....Корчились от боли без огня и хлеба

Вытоптали поле, засевая небо

Хоровод приказов, петли на осинах

А поверх алмазов - зыбкая трясина....

А. Башлачёв

1.

Это было то время, о котором многие будут вспоминать с ужасом и с содроганием сердца. Смерть была на столько привычным явлением, на сколько она была будничная для чикиста, выполняющего расстрельную работу в подвалах. Да мало ли было лихих времён на видавшей виды старухи-Руси.

В то время героин можно было достать так же просто, как Ельцину прилюдно станцевать. Героин продавали почти в каждом дворе, где-то - почти в каждом доме. С каждым днём решивших связать свою жизнь с иглой становилось всё больше и больше, в основном, молодёжь, не редкостью были и дети. Одними из таких детей были Сашка и Димка, братья-погодки, двенадцати и тринадцати лет.

Сашка был резвый малый, весёлый, духовитый, общался со всеми, как с равными, вне зависимости от возраста собеседника, голос у него был звонкий, высокий, как звук колокольчика.

Димка был полной противоположностью Сашки. Молчаливый, задумчивый, тихий, но не кроткий, глаза у него были, как у взрослого умного человека, он говорил с расстановкой, взвешивая каждое слово. Братья были очень дружны. Сашка уважал Димку, как старшего и не по годам мудрого.

Их мать, Ильсия, продавала героин.

2.

Ильсия освободилась пол года назад, отбывала срок уже второй раз, ей было двадцать семь лет. Отца Сашки зарезали в драке, отец Димки сидел, Ильсия с ним связь не держала. Детей она забрала из интерната по освобождении. Поначалу всё пошло не так плохо. Ильсия нашла работу на базаре недалеко от дома, продавала овощи, её взял к себе Муса, по договорённости пользовавшийся её телом два раза в неделю, пила она не так часто и запойно, как раньше, и периодически пыталась воспитывать детей, которые прожив в интернате большую часть своей жизни, совершенно одичали, озверели и остервенели. Жизнь в детском доме кардинально повлияла на детей, они сожрали не один пуд соли, их маленькие чистые сердца высохли на корню и превратились в чёрствые корки, которые грызут крысы и от которых пытаются урвать свой кусок вороны, мерзко каркающие с утра у помойных баков.

Ильсие тоже досталось по жизни. Выглядела она на лет сорок пять, передние четыре зуба у неё отсутствовали, остальные были так ужасны, что порой, казалось, у неё во рту живут тараканы, и когда она хриплым прокуренным низким басом выплёвывала свою нескладную речь, насекомые яростно бросались во все стороны рта, который она редко закрывала из-за своей чрезмерной болтливости. На её бледно-серо-жёлтом, с дырами вместо щёк, с чёрными камнями под выцветшими глазами покойника лице, резко выделялись, как выделяются бездомные дети, спящие или сидящие с протянутыми руками или в обнимку с щенками и котятами в переходах, мимо которых мчится, не замечая их, суетливая и серая масса людей, три шрама, один больше другого. На левой брови, на переносице и самый большой на правой щеке, от уха до угла тонких губ. Он достался ей от отца Сашки, который не брезговал при избиении Ильсии пускать в ход не только ноги и разбитые в драках кулаки, но и раскладной нож, который он всегда носил с собой, и от которого, по иронии своей бестолковой судьбы, кончился сам. Отец Димки тоже награждал Ильсию побоями, но шрамов они не оставили, а заполнили бедную душу чёрной гарью обид и унижений, выжгли, словно кислотой, всё живое, чистое и святое, после чего человек уже никогда не становится прежним. Шрам на переносице она получила от мента при задержании, когда её брали через пять месяцев после первой отсидки. То ли случайно, то ли умышленно, мент слишком сильно толкнул Ильсию в спину, когда она замешкалась лезть в Буханку, и со всего размаха ударилась в раскрытую дверь, вдобавок сломав ещё и нос. Бровь ей рассекли на Зоне, когда она села в первый раз, через три года после рождения Сашки. На Зонах Ильсия провела в общей сложности восемь лет. Оба раза за разбой.

Делюги проворачивали всегда втроём, Верка, Вероничка и Ильсия, с детства близко знавшие друг друга. Жили в одном дворе, в семьях доминировал алкоголь и рукоприкладство, за исключением семьи Верки, она жила вдвоём с отцом, которого почти никогда не было дома, пахал в две смены на заводе, пытаясь прокормиться и поставить ребёнка на ноги. В следствии чего, девочки получили воспитание на улице, вкусив и впитав всю её грязь, пошлость и жестокость. Сигареты, пиво, водка, клей, ранняя половая жизнь, исключение из школы, подвалы, подъезды, нравственное разложение, тупое равнодушие ко всему, волчье озлобление, криминал, Зона или гроб, короче говоря, ничего особенного или нового, кроме отсутствия героина в то время, такие судьбы встречались так же часто, как в советском союзе прославлялся Ленин и коммунизм.

3.

Как-то хмурым, дождливым сентябрьским вечером, когда Муса рассчитывал Ильсию за неделю у себя в гараже рядом с базаром, служившим ему и офисом и хранилищем для овощей и местом для удовлетворения своих похотей и пороков, раздался вопрос:

- Хочешь ужалиться?

Ильсия, как человек слабой воли, не раз уже видевшая Мусу с шприцем в руке, давно будоражила своё сознание желанием попробовать нового кайфа. Она постоянно натыкалась в своём грязном и вонючем подъезде на окровавленные шприцы и её безудержно тянуло к не изведанному, как каждое похмельное утро тянет конченного алкаша к денатурату.

- Хочу, - не задумываясь, ответила Ильсия.

На старом, неуклюжем, пыльном, сильно грязном от окурков, вываливающихся из переполненной пепельницы и остатков еды вперемежку со всяким хламом, бывшим когда-то светло-зелёного цвета столе, Муса расположил всегда лежавшую в выдвижном ящике столовую ложку. Из пачки сигарет достал очень маленький свёрток фольги в виде письма и выпотрошил из него порошок цвета побелки в ложку. Распечатал трёх кубовый шприц, набрал в него два куба воды из стоявшей на столе литровой банки с кипячёнкой и медленно стал выливать содержимое шприца в ложку. Порошок моментально растворился в воде, как работяга, спешащий на проходную завода растворяется в плотной толпе таких же. Быстрая и полная растворимость героина показывала его высокое качество. Колпачком шприца Муса помешал раствор в ложке, собирая с краёв остатки. Слизнув раствор с колпачка и сморщившись от едкой горечи, он положил кусочек ваты в ложку и стал набирать в шприц отраву. Тускло светившая лампа над столом, окрашивающая небритое и сосредоточенное лицо Мусы и все предметы около него в мутно жёлтый цвет, придавала его движениям замедленности и какой-то мистики. Почувствовалась лёгкая тряска в гараже, послышалось отдалённое эхо звуков стучащих о рельсы колёс поезда.

Хрущёвка Ильсии, так же как и гараж Мусы, находится напротив железной дороги и обычно шум проходящего поезда наводит на неё грусть, печаль и задумчивость. Перед её глазами пролетают, словно голуби над Зоной, чёрно-белые картинки суровой и убогой жизни. Она словно впадает в транс и её накрывает волной тяжёлых и мрачных мыслей. Не раз в таких раздумьях она была в шаге от принятия решения залесть в петлю. Но сейчас всё внимание Ильсии было полностью поглощено ловкими и отточенными движениями Мусы, точно он проделывал фокус.

Набрав полтора куба отравы в шприц, Муса закатал свой чёрный, засаленный, местами прорванный свитер выше локтя. Обнажились две наколки, на запястье кандалы и на предплечье парусник. Центровая вена была вся усыпана следами от уколов, будто в неё были вбиты гвозди и торчали ржавые шляпки, и синяками, как после сильного ушиба. Выше локтя Муса повязал когда-то белый, а теперь земляного цвета шарф, концы которого зажал чёрными и гнилыми, редко встречающимися зубами, и стал часто сжимать и разжимать кулак. Вена вяло начала оживать, нехотя шевелиться, словно бродячая собака, гонимая голодом и морозом с налёженного места на заплёванной и загаженной остановке. Воткнув иглу в вену, Муса медленно потянул рукоятку поршня большим пальцем правой руки, на котором была наколка в виде двух букв БР. Увидев, как кровь хлынула в шприц, он выпустил концы шарфа из зубов и также медленно вдавил поршень назад. Резко выдернув иглу из вены и согнув руку в локте, Муса положил окровавленный шприц на стол и закурил. Сделав затяжку, он стал почёсывать левую щёку, подбородок и нос согнутой в локте рукой, опуская коротко стриженную, местами в шрамах и седине голову себе на грудь. Создалось ощущение, что Муса уснул, забыв про сигарету, пепел которой падал на стол, а синий дым стремился к потолку, рисуя в пространстве прямую линию. Несколько минут в гараже висела тяжёлая, давящая тишина. У ничего не евшей с утра Ильсии, кроме трёх холодных и чёрствых пирожков с кисло-чёрной капустой, от нервного напряжения звенело в ушах и перед глазами бегали зелёные круги.

- Ништяк вставило, - вдруг поднимая голову и открывая глаза, зрачки которых сузились до последней крайности, прохрипел Муса.

Он взял свой использованный шприц, набрал в него кипячёнки из банки, направил иглу в пол, выдавил мутно красную жижу, снова набрал воды и снова выдавил в пол. Таким незатейливым способом Муса приготовил проводник с раствором героина до девственной вены Ильсии. Бог знает по какой причине, он не дал Ильсие нового шприца, которых в выдвижном ящике стола было два. Может, по причине не знания, что он может заразить её, а может, он тупо зажал тратить на неё новый проводник. У Ильсии не возникло никаких подозрений, да и не могло возникнуть, в принципе. В последствии, ей объяснили опытные наркоманы об опасности заражения через один шприц, но для Ильсии было уже слишком поздно, так как через одну телегу или баян или сажало или пырялку она кололась так часто, как не томилась на Зоне весной по солнечным дням. Набрав оставшиеся пол куба отравы в сажало, Муса вмазал Ильсию и, развалившись на допотопном диване, стоявшем напротив стола, стал подсчитывать дневную выручку.

Опрокинувшись на спинку дряхлого кресла, приютившегося рядом с диваном, Ильсия почувствовала необычайную лёгкость, будто она стала легче пачки своих любимых сигарет "Бонд Стрит". Все её мрачные думы рассеялись, усталость тяжёлого, нервного, суетливого и депрового трудового дня растворилась, как утренний туман. В её груди словно наступил солнечный рассвет, лучи которого согревали и успокаивали и действовали как обезболивающее на её раскуроченную, всю в гнойных язвах, дико стонущую душу. Она тут же забыла всю свою бешеную злобу, тесноту и отвращение к этой жизни, грязными сапогами втаптывающая её в страх перед крепкой стальной цепью голода и нищеты, веками протоптанная босыми ногами народа русского по усыпанной костями и прахом, алого цвета крови, судьбы. Ей захотелось начать всё с начала, по новому, с ясно думающей головой подойти к порогу жизненного пути, как неоднократно думалось на Зоне.

