Аннотация: Рассказ, давший толчок к появлению понятия "чужестранства", ставший центральным в книге "Чужестранка", выпущенной в 1998 г., с точки зрения автора, не является ни эротичным, ни шокирующим, однако многие видят его именно таковым.
Чужестранка.
У нас с Аньерс много общего. Мы обе чужие в этом городе. Я - иностранка, проживающая в Амстердаме нелегально, на зыбких правах не в меру задержавшегося стажера. Аньерс - метиска - вызывающе броская своей расовой красотой на фоне голубоглазых патологических блондинок. Я живу в крохотном подвальчике на цветочном канале, два раза у меня было наводнение. Сначала из-под двери сочится тоненькая мутная струйка, потом она становится толще, а потом, когда открываешь дверь, подвал сразу наполняется темной маслянистой жидкостью, густо усеянной окурками и невообразимо пахнущей гашишем. Я провожу долгие часы ожидания в полиции для иностранцев, неизменно приезжая в восемь утра, чтобы получить номерок никак не меньше семисотого. У меня много случайных и странных знакомых в Амстердаме: "голубой" декан факультета искусств, многочисленная лесбийская семья, живущая на хуторе под Амстердамом, американский профессор эмигрантского венгерского происхождения, мой бывший молодой человек с его жестокосердой теорией человеческих отношений-шестеренок, а еще мои студенты русского языка. Я пытаюсь написать диссертацию о средневековом периоде голландского языка, чем часто удивляю самих голландцев.
Откуда взялась Аньерс, я не знаю. Кто она, ее родители, ее среда, где она училась, - все это остается за рамками и этого повествования, и моего представления об Аньерс. Я никогда не слышала ни одного рассказа о ее детских впечатлениях или болезнях, а по ее акценту можно было лишь понять, что она не коренная голландка и не родом из Суринама или другой колониальной территории. Ее теперешнее место жительства в Амстердаме подходило ей как нельзя больше. Подозреваю, что с ее внешностью у нее было немало знакомых из богемных полуартистических полутелевизионных кругов, и она вхожа во многие частные клубы как своя. И все же иногда она кажется мне одинокой, всегда в аккуратных синих джинсах, обтягивающих ее ладную круглую попку, безукоризненной белой футболке и коричневой кожаной куртке. Всегда в толпе, всегда выше даже рослых голландок, всегда одна стоит она на остановке трамвая номер пять.
Я часто стою на той же самой остановке. Пятерка нужна мне, чтобы доехать до южной части города, где я подрабатываю уроками русского разговорного. Аньерс просто живет недалеко от Лейденской площади. Мы стоим на остановке около универмага Хема, где покупают всякие голландцы, и бедные, и состоятельные, потом трясемся в трамвае вдоль изгибов сверкающей дорогими витринами Калверстрат, подъезжаем к Лейденской пдощади, где уже вовсю развлекают прохожих престиджитаторы, фокусники, растамэны, живые статуи и фальшивые мексиканцы. Провинциальные молодые голландцы толпами сидят в кафе по периметру площади, наивно полагая, что именно здесь находится тусовочный центр Амстердама. Мы едем мимо. В трамвае распространяется сильное благоухание. Это источают запах мускуса, амбры и пачулей прекрасные пышные волосы Аньерс. Через пять остановок она сходит. Я же еду почти до конечной.
