В один год выдалось очень жаркое лето, и мои немолодые родители слегли с приступами. Это, наверное, все что я могу сказать о них в сознательном возрасте. Больше, насколько помню, они так и не поднялись, а сама эта фраз "слегли с приступами" перешла в мое сознание от старшей сестры, которая с того момента заменила мне и мать, и отца, и первого учителя. В то жаркое лето мне было 6 лет, ей 20, и я глубоко перед ней виновата своим существованием. Карина в то время отлично училась в институте, ходила на редкие свидания с избранными кавалерами и писала легкомысленные рассказы. После смерти родителей она перешла на заочное, забыла о личной жизни и переквалифицировалась на детские сказки, чтобы не покупать книги, которые кончались гораздо быстрее, нежели ее вдохновение.
Если думаешь о чем-то в детстве, то думаешь отдельно от своих фантазий, опыта, просто чувствуешь какой-то образ, то есть не важно, что на это повлияло- вчерашний разговор или сон сегодняшней ночи, этот образ возникает из подсознания, а анализировать глубины подсознания без определенных знаний сложно. Летним утром мне приснился голубь, а к обеду умерли мои родители. Я не знаю, с чем это может быть связано, но с тех пор я ненавижу голубей, мне кажется, они приносят несчастье. Это все детский лепет, но именно так формируется наше детское сознание и страхи. Все из детства.
Так вот, о моей сестре. Она была человеком необычайно чутким, не просто чутким, а каким-то светлым от Бога, такое ощущение, что ей было доступно что-то, чего не видят другие- даже, скорее, не хотят замечать. Ее острый глаз цеплялся за каждую мелочь, она могла увидеть прекрасное в безобразном, как ей всегда нравились колченогие или одноглазые котята, она любила то, что точно не могли полюбить другие, объясняя это тем, что это принадлежит исключительно ей. Может быть, поэтому она вышла замуж за инвалида Игоря. Хоть ему и не хватало обеих ног, в его терпкой душе было нечто гораздо более сильное, чем натренированные нижние конечности. И на него точно никто не мог претендовать, потому что большинство людей все-таки склонно замечать в первую очередь отсутствие ног. Моя сестра была Же-Же- женщина- жертвенница, как называл ее Игорь. Сейчас ей бы исполнилось 34 года. К сожалению, я нем могу отблагодарить ее в полной мере за все то, что она сделала для меня, потому что в мой 20 день рождения ее рядом со мной нет. Она была для меня всем сразу настолько точно, насколько может быть живое существо со своими страхами, увлечениями и капризами. Я вообще не помню, были ли у нее капризы, она тщательно их скрывала. Преподносила это не как каприз, а как острую необходимость души. Я привыкла к тому, что иногда слезы- это острая потребность души, что поцелуй красивого мужчины тоже может быть необходимым для души- для того, чтобы душа не засохла, не завяла, не теряла способности остро чувствовать, страдать, любить кого-то. Ведь даже страдать нужно уметь, чтобы затем почувствовать острее счастье. У нас всегда должно оставаться что-то про запас, и этот запас составляют те приятные эмоции, которые встречаются в обыденной жизни. Карина словно копила резерв приятных воспоминаний, чтобы использовать в дни, которые нечем будет заполнять. Этого скучного времени она так и не узнала.
Про нее говорили, что она распутница и пьяница. Разве можно назвать распутством острую потребность в любви несколько иной, чем душевной, разве можно осудить молодую красивую девушку, ищущую недоступной ее мужу любви в объятьях таких же ищущих любви мужчин? А пьянство ее не было постыдным, но жалким в последние годы ее угасающей жизни. Приходя на полусогнутых ногах далеко за полночь в нашу тесную квартирку, в которой был слышен каждый шорох в соседней комнате, она сшибала в коридоре телефонный справочник, или неудобный зонтик, или старую шубу, которую некуда было запихнуть летом, и тихонько смеялась. Не от того даже, что она неуклюжая, а от того, что квартира эта напоминала ей кукольный домик, и она казалась себе поистине великаном. От неожиданного стука в коридоре я подскакивала на кровати, звала тихо карину, чтобы не испугать ее ни в коем случае. Она отзывалась беззвучным смехом, вваливалась в нашу с ней спальню, прямо в легком пальто ложилась на свою кровать и рассказывала мне что-то сумбурное, каждый раз разное. К тому времени я уже училась в старших классах, и слышала от подруг и одноклассников только пошлые истории о прошедших выходных на чьих-то квартирах с поцелуями на прокуренной кухне. Карина же рассказывала о всем, что угодно- о звездах, о смешных собачках, которые в Париже есть у каждой пожилой леди, о японских веерах, которые она научилась делать из дешевых салфеток, что-то еще, совершенно невероятное и неощутимое, как те ее сказки, что она писала для меня в детстве.