Ильсия постоянно давала себе обещание за обещанием добиться поставленных целей по освобождении, что у неё и начало получаться, но ещё с детства привыкшая к разгульной и лихой жизни, проработав всего три месяца на базаре у Мусы, ей опостылила вся эта жизнь работяги до смерти. Тоска и угнетающая депрессия не покидали её вообще никогда. Водка, всё чаще и чаще затуманивающая её слабый разум, только усиливала эти настроения. Заработанные на базаре деньги уничтожались сразу же на еду и самое необходимое. Не редко бывало, что в доме не было и куска хлеба и если бы не добродушная соседка по квартире баба Маша, дети бы голодали, хотя им было не привыкать, Сашка и Димка находили выход и не из таких ситуаций. К воспитанию их, если оскорбления, а порой и в самой грубой и отвратительной форме, почти полное отсутствие надзора, жестокие упрёки и вымещение своей лютой ненависти к среде обитания на детях можно назвать воспитанием, Ильсия мало-помалу совершенно охладела. Она сожалела, что забрала детей из интерната, но отдать обратно ещё не решалась, где-то в самом отдалённом углу её растерзанного и несчастного сердца, словно догорающая свеча у лика святых, теплилась материнская любовь.

Как скорый поезд, мчащийся во мраке ночи и рассекающий встречный ветер, Ильсия неслась в омут героинового угара. Для неё не существовало ни времени, ни реальности. Она была облаком в куполе синего неба, плывущее над радугой пёстрых цветов на щедрой и родной земле, аромат которой кружит голову и заставляет с замиранием биться сердце.

Открыв глаза, Ильсия, неожиданно для себя, очень плавным и спокойным движением воспарила над креслом. Посмотрев на Мусу, который переместился в дальний угол гаража и копошился там, точно жук в навозе, Ильсия лёгким манёвром выпорхнула в приоткрытое маленькое окно, словно птица, вырвавшаяся из заточения клетки. На улице было темно, с неба падала дождевая пыль. Базар будто умер, лишь острый и злой ветер временами гонял по ухабам и выбоенам базарный сор в лабиринтах ларьков и прилавков, да бродячие собаки блуждали хозяевами в жуткой тьме. Ильсия взлетела над чёрной крышей гаража, посмотрела вниз, и чувство страха высоты ударило в грудь, ледяными иглами перешло в живот, в ноги и в кончики пальцев рук. Потом бросило в жар, сдавило горло. Ильсия потеряла координацию и начала падать. Ей казалось, что она летит в пропасть. Ветер свистел в ушах, она отчаянно кричала, но скорость падения вырывала крик из глотки и глушила его. Мимо неслись воспоминания. Как в быстрой перемотке на видаке, Ильсия смотрела на свою жизнь. Жизнь её была похожа на порванный в клочья обоссанный, вшивый, и настолько вонючий матрас, что даже Былинкин, алкаш, живущий в доме Ильсии, который похмеляется кремом для обуви, намазывая его на хлеб, и не без удовольствия уминает с треском в сильно выдвинутых вперёд челюстях, не мог уже на нём почивать и выбросил, предпочтя картон от коробки. Матрас этот не вызвал у Ильсии ни омерзения, ни гадливости, с какой-то полоумной и отрешённой улыбкой наслаждалась она этим зрелищем, как наслаждается удавленник своей петлёй. Вдруг она увидела Сашку и Димку. Сердце её застонало и облилось кровью. Жалость к детям обожгла душу и, собравшись с духом, в одну секунду, Ильсия овладела собой.

Набрав высоту, она полетела над крышами двухэтажных бараков, по которым назойливо стучал усилившийся дождь. Желание увидеть Сашку и Димку влекло её сквозь холод ночи и косой ливень дождя в знакомые до боли пейзажи угрюмых домов и злых дворов.

Она летела над бесконечными и печальными рельсами железной дороги, по которым убегали поезда, возможно, в лучшую и дружелюбную жизнь. Над когда-то небольшим, а теперь с огромным и с каждым днём всё разрастающимся грозным оскалом лесного кладбища. Над внушающим нестерпимую тоску заводом, который сожрал большую часть населения района и регулярно отрыгивал трупы работяг, всю свою жизнь простоявших за станками. Над одиноким крестом купола церкви, разместившейся в бывшей столовой. Она летела и с участием смотрела ясными глазами на все эти скучные и суровые места, в которых она была заживо похоронена, и из которых, ей казалось, живой не выбраться уже никогда. Вот она пролетела общагу, с виду похожую на оборванного и обросшего коростой бомжа. Вот пролетела коммуналку, напоминающую образ русского мужика, каким его описывали великие классики литературы русской. Вот влетела в свой родной двор, могильным крестом отмеченный, как наколюхой, на душе Ильсии.

Двор состоял из четырёх хрущёвок в форме квадрата, примыкавший с одной стороны к железной дороге, а с другой к гаражам. Восемь таких квадратов, а местами четырёхугольников, образовывали квартал, носивший название Гиповский, в честь местной группировки. Где-то в квартале, как вставные жёлтые фиксы, встречались общаги, коммуналки и бараки, портящие общую стилистику домов. Имелось футбольное поле, которое зимой заливалось льдом, два детских садика и подвальная качалка, в которой наращивали мышечную массу и развивали силу удара на боксёрских мешках Гиповские. На всём квартале лежал отпечаток Совка, со времён которого не производилось никаких ремонтных работ, отчего он очень сильно захирел. Всё здесь дышало серостью и унынием, безысходностью и обречённостью, да как и во всём районе, городе, области, стране, как дышат перегаром в тошнотворных кабаках противные и мерзкие алкаши.

Скупо освещённый двор внушал опасность. В разных его углах группами толпились тёмные и сомнительные личности. Слышался смех, грубая брань, звук битого стекла. В темноте ярко светили огни окурков, будто угли догорающего костра в степной ночи. Дождь закончился, лужи зажглись лунным светом. Подлетев к своему подъезду, Ильсия увидела как от толпы, стоявшей у самых дверей, настежь открытых и полусгнивших, отделились трое и отошли в сторону. Одним из них был Димка, которого Ильсия узнала сразу же и машинально полетела за ним. Троица вышла за пределы двора и остановилась у гаражей в единственно освещённом месте. Огромного роста, широченный в плечах, одетый во всё чёрное, похожий на витязя, только без кольчуги и бороды, держа руки в карманах короткой кожаной куртки, спросил низким басом:

- Ты кто по жизни?

- Пацан, - уверенно и спокойно ответил Димка.

- Кто такой пацан? - с напором продолжал витязь.

- Человек, живущий по понятиям, отрицающий мусорское, приветствующий воровское, - также спокойно и чётко выговаривая каждое слово, сказал Димка.

- Кто тебя пацанил? - более дерзко рявкнул второй, тоже здоровенный, но гораздо ниже ростом витязя, всем своим внешним видом напоминавший богатырского коня.

- Пацана не пацанят! - нисколько не растерявшись, ткнул, словно ножом Димка.

- Чем живёт пацан? - снова пробасил витязь.

- Пацан живёт делюгой, - отчеканил Димка, держа руки в сжатых кулаках за спиной.

Он знал, что в любой момент может прилететь внезапный удар и ждал его, максимально насторожившись, но сохраняя предельное хладнокровие.

Общепринятое поведение при вступлении в ряды Уличных требовало не только знаний понятий и идеального прошлого, но и демонстрации силы духа и бойцовских навыков. Витязь и Конь, видя и чувствуя решительность Димки, слышавшие от достоверных источников о его бесстрашных подвигах и знавшие о его авторитете среди сверстников, не нуждались в представлении крепости кулаков и поэтому решили ограничиться диалогом, который их вполне удовлетворил.

- Ловко отвечаешь! Лет сколько тебе?

- Скоро будет четырнадцать.

- Завтра сходняк будет вечером. Где брусья с турниками в лесу у кладбища знаешь?

Увидев, как Димка утвердительно кивнул головой, Витязь вынул свою правую ручищу из кармана куртки и сунул её Димке. Ладонь Димки провалилась в бездонную яму и он почувствовал дикую боль, будто руку сжали в тисках. Смотря прямо в хищные глаза Витязя, которые пытались его проколоть, прожечь и продавить, Димка не пытался высвободить руки, стойко перенося боль.

- Придёшь в шесть. Там продолжим разговор.

Выпустив помертвевшую руку Димки, Витязь с Конём растворились во мраке. Вновь начавшийся дождь заставил Димку ускорить шаг по направлению к подъезду своего дома. Онемевшая и ноющая от боли рука не давала ему собраться с мыслями.

Ильсия, всё это время находившаяся рядом с Димкой и всеми силами своей души переживающая за него, снова последовала за ним. Вдруг её опять накрыло чувство страха, которое она испытала над гаражом Мусы, только в разы сильнее. Её скрутило в бараний рог, погнуло в три погибели. Она металась из стороны в сторону. Взлетала вверх к рваным тучам и бросалась вниз на истоптанный людьми и временем асфальт. Шматки мяса от её тела рвались с кровью, кости и сухожилия трещали, как падающие вековые сосны. Ильсия рычала зверем, будто пытаясь подпевать Егору Летову. Сквозь безумную агонию, где-то на самом краю бедолаги-Руси, Ильсия слышала лютую матерщину и отдельные фразы: Сука ты.....Вставай, гнида.....Тварь поганая.....Очнись, шалава.....Огнём горело лицо и грудь. Фразы слышались громче и отчётливее. Ураган вокруг Ильсии и внутри неё резко прекратился, она открыла глаза.....

Бледное, изуродованное и искажённое злостью и страхом, мгновенно состарившееся лицо Мусы, с провалившимися и остекленевшими глазами в точку, дико и тупо смотрело в упор на Ильсию.

- Ты, мразь.....

Последовал удар ладонью правой руки по лицу Ильсии, затем с левой и ещё раз с правой. Часто и тяжело дыша, Муса свалился на диван, закурил и с волчьим взглядом уставился на Ильсию. С этого вечера вены Ильсии прокалывались ежедневно.

4.

Осенние дни бежали по горбам и склонённым к земле головам людей, оплёвывая их дождями, пиная их ветром по мрачным, злым и угрюмым лицам, издеваясь холодом над их серыми и жалкими душами. Последние недели мчались дурью, преследуемые снегами и морозами. Вот и забит последний гвоздь в крышку гроба и Коба-зима приказывает своим трём киллерам схоронить осень в глубокой могиле. В это время на базаре происходят роковые события.

У Базаровских сменяется лидер. Вышедший на волю Крокодил кардинально меняет жизнь базара. Имеющий очень большой авторитет, жёсткий и напористый характер, он всю свою сознательную жизнь относился к кавказцам, мягко говоря, с неприязнью. Получив абсолютную власть, к которой шёл с самой юности, он незамедлительно распорядился о поголовном изгнании всех кавказцев с базара. На общем сходняке всех Улиц района большинство было против решения Крокодила, но идти войной на Базаровских, с их силой и влиянием, никто не решился. Зная Крокодила ещё до отсидки, кавказцы ушли тихо, не поднимая шума, в их памяти хорошо сохранились неоднократные столкновения с ним, всегда оканчивающиеся в его пользу.

Уже плотно сидевшая на игле Ильсия осталась без работы. Она пыталась устроиться в другие места, но распространившаяся по всему базару репутация наркоманки убила все её начинания. Обещавший взять Ильсию к себе на новое место Муса пропал, как пропало всё национальное достояние великого народа русского в руках Березовских, Черномырденых, Абрамовичей и им подобных. Настало тяжелейшее время для Ильсии. Привыкшая к свободному и лёгкому доступу героина от Мусы, она вынуждена была слоняться по всем точкам района, не без опасности быть принятой ментами, и не без вероятности быть кинутой ошалевшими и на всё способными наркоманами, к которым она обращалась за отравой, не имея возможности брать героин самой, так как лично не была знакома ни с одной барыгой. Обещания, которые Ильсия давала себе на Зоне, захлебнувшись, утонули в героиновом болоте, а вместе с ними и все думы и переживания о Сашке и Димке. Её не то, что не беспокоило, ей вообще было безразлично до того, где они ночуют, чем питаются, живы ли они, наконец. Она была полностью поглощена утолением своей зависимости. Изредка встречаясь дома, когда Ильсия вытаскивала последнюю рухлядь, чтобы продать или заложить, дети тоже не обращали на неё никакого внимания, поставив на ней могильный крест. Лишь вместе с Ильсиёй жившая старая и вся больная мать мало-мальски держала какой-никакой порядок в полупустой, с едким запахом курева, мочи и фекалий, всю загаженной и заполненной до невозможности тараканами и мышами квартире, больше похожей на подвал.

