Утром пошел сильный дождь. Казалось, небо свалилось на Сьяны. Черные сторожевые псы, которых обычно привязывали ближе к рассвету, на этот раз сбились в кучу под навесом крыльца каторжного барака. Не то что выйти, но и дверь-то открыть было нельзя. Филька Шустрый ворочался всю ночь, подошел к Кашке, толкнул. Но тот тоже не спал.
-Сегодня не можно,- сказал Филька.
-Ну и ладно.
-Не согласный что ль?
-Согласный.
-Так то. Ждем.
Лежавший на соседнем топчане Иван Васильевич потянулся, сполз с лежанки. Не обращая внимания на Фильку и Дмитрия, вынул из-за пазухи иконку, приладил к доске, опустился на колени. Начал истово молиться, шепча себе под нос что-то непонятное и отбивая поклоны.
Филька вновь толкнул Кашку, показал на царя:
-Кажись, совсем того.
-Уймись.
-Не выдал бы. Ох, горе.
На работы погнали позже обычного, когда немного просветлело. "Псоватых" направили именно в ту штольню, о которой говорил Шустрый. Ивана Васильевича и Кашку- на открытый карьер, который после дождя представлял собой огромную лужу. Напоследок, Филька состроил Кашке кислую гримасу, пожал плечами, мол такова воля господня. Дмитрий понял, что мужики сейчас же и воспользуются заброшенной выработкой, чтобы бежать.
А когда днем ударили по железу и крикнули на обед, Кашка заметил, что стражники чересчур суетятся, бегают вытаращив глаза.
Трапезничали за длинным кривым столом там же, на карьере. Дождь не унимался, но лил не шибко, разбавляя в мисках каторжан и без того жидкую овсяную кашу. Ивана Васильевич съел все до последней крупинки, вылизал дно и ложку, тут же опустился на колени, принялся молиться.
"Стражники носятся как ужаленные,- сказал Дмитрий соседу по столу.- Видно, что-то стряслось". "Штольня обвалилась,-спокойно ответил тот.- Воды грунтовые от дождя пошли". "Это какая же рухнула?" "А та, что у ручья. Пятерых заживо закопало, а с ними и десятника Ефимку. Мужичков жаль, а Ефимку нет. Собакой последней был, по праздникам штофы наши зажуливал". "Кого же завалило?" "А я разве ведаю?"
Но Кашка уже понял, что "закопало" именно Фильку с приятелями. Это подтвердилось, когда подошел стражник Ждан.
- Молитесь, что вас пронесло. Сдохли под камнями ваши мухоблуди- Филька Шустрый с приятелями. Чем меньше грязных нетребков останется, тем лучше.
-Зачем же так о людях?- поднялся с колен государь.-Так не потребно. Каждая божья тварь сострадания требует и слез наших по своей погибели.
-Поучи еще, царь, давно твоего паскудного лая ветер не доносил.
Многие слышали, как в первый день Филька, бросившись к Ивану Васильевичу, назвал его царем. Так в насмешку и стали называть государя, считая недоумком.
-Эх, Ждан, кнута божьего на тебя нет,-вздохнул Иван.- Но не печалься, получишь всё сполна. Богородица все видит. А я за твою заблудшую душу пока молиться стану.
-Никак грозишься?
-Полно, Ждан,- вмешался Кашка.-Забудь. Не видишь царь... в печали?
-Ха-ха, в печали! Дурням везет, что их за скудоумие прощают. Не гневайся, царское величество,- шутовски поклонился стражник государю.- Не замай нас, грешных и скудоумных.
С этими словами Ждан стегнул плеткой по столу. Несколько мисок разлетелось вдребезги, обдав кашей изможденные лица. Попало и на царя. Он сбросил со лба кислый овес, показал стражнику иконку.
-Со мной царица небесная. А с тобой кто, бес рогатый? Вижу, не только бес, но и всё племя адово. Сгоришь, тартыга, в гиене огненной, коли не покаешься.
У Ждана аж глаза выскочили из орбит. Следующий удар уже пришелся по плечу государя. Но он заулыбался, закричал: "Еще давай, еще, стражник! Бей, не жалей сил! Мне то во благо! Я через то покаяние принимаю!"
