Смеркалось. День закатывался за пруд с утками. Пономарь зевнул, почесал пегую бороду, направился к колокольне.
-Не трезвонь аки окаянный, Никитка, - сказал ему вслед помазанный батюшка Варфоломей. - Звони душевно, мягко, малиново. Чтоб душу гладило, а не терзало.
Звонарь что-то пробурчал в ответ, скрылся во тьме винтовой лестницы деревянной колокольни. Вскоре ожил бронзовый трехпудовый кампан, да так, что, казалось, зазвенели листья на деревьях по всей округе.
Варфоломей сплюнул, перекрестился.
-Вот ведь, неуемный. Говори - не говори, аки пареной репой об лоб, не прошибешь. Хотя...Громкий глас Богу слышен, а Никитке есть надобность, как он думает, до него достучаться. Токмо не там ищет, в себе наперво ему надобно разобраться, себя простить. Эх, горе нетленное. Вроде, как и не виновен, а виновен. Какой год душу свою терзает.
Тяжело вздохнув, помазанный направился в прицерковный сад, взрощенный его собственными руками. Каких только цветов здесь не было: простые незабудки с ромашками, диковинные бархатники хвостатые, желтые лилейники, аквилегии, адонисовы ушки...Широколистные вьюны и плющи обвивали две арки из ореховых прутьев, создавали атмосферу райского сада. Особенно гордился батюшка Варфоломей лавандой и тюркскими дульбашами, покрывавшие сиреневым ковром весь сад. Их привезли ему в дар гости из самого Константинополя-Царьграда.
Раньше ухаживать за садом ему помогала попадья Марфа, но уже как два лета тому назад она преставилась от горячки, случившейся с ней вроде как от вести, что печенеги вновь собирают огромное войско и вскоре двинутся на Русь. Теперь "ублажать" водой и куриным пометом растения помогали пономарь Никита, добровольно прибившийся к церкви "малой" Святой Софии на Зеленой Горке, да два полуслепых дьячка. Церковь была поставлена великим Ярославом Владимировичем в киевском предместье одновременно с собором Святой Софии в Киеве. Имела форму главного "родительского" храма, но гораздо меньших размеров. Колокольня же при церкви, тоже каменная, не устояла, рухнула. И не от вражеских рук, а от "земного движения" - поставили ее на краю крутого оврага. Однажды, после сильного "ливневого потопа", съехала она вместе с пластом земли к речке, да там вся и рассыпалась. Новую колокольню уже соорудили из дерева, приладили трехпудовый медно-оловянный язык, подаренный безудельным князем Позвиздом Владимировичем. С тех пор колокол, стараниями пономаря Никиты Кота, и заливал окрестности своим сочным звоном.
В саду, на скамеечке, опустив уставшие ножки в "лавандовый цвет", пресвитер отдыхал, молился Богу, славя его за дарованное счастье "мирных лет", воцарившихся после крайнего набега печенегов на Русь. Славный, жестокий отпор дал хану Тираху князь Ярослав, заслуженно прозванный людьми Мудрым: прочел несметное количество книг, пишет их сам не покладая рук, для просвещения нынешнего люда и потомков, хранит их в Святом софийском соборе.
Здесь же, в "цареградском" садике Варфоломей просил у Создателя прощения за содеянные ранее и сразу за будущие свои грехи. Ну и молился, конечно, за "неблазный грех" пономаря Никиты - в прошлом служившего воеводой у псковского князя Судислава Владимировича, томившегося теперь в темнице по воле его брата Ярослава. А за что? Молва разносит, что так Ярослав Владимирович избавляется от соперника на Киевский стол. Самому, мол, места мало. А на самом деле....Эх, неведомы простым смертным княжеские дела. Почто сгинули, например, сыны великого князя Владимира Борис и Глеб? Да мало ли их, нечестно убиенных...Страшно сказать, но и сам князь Владимир Креститель...Царствие ему небесное, Ярополку Святославичу.
Звон на колокольне стал мягче, душевнее, как пресвитер и просил. Может ведь ублажить, когда норов свой спрячет, подумал Варфоломей. Он полюбил Никиту, как своего сына и шибко за него переживал. Виновен - не виновен Бог рассудит, но убиваться и гнобить себя молодому еще человеку не стоит, считал батюшка. Однако...шло время, а бывший воевода Никита Кот вины с себя за смерть племянников княжны Предславы Владимировны и ее сестры не снимал...
