Они с нами, они среди нас, они - это мы потом. И, как все, они бывают серьёзными и смешными, интересными и не очень. Но в любом случае они достойны уважения, помощи и поддержки. Потому, что они выжили, сделали много хорошего и детям ещё помогают. В этом сборники подобраны рассказы о стариках, весёлые и грустные, в основе которых почти всегда подлинные события.
Уроки английского
Ему семьдесят, ей шестьдесят. Его зовут Алексей Афанасьевич, её Зинаида Петровна. Жили они душа в душу. И вот как-то он рассказывает ей:
- Стою сегодня на остановке, автобус жду. Слышу, бабка одна рядом ворчит. Как вы тут в Москве живёте, говорит, скука страшная. А другая бабка спрашивает её ехидно, а вы откуда такая сюда явились. А та докладывает во всеуслышание и с гонором, из Англии. Сын мне квартиру здесь купил. Сказал из-за международной обстановки не могу я больше к тебе в Лондон ездить каждый месяц. А третья бабка встревает и советует англичанке участливо, а вы запишитесь в московское долголетие, там разные занятия для пенсионеров проводятся, по танцам, по рисованию. А та ей брезгливо так, а я уже записалась и сходила раз. Пришла, говорит, а там одни старухи сидят и чай пьют. А вторая бабка спрашивает, а вам-то сколько лет. Восемьдесят пять, отвечает. Представляешь!
- А я тоже уже записалась, - заявила Зинаида Петровна. - На английский. У меня в школе по нему пятёрка была. И тебе надо чем-то заняться для саморазвития. Там, например, даже на гитаре играть учат.
- Зачем! - с удивлением воскликнул Алексей Афанасьевич. - Чтобы похоронный марш выучить?
- Да ну тебя. Как хочешь. А я завтра иду.
И вот возвращается Зинаида Петровна после первого занятия.
- Хаюдуюду, дорогая, - встречает её Алексей Афанасьевич.
- Да ты хоть знаешь, что это такое? - спрашивает с улыбкой Зинаида Петровна. - Так сейчас никто не говорит.
- И дорогая не говорят?
- Дурачок ты у меня. Ничего не знаешь.
- Хорошо. Если ты всё знаешь, тогда ответь мне, как сказать по-английски извини?
- У них два варианта этого слова, - забыв на минуту, что муж почти всё и всегда превращает в шутку, принялась объяснять Зинаида Петровна. - Первое, это экскьюзми. Это как бы ты спрашиваешь у человека, можно или разрешите. А второе, это сори. Это уже как бы умоляешь простить тебя за что-то ужасное.
- Спасибо! - поблагодарил жену Алексей Афанасьевич за такое краткое и толковое объяснение. - Это, допустим, приглашаю я к себе домой ту англичанку с остановки, помнишь, вчера рассказывал, и говорю ей, экскьюзми, а можно я вас, ну сама понимаешь, что. А, когда у меня ничего не получилось, тогда я ей говорю уже, сори, мэм. Правильно?
- Правильно, - вдоволь насмеявшись, подтвердила Зинаида Петровна. - А на самом деле что бы ты ей сказал?
- По-английски или по-русски?
- По-английски, конечно.
- На иностранные языки это не переводится.
* * *
Совесть подлеца
Сидят в День России на лавочке во дворе два старика. А их, таких древних дедушек, и есть всего только двое на весь большой московский дом у метро "Таганская". Остальные - это бабушки и прочие обитатели. Один старик и предлагает другому:
- Чё сидим-то, Ефимыч, пойдём ко мне, выпьем по маленькой, праздник вроде?
Другой уговаривать себя не стал. И вот они уже на кухне. И вот они уже приняли, и не по маленькой, в охотку и без тоста.
- Подлец я, Ефимыч, ох, какой подлец! - вытирая костяшками пальцев влажные глаза, признался вдруг хозяин просторной квартиры с высокими потолками. - Не могу себе этого простить. И забыть не могу, совесть не позволяет. Столько лет мучаюсь, места себе не нахожу. И чем дальше, тем больнее. Спать ложусь, вспоминаю. Встаю, опять вспоминаю.
- Государство обманул, что ли? - перебил его Ефимыч. - Так ты его никогда не переобманешь.
- Да нет.
- Жену свою сильно обидел, что ли? - снова спросил Ефимыч. - Так её давно уж в живых нет.
- Да нет.
- Долг не вернул, что ли? - опять предположил Ефимыч. - Так забудь, пусть о нём кредитор помнит.
- Хуже, Ефимыч, намного хуже и страшнее.