Ждан от этих криков вообще остервенел. Принялся стегать государя наугад, со всей дури, пока тот не упал в грязь. Дмитрий терпел до последнего- вступиться, значит, пропасть. И сидеть сложа руки невозможно. Взял ложку, чтобы воткнуть её в глаз Ждану, но тут раздался голос воеводы Федора Юрьевича Шемякина.
-Ну?! В чем повинен сей раб?- спросил он стражника.- Каши переел и еще требует? Так поддай ему раз требует. Жадный ты, Ждан. А ну-ка, дай я ему сам подсыплю.
Воевода вынул свой кнут, уже замахнулся, но плеть внезапно остановилась в воздухе.
-Так то царь, ха-ха. А разве можно бить государя?
-Сам напросился,- хмуро ответил Ждан.- Вишь, ему сподручников, заваленных в штольне жаль. Обзывается. Тартыгой меня назвал.
-Ну раз сам царь безобразником тебя окрестил, так оно и есть. А я кто по-твоему?- пихнул Шемякин сапогом, ворочающегося в грязи Ивана.- Давай, шибко жду истину про себя услышать.
Воевода вытер рукавом подмокшую на дожде окладистую, холеную бороду, потер красное мясистое ухо. Внимательно посмотрел на государя. Хмыкнул несколько раз. Поднял выпавшую из рук царя иконку. Отер.
-Слышь, Ждан, приведи его ко мне в вечеру. Токмо оботри сначала, мне в доме такой грязи не надобно.
-Зачем?- удивился стражник.- Лучше уж сразу за ноги на дереве до утра повесить. С него будет.
Любил иногда Федор Юрьевич Шемякин поговорить по душам с каторжанами, перед тем как предать их пыткам или казни. Он считал себя справедливым человеком. А так как решение о наказании принимал самолично, хотел очистить свою совесть. Убедить себя в том, что он прав и разбойник точно заслуживает выбранной им кары. Однако почти все, кого приводили к нему для таких бесед, после отправлялись на кол или отдавались собакам. Лишь некоторые счастливчики подвергались порке или подвешивались за ноги к веткам старых сосен.
Федор Юрьевич сидел за столом в простой холщовой рубахе, расстегнутой до пупа, ел вареные яйца. Делал он это сосредоточенно, с чувством, словно совершал глубокое таинство. Обкалывал скорлупу об стол, а потом внимательно оглядев яичко со всех сторон, отправлял его в широкий рот. Чмокал и мотал от удовольствия головой. На его пегой бороде висели ошметки яичных желтков. На столе, кроме яиц, были жареная рыба, куски печеного гуся или утки. В медном узорном кувшине ждала клюквенная настойка. Но воевода налегал именно на яйца, которых в миске перед ним было, по меньшей мере, полторы дюжины. Он ел их и ел, не переставая. Когда расправился с добрым десятком, повернул голову к Ивану. Государь, хоть и вогнал себя в черное тело, отдав предпочтение покаянию души, при виде обильной, ароматной трапезы почувствовал колики в животе и спазмы в горле. Потекли предательские слюню.
- Ну что встал, аки вкопанный?- спросил воевода, вытирая о рушник толстые пальцы, унизанные перстнями.- Садись, покушай со мной. На пороге не возбраняется посидеть с самим воеводой Шемякиным, можно.
- На пороге чего?- спросил Иван.
-Смерти, вестимо,- удивился воевода.- Без наказания проказнику все одно не обойтись. А мои ребятки не даром свой хлеб жуют, мало кто долее двух дней после их нравоучений, ха-ха, выдерживает. Ну а кто и выдерживает, то все одно для работы более не горазд. А раз так, к чему же вора кормить? В канаву и дорога. Так что покушай покуда дают. Да ты сядь, не мозоль стоймя глаза. Давай, сказывай- кто ты есть, каким лихом в разбойники занесло, сколько людишек в райские сады отправил. Все как на духу выкладывай. Разжалобишь, может, и не подвергну лютому наказанию. Сразу на кол посажу, без перекладины. Ха-ха.
