Простая, как принято говорить, учительница Галина Петровна уже много лет преподавала русский язык и литературу. Когда-то профессия даже нравилась ("сеятель знанья на ниву народную"!), но уже давно наступило эмоциональное выгорание. Уроки вела ровно и нудно, мотивируя современных недорослей малодейственным: "Учите, не то влеплю "неуд"!" С безразличием пересказывала затрёпанных бесконечными повторениями классиков, ни разу не пожалев о безвозвратно ушедшем восторге прежних лет.
Этот день был непохож на другие. Ни с того ни с сего забеспокоилась. Нервно мерила шагами класс. Преподнесла школярам фарсовую версию "Горя от ума", спровоцировав острый спор, можно ли бросить любимую девушку, "свалить за кордон", а потом как ни в чём не бывало явиться "с корабля на бал". Вечерело. Мрачное небо, серая жижа под ногами. Шла домой, а процитированная на уроке грибоедовская фраза занозой свербила мозг, не отпускала, будто требуя продолжения банкета.
"Воспоминания! Как острый нож оне". Задумалась: "А у меня какие воспоминания?" Мучительных нет. Так, гадости-пакости, затерявшиеся в душе мелкие обиды. Отрадные? "По гамбургскому счёту" - тоже пусто. "Миллионы алых роз", романтические свидания, нежданные радости, подаренные людской добротою... Как говорится, "не были, не состояли, не привлекались". Знакомых тьма, а подруги нет. Мужа видит всё больше с газетой на диване. Вон, выключатель вылез из стенки, висит на проводе. Током тряхануть может, а он и не чешется. У сына Костика собственная, непонятная жизнь. Подтверждая тезис "сапожник без сапог", учился не ахти как. Пробовала уговорить на институт. Куда там! Пробавлялся случайными заработками, теряя и без того небольшой багаж знаний. Чем дольше прикидывала, "перебирала даты", тем тухлее и жухлее представлялась жизнь. Взглянула в зеркало. Сорок три года, а плечи уже прогибаются, как у старух, вокруг глаз наросла паутина морщин.
Нагнетала и нагнетала градус раздражительности, постепенно доведя себя до того горячечного состояния, когда лучше прыгнуть в неизвестное, чем жить по-прежнему. Последней каплей стала выскользнувшая из рук банка сметаны. Осколки стекла запрыгали по кафельному полу, жирная масса забрызгала всё вокруг. В душе Галины Петровны будто бомба взорвалась. Топнула, ругнулась. Надоело! В бешенстве ахнула об пол первое, что подвернулось под руку - блюдо с только что сваренными макаронами. Хотите жрать - готовьте сами! Схватила сумку, пальто и бросилась вон. В глазах кипели злые слёзы.
Пулей промчалась через двор. Неслась не разбирая дороги. Опомнилась, лишь налетев на прохожего: "Куда прёшь!" Наскоро извинившись, огляделась. Привокзальная площадь. Ну и отшагала! Перчатки забыла дома, пальцы задеревенели от холода. Вошла в здание вокзала - погреться, выпить чашку кофе. Рядом с буфетной стойкой потягивали винцо два немолодых "лица неизвестной национальности". Неожиданно для себя Галина Петровна тоже взяла бутылку рабоче-крестьянского красного: "Им можно, а мне нельзя?" Глотнула. По телу стало растекаться приятное тепло.
После второй повеселела, откинулась на скамейке. Мимо сновал торопящийся, галдящий люд. Подсела симпатичная, просто одетая женщина. Улыбнулась: "Ноги свело. Работаю в вокзальной аптеке. Целый день народ, не присесть. Вы тоже устало выглядите. Тяжёлый день выдался?" Действовала умело, по давно отработанному сценарию. Вскоре, прерываясь на полуфразах и перескакивая "с сезона на фасон", простоватая учительница жалилась соседке на свою незатейную жизнь.
Та внимательно слушала, сочувственно кивала, утешала: "Всё не так плохо, бывает и хуже. Правда, редко". Галина Петровна не догадывалась, что "дама приятная во всех отношениях" мошенница и кроме всего прочего поставляет доноров "чёрным трансплантологам". Вопреки закону, врачи-потрошители вырезали органы у живых. Приживаются лучше, чем трупные, а значит цена выше! За бомжа расплачивались бутылкой, за такую как она можно получить пару сотен баксов. Этакая удача приваливала редко, поэтому "охотница" не жалела стараний, чтобы не упустить добычу.
Бутылка опустела, словесница запуталась в жалобах и рассуждениях. "Что делать-то собираешься?" - заботливо поинтересовалась доброхотка. "Хороший вопрос!" - вздохнула Галина Петровна. Домой однозначно не хотелось. Знакомых, у которых можно "перезимовать", не имелось. Единственная родственница - в столице. "А вот сейчас куплю билет и "в Москву, на ярмарку невест", - с пьяным задором выдала она. "Московский уже ушёл, - покачала головой незнакомка, - не на вокзале же тебе ночь коротать, ещё местная шпана привяжется. Пошли ко мне, напротив живу. Утро вечера мудренее".
Не то чтобы так уж хотелось ночевать в чужой квартире, только выбирать не из чего. На гостиницу денег нет. Горько вздохнула: "Корячишься всю жизнь за копейки!" Да ещё грело изуверское желание помучить своих. Пусть переживают, где она и что. Вскоре уже снимала пальто в полутёмной однокомнатке. Мазнула взглядом по сторонам - небогато, а хозяйка уже доставала из шкафчика бутылку и рюмки: "По последней?" Галина Петровна выпила и провалилась в небытие.
