Аннотация: Истина субъективна. Как быть, если окружающий мир оказался не совсем таким, как ты считал?
Тем, кому это интересно.
Меня зовут Григорий Викентьев. Я - физик. Я собираюсь убить себя, как только закончу это письмо.
Я свободно владею английским и французским языками, хотя на последнем говорю с акцентом, раздражающим франкофонов. Тем не менее, это письмо я пишу на русском, на языке, на котором говорили мои отец и мать. Видимо, перед лицом смерти человек возвращается к своим корням. Мне писать свою исповедь почему-то лучше на русском.
Пишу письмо для того, чтобы объяснить мотивы своего поступка. В первую очередь, самому себе. Впрочем, у меня мало надежды, что вы их поймете. Для этого нужно быть образованным, обладать изрядным интеллектом и аналитическим мышлением, что в наше время - редкость. Написание исповеди это повод дать себе отсрочку, повод собраться с мыслями перед последним поступком. И, буду честен, для того, чтобы набраться мужества.
Почему я это делаю? Потому, что не хочу, не могу жить в этом неправильном, нелогичном мире, который отказывается подчиняться простым законам логики. Но все по порядку.
Я родился пятьдесят пять полных лет назад, в подмосковном Серпухове. Город был маленьким, патриархальным, тихим, но он был моей малой родиной и я любил его. Видимо потому, что я не знал других мест и мне не с чем было сравнивать.
В Москву родители отвезли меня, когда мне исполнилось восемь, во время летних каникул, между первым и вторым классами.
Помню, какое неизгладимое впечатление произвела на меня тогда столица. Высотки, широкие проспекты, трамваи, автомобили. Кино, мороженное, негры - студенты из Африки. Шум, суета, магазины с невиданными товарами. Шпиль МГУ. Купола собора Василия Блаженного.
С той самой поездки я решил для себя, что хочу жить в Москве и учиться именно в МГУ. А еще я сделал себе зарубку в памяти - выяснить, что такое церковь.
Примерно в то же время попал в руки трехтомник некоего Эрика Роджерса "Физика для любознательных". Книгу дал мне почитать дядя Слава, двоюродный брат отца, преподававший в МИФИ. Тайны Вселенной и материи, распад и синтез атомов, свет и электричество - мир физики меня заворожил. Тогда-то я и решил, что заниматься буду только этой наукой.
Но в те времена я многого не понимал. Например, формулы в книге. Даже те, которые были иллюстрированы схемами и графиками. Дядя Слава объяснил, что есть такая наука, математика, с помощью которой ученые описывают все во всех других науках. Универсальный язык науки.
Тогда я решил, что изучу еще и математику.
Пару лет спустя я вдруг осознал, что книга - переводная. Это было своего рода озарение, оказалось, не все люди в мире говорят на русском языке. Я спросил отца, и он ответил, что Роджерс - американец, и его родной язык - английский. Но мой встречный вопрос, почему язык американцев не называется американским, отец рассмеялся, после чего рассказал, что некогда Америка была колонией Англии, а впоследствии отделилась и стала самостоятельной. А английский так и остался официальным языком страны.
Я решил выучить английский, а кроме того, заинтересовался историей США, которые в то время иначе, как "агрессором" и "вероятным противником", не называли. Впоследствии увлечение историей США привело меня, в частности, к истории Канады, а от него - к изучению красивейшего французского языка.
Мое увлечение математикой неизбежно привело к увлечению шахматами, ведь тогда понятия "математик" и "шахматист" были почти тождественны.
Лет, наверное, в двенадцать или тринадцать у меня начался период духовных поисков, и по моей просьбе отец дал мне Библию. Не знаю уж, где и как он ее достал, в магазинах ее не продавали. Познакомить сына с религиозной литературой - в те времена это был поступок, особенно для члена коммунистической партии, пронизывавшей все советской общество и придерживавшейся доктрины агрессивного атеизма. Это сейчас церковники из телевизора не вылезают, и школьникам преподают какие-то основы православной культуры, а тогда нам, наоборот, давали уроки атеизма.
Мой интерес к религии вырос из впечатлений от первой поездки в Москву, у которой я уже упомянул выше. А также, полагаю, из подросткового фрондерства. Раз на уроках говорят, что бога нет и клеймят церковников, значит, надо в бога верить и в церковь ходить.
Честно скажу, что почитав Библию, я был разочарован. Вместо источника сокровенных тайн жизни и мироздания Библия оказалась сборником скучных, нелогичных и противоречивых, а главное, плохо написанных сказок и нравоучений. Я дочитал Ветхий Завет до Псалмов, после чего бросил его и перешел к Новому Завету. Прочитав его полностью, я пришел к заключению, что если и был когда-то на свете бродячий проповедник по имени Иисус, то ничего нового или ценного он человечеству не сообщил. Ну, а сказки о чудесах, вроде хождения по воде, кормления семью хлебами или воскрешения начавшего разлагаться Лазаря - это, очевидно, более поздние выдумки многочисленных переписчиков.
Если бы советские чиновники от образования обладали бы крупицей разума, они бы ввели изучение Библии в курс начальной школы. Большей услуги научному атеизму оказать просто нельзя.
Позже, уже взрослым, сформировавшимся человеком, когда меня настиг "кризис среднего возраста", я вновь взял Библию, да и не только ее, в руки. И понял, что мое первое впечатление от сказок для безграмотных еврейских пастухов ничуть не изменилось. Я так и не смог заставить себя поверить во всю эту чушь.
Между тем, на поприще изучения естественных наук у меня были настоящие успехи. Я занял первое место в городской олимпиаде по математике и меня отправили на московскую, гораздо более престижную. Где мне удалось занять только седьмое место. Я неоднократно участвовал в шахматных турнирах. Я также занял четвертое место в московской олимпиаде по физике, лишь немного не дотянув до призового места. Видимо, тогда-то меня и заметили. Вскоре я был приглашен в 51 московскую школу, в классы с углубленным изучением физики и математики. Это была большая честь, особенно учитывая, что я не был москвичом.
