Постоялец : другие произведения.

Надо слушаться старших!

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

Надо слушаться старших



Москва, лето, начало 80-х гг

"Надо слушаться старших!" - в давнем, описанном и обкаканном детстве нам преподнесли эту путеводную звезду отнюдь не на блюдечке с золотой каемочкой, а через подзатыльники и "шлепы", тем самым надежно закрепив в подсознании. Мы успешно пронесли сей лозунг в сердце, совместно с уважительным отношением к седовласым аксакалам. Несли бы и дальше, но отдельным индивидуумам сия милая жизненная прелюдия внезапно вылезла боком и драматической интермедией, в течение которой аксакалья мудрость одного из уважаемых служащих фин.части чуть не поставила крест на так удачно развивающейся "выездной" карьере.
Разродилась сия оказия в недалекие 80-е годы прошлого столетия, под неугасимый задор слегка пришибленных никарагуанских революционеров, в полыхающей от летнего зноя столице Мировых Народно-Освободительных Движений, на 9 этаже сурового и грозного заведения, после трех часов пребывания в кондиционированной прохладе не менее мрачного и дубового кабинета. Упомянутое пребывание, в период которого необходимо было внимать и почитать - не глотая и не мигая - носило название "инструктаж у руководства", а в современной аранжировке (и на слуху) простенько, но со вкусом - босс-брифинг. По окончании сих изощренных кондиционированных издевательств переместился я в свою густонаселенную келью для челяди, что располагалась куда уж как пониже и уж никак не кондиционированную; уселся за свой челядный стол и - периодически покусывая конец карандаша - апериодически продолжал рисовать кислые и потные физиономии сослуживцев, совместно (но в тайне) ожидающих, чем же завершится мое утреннее трехчасовое отсутствие. Перспективных путей развития обнаруживалось всего два: ревущий грохот дореволюционного телефона с последующей фразой оттуда: "Зайдите в фин.часть" и гробовое молчание оного, которое основательно подзатянулось. Надежда уже было как собралась покинуть, примеряясь к очередной жертве, но внезапный грохот осадил, заставил поправить узел на галстуке и выдержать паузу, ввиду возможности звонка челяди с еще более низких этажей. При сем присутствующая аудитория, заметно сократившая как перемещения в пространстве, так и ненавязчивое общение пришла к выводу, что все "случилось", поскольку ответил я в трубку громко и четко: "Слушаюсь". Крыла распростерлись за потной спиной и понесли на пару этажей выше, прямо-таки в объятия "Старших", которых следовало слушаться.
О теплой и дружелюбной встрече в фин.части рассказывать, думается, ни к чему. Слава Господу нашему, что хоть стул нашелся, а то стоял бы и стоял, жарой палимый, под взглядами добрыми и пламенеющими Клар Цеткиных и Роз Люксембург, представленных в довольно-таки обильном количестве при счетных машинках в ворохе бумаг. Тем временем, приставил я сидение сие сбоку к столу начальника в очках-аквариумах. Сел ровно, не сутулясь и ручки-сковородочки на коленочках сложил, дабы являть собой образ гордый, но покорный под милое: "Что-то вы не торопились, Можар". На что смолчал и молчание соблюдал часа полтора, пока заполнялись какие-то бумаги, раздавались громогласные указания почтенным Розам-Кларам и велись жесткие телефонные разговоры, вероятно, с нижними этажами и мягкие, соответственно, с верхними.
-- Вместе с вами полетим, - неожиданно вырвалось из-под очков. - Меня Григорий Федорович зовут. Фамилия моя Куземчук. Вы у нас человек новый, так что давайте знакомиться. Здесь и здесь распишитесь.... За границей бывать приходилось вам?
-- Так точно.
-- Давайте-ка без официоза. А то в присутствии зарубежных граждан отчеканите и сразу понятно будет "кто, да что". Давайте без официоза. В капиталистических странах бывали? Или же в развивающихся и дружественных социалистических? Вот здесь заполните и распишитесь....
-- Приходилось бывать и в капиталистических, и в дружественных, но, в основном, в развивающихся странах.
-- Что ж, очень хорошо, но развивающиеся страны нам тоже дружественны. Вы согласны?
-- Конечно согласен, Григорий Федорович.
-- Лететь нам долго, со многими остановками. Поэтому расскажете мне о себе. И я вам о себе расскажу. Языками вы владеете?
-- Да.
-- Вот и хорошо. Подпись сюда поставьте... А теперь Зинаида Петровна проводит вас. Выполните необходимые формальности и вернетесь. Жду вас.
Неспешная Зинаида Петровна уже была наготове, враскачку-перевалочку понесла свое обширное тело к двери, прихватив пачку подписанных документов. Я поплелся за ней, а потом ждал-стоял-сидел-подписывал-плелся-ждал и так до самого вечера. Но сердце согревало то, что сия стадия мытарств выездной процедуры являлась финальной. А началось все аж целый месяц назад, и вспоминать об этом ну совсем не хочется.
Вылетали мы с Григорием Федоровичем завтра, по холодку утреннему и не военно-транспортным бортом через Кубу, а гражданской авиацией, являя собой граждан гражданских гражданства пока для меня загадочного; с "изменой Родине" в Варшаве.

-2-

-- И что, ты обязательно должен забирать этот чемодан? Ну, а с чем я поеду на юг? Если ты считаешь, что я должна ездить не пойми с чем, а ты - не пойми куда и с "Самсонитом", тогда уж лучше я никуда не поеду. Буду сидеть на даче с твоими мамочкой и папочкой, пока ты будешь жрать водку, с негритянками трахаться, и мне все это уже осточертело. У Карпухиных, кстати, посудомоечная машина уже есть, а я должна все своими руками. Сапог чертов!!! - и дверью ка-а-а-а-к шандарахнет.
Распахнутый "Samsonite" не реагировал на фонетическое глумление над именем - лишь тихо радовался смешной поклаже, с содроганием вспоминая недавнюю поездку "на юга". Статуэтки негритянок с выпученными глазами выражали недоумение, всем своим видом указывая на ошибочную оговорку "ты" (вместо "мы"), а также на расовую, хотя опять же с местоимением.
Стоял дивный летний вечер. Жара спала, окна подернулись легким притомленным сумраком, а горечь расставания упрыгала вместе с супругой на кухню, и я был спокоен, как кремень, как гранитный Сфинкс. "УЕЗЖАЮ!". Я млел, таял и чего-то не хватало, но совсем чуть-чуть. А как разобраться "с чуть-чуть не хватает"? - Всего лишь отломить кусочек черного хлеба, посолить и съесть. Сразу поймешь, чего не достает этой жизни. Но в связи с отсутствием черного хлеба за пределами дорогой Родины, а также селедочки, гречки, частенько - картошки и много чего еще - с годами пришлось отказаться от столь простого решения проблемы и использовать методы примитивнейшие. Я прислушался - на кухне продолжало прыгать и греметь. Путь к бару свободен. Люблю я это дело - слегка выпить. Бегать......ну, об этом Вы еще услышите. Ах, а как же приятно ощущать себя любимым и таким нужным, но покидающим. Так что уезжать еще больше люблю.
День упорхнул незаметно. Ночь навалилась, обдала какими-то кошмарами и вышвырнула в пятом часу. Утро сияло, как моя небритая и немытая морда в африканский полдень, после пары недель в буше. Закисал рассвет. Накрапывало.
Интервал "подъем - посидеть на дорожку" пролетел быстро и мимолетно, как обычно, когда голова уже уехала, а бренная оболочка выпутывается из сна, мокнет в душе, поглощает кофе параллельно с необходимыми связующими процедурами. Да и "на дорожку" получилось спокойно. Истерика возникла на переходе к двери, продолжалась за ней, была слышна возле лифта, но он унес - бездушный. Я уж было поверил, что изливается водопад искренности и с подъездной аллеи посмотрел на окна, но ни там, ни на балконе никого не было. Умиротворенно подумалось: "В обмороке". Дом уже скрывался за деревьями и исчезал - неспешно, под едва слышный скрип колесиков злосчастного "Samsonite".
Машина опоздала на двадцать минут. Григорий Федорович напыщенно дулся, заполонив собой переднее сиденье и прижимая пухлый портфель; сунул руку в открытое окно "Волги", буркнув оттуда: "Пока вашу улицу найдешь - все самолеты улетят. Петя, открой багажник. Быстрее". Я смутился, но в тайне решил, что виновата не улица, а именно - не Комсомольский проспект. Водитель открыл багажник, собрался, было, помещать "семейного терминатора", но вместо этого удивленно спросил: "Что с вами?... Вам плохо?".
Есть такое замечательное слово - ОБМЕР. Почти что помер, но еще жив, а шевельнуться -"нихт". Безотказный и, давеча, проверенный "мотор" вдруг застопорился при обнаружении содержимого багажника.
Под крышкой было на удивление чисто. Аккуратный чехол с инструментами облокотился на свежевыкрашенную канистру в углу. Запасное колесо угадывалось под куском нового ковролина. Но в середине было "нечто". Оно лежало на боку. Это был чемоданище-ветеран, перехваченный бельевой веревкой в несколько охватов. Размер-то - нет, а вот возраст, ранения и окрас возвратили меня в пионерское детство. К тому же на тетрадном листе, приклеенном сбоку, жирный черный фломастер в безыскусной руке указал имя владельца: "Гриша Куземчук" и почему-то: "5-й отряд".
-- А-а-а...э... у..., - зазвучало в эфире, но с жестикуляцией у меня было посноровистей - указательный палец тыкал то в динозавра, то в сторону Григория Федоровича, откуда внезапно раскатилось, сыграло эхом и унеслось вдоль пустующего проспекта: "Товарищи, вы долго там возиться будете??!!!" Где-то на верхних этажах соседнего дома - прямо над магазином "Табак" - заплакал ребенок. Проснулись собаки.
А в машине облобызало устойчивое амбре, смикшированное из тройного одеколона, "Беломора", "не идентифицированного" и активно распространялись флюиды раздражения, но налетающий ветер справился и лишь последние не поддавались - валили уже вслух: "Петя, из тебя шофер, как из говна пуля!"
Я почти пришел в себя, отвернулся к окну и завяз в раздумьях. Мимо - на просторе Комсомольского - неслись дома и деревья, мост перемахнул через Садовое и в стекла уткнулась приземистая Метростроевская. Воображение, тем временем, принялось за свое: нарисовало Шереметьево, немногочисленную очередь на досмотр, удивленную физиономию таможенника. И вот он вызывает старшего смены. Они уже оба - в сторонке - обсуждают, что делать со шкафоподобным Гриней Куземчуком из 5-го отряда. Вызывать ли милицию, которая, безусловно, уже заметила и скрытно группируется неподалеку, и нужны ли будут санитары в последствии?
-- Можар, - раздалось спереди. - А что это у Вас за фамилия такая? Вы - еврей?
Я встрепенулся от неожиданности, а хмурые санитары из института имени Сербского, краснознаменная милиция и удивленная таможня спешно ретировались у магазина "Подарки" на Горького.
-- Это партийный псевдоним деда.
-- То-то я удивляюсь - с такой фамилией и заграницу катаетесь. Это сокращение какое-то?
-- Да. Означает - побольше жару. Дед баню очень любил.... И Родину..., - я вздохнул, подумал и решил продолжить, благо, что подъезжали к Маяковке и светофор переключился на: "Вперед, Можар!" - то есть на "красный".
-- Григорий Федорович, а чемодан ваш.....Того.....Не улететь нам с ним.
-- Какой чемодан? - Григорий Федорович попытался обернуться, но бычья шея затормозила. Печально треснув, спинка сиденья уперлась в мои колени.
-- В багажнике. "Гриша Куземчук, 5-й отряд" на нем написано. И вид, прямо скажем, не очень.
-- ЧТО-О-О???!!!
Вот и тема интересная подвернулась: про неожиданные взрывы и выстрелы по твою душу. Отвыкаешь от этого быстро, да и не привыкаешь вовсе - лишь сживаешься. Кстати, довольно просто определить человека, который знает об этом не понаслышке. Новогодней хлопушки достаточно, а бУхнуть после бухнУть - рядышком и неожиданно. Некоторые приседают, другие падают и сноровисто, проворно в укрытие начинают отползать, но быстренько соображают, что это Новый год и елки, шампанское и водка с коньяком, салат Оливье и бой курантов. Поэтому присутствующие расценивают твое поведение как неудачную шутку-фортель и дальше празднуют. А жена - так и ругается еще потом: "Ты что мартышку из себя корчишь? Сдурел совсем? Как мы перед людьми выглядим? ". Встаешь, от снежка отряхиваешься, а позора-то у-у-у-у-у-у-у - люди все солидные. Хоть и лимита сплошная, но солидности предостаточно. У нас в гостях всегда только цвет общества и солидность, а не инженеры какие-нибудь. Сплошная лимита у нас в гостях.
Ну вот, отвлекся, а тем временем - шарахнув - "гром и молнии" переместились в неожиданном направлении. Водитель Толик - молодой и шустрый паренек - побелел, сник и, буквально, уменьшился в размерах под негодующе-чемоданное:
-- В лагерь вчера мальчонку собрали. Сальца положили. В Анапу на целый месяц......Да за каким ты хватаешь все подряд??!! Какой чемодан - я всего на пять дней еду - все в портфеле. Если б я знал, то тебе полный п..., Андромеда х...и по жизни ты м.... полный!!!
-- Григорь Федорыч, так Вы ж всегда, типа, все в коридоре - только выноси. А на дачу когда - так там и ведра, и грабли - разве ж я когда чего лишнее прихватил? Ну, я и вынес, - голос дрожал, утопая в перспективах последствий.
-- Поезд в семь пятнадцать! И чего теперь делать?!
Ругань с астрономическими примочками скрасила ситуацию, но делать-то что-то надо.
-- Сейчас шестой час только. Григорий Федорович, давайте возьмем такси, а Толя пусть вашим звонит и на вокзал мчится. Пока успеваем и мы, и он.
Прелесть отъезда развалилась под чемоданным натиском. Какая-то горечь и предчувствия - пусть едва обозначенные, но явные - закрались в душу, предоставив место ожиданию срыва, нестыковки и неудачи. Все дело в том, что начало этого романтического маразма, под названием "командировка", задает ритм и последующее обречено на зависимость - подчинение заданному ритму. Думаете, суеверия и чушь собачья? - Посмотрим.
Время полетело в тартарары. Такси не поймали, но подвернулся одинокий "Жигуль"- бомбардировщик и за десятку, изъятую у проштрафившегося Толика (рублей-то у нас быть "ни-ни" или выбрасывай), оказались в сонном Шереметьево даже на пятнадцать минут раньше начала регистрации. Процесс пошел. Сквозь закрытые коридоры и тайные мраки таможни мы медленно, но верно уходили "за бугор" с небольшим количеством как советских граждан - сумрачных и чересчур одержимых своей значимостью, так и полупьяных поляков и иже с ними.

-3-

Самолет "Ту-134" резво взял с места, гордо запрокинул нос и унес в облачную кашу, попрыгивая на небесных кочках. Серое месиво одарило сумраком и, наконец, порадовало - выпустило к солнцу. В тесном салоне стало оживленнее, но раздосадованный и обозленный на весь свет Григорий Федорович солнцу рад не был, а продолжал ерзать в попытках пристроить колени. Вскоре погасли запрещающие табло и кто-то из близ сидящих поимел наглость закурить. Григорий Федорович решил излить накопившиеся душевные расстройства на курящего, визуально установив принадлежность наглеца к племени соотечественников. На иностранцев ругаться не есть хорошо и это впитано с молоком матери Родины, а тут свои шкодят.
-- Вы бы спросили сначала, а потом закуривали.
-- То, что не запрещено - разрешено, уважаемый.
Григорий Федорович не стерпел. Развернувшись, вынес часть торса в проход и начал звонко бить себя кулаком в грудь, от чего очки начали слегка подпрыгивать.
-- Стенокардия у меня. Сте-но-кар-ди-я! Убить меня хотите?!
Но. "Было уже рано". Поляки, принявшиеся за разрешенные алкогольные литры на взлете, заинтересовались "бОльним". По всей видимости, это были туристы-пролетарии и никаких подрывных идей в предложении: "Пан, рюмочку на здоровье," - не содержалось. В те достопочтимые застойные годы соцлагерь поголовно шпрехал на русском и доктора-собеседники стали потихоньку подтягиваться со всего салона. Избранная же (по жизни) стезя - а в фин.части Григорий Федорович служил лишь в связи с преклонным возрастом - вынуждала блюсти незыблемые правила, в частности:
А. Никогда и ни при каких обстоятельствах не привлекай внимания.
Б. В контакт с иностранцами не вступай без наличия на то служебной необходимости.
Григорий Федорович слегка струхнул, а потом уже и испугался не на шутку. Кабы летел один - то обошлось. А тут - вдвоем, да еще "с еврейско-партийной фамилией", и все на виду. Сидели-то мы с ним через проход, но я - на ряд сзади. Тем временем жуткие думы посетили Григория Федоровича. "Ковер" в дубовом кабинете, а потом партсобрания с обвинениями, да с выговорами, а то и из партии вон, и уже в самом-самом финале - на улицу, в стрелки ВОХРы на 100 рэ. Очень печальная картина вырисовывалась, кабы я "стукнул".
Мешать потопу ужасных мыслей в голове Григория Федоровича не хотелось и поэтому пришлось мне притвориться спящим. Тем временем возле "бОльниго" продолжали собираться туристы, общение оживилось, были слышны бульки и начал прорываться знакомый мотивчик: "Вечтелей о глоште..... рунэк и рождэс....А на нашей бойнэ слаштэн добри...". Но внезапно что-то оборвалось в этой идиллии, и раздались беспокойные возгласы вперемешку с: "Матка Боска!". Я открыл глаза и увидел в проходе широкую спину Григория Федоровича с поднятым над головой портфелем. Все это быстро удалялось по направлению к пилотской кабине. Количественные изменения обрастали качественными. Рядом с пилотской был туалет и, возможно, "больний" направил свои стопы туда. Хотя, судя по прыти и целеустремленности, я ошибался. Стюардесса попыталась преградить путь к пилотам с помощью пышной груди, но Григорию Федоровичу было не до нее. Он пер, как атакующий бык, как взбешенный кабан. Он спасался. Откуда-то спереди - от наших "значимых выездных" - донесся, а, скорее, жахнул высокий женский голос, переходящий на визг: "Террористы! У него бомба!!!"
Что тут началось! По всем канонам отечественной драматургии за сим следовала немая сцена. Но случившемуся суждено было произойти не на исконно-русской, а на международной арене. Слегка пораженные алкоголем пшеки восприняли крик, как руководство к действию - призыв к оружию. Оборонять-то было кого: дети, жены, подруги, друзья, а также визжащие побратимы из родного соцлагеря. Коварный враг, до сей поры бесцеремонно пользовавшийся их добротой и заботой, уже назывался вполне понятным - даже на русском - словом: "Курва!" - вместе с сопутствующим набором малопонятных выражений, но с ярко выраженным эмоциональным окрасом. Очки Григория Федоровича блистали, морда бычилась и краснела. На то причины были довольно веские: дверь к пилотам заперта, по проходу надвигался всесметающий вал ненависти и презрения из Польши, "выход на улицу" на высоте 9000 метров был перекрыт как перепуганными, но грозными сиськами стюардессы, так и надежными запорами советских авиастроителей. Григория Федоровича спас туалет, а не Ваш покорный слуга, который, честно говоря, не представлял как найти выход из этого тупика. "Светиться" не хотелось и спасать....тоже желания не было никакого. Нет, не боялся - сидел и давился от смеха. У любой жизненной ситуации есть ее образ, суть, подложка. Здесь же образ - комичен, суть уморительна, подоплека смешна. Субъективно чересчур? Так уж коли окажется, что сподличал, то Бог-то - он все видит и рассудит, а сочтет нужным - накажет.
Тем временем атмосфера в салоне начала охлаждаться. Слава Богу, среди пассажиров не обнаружилось товарищей, обеспечивающих безопасность полета, и забрезжила надежда, что все обойдется. Лишь бы Гриня, затаившийся в Григорие Федоровиче, повел себя правильно. Сбежались стюардессы, под безостановочное: "Вы нарушаете центровку самолета!" - рассаживали по местам героических туристов, кто-то появился из пилотской и, уставившись в грозные сиськи, выслушивал спешный доклад их обладательницы, стоически перекрывавшей "врата в небо". Внезапно все собравшиеся: единичные останки польского вала, стюардессы и член экипажа из пилотской поворотили свой взор в сторону узника ватерклозета. По всей видимости, оттуда подавались какие-то сигналы, но мною неразличимые из-за удаленности. Член приблизил ухо к двери и начал громко выспрашивать.
-- Гражданин, я - второй пилот. Что с вами случилось? Почему вы непристойно себя ведете?
Мне лишь послышалось какое-то бурчание, на которое неожиданно вместо "члена" среагировала горластая "сиськи".
- Вы же чуть меня не сшибли! Вы всех иностранцев перепугали!!!
-- Цо-о-о-о??!! - восстала храбрая и вторично униженная Польша, вскакивая с мест. Эпицентр народного негодования сместился, а значит момент для Грининого высвобождения настал. Он появился из-за двери в очках набекрень, бледнющий и без портфеля. Дальнейшее превзошло самые удивительные варианты развития событий - Гриня самолично принялся за наведение порядка.
-- Я - советский человек! Я - ответственный работник аппарата! Имею правительственные награды! И если у советского человека желудочные колики, так что - его уже за террориста принимают?! Да как вы могли подумать??!!...
Нравоучительно-печальный тон Григория Федоровича был восхитителен и с легкостью перекрывал галдеж. Ораторствовал он достаточно долго. Затем примолк, постепенно набухая от возмущения - видать, самого разбередило, но вовремя осадил. Все уже и так устали, даже поляки - и те угомонились. Члено-сиськи и остальные участники шоу вернулись к предначертанному обычным полетным режимом положению сидя или стоя. А хитрый Гриня юркнул в туалет, прихватил портфель и вернулся на место дожевывать свои грустные мысли, странствуя по извилинам в голове Григория Федоровича. До посадки в Варшаве оставалось меньше часа.

-4-

Таинство "измены Родине" носило, как правило, конспиративный характер и осуществлялось в полутемных закутках представительств Аэрофлота в аэропортах стран Варшавского договора. Состояло таинство из получения инвалютного денежного довольствия, билетов, замены паспортов с сопутствующими "оправдательными" документами. Снова и в который уже раз, ставились подписи в не менее таинственных и конспиративных формулярах. Обеспечивалась эта сногсшибательная процедура дипломатическим, ответственно-немногословным товарищем, а сопровождалась его пристальным взором - последняя инстанция все же - и безостановочным табакокурением, но без напутственных речей и, к сожалению, без кофе. В результате чего и при удачном стечении обстоятельств вы становились гражданином заранее определенной страны. Удачное же стечение обстоятельств подразумевало собой наличие достаточного промежутка времени для вызревания определенности. Да-да, времени, с которым, увы, извечная проблема. Поэтому молился я за Болгарию или, на худой конец, за Чехословакию, но уж никак не за ГДР и, тем более, Венгрию.
Раннее польское утро встретило ласковым солнцем, безоблачным небом, теплым душком летных полей всего мира - керосиновой гарью. До "рукавов" - для непосредственного выхода из самолета в здание - прогресс на польской, как и на советской земле, еще не дошкондыбал, но автобусы быстро управились с сотней пассажиров. Сонный паспортный контроль штемпельнул в паспорте и поприветствовал на польской земле. С таможней нам собирался поспособствовать встретивший круглый дядя с табличкой "Аэрофлот" при имидже хозяина-распорядителя, но багажа все не было и Григорий Федорович распереживался, что, в свою очередь, вызвало раздражение Грини, который и родил нравоучительное:
-- Надо было последним сдавать. Тогда бы первым получили. Какой-то вы неоперативный, Можар.
Вместо обвиняемого, который и не собирался что-либо объяснять, среагировал грузный, но шустрый дядя Аэрофлот.
-- Из самолета выгружать на тележки будут и снова в самом низу окажется. Лишь бы не потеряли. Подождем, чего уж тут.
-- А что, часто теряют? - темперамент Грини ухватился за новую тему.
-- Нечасто, но теряют. Если какой чемодан с виду дорогой и рейс из капстраны, то могут.
-- Так что ж, крадут что ли? - заинтересовался Григорий Федорович.
-- Это я так сказал, что теряют. Конечно же крадут.
-- Пресекать надо. Телекамеры ставить, привлекать сотрудников министерства внутренних дел польской республики.
-- Привлекают. И камеры стоят. А они все равно умудряются. Хитрый народ эти грузчики. У нас-то в Шереметьево не лучше. Я там пятнадцать лет проработал. Это как лотерея - повезет или не повезет.
Мне почему-то становилось все веселее и веселее, а Гриня увлекся перспективами, поскольку Аэрофлот оставил нас в одиночестве - пошел справляться насчет багажа.
-- Вот, Можар. Украдут сейчас ваш чемодан. И что нам делать? Это же целая история будет. Органы, а вдруг и пресса, тогда утечка информации возможна.
-- Там утекать нечему - майки, трусы, да носки с шортами...Вот если бы я с бомбами по самолету бегал... Вы в рапорте по командировке отразите насчет трусов с носками, а я уж тогда отражу насчет террористов и в изысканной форме. По рукам, Григорий Федорович?
Последовала непродолжительная пауза. Глаза Грини забегали.
-- А вы, ведь, Можар, мне сразу не понравились. Хотел к руководству идти - поговорить на эту тему. Уж больно у вас взгляд непонятный и ведете себя не совсем корректно по отношению к старшим. Не нравится это людям. Какой вы специалист - я не знаю, но, судя по всему, человек вы несерьезный и даже, я бы сказал, халатное отношение к делу у вас прослеживается. Вот и багаж последним не сдали. Теперь мы ждем.
-- Это у меня после контузии, Григорий Федорович. У контуженных всегда с выдержкой не все в порядке. Срываюсь, когда объясняют популярно и по сто раз, что если чемодан сдавать последним, то и получишь его последним. Вы извините, но разговор у нас с вами нехороший получается, так что давайте лучше помолчим, а то, неровен час, и впрямь сопрут чемодан. У меня там бритва хорошая - немецкая.
-- Вот вы как вести себя стали неадекватно. Про бритву иностранную намекаете. От прямого разговора уходите. Ну что ж, я - человек выдержанный и обсуждать с вами сложившуюся ситуацию не собираюсь. Выяснять мы будем в другом месте. Объективно и справедливо будем выяснять.
Григорий Федорович тона не повышал, но глаза из орбит полезли. Даже отвернулся. Наша милая беседа проистекала в сторонке от массы собравшихся для получения багажа пассажиров. Велась она полушепотом и внимания не привлекала. История умалчивает, кто придумал такой своеобразный метод передвижения по миру. Вероятно, это старый заскорузлый стереотип, но приходится подчиняться. Все дело в том, что отправляясь с гражданской авиацией группой - и до момента замены документов - члены группы не должны явно контактировать друг с другом. После же замены контакт не только допустим, но и обязателен. Поскольку разбираться Григорий Федорович собирался в другом месте, то душа моя хранила скорбное молчание, хоть и злодейские мысли обуревали - рвались наружу зловещим потоком. Но мысли - субстанция управляемая, без какой-либо массы, а, следовательно, инерции и дальнейшего усугубления ситуации в виде "понесло на явный контакт" не предвиделось. Лишь скулы потрещали немножко, да зубы скрежетнули. Вот и все. За рубежом надо держать марку - стылый череп, дымящее сердце и мытые конечности - как у классика из общеизвестной конторы. Также способствовали процессу умиротворения мечты о чашечке кофе, сигаретке, да о чем-нибудь "по чуть-чуть", но с иноземным романтическим "on the rocks". Хотя, после получения иноземного денежного довольствия, можно даже и шикануть - принять на грудь смело, размашисто, с удалью и перебором. Заметил, что вырываясь из Союза, такие мысли постоянно посещали и не одного меня. Родные граждане, лишь прикоснувшись ко вседозволенности и не обращая внимания на сплошные "происки империализма", буквально упивались мнимой свободой. И тому не помеха даже единоутробный Аэрофлот. А еще вот интересно было наблюдать, как игрались наши сограждане в иностранцев. Газет с журналами наберут иноземных, со стюардессами на иностранных языках разговаривают. Обратишься, бывало: "Товарищ, позвольте у вас журнальчик попросить". А он и ухом не ведет - не понимает уже по-русски. Во как заграница голову кружит. Но это у неопытных перворазников часто встречается, а опытные все больше щеки раздувают - от важности тужатся и смотрят так осуждающе надменно. Выездные ж мы. Чего пристаете со всякой ерундой?
Время не бездельничало - лилось, хотя несколько нудно и тягомотно, но, наконец, вернуло дядю Аэрофлота с признаками всеобщей гармонии на лице. Его уверенность в светлом "чуть погодя" разродилась скрипом оживающей ленты транспортера и вытащила из загадочных аэронедр семейный терминатор при колесиках и без видимых информационных утечек. Наблюдались лишь свежие царапины - видимо, ранен в битве с темными силами мирового империализма, посягнувшими на сверхсекретные краснознаменные трусы, об утечке которых так пекся Гриня.
Вскоре миновали таможню. По малолюдному вестибюлю ползли громогласные уборочные машины и тетки при них очень даже напоминали родных метровских теток. Солнце играло на влажной полировке гранитного пола. Аэропорт имени товарища Шопена лишь просыпался, а мы уже шли в ногу, печатая шаг. Впереди Аэро-дядя. За ним Григорий Федорович с портфелем. Терминатор на колесиках и я замыкают. Все четко, слажено, "интервал-дистанция", по субординации. Каленым железом не выжечь выправку - профессионалы, ядрена вошь! Хорошо хоть не бегом. Мне кофе хотелось - страсть как, а Григорий Федорович периодически ворочал головой влево-вправо - наверное, оглядывал зал пристальным взором - готовился к перспективным провокациям империалистов. Мы же, считай, в нейтралке - враг не за горами. И чего через Кубу транспортным не полетели?
Поднявшись по лестнице на второй - административный - этаж, юркнули в закоулки. Узкий коридор, поворот, а вот и желанная дверь. Небольшая комната с парой столов, зевающая Аэро-девочка в синем.
-- Здрасьте, - с тоскливым, оценивающе-пренебрежительным взглядом. Но........ черный молотый запах "эспрессо".
-- Мила, сделай, пожалуйста, товарищам кофе, - рухнуло на голову невероятное и желанное, а дядя, подаривший кусочек счастья, затворил дверь и закрыл на ключ. - Вас ждут. Сюда проходите.
-- Мне чай, Мила, - и еще больше разонравился мне Григорий Федорович.
За второй дверью, в глухой прокуренной комнате, сидела "последняя инстанция" и сверлила взглядом. Удивительно, но яркая настольная лампа не была направлена нам в лицо для пущего колорита. Видимо, конструкция не позволяла.
-- Здравствуйте, товарищи. Попрошу сдать все наличествующие документы, согласно описи.
Голос низкий, тихий и абсолютно бесцветный, как и глаза. Обладателю было лет около тридцати, с прямым широким пробором в жиденьких волосах, заостренными чертами лица и прижатыми ушами - нехарактерная для дипломатов, чисто конторская, весьма ординарная и не запоминающаяся личность.
Григорию Федоровичу была предоставлена безусловная возможность первенствовать везде, всегда и во всем, а за дверью почему-то не торопились с кофе. Можно было, конечно, помочь Миле, но существовали негласные правила, согласно которым шевелиться в процессе "измены" не рекомендовалось и даже возбранялось. Григорий Федорович, тем временем, выкладывал документы на стол, а "инстанция" закурила очередную сигарету. Гринина стенокардия противления не выказывала, да и сам Гриня затаился, стих и, кажется, уменьшился в размерах, а я заскучал - елозил взглядом по потолку, стенам и полу, переступал с ноги на ногу - о стульях никто не позаботился. Потянув носом воздух, кофейных флюид не обнаружил. Или сюда не распространялись, или принюхался уже. Потом начал мечтать о том, что если стану важным и толстым с кабинетом на 9-м этаже, то обязательно подпишу приказ о проведении всех "мероприятий" при наличии кофе и полном запрещении употребления чая. Так бы и написал в драфте: "Места для осуществления агентурных контактов в помещениях зданий и сооружений на территории иностранного государства следует оборудовать согласно действующего Приказа ИМ-3/158-97854 от 15 мая 1976 года, а также в полном соответствии с Правилами противопожарной безопасности и содержать с соблюдением санитарно-эпидемиологических и гигиенических норм, действующих на территории данного иностранного государства. Обязательным условием проведения вышеупомянутых мероприятий является наличие кофеварочных и кофемолочных аппаратов, посуды и приборов (см. Приложение 1), сопутствующих продовольственных товаров (см. Приложение 2); бакалейных товаров (см. Приложение 3), а также мебели для обеспечения личного состава, иностранной и отечественной агентуры, вовлеченного и разрабатываемого контингента оптимальным набором удобств (см. Приложение 4) при полном соответствии ГОСТам данного иностранного государства". А уж в Приложениях бы я расписа-а-а-л - бюджет-то ого-го - но с Примечанием: "Возможность включения в номенклатуру наименований, содержащихся в Приложении 2, продовольственного товара, как то: чай зеленый, черный, крупнолистовой, мелкий, чай-крошка, в быстрозавариваемых и иных упаковках, с ароматизаторами, чай прочий - рассматривается". И попросился бы ко мне на прием Григорий Федорович, а после двух часов пренепременной отсидки в секретутской проходной (без чая) его бы впустили через двойную дубовую дверь и стал бы он канючить: "Товарищ Можар, из-за рубежа поступают многочисленные просьбы по поводу вашего приказа номер жыпы-дробь-дзынь-блюм-кланц от такого-то числа. Всем очень хочется узнать когда вами будет рассмотрен вопрос с чаем?" А у меня на столе телефонов гора и даже вертушка кремлевская стоит. Сам я в костюме с отливом и в очках. Очень серьезный такой сижу и удавьим взглядом стираю Григория Федоровича в порошок. Потом говорю сердито: "А кто вам сказал, что будет легко? Вам здесь что, медом кто-то намазал, чтобы чаи распивать и сушки трескать?" Затрясется Григорий Федорович и последний аргумент испробует: "Товарищ Можар, но ведь даже в ЦК КПСС чай с сушками всегда подают". Ну, тут уж я рассвирепею: "Если заграницей все чай с сушками будут трескать, как в ЦК КПСС, то это что же получится-то? Вы головой думаете или чем?! Завтра же на аттестацию. Я лично принимать буду. Лично!! И чтобы японский язык к завтрашнему дню выучили! Поедете в Японию - у японских товарищей поучитесь выдержке и манерам. У меня все! Свободны". Точно, отправлю Гриню в Японию. Нелегалом на консервации. Слегка не похож - морда у него здоровенная и ростом с двух самураев, но ничего - пусть покрутится. На кой же черт его со мной отправили? Все проверяют, проверяют.....
-- Товарищ, вы что там, уснули? Подходите. С вашим товарищем мы уже закончили, - донеслось откуда-то издалека и первой встретила злорадная ухмылка Григория Федоровича. Я быстренько распрощался с кабинетом, отливом, очками и разгильдяйством, поскольку пора было заняться очень серьезным делом - подписывать сверхсекретные документы строжайшей отчетности и менять личину. "Чем миг грядущий нас приложит?" Ничтоже сумнящийся грядущий миг произвел на свет гражданина Венгерской Народной Республики Иштвана Шекете, археолога, дата рождения и возраст не совпадали - ну, это еще ничего, заучим-запомним-врастем. По водившимся где-то в тех местах "археологическим" Майя и Ацтекам в голове лишь подростковые смутные отпечатки "Дочери Монтесумы" и насчет венгерского языка - рядом не лежало. Все познания укладываются в два где-то прихваченных слова - люфас, да иштван-фас - причем, это мадьярская мать и употреблять ее в приличном "обчистве" ну никак. Кошмар!
Ну, вот и все: паспорт-доллары-билеты-макулатуру на грудь, прощальное рукопожатие и "последняя инстанция" исчезла за дверью. Вылетали мы в Амстердам не скоро и привязаны теперь были к Аэро-дяде прочной пуповиной аж до самого вылета, поэтому можно было перемещаться поближе к Аэро-девочке и поставить вопрос об обещанном кофе, а потом забиться в угол, еще пару раз ужаснуться новому гражданству и попробовать вздремнуть.

