-Скажи, Орех, отчего Хвостатая ранним утром появляется, а после обедни исчезает? - Один из гребцов откинул капюшон, обнажив копну льняных волос. Это был парень лет двадцати. Именно он "уронил" инока.
-А я знаю? - проворчал его напарник и тоже обнажил голову. Его густая, рыжая борода выпрямилась, словно была из пружины. Он был в два раза старше. - Видать, службы денной пугается, вот и пропадает.
-Почему тогда заутренней не пужается?
-А я знаю? Ну чего пристал, Оська, греби лучше. До острова надобно к рассвету доплыть. Вон, уже занимается.
Большая стрелецкая ладья поджидала их у безымянного островка на полпути до Белозерска. Ладьей командовал староста Сумского Посада по имени Сила. Стряпчий Волков поджидал стрельцов с "добычей" в просторном тереме старосты, парясь в бане, кушая пироги с белорыбицей. Ему прислуживали дородные дворовые девки в коротких льняных рубахах.
-Надо бы этого ухаря связать, - предложил Орех.
-Да куда он денется, дядя, кругом вода, - поморщился Оська, налегая на весла.
-Кто ж его знает, сказывали ведь, что он колдун, вон энту звезду пакостную предсказал.
На Западе, в рассветной мгле, из-за края горизонта стал появляться перьевой хвост кометы.
-Верно, надо хоть ногу его к лодке примотать, - согласился молодой, - все же три рубли за него уплачено.
-Да что три рубли, ежели упустим, самим тогда хоть в воду головой. Привязывай.
Парень потянулся за причальной веревкой, но "спящий" вдруг приподнялся:
-Я тебе привяжу, в рыло дам.
Оська и Орех побросали от неожиданности весла, замерли.
-Вона звезда-то на небе как сегодня пластается, - сказал инок.- Будете Волкову служить, руки и ноги поотсыхают, а потом и головы как репы в кипятке полопаются. Смотрите у меня! Ух!
Макарий погрозил стрельцам пальцем, скинул с себя плащ и...сиганул рыбкой в воду.
Гребцов обдало брызгами, они перевесились через борт.
-Ныряй за ним! - крикнул Орех.
-Куда нырять-то? Я плавать не умею. Вон, пузыри только пошли, камнем на дно.
Рыжебородый схватился за голову:
-Говорил же, привязать надо было.
-Это вы, дяденька, потом говорили, а вначале вовсе не говорили. Три рубли уплачено...
-Да ты осел, что ли! Три рубли ему жалко....Как теперь... Бежать. Бежать куда глаза глядят, а иначе на дыбе изломают.
Орех схватил оставленный иноком плащ, потряс его. Из внутреннего кармана выпала свернутая в трубку бумага, опечатанная сургучом. Рыжий повертел бумагу перед глазами.
-На ней чего-то написано. Тебя поп Чаруша грамоте обучал, давай, разбирай что ли.
-Я, дяденька, не очень, только отдельные буквицы выучил.
-Разбирай, говорю, выползок свинячий! Луна покуда за тучу не забежала.
На бумаге было написано: "Великому государю АлексЪю Мiхайловиу в руце Его". Чтобы разобрать эту надпись, Оське пришлось немало попотеть.
Рыжий почесал затылок:
-Нет, Оська, бежать нам теперь нельзя. Колдун царю лично что-то отписал, верно, отчего-то предостерегает. От этого может зависеть жизнь государя, а то и всей Руси-матушки. Головы сложим свои, а долг стрелецкий исполним.
Ореха и Оську заперли в остроге. Но бить их стряпчий Волков пока не стал. Он несколько раз порывался взломать печать на "свитке", но одергивал себя: а ежели там и вправду что-то очень важное для государя? Обещал ведь уже четвертовать, а коль послание монаха вскрою, не иначе на кол посадит или в кипятке сварит. Не ясно только для чего Никодим утопился. Но, верно, не просто так. Нет, нельзя печать сургучовую ломать.
А "Никодим" не утопился. Сын рыбака, Макарий мог надолго задерживать дыхание под водой. Инок всплыл, когда лодка стрельцов была уже еле различима в отблесках лунной дорожки. На малом сосновом островке его поджидал заранее приготовленный струг. Выждав некоторое время, отжав одежду, инок направился в Кемь, где ему велено было отсидеться в доме крестьянина Кветы, поставлявшего в монастырь мед и ягоды.