Хотя пригласили, конечно, громко сказано. Пригласили принять участие в конкурсе на место в классе.
Конкурс был для меня очень тяжелым. Не с точки зрения сложности поставленных перед нами задач, а с точки зрения психологии. Поймите, я был тихим подмосковным мальчиком со способностями выше средних, которому наука уровня начальной и средней школы всегда давалась легко и у которого практически не было конкурентов среди местных школьников. И тут я столкнулся с московскими детьми, из семей научных сотрудников, дипломатов и торгпредов, с детьми, которые жили совсем иначе, чем жил я, с детьми, которых с ранних лет натаскивали на успех, на конкуренцию, на решения задач, на борьбу и на стрессы. Уже во время экзаменов я почувствовал гнетуще-отрицательное отношение к себе, но не обратил на это внимания.
Те экзамены я сдал. Оказался одним из самых худших, но проходной балл набрал. Через четыре месяца, с нового учебного года, начались тяжелые будни физмата.
Я проучился в 51 школе восьмой, девятый и десятый классы; в те годы в СССР было десятилетнее образование. Первый год был самым тяжелым. Новый, насыщенный график учебы. Новый класс, новые дети с новым, не знакомым отношением ко мне. Новые предметы. И новое место жительства.
Да, так исполнилась моя мечта стать москвичом. Ездить каждый день из Серпухова в Москву было бы слишком тяжело, и я переехал в столицу. Сначала я жил у знакомых моей мамы, недолго, месяца два. Потом, еще до наступления настоящих холодов, я переехал к моей тете, маминой сестре. У них там были какие-то проблемы в семье, из-за чего я не мог поехать к ним жить сразу, в сентябре.
С понедельника по пятницу я учился, в субботу уезжал домой, в Серпухов, чтобы вернуться вечером в воскресенье. Учебники и тетради возил с собой, чтобы заниматься.
Позже, когда я перешел в десятый класс, отец, после долгих хождений по инстанциям и согласований, перевелся в Москву, где ему предоставили квартиру от предприятия, и мы с мамой тоже к нему переехали.
Квартира была хоть и в 2 комнаты, но в старой "хрущевке". Было тесно, порой слышно соседей, но я был счастлив жить вместе с родителями, очень по ним соскучился к тому времени.
Долго ли, коротко ли, но физико-математическую школу я закончил. Не круглым отличником, не с золотой медалью, но с весьма неплохим аттестатом и сильно развившимися социальными навыками. На носу был призыв в армию, идти мне туда не хотелось, и я подал документы в МГУ, на физфак. Куда и успешно поступил. Так я исполнил еще одну свою мечту.
К этому времени началась горбачевская "перестройка", страну начало качать из стороны в сторону. О физиках, да и об ученых вообще, есть представление, что мы живем в этаких "башнях из слоновой кости", полностью оторванные от жизни. Не отвечу за всех, возможно, и есть на свете такие люди, но я их не встречал. Про себя и однокурсников твердо могу сказать - мы такими не были.
На факультете стали образовываться всякие кружки по околополитическим интересам - коммунисты, демократы, потом пошли монархисты, националисты и тому подобное. Я покрутился там недолго, но мне это было не интересно, не мое это все, политика. Как и религия.
Цены потихоньку ползли вверх, зарплат родителей и стипендии перестало хватать на прожитье, и я начал играть в шахматы. На деньги. На интерес-то я никогда не прекращал. Но к тому времени я был уже достаточно хорош, и на азартные игры стали смотреть сквозь пальцы. Да и как-то не привыкли обыватели считать шахматы азартной игрой. Матчи Карпова и Каспарова как раз хорошо подогрели интерес к ней. Так что зарабатывать деньги, обыгрывая людей в шахматы, оказалось для меня выгоднее, чем грузить ночами вагоны, этим занимались некоторые мои сокурсники покрепче.
Вскоре я нашел новый заработок. Из-за частично открывшихся границ резко возросла нужда в переводчиках. А я, хоть и не имел профильного образования, уже неплохо переводил с английского и обратно. Вот и занялся этой работой на дому. Поначалу на качество никто не обращал внимания, всяким частным фирмам и СП нужно было хоть что-то. А к тому времени, когда требования к переводам возросли, я получил и богатый опыт, и репутацию, став, фактически, профессиональным переводчиком.
В общем, вместе со стипендией я зарабатывал весьма неплохо, и многое мог себе позволить. Но, в отличие от большинства моих знакомых, я вкладывал деньги в себя. Питание, одежда, отдых. И, разумеется, учеба, изучение того, что не входило институтскую программу.
Мой интерес к науке замечали и преподаватели, и руководители кафедр. Это мне вскоре пригодилось, когда я закончил Университет. Мне предложили аспирантуру и специализацию на выбор. Это была огромная честь. Я к тому времени уже четко определился, какой областью физики хочу заниматься. Выбрав космологию, я сдал экзамены и поступил. Один из дюжины со всего потока.
Успешно закончив три года спустя аспирантуру защитой кандидатской диссертации на тему "Практические методы уточнения значений космологических констант", я устроился ассистентом в "конкурирующую фирму", в МИФИ. Несмотря на это, я также преподавал на полставки в МГУ студентам и аспирантам.
К тому времени СССР окончательно развалился и не умеющая зарабатывать деньги фундаментальная наука оказалась никому не нужна. Началась инфляция, за которой ставки ассистента и преподавателя не успевали. Популярность шахмат, особенно среди молодежи, пошла на убыль, в чем я виню появление первых компьютеров и видеосалонов. Я спасался переводами, продолжая при этом жить в одной квартире с родителями.
В общем, в 1993 году передо мной встал выбор - продолжать заниматься наукой без всякой надежды на признание, или же идти зарабатывать на пропитание. Я пытался усидеть на двух стульях, но денег на троих катастрофически не хватало.