Сначала мы просто привлекали внимание тем, что так резко выпадали из общей толпы. Потом она смотрела на мои волосы, которые, хотя и не пахли так зазывно, но были внешне похожи на ее густые заросли пышностью и цветом. Потом я осмелилась посмотреть на ее попку - та в отличие от моей была упругой и очень правильно округлой формы. Она, в свою очередь, приблизилась ко мне, стоя в очереди к водителю. Я обратила внимание на ее одежду, она - перестала выглядеть такой недоступной. Я рискнула рассмотреть ее лицо, она - уставилась в ответ. На этом я заглохла, ибо не могла заставить себя выдержать ее мудрый спокойный всепонимающий взгляд полукровки. В следующий раз она села рядом со мной. Я принуждала себя отвернуться к окну и перестать вдыхать волнующий аромат ее волос и ее тела. Она обволакивала меня своими внутренними соками, я противилась, стискивая попой жесткое сиденье. Дело в том, что хотя у меня уже давно нет мужчины, я не люблю женщин. Я не люблю их в качестве подруг и не люблю их как прекрасных андрогинов, смешавших в себе унисексуальные черты мужчин и женщин. Я ни разу не испытывала прикосновения жаждущей женщины на своем теле, поэтому когда рядом с моей рукой опустилась темно-бронзовая кисть Аньерс, я содрогнулась всем телом. Она показалась мне красиво вылепленной - и очень большой. Вообще, у Аньерс все было большое, но ладное и красивое, от ступней до мочек ушей. Я сглотнула и попробовала малодушно отодвинуться в сторону. Аньерс молчала. Как обычно, через пять остановок, она вышла, и я смогла облегченно перевести дыхание. Вечером в баре я вклинилась в беседу двух амстердамских интеллектуалов и провела с одним из них бурный вечер без всяких последствий. Я снова почувствовала себя женщиной.
Ездить преподавать приходилось регулярно, а я все никак не могла заставить себя купить ворованный велосипед за 25 гульденов, чтобы совсем отказаться от трамвая. Через два дня я вновь стояла на остановке возле хемы бок о бок с Аньерс, поскольку тротуар был узок и не вмещал всех желающих. Аньерс подпирала меня плечом. Ее душный запах бил мне в ноздри, я старательно выдыхала пар изо рта и молилась о приходе набитого трамвая, куда мы бы не смогли втиснуться вдвоем. Увы, мест в пятерке было достаточно, и Аньерс по-домашнему присела со мной. Я пыталась сосредоточиться на улицах, недавнем половом акте, воспоминаниях о жизни в России, но ничего не помогало. Аньерс обладала притягательностью лилит, силой внушения доктора Фрейда и железной волей боевиков ИРА. Но все это я узнала лишь позже, когда знакомство наше перешло в некое подобие дружбы. В тот момент Аньерс придвигалась все ближе и ближе и наконец положила свою руку мне на колено. Выглядело это естественно и безобидно, так как трамвай сделал крутой поворот. Я промолчала, но руку сбрасывать мне не хотелось. Она молча улыбалась и слегка сжимала мое колено. Сошла она на своей обычной остановке, даже не обернувшись мне вслед. В разложенных эмоциях я вернулась домой в свою крохотную подвальную комнатку на уровне воды в амстердамских каналах. Мне мучительно не спалось. Я взвешивала свои шансы "за" и "против" необычной авантюры. С одной стороны, я скучала по живой и ласковой душе, и мне недоставало той особой русской безалаберности подруг, к которым можно забегать просто так, без предварительных договоренностей за две недели, рассказывать одну и ту же душещипательную историю по десять раз и курить их сигареты. С другой, - такая дружба имела четкий привкус совершенно иных близких отношений, в которых я обычно оказывалась с мужчинами и где мне всегда недоставало опять-таки того же самого, то есть душевности и раскованности. Я боялась рискнть и потерять одновременно.
