- Вацлав! Вацлав! - в гостиную из смежного помещения проскользнула тучная женщина, одетая в чёрное платье, которое, по-видимому, должно было её стройнить, но даже если эффект и был, то его не было видно вовсе. - Пойдём к столу, Вацлав! - Она подошла к человеку с тростью и потрясла за плечо в светло-бежевом пиджаке.

- Да-да, иду, - на автомате ответил он, ещё толком не разлепив глаз, - конечно, иду.

- Давай, я тебе помогу, - что наблюдается довольно часто, жена сохранилась куда лучше мужа, и вовсе не потому, что была младше его. Старик едва передвигал ноги и без посторонней помощи ходил только в особо удачные дни, последние годы он всё больше сидел да слушал как младшая дочь играет на пианино, читать он уже не мог, глаза отказывались различать буквы и никакие очки не помогали ему с этим.

За длинным столом сидела только дочь, миловидная девушка Мирослава, скромно смотревшая в тарелку с супом. Вацлава усадили на стул во главе стола и он, по-видимому, наконец очнувшись ото сна, также стал есть суп без мяса. В его доме мяса не бывало, совсем, никакого, многие домочадцы очень печалились по этому поводу, но, прекрасно понимая волю главы семейства, подчинялись ей. Обед проходил в полной, но совершенно не гнетущей, а пустой, тишине, не выражавшей абсолютно ничего, кроме каждодневной рутины. Здесь не бывало громких застолий, именитых гостей, плясок и праздников, жизнь обитателей дома можно и стоило назвать по-доброму скучной и однообразной. Когда суп был съеден, Лукаш, молодой слуга, убрал за хозяевами, после чего проводил пожилого мужчину в садик, расположившийся во дворе дома. Там Вацлав снова задремал, пригретый тёплыми солнечными лучами, не палящими, а ласкающими кожу, такими мягкими и безмятежными.

Ему снова снились былые свершения, гром орудий, восторженные крики солдат, знамёна, похвала, награды и конь. Белоснежный красавец-конь, его личный скакун, которого он так любил когда-то. В этом доме не было и лошадей, хотя хозяин держал когда-то целую конюшню, всю её старательно раздарили зятьям и родственникам мужского пола, вернувшимся с войны, а тех коней, которых не удалось подарить - пришлось продать. На вырученные деньги Вацлав купил Мирославе пианино, хорошее, новое, а всё остальное - положил в банк на её имя. До войны он целыми днями мог ездить на лошадях, ухаживать за ними, даже написал книгу об уходе за ними, которую местное издательство выпустило тиражом в пятьсот экземпляров. А теперь ему было совершенно нечем заняться, как он слышал, многие его коллеги, те из них, кого не осудили за преступления перед человечеством, писали толстые фолианты мемуаров, кто о войне, кто о мирной жизни. Старые маразматики считали, что их жизнеописания могут дать миру что-то новое в дни, когда журналисты докапывались до любого самого незначительного события и без их помощи. Именно поэтому отставной генерал и не писал мемуаров, считая это утешением для брошенных и никому не нужных стариков. У него были дочь и жена, и этого ему на склоне лет более чем хватало.

Когда Вацлав открыл глаза, был уже вечер, он почувствовал в себе силы и потому не стал дожидаться, пока кто-то выйдет во дворик, а встал сам и тихонько пошёл в дом. Находясь у порога, он заметил какое-то оживление внутри, его жена, Мила, о чём-то очень взволнованно говорила Лукашу:

- ... её снова обижает детвора! - она говорила шёпотом, но было видно, что от волнения, негодования и боли ей хотелось кричать. - Они опять увязались за ней, и этот гадкий мальчишка, который у них за старшего, Томаш, не даёт ей прохода, будто бы она ему что-то сделала! И всё из-за этих проклятых слухов, что мой муж морил солдат голодом, а потом бросил их в самоубийственное наступление. Но ведь был суд, и было доказано, что это всего лишь слухи! И к тому же, они ведь победили! Вацлав рисковал своей головой ради нашей страны, а они забыли это, они всё забыли!..

Внутри Дульчека вновь появилось то странное, тяжёлое чувство, которое всегда придавало ему сил - ярость. Не за себя, не за то, что те, кто жил сейчас, те, кто был обязан своими жизнями солдатам - героям войны, не помнили и не ценили, нет, ему было обидно за Мирославу, его дочурку, в сторону которой и смотреть-то косо никто не должен был. Он сжал свою трость так, что костяшки побелели и неспешной, но неумолимой силой двинулся на главную площадь, Вацлав не сомневался, что сможет найти там этого Томаша, или, по крайней мере, того, кто знает где его найти.

