Аннотация:
Я твой бессменный арестант" - автобиографическая повесть о мальчике, его сестре и маленьком брате, попавших в детский приемник-распределитель после ареста их матери. Приемник оказывается изолированным, жестоким и опасным местом. Банда блатных (как в любой тюрьме) терроризирует и закабаляет детей. В некотором смысле повесть имеет сходство с книгой Голдинга "Предводитель мух" (Golding ’Lord of the Flies’), - символизм Голдинга воплощенный в российскую реальность. Но злоба и жестокость предводителей мальчишек не имеют прецедентов в русской литературе. Это также и приключенческая история, исследующая структуру банды малолетних преступников - тема современна как программа каждодневных последних известий. Рутинной чередой проходят сцены унижений, драк, избиений, изнасилования, что может шокировать даже тех, кто привык к продукции Голливуда. Российский антисемитизм, почти естественный в поведении детей, души нации, - один из главных мотивов книги. И все это переплетается с наивностью и песнями ребят. Десятки фрагментов блатных песен, настрой которых то опускается до трагического отчаяния, то взмывает вверх до ликующего безудержного безумства, звучат почти непрерывно. Иерархическая структура маленького сиротского мирка подобна зеркальному отражению всей автократической системы. Мальчик преодолевает страх и доносит на лидеров банды. За предательство следует возмездие. Полны драматизма сцены побега мальчика и встречи с матерью в женском лагере заключенных, горькое осознание, что места для него на воле нет и единственно, что ему остается, это позорное возвращение в ненавистный ДПР. Приключения мальчика происходят на фоне исторических событий России, многие особенности которых почти не известны на западе. Сцены блокадного Ленинграда и эвакуации, вкрапливаясь в канву повествования, пополняют летопись страдания и выживания жителей города. Повесть богата фактическим материалом о малоизвестных аспектах и институтах советской жизни, прежде всего тех, которые связаны с активностью темного преступного мира, сходного с преступным миром других наций и социальных систем. Например, показано реальное администрирование детского приюта с обычными злоупотреблениями, присущими любому обществу в любые времена. Книга наглядно демонстрирует, что российская среда малолетних преступников представляет собой не просто случайное сборище блатных, а особый криминальный мир, повязанный разновидностью тоталитарной идеологии и практики. Временами язык книги близок к поэтическому, во многих других местах язык натурален в своем употреблении уличного жаргона. Прочитав "Я твой бессменный арестант", вы никогда не забудете отчаяние женщины, в одиночку спасающей свою семью, противостоя системе своим собственным, жертвенным путем. Вы не забудете мальчика и его грудную сестренку на несколько дней запертых властями в квартире, опечатанной после ареста их матери. Вы не забудете пламя надежды и любви в заплаканных глазах матерей в женском лагере заключенных.
Выдержки из рецензий “Октябрь” Љ 1, 1990. Писатель Руслан Киреев: “История ... рассказана просто и жестко. Тут веришь каждому слову ... Так пишут обычно свою первую книгу. Так пишут последнюю свою книгу. Пишут, как живут, — один-единственный раз”. “Знамя” Љ 6, 1990. Критик Ирина Васюченко: “... Впрямь есть что-то от чуда в отваге и вдохновении И. Поляка, описавшего неописуемое ... Автор размышляет скорее о трагизме человеческого удела, чем о конкретных проблемах прошлого или настоящего. Правда черты изображаемой эпохи, психологические и бытовые, схвачены им превосходно. Но больше всех потрясающих фактов, душераздирающих подробностей поражает неистовая и торжественная сосредоточенность, с какой писатель вглядывается, вслушивается в былое ... Его свидетельство вдруг оказывается ... поэтическим. Да, проза И. Поляка, рискованно сочетающая высокую книжную лексику и низкопробный жаргон несет мощный заряд поэзии ... Изображение никогда не равно самому себе, отсюда сильный и сложный эффект двойного зрения ... Образы повести двоятся, под скотскими мордами приоткрываются человеческие лица ... В повести И. Поляка, художнически чуткого к языку, природа насилия над словом и личностью одна. Кроме простой сюжетной связи ... здесь ощущается зависимость более глубокая, мировоззренческая ... Невозможно назвать повесть И. Поляка жестокой. Она страшная, да. Но, по правде говоря, я давно не читала ничего добрее”. Редакция “Октября”: “Повесть Ильи Поляка была найдена нами в “самотеке”, и уже в этом — редкая удача и для журнала, и для автора“. “Еврейский Журнал”, Октябрь, 2000. Редактор Юлия Жорова: “Книга Поляка — это также приключенческая история с интригующим сюжетом.” “Большой Вашингтон” Љ 2(11), 1998. Главный редактор Сергей Кузнецов: “Если сказать, что чтение романа вызывает потрясение или шок, значит ничего не сказать ... Автор мужественно, не щадя ни себя, ни других, словно бы взрывает сладкую завесу детства. И мы видим Откровение. Это страшное Откровение. Его нужно читать ... Сквозь весь роман прослеживается
|