- Когда же ты уже угомонишься, гадина, - старческим хрипом, вся трясясь, как в лихорадке, кричала мать на Ильсию. - Детей пожалей! Одумайся! Дома жрать нечего, а ты последнее вытаскиваешь! Деньги на хлеб отложенные с пенсии утащила, сволочь! Когда издохнешь только.....

Не реагирующая в последнее время на изо дня в день повторяющиеся выкрики матери, Ильсия равнодушно отворачивалась лицом к стене на еле-еле жившем ещё диване, или молча курила бычки на кухне, мёртвым взглядом смотря в случайно выбранную цель. Она снова связалась с Веркой и Вероничкой, которые освободившись, тоже пошли такими же погибельными шагами по героиновой дороге, разрезающей лицо России, словно глубокие морщины матери Ильсии. Отец Верки умер от рака, оставив ей квартиру, которую она превратила в притон, спутавшись с нариком Карой, посадившим её на иглу. Вероничка начала колоться ещё на Зоне и, выйдя на волю, не посчитала нужным выбрать для себя иного пути.

Ильсия проснулась от ноющей и тупой боли во всём теле, сопровождающейся лихорадкой, тошнотой и дикой дробью в висках. Ей крутило кишки, давило в груди и временами кололо и резало в сердце. Героиновая ломка накрыла Ильсию своими огромными, страшными и чёрными крыльями, когтями вцепилась в глотку и, стегая кнутом по сгорбленной и кривой спине, погнала её на поиски дозы. На улице было ещё темно. Морозный ветер бил в стёкла, оставляя на них изящные ледяные шрамы. Не умывшись, не съев ни куска, шатаясь и ничего не соображая, Ильсия одела чёрную рваную куртку пуховик, стоптанные сапоги без единого намёка на шерсть или ещё какой-нибудь утеплитель, натянула на самые глаза серую вязаную шапку и, выйдя из подъезда и вдохнув свежий чистый воздух всей своей впалой грудью, она почувствовала себя немного легче. Неуверенно шагая по скрипучему снегу, она направилась в соседний дом к Крыске, Зоновское погоняло Верки, думая о делюге.

Накануне Верка раздобыла ключ от общей двери ведущей в подвал её дома и этой ночью Кара с Немцем, гражданским мужем Веронички, или Кильки, должны были поднять очень жирный куш. Постучав в обшарпанную деревянную дверь Крыски, у Ильсии сильно забилось сердце, как в страхе перед смертью. Если делюга не срослась, то она была готова издохнуть, прямо не сходя с места.

Дверь открыл Кара, внешне очень похожий на опарыша. Маленького роста, худой до невозможности, с большой лысой, не правильной формы головой, зелёно-серого цвета, вызывающее отвращение своим уродством, точно персонаж из фильма ужасов " Восставший из ада ", лицом, которое он без конца морщил от злобы и раздражения, вдобавок ко всему, с отсутствием трёх пальцев на правой руке, отмороженные по пьяне.

" - Чем же он взял Крыску! - невольно думала про себя Ильсия, стараясь не смотреть на Кару".

- Здорово, Шрам, - улыбнувшись кривым безгубым ртом, обнажая мелкие жёлто-чёрные зубы, сказал Кара.

Режущая глаза улыбка Опарыша успокоила Ильсию. Она подпрыгнула от радости, когда войдя в узкую и тёмную прихожую, увидела два прислонённых к стене мешка с картошкой, десятка полтора трёхлитровых банок с солениями и вареньем, множество всякого инструмента, лопаты, грабли, вёдра, очень ценная электродрель выглядывала из кучи и приветливо улыбаясь, мурлыкала Ильсие:

- Всё ништяк, кентуха! На пару недель закутим!

Раздевшись и пройдя на кухню, Ильсия села за стол, достала бычок из кармана спортивного костюма, из которого она не вылезала уже без малого девять лет, закурила, и почёсывая давно не мытую голову, прохрипела жарившей яичницу сутуловатой, нескладной, с длинными большими руками в бородавках, с плохо окрашенными в чёрный цвет волосами, которые, словно ржа железо, сожрала седина, с гнойными прыщами по всему лицу, шее и спине, с острым длинным носом и мышиными глазами, с тонкими сжатыми губами пепельного цвета Крыске, визуально, действительно, имеющей много схожего с грызуном.

- Когда стартуем? Мне херово, ваще не могу.

- Не ной! Всем херово! Сейчас Немец с Килькой придут и рванём.

Шаркая тапочками по истёртому линолеуму, вошёл Кара, одетый в халат отца Крыски, висящий на нём, как мешок на огородном пугале.

- Есть курить?

- Сама бычок бью.

- Дай докурю.

Сделав две жадные затяжки, Кара затушил окурок в стоявшей на столе пепельнице в виде ладони с растопыренными пальцами. Со свистящим звуком втянув в себя глоток горячего чая, не глядя на Ильсию, он вальяжно протянул:

- Пенсия у старухи когда будет?

Ильсие казалось, что когда Кара открывал свой рот, кто-то невидимый рядом стоявший с силой резал гвоздём по стеклу. Пискливый голос его и он сам были Ильсие противны на столько, насколько чувствует себя интеллигентный человек, попадая в общественный привокзальный туалет и не имея возможности не воспользоваться им. Притом, он постоянно пытался её как-нибудь жестоко подколоть и всячески издевался над ней.

" - Поганый опарыш! - с лютой злостью и скрипом в зубах, думала Ильсия."

- В конце недели будет, - с нескрываемым презрением швырнула Опарышу, точно в пса камнем, Ильсия.

- Мысля тут появилась, - подходя к столу со сковородкой в руке, сказала Крыска.

Поставив сковороду и взяв вилку, жестом головы предложив Ильсие и получив отказ, Крыска продолжала.

- Сколько выдернуть сможешь?

- Половину, думаю, дёрну, - грызя указательный палец левой руки, не сразу и задумчиво, ответила Ильсия.

- Сейчас Компот возьмёт картошку с банками за отраву, а когда протулим инструменты и металл, скооперируемся с пенсией старухи и возьмём грамм. Компот уступит с децл, Немец добазарился, - громко чавкая, словно в хлеву, быстро и резко разделалась со своей речью Крыска.

Постучали в дверь. Кара вскочил со стула и в два шага преодолел кухню. Проходя мимо Ильсии, он нарочно задел её плечо рукой так, что она от неожиданности прикусила губу. Ехидно скалясь, весьма довольный проделанной работой, Кара проворно исчез в длинном туннеле коридора.

- Пидор, - с горькой и жгучей обидой, чуть слышно произнесла Ильсия, чувствуя вкус крови во рту и усилившуюся героиновую лихорадку.

Уже не раз возникавший скандал с Карой, за которого всегда вступалась Крыска, грозил Ильсие неминуемым пинком из притона. Так же увеличивали шансы на вылет и сильно натянутые отношения с Килькой и Крыской, будто стальные тросы, готовые вот-вот порваться под тяжестью груза. А она так дорожила близостью к Немцу, которая в одночасье, по одному визгу Опарыша, могла превратиться во вражду. И Ильсия максимально себя сдерживала, чтобы опять не остаться в одиночестве и опять не просить каждого гада нарика взять ей отравы. Да и делюги, замученные совместно, давали гораздо большего результата.

- Здорово, Шрам! - бойко сказал вошедший Немец.

За годы, проведённые в плену у героина, Немец не до конца ещё растерял мышечной массы и крепости всей своей статной фигуры, приобретённые за долгие и упорные тренировки боксом и железом. Он был Бассеенским, но за пристрастие к игле был отшит. Его правильные, красивые и породистые черты лица, несмотря на все признаки наркомана, располагали к себе и внушали доверие. Его мозги работали, как часы. Делюги лезли из него, как шерсть с кошки. Расчётливый, уверенный в себе, точно танк на поле боя, моментально принимающий в самые необходимые и опасные моменты, в жизни наркомана встречающиеся без конца и без края, верные и нередко вытаскивающие чуть ли не с того света решения, он разжигал в мёртвом сердце Ильсии, бог знает когда схороненное, могучее и волшебное чувство любви женщины к мужчине. Ильсия понимала, что с её физиономией ничего ей уже не светит в этой жизни, но женское истасканное и больное сердце всегда хранило надежду. Вычислившие Ильсию Килька с Крыской, злорадно смеялись над ней за её спиной.

- Здорово! Где были? - с заметной нежностью в голосе, спросила Ильсия.

- Делюги, Шрам! Делюги.

Следовавшая за Немцем, как хвост, Килька, обладала очень приятным и красивым лицом, на котором практически не отобразилась лагерно-наркоманская жизнь, но прескверным и падлючим характером. Не раз она уже подставляла Ильсию, но благодаря своей хитрости и пронырливости, всегда проскальзывая в любые щели, словно геморроидальный узел, оказывалась не при делах. Ильсия держала с ней ухо востро и люто завидовала за связь с Немцем, от которого у Кильки был ребёнок. Родила она ещё до отсидки и сразу же сдала его в интернат. Они сходились и расходились тысячу раз. При каждом расставании Килька грозилась покончить с собой, пару раз предпринимая попытки, но, к сожалению для Ильсии, обходилось без трагедий.

- Всё, погнали! Пока ещё темно, - скомандовал Немец.

Сложив банки в сумки, а мешки загрузив на санки, притон двинулся к Компоту окольными путями, избегая косых взглядов.

Мороз крепчал. Даже вороны не каркали, видимо опасаясь застудить свои чёрные глотки. Ильсия, с двумя сумками в руках, как старая и хромая лошадь, еле ковыляла, продрогнув до мозга костей. Она смотрела на впереди тащивших санки Немца и Кару и в её затуманенной голове роем носились и жалили, словно осы, тяжеленные мрачные мысли, которые сталкиваясь друг с другом, глухими ударами стучали в висках. Снова и снова её душило осознание своего жалкого и безобразного положения.

" - Дура! Бестолочь! Овца тупорылая! - яростно грызла она себя".

Желание самоубийства постепенно овладевало всем её существом. Даже находясь под кайфом, мысли о скорой и преждевременной кончине не покидали её ни на минуту. Часто, пошагово представляя всю последовательность действий к своей смерти, она ощущала даже некую эйфорию.

- Сегодня залезу в петлю! Всё на хер, решено! - громко, злобно и в то же время жалостливо, прибавив пару крепких матерных слова и прослезившись, прохрипела Шрам.

Внезапно она вспомнила о детях, что случалось в последнее время крайне редко.

- Надо сдать их в интернат, - без сожаления решила она и опять погрузилась в суицидальное месиво.

Героин, которым барыжил Компот, считался лучшим в районе. Он имел характерный розовый оттенок и пользовался бешеным спросом у наркоманов. Брать у Компота могли только избранные торчки, в числе которых был Немец.

