Поленова Лиля : другие произведения.

Золотой Шар

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


Золотой шар

  
   Просторный двор где-то в центре Москвы. Лето. Серый свалявшийся тополиный пух у бровки асфальта, за ней вытоптанное пространство детской площадки. Деревянный подгнивший скелет грибка в центре песочницы. Жестяная веселенькая мухоморной расцветки крыша облезла и проржавела пятнами. Один лист жести сорван и валяется недалеко на земле. В стороне скамейка, черные чугунные ноги, зеленое деревянное сиденье. На ней налипла желто-коричневая тополиная шелуха. Дальше за скамейкой вскопанная сырая земля, ряды тополей, солнечные пятна. Очень рано, зябко, но день будет жарким. Пахнет влажной землей, тополями, помойкой и немножко бензином. На спинке скамейки, скрючившись по-обезьяньи, спиной к площадке сидит подросток лет пятнадцати. Он опустил белобрысую голову и поднял плечи. Лица не видно. У его ног - мусорное ведро. Около тополя стоит, ссутулясь, худая угловатая девочка. Похоже, она собралась уходить, но вернулась и не знает, что ей делать. Она делает шаг к мальчику, наклоняется, чтобы взять ведро. Он неожиданно быстро соскакивает на землю, перехватывает ее руку и берет ведро сам. Они идут по рыхлой грязи между тополями. Девочка выпрямилась и немного запрокинула голову, мальчик тащится следом, опустив плечи. Видно, что девочка выше ростом. Они скрываются за поворотом в конце двора.
   Это все неправда. Этого не было, а то, что было, было не так, не тогда и с другими людьми. История довольно обычная, из тех, что запоминаются и мучают все жизнь, но малоинтересны постороннему. Только за уже развалившимся пьяным столом, допивая последние остатки и дойдя до известной степени откровенности, можно вдруг начать сбивчиво и горячо рассказывать ее терпеливому и слегка сонному собеседнику.
  
   В середине семидесятых годов время устойчиво стояло на месте. Изо дня в день Крыса и Королькова брели домой из школы одной и той же дорогой - от Хлебного переулка проходными дворами к Никитским воротам, мимо кинотеатра "Повторного фильма", магазина "Ткани", заходили в скверик, где в монументальном кресле расположился красный граф Толстой. Менялись только времена года да количество звездочек на необъятной груди Брежнева и иногда афиша на здании кинотеатра. Фильмы повторялись. В сыром мартовском воздухе пахло весной. Школьный двор, подворотня, огороженная покосившимся забором стройка, киоск с мороженым, овощной магазин. Мрачная тетка наливает томатный сок в мокрый стакан. Если насыпать в него очень много соли, то потом не так хочется есть, и можно не бежать домой, а опять свернуть в переулок, в проходной двор, прочавкав промокшими сапогами по уцелевшей на газоне снежной полоске.
   Крысу теребило нетерпение, дома не сиделось, и Королькова охотно шлялась с ней после школы, благо морозы уже кончились - март был на исходе. Скоро каникулы, потом короткая весенняя четверть, экзамены - и восьмому классу конец. На будущий год все будет по-другому, она переходит в математическую школу, там ее, может быть, начнут называть по имени - Лялькой. Дурацкое, конечно, имя, но все лучше, чем невыносимо обидная кличка. Из-за клички она и фамилию свою ненавидела. Прозвищу способствовали и широкие передние зубы, и дурацкая привычка прикусывать нижнюю губу. С кличкой бороться бесполезно, и Крыса смирилась, как смирилась и со своей внешностью - а она была долговязая, нескладная, длинноносая, никому не нравилась, на школьных вечерах уныло стояла у стенки, танцевать ее не приглашали. А вот Ленка Королькова нравиться умела, хотя была вовсе и не красавицей: щеки круглые, нос курносый, попа толстая.
   - Далась тебе эта школа, - ворчала Королькова, облизывая мороженое, - подумаешь, Софья Ковалевская!
   - А чего я теряю?
   - Меня.
   - Ты могла со мной пойти. Я звала.
   - Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме, - назидательно произнесла Королькова, - из меня математик, как...
   - Брось ты прибедняться.
   Крыса помолчала, перекинула сумку с одного плеча на другое.
   - Малайца все равно в ПТУ выпрут, а больше я ни с кем и не дружу. И Крысой меня дразнят.
   - Крыса ты и есть! Нашла с кем дружить - с Малайцем! У вас что - роман?
   - Почему роман? Раз я с человеком разговариваю, так, значит, сразу роман! Я с ним за одной партой сижу, с кем мне еще разговаривать?
   - Не больно-то ты с ним раньше разговаривала. Боялась как огня. Чего вдруг случилось-то?
   Крыса не могла внятно объяснить, что случилось и почему вдруг Андрей Малахов, так ее раньше раздражавший, вдруг переменился. Или это с ней что-то произошло?
   Малайца в классе опасались. Несмотря на невысокий рост, он мог дать по морде кому угодно. Прозвище очень к нему подходило - хотя Малаец был белобрысым, черты его лица казались монголоидными: приплюснутый нос, высокие скулы и блекло-голубые глаза-щелочки. Учиться он не хотел, на двойки плевал, отвечать на уроках отказывался. Вызывать в школу родителей было бесполезно. Отец, математик, погиб, утонул во время похода на байдарках, когда Малаец учился еще во втором классе. Мать, совсем молоденькая, похожая на девочку, работала медсестрой в больнице, дежурила сутками, дома почти не бывала. Разговаривая с учителями, она краснела, запиналась, опускала голову - ее становилось жалко. Девятый класс Малайцу не светил, да он туда и не рвался, дотягивал восьмой по необходимости, компанию водил с людьми подозрительными, сильно старше его, пару раз попадал в милицию, но ни во что серьезное пока не вляпывался.
   Раньше Крыса с Малайцем друг друга недолюбливали, она почему-то была уверена, что ненавистную кличку придумал именно он. К тому же классе во втором Крыса наябедничала на Малайца учительнице, и он потом довольно больно стукнул ее по голове портфелем. Причем сделал это как-то страшно, подошел в раздевалке, посмотрел в лицо, молча размахнулся, огрел со всей силы и так же молча ушел. Ей тогда показалось, что его узкие глаза побелели от злости. Оказавшись с ним за одной партой, Крыса поначалу испугалась, она была девочка тихая, старательная, училась хорошо и хулиганов опасалась. Правда, просидев вместе почти два года, они как-то притерлись друг к другу, не то чтобы подружились, но и не враждовали. Отношения изменились этой весной, Крыса с Малайцем вдруг начали разговаривать. С чего это началось, вспомнить трудно. Малаец что-то сказал, Крыса ответила, он повернулся к ней, посмотрел так, словно первый раз видит, - и она разглядела, что у него голубые, прозрачные, как небо, глаза, и так не хотелось, чтобы он опять равнодушно отвернулся в сторону. Преодолев смущение - Крыса с мальчиками разговаривать не умела, - она зашептала быстро-быстро, чувствуя, что сейчас все пропадет, сбилась, замолчала растерянно, но Малаец не отвернулся. С этого дня жизнь Крысы наполнилась смыслом, она рвалась в школу, куда раньше ходила как на каторгу. Посещаемость Малайца тоже существенно улучшилась, он появлялся в классе до звонка, хотя раньше опаздывал с неизбежностью поезда "Сочи-Москва".
   Каждый раз при разговоре о Малайце у Крысы появлялось идиотски смущенное выражение лица, и Королькова с трудом давила в себе раздражение. Влюбилась, дура! Ну как, скажите на милость, можно в Малайца влюбиться! Она переменила тему.
   - Я вот тут стих написала. Помнишь, про что мы с тобой вчера говорили...
   Королькова отшвырнула бумажку из-под мороженого, облизала пальцы и произнесла:
  
   Порою мне грустно, что я - это я,
   А вовсе не кто-то другой,
   И что никто во мне меня,
   Никогда не заменит собой...
  
   - Здорово... - протянула Крыса, - слушай, а интересно, Малайцу грустно, что он - это он?
   - У него спроси, - буркнула Королек обиженно, - достала ты меня своим Малайцем.
   Наконец, чувствуя, что все мыслимые сроки пропущены и дома ждут неприятности, Крыса с Корольком расстались. Крыса побежала домой, на улицу Алексея Толстого, кисточка ее смешной полосатой вязаной шапки, похожей на клоунский колпак, колотилась по спине, а Королек, ежась в своем тяжелом, пропитанном влагой коричневом пальто с оскорбительным для ее эстетического чувства облезлым цигейковым воротником, поплелась к себе на Суворовский бульвар. Кончик ее курносого носа слегка подергивался - она сочиняла стихи.
  
