Андрей Попов
СОЛНЕЧНОЕ ЗАТМЕНИЕ
Фантастический роман-антиутопия
Часть вторая
ИГРА НА РАССТРОЕННЫХ ИНСТРУМЕНТАХ
руна одиннадцатая
"Душа! Ты -- мыслей лабиринт,
Сложна, запутана, неясна...
Тебя лишь знает Бог один.
Нам постигать тебя напрасно".
...Немногочисленное воинство факелов продолжало свою нелепую борьбу с полчищами вселенского мрака. Факела горделиво трепыхали красными щупальцами, пускали во все стороны искры, обжигали и отпугивали тьму, считая себя непобедимыми в ближнем бою. Степь темноты никогда не спала, хотя всегда желала вызвать именно такое ощущение у незваных гостей. Она находилась в состоянии мнимой смерти. Ее обманчивая и столь приятная для слуха тишина могла в любой миг обернуться грозой. Ласки притворного покоя для многих и многих оказывались впоследствии смертельными ожогами. Лаудвиг смотрел по сторонам и вслушивался во все подозрительные звуки. Он так сильно любил жизнь, что страх ее потерять перебарывал даже его природную лень. Чуть позади ехал лейтенант Минесс. Далее -- князь Мельник. За долгую дорогу они уже вдоволь наговорились и стали скучны друг для друга. Повозка с колдуньей каким-то невнятным абстрактным пятном тащилась неизвестно где, а кавалькада охранников -- и подавно. У всякого пилигрима степи мир заканчивался в нескольких десятках шагов от него самого: то есть в том месте, куда еще мог пробиться робкий свет ручного огня. Далее шла сплошная черная завеса, словно со всех сторон они были замурованы в стену. А точечные огоньки небесных костров -- лишь просветы в этой стене.
-- Князь!
Ответ пришел не сразу. Лошадь Мельника несколько раз фыркнула, прежде чем ее хозяин откликнулся.
-- Сьир, я вас слушаю.
-- Хотите, я отдам вам все деньги какие имею? Заставлю свою охрану вывернуть для вас кошели, только прошу. По-человечески прошу... к чему такая трата времени и сил? К чему рисковать жизнями стольких славных людей, когда можно сжечь ее прямо на этом месте? Или вы считаете, что мы не сможем придумать для нее пыток, достойных ее преступлений?.. Князь, вы же умный человек!
Мельник, дабы не томить принца однообразием своих ответов, всякий раз придумывал что-то новое.
-- Сьир, вы удивитесь, но я с вашим мнением полностью согласен. И будь моя воля... Но царь Василий не кому-нибудь из вас голову снимет. Мне! Если я вернусь с пустыми руками.
-- Что, он сильно жестокий?
-- Мягкие и добросердечные короли долго не засиживаются на троне. -- Мельнику уже в пятый иль в шестой раз приходилось отвечать на одно и то же.
Лаудвиг поддался рефлексии. Он начал копаться в себе, испрашивая собственный дух, достаточно он тверд и достаточно ли он беспощаден, чтобы тело могло сесть на трон. Дух был столь же ленив, как его хозяин. Не отвечал. И его молчание, в отличии от молчания мудрых духов, увы, не являлось признаком высокого менталитета.
Да, жажды власти средний из Ольвингов никогда не испытывал. Повелевать народами и их судьбами в качестве лозунга, конечно, красиво звучало в его ушах. Но не более. Страсть к сладостям жизни -- тут все понятно. Тебя окружают женщины, пылающие вожделением. Над твоими устами льется вино, шипящее пьяными ароматами. Твой слух ублажают слова любви. А твой дух возносится до неба... Здесь принц мог поставить размашистую подпись под каждой репликой. Но сломя голову стремиться к вершинам власти, откуда полчище завистников может тебя в любой момент низвергнуть... Зачем?
-- Зачем? -- повторил он в слух.
-- Что, сьир? -- переспросил Минесс.
-- Да нет, ничего.
Густая тьма как губка впитывала их слова, не давая даже позабавиться собственным эхом. Лаудвиг немного притормозил коня и пропустил вперед двух своих провожатых. Клетка с запертой в ней колдуньей оказалась так близко, что принц брезгливо отпрянул в сторону. Даже лошадь презрительно фыркнула.
-- Эй, ведьма...
Ольга подняла голову. Свет внутри клетки был очень слаб. Лохматая, ужасная самой себе и ужасающая других старуха с пару мгновений смотрела на него. Глаза в глаза. Чего доброго, еще напустит какую-нибудь порчу... Лаудвиг прочитал коротенькую молитву, услышанную когда-то от Пьера, в слух же произнес:
-- Ты искалечила мне полжизни! Мне плевать на все твои чародейства и на то, скольких людей ты сгубила. Но то, что по твоей вине я покинул дворец и гнию здесь... Я, сын Эдвура Ольвинга, наследник его королевской власти. Никогда не прощу! У меня хватит терпения. Я доеду с тобой до Москвы, но лишь с одной целью: посмотреть, как ты будешь корчиться на костре. Клянусь тебе, я буду стоять рядом и хохотать. А ты в это время будешь гореть! Гореть! Гореть! Тьфу на тебя!
Лаудвиг поймал себя на мысли, что с удовольствием сейчас свернул бы эту тонкую мерзкую шею, да боялся прикасаться к мерзости. Нет, думал он, так и быть, он вернет ее живой царю Василию, но прежде подвергнет собственной экзекуции -- еще более обезобразит ее лицо, будет бить палками и стегать плеткой, пока вся ее одежда не обагрится от колдовской крови. Она сполна ответит и за то, в чем виновна, и за то, в чем абсолютно невинна.
Один из разведчиков тьмы вдруг крикнул:
-- Сьир, впереди какие-то огни! Их несколько!
Принц сразу забыл о ведьме, и злоба на нее затмилась вполне оправданной тревогой.
-- Лейтенант! Дайте команду солдатам, чтобы они держались поближе.
Проницательный князь сразу понял, что это не разбойники. Они очень редко нападают с факелами в руках, обычно они внезапно выныривают из тьмы, производя шок самим фактом своего появления. Целый отряд может стоять на расстоянии сотни шагов, и человек не только не увидит их, но даже не расслышит тревожного шороха. Степь темноты умеет маскировать всех мало-мальски осмотрительных проходимцев.
-- На всякий случай приготовить огнестрельное оружие! -- приказал лейтенант Минесс.
Разведчики тьмы дали знак своими факелами, что опасности нет.
-- Это дорожный патруль! -- крикнул один из них.
К кавалькаде подъехала группа из пяти всадников и представилась как почетная инфантерия его величества Эдвура Ольвинга. Лаудвиг гордо расправил плечи и вышел им навстречу. Начальник патруля, здоровенный майор солидных лет и солидной внешности, тут же перекосил лицо от изумления.
-- Принц?! Вы?.. Позвольте спросить, что вы делаете в такой глухомани, на самой границе нашего миража?
Лаудвигу до страсти захотелось ответить что-нибудь остроумное, например: "охочусь на водяных пауков", или: "потерял пятнадцать евралей, и вот, брожу теперь по всей Франзарии, ищу..." Но он сказал именно то, что заповедал ему король:
-- Везем сжигать страшную ведьму. Честным людям житья от нее нет.