-Сколько людишек загубил, спрашиваешь?- сел за стол напротив Шемякина Иван.- Не счесть.
-Во-на как! Честен, хвалю. Ну, далее. Кто ты вообще таков?
-В постриге Иона.
-Монах что ли?
-Не достоин покуда. Готовлюсь. Видно, здесь монастырь мой, тут раскаяние и муки телесные господь принять мне ссулил.
-Это верно. Сьяны- земное чистилище, а я его верховный ангел-правитель. Кого же губил и за что?
-За правду, за чистые помыслы и добродетель, за слово мне неприятное и так, для потехи.
-Да что там обо мне...Где он тот прежний "аз"? Давай-ка тебе, воевода, лучше одну сказку расскажу.
-Сказку? А что, забавно. Никто мне еще тут перед своим страшным судом сказок не рассказывал.
-Ну так слушай, владыка каменный.
Государь старался не смотреть на гусей и рыбу. Он держал взгляд на грязной, в яичных желтках бороде Шемякина, и подступающий к горлу ком отвращения, притуплял чувство жуткого голода.
- У одного великого государя, от второй жены, после долгих лет бесплодия родился сын,- начал Иван Васильевич.- Нарекли его в честь одного святого, а родич по этому случаю воздвиг большую церковь на высоком холме. Вскоре отец и мать его умерли и к новому малолетнему государю приставили опекунов- из завистников и злобных бояр. Не нравилось им, что престол перешел к сыну почившего царя, желали видеть на нем старшего брата. Единственным человеком, который его любил и которого он любил, была бабка. Юный властитель мечтал стать самым справедливым царем на свете, сделать свой народ счастливым, а править только добродетелью. Но однажды на царский град обрушился жестокий мор, а потом и пожар. Бабку, иноземку по крови, недобрые языки обвинили в ворожбе, в том, что она виновата в несчастьях. И вот как-то на государев двор вломились заговорщики, чтобы её убить. Бог отвел от сего кознодейства. Малой царь на всю жизнь запомнил страшные, злобные лица бояр и дворян, желающих расправы. Когда он окреп и стал полноправным правителем, отправил на дыбу сих изменников. То была лишь личная месть, а на благо государства он старался не покладая рук- воевал новые земли, принял справедливые законы. Но все-то было не так многим боярам, которые препятствовали ему в благих делах и намерениях. И тогда государь решил создать свое внутренне войско для борьбы с этими сытыми, глупыми, погрязшими во взятках и непристойностях боярами. И полетели головы, часто невинные, огнем охватило государство. Но то огонь был очистительный...и бесовский. Днем царь лично отправлял неугодных людишек на плаху, истязал, а по ночам молился за их души. Просил у господа прощения. А однажды он узнал, что бояре и князья замыслили против него лютую измену. Прямо на пороге его палат убили дьяка, который нес ему важную весть о проказниках. С младых ногтей государь знал, что верить никому нельзя, а потому решил сам докопаться до истины. Велел слугам пустить слух о своей страшной болезни и скорой кончине. Подтолкнуть недругов к необдуманным поступкам, разоблачив тем самым себя. А сам тайно, под личиной монаха, покинул свою резиденцию. Узнать о чем говорит народ, увидеть все без прикрас. И узнал. В кабаке под Троицком мужики судачили, что царь де сатрап, развязал ненужные войны, а народ бедствует. Он не сдержался, возмутился сим подлым речам. И его за то вознамерились убить. Тут как из-под земли выросли его ближние холопы и спасли от расправы. Царь разгневался- ведь он не велел за ним следовать. И строго настрого им приказал больше ему на пути не попадаться. А сам с одним добрым молодцем, который вступился за него в кабаке, отправился дальше. В лесу на них напали разбойники, чуть не убили, обобрали до нитки. Приютил их некий поп из подмосковного сельца. А утром нагрянул местный воевода со стрельцами, скрутил и отправил на каменоломни. Но царь не жалеет об этом. Понял, что это ему наказание, кара небесная за все его грехи и бесчинства и со смирением принял сей скорбный удел.