В следующий раз я напрасно выглядывала Аньерс на трамвайной остановке. Хотя я и не пришла ни к какому решению, я уже знала, что не хочу отталкивать эту странную девушку безвозвратно. Однако ее не было. Не появилась она и на следующей неделе. Я прочно сидела на крючке любопытства и даже ревности. Вольно ж ей было завлекать меня на глазах у изумленных бюргеров! Она возникла через месяц так, словно не было никакого перерыва, подсела ко мне на нашей остановке, положила руку на колено, и, что самое удивительное, проехала со мной до конца. Мы вышли и остались стоять вдвоем рядом с Южным вокзалом. Я неловко отвернулась и ушла. Когда через полтора часа я вернулась на остановку, Аньерс просто сидела и ждала меня, не выказывая никакого беспокойства по поводу того, вернусь ли я. Мы познакомились и в первый же вечер отправились в весьма странное кафе, где сидели очень красивые, но чертовски любопытные парочки и компании. Аньерс не знакомила меня ни с кем, но, казалось, ее знали все, но просто сделали вид, поскольку она была не одна. Уже тогда все эти странности начинали складываться в одну непростую мозаичную картину: и не по-женски большие кисти рук, и размер ноги, и красиво выпуклые ключицы, и странные полузастывшие универсальные черты лица, и пустота вокруг нас на остановке и в баре. Это была женщина и мужчина одновременно в одном лице, и это в моих глазах было самым привлекательным в Аньерс. Она благоухала, она ждала и приходила, она давала и брала, и в этой двойственности была ее непобедимая сила и притягательность.
Мы начали встречаться, но были по-прежнему стеснены в выражениях чувств. Я так и не могла решить, как мне относиться к Аньерс - как к мужчине или как к женщине. Я начала делиться с Аньерс проблемами, училась готовить под ее руководством горячие восточные и южные блюда, ходила в ее кафе и бары, а однажды мы даже были в пресловутой '"It" - месте встреч всех неформальных и гомосексуальных меньшинств. Мы даже целовались по-дружески при встрече, но это было все. Однажды поздно ночью мы возвращались из походов по барам, когда меня остановила рыженькая веснушчатая голландка (Аньерс задержалась в кафе) и предложила подвезти меня домой или отправиться дальше гулять вдвоем. Я растерялась, куда-то ушло мое безупречное владение голландским языком, и тут появилась Аньерс. Тяжелый неподвижный взгляд полуприкрытых век, крепкие руки и напряженная поза - моя попутчица исчезла так же внезапно, как и появилась. В тот вечер она привела меня к себе домой. Ее квартира поразила меня своей самодостаточностью - ничего лишнего, одни функциональные вещи, стол, удобное кожаное кресло, пушистый белый ковер на деревянном полу, крохотная кухонька. Казалось, вещи ее не интересовали вне практического их применения и лишь этим оправдывали свое существование в ее окружении. Аньерс угостила меня кофе, дала мне полотенце и проводила в душевую кабинку - вверх по крутой лестнице. Обратно сойти сама я уже не смогла - выпитое вечером словно гирей тянуло меня книзу, и Аньерс легко снесла меня вниз. Мы легли с ней спать в одной кровати, поскольку другой у нее не было, и я в первый раз увидела ее без одежды. Впрочем, она почему-то не сняла трусики. Она повернулась ко мне спиной и заснула. Я лежала обнаженная, пьяная и вся истекала желанием и внутриутробными соками. Утром Аньерс накормила меня обильным завтраком и выпроводила в библиотеку. Весь день я грызла карандаш, а вечером была вынуждена заняться мастурбацией и кончила сразу же.
Я не могла понять, в чем дело, и мучилась раскаянием в слишком долгой неуступчивости, невнимательности и в дурных мыслях о том, что такие, как я, не могут привлекать красавиц, какой была Аньерс. Почему она не захотела приобщить меня к своему миру прекрасных, как мужчины, женщин, и прекрасных, как женщины, мужчин, этот вопрос я задавала себе не раз и не два за те дни, пока мы не виделись. О да, я допускала, что это был всего лишь хитрый обман, чтобы завлечь, привязать, заинтриговать, но от этого было не менее больно. Мы встретились через неделю, я молчала, но молчала и Аньерс. Мы прекрасно провели время, и она опять пригласила меня к себе. Мы болтали весь вечер и отправились в постель уже далеко за полночь. Аньерс лежала на спине, великолепной формы грудь ровного темно-бронзового цвета подчернута ослепительно белой простыней, руки спокойно вытянуты вдоль длинного стройного тела. Господи, подумала я, если даже мне она кажется недосягаемо прекрасной, что же должен чувствовать мужчина, рядом с ней в одной постели. Я вытянула руку и положила ее на живот Аньерс, прикрытый тонкой оболочкой ткани. Аньерс вздрогнула и мягко вернула руку на место. Я почувствовала смущение,и отвернулась от Аньерс. Она уже спала, когда я снова посмотрела на ее красивое сонное тело, умиротворенное темное благородное лицо. Я желала ее так сильно, как женщина может желать только мужчину, но она была вещью вне меня.