Майор глянул на повозку с клеткой и вопросительно вскинул брови.
-- Ближний путь! Почему бы не сжечь ее на Площади Справедливости, не покидая Нанта?
Тут на помощь пришел князь:
-- У нас, у рауссов, есть такое поверье: ведьма обязательно должна быть сожжена на своей родине. Только в этом случае с ней умирает ее колдовская сила.
Начальник патруля почесал затылок.
-- Мудрено как-то. Ну ладно. Мои дела не при Делах. Так мы говорим. Желаю вам всего хорошего! Кстати... ходит слух, что в нашем мираже скрывается дочь царя рауссов. Ее ищет Калатини. Не знаю, чего они там не поделили, но президент Астралии предлагает приличную сумму за ее поимку. Двести тысяч евралей.
Лаудвиг весело присвистнул:
-- Ого! За мою голову -- и то бы столько не дали! -- Он задумчиво почесал прорастающую щетину. -- Ч-черт ее знает. Честно сказать, я даже не слышал, что у царя Василия есть дочь. Красивая хоть?
-- Не знаю, сьир. Единственная красота, в которой я разбираюсь -- это красота искусства. Особенно меня привлекает чеканка на золотых монетах. Двести тысяч евралей! Я сдыхаю от зависти, думая что такая сумма на халяву достанется какому-нибудь проходимцу... Ну, извините меня, сьир, за болтовню. Всего хорошего! Рад служить вашему отцу!
Разъехались. Несколько факелов стали медленно удаляться в сторону Нанта, пока не стали похожими на небесные костры, потом и вовсе исчезли. Ольга еще долго боялась поднять голову. Ей казалось, что рядом прошло какое-то пеклище и опалило ей волосы. Теперь и только теперь она испытала искреннюю благодарность герцогу Альтинору за то, что так изуродовал ее внешность. Если бы хоть один из солдат узнал, кто она на самом деле... За такую сумму они наверняка перерезали бы друг другу горло. И князь Мельник стал бы первой жертвой.
-- Вывод один, -- сказал Минесс и тревожно погладил своего стального брата, -- Граница близко. Граница!
Брат побрякивал в длинных ножнах и блестел единственным глазом-кристаллом, вкрапленным в эфес. По сути слова оказались пророческими. Не прошло и половины эллюсии, как Пьен, старший из разведчиков, громогласно потряс своим факелом и крикнул:
-- Врата! Я вижу Врата!!
Черная вселенная была соткана из множества удельных королевств. Все они имели статус полуреального существования и характеризовались как миражи. Границы между ними были настолько условны и аморфны, что даже на картах они изображались невнятными волнистыми линиями. В степи темноты было очень трудно произвести их точную маркировку, еще труднее -- заниматься их охраной. Если в нескольких словах обобщить вышесказанное, то по сути никакой границы вовсе не существовало. Зато между всеми соседними миражами были Врата -- контрольные буферы, где официально можно было попасть из одного миража в другой. Их иногда называли дверями в иные миры. И, если в меру пофилософствовать, то приходишь к выводу, что по сути так оно и есть. Одни и те же Врата охраняли воины той и другой стороны. Они были почти всегда открыты, так как поток путешествующих по миру не истощался. Разумеется, здесь брали пошлины, особенно с торговцев. Плата была столь низка, что скорее являлась символом. А повышать ее не решались, потому как у многих возникнет искушение деликта: пересекать границы иным путем.
Разведчики тьмы первыми погасили свои факела. Возле врат стоял лагерь пограничников, и всегда было изобилие света. Даже окружающий лес просматривался на полльены вглубь. Костлявые деревья со вздернутыми к небу ветками словно ждали оттуда, сверху, какой-то милости для себя. Скорее они жаждали и просили дождя. Это не проблема. Рано или поздно у небожителей вновь прохудится дно какого-нибудь моря.
Сами Врата были высотой в три человеческих роста. Распахнутые настежь они напоминали собою взмах двух гигантских крыльев. Сделаны они были из благородной негниющей древесины, а от огромного количества инкрустированных в нее разноцветных камней происходило мерцание в глазах. Справа по курсу проплыл стенд с пафосной надписью: "О ПУТНИК! ТЫ НАХОДИШЬСЯ НА ГРАНИЦЕ ДВУХ МИРОВ. ТРЕПЕЩИ И ВОЗДЫХАЙ, ИБО МЕСТО СИЕ СВЯТО".
Лаудвиг пожал плечами. "Можно было придумать что-нибудь поостроумней". Принц с некой долей стыда признался князю, что видит Врата впервые в жизни. Раньше его дороги редко выходили за пределы Нанта. Зато внутри его пределов -- пьяно исколесили все мыслимые направления. Франзарские пограничники вытянулись по струнке, едва узнали среди прибывших сына короля Эдвура. С их лагеря донеслось несколько громких приветствий, и на каждое из них Лаудвиг отвечал снисходительным кивком. Он вдруг понял, что на протяжении всего пути это единственное место, где он может чувствовать себя в полной безопасности. Данная мысль, успокаивая рассудок, привнесла в его тело частицу теплоты. Словно трепещущий огонь факела проник извне и ласково лизнул его дух.
-- Скажите, князь, кому из ваших предков взбрело в голову построить Москву в такой дали от Нанта? Строили бы где-нибудь поближе. Может, уже и доехали бы...
Мельник нашел для себя что-то веселое в этих словах. Он потрепал за гриву лошадь и произнес:
-- В летописи сказано, что первым царем в Москве был Иаван Злонравный. Сколько вечностей назад это было... Наверное, в его времена она и была построена. В Священном Манускрипте истории рауссов не уделяется должного внимания, а апокрифы противоречивы и во многом сомнительны.
Когда их лошади пересекали Врата, Лаудвиг напрягся. По его неискушенному мнению, должно было произойти что-то особенное. И он был приятно удивлен, когда не произошло ничего абсолютно. Он дышал тем же самым воздухом, ощущал те же самые сжатые ладонями поводья, даже сердце продолжало биться с той же частотой.
-- Даже не верится! -- с патетикой воскликнул принц. -- Я уже за пределами Франзарии! Ну надо же, а!
Мельник удивился, что он радуется как ребенок, которому показали некую невидаль. Сам же князь лишь небрежно пожал плечами, для него пересекать Врата -- дело столь обыденное, что даже и пожимать плечами по этому поводу не стоило.
К ним навстречу вышло несколько бевальских пограничников. На их лицах лежала какая-то мрачная тень, и она не являлась физической тенью вселенского сумрака. Старший из них прохладно кивнул и вымолвил традиционное приветствие:
-- Добрые путники! Мы рады видеть вас в Бевальгии, но обязаны знать кто вы такие и цель вашего приезда. А так же обязаны взять с вас небольшую пошлину.
Лаудвиг, не мудрствуя лукаво, выложил все что знал.
-- Я сын короля Ольвинга, наследник престола. -- Слова произвели ожидаемый эффект, пограничники изумленно переглянулись. -- А это мой эскорт и мои сопровождающие. Мы едем транзитом через ваш мираж и направляемся в царство Рауссов сжигать вон ту, -- он небрежно ткнул пальцем в телегу с клеткой, -- симпатичную ведьму. Чтоб ей сдохнуть!