   Королькова полагала, что Малаец - обычный хулиган, двоечник и бездельник. Просто на Крысу никто раньше внимания не обращал, вот она и прыгает. Заметив как-то у Крысы линейку, на которой кривыми буквами были выведены два имени - ее и Малайца, Королькова ехидно заметила:
   - Смотри, Лялька, совместное имущество по закону является подтверждением гражданского брака.
   - Чего-чего? - переспросила Крыса. Королек обладала разнообразными и совершенно лишними познаниями и делилась ими весьма неожиданно.
   Впрочем, то, что происходило с Крысой, было неудивительно. Все вокруг влюблялись. Королек на тетрадном листе в клеточку вычертила "Схему отношений". От квадратиков с именами тянулись разноцветные стрелки, рисунок получился запутанным и усложнялся день ото дня. Квадратик с Крысиным именем связующих линий не имел, стрелку от себя к Малайцу она с негодованием стерла и заменила вопросительным знаком.
   - Пора тебе, подруга, озаботиться своей личной жизнью, - заявила Королькова и пририсовала вопросительному знаку смешные круглые глаза с томными длинными ресницами, - назрел вопрос, назрел... Скоро лопнет.
   Крыса с Ленкой валялись на широкой тахте и рассматривали "Схему". Королек жила в коммуналке, в одной комнате с мамой и папой, точнее, с мамой и без папы - он почему-то большую часть времени проводил в Ленинграде. О жизни своей семьи Королек не распространялась, отца называла "Борода" и высказывалась о нем непочтительно - "Борода приперся" или "Борода свалил в Питер".
   Тахта была отгорожена от остальной части комнаты секретером и пианино, получался уютный, хотя и темноватый угол. Темно-синий клетчатый плед, усеянный волосками белой кошачьей шерсти, издавал странный незнакомый запах - так пахла вся Ленкина комната - затхлости, сырости и почему-то корицы и еще пыли и кошки, пока не принюхаешься  подташнивает.
   - Мне никто не нравится. - Крыса перевернулась на спину и уставилась в высоченный потолок с сохранившейся лепниной.
   - Так нельзя. Так ты до онанизма докатишься.
   - Заткнись, а? Вечно ты глупости болтаешь!
   - Ханжа! - возмутилась Королек и тоже перевернулась на спину. Тахта под ней скрипнула. - Между прочим, онанизм в пятнадцать лет совершенно нормальное явление, это я в медицинском справочнике прочла. Скажи еще, ты ничего не чувствовала, когда мы "Ромео и Джульетту" смотрели?
   - Это Шекспир, дура ты.
   - Сама ты дура. - Королек снова перевернулась на живот, почесала одной ногой другую. Лицо у нее было мечтательным. - Помнишь, как там Ромео с голым задом на кровати лежит?
   - То кино, а если я вблизи чей-нибудь голый зад увижу, меня стошнит. - Крыса фыркнула и прикусила губу.
   - Ну уж. - Ленка почесала нос, - у Малайца твоего зад, наверное, ничего. Фигура хорошая.
   - Ростом маловат, - протянула Крыса. Обсуждать Малайца было почему-то приятно.
   - И вообще он сволочь, - неожиданно заключила Ленка.
   С Суворовского бульвара доносился шум, скрип тормозов, иногда звуки, похожие на выстрелы, - чихал двигатель. Королек поискала глазами кошку, чтобы ее потискать, но кошка куда-то запропастилась, наверно, валялась, как обычно, на батарее, своей белой облезлой шерстью напоминая старую кроличью шапку, брошенную на просушку.
   - Почему у меня кошка так линяет? Может, лысеет? Слушай, а бывают лысые кошки?
   - Не знаю. - Крыса села спиной к Ленке и стала снимать с себя кошачьи шерстинки. - Ленка, а ты когда-нибудь этим самым занималась?
   - Чем?
   - Ну, этим... про что ты говорила... - закончила она шепотом.
   - Ага. Меня Людка Сеченова научила. - Королек тоже села и зашептала. Круглые щеки ее порозовели, карие глазки прищурились. - Встаешь под душ, под ручной только, головку отвинчиваешь, ну разбрызгиватель, и струйку себе туда направляешь, только несильно.
   - Ну?
   - Ну! Кончаешь - вот и все ну!
   - Смешно.
   - Что смешно?
   - Загадка такая была: разбрызгиватель мужского рода из трех букв...
   - Знаю, знаю, средняя - у, душ это, - Ленка захихикала.
   - Противно все это, - Крыса перестала обирать шерстинки и, задрав голову, смотрела поверх пианино в окно, - противно. Мне хочется по-настоящему, по любви. А это...
   - "Любовь окутывает нас тонкой паутинной пеленою, оставляя на губах горький привкус миндаля..."
   - Это чье?
   - Мое.
   - Вот я и говорю - привкус миндаля и душ какой-то... Фигня.
   - Фигня, конечно. Пойдем отсюда, скоро Борода припрется, он утром из Питера приехал.
   Ленка и Крыса слезли с тахты и пошли к двери. Их пальто были кучей свалены на полу, и кошка оказалась сверху. Ленка шуганула кошку: "Брысь, лысая тварь", и они принялись наматывать шарфы и натягивать сапоги.
   - Я - домой, - сказала Крыса с тоской, - проводи до Никитских?
   - Угу, - Королек натягивала пальто, - хоть бы мои уже развелись, а?
   - Это еще зачем?
   - А Борода тогда будет алименты платить, может, хоть куртку мне приличную купят. А так коробку конфет привезет, и они с маман давай объясняться. Все ночь там за ширмой шепчутся, будто я не слышу. Баба у него там в Питере, так он все решение принять не может, кого он, видите ли, любит! "Пойми меня,  говорит,  Валюша, я хочу быть порядочным человеком". А маман рыдает. Год уже так, а ты говоришь - любовь, любовь... У него тут любовь, а там гражданский брак с общим имуществом. И сынок у него там - годик ему. Братишка. На хрена мне братишка? Я алименты предпочитаю.
  
   Взаимный интерес Крысы и Малайца был в классе замечен и девочками не одобрен - Малайца не любили. Крыса чувствовала холодок осуждения.
   - Чего они, а? - тоскливо спрашивала она у Корольковой, бредя домой из школы.
   - Завидуют, - веско отвечала Королькова, - у вас с Малайцем вид влюбленных идиотов, вот всем и завидно. Наблюдать чужую любовь всегда мучительно.
   - Какую еще любовь!
   - А что же еще? Первое чистое чувство, пробудившееся в ваших невинных сердцах, в котором вы и сами еще не отдаете себе отчета, преобразило ваши лица и души...
   - А по-человечески ты выражаться можешь?
   - Могу. Не связывайся с этим козлом, наплачешься. Он сидит перед тобой с презрительной рожей, а ты вся извертелась, хихикаешь, глаза преданные - меня и то тошнит.
   - Знаешь что! Ты тоже завидуешь! Со мной первый раз в жизни что-то происходит, я, может, первый раз кому-то понравилась, а ты...
   Плохой вышел разговор. Крыса ушла, потом Королек догнала ее, уже почти у самого дома, и извинилась. Она была вся красная, запыхавшаяся, вязаная малиновая шапка съехала на лоб. Королек стянула ее и крутила на пальце. Во дворе было тихо, пасмурно и пусто, горы серого снега под стенами и не думали таять, предчувствия перемен обманывали - тоска, да и только.
   На последнем уроке Крыса действительно по-дурацки хихикала, потому что Малаец приставал с вопросами, в кого Крыса влюблена.
   - Мне вот, - говорил он, отводя глаза, - одна девочка в классе нравится.
   Крыса спрашивала, кто именно, а он темнил, бормотал, что девочка эта сидит не во втором ряду, и не в третьем, и не позади них, и не впереди. Крыса волновалась, по всему получалось, что это она сама, но Малаец был таким спокойным, что в это трудно было поверить. Расстались они на том, что Крыса скажет первая, кто ей нравится, а потом он. До самого вечера она томилась, бессмысленно болталась по квартире, включала и выключала радио, пока не вернулись с работы родители и не пришлось сесть за уроки.
   Крыса сидела в своей комнате за письменным столом. На кухне бубнили родительские голоса. Сосредоточиться не получалось. Она встала, потопталась по маленькой комнате. Слева в углу стояло музыкальное хозяйство - проигрыватель и огромный катушечный магнитофон "Днепр-10", похожий на старинный радиоприемник: полированный ящик, затянутый спереди светлой материей, в центре круглый светящийся зеленый глаз. Крыса достала маленькую пластинку, попробовала пальцем иглу, отчего раздалось громкое шуршание, и бережно опустила звукосниматель на диск.
  
   В мокром саду осень забыла
   Ржавый платок желтой листвы...
  
   Голос был гнусавый, электрогитары подвывали.
  
   Лучше бы нам встретиться было
   За полчаса до весны...
  
   - Ляля, - закричала мама из кухни, - выключи эту гадость!
  
   Расставаньем мы наказаны,
   Что слова любви...
  
  -- Оставь ее в покое, - вмешался папа.
  
   ...прежде сказаны,
   Что совсем другим доверялись мы...
  
   - Я не могу оставить в покое! Ляля!
  
   За полчаса до весны...
  
   Крыса прикрутила громкость до минимума - от греха подальше. Гнусавый голос уверял шепотом, что "было бы все проще, наверно, за полчаса до весны", но те же слова, звучащие тихо, уже не имели цены.
  
   А наутро началась настоящая весна. Серая облачная вата куда-то уплыла, солнце стало вдруг горячим, из-под темных сугробов потекли мутные реки, капель глухо застучала по асфальту, небо поднялось высоко, галки обсели мокрого брюзгливого графа Толстого, и даже унылый Гоголь, спрятанный в скверике рядом с Суворовским бульваром, слегка повеселел - снег стаял с забавных фигурок, окруживших его постамент. В такой день не могло случиться ничего плохого. Глаза у Малайца были прозрачными, он не вздергивал верхнюю губу, как волчонок, а улыбался вовсю и щурился от солнца, сидя лицом к Крысе. Они дурачились, кидались друг в друга ластиком, пока математичка не пригрозила выгнать их обоих из класса. Это было так смешно, что Крыса и Малаец повалились на парту от хохота. Отсмеявшись, они сделали серьезные лица и отодвинулись друг от друга.
   - Скажешь мне, кто тебе нравится? - шепнул Малаец тихо-тихо, глядя перед собой.
   Крыса кивнула, криво оторвала от последней страницы в тетрадке кусок бумаги, написала "Я люблю тебя", свернула листочек в несколько раз и подсунула Малайцу под локоть.
   - На перемене прочтешь.
   Малаец кивнул, с безразличным лицом сунул листок в карман.
  