На следующий день я неожиданно нашла работу. Это была обычная переводческая рутина с той разницей, что мне предстояла поездка в Россию. Я больше года не видела родных и друзей, поэтому радость моя была просто непередаваема обычными словами. Я уехала, бросив недочитанный архив с зарезервированными книгами, пару творожков в холодильнике и зуд в области таза по стройным ногам и темным бедрам Аньерс. В москве в Гуме я встретила веселого высокого голландца с фигурой баскетболиста, ненасытностью монгола и образованием филолога. Зуд исчез. Я вернулась к жизни, обнимая волосатые мускулистые ноги и плоские плитки грудных мышц. Обратно в Амстердам я возвратилась новым человеком, до краев наполненная московской политической кашей и тусовочным духом. Приключения мои носили весьма сложный характер, но в них не было места темнокожим женщинам из оставленного мной без сожаления города.
Однако возвращение это было всего лишь началом цепи. Видимо, сам отъезд нарушил некий заведенный порядок вещей, за которым посыпался, подобно карточному домику, весь уклад. Я охладела к теме диссертации, никак не могла найти подработку переводами, вдобавок истек срок моего временного вида на жительство, и продлить его не представлялось решительно никакой возможности. У меня были почечные колики, которые я мужественно переносила дома, потому что не имела ни денег, ни страховки, и в довершение всего хозяйка подвала вежливо попросила меня освободить помещение. Я готова была впасть в отчаяние, когда вдруг неожиданно в узком дверном проеме, вынужденная склонить голову, возникла Аньерс. Она действовала быстро и по-мужски решительно. Она приехала на машине и перевезла меня в уютные комнатки около выставочного комплекса РАИ, которые сдавал ее знакомый. Ему отчаянно хотелось выучить русский язык на склоне лет, так я получила возможность жить и питаться совершенно бесплатно за необременительные занятия за чае- и кофепитием. Она, словно взмахнув волшебной палочкой в центральном департаменте полиции, сделала так, что в компьютере появилась "шапка" моего дела, и вскоре у меня уже был продленный вид на жительство, а значит, возможность работать и лечиться по страховке. Почки прошли сами по себе, а когда вдруг неожиданно заболели зубы, Аньерс нашла мне врача в богатом районе улицы ван Барле, и он сделал мне зубы за сущие копейки в амстердамском смысле слова. Аньерс устроила мне подработку на телевидении в Хилверсуме, и я смогла с ее помощью чуть-чуть обновить залежавшийся гардероб. Все это она проделывала с неизменным благородством, не дожидаясь благодарности и не принимая с моей стороны никаких подарков. Напрасно на первую зарплату я приглашала ее в ресторан или пыталась всучить ей любимые духи по старомосковской привычке. Аньерс это было не нужно. Она приходила и уходила сама по себе, обустраивая мою жизнь по моим же планам. Я испытывала огромное неудовлетворенное чувство благодарности и готова была излить его в любой сосуд, вовремя подставленный к моему лону. Все случилось неожиданно, как это и бывает в реальной жизни, где лишь задним числом можно связать разновеликие и разномасштабные происшествия и случайности в стройную выверенную схему действий и последствий.