И вдруг все изменилось. Мне пришло официальное письмо, да не откуда-нибудь, а из США, из Принстонского университета. В нем мне предлагали контракт на 5 лет. Заниматься тем же, чем в России, но без необходимости вечером доносить знания до студентов, а ночью корпеть над временами глаголов. Да еще и на сверхсовременной технической базе, доступной в США. Хлопоты с визами и прочую бюрократию они брали на себя.
Я связался со своими знакомыми, кто уже переехал на Запад. Связался, используя новомодную тогда игрушку, электронную почту. Они несколько охладили мою радость, объяснив, что контракт, который мне предлагают, по условиям кабальный. Однако, посчитав, сколько мне нужно будет платить за проживание, за еду, одежду и прочее я вычислил, сколько денег в месяц смогу переводить домой, родителям. Получилось, по тем временам, прилично. И, приняв приглашение, я уехал в Америку.
С точки зрения науки, следующие пять лет были для меня крайне плодотворными. Фундамент всего, чего я добился в жизни, оказался заложен именно в эти годы. С точки зрения экономики и просто жизни это был один непрекращающийся кошмар. Разрываясь между Россией и США, я жил буквально на грани нищеты, берясь за любые подработки и переработки, ночуя иногда в лаборатории или в студенческом общежитии, экономя буквально на всем. Но сейчас, вспоминая эти ужасы, я не жалею о пережитом. Помимо прочего, такая жизнь позволила мне еще раз закалить характер, научиться многому, о чем я не знал. Думаю, первый контракт дал мне даже больше, чем физматшкола.
К сроку истечения контракта я все-таки смог добиться определенной финансовой независимости. Даже смог снять крохотную квартирку в городе. У начальства я был на хорошем счету, поэтому мне предложили продлить контракт, сразу на три года. Я выставил встречные условия - длительный отпуск, солидное повышение зарплаты и собственная лаборатория. Декан не ожидал от меня такой наглости, но, после долгих переговоров, на все согласился.
Впервые за пять лет я поехал в Россию. Страна меня поразила. За прошедшее время произошли такие изменения, в реальность которых я бы ни за что не поверил, если бы не видел все это своими глазами. Я даже пожалел тогда, что вскоре придется возвращаться в США, выполняя условия контракта.
А потом умер отец. На третий день моего пребывания дома, утром, прямо за завтраком. Инфаркт. Скорая помощь приехали только через четыре часа, когда было уже поздно. "Не хватает машин, людей," - развели руками фельдшеры.
Оказалось, у отца давно были проблемы с сердцем, они обострились после моего отъезда, но родители не хотели меня беспокоить, ничего о них не писали. Получается, он ждал моего возвращения, повидаться в последний раз, перед концом.
Мы с мамой похоронили отца, очень горевали. Я беспокоился о ней, переживал, что не смогу встретить сороковины.
Через день после похорон в России объявили дефолт и начался первый кризис.
Мама и я перенесли события августа 1998 года без особых потерь. Я пересылал деньги домой валютными переводами и родители хранили деньги в долларах. Только это и спасло нас, рублевые сбережения обесценились за неделю.
Вот так мой отпуск на родине обернулся для меня трагедией. Еще помню, я не хотел расставаться с мамой, словно предчувствовал, что больше ее не увижу.
Она умерла год спустя. Я вырвался в Россию на пять дней, похоронить ее. Улетая обратно, забрал только документы и семейный альбом, квартиру и деньги отдал тете, маминой сестре. Меня больше ничто не связывало с Россией.
По возвращении в Штаты, в 1998 году, я загрузил себя работой, чтобы поменьше думать, вспоминать. Какое-то время жил почти по Карнеги, сегодняшним днем. Переехал в дом, обставил его, обзавелся автомобилем, окончательно американизировался. Со временем горе ушло куда-то на задний план. Но никуда не исчезло, оставшись со мной до этого момента.
Время тогда было золотым. Стал расти так называемый "пузырь дот-комов", компаний, связанных с информационными технологиями. Эти компании возникали десятками каждый день, громко заявляли о себе рекламой и красивыми, хотя и несколько расплывчатыми обещаниями на пресс-конференциях, выходили на биржу, где курсы их акций устремлялись в стратосферу, после чего концерны-гиганты из покупали. На бирже играли все, даже хобо.
Не избежал моды на торговлю акциями и я. Появились "лишние" деньги, которые я спускал на бирже, покупая все подряд, иногда даже не задумываясь, что делаю. В конце концов, здравый смысл восторжествовал, я остановился, чтобы понять что же происходит и чем мне грозит, и решил изучить торговлю на бирже.
Начал с азов экономики, где у меня были огромные пробелы в знаниях, недостаток советского образования. Накупил учебников, проштудировал их, даже сдал экзамены в Интернете, получив сертификат и призрачный шанс на место заместителя младшего экономиста или бухгалтера в какой-нибудь фирмочке.
После этого засел за изучение биржевой игры. И очень быстро пришел к выводу, что биржа непохожа на экономику в целом. В экономике, грубо говоря, соблюдается баланс произведенного и потребленного, спроса и предложения. А на бирже слишком явно действуют иные факторы. Я задался вопросом - какие же? Ответ был очевиден - человеческая психология. Но не индивидуальности, а толпы. Значит, чтобы успешно работать на бирже, надо научиться действовать, как индивидуальность и оторваться от толпы. И я вновь засел за книги.
Сначала - азы психологии. Потом - углубленное изучение поведения людей. Потом - психология группы, толпы, социальная психология.
Для меня открылся новый мир. Мир людей, их инстинктов, страхов, привычек, суеверий. Я был заворожен. Многое, очень многое стало мне понятно, в том числе, мои собственные поступки и решения в прошлом.