   На следующем уроке Малайца не было. Его лучший друг Федюнчик тоже исчез. Всю перемену Крыса проторчала в женском туалете на третьем этаже. Там было большое и относительно чистое зеркало, перед которым было удобно краситься, поэтому на третьем этаже собирались семи- и восьмиклассницы. На втором этаже было такое же зеркало, но там вечно носилась малышня, играя в жмурки и лазая через перегородки между унитазами.
   Людка Сеченова показывала, как надо правильно красить ресницы и рисовать стрелки, и Крыса стояла рядом и добросовестно делала вид, что очень заинтересована. Королькова была там же, но Крыса отводила глаза, и Королек первая тоже не заговаривала. У Крысы ужасно потели ладони, она вытирала их о фартук, но они тут же становились влажными и липкими. После звонка все повалили в коридор, Крыса задержалась и стала мыть руки. Королек, выходя последней, оглянулась, держась за дверь, и спросила как-то искательно:
   - У тебя все в порядке?
   - Угу, - кивнула Крыса, - я сейчас иду.
  
   Малаец так и не появился. Крыса отпросилась минут за пятнадцать до конца последнего урока, чтобы не идти домой с Корольковой. Весна на улице была уже не такой веселой, хотя солнце никуда не делось и ручейки, журча, тащили мусор в канализацию. Из-под тающего снега показалась прошлогодняя грязь, бумажки, размокшие окурки, все это налипало на сапоги, ноги сразу стали мокрыми. Крыса пошла самой короткой дорогой. Дома она тосковала, слонялась из комнаты в комнату, но наконец наступил вечер, пришли родители, все вместе ужинали на кухне, телефон звонил сто раз и все не ей - и Крыса как-то отвлеклась и почти успокоилась. Сломался магнитофон, лента зацепилась склейкой за головку и намоталась, и она уселась его чинить. Было почти девять. Крыса отвинтила крышку, сдула лохматую, свалявшуюся серую пыль, отогнула головку и стала осторожно вытягивать скользкую коричневую изжеванную полоску. Зазвонил телефон.
   - Ляля, подойди! - крикнула с кухни мама.
   - Не могу, лента порвется, - отозвалась Крыса.
   Телефон дребезжал. Крыса услышала, как отец прошаркал в гостиную - у него у одного тапка оторвана подошва. Телефон замолк.
   - Ляля, тебя!
   - Я не могу сейчас. Там Королькова?
   - Нет, мальчик какой-то. Сказать, чтобы перезвонил?
   - Нет. - Ладони стали липкими. Выпущенная пружинка распрямилась с тонким звоном. Лента порвалась. - Нееет! Я подойду!
   Это не Малаец. Это Ромка опять не записал, что задали по алгебре. Или Толик. Толик не может решить задачу про треугольник. Толик никогда не может решить задачу по геометрии, и Крыса мучается, диктуя ему решение по телефону. Это не Малаец.
   - Алло!
   Только дыхание. Шутка какая-нибудь дурацкая. Трубка треснувшая и заклеена пластырем. Пластырь сразу стал влажным.
   - Але!
   - Это я,
   Малаец. Голос хриплый. Сказал "Это я" и молчит.
   - Привет!
   - Привет!
    Долго мы так будем молчать?
   - Я... я хотел тебе сказать... Помнишь, я обещал?
   - Что обещал? - Папа за спиной подошел к журнальному столику, взял с него что-то и вышел на кухню, пришлепывая тапочком.
   - Обещал сказать, в кого я влюблен, если ты скажешь.
   - Ну?
   - Я в Людку Сеченову влюблен.
   - Я так и думала, - сказала Крыса, сжимая треснувшую желтую трубку. Ноготь впился в ладонь. Другой рукой она нажала на рычаг.
   - Я так и думала, - повторила Крыса, слушая короткие гудки. Она медленно опустила трубку, разжала пальцы, постояла, глядя на молчащий телефон, повернулась и пошла к себе. Зрение как-то странно сузилось, по краям болталась мутная красная пелена с золотыми искрами. Из кухни окликнула мама:
   - Ляля, ты уроки сделала?
   Крыса обернулась:
   - Нет.
   - Как - нет? Что случилось?
   - Ничего, - а голос, как из бочки, чужой, - ничего. Я не хочу делать уроки. Надоело.
   - Ляля! Ляля, немедленно пойди сюда, мне надо с тобой поговорить! Ляля! Не смей хлопать дверью!
   У себя в комнате Крыса уселась перед магнитофоном по-турецки, взяла в руки порванную ленту. Почему-то тошнило. Распахнулась дверь комнаты.
   - Не хами. - Мама стояла на пороге. Крыса подумала, что она не права и стоит остановиться, но вместо этого заорала:
   - Не хочу!
   И тут красная пелена сомкнулась, заплясали золотые искры, и стало легко.
  
   Пришла в себя Крыса уже в постели, свет в комнате был погашен, горел только розовый ночник. Мама сидела на краю дивана, держа в руках стакан воды, папа стоял в дверях. Лица у обоих были испуганные. Стыдно не было, было пусто и все равно. Мама дала ей выпить какую-то таблетку, сказала, чтобы она завтра не ходила в школу, видимо, у нее переутомление, да и до каникул осталось чуть больше недели, ничего страшного. Они с папой на цыпочках вышли из комнаты и долго еще шептались на кухне. До Крысы долетали слова "пубертат", "гормональный дисбаланс", но ей было неинтересно, и вскоре она уснула, как провалилась. Сон был тяжелый, смутный, дурацкий, и гнусавый голос все гудел про "полчаса до весны".
  
   Утро оказалось солнечным. Сквозь выцветшие шелковые красные занавески пробивалось солнце, пушистый растрепанный солнечный зайчик подкрадывался к дырке на потертом ковре. В пустой квартире тишина, не хочется разлеплять веки. Не хочется, да, в общем, и незачем, голова гудит, жизнь обрушилась, как с детского грибка во дворе тяжелая снежная шапка. Малаец, наверно, в школе, сидит, обернувшись в класс, развалился за партой, будто ничего не случилось, и чувствует за спиной пустоту. Математичка ведет урок - у них первые два сегодня алгебра и геометрия, - посматривает на Малайца, делает ему замечание, чтобы сел прямо, и снова оборачивается к доске. У доски переминается с ноги на ногу и пыхтит Толик. Крыса не пришла в школу, он ждал ее до самого звонка, чтобы списать геометрию, потому что Крыса не только списать дает, но и объяснить успевает. И вот теперь он поплыл, и ненавистный треугольник АВС нарисован во всю доску. АВ = ВС значит треугольник равно-.., равно-.., а Малаец с третьей парты шевелит губами - равножопый? Да нет, это позавчера было, Крыса еще чуть с Малайцем не поругалась - шутка была грубой и глупой.
   В большой комнате зазвонил телефон, Крыса откинула одеяло, встала, пошлепала босиком по теплому, заляпанному солнечными пятнами паркету.
   - Алё?
   Телефон хрипло сопел, и Крыса почувствовала, что комок то ли в горле, то ли в груди растаял и дышать стало легко. В открытую форточку просачивалась струйка свежего воздуха, капель стучала по жестяному подоконнику, как ксилофон. Навалилась ужасная слабость, пришлось сесть в кресло, придвинутое к тяжелому дубовому письменному столу, и опереться на локоть - иначе невозможно было удержать телефонную трубку, ставшую страшно тяжелой.
   - Алё!
   - Ты чево в школе не была?
   - Я болею. - Как смешно и медленно звучит собственный голос. - Бо-ле-ю.
   - А-а! А я тебе вчера наврал. Ну, по телефону.
   - Я знаю.
   Да-да, это правда, уже тридцать секунд, минуту, вечность, с тех пор как услышала твое дыхание, знаю - и вчера знала, просто потом, когда ты позвонил, забыла, а теперь опять вспомнила, ты наврал, ты любишь меня, мы...
   - А зачем?
   - Не знаю, - Малаец помолчал, - а ты завтра придешь?
   - Приду.
   - А сегодня?
   - Не-а. Болею.
   Мышка, мышка, почему ты такая маленькая? Болею я...
  