Начало рассветать, когда Немец, Кара, Килька, Крыска и Шрам подошли к панельке, где обосновался Компот. Бассеенский квартал, в чьей территории находилась панелька, был весь усыпан берёзами и соснами. Он поражал своей удивительной красотой и какой-то сказочностью, будто старинные русские сказки ожили в дебрях этих строгих и грозных дворов. Упираясь в озеро и лес, квартал был весь наполнен свежим бодрящим воздухом, а в летнее время вкусным запахом смолы и хвои. Неважно, что в озере утонула не одна сотня человек, а лес был залит кровью от драк и убийств, чарующая природа вырезала скальпелем из памяти все негативные воспоминания. Острым глазом ястреба, Немец высмотрел все углы двора, где могла таиться опасность. С лёгкостью закинув мешок картошки на плечо и придерживая его левой рукой, он взял в правую все сумки с банками, которые смогли дотащить Килька, Крыска и Шрам. Не дожидаясь Кары, который согнулся в три погибели под мешком, весь кряхтя и бранясь, несколько раз выпустил протяжные глухие звуки в области ниже спины, и который внушал неуверенность в быстроте доставки, Немец исчез в чёрной пасти подъезда, кинув по дороге твёрдые слова:

- Ждите у соседнего дома.

Ещё несколько минут Кара, точно канатоходец, ловил координацию движений, выбрасывая матерщину, как пулемётную очередь, пока Килька с Крыской не помогли ему, не без его резких и грубых упрёков. Шрам с наслаждением созерцала подаренный судьбой такой комический поворот. Когда Кара, наконец, заполз в подъезд, словно паук, Килька, Крыска и Шрам перебрались к соседнему дому. Все трое окоченели, точно трупы, но решили ждать на улице, куря одну сигарету на всех и перетаптываясь с ноги на ногу. Докурив бычок до самого фильтра, Шрам закрыла нос и рот вязаной варежкой и, не сводя глаз с подъезда Компота, обратила внимание на припарковавшуюся рядом чёрную БМВ. Из Бэхи на всю мощь гремел "Сектор Газа". Бодрый голос Юры Хоя пел про "Вальпургиеву ночь". Шрам узнала эту песню, покойный отец Сашки без перерыва гонял кассеты "Сектора" на магнитофоне. Она вспомнила, как изверг наградил её ужасной отметиной на всю оставшуюся жизнь.

- Ну, чё, ублюдина, получай украшение! - взяв в захват со спины левой рукой за шею, придушив и нанеся несколько сильнейших ударов по лицу, словно взбесившийся зверь, с противным перегаром ревел отец Сашки, одаривая украшением от уха до рта.

Он был игрок. Играл по крупному. Часто фарта изменяла ему. Тогда он пил. Страшно. Неделями. Месяцами. Зверел и отрывался на Ильсие. Потом снова выигрывал. Мирился с Ильсиёй. Дарил ей цветы и шмотки. Водил в рестораны. Обещал завязать. Затем опять проигрывался в прах. И всё начиналось по новой.

Глаза Шрама увлажнились. Чувство обиды лезло слезами. Желчная горечь подступила к горлу. Шрам приготовилась блевать. В это время из подъезда пулей вылетели Немец и Кара. Килька с Крыской рванули за ними. С небольшим отставанием, с непонятно откуда взявшимися силами, забыв о всяких обидах и суицидах, Шрам помчалась, точно спринтер. И в это самое мгновение её в спину толкнул громкий окрик:

- Ильсия!

Будто в глубокий колодец провалилось сердце. Движение отяжелевших ног замедлилось, точно Ильсия оказалась в непролазных сугробах по самую грудь. Она отупела, окаменела и остолбенела. Пытаясь не обращать внимания, собравшись с духом, она продолжила было свою прыть, но снова последовал окрик, который приобрёл более свирепый и настойчивый оттенок. Остановившись и ясно понимая невозможность догнать Немца и остальных, зная, что ждать её никто не будет, Ильсия с тупым и злым выражением на красном от мороза лице, повернулась и, увидев, как из открытого окна БМВ её призывают жестом руки, она покорно двинулась в сторону зовущего, как корова на бойню.

Она недоумевала, не верила в происходящее..... Как может с таким остервенением над ней издеваться судьба..... Разве мало она страдает.....Она уже держала спасительную дозу в своих объятиях, уже чувствовала тухлыми венами блаженный приход кайфа.....

- Чё за гондон ещё нарисовался! - гневно, но не без страха, хрипела Ильсия, всё более становясь уверенной, что Килька, Крыска и Опарыш по любому её кинули. На Немца она никогда не роптала.

В открытом окне БМВ Ильсия разглядела приятное, с большими голубыми глазами, мужественное, очень русское лицо. Шрам под глазом, сразу же бросающийся в глаза, не портил хороших впечатлений. Добродушная улыбка с жемчужно-белыми прямыми зубами успокоила раздражённую и потерявшуюся Ильсию. Она узнала эти глаза и улыбку, но безумное и больное состояние не позволяло ей соображать.

- Чё, не узнаёшь? - спросили глаза и улыбка.

Не в силах произнести и слова, Ильсия помотала головой, словно конь гривой.

- Капей, с Боцманом твоим корешами были.

Ильсия вспомнила, как отец Димки, Боцман, был когда-то, будто в прошлой жизни, неразлучен с Капеем, и как Капей всегда дружелюбно и приветливо с ней обращался.

- Ну, здорово, - мягко прохрипела Ильсия, точно скрипнула дверь.

- Сколько лет, сколько зим! Да ты присаживайся, побазарим, - не снимая улыбки, сказал Капей.

Она села на переднее сиденье в чёрной коже. Очень ароматный запах в салоне и жар от печки расслабили в конец замёрзшую и одуревшую Ильсию. Ей захотелось до конца своих блевотных дней остаться здесь, в этом тепле, в уюте, с этим добрым малым, никуда не бежать, не подрываться чёрт знает куда и зачем, не испытывать больше ни боли, ни страха, ни обид, ни лицемерных издевательств, забыть навсегда об этом постылом дерьме, которого она обожралась на десять жизней вперёд. Остекленевшие глаза увлажнились. Она готова была зарыдать. Но в последний момент смогла овладеть собой.

- Чё с тобой? Херово выглядишь. Ты колешься шоле?

Ильсия молчала, уставившись в никуда налившимися кровью глазами. Бесшумно скатились несколько слёз, казалось, тоже кровавых.

- Да ты не ссы. Мне дела нет. Жизнь твоя. Это Немец был?

- Немец.

- Ваще похерел он, матёрый пацан был. Золотой, можно сказать.

- Он и сейчас матёрый.

- Но не пацан, а нарик голимый.

- А это уже не тебе судить! Не бывает святых!

Заметив озлобление Ильсии, Капей сменил тему.

- Давно освободилась?

- Скоро год.

- Вроде Димкой назвали сына, как он?

- Растёт.

- С Боцманом держишь связь?

- Нет.

- Как поживает он, есть желание узнать?

- Нет.

- Дозняк большой у тебя, шоле?

- Восьмушку ставлю в день.

- Работа есть?

- Нет.

- Нужна?

Ильсия тяжело вздохнула, сняла шапку, расстегнула куртку и, посмотрев Капею в небесные глаза, спросила:

- Чё за работа?

Капей знал, что Ильсия надёжная и порядочная. Первый срок она мотала, взяв вину и отмазав Кильку с Крыской. Второй срок сидела от звонка до звонка, хотя была возможность сотрудничать с ментами и выйти гораздо раньше. Боцман тоже высказывался об Ильсие положительно, хоть они и разбежались со скандалом. Точка Компота принадлежала Бассеенским, Капей был смотрящим за точкой. Благодаря его идеям и указаниям, она приносила солидный доход. Поэтому было принято решение открыть ещё несколько. Полностью вести эту делюгу старшие доверили Капею. Он не без труда добился популярности розового героина среди нариков и в его планах было открыть точки во всех кварталах района, тем самым полностью завладев рынком. Капей отличался умственными способностями и стремительными действиями. Он был на высоком счету у Бассеенских. Ему пророчили большое будущее, как когда-то Немцу. Продажей героина занималось большинство Бригад района, но розовый был только у Бассеенских. Секретными путями они совсем недавно наладили эту поставку. Союз Бассеенских с Гиповскими облегчал открытие точки на территории Гиповских, с остальными Улицами в ближайшее время должны были начаться вестись переговоры. Подвернувшаяся Ильсия разрешила вопрос для Капея в поиске барыги. Выбор барыги был ключевым моментом в гарантии успеха точки.

- Ты с математикой несложной дружишь? - воодушевившись внезапной находкой, спросил Капей.

- Не поняла, - изнемогающая от желания кайфа, с выступившим потом на лбу, похожая на мертвеца, прохрипела Ильсия.

- Считать умеешь? Сложение, умножение там всякие?

- Ну.....умею.

- Пятью пять сколько будет?

- Чё за херня! Я в школе, шоле!

- Ты на вопрос ответь, это конкретно дела касается!

- Ну, десять будет, - никогда и близко не подходившая к таблице умножения, сказала Ильсия, лихорадка которой усилилась до отбивания дроби в зубах.

Капей задумался. Звук от бивших друг об друга зубов раздавался в тишине. Поняв, что от загибающейся Ильсии не будет понта, он принял решение её подлечить.

- Пошли, - открыв дверь и вылезая из салона, решительным голосом сказал Капей.

- Куда? - медленно надевая шапку и застёгивая куртку, лениво и невнятно, пробубнила Ильсия.

- Сейчас подлечим тебя!

Подходя к подъезду Компота, умирающая Ильсия простонала:

- Есть сигарета у тебя?

- Не курю.

Капей не курил и не пил, само собой разумеется, не употреблял и наркоты. Весь он был налит кровью с молоком. Светился здоровьем, как новогодняя ёлка в гирляндах. Три раза в неделю он занимался боксом и два раза железом. Единственной его слабостью были женщины. Они не давали ему прохода, висли на нём, как мухи на мёде. Капей менял их, как носки.

Условным знаком Капей позвонил в железную дверь. Она сразу же открылась, и на пороге вырос, весь чёрный, словно бес, Компот.

- Подлечи её. Только живее, - войдя в светлую и уютную прихожую, тоном, исключающим возражений, сказал Капей.

Компот увёл Ильсию на кухню, а Капей прошёл в зал, поздоровался с лежащей на диване и смотрящей по видаку "Телохранителя" женой Компота, на груди которой спал грудной ребёнок, похожий на галчёнка, и бесцеремонно развалился в удобном кожаном кресле напротив дорогущей японской видеодвойки. Вообще, вся квартира Компота была напичкана дорогими вещами. Зал был обставлен шикарной мебелью, на гардинах висели шёлковые шторы, на полу и стенах турецкие ковры, стенка была вся в хрустале и серебре, два телевизора, видак, музыкальный центр, всё в этой квартире кричало о неимоверном богатстве. Эффект, который Капей хотел произвести на Ильсию показом хоромы Компота, превзошёл все его ожидания. Подлеченная Ильсия, никогда в жизни не видевшая таких квартир, была поражена обилием роскоши. Она будто попала в какой-то царский дворец, заваленный драгоценностями и так ею любимым розовым героином. Войдя на кухню, и увидев гарнитур, микроволновку, кофеварку, тостер, здоровенный холодильник и прочую утварь, Ильсия потеряла дар речи, а когда Компот готовил для неё отраву и она случайно заметила пол пакета розового порошка, то до конца этого дня и весь следующий, все её мысли были заняты этими невероятными впечатлениями. В её дурной голове никак не укладывалось, что есть люди, которые живут такой жизнью. За то короткое время, пока Капей и Ильсия находились во дворце Компота, за героином приходили не меньше десяти раз, также звоня в дверь кодовым знаком.