И с этим новым знанием я вернулся на биржу. Месяц разбирался со своим портфелем, закрыл большинство позиций, выводя заработанные деньги. А когда закончил, ясно понял, что скоро рост акций прекратится. Не потому, что исчерпаны возможности роста экономики или развития технологий достигло потолка, вовсе нет. Потому, что исчерпались психологические силы людей, играющих на бирже, закончился запас доверия к новым технологиям. Средний трейдер ничего не понимает ни в науке, ни в технике, он инстинктивно не доверяет ни тому, ни другому. А значит, при первых же симптомах не того, что падения курсов высокотехнологичных акций, а просто замедления их роста, запаникует и выйдет в кэш. А таких - сотни миллионов.
Мне нужно было выйти в кэш одним из первых, и я это сделал. Не спеша, аккуратно, не возбуждая подозрений, продал все свои акции, расформировал портфель. В самом конце, по косвенным признакам, я понял, что тоже самое делают другие игроки, причем очень крупные. Думаю, что настоящие профессионалы понимали все, мною тут рассказанное, с самого начала, и начали ликвидировать активы задолго до меня.
Весной 2001 года я был миллионером и не владел ни одной акцией. На заработанные деньги я купил себе собственный дом в пригороде, симпатичный, комфортабельный, с большим участком и бассейном, отремонтировал его, оборудовал и обставил его по вкусу. Оставшиеся деньги вложил в антиквариат. После чего с удовольствием окунулся в науку вновь с полной силой. Как раз тогда, когда биржа рухнула.
В материальном смысле я не бедствовал, обеспечив себя до гробовой доски, как бы смешно это сейчас не звучало.
В личном все хуже. Обычно люди пишут "не сложилось", но на меня такая формулировка навевает грусть. Скажу иначе - я так и не завел семью. Я не красавец, но и далеко не урод. Я умею слушать и поддерживать беседу, я достаточно известный и состоятельный человек. Поэтому от недостатка женского внимания никогда не страдал. Однако, пока был молод, семью не заводил потому, что не хватало времени, сил и средств, а с возрастом, глядя на своих друзей, коллег по работе, сверстников в двух странах у которых "сложилось", понял, что семья - дело для меня слишком серьезное и эмоционально затратное.
Вот, к примеру, мой младший коллега, американец, назову его Джон. Милейший человек, умница, работяга. В тот год, когда мы познакомились, он съездил отдохнуть в Бразилию, откуда вернулся с женой-бразильянкой. Красавица, умница, Джон в нее влюблен был по уши. Вместе прожили пять лет, она получила гражданство США, образование не без помощи Джона, потом степень в юриспруденции, бросила мужа, отсудив у него дом, доставшийся в наследство от бабушки. Отличный такой дом, в "колониальном стиле", как принято говорить. Скорее даже не дом, а поместье. Так почему отсудила-то? Просто потому, что Джон был раздавлен их разрывом и так потрясен, что практически не сопротивлялся во время процесса, и его адвокату так и не удалось расшевелить клиента. Джон долго потом пил, пустив свою карьеру под откос, фактически.
Так что семьи у меня, после смерти мамы в 1999 году, считайте, что и нет.
Думаю, хватит обо мне, я рассказал достаточно. Пора переходить к рассказу о моем открытии и причинах, по которым я решил уйти их жизни.
С самого начала моей карьеры ученого я был увлечен теорией Великого Объединения. Суть этой теории в том, чтобы объединить все четыре основных взаимодействия: сильное, отвечающее за связь частиц в ядре атома, слабое, ответственное за превращение тяжелых элементарных частиц в более легкие, электромагнитное, отвечающее за взаимодействие между элементарными частицами, обладающими электрическим зарядом, и гравитационное, отвечающее за всемирное тяготение. Свести все это в одно единое супервзаимодействие. То есть, разработать такой теоретический аппарат, который позволил бы рассматривать все четыре фундаментальных взаимодействия как четыре проявления одной и той же силы.
Попробую объяснить, зачем это нужно. Во-первых, это позволит прояснить происхождение нашей Вселенной, ведь по всем теориям в самом начале ее существования все взаимодействия действительно были одной силой. Зная, с чего началась Вселенная, можно выяснить, что с ней произойдет в будущем. Обывателю, конечно, все равно, что было десять миллиардов лет назад, или что будет через десять миллиардов лет в будущем, но для ученого познание - суть жизни.
Во-вторых, более практическое применение. Теория Великого Объединения позволит управлять не только электромагнитными силами, это мы давно умеем, в лампочках и электромоторах. Мы получим власть над сильными, слабыми и гравитационными силами. Антигравитация и летающие автомобили вряд ли станут реальностью, но вот термоядерный синтез при комнатной температуре, или даже прямое преобразование вещества в энергию - весьма вероятно. Причем без побочных эффектов вроде радиоактивного заражения. Все это принесет ощутимую выгоду тем, кто обуздает эти силы.
И в третьих, мой личный интерес. Я очень хотел понять, как устроена, как работает Вселенная. Мне лично это было нужно, чтобы понять, зачем я появился на свет? Кто я? Что я? Почему я?
Это и была главная причина, почему я вообще занялся физикой, и почему я выбрал космологию. Мне, в определенном смысле, повезло, так как некоторую часть ответа я, в конце концов, получил.
По работе и в свободное время я изучал разные варианты теории объединения и, разумеется, смежных теорий. Многим их них я посвятил годы исследований с целью подтвердить или опровергнуть их положения. Проверку они все не выдержали.
В частности, когда получила распространение теория струн, я с энтузиазмом ее воспринял и занялся доработкой. У меня были причины для такого восприятия. Я быстро нашел свой, субъективный, критерий корректности теории - красота, изящество теории. Я считал тогда и считаю сейчас, что правильная гипотеза, теория, формула должна быть красивой. Красота - критерий универсальный, ведь восприятие человеком вещи, как красивой, говорит о ее целесообразности, правильности в нашей Вселенной. Например, картины обычно пишутся на холстах с соотношением сторон 1 к 1.618, это так называемое "золотое сечение", соотношение, которое можно встретить не только в творениях человека, но в живой и неживой природе. Если художник воспользуется для своей картины другим соотношением сторон, это не сделает его творение хуже, но восприниматься такое полотно будет, как не совсем обычное.
