В то самое время, когда в Византии проживал уже знакомый нам Христос-софист, на противоположном берегу пролива Босфор, то есть в Вифинии, на родине Сократа Христа, в городе Пруса, основанном самым первым Прусом, жил некий Дион. Так получилось, что он получил блестящее образование у философа-стоика Музония Руфа в той же самой школе, где учился и Христос-софист, то есть в школе, так называемой, "второй софистики".
Кто были родители Диона, никто точно не знает, но это была знатная семья. Ещё в молодости Дион стал профессиональным оратором, и поэтому часто ездил по греческим городам, где выступал с модными тогда парадоксальными речами, пытаясь доказать противное тому, что всеми принималось за истину. Например, в одном из таких выступлений Дион доказывал, что в Троянской войне победили вовсе не греки, а троянцы. Хотя всему миру известно, что, наоборот, троянцы потерпели тогда поражение. Поэтому тогдашние выступления Диона были для него просто весёлой словесной игрой, состязанием в словопрениях, и только. Истина была для него лишь пустой фразой.
Однако потом Диону надоела эта никчёмная бесполезная словесная игра, и он решил стать таким оратором, который выступал бы перед различными собраниями с животрепещущими речами, направленными на изменение тогдашнего мира, ставя себе в пример Гомера и Сократа. И вот, когда он находился уже не в Греции, а в Риме, то решил воспользоваться своим искусством словопрений и примкнул к придворной оппозиции императора Домициана, пытаясь изменить уже сам Рим. Сведения об этом его поведении вскоре дошли до ушей императора, и тот скоренько выслал молодого Диона из Рима навсегда, запретив ему когда-либо жить не только в Италии, но и в Вифинии.
После такого неожиданного поворота судьбы Дион мог бы стать учителем красноречия в какой-нибудь другой провинции империи, но он выбрал иное: он стал бродячим философом, добывая средства на жизнь случайной подённой работой и бесконечно странствуя по городам и весям. В плаще, с посохом в руках он стал выступать перед такими же, как и он, бедняками на различные темы, говоря с ними простым грубоватым языком. И он даже стал смотреть на весь мир глазами этих бедняков, стал думать их думами, мечтать их мечтами. Так продолжалось не год, не два, а долгих четырнадцать лет. В своих бесконечных странствиях Дион не только пересёк весь Балканский полуостров, но даже достиг дальней Скифии. Там он и услышал весть о том, что Домициана уже нет в живых. Раз так - подумал Дион - то теперь я могу вернуться на свою родину. И он сразу же засобирался в Прусу.
По возвращении на родину Дион к собственному своему удивлению узнал, что его вовсе не забыли, наоборот, помнят и даже славят, как талантливого оратора, философа, а больше всего как страдальца в борьбе за правду и справедливость. Ведь слухом о нём все эти прошедшие годы полнилась земля. Пользуясь такой известностью, отныне Дион стал выступать не перед горстками бедняков, а перед широкими людскими массами, перед народными собраниями, то волнуя, то успокаивая их своими проникновенными речами. При этом он не сидел на одном и том же месте, а опять стал ездить по разным греческим городам. Однажды Диона даже направили руководителем посольства в Рим, где ему пришлось выступать с речью-проповедью о царской власти на императорской аудиенции перед самим Траяном. Причём в этой речи не было даже и тени лести. После таких выступлений Дион вскоре получил прозвище - Хрисостом, то есть Золотые уста, потому что речь его из простой, короткой и грубоватой, когда он был бродячим философом, превратилась теперь в изящную, совершенную, длинную и плавную.
Но Дион не довольствовался этим. Если раньше он в своих речах основной упор делал на логику изложения, то теперь он стал выступать более эмоционально, страстно, взывая к чувствам сограждан, к их совести, состраданию, коря их за безнравственность и за легкомыслие, призывая их вспомнить былые времена, когда в городах Греции процветала космократия, то есть народная власть.
- Разве вы не замечаете, - говорил он - насколько беспечальнее, чем люди, живут звери и птицы? Жизнь для них слаще, они здоровее и сильнее людей, и каждый из них живёт столько времени, сколько ему положено, хотя у них нет ни рук, ни человеческого разума. Но вместо этого и многого иного, чего им недостаёт, у них есть одно величайшее благо - они не имеют собственности!