-5-

Большой черный муравей настырно топал по серо-красному пеплу земли в одному ему ведомую даль. Сидящий на земле человек подцеплял его прутиком, преграждал путь, заставлял менять направление или прижимал к земле; смотрел, как тонкие черные лапки борются за право, предназначенное букашечьей жизнью. Иногда муравей получал свободу и снова устремлялся к своей цели. Ощущение времени постепенно исчезло. Грузная мертвенная тишина заполонила все вокруг, остановив время.
Должно быть, я знал этого человека, хотя выражение на грязном - в камуфляжной саже и пыли - лице было совершенно пустым. Изредка осветляясь едва приметной грустной улыбкой, лицо оживало. С трудом, но в нем можно было распознать знакомые черты.
"Жора".
Улыбка таяла, словно вместе с жизнью, и лишь что-то - еще существующее - теплилось в руке с прутиком. Рука будто бы жила отдельно: монотонно, безостановочно, преследуя и настигая.
Почему он улыбался? Может быть, это была и не улыбка вовсе, а боль, ведь он сидел как-то скрючившись, с неудобно вывернутой шеей, склонив голову набок. Наверное, так надо, иначе он не видел бы муравья. Зачем?
"Жора", - я попытался позвать, но звук застрял, увяз где-то в груди, а от дальнего края пепельной поляны, из ржавой густой травы, из-под плотно надвинутой, такой же ржавой панамы с мятыми полями смотрели глаза, неестественно белые на черном лице. Я различил темный верх ранца, руку в беспалой перчатке с узором из дырок, ствол АКМ ("Калаш"). Приподнимаясь, лежащий в траве "ржавый" осторожно оперся на локоть, и показался нагрудник - родной "лифчик" с пятью газырями. "В среднем у них всегда родезийский "заград" (мина мини-claymore) с "бикфордой" на 20 секунд, а в остальных четырех - магазины РПК (руч.пулемет Калашникова). Хотя, возможно, там "бутеры" (два соединенных магазина), - спокойно и неторопливо рассуждал мозг, будто все происходило не со мной, а где-то в другом потустороннем мире. "Ржавый" уже подавал команды рукой кому-то позади себя: сжатый кулак - "Внимание"; два пальца вверх и вправо - "Двое, на правый фланг"; указательный палец вверх и влево - "Один, на левый фланг"; кулак рывком вниз два раза - "Закрепиться". Жора не реагировал на движение в траве.
"Они же "берут периметр". Сейчас его будут убивать. Неужели он не видит?".
Казалось, что в этом мертвом безмолвии различим каждый шорох... Различим? Странно, я абсолютно ничего не слышал, словно укутанный пронзительной тишиной. Почему мне холодно? Удушливый жар африканского буша исчез в стылой тиши. Холод добрался до колен, стал подбираться ближе к поясу. Я уже не чувствовал ног - лишь лед, но мозг четко, последовательно анализировал происходящее. Что-то случилось совсем недавно и я не мог вспомнить что.
Подкравшийся вечер запутал беспечное солнце в густых, расплющенных кронах деревьев. Оно выбросило длинные причудливые тени, которые внезапно ожили и, тем самым, подтолкнули время. Ощущение чего-то нового, неопределенного, но высвобождающего из цепкой хватки безмолвия пришло ненадолго, затем обернулось прикосновением холода где-то у сердца. Пробужденные крупицы разума не противились - безропотно ждали.
В плечо уперлась толстая рифленая подошва и запрокинула землю, небо. Я мягко отвалился на спину, пальцы разжались - выпустили прутик. Неутомимый муравьишка облегченно вцепился в него челюстями и потопал дальше с отвоеванной добычей. Кто-то расстегивал лямки на груди, ремень, снял подсумки, торопливо рылся в карманах. Тишина твердела, врастая в лед и внезапно заволокла тьмой... Я терпеливо ждал.
Там должен быть свет...Обещали...
--...поприличнее! Разве что храпа не слышно. Вам здесь не ночлежка, а офис, - бубухнуло где-то рядом. Я открыл глаза. Вначале прищурился из-за яркого света, а уже потом опознал испепеляющие очи Григория Федоровича. Положение мое в пространстве с момента засыпания и до пробуждения изменилось и выглядело весьма своеобразно, но достаточно устойчиво. Попробуйте сложить руки на груди и сесть на стул, но спиной. Примерно таким образом.
-- Прошу прощения, - принимая приличествующую позу. Проспал я всего час с небольшим. Кроме Григория Федоровича в комнате никого не было. Сцепив руки и глядя под ноги, он, не переставая, измерял расстояние от запертого на замок выхода до противоположной стены и обратно. Подсчитав его шаги, получилось нечто странное - пять туда и четыре оттуда. Проверил еще раз, но результат оказался прежним. Ну, да Бог с ним. Взгляд наткнулся на чашку с остатками кофе, сиротливо стоявшую рядом - на уголке пустого стола.
-- Григорий Федорович, может, еще чайку? - скрепя сердце выдавило лизоблюдское "я", преследуя корыстные цели.
-- Нет, спасибо, - а после паузы в три шага. - И не думаю, что это будет правильно, если мы начнем здесь хозяйничать при отсутствующих хозяевах.
-- Хозяева-то не обидятся. Сами предлагали - что странно. Первый раз со мной такое приключилось. Обычно, индифферентны. А тут угощают. Приятно. Смотрю, у них и оборудовано все по-божески. Кофеварка, чайник, сахар. Все на виду. Может быть, простят хозяева-то? А, Григорь Федрыч? - отодвигая своего лизоблюда ненавязчивой фамильярностью.
-- Делайте, что хотите, Можар. Я уже сказал все, что думаю по этому поводу, - и дальше топ-топ, топ-топ.
Не торопясь, выказывая всем своим видом, что мне это тоже совсем-совсем не по душе, пришлось подчиниться постыдной и даже вредной, пагубной для кофе привычке под укоризненным взором Григория Федоровича.
-- Можар, все хотел спросить. А чем вы, собственно, занимаетесь у нас? - не сбрасывая шаг, произвел на свет Григорий Федорович. Говорить о таких вещах - а уж тем более задавать вопросы на эту тему - несколько неудобно даже в узком кругу. Очевидно, Гриня жаждал компромата.
-- Археолог я, Григорий Федорович. А по совместительству перевозками занимаюсь. Транспортом, то есть, - уже помешивая ложечкой обжигающее благоухание.
Гриня аж замер. Повернулся. Во взгляде сквозило удивление и любопытство. Про археолога-то он знал - мы с ним оба теперь "венгерские археологи". А вот про перевозки...
-- Это каким же таким транспортом? Что-то не припоминаю, когда транспортное подразделение вообще выезжало. Да вы и не из транспортного. Поясните.
-- Международные перевозки. Один из видов - общеизвестный, но достаточно экзотический. Под патронажем ГлавПУРа (Главное политическое управление СА и ВМФ). Слышали, наверное.
-- Что-то ничего я об этом не слышал. Может быть, недавно совсем организовали? Кто же в ГлавПУРе руководство осуществляет?
-- Давайте-ка я вам фамилию подскажу... Вообще-то, лучше на пальцах покажу.
-- А в чем, собственно, проблема? Зачем на пальцах? Вы думаете, что здесь не совсем.... Как бы это сказать-то?...
-- Вот-вот, думаю, что не совсем. Лучше подстраховаться. Читайте - рисую.
Шевеля губами и очаровывая мимикой, Григорий Федорович увлеченно внимал дирижерским жестам и ненадолго задумался.
-- Что-то не знаю я такого в ГлавПУРе. Действительно, кто-то новый. Еврей, что ли?
-- Нет, он не еврей. У него в роду, кажется, греки были c ихней речки Стикс.
-- А вы откуда про речку знаете? Вы с ним что - лично знакомы?
-- Лично - не лично, но у меня есть двоюродный брат. Так вот мать его жены, которая доводится сестрой брата... Но Григорий Федорович внезапно и резко прервал.
-- Сестрой доводится мать или его жена?
-- Чьей?
-- Вы сказали, что мать его жены , которая и так далее. Какая "которая"? Мать или жена?
-- А-а-а. Мать жены двоюродного брата - это сестра брата его отца. То есть, отца товарища из ГлавПУРа, но он уже умер.
-- Кто умер?
-- Отец товарища уже умер.
-- Вашего товарища? - прозвучало нетерпеливо.
-- Нет. Того товарища.
-- Отец Харона, что ли? - раздраженно и громогласно плюхнул Григорий Федорович и тут же осекся.
Моим душевным злорадствованиям не было предела - спалился дядя. На нейтральной территории, в "грязном" помещении, при полном отсутствии "маски", во все микро, макро и просто- фоны вывалил сверхсекретнейшую информуть! Это же преступление! Как он посмел?! Да за такое уже пора разучивать "Колымский тракт, снега, снега, конвой. Давно уж позабыт мой дом родной..." или даже прикупить в шипхоловском DutyFree отменные белые тапочки (в местном - сплошное "Цебо"), напевая "К стенке, предатель! Помни и знай - позор перед Родиной кровью смывай!".
Гриня, похоже, тонул в одноплеменных мыслях, имея, прямо скажем, вид неважнецкий и чрезвычайно растерянный. Как-то странно - бочком - попятившись, будто лишившись опоры, попытался сесть. Стул же, жалобно хрястнув под тяжестью неточно отцентрированной, тяжеловесной задницы, подскочил и собрался, было, возмущенно прилечь неподалеку, но грома не последовало. Он был заглушен звоном чайно-кофейных принадлежностей, сметенных рукой, ищущей улизнувшую опору. Очки упали. Я уж с дуру подумал, что сердце прихватило и бросился оказывать первую помощь: ослаблять галстук и расстегивать верхние пуговицы рубашки - но был отстранен всесметающей рукой.
-- Вы что?! Помогите встать!
Чуть позже комичность ситуации превзошла все мыслимые и немыслимые варианты развития. Само собой разумеется, что кофеек накрылся медным тазом. Но вот тихий и аккуратный стук в дверь, раздавшийся в процессе уборки разбитой посуды, был как нельзя кстати. "Опа-а-а!"
Григорий Федорович среагировал мгновенно - указательный палец его правой руки вкупе с плотно сжатыми губами и грозным взглядом заставили замереть и побудили к нездоровым ассоциациям. Ну, вылитая тетка с плаката военного времени "Не болтай!", хотя и без платка, в костюме, очках, красномордая и с легким налетом синевы от "выбритости".
Ассоциативное восприятие - изумительный помощник интуитивного мышления, но иногда сей конгломерат чрезвычайно опасен. В частности, если тормоза самосохранения плохо держат язык. Оставим ненадолго повествование, благо что немая сцена была достаточно продолжительной - хоть и на международной арене, но в исполнении советских граждан - и обратимся к ретроспекциям. Лет эдак с двести назад.
Лютая зима, блаженный зимний вечер, родная казарма, в которой только что было тепло и весело, но стало как-то не очень уютно после случайного подрыва дымовой шашки, уперенной с "полевых". Потушивши ясны очи окон, через каких-то полчаса, родная вовсю дымила в окружении пожарных машин, шлангов и обалдевших полураздетых курсантов, многие из которых знали причину, поскольку присутствовали в ленинской комнате, но утаивали из-за "себе дороже". Неторопливые пожарники, звон битого стекла, мечущиеся офицеры, старшины и сержанты; струи воды, улетающие куда-то в окна второго этажа, из которых не переставая валили клубы дыма, но огня нет и не предвиделось. Высокая, огромная фигура полководца в папахе и светлой шинели выделялась среди личного состава. Это начальник училища, генерал-майор Л-ев в громогласном реве приказов, указаний, распоряжений. Словно перед боем, целеустремленным, размашистым шагом он охаживал фасад здания в непосредственной близости от мнимой опасности, подбадривая матерком постепенно замерзающих, будущих офицеров.
-- Что, бедолаги, холодно!? Тягот и лишений не достает!? Казарму решили спалить, мать вашу?!! Ничего, померзнете - ума наберетесь!!!
Ему не до печальных водопроводных потуг под ногами; в свою очередь, рукавам-пенсионерам - латаным-перелатаным, весело поливавшим еще при Царе Горохе - аналогично. Морозец, знай, делал свое дело - промораживал и покрывал корочкой льда поверхности преклонного возраста, слегка убитые: от натуги, собственной немощи, холода - и поэтому деревенеющие. Нога полководца смело ступала, куда ни попадя. Снова, куда ни попадя. Еще раз, куда ни попадя. И, наконец, "куда-то попадя". Под ногой хрустнуло. Нашедшая новую лазейку, прибабахнутая насосом водица разворотила хрупкое и хилое русло, создала реактивный эффект на выходе, чем обескуражила укороченного пенсионера, не подозревающего о потаенной возможности прытко извиваться, скакать и прыгать, поливая уже не где-то там - в дымящих недрах второго этажа, а непосредственного виновника фонтанирующего маразма.
Блистая веселыми брызгами и шустро наводнив светлое сукно генеральской шинели, потоп уже удивлял грозную разъяренную властность своим присутствием на кустистой бровастости и розовощекой скуластости; снес папаху, омывая сразу же заблестевшую мозговитость и понесся из стороны в сторону, изредка напоминая о себе все новыми и новыми посещениями знакомых мест на уже прихваченном морозцем генерале, остолбеневшем от хамоватой наглости ноготворной водной феерии.
Юные полураздетые зрители раскрыли рты. Офицеры, старшины и сержанты как сверхсрочники, так и срочники (прапорщики пока в природе не существовали) бросились на спасение, пытаясь поймать рваного раздухарившегося пенсионера. Пожарники ухмылялись и не спешили перекрывать воду. А один длинный, ушастый и нескладный юноша семнадцати лет отроду, абсолютно лишенный тормозных устройств в области мозга, смел засвидетельствовать во всеуслышание свершившийся факт обледенения лютого военачальника, да еще и со звонкой голосистостью:
-- Генерал Карбышев!
Ледовитому генерал-майору запоминать насмешника не пришлось - он его уже хорошо знал и на следующее утро... Даже вспоминать не хочется. Но память живет.
Печальное и радостное, удивительное и не очень, веселое и грустное, страшное - память хранит многое, удаляя лишь боль. Так уж устроен разум человеческий: собирать, вуалируя толику мелочей и удерживая основное, незабываемое. Хотелось бы избавиться, но нет - живи и помни. Как правило, память с трудом соглашается примоститься на бумаге в целости и сохранности. Начинаешь что-то додумывать, приукрашивать или наоборот - прятаться за строчками, лавировать в них, лишь бы избежать своего признания в бесчеловечном и злобном...в "черном". С возрастом, боязнь совершонного и содеянного уходит. Этим уже хочется поделиться и отдать именно бумаге, поскольку она беспристрастна и позволит высказаться до конца, не перебивая охами-ахами, нелицеприятными эпитетами, не хлопнет дверью в лицо на прощанье. Пока "венгерские археологи" готовились окончательно разнести офис "Аэрофлота", подошел "срок давности" покрытого плесенью, замшелого жиче-эпизода, по поводу которого память не мучит боле, но это не исповедь... Назидание, что ли?... Только кому?...

Ангола, конец 70-х гг

А Жора постоянно улыбался. Улыбка буквально жила на его лице, храня какую-то добрую, мальчишечью искренность... Это не раздражало. Хотя, поначалу, все выглядело несколько иначе.
В один из удивительных, безветренных и солнечных, обрыдших полдней, когда уже окончательно уверовал в то, что все скоро кончится и можно было почти физически ощутить радостную близость собственных: языка, облика, поведения; когда пришло предвкушение возврата к простым человеческим нормам и привычкам, а также сну и снам, быту, еде, воде, и пора уже было сказать "до свидания" нечесаной бороде. Вот, в один из таких очаровательных дней я плелся грязный и усталый, волоча тяжеленный вещмешок со всякой железно-пластмассовой электронной хренью, чувствуя через "яшу" (кубинское камуфляжное обмундирование "серая ящерица") - под предплечьем - обжигающее железо ствольной коробки, в виду местного "курортного" солнечного безветрия, и уже не было сил бросить мешок, снять Калаш и распустить ремень, чтобы он долбал по фляге и не жег бок. Поэтому плелся и плелся, отрешенно-терпеливо, купаясь в мечтах.
До моего полуразвалившегося "бунгало" оставалось метров пятьсот и мешок уже превратился в нечто непереносимое, но бросать его никак не хотелось, поскольку в нем лежали устройства, предназначенные для модернизации минно-подрывного "хозяйства", прихваченные на унитовской базе Нконго, которую успешно, а главное, быстро снесли две роты местных шустриков каких-то пять-шесть часов назад и где, кроме всего прочего, захватили "теплыми" трех белых садфовских бойцов - для медалек, на закуску местной фауне и поудивляться. Садфовцы - хороший улов, а главное, редкий. Из них можно хоть что-то выбить и это не будет тривиальным и безрадостным списанием к Харону после пары суток "у грани". Даже поблескивало явное удовлетворение в плане свежайшей инфы. Но что-то изменилось вокруг - отвлекло.
Сзади донесся топот и веселый голос Жорки.
--Ты чего, в носильщики заделался? Давай помогу.
--Бери, - прохрипело иссушенное горло и закашлялось. Поскольку во фляге еще булькало, то промочил глотку кипятком. А Жора легко подхватил мешок на плечо, пошел рядом, не умолкая и мотая своей жиденькой козлиной бородкой во все стороны.
-- Ого, тяжелый. Черного припахал бы.
-- До вечера бы нес.
-- Отработал нормально?
-- Угу.
-- А у меня новость, - весело трещал Жора. -- Тебя оставляют. Я рад. А то пришлют ухаря и капец всему анголоидному социализму.
Я остановился. "Ну, нет же! Не может быть!" Снял "машину" и распустил ремень - жгло нестерпимо, все в купе. Мечты, подтаяв, вдруг встали на дыбы, не веря. А Жора топал дальше, поднимая пыль. Весело и легко.
-- Жора... Это штабные слухи или Васька сказал?
Он остановился, подошел. Улыбка продолжала сиять.
-- Васька.
"ВСЁ". Внутри закипела, заколготала ненависть.
-- А чего ты лыбишься все время? - тихо ему сказал, вкрадчиво. Бешено. -- Тебе морду, что ли, никогда не били? А, урод?! По полной программе устрою... Здесь и сейчас.
Я рванул его за рукав и ткань жалобно треснула. Внезапно нас накрыл рев борта, низко и быстро уносящего свое вертолетное брюхо на север - в стойло. Жора что-то говорил, уже не улыбаясь, а за ревом ничего не было слышно. В его глазах - оторопь, но не страх и лишь в одном дрожала слеза. Рев исчез также внезапно, как и налетел. Злоба ушла вместе с ним, оставив горечь и пустоту.
--...потому что ты - не стукач. Ты что, думаешь, что я такая же гнида, как Васька? Я ж понимаю все. Я думал, что тебе легче будет оттого, что рад, - слеза продолжала дрожать.
-- Почему ты думаешь, что я - не стукач? Ты людям меньше верь, Жора. Мы ж хуже зверей - улыбаемся и жрем за обе щеки. Звери хоть друг друга не едят.
-- А акулы?
-- Дурак ты, Жора.
Я отпустил рукав и поплелся, не оглядываясь. Оглядываться было незачем и некуда, теперь только вперед - в пропасть с очередным дном, которое снова загнали на неопределенную глубину. Но дно же когда-то появится. Надо лишь закрыть глаза, потом открыть и ты уже долетел. Главное, не расшибить башку о стенки в узкостях. А дно - оно и в Африке дно.

-2-

Рапорт не писал, интерес к электронной хрени улетучился вместе с грязью под импровизированным душем. Желание спать пересилило все уставные обязанности, положения и поползновения. Проспал мертвым сном и уже не помню сколько, но начало смеркаться. Снаружи, издалека, доносились звуки народной самодеятельности - героические шустрики встречали вечер при песнях и плясках. Тело было потным и липким. Быстро сполоснулся оставшейся водой. Оделся, откопав мятые, но стираные шорты с майкой в "модифицированном" под шкаф ящике из-под эрэсов. Вечер завертелся.
По середине "харч-веранды" для команданте, в плетеном кресле и за пустым столом дымил Васька. Командир второго взвода Панаки - "из местных" - быстро сметал что-то "курапайное" (курапайя - ставрида) в уголке, склонившись над миской и помогая конечностями. Негромкая рукотворная музыка доносилась от бойцов и умиротворяла, разбавляя апатию и ощущение безысходности, которое бесцеремонно расселось где-то у сердца - на складе духовных ценностей - свесило ноги и издевательски нудно зудело, но поздоровалось:
-- Boa noite! (Добрый вечер).
-- И тебе туда же. Почему не зашел? Где рапорт? - Васька всегда рассержен и грозен.
-- Рапорт завтра представлю. К 09:00. Устал чего-то я, Василь Петрович.
-- Устал он, видите ли. Совсем распоясались. На кунге все колеса порезали. Растяжки исчезают. Личный состав собираешься воспитывать?! Или дожидаешься, пока антенны своротят?!
Здесь придется сделать небольшое отступление от темы. В центре нашего охраняемого периметра, вместе с морозильником и генератором, находится радиостанция. Она располагается в кунге, рядом с которым торчит антенное "хозяйство". Коробка кунга стоит на колесной базе. Резина колес - это вполне подходящая подошва, то есть обувь для близлежащей povoamente (язык не поворачивается назвать этот бомжатник - "деревня") - достаточно лишь отмести лишнее и чем-нибудь закрепить - например, проволокой расплетенных растяжек, удерживающих антенны. "Бартер" же по типу "воин-крестьянину" и тут же наоборот - это неизменный внутренний путь Африки в светлое социалистическое завтра под девизом: "Травите дустом - не свернем!"
-- Так мне что, на "главкома" местного наезжать, что ли? Он же дальний родственник их генералиссимуса из Луанды. Они там все с ног на голову перевернут и нам же достанется. Не-е-е, вы уж сами.
-- Ты потише давай! Не на митинге.
Панаки все прекрасно слышал, хотя и не понимал, но уже уносил ноги от греха подальше, прихватив недожеванное. Ну, а мне подумалось: "Ох, вырежут они нас когда-нибудь!"
-- Я ж домой скоро, Василь Петрович, - "Жору сдавать не след". - Зачем натягивать отношения с "братьями"?
-- Домой-то тебе торопиться не стоит.
-- Как так?
-- Нет замены пока.
Пришлось нервно закурить, изображая печаль и тоску, хотя чего там изображать-то было? От души все. Я тщательно протер ложку об майку - насухо - и вяло ткнул в обрыдшую рыбу. Есть не хотелось.
Солнце, все глубже и глубже зарываясь, плеснуло красным на сиротливые перышки облаков в вышине. Жара, хоть и спала, но разгоряченная земля напоминала о ней легкими дуновениями ветра, приносящего отголоски дневного ада. Едва слышное, но нарастающее и ритмичное завывание донеслось с севера.
-- Кого это несет, Петрович?
-- Один борт пока к нам перебазируют. Для усиления и разведки. Завтра колонна с топливом подойдет. Еще "броню" обещали.
-- Что, ожидаем перемен?
-- Активизируются на нашем направлении. В общем, жди "ржавых" скоро. Этих троих не допрашивал?
-- Нет, пробовал только. С фаларом (фалар - порт. говорить) - у них тишина, а с инглишем и "африкой"(африканос) - у меня.
Жоры, жаль, не было. На "горячем" можно было "развязать", а сейчас - не знаю. Мешок присадок к "плюшкам" (мины) набрал. То ли инерционные, то ли объемные, а, может, чего новое придумали. На батарейках. К радистам схожу, конечно. Но лучше бы на север отправить - пусть сами разбираются.
-- Завтра отправим. Давай, доедай, бери свои присадки, зови Жору и пойдем-ка посмотрим на "улов". Они где - в яме?
-- А где же еще?
-- Тогда я пошел туда. А вы подтягивайтесь.
Стремительно навалилась темень, высыпав шквал звезд на небесный антрацит. Луна - с несколько авиационным имиджем в южном полушарии - расправила крылья и парила потихоньку. Наплясавшиеся бойцы притихли, зарычал генератор - поджег прожекторы на угловых вышках.
Я зашел к себе, отыскал - наощупь - нож, дежурный моток парашютной стропы и прихватил несколько кругляшей из мешка с плененными мин-примочками. Жаропрочные комары уже вышли в "поиск" - звенели , будто жалобно зазывая на ночлег, но пришлось с ними распрощаться и неспеша пойти к расквартированному неподалеку Жоре. Он читал в своей хижине дяди Тома при чадящей "лампаде" из снарядной гильзы, лежа за отнюдь не белым марлевым пологом. Хотя вот тут, видимо, закралась ошибка. Дядя Том сдох бы через пару дней здесь проживаючи. А Жора жил уже месяц и не унывал - продолжал улыбаться - малярия ему пока была незнакома; учил себе потихоньку очередной язык и практиковал выученные. Часто вслух и громко - было слышно. Диковинные языки: мат-не мат, но нечто родственное. В свободное (ну, пусть будет "в личное") время у него вечно торчал кто-нибудь из местных носителей как языка, так и вшей, язв, чесотки и остальной заразы, поэтому в хижину он их не пускал - балакали, сидя на патронных ящиках у входа. Ящики имели обыкновение исчезать "по бартеру", и тогда приходилось сидеть на земле. Жора всегда записывал, а еще он мечтал выучить язык бушменов и увлеченно рассказывал про них - про эту чудную, почти уничтоженную бурами и враждебными племенами, народность, которая не владела письменностью и передавала свою историю на словах. Но бушменов в округе не наблюдалось, а тексты о них слегка доставали, и я просил его рассказать что-нибудь о бабах. Про баб Жора, наверное, знал, но вещать отказывался и краснел. Потом покраснение исчезло - скрылось под загаром, а я решил выучить английский. Так что, про баб и бушменов мы больше не вспоминали.
-- Пошли, поработаем немного. Приходилось на допросах бывать? Не в детской комнате милиции, имею ввиду.
-- Не-е-е-ет, - но улыбаться не переставал.
-- Ну, тогда опыту наберешься. Профессию сам себе выбрал, так что терпи.
-- Да мы учили. Я даже помню....
И оборвал я Жору:
-- Забудь.
Пленные - дело тонкое. Согласно наставлению, пленных - с момента захвата - необходимо держать отдельно друг от друга. Допрашивать тоже раздельно. Задавать соответствующие вопросы и получать ответы, а в случае отказа или получения заведомо ложных сведений применять средства устрашения, а также вводить специализированные медицинские препараты, воздействовать психологически и физически, но как - наставление умалчивало, предоставляя возможность для творческого подхода. За неимением специализированных медицинских препаратов, как и обещанного давным-давно доктора, оставалось одно - творчество.
Вот так - с избытком устрашения, с прожаренной в местном аду фантазией, безветренным и угасшим воображением - шел я в сторону ямы, у которой уже стоял васькин ГАЗик и освещал что-то, пока невидимое, но движущееся.
Жора шел рядом, весело подкидывая мне английские глаголы в неопределенной форме, и я зашвыривал ему обратно временные вариации, но думал о другом, а именно, о тактико-технических характеристиках Жориной психики, которые сейчас претерпят определенные изменения. И отнюдь, не в лучшую сторону.
-- Погоди-ка, Жора.
Мы остановились. В призрачном лунном свете земля под ногами окрасилась в цвет почерневшей запекшейся крови. Согбенные и редкие строения вокруг напоминали кладбищенские склепы. Антенны торчали гигантскими голубоватыми крестами. Казалось, сама Госпожа притаилась где-то рядом. И далекий ухающий крик ночной птицы, сливающийся с рыком генератора, доносит ее хохот. Я говорил тихо и неторопливо.
-- Посмотри вокруг... Как в аду, правда? Кровь под ногами, кладбищенские кресты, склепы и хохот. Таким будет финал, Жора. Нам уже заказаны билеты.
Он как-то сжался. Улыбка исчезла. Молчал.
-- Можно задвинуть твой срок. Это не просто, но возможно.
-- Как?
-- Ты сейчас узнаешь, что происходит с человеком, когда он сломлен... Духом сломлен, Жора. А потом ты увидишь как человек умирает. И все это сделаю я. Васька ни при чем. И черные тоже.
Он продолжал молчать. Я смотрел в его глаза, неотрывно, в упор.
-- Ты должен заставить себя терпеть, не дергаться и в точности выполнять все мои приказания. А потом...после всего...когда все разойдутся...мы пойдем за мою халупу и ты будешь волен набить мне морду и высказать все, что думаешь. Я стерплю. Так надо. Но только потом. А сейчас ты будешь переводить - быстро, точно и аккуратно. Если не хватит слов, то варьируй - показывай на предметы, помогай себе руками. Так надо, Жора. Ты все понял?
-- Да. Понял.
Он еще не придавал значения слову "потом". Не знал, что будет плакать - горько, навзрыд - неосознанно ожидая, но не находя утешения. Затаившаяся Боль уйдет. Так надо для Жизни - дать Боли покинуть Душу, чтобы не подпустить - лишить Госпожу приманки.
-- Ты, главное, представляй как будешь меня бить и не забывай про работу. Ну, чего притих? Не дрейфь - прорвемся. Я - рядом. Пошли.
-- Аж мурашки чего-то, - прошептал Жора, оставив в покое английские глаголы. Шел, озирался, внимая предвестнику ночи - приглушенному смикшированному хохоту над покойной тишью мрачного погоста.
"А сам-то ты себе срок отодвинул, наставничек? Тебе ж никто не подсказывал, не разъяснял. Сердобольный, что ли? И давно? Уж не с тех ли пор, как перестал звездочки на фюзеляже рисовать? Раз, два, три, десяток, второй, третий и уже нет места. Они ж тебя Там встречать будут. И белые, и черные, и желтые - все встречать будут. Станешь оправдываться, что если бы не ты - так они и все по-честному. А где ты видел мясорубку справедливую? Война ни честности, ни чести не признает. Значит и ты не честен, коли с Ней. Боль не ушла - она всегда с тобой, потому как и не Боль это вовсе...К Л Е Й М О... ".
По мере приближения к островку, украденному у ночи светом фар, все отчетливее доносился звонкий голос Василия Петровича, в котором проскакивали визгливые интонации. Становилось понятно, что проблемы творческого подхода его не беспокоят. Решил, что при длительном физическом воздействии возможен плавный переход к плодотворному диалогу на эсперанто: доморощенному, с рязанским прононсом, на родном матерщинном фундаменте.
-- Он их русскому, что ли, учит?
Жора, казалось, оправился после некоторого душевного неуюта, повеселел, потому как слышал лишь визгливый суматошный мат, но еще не видел.
Ничего не поделаешь, так уж устроен человек - живущее образами здоровое любопытство жаждет интересного, необычного, невиданного доселе, забывая про бытие - про остроту его специфических реалий, которые ожидали через несколько шагов, за ГАЗиком.
Для целостности образа не хватало лишь скрипучего треска цикад, поскольку островок света напоминал обшарпанную, неумело подсвеченную сцену летнего театра, за и над которой - черный провал в кладбищенскую ночь. Извечно валявшийся под ногами у переднего пассажирского сиденья кусок арматурного прута в черном резиновом шланге мелькал на свету - яростно, безрассудно, наотмашь, с приложением недюженной, сноровистой мощи крестьянина рязанской губернии.
Уже не в силах кричать, под ударами извивался лежащий на боку человек: без башмаков, голый торс, связанные руки и ноги, сплошное месиво вместо лица и ярко-алое, блестящее, переливающееся, играя полутонами в свете фар.
Разум Жоры сопротивлялся - на мгновения отторг явь и вынудил отпрянуть в темноту. Явь ударила снова. Жора широко открыл рот, словно хотел закричать, но осекся. Легкое дуновение ночного ветерка принесло запах, который источали этот человек и еще двое в яме. Резко согнувшись, Жора вывалил ужин прямо себе под ноги, содрогаясь от спазм. Потом отплевывался, давился новыми спазмами и, наконец, тяжело дыша оперся на крыло ГАЗика. Начал икать. Васька увлекся - ничего не слышал и не видел.
-- Петрович! - я позвал достаточно громко, но реакции не последовало. -- Пет-ро-вич!!
Он обернулся, вытер пот со лба. Потом бросил шланг. Свет фар слепил, не позволяя ему видеть Жору.
-- Ну, где вы ходите-то? Мне что, за вас отдуваться? Пока молчит, гад! Ну, ничего, - нагнулся над человеком, уперев руки в бока. -- Ты у меня заговоришь, сволочь! Как миленький заговоришь!!
Всхлипнув, лежащий человек вдруг заскулил. Громко. Обреченно. Не по-человечески.
-- Сейчас, сейчас. Отдохни пока чуток. Потом продолжим.
-- Петрович, он по-русски не понимает.
"Зачем ты это сказал?... Башня едет, точно... Пора домой. Давно пора... Хватит валяться в дерьме, жить и дышать дерьмом!... Сколько ж можно-то, Господи?! Когда ж это все кончится?!!... Зачем тебе все это? Чего не хватало? Все же есть... Что, из-за бати? Но ты уже видел, знаешь и понял... Все у тебя есть, шизоид!!! Так, ради чего?!!!..."
-- Мне он был нужен соображающий. А это кусок мяса, - я присел рядом с уже притихшим, но еще живым человеком, пытаясь определить который из трех. Неподалеку, в темноте, угадывалась пара спящих шустриков, немудрствуя лукаво возложивших заботы по охране ямы на "барбадуш" (борода), то есть - на нас.
-- Петрович, где главком-то со свитой?
-- Спят, небось. Им по темноте лень и неинтересно. Дети солнца, бля. Воды не принесли?
-- Нет, не принесли, - я обернулся в сторону фар. Ослепленно позвал. -- Жора!
-- Что? - словно ответил свет. Глухо и опустошенно.
-- Не в службу, а в дружбу. Сгоняй за водой. И особо не спеши.
-- Хорошо.
До хижины - за флягой, потом до харч-веранды и обратно - как раз успокоится и с Васькой успею.
Я так и не разобрался, который из трех - рост и комплекция были примерно одинаковы. Один был помоложе, но возраст лежащего, как и лицо - не распознать. Он постепенно размяк, дыхание выравнивалось. Пульс уже не так частил. Нутро отбито, безусловно, и пахло безнадегой. Вряд ли оклемается и... зачем? Везде и всегда это пресловутое ЗАЧЕМ... Медальоны бы посмотреть. Да где их сейчас найдешь? Надо будет главкома попросить, чтобы на своих шустриков надавил. Не отдадут ведь, саканы. Для них медальоны сродни награде, заодно и торгонуть можно.
Васька присел рядом.
-- Чего ты с ним канителишься? Посмотри в машине монтировку. Вдвоем сподручней.
Зевнул, потянувшись. Слегка устал, видать.
-- Василь Петрович... Похоже, вы международную обстановку плохо сечете. С международными конвенциями незнакомы. А тут и до извращенного понимания политики партии и правительства недалеко.
-- Чего-о-о?! - он собрался встать, но я крепко обнял за плечи, удержал. Смотрел на него и на человека, лежащего возле нас.
-- Военопленных-то увечить и уж, тем более, "белых" никак нельзя. Для этого Женевскую конвенцию собирали, если мне память не изменяет, и в 29-м, и в 49-м, и постановили, что за них несет ответственность государство - Ангола тобишь, а не вы или я, или гребаные местные "братья". Этих же завтра-послезавтра на "север" отправят, точно. Им там тоже медалек хочется. Потом еще куда-подальше - в Луанду. Может и в Союз. Значит, главком не спать пошел, а на вас депешу строчить, что, мол, трое - в целости и сохранности, чтобы свою задницу прикрыть. Потому как если где-нибудь и какой-нибудь серенький козлик из Красного Креста или ООН увидит, что вы наделали, так нам полные кранты, а "братья" ни при чем. Про захват пленных "радио" ушло, небось?
--Ушло. Еще днем составляли... За "белых" к наградам представят.
Не сразу, но до Васьки дошло. Гонор со спесью исчезли куда-то. Глаза забегали. Повесил в раздумье свою шарообразную голову с реденькими волосами и опрятной бородкой.
"Сколько ж вас таких? С детскими мечтами о колбасе за 2-20, по головам, не оглядываясь, зубами, в клочья, вперед, без чести и совести, унижаясь и опускаясь, по трупам улыбчивых Жориков, Мишек, Сашков, Витьков и Димок, ради желанного звездного погона. Ради себя любимого, в обнимку с ненавидящей злобой...".
-- Усё, Василь Петрович. Звиздец. Сливайте антифриз. Вот только вы нас, получается, за собой потянете. А нам с Жорой это на хрен не надо. Так что я вам сейчас "язык срежу", вместе с бородой, и в яму - будете военнопленного изображать. По рукам?
-- А как же с этим?
"До чего ж ты...политический!"
-- Его и не было. Вы теперь - он. Он - вы. Переоденетесь. Свяжу вас. Потом брить начну. Только скажите напоследок, как это вы через полчасика умудритесь на "венгерке" подорваться, а он от сердечного приступа умрет?...Хотя,...наоборот, ведь...Но мертвяки-то все одинаковые...
Воняло нестерпимо. Обрызганная кровью рука состоявшегося крестьянина-замполита незаметно и осторожно тянулась к кабуре. Шустрики из охранения беспробудно спали, перекрывая храпом рычащий генератор. Васька приподнял голову и посмотрел мне в глаза, чтобы отвлечь, а, может быть, ответить. Я так и не узнал - ЗАЧЕМ. Ударил его коротко и просто - под открывшуюся челюсть. Он повалился, как мешок с дерьмом, в ноги умирающего человека, а я пошел выключать фары.
Планы по адаптации человеческой психики кардинально поменялись. Что-то еще ждет впереди и на наш век хватит, Жора. А торчать в этой дыре еще ой как долго. Хотя, все в мире относительно... и что-то изменилось в жизни - отвлекло.