- Ну как тебе хата? - выходя из подъезда, спросил Капей Ильсию.

- По кайфу хата! - совершенно преобразившаяся, довольным и весёлым голосом, ответила Ильсия.

- Так жить хочешь?

- Хм.....Спросил тоже.

- Будешь работать на меня, также жить будешь!

- Барыгой работать, шоле?

- Называй, как хочешь, а лавэ такие ты хер где поднимешь, да ещё отрава в свободном доступе, - подойдя к БМВ, и сняв её с сигнализации, чётко отрезал Капей.

Он открыл багажник, достал блок сигарет "ЛМ" и сунул Ильсие.

- Угощайся.

- Благодарю, - улыбнувшись, и обнажив свой устрашающий рот, Ильсия готова была запрыгнуть на Капея от счастья, как на любовника.

- Я в твои края еду, могу подбросить.

- Если тебя не затруднит.

Капей завёл движок, включил передачу, и Бэха сорвалась с места. От души превышая скорость, он летел, как на пожар. "Сектор Газа" оглушал "Чунга-Чангой". Ильсия была вся в задумчивости. Мысли о перспективном предложении Капея вели ожесточённую битву с решением залесть в петлю сегодня же. Как мелькавшие в окно БМВ расплывчатые фигуры домов и людей, она видела все выгоды и все преимущества очень дельного предложения. У неё появился шанс вылезти из нужды и нищеты и зажить новой жизнью. Она подумала о Кильке, Крыске и Опарыше и её лицо уничтожили сотни тысяч морщин ненависти и злобы.

" - Сявки обоссанные! Суки дальнячие! Покажу гнидам.....Петля никуда не убежит.....Это судьба! Она сжалилась надо мной! Капей конкретный. Он не кинет. Терять один хер нечего!"

Ильсия не могла знать, что Капей слукавил. Во-первых, он и словом не обмолвился, что Компот не кололся. Во-вторых, Компот был бережливый и экономный, он с умом тратил и вкладывал деньги. В-третьих, у него был собственный ломбард, где он за бесценок скупал раритет и ценные вещи, которые наркоманы пёрли ему, как прёт лихая тройка лошадей через грязь и ухабы бескрайних русских дорог по весне. Всё, что ни делал Капей, было с холодным расчётом продумано и он не задумываясь бы кинул Ильсию на расстерзание волкам, если был бы от этого в прикупе.

- Я согласна, - первая прервала молчание Ильсия.

Капей посмотрел на неё, улыбнулся, и ловко маневрируя между машинами, сказал:

- Обстановка дома как у тебя? Кипиша не будет?

- Всё в порядке дома.

- Давай до хаты докину тебя, где здесь поворачивать?

БМВ подъехала к подъезду Ильсии. Капей достал из внутреннего кармана куртки коробок из-под спичек. Открыл его. Он был набит свёртками из фольги. Достал три свёртка и, протягивая их Ильсие, сказал, понизив голос:

- Здесь три дороги. Больше дороги не вздумай вставлять! Герыч почти не бодяженный. Это не то говно, которое во всех точках толкают, это розовый! Завтра приеду в двенадцать. Смотри, дома будь. Привезу товар и объясню что к чему. Рот на замке держи. Смотри, вякнешь чё кому! Шею сверну! Поняла?

- Поняла, - взяв свёртки и зажав их в кулаке, выпрямившись и замерев, точно по команде смирно, ответила Ильсия.

Бэха дёрнулась с места, выбросив снег из под колёс. Ильсия кинула взгляд на окна Крыски. Горел свет на кухне. Отхаркнувшись и выругавшись, она пошла домой. Свёртки из фольги жгли кулак и грели душу. Блок сигарет распространял флюиды "спасителя".

- Здрасьте, баба Маш, - ласково поприветствовала Ильсия соседку.

- Здравствуй, милая, здравствуй, - тяжело вздыхая и качая головой, ответила старушка.

5.

На следующий день Капей проснулся в шесть утра. Размял гимнастикой болевшие после вчерашней тренировки железом мышцы, принял контрастный душ, такой бодрящий и полезный для всего организма, очень плотно позавтракал и, надев кроссовки и короткую чёрную кожаную куртку поверх спортивного костюма, пошёл на стоянку. Стоянка принадлежала Бассеенским. Она примыкала к двору Капея, имела вытянутую форму и вмещала в себя почти сотню машин. Была всегда переполнена и постоянно расширялась. Рядом находился автосервис и шиномонтажка, тоже под крышей Бассеенских. Капей забрал ночную выручку, прогрел Бэху и помчался дальше по делам.

Когда-то Димка, а теперь Койот, Гиповский, шёл уверенной и твёрдой походкой по коридору школы. Была перемена и дети носились с криками и визгами, точно сумасшедшие. Койот зашёл в туалет, где курили пацаны, Гиповские, Бассеенские, Хитоновские и Базаровские. Дым от сигарет стоял густым туманом, словно в парилке, и резал глаза.

- Покурим, Бабай, - подойдя к толпе курящих, сказал Койот.

- Короче, этот чёрт всучил меня предкам своим, и они вчера вечером припёрлись ко мне домой, - через каждое слово, вставляя всевозможные синонимы, корень которых слово трёхбуквенное, разрезая туман кулаками и беспрерывно выплёвывая жирную слюну, точно стену штрабил своим голосищем, коренастый и лысый Зыба, Базаровский. - Меня не было, конечно, батя в хламину валялся, на мамку весь удар пришёл, но ей тоже фиолетово, Костяну, братану, тринадцать лет дали, она еле живая, тоже киряет. Короче, мусорами пугали. Дядя у него с Намиком оказывается делюги мутит. Ну, короче, этот чушпан сегодня ко мне подходит и в наглую кричит: "Денег не съимеешь больше с меня, понял!", прям так и сказал, чертила, "Понял!". Ну, я ему лещей навтыкал и обоссал на прошлой перемене, - Зыба заржал, будто пол конюшни. - Короче, имейте в виду, Писимка - гашёный!

- На, кури, - протянул на половину скуренную сигарету Бабай Койоту, тоже Гиповский.

Только Койот сделал затяжку, как в туалет влетела, точно пробка из-под шампанского, училка по истории, Дарья Николаевна.

- Вы что это тут делаете, бессовестные! А, ну, пошли отсюда, засранцы! Колесников, Крылов, Исаев, вы и так у директора в чёрном списке! Вот я пойду сейчас и на вас доложу! Пинком полетите из школы, негодяи!

Толпа, с улыбками на лицах, не спеша, освободила помещение. Все прекрасно понимали, что Дарья Николаевна ни к какому директору не пойдёт и закладывать никого не будет. Она была самая добрая и самая отзывчивая в школе, не раз заступающаяся за висящих на волоске от пинка, бессовестных засранцев и негодяев.

Койот был смышлёный малый. Ему с лёгкостью давались знания. Он без особого труда хорошо учился. Был одним из лучших учеников в классе. Его ценили и выделяли из общей массы учителя, знавшие о тяжёлом интернатском прошлом и очень трудном настоящем. Особенно его любила Ольга Владимировна, учитель по русскому языку и литературе. Она верила, что у Койота прирождённый талант. Он писал удивительные по своей сложности и духовному богатству сочинения. Литература была его любимым уроком. Он чувствовал к ней своё призвание. Книги читал запоем. У него сформировался вкус и собственный стиль. Из сотен прочитанных книг, его пристальным вниманием завладели русские классики. Ольга Владимировна поражалась его не по годам глубокому и точному пониманию мыслей и идей великих писателей. Для себя определив направление в литературе, он с бешеной скоростью мчался по этому пути, как губка впитывая все бескрайние богатства великого русского слова. Чехов, Куприн, Салтыков-Щедрин, Толстой, Горький, Бунин, Гончаров, Достоевский, Короленко, Булгаков, Лесков, Гоголь, Тургенев открыли для него поистине волшебный и чудесный мир, но вместе с тем показали и всю боль, страдание, горе, несправедливость, невежество, бедность, убогость и безнравственность народа русского, жившего в таких чудовищных условиях, казалось, испокон. Читая такие произведения, как "Яма", "В овраге", "Господа Головлёвы", "Поликушка", "Страсти-Мордасти", "Окаянные дни", "Сон Макара" и многие-многие другие, Койот искренно сожалел русскому народу, который и по сей день, спустя века, живёт ничуть не лучше. Часто наедине с самим собой, а иногда и с пацанами, он бился над не дающими ему покоя вопросами.

- Почему немецкие "Бэхи", "Мэрсы" и "Аудюхи" такие крутые тачухи, а наши "Копейки", "Шестёрки" и "Девятосы" - такое говно? Ведь мы победили их в войну! Почему наши воевавшие старики и старухи отдают последнюю копейку за хлеб, чтобы с голода не сдохнуть, а по телеку кажут, что у нас и нефть и газ и уголь и золото, чего только нету! По видаку кино смотришь американское, так там города в небоскрёбах, жратва, шмотки, тачки, а у нас чё! Хрущёвки, общаги, да коммуналки обоссанные! Везде грязь, нищета, безработица и пьянство, наркоманы ваще заполонили всё вокруг, люди живут хуже зверей, мрут, как мухи, и даже не пытаются как-то изменить ситуацию.....но, в натуре, как? Каким образом? Что нужно сделать? Если ты придавлен нуждой, как могильной плитой и связан по рукам и ногам, словно раб!

Бывало, Койот размышлял о своей возможной писательской деятельности в будущем.

- Ништяк было бы написать рассказ про интернат! Вывернуть весь беспредел наизнанку, как в "Яме"! Эх, срубил бы я правду! Хотя, кому эта правда сдалась! Кроме денег на хер ничего не надо никому! За свой горшок кислых щей хоть против бога!

Все его мысли и размышления, в конце концов, всегда упирались в одно и то же, в ясное осознание своего гиблого будущего. Он понимал, что ему ничего не светит в этой жестокой и беспощадной жизни, что с неба ничего не свалится, что рассчитывать ему не на кого, кроме себя самого, что в этой страшной, холодной, злой и дикой действительности нужно быть волком и рвать всё и всех в клочья, на куски, что только таким способом можно выжить и чего-то добиться.

- Вы должны первыми нанести удар! И как можно точнее и тяжелее, чтобы противник уже не смог больше подняться! - богатырским басом ревел на сходняках Витязь, он же Сила. - Это улица, а не ринг, и ножом может прилететь, и монтировкой, и толпой замесят одного, и со спины ушатают! Спарринги для вашего же блага! Бейтесь, не жалея друг друга! Улица заценит в будущем!

Койот вникал в каждое слово Силы. Сила был для него, как могила для гроба, как героин для торчка, как вода или еда для человека.

- Стойте друг за друга, как в смертном бою! Никогда не давайте слабину! Сила духа крепче силы кулаков, но без кулаков вы - инвалиды! Жизнь - это дремучий и чёрный лес, а люди - это звери! Вы должны быть самыми сильными и кровожадными зверьми, но при этом думающими и сплочёнными! Хладнокровными и расчётливыми! Никогда, ни при каких условиях, нельзя спешить! Продумывайте любое решение на несколько шагов вперёд! От этого решения может зависеть ваша жизнь и судьба Улицы! Берегитесь иглы, пацаны! Тысячи сгорели! Матёрые, духовитые, крепкие! Героин сильнее разума и воли! Один раз прикоснёшься к заразе и пропал без следа!