   "А время бежало, бежало, бежало, бежало", как пелось на первой советской роковой пластинке, той самой, где было что-то про французского студента. Мелодии этой пластинки неслись изо всех окон, вытесняя "За полчаса до весны" и "зеленого крокодила", приходившего ночью посмотреть на портрет любимой. У метро торговали веточками вербы - мягкие серые комочки хотелось погладить, потереться щекой.
   Малаец каждый день возил Крысу домой на багажнике своего велосипеда, она цеплялась за сиденье и прислонялась щекой к его спине, ощущая сквозь колючий свитер твердую острую лопатку. Следом, держась чуть поодаль, ехал Федюнчик - он вез Крысин портфель.
   Возить Крысу Малаец начал, как только сошел снег. Он проиграл ей спор. Почему-то тогда у них в классе была эпидемия споров - спорили все со всеми и о чем угодно и на что угодно, а самые отчаянные - "на американку" или "на зеро", то есть проигравший исполнял любое желание победителя. То и дело слышалось "Разбей", и кто-нибудь ребром ладони разделял сцепившиеся руки. Вот Малаец и проиграл Крысе "на американку". Спор был дурацкий. Малаец утверждал, что может взглядом заставить любого обернуться, и уставился на Королькову, а Королькова читала под партой "Анжелику", и ее не то что взглядом, а даже и атомным взрывом вряд ли удалось бы отвлечь.
   - Ну и что ты хочешь? - спросил Малаец, лениво улыбаясь, и Крыса вдруг поняла, что он боится, ужасно боится, и растерялась от открывшихся возможностей. Тут Малаец сам и придумал себе наказание. Условия он неукоснительно соблюдал, каждый день бежал из школы домой, сбрасывал форму, натягивал свитер, выкатывал велосипед - Крыса ждала его на заднем дворе школы. Дома у Малайца она не была ни разу. Возил он ее каждый день, даже если они, поссорившись, не разговаривали, а это случалось часто.
   Учиться при такой жизни было невозможно, да Крыса и не пыталась. Отметки она, правда, по инерции получала приличные и, списывая в туалете на переменке у кого-нибудь задание по математике, машинально исправляла ошибки. Неприятности доставляли только химия и анатомия. По этим двум предметам Крыса не знала решительно ничего. Химичка была женщина добрая и плохие отметки ставила редко - жалела, прощала, просила выучить к следующему разу. С биологичкой Мариной Ивановной дела обстояли хуже. Марина Ивановна была дура, причем злобная дура. Она называла восьмиклассников "дети" и еще в начале года сообщила им елейным голосом:
   - Я люблю, когда дети много рисуют.
   С тех пор по анатомии надо было непрерывно рисовать в тетрадях цветными карандашами неприятные картинки и запоминать кучу дурацких названий - Марина Ивановна любила, чтобы дети учили параграф учебника наизусть. С рисунками Крысу выручала Королькова, но учить надо было самой.
   На прошлом уроке Крыса позорно молчала, и Марина Ивановна поставила ей двойку - для первого раза карандашом. На следующем уроке она должна была Крысу спросить, и если Крыса не ответит, то карандашная двойка утвердится, а в четверти будет тройка. О дальнейшем даже думать не хотелось.
   - Да ничего я не боюсь, - пыталась Крыса объяснить Малайцу. - Ну как ты не понимаешь! Не в том дело, что мама будет ругаться. Просто со мной такого раньше не было.
   - Ну и что? - Малаец пожимал плечами. - Не было, так будет.
   - Не понимаешь ты! Это будет как... ну, как если я... ну даже не знаю. Нельзя мне три в четверти получить, нельзя!
   - Не понимаю,  тупо удивлялся Малаец.
   Разговор этот происходил вечером во дворе. Мысль, что можно расстаться, пойти домой и выучить анатомию, им обоим в голову не приходила.
   - Ладно, - сжалился наконец Малаец, - не вызовут тебя завтра. Обещаю. Чего мы там проходим-то?
   - Не знаю. Королек чего-то рисовала. Вызовут.
   - Сказал, нет. Спорим?
   - Чего тут спорить!
   - Спорим? На "американку"! - и Малаец взял Крысу за руку, сжал пальцы. Ладонь у него была шершавая. Крыса молчала.
   - Ну?
   Она слегка сжала пальцы. Малаец резко разбил пари левой рукой.
  
   Анатомия была третьим уроком. С утра Малаец не появился. Крыса под партой несколько раз открывала учебник, пыталась прочитать хоть что-нибудь, но сосредоточиться не могла. От тоски и тревоги разболелась голова, тошнило. Отпроситься домой было непростительной трусостью и добровольным проигрышем пари. Малаец влетел в класс со звонком. За ним боком протиснулся Федюнчик. Крыса вспомнила, что его с утра тоже не было. Малаец прошел по классу и с равнодушным лицом плюхнулся рядом с Крысой. Свой портфель он очень бережно поставил на скамейку рядом с собой. С Федюнчиком явно что-то происходило - он вертелся на месте, хихикал, оглядывался на Малайца, подмигивал, как будто предвкушал какое-то яркое и необыкновенное хулиганство. Марина Ивановна попросила всех открыть тетради и пошла по рядам. Она всегда начинала урок с того, что проходила вдоль парт, проверяя домашнее задание. У Крысы в тетради красовалась тщательно нарисованная пищеварительная система человека. Молодец все-таки Королек! Малаец заныл, что он забыл тетрадь. Разговор это был привычный. Биологичка ругалась, Малаец оправдывался, обещал принести тетрадь завтра. Наконец она отстала и пошла дальше. Малаец открыл портфель, вытащил майонезную банку с крышкой. В банке до половины была налита какая-то жидкость, поверх нее плавали комки бумаги, на них - непонятные черно-серые твердые кусочки.
   - Что это? - шепнула Крыса.
   Малаец молниеносным движением перевернул банку, поболтал ее, открыл, столкнул локтем лежащую на краю ручку, так что она покатилась в сторону доски, пригнувшись, метнулся к учительскому столу, сунул банку в открытую сумку Марины Ивановны, стоящую около ножки стула, подобрал свою ручку и снова оказался сидящим за партой. Операция заняла несколько секунд. Кроме Крысы, никто ничего не заметил.
   - Что это? - повторила Крыса.
   - Феррум-с, - ответил Малаец шепотом, - и слабая соляная кислота. Химию надо учить, двоечница...
   И отвернулся.
   Марина Ивановна обошла класс и вернулась к своему столу. В спертом воздухе запахло дерьмом. На первых партах заерзали. Биологичка принюхалась, пожала плечами и открыла журнал. Запах усиливался. В классе загудели. Лицо у Марины Ивановны стало растерянным.
   - Кто это сделал? - спросила она неуверенно.
   - Что сделал? - отозвался Малаец невинным голосом.
   - Откуда запах?
   Биологичка пошла в глубь класса, пытаясь определить источник. Воняло уже нестерпимо.
   - Можно выйти, Марина Ивановна? - попросился Федюнчик, сидевший на первой парте. - Тошнит очень.
   - Кто это сделал?- закричала биологичка, перекрывая шум. - Малахов, ты?
   - Кто-то обосрался, Марина Иванна, - ответил Малаец, - но это не я.
   - Вон из класса! К директору! - Биологичка уже визжала. - Кто выпустил сероводород?
   Все повскакали с мест, кто-то пытался открыть фрамуги, но их, как обычно, заклинило, распахнули дверь, запах потек в коридор, девочки, не спрашивая разрешения, выбегали из класса, на шум явилась завуч. Всем велели выйти из кабинета биологии, находиться там было все равно невозможно. Урок был сорван. Когда и как нашли злополучную банку, Крыса так и не узнала. Несколько дней потом длилось разбирательство, но виноватых не обнаружили.
   Свое пари Малаец честно выиграл.
  
   На Королькову подвиг Малайца большого впечатления не произвел. Поколебать их взаимную нелюбовь Крысе не удавалось. Малаец, когда Крыса упоминала Королька, как-то кривил губы, опуская уголки вниз, и помалкивал, но от любого совместного времяпрепровождения уклонялся.
   Королек причины своей нелюбви объяснять не хотела.
   - Подлый он, вот увидишь! Ради красного словца...
   - Ну чем подлый, чем?
   Крыса с Корольком сидели во дворе позади школы на качелях. Это был громадный закоулистый проходной двор  с помойкой, жестяными гаражами, распахнутыми дверьми вонючих подъездов, со стайкой ободранных кошек. Качели притаились в дальнем углу, среди кривых низкорослых яблонь. К осени здесь поспевали мелкие уродливые ярко-красные яблочки, деревянные на вкус, но сейчас яблони цвели. Листочки были еле видны, а все ветки покрыты крупными бело-розовыми цветами. Если их потрогать, на руках остается желтоватая пыльца со слабым, но приторным запахом. Девчонки прогуливали физкультуру и были заняты чрезвычайно важным делом - они учились курить. Королек решила закурить от общей нескладности жизни и несчастной любви, а точнее, от отсутствия таковой. Крысе курение было необходимо как социальная привычка - Малаец смолил "Дымок", и в Крысином неумении было что-то позорное. Королькова стащила у Бороды красивую коричневую пачку с белым женским профилем - сигареты "Камея". Борода себя любит, дрянь всякую курить не станет. Сначала сигареты упорно не разгорались, потом Крыса сообразила, что во время прикуривания надо затянуться. Откашлявшись и утерев слезящиеся глаза, они принялись затягиваться изо всех сил, но это почему-то не получалось - щеки втягивались до зубов, но дым все равно в бронхи не проходил - накапливался во рту и вырывался клубами. К тому же все время разбирал смех, а от смеха - кашель. Наконец Королек приспособилась набирать в рот немного дыма и выпускать его с максимальным изяществом, Крысе это удалось тоже. Они передохнули, закурили по второй и начали болтать, время от времени засовывая сигареты в рот и стряхивая пепел на черную жирную землю.
   - Ну чем он подлый-то?
   Королек пыталась сбить серый столбик щелчком указательного пальца, зажав сигарету между большим и безымянным, и ответила не сразу.
   - Он мне во втором классе ручку с золотым пером сломал.
   - Ну и что?
   - А ничего. Мне ручку мама подарила. На день рождения. - Клуб дыма. - Дорогую.
   - Ну?
   - А он сломал.
   - Во втором классе?
   - А хоть в каком. Я просила отдать - а он ее двумя руками переломил. И смотрел на меня.
   - Да ну...
   - Не да ну. Он знаешь как смотрел? И ломал. Медленно.
   - А чего ты делала? Ты ж его сильнее, поди, была?
   - Испугалась. У него глаза белые.
   - И ты его за это не любишь? - Крыса раздавила окурок о доску качелей, бросила его на землю и натянула юбку на озябшие коленки.
   - Я его не люблю, потому что он сволочь. Подожди еще, что он у тебя попросит... Нашла с кем на "американку" спорить.
  