Так вот, "золотое сечение" воспринимается человеком как эстетически привлекательное потому, что оно естественно для нашей Вселенной, отражает в себе ее фундаментальные законы, а не наоборот.
Теория струн и ее математический аппарат первоначально, до того, как обнаружились первые природные явления, не укладывавшиеся в ее рамки ей, была очень красива. Но с годами, для объяснения найденных противоречий, ее раздули специфическими объяснениями, особыми формулами, применимыми только в ограниченных случаях. То есть, она стала некрасивой. И я понял, что настала пора двигаться дальше.
Год за годом я работал с чужими идеями, а во мне зрело недовольство собой из-за нереализованных амбиций. Я хотел создать - и доказать истинность - свою собственную теорию. Год за годом мне не удавалось это сделать. Особенно обидно было от того, что я всегда знал, что способен на это. Более того, иногда мне казалось, что она, идея, прячется где-то в моем мозгу, на самой периферии сознания, и стоит чуть-чуть сосредоточиться, чтобы поймать ее.
Теперь я понимаю, что причина неуловимости идеи была всего лишь в том, что мне недоставало знаний. И терпеливая работа по опровержению чужих теорий была мне просто необходима для того, чтобы их добрать.
В тот год, когда умер отец, когда я оставил маму одну, в объятой кризисом России, у меня самого начался кризис. Я корил себя за происшедшее, за то, что не смог убедить маму уехать со мной в Америку, за то, что не проводил с отцом при жизни достаточно времени. Я пробовал даже обратиться к религии, но о результате этой попытки поиска истины я уже написал выше - перечитав Бибилию, Тору, Коран и еще полдюжины "священных" книг я пришел к однозначному выводу, что искать утешения у боженьки - слабость, недостойная настоящего ученого.
Любопытно, что мои американские коллеги и друзья говорили мне, что никогда, ни до, ни после этого я не выглядел столь собранным и сконцентрированным.
В одну из бессонных ночей конца 1998 года я лежал в своей постели, уставившись в потолок, глядя на тени, порождаемые на нем огнями проезжающих время от времени вдалеке автомобилей, размышляя о том, как мне жить дальше. И вдруг меня озарило. Пришла мысль, никак не связанная с моими предыдущими. Та самая, которую я безуспешно ловил все эти годы.
У меня буквально остановилось дыхание. Больше всего я боялся, что упущу, забуду ее. Я вскочил с кровати, схватил первый попавшийся под руку листок бумаги, ручку, включил лампу и записал идею. Постоял несколько минут, приходя в себя после адреналиновой бури, погасил свет, лег обратно и сразу уснул. С этого момента мой экзистенциальный кризис закончился.
Любопытно, что тот листок бумаги утром оказался оригиналом нового контракта с Принстоном. Мне потом пришлось много изворачиваться, чтобы получить у них юридически действительную копию.
Я не буду излагать свою идею. К сожалению, любой мало мальски грамотный специалист в моей области сможет по ней восстановить всю мою работу последующих лет. Ему придется, конечно, разработать математический аппарат, провести эксперименты. По сути, проделать все, что уже проделал я. Увы, это не настолько сложно, как мне бы хотелось. А вот последствия такой работы будут чудовищны.
В общем, моя идея имеет опосредованное отношение к Великому Объединению. Собственно, основной проблемой Великого Объединения всегда была гравитация. Эта сила гораздо слабее трех остальных, зато действует на огромных расстояниях, фактически "склеивая" нашу Вселенную в единое целое, позволяя существовать таким вещам, как галактики, звезды и люди. Но почему эта сила так разительно отличается от других? В ту ночь я нашел ответ на этот вопрос.
Последующие годы ушли, как я уже сказал выше, на обоснование моей теории. Делал я это, понятное дело, в свободное от работ время, так как не хотел делиться с Принстоном ни славой, ни деньгами.
Года через три я начал потихоньку понимать, что моя теория имеет вполне практическое применения. Причем совершенно фантастическое. Я понял, что знаю, как добраться до звезд.
Дело в том, что согласно специальной теории относительности Эйнштейна ничто, ни материя, ни информация не может перемещаться быстрее света. Любителям фантастики это ограничение никогда не нравилось, но теория, увы и ах для них, была неоднократно подтверждена на практике и никем всерьез не подвергается сомнению.
Однако в общей теории относительности все того же Эйнштейна есть "лазейка", так называемые особые решения уравнений, описывающих искривление пространства. По сути, форму гравитационных полей в некоем объеме. Одно из таких решений описывает объекты, называемые "червоточинами".
Червоточина - это "короткая дорога" в далекое-далеко место. Если в обычном пространстве путь луча света от Земли до Марса займет 20 минут, сквозь червоточину тот же луч долетит до цели за доли секунды. И это никак не противоречит теории Эйнштейна.
После того, как возникла идея червоточин, у серьезных ученых сразу возникли сомнения в возможности их создания. Получалось, что червоточины неустойчивы, и чтобы что-то, хотя бы свет, могло преодолеть червоточину от начала до конца, сквозь ее горловину от одного устья до другого, ее "стенки" должны быть укреплены так называемой "экзотической материей". Конкретно в случае червоточины под экзотической материей подразумевают материю с отрицательной плотностью энергии.
Как это описать наглядно? Представьте себе два кирпича, обычный и сделанный из нужной нам экзотической материи. Если их положить бок о бок, второй будет отнимать у первого энергию, тем самым охлаждая. Но когда температура первого опустится до абсолютного нуля, и все тепловые процессы остановятся, второй кирпич продолжит высасывать энергию. Грубо говоря, кирпич из экзотической материи холоднее абсолютного нуля.