На середине рассказа Шемякин перестал жевать яйца, внимательно стал глядеть на каторжанина.
- Что сие за глупая сказка?- произнес он наконец.- Уж не про государя ли ты нашего Ивана Васильевича басню наплел, перемешав со своими похождениями? Недаром тебя тут "царем" кличут. Совсем, вижу, обезумел. Юродивым прикидываешься? Не поможет. И где-то я твою рожу видел. Не пойму где.
Лицо государя постепенно заживало, обретая обычный вид - упрямые, квадратные скулы и подбородок, выдающие в нем волю и решительность, большой хищный нос, невысокий лоб с далеко выступающими бровными дугами, говорящие о пытливости ума, большой, словно вечно чем-то недовольный рот с мясистыми губами. Голова и лицо покрыты рыжей, с синими оттенками, щетиной.
-Может, и видел,- спокойно ответил царь.- Вот я твоей чего-то не припомню. Али...Не был ли ты, воевода, на свадьбе дочери боярина Воротынского, Степаниды? Кстати, уехал ужо боярин али нет?
Федор Юрьевич разинул рот да так и оставался с таковым довольно продолжительное время.
-Откуда тебе про Михаила Ивановича вестимо, несуразец?-выдавил он.
-Да кто ж о знатном Рюриковиче в 21-ом колене не знает? Это ж он Казань-то своей хитростью взял. Укрепился на Арских воротах, а опосля подсунул под татар 48 бочек с порохом. Его царь в Избранную раду даже взял. А вот при набеге Девлет- Гирея на Мценск не расторопен был, оплошал. Сказывают, договорился с ним. К тому же с Адашевым и Вишневецким снюхался. А они изменники. Угнал его царь со всей семьей в Белоозеро. Но разве такими людьми разбрасываться теперь следует? Подумал государь и вернул его обратно, боярином пожаловал, сделал тульским воеводой, а затем и вовсе всю Боярскую думу доверил. Здесь-то он по указу Земского собора что ли?
На этот раз Шемякин почернел лицом. Закашлялся, стал хватать ртом воздух. Еле отдышался.
-Да-а,-протянул он,- ну ты и шпынь. Видно, придется тебя самолично на крюках подвесить, да кол горящий в задние ворота вставить.
-Что?!- вдруг вспыхнули, как звезды синие глаза государя. Но тут же погасли.- На то твоя воля, воевода.
Царь и сам не знал для чего поведал сказку и заговорил о Воротынском. Возможно, чувствовал что пора заканчивать комедию и сам приближал развязку. Помаялся в Сьянах и будет. Искупление грехов, конечно, хорошо, но всему же есть предел. Не для того в странствие отправлялся, чтобы на каменоломне сгинуть. Но воевода его опередил, ускорил развитие событий.
Он подошел к государю, схватил его за ворот протертой во многих местах до дыр рубахи. Вдавил волосатый кулак в нос царю:
-Перво наперво тебе его отрежу, а потом и уши.
-Федька, боров жирный, да я тебя без хрена съем,-ответил Иван Васильевич.
От гнева воевода захрипел, правое веко задергалось.
Иван схватил со стола двойной чугунный подсвечник, ударил Федора Юрьевича в висок. Тот ойкнул, осел. По полу потекла тонкая кровавая струйка.
-Тьфу,-сплюнул он на дергающееся в предсмертных конвульсиях тело воеводы,-захочешь муку телесную принять, душу богу в страданиях открыть, так не дадут, псы.
Выглянул в слюдяное окошко. На темном дворе опять шел сильный дождь. Приоткрыл дверь избы. Никого. Пригибаясь, побежал к разбойному бараку. Поймают, разбираться не станут. Сразу душу вынут.
У входа лежали две черных сторожевых собаки. Увидев его, одна из них медленно поднялась. Отступать не имело смысла.
Иван поднял правую руку, зашевелил пальцами. Всю остроту своего синего, тяжелого взгляда направил в глаза псу.
-Сядь,-тихо, но властно произнес он.- Не замай, я твой хозяин.