Очнулась на операционном столе: голое тело, руки связаны над головой, яркий свет лампы бьёт прямо в глаза.
- Хороший материал. А то всё бомжи да алкаши.
- Гляди, в себя пришла, задвигалась! Рефлексы есть.
- Сейчас рефлексы пропадут. И можно разделывать, -
перебрасываются фразами врачи.
Болела голова, тошнило, по горлу будто наждаком прошлись. "Что со мной?" - просипела учительница. На неё даже не взглянули. "Давайте наркоз, - скомандовал стоявший у раковины поджарый седеющий мужчина, - сейчас кончу мыться". В изголовье возник анестезиолог с маской. Галина Петровна почуяла смертельную опасность, закричала. Из пересохшего горла вырвалось лишь хриплое кряканье. Не успокоилась, затрепыхалась, забила ногами. Её дёрганье никого не впечатлило: схватили за плечи, уложили, на лицо шлёпнули наркозную маску. Свет померк. Последним осознанным чувством был смертельный ужас.
Эскулапы не догадывались, что происходящее в операционной записывается скрытой камерой, и через несколько минут туда ворвётся милиция. На счастье Галины Петровны за несколько дней до её одиссеи в кабинете начальника "убойного" отдела раздался звонок дежурного: "К вам гражданин с заявлением. Говорит, есть информация про убийства и трансплантацию". Посетитель оказался совестливым врачом одной из местных больниц и поведал леденящую кровь историю о конвейерном заборе живых органов. Опера установили слежку за бригадами, вмонтировали в операционной скрытую камеру. Когда поступила информация - вот-вот примутся потрошить живого человека, милиция пошла "в атаку".
От госпитализации пришедшая в себя Галина Петровна отказалась: "Нормально себя чувствую". Пришлось проехать в отделение. Её долго расспрашивали, записывали и оформляли показания, сыпали мудрёными словами. "Повезло тебе, - похвалился перед Галиной Петровной следователь, - кабы не мы, разобрали бы на запчасти, как краденую машину". Милицейская операция удалась, настроение - лучше некуда, и он ударился в поучения: "В следующий раз будешь умнее. Солидная женщина, учительница, а ведёшь себя как девчонка-соплячка. Из дома убежала, - это ж надо! А вообще-то семейка у тебя! В милицию не обратились, о пропаже не заявили". Его слова разбередили прежнюю боль. Из глаз Галины Петровны покатились слёзы. "Не переживай! - утешающе-покровительственно похлопал по плечу, - Времена такие. Каждый за себя, а Бог против всех". "Обожди! - неожиданно воскликнул он, - Ты ведь на Гагарина живёшь?" Куда-то позвонил. "Дом пять, первый подъезд?" Галина Петровна перепуганно кивнула. "Потому и не заявляли о пропаже. Вчера в вашем подъезде бытовой газ взорвался. Удивлённо покачал головой: "В рубашке родилась, это ж надо, дважды за сутки верной смерти избежать!" "Жертвы есть?" - похолодев, спросила учительница. "Есть, - вздохнул милиционер, - во время взрыва большинство жильцов находилось в квартирах. Ведётся поиск людей, которые могли оказаться под завалами".
Вечер был как две капли похож на вчерашний, только бежала Галина Петровна не из дому, а домой. Там ожидала печальная картина - крайнего подъезда, где они жили, не существовало. Обрушились перекрытия между этажами, сложился лестничный пролёт. С огнём пожарные уже справились, и кинологи сосредоточенно следили за лабрадором, который деловито шнырял по завалу, громоздившемуся на высоту второго-третьего этажа. Во дворе вавилонское столпотворение: оперативные службы, спасатели, врачи, кое-как одетые, растерянные жильцы, зеваки. Ни одного знакомого лица. Ходила в людском лесу неприкаянной тенью. Слёзы уже не вытирала - без толку.
Из стоявшего у ворот микроавтобуса по громкоговорителю время от времени объявляли, что людей покамест размещают в здании школы, там же следует наводить справки о пострадавших и пропавших. Понимала, что нужно идти туда и не могла себя пересилить - держало что-то у дома. Подобралась ближе к завалу, напряжённо вглядываясь в нагромождение металла и растрескавшихся плит.
В наружной стене образовались трещины, она опасно накренилась, вот-вот обвалится. Прежде чем разбирать завал, её решили обрушить. "Не позволим обрушать! Под завалом люди, там моя жена, а вы на них ещё стену порушить хотите", - отрубил твёрдый решительный голос. "Не дадим рушить!" - вторил ему юношеский фальцет. "Тебя не спросили! - огрызнулся спасатель, - ори громче, стена сама на твою дурью башку обвалится!" У Галины Петровны сердце подпрыгнуло к горлу, чуть не умерла от радости. Муж, а с ним Костик! Живёхоньки!. Руки-ноги отнялись - не пошевелиться. Стояла и "ела" их широко распахнутыми глазами, "рот разинув шире ворот".
Словно почувствовав её взгляд, Костик обернулся. Взвизгнул: "Мама!" Помчался к ней, прижался: "Я ж говорил, жива". "Галочка, живая!" - повторял муж покрывая поцелуями лицо. Обнялись, да так и стояли, не разнимаясь, будто позируя для статуи Гериона - трёхголового-трёхтелого-шестирукого-шестиногого древнегреческого чуда-юда. Первой опомнилась Галина Петровна. Вздохнула: "Как же теперь? Бездомные, безденежные". Крепче прижалась щекой к мужнину плечу. Зато живы и вместе. Есть ли что дороже?