   "Да нет, ерунда это",  уверяла себя Крыса. Она сидела на багажнике велосипеда, прислонившись щекой к колючему свитеру Малайца. Просто ревнует Королек, раньше они вместе домой ходили, а теперь даже уроки делают не каждый день. Спросить у Малайца про эту дурацкую ручку? На фиг! Не помнит он. Мало ли кто что делал во втором классе...
   Федюнчик в этот день почему-то с ними не поехал, и Крысе ужасно мешала ее красная школьная сумка, которую все время приходилось придерживать, чтобы она не билась о колесо велосипеда. Малаец ехал непривычно медленно, как будто ему тяжело. "Я что, потолстела?" - удивлялась про себя Крыса. Вот наконец поворот в подворотню, двор, тополя - еще не распустились, а как пахнут! У подъезда Малаец остановился, зацепившись ногой за шершавый бетонный выступ около ступеней. Крыса спрыгнула с багажника, обошла велосипед вокруг и уже собиралась помахать ему рукой и взбежать по ступенькам - долгие прощания были не в обычае.
   - Эй, - окликнул ее Малаец. Он сидел на велосипеде, держа руль одной рукой. Край голубой рубашки выбился из штанов и торчал из-под свитера треугольником. Малаец щурился и улыбался не очень приятной улыбкой. Крыса подошла к нему почти вплотную.
   - Ты мне проиграла...
   Сердце екнуло. А страшновато, черт его знает, что он попросит. Еще Королек с ее дурацкими разговорами...
   - Ну... да. И что?
   - Не знаю еще. Подойди поближе.
   Крыса сделала полшажочка - дальше мешал руль велосипеда. Малаец протянул руку и слегка дернул ее за волосы, собранные сзади в хвост.
   - Тебе хвост не идет. Распусти.
   Крыса стянула с волос черную аптечную резинку и встряхнула головой:
   - Это все?
   - Не-ет, - с улыбкой протянул Малаец, потом быстро оглянулся на пустынный двор, бабусю, бредущую вдалеке с авоськой, наклонился, как будто хотел сказать что-то на ухо, неловко обхватил Крысу за шею и поцеловал в губы. Велосипед под ним зашатался.
   Крыса высвободилась, жалобно улыбнулась и прикусила широкими зубами нижнюю губу.
   - Крыса ты, - сказал Малаец ужасно ласковым голосом, - у тебя дома кто-нибудь есть?
   Она помотала головой, и Малаец спрыгнул с велосипеда. Сейчас, когда они стояли рядом, Крыса поняла, почему он раньше этого не сделал: она была выше примерно на полголовы и целоваться стоя им было бы затруднительно. Малаец прислонил велосипед к водосточной трубе, и они вошли в подъезд.
   - Велосипед сопрут. - Она почему-то говорила шепотом. Малаец посмотрел на велосипед.
   - И куда его? - Он тоже говорил тихо.
   - В подвал можно, под лестницу.
   И они стали вдвоем втаскивать велосипед по ступеням.
  
  
   - Слушай, кончай, а? Мешаешь! - Королек лежала на животе на вытертом ковре в комнате Крысы и, высунув язык, старательно срисовывала очередную картинку из учебника анатомии. Крыса валялась на диване рядом.
   - Чем я тебе мешаю?
   - Всем! Включи свет какой-нибудь.
   Крыса вытянула ногу, изловчилась, ухватила босыми пальцами шнурок, свисавший вдоль стены, и включила бра.
   - Там, где клен шумит... над речной волной...
   - Не, так еще хуже. Выключи.
   Крыса повторила маневр. Свет погас.
   - ...говорили мы... о любви с тобой...
   - Лялька!!!
   - А? Отшумел тот клен...
   - Да не так же, Господи! Отшуме-ел тот клен, ла-ла-ла-ла.
    В поле бродит мгла... - подхватила Крыса с энтузиазмом.
   - Заткнись. У тебя слуха нет!
   - Ну и что? А любовь как со-он...
   - Лялька!
   - ...стороной прошла... - распевала Крыса жизнерадостно. Слуха у нее и правда не было. - А любовь, как сон, а любовь, как сон...
   - Крыса! Если ты не заткнешься, я щас все брошу.
   - Ну и брось! Давай покурим.
   Королек бросила карандаш, села, засунула прядь волос за ухо.
   - А не заловят?
   - Не-е. Я окно открою. И все равно предки в гости ушли.
   Крыса скатилась с дивана на пол, подползла к столу, долго рылась в тумбочке и наконец извлекла помятую пачку "Столичных" и спички.
   - Пепельница на кухне. Принеси?
   Пока Королек ходила на кухню, Крыса открыла окно, поставила на пол и зажгла толстую свечку и погасила верхний свет. Из окна тянуло холодом и свежим тополиным запахом. В комнате было почти темно. Огонек свечки трепетал, но не гас, огромные дрожащие тени ползали по стенам. Девочки уселись на пол по-турецки друг напротив друга, по очереди прикурили от свечки. Помолчали.
   - Я тебе анатомию не успела доделать... - Королек уставилась на свечку стеклянными глазами.
   - Черт с ней. Слушай, а ты целовалась?
   Королек кивнула, не отводя взгляда от пляшущего желтого язычка.
   - По-настоящему?
   Ленка опять кивнула.
   - А всегда язык друг другу в рот засовывают?
   - Угу.
   - А я не знала... То есть знала, но теоретически. Я не поняла сначала. Я вообще думала, это противно.
   Королек отрицательно покачала головой.
   - А ты, когда целуешься, глаза закрываешь? - Не дождавшись ответа, Крыса продолжила. - Я закрываю. И Малаец. Я подглядела. Как ты думаешь, он меня любит?
   - Наверно...
   - Мы молчали, знаешь. Вообще молчали. Только целовались. Он вот тут сидел, на диване.
   - А ты?
   - А я вот так, - Крыса показала рукой вдоль дивана, - ну, поперек. На коленях.
   - И все время целовались?
   - Угу.
   - А сейчас он где?
   - Не знаю. Родители пришли, и он ушел сразу. Хорошо еще - в дверь позвонили, а не ключом. - Крыса хихикнула. - У меня засос, по-моему. На шее.
   Она оттянула высокий воротник свитера и придвинулась поближе к свечке. Королек посмотрела и присвистнула.
   - Да там не один! Как ты в школу пойдешь?
   - Фигня. Водолазку надену. Как ты думаешь, он меня любит?
   - Любит. Конечно, любит. Слушай, а ты не боишься?
   - Чего? Малайца?
   - Ну вообще...
   - Не-а. А чего мне бояться? Что он меня бросит?
   Королек молчала. В квартире было очень тихо. Со двора доносились детские голоса, кого-то настойчиво звали домой, залаяла собака.
   - Ты чего странная какая? Молчишь. Ты чего, Ленка? Ты... плачешь?
   Королек шмыгнула носом, вытерла рукой щеку и потянулась еще за одной сигаретой.
   - Ты чего?
   Королек махнула рукой, стала прикуривать от свечки, попыхтела сигаретой, чтобы та получше разгорелась.
   - Ну чего ты, Ленк? Ленка!
   - Завидую я, - сказала Ленка совсем тихо, - он мне не пишет даже.
   - Кто?
   - Ну, с кем я целовалась. Вахтанг.
   - Какой Вахтанг? Ты ни про какого Вахтанга не говорила. Кто он?
   - Журналист. Я с ним летом познакомилась. В Крыму.
   - Как журналист? Ему сколько лет?
   Ленка пожала плечами.
   - Лет двадцать пять, наверно. Да я тебе говорила. Ты вечно все забываешь.
   - Ну да!
   - А может, не говорила. Это в Коктебеле было. Я, помнишь, с Бородой ездила. Он какой-то его знакомый. Из Ленинграда.
   - А почему Вахтанг?
   - Не знаю. Грузин, наверно. Как Кикабидзе.
   - А чего ж ты мне не рассказала?
   - Не хотела. Он мне такое в рот засунул. - Королек отвернулась. В комнате темнело, лица ее было не видно. - А ты говоришь, язык...
   Крыса так удивилась, что не сразу поняла, что Королькова имеет в виду.
   - Что засунул?
   - Что-что... Вот то. Мы ночью по пляжу гуляли. "Массандру" пили... Это портвейн такой.
   - И ты согласилась? Зачем?
   - Затем. Я бы тогда на все бы согласилась. А он мне даже не пишет.
   - Слушай, а ты его любишь?
   - Не знаю. Это как во сне было. Даже не страшно.
   Крыса задумалась. Обе долго молчали. В большой комнате зазвонил телефон, но Крыса не пошевелилась. Телефон трезвонил, по квартире разносилось эхо.
   - Подойди к телефону-то!
   - Потом.
   Телефон еще потрещал и умолк.
   - Слушай, а это очень противно?
   - Нет. Не очень. Только у меня не получалось. Надо очень рот широко открывать. - Королек вдруг встала. - Слушай, я не хочу про это. Зажги свет, а?
   - Подожди! А как же?..
   - Сказала, не хочу!
   Королек вышла из комнаты. Хлопнула дверь туалета. Крыса тоже встала, вытряхнула за окно пепельницу, зажгла верхний свет, спрятала сигареты на место. Да-а, дела... И ведь молчала, почти год молчала. Ну Королек, ну дает...
   - Ну ты даешь! - сказала Крыса, когда Королек вернулась. Она умылась, только нос немного покраснел и ресницы были влажными.
   - Нет, не даю, - усмехнулась Королькова, - до этого дело не дошло. Я домой пойду, поздно. Не, не провожай, я сама пойду.
   Уже в дверях Королькова обернулась:
   - Слушай, а анатомию я тебе не доделала. Там строение желудка.
   - Ну и черт с ним. Это, наверно, Малаец звонил, когда я не подошла.
   - Ничего, ему полезно, - заверила Королькова Крысу и вышла из квартиры.
  