- Ну, я не знаю, что ещё хуже и страшнее может быть, если ты так убиваешься.
- Не убиваюсь, а убил, возможно.
- Ого! Тогда колись, я не сексот, сообщать никуда не буду.
- Тогда наливай и слушай. Было это лет шестьдесят назад или больше.
- Ну, ты даёшь, опомнился! - воскликнул Ефимыч. - Может, ты ещё при царе Горохе кого укокошил?
- Чё ты ржёшь-то! - возмутился подлец. - Меня совесть заела, а он ржёт сидит, как ни в чём не бывало. Скачи в поле и ржи там. Хотя какой ты скакун. Ты так в лифт заползаешь, что тебе когда-нибудь точно одно место дверями прижмёт.
- А что мне рыдать, что ли! Его чего-то там заело на старости лет, а я слёзы лить должен. Расчёкался тут, москвич деланный. Ещё в министерстве работал. Никак от своего Урала избавиться не можешь.
- Так ты будешь слушать или нет, мерин плешивый?
- Давай начинай, молчу уже. Может, и в самом деле полегчает тебе, если расскажешь.
- Да я даже не знаю толком, в чём признаваться-то. Я в Пермской области тогда жил, отрабатывал после ремесленного на заводе. Район дальний, вокруг тайга. И вот заставили меня для галочки на лыжных соревнованиях за цех выступить. Я пришёл, дали какие-то лыжи типа досок обструганных, широкие и тупые, ничем не смазали, палки тяжёлые бамбуковые, выше меня, бумажку с номером на пальто сзади прицепили и вперёд. Старт и финиш был на опушке, за посёлком, а лыжня по лесу шла. Кто там и где там бежит, судьям не видно было. С горки скатывается к ним из леса очередной участник, значит, дошёл. Отметили, и проваливай. И вот бреду я кое-как последним по лесу, темнеет уже, поздно начали, палки за собой волочу, руки в варежках, в карманах и всё равно замёрзли, мороз градусов тридцать, как минимум. И вдруг догоняет меня настоящий лыжник, как по телевизору показывают, в красном спортивном костюме, лыжи импортные, узенькие, концы острые, палки металлические, ботинки специальные, крепление с гребешком впереди, а не на брезентовых застёжках, шапочка вязаная, белая, со значком фирменным, не то, что у меня из кролика, чёрная и облезлая. На старте я его не видел. Но номер на нём за мной был. Догоняет, значит, запыхался весь, пар от него валит, иней на бровях и ресницах, остановился и спрашивает, по какой лыжне дальше бежать. А там флажки с указаниями сдуло, и действительно, непонятно, какую лыжню выбрать. Развилка такая, одна лыжня вправо, другая влево. Я смотрю на него, и завидно стало, он весь из себя такой современный, здоровый, не то, что я, заморыш тутошний. Я ещё подумал тогда, наверно, он молодой специалист из Перми, на завод к нам после института прислали. И отвечаю ему, не знаю, говорю, давай наугад, ты туда, а я сюда. Честное слово, я сам не знал, куда правильно. Он кивнул в знак согласия и попёр, как метеор, вправо, а я влево поплёлся. Минут через десять скатываюсь с горки, и я у финиша. А там уже почти никого нет, меня отметили, забрали лыжи, сели в автобус и уехали. А я остался, до дома пешком можно было дойти. Прыгал на том месте, ногами топал, чтобы не окоченеть, и всё смотрел на выход из леса, но так и не дождался этого беглеца. Куда он делся, ума не приложу. Дело в том, что я места те хорошо знал, и точно ни в одну сторону, кроме финиша, выхода из леса к людям не было. Кругом тайга на многие километры, волки точно, но и на медведя можно было выйти. Короче, совсем стемнело, а он так и не появился. И я ушёл.
- Ну, ушёл и ушёл, и ты ушёл, и он ушёл, туда ему и дорога, - равнодушно заключил изрядно захмелевший Ефимыч, наливая последнее из бутылки. - Давай, помянем его, ты тут ни при чём.
- Да как это я ни при чём! - гневно вскричал подлец и стукнул кулаком по столу. - Пьянь ты столичная. Я же местный, я же нутром чуял, что туда не надо, и не остановил его. Ещё и не сказал никому ничего, что лыжник там один вглубь леса, на ночь глядя, и по такому холоду умчался. Надо же было всем вместе дождаться его.
- И чё?
- Что чё?
- Нашли его?
- Не знаю. Это вот только и утешает, что никто никого не искал и никаких ЧП по району не объявляли. И лыжня, хоть и припорошена была, но она же вела куда-то. Но парня этого я больше не встречал, ни на заводе, ни в посёлке.