Сила имел огромный ораторский дар. Он был смотрящим за младшими возрастами. Воспитывал силу духа и развивал крепость кулаков. Не было у младшего возраста Гиповских пацана, который бы не уважал и не стремился быть похожим на Силу. Про него на Улице ходило множество легенд. Одна из них гласила, что лет двадцать назад, когда на районе шёл делёж территорий, была война между чуть ли не всеми Улицами. Как-то поздним летним вечером в парке у ДК Ленина произошло столкновение между Стошестовскими и Гиповскими. Значительный численный перевес был на стороне Стошестовских. В массовой драке шли в ход арматуры, кастеты, заточки, ножи. До полного ощущения средневековой битвы на Руси не хватало только копий, щитов и мечей. Отчаянные крики, звуки ударов о головы и тела арматурами и кастетами, запах крови, запах пота от частых и резких движений, огни бешеных глаз озверевших пацанов, страшные лица, освещённые жёлтыми огнями фонарей, накрыли уставшую землю смертельным покрывалом. Ангел смерти летал над побоищем и принимал в свои объятья молодые души. Гиповские быстро редели, отступая в глубину парка. Состояние духа надломилось окончательно, когда их взяли в окружение. И в этот момент Сила, весь в крови и с распухшим лицом, с таким остервенением кинулся на толпу Стошестовских, с каким Русский Витязь бился против тысяч татар и, увлекая своим неистовством оставшихся пацанов, как лев шакалов, начал разбрасывать их в разные стороны, не обращая никакого внимания на сопротивление. В итоге, Стошестовским пришлось отступить. Битва у ДК Ленина с тех пор закрепила за Гиповскими статус одной из самых сильнейших группировок района. Приехавшие с большим опозданием менты, штабелями укладывали пацанов в "Бобры" и "Буханки". В этот вечер с обеих сторон навсегда остались в парке 9 пацанов.

- Ты кто такой? - зажав одноклассника после уроков за школой, где обычно курили пацаны, напал, словно коршун на падаль, Койот.

- Па.....цан, - потупив в землю глаза и, покраснев, как цветущий мак в степи, промямлил бедолага.

- Чё! Ты чушпан! - железным голосом прорычал Койот и правым боковым сбил бедолагу с ног.

- Завтра принесёшь полтинник, - нанеся удар ногой по спине лежачему, подключился Бабай.

- Каждую неделю по стольнику будешь приносить! Понял, чёрт? - добавил Деревянный, тоже Гиповский.

- Вот как-то мы сидели, пиво пили слегонца

И напевали дружно: ламца-дримца-гоп-цаца

А так как не опорожнялись мы уж целый час

То нам ударила в башку пивная вся моча, - громким, ломающимся голосом пел Деревянный, фанатеющий по "Сектору Газа", точно зэк по чифиру, который с Койотом и Бабаем, после утвердительного ответа чушпана принести деньги, по жёсткому морозу шагом, почти переходящим в бег, держали свой путь к нему в коммуналку.

- Сходняк вечером. Спарринги будут. Успеем пошабить, шоле? Или уж завтра перед школой.....- ни к кому не обращаясь, сказал свои мысли в слух Деревянный, когда пацаны приближались к Конуре, погоняло коммуналки. - Успеем курнуть! Четыре часа ещё до сходняка, сто раз отпустит трава, - подбадривал он больше себя, чем остальных.

Зашли в подъезд. Он был весь в похабных надписях и рисунках. Совершенно не отапливался и, казалось, что на улице гораздо теплее. Подъездный сор блистал разнообразием. От окурков и полторашек из-под пива, до окровавленных шприцов и заледеневшей мочи, а где-то и кала. Деревянный открыл ключом входную дверь и пацаны пошли по длинному и тёмному коридору, по сторонам которого находились двери в комнаты, а к стенам был прислонён всякий хлам. Сундуки, рама от велосипеда, ящики из-под овощей, старый и драный диван, на котором спал Крест, алкаш, весёлый и добрый бродяга, на Зоне отсидевший тридцать лет из своих сорока шести и пацаны, не без уважения, частенько угощали его пивом и анашой, заслушиваясь блатными историями. Стояла вешалка, на которой, словно висельники, висели фуфайки и пальто, валялись детские игрушки, наводящие лютую тоску, на полу были заметны чёрные пятна, то ли крови, то ли блевотины, то ли того и другого. Доносящийся крик из какой-то комнаты, похожий на собачий лай, и плач ребёнка, идеально гармонировали с атмосферой коммунальной трассы. Звуки глухих шагов затихли у крайней двери. Деревянный открыл её и пацаны раздевшись, прошли в одну из маленьких комнат.

Он жил вдвоём с матерью, которая работала на заводе, а по вечерам мыла полы в детском садике. Отец бросил их, когда Деревянный был ребёнком. Он жалел мать и всячески ей помогал, в том числе и деньгами, которые мутил на делюгах и имел с чушпанов. Был он выше среднего роста, сухой, жилистый, как и все уличные пацаны - коротко стриженный, с серыми умными глазами, с кривым носом, который ему ломали уже три раза, в следствии чего, он всегда сопел, воздух с трудом проходил через переломанные и кривые перегородки, лёгкий в общении, с тонким чувством юмора, в будущем видящий себя авторитетом, но авторитетной жилы в характере не имеющий. Убранство его комнаты состояло из стола, стоявшего у окна, на котором пестрели разноцветные обложки кучи кассет. Конечно же, все альбомы "Сектора Газа", ещё был "ДДТ", Цой, "Дельфин", "Чиж", "Нирвана", "Металлика" и многие другие. Двух кассетного магнитофона "Сони", хоть и древнего, но пашущего, словно крестьянин в поле, гордо и величественно ожидающий прикосновения пальцев Деревянного на своих кнопках, дивана у стены, шкафа, продолговатого зелёного ковра на полу и плакатов со Шварценеггером, Ван Даммом и Брюсом Ли. Была у Деревянного всеми обожаемая приставка "Сега", которую он недавно отжал у одного из многочисленных чушпанов. Пацаны, накурившись анаши, часами резались на ней в "Мортал Комбат".

- Давай лавэ, - обратился Деревянный к развалившемуся на диване Койоту, которому сегодня в школе принёс деньги очередной бедолага.

- Похавать есть чё-нибудь? - спросил Деревянного, изображающий удар ногой, как Брюс Ли на плакате, Бабай.

- В холодильнике колбаса есть. Замути бутерброды, пока я к барыге сгоняю.

Взяв деньги и, выйдя в коридор, Деревянный дошёл до спящего Креста и постучал в дверь. Дверь открыла Ирка, женщина лет тридцати пяти, заметно потрёпанная жизнью, но всегда позитивная и приветливая.

- Полик, Ириш, организуй, - улыбаясь и подмигивая, протянул деньги Деревянный.

- Ещё чего организовать, - тоже улыбаясь и тоже подмигивая, кокетливо взяла деньги Ириш.

- Минетик можешь ещё организовать, - смеялся Деревянный и лапал Ириш за отвисшую грудь.

- Сам у себя отсасывай, - не скрывая удовольствия от ласк Деревянного, Ириш оттолкнула его руку плечом и закрыла дверь.

Отношения Деревянного и Ирки далеко выходили за рамки покупателя и продавца. Первой проявила инициативу к выходу за рамки Ирка, и их близость, как интимная, так и дружеская, росла и крепла. Деревянному со всех сторон была выгодна эта дружба. В первую очередь, безграничный доступ к анаше, которую он курил каждый день по несколько раз. Несмотря на запрет старших о курении ганджубаса, употреблении героина и распитии водки, карающиеся жёстким избиением, Деревянный, как и многие пацаны, на свой страх и риск, пренебрегали этими запретами, не раз испытывая их на своих физиономиях. Но героин обходили за километр. Сидящих на игле отшивали с Улицы с позором, с ещё более жестоким избиением, иногда переходящим в сломанные конечности. Когда у Деревянного не было денег, Ирка с радостью обеспечивала его в долг, но, никогда не спрашивая расчёта. Во вторую очередь, безграничный доступ к ещё привлекательному телу Ирки, которым Деревянный особенно любил пользоваться под травой. Зная его причастность к Братве и близкие отношения с Иркой, соседи с уважением и почтением относились к ней, что очень ей нравилось и льстило. Точка принадлежала Гиповским. Деревянный смотрел за порядком и за барыгой. Когда Гиповские расспрашивали Ирку о том, курит ли Деревянный дурь или нет, она с честью его всегда покрывала.

Деревянный вернулся к пацанам, которые уже бились в "Сегу", жуя бутерброды. Цветной телевизор "Рекорд", который эксплуатировали пацаны, стоял в комнате матери, также исполняющей функцию столовой. Кухня находилась в начале коридора, рядом с туалетом и отдельно с комнатой, где была ржавая мойка и загаженная чугунная ванна. Нередко кухонная плита с двумя действующими комфорками из шести, туалет и ванна становились виновниками кровопролитных разборок между жителями Конуры.

Деревянный расположился за столом. Достал из пачки сигарету и выпотрошил из неё табак. Развернул газетный свёрток Ирки. Кинул оценивающий взгляд на количество зелёной травы. Количество гораздо превышало уплаченной суммы.

- Золото баба! - с благодарностью протянул Деревянный.

Он забил в сигарету шмаль, вытащил фильтр и вставил специально свёрнутую из твёрдой бумаги пачки сигарет мастырку, через которую было удобнее шабить. Все движения Деревянного для превращения сигареты в косяк обладали исключительной ловкостью. Лучше него не было забивателя анаши, он смог бы и с закрытыми глазами, а может, даже и без рук, соорудить кайф-паровоз.

- Братва, - позвал Деревянный игроков.

Он открыл форточку в комнате, обслюнявил языком конец косяка и прикурил. Сделав хапку и, задерживая её в лёгких, он передал косяк Койоту, который так же сначала подлечил косяк обслюнявленным правым указательным пальцем, а затем, хапанув, передал Бабаю. Бабай повторил всё в точности за Деревянным и Койотом, и шмаль продолжила своё шествие по кругу. Лица пацанов приобрели характерные признаки обкурившихся дурью: глаза слегка покраснели и загорелись искрящимся огоньком, натянулись глуповатые и неестественные улыбки, любое движение или слово вызывало продолжительное и заливающееся ржание. В отличие от плана, который пацаны тоже курили, но реже, анаша не накрывала подавленностью и не грузила, а наоборот, расслабляла и успокаивала. Но Деревянного уже не удовлетворяла эта расслабленность и покой, организм требовал кайфа более глубокого и мощного, поэтому он перешёл именно на план, но курил его один, не признавая перед собой уже конкретной зависимости. Начался увлекательный и зубодробительный марафон "Мортала Комбата", прерываемый только перекурами и хавчиком.

Капею сегодня предстояло решить много вопросов. Сначала одного коммерса, которого крышевали Бассеенские, потом выяснить причину постоянной недосдачи в одном из их ларьков, затем Ильсия, вечером стрелка с Базаровскими, ещё бокс и две аппетитные чиксы. По пути он заехал за Рэмбо и за Кэмелом, его близкими.

- Посмотрел я вчера по видаку твою кассету "Криминальное Чтиво", ну, это что-то с чем-то, ваще не ожидал! - зевая и крутя в правой руке зоновские чётки, сделанные из эбонита в форме аллигатора, сказал Капею Рэмбо, занимавший почти всё заднее сиденье БМВ своим здоровенным и раскаченным телом.