   Утром Крыса проспала. Натянув второпях школьную форму, она выскочила из дома. Чтобы успеть, все дорогу пришлось почти бежать, от этого закололо в боку, и уже около самой школы Крыса перешла на шаг, чтобы успокоить боль и отдышаться. Малайца она увидела, переходя Хлебный переулок. Он стоял, подпирая школьный забор, засунув руки в карманы, и, очевидно, никуда не торопился. Портфеля при нем не было. Увидев Крысу, он кивнул, отклеился от забора и шагнул навстречу.
   - Пошли ко мне, - сказал он вместо приветствия, глядя куда-то вбок и вниз, мимо Крысы, - мать на дежурстве.
   - А как же... - Крыса в замешательстве открыла рот, но он быстро пошел вперед, не интересуясь, идет ли она следом, и Крысе пришлось ускорить шаг, чтобы его догнать. Они перешли двор, вошли в высокий подъезд, поднялись по темным ступеням на второй этаж. Малаец открыл дверь своим ключом. Перед ними был узкий, почти неосвещенный коридор, к тому же заставленный каким-то хламом, так что идти пришлось гуськом. Крыса обо что-то споткнулась, ойкнула, Малаец прошипел: "Тише!" и за руку втащил ее в комнату. Комната была квадратной, не очень большой. Две кровати, одна, ближе к двери, аккуратно застелена белым перкалевым покрывалом, другая, у окна, разворочена, край одеяла свисает на пол. В углу круглый стол, скатерть с бахромой. На столе в трехлитровой банке стоят розы, три штучки. Шторы плотно задернуты, в комнате полумрак. Вот и все, что Крыса успела заметить, потому что Малаец, закрыв дверь, сразу развернул ее к себе и начал целовать, и она тут же зажмурилась. Он и довел ее до дальней неубранной постели, усадил, а потом повалил на подушку и сам вытянулся рядом. Крыса порывалась что-то сказать или сесть, но Малаец продолжал целовать ее, удерживая руками, и она перестала сопротивляться, обняла его за шею, нащупала торчащий вихор на затылке.
   Некоторое время они целовались молча, Малаец опустил правую руку, провел ею Крысе вдоль тела, дотянулся до коленки, и его рука поползла вверх по голой ноге, задирая юбку. Крыса ухватилась за эту хулиганскую руку, пытаясь ее удержать, и слегка отвернула лицо.
   - А мы в школу пойдем? - спросила она шепотом.
   - Попозже, - ответил Малаец так же шепотом и снова прижался губами к ее рту. Рука его возобновила медленное движение вверх. Крыса попыталась высвободиться и что-то сказать, но он не давал. Рука добралась до края трусиков.
    Малаец, кончай, мммммм, пусти, ммммм, Малаец!
   Наконец удалось вывернуться. Светлые глаза Малайца вблизи казались огромными.
   - Малаец, не надо, - прошептала она. Его рука двигалась по поверхности трусиков. Крыса напряглась, замерла и замолчала. Она лежала неподвижно, приоткрыв рот, смотрела в глаза Малайцу, а он, кажется, улыбался, продолжал гладить ее пальцами, поддел край трусиков, коснулся волосков. Крыса чуть-чуть подалась ему навстречу, еще чуть-чуть, еще... И тут с ней что-то случилось, такого не было, никогда не было, и не скажешь никак, что это, слов таких не придумали, просто шар, золотой шар... "Ой, Андрюша, пусти, ой..." Она не замечала, что бормочет это ему в ухо, первый раз называя по имени и сжимая шею руками. И вдруг все кончилось. Нежное прикосновение почему-то стало неприятно, она расслабила руки, попыталась отодвинуться. Малаец не понял, продолжал трогать ее, но она вырвалась и села, подтянув коленки к подбородку и опустив голову. Волосы закрыли лицо. Трусы были мокрыми, липкая струйка щекотала ногу.
   - Какой шар? - Голос у Малайца был хриплый.
   Она заставила себя обернуться. Он лежал головой на подушке и дышал открытым ртом.
   - Какой шар?
   - Не знаю, - прошептала Крыса, - елочный. Он взорвался. Во мне... Не делай так больше.
   - Тебе плохо?
   Она пожала плечами и улыбнулась. Малаец схватил ее, опрокинул на подушку, сам навалился сверху и начал одной рукой стаскивать с нее трусы. Крысе стало смешно, она вырывалась, отпихивалась. Почему-то было не страшно и не стыдно, он так тяжело дышит, а ей легко. И весело.
   - Пусти, Малаец, пусти, ну пусти, сказала! Нет, нет, пусти!
   Наконец удалось освободиться, Крыса отползла по кровати подальше и села у Малайца в ногах, обхватив коленки и выставив острые локти. Хотелось смеяться, и она прикусила нижнюю губу. Малаец лежал перед ней на спине. Его рубаха вылезла из штанов и задралась. Малаец не улыбался, и теперь, глядя на его потяжелевшее лицо, вдруг переставшее быть мальчишечьим, Крыса почувствовала холодок страха. Что-то происходит не так. Он ведь злится. Почему ей всегда казалось, что у него маленькие глазки? Вон как распахнулись и белеют, как тогда, когда он ей портфелем хрястнул.
   - Что с тобой, Андрюш?
   Малаец продолжал молчать, глядя на нее, только губы облизнул, как будто хотел пить. Стало совсем страшно и нехорошо, и Крыса попыталась встать с кровати.
   - Сиди, - негромко приказал Малаец, и она замерла. Он медленно поднес руку к пуговице на брюках, расстегнул ее, потянул вниз "молнию".
   - Что ты делаешь? - Крыса старалась не смотреть на его руки, не видеть, как он, приподнявшись, спускает брюки, стягивает трусы.
   - Что ты делаешь? Ты что, Малаец! Ты что! - Вместо нормального голоса получался какой-то шепот, потому что во рту пересохло и язык беспомощно терся о небо.
   - Возьмешь в рот, - сказал Малаец негромко.
   - Зачем? То есть - нет! Нет!
   - Ты мне "зеро" должна.
   - Ну и что? Не буду!
   Крыса отвернулась, свесила ноги, совсем было встала, но Малаец резко сел, схватил ее за плечи, пригнул к себе вплотную. Крыса успела зажмуриться. Сжатые губы ощутили скользкое прикосновение бархатистой нежной и напряженной кожи. Малаец собрал в горсть ее волосы на затылке, подпихнул:
    Ну!
   Крыса замерла в неудобной позе, ноги свисают на пол, голова прижата к животу Малайца. Пошевелиться было невозможно. "Про это Королек говорила?" - вдруг вспомнила она.
   - Ну! Открой рот, Лялька! - Он наклонился, наверно, потому что шепот его раздавался почти рядом с ее ухом. - Лялька, ну! Мне больно, ну...
   И Крыса, зажмурив глаза еще сильнее, так что даже в носу защекотало, разжала губы, попробовала языком эту странную бархатистую кожу. Она оказалась солоноватой на вкус. Крыса покорно, как на приеме у зубного врача, широко разинула рот...
  
   Потом они сидели около круглого стола, болтали и пили чай. Школьный фартук с замытым на груди пятном был повешен на стуле на просушку. Крыса поднимала глаза от чашки, сталкивалась взглядом с Малайцем, фыркала и отворачивалась - на его круглую, довольную, влюбленную морду нельзя было смотреть без смеха.
   - Мы в школу-то пойдем?
   - Да надо. Мать скоро придет. - Они оба снова захихикали.
   Уже у дверей комнаты Малаец обернулся, махнул рукой на розы, стоящие в трехлитровой банке:
   - Это... Забери. Я их тебе купил.
   - Спасибо... Я потом. Не в школу же их нести.
  
   Конечно, Крыса забыла, что третий урок - эта чертова анатомия. Пока Марина Ивановна ходила по классу, заглядывая в тетради, Крыса попыталась почитать учебник, но ее все время разбирал идиотский смех. Она старалась вытянуть лицо и придать ему кислое выражение, соответствующее уроку, от этого было еще смешнее, а Малаец ее передразнивал, прикусывая нижнюю губу.
    ...Я к тебе второй раз обращаюсь! Как - что? Выйди к доске!
   И пока Крыса шла по проходу, Марина Ивановна бормотала себе под нос: "Наглость! Совсем распустились!"
   Крыса стояла перед доской лицом к классу. Она почему-то прихватила с собой шариковую ручку и теперь, чтобы не прикусывать губу, засунула кончик ручки в рот и грызла его, оглядывая класс из-под упавшей на глаза челки. Интересно, они замечают, что у нее губы опухли? Королькова с четвертой парты делала какие-то знаки, придвигала открытый учебник к краю. Малаец развалился на скамейке, смотрел на Крысу и улыбался, не пытаясь ей ничего подсказывать. Мокрое пятно на фартуке мешало, влажная шерстяная ткань липла к телу.
   - Ну? Рассказывай. - Марина Ивановна присела боком к своему столу. - Строение желудка.
   Крыса на секунду закрыла глаза, пытаясь вызвать в памяти страницу учебника, но вместо этого сразу появилось закинутое навзничь искаженное лицо Малайца. Она вдруг вспомнила фразу из учебника зоологии. Седьмой класс. "У коровы сложный желудок."
   - У человека сложный желудок, - сказала Крыса звонким пионерским голосом, помолчала и добавила: - Очень сложный!  и засмеялась.
   Следом заржал Малаец, а потом и все остальные. Не ожидая, что скажет биологичка, Крыса пошла к своей парте.
  
   Время заторопилось, и никому уже не было дела до новогодних елей, в которых затерялись чьи-то тени. Напрасно магнитофон заклинал простеньким гитарным перебором, напоминал, что "останется снежная баба вдовой" и еще почему-то "будьте дети добры и внима...". Рвалась хрупкая коричневая пленка, нетерпеливым пальцам не удавалось склеить ее аккуратно - да черт с ней, смотаем кое-как, выключим магнитофон, сменим музыку, все равно ритм не тот.
  
