Нью-Йорк был прозрачен и прохладен. Он, как герой голливудских фильмов, всегда, сколько она его помнит, был собой. И тогда был тоже. Стоял ясный осенний день, по улице проезжали машины, отблескивающие своими телами в витринах магазинов, и прохожие рваным редким потоком двигались куда-то по тротуарам.
- Тут все так размеренно, - заметил Алекс. - По московским улицам сейчас ломятся толпы нервных людей. А здесь, если кто-то появляется, то только что бы сесть в машину или совершить пробежку.
- Нет, почему, вечером бывает людно, - возразила тогда Люба. - Почти как в Манхэттене.
К тому моменту она жила в штатах почти шесть лет и действительно забыла, что это такое, ехать куда-то не на своей машине. А Алекс не забыл. Хотя у него к тому времени тоже был старенький Форд и какой-то мелкий бизнес. По делам которого он и приехал. И вот теперь они сидели на столиком около кафе, смотрели друг на друга, и она не очень представляла, о чем с ним говорить. Все главные московские новости он ей уже поведал, поделился своими скептическими наблюдениями о Новом Свете, и, по-видимому, теперь ее очередь рассказывать о себе. Но что сказать? О том, что она вышла тут замуж и снова развелась, о том, что у нее здесь родился сын, о том, что начала работу известной продюсерской фирме - все это он знает и так. А говорить о погоде, и что он совсем не изменился, совсем уж глупо.
И в наступившей паузе она вспомнила, что они всегда чувствовали друг друга, когда вот так вот вместе молчали. Просто сидели где-то в убогой Московской комнате, которую снимали на ее стипендию, или в гостях у друзей, или просто в сквере. И она, не глядя на Алекса, знала, какое у него выражение лица, чувствовала, как он пересаживается в более уютную позу, как реагирует на то, что твориться вокруг. И он всегда знал то же самое о ней. Вот и в тот момент, не видя его, а просто глядя на улицу, она чувствовала, как Алекс смотрит на красивую темнокожую официантку. И он, в свою очередь, знает, как она просто смотрит на улицу. Где проехала такая же машина как у нее.
Люба улыбнулась этим старым ощущениям, попробовала задрать голову, чтобы посмотреть на небо, но увидеть кусочек его голубого свода мешал зонтик над их столиком. И опустив голову к чашке с кофе, почувствовала, Алекс уже не смотрит на официантку, а сейчас что-то ей скажет. Да, в тот момент все действительно происходило просто и без каких-то особых эмоций.
- Я хочу подарить тебе картину, - сказал Алекс серьезно и иронично одновременно.
- Картину? - улыбнулась Люба. В Америке тогда было полно русских художников. Они вдруг приехали в каком-то неимоверном количестве и пытались продавать свои творения перед магазинами. Разумеется за очень смешные деньги. Неужели Алекс вез ей в подарок нечто такое же? И как ей с этим быть?
- Помнишь Василича? - спросил тем временем тот. - Ну, тот дед, к которому мы ездили на водохранилище? Он умер. И эта картина - единственное, что у меня от него осталось. Это его автопортрет, он написал ее в середине тридцатых.
- Саш, я что-то не понимаю, - призналась Люба. - А, собственно, почему ты собрался подарить ее мне?
- Потому что это самая ценная вещь, которая у меня есть, - сказал он.
- И..., - не знала как отреагировать Люба, - И что ты хочешь мне этим сказать?
- Тебе, наверное, ничего. Все, что я хочу тебе сказать, я, уже сказал. Или скажу. Я хочу просто тебе ее подарить. Ты... ты хорошая хозяйка для нее. И не беспокойся, я честно оформил все бумаги на вывоз. Она формально не считается произведением искусства, имеющим большую ценность, - Алекс беспечно задрал ногу на ногу, и посмотрел на ту же улицу, куда минуту назад смотрела она. И, не увидев там ничего стоящего внимания, протянул ей небольшой пакет.