Пес негромко взвизгнул, опустился на зад. А через секунду поднялся и, поджав хвост, поплелся прочь. За ним поспешила вторая псина.
В сенях барака храпел прямо на полу стражник, прижав к груди короткую секиру. Иван аккуратно через него переступил, пригнувшись добрался до Кашки. Тот сидел не топчане, обхватив голову руками. Увидев царя, невольно радостно воскликнул. Государь зажал ему рот, шепнул:
-Идем в заваленную штольню, может, лаз сохранился.
Кашка высвободился от царской ладони:
-Собаки сторожевые порвут.
-Глаза в глаза остановлю, а ежели сзади нагонят, порвут. Выбора нет, я воеводу Шемякина порешил.
-Что?!
-А, собаке-собачья смерть. Возвернусь сюда, всех стражей перевешаю. Со мной что ли?
-Не обижай, государь. С тобой и на плаху.
-Думай что говоришь, межеумок.
-Прости, государь.
Стражник так же храпел, перевалившись на другой бок. Кашка задел ногой секиру, она звякнула. Иван показал ему кулак.
Бог им явно помогал, вместо дождя, на землю опустился густой туман. Ориентировались только по деревьям. До штольни добрались без приключений, все собаки, видно, где-то попрятались и чужого запаха в таком тумане не чуяли.
В штольне было темно, как в преисподней. Кашка сорвал со стены смоляной факел, но разжечь его было нечем. Двигались на ощупь, держась за стены. С каждым шагом воды прибывало. Вскоре шли в ледяной жиже по пояс. Чтобы не разминуться, держались за руки.
Наконец, выбрались на сухое место. Передохнули.
-Без огня пропадем,- сказал Иван.
-Чуешь?
-Чего?
-Горелым пахнет. Пошли, все одно стоять нельзя.
По изгибу стены поняли, что штольня поворачивает. И вдруг на воде появились отблески света. Ускорили шаг. За еще одним поворотом стояла бочка, а на ней горел маленький огонек.
- Слава тебе,- перекрестился Дмитрий,- стражники забыли погасить. Али нарочно оставили, чтоб самим не заплутать.
Запалили факел. Возле бочки нашли еще несколько. Царь взял их в обе руки.
Опять в воде по пояс, и опять сухо. И так дошли до конца штольни, вернее, до завала. Из под камней торчали чьи-то белые, как мел ноги.
-Филька что ль?- спросил государь.
-Кто ж его разберет. Даже тела не удосужились убрать. Завоняют скоро, не войдешь.
-Дыру лучше ищи, белебеня.
Ползали по груде камней долго, но безрезультатно, нигде лаза было не видно. Отчаявшись присели. Факел государя начал гаснуть, коптить. И вдруг Кашка заметил, что дым устремляется под один из валунов. Попробовал отодвинуть, но одному не удалось.
-Помоги что ли, государь, чего сам-то застыл аки глыба.
-Ну!
Царь проворно подскочил к Дмитрию и они вместе, с трудом отодвинули валун. За ним была дыра в завале. Пахнуло свежим воздухом. Ползком перебрались в заброшенную выработку, которая буквально через несколько саженей вывела на поверхность в гиблом ельнике. Сзади раздался грохот, лаз через которой проползли, обвалился.
Здесь тумана не было. Более того, выглянула довольно ясная луна. Бежали сначала по холмам, потом оврагом и выбрались к неширокой реке. Вдалеке она впадала в реку гораздо шире.
-Пахра, а там Москва-река,-сказал Иван.-Надобно перебираться на другой берег.
-Филька говорил рыбаки где-то лодки держат. А за рекой у сродственника Васьки Хромого хутор. Не доберемся, замерзнем.
Только теперь беглецы ощутили лютый осенний холод.
-Где ж тут струг сыщешь? Плавать умеешь?
-Волхов на один взмах переплывал.
-А я не умею.
Студеная вода вмиг сковала мышцы Кашки, но он напряг все свои жилы, размял чресла. Велел царю крепко держаться за шею. Так и поплыли как две лягушки- одна загребает, другая у нее на спине.
И до того были мокрыми, но когда выбрались на берег сырыми с ног до головы, стало совсем не до шуток. К тому же поднялся ветер. Царь полез за пазуху, выругался.