Казалось бы, такое невозможно, это противоречит здравому смыслу. Но известно, по крайней мере, одно природное явление, которое удовлетворяет требованиям, предъявляемым к экзотической материи, это так называемый "вакуум Казимира". Его, правда, для создания червоточин использовать нельзя, он образуется в весьма специфических условиях и в микроскопических масштабах. Но его существование доказывает принципиальную возможность создания экзотической материи и, следовательно, червоточин.
Я же, благодаря моей теории, нашел способ создавать стабильные червоточины без привлечения экзотической материи. Причем очень простой и дешевый способ.
На самом деле, у этого способа есть недостаток. Не фатальный. Мои червоточины создаются, как пары сфер, расстояния между которыми "снаружи" конечно, а "внутри" равно нулю, в одном месте. Соответственно, чтобы червоточина между Землей и Марсом заработала, ее надо сначала создать на Земле, а потом одну сферу, одно устье, как-то доставить на Марс. То есть, туннель между двумя точками нужно сначала проложить, используя обычные космические корабли, движущиеся медленнее света, а уж потом кататься по нему со сверхсветовыми для внешнего наблюдателя скоростями.
В какой-то момент, работая над своими выкладками, я обнаружил, что для создания и последующего поддержания червоточины не понадобится чрезмерно много энергии. Это значило, что генератор червоточин можно построить в обычной лаборатории. Соблазн был слишком велик.
Продолжая работать над своей теорией, я занялся параллельно постройкой генератора, растянувшейся на полтора года. Но я все-таки сделал это. Кто сказал, что создание современной техники - удел государств и транснациональных корпораций? Radio Shack, паяльник, гаечный ключ и самописная программа на языке Python ничуть не хуже.
На самом деле, я здесь бахвалюсь, все было гораздо сложнее. Некоторые компоненты, использованные мною в генераторе, попадают под разного рода контртеррористические законодательные ограничения в США, которые тогда только-только ввели и свято соблюдали. Заменить эти компоненты было либо невозможно, либо чрезвычайно сложно. Так что мне пришлось познакомиться с некоторыми скользкими личностями в электронном андеграунде Америки и потратить на генератор раза в три больше денег, чем я в начале рассчитывал.
Установку я разместил в своей лаборатории, пристройке к дому, под которую я отвел часть заднего двора. Она была откровенно уродлива. Никакой промышленник, избалованный современным дизайном, ее бы, конечно, не купил. Судите сами - куча ящиков, расставленных на полках двух складских шкафов, облепленных проводами, аккумуляторы от грузовиков, сваленные в кучу, и два стола, один с калибратором, самой важной частью агрегата, собранным собственноручно вашим покорным слугой, а второй с компьютером, управлявшим всей этой кучей радиодеталей. Маркетинговая катастрофа.
Компьютер, на самом деле, ничем почти не управлял, кроме калибратора. Он нужен был для контроля всех приборов из одной точки и автоматического отключения оборудования в случае выхода показаний за допустимые пределы. Настройку всю пришлось делать вручную. К счастью, только один раз, потом только подкручивать отдельные приборы под проводящийся эксперимент.
Помню свою первую попытку. Да, это было всего три недели назад, а кажется, что минуло тысячелетие.
Наверное, со стороны я в тот день, бегающий от шкафов к компьютеру и обратно, выглядел, как настоящий голливудский сумасшедший ученый. Этакий Эммет Браун, только без своего "ДеЛориана". Да, хорошее сравнение, во многих смыслах.
Я совершенно не замечал течения времени, усталости, голода. Когда закончил подготовку, посмотрел на часы и ужаснулся. Я не заметил, как промелькнули пять часов. Не удивительно, что я утомился, работая без перерыва.
Однако я был так возбужден, что и не помышлял об отдыхе. Разумеется, утомленный человек скорее допустит ошибку, но я был готов рискнуть. Не подумайте ничего плохого, по всем моим расчетам получалось, что худшее, что могло произойти, это схлопывание червоточины. Нет, никакой "черной дыры" в результате бы не возникло, не беспокойтесь. Процесс схлопывания небыстрый, по крайней мере, по меркам микромира, занимает доли секунды. Избыточная энергия при этом почти полностью уходит в длинноволновое электромагнитное излучение, и ее немного. Ну, сгорели бы мои высоковольтные предохранители, так у меня их был солидный запас.
Я подкорректировал управляющую программу эксперимента, запустил ее, глубоко вздохнул и щелкнул мышью по кнопке "Start" в появившемся на экране окне. Загудели трансформаторы и в фокусе калибратора возникла сфера размером с мяч для пинг-понга. Она казалась сделанной из ртути или стекла и висела над столом с калибратором в футе от столешницы. Это и была моя первая червоточина.
Затем она, согласно программе эксперимента, разделилась на два блестящих шарика-устья , которые плавно двинулись в противоположные стороны. Когда они разошлись на одни метр, программа "погасила" их. Произошло то, что и должно было произойти по моим расчетам - две ослепительные вспышки.
В буквальном смысле ослепительные. Я не надел никаких защитных очков и смотрел прямо на сферы. Видимо, я получил легкий ожог роговицы. Было очень больно, к тому же некоторое время я вообще ничего не видел, кроме двух ярких точек в буре фосфенов. На ощупь я обесточил оборудование, вернулся в дом, промыл глаза холодной водой и прилег. Я боялся, что зрение не вернется. Больше всего меня в тот момент беспокоило то, что тогда для продолжения экспериментов мне понадобится зрячий ассистент, которому придется открыть тайну того, чем я занимаюсь. О слепоте я почти не думал. Вы понимаете, в каком я был в то время состоянии. К счастью, через полчаса зрение начало возвращаться.
Отлежавшись, я перекусил, выпил полбутылки красного калифорнийского вина и лег пораньше спать. День был воскресный.