- И чего ты маешься, не понимаю? - пожал плечами Ефимыч.
- Не понимаешь, тогда иди отсюда! - сердито погнал соседа сосед. - Ещё иконку дома повесил, яйца красит.
- Ну, и пойду. Оставайся тут один со своей совестью. Скажите на милость, подлец какой выискался. Я вот сообщу, куда следует. Пусть у тебя тараканов-то повыведут.
- Да где ты у меня тараканов-то увидел?
- В голове твоей. Скоро к соседям по этажам полезут.
- Сам ты жук скара... не буду называть какой. Уходи уже, только в лифт на карачках не заползай.
- Но мы же ещё за Россию не выпили.
- Иди, я сказал. Пока тапком по лысине не отшлёпал.
* * *
Смешинка
Поздний воскресный вечер. Счастливое мирное время. На широкой и мягкой кровати уютненько так расположилась девочка Саша, которая приехала к бабушке с дедушкой на выходные. Но сразу же спать она не собирается. Надо ещё чтобы дедушка обязательно рассказал на ночку смешную историю. Он всегда ей рассказывает такие истории перед сном. А она всегда смеялась и, перебивая дедушку, добавляла к его повествованию свои весёлые придумки.
- Дед, ну скоро ты? - позвала она дедушку.
- Господи! - проворчал дедушка, входя в комнату. - Я тебе давно уже всё рассказал.
- А ты просто придумай что-нибудь, - посоветовала Сашенька.
- Ладно, как скажешь, - согласился дедушка и, не раздеваясь, лёг рядышком с внучкой. Сашенька тут же сложила ручки под голову и крепко прижалась к родному дедовому плечу.
Все дедушкины истории всегда начинались со вступительного слова "однажды". Но рассказывать разные необычные и весёлые истории становилось дедушке всё сложнее - уж всё, казалось, самое смешное и удивительное он уже вспомнил и обсмеял вместе с внучкой. Поэтому в последнее время он чаще всего произносил по ходу то, что просто в голову приходило. При этом, начиная очередную галиматью, он сам точно не знал, какое слово должно последовать за вступительным. Именно так было и в этот раз.
- Однажды, - начал дедушка свою очередную историю, - уехал я на недельку из Москвы и иду по окраине села. С одной стороны дома, а с другой стороны густой лес. Чувствую, мне сильно в туалет надо, как тебе иногда. Но к домам же я не пойду, там люди и видно всё. И я, конечно, пошёл в лес. Вижу, на опушке туалет деревянный, из брёвен сложенный, с двумя входами с разных сторон. На одной стороне написана большая буква "М", а на другой стороне написана большая буква "Ж". Знаешь, такие туалеты бывают в деревнях или на автобусных остановках за городом?
- Знаю, - ответила Саша. - Мы заходили в такой, когда на дачу к маминой подруге ездили.
- А что буквы "М" и "Ж" означают, знаешь?
- Да, мужчины и женщины.
- Правильно. Так вот, забегаю я в туалет со стороны буквы "М", а там медведь сидит. И как зарычит на меня: "Ты что, слепой что ли!" Я говорю испуганно: "Нет, не слепой. Я зашёл сюда, потому что буква "М" с этой стороны". А медведь ещё страшнее как зарычит: "Так это же звериный туалет. А буква "М" означает, что это для медведей". Представляешь? Вот такая история со мной приключилась.
Сашенька громко засмеялась. Дедушка тоже сам расхохотался, но что дальше рассказывать, он не знал и не думал вовсе. Рассмешил ведь внучку, подумал он, обязанность свою выполнил и хватит.
- Вы чего там расхихикались! - послышался из кухни строгий голос бабушки. - Опять смешинка в рот попала. Спать пора, завтра папа с мамой рано приедут, в садик надо, а они гогочут. Дед, кому говорю, закрывай двери и иди сюда.
Дедушка встал, нежно поцеловал внучку в лобик, пожелал спокойной ночи и хотел выйти уже. Но Сашенька, продолжая смеяться, остановила его:
- Подожди, дед, а с другой стороны жираф сидел что ли?
Но дедушка закрыл уже за собой дверь, и Сашенькин вопрос так и остался без ответа.
* * *
Родненькая
Умер Иван Трофимович - месяц всего до восьмидесяти пяти не дотянул. Крепкое здоровье и довольно долгое присутствие своё на Земле объяснял он всегда тем, что родился в посёлке Боровое на севере Казахстана. Говорил, озёра там глубокие, горы высокие, леса хвойные, воздух чистый - рай, одним словом, и даже лучше. Потом армия, институт, работа, Москва.
