Чёрный рок повис над куренём старшего урядника Тараса Саенко. В летнее утро пошла доить коров жена его Домна Сергеевна да и не вернулась в дом - нашёл её Тарас лежащей возле сарая, а рядом опрокинутое ведро, уже и молоко в землю впиталось. Сердце остановилось.
Через год осенью отгуляли свадьбу - выдал Тарас свою старшую дочь Катерину за неплохого казачка из небогатой семьи. Но парень был работящий, уважительный и Катерину любил до отчаянности, многих парней пометил, добиваясь её любви. Не стал Тарас перечить дочери, отдал её за Павла. И тут пришла ему пора идти с маршевой сотней на Терек - война там шла. Остались дома дети: 10-летний Оська, средняя дочь Маричка - отцовская зазноба и Катерина с Павлом, в саенковский курень молодые переселились и мать Павла с собой забрали.
Убили Тараса на войне, срубила его злая чеченская шашка. Там где-то и схоронили его. Сильно горевала семья.
А тут и Павла очередь приспела - утонул он в Кубани на рыбалке. Лёд не крепкий был, подломился, и унесло водой казака, полушубок да сапоги на дно потянули, выплыть не смог. Через неделю привезли его бесленеевские черкесы - это за 20 вёрст унесло утопленника. Мать его не вынесла горя - померла вскорости. Станичный атаман записал весь курень Павла за Катериной - фамилию она оставила свою. Там и курень-то был - горе одго: корова, конь, десяток овечек, пара быков, собака Жук, две кошки, куры да гуси. Большое стало хозяйство у Катерины, неупрвно было одной молодой вдове управляться с этим хозяйством. Брат Оська помогал конечно, но какой с мальца помощник - больше на улицу да на игрища глядит. И пришёл к ней в дом приймаком немолодой уже вдовый с хутора Топки, что 10 вёрст от станицы, Остап Чевгун, да не один пришёл, а с дочкой , что на 6 только годов была моложе отцовской жены. Повенчались они. Катерина опять оставила свою фамилию.
Годы-то прошли, так за эти годы Осипу Саенко сделалось 18 лет, Маричку отдали замуж за доброго казака на тот конец станицы, Остап построил ещё один дом на огороде, поставил 2 сарая, скотину соединили, получилось целое стадо - едва управлялась Катерина с Агнешкой - так звали дочку Остапа. Сам Остап с Осипом упрвлялись в поле: пахали, сеяли, убирали, сено косили, охотились и рыбалили. Справили Осипу строевого коня. Двор был богатый. А детей у Катерины с Остапом всё не было.
И случилась беда: влюбился Осип в свою сводную сестру Агнию. Была она двумя годами его старше, девка была красивая, да и Осип был хоть куда: высокий, чуть сутуловатый, ни в отца ни в мать горбоносый и черноволосый (ну чисто чечен), только глаза были материны серые, которые в гневе делались синими, почти чёрными. А гневался Осип часто - любил справедливость, за слабых заступался, брехунов не любил, старых уважал, на игрищах дрался редко, но мог отлупить и двоих и троих. В хате бало полнл оружия: три шашки, три кинжала, боевой винчестер и охотничье ружьё, два двухствольных пистолета. Хоть и работы было невпроворот, успевал Осип рубить лозу на Кубани и бросать кинжалы в кизячную кладку. Каждый мечяц перезаряжал пистолеты, чтобы порох свежий был.
Стала примечать Катерина за братом. что сильно уж не по - братски глядит он на Агнешку, что огораживает её от тяжёлой работы, не подпускает к ней парней на игрищах. Сказала Катерина про это Остапу, тот с ней согласился.
- Не знаю, что и делать! - огорчался Остап. - Поженить бы их, да Агния нк любит его, а неволить её я не стану. Выдать её замуж - уже сваты были, так боязно отдавать - как бы беды Осип не наделал. А Агнии тяжко от его любви, хоронится она от него.
И всё-таки отдали Агнию за Илью Волонтира, но на другой год случился набег карачаевцев на отары да на табуны Игнатьевской станицы. Не поберёгся Илья Волонтир, ударила его карачаевская пуля в левую сторону груди, и погиб казак, и осталась Агния молодой вдовой. А Осип впервые окровавил шашку.
Да не одно только горе было, нет-нет да и радость промелькнёт лазоревым светом - понесла Катерина, затяжелела она. Тут и детки родились - двойня: Петруха и Мишка. Было Катерине уже за 30.
Всё бы хорошо: хозяйство справное, Осипу дали отсрочку от службы - семья большая да какая-то несчастливая, Агния любила да няньчила братиков - вроде бы всё хорошо, ан нет - стал Осип донимать Агнешку своей любовью: - ты моя и ничья больше ты не будешь!
Ей бы поговорить с ним, успокоить, а Агнешка посмеивалась, глазами поигрывала, нравилась ей его настырность и упорство. А Осип бесился.
А однажды ночью открыла Агния дверь хаты под тихий стук, впустила в дом Осипа и в постель свою горячую пустила. А утром сказала: - Ты много про себя не думай, не гордись, мне ведь всё равно по вдовьему делу: ты или дед Патот, лишь бы казаком на одну ночь стал. Я и на игрища ходить стану.