Польша, начало 80-х гг

Тем временем, венгерские археологи, застывшие в полуприсяде у чайно-кофейных черепков посреди офиса "Аэрофлота", напряженно прислушивались к происходящему за дверью. Стук повторился, прозвучал настойчивее, а затем раздался требовательный женский голос:
-- Otworzyc drzwi! (Откройте дверь!)
"Не болтай!"-тетка" трансформировалась в Григория Федоровича, который едва слышно зашептал:
-- Чего она говорит-то? - и повернул ко мне ухо, а-ля "прием".
-- Откуда я знаю?... Открыть просит, вроде.
Гриня сразу же крутнулся на "передачу".
-- А говорили, что польский язык не знаете. Прекратите меня дурачить. Я уж не говорю про звания. Хотя бы мой возраст уважайте, - прошептал "изменник и предатель Родины", но на полтона выше.
-- Да не знаю я польский нихрена. Говорю ж, что вроде бы. Про языки мы с вами вообще ни разу не заикались, - отшептал всего лишь "изменник Родины" и отвернулся, тем самым демонстрируя уху, снова обретшему положение на "прием", полнейший "конец связи".
За дверью не унимались. Последовали ритмичные, но на этот раз - удары, недвусмысленно указывая на перспективу "привлечения сотрудников министерства внутренних дел польской республики" .
-- Ja slyszec!! Ktos w pokoj!! Otworzyc!!! (Я слышу! В комнате кто-то есть!! Откройте!!!)
Обоюдно, мы взглянули на единственный шкаф и сразу же отмели стандарты героев-любовничков. Наши взгляда начали блуждать по стенам, полу, потолку и окнам. Дверь во вторую комнату была заперта. Похоже, ховаться было некуда. Ждать взлома двери "привлеченными внутренними сотрудниками" и изображать глухо-немых археологов, нечаянно забредших в административное логово аэропорта, при этом закрыв за собой дверь на неизвестно откуда взявшийся ключ, который затем:
-- Потеряли? - На девяти квадратных метрах (слепо-глухо-немые археологи),
-- Выпал из окна? - На летное поле, откуда громыхают самолеты и поэтому окна не открываются (чушь),
-- Провалился в половую щель? - Линолеум, хотя и паршивенький, но сплошной, на цементном полу (фи-и-и),
-- Проглотили? - Бредятина сивой кобылы.
-- Кто-то запер? - Шутка.
-- Засосала вентиляция? - Вместе с мозгами.
Хотя...
За неимением визуально обнаруженных вентиляционных отверстий, приток свежего воздуха все же наблюдался. Я - мимикой и жестами - попросил Григория Федоровича соблюдать спокойствие и не обращать на меня внимания. Прокрался к окну. Сняв обувь, раздвинул широкие ленты жалюзей и встал на подоконник. Ленты сдвинулись, сокрыв от летного поля мою часть от "чуть выше колен" кверху. Голова почти уперлась в потолок, который представлял из себя массу больших и многодырчатых белых квадратов. Из дырок явно веяло свежим, а в дверь уже ломились, но пока всё та же иноязычная кричливая дама. Если дверь выдержит, то со временем у нас пока... - Заткнись, только сглазить не хватало!
При ближайшем рассмотрении надголовного потолочного квадрата сразу же родилось желание испробовать его потенциал в плане мобильности и - применимо к ситуации - по направлению вверх. Приложив минимальные усилия, был достигнут положительный результат. За приподнятым и сдвинутым в сторону квадратом разверзлась пещера. Вентиляционные и иные трубы, ходы и щели уже не интересовали. "Да здесь же жить можно!" Истинный потолок находился примерно на метровом расстоянии от его фальшивого собрата, который поддерживался массой надежных диагональных кронштейнов, среди которых можно было расположить не только обширные телеса Григория Федоровича, но и взвод его клонов. Изобилие кабелей, труб и громоздких, по всей видимости, вентиляционных коробов никаких препон для расквартирования не чинили. Оставалось одно - выяснить уровень нынешней спортивной формы старшего археолога-предателя, который вдруг начал отчаянно жестикулировать и указывать на дверь. А я и так все прекрасно слышал - "деловые сотрудники республики", похоже, прибыли.
Григорий Федорович уже начал скрытную перегруппировку в сторону окна. Движение осуществлялось на цыпочках - ну, ладно, на цыпищах. Прихватил портфель и, бережно прижимая к груди, дошел, встал рядом, задрав голову. Глаза молили о спасении - хотелось бросить косточку или даже почесать за ухом, но пришлось бесцеремонно забрать его номенклатурный груз, который затем был не очень аккуратно помещен внутрь пещеры и уже жестами указать на очередь ботинок и пиджака. О терминаторе-чемодане голова не болела - мало ли чего в офисе не водится, только бы вот бритву не сперли.
Ботинки и вывернутые наизнанку пиджаки, во избежание загрязнения парадной формы одежды, расположились в пещере на многолетней пыли. Затем предстоял самый ответственный этап - вознесение. Горе-археологи производили массу нехарактерных для пустующей комнаты звуков, которые конечно же были бы слышны за дверью подготавливающимся к вторжению сотрудникам, кабы не зарычавший, где-то неподалеку, самолет, сотрясающий всех и вся. Грозный глас авиадетища подстегнул прыть и сноровку. Григорий Федорович взгромоздился на подоконник с помощью подставленного стула. Следующий экзерсиз - подпрыгнуть, ухватиться и влезть между кронштейнами - происходил достаточно справно и слаженно. Балансируя на подоконнике, я повернулся боком, обхватил ноги Григория Федоровича и придал дополнительный импульс застигнутому в попытке подпрыгнуть телу. Вверху что-то крепко ударилось обо что-то, сквозь рев за окном донеслись приглушенные виртуозные сочетания слов и выражений, потом все стихло. Григорию Федоровичу пора уже было втаскивать ноги, но они так и оставались обездвиженными. Там, вверху, вообще трудно было что-либо рассмотреть. Пещера затенялась впихнутым по пояс телом. Я присел, подставил ладони под его стопы и начал поднимать. Произошло какое-то движение, треск разрываемой материи. Мал-помалу, но ноги исчезали в пещере и, видимо, Григорий Федорович также помогал своему продвижению. Наконец, уже можно было занести чуть в сторону и положить на нижнюю балку оставшиеся части ног, освобождая место для своего собственного проникновения в пещеру. Фу-у-у-х.
Спрыгнув с подоконника, я отодвинул подальше компрометирующий стул, наблюдая за дверной ручкой, которая все еще и как ни странно оставалась в покое. Действительно, прошла же не показавшаяся вечность, а всего лишь несколько минут. Попасть в пещеру к Григорию Федоровичу, хотя и ногами вперед, мне - "изменнику Родины", еще не обросшему основательной солидностью "предателя" - труда не составило. Жалюзи были аккуратно расправлены; побеспокоенный многодырчатый квадрат лже-потолка устроился на своем прежнем месте, лишив света, и пронзил множеством тонких лучиков, в которых кружилась возмущенная пыль. На всякий случай, варианта "апчхи-compromised" лучше было бы избежать, поскольку мои децибелы воспроизведения чиха растрогали бы любой рычащий самолет. Придется дышать ртом. Григорий Федорович угадывался рядышком, лица видно не было, но дыхание слышалось. Я решил дать мудрый совет, во избежание неожиданностей:
-- Григорь Федрыч, нос зажмите и дышите только ртом, - не ожидая услышать что-либо в ответ, однако:
-- Я головой ударился и рубашку порвал... Как же теперь..., - но, похоже, дошло. - Зачем ртом-то? Тут же пыльно.
-- Это приказ, - меня понесло ввиду явного диссонанса реакции с обстановкой. - Извольте выполнять.
Он что-то пробубнил в ответ и замолк. Покой с отдохновением примостились в пыльном, но вентилируемом пространстве пещеры, сдобренные лишь заоконным рычанием самолетных двигателей. Происходившее под нами стало загадкой, да и не очень интересовало - лишь бы не нашли. Надеялся, что собак на этот случай у них не предусмотрено. Что ж, будем ждать, что при совокуплении с "догонять" - одно из самых муторных и самоистязабельных увлечений человечества.
Я прислушался - на этот раз к себе. Всё дело в том, что применительно к некоторым экзотическим сферам жизнедеятельности человека, при условии неоднократного постижения оным сути узкоспециализированного бытия неизбежна латентная деформация психики - развитие интуитивного чутья, в простонародье именуемого как "звериное". Одним из симптомов проявления указанной деформации является скачкообразное повышение уровня нервных затрат - предвестника эмоционального срыва, при, казалось бы, вялотекущем развитии отдельно взятой жизненной ситуации. Катализаторы - сны, приметы, знаки.
А "крокодил Гена" спал - и на том спасибо.

Ангола, конец 70-х гг
Ни ху-ху себе - за свининкой съездили...

В детстве, как каждый нормальный киндер, я жутко боялся темноты. Ну, сами посудите, там же вечно прятались бармалей с синей бородой из вечерних бабушкиных сказок - это поначалу. Потом блуждали "желтые пятна" и "черные человеки" из пионерлагерных страшилок. Чуть позже, затаились конандойлевская пестрая лента, вий и кагуляры. Со временем, детство перевалило в отрочество и темнота обернулась всего лишь малоприятным "нечто". Жизнь текла своим чередом и в один, далеко не прекрасный день, на смену неуютной пришла темнота тревожная, которую облюбовали и которая укрывала, отнюдь, не призрачные и сказочные образы, а непростых хлопцев, стремящихся к определенной цели: н а г а д и т ь, чтобы в последствии убраться восвояси, да еще и об увиденном, и услышанном доложить. Темнота помогала им оставаться незамеченными, что само по себе обеспечивало беспрепятственность и вседозволенность, параллельно с выживанием на исключительно недружелюбной территории. Если же "кто-то" - посвященный - по недомыслию, неосторожности или из бравады осмеливался бесцеремонно помешать достижению указанной и относительно простой цели, то на этот случай у небольшой группы хлопчиков имелись навыки и опыт, а также достаточно сил и средств для того, чтобы отбить охоту к сим неосторожным поползновениям навсегда. Хотя, хлопцы встречались разные. Местные же - "южные" ребятки - были не просто специалистами своего дела. Они являли собой сливки немногочисленного международного "сообщества" специального назначения. Сила, выносливость и сноровка при их селекции играли, хотя и весомую, но все-таки не главную роль. Ставка делалась на талант - на индивидуума, с неординарными, выявленными и развитыми в процессе отбора и подготовки, специфическими данными, который в совокупности с одаренностью других не менее ярких индивидуумов - при объединении в группу - представлял собой боевую единицу с феноменальными потенциалом, умением и боеспособностью. Уж и не знаю кто из наших придумал им такое странное наименование - "ржавые". Вероятно, из-за цвета камуфляжа, а может быть из-за "прочности" - как железо - ржавеет себе потихоньку и хоть бы хны. Шустрики называли их, как есть, но с португальским прононсом - рэкеш.
Местечковый переполох по поводу убиенного Василь Петровича постепенно сходил на "нет". Искромсанное тело померзло пару дней, вместе с рыбой, в морозилке и улетело в компании пленных на север. Оттуда, со дня на день, ждали прибытия кого-нибудь для выяснения обстоятельств, но никто не прилетал. Садфовца зарыли неподалеку от ямы. Вообще-то..., всё наоборот...
По поводу минных модификаторов, увы, ничего узнать не удалось - пленные оказались безрогими "бычками" (бычья голова - нашивка садфовской пехоты), радисты-немцы поковырялись и беспомощно развели руками, так что пришлось отправить вещмешок вместе с телом Петровича, но пальчиковые батарейки, конечно же, остались - дифицит - и срочно ушли по "бартеру" к тем же прижимистым немцам, а у моей потрепанной "три-полста-второй" (радиостанция Р-352) появились свежие батареи и гарантия качественной зарядки в любое время дня и ночи.
Тем временем подошла колонна с топливом, снабжением и бронетехникой. Подвезли провизию, слегка разнообразив ежедневный жаберно-костлявый рацион. По слухам, прибыли новые родные лица - вертолетчики - то ли техники, то ли пилоты. Жили "небесные земляки", правда, далековато, и мы с Жорой всё никак не могли собраться в гости, а перспективы грели и служба - прожаренная солнцем и постылая - ожила слегка натянутой улыбкой.
Новизна всегда радует. Может быть поэтому Жора не замкнулся, оставшись наедине с самим собой. Боль вскоре ушла. Память о ней, как и страх, имеют обыкновение притаиться, свернувшись клубочком в глубинных кладовых извилин - до поры. Лишенный забот о Петровиче, послонявшись без дела, он прицепился ко мне, как хвост. Улыбался по-прежнему и не досаждал, нет - не до того было - появились едва заметные симптомы активизации "южных" на нашем направлении.
В двадцати четырех километрах к югу юго-востоку от базы располагалось небольшое селение Нукопе. Сам черт не разберет, жили ли в нукопских palhota-халупах сочувствующие Душ Сантошу или же тайные обожатели Савимби. Скорее всего и те и другие, но дыра эта до сей поры ничем среди местного ненавязчивого "агропрома" не выделялась, и вдруг что-то у них там приключилось. Снарядили селяне гонца с тревожной вестью, который по прибытию был незамедлительно допущен аж к самому главкому.
Обо всем об этом я узнал только вечером на харч-веранде, от живо обсуждавших непонятное происшествие "братьев", но вернемся к хронологии событий.
Главком экстренно собрал свиту на совещание. Комиссар - вместо Васьки - пока не прибыл. Да хоть бы и прибыл, потому как в любом случае принималось единственно верное и тщательно взвешенное коллективным братским разумом решение на вопросительном "а оно нам надо" базисе. Оказалось, что "надо", но кому охота по пустякам в такую даль? Дислоцированные неподалеку "кубаши" в прямом подчинении Уамбе и, просто, пошлют. А вот уже посланный Советами с советами, чтобы периодически мешать полету гениальной стратегической и тактической мысли - как раз под рукой и подчинялся непосредственно главкому. Вы уже догадались?... Да-да.
В разгар учебы из штаба приплелся посыльный-молния. В попыхах, оттараторил, что, мол, зовут и, типа, срочно. Боязливо теснившиеся по соседству с громыхающей "броней" шустрики-новобранцы присматривались и принюхивались к запланированным на сегодня стрельбам из противотанкового гранатомета. Ну, а раз такая оказия, то можно облегченно вздохнуть и посидеть где-нибудь в тенечке, внимая бесконечной политинформации из уст родных отцов-командиров.
Мне же предстояло черте сколько топать по жаре на срочную аудиенцию. Посыльный отстал через сотню метров. Жора семенил следом - за компанию - и весь неблизкий марш-бросок с директриссы до штаба слушал эпизодический мат, сдобренный потом и пылью. А в штабе пришлось потеть и сосредоточенно слушать уже индивидуально, пытаясь понять, чего же от меня хотят и причем здесь стадо свиней. Так и не понял. Но тем не менее, сваливаясь в штопор лирических отступлений, широко размахивая руками над оперативной картой района с жирными отпечатками растительного и животного происхождения, главком поставил-таки наступательно-оборонительно-невразумительную боевую задачу, выполняемую хотя и без винтокрылого средства доставки и огневой поддержки, но при безграничной широте маневра, глобальном охвате, творческом подходе и наконец :
-- придал в подчинение Жору - чтоб не бездельничал,
-- усилил отделением 3-го взвода "подшефной" разведроты вместе с доверенным отделенским командиром Пирешем - для "стука",
-- отдал в полное распоряжение бывший васькин ГАЗик - для мобильности, хотя отделение в него ну никак не впихнуть.
-- расщедрился на вооружение, "припас" и снаряжение, которые "по усмотрению" - чтоб подсластить пилюлю.
Вечером постиг обстоятельства произошедшего, а именно: грохнули двух нукопцев и угнали полсотни свиней. Насчет полсотни - это фантазия перегретого африканского менталитета, но главкома, похоже, заинтересовал сам факт и забрезжила надежда урвать что-нибудь свиное в виде вознаграждения. А вот двое убиенных озадачили. Склоки со смертельным исходом - внутреннее дело тамошнего трибу (племя) и кричать об этом на всю округу никто не станет - сами разберутся и тихо зароют. Пришлые?...Вряд ли. В Нукопе и окрестностях водилось трибу-монолит. Чужаков уже давно "под нож" отправили. Кто же тогда? Неужто "кубаши"?
Ночь прошла спокойно. Вместо чириканья радостной пернатой фауны, несусветная рань хрипела привычной финальной песней генератора на излете ночного прожекторного бдения, совмещенного с зарядкой многочисленных аккумуляторов и производством ледяных глыб. Солнце едва потягивалось за холмами - подглядывать пока не собиралось, но уже разогнало половину звезд и притушило луну. Относительно свежий воздух ночи лишь готовился к дневным трансформациям.
Народ и армия сладко сопели в едином порыве, а кто и храпел, но мы с одухотворенным Жорой, зевающим комодом и тремя сонными шустриками уже неспешно грузили личное боевое "добро" в ГАЗик. Своей очереди ждало общественное: "семёра" (РПГ-7), РПК, сухпай, вода, канистра бензина и шанцевый инструмент. Прихватили и "три-полста-вторую", хотя толку от нее мало из-за удаленности. Жора - от которого толку вообще не предвиделось - уже удалился на не менее значительное расстояние под влиянием обретения новенького АКМСа, пары РГДэшек, штык-ножа и сопутствующих причиндалов. Сонная африканская природа равнодушно взирала на его мечтательную улыбку и отсутствующий взгляд, то обращенный в небо, то жадно пожирающий "романтические" аксессуары. Ожидание настоящей мужской работы вольготно расположилось в сияющих глазах, задвинуло в сторону спонтанно прививаемый, размеренный и экономичный образ жизни черного континента, затем рвануло наружу словоизвержением, на которое раздраженно косились заспанные шустрики. Даже комод перестал зевать и внимательно прислушивался, не понимая содержания странного диалога бородатых, но пытаясь ухватить в словесном потоке знакомые слова и выражения. О тайной комодовской стук-миссии Жора был предупрежден еще вечером и должен помнить, поэтому званий, а также имен тутошных генералиссимусов, главнокомандующих, полководцев и прочих великих вождей в сопряжении с элементами ненормативной лексики как на родном - мат-то шустрики налету схватывают - так и на братском языке не имело место быть.
-- Ствол шомполом с тряпочкой прогоню, а то смазка дымить будет...
-- Будет.
-- Порулить не дашь?
-- Не дам.
-- Может, цинки сразу вскрыть?...
-- Не вскрывать.
-- Лучше рацию на постоянном приеме держать...
-- Не держать.
-- УЗеРГээМы пока не буду "винтить"...
-- Не винтить.
-- Миноискатель возьмем?...
-- Не возьмем.
-- Почему?
-- ... Достал.
Невзначай, а больную тему Жора задел и продолжал что-то бурчать себе под нос. Я уже слушал в полуха, но этого только глухой не услышал:
-- А куда столько набрали? На неделю едем, что ли?
-- Карамба! Запоминай, Жора: сепультура подождет, коль фурнитура зае..., ну, утомит, вобщем.
-- Сепультура - это ж могила, вроде... Не понял.
-- Поймешь... Уймись.
Вот так мы дружненько собрались и ждала нас путь-дорожка к черту на рога - в гости к нукопскому кабесе (голове) без каких-либо вверительных грамот, но с полным БК (боекомплектом).
А теперь немного о любви.
У отдельных экстраординарных и популярных представителей рода человеческого, в тот или иной период, возникали общеизвестные возлюбленные - несказанно привлекательные, но весьма печальные исторические недоразумения, или - без обиняков - бойни. Спокон веков сии "love stories" обрушивались на голову обывателя, проносились, сметая и испепеляя; а завершались, как правило, безвременной, скоропостижной кончиной пассии, несмотря на обеспеченный быт, высококлассный обслуживающий персонал, исключительное взаимопонимание и трепетные отношения любвеобильной четы. Сверхсильное и устойчивое чувство никогда не скупилось на потомство, и наступающий двадцатый век привнес свою лепту в плане многочисленности уверенно и быстро прогрессирующих разновидностей и новообразований, среди которых хотелось бы выделить один из кланов очаровательно-неприхотливых чад. Тихие, скромные, неприметные - им совсем ни к чему орудийные залпы, визг реактивных снарядов, ревущее небо, вздыбленная земля, лязг, треск, свист, грохот, вонь, грязь, пот, слёзы и стенания. Ну, сами посудите: помирать-ломаться малютки не собираются, в отдыхе не нуждаются, лечиться-ремонтироваться и даже есть не просят; не то, что спирт с антифризом, но и керосин с соляркой не пьют. Чистенькие и аккуратные. Бока лоснятся от свежей краски: зеленые или матово-черные, хаки, серые, коричневые. Корпуса удобные, компактные, при чудо-дизайне. Доходчивая и четкая маркировка имеется даже у отечественных малышей, а уж у иноземных - и со стрелочками, и с пояснениями, наподобие "fuse hole" или "front toward enemy". Остается только постановка, схема, привязка к местности с нанесением на карту и забыли. Конечно же, потомством повсеместно разбрасываться не стоит. Для этого имеются наезженные и нахоженные участки, мосты, дороги и тропы, а также потенциально опасные направления, о которых дитятки пренепременно позаботятся. Но, иногда приспичит - аж невмоготу - и вот тогда плодятся, где ни попадя. Новорожденным, в принципе, это дело до лампочки - подождут. Уж и маман почила в бозе - всех перебили; и "экстраординары" всё поделили, удовлетворились и дыры латают - народное хозяйство восстанавливают. А потомство спит себе и в ус не дует..., то есть в "усики" или в "нажимчик", "растяжечку", "бесконтактничек", "объемничек", "полевичек" - они ж малышки. Да и зачем дуть-то? Спят, ведь. Но уж если кто разбудит, то дунут со всей унаследованной дури, чтобы память о плодовитой маман и похотливых, хотя и высокоидейных папашах до-о-о-олго жила. Чересчур они жадные до горя человеческого и памяти бы жить в веках, но маман - особь неописуемо прибыльная и поэтому папаш всегда в избытке.
А в "описуемое" время, анголоидный гражданский брак цвел и благоухал - ля мур царила и неслась повсеместно. Соответствующие "веселые картинки" с полями киндер-сюрпризов - слегка во фронт базы и по чуть-чуть с флангов - корректировались от случая к случаю и хранились в полевой сумке вместе с потрепанными картами. Остальная обширная территория к югу представляла собой "страну чудес" или "поле дураков" - как будет угодно. Время года, к тому же, потворствовало. Грунт самый подходящий для новорожденных - ни контраста по цвету, ни осевшего земляного "пятака" - всё уже запылилось и пересохло на метры вглубь. Трава жухлая и пожелтевшим пятном не выдаст. Но, приказ - он и в Африке приказ. Так что прочь сомнения, нездоровые мысли c предположениями, и давай-ка сам за руль. Неужто есть желание доверить его "сынам пылающей отчизны" или неопытному Жоре? Нет и тем более Жоре, которого уже с потрохами унесло в "поля дураков" за чудесами. "Господи, как же было бы хорошо, если на этот раз обойдется. Всего один раз. Никогда же раньше не просил тебя, Господи. Всего-то...". Разок - без массы ощущений, убедительно демонстрирующих превосходство инстинктов над разумом мнимого властелина природы. Без награждения почетным клеймом с ярко выраженными элементами звериных повадок. Без преклонения чудесам Её Величества Госпожи в смиренных заботах о Его Величестве Страхе.
Пока же произошло то забавное, чего и следовало ожидать. Витающий Жорин разум продолжал ворочать перспективными чудесами, а приземленный комод шустро запрыгнул на командирское место и убедительно изображал отсутствие и непонимание. Жора собрался было лезть в кузов, где одна из откидных продольных лавок исчезла с месяц назад, а на второй вольготно расположились шустрики - такие же отсутствующие и непонимающие. Пора было вмешиваться. Я хлопнул Пиреша по плечу и указал назад.
-- Sargento, inspeciona os soldados. (Проверь бойцов, сержант)
-- Depois, - вездесущее и привычное африканское "потом". Комод смотрел уже влюбленным взглядом, присутствуя и понимая, но надежда еще теплилась.
-- Vamos! Rapidamente! (Давай! Быстро!).
Нехотя, комод полез из машины. Обида закипала.
-- Садись, Жора. Негоже офицеру на лавке трястись. Сейчас цирк будем смотреть.
Узкие щели-бойницы, которые несколько секунд назад представляли собой добродушные и преданные глаза Пиреша, угрюмо уставились на расслабленную троицу. Взгляд сверлил, но еще не замечен и поэтому шустрики, прикрыв ясны очи, оставались беззаботно безучастными, развалившись на бортовой лавке. Виртуозный нечленораздельный вопль слегка взбодрил. В нем угадывалось сразу несколько команд, как то: "К машине!", "Смирно!", "Личные вещи к осмотру!" - а также колорита: олухи, идиоты и что-то про пятую ногу осла. Шустрики вываливались из дрёмы и кузова не торопясь, чем поспособствовали задору сержанта. Из утреннего воздуха спешно ретировались представители отрывистого командного лексикона, генератор и ранние птахи - висел лишь бесконечный набор слов и выражений, которые не совсем, но отчасти были мне знакомы и переводу не поддавались, а Жора вряд ли вообще когда-либо слышал как от преподавателей, так и от аборигенов.
-- Прям, лингвистический Клондайк!
-- Из-под наносов португальских миссионеров поперла неведомая африканская душа.
-- Эх, записать бы.
-- Бесполезно. Я уже пробовал. Это непереводимое что-то. Интерпретация загадочных исторических фактов, применимо к личностям.
-- Красиво.
Комод уже подпрыгивал и визжал. Откуда у них столько экспрессии? Хотя, взрывную энергию копят постоянно. Сроду ж никуда не торопились.
Виновные во всех смертных грехах, но невозмутимые шустрики уложили на землю личное оружие и амуницию. Дело было за малым - продемонстрировать содержимое карманов. Судя по оттопыренности, в них хранилось немало личных вещей. Процесс пошел, шустрики мрачнели, а взору предстала масса различного рода хлама, среди которого: мотки проволоки, смахивающей на расплетенные антенные растяжки; несколько обувных заготовок из кунговых шин; солонка, недавно пропавшая с харч-веранды; гэдээровское радио-хозяйство - наушники, желтые шариковые ручки и блокноты; знакомая ярко-красная расческа; масса сложенных в несколько раз листов, вырванных из иллюстрированных журналов - по всей видимости, недавние трофеи с унитовской базы.
-- Моя расческа, - вздохнул Жора.
Проигнорировав явные доказательства растаскивания народного, а точнее - международного добра, комод ухватился за сложенные листы. Развернул один из них - огроменный - на котором оказалась верхняя часть белоснежной пышногрудой блондинки, хотя и с потертостями на сгибах. Комод замер, глаза полезли наружу. Один шустрик поник, а двое других тянули шеи, пытаясь углядеть причину остолбенения непосредственного начальника. Но почему-то и мы с Жорой одновременно выскочили из машины - шарахнуло тайное безоткатное орудие позабытой животворящей функции.
-- Она, вроде, с журнального разворота. Значит, должна быть нижняя часть, - суетно выдохнул Жора, потом присел и начал искать "продолжение" в сваленной макулатуре.
-- По цвету на отгибе смотри. С черным фоном, - я уже присоединился к ажиотажным поискам.
-- Ага... Во, нашлась, - Жора быстро развернул недостающую половину. Комод приложил верхнюю часть. - Ух ты! Вот это ДА-А-А-А-А!!
Признаться честно, такой оборот событий и реакция нутра обескуражили. Водопад гормонов захлестнул, сердце взбрыкнуло, но под лысиной уже просыпался командир Красной Армии и разбухал. Наконец, прорвало в виде лавины неожиданных русско-португальских словообразований. Комод сразу же вышел из оцепенения. Жора шмыгнул на место. Шустрики вытянулись.
-- Feche bocas! Esteja perto em um minuto! (Рты закрыть! Минута на сборы!) - гневно шарахнув напоследок, я развернулся и пошел к машине.
Комод зашипел на шустриков. Жора сидел, проглотив лом, и смотрел прямо перед собой. Жизнь успокоенно возвращалась к прежнему тягомотному состоянию при элементах дерьма и безысходности.
Через пять минут мы миновали импровизированный КПП - прореху в спирали Бруно с двумя бойцами-противовесами, притороченными к кривой дубине а-ля шлагбаум - и покатили по проселочной дороге, поднимая пыль, через поля дураков. В страну чудес.
Одно из них - нежданно-негаданное, но долгожданно-желанное - случилось сразу. С простором - без жалких сараев, халуп и "бунгало", без танков и самоходок, без вышек, антенн и черно-красных флагов; с ветром, бьющим в лицо; с таящимся - лишь подсветившим округу - солнцем пришло ощущение свободы и полета. Будто само движение снизошло и подарило волшебство озарения - разум выпутался из болотной тины последней пары недель.
Новое, обалделое состояние вначале несказанно удивило, а затем предложило покопаться в памяти - поймать давно забытый куплет из песни "Машины" - но тщетно, хотя пару строк все-таки выловил. Напевал про себя, ощущая настрой и прилив уверенности, чуть сдвинувшей мрачный гнёт с сердца. Измученный температурными передрягами, родной газоновский движок тоже радовался утру - довольно и громогласно урчал, задавая ритм.
Я с детства склонен к перемене мест.
Я путаю прощанье и прощенье...
Невзначай улыбнулся под бородой, но Жора заметил, облегченно вздохнул и снова понесло:
-- Ну и дела. Охота ж им таскать столько? Хотя, где оставить-то? Стырят. Зарывали бы по ночам, что ли. А ты чего - всегда без очков? Солнце же. Зрение посадишь.
-- Ты тоже ими особо не увлекайся. Не на курорте. Мы уже на "работе", Жора. Надо всё видеть. Понимать местность, рельеф, обстановку. Очки соврут и подставят - этого без них хватает.
-- Да ладно тебе. Съездим, побазарим и обратно. Хоть отдохнуть от этой дыры. Чего там - у селян - делать-то?
-- Посмотрим. Скоро к низине свернем - буш начнется. Видел буш?
-- Где? Я всё летаю. Посмотреть-то негде. Только сверху.
-- Еще насмотришься. Буш - не местный погост. Буш - это жизнь... Чудесная жизнь.
Вокруг лежали поля изможденной земли с редкими и жалкими островками низкорослого кустарника. Не в силах перенести бремя засухи, под прессом нещадного дневного жара, трава сникла и покрылась рыжьем, отдав всю влагу, без остатка. Почти прямая, как стрела, дорога уходила вдаль - к холмистому горизонту, который вдруг лизнуло солнце. Робкий свет, с каждой секундой набирающий силу, отдавал себя, не разумея собственной мощи, способной убить всё живое в угоду ему же ненавистной ночи. Наша Африка - сплошной парадокс без каких бы то ни было исключений. Разве что, мы здесь появляемся и исчезаем, а не в обратном порядке. Узнаешь Африку, полюбишь, а она убьёт в конце концов.
Солнышко раздухарилось. Горизонт - не в силах сдерживать лавину огня - медленно передавал её небу. Разливанный свет затопил землю, дрожал в воздухе. Наша длиннющая тень бежала сбоку, чуть впереди, сохраняя четкость, не смазанную дневным маревом. Нарушая её рубленный контур, торчали: голова Жоры и чуть-чуть моя. Принадлежностей шустриков не наблюдалось. Я оглянулся и обнаружил причину - точный пас утренней Дрёмы, опасный выход железной Нервной системы и гол - все три шустрика наповал. Расхорохорившийся комод тоже успокоился, поник и прихрапывал на небольших кочках утрамбованной солнцем дороги, разгильдяйски попустительствуя возможным оскорбительным выпадам в адрес местного населения, командующих и вождей.
-- Они ж черные, а мы - белые. Значит, мы должны меньше нагреваться.
-- Нагреваемся-то мы меньше, но охлаждаемся никудышно. Система охлаждения адаптируется со временем. Когда темп жизни почувствуешь. Медлительность появится, экономичные телодвижения. Месяца через полтора-два, обычно.
-- Наш ГАЗон вряд ли привыкнет. Хлебом не корми - дай покипеть. Ровестник века, блин.
-- Жора, я тебе уши надеру когда-нибудь. Сглазишь ведь. Думай, а потом говори.
Стрелка указателя температуры воды пока болталась в допустимых пределах. ГАЗон у нас был раритетный - прям, для музея. У "северян" и "побережных" все уже давно катались на 469-х УАЗах, а кто и на "Дефендерах", но публика там цивильная, "звездастая" и много. Слыхивал, что даже образовалась очередь, так что в мой завершающийся местный век, помимо "грузовых мулов", "брони" и "винтокрылых коней", придется скакать на "козлах", а их тут целое стадо - в основном, для запчастей.
-- Жора, зажигалка на инглише - файтер или лайтер? - "...я путаю прощанье и прощенье...".
-- Лайтер, - но Жора уже ухватился за намек. - Кстати, об ушах. Давай-ка НАТОвское RRR (radio reconnaissance report - форма радио развед.донесения) повторим и без арабского произношения, а то ишь - уши собрался драть. Ну-Ну.
-- SALUTE, что ли? Ой, ё-ё-ё-ё. Напугал. S - сайз - численный состав противника. A - эктивити - направление движения. L - локэейшн - квадрат или координаты. U - юнифом и юнит - форма одежды, звания и род войск...
-- А если три звезды на правом плече...?
-- Three stars on right shoulder. Получил?
-- Ладно-ладно. Про артикли не забывай и не рычи, как араб. Дальше. Теперь "Т".
-- Тайм - дата и время. Последнее... "Е"... Это вооружение.
-- А по-английски?
-- Э вэпон.
-- Почему тогда "Е"?
-- ...Ошиблись ребята. Неграмотные. НАТОвцы же, - "..я с детства склонен к перемене мест. Я путаю..."
-- Вспоминай, вспоминай. Икв...Ну?
-- .....Ишкертэ.
Вероятно, произошла ошибка, потому что Жору согнуло пополам. Исстрадавшийся двигатель ГАЗона примолк по натиском заливистого "га-га-га-а-а". Шустрики дрыхли, как ни в чем не бывало, но комод встрепенулся:
-- O que lhe tera sucedido? (Что с ним случилось?)
-- Ele esta alegre hoje. Dorme, dorme. Muito cedo (Он сегодня веселый. Спи, спи. Рано еще), - комод снова пал. - Чего ты ржешь-то? Неправильно? Помню, что-то похожее на "ишкерду" (порт. - налево).
-- Во-во, полный левак. Вспоминай, подожду.
-- Не. Забыл напрочь.
-- Это "иквипмент". Два балла, курсант. Уши он драть собрался. Ora essa! (Ну и ну!)
-- Знал же ведь! Зато теперь всю жизнь помнить буду. Как номер партбилета.
-- А ты помнишь?
-- Сдурел?
-- Я тоже не помню. Нафига?
-- Жора, насчет Васьки. Я перед тобой в долгу за то, что не заложил. Хотя, уверен в тебе не был. Столько гнид вокруг - ты себе представить не можешь. Сдают ведь близкие знакомые. На собственной шкуре убедился. Пока обошлось, но в личном деле всё копится до удобного момента. Поэтому надо сделать так, чтобы удобный момент не представился. Помни всегда, что ты - один и никто руки не протянет. Имею в виду - в Союзе. Все боятся, Жора. Всегда боялись и будут бояться. Житуха у нас такая - правильная чересчур. Сам поймешь со временем.
-- И ты тоже руки не протянешь? Если что?
-- Тут другой случай. Я "прикрыт".
-- Так, а чего ж ты тогда здесь делаешь-то, если "прикрыт"?
-- Сам не пойму. Поначалу романтика в заднице свербила. А сейчас - не знаю. Дурак, наверное. Ты бы не поехал?
-- ...Не знаю.
-- А чего тогда спрашиваешь?
-- Да ну тебя.
Жора отвернулся. Обижался он ненадолго и это радовало. До развилки оставался примерно километр. Окружающая действительность продолжала нагреваться, Жора - дуться, шустрики - валяться, комод - прихрапывать, солнце - светить, а я - рулить и (сам удивился) думать, что случалось крайне редко в последнее время.
На моей памяти, Африка ни разу не располагала к каким-либо мыслительным процессам. Африка никогда не ставила цель, которую необходимо было достичь или же задачу, требующую безотлагательного разрешения. Колесо в Африке никогда бы не придумали. И не из-за того, что доморощенных Кулибиных не наблюдалось. А потому, что катить здесь - по жаре - было нечего и незачем. Всё уже давно "прикатили": солнце готовило пищу - фауну и флору, которая по совместительству обеспечивала ночлег и крышу над головой после приложения минимальных усилий. С водой - проблема, но и она разрешилась сама собой - выживание человека, питательной фауны и многофункциональной флоры возможно лишь рядом с ней. Назвать ли это Жизнью? Скорее, существованием при максимальном единении с - того и гляди норовящей угробить - Африкой. Всё бы и текло своим чередом, но Господь удосужился подбросить на местную прожаренную землю алмазы, нефть, ценнейшую древесину, слоновую кость и прочая, прочая, прочая, в которых так нуждался жадный и пытливый европейский мозг внутри своей динамичной среды обитания. Ознаменовав первобытную эру "Новой Африки", Европа и Её выходцы ворвались с огнем и мечом экспедиционных корпусов, с хлыстами и кандалами работорговцев, в мимикрии и адаптации миссионеров. Десятилетия упорхнули, прихватив столетия, и состоялась недавняя или "Наша Африка", опутанная хитросплетением интересов под красочной вывеской противостояния двух общественных Систем со своими многочисленными и разбросанными участками единого "переднего края", на одном из которых - угораздило же, но поприсутствовать довелось.
Общий образ моего пребывания здесь, помимо пустопорожних "советов", укладывался в рамки посильного формирования армейских навыков и их применения у отобранной группы лиц, которая также не страдала жаждой познания чего-либо и стремлением к достижению каких-нибудь рубежей, поскольку многовековой уклад не позволял избавиться от всепоглощающего желания удовлетворять и отправлять "естественные надобности", в том числе и преимущественно - лень в сочетании с ежевечерними песнями и плясками. Доминирующая и повальная инфантильность расхолаживала при постоянном нагреве - снова, парадокс. Умственная деятельность оказалась лишней, никчемной, утруждающей и, даже, вредной при местных-то температурных режимах.
Поэтому дума моя и разрождалась тягучими импульсами, пытаясь удержаться посреди вакуума головы, перенапряженной ввиду эксплуатации убогого инглиш-хранилища. В конце концов, немудреная логическая цепочка выстроилась: активизация "южных" - два убиенных нукопца - свиньи - "нечто".
"Нечто". 98 процентов мыслящей части мозга отдавали пальму первенства "кубашам", известным своей бесцеремонностью и удручающей простотой в процессе взаимоотношений с местным населением. Но сегодняшнее утро каким-то образом забралось под надежную муть стереотипа тутошнего существования, разогнало туман и подбросило зернышко сомнения. "Кубаши" могли бы припугнуть или, в крайнем случае, воздействовать физически на подвернувшихся под руку аборигенов, потом поставить на уши всё povoamente и популярно объяснить, что одноцветные побратимы с Острова Свободы являются защитниками ангольского народа, любят свинину, тогда как рыбу им есть уже остохренело. С рук бы сошло - не в первой - не русские же. К тому же, они вряд ли полезли бы с базы в таком виде. "Выход" типичного минимизированного подразделения "кубашей" - это пол роты со "станками" (чехословацкий станковый пулемет "Рокот") в кузовах. Весь "бомжатник" засвидетельствовал бы присутствие и деяния, а тут - тишь, да гладь, но манера на лицо - скрытность.
"Нечто" буквально лезло из кожи вон, выдавая себя с потрохами. Мне не хотелось в это верить. Очень не хотелось. Почему?... Да потому что... НЕ ХОТЕЛОСЬ и всё тут. Я ХОТЕЛ ДОМОЙ!
Была и еще одна причина, по которой желание признать истину отсутствовало - "крокодил Гена" даже не шевельнулся и продолжал спать мёртвым сном. Может быть, прибила многомесячная забота подвешенного в зените солнца? Вполне вероятно - Африка же.
А пока, оглядев владения, пламенеющий диск размазал свои строгие очертания, поднявшись в полный рост, переменил цвет на раскаленно-белый и принялся проворно карабкаться к вышеобозначенной ОП (огневой позиции), чтобы со снайперской точностью, плотным и кучным огнем валить всё и вся наповал.
Мы уже миновали развилку, свернув к низине. Ярко выраженных следов от башмаков, колес, траков, также как и масляных пятен на пересечении дорог не наблюдалось ни с юга, ни со стороны "кубашей", ниоткуда. Пустошь, без запаха и цвета чего-нибудь живого, накалялась, храня непотревоженное одиночество и встречая новый день.
-- Алё, Жора. Может, хватит дуться, а? Ничего обидного в эфире не прозвучало.
-- А я и не дуюсь вовсе. Вот еще. Чего дуться-то?
-- Ну извини. Обознался, получается.
-- Бинокль возьму, ладно?
-- Бери, бери. Глаза только не сломай.
-- Я уже привык - одним глазом смотрю.
-- Эт-правильно.
Бинокль у нас был немножко "не того" - плюс к невозможности синхронизировать увеличение, еще и смотрел в разные стороны. Подраненный был бинокль, а вот стрелка температуры воды показывала четко и ясно, подбираясь к сектору "Твою мать!", но дорога вскоре пошла под едва заметный уклон - нагрузка на двигатель уменьшилась и можно было смело... скрепя сердце, рассчитывать на безостановочное следование.
Внезапно налетели предвестники буша - пернатая мелочь. Прошли на бреющем, словно юркая стайка сорванцов, и улетели куда-то, напуганные явно одуревшим на солнышке "козлом"-доходягой, усердно и не щадя копыт тянущим облако ленивой пыли позади. Жора, как и полагается юному натуралисту, попытался разглядеть пернатых в увеличенном виде, но цель оказалась скоростная, маневренная и не по "увеличителю".
-- Тут, вообще, живность какая-нибудь водится кроме птиц и свиней? Слоны, там. Носороги с бегемотами?
-- Этих не видел, а обезьяны есть.
-- Нет, в самом деле. Кроме "братьев".
-- А ты про кого подумал? Я ж говорю - обезьяны водятся. Змеи есть. Тут-то сушь, а возле рек полно этого добра. Может и бегемоты со слонами где прячутся.
-- Эх, посмотреть бы, - мечтательно вздохнув, Жора заулыбался вновь.
-- В зоопарке не насмотрелся?
-- Там - клетка, тут - воля. Дикая природа и всё по-другому.
-- Это по какому же - по-другому? По-африкански, что ли?
-- Ага.
-- Тогда уж лучше и не видеть. Слоны с носорогами шибко обеспокоены почетным членством в спортклубе "Красная Книга". Наши протэжэ - больше некому. Так что, если заметят, то сразу за автографом прибегут, а у тебя, небось, и ручки нет с собой.
-- Да, ручку забыл.
-- Вот потому сам в виде автографа и останешься - на подошвах.
-- Всё шуточки.
-- Если бы. Ты змей боишься?
-- Ну. Чисто инстинктивно.
-- Слоны с носерами также -инстинктивно - нас боятся. Мы же змейку увидим и вряд ли убежим, потому как убить захочется и опять же - инстинктивно. Змейка - маленькая. Со слонами аналогично - мы меньше и слабее их, а достали по полной программе.
Жора вернул на место бинокль, надел очки и замолчал, пригорюнившись. Похоже, задумался о тяжелой судьбинушке змей, слонов и носорогов.
Горизонт уже потерял четкость и контраст - утро разгоралось. Пробегающий мимо редкий и чахлый кустарник незаметно начал набирать зелень. Далеко впереди показались первые деревья. Кроны - узкие растянутые мазки серо-зеленой краски - засвечивались солнцем, почти сливаясь с доходящим до температурной кондиции пейзажем и поэтому в глаза пока не бросались.
-- Скоро на месте будем. Труби "Подъем!"
-- Уже? А где буш?
-- Во-во, Стиви Вандер хренов. В очках-то невидно ни черта. А тебя уже разглядели и шмутки твои царские делят, вместе с "Калашом".
-- Кто?
-- Не "кто", а пора с очками завязывать. Не дело это. Буди сержанта.
На втором оглушительном Жорином "аккорде" (порт. acordar - будить) сержант проснулся, растолкал шустриков и, чуть погодя, мы вновь обрели благопристойный вид мобильного боевого подразделения - слегка заспанного, но бдящего и готового переть в светлое завтра, совместно с тутошней пылающей Отчизной, по любому из указанных вождями направлений, а заодно и протянуть крепкую длань вспомоществования забиженным местным аграриям.
Сбросив скорость и угомонив пыльный хвост, я остановил машину метрах в ста от деревьев. Пыль догнала, но урон нанесла незначительный - обзора не лишила.
-- Что случилось? - заинтересовался Жора.
-- Осмотреться надо.
Косоглазый бинокль застенчиво приоткрыл вид на убогое фронтальное редколесье и кустарник, забравшийся под жалкую сень деревьев. Придерживаясь основных и обязательных канонов бессовестных намерений, коварным враждебным элементам долженствовало использовать складки местности, которые визуально обнаружить не удалось, как по причине повсеместного солнечного безобразия, так и в связи с недюженной потенцией израненного оптического "УСРОЙСВА".
Всё же, позиция выглядела "аховой" - чересчур открытой и неудобной, но сомнения в благонадежности увиденного глодали душу. Страх? - Вряд ли. Со Страхом мы уже давненько породнились, кое-как прислушивались друг к другу - словом, уживались. Страх - неизбежное и биться с ним бесполезно, потому как одолеет. Безусловно, его могут усмирить пилюли, злоба, ненависть или, в конце концов, сумасшествие. Это накладно для души и карает, коверкает её. Поэтому Страх стоит полюбить. Любить и терпеть, как сварливую, избалованную и бездушную стерву. Отдать себя, подпустить к сердцу, обожать и превозносить - обескуражить. Будь со мной, я - твой, я - здесь, всегда рядом.
Подрастратив былую хваткость, Страх обычно скрежетал... да-да, моими зубами, напоминая о своем присутствии и необходимости. А на момент - я всего лишь боялся. Скоро домой и совсем не хотелось "тушить свет". Никчёмный кипеш был вызван именно этим.
-- Жора, "В ружьё!". И давай-ка братьями командуй, чтобы нюх не теряли.
-- А чего командовать-то?
-- Русским же языком сказано - ROCK-N-ROLL! Занять круговую оборону, обозначить ориентиры, распределить сектора, отставить вопросы. Всё.
Жора не потерялся. Я лез из машины под его шумное, хорошо поставленное гарканье. Комод продублировал, шустрики засуетились, но "сыпаться" в траву никто не собирался - лишь ожило, заклацало железо.
"Чёрт с ними. И чего завелся? Тишина, похоже, полная. Если что, то тебя положили бы с минуту назад - на ходу, а потом уже остальных".
Бурой лентой застарелой кирпичной крошки, дорога уходила чуть вниз-вправо, потом вгрызалась в окраину буша и исчезала - пряталась за солнечным потопом. Я шел по ней неспеша, разглядывал, потрогал окаменелую поверхность с налетом мельчайшей красноватой пыли. По всей видимости, дорога представляла собой трансформированную тропу - результат многовековой деятельности "инженерного войска" в виде сезонных дождей, солнца, эпизодического ветра, крупнокалиберных жориных "краснокнижников" и остальной живности на пути к воде. След тысяч душ, влекомых единым порывом, подчинявшихся первичной цели всего живого - утолению жажды. Иные устремления вряд ли присутствовали. Лишь призрачная надежда в купе со сверхзадачей, примирявшей даже извечных врагов - хищника и жертву.
Рука сама потянулась к фляге. Отвинтив крышку, я сделал огромный, отвальный - то бишь, не к месту и не ко времени - глоток. Ничего не произошло. Глотнул еще, но уже умеренно. Жажда осталась - что-то удерживало её мягкой, но мёртвой хваткой: осторожно, ненавязчиво, преображая всё вокруг. Слепящая солнечная ярость оказалась светлой дымкой - дрогнула, рассеялась под бешенными ударами сердца. В абсолютной чистоте видения снизошла ясность помыслов. Сознанием овладевало ч у ж о е - когда-то рожденное Страхом и поэтому упрятанное под, казалось бы, безупречным, надежным табу Природы.
В течение доли секунды, останки самосохранения пытались анализировать происходящее: "Какого лешего, родной? Здесь же "чисто", как в мавзолее! ЗАЧЕМ?!" Уже не в силах помешать, останки канули в чужой власти... безропотно... даруя свободу и раскрепощенность - потаенное, ликующее сумасшествие в ином жизненном исчислении, отторгнув предназначение рода, уклад, самою суть и смысл бытия.
Аккуратный лязг затвора дослал патрон. Могущество железа в руках обернулось желанием, и оно, буквально, толкало вперед. Открывшаяся, понятная и покойная дорога навевала уныние, которому не было места во всесильном безумстве подрагивающих мышц, всего тела, живущего ожиданием чего-то нового, доселе неведомого, в своей необъяснимости таящего сиюминутную необходимость.
Взгляд мгновенно "ощупал" кустарник, деревья, дальнюю высокую траву, упреждая любую мелочь, штрих, микроскопическую динамику в целостном образе видимого. Я, просто, ЧУЯЛ этот образ и, едва сдерживая шаг, рвался к границе света и тени впереди.