-Иконку потерял.
-На добром деле бога не потеряешь,- ответил Кашка.
Побежали вперед, не зная толком куда. Не спотыкаться о камни и пни помогала луна. Перемахнули несколько холмов, а с вершины третьего увидели одинокий домишко на опушке. Его окружал невысокий забор из жердей. Рядом- головешки будто от большого костра.
Кашка забарабанил в ставни. Тишина. Колотить обеими руками принялся и государь. Его зубы дрожали, тело почти онемело.
Повезло и на этот раз.
-Кого принесла нелегкая?-раздался голос за дверью.- Опричные опять?
-Открой, добрый человек, пропадаем!-взмолился Иван Васильевич.
-А я, может, не добрый. Может, злой, как леший. Раз не опричные, нечего тут...
-Тебе весточка от Василия Хромого. Знаешь, поди.
За дверью завздыхали, отодвинули засов. На пороге со свечой стоял мужик в короткой рубахе. Был он сухой, как еловый сучок. Белая борода доставала до пояса. Прикрывал огонек ладонью.
-От Васьки, говоришь? Энтому паскуднику место в срамной яме. Ну, заходите что ли, околеете. Ишь, трясет-то как. И мокрые! О, господи...
В доме было жарко и смрадно. В углу лежал теленок, перебирал розовыми губами. Рядом в клетке сидели куры.
Государь и Кашка сразу сорвали с себя одежды, нагими припали к печи. Она была большая, беленая, занимала чуть ли не треть избы.
Дед бросил им тряпки укрыться.
- Чего в избе кур-то держишь?- поморщился от смрада Кашка.
- А куда их?
- В сарай, вестимо.
-Была сараюшка, да опричные спалили.
- Зачем?
-А я ведаю? Налетели, да спалили. Корову-кормилицу увели, окаянные. Слава тебе, что теленка оставили. Я ладнось, скоро всё одно помирать, а рядом две деревеньки дворянина Буракина огнем извели. А самому помещику голову снесли да на шест водрузили. Девок перепортили, весь скот угнали, хлеб забрали. Гуляй народ, веселись! Людишки землянок себе нарыли, стонут. Страсть.
-Буракин?- обернулся на старика Иван Васильевич.- Это тот, что с вором Адашевым якшался?
-Почем мне знать! Да хоть и так. Народишко-то тут при чем? За что простой православный люд страдает? Не напьется всё кровушки нашей.
-Кто?!- сверкнул глазами государь.
-Кто, кто,- передразнил дед.- Тот у кого вместо головы пердо. Хуже татарина проказничает. Проклянут его небеса и все его паскудное войско.
Иван прислонил голову к печи, тяжело вздохнул.
-Что, все еще желаешь быть моим кромешником?-тихо спросил он Дмитрия.
Тот ничего не ответил.
-Сами-то кем будете, беглые с камней?- задал вопрос старик, доставая с полки миску с вареной репой и горшок щей из серой капусты.- С камней, не иначе, кто ж еще,- сам же себе ответил он.- Выловят сразу на кол. А Васька-то где?
-В штольне завалило.
Дед перекрестился.
-И бес с ним. Божевольником жил, таким и помер. У свояченицы, покуда Любава мая жива была, три алтына взял и не отдал. Сказывают, по лесам с дубиной в разбойной шайке бегал, за то и на Сьяны загнали. Тьфу! Тоже что ль воры?
-Ой ли! Ладно, поешьте немного. Утром вас в лес отведу. Там у меня схрон есть. Отсидитесь, здесь нельзя.
Ни государь, ни его опричник Кашка к репе и щам не притронулись. Разомлели у печи, да так и свернулись калачиками возле неё.