Расплата
Алексей Михайлович читал свиток, переданный ему Волковым, "от канувшего в воду неблазного монаха Никодима", сидя по-турецки возле трона в Престольной палате. После мыленки он был лишь в простой холщовой рубахе и бархатных туфлях с широкими застежками в виде неведомых зверьков. На нос были нацеплены увеличительные стекла в серебряной оправе. Немецкие купцы, привезшие очки, как они их называли, в подарок царю от курфюрста Саксонии, утверждали, что стекла от великого итальянского мастера Сальвино Армати. Однако, это была неправда, так как Армати давно умер. Государь читал вполголоса:
"Великий государь, Алексей Михайлович, многие тебе лета. Твой стряпчий Агатий Волков вор и изменник. За снятие осады с Соловецкого монастыря, взял 100 рублёв серебром и 50 золотых талеров. Войско твое непотребно пьет мед и хлебное вино, грабит крестьян, ломает девок. Звезда сия хвостатая знак свыше. Коль не отступишься от обители, великий мор и голод накроют твое царство. А еще вижу, как ты идешь под венец с Натальей Нарышкиной..."
В палату вошел дворецкий Хитрово, принес одежду, доложил, что внизу ждут бояре для дневного заседания. Государь отмахнулся от дворецкого как от назойливой мухи, велел им передать, что "сиденья с бояры" сегодня не будет. Нехотя принял одежду, облачился.
-Позови Ртищева, Матвеева, Одоевского. Да негодника Волкова. Этих троих впусти, Волков пусть ждет во дворе, у Челобитного крыльца.
Когда дворецкий вышел, государь продолжил читать:
"...будет тебе от Натальи дочери Кирилла, девицы с высоким челом, изяществом и соразмерностью во всех членах, грациозными манерами, приятным голосом, многие дети и счастье..."
"Соразмерностью во всех членах", - повторил шепотом Алексей Михайлович. Откуда же этот чертов монах все знает, вернее, знал? И для чего он взял и утопился?
"...Но токмо в том случае, обретешь счастье, коль устранишь церковный раскол на Руси, прекратишь проливать русскую кровь, вернешь еретиков-отступников в истинную веру. Преданный тебе вечным духом монах Никодим".
-Вечным духом... Эй, Богдашка! Ближних пока не надобно, тащи сюда лободырника Волкова.
Хитрово втолкнул Волкова в палату, как брыдливого простолюдина. Дворецкий за много лет службы, мгновенно улавливал настроение и желания государя по движению его бровей, жестам, не говоря уж о выражении лица.
Стряпчий вновь распластался у ног Алексея Михайловича.
Царь некоторое время молчал, перечитывал письмо Никодима. От томительного ожидания Агатий Тихонович покрылся испариной, его била мелкая дрожь.
-А скажи-ка мне, милейший, - обратился, наконец, дружелюбно к стряпчему царь. - Куда ты подевал сто рублёв и пятьдесят золотых талеров, даденных тебе за измену?
Волков вскинул голову, по-собачьи жалобно взглянул на Алексея Михайловича:
-Не брал аз никаких денег, великий государь, Богом клянусь, тем паче за измену...
-Не брал, значит.
Государь вскочил, опрокинув несколько аглицких стульев с бархатной обивкой спинок и сидений, ухватил стряпчего за бороду.
-Знаешь, единомысленник сатанинский, шпынь ненадобный, отчего меня прозвали Тишайшим?
Стряпчий, конечно, знал, что этот титул взят от латинского названия "немецких" государей, но он предпочел сказать, что царь де великодушен, смиренен и честен перед Богом.
-Я-то честен пред Всевышним, а ты, злодей пронырливый, его наместника на земле, аки последний вор предаёшь.
-Не предаю, великий государь, землю есть готов, свинец расплавленный пить...
-А что, хорошая идея. Эй, Богдашка, а ну позови сюда палатного Емельку.
Емелька был дворцовым "заплечных дел мастером" или катом, как чаще называли экзекуторов, то есть палачей. Слово "палач" и образовалось от дворового чина "палатный". "Кат - не брат, небось, не помилует". Царь знал, что Емелька был отпущен на пару дней в свою деревню по случаю смерти родича. Но одно имя ката привело Волкова в исступление. Он захрипел, из его рта пошла пена, затем он повалился набок, задергал ногами.