Как-то раз, за несколько месяцев до смерти, она пришла расстроенная, тихая, как будто специально не задела ничего в коридоре, пришла и села на краешек моей кровати.
-Что такое?- говорю, протирая заспанные глаза.
-А все, круг становится все меньше и меньше.
Со сна уж точно ничего нельзя было понять, да еще и в такой обстановке.
-Какой круг, меньше чего он становится, ты о чем вообще. Кар, спать давай ложись, утро скоро.
- Малыш, помнишь, я тебя рассказывала в детстве сказку про маленьких людей. Которые бедняжки, жили в кругах?
Конечно, сказку эту я помню. Еще бы, она вызывала во мне столько детского сочувствия, что я чуть не плакала. В одной маленькой стране жили маленькие люди, вот меньше нас с вами в несколько раз. И так они хотели быть больше, что очертили вокруг себя круги размером с обычный маленький дом для таких людей. Так им казалось, что они занимают больше места. Только вот беда- после этого они не смогли больше подойти к другому человечку ближе, чем позволяло расстояние его круга. Так они и ходили, одинокие и злые на свой глупый каприз. Так всегда бывает, как хочется чего-то большего, приходится жертвовать чем-то другим, что может оказаться еще более важным и большим.
-Ну, конечно, помню, как забыть, чудесная была сказка.
-Так вот, люди ненамного ушли от этого маленького народца. Конечно, кругами мы не отталкиваемся, не совсем так. Мы сами живем в невидимом круге, и ходим по нему туда-сюда, от края до края. Только вот со временем круг сжимается, и у нас все меньше места, и все меньше людей помещаются в этот круг, и многое вытесняется как бы невидимой силой.
-И что с твоим кругом?
-Тесный стал. Прямо чувствую. Совсем не то. И лица не те, и я не та, и дышать труднее как будто. Все закрыто, словно давят маленькие, но прочные стеночки. Страшно.
Карина часто несла несусветную прекрасную чушь, когда возвращалась из соседнего бара, где нередко проводила веселые вечера и ночи, но обычно это были сентиментальные воспоминания и даже стихи, когда она была в особо приподнятом настроении. И тут- такое.
-Кариш, ты просто простыла, кажется, ложись, все пройдет, завтра ты уже и думать забудешь об этом круге.
Она задумчиво встала, сняла пальто, но не отправила его легким движением на стопку старых книг в углу, а вышла аккуратно повесить на плечики. И через тонкую стенку я услышала, как в коридоре она тихонько заплакала, расправляя рукава пальто на вешалке, чтобы как можно дольше не заходить в комнату и не выдать себя блестящими капельками на щеках. В ту ночь я смотрела на нее, как, наверное, она смотрела на меня, когда я лежала с высокой температурой и тревожно металась по кровати. Она спала тихо, не шевелясь, но я слышала ее сбивчивое дыхание, видела ее дрожащие веки, как будто ей снился огнедышащий дракон из ее собственных сказок. Но ничего в движениях ее тела не выказывало то, что она пыталась от него сбежать. Было в этом что-то нервное- смотреть на нее всю ночь и гадать, отчего ей страшно за свой круг.
Но настало утро, я незаметно уснула, а Кариша ушла на работу. И все было как обычно, и аккуратно заправленная кровать, и каша, накрытая тарелочкой, на столе- для меня, на завтрак. Только к вечеру стало так плохо, что Игорь решительно вызвал скорую. Моя дорогая лежала в постели горячая как факел, почти без сознания, и что-то шептала сухими губами. Я стояла около постели и поверить не могла, что еще вчера она сидела рядом со мной и смотрела грустными глазами. Мне еще не было и 18, я совершенно не знала. Что делать в случае, когда ты- единственный дееспособный человек с больным в квартире.
Когда умерли родители, Кариша и мамина старшая сестра взяли на себя все хлопоты. А для меня как можно дольше старались держать ощущение светлого детского мира. Мне хотелось сейчас так же отвлечь Каришу от боли, от страха и жара, но все, что у меня получалось- держать ее руку на весу и рассказывать истории, похожие на те, что она рассказывала мне много лет назад.