Искать сорванца долго не пришлось, он, окружённый прочими босяками, сидел на пустой бочке на углу одной из улиц, отходивших от площади, на него указал мясник, после чего занялся своим делом. Подросток явно заинтересовался хрупким стариком с хмурыми бровями, который надвигался на него и, верно, либо догадался, либо узнал кто он. Томаш вытянулся во весь рост, гордо подняв голову и с неприкрытым отвращением и неприязнью взирал на отставного генерала. Но в один момент его взгляд помрачнел, а ноги явно дрогнули, Вацлав ощутил на своей спине чью-то тень.

- Д-д-д-детвора! - разорвал тишину громогласный выкрик. - Всем смир-р-рно! - но мальчишки и не думали слушаться, все разлетелись кто куда, как жалкие глупые птенчики, почуявшие, что пахнет жареным.

- Варлава, это вы? - спросил, начав оборачиваться, Дульчек.

- Так точно, господин генерал! - отставной капитан лукаво ухмылялся в усы, уже не такие аккуратные и чёрные, как на войне, в них были отчётливо видны редкие, но всё же имеющиеся седые волосы.

- Мы не на войне, не стоит меня так называть, - старик весь обмяк после того, как выброс адреналина кончился, он почувствовал, что с трудом стоит на ногах. - Можешь проводить меня до дома?

- Конечно, господин генерал! - гаркнул Варлава. Мелкие и не очень морщинки собрались у него в уголках глаз, выдавая в нём всё того же безнадёжного оптимиста, которым он пробыл всю свою жизнь. - Эк Томаш-младший-то испугался! Сорванец!.. - он как-то осёкся и, видно, подумал, что сказал что-то не то, - ... а что, он натворил что-то? Для чего вы шли к нему?

- Он не даёт прохода моей дочери...

- Эх, и неужто это всё? Так ведь, молодой он, пылкий, время у него такое, чтобы влюбляться!..

- Если бы, если бы... Он обвиняет её в грехах отца, уж не знаю, как, но он досаждает ей...

- Не против вас и вашей дочери будет сказано, но мальчонку можно понять, его старший брат пропал без вести на войне, его тело вроде бы как нашли, да лучше бы и не находили: промёрзшее до костей у речки, со следами укусов бродячих собак, без рук и ног. Когда его хоронили, мать не могли оторвать от могилы, она рыдала днями и ночами... а людская молва многое о вас говорит.

- И, надо признать, не всё из этого враньё, - взгляд Дульчека вновь стал осмысленным, пронзительным, таким же напряжённым, как тогда, за бумагами в палатке, в нём не осталось и капли той безмятежности, какая была присуща ему после того, как пришла весна. - Но я не хочу, чтобы за меня страдала дочь.

- Не беспокойтесь, я объясню ему что к чему... - они уже подходили к дому отставного генерала и, видно, была пора прощаться, хотя, конечно, приличный хозяин обязательно пригласил бы боевого офицера на чашку чая, но Варлава имел иные планы на окончание этого дня. - А знаете, что, господин генерал, давайте завтра сходим на ипподром! Я слышал, что вы больше не держите лошадей, но ведь хочется посидеть в седле, правда? Хочется ведь?

- Соглашусь, пожалуй, тогда, до завтра, господин Варлава? - взгляд, которым Вацлав окинул провожавшего, был полон скепсиса, но отнюдь не злого. Он уже стоял на пороге дома и протянул руку для прощания.

- Так точно, господин генерал! - отсалютовал отставной капитан и удалился в ночь.

Долгие годы журналисты, историки и просто пытливые умы бились над вопросом о том, был ли Вацлав Дульчек, один из величайших генералов прошедшей войны, ужасным чудовищем или нет, но каждый раз его потомки и правительство ссылались на решения того самого суда, который оправдал его полностью и безоговорочно в первую годовщину окончания боевых действий. Мирослава прожила долгую, счастливую и спокойную жизнь, дворовые мальчишки принесли ей групповые извинения под пристальным и грозным взглядом уже-не-капитана Варлавы. Младшая дочь генерала вышла вскоре после этой истории вышла замуж, но не уехала из родного города, посвятив себя издательскому делу, памятуя о довоенном творчестве отца, многие писатели и учёные оказались обязаны своими первыми успехами именно ей. Жена Мила прожила ещё десяток лет, успела понянчить внуков и тихо ушла ночью, под стрекотание кузнечиков. Что же касается самого отставного генерала, свой жизненный путь он закончил на следующий день после описанных событий, упав с лошади, его старческий организм не выдержал травмы, и он скончался, не приходя в сознание, ещё до того, как его довезли до больницы. Считается, что его последними словами были: "Сыны великой страны!.. ...Каждый получит то, что ему причитается!.."