Наиболее рьяно Дион выступал против тирании. В своих речах он говорил:
- Особенно ненавистен людям тот, кто добыл свои неисчислимые богатства неправедным путём, поэтому нет никого ненавистнее тирана. К тому же ему ещё необходимо доказывать своё расположение к придворным. В противном случае он тотчас же погибнет, а оказывать благодеяния многим, причём неоднократно, нелегко, не отнимая у других. Те, у кого отнимают, становятся врагами, а тот, кто получает, обуреваем подозрениями и старается как можно быстрее отделаться от подарка. Далёкое пугает тирана своей отдалённостью, близкое - своей близостью. От тех, кто далеко, он ожидает военного нападения, от тех, кто близко - предательства. Мир для него нежелателен, так как он предоставляет людям свободное время для досуга, а войну считает опасной, поскольку приходится нарушать покой подданных, заставляя их тратить деньги и отправляться в поход. Таким образом, во время войны тиран жаждет мира, а когда воцаряется мир, он тотчас затевает войну. Когда народ обеспечен всем необходимым, он боится его наглости; когда же приходит нужда, страшится его гнева. Тиран никогда не уверен в своей безопасности: отправляясь на чужбину и оставаясь дома, показываясь на народе и живя в одиночестве; он не смеет пойти даже туда, где вполне безопасно, ибо повсюду ему чудятся засады и заговоры. Каждый из тиранов припоминает известные случаи смерти тиранов и когда-либо направленные против них заговоры. Всё это они считают дурным для себя предзнаменованием, и они так напуганы, будто им предстоит умирать много раз всеми этими смертями. Они всегда хотят за всем уследить и не терять ничего из виду, ибо ожидают удара с любой стороны, но именно этого-то они и не могут делать из-за чувства стыда и страха; ведь насколько заметнее страх властителя, настолько смелее вступают люди в заговор против него, презирая за трусость. Вот так и живут тираны, словно запертые в тесную клетку, со всех сторон утыканную направленными против них мечами, почти касающимися их тел. Не только тела, но и самой души тирана так близко касаются острия мечей, что даже в Аиде самому Танталу, которому, как говорят: грозит над головой висящий камень, приходится значительно легче. Ведь Танталом больше не владеет страх смерти, а тирану, пока он жив, грозят такие муки, какие выпали Танталу только после смерти. У тех, кто стал тираном в каком-нибудь городе или небольшой стране, есть возможность бежать куда-нибудь и жить там изгнанником, но никто ещё не испытывал любви к тирану, а, напротив, все ненавидят его, относятся к нему подозрительно и ждут только удобного случая, чтобы выдать его обратно. Ну а тем, у кого под властью находится множество городов и народов, кто владеет огромной страной, как, например, персидский царь, тому невозможно никуда убежать, даже если к ним, наконец, придёт понимание меры всего содеянного ими зла и кто-нибудь из богов лишит их счастливого неведения. Тираны никогда не живут в безопасности, даже если они превратятся в бронзу или железо. И в таком виде им грозит гибель - быть разрубленным на куски или пущенным в переплавку. Если кто-нибудь рискнёт говорить с тираном откровенно, тот выходит из себя, пугаясь этой смелости в речах; если же кто говорит раболепно и униженно, то само это раболепие кажется ему подозрительным. Говорят с ним как с равным - считает, что над ним глумятся; унижаются - думает, что обманывают. Когда бранят, оскорбляется намного сильнее, чем любой другой, ибо, как властелин, он слышит о себе только дурное. Его хвалят, он не радуется, потому что не верит в искренность похвал. В окружении самых прекрасных и роскошных сокровищ, которыми тиран владеет, он чувствует себя самым обездоленным. На любовь или дружбу он не может рассчитывать: воспитатель диких львов испытывает к своим питомцам гораздо больше любви, чем придворные и приближённые к тиранам.
Некто Синесий, проживавший тогда в Кирене и не однажды слушавший речи Диона на разные темы, в ожидании рождения своего собственного сына, даже написал книгу, посвящённую этому сыну, под названием "Дион Хрисостом или О жизни по его образцу". В этой книге Синесий всемерно восхвалял Диона как истинного философа, мыслителя, оратора и наставника в достижении высшей истины. Таким вот необыкновенным кумиром был Дион для этого Синесия. Прошло некоторое время, и Синесий по какой-то причине вдруг стал христианином, и даже не просто христианином, а епископом Кирены, славя в своих проповедях уже не Хрисостома, которого он знал лично, а Христа, с которым он никогда не встречался.
С тех пор прошли века. Многое стёрлось из памяти отдельных людей и даже народов, но многие речи Хрисостома о тирании, о рабстве, о добродетели удивительным образом сохранились до наших времён. И вот спустя многие годы, кое-кто из учёных мужей вдруг неожиданно для себя обнаружил, что проповеди тех людей, которые всегда называли себя последователями Христа, среди них был, конечно, и Синесий, уж очень походили на речи Хрисостома из Прусы, который никогда жристианином и не был. К чему бы это странное сходство речей и даже имён? Ведь прозвище Хрисостом уж больно напоминает нам имя самого Христа! А может быть, это вовсе и не сходство, а тот самый не выдуманный, а настоящий корень Христианства, берущий своё начало не только в Иудее, а и в Греции, от греческих мудрецов, среди которых были и Христос-софист из Византия, и его сосед и сокурсник по школе Хрисостом из Прусы, наверное, были и другие, кои всегда свято хранили традиции своих предшественников в лице Сократа и даже Гомера?