На поминках жена Ивана Трофимовича, в состоянии вдовы уже, всё гадала вслух и со слезами, что означали последние слова его "Тебя-то я не посчитал, родненькая". Случилось это рано утром. Услышав тревожные хрипы, она подошла к мужу, склонилась над ним, а он посмотрел на неё ласково, улыбнулся едва заметно, произнёс эти самые загадочные слова и умер. "Родненькая" - понято, это было его любимое обращение к жене. А вот, почему он её не посчитал, так и осталось тайной.
А ничего таинственного и не было в том, если знать, кого же считал Иван Трофимович всю ночь перед смертью. Женщин он считал. Тех, с кем у него было. До боли напрягал память и считал. Не по порядку, конечно, а по тому, что всплывало по времени, по событиям, по случаям. Драматических ситуаций, связанных с любовными похождениями, у него не было. Ибо человеком он был достаточно осторожным, и голова у него была на месте, как и всё остальное. Но не это главное. А то, что он всю свою долгую жизнь действительно любил только свою жену.
Никакого учения о христианском браке при этом Иван Трофимович не признавал и с самого начала семейной жизни сохранять верность жене не собирался. А с кем, сколько и как у него было до свадьбы вообще никого не касается. А после, рассчитывая, как повести себя, он взвешивал всё со всех сторон и вспоминал частенько, что сказал ему когда-то давно старый еврей в электричке: "Налево ходить по уму надо, никто ничего знать не должен. Встречайся, с кем хочешь, но жену не бросай. Я вот в лагере долго сидел, а жена честно ждала меня". Насчёт ума, огласки и бросания Иван Трофимович тогда в принципе согласился, а вот насчёт честного ожидания категорически нет.
И были на то у него свои основания. Так, например, девяносто седьмая по ходу его воспоминаний, проводив на выходные мужа-охотника за добычей в другую область, оставляла дверь в квартиру открытой для Ивана Трофимовича. Который терпеливо томился за домом в ожидании, когда погаснет свет в вожделенном окне. Девяносто восьмая сама спешно и радостно звонила Ивану Трофимовичу по случаю отъезда мужа-альпиниста в очередную экспедицию в Гималаи. А девяносто девятая предпочитала встречаться с Иваном Трофимовичем в поле за военным городком. Причём не под стогом сена, а на нём. И специально в те дни и часы, когда у мужа-лётчика полёты были. Да ещё напевая страстно и с издевательским восторгом "...следить буду строго, мне сверху видно всё - ты так и знай!"
К рассвету девяносто девять женщин Иван Трофимович кое-как насчитал. Но ему сто хотелось. Для достойного подтверждения того, что прожил он на этом свете не зря. Пусть, дескать, другие мужики завидуют. "Вспомню последнюю и помру, - думал он, задыхаясь. - Ну, кто же она, кто, почему не является?" Тут и подошла к нему его родненькая...
* * *
День счастья
- Ты рот свой помыла? - угрожающим тоном спросила гренадёрского вида женщина неопределённого возраста с короткой спортивной стрижкой.
- А как же, - робко ответила Мария Ивановна, восьмидесятилетняя старушка, садясь в стоматологическое кресло.
- Что у тебя?
- Да мне бы вот нижний протез изготовить. Не знаю только, на чём он будет держаться. Последний зуб месяц назад удалила.
- Дай посмотрю.
Мария Ивановна открыла рот и от волнения перестала дышать.
- Сделаем, - сказала врач, отвернувшись к столику, на котором стояли рядами чьи-то уже готовые протезы с приклеенными на них фамилиями будущих беззубых владельцев. - Целиком и не сразу.
- Что значит целиком и не сразу?
- Нижний и верхний будем делать вместе. И ждать придётся полгода как минимум.
- Так верхний же у меня хороший, и зубы там ещё есть. Я так к нему привыкла. А можно его не трогать? - взмолилась Мария Ивановна.
- Возятся с тобой бесплатно, сиди и молчи, - услышала она в ответ. Мешать она ещё будет. Не нравится, иди к частнику.
Короче, изготовила себе нижний протез Мария Ивановна в частной клинике, а не в городской поликлинике по льготной программе для пенсионеров. Дорого обошлось, зато без хамства. Учительской пенсии при этом едва хватило. Всю свою трудовую жизнь Мария Ивановна проработала в обычной московской школе. Помочь некому. Муж давно умер. Тоже учительствовал. Вышел на пенсию по выслуге лет и умер. А сын, хоть и работает каким-то начальником по газу, но у него свои заботы. Женился, развёлся, женился, развёлся, взрослых детей содержать надо, на учёбу внуков за границей деньги нужны.