Государь пнул затихшего стряпчего сапогом.
-Эй, Богдашка!
Дворецкий моментально появился в палате.
-А ну глянь-ка, сдох что ли?
Хитрово ощупал у Волкова горло, руки, закатил ему веки. Перекрестился.
- Как есть преставился.
-Вот как. Уворовал сто рублёв с талерами и помер. Убери отсель эту дохлятину.
Хитрово кликнул людишек, они понесли тело вон из палаты. За ними шагал озадаченный дворецкий. У дверей царь его окликнул.
-Ты вот что, Богдан Матвеевич... распорядись, что б жене его выдали из казны...сто рублёв. У Волкова ить четверо детишек. Не верю я, что он предал меня, взял за измену грязные деньги от суемудрого монаха Никодима. Что б ему....Вот скажи мне, для чего он утопился?
Помяв длинную, седую бороду, Хитрово сказал:
-А, может, монах и не утопился вовсе. Живет себе и над нами насмехается.
-Как же так, стрельцы же показали, что он на их глазах в воду канул и более не всплывал.
-Так ночь темная была, может, и не увидали, как Никодим всплыл. А еще думаю, может, это и не Никодим вовсе был, а другой кто.
-Ничего не понимаю, для чего же тогда...
Хитрово перебил царя, только ему позволялось это делать:
-Чтобы подбросить тебе сие послание. И ты, испугавшись новых предсказаний, снимешь навечно осаду с монастыря.
-Ты что же читал письмо?
Дворецкий поморщился:
-Токмо развернул, вдруг бы оно было обмазано ядом.
-Ладно. Гляди у меня, Богдашка, не посмотрю, что ты брательник Федьки Ртищева и на тебе Оружейный приказ. Аркебузы-то в войну с ляхами ржавые были, а порох сырым.
-Напраслину на меня наговаривают, великий государь...
-Ступай. Да, позови ко мне Одоевского, брата своего Федьку и Матвеева.
Государь зачитал им "пророческое" послание Никодима.
-Ну, что скажите, кто этому чертовому монаху рассказал про Наталью Нарышкину? Более я в волхования и предсказания не верю. Домашнего астролога Симеона гнать следует в три шеи. Даром, что его Евдокия слушает. Ну!
За всех ответил степенный Артамон Матвеев:
-Мы, великий государь, с монахами дел не имеем, а потому не общаемся. Спроси у патриарха Иосафа. Не он, так кто из дворцовых попов что пронюхал.
Патриарх оказался легок на помине. Алексей Михайлович не стал сразу спрашивать его о Нарышкиной. А Иосаф в свою очередь вновь сказал о необходимости созвать Московский собор из-за "хвостатой звезды".
-Не надобно никакого собора, мне немцы с Кукуя все растолковали, что эта за звезда. То комета, странница небесная, ее появление можно просчитать, то есть предвидеть. Так что обманул нас монах соловецкий, вокруг пальца обвел. Вернее, Волкова.
-Видел я, как его вынесли.
-Пальцем не тронул.
-За всё нам расплата божья. Не понимаем часто, что злодеяния творим.
-Отслужи по нему, как требуется. Не верю я в его злодейство воровское. А вот....Не ты ли, светлейший, поведал монахам-еретикам, может невзначай, о том, что мне приглянулась Наталья Кирилловна?
-Нет, - резко ответил, словно вбил гвоздь в стену, патриарх. - Все что касается тебя, государь, ведомо токмо тебе, а ежили что нам перепадает, то на том и умирает.
-Умирает, говоришь? Ну-ну.
-Ну, коль собор созывать не надобно, тогда я пойду. Колокола уж скоро к обедне зазвонят.
-Иди, преподобный.
Патриарх Иосаф, с гордо поднятой головой, вышел из палаты. Его явно задело прохладное к нему отношение царя.
Послание
Архимандрит Никанорий и летописец Никодим встретились в библиотеке монастыря. Ее значительно пополнил настоятель, еще до того как разошлись его дорожки с "новомудренником" Никоном. Древние книги и рукописи, которые помогал ему подбирать повсюду протопоп Аввакум, теперь хранились на высоких стеллажах, расписанные по векам, годам и событиям. Их было более полутора тысяч. Прикасаться к ним разрешалось исключительно с благословения настоятеля. Только на Никодима не распространялось это правило, он имел неограниченный доступ к фолиантам. Работать он предпочитал, как уже говорилось, в своей келье, но часто приходил в хранилище и с упоением вдыхал чудесный аромат божественных знаний.