-А еще, знаешь, как-то мы ездили на поезде в Париж (Карина любила дурить мне голову своими фантазиями, воплощенными в виде воспоминаний), и мой приятель, ну, который наполовину француз, устроил дебош в вагоне-ресторане, из-за того, что ему подали шампанское не той французской провинции. А оно вообще было вроде нашего Абрау-Дюрсо. Он, конечно, корчил из себя эдакого месье, но знания французского для него ограничивались короткими разговорами с бабушкой из Бретани раз в год. Так что нас быстро ссадили на ближайшей станции, и еще сдернули штраф за ту бутылку.
Мне казалось, что все, связанное с Францией, могло ее повеселить, потому что ей каждый божий месяц снилась Эйфелева башня под песни Мирей Матье. И в этот раз французская история сработала- моя больная улыбнулась мне, хотя я даже не уверена, что она все понимала. В следующий раз я увидела ее улыбку в антураже больничных стен и трубок капельниц. Врачи были неумолимы, и никогда еще короткое предложение не казалось мне таким жестоко коротким: "Рак легких четвертой стадии". Немыслимо было согласовать эти четыре слова между собой, как угодно, но только не так, как выходило на самом деле. Хотелось думать о речном раке, о легких летних платьях, о четвертой космической скорости, о стадии первобытного развития, но только не о безысходном положении моей сестры. Врачи убеждали меня, что у нее была четкая предрасположенность к раковым заболеваниям, что было правдой- мужчины в нашей семье вплоть до прапрадедушки страдали раковыми заболеваниями. И я ведь прекрасно понимала, что с 20 лет Карина курила не переставая, курила утром, только встав с постели и высунувшись в форточку, чтобы я не учуяла дыма, курила по дороге на работу, нетерпеливо смазывая окурок дешевой сигареты о стену дома, курила ночью, когда снились страшные сны, опять-таки в форточку. Как-то я застукала ее за этим. На улице стояли сильные морозы, и холод из форточки разбудил меня. Она стояла на цыпочках- стул всегда был завален одеждой или книгами, и тушила сигарету о край форточки, все еще не замечая, что ее засекли. Тогда я тактично кашлянула. От неожиданности она подпрыгнула и засмеялась. Ей было тогда 25 лет, а на вид она была точно школьница, и сейчас по- школьному пыталась отшутиться: "да я только разок вот попробовала. Знаешь, такая гадость, и чего все вокруг твердят, что это круто и расслабляет". Я уже тогда точно знала, что она курит, и даже по глупости проболталась тете. На что она ответила мне: "А что ей делать прикажешь, несчастная тащит на себе такую поклажу, неудивительно, если еще и пить начнет, и ведь ни я, ни тем более ты, осуждать ее права не имеем. Если не будет так расслабляться, совсем окостенеет. А у нее вон-сил хватает тебя принцессой делать".
Что верно, то верно, про мое детство я не могу вспомнить ничего неприятного, кроме смерти родителей, но это все настолько смутно, как будто мое хрупкое детское сердечко под влиянием нежности сестры закрыло дверь в эти страшные воспоминания. В классе я была самой ухоженной девочкой, никому и в голову не могло прийти, что меня одевает-заплетает и учит хорошим манерам студентка-заочница, работающая наборщицей в газете днем и уборщицей в театре вечером. Карина каждый месяц водила меня в театр или в кино, прививала вкус к книгам и музыке, разучивала целые отрывки школьной программы по литературе и разыгрывала их со мной, чтобы я лучше понимала. Это не было ее святой обязанностью, как мое питание или здоровье, но это было, и мне завидовали одноклассники за то, что у меня была такая интересная сестра. Только они забывали, что кроме этой сестры у меня больше никого и не было, и неосторожно иной раз говорили, что лучше бы вместо их занудных родителей у них была Карина. Знали бы они, что всего лишь одно жаркое лето может поставить их со мной в одно положение. В то время Карина много-много писала, в основном ночами, когда я засыпала и отворачивалась к стене. Тогда она позволяла себе включить тусклую лампу над столом и долго писала что-то в толстой серой тетрадке. Тетрадка была запретная, и лежала на верхней полке платяного шкафа, рядом с обувными коробками. Мне, как любому ребенку, было интересно все, что может быть спрятано на верхней полке любого шкафа, и однажды не обошлось без стула и пары толстых книг. То, что я прочитала, было мне совсем непонятно, от сестры я слышала только умные и добрые сказки, а здесь было что-то совсем мрачное. Смерть, страдания брошенных животных, людская подлость- все это было от меня далеко и пугало неизвестностью, поэтому оставлять это пятном в душе было невыносимо. Тогда я призналась Карине про тетрадь. В тот день она даже не кричала, только сказала, что это ее писательские труды, и она пока не готова о них говорить. Много позже она призналась, что все, написанное ей, она пыталась донести людям, выступала на художественных чтениях, носила в разные издательства и газеты, но все бесполезно, ответственные люди были против публикаций такого рода рассказов : "Это не соответствует потребностям общества".Тогда она бросила серьезное писательство и даже сказки. "Это не трогает никого, тогда зачем мне часть своей души отдавать вот так просто на потеху кому-то, кому интересны только длинные ноги и бутылка-другая пива". Тетрадку ту самую, первую творческую, она убрала глубоко в старые вещи. Я нашла ее, когда разбирала вещи при переезде. Она была вся исписана мелким почерком, кое-где строчки съезжали вниз, видимо, от усталости или от скорости. Эта тетрадь и теперь со мной, чуть ли не единственная вещь, которую я взяла с собой в память о старой квартире, о старой жизни. В одном из коротких рассказов она писала о молодой девушке, выросшей в приемной семье, у которой был серьезный порок сердца, который она скрывала от своего возлюбленного, чтобы он не переживал за нее. И когда она попала в больницу с серьезным диагнозом, он испугался увидеть ее слабой и беззащитной, и не приходил к ней больше. Кто знал, что такого же рода история произойдет с ней с самой.