Польша, начало 80-х гг

Прошло уже около часа нашего пребывания внутри пыльного и темного "чердака" офиса "Аэрофлота". Задница и ноги затекли, нос заткнут, мысли прибиты. Точное время я не засекал и не стремился, так как живущие в неведении извилины усидчивей и покладистей, нежели сверяющиеся с часами каждые пять минут и от этого постоянно ёрзающие мозги Григория Федоровича. Этот очевидный факт был на лицо, раздражал, заставляя закрывать глаза, что могло послужить подспорьем бесконтрольному опрометчивому засыпанию, потенциальные перпективы которого вынуждали открывать глаза и снова наблюдать неутомимое ёрзанье, подсвеченное множеством тонких столбиков света снизу. Недавно обнаруженный носовой платок, каким-то невероятным образом оказавшийся в заднем кармане брюк, послужил техническим средством относительной герметизации и был тут же установлен, а точнее забит в ноздри во избежание покраснения и, в дальнейшем, посинения внешней оболочки данного устройства дыхания из-за длительного и плотного обхвата пальцами и удержания.
Вой самолетных турбин, всецело и бесцеремонно главенствующий до сей поры, начал стихать, постепенно уступая место глуховатой, но звучной многоголосице офиса, заполонившей архитектуру темной пещеры. Плюс к иноземной, снизу иногда пробивалась русская речь в женском исполнении. Обладательница была нам незнакома. Не Мила, которая звучала бы значительно моложе и не так истерично, хотя, насчет последнего - как знать.
-- А где же ты был? Я и домой звонила, и этой твоей лярве! Сюда несколько раз звонила! Что же тогда здесь грохотало-то?! Не смей мне врать!! Я всё слышала из-за двери! Ты был здесь с этой Милкой и через другую дверь вышел.
-- Помолчи! Дома разберемся! - этот голос был узнаваем и принадлежал нашему дяде Аэрофлоту, который снова переключился на польский, говорил долго, явно пытаясь что-то и кому-то втолковать. Потом снизу раздалось шевеление, топот многочисленных ног, голоса удалялись, хлопнула дверь и всё стихло.
-- Ушли? - гундосо прошептал Григорий Федорович.
-- Не знаю.
-- Вам не кажется, что пора выбираться. Я вот смотрю, до вылета остается уже три часа. Пока себя в порядок приведем. Пока то, да сё. О чем они думают?
Комментариев, наподобие: "Это вы о чем думали, когда офис крушили?!" - не последовало. Я просто представил себе рваную рубашку и синий - от захвата - нос Григория Федоровича, улыбнулся и ответил:
-- Т-с-с-с-с.
Мы помолчали, а через несколько минут внизу снова хлопнула дверь и донеслось негромкое:
-- Товарищи, где вы? То-ва-ри-щи-и-и-и...
-- Мы зде-е-е-есь, - печально и в унисон рвануло из Григория Федоровича.
Это надо было слышать! Выдернув пробки из ноздрей и покидая "насест", я чуть не плакал от умиления. Настроение, ну никак не соответствовало ситуации, поэтому смех пришлось подавить и, откупоривая путь на волю, в тайне самоустрашиться: "Тебе же сейчас Гриню вытаскивать!"
После того как был установлен визуальный контакт с Аэро-дядей - несколько раздосадованным, но страшно удивленным: "Думал - под дверь подлезли. Ну вы даё-ё-ё-ё-те," - едва не приключилась трагедия. Даже, можно сказать, крах. Мы с "удивленным" Аэрофлотом начали увлеченно перемещать сверху-вниз сопутствующие причиндалы: драгоценный портфель, ботинки и пиджаки; а Григорий Федорович, не утерпев, решил проявить инициативу - самолично покинуть кронштейны. Причем, как-то несориентированно, опрометчиво и впопыхах, наступив при этом на середину ячейки фальш-потолка. Нежное, древесно-стружечное содержимое не вынесло сих изощренных крупнотоннажных издевательств, жалобно хрустнуло, предложило Григорию Федоровичу совместно проследовать вниз с ускорением 9,8 метра на секунду в квадрате. Но в квадрат пустоты, оказавшийся на месте грохнувшихся вниз декоративных обломков, Григорий Федорович следовать отказался, уцепившись за ненавистные кронштейны. Хотя, очки всё-таки удосужились. Меня уже не от смеха распирало, а от стыда перед потерпевшим и продолжающим терпеть Аэрофлотом. Даже вырвалось повинное:
-- Как вас зовут, товарищ?
-- Виктор, - ответил Аэро-дядя Виктор, хмуро разглядывая обломки ДСП, разбитые очки, чайно-кофейные черепки в отдалении и торчащие из потолка, близкие ноги. Потом он посмотрел наверх, внял моему сочувствующему взгляду и:
-- Вы знаете, на моей памяти такого еще никогда не случалось...
-- На моей - тоже...Вы уж извините нас. День сегодня какой-то несчастный, - я уже начал перебазироваться вниз.
-- Да. Несчастный...Жена совсем сбрендила - уже к деревьям ревнует. Внутриполитическая обстановка обостряется. Представляете, возле здания ЦК ПОРП партбилеты сжигают, Лёха-электрик по радио с утра до ночи выступает, а по телевизору показывают леса в Австрии и заявляют, что это собственность Герека, подаренная зятю. Что ж такое на белом свете творится? - И чуть приглушенно добавил. - Как вы думаете, он долго так сможет провисеть?
-- Вряд ли, - я уже одевал ботинки, посматривая на ноги, продолжающие торчать из потолка. - Сейчас будем снимать.
Григорий Федорович звуковых сигналов не подавал - соблюдал тишину. Висел обреченно и безнадежно, но висел же. "Хваткий он всё-таки мужик. И до чего же цепкий при таких-то габаритах...".

Ангола, конец 70-х гг

Свет не оборвался - лишь увяз и поник в тени деревьев. Фронт ржавой высокой травы, на поверку, оказался узкой грядой, за которой лежала поляна, будто выжженная, пепельно-серая с толикой красного. Дотягивая вялую и недолговечную судьбину, убогое царство тени примостилось на пепле и хранило то любопытное, чему срок уже заранее отведен - до первого лучика. Это была широкая полоса, а попросту говоря - с л е д. Грамотно наступая внутри его границ, не потревожив траву, что-то тяжелое тянули вдоль кромки поляны к кустарнику - достаточно густому и обширному. Борозд не было - только ровная, аккуратная полоса и, судя по деталям, с направлением движения вглубь - прочь от света, дороги и глаз.
Рой догадок по поводу возникновения следа отсутствовал, потому как одна-единственная - заведомо верная - уже шевельнулась. Проворно разгребая траву, я, буквально, уткнулся в тело, лежащее на спине за кустарником. Резкий запах пота, давеча виденные лохмотья, суетливо кишащие муравьи, оттопыренное ухо без мочки и лицо, которое можно было принять за "белое" с мертвым загаром, кабы не чужая антропометрия. Глаза полуприкрыты, рот не распахнут: "отошёл" спокойно - внезапно и мгновенно. Даже не успел понять, что в с ё уже произошло на этом свете.
Мы вчера виделись мельком у штаба. При нем был облезлый АК и холщевая торба. Знакомые лохмотья - не гарантия точности идентификации; характерные залысины и вид левого уха - подтверждение. Это - гонец забиженных аграриев.
Cправа-сзади на шее, ниже основания черепа обнаружилось входное ножевое - свойское, без выпендрежа. Рядом - почерневший бесформенный сгусток, ухватившийся за волосы и траву. Жадная земля уже впитала влагу.
Вероятно, из-за темноты удар был поставлен "на бронежилет": со спины, подбив колено на присяд, в обнимку, но не широким махом в грудь, а от плеча, чуть сбоку, прямым вверх под 45. Потом оттащили за ноги в кусты, где, не опасаясь следов, извлекли нож, вытерли о лохмотья, неторопливо осмотрели и снова на "исполнительный" - ждать... К ночи ушли.
Вот и всё. Скалиться не на кого. Вздыбленная шерсть улеглась, когти спрятались и заныло где-то под сердцем, обожравшемся адреналина. Вдобавок, давнишний и основательно подзабытый курьез объявился - задергалась щека. Одни напасти!
"В чем аборигены-то провинились? Свиньи еще эти чертовы!... А, может, хватит ерепениться и самообманом заниматься? Ведь тут не стадо кубашей с афрокаманчами эстетствовали. Ни одного отпечатка подошвы, вмятины от локтя, колена, магазина или затыльника. Про окурки и не заикаюсь. Пыли-то вдоволь наглотался - нутро заставило всю опушку протралить: где на пузе, где на карачках. Вообще, ни-че-го. Но бедолаг вырезают систематически и неспеша, будто развлекаются. С подобными заявами на популярность только "ржавых" аккуратистов-педантов приносит, верняк. Чего-то хотят. Настойчиво, терпеливо...Чего?...
Активизация на направлении обусловлена разведоперациями. Ну так и занимайтесь делом: собирайте достоверную информацию о противнике, детализируйте топографию местности, скрытно, с минимальными перемещениями и радиообменом. Это же азы. Тем более, вам накрепко вбили в голову: "Обнаружены - значит, под угрозой планы командования". Зачем "во всеуслышание" аборигенов резать?...
А если выманивают? Нукопе - хорошая приманка из-за единственного подъездного маршрута. Сунься туда и мышеловка захлопнулась. Только "мышь" предварительно необходимо изучить. Ватага кубашей, местные при "броне", а то и верхом на "вертушке" - не по зубам. Горстка шустриков на "козлиной" тяге - без вопросов. Сиди и наблюдай кого из заступников принесет, а потом "выходи" на засаду - сюда или поглубже. Здесь-то позиция - дерьмецо, если не принимать во внимание время суток и направление движения цели. Обзор тут шикарный.
Выходит, хлопчики на крайней стадии и им нужен добротный "язык", ежели у меня мозги не окончательно сварились. Но иных вариантов не вижу, не обессудьте.
"Ржавых" шестеро - если по стандарту. А у тебя? Единственный опытный комод. Святая шустрая троица и Жора-романтик. Самый оптимальный вариант - возвращаться сейчас же. Плюнуть и вернуться... без свинины? И кто тебе поверит, что тут не функциональное сокращение поголовья, а патологический забой намечается? Раньше подобного не наблюдалось. Главком - тот еще консерватор и логика у него простая: "Если не произошло, то не произойдет никогда". И что, "северу" доложишь в обход главкома? - Результат под вопросом, да и радио-немцы могут на дыбы встать, а "стукнут" по любому. Скандал обеспечен и позору не оберешься, со всеми вытекающими".
Во избежание киндер-сюрпризов трогать тело не стал и вообще - пора возвращаться к машине. Осмотрелся, вставая с коленей.
Всё также тихо и спокойно наваливалось утро. Приглушенное эпизодическое чириканье окончательно смолкло, встречая небесного властелина, почти изгнавшего тени с опушки. Воздух насытился слепящей жарой, замер, не выказывая никакого желания перемещаться в пространстве - лишь помогая яростной белой топке душить и давить.
Жалобно похрустывая, сбитый пепел земли нехотя запылил под ногами. Потом встретила грядка фронтальной травы. Сухо и скрипуче прошелестела, расступаясь, и царапнула руку напоследок - не по-свойски. Всё здесь чужое. Никогда к этому не привыкнуть и оттого - от непривыкабельности- чувства вызывает- не мысли. Любовь ли, ненависть, радость, злобу? На момент: всё - одно, нечто абстрактное плюс стечение обстоятельств, переросшее в ситуацию с удручающими перспективами развития, от которых голова слегка обалдела и продолжала дергаться щека.
В попутчики - уже на дороге - определился неприятный трусоватый холодок между лопаток; торопил, вместе с желанием обернуться, и ждал чего-то в чахлой, изможденной веренице секунд, потакая сердечному нытью. Паршивое это дело - от неизвестности отворачиваться, а тем более ждать от неё чего-то в спину, хотя и не "по обстановке".
Поймав себя на попытке сгорбиться, пытался объяснить нутру, что возводит напраслину и рвет собственные нервы зазря. Не удалось... держало крепко нутро, зубами скрежетало... отпустило только метрах в тридцати от машины.
Стволом танка мрачнел вороненый РПК, растопырив сошки на капоте. Вцепившийся в него пулеметный шустрик, расселся на водительском "стуле", навалившись на руль, благо что клаксон не фурычил, и лобовое стекло отсутствовало. Безошибочная интуиция дитя природы уже подсказала, что обычного разноса за поцарапанную краску, ковбойские манеры, повсеместный бардак и "вообще" не последует. Жора гордо восседал рядом, тянул шею и проворно крутил мозгами без очков во все стороны, поигрывая "Калашом". Оставшиеся три головы "граждан танкистов" выглядывали из кузова. Все - дружно и подозрительно - зыркали в мою сторону, но трясти округу грозным командным эхом что-то совсем не хотелось. Поэтому "машину" демонстративно "на предохранитель- на плечо" и руками - "крест" - отдыхайте, мол, ребята, не нервничайте.
А никто и не нервничал. Установленная, в последствии, частичная необутость личного состава подвигла на тайное: "Поубивал бы!" - но некоторый беспорядок в кузове...
-- Жора, ты консервы, что ли, любишь открывать? За каким акуралью (порт. "плохо") три цинка вскрыли?
-- Ты ж приказал, типа, занять оборону. А у меня один ПМ при деле. В магазинах тараканы разгуливают. У них-то снаряжены. Что я, хуже что ли?
-- Оборону занимают вокруг машины, на дистанции и окапываются. Расселись тут, танкисты гребаные! Так что с цинками? Все три забил?
-- Шутишь... Зато по твоей науке: один трассер на четыре стандартных патрона. Просто, маркировку спутал и один лишний, нечаянно, открыл.
-- Ладно, Бог с ними. "Эрочку" подай.
-- Чего?
-- Радиостанцию, говорю, дай!
-- А-а-а.
"Да-а-а-а. Навоюем мы тут! А решения всё-равно нет. Не готов ты принять решение, а значит, не в праве. И кто ж это придумал ПРАВО людскими судьбами распоряжаться, если совесть еще жива?... - А жива ли? О себе думаешь-то - не о них: "позора не оберешься" и тому подобное. Ну, дык, предположим, что вернулись?... Комод доложит обстоятельно. Приказ не выполнен и ты - хлобысть: "отстранен до выяснения" или под домашний арест, а другие поедут завтра же - на легке - так сподручнее. Зачем себя утруждать? И Жора с ними, наверняка. Тогда как с совестью?..."
Новое "бартерное" питание, вместо полуживой пары батарей-доходяг, быстро прогрело электронное чрево рации, заполнив наушник мертвым фоном эфира. Комод споро отреагировал на манипуляции с "эрочкой". Пока я водружал её на капот, защелкивал антенну и разворачивал причиндалы, он уже загнал шустрика с пулеметным скарбом в кузов, сам уселся на водительское место и затрещал с Жорой, проникновенно улыбаясь и не менее откровенно прислушиваясь.
-- Жора, лясы в следующий раз поточите. Оставь "Калаш" в покое и иди сюда.
Комод проводил собеседника взглядом, продолжая преданно сиять, слушать и щуриться под родным шалеющим солнышком.
-- Шляп сыми и одевай гарнитуру. Вот эту штуку нажимаешь и сюда говоришь. Отпускаешь - слушаешь.
-- Чего говорить-то?
-- "Вулкан, Вулкан. Я - Вулкан-2. Как наблюдаешь мою работу? Приём". Раз позвал и послушай. Потом снова зови. По-португальски. Надоест - зови хоть на хинди. Можешь этим верньером потрыкать и покричать "кубашей". Список частот - в крышке. Сейчас установлена вызывная наших немцев. Разберешься?
-- Конечно. А если ответят?
-- Не ответит никто. Далеко слишком.
-- Так, а зачем тогда?
-- Чтобы наш хлопец доложил, что мы предприняли всё возможное для успешного проведения операции. Вопросы отставить. Занимайся.
Желание объяснять что-либо, тем более необходимость паузы, отсутствовало.
Дело в том, что у "ржавых" в фаворе основная нагрузка на промежутке от заката до рассвета, а сон - днем, в теньке, поближе к воде. Также превалирует концепция "кулака" - группа никогда не дробится без жизненно-важной на то необходимости. Сейчас они должны быть где-то рядом с Нукопе. Вероятность того, что "траление" опушки уже установлено неким наблюдателем - всего лишь сотая доля процента. Такового не должно иметься в наличии. Если же, по каким-то неведомым соображениям, "сотая доля процента" жива и здравствует, то нужно время - именно оно спровоцирует их на маневр. Будь ты хоть семи пядей во лбу и с парой заслуженных "Ганстонов", но птиц не обманешь - переполошенные, они покажутся над бушем.
Бело-голубое слепящее пространство соблюдало покойную непотревоженность. Я задрал ноги на капот и, заложив руки за голову, полулежал на жорином месте, наблюдая фронтальный простор и усердные попытки установления радиосвязи. Может быть, Жора надеялся кого-то дозваться? Вполне вероятно, потому как он отдавался любому делу с душой и без остатка, даже такому бесперспективному. Комод разочарованно притих рядом - слушать пока было нечего.
- Que calor!... Sargento, designo a combate tarefa. (Какая жара!...Сержант, ставлю боевую задачу)
Пиреш придвинулся, сосредоточенно и молчаливо уткнувшись пустым взглядом куда-то в никуда.
- Исходный рубеж - опушка. Силами... вас двоих - тебя и лейтенанта - на автомобиле, на предельной скорости выдвигаетесь в расположение селения Нукопе. Встаете в центре населенного пункта. Машину не покидать, двигатель не глушить. Обращаетесь с настоятельной просьбой к населению о срочном розыске и направлении к вам местного кабесы. Именем команданте Домингуша требуете немедленного приведения proprio defesa forcas (сил самообороны) Нукопе в боевую готовность и сборе возле автомашины. Затем ожидаете сигнала. Сигналом послужат признаки боестолкновения в районе исходного рубежа с углублением 100-200 метров в буш. Вы, приняв максимальное количество бойцов самообороны в кузов автомобиля, немедленно и быстро возвращаетесь по дороге на исходный рубеж, где ожидаете дальнейших распоряжений. Оставшиеся бойцы самообороны во главе с кабесой должны следовать на "исходный" пешим порядком.
Слегка перевел дух. Жора вызывал уже на испанском, птиц видно не было, Пиреш молчал. Скроив постановку задачи, оставил на десерт основное, чтобы сразу не перепугать:
-- Ты - старший. За лейтенанта, вверенную технику, имущество, вооружение отвечаешь головой. Если сделаешь всё правильно, то обещаю: поедешь учиться в СССР... Предполагаю нахождение в районе населенного пункта Нукопе разведывательной группы противника в количестве шести человек. Вопросы?
Немигающий взгляд сержанта переместился из "никуда". Глаза ушли вправо и чуть вверх, ожили всплеском мысли, застыв уже в новом, разумном качестве. Какая из половин головного мозга отвечает за образы, а какая за "математику" - уж подзабыл, но содержимое черепной коробки Пиреша явно и активно прокручивало серию матчей между командами "Грудь в крестах" и "Голова в кустах". Я не торопил - время позволяло - пусть кумекает.
Жорин же неутомимый задор выплескивался всё новыми и растущими иноязычными децибелами.
-- Жора, потише, гиппопотамы глохнут.
-- Эх, жаль "луча" нет в комплекте.
-- Не понял.
-- Это антенна такая проводная с грузиком на конце. На дерево забрасывается. Тогда связь возможна на большее расстояние.
-- Тут Останкинская башня не поможет. Мы ж в низине.
-- Вообще-то, да. Ну чего, долго еще вызывать?
-- Работай. Не отвлекайся.
Комод, тем временем, переехал в левую половину активизированных мозгов. Угрюмой тяжести во взгляде не наблюдалось, а значит железная птица несла прямиком к белым теткам, с последующей канонизацией в трибу - ученый же будет, итить. Видимо, мечта о предстоящем величии уже добивала магию призрачного, таинственного, коварного образа мужиков с юга, крадущихся во мрачных дебрях воображения. Может, наоборот. Вот только, ничьей не будет - чем-то придется ему пожертвовать, потому как местного "юмора" я уже наелся. Без желанного Союза он в эту Нукопу заехал бы и носа не показал, обложившись полудохлой "силой самообороны" и арестовав Жору за "подстрекательство и провокации". А тут: всесоюзная приманка - куда ж деваться? Представление на учебу придется написать - мне не жалко - дальше уж сам.
Пиреш вдруг шумно вздохнул, улыбнулся. Смотрел в глаза раскованно, без блуда по вариациям и хитринки - вроде, искренне. Слово "искренность" имеет удивительное звучание на португальском: кандура... А пока:
-- Nao perguntas. (Вопросов нет) .
-- Bem. Repete a tarefa. (Хорошо. Повтори задачу).
Тягучая и монотонная версия озадаченноcти комода лилась под тихое и размеренное сопение трех душ за спиной. Радиоозабоченный полиглот тоже угомонился, перестал вертеться и тихонько бурчал позывные себе под нос, переминаясь с ноги на ногу, зачем-то посматривая на часы. Окружающий свет, жара и невесть откуда навалившийся покой ввергли в состояние странное, умиротворенное и напоминающее анабиоз. Недалекие кроны деревьев слились в сплошную полосу - монолит неподвижного сияющего морского простора, над которым ожила точка. Не птица, а всего лишь микроскопическая соринка, вобрав влагу слезящегося глаза, ускользала от взгляда, словно живая, с прозрачным студенистым тельцем. Поймать её так и не удалось. Зато отловил себя на мысли, что вольная трактовка боевой задачи не бесила, а убаюкивала отсутствием перегружающих деталей, как то: "быстро", "на предельной сокрости", "максимально", "немедленно". Хотя, Пиреш о них слышал и уже практиковал, но разумно опустил, поскольку лексикон "элементов сил самообороны" такого рода слов и выражений не содержал вообще.
Смиренная и чуточку сбрендившая отрешенность увлекала всё дальше и дальше, вдруг неожиданно скособочившись от паузы и последующего вопроса на самом интересном "ждать дальнейших распоряжений" месте:
-- Quanto tempo esperar? (Долго ждать?)
Ответ сформировался неспеша и обернулся вопросом:
-- Tens conceitos? (Есть варианты?)
Не знаю, приветствовал ли генерал Пиреш проходящие перед трибуной войска или еще только представлял эффектный контраст своей ладони на белоснежной заднице крупногабаритной спутницы жизни где-то в дальней, не менее снежной дали, но усугублять и без того скособоченную "отрешенность" ему явно не стоило. Поэтому атмосфера разрядилась громким и четким:
-- Sargento Pires esta para a realizar a combate tarefa! (Сержант Пиреш готов к выполнению боевой задачи!)
-- Угу, - я потянулся, сбрасывая сонный дурман под звонкий хряст собственных костей в полумертвой тиши сияющих раскаленных реалий. - Жора, прекращай этот мазохизм.
Еще раз потянулся уже стоя на полыхающей африканской земле, заодно послав "окандуревшее" солнце совместно с местечковым народно-освободительным пожаром, "чтобы не было мучительно больно за бесцельно" и бесплатно приобретенную, пожизненную малярию. Потом поприседал. "Неужто в аду жарче будет?" Словом, чуть размялся.
По соседству тоже закипала жизнь. Укрощая стремления с мечтаниями, поворотив взор, глас и корпус назад - в кузов - комод целиком отдавался негромкому вразумлению личного состава. Личный состав уже обозначил свое завсегдашнее бодрствование и абсолютное согласие активным шевелением с погромыхиваниями, после чего бездыханно замер, внимая.
Тем временем, Жора сворачивал "три полста вторую", потрясал русой козлиной бородкой и уморительно хмурился, негодуя по поводу очевидного несоответствия поставленных целей и предложенных средств их достижения.
-- Это не мазохизм, а masturbacao какой-то.
-- Во-во. И с ним тоже завязывай.
-- Хорош прикалываться-то.
-- Прикалываться - это когда рация "сдохла", но - кровь из носу - связь нужна. А у тебя всё "по-взрослому": батареи - муха попой не тарахтела; эфир - такой же "нулевый". Одно удовольствие. Чего на часы-то смотрел? Кто-то время спрашивал?
-- Ага. Носороги. Треск ритмичный услышал. Кратковременный, с одинаковыми интервалами по четыре секунды. Странно.
-- Пустое. Наводка в контурах, небось, от стужи. Аж трещит.
-- Ага.
Управившись с крышкой, Жора полез запихивать рацию между сиденьями. Пообмяк - расстроенные чувства уже покинули. Пребывание в некоторой задумчивости было вызвано вероятным поступлением очередной порции занимательных мыслей из-за странного треска в эфире.
А воспитательный процесс в кузове завершился. Сам же "воспитатель" решил примериться к рулю и попробовал передачи. Те игнорировали в скорбном молчании двигателя - лишь жалобно скрипело сцепление. В конце-концов, досаждать железу поднадоело и комод снова увлекся будущим, даже попытался принять знакомое положение: руки за голову, ноги... Ноги завалить на капот не получилось - мешал руль.
Моя же бренная оболочка набирала жизненные обороты, отведав секунды спасительной и восстанавливающей дремы. Щека угомонилась, а осадок нервных передряг испарялся вместе с отпотеванием. "Полёт нормальный. Пора начинать".
-- Слушай сюда, Жора. Ты поступаешь в полное распоряжение комода. Это приказ. И без эксцессов попрошу. Сиди тихо и смотри. Всё тебе объяснят и покажут. Учись, вобщем.
-- А куда.....?
-- На кудыкину гору.
-- Только...
-- Всё, вопрос исчерпан. УЗРГМы можешь винтить, но усы, ради Бога, не трогай и в подсумок -аккуратно, чтобы ничего наружу не торчало. Клапана проверь. "Машину" на предохранителе держи. ПМ тоже. Аккуратней давай. Не гоже мне краснеть за нашу Великую и Могучую.
-- Ты чего? Прощаешься, что ли?
Жоркины глаза удивленно и по-детски уставились, не понимая, не веря, вызвав какое-то внутреннее, позабытое тепло и улыбку:
-- ...навек прощайтесь, когда уходите на миг....
-- Помнишь? В "Иронии судьбы". Мягков в дублоне под снегом, с утречка. Морозец. Брыльска еще. Новый год. Классно! "С любимыми не расставайтесь...".
-- Какой ты, к чертям свинячьим, любимый? Сплошной геморрой на мою голову. Заткнуться, сидеть и тихо! Уразумел?
-- Так точно.
"Чего-то еще, ведь, забыл...". Долго копаться во мраке причердачных шхер не пришлось - обратил внимание на свои запыленные, стоптанные башмаки. Следы вчерашней обработки трофейным камуфляжным средством "для открытых частей тела", ввиду полного отсутствия "гуталинизации мест дислокации", проступали достаточно жирно и отчетливо:
-- Физию тебе не помешало бы намазать, чтобы пострашнее был. И мне заодно.
-- Чем?
-- Камуфляжным средством. В выхлопной трубе которое.
-- Эх, мазь вражью не взяли. Как её?... ССА.
-- Жирная слишком, поплывет. Сажа - самое то.
-- Козлиный помёт это, а не сажа.
-- Козел-то родной, а "помёт Отечества нам сладок и приятен". Чацкий.
-- Там про дым было.
-- Хватит трепаться, шевели ходулями.
Через пару минут сухая, теплая, слегка вонючая сажа превратила Жору в форменного черта из табакерки. Жуть.
-- Очки не надевай, а то напарник поседеет со страху.
-- Не буду. На "работе" ж. Бум привыкать.
-- Ну привыкай, привыкай. Открывашка от цинков где?
-- В гранатном ящике.
-- Ладно. Иди, садись, и чтоб я тебя не слышал и не видел. Проверь всё.
-- Понял.
Камуфляжная процедура, наконец-то, уединила с собственными мыслями по поводу перспектив. Втирал сажу, поглядывая на придушенную солнцем, одеревенелую природу. Птицы так и не объявились, и время будто застыло, таясь в иллюзии бездыханного сна и покоя.
Что касается мыслей, то их общий морально-политический уровень, переполненный безрадостно-утопическими компонентами, уже подпирал угнетающе-трагическую планку. Вопреки тлетворному местному стереотипу, розовые мечты идиота: "рассосется-пронесет", - как-то не прижились. Опыт же всегда и настойчиво советовал готовиться к худшему. В данном случае, "худшее" конкретизировалось по всем параметрам, вплоть до героизма. Нет, не "...с вручением ордена Ленина и медали "Золотая Звезда", а до ступора осознания, что фактор внезапности не сработает и тебя просчитают, а значит обложат и уйти не дадут. Вот тогда разудалый героизм и попрет.
"Ни людей, ни "заградов" (МОНя), ни, на худой шуруп, "дыма" (РДГ). Куда тебя несет-то!?"
Всё вкупе уже начинало здорово бесить, пробуждая крепкую, почти животную злобу и явно прибавило резвости.
Стряхнув с чернющих ладоней остатки сажи и потерев друг о друга, о землю и "яшу", полез в кузов делиться "задором" со святой шустрой троицей, а заодно потрошить скарб, подгонять-снаряжать и выверять готовность до собственной одури - "в край".