Ни у одного из бевальских пограничников не возникло и толики сомнений в справедливости услышанных слов. Лаудвиг от природы походил на принца: высокий, широкоплечий, с гордой царственной осанкой, к тому же -- очень красивый лицом. Его мягкие чувственные черты гармонировали с вьющимися светлыми волосами. Челка была небрежно закручена вверх, создавая впечатление, будто ему в лицо постоянно дует ветер. А сапфировый взгляд его голубых глаз обладал тайной магией, особенно губительной для женщин.
-- О, сьир! Примите наши поклоны! Как поживает ваш отец Эдвур и два ваших брата?
-- Отец слишком занят королевскими делами... Мой младший брат Пьер здравствует, -- Лаудвиг с силой сжал кулаками поводья, -- и успешно молится за весь мир. Что же касается старшего, Жераса... увы, он умер. -- Поводья были вновь разжаты. -- У него часто побаливало сердце.
Старший из пограничников сочувственно кивнул головой.
-- Принц, мы обязаны вас предупредить. Мы не советуем держать путь именно через наш мираж.
-- Это еще почему?
-- Обратите хотя бы внимание на нашу одежду.
Лаудвиг только сейчас заметил... Нет, впрочем, это заметил он сразу: только сейчас его насторожило то, что одеяние у бевальских пограничников уж слишком мрачно. Какая-то грубая ткань и одни серые тона.
-- В нашем мираже траур, так как пришла беда... В одной из провинций Брасселя вспыхнула эпидемия параксидной чумы. И теперь чума распространилась по всему миражу, захватив даже часть Тевтонии. Десятки тысяч людей уже скосила эта неумолимая смерть. Мы чем-то очень сильно прогневали Непознаваемого. Предвечная Тьма! Из моей семьи остался я один...
Лаудвиг медленно повернул голову назад. Там с каменным выражением лица застыл князь Мельник, а чуть дальше -- равнодушный и всегда равнозначно принимающий беды и радости лейтенант Минесс. Лейтенант слегка обнажил лезвие своего меча и тотчас вернул его в ножны. Глупейший жест. Меч против параксидной чумы все равно, что сухая палка против лесного пожара.
-- Что делать будем? Пойдем другой дорогой? Через Тевтонию?
Мельник отрицательно покачал головой.
-- Нам придется делать слишком большой крюк.
-- Вы предлагаете сунуться в самое логово нечисти? Когда у нас во Франзарии была эта чума, отец приказывал убивать всех, в ком хотя бы подозревали носителей инфекции. С зараженными областями запрещались любые общения. А перебежчиков оттуда сжигали, даже не спросив их мнения, как они относятся к смертной казни! Я тогда еще совсем ребенком был. Гувернантка нас пугала этой чумой как самым страшенным наказанием. Короче, хреновая эта шутка, князь... даже дрожь по коже идет.
Минесс слегка пришпорил лошадь и поравнялся с принцем.
-- Сьир, я лично был свидетелем того, о чем вы говорите. Мои бабка с дедом оба погибли от чумы. Скажу честно, эдикты вашего отца были очень жестоки, многих людей казнили по ошибке. Но я ни в коем случае не осуждаю деяния моего короля, ибо позже я понял, что именно эти жесткие меры помогли погасить пандемию, и жертвами невинных спасли жизни тысячам верных пасынков темноты. Я очень хорошо знаю эту болезнь и как с ней бороться. Думаю, мы сможем прорваться. Главное держаться вдали от людей. Временами придется сворачивать с дороги и передвигаться по лесу. Положитесь на меня, сьир.
Лаудвиг рад был на кого-нибудь положиться, а еще лучше -- положить. И не на одного, а на всех и все сразу. Ему уже осточертели эти романтические скитания по черной вселенной. Он до одурения в голове хотел вернуться в Нант, зайти в какой-нибудь кабак и расслабиться по всем статьям своего морального закона...
-- Князь! Подумайте еще раз! Стоит ли ради обыкновенной ведьмы так рисковать нашими жизнями! Да я ее сейчас задушу! Вот этими руками! Я ее изуродую так же сильно, как она изуродовала мою спокойную жизнь! -- Лаудвиг взорвался и резко направился к повозке.
Ольга слегка вздрогнула. Мельник начал метаться в поисках выхода, даже металлические пластинки на его юшмане стали возбужденно искриться.
-- Сьир, подождите!
Лаудвиг нехотя обернулся.
-- Вспомните, ведь дело не только в ведьме. Вы должны вручить царю Василию письмо вашего отца. Поймите, речь идет об укреплении дипломатических отношений между нашими миражами. Это глобальная политика.
Лаудвиг сник и раздраженно дернул поводья, аргументы показались ему убедительными.
-- Только прошу вас всех -- быстрей! Быстрей! Покончить с этим бродяжничеством, и домой!
Вновь застучали копыта лошадей. Вновь заскрипела повозка с пленницей. Ольга всю дорогу молчала. Да и кому что было говорить? Любое слово колдуньи -- как масло для огня. Попытаться вызвать к себе сочувствие жалобными вздохами не позволяла ее царственная гордость. Хотя в данной ситуации это был бы разумный вариант. Ольга смирилась. И в этом смирении открыла для себя странный душевный покой. Все вокруг кричали, звенели натянутыми нервами, что-то проклинали, что-то благословляли. Но она не ощущала биения этих страстей. Волны положительных и отрицательных эмоций словно разбивались о ее железную клетку. Здесь было тихо и уютно. Она сидела в самом углу и наблюдала за происходящим вокруг. Последнее время она ловила себя на странном поведении своего взгляда. Он не был столь равнодушен к внешнему миру и столь индифферентен к миру ее потайных чувств. Взгляд почему-то всегда выискивал среди сопровождающих Лаудвига. Ей страшно было признаться себе, но ей нравилось наблюдать за принцем: когда он возбужден или когда он спокоен -- все равно. Она находила его голос приятным для слуха, частенько пыталась поймать его взгляд. И когда он подходил к ее клетке с перекошенным от гнева лицом, грозился: "я изуродую тебя, ведьма!" -- ей почему-то всегда хотелось рассмеяться в ответ. Лаудвиг в ее представлении чем-то походил на воеводу Ярова из личной охраны ее отца... Да, воспоминания об отце скребли и без того исцарапанную душу. Она уже в тысячный раз прокляла себя за то, что не послушалась его. И в тысяча первый раз покаялась, что пошла на берег реки, где они вместе с деревенскими девками водили хороводы. Было весело до головокружения. Память ярко сохранила все пережитые картинки. Внезапный крик подруг. Всадники с масками на лицах. Веревка, ловко опутавшая ее тело. Познание глубины страха и первая в ее жизни истерика, снимающая девственность с ее неискушенной души. Неужели она так и не увидит отца, чтобы попросить у него прощения?..
Ольга очнулась от грез, так как повозка резко затормозила. Но прежде остановились разведчики тьмы. Пьен громко крикнул:
-- Идут странные люди! Их немного! Они...
