.
"Вот и думай. То ли случилось чего, то ли, отец, как это частенько бывает, положил допотопную кнопочную трубку в задний карман и, садясь, либо ворочаясь на диване, непроизвольно, по многу раз, нажимает на кнопку вызова".
Вернувшись в зал, Анатолий Вадимович присоединился к царящему там веселью. Но мысль о неотвеченных звонках, засев тонкой иглой где-то в районе затылка, время от времени покалывала, вызывая кратковременные импульсы безотчётного беспокойства. Спустя некоторое время Анатолий набрал вновь. Потом ещё. Трубку не брали.
Состояние неопределённости начинало угнетать, раздражая его, разгорячённого, жаждущего продолжения банкета. Нестись через полгорода, что бы проверить, всё ли в порядке, ужасно не хотелось. Но безотчётные пульсации в затылке расстроили чаши его душевного равновесия. Позвонив в очередной раз, Анатолий Вадимович, включив в телефоне навигатор и увидев, что время в пути составит немногим более двадцати минут, решил для очистки совести сгонять по-быстрому туда и обратно.
Предупредив любимую об отлучке, он вызвал такси.
Подъездный домофон не отреагировал на вызов: "Может, дремлет. Или в туалете. Или в наушниках аудиокнигу слушает" - Анатолий набрал код.
Отпуская, подолгу нажимаемую, кнопку звонка, он чутко вслушивался в наступающую после длительных трелей тишину, ожидая, что вот-вот услышит неспешно приближающееся шарканье. Но всё напрасно. Его начало подколачивать. По лбу скатилось, попав в глаза, несколько едких капель: "Вот осёл! Ну почему не взял на сабантуй ключи от отцовской квартиры?! Не утянули бы!"
Вновь открыв в смартфоне приложение и прикинув, сколько времени займёт обернуться домой за ключами, Анатолий Вадимович вызвал неотложку и объяснил ситуацию, попросив, если врачи приедут быстрее, подождать его.
Вадим Борисович лежал на полу гостиной, рядом с диваном. Ноги его застыли в таком положении, будто он остервенело, изо всех сил, крутил невероятно тугие педали велосипеда. Жилистые руки обхватили голову, прижатую подбородком к груди, так, словно кто-то ударил по ней чем-то очень тяжёлым, и отец, в ожидании следующего удара, пытался как можно лучше от него защититься. Телефонная трубка валялась рядом.
Врач аккуратно перекатил тело, уложив навзничь. Увидев мёртвое багрово-жёлтое лицо, Анатолий сразу всё понял. Внутри ёкнуло. Оборвалось. Из глаз брызнули слёзы.
Проведя краткий осмотр, врач констатировал.
- Обширнейший инсульт. Даже если бы подхватили на ранней стадии, вряд ли довезли до реанимации.
Череда последующих событий показались Анатолию Вадимовичу вязким навязчивым сном. Невозмутимое, похожее на кроличье, лицо врача, заполняющего серые бланки. Присоединившаяся к кроличьей, заспанная кабанья морда полицейского. Бульдожьи хлебальники санитаров; носилки, благодушный матерок и беззастенчивое вымогательство. Хищный щучий оскал похоронного агента. Деньги, деньги, деньги, все авансом; на то, сё, пятое, десятое и двадцать пятое. Нехилые агентские чаевые. Морг. Леденящее душу сообщение об обязательном вскрытии - так положено. Крематорий. Ворохи бессмысленных кровавых цветов. Плавно опускающийся в открытую пасть пола гроб и неумолимо, навсегда, закрывающиеся над ним чёрные створки.
Анька, шалопутка этакая, не приехала. Якобы, непреодолимые ковидные барьеры. Ну, и шут с ней. Неудивительно. А вот что удивило Анатолия Вадимовича, выведя его из сомнамбулического состояния, так это количество пришедших попрощаться с хирургом Шведовым, заполнивших до отказа поминальные столы, расставленные в просторной столовой военного госпиталя. Того самого госпиталя, где отец проработал всю свою жизнь.
