Мать вернулась со станции, уставшая и печальная. Уходила рано утром, что бы успеть пройти по насту, утром еще хорошо подмораживало. Отец написал, что ранен и будет проезжать и стоять на нашей станции на санитарном поезде. Целый час он ходил по перрону вдоль состава, но не увидел ни одного, даже мало знакомого. Об этом он написал уже с фронта. В следующем письме пришла похоронка из Польши. Мать, которая шла 20 км до райцентра, а потом еще 15 км до станции, увидела только хвост уходящего состава.
На обратном пути, в райцентре она встретила военкома. Он сказал, что будет призывать меня. Наш 1927 год стал последним военным призывом в конце 1944 г. Мать сказала, что военком обещал направить в спокойное место. Все таки отец на фронте, три маленькие сестры и меня забирают на фронт. Надо ему мяса отнести, добавила она. Неделю с дедом прикармливали лося. Дед был раньше егерем, и у него охотились все начальники, еще с дореволюционных времен. Ему было уже 90 лет. Потом, я три дня вывозил мясо частями, в рюкзаке, из схорона. Прошли 20 км до райцентра, тоже по насту. военкома дома уже не оказалось. Хозяйка пригласила в дом. Усадила за стол. Налила суп в большие миски и ушла. Остались одни с дедом. Дед воткнул ложку в суп и она не упала. Суп был на удивление густой.
Медвежатина - сказал дед
Кто то до нас уже был - добавил он.
Вот видишь, кому война, а кому мать родна.
Вышли из избы. Дед покурил и показал на соседний дом. С началом войны, там был создан спец магазин, для номенклатурных работников. Тут они получали паек.
Вот там даже селедка есть - сказал он.
Пошли в обратный путь. Дороги уже распустило, но под деревьями наст еще держал.
Военком обещание выполнил, я попал на Катюши. В конце 1944 с полком вошли в Румынию, потом в Болгарию и прошли их походным шагом. А 29 декабря мне исполнилось 17. Ночами шли, а днем прятались в капонирах и щелях. Рыть приходилось лопатами. В Грецию войти не успели, USA высадили десант.
Вышли с дедом за село и увидели избу-амбар. Раньше там работал мужик, у него было прозвище Ерошка. Он гнул дуги для лошадиной упряжки. В войну там сделали номерное предприятие, стали гнуть лыжи для армии. Назначили одного никчемного мужичка начальником. Приставили к нему парторга. Вот он один и был партийным из всех. Ввели в штат стряпуху. Выделили лошадь с пролеткой. Стряпухой начальник взял бабу, жену местного гармониста. Тот играл на всех свадьбах и праздниках. Ему ставили стопку водки прямо на гармонь. Он выпивал ее не отрывая рук от гармони. Их приписали к спец магазину.
Каждый вечер после ужина и до ночи там играла гармонь и звучали песни. По выходным добавлялась пляска. И так было всю войну. В процессе изготовления изделия участвовал один Ерошка. Остальные - руководили, направляли, поддерживали и вдохновляли.
Шарашка была в цепочке таких же заведений, созданных в селах, где были леспромхозы. Где то бревна распускали на доски, где то их сортировали, где то нарезали, где то строгали, делали канавку. У нас эту заготовку только гнули. Распаривали, отмачивали и загибали кончик, получалась лыжа. Простая, солдатская, без излишеств.
Где то должны были делать прорезь и вставлять ремешок крепления. Но почему то дальше их не отправляли и складировали тут же.
За войну их накопилась много. После войны года три они числились на НЗ. Парторг один приглядывал за ними. Точнее за замком на дверях амбара. Правда уже без пайка. Но ведь он был партийный!
Затем лыжи списали в дрова и передали школе. Две зимы школа грелась лыжами.
Истопник и сторож по совместительству приговаривал: "Два раза через колено и готово три полена".
Топором он не пользовался. В 1951 я демобилизовался. Дед еще был жив. Он рассказывал, что когда война кончилась, многие были в отчаянии и даже плакали. Случались и суициды. Они теряли все. Положение, сытную жизнь, пайки, благополучие семей. Спокойную, бесполезную работу. Прислугу, кухарок, шоферов, личные оркестры.