- Тем не менее, это очень большая ценность
Люба немного опешила. Алекс был очень привязан к этому Василичу, поэтому картина, действительно была для него очень важной вещью. И, конечно, он отдавал ее не просто в качестве сувенира, однако, представить возможную причину такого поступка она не могла, даже если бы очень напрягла свою фантазию.
- С тобой может что-то случиться? - с тревогой предположила она. - Ты что, попал в какую-то историю?
- Да нет. Совсем нет, - вздохнул Алекс.
- Но я слышала, там у вас творится что-то дикое. Все вооружены, мафия, охранники, киллеры, стрельба на улицах.
- Слушай, там у нас все просто устаканивается, - поморщился он. - Такой период. Поэтому может возникнуть впечатление, что полный беспредел, - и, по-видимому, осознав, что не убедил ее, еще раз вздохнул и продолжил. - Все дело в другом. Совсем в другом. Это как бы жертва. Просто я не знаю, что еще сделать. И ты - человек, который понимает, что это, - кивнул он на пакет с картиной, - и не оставит ее при переезде на новую квартиру.
- Хорошо, а по случаю чего это жертвопреношение?
- Уже не по случаю.
- Тогда, может быть, в другой раз? Ты еще подумаешь...
- Уже подумал, - Алекс улыбнулся своей хитрой улыбкой и, поигрывая ложечкой внимательно посмотрел на нее. - Я часто ошибаюсь и что-то делаю не так, но думаю намного больше, чем это нужно. Послушай, для тебя это сейчас прозвучит странно, но когда я учился в первом классе, я влюбился в девочку, и на следующий год ее родителей перевели на работу в другой город. Потом, когда я в четвертом классе снова влюбился - в другой район уехала моя семья. А в десятом классе, семья моей девушки эмигрировала, так я потерял и ее. Потом ты, и ты тоже здесь. Потом... и, как специально, она тоже уехала, только в Монголию. В общем, в моей жизни такая хрень повторяется регулярно. Все самые ценные для меня люди уносятся, словно неким механизмом куда-то в иные края. Стоит только этому механизму определить мою привязанность к ним. А я..., ты знаешь, я не то что бы крутой патриот, но я пока не чувствую, что мне следует ломануться куда-то в другое место, у меня такое виденье судьбы, что ли. Впрочем, кому я это говорю! И вот я подумал. Я подумал, что если сам отдам нечто по-настоящему ценное и дорогое для меня, отдам сюда сам, то этот дар разрушит эту закономерность. Вдруг это механизм отъема у меня любимых людей заклинит от такой неожиданности, а?
Однако от неожиданности скорее переклинило ее, Любу. Она с минуту не знала, что ответить, но потом решила, что просто отвыкла от непостижимой логики российского человека, и вопросы, готовые выплеснуться на грустное алексовское лицо, так и остались вопросами. Ведь действительно, там, за ее спиной в России осталась совсем другая жизнь, жизнь с другими ценностями, установками и принципами. Она просто забыла ее за всей этой американообразной суетой. А любовь Алекса к непредсказуемые и труднообъяснимым поступкам была для нее не новостью. Поэтому она посочувствовала тяжелой личной жизни своего бывшего мужа, взяла пакет и положила на свободный стул около себя.
Картина стояла у нее на книжной полке, и несколько месяцев Люба вспоминала о ней, только когда стирала пыль. Что поделать, она перестала читать книги с таким трудом вывезенные когда-то из Москвы, и эта полка стояла в квартире как единственное напоминание о ее прошлом. Самое подходящее место для автопортрета друга ее первого мужа. Фамилию которого она, кажется, никогда не слышала.
Сон, редко больше пяти часов, пробежка, инструкции няне, работа, магазины, снова работа, прогулка с сыном. Новый стиль жизни, новые знакомства, и у нее просто не было времени. Пока однажды ее жизнь не зашла в тупик. В России произошел очередной дефолт, компания, где она работала, решила отказаться от работы на этом рынке, и Любина карьера потеряла всякую перспективу. А вместе с ней перспективу потеряло и многое другое. И еще, она внезапно поняла, что устала. Жестоко устала от бесконечной гонки вперед, борьбы, новых рубежей и новых проблем; устала от того, что достигаемое ей иллюзорно и, по большому счету, ничего не решает. Но она еще не знала, как устала, пока однажды не села в кресло, просто так, без видимой необходимости, и не поняла, что может просидеть в нем много, много часов подряд. Без малейшего желания подняться.