Изготовила, значит, Мария Ивановна свой протез и пришла домой. Радостная такая, что с зубами, наконец. Прикрывать рот ладонью больше не надо. Жевать аккуратненько можно. Держаться, правда, этому протезу не за что. Того и гляди, изо рта выпадет. Ну да ладно, привыкнуть можно. Нечего зря губы растопыривать, как говорится, и рот до ушей разевать.
Она и не разинула, когда рюмочку оставшейся с восьмого марта наливки буквально процедила в честь нового протеза. Пожевала осторожно булочку, чаю попила. А больше и закусывать собственно нечем было. Холодильник пустой. Оставшиеся две тысячи отложены на лекарства. Квартплата в шесть тысяч подождёт. Консьержке по пятьсот рублей она вообще больше платить не будет. Хватит, пенсия маленькая, пусть хоть заобижается.
И тут Мария Ивановна вспомнила, что на балконе у неё кофточка вязанная сушится. А жила она на третьем этаже в обшарпанном сталинском доме, недалеко от Триумфальной арки. Вышла на балкон, сняла кофточку с верёвки и решила сдунуть с неё пожелтевший рябиновый лист. Наклонилась слегка за перила и дунула с силой - лист и слетел вместе с протезом. Только лист, кувыркаясь, в сторону, а протез камнем вниз. Слетела по лестнице во двор и Мария Ивановна. Да так быстро, что консьержка даже в окошечко высунулась от удивления. Битый час разгребала Мария Ивановна высокую пожухлую траву под балконом в поисках своего протеза. Чего они не скосили её, проклятую, возмущалась она работой коммунальных служб. Рябина ещё эта стоит тут некстати, росла бы себе в лесу. И кофту эту дырявую, зачем я её только постирала. А вдруг он упал на что-то твёрдое и раскололся. Умаялась Мария Ивановна до изнеможения. И села в полном отчаянии на металлическую оградку. Одна мысль в голове, и где оно, это стариковское счастье?
- Помоги мне, Господи! - произнесла она вслух и посмотрела на небо. А там, зацепившись за невысокую ветку рябины и поблёскивая на солнце, висел её драгоценный протез. Снять его с дерева самой не составляло никакого труда. Но вместо этого Мария Ивановна закрыла лицо руками и расплакалась.
* * *
А если война
К деду на юбилей приехал внук из Москвы. Внук искренне любил деда за свои весёлые и беззаботные детские годы. До школы он почти всё время жил у дедушки с бабушкой. А, когда бабушка умерла, и дед остался один, внук навещал его только вместе с отцом, раз в несколько лет. Дед многому научил внука. Особенно тому, что сам неплохо умел - разлагольствовать на разные темы и не молчать, когда спрашивают.
- Родители, значит, не смогли приехать, тебя прислали, - горестно вздохнул дед, наливая себе и внуку по рюмке водки. - Жалко. А вдруг не увидимся больше. Ну да ладно. Давай, за встречу. Я шибко по тебе соскучился.
Выпили, закусили.
- Как ты тут один? - спросил внук. - Старенький ведь уже.
- А что мне про себя рассказывать. Живу воспоминаниями. То бабушку вспомню, то тебя. Помнишь, как мальков для рыбалки ловили? Сачка не было с собой, так мы твою маечку использовали.
- Помню, дед, всё помню, - ответил внук.
- А помнишь, как ты в лесу за опятами под бревно полез, а там крапива, и ты руки себе по локоть обжёг?
- И это помню. Бабушка ещё мне каким-то жиром их мазала.
- А у нас в посёлке, как видишь, всё без изменений. Дома, правда, скоро совсем разваляться. Никому мы тут не нужны. А как вы там живёте?
- Нормально.
- Отец на пенсию собирается?
- Пока нет. Ему же ещё рано. Это ты в шестьдесят вышел, а он на пять лет позднее пойдёт по новому закону.
- И ты считаешь это нормально?
- Нет, конечно. А что делать?
- А вот мы, коммунисты, всегда знали, что делать.
- Ну ты, дед, положим, не простым коммунистом был, а секретарём райкома. Где-то, наверно, мог выступить, возразить.
- Да не во мне дело. Раньше само государство за людей было.
- Может, не будем о политике, - предложил внук. - Она и без того надоела мне хуже горькой редьки. Давай лучше выпьем за твои восемьдесят лет. Наливай. Папа, мама и я желаем тебе крепкого здоровья и прожить ещё столько же.