Польша, начало 80-х гг

-- Вы отдаете себе отчет в том, что перед вами была поставлена ответственнейшая задача? Я считаю, что вы с этой задачей не то, что не справились, а своими действиями поставили под угрозу дальнейшее выполнение сопряженных задач. Делать вам замечания и читать нравоучения я не собираюсь. Мы с вами служим, знаете ли, на благо великой Родины и вам перед ней должно быть стыдно. Это что же получается? У меня в голове не укладывается, как такое могло произойти? Чтобы я, в моем-то возрасте, и на потолке должен был сидеть. Прятаться, видите ли, от кого-то. Именно из-за ваших действий и поступков я буду вынужден довести все факты вашей халатности и наплевательского отношения до руководства. Вы же представитель Советского Союза. Пусть в лице простого служащего, но суть-то не в этом. Вы же Родину здесь представляете.
Кстати, зря вы подумали, что вышеизложенное низвергалось в мой адрес. Отнюдь. Григорий Федорович стращал аэрофлотовского Витю и избрал тактику контратакующих действий при отсутствии атакующих, из-за очевидного нанесения материального ущерба "Аэрофлоту" в целом. C командировочными у Григория Федоровича было жидковато - за пять дней всего, а порушено дней на десять. Насчет же доведения до сведения руководства - обычное дело. Привычка, так сказать, вмурованная временем.
Мне всегда нравилось наблюдать как товарищи, "доводящие" всех и вся "до сведения", а также верхом на богатейшем жизненном опыте, выкарабкиваются из щепетильных обстоятельств. Разнообразие в плане углов и точек зрения на действительность наглядно демонстрирует умопомрачительный потенциал, как оказалось, резинового диапазона ограничений, в котором до сей поры прохлаждались порядочность, честь и совесть. А пока, ход Вити:
-- Да, определенным образом я представляю здесь Советский Союз. Но это не означает, что я должен сиднем сидеть и оберегать от вас имущество, которое на мне числится.
-- Мы могли бы избежать разрушительных действий, если бы не какая-то польская гражданка. Она пыталась сюда ворваться. Причем, беспардонно...
-- Это не польская, а русская гражданка. Это моя жена.
-- Тем более. Вот вам пожалуйста и усугубляющее обстоятельство. Если бы не ваша непроинструктированная жена, то нам бы не пришлось выполнять абсурдные гимнастические упражнения. Я бы не повредил деревянную панель, а мой сопровождающий не разбил бы дорогостоящий чайный сервиз и не сломал бы чайник.
Григорий Федорович скоренько обвел взглядом предполагаемые места нахождения электронных звукозаписывающих устройств, остановился на мне и на мгновение показалось, что в комнате есть кто-то четвертый - сопровождающий, но его, как ни странно, не обнаружилось. Метод исключения быстренько расставил точки над "i", а записывающие устройства уже заглотили иной взгляд на происшедшее: новую истину в положении вещей, а также очередного виновника совершенных деяний. Лицо Григория Федоровича сохраняло строгость, глаза же наполнились сожалением, пониманием и снисходительностью. Витя-Аэрофлот, с которым у меня установилось некое подобие добрых отношений, тоже переменился, смотрел в глаза и молчаливо вопрошал: "Чего он трындит не по делу, если ни при чем?" - и: "Ну как же вы так, товарищ?"
Право слово, ощущение неуютное.
-- Виктор, извините, не знаю вашего отчества.
-- Алексеевич.
-- Виктор Алексеевич, позвольте у вас листок бумаги попросить. Ручка у меня есть.
-- Это пожалуйста.
Виктор Алексеевич хлопнул себя по коленям, прикусил нижнюю губу, несколько удрученно посмотрел на горемычно-секретных товарищей, встал и пошел двигать ящиками стола. Бумага нашлась быстро. Аккуратно укрывая строчки от посторонних глаз и блюдя профессиональную лаконичность, я написал и предложил Григорию Федоровичу к прочтению следующее:
"Камера видеонаблюдения установлена в карнизе над окном. В конце недели: просмотр с синхронным прослушиванием и составление отчета. Нестыковку слышимого и видимого обязательно отметят. И обвинять других в собственных грехах - это плохо. Ну и видок у вас".
-- А что, собственно, с моим внешним видом? - возмутился Григорий Федорович, но глаз от написанного не отрывал - еще "не доехало", видать.
-- Григорий Федорович, с вашим внешним видом мы дойдем лишь до первого постового сотрудника Министерства Внутренних Дел Польской республики. Потом нас, не очень любезно, попросят изменить направление движения. Виктор Алексеевич, зеркала у вас нет?
-- Конечно же есть. Вот здесь - в шкафу.

Ангола, конец 70-х гг

Ворчливо пофыркивая, ГАЗон одолевал стометровку до опушки. Чуть позже он пропылит между кустарником, забираясь всё глубже и глубже в буш. Фырканье стихнет и наконец исчезнет совсем, даруя вольному, обожженному простору его прежний облик - безжизненность и покой в яркой, оглушающей тишине.
Буш же продолжит тянуть монотонное и размеренное бытие, хороня от обузы бесцеремонного солнца легкий сумрак, аромат влаги, едва приметную свежесть и божьих тварей. Буш, как и Господь, всегда способен дать живым созданиям радость отдохновения в подсознательном и извечном, хотя и изнуряющем стремлении б ы т ь. Буш, как и Дьявол, поманит, предлагая вкусить желанной и обворожительной неги - самообман забвения в призрачной, но вездесущей и беспощадной, разверстой пасти Африки. Буш - это всесилие и беспомощность, оазис надежды и омут западни, порыв окрыляющего вдохновения и паралич осознания безысходности. Буш любят и ненавидят, на него молятся и проклинают. Я - боялся. Крокодил Гена - боготворил. Шустрики - ....
Страх дожал шустриков еще в ГАЗоне, окончательно парализовав видом обилия амуниции, предназначенной в личный боезапас. Непробиваемая апатия, инфантильность, абсолютная замкнутость, несвязная речь, бегающие глазенки, а в них - пусто и темно. Одномоментно, по ситуации, сработало наиболее действенное мобилизующее средство: "Que-е-е?! Eu aprendo vos adorar Pais natal!!!" (Что-о-о?! Я научу вас Родину любить!!!) - если отсечь массив трехэтажных и забористых "эмоций" с тычками. Потом подключился комод. Наблюдаемый прилив уверенности весьма отдаленно напоминал: "...наивысшие эмоциональные проявления в стремлении личного состава к выполнению поставленной боевой задачи...". Авторы наставления разрыдались бы при виде агонии их "наивысших проявлений". Причиной тому - снова и в который уже раз - неискоренимая Африка.
Местные параметры выживания определили единственный путь - существование племенем. В бесформенной, малоподвижной, но сбитой человеческой массе: сила и смелость, сплоченность и дерзость. Страх поделен на всех, а потому рассеян и подавлен. Часть массы - рота, взвод, даже отделение - это уверенность и общность. Трое же - сиротливая единица, вне опоры, без чувства плотного, всесокрушающего вала, в безраздельной власти неприкаянного одиночества, самоя суть которого - Страх.
Вот только "задний ход" давать было уже поздно.
А вываливаться из ГАЗона на ходу - что с лошади падать - хлопотно и обременительно, поэтому оставил я сие развлечение для Гойко Митича вместе с киностудией "Дефа" и показухи на "северных" инспекторских проверках.
Комод притормозил на опушке. Демонстрируя натасканное покидание автотранспортных средств, личный состав на удивление резво слетел с борта, один юркнул в траву, а двое, присев на колено, оставались на дороге. "Может, оживают?" - мелькнуло с надеждой и тут же спряталось где-то под днищем - в бардаке розовых снов и иллюзий.
Взглянул на часы. Судя по прикидкам на карте, в запасе останется сорок минут - железный резерв на момент отъезда ГАЗона. Вероятно - больше, но вполне достаточно для того, чтобы Время - вечная обуза - не довлело, а посему лез я через задний борт без спешки и обстоятельно. Потянул с полика вещмешок, забросил на хребет: "Перегрузил, всё-таки". Затем туда же определил Калаш. РПК на плечо - аки дубину - его ремень уже давно поддерживал чьи-то штаны. Махнул Жоре. Оскалом в саже светилась улыбка-pesadelo (кошмар) - Жора в своем амплуа, слава Богу.
Указав шустрикам на точку сбора, с воспроизведением сухого и отрывистого: "Vamos ir!" (Пошли!) - воодушевления в голосе не обнаружил. В наличии наблюдалось лишь злобное, нездоровое и заполонившее "наплевать". "Похоже, перегорел... Хреново это..." На том самоанализ и завершился.
ГАЗон фыркнул на прощанье. Продравшись сквозь полосу травы, мы потопали к намеку на жиденькую тень крайних деревьев. Шустрики проинтуичили заранее и справно, без напоминания, пытались блюсти каноны "от и до": держали "сектор 360", сопровождая до тенька. Я не мешал, потому как "чисто" здесь - проверено на брюхе. Затем, уже на точке, построились, попрыгали. Пока всё аккуратно и тихо - без обычного громыхалова и суеты, но до чего же покорно и жалко - обреченность это. Надо лечить. Чем?...
До места придется "тропить" след-в-след - и мне, и им спокойнее. Назначил порядок следования по номерам. С математикой-то с самого начала трудно складывалось - цифры забывали и пришлось искать образные варианты. Так и жили по сей день. Бесило, но привык со временем: вместо нумерации - дни недели или месяцы. Робинзон Крузо, мать твою!
-- Tu - Domingo. Tu - Segunda-feira. Tu - Terca-feira. (Ты - воскресенье. Ты - понедельник. Ты - вторник)
Ну вот и всё. А теперь:
-- Atenсao! Avante, siga-me! (Внимание! Вперед, за мной!)
Суевериям - низкий поклон. У нутра, под изначальный шаг, завсегда припасено околошекспировское, вопросительное: "Грядет судьбы сюрпризов ожиданье?" На второй шаг - ответ: "Пошло оно всё на...!" Вот так и "пошло всё" дальше, шаг за шагом, но ближе к кусту, за которым лежал убиенный гонец.
Через десяток метров понял, что с эффектом академика Павлова переборщил. Во-во, с тем, который "активный отдых" и нервишки успокаивает под физкультуру. Лямки аж трещали на ходу, вещмешок тянул назад и заставлял горбиться, плюс "приземляющие" "дубина" с "машиной" и прочее. Удел носильщика - дискредитация в глазах подчиненных аборигенов, но шустриков перегружать - себе дороже. Им академик Павлов при нервных передрягах противопоказан - вызывает аллергические реакции с обратным эффектом. А лечить надо и срочно. Трофейные декстроамфитамины с кодеинами тут вряд ли помогут. Нужен стресс.
Еще пара-тройка шагов.
Солнечные лучи, пробивая густую траву, подсвечивали останки бледно-коричневого пергамента кожи на лице. Естество невзрачного процесса разложения ускорили муравьи, подстегнутые жарой. За какой-то час он неузнаваемо изменился и стало немного не по себе от скоротечности происходящего где-то совсем рядом - за гранью мертвого безмолвия.
Абсурдно утверждать, что незнакомцы, ушедшие за грань, визуально притягательны для психически здорового человека. Тем не менее, это так. Мы вынуждаем себя взглянуть, схватываем детали и, пусть подсознательно, но примеряем предложенный к осмотру антураж Госпожи. При соответствии роста, веса, пола, возраста и цвета кожи возникает своего рода резонанс - мысль, которой трудно противостоять. В зависимости от обстоятельств, попытка противления порождает новые, подобные мысли и лавинообразный экстремум не за горами. Прибавьте к этому предварительную укомплектованность ужасом....
Гонец остался позади. Шаг за шагом трава набирала зелень, теряла в росте, а в ветках здешних деревьев "скворечник" (мину-подвес) не спрятать - крона высока, разлаписта, просматривается - и я, было, вздохнул, но посетило не менее трогательное озарение с явным холодком у затылка: ведь шустриков может "закоротить" окончательно...
Трое. В полном ажуре по части "железа". За спиной.
"Экспериментатор хренов... Не торопись... Спокойно...". Остановился. Пока оборачиваться ни к чему. Сзади должны продублировать "стоп". Шелест травы затих - они выполнили и ждали. "Теперь можно взглянуть... Аккуратно...".
Первый, примерно в четырех метрах, "просеивал" округу внимательно и осмысленно - без натяжки и глазной беготни. Второй - спокоен, поймал взгляд, но глаз не отводит. Оба - в норме. Замыкающий - возле гонца, на примерке антуража, но он - всего лишь третий. Вот теперь вздохнем и тьфу-тьфу-тьфу. Вперед, к желанному и ненавистному.
Упрятав от солнца, буш имел обыкновение сваливаться на голову, поскольку необходимость щуриться отпала, и человек слегка обескуражен иными зрительными образами, предвкушает расслабленность и облегчение. Судьба любит жалить в такие моменты. Всего лишь, секунды частичного ослепления, а точнее - потеря общего восприятия. Эти секунды ждешь и очень хочется, чтобы ожидание подвело.
Я замедлил шаг - дал глазам привыкнуть, а голове поплотнее усесться на своем привычном месте. Секунды тянулись и, наконец, ухнули в преисподню - случился желанный обман и буш принял, одарил заботой, поделился трепетным и утонченным благополучием - ласковым и полнокровным. Приоткрылись тональности сочной зелени и четкая, всегда абсолютная гармония теней, огрехи которой указали бы на чужеродное присутствие и были сокрыты в тех самых секундах. Прямо-таки, эффект газеты "Правда" из типографии "Ассошэйтед Пресс", в унисон повадкам незабвенной тещи.
Резерв - 32 минуты. Шаг за шагом в пышном, наполненном цветущей жизнью убранстве, напоминали о повсеместной напичканности почти трехкратной порцией "железа", свисающей на лямках и ремнях, увесисто покачиваясь-попрыгивая в такт. Калаш норовил сползти с плеча. Тяжеловесную "дубину" РПК пришлось устроить в руках еще на первый шаг. Копыта не лыком шиты и пропёрли бы с полсотни километров, да вот уже завалило мимолетное облегчение в "прохладце" буша, а заодно и устоявшееся, психо-моторное "наплевать". Весьма прискорбное отношение к житухе, в целом, и к себе, в частности, распространялось с ужасающей быстротой. При этом, совсем не помешало бы заняться насущным и подумать о выборе позиции - выжать из окружающего хоть какое-то преимущество. На карте имелся небольшой уступ горизонтов - к нему и направлялись. Уже почти "съели" дистанцию, но пока - лишь ровная, "откровенная" земля, сомкнувшаяся зелень вокруг и сиротливые, встревоженные птицы. Всё быстрее углубляясь в сумрак однообразия флоры и негатива, чуть было не прозевал позитив.
Впереди нарушился порядок крон. Через прорехи, на полусонный, обездвиженный мир тишины свалилось солнце. Ветви расплескали потоп и обессиленный свет не ослеплял, а всего лишь указывал. Вот он - "уступ".
Отмахнул шустрикам "ждать". В бинокле - высотка. Приутюженная, без складок - дрянная и гладкая - высоткой-то не назовешь. Так себе, нечто приподнимающееся над последующим участком местности. Но с вариантами - полный абгемахт и придется гнездиться здесь.
До боли знакомая всем штангистам и домохозяйкам "беда" покинула вместе со сброшенным на землю тяжеленным кошмаром. Перевел дух. Вымокшая спина приятно холодила, и пот перестал лезть в глаза.
Относительный простор после чащебы - не есть хорошо и оттого заосторожничал, огляделся, не спешил выходить, а уже потом присел неподалеку от излома высотки. Тут-то она и очаровала. Не "линия Маннергейма", но хоть что-то. Вниз уходил небольшой склон, лежал ровно, просматривался. Трава на нем низкая и кустарник с деревьями "в пору" - совсем редкие. Фланги удобоваримые: левый в сквозную редколесицу упирался, правый погуще.
В общем, по высоте и обзору - преимущество. А еще объявилась убежденность - ночные, нечеткие следы на траве. "Они" отходили этим же маршрутом. Вседозволенность и безнаказанность - "их" местная норма, потому - вопреки общепринятому - вернутся также. Долговременная роль хозяев положения совратит любую, даже самую наипедантичную аккуратность. Да и зачем искушать судьбу? Маршрут проверен - мин нет, к тому же - фактор времени.
"Окапываться, вот только, не будем, хотя в запасе еще полчаса. "Рыть быстро" не совместимо с "рыть тихо", а очень бы даже не помешало - встречать-то "их", судя по всему, во фронт придётся".
Толчки крови в висках, наконец, стихли и воцарила чистота тишины, не опороченная ни небом, ни человеком, ни их творениями. Чтобы задавить безмолвием, буш тщательно и умело скрывал даже шорохи миниатюрной жизни, копошащейся где-то по соседству. Была в этом во всём какая-то смесь ожидания и тоски. Навязчивое состояние, словом. Дабы избавиться, замурлыкал себе под нос первое попавшееся:
А еще тебе желаю. Трам-пам-пам, товарищ мой.
Если смерти, то...
Замер... "Рифмоплёты, едрит!" В срочном порядке сменил репертуар. Сбацать что-нибудь из опереттки?... Мистер Икс и без того нешуточно тосковал, а Сильва, точнее, Бонни - это бесстыдное и целенаправленное издевательство. Пришлось обратиться к задушевному:
...Мы хлеба горбушку - и ту пополам...
Всё в том же полуприсяде, я сдал на пяток метров назад, к паре подходящих деревьев. Откинув сошки, установил РПК возле ствола потолще и прилег рядом. Неплотно сбитые кроны над головой микшировали свет с тенью, создавая некое подобие маскировки при частичной солнечной засветке с тыла. Увиденное вполне удовлетворило, хотя кустарник спрятал дальнюю часть левого склона, то есть одного шустрика необходимо определить туда.
"Встречаем во фронт.... По-другому не выходит. Вообще-то, в этом изюмина есть - сразу не просчитают и удар с фланга будут ждать. Секунд пятнадцать-двадцать можно выиграть. Основное - грамотно принять на опережение и тогда - классика: после первого контакта сразу рассосредоточатся "ёлочкой", затем назад, линию сформируют, маневр вправо и уже вперед "их" человечек пойдет. Вон там. Броском пойдет, в подъем, по кустам, метров тридцать. "Не ахом, так прахом?". Мечтать не вредно, ребята. Если даже прикроете его плотно, то добежать, всё-одно, не дам: позицию-то уже сменю - ищите-свищите - и положу вашего прыткого, а то и двоих".
Вот в таком ажуре, с надеждой на правильный выбор "точки" для пулемета и успешно дистанцируясь от иллюзии мертвенной мощи вокруг, я совершил очередное расстрельное преступление - оставил РПК. Прихватив родимый Калаш, споро отполз назад и перекатился вправо. Снова огляделся. В нескольких метрах топорщился куст - там придётся обосноваться ненадолго, на период "ищите-свищите".
"Гранатами смогут достать, конечно. Но муторное это дело - из положения лёжа, вверх. А кто ж встать-то даст? Зато, мы гранатами поработаем, чтобы охоту нахрапом переть отбило".
Прервав песнопения, прислушался к бушу, который тут же укутал в первозданный и абсолютный вакуум тишины. Подождал с минуту, но ничего нового не обнаружил. Вставая, оттолкнулся от короткого ёжика травы. Под ним оказалась теплая, податливая земля и ладонь сохранила ощущение её умиротворенности: никчемной, даже неуместной и раздражающей. Чертыхнулся с горькой усмешкой. Отряхивался уже под прокофьевский авангардизм:
Луна, словно репа, а звезды - фасоль,
Спасибо, мамаша, за хлеб и за соль.
На беспокоящем правом фланге частокол деревьев образовал небольшой островок - естественный и удобный схрон для оставшейся пары из нашего войска. Прилегающие к частоколу кусты давали возможность скрытно перебазироваться к парочке на усиление или даже обосноваться там, если "ржавые" пойдут на дальний охват с фланга, чего и следовало ожидать во втором акте - после того, как выявят наш размер и потенцию.
"Решатся на охват, верняк. Нас просчитать - дело плевое, как ни кланяйся. Но делиться-то "им" уж никак нельзя, потому что потери, и день на дворе, и не знает их бог, какие дивизии с армиями к нам на выручку спешат. А мы по обстановке рассудим - или на "запятую", или отойдем. Так что, повоюем еще, хлопчики. Повоюем...". Здесь бы знак восклицательный проставить, но слегка погрустневший и с придыханием, а пунктуацией такового не предусмотрено. Жаль...
И время куда-то запропастилось...
Грузные стрелки часов сошлись, сомкнулись и, будто бы замерли в "интересном" положении. Лишь одна секундная устало и нервно ползла по кругу, не оставляя тщетных попыток сдвинуть настолько же призрачную, насколько неподъемную тяжесть.
Бытие медлило, оказавшись в чьей-то ленной узде. Происки мирового империализма?... Отнюдь.
Обыкновение играть со временем - преррогатива Госпожи, предвкушающей очередную премьеру. Труппа театра абсурда уже приглашена на сцену и вскоре прозвучит: "Занавес!" - а чуть погодя: "Тушите свет, ребята!" Пока же, Ей приходилось довольствоваться забавами, соблюдая незыблемый закон жанра: дать актеришкам в полной мере постичь сущность ожидания действа и, тем самым, превознести одну-единственную человеческую Ценность, безотносительно к Истинам. Абсурд не подвластен Истинному, существует вне и нетерпим к Разумному с его извечным: "РАДИ ЧЕГО?" Здесь правит Страх...
Тем не менее, время кое-как текло и я вернулся к своему жиденькому войску, вновь застигнутому в непрестанной борьбе с земным притяжением. Поскольку, на момент, "пятая точка опоры" использовалась всем личным составом, то определить победителя не составило труда, по поводу чего у меня уже выработались некие стандарты поведения: характерная мимика, жесты; беззвучная, но доступная, даже под бородой, артикуляция рта, касабельно упоминаний шоколадной матушки, а также остальных предков аж до четвертого колена.
На этот раз войско возобновило борьбу посноровистей, да и собственная реакция на увиденное отличалась. Вяло пригрозив кулаком, я принялся за вещмешок.
Лямочный хомут на горловине никак не хотел поддаваться, норовил сломать ногти, но, наконец, отпустил. Ожидая подобного сопротивления и от удавки, второпях, нерасчётливо дернул за её конец. Узел легко развязался, веревка не препятствовала и вместе с кулаком въехала под челюсть. Зубовный стук - мелочи, но язык прикусил.
Солоноватое тепло растеклось во рту. Наблюдая, как на физиях войска разгорались белоснежные оскалы удовольствия, нутряная злоба не заставила себя долго ждать - поднялась, захлестнула. Изливать её было некуда, не на кого и незачем. Пришлось терпеть и переваривать вместе с болью, забравшись в вещмешок.
Внутри, на вершине, примостился патронный цинк с УЗРГМами "на изготовку". Вынув и отставив его в сторону, я вывалил часть содержимого под ноги. Зеленые болванки эФок и РГДэшек (гранаты) со свинченными "пробками" посыпались в траву, поблескивая новенькими боками и глухо цокая друг об друга. Пачки патронов вместе с "сороками" (магазины РПК) остались в вещмешке.
Шустрое войско, наконец, занялось делом. Пара Воскресенье-Понедельник (в дальнейшем: Воскредельник или Понесенье) винтила запалы, а мы, вместе со Вторником и облегченным скарбом, спортивной ходьбой направились к кромке чащобы: "ставить" левый фланг и, заодно, обоезапашивать остальные "точки". Время не поджимало, но вдруг понял, что теряю рабочий настрой.
Мир вещей утратил свою значимость за какую-то пару крайних минут. Удивительно. Кроны уже не озадачивали определением угла метания гранат. Стволы деревьев не беспокоили явной пулепробиваемостью. Игра зелени и света не ассоциировалась с маскировкой. Наплевать было и на складки местности в плане "точек" и применения Ф-1. Земля выглядела иначе - не как мино- и следосодержащее, плюс рикошетирующее.
Милосердная, щадящая жара и покой, а в нем - давно позабытый вкус жизни, позволивший видеть гармонию сплетенных ветвей, необыкновенно изогнутые, утонченные формы деревьев, девственный глянец ярко-зеленой листвы в паутине змеиных тел бесчисленного множества лиан и вьюнов, устремленных ввысь, к свету. Радовали сердце беззаботно разбросанные, причудливые островки солнца на кустах, в траве, на стволах деревьев, на земле у корневищ, покрытой чем-то, сродни синеватому мху. Умиротворенное, обездвиженное царство теней пленяло неземным очарованием тишины... откровенной... чистой... от лукавого буша...
"Манил усладой глас Сирен... Алё, Одиссей, совсем рехнулся?" - и я целенаправленно прикусил и без того болевший язык - это поспособствовало быстрейшему возврату "к работе".
Потенциальная опасность левого фланга на первый, да и на последующие взгляды, не нуждалась в особом внимании. Перед глазами лежал широкий, открытый, уходящий плавной дугой влево склон, кое-где утыканный высокими, но единичными деревьями с громадой распластанных крон и слишком низким кустарником. Дальше уже во всю бесчинствовало солнце. Зелень бушевала через пару сотен метров в отдалении.
Однозначно и без "но": "ржавые" сунутся сюда только в случае массового психического катаклизма. Буквально, всё слева и даже дальняя часть - аж до "чиста поля", с которого нас и принесло - просматривалось и простреливалось с этой стороны высотки. Обзор впечатлял, а с позиций противника был не настолько хуже, чтобы искушать судьбу. Поэтому выбор наиболее подходящей точки для наблюдения и - чем чёрт не шутит - обороны левого фланга осуществлялся планомерно, с осторожностью, то есть на моём пузе, пока вещмешок и Вторник сторожили друг друга на границе зарослей, по-соседству.
Вторник. Пусть будет так. На имена-фамилии память хромала всегда, хотя этого парня я знал давно, почти с момента появления под местным солнышком. Низкий угрюмый боровичок откуда-то из северных провинций. Он один из первых, среди стартовой партии новобранцев, распрощался с пресловутой "трубой" - непробиваемым ступором, который заложен Природой в каждого. "Пробивное" упражнение бесхитростно. Окоп полного профиля. Внутри - шустрик с тщательно разжеванной задачей: "Наблюдать обстановку. Не высовываться по плечи, иначе пуля в лоб". Ведут огонь по "пробиваемому" из положения лежа, с пятидесяти метров. Вот и получается, что увидев, откуда произведен первый выстрел и прочувствовав нутром "цвырк" над головой, обстановка для испытуемого замораживается. Вам остается, изредка постреливая, проползти по дуге и зайти хоть в полный рост с фланга, вплотную к окопу - он не заметит, моля своего бога и посматривая в обретенную, с перепуга, стационарную воображаемую "трубу".
Вопреки устойчивому, местному стереотипу, Вторник распрощался с "трубой" на второй попытке и пошел по-тихоньку в рост: уже и плакаты с "трофейными" тётками в карманах водились, и расчёску Жорину спёр, к тому же - пулеметчик, но на этот раз "безлошадный". Metralhadora RPK - это моё.
Доходчивые ориентиры и лежбище с возможностью скрытного наблюдения при визуальном контакте, отыскались быстро. Я оглянулся назад, распознал в зарослях неотрывно глядящее округло-чёрное и поманил пальцем. Зелень почти не шелохнулась. Полз он сравнительно шустро и аккуратно: задница не дыбилась, подсумки сдвинул на спину, "Калаш" перед собой на предплечье, как влитой. Молодец, словом. Подумал, что надо бы ему пару сотен патронов дополнительно выделить, но передумал. Суетливо чересчур с мешком туда-сюда. Ни к чему это, не к месту.
Он прилег рядом и приподнял голову, как учили - боком - осмотреться. Страх в глазах пока не бесился. Я указал ориентир, ограничивающий его сектор справа, повел ладонью влево - до "чиста поля" - и дал понять, что это - "на потом", а пока и до команды - наблюдение по всему фронту. Вторник неспеша переварил навалившиеся заботы, кивнул, продублировал руками и и начал "обживать точку".
Шептаться здесь - неуважение к "планиде", потому и не пристало, хотя, не сразу. "Не смотреть, а видеть. Не слушать, а слышать. Применять сигналы оповещения, выполнять команды управления...," - шустрики руководствовались данными и рядом других положений неукоснительно, так как они давно вызубрены, затем привиты, в ходе чего забиты до глубины родственных чувств и ощущений, параллельно с "обживать". Нет, не "выжить". Именно, "обживать". Установка "выжить" не прозвучала. Зачем? Её без бинокля видно, а необходимо проникнуться, но - не довелось. Хоть и натасканные должным образом, и "пробитые", и "нюхнувшие", а всё-еще "фанера"...
Ободряюще ткнув в плечо "фанерный левый фланг", я поворотился в тыл и отбыл, продолжая бороздить пузом травку и морщась от укусов местной членистоногой живности, вольготно блуждающей по бокам и пояснице. Для душевного комфорта при целостности мироощущений не хватало лишь змей, "тьфу-тьфу-тьфу!"
Отчесался только в зарослях, уже приняв вертикальное положение. То ли муравьишки потревоженные набезобразили, то ли еще какая нечисть, но зудело - будь здоров. Подхватил мешок и к пулемету. "Не сперли?..."
Не сперли. И даже... На исцарапанном, облезлом и почерневшем ложе РПК восседало нечто божественное. Поигрывая перламутром крылышек, изумрудный ангел со снисходительной ехидцей взирал на меня, то есть на перемазанное сажей, бородато-пятнистое чудо-юдо, которое согбенно копошилось по соседству, почесывалось и суетливо зыркало по сторонам. Видимо, мириться с беспардонным попранием прав на одиночество местным божествам надоедало, поэтому, проковыляв к затыльнику, ангел взмахнул крылышками и был таков.
Завистливо проводить его взглядом не удалось. Мало того, что поясница не зудела, а уже горела синим пламенем, так еще и что-то металлически бряцнуло за спиной - в прорехе зарослей. Оттуда показались две перепуганно-оправдывающиеся физиономии Воскредельников, самовольно покинувших "насест" по одному их Богу известной причине.
Вытаращив глаза, я метал громы и молнии. Немые, но с сурдопереводом. Справно, хотя и без желания... Постольку-поскольку... Сюрпризы уже доконали. Поэтому и не обратил внимание на нечто, едва теплящееся. Недосуг было, но видеть эти рожи - тем более. Отвернулся, сплюнул и вскользь прошелся взглядом по фронту. Тут оно и посетило - странное ощущение узнаваемости происходящего. Сходство с чем-то, уже имевшим место быть, прозябающее в закутках "послужного списка".
"Ёлы..."
Повернулся к лежащему в десятке метров слева Вторнику и бездумно уставился, перекипая. Из-за кустарника была видна лишь его верхняя половина, которая на удивление беспокойно ворочала головой. В течение секунды или двух ничего не происходило. Затем, чуть выше травы появилась его рука. Растопыренные черные пальцы несколько раз сжались в кулак: "Наблюдаю движение на удалении. Классифицировать невозможно".
Уже распластанный, с недовольной укоризной: "Рано ж еще," - я отмахнул Понесеньям. Те, слава Богу, по-тихому забились в кусты. Вторник показывал на момент куда-то не в ту сторону - к чёрту на рога, влево - и, должно быть, следил за мной - ждал команды. Выпрастав к нему обе руки, я ткнул кулаком в ладонь: "Беру наблюдение на себя. Не дышать". Команда "прошла", поскольку его голова и рука исчезли в траве, а я аккуратно пополз к излому высотки, заодно пытаясь определиться с помощью уматеренного орудия оптических пыток, что ж там такое свалилось на наши головы.
Солнце беспрепятственно жарило землю примерно через полсотни метров в той стороне и далее. Вакханалия света выбелила цвета, смазала контуры, привнеся в пейзаж отменную толику раздолбайского абстракционизма. Оттого-то не сразу, но, наконец, увидел. И главное, понял, что отправная база планирования: наши возможности, а никак не реалии - полетела в тар-та-ра-ры. Хотя... Исходить из вероятия того, что здесь работало две или даже три группы противника равносильно самоубийству: заела бы очевидная невозможность противостоять. А так, вроде бы, и не очень пугающе. Самообман? В некотором роде - да. "Мозги с возу - сапогам легче".
Не пренебрегая азами маскировки, на самом краю буша - у "чиста поля" - на коленях, по пояс в траве расположился хомо сапиенс, по окрасу - "ржавый" и, по всей видимости, "лоб" группы. Изучал обстановку где-то в солнечной дали, слева, и поэтому предоставил к осмотру профиль - во всей красе: с засученными рукавами, в перчатках, обветшалой панаме, со "спец.сидором" за плечами. Белый, небольшого росточка, крепко сбитый, почти без камуфлы на загорелой коже рук. Избегая бликов, он перехватил оккуляры бинокля спереди, но осторожничал не так, чтобы уж очень.
Живых "ржавых" лицезреть до сей поры не доводилось. Первое впечатление слегка развеяло выпестованный образ "призраков буша". Не взирая на солнечную феерию, прямо отсюда, с дистанции в пару сотен метров, можно было бы запросто навертеть ему запасную дырку под панамой. Воображение способствовало здоровым желаниям и стремлениям по ситуации, хотя особенной радости...
"А почему бы нет? Валю этого и все на ушах. Пиреш слышит погромых, снимается на "исходную" - начинаем отсчёт. Минут пятнадцать в дороге. Пока "эти" разберутся. Пока то, да сё... Идиллия, кабы не одно "но"... Мы не сможем одновременно "работать" две группы... Есть вторая группа. Бля, буду - е с т ь. Ежели б без второй, то не торчал бы этот эксгибиционист, как на Ilia (коса с пляжами в Луанде), чуть ли не в носу ковыряясь".
Нельзя было их трогать. Дистанция и явное присутствие второй группы по фронту позволяли "полевым" свободно и без задержки пройти к нам в тыл: крюк по кромке и жди у себя на плечах. То есть уходить нам пришлось бы в любом случае. А некуда, потому как "фронтальные" уже где-то рядом и, как раз, на добивание поспевали.
Так что, решил "фронтальную" группу встречать по полной программе и без головной боли с тыла хотя бы секунд на двадцать-тридцать, а уж потом по обстановке...
Страх не торопился, лишь вяло растаскивал драгоценный скарб хладнокровия по каким-то тайным сусекам, поплескивал вдохновенным адреналиновым потопом на "пламенный мотор", от чего ритмично и гулко долбало в голове, слегка искажая реальность. Но зуд в пояснице исчез, а о любви не просили. Экзотическая и самодостаточная стряпня в поджилках не удосужилась побеспокоить "крокодила Гену", что странно. Словом, дозволено потихоньку жить, чем и занялся: разок обратился к Богу за снисхождением, затем традиционно помянул чёрта по матушке и вернулся к делам праведным при избытке мотиваций а-ля "на благо и во имя...", но опять же - по матушке.
Окружение эксгибициониста пополнялось. Из кустарника появился еще один и присел, чуть впереди. Манеры, грация и стать с некой, едва уловимой претензией: "Julle maatjies kan my ma se tiete taai" (афр. "Глядя на всех вас, ребята, у моей мамы сиськи набухают"), - указывали : "Определенно - старшой". Оттого и сидор не слишком пухлый: "Всё, как у людей".
Он уже неторопливо изучал местность: справа-налево, то есть от нас к "полю". Изобилие биноклей выдавило обыденное: "Хорошо живут, суки".
Я поджался к земле во избежание очередных сюрпризов, но продолжал наблюдать за "ржавыми", фронтом и "вообще", а заодно нащупал позади-справа крышку ствольной коробки РПК, затем переводчик огня и удостоверился, на всякий случай, что находится он в правильном положении - вниз, до упора.
Командирский осмотр ландшафта вскоре миновал наш ареал обитания, пошел-поехал дальше. Явного беспокойства не выказывалось, и я решил пошарить взглядом в кустарнике за их спинами, но так ничего и не углядел. Где-то там, в готовности к прохождению открытого участка сконцентрировались остальные. Скоро они окажутся у нас в тылу, а до появления передового дозорного "фронтальных" оставалось минут пять-шесть.
"Одни - в тылу, другие - с фронта. Ну и чудны же дела твои, товарищ Соцреализм".
Увлекая за собой остатки Времени, секунды неумолимо обретали цену и скоротечность. Обычно сухие и шершавые ладони покрылись препротивной влагой. Жизненные ухабы слегка потряхивали, но в пределах нормы. Глубоко вдохнув, медленно-медленно выдыхал, напрягая все мышцы.
"А делать чего-то надо..." Не прекращая наблюдения, я показал кустам позади кулак с оттопыренным вверх большим пальцем: "Гранаты". Затем попытался изобразить этой же рукой не входящее в номенклатуру команд: "Где?"
Подождал, обернулся, увидел обоих. Точнее, оба лица рядом, в прорехе зарослей. Перетянутые улыбки, в глазах плясали черти, но "Калаши" пока не потеряли. Каждый протягивал ко мне руку с гранатой и, похоже, из собственного БК.
"Я... НЕ... ЗЛЮСЬ..."
Пришлось ползти к ним для популярных разъяснений.
-- Onde estao os granadas de meu saco? (Где гранаты из моего мешка?)
-- Ali (Там), - Понесенные одновременно махнули рукой назад. Внутри заколготало... Прошипел:
-- Vao trazer todas as granadas. Por aqui. (Тащите все гранаты. Сюда), - ткнув пальцем в землю у них перед носом, развернулся, пополз обратно.
Ресурс тайных плевков с матерщиной подисчерпался, хотя сзади началось активное перемещение тел, но в рамках приличия - без характерных звуков волочения пустых бочек по гравию.
А в солнечной дали у кромки мало что изменилось. "Лоб", оторвавшись от бинокля, демонстрировал затылок, внимая командиру. Вероятно, я ухватил заключительную фазу плодотворного диалога. Занятие это весьма скоротечно. Секунды. Командир вдруг поднялся во весь рост и неспеша направился к своей, пока невидимой группе, запихивая миниатюрный бинокль в нагрудный карман. Через пару шагов он скрылся в зарослях. Тем временем, "лоб" перебежкой выдвинулся вперед, в тенек, и продолжил наблюдение степных просторов. Вот только ракурс поменял - теперь анфас, но спиной .
Получалось, что достаточное условие мирного существования на отдельно взятом участке суши для них налицо. Тобишь, пространство удовлетворяло. Если бы хоть захудало-шустрый взвод был под рукой, то тогда и об их всеобъемлющем физиологическом удовлетворении помечтать не грех. А тут...
"Я... НЕ... ЗЛЮСЬ..."
Достаточным пространством они владели, но необходимым временем - вряд ли. Вставать на ожидание "визуала" с "фронтальными" им не резон и это очевидно. Есть дисциплина взаимодействия при обеспечении безопасности сопряженных флангов, жесткий график следования и, в конце-концов, точка сбора - где-то позади нас, возле опушки. На момент, "полевым" топать до неё две дистанции "фронтальных" и пора трогаться - их время жмёт.
По большей части, нутро переключилось на встречу с фронта. Я уже подвинулся назад, приложился с любовью к "дубине" (РПК), достал из подсумков и аккуратно, рядком разложил гранаты. Подогнул усы на запалах для повышения скоростных эксплуатационных храктеристик "карманной артиллерии" и дурел потихоньку дальше. Кис в извержениях желез внутренней секреции, доглядывал за левым флангом, машинально терся бородой о затыльник пулемета в периодике процесса безуспешной настройки "усройсва" наблюдения. Потом, не подумав, сунул в зубы стебелёк какой-то произрастающей рядом дряни с жуткой, вяжущей горечью. Щека чего-то снова задергалась.
Сзади - от прорехи - долго и нудно шипело. Нет, не гады ползучие, коих бы вовек не видеть... Хуже... Балбесы, выполнив архисложную задачу, пытались привлечь внимание к результатам своих героических усилий. "И цинк, небось, пустой притащили..."
Шипеть не переставало, а "полевые", наконец-то, разродились на проход. Мысок зарослей на краю поля исторг первого. Слава Богу, без мин и минометных причиндалов. Простенько: стандартная экипировка, сидор, Калаш. Присев, в течение нескольких тягучих мгновений он отслеживал реакцию "лба". Тот заметил, сразу снялся с насеста на маршрут и исчез в зелени. Первый пошел. Легко, мощно, уверенно, не утруждая себя изучением округи. Слегка пригнувшись для приличия, перебежал "голое" и пропал.
Второй с MAG (пулемет)... За ним "старшой" в паре с радистом... Замыкающий... Гранатомета нет. Снайпер в группе не шёл, но он, скорей всего, с "фронтальными"... Продолговатая громоздкая коричневая коробка плюс к УКВ-рации в поклаже радиста... Это ж КВ-связь...
Чувства смешались. Странно, ненависть отсутствовала. Мимоходом промелькнуло уважение к высококлассной, очевидной школе. Новая, стылая порция Страха в мятущемся хламе эмоций отыгрыла где-то в подбрюшье, скользнула вниз, заставив проникнуться-приголубить. "Я - ТВОЙ... Я - РЯДОМ..." Вроде, отпустила.
"Зачем им дальняя связь?..."
Шипение за спиной незаметно прекратилось: или шустриков сморило, или внимание в секундной отключке. Мысль нудно и тупо раскатывалась, не понимая или не желая верить в причину перехлестнувшего через край и едва упрятанного Страха.
Габариты приемопередатчика указывали на возможность непосредственного радиообмена с центром связи HQ SADF в Каприви (Намибия) без промежуточного подхвата с воздуха, что не сообразовывалось с задачами "язычествующих топографов", а являлось прерогативой "глубинки" (глубинной разведки).
Как правило, при ведении такого рода разведдеятельности имел место временный базовый лагерь, и решение тех или иных задач осуществлялось выходами отдельных групп, но, увы, только uns patetas(полные олухи) потащили бы с собой на работу КВ-станции. А тащили же.
При существовавшем обыкновении предлагать вариации в плане увеличения продолжительности ведения разведопераций, огневой мощи, оснащенности и численности, "глубинка" симптоматична для готовящихся крупномасштабных диверсионных, а скорее наступательных операций, но это ни в коей мере не услаждало стратегическое самолюбие ввиду приоткрытых вражьих планов. Наоборот, расплодились сугубо тактические мысли, которые, в череде сегодняшних ошибок и ложных выводов, сформировались в одно-единственное трезвое откровение: я тщательно спланировал и собирался осуществлять, в данный момент, самоубийство.
Параллельно с засадой, эти хлопчики меняли точку базирования. "Полевые" - правофланговый дозор. И если радист шёл с правофланговыми и пёр КВ-станцию, то их костяк при куда уж как малопривлекательном заплечном "железе" топал в пятнадцати-двадцати метрах позади передового дозора.
На нас сейчас "ехал" трамвай, который не любит сдавать назад, не объезжает и не церемонится, а едет дальше.