И она сидела. За окном кто-то завел автомобиль. Хлопнула дверь подъезда. Проехало нечто со спортивным глушителем, из окон которого ухал рэп. Громко обсуждая новую компьютерную игрушку, прошли какие-то дети. Время пропало, и Люба, откинув голову на спинку, подумала, что такого с ней не было еще никогда. Хотя в ее жизни были ситуации и сложнее, и хуже. Просто ее мозг, не слабый и не глупый, тот же самый мозг, который позволил ей, простой девчонке из Сибири получить элитное для страны советов образование, выучить три языка, самостоятельно воспитывая ребенка, стать почти своей в самой богатой стране мира; тот же самый мозг сейчас отказывался что-либо делать. Кроме как воспринимать: слушать шум из окна и смотреть на книжную полку напротив кресла. На которой стояла небольшая картина. Которая вдруг показалась ей намного больше своего размера, и с которой на нее смотрел...
Наверно раньше у Любы просто не было ни сил, ни желания рассматривать подарок Алекса, оттого ее и пробило так неожиданно, когда она была совсем не готова. Тем более, что увидеть в изображенном сюжете что-то чересчур оригинальное было трудно. Художник с кистью в одной руке и классического вида палитрой в другой, смотрел на нее немного сверху в низ и рисовал в левом нижнем углу что-то сокрытое от зрителя. Внимательный лик, величественная осанка. Приглушенные тона, сочетание которых не обещает яркого зрелища. Но вот она на секунду прикрывает глаза, и когда снова видит картину, кровь в ее жилах то ли застывает, то ли начинает кипеть.
Потому что Некто Всевидящий и Всеобъемлющей смотрит на нее. Сверху вниз. На нее, глупо сидящую в кресле.
В один миг все изменилось. Не она видела плоское изображение за стеклом, а оно видело ее Любу. Видело так, что от него бесполезно скрывать, что думаешь, чего желаешь, чего страшишься. Ибо ему ведомы все твои слабости и все твои хитрости, все твои победы и все срывы намного лучше чем тебе. Потому что оно - Бог, и его рука честно фиксирует все то, что ты делаешь со своей жизнью. И только в глазах - скорбь.
Люба перекрестилась. Но чувство взаимодействия с чем-то великим оставалось ясным и реальным. Она видела и понимала, как видит и понимает самые очевидные в этом мире вещи, что вся история ее взаимодействия с миром, жизнью, судьбой или кармой - все это точно отображено и находится там, на холсте этого космического существа. И, пусть он, этот холст, сокрыт от нее, весь вид Художника говорит ей, что разница между замыслом и тем, что получается в левом нижнем углу - чудовищна.
Она зажмурила глаза и закрыла лицо руками. Но в образовавшейся тьме перед ней стоял все тот же лик, и рука, сильная божественная рука, выполненная с легкой примесью супрематизма, с неумолимой точностью продолжала отражать правду. Точную, как качественная фотография.
Нет, она никогда не считала себя ангелом, но честно стремилась вперед; она добросовестно отрабатывала все шансы, которые давала ей жизнь. Или..., но именно это "ИЛИ" должно быть написано на том невидимом зрителю холсте громадными буквами. Потому что на самом деле все ее усилия только имитация настоящих усилий, а поступки - не более чем отговорки ленивого человека. Иначе, почему так скорбно смотрит на нее этот Художник, иначе, отчего в его глазах столько доброты и сочувствия?