- Спасибо! - произнёс дед и запросто, одним глотком, выпил вторую рюмку. - Нет уж, я скажу, дорогой внучок, авось пригодиться. Вот тебе тридцать лет, ты политолог, то есть болтун нанятый. А, если война и тебя призовут, пойдёшь?
- Ну и логика у тебя, дед. Работа-то моя при чём здесь?
- Как это при чём? Ты же по телевизору выступаешь.
- И что?
- Вот и ответь. Только честно и прямо, как я учил тебя.
- Пойду.
- А зачем?
- Родину защищать.
- А кого конкретно?
- Тебя, отца с матерью, себя, наконец.
- От кого?
- От недругов.
- А кто они наши недруги сейчас?
- Ну ты, дед, даёшь! Воевали же в Великую Отечественную.
- Ту войну не трогай, она святая. На той войне прадед твой погиб. На ту войну я бы и сам пошёл, без призыва. И дрался бы до последней капли крови за нашу землю, за наше государство, за нашу культуру, за равенство и социализм. Понял?
- Понял. Ты только не волнуйся.
- А сейчас, от кого ты нас защищать собрался? Какая нам разница, под каким капиталистом жить! Строй же теперь у всех одинаковый. И там деньги главное, и у нас тоже. И там эксплуатация, и у нас тоже. И там земля в частной собственности, и у нас тоже. И там цены растут, и у нас тоже. У нас даже больше. Капиталисты ведут себя в мире, как бандиты на рынке. И ты не нас, а их жадность защищать будешь.
- Успокойся, дед, пожалуйста. Никакой войны, слава Богу, нет.
- Погоди, они её как пить дать развяжут. Они без неё не могут. И Бога они не боятся. Ленина читай.
- Почитаю, дед, обязательно почитаю. И мы давай ещё выпьем немного и к речке пойдём. Посидим там на нашем местечке.
Выпили. На этот раз бабушку помянули, по просьбе деда, и пошли к реке, что виднелась за огородами.
- Бутылку не забудь, и пару огурчиков, - приказал дед, выходя из двухкомнатной квартиры в старом хрущёвском доме на окраине тихого уральского посёлка, бывшего когда-то административным центром большого и многолюдного района.
- А воевать за Россию я всё равно буду! - произнёс громко внук, подойдя вместе с дедом к берегу. - Что бы ты мне тут ни говорил.
- Молодец! - как ни в чём не бывало похвалил его дед. - И я тоже буду, если смогу. Без нас она пропадёт, а мы без неё.
* * *
Бабушка умерла
1971 год. У нас с братом умерла бабушка, было ей почти восемьдесят. Жила она когда-то в Питере и, если верить ей, то она даже с Лениным встречалась, в Смольном. Вспоминала его и плакала при этом почему-то. Помню, особо отмечала, что вождь был невысокого роста, чуть выше неё - метра полтора с кепкой, как говорят. И всё причитала, качая головой: "Хороший человек был".
Но не о том речь. Мне было двадцать один, а брату девятнадцать. Я работал в учреждении культуры простым инструктором, а брат на крупном оборонном заводе электриком. По нынешним временам - ну кто мы такие? Никто, самые обычные люди, пацаны ещё, можно сказать, ни связей, ни положения, только жизнь самостоятельную начинали. Москва - город большой, а мы в нём - одни из миллионов.
Однако... Я лишь заикнулся на работе, что у меня умерла бабушка, похороны в такой-то день, и мне сразу, без лишней волокиты, выделили автобус. А брату сказали, что выделят бригаду с машиной. Бабушка у нас тоже была самой обычной пенсионеркой. Выдающихся заслуг перед государством у неё не было, и никто из посторонних о ней ничего не знал. Но никаких подтверждающих документов о том, что она наша и что она действительно умерла, мы своим начальникам не предоставляли.
И вот похороны. Декабрь. На улице минус тридцать! "Мой" автобус с утра у дома, а "машина брата" задерживается. Полдень уже. Ну, думаем, обманули. Вдруг, чувствуем и слышим, дорога задрожала. Видим, к дому подъезжает громадный военного образца грузовик с колёсами, почти такими же, как у трактора "Беларус". И шесть мужиков в кузове стоят за кабиной. Поздоровались с братом и спрашивают: "Ну, где бабуля?". Оказывается, они до прибытия по указанному адресу могилу на кладбище копали...
Похоронили мы нашу бабушку достойно. Родственников и других, ещё живых бабушек, после поминок развезли на автобусе по домам. Мужики-помощники, что с завода, славно выпили и закусили, даже песни попели. Короче, всё получилось как-то ладно, по-человечески. Несмотря на крепкий мороз и мелкие материальные затраты. Никаких официально отгулов на день похорон никто нам с братом не оформлял, и ни копейки из своих зарплат мы за невыход на работу никому не компенсировали...