И больше не пускала она к себе Осипа, сторонилась и не разговаривала. Но однажды на игрищах при всех она зло посмеялась над Осипом:
- Иди, иди! - говорила она ему, - иди до моего база, подожди меня, если одна приду, то может пущу тебя.
- Агнешка, не дури, никуда я не пойду!
- Иди-и-и! - Агния сильно толкнула Осипа в грудь, он отпрянул, чуть не упал.
Выхватил Осип из-под бешмета короткий кривой кинжал и ударил им Агнию в бок, бросил нож и, расталкивая парней, бросился из круга вон.
Больше его в станице не видели.
Агния на другой день к вечеру померла. П еред смертью пришла в себя и прошептала: бог ему судья, не бейте его, хороший он. С тем и отошла.
А про Осипа говорили, что пристал он к башибузукам в горах.
Зима-лето, зима-лето, прошли годы, поседела пополнела Катерина, маленько согнулся, но был вполне бодрый Остап Чевгун, выросли их сыновья Петруха и Мишка, возмужали, стало им по 20 лет. За эти годы на станицу Игнатьевскую ни разу ни черкесы, ни карачаи не набегали. Поговаривали, что у абреков атаманит русский казак, что обосновался он где-то за Лабой, набегает не всех дальних и ближних: на абазу, ногай, карачай, черкесов не пропускает и до убыхов доходит. А на казачьи сёла и хутора не набегал ни разу. Другие черкесы конешное дело шалили, но станицу Игнатьевскую не трогали.
Петруху и Мишку записали не Чевгунами, а Саенко - так Катерина настояла. Ребята выросли справные, ловкие, подбористые, дружили промеж себя, по дому работали с малых лет. Петро пошёл в отца: широкий, крепкий, белобрысый, говорил почти что басом с сопливых лет, а Михайло, как на чудо, похож был на своего непутёвого дядьку Осипа, который сгинул 20 лет назад и, видать, в башибузуки подался. Был Михаил тонкий как тополь и стройный как тополь, смуглый, с коршунячьим носом и с синими глазами, чуб был чёрный и жёсткий как конская грива. Характер был взрывной. Видать, были у Тараса Саенко в роду местные горцы. Всем были хороши молодые Саенки: что рубить, что стрелять, что скакать, что вальтижировать, что пахать, что молотить, что песни дишканить, что девок портить. Жалмерки на них не нарадавались. Любили друг друга. Раз как-то подрались, и Петро (он был здоровее Мишки) поставил брату под ь глаз красно-синий, как слива, синяк - у Мишки глаз закрылся. Петрухе жалко стало брата:
- Хошь я себе такую же гулю поствлю?
Мишка захлопал здоровым глазом:
- Ладно, поставь. - говорит.
Петро взял камень и ударил себе под глаз - брызнула кровь.
- Это мало! - сказал он и замахнулся ещё раз.
- Не надо, не надо! - закричал Мишка , бросился к брату и отобрал камень.
И всё-таки налетели черкесы, не абреки, а аульные. Было их немного - около полусотни. Налетели дерзко и жестоко. Было это рано утром. Запылали хаты и сараи, ржали в конюшнях кони, всадники мчались по улице и рубили выбегающих людей, убили нескольких казаков и одну бабу. Казаки не успели собраться, стреляли из-за плетней, нескольких черкесов сбили с коней.
Остап выбежал на баз, бросился к конюшне, где визжали испуганные кони, успел их вывести, но махнул через плетень чернобородый, белой молнией сверкнула шашка и упал Остап с разрубленной лысой головой.
Огненным ураганом налетели черкесы и ушли, оставив горящую и дымящуюся станицу.
Сгоряча хотели казаки броситься вдогон, но станичный атаман Андрий Кущ отговорил: убитых надо плхоронить, хозяйство поправить, обдумать поход, с соседними хуторами потолковать, а уж тогда выступать. Побурчали горячие головы, но покорились.
Только в середине лета две сотни Игнатьевских, Джегутинских и Преградненских казаков выступили походом на черкесские аулы. Да хутора Топки, Абаза и другие выставили сотню. Войско получилось большое. Во главе округ выставил войскового старшину Василя Булаву. Булава двинул казаков по Кубани вверх, чтобы переправиться через реку не на главном русле, а выше, где Джегонас и Теберда ещё не впадают. Андрий Кущ не хотел брать в сотню братьев Саенко - молоды и в хозяйстве мужики после гибели Остапа нужны, но Катерина настояла, и Михайло заседлал своего строевого, собрал перемётные сумы, взял винчестер и бурку отцовскую , поцеловался с матерью и братом и поскакал на сборную площадь. Петро остался дома.
Казаки шли тремя отдельными сотнями. Вторая сотня вышла двумя часами позже первой, а тетья через 2 часа за второй. Сделано это было, чтобы не грамоздились сотни на переправах и на разных других возможных задержках. Михайло ехал в первой сотне вместе с друзьями - Иваном Панибратм с с Сашком Гурко. Михайло всегда был ловчее своих друзей , и его любили за cмелость, совестливость, за силу и за розумность. Сотенный кошевой Кирило Псёл собрал молодняк в отдельную полусотню, а когда спрсил, кого поставить в голову, все показали на Михайла.