Утром в понедельник я мог видеть. Картинка была размытой, в глаза словно кто-то песок насыпал. Меня глодала досада, что не подумал о защите и не проявил осторожность, зная наверняка о потенциальной опасности.
Я надел темные очки, закапал искусственную слезу, напился викодина и направился на работу, в университет, на такси. В обеденный перерыв я обзвонил местные стекольные мастерские и нашел, наконец, ту, которая приняла мой заказ на лист свинцового стекла в раме на ножках, по типу офисного разделителя, размером два на три метра. Точнее, два на три ярда, американцы никак не могут освоить метрическую систему.
Вечером я договорился на кафедре об отпуске, сначала коротком, за свой счет, затем о плановом. Начальство мое не возражало, я в отпуске не был уже больше года, что нарушало кучу правил и распоряжений.
Вернувшись домой, я даже не зашел в лабораторию. И на следующий день тоже, и через день. Я слушал музыку, аудиокниги, у меня как раз накопилась пара детективов на дисках. Звонил коллегам, друзьям в других штатах. К вечеру зрение стало почти нормальным, краснота сошла, ощущение песка исчезло.
В четверг, рано утром, мне привезли стекло. Я его сам перетащил в лабораторию, не хотел показывать грузчикам генератор. Мало ли.
Я установил перегородку между столами с компьютером и калибратором. Один провод пришлось удлинить, чтобы тяжелая перегородка его не передавила. После этого остаток дня я провел, проверяя настройку оборудования.
В пятницу я повторил эксперимент. Надел темные очки, сел так, чтобы видеть устья червоточины только через перегородку. Перед схлопыванием устьев закрыл глаза. Этих предосторожностей оказалось достаточно.
После этого настало время главной проверки - проходима ли моя червоточина. Ответ я уже знал. Червоточина выглядит, как ртутный шарик потому, что сквозь нее проходит свет из другого устья. Теперь нужно было убедиться, что проходят и материальные объекты. Причем без повреждений, в чем я немного сомневался.
Дело в том, что моя червоточина в трехмерном пространстве имеет форму шара, конечной кривизны и без внутреннего пространства. То есть, ее длина равна нулю. Одна, выпуклая, поверхность устья червоточины плотно "прилегает", если так можно выразиться, к другой, тоже выпуклой, поверхности второго устья. Здравый смысл подсказывает, что объект, проходящий через червоточину, должен испытывать силу, которая будет стремиться "вывернуть" его "наизнанку", причем тем сильнее, чем ближе объект по размеру к устью. Или же в горле червоточины будет потенциальный барьер, который не пропустит объект.
Но мои расчеты, основанные, конечно же, на моей теории, показывали, что никаких выворачивающих сил, никаких потенциальных барьеров в устьях червоточины нет, что пространство там искривлено так, что кажется плоским, и объект, проходящий червоточину, никаких нагрузок не испытывает, движется по инерции.
Как меня учили на уроках марксизма-ленининзма, практика - критерий истины. Пришла пора проверить эти свойства червоточин на практике.
Я снова откорректировал управляющую программу и запустил ее. Над калибратором возникла червоточина, распалась на два устья, которые разошлись на один метр и зависли, невесомые, над столом. Я скатал кусочек бумаги в шарик, обошел стеклянную перегородку и аккуратно бросил шарик в ближайшее устье. Он вылетел из дальнего, целый и невредимый. Я подобрал его, вернулся на место и "погасил" червоточину.
С тех пор я провел, в общей сложности, пятьдесят четыре эксперимента с червоточинами, собирая статистику по их свойствам. Все измеренные на практике параметры укладывались в рамки моей теории. Однако точности моих приборов не хватало, чтобы подтвердить или опровергнуть, мгновенно или все же с конечной скоростью перемещается объект между устьями. В принципе, такое перемещение могло осуществляться и со скоростью света, ведь максимальное расстояние между устьями, которого мой калибратор позволял добиться, чуть-чуть не дотягивало до двух метров. Я не мог сделать калибратор длиннее, это самая дорогая и сложная часть оборудования. Но еще работая над ним, я в уме нащупывал пути создания более совершенной версии установки, без калибратора. Вот тогда можно было бы разнести устья на большой расстояние, теоретически хоть на световые годы, и точно замерить скорость прохождения объектов через горло.
Сейчас я уверен, что мои теоретические выкладки верны, и объекты между устьями перемещаются мгновенно, что горла, как такового, у моих червоточин нет, хотя эксперимент с замером времени так и не провел. И вот почему.
Кип Торн показал, что червоточину можно использовать в качестве машины времени. Создаем червоточину, одно устье разгоняем до околосветовой скорости. Из-за замедления времени это устье "проваливается" в будущее. И если объект войдет в летящее устье, он выйдет из неподвижного раньше по времени. Этот объект попадет в свое собственное прошлое.
Такое "путешествие по времени", очевидно, является парадоксом, нарушением фундаментального закона причинности, который гласит, что если событие B является следствием события A, то оно должно произойти по времени позже A.
Синяк не может вскочить до удара. Ребенок не может родиться до встречи его родителей. Осколки чашки не могут подпрыгнуть с пола и собраться на столе в целый сосуд. Это противоречит всему, на чем зиждется наука. Это противоречит здравому смыслу.
Об этом я размышлял позавчера вечером, сидя после успешного трудового дня и занимаясь не слишком интеллектуальным занятием, особенно учитывая обстановку - швыряя сквозь червоточину катышки бумаги, которые я отрывал от листов со старыми черновиками. Катышки свободно пролетали сквозь дыру в пространстве, падали на стол и скатывались на пол.
Я думал о предопределенности. Есть стрела времени, есть я. И время "знает", что через минуту я брошу очередной бумажный катышек. И значит, мой поступок предопределен, я брошу его. А раз все предопределено, у меня нет свободы воли. Мне на роду было написано создать генератор червоточин. Все, что я делал, я делал вовсе не потому, что хотел, а для того, чтобы бросить через червоточину бумажный шарик. В этом и состоит смысл принципа причинности, в отсутствии свободы воли.