Давно это было, очень давно. Но помнится с каким-то щемящим умилением и светлой грустью до сих пор. Попутно и время минувшее вспоминается. Но так, что не хочется сравнивать при этом некий социализм с неким капитализмом и рассуждать, а были ли они или есть в российской истории и что из них лучше. Но жизни-то реальные в разные времена, сейчас и тогда, сравнить можно. Без политических россказней. Бабушка-то наша реально умерла, и "культурный" автобус, и рабочие на грузовике с известного на всю страну завода реально были. И мы с братом реально чувствовали себя тогда вполне уже взрослыми и вроде как уважаемыми людьми. За спиной у каждого из нас вроде как реальный коллектив был, и реальные товарищи были, если позволите. И многие из наших товарищей тоже могли тогда без разорительных хлопот, с честью и приличием, похоронить своих бабушек. Жаль только, что через двадцать лет мы всем народом свою страну так же достойно похоронить не сумели.
* * *
Весёлое утро
Суббота. Обычная московская квартира. За утренней трапезой дедушка, бабушка и Гришка, их шестилетний внук, которого в пятницу вечером на вкусные выходные доставили им постоянно занятые его папа и мама. Бабушка и дедушка - молодые пенсионеры, бывшие школьные учителя с навечно сохранившейся привычкой кого-нибудь чему-нибудь поучить.
- Ну как у тебя дела в садике? - спрашивает внука дед.
- Хорошо, - отвечает Гришка.
- А, если конкретно, чего ты там совершил выдающегося?
- Я с первого раза мячом точно в кольцо попал.
- Молодец! А ты знаешь, как называется тот, кто метко бросает, кидает или стреляет? Вот прицелился и попал прямо туда, куда надо.
Гришка, с маленькой котлеткой на вилке, слегка призадумался. Проходит минута.
- Ладно, я тебе подскажу, - не стал томить дорогого внучонка дедушка. - Слово это начинается с буквы "с".
- Стрелок что ли? - тут же спросил Гришка.
- Почти верно, - соглашается дед. - Только стрелок это вообще тот, кто просто стреляет. Все стреляют, значит, все стрелки. А вот как называют того, кто всегда попадает с первого раза точно в цель? Как ты, например, в детском садике.
Проходит ещё минута. Гришка молча жуёт котлетку и думает. Правда, не очень усердно, зная, что дедушка всё равно сам назовёт нужное слово.
- Подсказываю дальше, - говорит дед. - Снай?..
- Снай... - повторяет Гришка. - И кто такой этот снай? Дайте ещё подумать.
Прошла третья минута неглубоких детских раздумий. От котлетки ничего не осталось. Гришка беззаботно выбирает кусок шоколадного торта с цветочком и подносит его ко рту.
- Пер, - не выдержав ожидания правильного ответа и поставив недопитую кружку чая на стол, вдруг решительно произносит бабушка.
Дед чуть не подавился от смеха. Бабушка тоже громко расхохоталась, поняв, что вторую половину слова она озвучила с явным опозданием, да ещё с мягким звуком "е", а не "э". И Гришка рассмеялся над смешным словом, так и не разобравшись пока, кто же он - снай или пер.
* * *
Врать уметь надо
Сидят на скамейке в парке два очень пожилых соседа по дому, два деда, можно сказать. Один неторопливо, по глоточку, отпивает пиво из бутылки. Идут трое полицейских, при полной амуниции, видно, что на дежурстве. Останавливаются перед дедами.
- Почему нарушаем? - спрашивает сержант с планшетом на боку, не иначе как старший по наряду. - Распивать спиртные напитки в общественных местах строго запрещено. Такой порядок. Придётся штраф заплатить.
- Я не пью, - говорит один дед и, показывая на товарища, отодвигается на край скамейки. - Это он нарушает. Я его предупреждал, что нельзя.
- Ребята, родненькие, простите дурака старого, - виноватым тоном заговорил другой дед. - Я вообще не пью. Но сегодня день танкиста. А я в танковых войсках служил. Вот и решил отметить.
- Всё равно не положено, - говорит сержант и берёт в руки планшет. - Предъявите ваши документы.
- Да какие документы, помилуй, сынок, - искренне недоумевает нарушитель порядка. - Я же просто погулять вышел.
- Тогда назовите фамилию, имя, отчество. Я запишу, и вы всё получите по почте.
- Канделябров Давид Мордехаевич, - не раздумывая ни секунды, представился дед с бутылкой.