-Ох, не верю я в твою авантюру, Никодимушка, - вновь повторил свои опасения архимандрит. - Не испугается государь твоих новых "пророчеств", снова войско сюда пришлет.
-Непременно пришлет, преподобный, - согласился летописец. И вот что я думаю...
По словам Никодима, предатель Феоктист обязательно подскажет царю, как просто и быстро, без потерь взять монастырь.
-Если уже не подсказал.
-И как же? - спросил настоятель, хотя был далеко не глуп и уже сам догадался.
-А так же как Онофрий протащил меня через монастырскую стену под сушило. Только в обратную сторону. Понял?
Настоятель схватился за грудь, словно ему стало тяжело дышать, опустился на скамью. Подтверждение его мыслей было ему в тягость.
-Ведь верно. Как же я не подумал, - слукавил он, отдавая лавры мудрости летописцу. - Но тогда....Тогда почему Феоктист стразу не предложил Волкову сей способ?
-Да потому как Ждан Ташило, язык не поворачивается называть его монашеским именем, жаден шибко, решил постепенно деньгу со стряпчего сшибать: сначала за похищение меня, потом...Словом, нужно действовать и немедля.
Через некоторое время в библиотеку стрельцы привели Феоктиста. Увидев живого здорового Никодима, коего "царские людишки" закинули в лодку и уплыли с ним, монах обвис на руках стрельцов. Пришлось дать ему глоток вина. Когда вошел и Онофрий, "шантажист" застонал и снова готов был лишиться сил в ногах. Его усадили за стол, Никодим пододвинул ему лист польской бумаги, чернильницу, перо.
-Что же писать? - сквозь ссохшиеся от страха губы спросил монах.
-Донесение царю, - ответил Никодим.
-Как, самому?
- А что тебе, или страшно? А с камнем на шее разговаривать с рыбами тебе не страшно?
-Ну полно, Никодимушка, - вступился великодушный настоятель за предателя. - Не так уж зло надобно.
Летописец словно не услышал архимандрита.
-Бери перо!
Он продиктовал Феоктисту письмо, из которого следовало, что "взять мятежный монастырь раскольников" проще простого. Надо лишь проникнуть темной ночью, на его территорию через дыру в стене возле Белой башни. Стража на ней меняется в полночь, так что отряд стрельцов никто не заметит.
-А теперь говори как на духу. - Никодим не "по-братски" схватил Феоктиста за грудки, чуть не порвав воротник рясы. - Сообщал ты царским собакам о сём способе взять обитель или еще не успел?
Из глаз изменника потекли слезы. Захлебываясь в них, он что-то проговорил.
- Не понял! Повтори!
-Не успел.
Летописец отпустил монаха, с силой отпихнул. Тот опрокинул рукой чернильницу, но письмо осталось чистым. Стрельцы увели Феоктиста в монастырский острог, где еще недавно сидели некоторые их воеводы.
-Думаешь, царь Волкова уже... - Начал настоятель, но не закончил фразы.
- Да, стряпчий уже два раза обидел государя, а Тишайший подобного обращения никому не прощает. Потому и письмо лично ему.
-И как же... вот подкрадутся ночью к Белой башне осадные стрельцы, а мы их из пушек? Не по-божески это.
Никодима раздражало порой напускное "благочестие" архимандрита. И теперь Никанорий так говорил, будто до этого сам не командовал обороной обители и не отдавал команд "палить нещадно по отступникам".
-Одно ведь дело, когда на приступ идут, другое стрелять исподтишка, по ничего не подозревающим людям, - все еще продолжал причитать настоятель. - Эх.
У летописца, разумеется, был ответ: за святую веру биться надо не щадя ни себя, ни отступников, однако промолчал.
После некоторой паузы, настоятель спросил:
-Кто же это письмо царю доставит?
-Как кто? - искренне удивился Никодим. - Конечно, я. Только не самому государю. Прямо в лоб не получится, я же в царстве Нептуна сгинул.
- А если кто другой из нашей братии послание принесет? Вдруг якобы еще найдется тот, кто желает царскую мзду за расправу с нами, раскольниками, получить.
-Не-ет, преподобный, надобно продолжать игру, которую начали. Тонкую, умную. Как в твоих любимых шахматах.