Сама Предслава пропала давным-давно, после одной из битв Ярослава с братьями - Владимировичами, оказалась пленницей польского короля Болеслава I Храброго. Король был тогда на стороне братьев, а Предслава, вернее, её воины бились за Ярослава. Итак, Предслава была где-то в Польше, а ее родня, вместе с малолетними детьми, оставалась в Киеве.
Это случилось в год последнего нападения печенегов. Пресвитер Варфоломей, бывший тогда простым попом в одной из киевских церквушек, записывал все события досконально и кропотливо.
Осенью, в лето 6544 от Сотворения мира, печенеги внезапно осадили Киев. Ярослав находился в это время в Великом Новгороде, "сажал на стол" своего сына Владимира. Как только получил весть о нашествии "поганых", сразу собрал войско из новгородских славен, варягов и, разумеется, киевской княжеской дружины, неотступно следовавшей за Ярославом. К нему присоединилась псковская дружина князя Судислава. Сам князь в поход не выступил, что потом и вышло против него. Этой дружиной командовал двадцатисемилетний воевода Никита Кот. Он родился в Киеве, был дальним родственником брата Ярослава - волынского князя Всеволода. Это, конечно, помогло стремительной карьере Никиты - седьмая вода на киселе, но вроде как тоже Рюрикович. Однако главным образом Кот получил высокий чин у псковского князя за свои "ратные подвиги": не раз ходил на булгар, греков, тюрков и всегда проявлял дерзость, хитрость, сноровку.
Битва с печенегами, успевшими устроить большой пожар в Киеве огненными стрелами, произошла у города на широком поле. Хан Тирах первым начал атаку. Войско Ярослава пропустило конницу печенегов в свой центр, где ее встретили закованные в латы варяги-руси, с боков их "клещами" зажали новгородцы, псковитяне, киевская дружина.
Поп Варфоломей сделал в своем дневнике запись: "..Бысть сеча зла, и одва одоле к вечеру Ярослав...и побегоша печенези разно и ведяхуся камо бежати печенеги в разные стороны, и неведома куда бежать и овии бегающее тоняху в Сетомли, ине же в инех реках..."
Эту запись позже возьмет в свою "Повесть временных лет" чернец Киево-Печерского монастыря Нестор.
Победа над "погаными" была полной. Но тут выяснилось, что печенеги в пылу боя каким-то образом сумели проломить слабо укрепленные западные городские ворота и захватить родню, пропавшей в Польше княгини Предславы. Бросили пленников в повозку и теперь с "добычей" уносятся прочь. Среди княжеской родни - шестеро детей, трое взрослых.
В погоню князь Ярослав отправил Никиту Кота с товарищами. Печенегов с "добычей" решили перехватить на крутом изгибе Днепра, который степняки миновать не могли. Добравшись до излучины коротким путем, устроили засаду. Никита взял свой надежный, испытанный не раз персидский лук. Он собирался снять стрелами возничих, если их несколько, ну а товарищи уже одолеют охранных печенегов, ежели таковые окажутся.
Вскоре появилась мчавшаяся во всю прыть крытая повозка. Сзади нее скакали пятеро всадников. Кот привычно натянул тетиву, однако в этот момент огромный ворон, сидевший на сосне, вспорхнул, сбросив несколько шишек. Одна из них упала на голову Никите. Рука его невольно дрогнула и выпущенная им стрела попала не в возничего, который был один, а в лошадь. Она споткнулась, опрокинулась вместе с возком с крутогора, несколько раз перевернувшись, на берег реки. Четверо княжеских детей - двое отроков и две отроковицы, а также двоюродная сестра Предславы Изольда, погибли.
Ярослав никак не упрекнул Никиту Кота, но псковский отряд распустил, отправил обратно к брату Судиславу со славами "сердечной" благодарности: "... а от тебя, брат, другого и не ждал". Гибель княжеских отпрысков от "неразумных действий псковской дружины" стала поводом для полного разрыва отношений Ярослава с Судиславом.