Как потом выяснилось, фраза была незакончена только потому, что Пьен не нашел им подходящего описания. Из глубин мрака с длинными факелами в руках появилось пять или шесть... поначалу даже трудно было распознать в них людей. Принц испуганно подумал: "уж не ревенанты ли?" Красное и черное. Только красное и только черное. Эти два цвета надолго врезаются в память для всех, кто хоть отдаленно сталкивался с параксидной чумой.
-- Все нормально! Смело идем на контакт, они не больны, -- решительно произнес лейтенант и добавил: -- Контраст красного и черного...
Лаудвиг в изумлении посмотрел на Минесса.
-- Лейтенант! По-моему, вы больны! Объясните, что за маскарад?
Подошедшие люди были полностью закупорены в длинные плащи абсолютно черного цвета, на них ярко-красными линиями были нарисованы какие-то пентаграммы. Лица у всех пятерых, измазанные краской, продолжали ту же расцветку. Путники шли с низко опущенными головами и бубнили молитвы. Один из них хлестал самого себя плетью.
-- Непознаваемый... Великий и Страшный... не губи рабов Твоих! Предвечная Тьма, сокрой и сохрани... Непознаваемый... Великий и Страшный... не губи...
Горящие факела заставляли краску на их лицах играть зловещими оттенками. Единственное, что осталось в них человеческого -- это глаза. Но живущие какой-то собственной отрешенной жизнью.
-- Если вы люди из плоти и крови, остановитесь! -- Лаудвиг предостерегающе схватился за свой меч, которым, откровенно сказать, владел еще менее искусно, чем своими пагубными страстями.
Шествующие замерли, один из них вышел вперед и монотонно произнес:
-- Добрые путники, идущие к теням будущего. Не хотите ли купить у нас защитные балахоны? Это поможет вам защититься от вируса чумы.
-- Надо купить! -- настойчиво сказал Минесс. -- Контраст черных и красных тонов действительно создает некий иммунитет, хотя и не дает полной гарантии безопасности.
-- Ну хорошо, хорошо... -- Лаудвиг полез за кошельком.
Князь тоже достал несколько монет.
-- Это для меня и для ведьмы.
Принц сверкнул в его сторону голубизной своих глаз. Его взгляд всегда имел некий потайной смысл, который он озвучивал лишь в предельно откровенном разговоре.
-- Уж не подохнет! Ведьма как-никак! И вообще, князь, что вы ее все время защищаете? Подозрительно, однако...
Мельник виновато опустил голову, заставил себя слегка покраснеть и сделал оригинальный защитный ход:
-- Люблю я ее, стерву. Глаз не могу отвести.
Все вокруг загоготали, ни у кого не возникло и призрака мысли, что князь говорит всерьез.
-- Нельзя! Нельзя! Нельзя смеяться! Параксидная чума!! -- Лейтенант Минесс заорал так, точно его ошпарили.
Люди с нечеловеческими лицами попадали на колени и стали взывать к небу:
-- Непознаваемый!.. Великий и Страшный... прости... прости...
Идиот с плеткой начал так сильно хлестать себя, словно его кусала целая дивизия вшей. Кто-то принялся есть сырую землю, выдирая из нее корни безвкусной травы. Самое дикое в происходящем было то, что лейтенант Минесс присоединился к их компании, стал бить себя кулаками по вискам и истерично молиться.
Лаудвиг вытер нахлынувший пот. Он очертил взором стену беспросветного мрака и выдавил только одно слово:
-- Сумасшествие.
Князь закрыл глаза, проклиная свою неосмотрительность.
-- Сьир, они правы. Я покорнейше прошу прощения, при эпидемии чумы ни в коей мере нельзя чему-либо радоваться, а тем более смеяться. Ее вирус передается через положительные эмоции. Если среди нас есть хотя бы один зараженный -- это конец для всех.
Один из размалеванных поднялся с колен.
-- Клянемся, господа, среди нас нет больных, никто из нас не прошел первой стадии. Купите, купите у нас защитные балахоны! Это поможет сохранению вашей жизни!
Факела воздевали к черным небесам свои огненные пальцы, будто тоже молились. Их потрескивание походило на шепот томящейся души, а капли пироантовой смолы -- на чьи-то слезы. Принц только сейчас почувствовал, вернее -- прочувствовал, насколько разителен контраст между его прежней беззаботной жизнью и теперешним полубредовым скитанием неизвестно где. Он всегда подозревал, что за границей Франзарии по сути заканчивается и сам мир. Теперь воочию в этом убедился.
Кавалькада спешно двинулась далее. Нелепые балахоны так сильно смахивали на шутовской маскарад, что первое время нельзя было смотреть друг на друга без улыбки. Лейтенант приказал всему своему отряду размалевать лица краской. Ольгу тоже укутали в балахон. Все это в глазах Лаудвига было вылитым театром абсурда, но его скептицизм начал угасать по мере продвижения вперед. Им пришлось повстречать еще несколько групп людей в точно таких же безумных одеяниях. Словно по степи слонялись разукрашенные призраки. Словно людей-то по сути и не было. Лейтенант Минесс подъехал к принцу, их лошади играючи потерлись головами.
-- Сьир. Нам желательно нигде не останавливаться. Ни в коем случае нельзя заглядывать ни в какие трактиры и ни в какие гостиницы. У нас имеется немного провианта, будем довольствоваться этим. Впрочем, не грех и слегка поголодать.
Лаудвиг обернулся, хотел что-то ответить, но как только увидел страшилище с угольным лицом и красными, словно кровавыми, полосами, лишь помотал головой. "Вот, черт! И спиртным не запаслись!" Ему страшно хотелось пригубить хоть какую-нибудь, хоть самую дешевую бутылочку самого дерьмового вина. Лишь бы забыться на какое-то время, лишь бы отупеть и одуреть одновременно. Начать воспринимать окружающее пространство как личный бред. О большем блаженстве он сейчас и не мечтал.
Разведчики тьмы снова подали знак, но не остановили движения. Значит, опасности нет. По дороге шел лишь единственный человек, некий юноша. Примечательным в нем было прежде всего то, что он не носил этих дурацких масок, шел в обыкновенной крестьянской одежде -- льняной камизе и коротких брэ, перевязанных поясом. На лице юноши играла тенями радости блаженная улыбка. Он о чем-то мечтательно размышлял, шевелил губами, тряс своим факелом и не особо обращал внимание на королевский эскорт. Лаудвиг вздохнул с явным облегчением:
-- Наконец-то повстречали хоть одного нормального человека! Надо бы спросить у него, далеко ли до ближайшего селения.
Лейтенант Минесс слегка притормозил коня. Его лицо сначала лишь настороженно замерло, затем пришло в легкое возбуждение, потом исковеркалось мимикой настоящего ужаса, он закричал:
-- В лес!! Все разбегаемся в лес! Это больной! У него первая стадия!
Разведчики тьмы первые бросились в разные стороны. Заржали пришпоренные лошади. Повозка с Ольгой дернулась, поворачивая к густым зарослям. Лаудвиг не стал спорить. У него хватило ума, чтобы в данной ситуации положиться хотя бы на чужую мудрость. Лишь когда сухие ветки начали хлестать лицо, он затормозил. Юноша продолжал, как ни в чем не бывало, вышагивать по дороге. Он, кстати, был довольно красив собой, и улыбка ни на минуту не покидала его лицо, словно он родился с ней. Дьенн, один из охранников, поднял было арбалет, но Минесс накрыл его своей властной ладонью.