Польша, начало 80-х гг

Время незаметно перевалило за полдень, понеслось под откос и вот уже трое советских, опрятных и голодных мужиков прошивали пространство на переходе от офиса-страдальца до стойки регистрации.
Справа от них, за стеклянной стеной, развернулся во всю ширь погожий, сияющий и несколько иной - забугорный - день, привнеся свои коррективы в общее морально-политическое разложение. Картина слева также потворствовала: на яркой и веселенькой, многорядной пластмассе мирно ожидали своего часа послеобеденные инограждане - слушали объявления, читали местную прессу, поедали мороженное, воспитывали немногочисленных детей и, просто, паслись по соседству с чемоданами.
Не взирая на тлетворную праздность окружающей среды, стремительные советские мужики, чуждые мимикрии, блюли строгую субординацию следования в затылок: Виктор Аэрофлотыч вёл, Григорий Фёдорович поспешал. Мы с "терминатором" снова катились в почётном хвосте, но, плюс ко всему прочему, отставали и слаженность строя ни шагом, ни отмашкой не поддерживали. Спешить, в принципе, было некуда.
Легкого жужжания мозговых биотоков, вызванного процессом урегулирования межведомственного конфликта, уже не наблюдалось. Как ни странно и с грехом пополам, но восторжествовала истина: в обмен на расписку Григорию Фёдоровичу пришлось-таки раскошелиться и со вселенской грустью во взгляде расстаться с частью золото-валютного, свободноконвертируемого запаса Родины, какими-то шутниками метко нареченного "командирюмочными".
Но, безотносительно к внутреннему миру, давеча пошатнувшийся внешний облик страдальца, поистине радовал: полуоторванный рукав рубашки скрывал пиджак, разбитые очки покоились в портфеле, а синяк на лбу умело заретушировала Мила.
К сожалению, долго наслаждаться вольно-переходным времяпрепровождением не довелось. Притормаживая рысь, Григорий Фёдорович обернулся, подождал и продолжил шествование уже рядом, застрочив в самое ухо.
-- Можар, из-за нервотрепки я не провел инструктаж по прохождению погранконтроля. Так что, вкратце...
Запыхавшись, помедлил, собрался с мыслями. Ну и:
-- Как вы понимаете, оперативная обстановка изменилась. Теперь мы - граждане Венгерской Народной Республики. Поэтому, необходимо вести себя более по-венгерски, что ли. Народ соц.лагеря сильно отличается от нашего. Чем-то, но отличается. Надеюсь, вы меня поняли.
-- Да-да, Григорий Фёдорович. Опыт есть. Всё будет в порядке.
Кивнув, Григорий Фёдорович быстренько попрекнул: "Не отставайте," - затем резво прибавил шаг, дабы "не нарушать" на маршруте.
Я же, в свою очередь, призадумался и попытался уловить в обстановке некую оперативность, но ничего, кроме вражьих купюр и безупречных бумажек во внутреннем кармане не обнаружил. Обстановка, как обстановка. Другое дело, что рекомендация "вести себя по-венгерски" несколько смутила. Наш внешний облик, на данный момент, соответствовал общепринятым международным нормам беспрепятственного нахождения в местах массового скопления венгерских научных работников. Не кричать же о том, что мы - археологи-мадьяры, затем брататься и предъявлять паспорта нале-направо. К тому же, мы в Польше, а не в Венгрии, о чем Григорий Федорович, вероятно, догадывался.
Да и насчёт прохождения погранконтроля возникли сомнения. Еще упокойный Николай Августович Монкевиц журил своих птенцов: "Будьте самими собой, голубчики. А уж мы вас нарядим пелопонесскими провинциалами или парижанами с La Avenue Fosch". Но это, так сказать, ретро-ракурс. Современность унифицирована. И память с этюдами наскального творчества ассов-наставников четко выдала на гора: "Взгляд на переносицу субъекта, с поволокой. Не говоришь, а пережевываешь. Ну и, само собой, руками не шурудить, сохранять непринужденную ленность. Представь, что с минуту назад ты отымел Мерлин Монро".
С ленностью был полный ажур, хотя и голодный, оттого злой и поэтому, всей мощью мысленного посыла, отправил я умудренного советчика вместе с его инструктажами к Николаю Августовичу, после чего размечтался о недосягаемой, несбыточной и уже давно запрещенной сигаретке посреди шелков и подушек с еще теплым штатным местом из-под Мерлин. А там и стойка регистрации подоспела.
Виктор Аэрофлотыч, изъявший наши паспорта c билетами еще в офисе, сунул их клерку авиакомпании KLM и что-то запшекал. Судя по знакомым словам - про пожелание Григория Фёдоровича "к окошку и чтоб не курили". От меня никаких пожеланий не исходило. Заранее приговоренный сидеть в самолете рядом с Гриней, я уже вынашивал коварные планы нарушения инструкций по перемещению личного состава на следующий многочасовой перелет - из Амстердама - что грело.

Ангола, конец 70-х гг

Cчитать, даже в обратку - уже не резон. Всё оказалось проще и случится значительно быстрее: через взгляд, миг, вздох. "Фронтальные" рядом. Здесь. Сейчас вон тот куст шелохнется и...
Только и оставалось, что молиться потихоньку на Политбюро всех ЦК и всем Богам, вместе взятым, за крупицу "везухи" в этой долбанной, проклятой, но такой желанной жизни.
Чего делать-то? Встать, поднять руки и идти к "ним" с дрожащей гримасой на лице, громко выпрашивая-умоляя не стрелять???... В какой-то запрещенной, немецкой кинохронике 41-го года уже видел таких наших. Но имел ли кто-то право обвинять их за плен?... Не знаю... Тогда за спиной была Родина. Здесь её нет. Это не мои пацаны, не моя семья, не мои друзья. Здесь вообще ничего моего нет. Только жизнь... Но, если... То как жить после?... А помирать не хотелось. Совсем. Не за что было помирать. Не за кого. Я ж молодой еще, ребята. Зачем? Меня дома ждут...
Нутро сжималось всё сильнее, щемило болью, но глаза работали, а руки, в спешке, кое-как загибали усы на запалах.
Запихивая гранату в вещмешок, заодно тыкал кулаком в землю - звал Вторника. Снова гнул усы. "Какого черта их разгибал?..."
Осталось всего две гранаты. Нет, оставалось целых две гранаты. Вторник не слышал, а обязан был слушать через загнанный в землю штык-нож. "Должен слушать. Учили же".
Услышал или нет, но он показался над травой, поймал взгляд и сразу начал отползать - понял, еще до отмашки на отход.
"Почему у меня кровь на руках?..."
Все пальцы и обе ладони были в крови.
"С носа не могло накапать. С носа и не текло сроду, разве что по соседству мешок с кулаками развязался или еще там... С носа не могло... Руки ж впереди, а голова у самой травы - на одном уровне. Не могло..."
Взял гранату, загнул усы, сунул в вещмешок. На удивление медленно. Как во сне, когда хочется сделать что-то быстро, намного быстрее, а получалось наоборот. Не в силах что-либо изменить, просто, смотрел через руки вперед. Ждал.
Сейчас оттуда покажется один из "этих"...
Что-то переключилось в голове и вдруг понял: пока гнул эти чертовы усы - просто, рвал пальцы. Концы у них, у усов, не очень, но острые. Вот и порвал в кровь.
Оставалась одна граната.
"Как всё просто. Почему так тянется время? Просто тянется, тянется, тянется, тянется..."
Уже сунул гранату в мешок. Подгрёб его к себе вместе с Калашом и заваленным набок РПК. Без разворота, отталкиваясь локтями, пополз к прорехе, неуклюже, задом, не выпуская из виду "это" - впереди.
Вот сейчас...
Снова подгребал и отталкивался. "Не успею. Это ж не кино, а я - не Штирлиц. Хотя, кто-то успел, наверное. Один из миллиона... Или из двух... Успевшие, может, расскажут. А кто-то подумает, что тоже бы успел - захочет попробовать. Он, просто, не знает сколько нас - не успевших... Ведь похожее про дельфинов бают. Мол, они публику после кораблекрушения в сторону берега подталкивают. Дык, сколько от берега, в другую сторону натолкали не узнает никто. Слава Богу, что в буше нет дельфинов. Нету и всё. Просто и хорошо..." - выдавило странную ухмылку.
Одна сошка РПК, прямо за мешком, задорно торчала вверх и повиливала, как хвост. "Приплюснутая старуха-такса. Уже зеленая, а хвост-то вон каким пистолетом," - и абсолютно четко понял, что схожу с ума.
Сознание существовало безотносительно Времени, задвигало неизбежное, пытаясь укрыться в банальной шизе. Безнаказанно проживать вечность за мизерный миг - не удел разума. Безумие забирало, а сторож - "зверь" - был отторгнут простой и понятной жаждой жизни, поскольку край слишком близок.
Было ли это ложным или истинным восприятием, но явь пока еще удерживалась в голове каким-то непостижимым образом. Внезапно мысли отпустили. Всё ухнуло в пустоту с гулом пульсирующей крови. Слух привычно отстроился от звуков собственного нутра и приник к тишине вокруг. Но тишина... Тишина ли? Она перестала давить, уступив место иному: холодному, разумному и хищному, - присутствие которого ощущалось почти физически.
Сейчас...
Я еще трепыхался, когда правый локоть ткнул во что-то мягкое. Замер. Тоннель, сковавший зрение, заметно расширился. Доселе невидимая периферия оказалась близкой затененной листвой. Повернул голову. Рядом напряженное лицо одного из Воскредельников - зеленоватый шоколад с вытаращенными белками глаз. Он смотрел заворожено и отчужденно, закусив нижнюю губу. Смотрел в "ту" же сторону, но будто бы в никуда.
Чернющую пустоту мозгов прошил трассер: "Ты-то куд... Ёп, неужто дополз?!"
Не верилось. Хотя, какая там, на хрен, вера. Лежал бревном внутри прорехи, в метре от её внешнего края. Вторник копошился слева и уже оттянул вещмешок с РПК в сторону, затем взялся за Калаш, начал дергать, вырывать ремень из рук. Я не понял в начале. Затем дошло, отпустил и, как от огня, перекатился к нему. А там и бытие сподобилось - вновь упрятало ужас в тикающую и скромную, заводную железяку со стрелками.
Уже давно пора было валить отсюда.

-2-

Шустрики притащили-таки пустой цинк, но оно на руку - лишь бы не наследить. Вот об этом, как раз, голова и болела. Еще забодали слипаться пальцы, наповал пересохло горло. Ну, хоть нижнюю лётку не сорвало от переживаний. Это я так... Ныл по секрету... Про воду забыл вообще и пока не до нее было.
Снялись мы с места перспективной братской "кандыбы" споро, тихо и резво.
Параллельно, я пытался хоть что-то уразуметь в происходящем, но возможность представилась только спустя некоторое время. Пока же, обретал минимальные черты соответствия человеку разумному, то есть без доминирующей ментальной и поведенческой манерности загнанного волка. Кстати, на волчару вряд ли походил. Скорее, на зайца, который не оказался дырявым объектом осмотра на предмет документов и личных вещей лишь благодаря всё той же местной специфике.
Глубинные "ржавые" не выдвинули головной дозор. Хитрые, мобильные, несокрушимые - они всегда охотились наверняка. Одновременно выполняя этап смены точки базирования, экономили время и решили не усложнять переход на коротком плече до засады, грамотно оценивая собственные силы и возможности. Получалось, что, на момент, их маршрутная тактика рассчитана на позиционирование фланговых дозоров не в линию с основной группой, а с выдвижением во фронт. Тем самым, "фланговым" вверялись и функции "головного": наблюдение-предупреждение, а по ситуации - огневой контакт, с последующим разрывом на маневре "отход-манок". Безотказно срабатывая против подразделений от взвода, такая тактика уже позволила "мелюзге", то есть нам, с грехом пополам отойти и забиться в кустарник на левой подошве высотки.
Образуя снаружи плотную, почти сферическую стену, кусты с крупными продолговатыми листьями представляли собой разреженный частокол голых палко-ветвей внутри. К тому же, они не были испещрены таким количеством колючек, как мелколистные. И еще один немаловажный фактор: без скрип-хрусть-тресь при беспокойстве. Природа смилостивилась, предоставив надежное убежище от взглядов и ушей.
Про пресловутое чутье оппонентов ходили легенды, но наш мизер и так - без "хозяек". "Боржоми" уже не поможет: "Карты к орденам, товарищи офицеры. Играем втёмную". Благо, что необходимого кустистого добра вокруг было в достатке. Кое-как определив туда вновь пополневший вещмешок с пулеметом, присел пониже, "на предохранитель" и распрямился-шагнул вперед-вверх-боком, прижимая Калаш вдоль тела. Втиснулся-таки внутрь, балансируя на грани шумового фола из-за спешки. Тут, правда, экипировка подкачала. "Полевуха", кабура, штык-нож с подсумками цеплялись, "кубышка" норовила слететь с головы и, по завершению процесса, чуть было не приключился инцидент. Разглядел уже после, когда глаза адаптировались к сумраку внизу.
Рядом с башмаком, свернувшись, кемарила коричневая, с красноватыми подпалинами, здоровая, пресмыкающаяся сволочь. В такое время вся порядочная родня по норам, а тут... Слава Богу, не наступил и не мамба - эта бы сразу: "Кого-кого ты на акуралью послал?!". Словно понимала, что кроме как хвост ей отдавить, я ничего сделать не смог бы - спеленало ветками так, что ни согнуться, ни разогнуться. Потом недовольно уползла, вместе с мурашками.
"Одни напасти, ё...". Вздохнул. Пот лез в глаза, немного разъедая сажей. Терпимо. Страх куда-то подевался. Так что, обнаружил, по месту, лишь изысканную постмандражную придурь с трясущимися руками.
Шустрики, охочие со страху до лазанья по кустам, уже втиснулись рядом. Вроде, тихо. Не до проверок маскировки, потому надеялся, что ярковыраженное внутреннее состояние заставит их самих позаботиться надлежащим образом.
Стена зелени оказалась на удивление взглядопроницаемой изнутри. Невдалеке виднелся "остывающий" след "полевых". Трава не сухая и начала распрямляться - ноги они задирали аккуратно.
А ведь, действительно, всё выглядело бы ну очень аккуратно: и культурный арьергард армады тевтонских рыцарей в ржавых латах, и засада из троих перепуганных camaradas с зайцем породы "беляк", и взаимообразное несказанное удивление при виде друг друга. Словом, развернулась бы искрометная и поучительная мелодрама из репертуара маститого, хотя и ржавого похоронного бюро под названием "Просто и быстро".
В понятной тоске я уже смотрел на снайпера, который покинул втягивающийся в подъем общий строй и остановился на затененной кромке той стороны. Уложив "винта" на локоть, он любовался на травку с кустиками и деревцами, яркую солнечную удаль и сумрачные закутки, причем, скрупулёзно, словно просеивал игру тени и света через оптический прицел.
Явное ощущение обнаженности оказалось незнакомым. "Ёоооо... Иди к своим, хлопчик. На маршрут, на маршрут. Пора тебе..."
Будто услышав, от проходящих мимо отделилось нечто танкоподобное и закатило подзатыльник. С романтического "интересанта" упала панама. Он поднял её, отряхнул незнамо от чего и пошел дальше. А я медленно-медленно выдохнул. Щека почти не дергалась. Уже устала дергаться.
Пестрая, тобишь, многонациональная вереница насчитывала двадцать восемь человек. С трудом, но пришлось заставить себя соответствовать "духу и букве" - раздельно считать и запоминать "единицы" при АКМ-ах, FN-ах с "оптикой", MAG-ах и прочем разнообразии видов, калибров и форм. Глаз "порадовали" родимые РПГ и раритетные "Снотнусы" (гранатомет М79), "восемьдесят первые" минометы, противотанковые "англичанки" и "южанки" (мины MK7 и "номер 8"). Несколько пар несли ящики. Объявилась еще одна КВ-станция.
"Надо было "семеру" забрать. Нахрена в "Газоне" оставил?...." - хотя, чего-то особо не жалелось. - "Ну-ну. И ротный миномет. Стволов пять. С плитами. Сам бы и пер".
Комсостав при "лифчиках". Остальные - без, но с парой мин под "восемьдесят первые" на грудных лямках. Щетину не опознал из-за камуфлы. Лица выглядели свежо и упитанно, как и спец.сидоры, которые БЫЛИ, то есть битком. Головы ворочались в охотку, многие что-то жевали и по общему впечатлению - в буше они недавно, меньше недели.
Всего, с дозорами, 40 человек, а до границы далековато - не по сроку пребывания. Значит, "пешкодрал" исключался. Самолетом? Один "Дуглас" не потянул бы. Два - недобор. За ради полуторного взвода "Геркулес" погнали? Уж коли так, то, прежде чем с "крылатого" такую ораву десантировать, потребовалась бы "профилактика" - БУ (бомбовый удар) по нескольким ложным и одному истинному квадрату выброски. Вот только уже второй месяц "тихо".
Выходило, что на "винтокрылых" приехали, но... нестыковка. Если "Дакота" плюс "Алуэт" или даже два "Алуэта" - 40 человек не влезало. Две "Дакоты" - снова недобор получался, даже учитывая "аховую" амуницию и снаряжение. Не в привычках у них недоборы. Удивила такая математика, но из головы выпала. Мелочь.
Мелочи начали теряться с месяц назад, а всё потому, что давно пора было домой.
Секундная стрелка держала обычный ритм и вскоре обнаружил, что считать, хохлиться с прищуром и грызть бороду ни к чему. "Ритуальные услуги" исчезли также внезапно как и появились, ничего не побеспокоив в этом монолитном, но, всё-таки, достаточно хрупком мире безмолвия. Что уж там дальше происходило - не знаю, потому как вид на бывшую нашу высотку перекрыли кусты.
Тишина обретала естество, навалившись всей массой, и позволила услышать чужое дыхание по левую руку. Там же, в полутора метрах, сквозь частокол и легкий сумрак разглядел шустриков. Залитые гормонами, немигающие взгляды уставились на меня и чего-то ждали. Вместо ободряющей улыбки судорожно рванулась щека, но оскалы забелели тут же. В общем, удостоверившись в наличии у личного состава каких-никаких, но жизненных проявлений, отвернулся.
Сам - как обмякший и потный "рефлекс". Мудрых и правильных решений в ближайшем будущем не предвиделось. Курил бамбук и глушил адреналин. "Откуда его столько берется-то, Господи?"

-3-

Как обычно, бухгалтерия Госпожи щелкала на счетах с миллиардами костяшек по заранее заданной схеме и в полном соответствии с планом мероприятий. По неисповедимой прихоти Провидения, в этом секторе учета предусматривался повышенный температурный режим, сезонные кондиционеры не справлялись, хотя, как ни странно, "щщщёлк"-работа кипела ударными темпами. Откуда-то от истоков задорно напирали всё новые и новые костяшки, радовались солнцу и свеженьким направляющим, поплотнее усаживались, притирались и утрамбовывались, иногда превращая соседей в труху. Постепенно, сие занятие перерастало в привычку, и им уже не было дела до движения, как такового, а, тем более, вопросов: "Куда и Зачем?" Обыденная суматоха и толчея не позволяли отвлекаться по мелочам.
Cэр Вильям нарек данный процесс бесшумным и молчаливым ходом Времени. Мы же пошли дальше и назвали плановым ведением хозяйства.
Темп задан, обороты стабильны и вдруг счетовод угомонился. Вероятно, подоспел срок производственной гимнастики. Застиранные нарукавники прошуршали куда-то, миновав плотносбитую, микроскопическую четверку, которая притулилась, по собственному разумению её старшОго, "не по месту - не ко времени", хотя и согласно штатному расписанию.
Так уж вышло, что недоумевающей четверке улыбнулась редкая возможность попереминаться с ноги на ногу и перевести дух, не забывая о насущном. Крестик в этом "Спортлото" всего один-одинешенек и раз уж довелось прочувствовать "направление" в ареале обитания тех самых нарукавников с пятнами извечных чернил, то это не баснословная халява, а скромный презент. Маскировать его нужно, в первую очередь, от самого себя, чуть было не сброшенного со счетов в соответствии с калькуляцией вероятных потерь.
Плановое хозяйство - это вам не капитализм какой-нибудь. "Даешь!" - и всё тут. Но производственная гимнастика - святое, пусть и непродолжительное. Жарко же. Духота. Тихо, как в... "Да пошел ты!!!...
Я не один, пока я с вами:
Деревья, птицы...
Поскольку фронт уже отсутствовал, то всё случилось "спереди-напротив". И вот оттуда - от зеленеющего монолита - отделился небольшой шмат радуги. Пернатое замолотило крыльями по солнечной лавине, стремглав пошло на нас и затем ввысь, унося тишину.
Еще ничего не произошло.
До РПК добраться и не пробовал, а сложенный приклад Калаша раздосадовал не на шутку. По тесноте "с обстановкой" громыхать железом не стоило, потому утешился: сойдет и так, среди палок-то.
Не спеша и обстоятельно накрыл переводчик ладонью и двинул вниз. Он мягко поддался, неслышно трыкнул, усевшись на положенное место - на одиночный. Вывел ствол вперед.
Еще ничего не происходило.
Затыльник приклада закрывал часть цевья, лег на край ладони, немного - самую малость - мешая. Мизинцем ухватился за ветку потолще. Так цевье держать не очень удобно, зато "машина сидит" - не гуляет. Разгоряченная, она пахла маслом с неуловимым, въевшимся душком. Безвкусный и неодушевленный, жаркий сумрак безмолвия подернулся опостылевшим "ароматом" сгоревшего пороха, по которому иногда скучал. "Парадокс..."
Ничего не произошло.
Шпенек мушки прижился в прорези прицельной планки. Отчетливые и резкие, "прицел-железки" контрастировали с округой из-за перепада освещенности, прям, образцово - по "наставе". Закоптил их с неделю назад и пока не блестели. "Да тут и блестеть не от чего, по сумраку-то... Заботливый... Приехали мы, похоже. С концами..."
Стена листвы на той стороне хранила непотревоженность. Страх тоже не подавал признаков жизни - видать, весь вышел. Состояние, как под плотным дымом, ненавязчиво-спокойное и обманывать себя бестолку: "Птица не зверья напугалась. Зверье уже попряталось давно. Ему чутье дано забесплатно, которого твоему крокодилу во век не заработать... Хотя, может, змеюка? Ну, помечтай-помечтай - невредно".
Какая-то робкая тишина. "Переизбыток жизни" напротив продолжал спокойно зеленеть. За ним, пока невидимые, были люди.
"Приклад не помешало бы откинуть, ёкарный бабай..." Кроме - ничего толкового в голове не крутилось, разве что понял: прямо на нас теперь выходила потерянная "мелочь " - "их" тыловое охранение.
Странно, но даже не чертыхнулся, а стена впереди ожила.
Под плотно надвинутой панамой его глаз видно не было - измятые поля затеняли. Вроде, что-то поблескивало, но в подробности не вдавался. Про желания и стремления, обычно, рассказывали руки. Левая раздвинула листву. АКМ, в правой, висел на ремне, "безыдейно" уткнувшись чуть вниз.
Шагая на открытое, хлопец крутнул головой сначала налево, потом направо, как-то походя. Лукаво не мудрствовал - пошел дальше. "Машина" свисала всё также "безыдейно" и взгляд не сопровождала. Пока полсотни метров до него. Через ту же прореху - еще один. Еще. Пятеро. Поляну "не побежали" - "тыловые" всё же. Без опаски и в меру расслабленные. Кореша-то гвардейские уже навещали-протралили и этих сейчас, перво-наперво, не фронт и не фланги, а забота о тыле мурыжила. То есть не было нас здесь. Не было, нет и быть не могло, потому как неоткуда нам взяться.
Наискосок бы шли - можно рискнуть. Но пока получалось "в лоб" - в паре метров слева от меня проходили, рядом с шустрыми. Кто их знает, как отреагируют? Риск неоправданный. Потому, табель о рангах по спец.ранжиру: первый - "безыдейному", второй - радисту, третий - пулеметчику. С командиром не успевал. На всё-про всё - полторы секунды. На большее рассчитывать - смело начинай копать.
Сразу сформировав клин, они всё также спокойно шагали. В затылок не тянулись, потому как святое: на одну пулю с братом не садись.
"Безыдейный" по сторонам не глазел. Метров тридцать до него было. С радистом - ясно. Пулеметчик начал медленно поворачиваться назад всем корпусом. Метров 25. Пулеметчик еще "вертел". "Безыдейный" - прямо. Радист - норма. Пулеметчик - отвернулся, по максимуму. "Безыдейный"...
Я уже засек время и плавно выдохнул, наживив спуск. Простой, свободный и вольный дурман накрыл остатки человека. Нутро застывало аморфной массой, доукомплектовывая нужное, пружинистое существо, породненное с куском железа.
Грохот, но небо не рухнуло, лишь терпимо ударило по перепонкам. Поддернулась близкая листва впереди. С "безыдейного" сорвало панаму. Его немного расплывчатый силуэт что-то потерял в движении и только-только собрался валиться под прицельную планку, но не до того уже.
Слегка подправлено поддел снизу - от живота под грудь - второго. Удар-листва и снова исчезло э т о - неприметное.
Третий. Расплывчатый профиль, плечи. Чуть ниже. Панама осталась на месте и не "ловил" даже - некогда.
Доля секунды. "Магазин: 37".
Выпадая из кустов наружу, проорал в землю: "Voltar! A direita! Para borda!" (Отход! Назад-вправо! На кромку!)
Первый выстрел от "этих".
Шустриков подставлял, но так надо. Пусть на них внимание переключат. Надо так.
Моё войско стремительно и шумно покидало кустарник. Сбитой кучкой, в начале на карачках, потом поднимаясь, они куда-то унеслись на полусогнутых. Надеялся, что к "полю". С поляны - пронзительный то ли вой, то ли крик. Зачастили выстрелы.
На фоне пальбы и звенящих ушей запальных щелчков не услышал. Гранаты легли в районе прежней нашей обители. Я уже перебрался оттуда поближе к высотке, откинул приклад, вжимался в землю, ждал. Почти одновременно, дважды ахнуло молотом, залихватски присвистнуло над головой, обдав ледком.
Припозднились они с гранатами и теперь долбили беспорядочно по чью-то душу. На ухо - позицию не меняли, а травы там - по колено. Лежа в ней вести мало-мальски прицельный огонь вряд ли возможно и несолидно как-то.
Только леший знал БР (боевое расписание) этих "пяток" по взаимодействию с "хребтиной", но в одном я был уверен: командир сейчас уразумеет, что ответного огня нет. Потом они доберутся до рации и пойдут вперед. Как? - Их дело.
"Хребет" же занял круговую оборону, не тронется с места, и уж тем более не поддержит огнем, потому как доклада-то по обстановке не было и - спаси мя, Господи - не будет. А заваруха в собственной корме и черте-каком далеке от границы без намека на определенность - это не есть уверенность в светлом капиталистическом завтра.
Хотя, еще и не исключалась возможность, что прямо сейчас от высотки скакала тревожная группа "Всадник без головы", дабы пасть в объятия или под пулями оставшейся пары братишек. Мимоходом, "растревоженные" пренепременно наковыряли бы дуршлаг из кое-кого - "тепленького", по месту, прям здесь и тогда уж точно - голове больше не болеть и домой не проситься.
Рядом упала ветка, срезанная осколком. Следующая секунда нехотя наползала, и я вдруг отстраненно взглянул на происходящее, будто бы видел себя извне. Вот моё распластанное, недвижимое тело, тяжесть дыхания, широко открытый, перекошенный рот и глаза - тусклые, забитые мглой. В них была иная вечность - примитивная, щадящая, но нечеловеческая по сути.
Я ли?... Скорее - человекоподобное существо. И оно жило своей жизнью, думало, боролось. Его беспокоило наличие вторых "тыловых" и, как следствие - запрет действия. Почему? Ждать же нельзя... Но я не мог им управлять.
Абсолют покоя. Он не коробил, а дури, казалось, и не было, и стало проще б ы т ь. Мозги на удивление справно ворочались в границах озадаченности, не более. Папаша Дарвин? Новый, не крокодилий, этап? "Хомо калькулятурус, ёлы".
Наваждение также внезапно исчезло, но что-то изменилось. Я оказался на колене у кромки поляны, со стороны разглядывая "этих" - оставшихся под разливанным солнцем. Смотрел через прорезь.
Один уже подбегал к нашей зелени. Время вздрогнуло и ударило пулей, скручивая его тело на пути в никуда. Второй стоял поодаль. Возился с радистом. Усадил к ногам и, наверное, снимал гарнитуру. Голова радиста болталась над травой.
Я увидел торопливые руки - неопасные, в алом и очень ярком. Здешнее солнце почему-то любило выставлять на показ именно этот, игнорируя остальные цвета.
Он смотрел на меня. Еще не мог понять. Без панамы. Короткий ёжик светлых волос. Редкие мазки камуфляжа. Ясный, будто бы Жорин взгляд со знакомым, недоуменным удивлением.
Внутри ёкнуло, но я уже выстрелил, затем еще раз и отпрянул вглубь. "Магазин: 34... Чертовщина..." Мельком глянул на часы. С "насечки" прошло девятнадцать секунд. Ноги понесли в очередную задницу.
4-й закон Ньютона, в соответствии с которым текла удивительная жизнь отдельных индивидуумов Н-ского Управления большого ГеШи, из задорной шутки переродился в реальность. Скромная формулировка гласила: "В интернациональных системах отсчета бытие находится в состоянии покоя, если череп едет прямолинейно и равномерно". Был еще и 5-й закон, для тех же систем, но при угомонившемся черепе, когда бытие прямолинейно и равномерно ехало домой. Хотя, законы-законами, а череп никогда не поздно...

-4-

Понимание "финиша" пришло ненавязчиво и покорно. Совсем нестранным казалось то, что переживать по этому поводу ни мозги, ни поджилки, ни сердце не удосужились. Что-то надломилось внутри. Что-то не сдюжило.
Происходящее же - очевидная явь, оттого проста и понятна. На момент они должны были выдвигаться тремя-четырьмя группами, затем выжать нас из буша и уничтожить. Наше время, отведенное на маневр и обозначение себя, как крупного подразделения, истекло.
Уходить в "чисто поле" или же героически переть в лоб на прорыв - не есть хорошо и предоставит ржавым хлопцам массу забав и развлечений. Следовало идти по кромке, а затем через "открытое", вглубь... Но "открытое" - это и есть "финиш".
Пока же пришлось обозревать окружающее - наш недавний "схрон", который выглядел теперь несколько иначе. Едкая, тротиловая вонь вместе с пылью еще висели в воздухе, перехватив горло. Разреженный кустарник кое-где торчал из красной, взрытой земли, но основная часть расположилась по соседству, мешаясь под ногами.
Подрывы пришлись на сторону - РПК не повредили. Целехонький, привычный к местному стилю обращения, он лежал на своем прежнем месте. Гранаты не сдетонировали, лишь рассыпались. Вещмешок распахнуло осколками, исполосовав возле горловины, по центру и перерезав лямку. Листва присыпала печальное зрелище.
Поодаль валялся АКМ "ржавого". Сам он, раскинув руки, вцепился в землю и полусидел-полулежал на своем спецсидоре. Пустой взгляд. Голова откинулась назад, вбок. "Алое" уже не рвалось наружу из открытого рта, лишь оставило широкую полосу на щеке, ухе и волосах. На раскрасневшейся земле - мокрое пятно. Особо не дергался. Отошел быстро.
Я попытался перевернуть его на грудь, но руки крепко держались за корни, в изобилии торчащие из земли. Отбил ногой правую, перевернул.
Настырный звон в ушах приутих, впустив тишину. В ней вдруг отчетливо, утробно хлюпнуло и заклокотало. Странные звуки, присущие мертвому телу. Еще совсем недавно оно двигалось к четко обозначенной цели, думало, надеялось, мечтало, а теперь... Но я не испытывал к нему ни жалости, ни омерзения, ни ненависти, ни любопытства. Ни-че-го. Нужны лишь две его зеленых "пивных банки" SG12M с желтой опояской. Их обычно "сажали" по бокам спецсидора, с внешней стороны, над флягами. Они были необходимы, и они там оказались. Вот и всё.
Ни микроскопического удовлетворения от находки, ни пресса отчаянья, ни тупого страха, ни боли, ни проблеска мысли. Пусто. Что-то надломилось.
Перед глазами - быстро работающие руки, тело, земля, листва, поваленные кусты в заливающем всё вокруг, пропитавшем воздух, лютом солнце. Времени мало. Надо забрать этот "дым", РПК, часть гранат. Потом бежать к кромке. Найти, приказать и бежать дальше.
Захотелось воды. Язык, словно наждак, пытался найти хоть какую-то влагу в пересохшем рту. В его фляге забултыхалось. Вот и всё. Теплая и вкусная вода. Больше ничего.
Снова бежал, продираясь через кусты. Гранаты за пазухой драли пузо, подпрыгивая в такт.
Кромка - совсем рядом. Присевший на колено Вторник. Он испуганно повел головой, вместе с "машиной", но признал.
А впереди лежал заваленный солнцем простор, безмолвный, спасительный и такой манящий. На нем, метрах в ста, во весь опор уносимые страхом в неведомую даль были видны Воскредельники. Потом сухо хрястнуло откуда-то слева, еще раз и простор оказался привычным - безжизненным и пустым. Уже никто никуда не бежал.
Вторник посмотрел на меня мятущимися глазенками, залопотал непонятное, по-бабьи всплеснул рукой, но - времени мало.
--Depois. Vamos ir (После. Пошли), - вывалилось не зло, хрипло и мы двинули по кромке к поляне. Жались к кустам. До поляны метров тридцать было.
А их "двенадцатая" - просто, хорошая дымовая граната. "Стенку" ставит быстро - в течение шести-семи секунд. Две "двенадцатых" - еще быстрее. Без ветра маскируют плотно, вот только сильно дымят и шипят громко, тем самым демаскируя постановщиков. Рассчитать их возможные места пребывания на момент совсем несложно. Но тут уж ничего не поделаешь.
Гранаты ушли на поляну - в "открытое" - и я отвернулся, считал секунды, сторожил кромку. "Воскредельников вальнули - кровушку почуяли. Азарт с куражем прет," - мимолетно пронеслось в голове. Вторник следил за поляной. Те, кто добирал нас через кусты, появятся чуть позже. Мы ждали других - от высотки, с края или же с неба. Вязкая тягучая масса секунды таяла, но "ржавых" пока не было даже слышно, также как и "дунц-дунц" - знакомого, басовитого голоса миномета с высотки.
Желтоватый дым шустро клубился, шел чуть вверх, неохотно расползаясь в стороны. Словно издевался, понимал: "финиш" в глаза смотрит.
А своих они берегли. Да и с неба удобнее нас кроить было. Хотя, если бы в низинке "дунцнули" - не услыхать. Один лишь последующий шелест с направлением движения "на голову" и это уж точно "финиш". Но били с высотки. Она "сдала" - надо бежать.
Плотная стена дыма почти закупорила прореху между "чистым полем" и поляной. Почти. "Дыра" осталась, нас приняли. Дым - рукой подать - был сбоку и выбросил две зудящих иглы впереди. Мы уже налетели на них, когда послышалось торопливое, угрюмое токанье пулемета. Попал он малёха не в такт, или мы бежали "не в тему". Поди, теперь, разбери.
Сзади зудело, шелест сверху не доносился, но время подошло. Я вытянул вперед РПК, пригнул голову еще ниже и полетел в кусты на той стороне, наплевав на гранаты за пазухой. Они бы порвали всё брюхо, если бы где-то позади, совсем рядом, по полной минометной 81-миллиметровой программе не упало небо.