   Кор-рабли постоят и ложатся на курс,
   Но они возвращаются! Сквозь! Непогоду!
  
   Проигрыватель орал на полную мощность, Крыса и Королек прыгали на диване, как сумасшедшие, и орали следом:
  
   Не пройдет и полгода! И я! Появлюсь!
   Чтобы снова уйти! Чтобы снова уйти!
   На полгода!
  
   Пластинка щелкнула и замолчала, Королек вскинула руки и повалилась на диван. Крыса присела на краешек.
   - Чего это мы скачем, а? Как дуры...
   Королек тяжело дышала. Пахло потом.
   Свитер прилип к мокрой спине, было жарко. Крыса подвигала плечами, потом ссутулилась.
   - Плохо мне, Ленка... - вдруг сказала она.
   - Почему?
   - Не любит меня Малаец.
   - С чего ты взяла?
   - Чувствую. Он мне ни разу ничего не сказал.
   - Брось ты! Тебе что, обязательно, чтобы он на одно колено становился? "Дорогая Крыса! Чувства высокие и неизъяснимые переполняют мое измученное сердце. Не в силах я более им противиться. Дозвольте мне, моя драгоценная, пасть к ногам Ваших высокочтимых родителей и испросить у батюшки Вашего любезного его дозволения..."
   - Кончай паясничать.
   Королек улеглась поудобнее, подсунула руки под голову. Крыса не смотрела на нее, она не сводила глаз со своего смутного отражения в темном стекле книжного шкафа. Комната казалась ей почему-то маленькой, очень тесной и душной.
   - Понимаешь, я когда это сделала... ну, то вот... я думала, что все теперь будет не так. А он себя ведет... как чужой. Ну, в школе. На велосипеде возить перестал. И вообще. Мы теперь почти не разговариваем. За партой сидит на самом краешке, чтобы меня не касаться. Я ему говорила чего-то, руку на локоть положила, а он как дернется.
   - А как же вы...
   - Он меня к себе зовет. Когда мать дежурит. У нее сутки через трое.
   - А там?
   - Там... Там он знаешь какой! И домой потом провожает. Только мы ссориться стали, а я с ним как поссорюсь - такая тоска. Как жизнь кончается.
   - А чего вы ссоритесь?
   - Он хочет это самое, ну, не в рот, а по-настоящему. Боюсь я.
   - Не вздумай, подруга! От этого дети бывают.
   - Не в этом дело. Боюсь. Я и так... Не верю я ему. Мы поругаемся, а потом он звонит и сопит в трубку. Молча.
   Крыса отвернулась от своего отражения и посмотрела на Королька с тревогой.
   - Почему он так? Ему же со мной хорошо, я знаю!
   - Слушай, мужики все одного и того же хотят.
   - Я не про это. Почему он ведет себя так?
   - Откуда я знаю? Стесняется, может. Мне твой Малаец никогда не нравился. Любовь зла, конечно, но, по-моему, он козел. Мы уроки будем делать?
   - Будем. Давай только еще раз песню послушаем.
   - Какую? Про холода или про корабли?
   - "Корабли". Грустно мне.
  
   Кончался май, до экзаменов оставалось несколько дней, Королек сидела дома и яростно учила ненавистную геометрию. Крыса пыталась читать экзаменационные билеты, но сосредоточиться не могла. Экзамен по алгебре она тем не менее написала на пятерку, там все было просто. Вариант Малайца она тоже успела решить, но он даже переписать без ошибок не смог, поэтому получил тройку.
   На подготовку к экзамену по геометрии полагалось четыре дня. Можно было замниматься дома или ходить в школу на консультации. Крыса с Малайцем были в ссоре и не разговаривали, он ей не звонил. Крыса вся извелась и решила в школу все же сходить - вдруг он там.
   В классе сидели несколько человек. Увидев Крысу, Федюнчик обрадовался, замахал ей рукой.
   - Малаец курит в физкультурной раздевалке. Сейчас придет! - сообщил он ей на ухо, когда она подошла. Раздевалка была идеальным местом для курения - учитель физкультуры сам дымил как паровоз в своем маленьком кабинетике рядом. Крыса позвала Королькову, и они тоже пошли курить.
   Женскую и мужскую раздевалки разделяла тонкая стеночка, и, если прислушаться, можно было разобрать, что говорится в соседнем помещении. Королькова уселась на низкую длинную скамейку под самой перегородкой и закурила, а Крыса отошла к противоположной стене, где были шкафчики. Во время последней физкультуры она забыла свою майку и все не теряла надежды ее найти. Шкафчики пахли потом, при открывании облезлые фанерные дверцы скрипели. Когда она заглядывала в третий по счету ящичек, Королькова вдруг окликнула ее странным шепотом. Крыса обернулась. Королькова прижала ухо к перегородке и энергично махала рукой, чтобы Крыса подошла.
   - Послушай! Там про тебя! - Королек говорила еле слышно, только губами шевелила. Крыса прижала ухо к перегородке, почувствовала запах сухой штукатурки и отшатнулась, чтобы не чихнуть. В мужской раздевалке гудел голос Толика - у него почти взрослый бас.
   - Врешь ты все, Малаец!
   - Я! Да Крыса, чего я хочу, все делает.
   - И это тоже?  спросил чей-то еще голос, который Крыса сквозь стенку не узнала. Несколько голосов захохотали, видимо, "это" было показано жестом. У Крысы закружилась голова.
   - Как миленькая! - Это опять Малаец.
   - Пиздишь! - Восхищенный бас Толика.
   Крыса отодвинулась от стены, посмотрела на Королькову безумными глазами. Та вскочила, шевеля губами, схватила Крысу за руки, но Крыса стряхнула ее, повернулась и медленно пошла к выходу. В коридорчике она постояла, держась рукой за стенку, потому что голова кружилась нестерпимо, толкнула дверь мужской раздевалки и остановилась на пороге. Там сидели человек пять - Толик, Ванька Павловский, еще кто-то, - все обернулись к двери, но их лица почему-то сливались, и Крыса не могла понять, где Малаец. Ах, вот он, прижался спиной к стене, лицо белое, рот открыт.
   - Малаец не врет, - сказала Крыса очень четко. - То есть не пиздит. Я все это делаю.
   Она повернулась и вышла, держась за стенку, прошла коридорчик и стала медленно подниматься по лестнице. Это было трудно, ноги дрожали. На площадке ее догнала Королькова. Крыса уцепилась за Королька, и они добрались до вестибюля и вместе вышли на улицу, в класс за сумками возвращаться не стали.
  
   Рано утром в конце июня Крыса вышла во двор с мусорным ведром. Умываться и причесываться для такого дела ей, разумеется, в голову не пришло. На ней были надеты сине-серые скучноватого вида джинсы советского производства, в которые они с Корольком вшили клинья - в моде был клеш. Получилось не очень удачно, штаны перекосились, и чтобы скрыть портновские ошибки, швы обклеили клубничками, вырезанными из куска ситца веселенькой расцветки, причем две клубнички были приклеены на попу. Футболка с какой-то полустертой заграничной надписью была Крысе велика и обвисала на худеньких плечах. Свесив голову, так что растрепанные волосы совсем закрыли лицо, Крыса плелась по двору - помойка была за домом. На скамейке под тополями кто-то сидел. Она поняла, что это Малаец, только когда он ее окликнул.
   - Крыса!
   Крыса сделала еще шаг, остановилась, повернулась лицом к скамейке и, дернув головой, откинула волосы. Она стояла молча, с каким-то тупым выражением лица, пока Малаец не подошел к ней. Он остановился в полшаге.
   - Привет, Крыс!
   Крыса кивнула. Малаец помедлил, потом взял у нее из рук ведро и пошел обратно к скамейке. Крыса двинулась за ним. Малаец обошел скамейку, поставил на землю ведро и устроился на узкой спинке, удерживая равновесие руками. Крыса осталась стоять напротив него.
   - Ты со мной не здороваешься? - Крыса отрицательно помотала головой. Раскрывать рот ей не хотелось. Кто же знал, что, вынося помойку, надо зубы чистить!
   Малаец опустил голову, подождал, сохраняя понуро-виноватую позу, потом снизу вверх заглянул Крысе в лицо.
   - Крыс, прости меня, а?
   Крыса снова покачала головой.
   - И вообще говорить не будешь?
   Тот же ответ.
   И тогда Малаец произнес речь. Он, наверно, долго готовился и подбирал слова, потому что ему удавалось почти не мямлить и не сбиваться. Он говорил, что он дурак и хвастун, что жить без Крысы он не может, что он на все согласен, пусть она ему хоть по морде даст, лишь бы ощутить на щеке ее прикосновение...
   - Это ты не сам придумал! - не выдержала Крыса.
   - Нет, - поспешно признался Малаец, - это я прочел где-то.
   Он сбился, стал повторяться, потом замолк, опустил голову. Крыса стояла, прижимая пальцы к губам.
   - Лялька, ну прости меня!
   Крыса сглотнула, прикусила дрожащую губу.
   - Нет, - сказала она, шагнула вперед и наклонилась, чтобы поднять ведро, из которого тошнотворно воняло рыбой и еще какой-то тухлятиной. Малаец соскочил на землю, отстранил ее руку и взял ведро сам. Они пошли к помойке, Крыса впереди, Малаец следом с ведром. До конца двора добрели молча, свернули за угол. Крыса остановилась. Малаец дошел до зеленого железного ящика, откинул тяжелую, заляпанную голубиным пометом крышку, опорожнил ведро, и они двинулись обратно к Крысиному подъезду в том же порядке - Крыса впереди, Малаец следом.
   У подъезда Крыса молча протянула руку за ведром. Слез у нее в глазах больше не было, и вообще что-то в ней изменилось. Малаец сделал последнюю попытку:
   - Крыс, ну прости!
   - Приходи через час. У меня родители на дачу уезжают. Вон та желтая машина отъедет - и приходи. - Неожиданно улыбнувшись, Крыса подхватила свое ведро и взбежала по ступенькам.
   - Подожди!
   - Через час, - крикнула Крыса, входя в дверь подъезда.
  