Рэмбо был удивительно похож на Сильвестра Сталлоне, только коротко стриженный и с более наглым выражением лица. Он не без гордости носил своё погоняло и был, как и герой одноимённого фильма, отчаянный до самого крайнего предела. Он воевал в Чечне. Был ранен и контужен. Имел боевые награды. Рэмбо категорически нельзя было пить. Ему и по трезвости ничего не стоило потерять над собой контроль, а по синьке он мог без особого труда раскурочить и перебить весь район. Был случай, когда его по пьяне пытались скрутить шесть ментов и он раскидал их, как щенков, чудом никого не убив, но, как следует, поломав. Дело еле удалось замять и старшие Бассеенские кинули Рэмбо запрет на бухло. Он переосмыслил своё затруднительное положение и переключился на ганджубас.

- Кино на века, - согласился Капей.

- Совершенно ни на что не похожий фильм! По идее, сплошная пустая болтовня, а цепляет! Гамбургеры по-французски, массаж ног, молитва эта негра, а в конце фильма про праведника ваще загнул, ну, короче, гениально до простоты! А этого нарика Винсента в середине фильма замочили, а он, как ни в чём не бывало! Чёткий фильмище! Матёрый! - под сильным впечатлением, громким командным голосом, гудел Рэмбо.

- А за часами когда боксёр пошёл, а в итоге в подвале с бандюганом оказались, которого мусор отшпилил, - сквозь смех вступил в диалог Кэмел, очень мерзкий и хитрый тип, при встрече с которым было тяжело удержаться, чтобы не разбить в кровавое месиво его бесючую рожу.

Его наглость вообще не имела никаких пределов, к тому же, он был в прямом смысле этого слова - извращенцем, который любил не только опускать человека, как опускают на Зоне, но и всячески издеваться над ним в самых отмороженных формах и доводить его в последствии до петли или до вскрытия вен. Кэмел получал огромное удовольствие от избиения шлюх до полусмерти при половом акте, благодаря чему, путаны отказывались его обслуживать и ему приходилось ездить за ними в город или в другую область, где о его подвигах не были ещё наслышаны. Проститутки прозвали его между собой Чикатило. Чикатило в тайне употреблял героин внутривенно. Весь он был белый, точно вычищенное до блеска очко в сортире: волосы, брови, ресницы, глаза, губы, лицо. Только зубы были чёрные, словно уголь, и когда он в ужасной злобе скалил свою огромную пасть, то она напоминала свеже вырытую могилу на чистом снежном поле. Веяло от него ледяным холодом, как от сквозняка. Голос был хрипящий и режущий, будто в глотке застряли битые стёкла.

- А негру нарик вышиб мозги в машине случайно, а потом тряпками её пидорили, - заливался Рэмбо, будто звонили в колокол.

- Своеобразный юмор у этого Квентина Тарантино. Очень тонкий и оригинальный. Такие фильмы большая редкость. Его даже сравнить ни с чем нельзя. Он единственный в своём роде. Можно сказать, свой жанр в кино пацанчик создал! И нелинейное повествование смотрится как круто! В характеры актёры как вжились! А в "Бешеных Псах" Блондин над мусором измывался, ухо ему отрезав, танцуя при этом, ваще прикол, конечно! - ухмылялся Капей.

- "Бешеные Псы" тоже кайф кинище!

- "От Заката До Рассвета" ещё кайф!

- Ну, это бомба!

- Очкарик по хлеще тебя, Кэмел, отморозок будет! Бабу в клочья разорвал и спокойно сидит гамбургер жрёт, - продолжая ухмыляться, сказал Капей.

- А мусору в начале фильма башку прострелил! А глючило его потом, что баба отлизать просит, - судорожно трясся Рэмбо, у которого от смеха началась икота, - нет, Кэмелу расти и расти ещё!

- Пошли вы! - шипел змеёй Кэмел.

На Улице знали о чрезмерной жестокости Кэмела, но она не шла против понятий и не препятствовала приношению пользы его Бассеенским. Вообще, на Улице смотрели на жестокость, как на преимущество и она была свойственна каждому пацану.

Решив вопрос коммерса, отгрузив барыгу ларька на недосдачу, Капей, Рэмбо и Кэмел, перекусив в столовой, отправились к Ильсие, по дороге слушая "Песню Без Слов", и каждый думая о своём.

БМВ парконулась у подъезда Ильсии. Было ровно двенадцать. Капей был пунктуален до безумия. Никогда и никуда он не опаздывал и не терпел опозданий от других.

- Я один пойду. Потом вас с ней сведу, - выходя из машины, оставив двигатель включенным, сказал Капей.

- "Продиджи" поставь, - сказал Рэмбо впереди сидящему Кэмелу, открыл окно и закурил.

Подходя к подъезду Ильсии, не крутя головой по сторонам, Капей по привычке осмотрел весь двор от угла до угла. Как на погосте, было тихо и мрачно. Хрущёвки, как и их жители, выли от мороза и стонали под тяжестью однообразных и нищих дней, бесконечные ночи которых разъедали замордованные души тоской и водкой. Белая гадость накрыла своим депром всё вокруг, а серая тряпка небес давила головной болью и разбитостью во всём теле. И не было никакой надежды, никакого выхода, всё было мёртво.....

Из подъезда соседнего дома выбежали, будто ошпаренные, две подозрительные фигуры с сумками в руках. В одной Капей признал Немца. Чёрное длинное пальто с поднятым воротом на высоком и здоровом теле и приблатнённая походка, не оставили его памяти шансов на ошибку.

"- И как мог такой матёрый пацан так тупо и глупо сгореть, - невольно думал Капей."

Немец был его старшим. Вместе они ходили на бокс к дяде Коле. Капей никогда, ни до, ни после, не встречал человека, который бы также фанатично тренировался, как Немец. Казалось, что он жил в зале, занимаясь каждый божий день. Дури в нём было на пятерых. Он обладал выдающимся талантом. С дядей Колей они строили грандиозные планы. Сколько ценных советов Немец дал Капею по жизни и в боксе. И такой человек сторчался.....С этими мыслями Капей зашёл в подъезд. Запах мочи и какой-то тухлятины резко ударили ему в нос, вернув в действительность. Поднимаясь по лестнице, он слышал, как "Майндфилдс" разрывала грохотом весь двор, точно бомбёжка. Капей позвонил в дверь, обитую чем-то наподобие клеёнки рыжего цвета. Ильсия выросла на пороге.

Она выглядела иначе, чем обычно. В глазах читалось желание деятельности. Приветливая улыбка не сходила с губ. Сморщенные брови разгладились. Движения приобрели быстроту и уверенность. Убогая квартира Ильсии навалилась на Капея подавленностью. Хотя, накануне, Ильсия, после ошеломляющего впечатления от хаты Компота и от принятия решения вытащить своё ничтожное существование из поганой колеи, навела в своём жилище приличный марафет. Она вымыла полы, посуду, выкинула вонючий хлам, постирала, потравила тараканов, сварила макароны с сосисками, как могла, приласкала Сашку и мать, которая в последнее время очень сильно сдала, на взятые в долг деньги у бабы Маши сходила в магазин и купила необходимое. Ильсия снова сделала первый, самый трудный шаг навстречу к новой жизни, а розовый поводырь в её протухших венах направлял её на этом извилистом пути.

- Форточку открой, - садясь на табуретку за кухонный стол, брезгливо кинул Капей. - И не кури при мне, ненавижу! Кроме тебя есть ещё кто в хате?

- Мать, но она лежит. Не встанет, - мня сигарету пальцами, низким басом ответила Ильсия.

- Дети где? Как планируешь мимо них делюгу мутить?

- В школе дети. Редко они дома бывают. Осторожно попробую. Если что, в интернат сдам.

- Героин без присмотра не оставляй. И ваще из хаты теперь ни ногой. Сегодня начнут уже приходить за отравой. Кодовый звонок будет. Три коротких, три длинных и опять три коротких. Запомнила? Повтори.

- Три коротких, три длинных, три коротких.

- Порошок буду я закидывать или пацаны, Рэмбо и Кэмел. С ними потом познакомлю. Первым делом, дверь входную сменим завтра. Телефон есть?

- Нет.

- Поставим завтра тоже. Как можно осторожнее себя веди. Даже если кодом звонят, всё равно в пику смотри, прежде чем открыть. Если больше одного пришло, не открывай ни в какую! Чёткое указание нарикам дано, только один приходить должен. Если кипиш какой, на пейджер скидывать будешь, мигом подмога примчится. Если узнаю, что отраву бодяжешь или на лавэ обставляешь, не пожалею, шею сверну! Поняла?

- Поняла.

Капей достал из внутреннего кармана куртки свёрток из газеты и положил на стол. За всё время разговора он не сводил пронзительных глаз с Ильсии. Он видел её насквозь, как видел падающие хлопья снега за грязным стеклом окна. Ильсия всем своим видом напоминала Капею покорную дворнягу, которая не только не накинется на него, а до последнего вздоха будет терпеть жестокие издевательства и избиения своего хозяина. Он развернул газетный свёрток. Четыре коробка из-под спичек показали с лицевой стороны разноцветные отметины, нанесённые маркерами. Капей разложил коробки перед Ильсиёй. Показал указательным пальцем на коробок с красной пометкой и строго сказал:

- Я знаю, как херово налажена работа на других точках. Как барыги бодяжат отраву и беспонтово палятся. Ты можешь поднять реальные лавэ! Тебе нужно всего лишь беспрекословно выполнять мои указания! В каждом коробке находится фасованная доза. В красном - дороги. В синем - восьмушки. В зелёном - четверти. В чёрном - полики. Твоя задача проста, но не понтуй и не ставь креста! Башку свою держи ясной и чистой! В день я буду тебе отводить восьмушку. Поставим завтра тебе ещё капельницу, чтобы дозняк сбить, а ваще с иглы соскочить пыталась?

- Пару раз.....Бесполезно.

- Ладно, покумекаем над вопросом. Будешь иметь доход с продаж. Попервочку пять процентов в день. Дальше видно будет, как проявишь себя. Вопросы есть?

- С мусорами как?

- На мази всё с мусорами, не ссы!

Проникший через форточку морозный воздух наполнил кухню холодом и свежестью. Капея не покидало ощущение, будто он находится в морге. Ильсия вся тряслась от мороза, но ничего не говорила. На грязной от сажи и гари плите, приходившейся ровесницей Ильсие, ползали рыжие тараканы. Капей сказал ещё несколько важных напутствий и удалился из кухни, не без отвращения.

- Завтра в это же время приду. Жди к вечеру клиентов. С кодом не лоханись! Ну, давай, короче, с богом!

Выходя из квартиры, Капей столкнулся с Сашкой.

- Смотри, куда прёшь, малой! - важно рявкнул Капей.

- Сам смотри! - огрызнулся Сашка.

Капей остановился и обернулся, но дверь уже со скрипом и грохотом закрылась. Он усмехнулся и, спускаясь по лестнице, начал размышлять об оставшихся делах, прикидывая в своём здравом уме все возможные исходы. Стрелка с Базаровскими сильно его беспокоила. Крокодил борзел всё больше и больше и не к чему хорошему, естественно, это не вело.

Весь день Ильсия была, как на иголках, но розовый друг поддерживал и подбадривал. Вечером в дверь позвонили кодом. Она осторожно подошла и посмотрела в глазок. Сердце бешено колотилось. Тошнотворный холодок ощущался под ложечкой. В мутном стекле глазка, чёрным расплывчатым пятном, выделялась одинокая фигура. Не снимая цепочки с замка, Ильсия приоткрыла дверь. На слабо освещённой лестничной площадке стоял невысокий, очень худой, бледно-жёлтый, с гноящимися язвами и бегающими в разные стороны красными глазами, будто испуганными, в синем засаленном и рваном пуховике, без каких-либо сомнений, наркоман.