- Ох, и на дядьку ты своего схож и обличьеи и ухваткой. Жалко его - баба его сгубила, пропал казак. А ты давай управляйся с хлопцами. Всё у тебя пойдёт. Становись в голове сотни.
Михайло сразу назначил двоих в кашевары, пятерых отправил в разведку.
Переправились через Джегонас, к вечеру подошли к Теберде. Травы, кустов не было - кругом только камни и скалы. Кубанская вода шла мутная, жёлтая, Теберда впадала в неё изумрудно-зелёной струёй, и долго тебердинская вода не смешивалась с кубанской, так и тянулась вдоль правого берега зелёная полоса. Места были уже неспокойные - горы и ущелья были полны карачаевцев и сванов. И те и другие не должны были решиться на нападение, наверняка знали о численности казаков и наверняка отправили уже нарочных к черкесам за Кубань - предупредить. Псёл выставил посты. Наказал когда и каким порядком их сменять, и сотня заночевала. Коней покормили ячменём из торбы. Не рассёдлывали, только подпруи отпустили. К утру все продрогли, кашевары разогревали вчерашний кулеш. Поснедали, быстро переправились через Теберду и подошли к Кубани. На той стороне были сплошные камни и обрывы, пошли вдоль реки вверх, оглядывая левый берег, искали, где спокойнее из воды выйти. Кубань была быстрая, но не широкая - всего-то сажень 30. Ближе к обеду выбрали перекат неглубокий и шириной сажень до сорока. Кошевой дал команду переправляться. Конь Михайла сначала напился, потом ударил передней ногой по воде и, повинуясь шенкелям, решительно вступил в реку - вроде конь сам понимал, что хозяин его голова всему отряду и самому надо быть в голове. Глубина не доходила и до брюха коню, изредка вода захлёстывала сапоги Михайла. Он оглянулся - хлопцы по-двое, по-трое входили в воду, а за ними готовилась к переправе вторая полусотня.
Берег был не особо крутой и травянистый, полусотня выбралась наверх. Огляделись. На обе стороны виднелось обычное Закубанье, которое казаки и дома у себя знали, правда было оно не такое широкое - в полутора верстах виднелся лес, а дальше синели горы. По команде Булавы все три сотни должны были собраться вместе и рейдовать уже единой командой. Но уже замаячили на полонине черкесские всадники, редкими тенями носились они на недосягаемом для выстрела расстоянии. Видно было - раведчики. Михайло не позволил некоторым горячим головам сблизиться с черкесами - нет нужды, да и бабушка может надвое сказать: ну догонишь ты его и что ты с ним делать будешь? Убьёшь? А может он тебя? А то и в плен попадёшь! Надо было думать.
Ближе к полудню через Кубань переправилиси все 3 сотни. Не обошлось без потерь: два казака из 3-й сотни не остереглись и попали в водовороты за перекатом, их вместе с конями унесло в главное русло, выбрались они где-то или потонули - неизвестно.
Василь Булава двинул свой отряд поперёк полонины к Лабе, которая протекала под самым лесом. Здесь были аулы полабских черкесов, которые враждовали с аулами Закубанья из-за выпасов для отар и табунов. Кошевой решил, что правильно будет иметь за спиной Лабу, водную границу, а так же не враждебные полабские аулы. С отрядом шли проводники-сваны, отец и сын. Здешние места они знали, все дороги и тропы изъездили с малых лет, много натерпелись от закубанских черкесов и могли указать на все аула вплоть до самого Псыжа, что был на высоком берегу Кубани напротив станицы Игнатьевской. На полонине попались две отары с пастухами, но Булава запретил хватать овец для кашеваров, чтобы полабские черкесы оставались мирными.
Первый закубанский аул был Кубина, а дальше вдоль Кубани шли аулы Кош-Хабль, Адыге-Хобль и другие - закубанцы здорово теснили полабских. Первая сотня сналёта ворвалась в аул, который сопротивления не оказал, джигитов в ауле не было, несколько стариков стреляли из-за дувалов - их порубили. Аул сожгли, баб и малых ребят не тронули, коней вольных одних перестреляли, других взяли с собой чтобы заводные были. Кошевой из всех трёх сотен собрал хороших стрелков в засечную сотню, которые могли низать из винчестеров любую цель с расстояния 200 сажен и далее. У черкесов были старые турецкие ружья, которые били всего-то на 150 сажен, а прицельно могли пальнуть не более 100 сажен. У черкесов и луки были, которые били калёной срелой сажен на 50-60 не далее. Черкес был страшен в сабельном, рукопашном и в пистолетном бою. Черкесские кабардинки были быстры на ногу, но долгой скачки не выдерживали, через пяток вёрст мокли, шатались и падали.