- Ну и данные у вас, - удивляется сержант, записывая их на листок бумаги в планшете. - Необычные какие-то, редко встречаются.
- Да уж какие от родителей достались.
- А фамилия через "о" или через "а" пишется?
- Через "а", конечно. И в отчестве тоже через "а". Не ошибитесь, пожалуйста.
- Мардехаевич, что ли?
- Нет, третья гласная "а" после "х". Другую гласную тут ставить нельзя, а то некрасиво получится.
- Ладно, записал всё красиво, как вы сказали. Теперь адрес?
- Москва, улица Адмирала Кутузова, дом тридцать один, квартира тринадцать, - опять же без промедления ответил дед и бросил недопитую бутылку в стоящую рядом урну.
- Две чёртовы дюжины, одна против другой, - с улыбкой заметил сержант. - И как вам по такому адресу живётся?
- Нормально. Почти полвека уж обитаем с женой в этом доме.
- Хорошо, - подытожил сержант. - Я всё записал. Ждите квитанцию.
- А вы всё правильно записали? - забеспокоился дед. - А то пришлют не мне и не туда.
- Не волнуйтесь, гражданин. Ваши данные я зафиксировал точно.
Когда полицейские отошли на почтительное расстояние, всё время сидевший до этого молча второй дед, воскликнул:
- Ну ты даёшь, Петрович! Да ещё имя моё присвоил. И ни в какой армии ты не служил, сам же рассказывал. И жены у тебя нет. И дом у нас новый. И номер у него не тот. И квартира твоя две шестёрки. И никаким адмиралом Кутузов не был. Одно правда, что день танкиста сегодня.
- Это ты даёшь, трус несчастный! - возразил Петрович. - Я бы другое имя придумал, если бы ты не испугался и в сторону не отскочил. И про великого полководца нашего я без тебя всё знаю.
- Не обижайся. Я же просто пошутил. Откуда я знал, что они серьёзно привяжутся. Наверняка они тоже спектакль разыграли, ни протокола, ни свидетелей. Ты лучше признавайся, кто тебя так лихо врать научил?
- Отец, когда мне лет десять было. Взял как-то с собой под Новый год в лес за ёлкой. Мороз, помню, был сильный. Срубили мы небольшую ёлочку, идём себе домой, и вдруг лесник с дружинниками. И тоже блокнотик достали и фамилию у отца спрашивают. А он спокойно так отвечает, Канделябров. А я рядом стою, молчу. Записали всё со слов отца и отпустили. Вот с тех пор я и не представляюсь как есть без особой нужды.
- А попроще нельзя было придумать?
- Э-э, Давидка, тебя ли учить этому! Вот сказал бы я им честно, что я Сидоров Иван Петрович, проживающий на улице Ленина, они бы ни за что не поверили. Короче, врать уметь надо.
* * *
Потом скажу
Идёт Аркадий Петрович вдоль книжного магазина, что напротив Моссовета, если по-старому называть. Он всегда так прогуливался перед отъездом из столицы, от памятника Пушкину до Красной площади. И видит, навстречу, ссутулившись, на полусогнутых ногах, идёт знаменитый артист Василий N. В тёплой кожаной куртке, меховая кепка с ушами, руки в перчатках. И это в конце мая! Почему же он такой ветхий, удивился Аркадий Петрович, мы же одногодки с ним вроде. Поравнялись и разошлись в разные стороны. Однако Аркадий Петрович всё равно остановился через пару шагов и оглянулся, поражённый весьма странным и откровенно плохим видом уважаемого артиста. Недавно вот только по телевизору выступал, рассказывал что-то. А тут худющий, щёки впалые, нос острый, губы оттопырил и смотрит в одну точку, будто спит на ходу. И куда это он идёт? За книжкой, наверно, не начитался ещё. Но нет, мимо прошёл. А чего же его тогда к двери повело, чуть в стенку не вляпался. Догоню-ка я его, может, помочь человеку надо. Прикинусь дурачком эдаким, чтобы не обиделся. И догнал, прямо на повороте в Глинищевский переулок.
- Извините, Василий, не помню, как вас по батюшке, с вами всё в порядке? - спросил он.
- Всё в полном порядке, сударь, - знакомым экранным голосом ответил артист. - А почему вы спрашиваете?
- Да потому, что ты не идёшь, а кандыбаешь, шатаешься из стороны в сторону. А если запнёшься или ветер поднимется. Давай лучше вместе пойдём, куда тебе надо.
- Ну пойдём, - согласился Василий N. - И пошли они дальше вместе по переулку.