Любе стало стыдно. Она спит, она не живет. А ее слабости, сомнения, и трудности - всего лишь предлоги, что бы не жить и не делать. Потому что, когда она говорит сама себе: я делаю все, что могу, - это ложь. Она уже почти тридцать лет лжет сама себе, лжет под взглядом этого всевидящего портретиста! И вынести это сложнее, чем боль. Она была готова провалиться сквозь землю, но, наверное, и там, под землей, ее достали бы эти грусть сочувствие.
Грусть и сочувствие... Люба откинула голову на спинку, и смело посмотрела в глаза того, кто когда-то был другом Алекса. А теперь стал Богом. Возможно, больше всего на свете она боялась вызвать по отношению к себе эти два чувства.
*
С этого момента в ее жизни многое изменилось. Теперь это видно очень даже хорошо.
Фокус измотанной психики. Прорыв подсознательного. Смешение архетипов и столкновение внутренних "Я". Конечно, она знала, она была уверенна, что все можно элементарно объяснить, и науке известны много подобных примеров. Но тот взгляд, взгляд на себя и свою жизнь, не помогут забыть никакие примеры из психоанализа и диагнозы. Он остался с ней, и воспоминание об этом реальнее, чем статьи и теории.
Нет, она, конечно, не стала идеальной, и картина ее жизни, если и изменилась, то совсем мало. Но она стала более честной по отношению к себе и своим поступкам, и, возможно поэтому, она оказалась готова к большему.
И это поняли. На совещании где она докладывала о так называемом российском проекте ее компании, нельзя было рассчитывать на успех. Его и не было. Но, видимо, в ее докладе оказалось что-то, что их зацепило. Проект не прошел, но на следующий день ей позвонили из самой Enter Film Production. И сделали предложение. И это было самое серьезное предложение работы, сделанное самыми серьезными людьми из тех, которые ей когда-либо поступали.
И еще оно было неожиданным. Отдел новых технологий, инновационный проект... Люба почему-то не удивилась, хотя и не рассчитывала на такую реакцию. Ведь она делала этот доклад не им. Она стояла около длинного стола с сидящими за ним вальяжными богатыми кинопродюсерами, говорила им умные убедительные слова о взаимопроникновении менталитетов, но обращалась совсем не к ним, а к тому живописцу с небольшого полотна. Обращалась так, что бы он знал, она делает все.
Да, кажется, она с того момента действительно делает почти все. Старается делать все. Искренне старается. Так что теперь уже не так страшно. Во всяком случае, пока все что происходит не страшнее, того, что может оказаться на холсте мертвого друга Алекса. Который она, впрочем, после того случая нашла способ вернуть ему обратно.
Но это уже не важно - она стала другой. И, если теперь, в этом доме, построенном по чертежам того же автора, она сошла с ума или даже умерла, она знает, что у нее хватит сил принять и это. Потому, что все неизбежное, идущее ей навстречу, она не может не принять. Даже если все эти чудеса и сказочные персонажи, и все страхи - просто виртуальный ландшафт внутри ее мозга, и, даже хуже - ничто не заставит ее выглядеть жалкой и несостоятельной. Жалкой и несостоятельной может себя сделать только она сама. А она намерена предельно честно пытаться жить. И не прятаться. Что тогда по сравнению с этим намереньем, с ее готовностью все принять, это неожиданное воскресение Алекса? Который, возможно, просто ходил к какой-нибудь бабе.
А мы тут все сидим, как последние идиоты, и беспокоимся!
*
- Ну? И где ты был? - поинтересовалась Люба.
На нее посмотрели как на героя. Или сумасшедшую, которая ничего не понимает. Кроме Алекса, который просто посмотрел на нее, как на нее.
Полярное явление. Алекс.
- Хотите все знать - сначала накормите! - издевательски заявил он, снимая лыжный ботинок. И мелкие льдинки, прилипшие к нему и кончикам алексовских штанин, радостно разлетелись по полу.
*
- Вы думаете, он реально все понимает? - нарушил молчание Родион, когда Алекс исчез за дверью в коридор так же неожиданно, как появился.
- Хрен его знает. Он умный, - ответил за всех Семен.
- Мне кажется, он не хочет нас травмировать, - предположил Сергей.