Настоятель невольно улыбнулся, он действительно уважал древнюю индийскую чатурангу. Потом вздохнул:
-Эх, Никодимушка, доиграешься ты. И я с тобой.
За рукоделием
В мастерской палате дворца было тихо. Царевна Евдокия Алексеевна сказалась на головную боль и велела "ткацким" девкам не мозолить ей глаза, заняться уборкой Терема. Она сидела за длинным ореховым столом, вышивала бисером барму, оплечье для парадного платья батюшки. Алексей Михайлович не любил "праздных" нарядов, обычно, когда тепло, носил простой камзол поверх холщовой рубахи, но радовался, когда дочь подносила ему "расписные" рушники, охотничьи перчатки с золотой обшивкой или что еще душевное. Особо его впечатляли вышитые ею вклады для монастырей, которые всем семейством передавали потом монахам во время посещения обителей. Иногда Евдокии помогала младшая сестра Софья. Но была она слишком уж подвижной для кропотливой работы, ей больше нравилось "бить лапту" с девятилетним братцем Федором. К тому же Софью раздражало в мастерской "благочестивое пение" монашек, которые якобы тем самым настраивали царевну и ее боярынь на нужный духовный лад. Раньше, когда была жива царица Мария Ильинична, она не допускала в мастерскую "скучных монашек" с их заунывным пением и однотонным чтением Писания. Наоборот, ее вдохновляли на работу веселые звуки рожков и дудочек. Вот это было по душе Софье и она с удовольствием, хотя бы несколько часов, помогала матушке.
Напротив царевны сидела верховая боярыня Авдотья Михайловна Хованская. Она шила царскую "шубу с царского плеча", кои вручались особо отличившимся боярам и воеводам. Кстати, одна из них была бы пожалована стряпчему Волкову, если бы он "мирно уговорил соловецких сидельцев" открыть ворота обители и более не перечить воле великого государя.
-Опять лавочник Кузьма Смирнов бисер мелкий прислал, - недовольно сказала Евдокия, неловко уколовшись об иголку. - За чуб его что ль оттаскать...
-Кузьму давно пора проучить, - поддержала царевну Авдотья. - Матушка Мария Ильинична такого воровства бы не потерпела.
От упоминания покойной царицы, Евдокия отбросила барму, принялась усердно креститься на икону Иверской Богоматери. Помолчали.
-Сказывают, батюшка глаз на Наташку Нарышкину положил. - Евдокия вновь взялась за шитье. - И чего он в ней нашел? Род захудалый. Если б не Артамон Матвеев, не видать бы Кириллу Нарышкину стольника, как своих ушей, так бы и сидел в своем стрелецком полку.
-Знамо дело, - согласилась со вздохом боярыня. - Матвеев и пригрел у себя в доме Наталью.
Осторожная Авдотья Михайловна не решилась назвать Наталью пренебрежительно "Наташкой", понимала, что всё может измениться в одночасье и будет она, если правильно себя поведет, ближней уже не у Евдокии, а у новой царицы.
-Наташка ить почти моя ровесница, как ее мамой-то стану называть? - Царевна вновь бросила шитье. Она была даже не ровесницей Натальи, а старше её на полтора года. - Я тогда в монастырь постригусь.
-Что ты, Евдокиюшка! - замахала руками боярыня. - Радости в жизни еще не видала. Да и кто про Нарышкину слухи распускает? Апраксин, Шереметьев, сам Матвеев, Волков....Ох, Агатий Тихонович-то преставился.
-Волков? Это тот стряпчий, что Соловецкий монастырь в осаде держал?
-Держал, да не удержал. Там, сказывают, волхв какой-то объявился, напугал стряпчего до смерти, что ежели тот с обители осаду не снимет, у него рога козлиные вырастут. И копыта. Тот и убежал со страху сломя голову, а войско царское распустил.
-И что же, батюшка его за это?..- спросила царевна.
Царь редко когда посвящал домочадцев в государственные дела. Как ни странно, они чаще узнавали новости по слухам, нежели от Алексея Михайловича.
-Не знаю. Только видели, как стрельцы тащили бездыханного стряпчего в ледник.
-Волхв...,- прошептала Евдокия.- А занятно было бы с ним поговорить. Узнать что да как.
Боярыня вновь замахала руками:
-Что ты, радость моя. Разве теперь можно с такими связываться? Вон звездища какая каждый день в небе появляется.
