Старая бумага вперемешку с мокрым целлофаном глухо чавкает под ногами. Ревет бульдозер - еще далеко, не видно. Неспешный ветер разгоняет резкий запах, не давая ему превратиться в непролазную вонь.
Сопля сегодня на "бытовухе", на отходах из жилых районов. Сегодня его день. Плохой день, даже погода не в радость. А насморк не просто замучил... Но в жару здесь вообще невозможно, даже с забитым носом. Старый бомж с усилием переворачивает очередной ком, состоящий в основном из использованной туалетной бумаги. Пивная банка. Магнит молчит - значит, банка пойдет в мешок с "люминием". Бутылка - в ящик. Сверкнул на солнце разбитый магнитофон - его отдельно. Может, сгодится.
Где же чемодан?
Сумка, кейс, портфель... Нету, ничего нету. А какая мечта хорошая... С такой мечтой можно жить. Сопля с ней прожил лет тридцать, не меньше. Поначалу, конечно, в молодости, деньги лежали внизу. Под пистолетом и бронежилетом. Потом остался только пистолет - отбиться на первое время. Но денег стало больше. И не только рубли. Половина - доллары, другая - рубли. Когда потерял документы - остались только рубли. Доллары без документов сложно менять.
Деньги пачками. Сто штук пачек, сто штук в пачке. Сопле никогда в жизни не приходилось не то что держать в руках, но и видеть столько денег. Даже одну пачку не держал. Но ничего. Жизнь большая, еще увидит. Еще блеснет заманчиво черно-матовая кожа, раскроется бездонное нутро, и глянут изумленно разноцветные бумажки, расширя глаза-нули от удивления - вот он какой, новый хозяин.
Сразу, волком, в кусты. Чтобы никто не видел. Не догадался. Сопля уже подготовил на свалке несколько укромных и надежных мест. Все деньги в одном месте он прятать не будет. Каждый кусок - в свой уголок. А для самого начала хватит нескольких бумажек. Первое - баня, пиво, горячий пар, парикмахерская, хороший одеколон. Потом - обувной магазин. Пара простеньких и удобных туфель. Третье - магазин одежды, тоже попроще. Брюки и пиджак купить отдельно. Дальше - выбор. Гостиница, или квартиру снять. Лучше, конечно, остановиться на квартире. Документы там не всегда нужны. Снял халупу у алкашей, заплатил за три месяца вперед...
И оттуда, уже ударными темпами - в новую жизнь.
Документы. Квартира. Машина. Гараж. Кодироваться у самого лучшего доктора, хоть у самого Довженко. Или... еще лучше - сигары, омары и шампанское на ужин. Денег будет очень много. Часть - в акции. Часть - в золото. Вторая квартира - ее можно сдавать. Дом в деревне, и туда сторожа найти - из своих же, только выбрать, кого понадежней. Волдыря Сопля точно не возьмет. Вот гад-человек. Пять дней в неделю "мехотходы" собирает. На "бытовуху" и "сортировку" вообще не ходит. Сволочь. Еще и городских нанял. Своим не доверяет. И правильно делает. А вот Истерика бы взял сторожем.
- Принимай! - рявкнул прямо в ухо голос, и молодой шофер вывалил из своего мусоровоза очередную кипу мусора прямо под ноги. Из разорванного пакета белоснежными воробьями вспорхнули невесомые бумажки, но быстро осели, прибитые дождем.
Да, Истерик на роль сторожа как раз подходил. И долго бы они сидели вместе, около каминного огня, в просторной теплой комнате, пили коньяк, закусывали фисташками, вспоминали. Бомж шмыгнул носом. Ну и где этот проклятый чемодан? Хорошо хоть Истерика нет рядом. Перепил со вчерашнего, лежит в вагоне, не донимает своими визгами.
- Бродяги, - говорил еще вчера Истерик, - есть соль земли. Мы - это та основа, на которой держится все общество. Не будет нас - и земля погрузится в хаос.
Если бы не тонкий противный голос Истерика, то слушать его просто наслаждение.
- Я, дорогие мои, есть учитель по образованию, историк. Вспомните Столыпина! Что сделал сей достойный муж? А? Собрал всех бродяг, дал им денег, и погнал в Сибирь, сука. И что произошло? На кого было смотреть долбаному рабоче-крестьянскому быдлу? Разве теперь мог сказать отец сыну - учись, работай, не то будешь как этот? - Истерик бухнул себя кулаком в грудь и закашлялся.
- Хорошо пошла, - сказал он сипло. Бомжи, расположившиеся вокруг, не слушали. Но Сопля слушал. Всегда, и с удовольствием.
Если верить Истерику-Историку, то люди не совсем правильно осознают, в каком мире они живут. Большинство думает, что они в пирамиде, где каждый - песчинка. А на самом деле мы все в шаре, который пока еще в равновесии. Наверху - батюшка президент, под ним - шушера помельче, еще мельче, и еще... И в основании этого шара находятся...