Я так и не решила для себя вопрос о том, к какому полу причислять Аньерс. Она представлялась мне сфинксом, кентавром, сиреной, чем-то, составленным из половых органов разных рас и полов и потому непостижимым ввиду отсутствия единообразия. Я не знала, как с ней обращаться. Если она все-таки женщина, как преодолеть одновременное влечение и отвращение к женской любви. Если же она все-таки мужчина, как примириться с членом между парой стройных женских ног? Я готова была боготворить Аньерс, но не умела предложить и сделать это должным образом, а она не желала мне ни в чем помогать. Мы спали с ней в одной постели, по-прежнему не касаясь друг друга. Я тяготилась своей некрасивостью. Я перестала чувствовать себя женщиной с Аньерс и уж тем более с мужчинами. В их глазах я, видимо, давно стала относиться к миру Аньерс и ей подобных и потому не вызывала желания как одного с ними пола существо. Из замкнутого круга не было выхода, не ущемляющего достоинство мое или Аньерс. Ложась спать в своей новой комнатке на первом этаже, я молилась о том, чтобы все разрешилось само собой, но мне и в голову не приходило, что узел развяжет третья рука, мне отнюдь не чужая и не безразличная. В Амстердам приехал тот самый Эдуард, который так удачно спас меня в Москве. Я воспряла духом, мысли мои перестали вертеться вокруг Аньерс и ее всегда прикрытого белыми трусами-шортиками треугольника между ног. Мы встречались почти каждый день, времени у меня и у него было до обидного мало, я забросила все, в том числе Аньерс и ее бескорыстную помощь и ухаживание. Она появилась внезапно, как обычно, и именно в тот момент, когда мы занимались послеполуденной любовью, словно кошки на мартовском солнце. Аньерс это не смутило, она просто сказала, что подождет на кухне. Я была в бешенстве, но Эдуард, казалось, находил все это забавным. Мы оделись и поехали в кафе Америкэн. Я так и не смогла кончить и чувствовала себя паршиво. Аньерс загадочно улыбалась, и явно была в амплуа женщины. Я впервые видела ее кокетливой, капризной, ветреной, мягкой и даже слабой. Эдуард был очарован. Я мучилась вдвойне. Следующую неделю я страдала манией одиночества. У меня это означает то, что я с утра выхожу из дома и до позднего вечера брожу вдоль каналов, захожу в крохотные магазинчики, покупаю в дешевых автоматах уличного питания отвратительные мясные крокеты непонятного происхождения и содержания, роюсь в развалах ношеной одежды и старательно избегаю знакомых, чтобы возвратиться вечером без сил и без желания упасть на узкую, вечно сырую постель. Все это время ко мне никто не заходил. Я словно оказалась в гулком пустом ящике, стоило открыть рот, и ты уже пугался собственного эха. Вокруг стремительно сгущалась пустота темно-фиолетового шизофренического цвета.
Я выдержала еще неделю, отстояв на знакомой остановке бессменную вахту. Ее не было. Я набралась смелости и позвонила ей домой, но трубку никто не брал. Выпив для храбрости, я пришла в ее дом, но дверь оказалась запертой. Напрасно я просидела весь день на крутой лестнице, куда меня, сжалившись, пустила знакомая мне соседка, - Аньерс не пришла. Не появилась она и еще через неделю, когда Эдуард, по моим данным, вернулся на свою московскую работу. Я погрузилась в библиотеку с головой, глуша отчаяние и безденежье случайными приработками и романами. Вскоре приехали друзья из Москвы и предложили мне полноценную работу и дом, словом, все то, чего я в Амстердаме смутно чувствовала себя лишенной, как будто я обнималась с этим городом сквозь защитную ткань комбинезона. Я месяц бродила по Амстердаму, мысленно попрощавшись с ним и его мороками, наводнениями, гашишем в кафе, женщинами на ночных велосипедах и странными мужчинами в вокзальных туалетах. Единственное, чего я так и не смогла обнять на прощанье, были плечи, руки и ноги Аньерс. Их просто не было в городе, о чем говорили мне ее знакомые, отводя взгляд и не желая показать мне свою ревность. Настал день прощания, а все ждала ее. Но Аньерс всегда играла только в свои игры.