   Желтая машина, на которую указала Крыса, отъехала не через час, а почти через два. Все это время Малаец сидел на той же скамейке и выкурил почти весь свой "Дымок". Дверь квартиры открылась сразу, он не успел палец со звонка снять. Крыса вымыла и расчесала волосы, сняла свои уродские джинсы и осталась в одной майке, правда, довольно длинной. Малаец закрыл за собой дверь, прислонился к ней спиной, не зная, что делать дальше. Крыса подошла вплотную, коснулась губами щеки и повела его к себе в комнату. Красные шторы были сдвинуты, на неубранной постели покачивались розоватые пятна света - окно за шторами было открыто, и они слегка шевелились от ветра. Крыса села на постель, потом откинулась на подушку и подтянула ноги. Малаец присел с краю, наклонился к ее лицу, отвел волосы и поцеловал в губы. Крыса обхватила его за шею, повела ладонь вверх по затылку, нащупала знакомый вихор. "Вы слушали передачу "Сельский час", - произнес на кухне торжественный мужской голос, - а теперь концерт по заявкам радиослушателей". Малаец вздрогнул и выпрямился. Крыса засмеялась:
    У приемника на кухне контакт плохой. Он то включается, то выключается, - и она потянула Малайца к себе. Радио замолкло, а через несколько минут снова зазвучало:
  
   Прощай, со всех вокзалов поезда
   Уходят в дальние края,
   Прощай, мы расстаемся навсегда
   Под белым небом января,
   Прощай, ничего не обещай...
  
   Крыса разжала руки:
   - Пойди выдерни его из розетки, ладно?
   Малаец вышел на кухню, поискал глазами розетку и с силой дернул черный витой провод. С полочки, на которой стояло радио, с грохотом упала на пол какая-то глиняная фигурка. Он не стал ее подбирать и бросился обратно в комнату. Крыса лежала на кровати, вытянувшись, как оловянный солдатик. Малаец сел рядом с ней, взял руками край майки и начал ее задирать. Крыса улыбнулась и выгнула спину, чтобы ему было удобно.
   - Можно совсем сниму? - спросил Малаец шепотом.
   - Можно, - и она подняла по очереди сначала одну, потом другую руку, помогая стянуть майку через голову. Она лежала на спине, и грудь ее была почти плоской, а живот сразу под ребрами проваливался ямкой. Малаец сбросил ботинки и лег рядом. Он снова стал ее целовать, водя правой рукой по шее, груди, животу, задевая трусики и снова поднимаясь вверх.
   - Все сними, - шепнула Крыса.
   - А мне можно?
   - Можно.
   Малайца била дрожь. Он разделся до трусов, вытянул у Крысы из-под спины одеяло, укрыл их обоих и уже под одеялом стащил трусы сначала с нее, потом с себя. Крыса повернулась на бок, прижалась, спрятала лицо у него на груди. Малаец погладил ее по голой ноге, довел руку до паха. Терпеть больше было невозможно, и он перевернулся на спину, подтянулся повыше на подушке, так что лицо Крысы оказалось на уровне его живота, и стал нежно пригибать ее голову, но почувствовал сопротивление.
   - Нет?
   Крыса выпросталась из-под одеяла, перевернулась на спину.
   - Да, но сначала ты.
   - Что?
   - Ты сделаешь, как я.
   - Языком? Там?
   - Да.
   Он посмотрел ей в лицо. Крыса лежала, закрыв глаза. Так они никогда не делали. Обычно он поворачивал ее к себе спиной, обнимал одной рукой, а другую опускал вниз и гладил пальцами, теребил то нежное, что пряталось под курчавыми жесткими волосками, пока Крыса не начинала дышать часто-часто, под пальцами что-то сжималось и разжималось, она резко вырывалась и садилась. Малаец сполз вниз, провел губами по животу, вдохнул запах и дотронулся языком до чего-то влажного и красного.
   Крыса стонала и извивалась на подушке, а он уже понял, чего ей хочется, и стал двигать языком быстро, как мог, пока она не забилась и не отпихнула его.
   Малаец вполз повыше, обнял Крысу и держал ее крепко, пока она не затихла и не отдышалась.
   - Теперь ты?
   Крыса помотала головой:
   - Нет, ты!
   - Еще раз?
   - Нет, нет...
   - А как?
   Крыса смотрела на него. На нижней губе выступила капелька крови.
   - Как?
   - Как ты хотел. - Она шептала так тихо, что он еле разобрал последние слова.
   - Я хотел? Ты... Правда?
   - Угу.
   - Крысенок ты мой, - и Малаец осторожно повернул Крысу на спину, лег на нее. Она раздвинула ноги. Опираясь на обе руки, чтобы не слишком наваливаться - Крыса почему-то в этот момент казалась ему ужасно хрупкой и слабенькой, - он беспомощно тыкался, и тогда она, опустив руку, помогла ему. Он очень бережно надавил, и она сразу дернулась и скривилась.
   - Больно.
   - Отпустить?
   - Попробуй еще.
   Малаец повторил попытку, но, как только он нажал чуть сильнее, она опять задергалась, пытаясь освободиться.
   - Больно. Не могу.
   - Последний раз, ладно?
   - Угу... Ай! Больно, пусти, больно! - Но Малаец, не обращая внимания на ее сопротивление, сделал резкое движение, полностью погрузившись в горячую внутренность, и задвигался ритмично. Крыса извивалась, пытаясь вырваться.
   - Терпи, терпи, терпи-и-и!
   Он упал на нее, тяжело дыша. Крыса уперлась ему руками в грудь и наконец спихнула. Она села, откинула одеяло, посмотрела на простыню. Пятнышко крови было маленькое, с пятикопеечную монетку. Почему ж так больно-то?
   - Это как на мужском велосипеде с сиденья слететь и об раму, - пожаловалась она в пространство. Малаец повернул голову:
   - Тебе совсем не понравилось?
   - Мне? Не... не очень.
   Она легла рядом с Малайцем. Некоторое время они молчали, потом Крыса спросила:
   - Ты меня любишь? Ты никогда мне этого не говорил.
   - Разве? - Малаец подумал, помолчал. - Я тебя люблю.
   Крыса отвернула лицо и как-то глухо, в подушку что ли, сказала:
   - Ладно. Хорош. Давай вставать. Пора уже.
   Выставила она его быстро, даже чаю не дала попить, но Малаец не обиделся. Уже в дверях Крыса вдруг спросила:
   - А ты тоже первый раз?
   - Да, - ответил Малаец, и Крыса подставила ему губы для прощального поцелуя.
  
   Малаец позвонил вечером. Голос Крысы звучал равнодушно.
   - Мы завтра увидимся?
   - Нет, - ответила Крыса.
   - А когда?
   - Никогда.
   - Как никогда? - Малаец растерялся.
   - Я передумала тебя прощать. Я тебя вообще-то и не прощала. Пока, Малаец.
   Крыса опустила трубку на рычаг и пошла в свою комнату. Королькова сидела в кресле, закинув ногу на ногу, с сигаретой в руке.
   - Малаец? Ну что?
   - Все.
   - Что - все?
   - Как и собиралась. - Крыса присела на диван, оперлась локтями о колени и отвернулась. В комнате было накурено, на письменном столе стояла открытая бутылка вина и две рюмки. Родители уехали на целую неделю. - Я все сказала.
   - А он?
   - Не знаю, - Крыса пожала плечами и потянулась за рюмкой, - я трубку повесила.
   Королькова заглянула в расстроенное лицо подруги.
   - Ты что, жалеешь?
   - Да нет. О чем?
   - Слушай, да ты всегда его можешь назад получить, если он тебе нужен. А то еще скажешь, что это я во всем виновата, уговорила тебя...
   - Он мне не нужен.
   Крыса помолчала, Королек ее не перебивала, ждала продолжения.
   - Понимаешь, это не тогда произошло, раньше... Помнишь про желудок?
   - Какой желудок?
   - Ну, анатомию. Когда я два балла получила. Я тогда стояла перед всеми, и что-то случилось. Мне первый раз в жизни стало все равно. Это здорово было.
   - А ты уверена, что спать с ним надо было?
   - Надо. А то бы он никогда не сказал, что он меня любит.
   В соседней комнате опять зазвонил телефон. Крыса сидя дотянулась до письменного стола и разлила густое сладкое вино по рюмкам. Радио на кухне неожиданно ожило и загнусило про "полчаса до весны", но на середине куплета смолкло. Телефон после трех звонков тоже затих.
  
   Я не знаю, что стало дальше с Крысой, Малайцем и Корольковой, да и не важно. Это ведь неправда. Все произошло не так, не тогда и с другими людьми. Иногда у меня дома звонит телефон, я хватаю трубку, а там треск, шуршание - и больше ничего. Скорее всего неправильное соединение. После таких звонков я почему-то долго не могу успокоиться, брожу по дому, курю. В голове вертится песенка, несколько слов, не могу вспомнить ни конца, ни начала. Голос невесть откуда, из середины семидесятых:
  
   И совсем я говорю не с тобой,
   А с моею телефонной судьбой,
   Я приказываю - дайте отбой,
   Умоляю, поскорее отбой.
   Но внезапно из ночной темноты,
   Как надежда, и укор, и упрек...
  
   И укор... И упрек... И укор... И упрек...
  
  
   1
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"