Выстроившаяся к микрофону очередь никак не рассасывалась. И что опять же удивительно, далеко не все выступающие находились в возрасте, соответствующем возрасту покойного. Речи произносили и ровесники Анатолия, и совсем молодые люди. Говорили по-разному. Кто-то, - долго, цветасто, напыщенно. Другие - кратко и по существу. А кто-то - совсем просто, так не говорят в столице , но зато от всего сердца; тепло и душевно. Так или иначе, все ораторы сходились в одном. Ушёл из жизни настоящий профессионал, кудесник, своими невероятно чуткими и стремительными пальцами сотворивший огромное количество добра, а также прекрасный педагог, наставник и просто отличный мужик.
Эти речи ложились на почерневшую от горя душу Анатолия Вадимовича живительным бальзамом, воскрешая её, наполняя желанием жить. Всё житейское; хлопоты, отцовская раздражительность, препирательства и капризы, - показалось сейчас мизерным и не стоящим воспоминаний. Его всё больше и больше охватывало чувство гордости за отца. Растроганный, он не смог сдержать нахлынувших чувств и ретировался на свежий воздух, что бы остудить эмоции и привести себя в божеский вид.
Голоса ораторов, усиленные колонками, долетали и сюда, до крыльца столовой, уже погружённого в темноту рано спустившегося, ничуть не сказочного и не волшебного, а самого невыразительного, замотанного в рванину ватных облаков, вечера. Пролетев чуть дальше, голоса гасли в отвалах грязного спрессованного снега...
3
Вынырнув из вестибюля метро Пушкинская, Анатолий Вадимович, прикрывая лицо воротником от злых порывов мартовского ветра, направился к Большой Дмитровке. Пройдя по Дмитровке совсем немного, он миновал глубокую арку, пересёк по диагонали колодец внутреннего двора и зашёл в подъезд.
Холл и коридор конторы нотариуса Федорченко, заполненные человеческими телами, представляли из себя разнонаправленно закручивающийся водоворот. Не найдя где присесть, новоприбывший подпёр стену рядом с установленным при входе кофейным автоматом. Взглянул на часы и удостоверившись, что назначенное время ещё не подошло, - стал наблюдать за девочками секретаршами, работающими за крохотными столиками, установленными вдоль стен коридора. Сидящие чуть ли не на головах друг у друга, они в бешеном темпе барабанили по клавиатурам, выхватывали выползающие из принтеров листы и, почти бегом, разносили их по нескольким кабинетам, умудряясь на ходу, вежливо и без всякого носозадирательства, давать справки, советы и пояснения немного ошалевшим от такого коловращения и скоростей клиентам.
Неоднократно бывавший здесь Анатолий Вадимович представлял, что происходит за закрытыми дверями этих кабинетов. Нотариус Федорченко, загадочный и совершенно неуловимый субъект, появляется в том или ином помещении ровно в тот момент, когда вся многосложная рутинная работа секретарей завершена и сто раз ими же перепроверена. Застывший, как муха в янтаре, в одном неопределяемом возрасте, высоколобый обладатель детских кучеряшек и лёгкой, субтильной фигурки возникает из ниоткуда, будто факир или чародей. Поздоровавшись и совершив ритуал удостоверения личностей многоуважаемых гостей, факир производит магическое нотариальное действие, после чего так же таинственно растворяется в воздухе, отдавая девочкам на откуп собрать пошлины и бесконечные подписи в толстых учётных книгах.
И вот, из одной такой двери, воробушком, выпорхнула в коридор остроносая девчушка.
- Оглашение завещания Шведова Ве Бэ. Приглашаются Шведов А Ве и Казёнкина Же Ве.
Как и всё происходящее здесь, это случилось так молниеносно и так неожиданно, что Анатолий Вадимович, заходя в кабинет и присаживаясь за стол, даже не успел толком сообразить, какое может иметь отношение к наследству отца, то бишь, к его наследству, какая-то Же Ве Казёнкина. Первое, что пришло в голову: "На секретарш здесь такая нагрузка. Наверняка чего-то напутали".
Вслед за ним, в кабинет зашла женщина. Сняв плащ и передав его в услужливо протянутые лапки востроносого воробушка, - расположилась за столом рядом с ним. Тут же, откуда ни возьмись, появился факир и в ту же секунду, почтительно улыбнувшись, приступил к делу.
- Добрый день! Ваши паспорта, пожалуйста.
Вежливо чирикнув, воробушек схватил цепкими лапками два протянутых паспорта и в один миг доставил их своему полководцу.
- Анатолий Вадимович...- Просканировав взглядом фото, вклеенное в паспорт и сличив его с оригиналом, полководец уважительным тоном произнёс: - Та-ак. Очень приятно.
