- Отец говорит, что я когда-нибудь пойму, когда-нибудь в меня это войдет. Говорит, сам был таким же, тоже увлекался. Но вот не вошло. Видимо, что-то во мне не так, гнилой я в чем-то.
Только ведь в его время все было по-другому. Не было тогда таких команд, как наша, и не было всех этих разборок, стрелок, бабла, тачек из бундеса. Все были равны, как в армии. Только один был генералом, а другой каким-нибудь прапором. И вот в те времена они с ребятами просто так оттягивались, то есть мочили для развлечения. Батя говорил, отдыхали душой. Иногда ездили для этого в Москву, куда-нибудь в Измайловский парк, иногда ловили турье на водохранилище. Причем выбирали самых противных, а не самых слабых. Батя мой еще тот шкаф будет, до сих пор не слабее меня, наверное, хоть давно уже не качается.
И вот однажды когда мне лет семь было, его друга Толяныча какой-то рюкзак обидел. Нет, он ему ничего такого в натуре не сделал, но так в электричке посмотрел, словно в душу плюнул. Злобно, с презрением. И назвал гопником.
Толяныч мужик хоть и тщедушный на вид, но жилистый и верткий - сам видел. Только в вагоне том ментовский патруль в тамбуре стоял, да и компания того хипаря сраного была не маленькая, так что ничего он ему не сделал, но проследил, где те крендели вышли. И к бате.
Батя справедливо так рассудил, что нефига им всем на нашем мысу оттягиваться и своих баб трахать. Как выходной, некуда пойти, что бы отдохнуть. Совсем обложили, сидят по берегам и свои умные тоскливые песни поют. Ох, не любили они таких, и охватила батю с Толянам такая жажда справедливости, что собрали они народ, мужиков десять, накатили портвейну и без лишнего базара на наш мыс. Ну, понятное дело, хипарей мочить.
А места ихних стоянок батя с корешами хорошо знал. По пути они, ясное дело, себя не слабо так накрутили, каждый что-то свое вспомнил. И вот спускаются они вдоль реки, и понимает батя, что они сейчас всех встречных пиздить начнут. Просто всех! А до хипарей тех так не дайдут. И стало ему обидно. Начал он тогда дисциплину наводить, даже план какой-то придумал, что они как бы неподалеку от тех гадов сядут, ну что бы все естественно выглядело. А у самого на душе от всего этого базара такое настроение, что всех бы сейчас урыл на хрен.
И тут - запах костра! Они мигом на ту поляну, откуда дым, а на ней вроде и нет никого. Батя по началу решил, что эти очкарики из города все купаться залезли. Вот думает, круто они их обломают! А баб ихних будут голыми по всему берегу гонять. Обрадовался, и тут видит сбоку у костерка дед сидит. Тихий такой, и на воду смотрит. А как увидел их, улыбнулся и гворит:
- Давайте, я вас, ребятки водочкой угощу.
Нет, ты врубаешься, да? Вылазят на берег такие морды как мой батя, Толян и еще штук восемь таких же. Фейсы мрачные, остекленевшие, а он им: водочкой угощу.
Ну, они напряглись. Где тут засада? А дед и вправду достает пузырь, пускает его по кругу. И шуточки такие говорит, с пониманием. И решил батя, что не будут они у деда водку отнимать и спиннинги его ломать за то, что он на его прикормленном месте устроился. Тем более что ни спиннингов не удочек нигде вроде и не было. А дед раз и еще одну поллитровку достает. Видать настроение такое у мужика. А ведь и вправду: смотрит мой батяня, вода словно зеркало, деревья в нее смотрятся и все вокруг душевно так, красиво. Как в детстве, когда их учительница на экскурсии водила, и он после тесной школы вдруг видел простор и свободу. И уток в небо взлетающих. Короче, проникся он к деду, понял его. И противно ему стало идти и кого-то мочить. Но надо!
Тут и водка у деда кончилась. Что им два пузыря на восемь таких глоток, а с дедом и все одиннадцать! Но тогда тот встал, хитро улыбнулся и говорит:
- Ну что, парни, кто на пароход за следующей?
И батины кореши такой базар погнали, словно и не собирались ни с кем разбираться идти. Самое прикольное, Толян вызвался сам на пристань идти, поскольку у него там знакомые ребята были. А на лицах у всех улыбки дебильные, как у тех хипарей. И подумалось бате, что как-то не так у него все в жизни. Ведь когда-то, когда его училка на природоведении что-то изучать водила, он смотрел на тех уток и во что-то хорошее верил. Пусть и дробью хотел по ним шарахнуть. А теперь? Чего он теперь все время злой? Какой смысл в этой злости, когда вокруг такое. И до того батяня растрогался, что противно ему стало за все их недавние планы. Захотелось даже пойти и поговорить с теми лохами, просто поговорить. Объяснить, что Толян хороший мужик, что они зря его гопником обозвали.
Хотя, конечно, гопник он, самый натуральный. Но ведь и ему, надо почувствовать, что он не баба какая. Ему, Толяну, тоже надо, что бы его уважали, что бы с ним считались. Или хотя бы не презирали. И вот, когда Толян с двумя другими батиными корешами на пристань ушли, он попытался тому деду все это и объяснить.
А дед только молчал и улыбался. А иногда кивал. Ласково так, словно перед ним не шкаф с кулаками как глобус, а дите малое.
Короче, долго он с тем дедом просидел. Толян на пристани застрял, остальные вроде за ним пошли, а батя все рассказывал тому деду про свою жизнь и рассказывал. Хотя, что такого он мог про себя хорошего ему рассказать? Вообще не представляю.
И ты прикинь, что-то в нем изменилось. На следующее утро сразу после завтрака повел меня на лодке кататься. Я тот день до сих пор помню. Как чудо какое новогоднее или день рождения. Потому что с того дня, вернее, с того вечера, он натурально другим стал.
Он и до сих пор другой. А на меня теперь, когда мы встречаемся, смотрит странно так, как на зверя какого. Словно и не узнает. А когда говорит, говорит, что не понимаю я в жизни не хрена, все хирней страдаю. И вообще, гонит, что мы с пацанами хуже, чем они были в молодости, потому как он просто от тоски или от куража рожи бил, а я творю все за деньги. Не искренне, значит. Да чего там, это все сам понимаю. Но как по другому, а? Вот скажи!
Хотя, ты мелочь еще, мелочь и вообще ни хрена не понимаешь. А мне видно уже все конец. Одна была надежда, один шанс, что однажды встречу такого вот деда, как мой батяня тогда встретил. Встречу и как бы увижу истину, ты врубаешься? Увижу, и что-то во мне включится, и я пойму, изменюсь.
Но видимо все. Теперь у меня с головой нелады конкретные. Потому как не ширялся я, и ран на ней, то есть на голове, нет. А все... как в фильме ужасов. А тут еще этот трюм. Просто Дум какой-то. Но я не хочу, не хочу никого больше мочить. Пусть лучше меня, сечешь? Сечешь, ты, мелочь, баклан с ушами? Сечешь, до чего я дошел?
Узнать бы только, кто это все устроил? А вдруг, Бог...?