-Вот и узнать бы к добру, али нет. Истомилась я.
Хованская поняла царевну: тяжело Евдокии, девке в полном соку, томиться в одиночестве, без мужской ласки. И не прискачет к ней принц на белом коне, чтобы увести под венец: Византия пала, а в Европе православных претендентов не имеется. И на Руси ровне ей, так же как и сёстрам её Марфе, Екатерине, Феодосии не сыщется. Таковы правила, заведенные с давних пор. Никакая звезда не поможет. Но боярыня знала, что томится царевна по вполне конкретному "принцу": владимирскому дворянину Ваське Загряжскому, служившему теперь при дворе.
Кроме вышивания царских шуб и кафтанов, игры в шахматы, шатрадж, а так же посещения Потешной палаты, где часто "скакали циркачи", Евдокия любила разбирать челобитные письма.
Из Престольной палаты, раз в седмицу, из окна опускался ящик, куда каждый мог положить свою челобитную или донос. Как правило, грамоты в ящике залеживались подолгу, поэтому острые народные языки его прозвали Долгим. Отсюда появилась и пословица: положить в долгий ящик. Евдокия решила исправить положение. Она упросила батюшку позволить ей самой отбирать для него прошения и доносы. Мол, многие и внимания царского не заслуживают, а другие требуют срочного рассмотрения. Тишайший, вопреки сложившейся традиции - грамоты разбирал Тайный приказ, разрешил. Приказные дьяки и подьячие с облегчением вздохнули: им не с руки было "копаться в челобитных", и так дел было по горло, не раз просили передать "Челобитное окно" в ведение Приказа Большого Дворца, но государь не торопился это делать. Царевна "тайников" выручила.
Приходила Евдокия в Престольную палату обычно после обеденной трапезы и дневного сна, перед вечерней. Сама опускала вниз ящик на конопляной веревке к Челобитному крыльцу. Людишки, увидев царевну в беленом, узорчатом окошке, разевали рты, ломали шапки. Кое-кто даже забывал для чего пришел, дивясь красоте царской дочки.
Отложив рукоделие, Евдокия велела слугам передать царю, что по причине головной боли, трапезничать в обед не станет, приляжет отдохнуть, а потом придет в Престольную палату забрать челобитные грамоты. Обычно их набиралось несколько десятков.
Головная боль у царевны прошла, но она все еще чувствовала себя неважно. А потому "показывать себя народу" в Челобитном окошке долго не стала. Подняла Долгий ящик, ссыпала грамоты в холщовый мешочек, отправилась к себе в спальню.
Там, за резным голландским столиком с массивным подсвечником в виде древнегреческого бога Аполлона, она начала просматривать прошения.
Игра в зернь
В кабаке "Воронья лапа", что находился на Хохловке, невдалеке от Белых ворот, было как всегда полно всякого сброда. Приличные дворяне или бояре сюда не заглядывали. Кабак был царским, как и все теперь питейные заведения при Алексее Михайловиче. Принадлежали они Приказу Большой казны, конкретно приказному боярину Голощекову. Но боярин себя "грязным делом" не обременял, поставил поглядывать за "питейными" трех дьяков. Те тоже особо не утруждались и посадили в кабаки на "дело казенное и важное" своих родственников. "Воронья лапа" приносила казне немалый доход, так как находилась в оживленных торговых рядах. Посадские, мастеровые, рыбаки и прочие "трудяги" приходили сюда в вечеру, а бездельники, воры, бродяги, беглые и нищие околачивались тут все остальное время. Всем здесь доставало места, никого не прогоняли, наливали и кормили в долг, позволяли играть в кости, потому что кабак был важным источником информации для Тайного приказа. Здесь хорошо развязывались языки, а приказным, вернее царю, необходимо было знать все, что творится в народе, его настроения, не назревает ли какой новый бунт: соляного, медного, хватило с лихвой, а теперь еще и Разин-вор, гуляет по Руси. Обещал князь Долгорукий покончить с ним ещё весной, да все никак. Среди нищих и прочих ободранцев были и "приказные доносчики". Коль кто что-то непотребное говорил или вытворял, они не кричали сразу "слово и дело", как было при Иване Васильевиче Грозном, а выслеживали "проказника" и передавали приказным. Те уж разбирались с "лободырником", как им предписано уставом. Как правило, "маракуши" бесследно исчезали, но их не отправляли на небеса и даже не ломали на дыбе. Новым местом их обитания, правда, недолгого, становились Сьяновские каменоломни, где те ломали белый камень для боярских дворцов, храмов и защитных стен. Больше года никто на Сьянах не выдерживал.