-- Он и так приговорен. Лучше помолись за него, если знаешь как это делается.
Дьенн был искусным стрелком, но совершенно бездарным творцом святых молитв. За свою долгую жизнь он их творил целых два или даже три раза -- и ни по одной из них не получил просимого. Поэтому немудрено, что он лишь криво ухмыльнулся, сказав:
-- Лучше я помолюсь, чтоб он загнулся где-нибудь по дороге, чем распространял нечисть среди здоровых людей.
Кавалькада продолжала свое движение по степи. Казалось, тьмой бесшумно был уничтожен весь зримый мир. Остался только маленький отрезок дороги, освещаемый перепуганными факелами. Отрезок полз, разъедаемый мраком позади, и некой колдовской силой наращиваемый спереди. Иногда возникало ощущение, что он никуда и не ползет -- просто видоизменяется, словно корчится в безмолвной агонии. Пропасть справа и слева, пропасть спереди и сзади, такая же черная пропасть накрывала их сверху. Лишь снизу под ногами ощущалось хоть что-то твердое и вообще -- материальное. Из тьмы, точно из небытия, выглядывали силуэты застывших деревьев. Ни одно из них не стояло прямо, все корчились в болезненных судорогах. Мертвый беспроглядный мрак господствовал над миром до самых границ его Рассеяния -- там заканчивалось само пространство и начиналась Протоплазма сверхтекучего времени. Летящая в ней черная вселенная медленно вращалась по часовой стрелке вдоль координатной оси Будущего. Именно вращение по часовой стрелке обеспечивало ей само понятие бытия. Если бы случилось наоборот. Если бы в момент Великой Вселенской Ошибки она получила бы обратный момент вращения, то время в ее пределах двинулось бы в отрицательную сторону, обращая все сначала в хаос, а затем в антигармонию -- мнимый мир, где происходит инверсия пространства, а все физические законы меняются на противоположные. Такие миры не уничтожаются в общефилософском смысле. Они коллапсируют для всех тонов реальности, становятся в бесконечное число раз меньше математической точки. И что происходит в их сверхтаинственных глубинах, если о таковых вообще имеет смысл говорить, ведает один лишь Непознаваемый.
Разведчики тьмы снова притормозили. Пьен буркнул что-то невнятное, и Лаудвиг решил сам подъехать поближе, чтобы воочию разглядеть, что их встревожило. Оказалось -- огни. Впереди было множество огоньков разной яркости. Они были хаотично вкраплены во тьму, неподвижны и вместе с тем пугающи.
-- Ответ очевиден, -- позади раздался голос Минесса, -- это какое-то селение, деревня или небольшой городок. Тот индивидуум, что встретился нам по дороге, явно направлялся из этого места. Не удивлюсь, если там все уже давно заражены.
Лаудвиг почувствовал прилив крови к лицу. Так его организм выражал низменное чувство страха.
-- И что вы предлагаете? Ехать в обход, через лес?
-- Иной путь может быть только через небо, а вперед может сунуться только самый последний идиот.
Принц не стал утруждать себя долгими раздумьями, он поднял руку и громко крикнул:
-- Разворачиваемся!
Лошади покинули дорогу и принялись ржать от надоедливых веток, которые постоянно хлестали им бока. Лес здесь был довольно густым. С клеткой, где сидела Ольга, вообще возникли проблемы. Повозка то застревала, то проваливалась колесом в какую-нибудь яму, и толкать ее дальше приходилось чуть ли не всем эскортом.
-- Старая вонючая проститутка!! -- орал Лаудвиг. -- Везем ее как королеву в карете, а она даже не пошевелит своими вшивыми патлами!
Дальше начались проблемы посерьезней эмоционального срыва. Копыта коней стали погружаться в размякшую почву, и они шли все медленней, покачиваясь на ровном месте. Лаудвиг спрыгнул и почувствовал, как его ноги со звучным хлюпом вошли в мутную жижу.
-- Проклятье! И все на мою голову!
-- Сьир, дальше идти бессмысленно, попытаемся обойти город с другой стороны.
Всадники принялись нехотя разворачиваться, лошади, не понимая столь странного поведения наездников, возмущенно ржали. Все от души выругались, одна лишь Ольга скучновато зевнула. С противоположной стороны дороги поначалу все складывалось благополучно: и лес был реже, и сухая твердая земля благоприятствовала движению, но потом снова началось болото, да так резко, что один из разведчиков тьмы с криком провалился в какую-то яму. Пьен помог ему выкарабкаться, а истерически ржущую лошадь вытаскивали всей компанией.
-- Опять проклятье! И опять на мою голову!
Принц плохо владел своими эмоциями, и вспыльчивость властвовала им как безвольной марионеткой. Изнеженный, избалованный роскошью дворцовой жизни, он был в полнейшей растерянности, с последней надеждой поглядывая на своих сопровождающих. Князь лишь задумчиво хмурился, и от этого его размалеванное краской лицо становилось неотличимым от демона. А лейтенант, знаток этой странной болезни, фактически стал главнокомандующим, от его мнения зависело все.
-- Сьир, успокойтесь. Мы в клещах. В болотистой местности такое явление не редкость. Выбора нет: поедем по дороге. Это не так страшно, как мы пытаемся себе внушить. Главное -- ни с кем при встрече не заговаривать и не вступать ни в какие контакты. Думать только о печальном. Ни в коем случае не говорить ничего веселого или смешного. Полезно заняться самоистязанием... Эй! -- обратился он к солдатам. -- Хотите выжить -- заставьте свое тело страдать! Это приказ!
Стражники ринулись его исполнять с рвением еще большим, чем если бы им сейчас предложили сходить в баню или в какую-нибудь пивнушку. Инстинкт самосохранения прогнал из души все мелочные чувства. Одни стали рвать колючки и пихать себе под одежду, другие вырезали хлысты и принялись стегать себя со всех сторон. Третьи резали в разных местах свое тело. Принц счел, что с него достаточно ноющих нервов.
-- Хорошо, едем, только быстрей!
Да, это был небольшой городок, ворота которого были распахнуты настежь и даже не охранялись. Их резные деревянные створки напоминали раздвинутый занавес. Словно подъезжали к театру. Словно там их ожидает некое представление. На въезде в город к ним вышел какой-то старичок и ласково спросил:
-- Куда путь держите, добрые воины?
В ответ не прозвучало ни слова. Лаудвиг краем глаза заметил, что старичок уж слишком мал ростом для взрослого мужчины, и голос его показался каким-то детским.
Вот уже и пределы города... Ожидания некого осязаемого ужаса вроде как не оправдались. Все было тихо и спокойно, вдоль городских улиц тлели редкие факела, разбрызгивая в окружающую пустоту сонный свет. Ходили обычные люди во вполне обычных одеяниях, многие из них сидели на лавках и о чем-то лениво болтали. Кто-то слонялся в таких же комичных масках черно-красного уродства, но большинство предпочло остаться в естественном обличии. Проезжая мимо одной скамейки, на которой сидело человек десять, Лаудвиг услышал их разговоры. Странно, но разговоров-то по сути и не было, каждый бормотал сам с собой:
-- Ох, смерть, смерть... скоро смерть моя, смерть... она придет, она непременно явится...