- Жанна Вадимовна...- проделав такую же процедуру, чародей улыбнулся; на этот раз галантно. - Фотография не даёт ни малейшего представления о вашей грации и очаровании. Великолепно выглядите, Жанна Вадимовна. Итак, начнём.
В поднятой взмахом руке факира появилась бумага.
- Позвольте огласить завещание Шведова Вадима Борисовича. "Находясь здравом уме и твёрдой памяти, что засвидетельствовано нотариусом Федорченко А Ве, желаю распорядиться квартирой, расположенной по такому-то адресу, кадастровый номер такой-то, находящейся в моей собственности на основании договора приватизации, следующим образом:
Одну вторую завещаю Шведову Анатолию Вадимовичу.
Одну вторую - Казёнкиной Жанне Вадимовне".
Взяв секундную паузу, факир продолжил.
- На все вопросы, связанные с заполнением заявлений и сбором пакета документов, необходимых для вступления в наследство по завещанию ответит мой секретарь.
Воробушек утвердительно чирикнул.
Чародей одарил наследников тёплым признательным взглядом, - Всегда к вашим услугам. Ко мне вопросы есть?...- выждал: айн-цвайн-драйн, и, сделав ручкой, - Аревуар! Вынужден вас покинуть. - исчез, так и не дождавшись изумлённого, застрявшего в горле одного из наследников, хрипящего восклицания.
- А-ааа?...
А Ве Шведов караулил Казёнкину Же Ве на улице. В его тяжело занывшей голове поднимались из пучин забвения обрвыки воспоминаний бракоразводного процесса. Когда она, в светлом плаще и шляпке, выпорхнула из дверей подъезда нотариальной конторы, караульный метнулся и прихватил поджидаемую за рукав.
- Хочу переговорить.
Она совершенно не сопротивлялась, словно ждала этого.
- Да, пожалуйста.
- Отойдём, вон туда.
Они укрылись от накрапывающего дождика под мрачным сводом глубокой арки.
- Вот что я хочу сказать вам, госпожа, как вас там...Казёнкина. Я не знаю, кто вы и что вы. Мне это совершенно неинтересно. Но я догадываюсь, каким мерзким способом, и даже, каким именно местом вам удалось охмурить моего отца, принудив вписать в завещание. Только будьте уверены, - я этого так не оставлю. Ваша доля в наследстве будет оспорена. У меня превосходный, лучший в Москве адвокат по такого рода делам. Он от ваших мерзких притязаний камня на камне не оставит. С говном вас съест, и не подавится. Гарантирую, вы ничего не получите. - И он сунул ей в лицо, почти коснувшись его, кукиш. - Понятно?!
Она испуганно отпрянула.
- Анатолий...Вадимович, зачем вы так? Я его родная дочь. И до замужества тоже носила фамилию Шведова.
- Что за бред?! Вы мне тут зубы не заговаривайте! - лицо его презрительно перекосилось. - Ага!... Родная дочь... Шведова... На физиономии написано, не стереть - хищная алчная прохиндейка! Не надо лить грязь на светлое имя. У Вадима Борисовича был один-единственный официально зарегистрированный брак. В браке родились двое детей; я, и моя сестра Анна. Всё! А если Вадим Борисович и прижил случайно кого-то на стороне: мимолётное увлечение, курортный роман, бордель, - знать не хочу, тьфу! - то это гадкое незаконнорожденное существо не в праве носить фамилию отца и уж, тем более, претендовать на его имущество. Так что не подмазывайтесь! Понятно?!
Слезинки, извилистыми тропками, скатывались по её щекам.
- У меня, моего папы и мамы, тоже была семья.
- Что вы мне втюхиваете?! Как вам не стыдно?! Какая семья?! Семья, это когда муж с женой и детьми проживают вместе, имеют совместно нажитое имущество, общий быт и так далее. Это мы с Анной родились в этой квартире. Это нас Вадим Борисович и Татьяна Николаевна совместно растили, воспитывали, учили, сидели во главе стола на наших свадьбах и нянчились с внуками. О чём вы говорите, самозванка! Вас и рядом не стояло!
Добравшись до подбородка, слезинки стали падать на чёрный асфальт гулкой от визгливых возгласов подворотни.