Повисло молчание.
- А вам действительно так важно все знать? - робко поинтересовался Роман.
- Конечно! Должны же мы понять, разобраться, - ответил за всех Иван.
- Должны, - откликнулся Семен. - Кому? А-а..., - он махнул рукой. - Только путаемся, как вилка в макаронах, - и уже обращаясь к Ивану, добавил, - А вообще, слушай, старый, а что ты, собственно, хочешь понять?
- Неужели это не ясно? - обиделся Иван. - Происходит что-то сверхъестественное, а мы не знаем ни источника причин, ни того, что будет. Это нормально?
- Вполне.
- Не понимаю. В каком смысле?
- В прямом. Вань, раскинься мыслью, вот мы родились, живем. Ты знаешь, какой у всего этого источник причин? Или кто-нибудь объяснял тебе, что будет?
Возникла пауза.
И только мальчик Максим тускло улыбнулся.
- А можно потрогать ваш меч? - спросил он Лорда Эйзю.
- Потрогай. Но не вынимай из ножен, - ответил тот.
Мальчик осторожно поводил рукой по его рукояти и, исподлобья посмотрев Лорду в глаза, спросил:
- А вы много людей им убили?
- Я никогда не убивал им настоящих людей, - правдиво ответил Лорд и переглянулся с Королевой Иллис. - У меня не было такой возможности.
Королева сидела у огня с большим хрустальным бокалом. Лорд встал и перешел ближе к ней.
- Мальчику нужно подстричь ногти, тогда он будет внимательнее, - сказала она.
- Да, - согласился Лорд. - Но здесь все очень запутано, что бы понимать это.
Королева согласно наклонила голову.
Родион, человек, который пришел сюда позже всех, уже в пятый раз удивленно посмотрел на них и тяжело замотал головой.
- Нет, ну нет, так больше нельзя! - затараторил он. - Давайте вызовем службу спасения, давайте, давайте вызовем!
Капитан Дук свирепо кашлянул из угла, и тот успокоился. Но, по-видимому, ненадолго.
- В море нужно надеяться в первую очередь на себя, - прохрипел капитан на всякий случай. - И, сто рифов мне по курсу, каждый может вдруг оказаться службой спасения!
А Королева Иллис выпрямилась, несколько раз крутанула в своих изящных пальцах пустой бокал и внимательно посмотрела на Лорда.
- Если сейчас они уснут....
*
Настя зевнула. Почувствовала, что ей как-то зябко, передернула плечами.
Семен когда-то придумал этому название. Такое состояние, он назвал приступами подводного безразличия.
А это были действительно приступы. И приступы с погружением. Словно откуда-то сверху на нее опускался какой-то аквариум, она вдруг оказывалась в этом аквариуме, а другие люди снаружи. И с этим ничего нельзя было поделать. Оставалось только сидеть и с тоской и раздражением перебирать содержимое своей же собственной головы. В которой, как назло, оказывались только тоскливые мысли.
Вошел Алекс. Чистый белый свитер, красный нос, взгляд человека, знающего что он собирается делать.
- Слышь, хозяин, ну так ты выяснил чего или нет? - спросил Родион.
- Все нормально, Родь, - тихо ответил тот и скрылся в маленькой комнате.
Родион был ей неприятен. Настю раздражало его одутловатое лицо, уверенная фигура с выпирающим животом, безапелляционная манера говорить и отношение к женщинам. Нет, к ней самой он, кажется, относился неплохо, даже с интересом, но это был интерес скорее к ее внешности, возрасту, некий автоматический интерес основанный на физиологии, но совсем не интерес к ней самой. На самом деле, за всем этим стоял грубый сильный мужик, привыкший считаться только со своими желаниями и незамысловатыми интересами и опираться только свою силу. Противно. Как с ним общается Алекс?