Князь Владимир Андреевич Старицкий в Романово так и не уехал. Чувствовал, что не всё еще здесь закончилось. Он сидел у своего немецкого камина, не отрываясь глядел на огонь. Пламя отражалось в его синих глазах, меняя их выражение. В них появлялись то задумчивость, то веселье. " А славно все получилось,- размышлял князь.- Не подкопаешься. Бориске и рук марать не пришлось об дьяка Никитина, сам зарезался. Хотя, может и врёт, паскудник, мог и сам в него железку воткнуть. Ха-ха. Ни перед чем не останавливается. Уговор ить был токмо не дать дьяку послание от Малюты царю передать. Впрочем, какая разница. Далеко пойдет, стервец".
Старицкого связала с Борисом его сестра Ирина. Вернее, не его самого, а сына Василия. Как-то молодой княжич увидел её в московских палатах царицы Марии Темрюковны, где Ирина бегала в постельничьих девках. Увидал и лишился от страсти рассудка. Юная дворянская дочь была необыкновенно хороша собой- русые, вьющиеся волосы до плеч, при карих, почти черных глазах. Лицом смугла и томна, черты правильные, как у греческой богини. "Желаю ее,- сказал Василий отцу.- Не отступлюсь". Ну что поделаешь с отпрыском? Сам всё время по сердцу женился. С первой супругой Евдокией душа в душу прожил, пока царь ее в Покровский монастырь не запер. Мол, она князя вместе со свекровью на козни против царя подбивала. Пришлось отказаться, своя голова дороже. Теперь тоже- великолепная Евдокия. Правда, кто ж знал, что её братец Андрюшка Курбский к ляхам сбежит и государев гнев на себя направит. Оттого и Евдокия в опале. Но пока не трогает, и на том спасибо. А как дальше будет...
Когда Старицкий расстался со Скуратовым на тайном острове, у него немедленно созрело решение- перехватить злое послание Малюты государю любой ценой. Он не сомневался, что Григорий Лукьянович его напишет. Сразу понял, что опричник желает выставить его перед царем злодеем. Но сам бумагу в Александров не повезет, опасно. И тиуна своего не отправит. А потому князь велел следить своим людишкам за Разбойным приказом. Знал, что там верховодит дальний родственник Скуратова Тимофей Никитин, ему наверняка и доверит. Так оно и получилось. Подьячий Сомов видел, как Бакуня с Никитиным общались. Можно было было бы дьяка по дороге в Александров прищучить, да в болоте утопить, но передумал. Пусть лучше до слободы доберется, а там и богу душу отдаст. Фишки тем самым Малюте попутает. Бориска в это время с продовольственным обозом в Москве находился, за лошадьми присматривал. Его прижал к стене Успенского собора Василий, которого отец посвятил в тайную беседу с Малютой. "Желаешь с князьями от Рюриковичей породниться?" "Желаю",- не моргнув глазом ответил Годунов. " Я на твою сестру Ирину глаз положил. Моей будет. А ты, парень, вот что должен сделать..." Борис, сославшись на внезапную болезнь дяди Дмитрия, помчался в Александров. И выполнил уговор, как того требовал Василий.
Владимир Андреевич разложил на коленке послание Скуратова. "Сим сообщаю, что царский повар Малява вскоре получит от князя Владимира Старицкого ядовитое зелье для умерщвления государя Ивана Васильевича. Под пытками проказники укажут на боярина Григория Скуратова-Бельского, чему верить не потребно".
Ухмыльнувшись, князь убрал письмо в карман камзола. Опять долго смотрел на огонь. "Тяжкая игра и кто выйдет в ней победителем, одному господу известно. Но царский престол того стоит. Славно все пока складывается, Бориска вон ужо в приятелях у самого Васьки Губова. Привезут письмо от Андрея, конец змию Малюте. К тому времени, может, и Иван помрет. А ежели Курбский и в самом деле войско на Москву двинет, то оно и еще лучше. Родственники все же по Евдокии, не обидит. Но болен ли царь, верно ли что отходит? Вот в чем вопрос. Эх..."
Дверь распахнулась, на пороге с разинутым ртом и выпученными глазами появился холоп Дёмка. Хотел было что-то сказать, но, подпихнутый в спину, отлетел прочь. В светлицу влетел ни кто иной, как царский кравчий Федор Басманов. Лицо его было красное, мокрое, перекошенное. Одет был в парадный кафтан, а на боку висела дорогая немецкая шпага в рубинах на эфесе.