Вскоре Ярослав позвал брата к себе в Киев, рассказал о планах возродить город, сделать его еще краше, поставить в нем Золотые ворота, как в Царьграде, в честь победы над "погаными степняками". И... бросил его в темницу. Но это случилось позже.
По случаю грандиозной победы в Киеве был устроен пир "на весь мир". За длинным столом, по правую руку от Судислава сидел Никита Кот. Он чувствовал себя как на раскаленной сковородке, не смея поднять глаз, так как чувствовал свою страшную вину за погибших по его "оплошности" княжеских детей.
После очередного тоста за здравие великого Ярослава и весь род Рюриковичей, славное Киевское княжество, осушив кубок греческого вина, Судислав сказал Никите: "Больше бы таких метких лучников, как ты, воевода, у Рюриковой Руси не осталось бы врагов".
Кот вспыхнул, словно его облили "черной византийской водой" и подожгли. Если бы это был не князь....Однако Никита сдержался, встал из-за стола, еле сдерживая ярость и обидные слезы, и ушел. Из Киева. И вообще из Киевского княжества. Денег у него было вдоволь. Напросился к гостям, плывшим на ладьях в Царьград. Там поступил на службу к византийскому императору Михаилу Пафлагону. Русов охотно брали на службу византийцы, несмотря на то что "варяги", а именно так они именовали "северян" после призвания в Новгород Рюрика, нередко совершали набеги на Константинополь.
Сначала Никита служил в императорской гвардии, потом в личной охране супруги и соправительнице Михаила, Зои Порфиродной. Она положила глаз на "варяга", явно, конечно, не домогалась, но делала явные намеки на "добрые отношения". Никита прекрасно понимал, что к добру это не приведет. Чтобы не закончить жизнь на плахе или не быть заколотым ножом в темном углу, он ночью сбежал из Константинополя на корабле булгарских гостей. Его тянуло на родину, но в сам Киев он возвращаться не стал. Каждый день, каждый час на чужбине, как бы хорошо там ему не было, он ощущал горечь вины за "невинно убиенных отроков".
Недалеко от Киева, на Зеленой Горе он увидел свежевыстроенную красивую церковь. Рядом, на высоком холме возвышалась трехъярусная колокольня. Пока добирался до Киевского княжества, заметил что церквушки, словно грибы выросли повсеместно. Явно чувствовалась рука набожного Ярослава.
У церкви его крайне удивил великолепный цветочный сад. Подобное он не раз видел в Византии, но чтобы здесь....Присел отдохнуть на скамью, да от чудесных ароматов и усталости, задремал.
Очнулся оттого, что его тронули за плечо. Перед ним стоял поп с длинной бородой, сверкающими глазами, в "греческом" церковном одеянии.
-Я помню тебя, молодец, - сказал батюшка Варфоломей. - Ты был воеводой псковской княжеской дружины. Что привело тебя сюда, честной воин?
С отчаяния, душившего его как жаба на груди, Никита всё рассказал пресвитеру. Спросил: может, в монастырь податься, постричься в чернецы и замаливать грех до конца дней своих?
Варфоломей, выслушав его внимательно, расспросив о деталях, ответил:
-Не ты виновен в смерти отроков и княгини Изольды. Сатана в образе черного ворона слетел с веток сосны, помешал тебе метко выстрелить. Дьявольская сила, она кругом сын мой, и с ней нужно сражаться, как ты честно бился с печенегами, а не прятаться от нее. В чернецы следует идти, когда Бог тебя через твое сердце позовет. Иначе сие будет лукавством. Оставайся пока у меня. Пономарь Данила намедни преставился, царствие ему....Будешь заместо него. И дело несложное, и Богу молиться будешь неотступно. Создатель излечит твою скорбь.
Так бывший воевода псковского князя Судислава Владимировича, остался при церкви "малой" Святой Софии. От души звонил в колокол, иногда раздражая Варфоломея, усердно молился Богу, но "скорбь", как заноза, засевшая в душе, не отпускала.
И однажды Никита Кот вдруг понял: просто трезвонить в колокола, молиться, ползая на коленях перед иконами, бессмысленно. Искупить, хотя бы частично, свою вину можно только очень и очень благим делом. Но каким?
Князь Судислав Владимирович томится в темнице, сестра погибшей княжны Изольды - Предслава находится в плену у ляхов...