Я замахнулся очередной раз, чтобы сделать бросок, но в последнее мгновение не разжал пальцы, и катышек остался у меня в руке. Из дальнего устья червоточины вылетел бумажный шарик, ударился о крышку стола, прокатился по ней и упал не пол.
Я замер. Наверное, не дышал целую минуту, и уж точно не думал все это время.
На моих глазах рухнула Вселенная.
Потом я вскочил, подбежал к кучке катышков и начал искать только что вылетевший. Я хватал их, разворачивал, сравнивал с тем, что был зажат у меня в левой руке. Происходящее казалось мне дурным сном, и была еще какая-то безумная надежда, что мне все это просто привиделось, показалось.
Я нашел идентичный катышек, не перебрав и половины кучки. Я сложил их вместе, они были неотличимы друг от друга. Я рассмотрел их под микроскопом - идентичны, вплоть до бумажных ворсинок и причудливых завитушек впитавшегося чернильного геля. Я мог бы съездить в Университет, воспользоваться электронным микроскопом для еще боле тонкого сравнения, но я знал, катышки окажутся идентичными вплоть до атомного уровня. И на уровне элементарных частиц тоже. По крайней мере, были в тот момент, когда второе устье исторгло из себя бумажку-копию.
Квантовая механика учит нас, что если мы подбросим не глядя монету и она упадет на землю, то до того момента, пока мы на нее не посмотрим, она не будет показывать ни орел, ни решку, она будет показывать нечто среднее. Это среднее называется "суперпозицией". Распределение в суперпозиции вероятностей того, что мы увидим орел или решку, называется волновой функцией. Как только мы смотрим на упавшую монету, ее волновая функция "схлопывается", принимая значение либо "орел", либо "решка".
Одна из так называемых интерпретаций квантовой механики говорит, что схлопнуться волновую функцию заставляет сам акт наблюдения. То есть, не будь во Вселенной наблюдателей, людей, к примеру, она бы вообще никак не выглядела.
Другая интерпретация говорит, что в момент наблюдения Вселенная разделяется на две, и в одной мы увидим орел, а в другой наши двойники - решку.
Третья интерпретация говорит, что в момент наблюдения монета получит информацию из будущего, как мы ее там увидим, орлом или решкой, и "ляжет" соответственно.
Я хотел бросить бумажку через червоточину, но передумал в самый последний момент. И волновая функция схлопнулась не в одно, а в сразу два значения? Вселенная разделилась на две части, а потом как-то схлопнулась опять? Из будущего пришла информация - но о чем?
К моему сожалению, из-за секретности, которую я развел вокруг моего проекта, я не мог списать происшедшее даже на глупую - и гениальную - шутку.
Во Вселенной появилась точная копия некоего объекта. Вы понимаете, что это значит? Вряд ли, если только вы не профессиональный физик.
Во Вселенной возросло общее число элементарных частиц, ведь новый кусочек бумаги из чего-то сделан. Был нарушен закон сохранения массы-энергии, нечто появилось из ничего. И как следствие, оказался нарушен принцип причинности, ведь этот кусочек никто не создал.
Я долго думал по поводу происшедшего. Причина ясна, а вот последствия... Если я сделаю генератор, да что там, просто свою теорию доступной другим, неизбежно найдутся те, что начнет их строить. Еще бы, идеальный транспорт, дорога к звездам. И в прошлое. Машина времени. К парадоксам и дальнейшему нарушению причинности.
И это будет концом всего. Сначала, естественно, науки. Ведь если можно удвоить кусочек бумаги, значит, можно и другие подобные чудеса творить. Если удваиваются катышки бумаги, то, выходит, можно и две тысячи голодных накормить пятью хлебами и семью рыбами. Да что там, можно и по воде ходить, и мертвых воскрешать. Возможна любая чушь, любой бред.
А наука станет не нужна.
Потом пойдет под нож здравый смысл. Ну, кому он нужен в мире, где двоятся бумажные катышки? Достаточно пожелать, и добренький боженька исполнит любое твое желание.
А раз не нужен здравый смысл, не нужна наука, то не нужен и разум. Человек вернется в свое изначальное, животное состояние. Блей себе в теплом стойле.
Нет, я не согласен брать на себя такую ответственность. Жизнь - это поиск истины, познание природы и тайн Вселенной, а не блеянье.
Так я решил уничтожить свою работу. Сначала съездил в Университет, удалил некоторые материалы со своего рабочего компьютера и с сервера. Почистил резервные копии, я когда-то давно озаботился тем, чтобы получить нужный для этого доступ. Забрал черновики и рабочие тетради.
Вчера весь день уничтожал их, домашние записи, чеки и прочие бумаги. Порвал и сжег все в печи бойлера. Из компьютеров вытащил жесткие диски и прожарил их в микроволновке. Она, конечно, сгорела, но не жалко, не понадобится больше.
Установку разобрал, что смог - разбил. Мусор частично сжег, частью выкинул в реку, остатки разбросал по мусорным бакам в соседних районах. Пришлось повозиться, но зато я уверен, что никто не сможет теперь восстановить генератор червоточин.
С теорией сложнее. Но она, большей часть, результат озарения. Такое же озарение может прийти в голову и другому ученому, но когда? Через день, через год, через тысячу лет? Надеюсь, это тоже будет человек взвешенный и ответственный, что он тоже подумает прежде, чем делать это безумие достоянием человечества и брать на себя риск его уничтожения. Я же точно не готов на такое.
Сегодня утром проснулся рано, проверил, не осталось ли в доме и лаборатории каких-либо следов, по которым можно понять принцип работы генератора. Потом сел и написал это объяснение.
В мире осталась еще одна копия моей работы.
Сейчас выпил цианид. Он ужасно горький.