Летним знойным днем в "Воронью лапу" вошел очередной ободранец. Одет он был в рваный, пыльный, сермяжный зипун, лапти, сквозь которые проглядывали грязные ногти. На глаза была надвинута крестьянская войлочная шапка, из-под которой выбивались в разные стороны давно не стриженые волосы в соломе и ржаной шелухе. В той же "грязи" была и косая борода, будто ее обрубили топором. В подобном облачении Никодима, а это был он, не узнал бы и его верный помощник инок Макарий.
"Ободранец" сразу выложил на стойку кабатчика серебряный крест, попросил штоф хлебного вина, овсяной каши. Целовальник оглядел крест, выдал нищему полштофа, миску моченой редьки. Тот спорить не стал, присел на край лавки за длинным столом. Выпил вина, отправил в рот щепоть квашеной капусты.
-Откуда, страдалец? - спросил его, сидевший напротив мужичок с круглым носом, маленькими как арбузные зерна глазами. По виду справный крестьянин или холоп "вежливого" хозяина.
Прожевав редьку, выпив еще, нищий ответил:
- С Соловков.
-Вона как, - покачал головой крестьянин. - Как звать-то тебя? Я Герасим. Торгую за посадом репой. Добрая в этом году уродилась репа. А еще солеными грибами да огурцами. В сей кабак тоже поставляю, знатно принимают. Но денег при мне теперь нет, и не зарься. Ну как там, на Соловках?
-Чего пристал....Дай душу вином отвести с дороги.
Герасим словно и не услышал раздражения ободранца.
-Ешь, пей, коль с Соловков. Сейчас.
Крестьянин удалился и вскоре вернулся с мисками овсяной каши, грибами, поставил их перед нищим.
-Не побрезгуй, странник.
Он не "побрезговал", с жадностью набросился на еду.
-Ну как там, на островах? - снова задал вопрос Герасим. - Сказывают, монахи соловецкие сатану к себе подпустили и потому так долго держатся. А еще сказывают, что воевода Волков со всем своим войском, по их колдовству, в геенну огненную провалился. Али врут?
-Врут, - коротко ответил Никодим, продолжая есть.
К краю стола подошел человек в стрелецком кафтане, но тоже в лаптях и войлочной шапке. Сразу было понятно, что кафтан ему достался здесь, в кабаке. Возможно, кто-то из стрельцов пропился или проиграл одежду в кости, - подумал нищий. Про "кости" он, словно угадал. Подошедший обратился к Герасиму:
-Что, грибная душа, снова пришел меня обыграть? Но на этот раз не выйдет. Зернь в цвет мне будет.
Они пересели в центр стола, вокруг них с интересом сгрудились посетители.
Никодим подсел к игрокам. Он хорошо знал игру в "зернь". Три квадратные, одинаковые кости с выбитыми точками, крестиками или кружочками от одного до шести. На "косточках", что бросали Герасим и Демьян - играли они только вдвоем - не было обозначения цифр. Кости были выкрашены всего в два цвета: красный и черный. Остальные "бока" были пустыми. Каждый бросал по десять раз, у кого в результате оказывалось больше красных "боков", тот и выигрывал партию. Игра состояла из трех партий.
Перед каждым броском Демьян что-то шептал себе под нос, вероятно, заговор, о котором он говорил. И как, ни странно, ему везло. Что поставили соперники на кон, Никодим не знал, скорее всего, что-то важное, раз при каждой неудаче Герасим покрывался испариной, краснел гуще фишки, которую бросал. Красная сторона-то ему выпадала редко.
-Еще чего у тебя осталось? - ржал во все горло победитель. Из его огромного, несвежего рта, во все стороны летели слюни. - Лавку, свою на кон ставь. Али супружницу. Она хоть и кривая, но ничего, на раз сойдет.
Другой бы возмутился, наконец, двинул бы обидчику жены по физиономии, но Герасим промолчал. Его руки перед броском костей тряслись. В результате он проиграл свою "грибную лавку" со всем товаром, а еще вещи и пять рублей серебром, которые пообещал отдать завтра. Радости Демьяна не было предела, он велел кабатчику поднести вина всем, кто сидел с ним рядом за столом. Полштофа оказались и перед Никодимом. Он демонстративно отодвинул от себя кривобокую бутылку зеленого стекла.