Почти весь молодняк из первой сотни попал в засечную, она шла впереди отряда, наезжала на черкесскую разведку, стреляла, сбили уже с десяток всадников. Черкесы почти все были в кольчугах. Пуля брала кольчугу легко, но удар шашки она держала, а и рубились черкесы в бурках, а шашкой бурку не возьмёшь. Так что надежда главная была только на дальний и пистолетный бой. Всё шло к тому, что налетят закубанские лавой, где-то они сейчас собираются, копятся, и соберётся их из местных аулов может быть сотен 5-6. Атаки надо было ожидать с утра, поэтому ночевали не в поле, а за околицей аула. Развкдка донесла, что собирались черкесы у Псыжа. Аул был большой, до него было вёрст около 50-ти - с одной стороны Кубань, с другой полонина, до Лабы было уже версты 3.
Возле кош-Хабля разведка встретила группу из десятка бородатых всадников во главе с горбоносым, смуглым башибузуком. Он заговорил по-русски:
- Чьи будете, казачки? Далеко ли собрались? Черкесню решили пошарпать? И много вас таких?
Роман Середа, командир разведки отвечал обстоятельно:
- Казаки станицы Игнатьевской; закубанские налетели, хаты пожгли, людей побили - надо рассчитаться. Собрались вот.
- Черкесов много собирается, сотен до пяти, если продуракуете - хана вам тут придёт.
- А ты, мил человек, не дойдёшь ли до нашего кошевого - там и поговорите.
- Поговорить это можно бы, да не с руки нам ехать к вам. Поговорить оно для вас нужнее. Давайте так: мы отъедем вон туда, до Лабы, а кошевой ваш с десятком хлопцев нехай подъезжает до нас. Поговорим.
Бошибузуки поворотили коней и зарысили проч.
Василь Булава понял, что от башибузуков можно получить полезные сведения, сам на встречу не поехал, а послал сотенного Псла. Не откладывая, Псёл взял 10 казаков молодняка и поскакал к Лабе. Роман Середа ехал рядом с Михайлом.
Слышь, Мишка, а здорово ты схож обличьем с этим башибузуком - ну одно лицо и всё тут! Это не тот ли сродственник твой, что Агнешку вашу зарезал да смотался из станицы? Я тогда молодший был, а Осипа Саенко хорошо помню - лихой был парень, а вот пропал ни за что.
С башибузуками встретились к полудню, их стоянка была всадников до полста, вокруг бродила разведка. Башибузуки проводили казаков к центру стоянки. Из шатра вышли трое, среди них быд давешний командир разъезда. Расселись, стали говорить:
- Черкесы возле Псыжа собираются, ждать вам нельзя, через неделю их будет сотен пять, а то и поболее. Если хотите в деле успеть, да живыми быть, надо атаковать из срочно. Так и передайте это вашему старшине войсковому. Помогать вам мы не будем, не надо нам перед ними светиться. Мы уже давно мирно перебиваемся и с полабскими и с кубанскими.
Один башибузук что-то проговорил их главарю, глядя а Михайла. Тот повернулся и встретился с Михайлом глазами.
- Я так думаю, племяш ты мой, Катеринин сынок? Знаю двойня у неё родилась от Чевгуна. А второй племяш где? Дома остался? На хозяйстве? Правильно сделали - чего обоими рисковать? Про меня, небось, забыли?
- Не забыли, дядя Осип, мать по тебе всё плачет, да свечки ставит. Мы уж все знаем, что ты бандитом стал, прости Господи.
- Увидишь сестру - поклон ей. Я хотя с муслимами связался, да живу с ними, а креститься не разучился и крест под рубахой ношу.
Подъехал Псёл:
- Здорово, Осип! Ну сам с нами домой поедешь, или вязать тебя?
- Здорово, Кирша! И в станицу не поеду, и вязать тебе меня не придётся: не выгодно вам , да и опасно для вас - хлопцы мои один десятерых черкесов стоят. Кисло вам придётся. Лучше сделайте как я вам скажу. Сколько вас? Три сотни? Ну, можно повоевать. Надо вам двумя сотнями обойти Псыж, там сейчас черкесни не более 2-х сотен. Вот вдоль по Лабе пойдёте, вёрст 50 пройдёте, здесь разведки ихней нету, никого нету. Третья сотня пускай на рысях двигается да пошумливает, пускай думают, что удар дневной готовите. Уговоритесь точно в назначенный рассвет ударить по аулу, в шашки не сходитесь - черкес в шашке силён, казаков могёте потерять лишних. Стрельбой их берите, хорошо, если пистоли у вас есть, да и винчестером можно достать. На рассвете ударите, а на восход и дело могёт кончиться. А кончаете этих - другие и собираться раздумают.
А я в станицу надбегаю, только вы про то не знаете, Агнешке цветочки на могилку положить да чарку добрую за упокойную душу её опрокинуть. Ну, помолгай вам Господь. Мы вам не помощники, вы уйдёте, а нам с черкеснёй этой жить.
- Ты, дядя Осип, так волком и мотаешся между Лабой и Кубанью? Ни дома, ни жены, ни ребят не имеешь?
- Так и мотаюсь, волком ли, соколом - неизвестно. Одним словом - разбойник я, башибузук. Дома у меня провда нет, и жены считай что нет, а сынок вот есть. Видишь вон парень на гнедом сидит - так это твой двоюродный брат. Пойди - поручкайтесь!
Михайло увидел среди всадников молодого, ловко одетого парня в белой кубанке без бороды и без усов. Парень ревниво следил за ним и за Осипом.
Сделал Василь Булава так, как сказал ему Осип, но к Псыжу послал не сотню, а полторы. Ночью подошли казаки к аулу. За версту до него полсотни молодняка спешились, отдали коней коноводам в повод и обошли аул со стороны Кубани, залегли в зарослях тутовника. Чуть забрезжил рассвет, сотня ворвалась в аул: свист, стрельба, запылали сакли. Черкесы выбегали из домов и попадали под пистолетные выстрелы и под шашки. Не все седлали коней, садились охлюпкой, многие бросились за аул к Кубани и здесь попадали под выстрелы винчестеров - молодняк стрелял исправно - к Кубани никто не прошёл. А в ауле уже крутилась рубка - черкесы опомнились быстро.
- Гони-и-и!! - скомандовал Псёл, и казаки рванулись вон из аула за околицу, черкесы гнались за ними и уже за околицей возобновилась рубка с новой силой. По численности силы были приблизительно равны - засечные стрелки всё-таки перебили десятка три джигитов. Михайло со своими ребятами похватали коней - не разбирали своих или не своих. Михайло срубил одного всадника, попал ему по шее. На его глазах бородатый застрелил Ваську Черноуса и сам упал под шашкой Псла. Черкесы одолевали. Уже рассвело, когда вторые полторы сотни казаков втесались в бой. Казаки своим числом поглотили черкесов, которые рубились отчаянно, но некоторые уже вырывались из свалки и скакали кто на полонину, кто к Кубани. Их преследовали и, перезаряжая на скаку ружья, стреляли им в спины. Разгром был полный, больше некого было рубить и стрелять. Из-за околицы казаки повернули коней обратно в аул, и началось поголовное избиение жителей, горели уже почти все черкесские дома. Черкесы были рассеяны, сопротивления не было, старики и мальчишки, стрелявшие из-за плетней, гибли под шашками казаков. Главное бандитское гнездо было уничтожено.
Потеряли в бою 68 казаков - потери были ощутимые, половина из остальных были ранены. Раненых черкесов добивали из пистолетоа и ружей, иных рубили шашками.
Здесь же Василь Булава дал команду переловить черкесских кабардинок, погрузить на них убитых казаков и под присмотром команды из 20 человек переправить их через реку в станицу.
Солнце стояло уже высоко, когда к аулу стали съезжаться те черкесы которые убереглись в бою. Ехали они на заморенных конях без кубанок и папах в знак того, что сдаются. Они стали собирать своих убитых товарищей - их насчиталось 134. Казаков оставалост 212 человек - из 3-х сотен осталось две.
Куренной остановил свой отряд на днёвку и стояли ещё один день. Казачьи разъезды по 5-6 человек были направлены во все стороны. Михайло с Иваном Панибратом и с Санькой Гурко поскакали в сторону Лабы. У Ивана была завязана и висела на шворке правая рука, а у Санькиного коня было отрублено ухо. Михайло же потерял в свалке свою кубанку, так и не нашёл и надвинул на чубатую голову свой алый башлык - черкусскую папаху надевать не захотел. Проскакали около 5 вёрст. Повернули коней, ехали шагом, оглядывались. Вдруг заметили они, что их настигают двое - кони шли неспешным намётом, всадники размахивали руками и шапками.
- Стой! - скомандовал Михайло. - Пистоли проверь.
Двое подъехали , оказалось - Осип с сыном.
- Здорово, племяшь! - приветствовал Осип. - Жив остался? Не пометили тебя?
- Добрый день. Дядя Осип! Живы пока. С чем к нам пожаловали?
- С разговором я до ваших командиров. А тебе скажу: есть думка вернуться в Игнатьевскую. Может даст Господь - отмолю свой грех -20 лет прошло. С семьёй доживать хочу.
- Добро! Поехали! А как брата моего зовут?
Осип улыбнулся: - А ты сам его спроси, он по-русски говорит не хуже тебя.
Михайло подъехал к парню, подал ему руку: - Доброго здоровья! Как зовут тебя?
- Салам! Арапша зовут.
- Где мать твоя? Сколько тебе годов?
- Мать помирал. Годов десять и ещё восемь. - Арапша показал на пальцах.
- Молодой ишшо, я старее тебя на 2 года. Поехали с нами в станицу, думаю - отца простят.
- Ты крестишся? Кто твой Бог? Кто твой аллах?
Арапша засмеялся и перекрестился.
- Наш, значит! - сказал Санька Гурко.
Поехали на стан.
- Ну, коли надумал возвернуться, давай после войны - домой. Воевать с нами будешь? - говорил Булава.
- Вместе будем воевать. - Осип обнял сына за плечи.
- Ну, ин идите в михайлов курень, завтра выступаем. С молодняком жить будешь. Племяшу-то подчиняться не зазорно? Он казак добрый.
Ближе к вечеру со стороны Зеюко подъехало с десяток стариков-черкесов. Подъехали, спешились, сняли папахи, спросили: - Где главного найти?
Казаки окружили приехавших, повели к куреню Булавы.
- Хотим повиниться и просим пощадить наши аулы: Зеюко. Али-бердуко и Бесленей. Мира хотим, на одной земле живём. Кубань общая река. Вы нас наказали, теперь пощадите.
- Знаю я. - начал кошевой - идёт с отрядом генерал Евлокимов, через ваши аулы пройдёт, через 2 недели здесь будет. Пушки у него, солдат со штыками больше тыщи. Если с добром пришли, дам я вам защиту от генерала , но что ему поручено, он будет делать сам, а не я. А от себя обещаю: в ваши аулы не пойдём, народ и скот не тронем, дома в целости останутся, дайте только баранов на прокорм казакам. Будем в мире жить. Много ли мужиков в абреки подались?
- Собиралось не так чтобы много, мы постановили оружие у непокорных отобрать, чтобы молодых не смущали.
- Добро! Садитесь к столу нашему, ночевать будете.
Один из стариков, оглянувшись, спросил:
- И Осип с вами?
- С нами! Что, знаете Осипа?
- Джигит он настоящий, Осип. И справедливый.
Назавтра отряд казаков ( да с Осипом и Арапшой) 214 человек поднялся едва солнце выглянуло из-за гор с верховьев Кубани и лёгким аллюром отправился вниз по реке. Аулы Зеюко и Али-Бердуко прошли стороной. Из этих аулов старики выделили провожатых, чтобы казаки не торонули отар и табунов. За Али-Бердуко встали станом, варили баранину. Ночевали. Утром к стану подъехала группа всадников, некоторые были связаны. Вперёд выступил старик без папахи:
- Вот эти воевали в Псыже с вами. Повезло им, живые остались, домой прибежали. Суди их, командир, делай, что положено по вашему русскому закону. Вон там сзади семьи их прибыли - хотят просить тебя за них.
Булава подъехал к пленникам:
- Спештесь! Развяжите их! Не воюют казаки с пленными да с безоружными. Может пометили они кого из наших, может и убили - на то война. А сейчас какая же война!? Дети малые плачут. Идите до своих хат, до жинок да до ребят. К столу их, нехай поснедают да убираются к своему Аллаху!
Из толпы родственников отделился всадник (было видно, что он молодой), подскакал, спрыгнул с маленькой гнедой кабардинки. Тут увидели, что это женщина, вернее дивчина. Она сбросила с головы свою маленькую девичью кубанку - густой волной упали иссине-чёрные волосы на ворот изящной черкесски. Смело она подошла к Булаве (казаки настороженно придвинулись), встала на одно колено и горячо заговорила по-черкесски.
- Чего ей надо? - изумился Булава, хотя на языке черкесов мог понимать и говорить с малых лет.
- Она благодарит тебя за то, что пощадил её отца и старшего брата. Теперь ты её брат и все казаки братья.
Булава подошёл к ней, поднял её с колен - Как зовут тебя, дивчина?
- Зухра!
- Где живёшь ты, где твой дом?
- Бесленей мой дом.
- Забирай своих отца и брата, езжайте домой.
Михайло во все глаза смотрел на девушку. Была она не то чтобы красива, но шло от неё что-то горячее, волнующее, сногсшибательное. Она полыхнула глазищами на него - душно стало в груди около горла. На лбу испарина, руки вспотели. Михайло быстро подошёл к Осипу:
- Дядя Осип, давай заберём девку - моя будет!
- Ты, племяш, головой поехал. Как ты её заберёшь?
- Увозом!! Вон сколько нас! Отобьём!
- А нужен ты ей?
- Нужен! Вон как зыркнула! Моя будет!
- Не сепети, Мишка. Может и твоя будет, может и увезём, но не сейчас же, когда мир решили соблюсти. Из-за твоей дурости войну открывать всей станице с Бесленеем. Это аул большой, джигитов много, большая война будет. Охолонь!
- Ты-то больно уж охолонул, когда Агнешку кинжалом запорол?!
- Я свою жизнь загубил и ты хочешь? Зараз скажу кошевому и свяжем тебя!
Михайло заскрежетал зубами, затоптался на месте. Осип обнял его за плечи, Михайло дёрнулся, вырвался.
Тем временем Зухра с отцом и братом сели на коней и поехали в сторону от стана. Она ещё оглянулась на Михайла.
Кошевой Василь Булава был умный и мудрый казак. Он понимал, что кстреча с отрядом генерала Евдокимова обернётся для него потерей самостоятельности и не волен он будет распоряжаться над своими казаками, что станут его казаки кавалерийской частью евдокимовского отряда. И решил он повернуть назад со своим казачьим отрядом. Дело было сделано, черкесам отомстили крепко, силы их были основательно подорваны и незачем было гробить казачьи жизни в дальнейшем.
Через полторы недели Михайло, Осип и Арапша подъехали к воротам саенковского куреня. Спешились.
- Иди, племяш, объявись, порадуй мать.
- А ты, дядя Осип?
- Мы здесь обождём. Неизвестно, как примут твои сродственники беглого, да ещё и бандита. Иди, иди, мы тут обождём.
Через минуту простоволосая с ошалелыми глазами выбежала Катерина, бурей пронеслась по базу и кинулась на грудь Осипа.
- Братушка, братушка, Ося, Осенька! Как ведь свиделись! Есть Господь на небе, отлил он мои слёзы по тебе! Заходите в хату! Это сынок твой? Радость-то какая! Иди, паренёк, заходьте до хаты. Как зовут-то тебя, милый? Арапша? Вот и ладно. Заходи, Ося, заходи, Арапша! Поручкаетесь с Петрухой нашим. Все теперь вместях жить да хозяйствовать будем.
А не только с Петрухой ручкаться пришлось: за три надели, что не было Михайла дома, вошёл в их дом приймаком Иван, беглый солдат, что не вынес солдатчины, затосковал и сбежал. А и домой, на родную Орловщину пути ему не было, сдали его в армию рекрутом, так что одно ему было дома уготовано - палки да тюрьма. А то и каторга. Доплёлся он до станицы Игнатьевской, поработал у Катерины за кусок хлеба, а через неделю взяла она его себе в приймы. Мужик был не старый, работящий, до Катерины уважительный. С Петрухой они сдружились. После разных вздохов и приветсивий, взял Иван в кладовке кинжал и точило и пошёл на баз зарезать волушка - радость в доме великая. А сначала у Катерины разрешения спросил.
- Делай, что надо - ты хозяин в доме.. - отрезала Катерина.
Потекли дни. Осипа на круге казачьем простили за давностью времени. Были на круге его одногодки, знали они Осипа по молодости, сочувствовали ему и простили. Туча тучей ходил Михайло, ел за столом с тоской в глазах, бородой зарос. Забеспокоилась Катерина, спросила брата: что такае с Михайлом приключилось.
- По девке, татарке он тоскует. Влюбился. Она и девка-то того стоит - красивая да огненная. Теперь жди от него фокусов, он нам с тобой ещё приподнесёт.
А в какой-то день побрился Михайло, надел всё новое, пистоль за пояс заткнул, сел на своего серого и поскакал вон из станицы. Скакал вниз по Кубани в сторону Бесленея. Как раз напротив Бесленея стоял хутор Абаза, где проживала двоюродная сестра Катерины Татьяна, тоже Саенко и тоже по замужеству фамилию не поменяла. Оставил Михайло коня на её базу, взял у хозяина какие-никакие снасти рыбацкие, накопал червей на огороде и заспешил на берег. Закинул полушнурки на усача и уставился глазами но тот барег. А там на берегу, на горе аул Бесленей раскинулся, домов не видать, а слышно как собаки лают.
Сидел до вечера и поехал домой. И вроде ожил Михайло, аж порозовел, и всё, за что не возьмётся, горит у него в руках. Тут бы радоваться Катерине надо, а она встревожилась пуще прежнего. Решила поговорить с сыном.
- Знаю, Миша,- девку ты полюбил. Так свататься надо, обженим вас.
- Не отдадут, маманя. Дикие они, сродственники её. Чужие мы для них.
- И что же ты надумал?
- Увезу я её. Заберу увозом. Так казаки завсегда делали.
- Так горе же какое! И для тебя опасно и на станицу беды накликаешь! Да и не справишся ты.
- Справлюсь! Осип с Арапшой помогут.
- Не путал бы ты Осипа в это дело. Мало ему за 20 лет досталось? Чует моё сердце пропадёте вы. И куда же ты её повезёшь?
- Свет велик, маманя! Не пропадём.
Была Катерина истинная казачка - исподволь потихоньку стала она готовить всё, что надо на случай, если Михайло решится на набег: и одёжу сложила, и посуду, насушила сухарей и мяса, для коней овёс яичным порошком пересыпала, деньги, какие были собрала. В сумы перемётные накрепко для сына и для брата завязала и до поры в горенку в угол сложила.
А Михайло уже на другой раз увидал на том берегу Зухру - сидела она на камне и смотрела на эту сторону, на хутор Абазу. Что-то кричал ей Михайло - за шумом реки не слыхать. Нашёл на берегу плоскодонку с одним веслом и сплыл по течению на ту сторону . Пронесло его мимо Зухры ниже по реке сажен на 200, причалил, лодку привязал, и к Зухре пришёл. Встретились, радовались, а обниматься она ему не позволила. Так встретились пару раз, и говорит она ему:
- Наши говорят, что русские, когда любятся, губами друг друга ласкают. Ты можешь? Мне покажешь?
Михайло знал эту науку, научили его жалмерки. Тело Зухры было гибкое и сильное. Она зажмурила глаза, плотно сомкнула губы, Михайло прижался к ним губами, и так они стояли, потом губы её вроде отогрелись, отмякли, раздвинулись, и ..... он куда-то провалился, куда-то его унесло.... Михайло оторвался от неё,чтобы скрыть дрожь, которая охватила его тело, его трясло. Зухра села на камень.
- Увезу я тебя! - выдавил он из тебя.
- Увези.... - прошелестели её губы.
Михайло наклонился к ней, взял её за талию. - Нет, нет! - вскочила она. - Иди домой.
Приходи завтра - будем говорить.
Назавтра они договорились: на днях она с братьями поедет на кошар, пусть Михайло за версту от кашара, возле Лабы, жжёт костёр, она выберет время и на тот костёр выйдет. А дальше - как Михайло скажет.
Осип вызвался помогать Михайле увезти невесту, Арапша - с ним. Вызвался ехать и Петруха. Катерина, скрепя сердце, согласилась.
Настал день отъезда. Ближе к вечеру засобирились. Михайло расцеловался с матерью, поручкался с Иваном и вскочил на коня. Осип подошёл к Катерине:
- Не турбуйся, сестра - не дадим мы Мишке пропасть. Не на век прощаемся - увидимся. А Мишку от любви не спасти.
Уже темнело, когда маленький отряд выехал из станицы.
Прошёл год.
Таким же холодным осенним вечером на саенковский баз въехал Петруха. Постарела за этот год Катерина, седины много в волосах серебрилось, скорбные морщины спустились от носа к губам - трудно ей далась разлука с сыновьями. Она страдала и надеялась. И вот - Петруха дома.
- - Ну, рассказывай! Всё ли хорошо?
- Не доезжая до Абазы версты три - начал Петруха - решили переправляться на ту сторону. Было уже темно. Связали коней уздечками и сплыли удачно. Пошли к Бесленею, потом свернули к Лабе. Проехали кошар - он справа оставался. От кошара до Лабы не боле версты. Сразу распалили костёр. Три ночи костёр жгли. Мишка уже говорил - налететь на кошар и разобраться на месте - пан или пропал. Осип отговорил. Под утро третьей ночи пришла Зухра и коня в поводу привела. Ну Мишка и жох! - такую красавицу оболтал! Я аж смотреть на неё не мог - до того яркая, как огонь. Увидала она Мишку - кинулась, целует , бормочет чего-то, плачет, смеётся. А сама с пистолями и с кинжалом.
Передневали и к ночи пошли вверх по Лабе - Мишка на её кабардинке охлюпкой, а она в мишкином седле. Так по Лабе и шли, Осипа в аулах знали, в дома пускали, застольничали мы с ними. Знали, что невесту мы увозом взяли - яхши! - говорят, бабы смеются, Зухру к себе в кельи зовут. Седло для Зухры добыли старенькое, заседлали. Едем. Сначала ночами ехали, потом днём стали ехать. Налево свернули, на север, к Кубани. Стал я примечать, что посмурнели все как-то сразу: и Мишка, и она, и Осип, и Арапша. Один я весёлый, и Арапша старается вроде как разговоры разговаривать - а никто его не поддерживает. По вечерам всё молчком, повечеряем и спать. Мишка с Зухрой рядом лежат - каждый под своей буркой. Утром снова все молчат, так - перекинутся чуть-чуть словами и снова весь день молчком. Переправились через Кубань, через Теберду, через Уруп вышли к перевалу, перевалили, въехали в Кабарду. Ночи холодные, дождики пробиваются. Однажды утром - нет Осипа с Зухрой. Туда-сюда - нету. И коней ихних нету . Вот тебе и увоз! Увёз Осип невесту у племянника своего. Бросились вдогон. На Мишку смотреть страшно. Я уж думал - повернётся он умом. Гнали день и ночь, коней вконец загнали. Арапша дорогу знал. Наверно бывал здесь с отцом, когда разбойничали они. И догнали мы их - на бугре кошар, и кони ихние привязаны. Подъехали. Зашли. Оба лежат под бурками. Зухра поднялась из-под бурки, села, говорит: - Знала я, что найдёте вы нас. Раненный он. Помирает. Сегодня помрёт. Я без него тоже жить не буду. Ты, Миша прости нас обоих. Знаю я - ты простишь, ты добрый.
С тем вынула она пистоль из-под бурки ( Мишка даже не ворохнулся) и стрелила Осипу в голову, а потом повернула пистоль себе в грудь и вдарила со второго ствола под левую сиську.
Схоронили мы их в одной могиле. Могилу выбухали - четверым можно схорониться. Камней навалили - это для неё, а для Осипа я крест поставил. И уехали. Коней ихних с собой забрали. Мишка всё молчал, Арапша тихонько сквозь зубы молитву какую-то пел.
Добрались до крепости Грозной,побывали у коменданта, направил он нас в крепость Набережную. Это и не крепость никакая - просто станица. И коменданта нету - атаман есть. Это терские казаки. Поступили и мы к ним в казаки. Жили мы трое в хате - там таких хат заброшенных много. Два раза с чеченами стокнулись. Мишка рубился как бешеный, себя не жалел. Я одного срубил. Зима прошла, весна прошла, лето кончилось - засобирался я и уехал. А Мишка с Арапшой остались. Мишка написать обещался. Да, видать, не долго он холостяковать будет - обратала его тамошняя вдовица молодая, тоже язва ещё та....