-- Да, она явится в белой фате, как невеста... Смерть, желанная смерть... И будет нам радость вечная... Смерть, моя смерть, долго ли ждать тебя, возлюбленную...
-- Ох, смерть, смерть, смерть... Я готов призывать тебя хоть вечность, дабы покинуть этот опостылый мир... Зачем огонь? Зачем тьма? -- последовал тяжелый вздох, -- Зачем дышать? Зачем есть? -- еще один, -- Зачем любить? Зачем ненавидеть? Все это так бессмысленно... одна лишь смерть...
-- Смерть... она моя страсть... мне сладко шептать ее имя... смерть... смерть... смерть...
Короче, все на одну тему. И не малейшего разнообразия. Люди сидели, склонив головы и не обращая внимания не только на проезжавших мимо знатных гостей, но и на всю черную вселенную вместе взятую. Если бы сейчас перед ними появился сам Непознаваемый и громогласно крикнул: "Очнитесь, бездельники!" -- никто бы из них даже глазом не моргнул. Лаудвиг услышал слово "смерть" раз, наверное, сорок. И душу пробрала невыносимая жуть. По улицам города люди передвигались словно механические куклы, у которых останавливается пружинный завод: медленно, пассивно, безучастно. Среди них Лаудвиг не отыскал ни единого молодого человека: одни дряхлые старики. Причем, многие из них ростом и хрупким телосложением не отличались от детей. И лишь чуть позже принц с ужасом понял: это и есть дети! Рядом ходили малыши, которым не исполнилось и половины эпохи отроду. Их лица были изуродованы старческими морщинами, кожа -- увядшей, волосы -- побелевшими от седины. Им совершенно были неинтересны детские игры или забавы. Лишь одно рассуждение о смерти доставляло им удовольствие.
Солдаты, ехавшие позади, принялись стегать себя с удвоенной силой, сквозь их одежду кое-где просачивалась кровь. Ольга в ужасе закрыла глаза, не желая ничего видеть. Лаудвиг лишь единожды обернулся и крикнул в ее адрес:
-- Эй, ведьма! Хоть бы раз в жизни сотворила благое дело: защитила бы нас своим колдовством от этой заразы... Или ты только порчу умеешь наводить?
Принц совсем опешил, когда из подъезда одного из домов к ним навстречу вышла исхудалая костлявая старуха (не исключено -- в недавнем прошлом молодая красивая женщина). На руках она держала младенца, вяло двигающего ручонками. Лицо младенца все было в морщинах, кожа огрубелая и обвисшая. Это существо жалобно стонало, глядя холодными, почти стеклянными глазами в бессмысленность только что появившегося мира. Женщина споткнулась и упала. Младенец покатился по мощеным камням и жалобно заплакал.
-- Сжечь! Сжечь надо всю Бевальгию вместе с ее народом! Чтобы эта зараза не распространялась дальше.
Проехали еще несколько кварталов, и везде одна и та же картина. Вдруг...
Эффект был равносилен тому, если бы сейчас на небе внезапно вспыхнуло легендарное солнце еретиков.
Вдруг посреди тотального кошмара раздались звонкие голоса веселья. Сначала показалось, это звенят в ушах собственные страхи, но когда подъехали ближе и увидели...
Скорее всего, это была центральная площадь города -- просторная, светлая, со множеством экзотичных светильников. Здание ратуши имело форму огромного слоеного пирога, с вершины которого свисали широколистные каменные цветы. Да, смех и громогласное веселье доносились именно отсюда. Его источники находились прямо на улице. Это просторные, богато сервированные столы. За ними сидели люди, пили вино, ели, смеялись от души. Подоспевший лейтенант шепнул на ухо принцу:
-- У этих первая стадия болезни, не смотрите долго в их сторону.
Но удержаться от искушения было нелегко. Какой они еще могли отмечать праздник, помимо празднования массового помешательства? Радость за столами лилась через край, и возгласы были прямой противоположностью того, что приходилось слышать только что:
-- Какое счастье жить в этом мире! Я просто разрываюсь от восторга! Это мечта! Это осуществление самой безумной мечты!
-- Я хочу выпить за море чувств, переполняющих мою душу! Братья и сестры! Я вас всех люблю! Я люблю весь мир! Я люблю его во всех его извращениях! Люблю даже еретиков! Я просто балдею от того, что живу! -- юный златокудрый мужчина, произносивший спич, вдруг громко захохотал. Этот хохот поддержали остальные.
И чем дальше, тем хлеще. Он упал на землю, стал кататься по мостовой и кричать:
-- Я вас всех безумно люблю! Я схожу с ума от радости!! Такого просто не может быть!!
Две женщины последовали его примеру. Они принялись кататься по голым камням, громко, почти истерично смеяться, хлопать ладошами. Потом все запели. Кто-то из сидящих крикнул в сторону изумленных путников:
-- Эй! Присоединяйтесь к нам! Здесь безумно весело! Это единственное место во вселенной, где с неба льется счастье! Это рай! Добро пожаловать в рай на земле!
И снова гомерический хохот. Лаудвиг не нашел ничего лучшего как покрутить пальцем возле виска.
-- Сьир! Надо быстрее проезжать это место! Что вы на них засмотрелись? Гляньте лучше на того, в зеленом сюртуке.
Из-за крайнего стола поднялся молодой человек и как-то странно посмотрел на остальных. На его лице появилась тень полнейшего равнодушия. Его ликующие компаньоны хотели посадить его на место, предлагали еще вина, но тот лишь вяло отмахивался руками. Потом он не спеша покинул оргию и заковылял в бессмысленном направлении, а потом... вот тут-то и произошло самое шокирующее. Прямо на глазах его кожа стала покрываться морщинами, волосы побелели, осанка ссутулилась. Чума подарила ему новый облик, и дряхлых старик, продолжая ковылять тем же путем, зашептал:
-- Смерть... смерть... смерть... я иду в твои объятия...
Ольга сжалась в комок. Она вдруг поняла, что с ней произошло абсолютно то же самое, только искусственным путем. И впервые она в ужасе содрогнулась при мысли, что этот процесс может оказаться необратимым.
-- Вперед! -- скомандовал Лаудвиг. -- Не останавливаемся больше!
Застучали копыта лошадей, и даже в сем незатейливом звуке, слышимом множество раз, мерещились отзвуки витающего вокруг траура. В более отдаленных кварталах кошмар обрастал еще более гнетущими оттенками. Скрюченные болезнью люди лежали на земле и, издавая нечеловеческие вопли, дергались в эпилептических припадках. Их тело воротило и корежило. Спазмы лицевых мышц придавали порой их облику такие чудовищные выражения, что люди сами становились чудовищами. Вой стоял на всю поднебесную. Даже во времена кровопролитных битв черная вселенная не слышала такого отчаяния. Лейтенант Минесс признался себе, что во время взятия Ашера не испытал и половины того угнетения, что приходиться терпеть здесь. Существа, уродливо напоминающие людей, неистово выли. Их кожа начинала чернеть и покрываться пятнами некроза, скрюченные конечности тряслись, рты были широко раскрыты. Они жадно кусали воздух и издавали умопомрачительные звуки.