-А со мной не хочешь перекинуться в зернь? - спросил он Демьяна.
Мужик в стрелецком кафтане брезгливо оглядел монаха.
-Чтобы со мной играть, надобно что-то иметь. А у тебя, погляжу, кроме дырявых портов, да блох в них, ничего нет.
Все, в том числе и целовальник, заржали. Только молчал Герасим, который пытался встать, но ватные от горя ноги его не слушались.
"Нищий" снял шапку, провел рукой по волосам, отчего на стол посыпалась густая пыль. Все снова загоготали.
-Выпей за мое здоровье и топай отсель, - посоветовал Демьян.
На этот раз ухмыльнулся Никодим. Он запустил руку за зипун, хлопнул на стол золотой талер. Смех сразу стих. Демьян покривился. Спрашивать откуда, у кого деньги или вещи у игроков было запрещено. Играть в любые игры в кабаках тоже, но как уже говорилось выше, для "Вороньей лапы" было сделано негласное исключение.
- Что ж, поставлю от себя стрелецкий камзол и...три рубли серебром, - сказал Демьян.
-Не мало ли будет?
-Чего же ты хочешь? Талер, поди, ворованный, али поддельный.
Он снова заржал, но его никто не поддержал.
-Для начала против золотого ставь его вещи, - Никодим кивнул на бледного, как редька в миске Герасима. - Потом поставишь все остальное. Словом, играю за него. Коль отыграю, его имущество было, его и будет.
Герасим перекрестился, сжался от страха в комок.
"Ободранцу" везло как заговоренному, хотя заговор после нескольких проигранных партий, стал вновь шептать Демьян. Вокруг игроков собрался весь кабак.
В результате, Никодим выиграл всё, что проиграл Герасим. Довершили игру лапти Демьяна, которые он поставил напоследок, но снимать не пожелал. "Братия" подтолкнула его в бок железом: проиграл, так отдай, правила для всех железные.
-Да он не нищий! - вдруг завопил Демьян. - Это подсобник сатаны. Чего пялишься, черт мохнатый! Я тебя узнал, ты прошлым летом мор на добрых людей здесь наводил.
Конечно, никто не верил обвинениям проигравшего. Как мог этот нищий наводить на кого-то мор? Ясное дело, это просто истерика Демьяна, которого давно никто так не "выносил" в зернь. Люди стали рассаживаться по своим лавкам.
-Он не черт, - сказал обескураженный Герасим. Крестьянин находился в эйфории от того, что ему вернулось его имущество и он плохо осознавал что и для чего говорит. - Он странник с Соловков.
-А-а! - сразу ухватился за зацепку Демьян.- С Соловков! Там все раскольники, враги царя! Бей его, ребята.
Драка, на которую никак не рассчитывал Никодим, завязалась нешуточная. Получив кулаком в грудь, бывший воин вспомнил свои навыки и двинул Демьяну так, что тот улетел в стойку целовальника, обрушив и саму стойку и всё, что за ней на полках было.
Заглянуть в "Воронью лапу" Никодиму посоветовали знающие люди еще в Кеми. Там, мол, можно узнать всё, что происходит в Московии, поговорить с ушлыми людьми. Он, конечно, слышал про Челобитное крыльцо в кремлевском дворце. Но так же и слышал, что прошения и жалобы в ящике, что спускают на веревке, валяются в нем седмицами и месяцами, а то их и вовсе сжигают не читая. Слышал так же, уже по дороге в Москву, что в последнее время челобитные разбирает царевна Евдокия - девица сердобольная, честная и добрая. В "говорливом" кабаке, монах хотел выяснить - есть ли способ с ней как-то встретиться, может, где бывает " в народе", в простой церкви например. Чтоб переговорить с глазу на глаз, передать письмо государю от "верного слуги Феоктиста".
Однако, совесть монаха не могла смириться с проигрышем честного крестьянина всего своего добра слюнявому хаму и несуразнику Демьяну. Вмешался.
И теперь Никодим находился в сыром остроге на Трубе вместе с еще пятью драчунами. Демьяна среди них не было. А вот Герасим сидел с ним рядом, жался как щенок к его ногам.