Польша, начало 80-х гг

Очередная драма развивалась исключительно быстро. Григорий Фёдорович приближался к будке с польским пограничником. В его облике и даже со спины наблюдалась какая-то нездоровая уверенность венгерских археологов в безоблачном "сейчас". По непонятной причине он заложил свободную левую руку с паспортом, билетом и бумажками за спину. Склонился. Пер, как бык. Расстояние от красной линии до будки не сказать, чтобы очень большое, но есть. Поэтому "будка", наблюдающая за перемещением Григория Фёдоровича, тоже заинтересовалась. Мне отчего-то подумалось: "Попали". А вот это уже было совсем ни к чему. Я потихоньку сплюнул через плечо три раза и посмотрел на Виктора Аэрофлотыча. Тот переминался с ноги на ногу по соседству, не удосужившись даже взглянуть на происходящее. Устал, по-видимому.
А пшек уже начал о чем-то спрашивать у Григория Фёдоровича, на что получил своеобразный ответ, после которого Виктор Аэрофлотыч наконец-то вспомнил о своих должностных обязанностях, пробормотал: "Мудак," - и поспешил туда же - к будке. Столь быстротечному изменению направления потока мысли Виктора Аэрофлотыча послужила та самая своеобразность Григория Фёдоровича, прозвучавшая в адрес пограничника довольно громко: "Нихт ферштейн!"
Это выражение знакомо пограничникам всей Европы и не только, но воспринимают они его по-разному. Пшек, наверное, сразу вспомнил о своих папе, маме, дедушке с бабушкой и прочих родственниках, перенесших все прелести оккупации "ферштейнов". Но венгры-то здесь причем?
В это же самое время Виктор Аэрофлотыч пытался войти в погран.будку. Запор оказался надежным. А пшек, недолго думая, решил каким-то потаённым образом обратиться за помощью к сослуживцам, которые не заставили себя долго ждать. Офицер и еще трое ребятушек обступили образовавшийся конфуз и вскоре всех, кроме "будки", куда-то повели. Я провожал их взглядом до двери в стене посреди нейтральной полосы. Они вскоре исчезли за ней. Я перевел взгляд. Место возле будки для "следующего" освободилось и туда зазывали непроницаемыми, похоже, где-то в Союзе натасканными глазами.
Надо прямо сказать, идти не стоило. Но и на попятную, тем самым вызывая определенный интерес - противопоказано. Поэтому я пошел быстрым шагом, но в несколько ином направлении. А именно, к той самой двери на "нейтралке". За ней оказалась просторная, светлая комната без окон. Григорий Федорович, прижимая к груди портфель, уже расположился посередине ряда стульев вдоль стены, стиснутый с боков ребятушками, вероятно, местной срочной пограничной службы. Слава Богу, безмолвствовал. Виктор Аэрофлотыч склонился над внушительным канцелярским столом, за которым сидел и кивал главный пшек, уткнувшись взглядом в бумаги.
Все дружно посмотрели на меня. Первым отреагировал Виктор Аэрофлотыч, указав на место рядом с "группой поддержки" Григория Федоровича. Я быстренько переместился туда. Виктор Аэрофлотыч продолжил склоняться, а главный поднял трубку телефона и начал набирать номер. Виктор Аэрофлотыч отступил и присел рядом. Воцарилась тишина.
Всё разрешилось через некоторое время. Диалоги происходили на польском языке, поэтому мало что было понятно. В течение этого времени Виктор Аэрофлотыч с главным пшеком уходили куда-то через загадочную дверь в глубине комнаты, потом вернулись. Снова ушли и вернулись. Затем наши с Григорием Федоровичем документы тоже вышли куда-то и объявились вновь. Так и текло всё: туда-обратно и снова туда, но неприятно. Очень нудно и непонятно.
А "крыша" валилась. Бесконечный день, вперемешку с голодом и нервотрепкой. Обрыдшее состояние подвешенности в воздухе. Легкий шарм социалистической заграницы, придушенный бестолковым человечком с заретушированной, большущей шишкой на лбу и не меньшим удивлением в глазах, через которое продолжал светиться неугасимый транспарант: "Это не я виноват! Я же - Старший!"
Чуть позже всё окружающее оказалось увитым электрическими проводами, пахло сырой плесенью. Нас вели какими-то мрачными, полутемными закоулками и, в конце-концов, указали не на гильотину, а на обшарпанную дверь. Виктор Аэрофлотыч неотступно следовал рядом, говорил, что отметки о пересечении границы в паспортах и приглашениях проставлены, а посадочные талоны находятся в билетах. Он покинул нас перед "секретной" дверью и даже не попрощался. Я его понимал. Добили.
За дверью, после узкого коридора со щетками, швабрами и ведрами, в ярком свете, белом кафеле и зеркалах засиял туалет. Наличие писсуаров указывало на гендерную принадлежность. Мы устремились на выход и по истечению некоторого времени определили, что находимся в зале для транзитных пассажиров - за границей Польши.
Григорий Федорович восстановился через минуту после обретения свободы.
-- Ну что, Можар. Вот и хорошо, что всё так благополучно завершилось. Теперь нам надо узнать куда пройти на вылет. Там, наверное, перед посадкой тоже проверять будут. Надеюсь, вы инструкции помните, - прозвучало нравоучительно и бодро.
-- Лишь бы вы не забыли.
-- Что?
-- Голову... Молчи, блядь, - шипяще и совсем негромко плюхнулось на Григория Фёдоровича.
Мы продолжали идти, как ни в чем не бывало. Григорий Федорович притих, Гриня тоже. Думаю, что они перерабатывали только что полученный объем компрометирующей информации и подготавливали ответную реакцию. А мне стало посвободнее, полегче. Настолько, насколько приятно избавиться от железобетонной конструкции, припасенной за пазухой. И даже голод куда-то задевался.

Ангола, конец 70-х гг

Воздух внезапно обратился в ощутимую, плотную, вездесущую, неуправляемую массу боли. Она мгновенно раздавила, прицельно ударив в пах, живот, всюду. Сплющила, задушила, лишив слуха и зрения. Затем отпустила, свалив наземь. Сжалась, выбросила откуда-то изнутри непереносимо-пульсирующее. Скрутила.
Поджав ноги, я схватился за голову, пытаясь не дать ей расколоться. Но голова, казалось, проникала сквозь пальцы, с зубовным скрежетом вырываясь наружу. Не в силах выдержать, завыл громко, отчаяно.
Продолжалось это недолго. Пара огромных секунд без конца и без края. Боль вдруг съёжилась, отпустила на мгновение, лишь позволив забрезжить некоему подобию сознания, в котором: "Жить..." Больше ничего. Ничего человеческого.
Я попытался подняться на ноги. Шатало, но ноги слушались. Размазанная зелень, в пятнах радужного света, дрожащей мутью. Красного не было. Силы возвращались, не подчиняясь боли. Словно поделенный пополам: человек, раздавленный непереносимым, и единственное, оставшееся у затравленного зверя.
Сквозь тугую пелену от гула в ушах - тяжелый хрип сзади. Я обернулся слишко резко и упал на колени. Рядом - Вторник, спиной. На плече, у пояса, на ногах - яркое, кровавое. "С ним не уйдешь..."
Он оказался позади. Забрал моё железо. Зачем? Язык ворочался туго. Слова тянулись нараспев.
-- Зааачем, парееень?...
Опять рвануло, но уже впереди. Осколки тяжело прошили листву. Снова. Они вели нас, будто живых и здоровых, по пятам, перестраховываясь. Зачем? Мы же здесь и никуда не бежим.
РПК с "Калашом" оказались рядом. Гранаты вывалились из-за пазухи. Не стал их искать, хотя муть перед глазами принимала всё более четкие очертания.
Уже не рвалось. А Вторник оказался совсем не тяжелым. И кровь не хлестала. Зверь понимал, что не выйти, но нутро не принимало. В этом пацане было моё железо. Зверю наплевать, а человек до своего железа жадный.
Взвалил его на плечо. Понес, пытаясь бежать.
След оставался, безусловно. И кровь. И они должны были добрать нас: охватом, опережая, с выходом на вероятный контакт именно у кромки поля. Я побежал от неё, параллельно поляне, по чащобе, забирая влево - ближе к дороге, к Нукопе
А "кубышка" где-то потерялась. Колючки цеплялись, царапали лысину, лицо, руки. Солнце спряталось за зеленью над головой, но воздуха не хватало. К уже терпимой боли прибавилось удушье жары, переполнив тошнотой и дрожью. Мутноватая зелень в сияющих, разноцветных кругах и гул, откуда-то изнутри мозга - пронзительный, давящий. Но надо бежать. Зверь должен бежать.

-2-

"ЗАП... РЕТ...", - напевало странное создание, проснувшееся и удивленно созерцающее сквозь частокол забитых в голову гвоздей. Увидеть и понять что-либо оказалось непросто. Он попытался думать.
Вот тебе и дуга охвата. Радость-то... Мечтал, прям... И их - целый табун - полный блок. Но цепью - вряд ли. Не на курорте.
Кто-то ж придумал-завернул: "блокирующий охват - дуга сектора радиусом в полтора-два раза большим расстояния, преодолеваемого физически подготовленным человеком в течение предполагаемого периода времени из точки установленного местонахождения противника между направлениями... между направлениями..." Забыл. Такие дела.
Не уйти нам. Точно так... Нет надежды на удачу...
Потому как на удачу... и надежду есть завет:...
ЗАП... РЕТ...
"ЗАП... РЕТ...", - подсказывали башмаки, заплетаясь. "ЗАП... РЕТ...", - вторил им РПК, тыкая в ребра.
Через полсотни метров кое-как разглядел след их "хребтины", повернул влево на 90. Бежал по следу, к "ним" спиной, без оглядки. Затылок мирился - не до того. Основательно потяжелевший Вторник тянул к земле, за компанию с надеждой и удачей.
ЗАП... РЕТ...
Зрение постепенно уходило в ноль. Радужные круги сменила зелень в красноватом тумане. Мелочей не разглядеть, а как правило "глубинка закрывала за собой" - минировала тропу. Пусть с большими интервалами, но этого хватит. "Променад на минном поле. ДОСААФ, ёо..."
Глухо. Тяжко. Воздух душил, потом пропал куда-то. Голова задребезжала-закипела. Пытался увидеть хоть что-то под ногами. Сердечный галоп лез наружу. Желудок взбрыкнул и горлом пошла вонючая жижа. Вяло сплевывал, а все оставалось на бороде. Пока еще бежал, но уже можно брать теплым.
ЗАП...
Вот и повело, стреножило, не удержаться. Мы повалились в сторону от тропы. В какие-то колючки. Застряли. Вторник так и остался на плече.
Шумнул, похоже, лихо. Не слышал - в ушах бурлило. По всей видимости, выпотрошен самодостаточно. На этом завершим. Животное погрязло в глубине прошедших секунд, выместивших желания и стремления к чему-либо иному, кроме как лежать мордой в этих колючках и не шевелиться.
КИР... ДЫК...
"Сколько ж времени-то прошло?" - не унималось странное создание. Часы были на левой руке, рядом, сбоку, на уровне виска, где-то на заднице Вторника. Но выяснять передумал - порядок телодвижений предполагался слишком сложный и утомительный. Хотя, полегче стало. Уже и воздух в наличии. Он рвался в легкие, возвращая из страны дураков с кипящими головами в страну вцепившихся в бороду, лицо и лысину колючек. Зрение почти восстановилось.
Я попытался сдать назад, оттолкнувшись свободным правым локтем. Что-то держало. Что? Вторника надо бы отпустить. Ну и? Продвинулся на полметра назад. Подтянул РПК. "Калаш" ощущался на спине. Он, значит, и долбанул по затылку, когда приземлялись. "Друг... Спасибо". Теперь не помешало бы развернуться. Время?... "И тебе спасибо".
С "насечки" кое-как пришкондыбали три минуты и восемь секунд, а не две жизни. Никто ж никуда не торопился. Так всегда: Время отмеряет по скоростям, включенным Этой, а ты распоряжаешься пайкой. Вот-вот, правильно матушка советовала на экономиста учиться. Сидел бы сейчас где-нибудь посреди комнатной температуры, догоняя и обгоняя "потенциального противника" по темпам промышленного роста. Тяжелее, чем возле писсуара, поднимать ни-ни. День, а не неделя, при трехразовом питании. Водочка вместо вони "кокосняка". Жена под боком. Шашлычки-кабачки-скандалы. Потом очки, пузо. Хорошо. Нормальная жизнь. И было б чего вспомнить. Флюс с гипертонией, к примеру. Профсоюзные путевки. Кислородные коктейли с бодуна. "А в парке Чаир распускаются розы...". Вроде, ничего так. Свет потушат, и в следующий раз, как очередь подойдет, на экономиста пойдем учиться. Товарищ сверху, внесите коррективы, пожалуйста. Не крайнее, а ПОСЛЕДНЕЕ пожелание, едрить. И никаких осечек!...
Вдруг допёрло, что затвор РПК не проверил. С виду-то: целый, - крышка и трубка без вмятин, но черт его знает. Поддернул. Тот расхоженно подался. Вот и ладно. Всё-одно сейчас припрутся, разорутся, гранатами завалят, обходить даже не надо, потому как уже вылетим в сторону экономистов. Всё-одно...
У Вторника в подсумках - гранаты. Я и забыл про них. Просто вышибло. Вообще-то, был ли смысл существовать в этом несказанном удовольствии лишний десяток секунд?
В голове продолжала роиться какофония звуков, но громкость слегка убавили, тем самым подпустив округу. Она снова куталась в тишине.
Рядом умирал Вторник. Я не слышал его дыхания, но есть какая-то непонятная, немедицинская сумма факторов, по которым определяешь - жив человек или нет и выживет ли.
Вторник умирал. Вроде как и мне пришла пора "перепрофилироваться". Жаль, не поделился с кем-нибудь мыслишкой одной. Страх-то, как оказалось - дохлятура и долго не тянет. А кирдык без Страха куда как приятнее. Или ошибался...
Яркий, оглушающий день в глянце неподвижной, безмятежной листвы, заполонившей всё вокруг. Придурковатая радость хлорофилла даже растрогала. Будто одарили его извечным. Невдомек, что жизнь на Земле строго отмеряна кем-то, известным одному Богу. И ведь получается не жить, а радоваться надо, как хлорофилл. Чего грустить-то? Кондратий лишь один, но пока до него доберешься - испереживаешься. ЗАЧЕМ?... Любите радость. Пусть жизнь сама разбирается "когда", "сколько" и "почём". Радуйтесь и любите... На кой существовать с качественной расстановочкой? Разве ж это жизнь - ни ёка ни упрека? Ладно, согласен, с хлорофиллом перегнул. И всё-таки...
Ну чего вы крадетесь-то, аккуратисты? На полусогнутых, небось. Взгляд в стволе по синхрону. Глаза с пятиалтынный. Уши на ширине плеч.
...Вот только друг друга мы так и не увидели. Лишь на пышном заступе зелени, метрах в пятнадцати, тень загустела. "Не порядок..." Чрезвычайно теплый знак моей признательности, от всего братского сердца ушел в кусты незамедлительно, потом завеерил низом, до половины магазина, штопая с плотными интервалами по соседству и в отдалении. Считать никак не получалось. Мозги вообще сморщились, звенели. Надоело уже.
Дымок-чернушка. Листва посыпалась. Колокольчики жалобно так переливались. Еще "короткую" добавил - ну, огрызнулся по поводу отсутствия обоюдной конкретики. И разрешается ждать. Они уже моё приблизительное местоположение оглашали во всю глотку. Не долбили. Пока определялись. И, вроде, что-то из звериного репертуара послышалось. "Проняло, хлопцы? А как же без этого? Вот в следующий раз и лезли бы. На экономиста".
Заревут сейчас: "Grenada!" Расчекуют-метнут-огоньку добавят и мордой в землю-стволы по направлению. Подождем, только на этот раз все вместе. Рэпэтэ с выдвижением вряд ли увижу. Хотя, их власть... Но вот он - ор и получай гранаты. Две. "Странно. И куда?..." Высоковато они шли. Перечеркнули белый, слепящий клок над головой и дальше - куда-то в тылы, за длинную прореху в кустарнике, слева. "Это стресс, хлопчики. А кому "молчим"? Так, глядишь, и полюбуемся на дубль с выдвижением. Ничего-ничего, разберетесь, а я пока поработаю".
Секунда аж скрипела на зубах. От злобы, что ли? "Она-то откуда?..." Дослал остаток магазина "по заявкам" - траектории гранат указали - и прижался к земле. На ощупь перезаряжался, из-под ложе разглядывал подошвы Вторника. Без дыр, но сношенные уж больно. А каблуки досмотреть не получилось.
Подрывы въехали в ухо обвально-резко, прям в охапку нервов, по живому. Еще и рот забыл открыть. Округа беспокойно колыхнулась: то ли в мозгах, то ли от "ветерка". Сразу даже не сообразил, что под лопатку тюкнуло.
Рука и та половина спины ворочались, не в иголках. Плечо занемело немного. Если б серьезно зацепило легкое, то пожар с кашлем - первые симптомы. И боль не торопилась. Значит, время ей надо - разобраться с мелочью. Тут и без того хватает.
Что-то вы уж больно общительный становитесь. Отставить. Полная концентрация. С гранатами у них туго идёт, значит уделите максимум внимания легкому стрелковому вооружению. Зафиксируйте контакт с пулей. Желательно лбом. И сразу доложить. Отставить. Только фиксировать. Прекратить разговорчики! Вам Партия доверие оказала! Коммунист, или где??!! Вот и поступайте как подобает: на амбразуру или под танк. Коль нет в наличии - найдите...
Но искать передумал. Плечо - в норме. Все агрегаты в строю, а голова - потерпим. Вторник?... Он мешал. И я скурвился. Легко. Без напряга. Еще успокаивал себя: вернусь, заберу. Себе же врал. Да и не узнает никто и никогда. Моё личное это. Как с Васькой. Переживем. Скурвился и всё. Зачем?... Ведь и помирать совсем не страшно было. Но такой азарт-кураж попер. "Прошлое" аж копытом забило, норов свой демонстрируя. Не могло оно позволить "настоящему" диктовать условия, потому как "шанец" объявился. Да еще какой. Получалось, что слишком правильные они. И хитрые, и смелые, и храбрые, и опытные, и изворотливые, а работали по стандарту - не "на износ". В буше закон - линию сформировали, противника обозначили, сектор знаете, так и шуруйте. С головой, конечно. Экономно. Тут же хрен чего увидишь, пока носом не упрешься. После броска гранаты есть запас секунд и его положено огнем дорабатывать, а они береглись. И если заорут снова, то эти секунды - мои. Не ваши, Гражданка.
Напомнил им "коротоко", что живой - ДА-ДА-ДА. Ну, прощай старичек РПК. Завязнешь с тобой в этом... слова-то культурного не подобрать. Магазин тебе не нужен. Спасибо и пошли меня к черту.
Неспеша выгребал "машину" со спины под грамотный ответ их пулемета и долбёжку "Калашей". Грохотало почти рядом, но кустарник приглушал, а визуального контакта у нас не случилось. Это на руку. С дистанцией и направлением они пока не разобрались. Попробуй тут разберись. Время надобно.
Зелень трещала под боком - через тропу, слева и дальше. Я, видимо, в чужом секторе разлегся, а может и в "обходном". Но тропа - явно, ограничение. Подвезло, чего уж тут распинаться.
Сыпало ветками, листвой, влажной зеленой пылью под визгливый зуд стаи дурёх и фырьканье рикошета о землю. Покосили справно, потом донесся ор и стихло. Мои секунды пошли. И секунд этих стало чуть больше, потому как "ржавьё" не только атаковало гранатами, но и выдвигалось. Мне же пора было продвигаться, аки коню или задвигать... кони. Третьего, увы, в этом дурдоме не предусматривалось.

-3-

Еще никогда так не бегал. Под Её вожжами, похоже, несло. И мышца при кураже, отдохнувшая, отдышавшаяся, и с одним "Калашом" куда как посноровистей.
Бошка достала, но всё, вроде, посчитал. Их выдвижение тремя секундами наградит. Четыре сопру у запалов. А сотню метров в такой экипюре за "тринадцать и две" по колено в кустах делал легко. Стало быть, за РП выбегаю.
Шанец-то был в том, что несло меня не от "них", а вдоль их линии огня - по странной прорехе, к дороге. Лишь бы гранаты легли по-"ржавому" - не по-нашему.
"Странная" прореха оказалась узкой просекой c едва заросшей колеей, между кустов-стен под два метра. "Кубаши", небось, местных духариков-ополченцев на танке гоняли, ускоряя процесс эволюции. Весело. Уже давно весело. Даже позабыл про завет-запрет. Надеялся. Вот же она - Удача. Выход. Рядом. Руку протяни. А секунды тут же напомнили, что еще веселее будет поторопиться. "Антилопа-гну, эдрит твою...!"
Солнышко улыбчиво светило-жмурило. Пот лил-охлаждал. Под рукой воздух свистел. Ноги молотили с выносом бедра, резко - кости бы не поломать. "Сороки" в подсумке - как молотком под зад. Бинокль с "полевухой" аж взлетали. Кабура по яйцам норовила. Фляга скромничала сбоку.
Шумел, конечно же, но мясо хорошо несло, и Его Величество случай вмешиваться не собирался. Проще всё оказалось.
"Странная" и весьма прямая просека упиралась в дорогу. Другой конец - в "чисто поле". Не понял я, что с поля - по просеке - уже обходить начали, потому тропа и ограничивала сектор "этих". А секунды подстегивали. Не до оглядки. И выход - вот он.
Простенькая человеческая психология - если кирдык обложил, то придерживайся середины. Так что, бежал в полном соответствии - по внутреннему краю колеи, рядом с этой самой серединой. Слева - сейчас рванет. Справа - "ржавые" прилегли на секундочку. А ударило - откуда и не ожидал. Сзади, опять в спину. Красным плюнуло из-под ключицы под удивленное: "Разваливаюсь, что ли...?" - и выстрел услышал. Падать пора, не то добавят. Зарылся, по привычке, со всего лета, рожей в кустики эти низенькие. Слева-вверху груди - мартен и сразу вырубать её начало вместе с рукой - как чужие. Кашель сучий-трясучий- не остановить. Живая рука с "Калашом" вперед тянулась, уж больно туда хотел. Ну, а потом - подрывы.
Устроено так кем-то в жизни: раз в спину намекнули - дубль неизбежен. Или что-то меняй кардинально. Но "что"? То-то и оно, что менять, вроде бы, было нечего.
Взрывы почти слились. Обошлось. Да и прилег в колее, рот нараспашку. Осколки на излете прошуршали, рядышком один упал. С просеки еще пару раз хрястнули после подрывов, дуры об землю визганули, а "по месту" меня уж не было.
До зелени - с метр. Юркнул, то есть вкорячился туда с грехом пополам. Как беременная лягушка, толкался ногами, чтобы вверх ничего не торчало. Рукой помогал. Вторая волочилась, шевелиться боялась. Кашель умяло слегка и поколачивал несильно, но в грудь постоянно подбрасывали дровишек, крепили-пробовали внутренние струны боли, готовились лысину дыбить. Хотя, не спешили, потому как кровищи во рту пока не ощущал. По мелочи. Видать, самую верхушку легкого зацепило.
С просеки разорались - слов не разберешь. Справа, поближе, откликнулись. "Грибнички..."
А сам-то чах, силенки утекали, что водица. Тут больше психика срабатывала. И не страх это. Собственная целостная оболочка накрылась. Всё нутро аж - вниз. У девченок, небось, такая же беда. Себя жалко стало. Только тут отымели куда-то не туда.
Дырка в жизненно важных органах - знамо дело, не баран чихал. Скоро сдохну значит, а не хотелось. Головой-то почти "вышел". Видел даже. Не хотелось помирать. Теперь уже не хотелось.
Кусты здесь пореже росли. Попробовал встать. Без особого труда получилось, хотя коленки подрагивали. Пот холодный пробил. По жаре. Чудно.
До дороги не так уж далеко. Побежал.
Без фонтана, но кровянило сильно. Кусок груди обузой чугунной калился. И ёжики там, откуда не возьмись - где-то в самой середине - зашевелились, расползаться начали.
А "эти" уже и не кричали, и не палили. Понятное дело - есть контакт. Посмотреть треба. Сейчас обнаружат пропажу добычи. Куда делась-то?... Кровушка на травке, да на листиках - яркая, свежая, горяченькая - всё и расскажет. Дозрел, мол. Сок пустил. Пора в кузов. Чего уж тут. Я - не против. Но. Партейные мы. Вам - не чета. И перезрелые прем. Правда, хреновато.
Бежал и впрямь никудышно, как-то боком, развернувшись вперед и припадая на чугунную, разбухшую половину.
Нечто желеобразное объявилось в брюхе, забултыхалось в ногах, вязало мышцы, стопорило ход. Колючий, плотный, раздирающий воздух ритмично подстегивал под шаг семейство грудных ёжиков, заставляя их нервничать, шевелиться и попрыгивать всё быстрее и быстрее. Уже не было сил терпеть.
Через десяток метров зелень оборвалась, уткнувшись в дорогу. Небольшой уклон бросил её красную ленту к ногам, будто бы пересекая все надежды, затем увел влево, в заросли. За дорогой лежал просторный косогор с высокой, ржавой травой и разбросанным кустарником. Полоса буша справа уходила куда-то вдаль по краю косогора. Ниже, далеко впереди, виднелась высокая стена деревьев. За ними - река
Всё было подчинено солнцу. Монолитный, ярчайший свет держал в оцепенении природу, придавливал, играясь в капельках пота на бровях. Добавил жары, но перед глазами не поплыло. Просто, сил терпеть не осталось совсем.
Упал прямо за дорогой, в траву. Кое-как развернувшись, чтобы не врубиться Болью в землю, но это мало помогло. Боль ухнула вниз, затем набросилась. Ёжики ошалело подпрыгнули и впились в каждую клетку, выворачивая мозг с остатками души. Подумал еще, вот бы сознание потерять - и всё в прошлом. Тихо и пусто. Далеко.
Зубы заскрежетали. На Неё ругались, видать. Ну, не любила Она расставаться без прощания. Упивалась до последнего. Напилась.
Боль внезапно схлынула, вернула за терпимый порог. Я лежал на спине под уклон косогора, смотрел вверх, но неба не видел. "Живой же..." Хотелось увидеть. И еще бы птицу, что ли. Ну хоть какую-то Жизнь в этой бездонной пустоши, прокаленной светом. Искал.
К гулу в ушах прибавился новый звук. Глухой и, казалось, очень далекий.
Приподнял голову, но там - лишь верхушки кустов, трава и "яркое", живое, пропитавшее ткань на пол груди.
Пора уж. Откинулся. Подышал. Снова смотрел.
Через пару секунд увидел. Там. На дороге. Панама, плечи. Взгляд. Не поймешь. Муть. "Машина" была под рукой. Собрался было подтянуть, но... Зачем?
Он еще смотрел, затем повернулся и исчез. Откуда-то справа нарастал звук. "ГАЗон. Их же сейчас..."

Польша, начало 80-х гг

Наше воображение рисует справно. Некое наследие из детства, из-за любознательности. Тогда мир казался большущим, ярким и невероятно интересным, как на картинках такого же огроменного журнала "Америка" образца трехсотлетней давности. Небезопасный раритет по тем временам, он удивлял добротным глянцем на буйстве красок природы, городов и обитателей, как планеты Земля, так и космических окрестностей. Иногда поприсутствовав пару-тройку дней на трюмо в родительской спальне, "диво" куда-то исчезало от греха подальше - с концами. Но память оставалась, формируя примитивные кирпичики жизненных целей и задач. Плюс к непреодолимой тяге повсеместно крошить фашистов, объявился интерес посмотреть на загадочные вулканы, водопады, океаны, снежные вершины, лунные кратеры, а также чистенькие, блестящие вражьи небоскребы и дружественное халупообразное пожилье той-самой разноцветной и веселой шатии-братии, которую приносило на фестиваль летом 56-го.
В жизни же главное - мотивация. Иначе, зачем жить? С течением времени на смену детским мечтаниям и интересам, запароленным родителями на "хорошо-плохо", приходят взрослые желания и стремления на базисе "Добро-Зло". Переход малозаметен. Также, как и на описываемый момент. Вроде бы, лет тридцать назад обожал, потом нравилось сидеть в самолете возле "окошка". А уже и неинтересно возле "окошка" - до стюардесс далековато. Хотя, на международных линиях "Аэрофлота" можно и в иллюминатор поглазеть. Там, почему-то, в те времена и в основной массе "кривизна" с бабушками, натянув улыбки, поскрипывала в микрофон на весь салон: "Мы рады...".
У капиталистов - совсем другое дело. Пройдет, бывало, такая, как по подиуму. Спасжилет продемонстрирует, в трубку заманчиво дыхнёт. Высокая, стройная. Бровью подведенной поведет, глазом накрашенным стрельнёт и мир перевернулся...
-- Можар, необходимо объясниться. Откуда в вас столько хамства, наглости, неуважения? - прошептали сбоку в самое ухо и мир перевернулся вновь.
-- Григорий Фёдорович, забудьте о родном языке на время. Услышат.
Нет-нет, вы зря подумали, что Григорий Фёдорович тут же зашептал на венгерском или, в лучшем случае, на монгольском. Всё оказалось куда как прозаичнее.
-- Плохой у меня. Немецкий. Ладно...
Привстал немного в кресле. Посмотрел вбок, вперед, обернулся назад. Понятное дело, вокруг кишели элементы враждебных шпионских сетей, адаптированные к воздушным судам. Но давеча врученные "павой" наушники Григорий Фёдорович оставил без внимания, демонстрируя безобразный уровень оперативных качеств.
Что касается Вашего покорного слуги, то... ДА. Потряхивало. Давился. Слегка. Хотя и не случилось пока далекого грядущего, когда мы с Мишаней Васильчем - два Ганса - расслабимся по дороге к дому в битком набитом иногражданами 747-м "Бритиш Эйрвэйз" и отгорланим пару куплетов "Из-за острова на стрежень".
Григорий Фёдорович внезапно изменил положение в кресле, показывая всем видом, что пытается куда-то выбраться от "окошка", и вновь ему мешаю жить именно я.
Надо прямо сказать, то ли "Фоккер", то ли еще какое-то европейское детище, но самолет был тесноват. Узкий проход с парой шеренг кресел по сторонам. Благо, что стюардессы шмыгали в непосредственной близости и хватит уже о них, коварных.
Встав и выпустив в проход Григория Фёдоровича, я обнаружил, что он не собирался посетить отхожее место или потрындеть с девченками, а полез в багажный ящик над головой и ухватился за свой одиозный портфель. Затем, прижав его к груди, вернулся в кресло. Открыв портфель и порывшись в напиханном, Григорий Фёдорович извлек на свет божий раздолбанные очки, лист бумаги и рыжий компромат-карандаш "Стеклолит". Пойти по этому поводу "на добивание" было бы не совсем корректно. Достаточно.
Григорий Федорович отправил портфель в ноги, откинул столик и начал увлеченно писать. Во первых строках, набросанных на бумагу скорым почерком оказалось следующее: "Я не понимаю, почему вы так ведете себя. Объясните. Нам с вами предстоит провести вместе еще какое-то время и такие натянутые отношения нельзя поддерживать. Вы всё время пытаетесь вывести меня из себя. Так же нельзя делать".
Григорий Фёдорович сложил лист пополам и сунул его мне, вместе с карандашом, а сам отвернулся к иллюминатору, дымчатый, полупрозрачный пластик которого доносил сияние солнца.

Ангола, конец 70-х гг

Солнце...
"Все... оборзели..." Птицы не летали. Живая рука размякла, не желала слушаться. Даже "ржавьё" потеряло всякий интерес. А самодовольный ГАЗон-идиот пофыркивал еще призывнее и веселее, неумолимо приближаясь к точке завершения своих технических и климатических мучений.
Всё и вся ошалело под этим солнцем. Нужно было что-то менять.
"Калаш" тягомотничал, отказывался выбираться из травы, цеплялся, потом прилёг на бедро и тоже уставился вверх - таращился в белизну пустоши над вершинами кустов за дорогой. "Как же больно, зараза". Переводчик под пальцем нехотя полез вниз с привычно-пожизненного "одиночного", уселся. Спуск не капризничал, но загремев, родимая железяка упрямо и непослушно билась в руке, демонстрируя негаданный норов. Среди скрытно упорхнувших шести-семи дурынд оказался красный огонек трассера - "птичка-невеличка". Быстро... Далеко... Живо... "Видел..."
ГАЗон сразу примолк - жиче притормозила и пока раздумывала на развилке очередных неисповедимых путей. А я скорчил некое подобие улыбки и закрыл глаза. Захватывающее дух ощущение полета куда-то по кривой, вниз, до тошноты, навалилось ненавязчиво. Ёжики перестали колобродничать, притихли, раздувая топку в груди. "Ох и хреново ж..."
В азарте, "ржавым" следовало бы сразу наказать за "салют" - одарить гранаткой, пренепременно. Но они, похоже, не подгоняли развитие событий. Вполне возможно, что их устраивал вялотекущий процесс. Было время подумать, сгруппироваться, передать целеуказания минометчикам. Словом, заботы наличиствовали. А куда спешить? Всему своё время. Нукопу эту они изучили лучше, чем грязь под ногтями. Сержанта с Жорой при ГАЗоне наблюдали. Смело можно было планировать. Им же живые нужны или почти живые, но, отнюдь, не аборигены из этого... из деревни. Обстановка спокойная, никто в затылок не пыхтит. Обложат от и до.
Ткань у плеча покрылась коростой. Индпакеты остались в мешке, да и как тут... А под местным солнышком высыхало быстро. Дыркам пора уже было задраиться, но вот что там внутри творилось - одному Богу известно. Дренаж, вроде, нужен, если легкое зацепило. Обычно, сразу. А если не сразу? Чёрт его знает... Ты чего, дальше переводить кислород собрался?... Забудь... Кооператив - медным тазом. За "Жигуль" еще отдавать... Бедная моя, Незабудка. Во дела... Вдова. С такими ногами. Ничего, по кабинетам ураганом пройдешь. Приказ на пенсию в миг подпишут, в виде исключения, лишь бы отвязалась. Это мы умеем.
"Больно-то как, Господи..."

