Старый Мур долго-долго жил в доме Таты еще до того, как она появилась на свет. С этим нельзя было не считаться. Казалось, седая старина, о которой рассказывали сказки, таилась в его маленьком теле и лучилась серебром в короткой шерсти.
Тата думала примерно так: у котов-стариков нет морщин, они просто седеют, чтобы отличаться. И то не все. Только самые-самые.
Мур даже не мяукал - настолько был степенным. Бережно копил в себе тишину и мало двигался, чтобы ее не спугнуть.
В его присутствии успокаивалось все вокруг - дверцы шкафов закрывались мягко, половицы старательно глотали звуки шагов, форточки прекращали биться в истерике от порывов ветра. И Тата при Муре усмирялась - не вопила и не носилась. Говорила с ним шепотом, а кот отвечал по-своему: поворачивал голову, двигал ушами, хвостом, - как ему захочется, только молча.
Мур любил лежать на теплом полу и поэтому постепенно передвигался за солнцем из комнаты в комнату - в поисках местечка потеплее. Он ступал осторожно, вперевалку и со значением нес поднятый хвост, словно флаг.
За Муром тянулся его серебряный след:
Вот маленький старец проявляется на фоне пианино, обходит его пузатую ножку. Кончик хвоста, изгибаясь пружинистой запятой, уже плывет вдоль дивана, а полированная черная ножка еще провожает лунное пятно. Следом книжные полки повторяют в каждом стекле мурово шествие. Потом наступает черед зеркала. Оно наблюдает, как, подцепив лапой угол двустворчатой двери, Мур протискивается между створками, чтобы попасть в другую комнату.
Прощальный напряженный взмах хвостом - кот, щурясь, выныривает в детской. А задумчивая гостиная еще долго помнит серебряную силу. Ту, что теперь хозяйничает у Таты.
Появляясь в детской, Мур обычно не замечал, как замирала Тата, бросив свои занятия и отвернувшись от стола. По законам старшинства кот не слишком интересовался ею. Он уверенно направлялся к солнечной луже возле окна. Выглядело так, словно его единоличное солнце налили для удобства в специальное ложе к условленному часу.
Мур вострил уши стрелками, едва повернув голову, проверял, не собирается ли девчонка шуметь. Какое там! Тата не двигалась, боясь нечаянно встревожить важного гостя. В отместку за невнимание художницы рисунок на столе набухал от краски: крыша дома разливалась алым озером, с веток дерева стекали бурые струйки и марали небо.
А кот укладывался серебристой горкой и задрёмывал.
Порой дрёму разрывали звуки войны. В открытое окно со стороны дороги обрушивалась канонада: взрывным грохотом кровельного железа, скрежетом пустых молочных цистерн, пронзительным визгом поросят.
Несчастные звери! Как страшились они свирепой заварухи!
А может и не так.
Буйные воины! Ошалев от рёва моторов, как яростно орали они во всю дикарскую глотку про страшное побоище и скорую победу!
Встрепенувшийся Мур один понимал, что происходит. Тата заглядывала в янтарные глаза: 'Что там?'
Мур садился на задние лапы, дергал ухом, всматриваясь в невидимое. 'Погоди', - говорила его закольцованная хвостом торжественная поза: передние лапы вместе, спина прямая, как полагается на боевом посту. В вытянутых зрачках волновался испуганный тюль.
Тата ждала, полностью доверившись.
Но вдруг, в самый разгар заоконной битвы, Мур раскручивал хвост, плюхался назад на солнечную лежанку и сворачивался спиралью.
'Ба-бах!' - неслось вдогонку из окна. Кот приподнимал голову: 'Ну что еще?' - опять ложился и прикрывал морду лапой для верности: - 'Не мешайте спать!'
Звуки гибели и разбоя превращались в обычные транспортные шумы.
Тата склонялась над альбомом. Крышу пожирало пламя, осыпая искрами потемневшее небо, дерево и трава чернели. Война догорала на письменном столе.
После пробуждения Мур был не прочь пообщаться. Похлопывая его по боку, Тата спрашивала: 'Я поглажу?'
Мур лениво поворачивался на спину, косился на нее выжидательно. Поглаживание по животу одобрял мурлыканьем, которое постепенно нарастало. Словно заводил мотоцикл у себя внутри. Мотор урчал, урчал... потом как заревет на всю катушку!
Тата ликовала. Правда недолго: муровы уши начинали подрагивать, глаза наливались желтой тяжестью. 'Я же легонько', - оправдывалась Тата. Но Мур недовольно бил хвостом. Тут уж шутки в сторону. Если Тата не отстанет, мог и цапнуть. Умел заставить уважать свои годы. Тата уважала - убирала руку.
На этом визит Мура завершался. Он подходил к двери, на миг поворачивал голову и останавливал взгляд на Тате: ему пора. Солнце и голод уводили кота в столовую.
Тате тоже пора. Она бралась за букварь и прописи.
У МАШИ КОТ. У КОТА УСЫ.
'Ияу', - коряво мяукала дверь, пропуская Мура назад в потемневшую гостиную. 'Он здесь!' - оживало зеркало. 'И-дёт-и-дёт-и-дёт', - передавали друг другу стёкла шкафов.
Мур светлой лентой огибал пианино и ускользал в складки портьеры, которая скрывала выход в коридор. 'У-шш - шёл', - разочарованно пыхал тяжёлый шёлк.