- Бродяги, или, как еще нас называют - бомжи, - Истерик ненавидел это слово. - Но мы тут, в самом низу, на нас все держится. На нас весь мир давит. Коммунисты нас холили и лелеяли. А ведь могли бы просто решить вопрос. Расстрелять, к едрене... Но ведь не расстреляли. А кто расстреливал - тот шар этот катиться заставлял. Это сегодня ты царь, а завтра - никто, тварь подвальная. А бывший бандит - император. И каторжники у него в премьер-министрах и президиумах сидят. Шар-то - перекатился.
- Вы, - начинал орать Истерик, и тыкал в каждого пальцем, - тупые сучьи дети! Привыкли, что все плоское. А земля-то круглая. Круглая она! Круглая!!
И Сопля охотно с ним соглашался. Он тоже знал это. В прошлой жизни был летчиком. До сих пор скорость ветра может рассчитать из метров в километры. За четыре секунды. Есть тут один фокус...
Если б не пил, уже на пенсии был бы давно. Но не сложилось. Где же эта тварь чемоданная? Может, в следующей мусоровозке?
Взвоешь на такой работе. Хорошо хоть нос не дышит. Сопли текут беспрестанно. "Загнусь я от этих соплей", - зло подумал бродяга, и почувствовал, как в животе зашевелился дракон. Поднялся к горлу, расправил крылья. Успокоить этого ненасытного дракона можно только одним способом. Надо собрать мешок "люминия", мешок стекла, пойти к приемщикам, взвесить и получить сразу в пересчете на чистый спирт. Тогда дракон уймется. Черт бы его побрал...
Надо сосредоточится и не думать... Думать только о чемодане. О сумке. О саквояже, пакете, кейсе, дипломате. Думать надо о деньгах.
Подошел бульдозер.
- Эй, Сопля! Где сгребать можно? - высунулся из ревущего железного зева тракторист.
Бомж махнул рукой в сторону перебранных куч. Бульдозер взревел, зарылся ковшом в мусор, и пошел дальше - утрамбовывать.
С одной стороны плохо, что нет напарника. Долго перебираешь. Но с другой стороны - а вдруг чемодан... На двоих делить? Ну уж нет...
Очередная машина раскрыла грязно-оранжевое хайло. Мусор водопадом скатился из темного нутра. Сопля был занят, но краем глаза, профессиональным чутьем дикого пса даже не увидел... Почувствовал.
Прямоугольный. Черный. Он.
Когда машина уехала, Сопля на негнущихся ногах подковылял к очередной куче. Внутри мусоровозок есть пресс, мусор там прессуется, не сильно, конечно, но все же... Чемодан не сплющило, значит - он не пустой.
Толстый. Черный заменитель под крокодилову кожу. Блестящие защелки, уже тронутые ржавчиной. В таком только старые тряпки хранятся: свадебное приданое прабабушек. А может...? Ну, мало ли что бывает... Бывает, что мафия в таких наркоту перевозит. Или драгоценности. А еще лучше - деньги... Доверху набито. Старый вор с понятиями хранил общак на антресолях. Менты накрыли "малину", но пахан успел сбросить чемодан. Прямо с балкона. Ровненько в мусорный контейнер. Да, так и было. Сопля осторожно взялся за ручку.
И тотчас же он понял, что не хочет больше видеть этот чемодан. Никогда. Не стоило его трогать, ох, не стоило... Надо отвернуться. Надо отдернуть руку. Надо подумать, что там - бомба. Гнездо гремучих змей. Сибирская язва в брикетах. Черт, что за день!
Но грязные пальцы уже легли на кнопки защелок. Упругое железо звонко треснуло. Чемодан скрипнул. Да нет, гадство, это не чемодан скрипнул, это там, внутри, в чемодане, скрипнуло. Ой, м-мля-ять...
Гроб, это гроб, а не чемодан никакой. Медленно откинулась черная крышка. В клубке старых одеял, в белом чепчике, с пустышкой на резиночке, сонно морща от света и вони туманные глазенки, на Соплю смотрел чей-то сын. Или дочь. Какая бога-душу-мать, разница?
Рев бульдозера уже близко. Ничего не изменилось. Разве что на краю земли, посреди гигантской свалки, перед раскрытым чемоданом стоял человек. Он был в рваном бушлате на голое тело. Шапка-плевок вымазана грязью. На ногах - пара разных и рваных сапог. Но он уже не был пропитым, вонючим бомжом. Конечно, оболочка осталась, только глаза выдавали, что произошло что-то из ряда вон выходящее. Пилот второго класса, Воронов Николай Александрович, как и двадцать лет назад, снова решал, что должно произойти. В запасе у него было не более сорока секунд.
Весы. Самые настоящие аптекарские весы, с двумя тяжелыми пластмассовыми чашками, с блестящими плечами-рычагами, с худющей остроносой стрелкой. И на одну чашку, на левую, Николай поставил гирю - тяжелую, сверкающе-никелированную, такой и череп проломить можно.