- Да. Вам с Анной повезло больше, чем мне. С вашей мамой и с вами папа проводил пять дней в неделю. А с моей мамой и со мной, - всего два.
- Что?!
- Вспомните его, неизменный годами, график ночных дежурств в госпитале.
- Пять-два. - на автомате ответил Анатолий Вадимович. - ...Что вы хотите этим сказать?
- Только то, что в моей семье этот график назывался наоборот: "Два-пять".
- Что?
- Моя мама с самого начала знала, что у папы есть вторая семья...
- Что за чепуха! Что значит, - вторая семья?!
Жанна Вадимовна достала из сумочки платочек и обмакнула им щёки и подбородок.
- Простите. Я неправильно выразилась. Правильно было сказать - первая семья. А наша - вторая. В детстве я очень скучала по папе, исчезающему на долгие дни на каких-то непонятных дежурствах. Мама терпеливо объясняла, что так устроена папина работа. Но я всё равно не могла привыкнуть к таким длительным разлукам и очень-очень скучала по нему.
В голове Анатолия Вадимовича закружилось и перевернулось с ног на голову.
- Это что же получается...Мой отец, доктор медицинских наук, член КПСС, известный на всю Москву хирург, примерный на протяжении десятков лет семьянин - двоежёнец?... Ни фига себе!
- Вы знаете, а я, случайно узнав о существовании у папы ещё одной семьи, даже никогда не задумывалась о том, как это называется. Я просто чувствовала, что регулярная смена обстановки, женщин и детей, комфортна для отца и идёт ему на пользу. Со мной и мамой он отдыхал от вас. А с вами, - от нас.
- Ни фига себе!...А когда, извольте спросить, вы узнали об этом?
- В тринадцать. У нас с вами небольшая разница в возрасте. Вы старше меня на девять месяцев.
- Откуда вам это всё стало известно?
- Как-то ночью, мне не спалось. Раскалывалась голова и болел живот. Начаналась перестройка организма. Ну, вы понимаете. Родители, будучи уверенными, что их дочь давно уже спит, разговаривали на кухне настолько громко, что обрвыки их разговора можно было расслышать. В ту ночь я всё узнала. И знаете, что меня больше всего тогда поразило?
- Что у отца есть другая женщина?
- Нет.
- Что он столько лет скрывал от вас правду?
- Нет.
- А что?
- Больше всего меня поразила мысль, что где-то совсем рядом у меня есть настоящий старший брат. Я всегда мечтала о старшем брате, представляя его своим наставником и защитником, который, в отсутствии папы, всему научит и никому не даст в обиду, и до дрожи в коленках завидовала подружкам, у которых они имелись. На следующее утро я не стала рассказывать родителям о том, что всё подслушала. Я решила, во что бы то не встало, самостоятельно разыскать родного брата и познакомиться с ним. Наличие младшей сестры меня интересовало гораздо меньше.
- И что же? Почему вам это не удалось?
- Почему же, не удалось? Удалось. Хотя план был выполнен лишь частично.
- Не понял. Что вы имеете в виду?
- Я разыскала его.
- Кого?...Меня?! - В голове Анатолия Вадимовича всё окончательно перекрутилось и запуталось.
Жанна посмотрела Анатолию прямо в глаза. И улыбнулась. Как мама в детстве. На её левой, чуть припухлой от слёз, щеке появилась очаровательная ямочка. Толика будто током передёрнуло. Перед ним, в этом уже не было ни малейшего сомнения, стояла та самая, немного повзрослевшая, девочка, немеркнущую любовь к которой он пронёс через всю свою жизнь.
- Вы?...ты?...А...почему?...ты тогда ничего не сказала?
- Застеснялась. А потом, прибежав домой, разрыдалась и призналась во всём маме. Думала, попадёт мне на орехи за своеволие. Но мама не стала ругаться. Просто обняла и попросила больше не искать путей сближения, аргументировав просьбу тем, что у отца из-за всего этого могут быть крупные неприятности на работе.
...Помнишь, Толь, ту ночь? А?... Как же хорошо мне тогда было - держать тебя за руку и смотреть в звёздное зимнее небо.
- Я...я... - пытаясь сглотнуть образовавшийся в горле ком, он осторожно прижал повзрослевшую девочку к своей груди, - Я...Никогда этого не забуду. - И поцеловал в припухлую левую щёку.