-- Быстрей! -- Лаудвиг чувствовал, что может помешаться от того что слышит. Вой проникал в нервы и дергал их как натянутые струны.
-- А вот и последняя стадия! -- громко сказал Минесс. -- Глядите, не бойтесь. Он уже не опасен.
Лаудвиг замер и чуть не навернулся с лошади. Около одного подъезда лежал абсолютно черный, обугленный, будто обгорелый, кусок невнятной формы. Лишь мгновение спустя принц разглядел в нем подобие рук и ног с иссохшими пальцами. Ярко контрастировали на фоне черной испепеленной кожи ряды белых зубов -- прощальный злобный оскал в мир живущих. И еще... живые глаза. Да, именно! Живые человеческие глаза! В обугленных впадинах глазниц они моргали и дергали ясными зеленоватыми зрачками. Этот несчастный уже не издавал никаких стонов. Безмолвно стонала лишь его зыбкая душа.
-- Глаза умрут последними. -- Минесс вытер раскрашенный пот и брызнул его каплями на землю. -- После того, как от людей останется лишь пепел, их, затвердевшие как стекло, будут собирать по улицам и складывать в общую яму. От больных параксидной чумой хоронят только глаза... Едемте, сьир! Едемте!
Лошадь под принцем внезапно тронулась, а тот едва не тронулся умом от увиденного. Да, параксидная чума по сути была прогерией. Происходило катастрофически быстрое старение организма. Появлялась полнейшая апатия к окружающему миру и лишь помыслы о скорой смерти, как о черной прекрасной богине, доставляли усладу для больной души. Дети становились равнодушны к своим забавам, взрослых не тревожили ни страсти, ни голод, ни желание хоть чем-то заняться. Душа опустошалась до предела, происходила потеря интереса к существованию. Мир в глазах больных исчерпывал свое предназначение и превращался в холодные передвигающиеся анимации. Но прежде, на первой стадии болезни, люди испытывали столь острое блаженство, что их дух разрывался от внезапной радости. Счастье, возникшее из ничего, кружило и пьянило голову похлеще крепкого вина, било в мозг посильнее любых наркотиков. Именно поэтому во время эпидемии люди боялись вообще чему-либо радоваться. Даже простой беспричинный смех мог привлечь к себе вирус чумы. Врачи не знали еще ни одного случая исцеления от этой болезни, рассматривая ее просто как кару Непознаваемого за грехи. Они могли лишь рекомендовать профилактику заболевания: как нужно вести себя, чтобы избежать вируса. Во-первых, категорически запрещалось рассказывать анекдоты или шутить. Постоянно пребывать в молитвах. Страдание плоти снижало риск заболевания, и постоянная душевная печаль являлась лучшей защитой от этой заразы. Вирус передавался именно через эмоции. При положительных эмоциях он развивался и становился активным, при отрицательных -- мертвел. Общение с носителями инфекции было почти тождественно скорому заражению. Человек мог есть из той же миски, из который только что поел болящий чумой, и с ним ничего не случилось бы. Но если он обменяется с ним хоть парой безобидных реплик: лучше сразу обоих убить на месте.
-- Не останавливаемся! Больше нигде не останавливаемся! -- кричал Лаудвиг. -- И так уже насмотрелись достаточно!
Пришпоренные лошади заскакали к окраине города, где находились еще одни ворота. Их быстрый аллюр возбудил потоки встречного воздуха. Черные и красные цвета защитных балахонов стали мельтешить перед глазами, вспыхивали своими контрастами, развивались по ветру и просто действовали на нервы. Громогласный голос, донесшийся из ниоткуда и отовсюду сразу, многие спутали с завываниями ветра.
-- Слышите?! Вы что-нибудь слышите? -- Мельник приостановил коня, дабы убедиться в том, что ему лишь это померещилось.
Ветер сразу затих, и из полувымершей бездны донесся отчетливый, громкий, к тому же внушительный голос. Меж убогих домов простых ремесленников шел человек в сером плаще с поднятыми к небу руками. Гнев, излучаемый его лицом, был виден даже более отчетливо, чем черты самого лица. Он громко вещал во все концы:
-- Мракобесы! Так вам и надо, извергам! Суд! Страшный суд пришел на ваши поганые головы! Слушайте мое пророчество: скоро придет конец этому грязному миру! Он уже начался! И именно здесь! С вашего логова! Конец Тьмы! Он приближается! Многие из вас станут свидетелями, как на небе зажжется солнце! Испепелит! Изничтожит ваши проклятые глаза, которые и так ничего не видят! О изверги! Я радуюсь и торжествую над вашей смертью! Суд! Начался суд!
Лейтенант с презрением плюнул на землю.
-- Носители ереси для нас еще более опасны, чем носители вируса.
Всегда и везде, как только народ терпел какое-нибудь бедствие, солнцепоклонники наглели до предела. Они вот так совершенно в открытую, потеряв всякий стыд и всякий страх, ходили по улицам гибнущих городов и пророчествовали свой "конец тьмы". Они даже не пытались скрывать радости о смерти тысяч людей. Сколько уже в истории черной вселенной было таких лжепророков? Не мудрено, что их число давно превысило множество небесных костров, которые они в отупении ума своего именуют "звездами". Во все тяжкие времена массовых бедствий проповедники лученосной веры собирали вокруг себя толпы людей и говорили: "Вот, сейчас должно загореться солнце! Мера беззаконий людских переполнила чашу терпения истинного бога! Сейчас! Не расходитесь! Нам суждено стать свидетелями этого события -- единственного в истории человечества!"
Толпы обманутых подолгу стояли, смотря на черное небо, и постоянно уходили разочарованными. А их вожди -- осмеянными. Но как только начиналось где-нибудь новое бедствие, трагичные уроки собственной секты быстро забывались, и из среды ереси вновь появлялись могильщики мироздания.
Человек в сером плаще бесстрашно шел к колонне путников. Речь его не пестрила разнообразием, все одно и то же:
-- Мракобесы! Погибель на вашу голову! Ваш мир содрогнется в судорогах! Когда на небе загорится солнце, вы все ослепните и вспомните... вспомните слова праведного Мерра!
Князь Мельник обратился к лейтенанту:
-- Надо бы подстрелить эту падаль.
Минесс кивнул, осмотрелся по сторонам и громко крикнул:
-- Эй, Дьенн! Сделай так, чтобы он нам всем поклонился!
Лучший в эскорте стрелок вскинул свой двуствольный арбалет, и тут же разогретый гневом воздух содрогнулся от громкого хлопка тетивы. Проповедник лученосной веры замер на полуслове. Из его груди торчали хвостовые оперенья двух стрел. Одна указывала где находится сердце, другая пронзила легкие. Две струйки крови начали стекать вниз по плащу -- словно из души полились красные слезы. Солнцепоклонник упал на колени, хотел еще что-то сказать, но лишь спазматически дернул челюстью. Его тело повалилось вперед, и он в поклоне пал перед наблюдавшими, распластав по земле безжизненные руки.
-- Будем считать, что он хотел попросить у нас прощения, но не успел... Молодец, Дьенн!