Подскочил к Владимиру Андреевичу, ухватил того за плечо:
-Иван Васильевич пропал!
Князь заморгал глазами, похолодел. То болен, то пропал, совсем запутали. Но понял- вот оно, чего ждал.
-Он же, сказывают, на смертном одре.
-Сказывают,- махнул рукой кравчий.- То выдумка была для злодеев. Обрядился в схимника странствующего и пошел в Москву.
-Для чего?- спросил князь, в миг ставшим сухим языком. Все его планы рушились прямо на глазах.
-Что б самому злодеев отыскать. Хотя, точно не знаю, я его задумку и сам не до конца уразумел. Пошел, а я за ним следом, тайно. Ну как царя без присмотра оставишь! И не напрасно. В кабаке под Троицком его порешить смерды хотели, еле поспел, спас. Так он мне за то в морду- не смей за мной шастать. И опять ушел, с каким-то проходимцем. Повернул я обратно в Александров, а душа неспокойна. Через седмицу я опять назад. Прочесал все окрестные деревеньки близ Москвы, через которые он мог бы проходить. И что ты, князь, думаешь? Напал на его след в Мытищех. И то случайно, попа местного встретил. Он и поведал, что пригрел как-то двоих чудных странников, полуживых. Разбойники их в лесу потрепали. Один другого царем называл, а себя его опричником. Ну я описал, как выглядел Иван Васильевич- лысый, с рыжей щетиной на лице и голове, с большим носом. Про нос, ответил поп, не скажу и про лицо тоже, в мятую репу оно превратилось, но вроде похож. Забрал их, говорит, воевода. Ну я, знамо, к нему. Куда, спрашиваю, собачий сын, царя подевал? Тот только бельмами крутит- какого царя? А такого, отвечаю, за которого не только ты своей дырявой башкой поплатишься, но и всё твое чужеядное семейство до тридцатого колена изведено будет. Так узнал я, что государя нашего, как простого паскудного разбойника, на Сьяновские каменоломни угнали.
-Да ты что!- всплеснул руками по-бабьи Владимир Андреевич.- Не может быть! Ну, далее.
-Я на Сьяны. Далее еще чудеснее. Выяснил, что царь де убил местного воеводу и после того пропал вместе с тем проходимцем Кашкой из кабака.
-Как пропал?
-Кто ж знает! Перед этим через одну из штолен пытались бежать несколько каторжан. Но их камнями завалило. Подумали, может, и государь тем же путем смог выбраться? Разобрали камни, но кроме мертвых проказников никого не нашли.
-Вот как. Куда же Иван подевался?
-За завалом лаз на поверхность обнаружился. Может через него пробрались? Обшарили всю округу и у реки нашли иконку Богоматери. Вот. Охранные сказали, что государь на нее гораздо молился.
Федор достал из кафтана деревянную иконку со смазанным, еле узнаваемым ликом Богородицы.
-Не иначе, в реке утоп наш благодетель.
Басманов всхлипнул, а затем по его щекам потекли крупные слезы.
-Нету более государя и царя всея Руси Ивана Васильевича.
-Погоди,- поднялся Владимир Андреевич.- С чего взял, что утоп? Может, в какой деревеньке притулились с этим...Кашкой. Или в Москву ушли.
-Какую Москву! Там кругом одни непроходимые, ещё не замерзшие болота. А деревеньки все окрестные прочесали. Нигде не было и нет государя.
- Другие же ходят как-то в Москву,- возразил князь.
-Через Сьяны. А они разве туда бы сунулись?
-Бе-еда,- протянул Владимир Андреевич, пытаясь сообразить, что всё это для него может значить.
-Вот и я говорю-беда,- всхлипывал Федор Басманов.- Чего делать теперь ума не приложу. Говорить об том боярской Думе и митрополиту али подождать?
Князь походил задумчиво по комнате, потом хлопнул в ладоши. Появившемуся холопу велел принести вина и закуски.
-Не торопись, Федор.- Князь усадил кравчего за стол. - Давай выпьем доброго, старого Мушкателя и спокойно всё обдумаем.