-2-

Ситуация продолжала скользить по накатанной плоскости куда-то не туда - в хлам. Судя по воплям Пиреша: "Sempre em frente!... A direita!" - он воевать собирался. Сколько там в ГАЗон поместится? Значит, вдесятером. Ну, может, человек двенадцать, от силы. Остальные добредут неизвестно когда. Если вообще добредут.
Покричать им не получилось. Хлебнул побольше воздуха и подпалил что-то внутри. Кашлем изошелся - колючками-крючьями раскаленными насквозь, в темень завернуло. Кровища во рту: "Тьфу... Ох..."
Если они до поворота встали, то хоть какая-то надежда была... Наверное, до поворота. Иначе, уже бы "нас извлекут из-под обломков" началось. А пока не глушили. Один чёрт, сейчас всё будет. Хоть не на "открытом".
Минометов не слышал. Ни РПГ, ни "Снотнусов", но шарахнуло в соответствии. Сильно. Полетело чего-то, высоко и много. Потом дымина вверх поползла и завизжали там - у Пиреша. Началось.
Я лежал, как кусок никчемного дерьма - дожаривался, засыхал, жевал усы и щурился, бесцельно уставившись в небо. Слушал. Зачастили гранаты, пальба велась безостановочно, доносились какие-то команды. Разобрать что-либо не представлялось возможным. Потом их минометы заработали. Бой пока не перемещался - долбили друг друга по месту. Через секунд пятнадцать-двадцать всё двинулось от дороги вглубь буша и, естественно, в сторону Нукопе.
Плавить дерьмо надоело. Боль прижилась. Попробовал двинуть живым плечом и снова разбередил этих ежей-сталеваров. Колотило сильно. Чернота пуще прежнего, саваном, где-то у края, но не пускало туда, как ни просил... Чуть погодя успокоилось. Лежал, ждал. Всё, вроде. Решил ногами толкаться потихоньку, вцепился рукой в траву. Кое-как развернулся и дальше. Терпимо, на грани. Вздохнуть страшно. А дорога - вот она. Так на спине и дополз. Подождал немного. Потом осторожно вывернул шею. Глянул.
Дымина с пылью еще не улеглись. Метрах в тридцати, за поворотом дороги, из-за кустов торчала развороченная морда ГАЗона. Рядом с ней на земле сидел человек и смотрел на меня. Скрюченный, склонил голову набок. Пылища застишь - не разобрать, то ли улыбался, то ли Боль это. "Живой, вроде..." Бороденка, волосы. "Жора..."
- ..., - хотел позвать, но звук увяз в кашле.
Зашелся - трясло, не отпускало. Долго... Но у всего же на свете есть край. Вот и пелена мути рассеялась. Жоры не увидел. Лишь чужой взгляд. Глаза - бельмами на черном лице, из-под панамы. Рука в обрезанной перчатке с узором из дырок. "Калаш". "Лифчик" - родной "китаец". Жарко в нем. Пять газырей. В среднем у них всегда родезийский "заград". В остальных - магазины РПК или "бутеры".
"Ржавый" приближался и мозг рассуждал спокойно, неторопливо, будто все происходило в отсеченном, потустороннем мире. Ведь что-то сейчас должно было случиться. Не понимал, что именно, но покоя это не нарушало.
Мертвое безмолвие. В нем различим каждый шорох, а я абсолютно ничего не слышал, словно укутанный пронзительной тишиной.
Жара обернулась стылой, знобкой тяжестью. "Откуда здесь холод?..." Я уже не чувствовал ног, но мозг четко, последовательно анализировал происходящее. Ощущение чего-то нового, неопределенного, но высвобождающего из цепкой анестезирующей хватки пришло ненадолго, затем обернулось прикосновением прохлады где-то у сердца. Разум не противился - безропотно ждал.
Совсем рядом - рифление толстой подошвы с налипшим муравьем. Большущий, черный, он еще шевелил лапками, словно прощался. Потом не стало ни муравья, ни неба. "Но должен быть Свет!... Обещали..." Лишь абсолютный холод, неподвижность и безмолвие, парализующие тело во имя сохранения тайны разума, познавшего Страх величиной с целую Жизнь.
А затем твердеющая тишина вросла в лед и накрыла тьмой...

-3-

И была тьма... И был свет... И снова удушливая жара, запах. А между краями рыжей, "чужой" брезентухи - небо, но уже подернутое разводами синевы из-за усталости солнца, покинувшего извечный зенит. Хотелось пить и очень трудно было дышать. Глаз и пол лица здорово припухли.
Что позади?... Вроде бы там не осталось ничего познавательно-нравоучительного и, тем более, интересного... Или запамятовал? Какая-то здоровенная прореха в жизни, забитая черным. Мозги не записали, и это их право. Бог с ними. Что у нас на момент?
Воняло. Я перемещался в пространстве как спеленатый куль в некоей горизонтали и болтался - мерно покачивался в ритм шагу четверых. Два взмыленных лица под панамами были видны, но обмениваться с ними взглядами - никакого желания. О чем они думали представлял дословно. Так что решил заняться изучением собственных проблем.
Под нежной зеленью бинта на плече со спины и груди примостились медицинские глыбы. Дохлую конечность туго примотали туда же, ближе к животу. Сбоку, на брезентухе висел пластиковый пакет, наверное, с физраствором и от него, в живую руку, убегал тоненький прозрачный шланг. В небольшом цилиндре под пакетом всё время капало - монотонно, завораживающе и покойно. Грузная боль свернулась калачиком на груди. По-людски, щадяще выпускала когти, как сонная кошка. А недочеловеки-сталевары подохли вместе с ежами. Ими и пованивало, вероятно... Ищите дурака, который признает собственную вину. Вообще-то, натекло - будь здоров. Выдавало с потрохами.
Всё к лучшему, наверное. Живой же. Пока... Я бы убил. Было за что. Точно так, хлопчики?... Понятное дело. Раздулись, как мыши на крупу.
Судя по тени, топали они куда-то на запад и, видимо, на удалении от реки - по краю буша перед косогором. Не помнил, что там на карте нарисовали про эту сторону здешних мест, но в данный момент мы не приближались ни к "кубашам", ни к базе. Допрашивать меня сейчас бестолку - добивать только. Значит, нацелились на удобную точку приема вертолетов с последующей эвакуацией. Приятного мало. С большой натяжкой можно было глухонемого "кубика" изображать, хотя тут они, в основном, гудронного окраса. И ведь наколят чёрте-чем. Заговоришь без вопросов. Так что накрылась наша пенсия, дорогая Незабудка... Всё накрылось. Верить в то, что кто-нибудь из нашей "гвардии" остался в живых? Лечить себя надеждами не умел никогда. Да и надо ли? Просто, сам, своими руками поставил крест на пяти вверенных жизнях. Знал-то толком одного Жорку. Шустриков, так, сбоку-припёку. Всё недосуг. И сколько еще полегло "самообороны"... Странная штука жизнь. Получается, всё что натворил - за ради сохранения собственной шкуры. А вроде нет. Пойми тут. Но в ответе теперь за всё. И снова никто не спросит, кроме самого себя. Как просто - хоть в петлю. Стоп-стоп-стоп. Многочисленные и животрепещущие вопросы уже готовы и ждут на "юге". По полной программе. Еще удивишься, ёлы.
Так, наверное, заведено на Земле. Дело и Спрос. Ответ самому ли себе, людям или товарищу Верховному Главнокомандующему, упрятанному в этой синеве на головой. Есть лишь сотворенное в прошлом и ожидание расплаты в будущем, когда и то и другое живет в мыслительных процессах. А посередке - миг реалий, быстротечное деяние, изменяющее баланс весов, прибавляя дополнительную порцию груза на перспективную чашу Горя или чашу Радости. Интересное предназначение у этой планеты. Похоже, нас - весовщиков - собрали здесь, чтобы понаблюдать. Заодно и наказать. А как иначе? Ведь пока не довелось увидеть абсолютно счастливого строителя Светлого будущего при условии здравости этого-самого мышления. Хотя, у жены большинство друзей и подруг довольны жизнью. Так наверное и надо - влачить существование при незамысловатых стремлениях к карьерному росту, посещением модных премьер, знанием современных литературных костей, брошенных "Иностранкой", и наличием в кошельке "березкинских" чеков. При четко обозначенных приоритетах и целях живется в радость... Вообще-то, вряд ли. Тоже, наверное, что-нибудь мучает. Эмилия из Охренеловки наряжена в импорт и изничтожила невероятными трудами "хгэканье", а боится собственной родословной - прошлого. Мало того, что недобитый, так еще и непризнанный дворянин Алик из Козломордовска страшится будущего - как бы не уронить лицо. Денег всегда не хватает и тем и другим, но всё туда же - над моими сапогами издеваются. Тюрьма какая-то, а не планета...
Попить бы и, алё, неужели поосторожнее нести нельзя? Ценный же фрукт. На медальки потяну с фотографией на вечную, а годков через пять и добрую память. В дохлятине-то какой прок? Еще и башмаком по роже заехали. Надо бы на вид поставить. Может добьют...
Уже почти минуту мой брезентовый писсуар основательно трясло и раскачивало. Всё потому, что откуда-то из дальнего далека подкрался рокот с присвистом - едва слышные сигналы присутствия винтокрылого "нечто". Поведение обеих голов подтверждало, что никакого родственного отношения к житию-бытию этого коллектива данные шумы не имели. Причем, никто никуда не ховался и, похоже, не собирался, что странно. Лишь подрос и без того высоченный темп движения, колонна прижалась к бушу, доходчиво поясняющему свою близость появлением кустарника в поле зрения.
На разудалое зеленое бесчинство, бегущее по соседству, любовался недолго. Прошла непонятная команда и удар о землю обернулся ватным, глухим мраком. Взрезало по-живому, слева, изнутри, до оторопелого понимания абсолюта безволия и бессилия. Аж слеза навернулась. Потом тряхнули снова, потянув вверх. "Сколько ж можно-то?"... Чуть позже углядел, что всё не так уж и прискорбно. Просто, хлопчики поменялись. Две новых головы "по корме" рассматривали с интересом. Переглядывались. В диковинку, видать. Не наелись еще. Это бывает. По молодости. Скоро пройдет. Когда "четко обозначенные жизненные приоритеты и цели" внезапно претерпят видоизменения. Треснут, словом.

-4-

И без того далекий звук "вертушки" совсем притих, задавленный тяжестью человеческого дыхания, шорохами брезента, приглушенным фоном извне, в котором перемещалось ни много ни мало, а около сорока человек, доверха забитых "предметами" ратного ремесла. Тянули они, при всём при этом, по нормативам мобильности и шумности на "отлично", из-за чего вдруг слегка позавидовал, что, в свою очередь, удивило. Но уже давно "пришла пора печальной мысли", и удивление не изумило, а раздосадовало. Посерьезней бы надо.
Это ж... полный... хана... Будущего нет. Пару недель полечат и уже в "тряпку" можно обращать. Но тряпки разные бывают. Одной и рассказать-то нечего. А другая будет говорить, говорить и говорить. Обо всем, про всех и про вся. Это твоя гребаная романтика, вместе с "залетами" подвели к черте. И кой черт тебя дернул родиться и расти среди людей, о которых ты помнишь и знаешь практически всё, включая привычки, повадки, любовниц, хобби. Тогда на плечах катали и не догадывались, что кабинеты самого секретного военного ведомства страны заслужат. Уже десяток лет секреты этого ведомства, да и многое другое от тебя никто не скрывал, потому что ты - "свой". А "эти" - чужие - мешать не будут. Водички дадут попить. Потом придет пора и им поудивляться. С заокияна соколов кликнут. Те - посноровистей. Без спешки, поправят немного, подвернут на нужные разговоры, дадут отдохнуть - повспоминать "нетематическое" - и снова завернут на "интересное". Так может продолжаться до бесконечности. Чего им тебя жалеть? Неделя, две и "медицина" вытащит наружу всю память, заодно прикончив разум. Кое как доживешь своё - одуваном - даже не удосужившись понять, что произошло. В общем, посерьезней бы надо. Чего ж ты таким раздолбаем уродился?...
За дебрями безысходности продолжало плестись неторопливое время. Лихорадило, но уже давно и, по всей видимости, тому потворствовали не только мысли. Со здоровьем был явный и прогрессирующий напряг. Плюс ко всему жажда изнасиловала. Дела обстояли до того никудышно, что даже не заметил, как желания определенного рода, причем явно несбыточные, понесло материализовываться.
Оказалось, что окружающее, а точнее окружавшие изменили направление движения и, продравшись сквозь передние кусты, достаточно гуманно приземлили. Брезентовые стенки улеглись рядом, но капельница не успела, подхваченная кем-то, бесцеремонно усевшимся, определив спецсидор чуть ли не на мою голову и поджав живую руку к земле. Остальные расположились по соседству.
Обволакивающий, душноватый тенек лишь сбил зрение, а с "полегчало" в виде неожиданной и покойной горизонтали не получилось из-за общетелесной трясучки. Ну хоть родную песню вертолетных турбин в разудалом подсвисте винта послушал. Она приближалась.
Облет зоны, наверное. Признаки боестолкновения они вряд ли обнаружат. Уйма времени прошла. Да и чего там углядишь сверху в этом буше? Тем более, хлопчики подчистили по мере возможностей. А Нукопа, небось, теперь замерла до второго пришествия. Ушли в себя. Страшно селянам и...
Хреново. Даже голова дрожала, но "ржавый" с капельницей, примостившийся рядом, отчего-то заинтересовал. Он сидел ко мне боком, наклонившись вперед. Пришлось судорожно, по-сухому сглотнуть, увидев флягу. Кроме, ничего желанного на спецсидоре не обнаружил. Туго набитые карманы были "правильно" закрыты во избежание "по мордасам". И что у нас на ремне? Чуть повернул голову, повел глазом и увидел гранатный подсумок. Его, вместе с содержимым, подпирало моё плечо и плотно застегнутый клапан слегка топорщился. Сбоку наружу выглядывала небольшая дужка в новенькой зеленой краске. Сантиметрах в пятнадцати от глаз.
"Тёщино колечко-невеличко"...
Подумал еще, что грудина опять восстанет. Надо бы на опережение двинуть, а как? И действительно, Боль снова принялась кромсать, но не сразу, и я всё-таки успел. Зубы душевно вцепились в это ново-зеленое, оказавшееся сравнительно послушным и податливым на рывок. Не по-нашему. Хотя, может, дюже хотелось и какие-то неведомые резервы подмогли? Не знаю.
А "ржавый" среагировал чересчур опрометчиво. Подскочил, отбросив капельницу. Прозрачная трубочка потянула за собой иглу и выдрала из вены, но по-божески - из-за мясорубки в грудине даже не почувствовал.
Вообще, поспокойнее бы хлопцу надо было. Ничего экстраординарного еще не произошло. Предохранительную скобу надежно держал подсумок. Куда все вечно торопятся? Подумали бы сначала, а потом уж...
Тяжко. Еще не хватало чеку проглотить. Зажал её в зубах. А "чеканутый ржавый" пока суетно занимался чем-то не тем - вместо того, чтобы зажать подсумок рукой, принялся сидор стаскивать. Остальные тоже закипишились. "Шараш-монтаж. Теперь добьют. Эт-точно". Даже неинтересно и не до того вовсе. Болело наповал, и я закрыл глаза. Мычал потихоньку.
Тем временем, легкоузнаваемый, винтокрылый "Гена"-земляк подходил всё ближе, уже сотрясая округу своим "пламенеющим мотором".

Польша-Голландия, начало 80-х гг

А вот у Григория Федоровича с "мотором" не всё в порядке. Давеча кулаком себя в грудь колотил, намекая на стенокардию. Стыда в тебе нету. Надо бы поаккуратнее, помягче, а то, не ровен час... Товарищей-то в беде оставлять нельзя. Придется заботиться-сопровождать, задвигая тем самым молниеносно-оперативные этапы реализации, то есть насущно-ошпаренные сроки выполнения задач командования. За это по головке не погладят - ея снимут, просто-напросто.
Так что, вместо объективной реальности в виде последовательного изложения несоответствий положениям "Инструкции по размещению и пребыванию на территории стран Варшавского договора', а также "Инструкции по перемещению с использованием воздушного, морского и железнодорожного транспорта в странах НАТО", я написал крупными, печатными буквами: "ПРОШУ У ВАС ПРОЩЕНИЯ ЗА ВСЁ СОДЕЯННОЕ, ГРИГОРИЙ ФЁДОРОВИЧ. Я БОЛЬШЕ ТАК - НИ-НИ. ЧЕС.СЛОВО", - и под раскаянием принялся рисовать иногражданку с соседнего кресла.
Худенькая блондинка лет двадцати пяти, приятной внешности, с пышными, длинными волосами являла собой образ Голубя мира. Хотя была, как показалось, погружена в глубину собственной мысли, чем немного омрачена. Но это ж сама суть шарма.
Григорий Фёдорович забирать бумагу с карандашом-компроматом не порывался. Лишь в тайне подглядывал и уже удовлетворенно. Подумалось мне, что извинений - даже в такой извращенной форме - ему не приходилось слышать, а уж тем более читать лет эдак с двести.
Облик иногражданки проявлялся всё отчетливее и Григорий Фёдорович, подрастеряв гневные мысли, решил заняться сравнением с оригиналом, изменяя местоположение и вытягивая шею - присматривался к соседке. Затем даже взгромоздил на мой столик кулак, но с оттопыренным большим пальцем. Много ли надо, кхм-кхм, "живописцу"? Любая похвала - прям, элей на душу.
Вскоре ситуцию окончательно разрядила суета стюардесс с последующем предоставлением "перекусить-выпить". Григорий Фёдорович немного стеснялся и пришлось подтолкнуть - попросить джин-тоник. Чуть погодя повторили, потом еще раз и потеплело. Враги-империалисты потихоньку сместились куда-то в небытие. Молчание уже тяготило кое-кого и сквозь наушники с Осборном донесся неслабый конспиративный шепот:
-- Вы знаете, я никогда не был в Америке. Сильно отличается от Европы?
-- США - эт-да. У них тяга к гигантизму. Машины огроменные. Небоскребы. Тетки тоже здоровые. И березки растут. ЧуднО... А в Никарагуа никогда не был. Думаю, ничего хорошего. Война. Криминогенная обстановка, стрельба спародическая, заразы полно, и вообще. Хотя, природа, должно быть, интересная. Горы-джунгли-мины-банды. Посмотрим.
-- Что значит "банды"? Там же народно-освободительный процесс развернулся, вооруженные отряды рабочих и крестьян действуют.
-- А это одно и тоже, товарищ Шандор.
-- Ну уж тут, Мож... э-э-э-э, товарищ Иштван, я с вами не соглашусь.
-- А и не надо.
-- Но вы же там не были.
-- Знаю, просто. Везде одна и та же канитель.
Григорий Фёдорович явно помрачнел, а Оззи - хоть бы что. Я тоже не скучал. Как представишь перспективку, так только и остаётся, что радоваться жизни.

Ангола, конец 70-х гг

Родимый "крокодил Гена" ехал, насвистывал и грохотал совсем неподалеку, когда стали происходить некие странные события, которые пришлось упустить из внимания по причине наличия отсутствия какого-либо визуального восприятия окружающей действительности вообще. Тещино колечко постепенно и неизбежно перегрызалось, о чем также не имел ни малейшего представления и всё по той же самой причине сконцентрированности на происходящем внутри. Острота ощущений держалась на должном уровне - возле "краешка" - пытаясь в полной мере дать прочувствовать то, что, казалось, вряд ли придется испытать, а скорее выдержать когда-либо еще. И уж если такое приключится - в гробу я видал эту жизнь и всё остальное со всеми остальными, вместе взятыми. Дали бы "Макара" или, на худой конец, аркебузу - стрельнулся бы не задумываясь. Вот только ни прицелиться, ни удержать не смог бы ни то ни другое. Оставалось пилить вены, но под рукой не было ничего подходящего. Да и сама освобожденная, живая правая рука вела себя как-то неестественно - подгребла брезент, рвала и раскидывала траву вокруг, затем начала рыть. Может быть, уйти в землю - это здоровая реакция выталкиваемого Болью из жизни, жалкого, трясущегося подобия человека, издающего звериные звуки?...
А Земля была теплой, податливой, родной и словно живой, но не слышала или не хотела. Я никак не мог избавиться от невыносимых пут, оттого просил помочь и принять. Неужели Ей не дано распоряжаться "своим"? Разве это "своё" уже принадлежит кому-то или чему-то "иному"? Пойми тут разбери.
Приступ Боли внезапно стих, отпустил. Дозволено осторожно, но безнаказанно подышать и даже трясти перестало. Теперь слева в груди тлели терпимые угли. Плеваться - огонек раздувать - незачем, потому вытолкнул обгрызанную чеку языком. Приоткрыл глаз в попытке "развеяться". С бездумной завистью уставился в небо. Там легко и спокойно томился день, еще даже не собираясь помирать. Умиротворенно.
А по соседству продолжало происходить нечто невообразимое. "Эти" пока не угомонились. С моими мозгами произошла полная ахово-нутряная "катаклизма" и не сразу дошло, что внезапный всплеск событийной насыщенности этого тесного мирка приобретает новые формы. Дружный коллектив спасателей-единомышленников внезапно распался. На лицо свидетельства того, что к копошению вокруг "чеканутого" стремительно подкрадывался апогей. То есть уже подкрался. Вскоре рвануло, но не "по месту" - видать, гранату успели отбросить. Рвануло негромко - винтокрылый "Гена" проходил в непосредственной близости над полем, заглушая всех и вся. Его свистящее "громоподобие" тут же отыграло нотой виража при удалении. Получалось, что с борта подрыв наблюдали. В авиации - не на флоте, под шум винтов не расслабишься.
Обнаружены, значит. Но с земли никакой реакции "ржавых" не последовало, а ведь в ящиках у них, по логике, "Блоупайпы" находились и надо бы заранее озадачиваться - перво-наперво боеготовность по отражению воздушной атаки и уж потом "по обстановке". Но, всё же, 99 процентов на "подвезет" приходилось, а "не подвезет" - это срыв всей операции, однозначно. Да и об инциденте с гранатой вряд ли кто докладывал. Себе дороже. Ну, а ты попробуй угляди в этом буше, чего личный состав вытворяет.
Свои были совсем рядом. И снова разонравилось помирать. Только вот придётся. После "крокодила", грамотно отработавшего в буше, даже "Гринписы" курят, потому как беречь уже нечего.
"Ржавые", тем временем, одномоментно выдвинулись к кромке. Обо мне, в свете событий, очень правильно забыли и, похоже, "на всю оставшуюся жизнь". Нутро жарило, температура в зашкале, ненавязчивая прострация откуда-то объявилась, но общее плачевно-бедовое состояние относительно стабилизировалось. Попробовал двинуть ногой и особых изменений в ощущениях не прочувствовал. Каблуком пошурудил, вмял в землю через брезент, толкнулся. Потихоньку поехал на спине, рукой помог, да и "крокодил Гена", слыхать, не спешил - лез выше для свободы маневра и уж пренепременно и обстоятельно докладывался "земле". Потом подберется, подождет, вызывая на противодействие, чтобы накрыть с предельной точностью, наверняка. И вот тут ошибка возможна. Бояться-то, вроде как, незачем. Откуда ж ему - "винтонутому" - знать, что не по его душу "бурнули", а всего лишь нежданно-негаданная граната случилась. И никто ж не поведает сколько здесь этих "бурых", хотя и "ржавых", попряталось. Однако, не мои это заботы и хлопоты.
Метров на шесть-семь отполз без приключений. Под спиной ровнехонько - ни кочек, ни деревяшек, ни камней. Трава, да землица мягкая. Кусты пока неплотно торчали. Но вот уже листва у лица, ветки. В общем, уперся, как в стену. Повернуть бы. Изогнулся немного и таки разбередил - до категорической печали и горести в полном коматозе нежелания. Даже чего-то с предохранителями случилось и вместо прострации - "поехал", но не отключился пока. Уши еще присутствовали, когда противоборствующие стороны уж больно обвально-громко законтактировали неподалеку.
Старт "Блоупайпа" раньше слыхивать не доводилось. А "Стрелу" - да. Потому и не понял, когда слишком знакомый визг донесся откуда-то из головы "ржавой" колонны. "Стрела", что ли?... Это вряд ли... А какая разница?... Хотя..." Но с другой стороны, цель-то не поразили. Потому как, если бы Гену поразили, то в таком духе он уже никого и ничего не давил бы. То есть внезапно, а главное беспрерывно его НУРСы не завопили бы и сотрясающе-оглушительно не раскалывали, как мою голову, так и головы в упомянутой "голове". Вот такие умозаключения подоспели на момент по данному вопросу.
А потом, почему-то единственный глаз обнаружил расплескавшийся по соседству очень яркий и чудесный, безветренный, теплый день. Веселый такой, радостный. Ну и дурак же, что спрятался от него в теньке. Даже зелень подрагивала, насмехаясь. Хотя, дрожала не только зелень, а также земля и в такт с ней кто-то невидимый бил по моей голове кувалдой. Надо прямо сказать, было больно, но больнее было в другом месте - где-то неподалеку от сердца. Там устроился второй "невидимый" - друг этого, с кувалдой - долго и упорно пытаясь отпилить половину груди. Дело явно не спорилось, оттого пилили и долбали по голове не переставая. Я терпел. Знал, что нужно терпеть, потому что это нор-маль-но. Живые же люди постоянно что-то терпят. Только у неживых - ничего и никогда. А я - живой и терплю, так как заняться больше нечем. Только жить. Эти же - с пилой и кувалдой - не отпустят и ничего делать не разрешат. Но они не знали, что я-то всё уже понял. И когда им надоест, они устанут и поступит команда "Отбой!" - вот тогда я сразу же выйду в поиск. Потому что кто-то украл у меня изнутри всю воду, до последней капельки. А вернуть её просто необходимо и уже затем наказать виновных по всей строгости. Я знал, где искать. Надо идти по солнцу, всё время на юг. Негодяи и жулики живут только в Сочи. Все хорошие люди - на севере, в нечерноземной полосе. Так почему-то устроено на земле, но об это мало кто догадывается. А казалось бы - проще простого. Без очков видно, что бессердечные, загорающие "южные" - очень хитро-жадные и хотят заиметь всю воду, поэтому постоянно оббирают беззащитных, мерзнущих "северных". Вот тогда мы берем в руки оружие, потому что должны вернуть воду назад... Странно... Воды полно и на всех хватит. Зачем этим придуркам вся вода? И вообще, всю её не утащишь. У меня вот только сперли. Зря, кстати. Еще жена, помню, говорила: "Тебя всё время где-то носит, и поэтому у нас в семье вода течет, как деньги". Или наоборот? Нелогично как-то... Денег-то у меня с собой не было. Точно, похищена вода. Пора планировать поиск.
Но гениальную водяную операцию-многоходовку продумать не дали. Второй пуск "Блоупайпа" или "Стрелы" случился совсем рядом. Под шумок окончательно выбило "защиту", и я "отъехал"

-2-

Темнело здесь быстро. Седьмой час и привет. Снова несли куда-то. Не сразу и уразумел, что темень снизошла не по милости солнца. И дышалось тяжело не только по причине дополнительной дырявости. А всего-то навсего, хламья тряпишного сверху навалили. Вони и без него хватало, но вот пОтом - сильно, а изобилием чужой свежей крови тонюсенько так несло.
Я уже основательно материализовался и даже думал, что соображал. По всей видимости, без медицины не обошлось. Чего-то уж больно похорошело.
А "наши" проиграли. Как ни странно, но меня по этому поводу не били. Проверил всё. Точно, не били... Зеленое обмундирование из бинтов и заплывший глаз с синячиной на пол морды при общем доходяжном виде вряд ли жалость вызвал. Значит, добивать резона не было. Их перспективная "работа2 явно накрылась. Пора домой. Теперь беречь будут, чтобы хоть что-то на хвосте принести. Ну уж тут "бабулька натрое сказала". Еще успеть вам надобно.
Ишь, обо мне-то как позаботились - даже хламьем укрыли. Чтобы не замерз, едрит. А ведь с тройку месяцев назад довелось лицезреть тела голых, оттого непонятных белых мужиков. Двое их было. В тот раз блокировали, потом совместно прочесывали стык нашей и "кубашиной" зон. Какой-то невразумительный "боестолк" у них еще приключился. И вот эти тряпки, наваленные на мне. Кровью от них конкретно тянуло. Теперь прояснилось. Выходило так, что своих они бросали нагишом, поскольку в землю определять некогда. Эвона куда "собаку-то зарыли". "Ржавый" почерк. С одной стороны - разумно. Но не по-человечьи... Не понял... Чего?! Осади-и-и-и, моя черешня! О человеческом рассуждать вздумал! Чего-то душновато даже стало.
Замерзнуть - ну никак, но вот задохнуться под кучей тряпья на жаре - без вопросов. Кашель уже подбирался. Попробовал правой рукой двинуть и не вышло. Понятное дело. Зафиксировали её от греха подальше. Пришлось сигнализировать, в связи с полной беспомощностью. Засвистел потихоньку. Реакции никакой. Только на мелодию гимна ЮАР откликнулись. Свет появился. Воздух. Очень много света. А уже потом рожу злую разглядел. Но вначале услышал шипящее: "Shut up, fucking bastard!"
Весь завал слов не разобрал. Лишь одно оказалось знакомым - с Жорой недавно проходили. Вот только не пройдем уже ничего больше. А "этот" грубил. С виду интеллигентный такой, хотя и без очков. "Ничего-ничего. Поругайся. Недолго осталось-то. Скоро обложат и положат вас всех". Не верил я в это и не надеялся, но чуял. Просто, чуял. Обреченность вокруг царила-праздновала. В шорохах, в мерном покачивании, в поступи, в ритме самой жизни. Не моя безнадега полная, а извне исходящая. Расселась тут, как дома и ждала.
- I... want... water, - получилось несколько неубедительно, потому что одно дело свистеть и совсем другое - говорить. Внутренние емкости с воздухом и без того вовлечены в процесс полумертвого дыхания. Посему дополнительные нагрузки сопряжены с определенными последствиями... Но обошлось, а пить уж больно сильно хотелось и пришлось чем-то пожертвовать...
- I... want... water...
То есть решил погромче объявить и на этот раз не обошлось. Точнее, воду-то получил чуть позже, но не в радость. Не кромсало, только подожгло и кашлем захлебнулся. Расхотелось воды, словом.
Округа тоже умаялась от присутствия насверкавшегося и насиявшегося Властелина, который наконец-то собрался восвояси. Он должен был покинуть через пару-тройку часов, но челядь уже вспомнила, что в его отсутствие она тоже что-то из себя представляет. Едва подернутое синевой небо набирало цвет, почти незаметно, но всё смелее и увереннее. Какие-то птицы появились высоко-высоко и неторопливо проплывали подле облачка, одинокого, невесть откуда взявшегося, белесого и стыдливого. Подсолнечный мир оживал. Так уж устроено на этой планете. Правила простейшие, но они обрастают следствиями, которые путают нас всех. Становится очень трудно и даже невозможно понять ЗАЧЕМ.
Действительно, зачем? Это уже по другому поводу вопросом задался, поскольку с минуту назад направление движения изменилось влево. Близкие верхушки кустов и деревьев скрылись из виду, громче зашуршала трава. "По "открытому", что ли, топали?" На сухостое след и слепой разглядел бы. А до темноты было еще далековато, "вертухи" рано принимать. Да и темп теряли. Стопориться им сейчас никак нельзя. Понимали же - борт доложился и тревога по району прошла. Все на ушах при охотничьем азарте. Истомилось командование без дела. Затишье по месту который месяц.
Но "МиГов" ждать не стоило - не те задачи и до их аэродрома далековато. Подлетное время наших "винтокрылых" с Севера, в лучшем случае, выходило после захода солнца ввиду местных сроков согласований и утверждений. Даже если они Гену свалили, то спасательные операции в зоне планировались и на данный момент проводились исключительно наземные. А также... Уверенность в наличии присутствовала - процентов на 95 - что "ржавье" обо всём об этом прекрасно знало.
Трава продолжала громогласно скрести брезент, и дальнейшее перемещение явно шло под уклон. Наверное, в низину к реке уходили. Но это догадки. Ничего я не видел в этом брезентовом мешке. Перед лицом - наваленная куча изодранного, окровавленного тряпья. На неё любоваться как-то сразу расхотелось. Небо тоже остохренело. Закрыл глаза. Дерьмо всякое в голову полезло. Только подумал о вражьих чудодейственных медицинских препаратах, которые пока прятали Боль и вот, пожалуйста...
Аж Время скомкалось. Мозг отказался его терпеть, снабдил какими-то урывками памяти по поводу неожиданных хлопков "Снотнусов", суеты, далекого треска горящей травы и запаха дыма. Промелькнуло в голове насчет того, что они на "запятую" шли, то есть возвращались по направлению к Нукопе вдоль реки и подтирали огоньком за собой. Пытались выбить со следа. Ну уж это - как получится. Хотя, чем ближе к середине периметра охвата окажешься, тем запас по времени для эвакуации больше... Иногда и наоборот выходило. Как Судьба костяшки бросит.
А потом провалился в тишину. Там было невероятно жутко и одиноко. Наползало что-то бесформенное, живое, оттого страшное донельзя. Но и оно куда-то подевалось. И уже тенек или сумерки - не поймешь. Плотные кроны на кривых стволах деревьев. Запах близкой воды, чавканье трясины, близкие голоса и долбанули головой о нечто твердое. Хотелось покоя...

-3-

"Зачем так громко? Больно ж, мать вашу"...
Звук исторгала вся левая половина небес за моим носом. Там, в видимой, удивительно синей части монолита едва проклюнулась пара дырочек-звезд. Дальше правым глазом не видел, а повернуть голову никак не моглось.
Справа совсем недавно зашло солнце и еще подсвечивало приличный кусок неба со стайкой перистых, раскрасневшихся облаков. Было бы тихо и спокойно, если бы не рев, свист и ветер.
Я лежал на земле, по неизвестной причине промокший насквозь. Неужели по собственной инициативе?... Но на голову "воды" не нальешь, а борода, усы, брови, бинты, штаны - мокрые. Тряпья на мне уже не было. И капельницы тоже. Даже трава c брезентом куда-то подевались. Лишь вкус горелого и прохладная сырость в хлестко бьющем по телу, залетающем в глаз ветре с пеплом. Вокруг кто-то мельтешил, кричали, пытаясь перекрыть этот грохочущий вой, но ничего у них не получалось.
Вскоре из-за моего носа вылезла темная и тупая, неказистая морда горбатой 'Дакоты'. За ней еще одна. Далековато до них было. Осторожно подкрадываясь, вертолеты синхронно завернули над краем усов. Пошли на меня, а что произошло дальше - не совсем понял. Даже совсем не понял.
Звук внезапно изменился, стал глуше. К нему прибавились отрывистые, высокие ноты. Передний борт просел на хвост, нехотя накренился, исчез за усами и дальше, куда-то под бороду. Прорывая общий ревущий фон, донесся скрежет, треск, глухой удар. Ни взрыва, ни огня. Ввысь и в стороны полетели куски. Потом падали. Некоторые сразу, другие еще парили-вертелись, но с 'полетать' никак не срасталось, и туда же - к земле. Рядом закричали, пытаясь переорать живую, зависшую вертушку. Всё - чересчур динамично и не для убитого понимания на момент.
Перевернутым конусом правильной формы, тускло сверкнув, к небу вырвалась земля, разразившись очень болезненным, резким громом. Совсем не там, где упала 'Дакота'. Конусы вырастали снова и с неба полетела земля. Не мог укрыться, а она падала будто бы прямо на меня. Не попадала и плюхалась рядом, иногда осыпая. Я щурился, осторожно подглядывал. В воздухе оказались яркие огоньки. Красные и зеленые. Бесконечные цепочки огоньков, летящих откуда-то справа. Некоторые жались к земле, ускользая из поля зрения, и, наверное, ударялись о нее, потому что подлетали высоко-высоко вверх. Удивительно быстро.
Сегодняшний день странным образом изменил восприятие. Окружающее больше походило на безумную игру, участия в которой не избежать, и приходилось безропотно подчиняться её правилам. Но в то же время у безумия нет логики, а значит - правил, то есть сути. Есть ли она вообще, эта суть? Почему мириады забавных и жизнерадостных огоньков отождествляются с грохотом, лязгом, содроганиями в клубах вонючего дыма, разлетающейся земли и железа? Почему созидаемое Светом несет Тьму, будто бы у них единое предназначение?... Чёрте-чего.
А где-то там - люди, хотя и чужие. С минуту назад они мельтешили неподалеку, а теперь их не было видно. Наверное, пытались укрыться и что-то противопоставить случившемуся светопреставлению. Второй вертолет тоже пропал куда-то, лишь звуком обозначая присутствие и существование.
Землю рыли всё чаще. Огонь велся орудийный - не минометный. Отличаются они шибко по подрыву. Пушечный снаряд летит намного быстрее и зарывается глубже, оттого сам звук глуше, не такой звонкий, как у мины. Да и разлет осколков относительно щадящий. БМПэхина 73-миллиметровая била, вроде. Надо ж, вышли-таки. Броню какую-никакую пригнали. Теперь не упустят.
"Ржавье" отошло куда-то влево. Пыталось огрызаться, судя по некоторым вкраплениям в общий фон. Я не видел их. Я вообще уже ничего не видел, основательно присыпанный землей. Лишь ощущал её периодическое падение. Потом ударило чуть выше колена. Потеплело. Особой боли оттуда не ощущал. Хватало. Уже давно ни до чего...
Мысли, как чумовые метались. Бред какой-то. Время постепенно сморщилось, законсервировало, помариновало и внезапно выбросило - чем-то обжигающим ткнули в лоб. Уже не рвалось. Только редкие одиночные выстрелы. Неподалеку ворчал мощный дизель, а совсем рядом громко общались по-испански, и в лоб, значит, стволом. Пора было признаки жизни подавать, но помогли - в пах заехали. Чья выучка-то? Вот и получай согласно наставлению по досмотру. Как раз этого не хватало. Захлюпал. Дыхалка "нулевая", а тут перехватило совсем. Пасть распахнул, как рыба. Землицей закусил. Сухая уж больно, пыльная на вкус. Бормотать даже не пытался. Яркий-яркий свет сквозь веки - небось, прожектор с БМПэхи навели и пока бездействовали. Проку с "дров" никакого - это понятно, но не добивали. Штаны-то и башмаки на мне ихние - кубашиные. Смутило, похоже.
Отдышался нескоро. Потом вода на лицо полилась. ВОДА. Глотал её. Вместе с землей. Вкусная штука - эта вода. Очень. ВОДА.
В ухо заорал кто-то. Непонятно, на испанском. Глаз приоткрыл, но уж больно свет сильный. Забурчал: "Информэ у "Вулкан"... Иштоу... "Вулкан-дощь"... Фериду... Гравмэнтэ... Пердиду... "Вулкан-дощь"... (Сообщите "Вулкану". Я - "Вулкан-2". Ранен. Тяжело. Заплутал. "Вулкан-2")". Не поняли они ни хрена, но про "Вулкан", знамо дело, слыхали. Дошло и пошло-поехало.
Так что, давай "на пердоху" (на предохранитель) и отбой. Отбой, Можар!...

(продолжение следует)


©Постоялец, 2005-2006гг


Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список