Это - жизнь. Надо ее спасти. У нее нет цены, по крайней мере здесь и сейчас. Просто гирька. Грамм этак на пятьсот... или на три пятьсот.
Он отнесет чемодан, покажет водителям, водители позвонят куда надо, приедут люди в синей форме. Нет, Николай не хочет с ними встречаться. Он оставит чемодан... и все равно Николая найдут. Вытащат, повезут, станут спрашивать. Про документы спросят... Сто грамм на правую чашку.
Начнут выяснять личность. Странно устроен мир - человек есть, а без документов нет личности. Чтобы эту человечью личность найти, потребуется три дня. Еще триста грамм направо.
Как главного подозреваемого - задержат на пятнадцать суток. Еще полтора кило...
Посадят к нарикам, или еще хуже - к фашистам... Еще пятьсот...
Стрелка весов, до этого уверенно стоявшая круто влево, качнулась. Николай стиснул зубы. Уеду, яростно подумал он, все на ..уй оставлю... в деревню, в глухомань, заброшенный дом, пусть без света, и при лучине люди жили, сам... да... один. Воспитаю, едрит твою, в корень. Не отдам. Еще один сверкающий килограмм лег влево.
Да ты же алкаш, ты же бомж, бывший зека по кличке Сопля, тебя самого воспитывать надо.
Значит так, сейчас чемодан закрыть, бегом к ближайшей поликлинике (недалеко, четыре километра пешком), там выждать момент, открыть крышку, и линять...
Найдут. И тебя найдут, и мамашу эту паскудную. Не по отпечаткам, так по району, откуда мусоровоз приехал - прошерстят, вычислят, вынюхают. А мать ведь долго думала, не сразу решилась. Вон как плотно дите упаковано, его и прессом не сдавило, и звука не было. И соска на резиночке, чтоб не выпала, и на чемодане - дырки, для воздуха... Укачало детишку, ничего не соображает...
Мамку - на зону. Ребенка - в интернат. Благодать, ендец полный. Спаситель туев. Обоих по шарашкам укатаешь. И себя заодно, бог троицу любит. А человек, когда вырастет, когда пройдет все круги, когда говорить научится - еще не раз вспомнит бомжару позорного, за то, что подыхать не оставил.
Черные гири громоздились, того и гляди перевесят.
Усыновить. Сделать все честь по чести. Самому пробиться. Не ради себя одного - но за двоих биться. У ребят совету попросить. Волдыря этого чертового припрячь, ведь в авторитете человек, с документами, просто жесткий, и бомжует просто так, говорят, у него квартира есть, деньги он рубит на свалке...
Черная когтистая лапа придавила правую чашу весов так, что блестящий груз слева взмыл под небеса. Жаркий драконий голос просвистел в самое ухо, пробрал до печенок.
- Если ты, придурок, сейчас от чемодана не избавишься, то о сегодняшнем вечере можешь забыть. Вот только ночью к тебе кузькина мать придет...
Сколько же грехов натворит он, если сейчас не закроет чемодан? Сколько жизней поломает? Скольким людям работы прибавит? Что хорошего сделает? И что будет иметь с этого? Уж мамаша ему точно пол-литра не поставит.
А еще говорят, что дети - это ангелы божьи...
Блестящие защелки, тронутые ржавчиной, звонко клацнули. Туалетная бумага накрыла черную кожу как саван. Взревел бульдозер, вскарабкиваясь на мусорный холм.
Сорок секунд прошли как миг, как целая жизнь.
Николай стоял в двух шагах от чемодана, вперил взгляд в груду бумаги, и быстро, автоматически, как учили в лётном, переводил метры-секунды в километры-часы. Четыре секунды на каждое вычисление.
Семь метров в секунду... Семь на четыре. Двадцать восемь, минус два и восемь.
Когда бульдозер проезжал мимо, Сопля не выдержал. Отвернулся. Ему показалось, что он услышал, как будто что-то хрустнуло.
Руки стали ватными, а мешки - слишком тяжелыми. Еще и дождь припустил, изморось превратилась в капли, будто кто-то наверху... ага, заплачет он. Хоть бы молния ударила. Голубая, ветвистая, прямо в бок, как уже ударяла. И чтобы на раз, чтобы сразу, не мучаясь. Чтобы смерть взяла за руку, и потащила бы вниз... или вверх - какая разница? Со скоростью двадцать пять и два километра в час.
Он бы не сопротивлялся. Только бы дотащила туда, куда надо. Только бы у того, кто на самом верху, нашлась одна секунда, чтобы взглянуть сверху вниз на скрюченное существо, недостойное даже самого маленького удостоверения личности.
И тогда, Николай был в этом уверен, у него бы хватило сил, хватило бы решимости, хватки, наглости, веры - поднять склоненную голову, встретиться глаза в глаза - и спросить, не дожидаясь суда, постановления и приговора, утопая в адском пламени: