Видимо, правильно поступило командование, что переправило через Кубань наиболее боеспособные части, что дало возможностьотступить двум армиям быстрым маршем к Екатеринодару по левому берегу реки. Было понятно, что Екатеринодар придётся сдать, но надо было и эвакуацию войск и мирного населения сделать не в условиях боёв.
К такому выводу пришёл Андрей Сахаров, поразмыслив : " ради чего погибли 132 лучших бойца Дроздоаской армии?". Ему присвоили звание поручика, всех живых этого героического батальона наградили офицерскими Егеоргиевскими Крестами. Командовал батальоном снова капитан Зорин (теперь подполковник), который прибыл из госпиталя с забинтованной культей правой руки. Всех пластунов наградили Георгиевскими Крестами, а урядника Мартынова - офицерским. Однако эти награды пластунов не вдохновили: они дезертировали во всех встречающихся станицах и хуторах.
Вбатальоне осталось 146 человек. Его пополнили двумя полуротами Марковского полка. Это были кадровые офицеры, прошедшие германский и австрийский фронты и с первых дней воевавшие в Добровольческой Армии. Офицеры несколько иронично посматривали на юнкеров, но постепенно стали проявлять товарищески- благожелательное уважение. Настроение офицеров изменилось, когда они узнали подробности событий на берегу. Юнкера относились к офицерам как и положено относиться младшего к старшему. Андрей Сахаров был командиром первого юнкерского взвода. С прибытием пополнения можно было бы командование взводами поручить более опытным и заслуженным офицерам, но Зорин решил, что молодёжь уже обстрелялась настолько, что многие уже способны мыслить и командовать. Командирами взводов были назначены кроме Андрея Игорь Недошкуло и Володя Аракелян - обоим было присвоено звание прапорщиков.
Офицеры носили свои погоны со втемён боёв под Перемышлем и в восточной Пруссии - здесь были все от прапорщиков до капитанов, взводами и ротами командовали подполковники. Сводный батальон под командой Зорина был назван "Отдельным Ударным" и был поставлен в резерв.
А между тем события на правом берегу Кубани грозили перерасти в катастрофу: оставленная там армия Кутепова стремительно катилась к Екареринодару под напором втрое превосходящих численностью красных. Создавалась угроза быстрого занятия красными города, что отрезало бы Дроздовскую армию и армию Шкуро от города и создало бы условия для их окружения. Необходимо было срочно занять город этими двумя армиями. Во всех встречающихся станицах и хуторах реквизировали подводы, сажали на них солдат и гнали к Екатеринодару. А гнать надо было около 200 вёрст. Половина армии отходила пешим маршем. Такое стремительное отступление обеспечивало занятие Екатеринодара через неделю. Кутеповская армия на правом берегу изнемогала в боях, пятилась и отчаянно огрызалась. Казачье население было настроено к отступавшим враждебно, хотя командование настрого запретило притеснять казаков. Однако мобилизованные с подводами старики бурчали, а казачки, сопровождавшие подводы, в открытую громогласно материли юнкеров:
- Вояки сопливые! Просрали Россию, теперь Кубань большевикам отдаёте! Сидели бы уж по домам у мамкав под подолом! Надрали бы мы вам молодой лозой по голой жопе. Небось и за бабу толком-то не держались , а от сиськи да прямо на войну - людей убивать! - Только старики с уважением посматривали на забинтованные головы и руки юнкеров:
- Да неужто это вы под Орловской красных трое суток на энту сторону не пущали!? Это ж какую присягу надо давать, чтобы жизню свою за неё отдавать!
В пригороде Екатеринодара, в хуторе Шумиловском, подводы разворачивались и порржняком возвращались по своим станицам. Женщины отдавали юнкерам и офицерам оставшиеся у них харчи, многие вытирали платками слёзы.
"Отдельный Ударный" занял здание Кубанского реального училища, расположились в классах прямо на полу.Здесь до этого уже располагались месные мобилизованнык кадеты. Взводы Недошкулы и Андрея расположились в спортзале. Одной трети состава разрешено было увольнение до 11 часов вечера. Остальные должны были сходить в увольнение в последующие дни. Батальон Зорина по-прежнему считался в резерве.
Пришив к кителю свежий подворотничёк и начистив сапоги, Андрей с Володей Аракеляном и с прапорщиком Звонарёвым (из числа пополнения) отправились в город. В расположении батальона оставалось 3 командира взводов и сам подполковник Зорин.
Ресторан "Астория" был подзавязку забит публикой, в основном военными. Дым висел коромыслом, шум и гам, что-то не слышно пела не первой свежести певица, оркестра тоже почти не слыхать. Измученные официанты как угорелые носились между столами. В большинстве своём офицеры были фронтовики, в мятых гимнастёрках с полевыми погонами, но мелькали и золотые погоны, видны были холёные лица штабных и тыловиков. Фронтовики были все поголовно пьяны, тыловики - нет. Женщин было мало: за двумя-тремя столами визжали по две-три намалёванные "дамы".
Андрей с товарищами долго не могли найти, где им сесть, пока не услыхали женский голос: "Господа, садитесь к нам, мы потеснимся. Правда, господин поручик?" В самом дальнем углу рестораназа большим столом почти не видимые из-за табачного дыма и сумерек сидели несколько человек в погонах, голос раздался из-за этого стола.
- Проходите, господа! Официант, организуйте нам стулья! Из кухни принесите! Проходите, господа! Вот здесь стул есть!
Офицеры расселись. За столом сидели два стедних лет капитана и, молодой подпоручик и две женщины-прапорщики в чистеньких кителях с серебрянными погонами фронтовых госпиталей.
-Знакомьтесь, господа - заговорила снова та, что была постарше - капитан Брагин, капитан Щаденко, поручик Берг (подпоручика она из уважения называла "поручиком") и мы - прапорщики медицинской службы Людмила Терешкевич и я - Мария Саблина. Женщина смотрела смело, свободно и дружелюбно. Друзья представились - офицеры кивнули в ответ.
Заказали, выпили, разговорились. Весь шум ресторана был всё-таки в стороне - здесь и оркестра не было слышно совсем и гул голосов доносился как бы издали.
- Так это ваш батальон обеспечивал отход и переправу дроздовцев и марковцев? Это вы потеряли полторы сотни за двое суток? - присутствующие смотрели с явной заинтересованностью. - Кресты на вас новенькие!
- Что же будет, господа? - спросила Терешкевич.
- Постреляем немного здесь, потом под Новороссийском, потом в Крыму, а потом...насчёт потом и вообразить трудно. Только в кашмарном сне! - Капитан Щаденко флегматично махнул рукой. - Проиграли мы, господа!
- Так почему же? - не унималась прапорщица.
- Против России не попрёшь! Россию никто не побеждал.
- А мы с вами разве не Россия?
- Россия это мужики, казаки и большевики - простите за невольную рифму. А мы с вами за одно только понятие "Единая и Неделимая". Время наше прошло. Развратили нас, извратили, отбросили от народа российского. Отбросы мы!
- Так что - лапки кверху и побежим сдаваться? - загорячился Володя Аракелян.
- Лично я буду драться, как если бы ко мне в дом ломились бандиты, буду драться за отца с матерью, за сестру, за друзей павших и живых. Расстреливать буду, если попадутся, хотя раньше этого не делал и подчинённым запрещал. И сам не застрелюсь в любой обстановке.
- Похвально. Капитан! -заплетающимся языком прошепелявил подпоручик Берг. - Можете развлечся прямо сейчас, сегодня! Вот посидим немного и пойдёмте со мной в нашу козарму, там у нас в подвале сидят десяток чекистов - тут, в городе орудовали - поймали их позавчера. Допрашивали, результатов допроса я не знаю, но знаю, что их приведут к ногтю. А куда их ещё девать!? Хотите - пойдёмте со мной, шлёпнем парочку!?
- Ну нет, до такой низости я не докачусь! А вы? Придёте в казарму и застрелите кого-нибудь из подвала? Для этого же есть комендантская команда!
- Какая разница, кто в него выстрелит!? Вот приду и убью!
- Ой, что-то противно стало мне сидеть в компании с этим пьяным дураком! - возмутилась Мария. - Поручик - обратилась она к Андрею - проводите меня, наше увольнение кончается. В городе комендантский час, надо успеть в гостиницу.
Андрей встал, и они вышли из душного помещения на свежий весенний воздух, пахнущий расцветающей сиренью.
- Нас завтра отправляют на фронт, там наш госпиталь. Я врач первой котегории, хирург. Режу и пилю руки-ноги, вынимаю из ран осколки и пули, иногда прямо на столе солдаты умирают. Простите - сколько вам лет?
- В этом году будет 23.
- Да-а! Солидный возраст! А как давно вы в Армии?
- С января 18-го.
- И всё это время в боях? Вы с Лавром Георгиевичем воевали?
- Да, тогда мы Екатеринодар не взяли, а сейчас тоже он будет красный. Невезучий для нас город.
- Это мы с вами невезучие. Прав Щаденко: отщепенцы мы. Отбросы. История нас размолола.
- Я не готов к таким глубокомысленным разговорам. Я простой и грубый солдат.
- Раз вы так говорите, значит вы не простой и не грубый. Может быть мы с вами ещё встретимся - тогда договорим. Вот я уже пришла. Поцелуйте меня!
Андрей прикаснулся губами к её щеке.
- Целоваться вы не умеете. Кстати - мне 33 года - будет в этом году.
Они расстались.
На другой день Андрей пришёл на Кирпичную 42 к матери Витьки Цырюльника. Женщина ещё не старая за эти две недели превратилась в старуху: сгорбилась, лицо обрюзгло и сморщилось, голова тряслась, от неё пахло спиртным перегаром.
- Что ж, молодой человек, отступаете? Отступите, оставите нас красным? Будем мы все под большевиками? За что же мой Витя погиб? За что погибнете вы? Зачем эта война? Где ваши Деникины и Корниловы? Небось бежите к морю, на французских кораблях уедете за море! А я ездила под Орловскую, глядела на ваши окопы. Два дня и две ночи проплакала на братской могилке. Красные солдаты жалели меня, кормили. Хорошие люди. И чего вы с ними воюете!? Не зову Вас в дом - не прибрано у меня. Спасибо Вам за память об Вите! Идите с Богом! Пусть Ваша мама дождётся Вас живого и не покалеченного...
С тяжёлым сердцем ушёл от неё Андрей.
Через два дня батальон подполковника Зорина получил приказ организовать подачу в Екотеринодар из Новороссийска и с других станций подвижного состава - вагонов и паровозов - для скорейшей транспортировки армий в Новороссийский порт. Это было уже бегство.
Взвод поручика Андрея Сахарова высадился на станции Верхнебаканская, остальные 3 взвода заняли станции Гайдук, Крымская и Протока. Слабые команды на станциях 140-километрового перегона не справлялись с саботажем, который был организован местными железнодорожниками под руководством большевистских агентов. В кратчайшие сроки надлежало организовать переброску нескольких сот вагонов в Екатеринодар и наладить бесперебойное движение поездов с войсками в Новороссийск.
В Верхнебаканской сгрудились вагоны в перемежку с паровозами на всех ходовых путях и в тупиках. Маневровых паровозов под парами было только два. Только один путь действовал на станции. Полтора десятка прикомандированных солдат под командой прапорщика Щеглова были заняты охраной двух складов с углём и прдовольствием и даже не имели приказа заниматься подвижным составом. Начальник станции Хруленко сидел в своём кобинете с отрешённым лицом, пил чай из эмалированной кужки и читал газету "Кубанские новости". От него несло самогоном.
Андрей поздоровался и доложил, с какой миссией прибыл его взвод и сказал о своих полномочиях.
- Ничего не получится, господин поручик - начал было Хруленко - ничего не будет....
- Стоп! - хлопнул лодонью по столу Андрей. - перемените тон! Во-первых всё будет, будут вагоны, будут паровозы с машинистами и качегарами, будут пути и будет движение. Не с того начинаете наш разговор, господин начальник станции. Доложите обстановку!
Хруленко поперхнулся чаем и уставился на Андрея трезвеющими глазами.
- Докладываю! На станции 160 вагонов. Половина крытых, половина платформ. Много нетормозных. Восемь паровозов - маневровых два. Путь ходовой один, и тот иной раз приходится занимать, три тупика, в которых вагоны стоят, не действуют - пути разобраны.
- Кто разобрал пути?
- Та хто ж его знает! Утром гляжу - разобран путь, и рельсы унесли. Видать - большевики, их много тут. Господин прапорщик не справляются, большевики у нас тут командуют.
- Почему паровозы холодные?
- А хто ж их разжигать будет? Все бригады по хатам по своим сидят, хозяйство своё соблюдают. Все паровозы без угля и без воды, до угольного склада доехать - три смены надо пути разгребать, водяная колонка неисправная. Да и дежурных по станции двое только осталось, я третий.
Вошёл прапорщик Щеглов, щёлкнул каблуками, представился.
- Так я понимаю - моя команда поступает в непосредственное Ваше подчинение? Какие будут указания?
- Занимайтесь своими делами. А сейчас с начальником станции составьте подробный список наиболее активных саботажников - придётся с ними побеседовать. Вам, господин Хруленко, к сегодняшнему вечеру заправить и разжечь минимум три паровоза, Найдите путейцев - мои люди будут участвовать в ремонте путей. К завтрашнему утру сформировать порожняк и быть готовым к отправке его в Екатеринодар. Найдите плотников и организуйте подготовку платформ для погрузки людей и орудий. Пока всё. Через полчаса жду список саботажников с адресами. Связь с Новороссийском есть? Да, вот что чуть не забыл - назначте дома, те что ближе к станции для постоя моих людей - сделаете это вместе с моим фельдфебелем.
Андрей вышел на перрон, юнкера побросали недокурки, подтянулись, построились.
- Господа, обстановка сложная, но нас, наиболее боеспособную часть , сняли с фронта, чтобы разрулить её. Все вагоны, пригодные к перевозке войск должны быть сформированы в поезда и отправлены в Екатеринодар, после этого нам надлежит здесь строго соблюдать установленный порядок, обеспечиващий бесперебойное движение. А для этого сейчас к каждому паровозу отправятся по три человека - один из них старший, они будут следить за работой паровозных бригад, которые будут подходить (сейчас они с идят по домам). С этими же бригадами вы будете курсировать между Екатеринодаром и Новороссийском. Десять человек временно поработают на ремонте ж.д. путей. Остальные будут нести обычную комендантскую службу. Мы - дроздовцы, мы справимся с поставленной задачей. Господин фельдфебель, обеспечте людям жильё и питание. Сразу говорю: придётся быть жёсткими и может быть жестокими.
Список саботажников был готов, но взять из 16 человек удалось только четверых - остальные успели из посёлка уйти. Во время ареста один, молодой парень в косоворотке и в тёплом пиджаке, выстрелив дважды из нагана, бросился через заднюю калитку в огород, пробежал почти до изгороди и упал под выстрелом юнкера Бутова.Троих привели на станцию к Андрею. Все трое были паровозники - два машиниста и молодой качегар.
- Вы отлично понимаете - обратился к арестованным Андрей. - Что обстановка жёсткая, и по закону военного времени, я вас как саботажников должен был бы расстрелять. Но я сейчас этого делать не буду - вы будете нам нужны для организации работы на станции. Вы наши враги, но и из врагов мы хотим поиметь пользу для нашей армии.
- Не будем мы на вашу армию работать! Можете нас расстрелять! - крикнул пожилой рабочий с синим больным лицом.
- Вы тоже так скажете? - обратился Андрей к остальным.
- Д-да-а! - выдавил из себя второй, испуганно забегав глазами. Качегар стоял, молча отвернувшись.
- Этих расстрелять! - распорядился Андрей. - А ты марш на паровоз!
Прямо за станционным зданием обоих машинистов расстреляли.
- Паровозники -то были хорошие! - горевал Хруленко.
- А Вас, господин начальник станции, я тоже расстреляю, если увижу Вас пьяным на работе.- сказал ему Андрей. - Объявите всем: кто завтра не выйдет на работу согласно вашего графика, будет расстрелян как саботаждник и большевик.
Вот задвигались маневровые паровозы, растскивая вагоны, потащили холодные паровозы к угольному складу, потом под гидроколонку на набор воды. Появился откуда-то кондуктор с жёлтым флажком , он покрикивал маневровому и деловито помахивал им (за поясом у него торчал красный).
- Свяжите меня с Новороссийском! - потребовал Андрей. Он должил обстановку и принятые меры адьютанту Зорина вольноопределяющемуся Брюсу.
Сам Адрей с тремя юнкерами занял комнату рядом с начальником станции. Фельдфебель Вакуленко принёс им откуда-то железные койки и набитые соломой матрацы. Один юнкер был постоянно на телефоне. А двое ночью спали, а днём шагали рядом с Андреем.
Утром на станции стоял состав из 20-ти вагонов. Вагоны были крытые, двухосные на винтовой стяжке, при составе парил и пыхтел маломощный паровозик 9-П. Трое юнкеров были при паровозе. Где-то к середине дня на станцию прибыл коротенький состав со станции Гайдук - это расстарался Володя Аракелян. Поезд сразу же отправили к Екатеринодару, он ушёл тоже в сопровождении вооружённой охраны. По прибытии на станцию Протока этого поезда был отправлен собранный Андреем поезд. На станции было уже свободны 2 ходовых пути и один запасной. На этот запасной маневровым паровозом выставлялись вагоны для следующего состава.
Как выяснилось, на работу утром не вышел дежурный по станции и четверо путейцев. К ним домой Андрей. Сразу же направил наряд из пяти человек. Дежурный, пожилой усатый украинец был болен - уже трое суток маялся с животом - его приволокли на станцию, троих путейцев дома не оказалось, одного расстреляли прямо у него на огороде под вой его старухи-матери.
Юнкера патрулировали улицы. Разобранные пути в тупиках были восстановлены - юнкера вместе с путевыми рабочими раскладывали шпалы, волокли клещами рельсы и забивали костыльными молотками костыли. В один из тупиков были собраны двухосные платформы, подали вагон с горбылём , и десяток плотников орудовали - наращивали борта и готовили сходни для погрузки орудий - пришлось пристегнуть к этой работе солдат прапорщика Щеглова. Работа кипела. За неделю Андрей и Хруленко почти не спали, находились на станции.
- Я буду ходатайствовать, чтобы Вас, господин Хруленко , представили к награде. - сказал Андрей начальнику станции.
- Та нэ трэбо. Дякую, що хоч нэ вбылы. - отвечал заросший щетиной Хруленко. К нему два раза в день приходили то жена, то дочь Ганна - 14-летняя девочка. Они приносили борщ и вареники, приносили на двоих, и Андрей с аппетитом поедал угощение.
При ремонте одного крытого вагона солдаты выбросили из двери какие-то бумажные мешки. Один мешок был развязан, и из него высыпались на путевой щебень письма, сотни писем. Андрей машинально поднял несколько. Разные почерки - женские, детские и твёрдые мужские. а адреса разные. Хотя все они были направлены на фронт: "Воронеж. Генералу Шкуро", "Ростов-Дон. Прапорщику Дееву". "Добрармия. Иванову Серёже", "Екатеринодар. Найдите, пожалуйста папу и отдайте ему письмо. Наша мама заболела". Ужасной безнадёгой пахнуло на Андрея от этих наивных строчек. Где этот Прапорщик? Где этот Иванов Серёжа? Где этот папа? Вдруг как током резануло Андрея по глазам, по сердцу и комом застряло в горле: он увидел на земле затоптанный чьим-то сапогом почерк отца. Адрес не отличался оригинальностью: "Русская Добровольческая Армия генерала Деникина. Юнкеру Сахарову Андрею". Дрожащими руками. Судорожно Андрей вскрыл письмо. Отец писал, что живут они в Марселе, что у них приличный домик, что он работает, что с ними живёт Лидочка, у которой умерла мать, а отец куда-то пропал. Теперь целыми днями Андрей ходил под впечатлением от письма отца: представлялись образы родителей и вспоминалась Лидочка.
Прибыл из Екатеринодара первый эшелон с войсками. Половина вагонов была занята госпиталем, в открытых дверях виднелись забинтованные руки и головы раненных, по станции пробегали медсёстры в белых халатах и косынках. Андрей выяснил, что госпиталь, в котором служит врач Саблина сейчас на погрузке и днями будет отправлен в Новороссийск. У него теплом отдало у груди.
Станция работала весьма прилично: принимались и отправлялись поезда - порожняк шёл к Екатеринодару, а оттуда шли составы с войсками. Ехала пехота, проехали казаки с лошадьми. Ехали платформы с орудиями - по 2 пушки на платформе. Андрей ждал следующий госпиталь, но в следующем госпитале Марии Саблиной не было, она была переведена в другой госпиталь, который был ещё на фронте. Он всё чаще думал о ней, ему хотелось её видеть. Хотелось знать, что с ней, как она там, с кем она.... Ползло в груди Андрея чувство ревности, сначала тревожащее, затем удушающее. "Что это со мной - думалось ему - если это любовь, про которую пишут и говорят, то всё это , вроде бы, нормально. Всем положено полюбить и любить. Но почему мне хочется обязательно застрелить какого-нибудь тылового шаркуна, если бы он оказался рядом с ней?" Чувство преследовало, томило, мешало работать. "Нет, так дело не пойдёт, надо в эту ситуацию вносить ясность. Мне надо её увидеть, надо ей всё сказать, она обязательно посмеётся - и это будет правильно. Надо мне скорее на фронт!"
Будто кто-то угадал настроение Андрея: от Зорина пришла радиограмма "Привести взвод к походному порядку. Батальон днями выезжает в Екатеринодар.Будете извещены непосредственно." Непосредственное извещение пришло на следующий день, а ещё на следующий день со станции Гайдук прибыл литерный поезд, в котором уже готовые к бою были погружены взводы Недошкулы и Аракеляна. Взвод Андрея занял два вагона, и поезд отправился. Андрей тепло простился с Хруленко, не позабыв перед отъездом погрозить ему пальцем. По дороге к Екатеринодару поезд принял ещё три взвода, и батальон численностью 256 офицеров утром 18 -го апреля 1920-го года прибыл в Екотеринодар. Андрей тут же испросил у Зорина несколько часов увольнения, чистосердечно изложив причину: он должен найти госпиталь, в котором служит врач Соблина и объясниться, т.к. его могут убить, и ничего такого не случится уже никогда. Зорин выслушал серьёзно, неизвестно почему сутился и сказал "Поздравляю", потом разрешил уйти до 8-ми часов вечера. Батальон надо было найти здесь, на вокзале.
В Екатеринодаре в эти дни дислоцировались два госпиталя - офицерский и общий, т.е. солдатский. В солдатском госпитале Андрею сказали, что: "да, врач Саблина здесь работает, но она сегодня до вечера в увольнении". Назвали адрес. Около 10-ти часов утра Андрей постучался в замызнанную дверь на втором этаже замызганного дома на улице Газетной. Женский голос из-за двери откликнулся (это был её голос): - Миша, заходите! Андрей вошёл.
- Ты!? Откуда ты? Ты меня нашёл? Ты меня искал? Как же ты меня нашёл? Хотя это не трудно.... Погоди, дай опомниться....
Андрей видел, как она растеряна, а сам сразу успокоился. Она отложила в сторону шитьё (зашивала лайковые перчатки), встала, обняла за плечи в шинели, обняла за голову в смятой офицерской фуражке и целовала лоб, глаза, нос, щёки, затем впилась в губы. Она была небольшого роста и была очень сильная.
- Всё! - оторвалась она от него. - Пошли отсюда скорее. Ко мне должны придти. Но мне сегодня некогда. Мы уйдём, мы уйдём в другой дом, там нас пустят и приютят, там хорошие люди.- Мария бормотала почти бессвязно, Андрею стало её жаль. Мария плакала.
Они вышли и пошли налево по улице в сторону от центра. Пришли к небольшому, старому дому, их впустили. Здесь жили две медсестры из госпиталя, где работала Мария. Женщины быстро засобирались и ушли.
- Ты конечно не завтракал. Сейчас мы с тобой отметим встречу. Поедим . и весь день будет в нашем распоряжении. - Мария обращалась к нему на "ты", а он не мог так её называть и поэтому кое-как отделывался односложными словами.
- Я знаю,
почему ты всё время молчишь. Ошарашила я тебя своей активностью? Да? Ничего. Сейчас выпьем немного и разговоришся ты. Вот если ты думал обо мне. то как ты меня в мыслях называл? "Ты" или "Вы"? Наверняка "ты". А сейчас ты просто растерялся.
- Это ты растерялась!
- Да, правда, я астерялась от твоего такого вторжения. А сейчас я безумно счастлива.
- А кто такой Миша?
- Да один тут... Ладно, проехали!
Мария ушла в друю комнату, повозилась там, шурша расстилаемым бельём. Затихла и негромко позвала
- Иди сюда. Разденься. Весь разденься. Ляг ко мне. Вот так. Успокойся. Поцелуй меня. Вот так. Хорошо нам с тобой будет....
Они не заметили, как стало 4 часа дня и на дворе уже проглядывали первые сумерки. Немного поели, выпивать Андрей не стал
- Убьют нас с тобой! - заговорила она. - Тебя может быть и нет, а меня обязательно убьют. Завтра наш госпиталь грузится и отправляется в Новороссийск. Это ваш батальон движение до Новороссийска восстановил? У нас приказ зачитывали - награждают там всех вас. И твою фамилию зачитывали. Куда теперь вас?
- На фронт. Как под Орловской дыру нами заткнут.
- Так фронта-то нет, одна дыра осталась, красные выдохлись, а наши разбежались. Только наши госпитали остались город оборонять. Тяжело вам достанется. Боже тебя сохрани!
Правый фланг батальона упирался в Кубань (как под Орловской). А левый - в хутор Шумиловский. Окопы были оставлены какой-то солдатской частью, и офицерам пришлось их углублять и подсыпать брустверы. С утра началась артподготовка. Была она вялая, видимо, красные не ждали здесь серьёзного сопротивления, вероятно они надеялись на головах и на спинах оборонявшихся ворваться в город. Артподготовка кончилась. Красные двумя негустыми цепями пошли вперёд, сначала шагом потом перебежками с залеганием. Шли грамотно. Залпом их было не взять. Офицеры открыли огонь. Били нечасто, прицельно, аккуратно выцеливая сначала лежащего, и стреляя во встающего. Ещё не встав полностью на ноги, красноармеец получал пулю. Красные цепи залегли в последний раз, стали отползать и перебегать назад. Атака была отбита. На поле лежали убитые и раненные. Пулемёты офицеров молчали. Вихрем налетел артиллерийский вал. По количеству разрывов можно было сообразить, что били никак не меньше четырёх батарей. Андрей лежал на дне окопа, а над ним грохотал смерч: летела земля, осколком расщепило черенок лопаты, которую он прислонил к стенке траншеи, ойкнул и затих юнкер Бутов, тот . что лежал слева. И вдруг он почувствовал, как кто-то надевает ему на голову свалившуюся фуражку - руки были маленькие и мягкие. Это была Мария.
- Ты уже совсем что ли дура? - закричал Андрей на неё. - зачем ты здесь? Откуда ты взялась?
- Я на поезд опоздала. Там меня дезертиршей считают. Но я же не дезертир? Будешь свидетелем!
- Что ты делать здесь будешь?
- Что положено делать медсёстрам в окопах, то и буду - вон сколько раненных будет. Санпакеты у вас у всех есть? У тебя есть? Перевязывать буду. У меня наган есть.
Отбили ещё две атаки. К вечеру батальон потерял треть бойцов - в основном убитыми и тяжело раненными. Раненные легко остались в строю.
Подполковник Зорин собрал командиров рот и взводов.
- Ещё пара таких артналётов и город защищать будет некому. Приказа отступить нет. Может быть его и не будет. Сейчас мы займёмся раненными, надо переправить их на ферму, что вон там возде самого города. После полуночи мы атакуем противника . Цель атаки - вывести из строя артиллерию. Ни в одном учебном пособии и ни в одном наставлении полевой службы этого вы не найдёте, но выхода другого нет. Один взвод справа от берега реки, второй слева от хутора обходят окопы красных. Остальные два взвода скрытно, ползком приблизятся к окопам противника насколькоэто возможно и ,как только будут обнаружены, вступают с ним в перестрелку. Причём в полной мере используют пулемёты - у нас их 11. Это большая сила. С началом огневого боя взводы справа и слева атакуют батареи - они от линии окопов отстоят где-то на 400 шагов - мы засекли их дислокацию во время обстрела, когда они нас долбили. Задача - взорать пушки. Гранату в ствол - и взорвать! Наша надежда на внезапность, неординарность и на большевистскую тупость, беспечность и самонадеянность. Сейчас: приступить к транспортировке раненных, ознакомить людей с планом атаки. Объяснить, что, по всему видимому, мы- смертники. Никакой паники! Красные нас боятся. Но такого никто никогда от противника не ждёт. Атакуем в 3 часа ночи, в 2.30 командиры подразделений - ко мне! Справа батареи атакует Сахаров, слева - Недошкуло.
- Прапорщик Недошкуло убит!
- Жаль прапорщика! Господин капитан, назначте командира взвода!
- Слушаюсь.
- Всё! Выполнять!
Операция по уничтожению вражеской артиллерии удалась частично: из 4-х батарей взорвали 3 - четвёртую не нашли. Потеряли на этом деле 18 человек: артиллерийская обслуга хоть и проворонила непосредственное нападение, но сопротивлялась отчаянно - красные стреляли и дрались штыками. Несколько юнкеров не убереглись от собственных гранат. Наутро красные не атаковали, била одна батарея, но, видимо, считалось, что этим огнём офицерский батальон не угомонишь. А атаковать в лоб было себе дороже - ночью офицерские пулемёты парализовали окопы красных. Зорин отправил в город нарочного, который возвратившись к полудню доложил, что город пуст, на вокзале нет ни паровозов ни вагонов, нет никакого командования. Батальон был брошен на произвол судьбы - о нём просто забыли. Зорин принял решение ночью оставить позицию, но что было делать с раненными! Их набралось уже более полусотни. И все они были ранены тяжело. Возле них находилась Мария Саблина и две девушки из хутора Шумиловского.
К вечеру этого в общем-то спокойного по военным меркам дня Андрей был ранен. Пуля на излёте разорвала сбоку шинель и застряла в мышцах живота. Андрей быстро разделся и с помощью юнкера Щорса они вынули пулю. Собрав три санпакета они натуго перебинтовали живот, остановили кровь. Андрей надел шинель и попробовал встать - голова кружилась, стоять он не мог. Кто-то сообщил Марии. Она по-деловому проверила его перевязку и приказала лежать до ночи. Ночью батальон ушёл в город. Раненных на телегах и кое-как пешком переправили в хутор, разместили кого-то по хатам, по сеновалам, а около 20 человек разложили в коровнике местного богача Журко.
Красные пришли в хутор чере2 дня. Раненных выводили, вытаскивали и расстреливали прямо во дворах. Убили и двух девушек-санитарок. В коровнике застрелили Марию, раненных перекололи штыками. Андрей получил вторую рану в живот.
Хоронили хуторяне офицеров в братской могиле, предварительно раздев их до нижнего белья.
- Тату, дывысь, а ций мабуть живый! Дывысь, очима плюмкае! Давай забэрэмо ёго до сэбэ. Як ёго ховаты живого!?
- Та пострэляють же нас за цэ! Червони воны ж як собакы!
Андрея перенесли в дом, хозяйка нестарая казачка с 16-летним сыном расположили его в тёмной , прохладной без окна горенке. Хозяин, седоусый казак не возражал, зашёл, покряхтел, кашлянул негромко в кулак и, не сказав ни слова, вышел. Это и был Лаврентий Журко.
Трудно выздоравливал Андрей. Он был в беспамятсяве. Во сне и в бреду: чудились взрывы, появлялся образ Марии, мерещились пушки и гранаты, появлялся Володя Аракелян.
Приходил Петро Кацай, местная голытьба, который теперь стал местной властью. Посмотрел на раненного.
- Ох, хватим мы с тобой, дядько Лаврентий, горя з этим офицером!
- А може вин и нэ ахвицер!
- Як же нэ офицер! Бачишь, на кителе ёго два хрест з сэрэбра - то такый офицерский орден. Таки ордена за просто так не давали. Я служил, я знаю. Боевый офицер.
"Оклымався" Андрей ближе к лету, уже кончался май. Он вставал, ходил по дому, ночью выходил во двор и даже выходил в поле за огород. С каждым днём он чувствовал себя всё крепче. Раны на животе заросли и темнели теперь уродливыми шрамами. Надо было думать. Что делать дальше. Снова пришёл председатель хуторской власти Петро Кацай.
- Давайте знакомиться , господин-товарищ, не зною, как и сказать. И не знаю в якому вы звании. Бачу, що офицер, а звания не знаю.
- Поручик.
- Поручик, значит? По нашему, по-казацки это вроде как подъесаул. Хорошее звание. Ордена у вас есть- значит воевали вы хорошо. Но за такую вашу войну у нас сейчас к стенке ставят. Надо что-то делать. Что думаете делать?
- По тому, как вы со мной разговариваете, чувствуется, что прямо сейчас вы меня на расстрел не поведёте. Уходить мне надо. Уходить из хутора, с Кубани, из России. Советоваться буду: с вами, с Лавтентием Григорьевичем, сам буду соображать.
- От що скажу я тоби, хлопче. Побудэшь ты в мэнэ ще едынь тыждень, та спровадыть тэбэ мий Мыкола на энту сторону, за Кубань. На баркаси пэрэвэзэ. У аули Жако живэ мий кунак Мухаб Таторшао, вин прыймэ тэбэ и допомогнэ, якщо потрибность будэ. А покы живы, живы ще едынь тыждэнь. Так, Пэтро, чи нэ так?
- Ха будэ так! А що, дядько Лаврентий, е в тэбэ чарка, чи нэма?
- Якый же я козак без чарки? Зараз всэ будэ.
Через неделю поздней ночью, Андрей подошёл к холмику, который насыпали хуторяне на братской могиле в то апрельское утро. Там, под землёй, среди раздетых мужских тел лежажо тело его Марии - одета она была в холщёвую юбку и в офицерскую хромовую куртку. Куртку с неё не сняли,т.к. была она пробита в 4-х местах - две дыры на груди и две в спине - от двух сквозных пуль. Утром они с Мыколой уже входили в саклю Мухаба Таторшао, неся немалый оклунок харчей, что соорудила Домна Сергеевна, жена козака Лаврентия Григорьевича Журко.
Мухаб Таторшао был пожилой бородатый шапсуг высокого роста прекрасного телосложения, которое угадывалось под просторной чохой неопределённого цвета. Чоха была подпоясана узеньким кожанам ремешком, на котором болтался в деревянных ножнах небольшой нож, который кинжалом ну никак не назовёшь. Мухаб был лыс. но седины в оставшизся волосах и в бороде с усами видно не было. Он не удивился приходу гостей и вёл себя будто вышли эти люди на двор за кизяком, а сейчас вернулись и снова вошли в саклю.
- Садитесь. Сейчас чай пить будем. Ты Мыкола ел дома что-нибудь? А гостя своего кормил? Как тебя, гость дорогой, зовут? Расскажи про себя.
Андрей коротко рассказал о себе и о последних своих днях.
- Знаю про ваш бой, знаю как вас обманули ваши командиры и про то знаю, как перебили вас раненных красные. Ты тоже раненный был? И тебя тоже штыком кололи? Русские люди - хорошие люди, а красные плохие и белые плохие. Война это плохо.
Жён у Мухаба было две: старшая Айша-женщина лет чуть больше сорока, и младшая - 20-летняя Рая. Они бесшумно сновали по дому, выходили, заходили, тихонько переговаривались. Откуда-то колесом выкатили сырно - круглый стол на низеньких ножках и сложили на него всевозможную снедь от холодгой баранины до пучков зелёного лука. Рая внесла и поставила в сторонке небольшой слегка позеленевший самовар, который доброжелательно парил и отдувался.
- Водки у меня нет - у меня буза, но она крепкая, русские любят. Будешь бузу?
А ндрей отказался: - Извини. Дорогой хозяин, но с утра даже лошади не пьют. Я немного не здоров. Нельзя мне.
- Пусть русские лошади не пьют с утра, а кабардинки пьют - я выпью немного, потому что у меня сегодня с утра праздник: гость у меня в доме.
Во дворе у Мухаба были две сакли - в одной жил он с жёнами, а в другой - его четверо детей с его сестрой Джамилёй. Муж Джамили по глупости (так сказал Мухаб) пошёл служить ординарцем к самому Покровскому, и его убили год назад. Теперь Джамиля со своими двумя детьми жили в доме брата. А в её пустом доме жили сейчас трое русских - тоже из Екатеринодара - от красныхсбежали. Андрею предстояло с ними познакомиться.
Следующей ночью Мыкола погрёб на баркасе на свою сторону.