Игорь не мог быть с ней рядом в больнице, его самого постоянно подводило здоровье, да и инвалиду каждый день добираться в палату на втором этаже узколестничной больницы было последним делом. Он писал ей трогательные письма, в которых выражал то, что, наверное, не успел сказать все те несколько лет, что они жили вместе. Я носила их каждые несколько дней в плотной папке, чтобы, не дай Бог, не выронить, и передавала в слабые руки моей любимой. Одно она даже просила ей почитать вслух, "так романтичнее, и глаза не забегают вперед". Несколько строк этого письма всегда строгого и сдержанного Игоря запали мне в душу надолго:
"Ангел, невесомый ангел нашего грешного мира, ты пришла, когда небо готово было сомкнуть серые тучи над моей головой, пришла светлым лучом, несущим тепло среди льда. Я бессилен помочь тебе сейчас, бессилен оттолкнуть от тебя этого членистоногого кровопийцу, заслонить руками, которые у меня пока есть, от несправедливой участи. Я не умею выражать своими мысли словами, коверкаю их или вовсе оставляю в себе. И в этом я очень виноват перед тобой. Все несколько лет твоей дружеской любви я молчал о самом главном, что может показаться банальным до мышечного спазма- Я люблю тебя. Прости за опоздание." Человек вроде Игоря, обиженный жизнью и людьми, большую часть своего времени тратил на борьбу с невидимыми врагами в виде обычных проблем жизни- лестниц, льгот по инвалидности и поисков работы. У него совсем не было времени на сентиментальности, да и он всегда точно боялся, что правда в его устах обернется против него самого. И тут- такие слова. Карина слушала, и лицо ее светлело с каждым словом. "Научился он все-таки". И даже не плакала. Очень жаль, что последнее письмо Игоря так и осталось непрочитанным ей. Он просил положить его ей в могилу, говорил, что написал там ценные советы ей для жизни на небе. Шутил конечно, сквозь слезы, пытался хотя бы так убедить себя, что это небо действительно для нее будет, за этим сжавшимся для нее жизненным кругом. Как бы то ни было, в моем круге она останется до конца.
После похорон наши с Игорем пути разошлись- денег на содержание нашей общей квартиры у меня не было, и я перебралась к тете, а Игорь вернулся в свою крохотную однокомнатную на окраине города. Он никогда мне не звонил, да и я ему тоже. Видимо, не хотим оба тревожить и без того больную рану. Мы встречаемся каждый год 15 июня- в день рождения Кариши,- на кладбище. Ради такого события он просит друзей привезти его и подолгу сидит в коляске около могилы. Почувствовать присутствие Карины там совсем легко- ее фотография на надгробии излучает поистине живой свет, она улыбается до сих пор, и кажется, еще мгновение,- и она подмигнет своим хитрым зеленым глазом. Однажды я слышала, как Игорь разговаривает с ней, смотря прямо в глаза фотографии. Я тогда не стала подходить к нему, чтобы не спугнуть чувственный момент- в этом было что-то чересчур живое для такого места, как будто он и правда говорил не один.
Сама я иногда вижу Карину во сне, она все так же рассказывает сентиментальные истории, а серьезные, настоящие- все так же записывает в потаенную тетрадку. Обещала прислать, когда закончит: "Тут все равно таким не проникнутся, нет нужды".