Кавалькада спешно двинулась дальше, обнадеженная тем, что еще совсем немного, и страшный город останется позади. Навсегда позади. Увиденное здесь произвело довольно шокирующее впечатление, и в дальнейшем они стали огибать всякое селение, даже маленькие деревушки. Болото, к счастью, закончилось, и движение через лес теперь не представляло особых затруднений. Ольга тихо дремала в клетке, а на всякие ругательства и проклятия в свой адрес отвечала тем же равнодушным молчанием, что на простые завывания ветра. Она часто грезила о своем отце, в слабой дремоте видела мать и деревенских подруг в повойниках. Наверное, они уже считают ее мертвой. "А интересно, -- думала она, -- если бы Лаудвиг увидел мое настоящее лицо, он бы... ну, хотя бы извинился за все оскорбления?" Ольга мысленно представила себе эту картину: она смывает с себя грим, видит перекошенное от изумления лицо принца, недоумевающие взгляды его охранников, осуждающее покачивание головой князя Мельника. "Я знаю, -- ее маленькие кулачки сжались, -- он бы сразу сдал меня этому проклятому Калатини! И получил бы свои двести тысяч евралей..." Потом неожиданно для самой себя она улыбнулась: "а вдруг не сдал бы?"
Путники продолжали брести по какому-то бездорожью. Уставшие и в конец измотанные, они стали уже действовать друг другу на нервы. Они раздражались из-за всякого пустяка, даже из-за того, что какая-то ветка хлестнула по лицу. Один из солдат эскорта, звали его Жак, вдруг стал излишне разговорчив. Обращаясь то к одному, то к другому воину, он говорил:
-- Эй, не тужи, парень! Жизнь прекрасна! Жизнь замечательна! Нужно только это увидеть...
Его угрюмые, до предела изнуренные сослуживцы вяло отмахивались, но тот настойчиво продолжал всех ободрять. Причем, делал это все громче и громче:
-- Да что вы все скисли, братья?! Мы ведь выполняем приказ короля Эдвура, которого все любим и свято чтим! Не есть ли это высшее благо для солдата?! -- На лице Жака играла блаженная улыбка, глаза прямо-таки сияли радостью.
-- Помолчал бы лучше! -- рявкнул один из вояк.
-- Нет-нет! Пусть говорит! Я приказываю! -- Минесс развернул коня и тревожно начал наблюдать за происходящим.
Жак улыбнулся и пожал плечами.
-- Господин лейтенант! Посудите сами: уныние губит нашу душу! Мы -- гвардейцы короля! Должны шествовать с высоко поднятой головой! Вы только подумайте! Вы только представьте: мы живем в этом мире! Живем в человеческом облике! В облике высшего существа! Не есть ли это столь же наивысшее благо?! Вглядитесь в эти деревья: они прекрасны! Посмотрите на небесные костры -- в них вечная романтика! Учитесь наслаждаться каждым моментом! -- Жак не стал больше ничего говорить, он закрыл глаза и засмеялся. Всемогущая тьма замерла и прислушалась к звонкому переливу его голоса.
Минесс с такой силой дернул уздечку, что его лошадь встала на дыбы и заржала. Смех Жака и ржание бессловесного животного слились в единый демонический консонанс, от которого у каждого по телу пошли мурашки.
-- Этот человек болен чумой! Убить его немедленно!!
Перепуганные солдаты долго не решались поднять руку на своего собрата.
-- Это мой приказ, олухи! Среди нас параксидная чума!!
Чей-то дрожащий меч нанес предательский удар сзади. Жак перестал смеяться, глянул на торчащее из живота острие, еще раз блаженно улыбнулся и шепнул на прощанье:
-- И все же она прекрасна...
-- Уходим! Быстро уходим с этого места!
Не прошла и пара циклов, как в арьергарде отряда кто-то снова засмеялся.
-- Вы сдурели?! Прекратить смех! Если вы считаете, что мы уже вне опасности, то вы сильно... -- Минесс понял, что заканчивать фразу нет смысла, потому как уже ничего не исправишь. Мускулы на его лице напряглись и придали ему выражение грозного гипсового изваяния, озаренного красноватым светом факелов.
Один из солдат расхохотался так, что упал с лошади. Но даже это его не остановило. Он принялся кататься по траве, рвать ее руками и пускать фейерверком в воздух. Вместе с неумолкаемым смехом из него вырывались отрывочные фразы:
-- Он прав!! Он прав!... Жизнь -- это счастье! Я схожу с ума от радости! Чума -- это высшее чудо!.. Попробуйте! Вы только попробуйте вкусить эту сладость!.. Ха-ха-ха!.. -- его тело изгибалось по земле, как во время сексуального экстаза, блаженство лица, изуродованного красками, по виду мало отличалось от агонии. Он распростер руки, желая обнять и расцеловать целое небо. -- Вы только попробуйте: это божественное чувство! Это в сотни раз лучше вина и женщин! Это... это... я хочу, чтоб это продолжалось вечно!! Я балдею! Я... я...
Несколько десятков стрел изрешетили его тело, но тот, казалось, даже этого не заметил. Он умер в торжествующей улыбке, словно совокупился с собственной смертью -- и замер в удручающем оргазме с Вечностью. Князь Мельник тревожно глянул на лейтенанта.
-- Вот вам и защитные балахоны... А как они красиво начинают говорить, когда сходят с ума. И не подумаешь, что простые невежды способно на такое.
Лейтенант Минесс стал уже почти самим собой -- в том смысле, что краска практически стерлась с его лица от обильного пота, и в отряде наконец-то появился хоть один человеческий лик.
-- Дело дрянь, князь... -- он испытывающе огляделся вокруг, будто безмолвствующий мрак мог ему шепнуть подсказку к дальнейшим действиям. -- Впрочем, дрянью оно было и дрянью будет. Едем вперед! Что нам еще остается?
Лошади, спотыкаясь, тронулись дальше. Путь лежал по идеальному бездорожью, вокруг -- лишь воинственно настроенные деревья, ощетинившиеся своими ветвями-пиками. Дороги и след исчез. Изредка попадались поля, словно отдушины в пространстве. Их горбатый рельеф заставлял то карабкаться в гору, то спускаться в непроглядную бездну тьмы. Ориентировались только по компасу. Каждый тайком признался себе, что ему все равно куда направляться, лишь бы подальше отъехать от эпицентра зараженной области. Чем это бевальцы прогневали Непознаваемого -- непонятно. Столь же непонятно и тревожно было то, насколько глубоко чума сможет проникнуть в Франзарию? И вообще, каким путем возвращаться назад?
Разведчики тьмы, как всегда, ехали первыми. Их было двое. И если впереди поджидает какая-нибудь серьезная беда, они как громоотвод -- первыми и падут, уж если не возгласом, то своей смертью предупредив остальных. От этих солдат требовалась особая бдительность, так как на свет их факелов ориентировался весь отряд. Маулин, младший по званию, обратился к Пьену:
-- Сержант, пора бы искать дорогу. У нас кончаются запасы пироантовых смол, необходимо закупить их в каком-нибудь селении. Иначе останемся без огня...
Чуть слышимый ветерок мягко прошелся по вершинам деревьев.
|