В Москве мне пришлось начать новую жизнь за время отсутствия я выпала из своей ниши, так и не сумев полностью превратиться в полнозначную иностранку. Полгода я избавлялась от голландского акцента и интонации и привыкала к нестерпимому жару центрального отопления. Мне не хватало ни времени, ни любви к этому времени. Аньерс, ее темная благоухающая кожа, черно-розовые соски, мелкие завитки блестящих волос, большие кисти со скульптурно очерченными пальцами, длинные ступни, - все это было в неправдоподобном прошлом. Которое, как оказалось, всего лишь ждало своего шанса очутиться в будущем. Я встретила Эдуарда на одной из деловых московских тусовок в Рэдиссон-Славянской. Мы мирно не стали ворошить старые обиды и распили бутылочку в баре. На мой вопрос об Аньерс Эдуард ответил сразу же и искренне. К тому, что он сказал, я вряд ли была готова даже и через год после последней встречи с Аньерс.
Я оказалась наивной дурочкой, Аньерс - натуральным трансвеститом, чью сексуальность возбуждали только мужчины. Эдуарду, живущему свободно всегда и везде, нравились не одни женщины. Мы разминулись, не успев поставить все точки над "i". Аньерс всерьез увлеклась ( или увлекся) другом Эдуарда, известным голландским телеведущим, и прервала прочие контакты. Она больше не хотела видеть меня, потому что я променяла нашу чистую, не испорченную физической любовью постель на секс с мужчиной, которого она в отместку мне выверенным движением поглотила в своей темной бездне и тут же извергла наружу. Она больше не верила женщинам, у которых внутренности таяли только от прикосновения мужского члена, ибо сама чувствовала себя такой же ненадежной и изменчивой. Она знала лишь один, старый как мир, способ познакомиться с подругой и сделала это чисто по-мужски. Так же по-мужски она опекала меня, пока я была слабейшей и нуждалась в ней. Мудро предчувствуя, что близость может перерасти границы, она отводила мои руки в сторону всякий раз, когда я готова была познать ее истинную сущность. Единственное, чего она не учла, это подлинную натуру женщины, которая всегда ищет мужчину даже там, где его нет. Я чувстовала смутно, что за фасадом был все-таки он, но принадлежность к моему полу не дала мне разглядеть всей правды. Все это было бы смешно, как сказал поэт, когда бы не было так грустно. Грустно было и Эдуарду, когда мы расстались, сказав друг другу незначащее "до встречи". Я пару раз пыталась дозвониться до Аньерс, но ее телефон был нем. Я не знала, что скажу своей подруге. Мне хотелось одновременно попросить у нее прощения и надавать ей по морде. Я решительно не представляла ее в своей новой квартире в Москве, со своими друзьями и коллегами. Амстердамская жизнь стремительно проваливалась в прошлое, я забывала сначала слова, потом вкусы, цвета, запахи, прикосновения, легкий холод каналов, сырость улиц и пододеяльников, а потом и вовсе не помнила лиц и их проявлений в полусумеречном городе на воде. Забылась и Аньерс, забылась обида на нее, забылась боль разлуки и отвержения. Осталась неясная любовь к сочетанию темной кожи и белого белья, странные пристрастия к экзотическим запахам и иногда в постели с мужчиной ностальгия по гладким, прохладным ногам Аньерс. Телеведущий недавно приезжал в москву с друзьями. Аньерс с ними не было, но в его бумажнике я видела их общую фотографию. Она по-прежнему любит белые майки и синие джинсы в обтяжку.