Правда, Алекс не такой. Если у нее, Насти, возникает желание отгородиться, уйти от общения с ними, если в ответ на их агрессию, в ней просыпается желание ответить им тем же, и это желание пусть не выплескивается прямо, но, во всяком случае, как-то выражается и чувствуется, Алекс словно не замечает их грубость и вызов. Они для него пустой звук. Мало того, он относился к ним хотя и твердо, но с неким сочувствием и вниманием. И те как-то успокаиваются.
А у нее нет таких способностей. Вот этот Родион всплеснул руками, вздохнул, как будто все ему что-то должны, как будто все его не любят. Хотя... возможно так оно и есть.
- Родя, сядь, человек сходил, все выяснил, сейчас нам все объяснит, - мягко заворчала на него Мария Петровна, но тот замотал головой и не сел.
Ну почему ей всегда так не вовремя хочется спать!?
- Ты моряк? - уставился на него своим единственным взглядом капитан.
- Ну, был, то есть ходил. На подводной лодке.
- Тогда ты все понимаешь, - заявил Дук. Он сидел в противоположном углу комнаты, изящно положив руку на комод, и Настя с благодарностью ему улыбнулась. Его пересыпанные руганью тирады последнее время были очень вовремя.
- Пусть я лишусь ветра, и меня затянет адская воронка, если это не так! Моряк это океаны и заливы, скалы и острова, жара тропиков и пугающее безмолвие льдов. Все это он! Все это входит в моряка, как хороший ром в глотку, и наполняет его. И главная цель моряка вместить в себя все эти моря и океаны, заливы и проливы, с рифами, мелями, штормами и штилями. Хотя дело не в них. Дело в том, что только вместив все это, только вкусив аромат всех этих мест, только впечатав их силу в себя, он наполняется и обретает законченность. Ибо, что моряк есть, если не весь мировой океан с его материками и островами?
Дук решительно восседал между раскисших в своих креслах людей, как по палубе своего фрегата. И его хриплый голос звучал по-видимому совсем так же, как наверное звучит в те минуты, когда обессиленная команда уже отупела от усталости и недоедания, ослабла и пала духом. Настя даже представила, как это, наверное, бывает. Молодчина Дук! Впереди по курсу обязательно будет земля! И все станет нормальным. Зашевелился в кресле Иван, завертел головой Сергей, Роман выпрямился, а держащийся таким молодцом Семен, вскинулся и, осмотрев всех сидящих, даже улыбнулся ей так, как обычно, как раньше. Улыбкой присущей только ему. И Настя улыбнулась в ответ.
- И, сто скелетов и один сундук золота, если это не так! - продолжал Дук. - Поэтому у моряка есть только один путь, вперед! Держать курс к тем островам, на которых он еще не был. Уверенно и без страха в жилах. Ибо только одно может испугать его. Только одно - что он остановиться и повернет обратно, что его корабль встанет на прикол в тихой спокойной гавани. Потому что не ради этого он родился на свет моряком. И пусть в моих трюмах протухнут все запасы воды, а ром превратиться в уксус, если капитан Дук сказал хотя бы слово неправды!
Настя почувствовала, как у нее наворачиваются слезы. Она попыталась улыбнуться капитану, и его единственный глаз бодро прищурился ей в ответ. Все-таки они молодцы. Они держаться, они не сошли с ума, и, наверное, действительно глупо пугаться. Но эти слезы... Может быть это из-за них так хочется спать?
Да, все нормально. Вот Люба вытолкнула Родиона курить на крыльцо, и тот не испугался, вот Анжелина о чем-то кокетливо переглянулась с Сергеем, и тот даже на мгновение перестал быть похожим на покойника. А откуда-то сзади появился Алекс и нежно взял ее за плечо.
- Слушай, нужно заварить кофе, - сообщил он, и тихо, словно про себя, добавил, - Я один могу не успеть.
*
Над домом поднимался белесый дымок. Он шел от трубы, расположенной где-то с другой стороны крыши, и тихо струясь в морозном воздухе, растворялся где-то на высоте верхушек деревьев застывшего за домом леса. В котором периодически скрипели сучья.
- Они скоро подойдут, - сказал Мызарь, и две темные фигуры слева от него согласно кивнули.