- Ты Ильсия? - прохрипел наркоман.

- Да.

- Я - Гной. Восьмушку и полик дай.

Ильсия в отверстие протянула руку. Гной сунул ей деньги. Через минуту дверь снова приоткрылась. Ильсия отдала два свёртка из фольги.

- От души!

Гной канул в темноту, оставляя за собой мокрые следы. Вплоть до глубокой ночи к Ильсие приходили клиенты, с промежутком не более тридцати минут. С каждым новым приходящим, Ильсия становилась всё более решительной и убеждённой в правильно сделанном выборе.

- Всё, братва, на сходняк пора! - посмотрев на часы, утомлённый бешеным ритмом игры, сказал Деревянный.

Пацаны оделись, вышли в продол, покурили, поугарали с Крестом. Трасса Конуры к вечеру оживилась. Задевая друг друга, сновали мрачные и хмельные обитатели. Из большинства комнат с волчьим озлоблением вылетала девятиэтажная матерщина.

- Эх, бродяги, век воли не видать! Не стремитесь узнать жизни лагерной! Оглянуться не успеете, как жизнь пролетит! Жиганьте с умом! С осторожностью! Сук вычисляйте, от них уркам достаётся чаще всего, - заунывным припевом всегда заканчивал свои истории Крест.

Пацаны угостили старого уркагана шмалью и, преодолевая противный и гадкий сор под ногами, вышли из подъезда. Мороз обжигал лёгкие. Луна и звёзды ярко светили в чёрной бездне. Сугробы постылого снега бросали свои огромные тени прямо в души. У подъезда толпились силуэты с красными огнями от сигарет.

- Гаси торчков! - с диким криком, кинулся на толпу Бабай.

Один успел убежать. Второй ничего не успел, сразу же замертво рухнул. Третий не сразу рухнул, а принял сперва пару тяжеленных ударов. Четвёртый был в чёрном длинном пальто с поднятым воротом на высоком и здоровом теле.....

Не было для Бабая лучшего наслаждения, чем ощущение полного превосходства над поверженным противником. Любил Бабай, чтобы падали перед ним от его ударов и желательно от первого же, как падали крепостные крестьяне перед своими господами. Несмотря на довольно средние габариты, у него были чудовищной силы и мощи удары, особенно боковые. Он мог нокаутировать с любой позиции и с любого удара. Бил Бабай точно, быстро, много серийно, с ловкостью хищного зверя уклоняясь от ударов соперника. Падали от его ударов и тяжеловесы. Тренироваться в зале он не любил. К железу вообще не подходил. Боксом занимался максимум два раза в неделю. С дядей Колей постоянно скандалил. Лень Бабая, как говорится, шла далеко впереди него. На интуитивном уровне он схватывал основы, хитрости и технику ведения боя. Любил Бабай сравнивать себя с Майком Тайсоном.

- Я - Железный Майк Тайсон! - всегда кричал он в бою.

По видаку Бабай пересматривал Тайсона до зажёвывания кассетной ленты, отрабатывая потом в спаррингах и на груше его смертоносные комбинации. Дядя Коля поражался феноменальным способностям Бабая и с пеной у рта разносил его за лень.

- Раздолбай! Бездарь! Мудошлёп, ёлки-палки! Тебе бы из зала не вылезать, балбес, был бы, как твой Майк Тайсон, ёлки-палки!

Тайсон был для Бабая не просто кумиром, а богом. Часами он мог надоедать своими восхищениями пацанам.

- Тайсон на малолетке боксом начал заниматься. А чемпионом мира в двадцать лет стал, прикиньте! Клал в первом же раунде чушпанов, не напрягаясь! Редко, кто дальше продолжал биться. Страху наводил на чертей, как Сила наш!

Бабай был единственным пацаном из младшего возраста Гиповских, кто продержался в спарринге с Силой дольше одного раунда. Сила время от времени устраивал такие спарринги. Это был идеальный способ воспитания силы духа. Обожал Бабай отрабатывать силу своих ударов и точность разнообразных комбинаций на наркоманах. Он реагировал на них, как собака на кошку. Многие нарики района не понаслышке были знакомы с кулаками Бабая и изо всех сил старались избегать с ними повторных встреч.

Бабай получил перелом челюсти в трёх местах от первого же удара Немца. Два сломанных ребра - от второго. Очень глубокую сечку над левым глазом - от третьего. Он получил бы ещё, но тут на сцене появился Деревянный, взявший на себя драматическую роль. Деревянному, можно сказать, повезло. Он тут же схватил в печень и, сложившись пополам, как раскладушка, героически пал лицом в снег, рядом с Бабаем. Койот заценил профессионализм нарика в пальто. Он не стал рисковать, вступая с ним в рукопашную. Достав из правого кармана куртки нож, а из левого самодельную заточку из ножниц, Койот видел только один выход. Оскалив жёлтые зубы и, сверкнув озверевшими глазищами, он накинулся на Немца, где-то в подсознании повторяя слова Силы: "Бей или умри! Бей или умри! Бей или умри!"

Койот увернулся от двойки, но последовавший сразу же опперкот, сбил его с ног. Здесь Немец допустил роковую ошибку. Он стал добивать Койота ногами. Заточка вошла в бедро, как нож в масло. Немец, застонав, упал на колено и, покрывая Койота матом, вытащил заточку, но в этот момент словил ножом в шею. Левой рукой он зажимал бивший из раны фонтан крови. На правую упирался, чтобы не упасть. Койот смотрел на него помутневшим взглядом и чувствовал на своём лице его кровь. Деревянный выбил правую руку и Немец упал на спину, хрипя отрывистые и неразборчивые фразы. Бабай стал запинывать умирающего, к нему подключился Деревянный. Удары посыпались, как из мешка горох. Койот стоял, как вкопанный. Сердце больно стучало в груди. Всё вокруг замерло. Втаптывающие труп пацаны замедлились. Койот почему-то вспомнил эпизод из детства.

Он идёт ночью один. Мороз жжёт лицо, шею, руки. Ломят от боли окоченевшие ноги. Он плачет навзрыд. Зовёт мать. Она далеко впереди. Его не слышит. Шатается и временами падает. Везёт за собой пустые санки. Возможно, она не знает, что он упал с них и отстал. А, может быть, она решила его бросить, исполнив тем самым свои не раз сказанные обещания. Он чудом добрался до дома. Чудом не умер от тяжелейшего воспаления лёгких. И такие чудеса происходили за его короткую жизнь ужасно часто.

Толчок в плечо привёл Койота в чувство.

- Ты чё залип! Валим отсюда на хер! - орал Деревянный, забрызгивая Койота слюной.

Пробегая мимо трупа, Койот выдернул из его руки заточку. Взгляд остановился на некогда бывшем лице, а теперь безобразном кровавом месиве. К горлу подступила противная горечь. Душу пронзили тысячи игл. Стоны двух рядом с Немцем лежащих тел, которые тоже попали под раздачу Бабая и Деревянного, отвлекли Койота. Придерживая под руки Бабая, пацаны скрылись в сумраке плохо освещённой и безлюдной улицы.

Бездыханное тело пролежало до самого утра. Окоченевший, одинокий, никому не нужный труп покрылся инеем. Вороны нагло шныряли по нему и клевали замёрзшее мясо. Многочисленные красные пятна крови на снегу дополняли жуткую картину безысходностью и обречённостью.

6.

Коба-зима кровожадно уничтожал март. Морозы и снегопады безжалостно топили его в крови. Март даже не пытался сопротивляться. Безнадёжность сковала его своими цепями. Примчавшийся на выручку апрель со своим войском витязей, вступил с Кобой в упорную схватку. Ни одна из сторон не уступала. Лишь к середине апреля Коба постепенно стал сдавать позиции. И, наконец, к концу месяца, был полностью разгромлен, но рано расслабляться, Коба может нанести неожиданный удар в мае, а то и в июне.

"Кабан" Крокодила подкатил к ресторану Базаровских "Славянин". Ежедневно, в одно и то же время, он приезжал к обеду. Здесь же располагался главный офис Базаровских. За зиму Крокодилу удалось объединить Базаровских с Стошестовскими, Тридцатьдевятовскими и Хитоновскими. В его планах было возглавить и объединить весь район, но оставшиеся Гиповские и Бассеенские пошли в отказ. Обстановка в районе накалялась с каждым днём. Открытой войны не было, но регулярно происходили стычки между Улицами. Назревал новый делёж территорий. Из-за дерзких и решительных действий Крокодила война была неизбежна. Оставалось только ждать, кто нанесёт первый удар.....

Водитель остался за рулём "Кабана". Из передней и задней двери вышли два здоровенных, коротко стриженных, в спортивных костюмах "Адидас", телохранителя. Один из них открыл заднюю дверь и Крокодил в элегантном длинном пальто, под которым вечерним закатом рдел малинового цвета пиджак, с властным огнём в глазах на самоуверенном и храбром лице, вырос из Мерседеса. Спортивные костюмы шли по бокам разговаривающего по телефону Крокодила. Весенний воздух давил на грудь. Наперегонки бежали ручьи. Радостно пели птицы. С материнской лаской грело солнце. Лица одиноких прохожих заметно повеселели. Адидасы и Крокодил подошли к входу в "Славянин". В этот момент раздался резкий визг тормозов. Из переднего и заднего окна белой "Копейки" без номеров таращили свои чёрные рыла два калаша. Длительная очередь прогремела в воздухе. Стая ворон, недовольно каркая, очернила синеву небес. Три окровавленных тела, без признаков жизни, лежали на гранитных ступенях крыльца. На их искажённых лицах застыло выражение злости и удивления. "Копейка" скрылась в лабиринтах панелек, обстреливаемая вслед водилой "Кабана". Немногочисленные отверстия от пуль на кирпичной стене ресторана показывали мастерство стрелявших.

Слух об убийстве Крокодила мгновенно разлетелся по району. Смерть приготовилась собирать многообещающий урожай.....

В последствие многих лет так и не был найден заказчик убийства Крокодила. Доказательств вины Гиповских или Бассеенских тоже не было.

- Ночь, тоска, сидим на пятаке

Мы по бутылке пива держим каждый в руке

Мы, ну, пиво, это так, совсем ничего

Конечно, кайфа никакого, да было бы с чего.....Всё, братва, пистолет! Стиры на кон! - подпрыгнув на стуле, со звуком кинув карты на обтёртый локтями стол, орал своим басом Деревянный, продолжая ловко петь "Сектор Газа".

- Давай в нарды, надоел "Козёл", - потягиваясь и зевая, протянул Койот.

- Я на дальняк, - вставая из-за стола и тоже зевая, промычал Бабай, до конца ещё не восстановивший свою речь после перелома челюсти.

Деревянный закурил, отодвинул карты в сторону и начал раскладывать нарды. Койот лёг на нары и закрыл красные от бессонницы глаза.

- Не спи, братуха!

- Я не сплю.

В треснувшее стекло окна в решётке смотрела глубокая и сырая ночь. Иногда мёртвая тишина нарушалась лязгом цепи, на которой сидел Пират. Очень умная овчарка реагировала на любой шорох. Стоянка, которую охраняли пацаны, была набита машинами, как базар по воскресеньям во время ярмарки, куда съезжались из окрестных татарских и русских деревень торговцы-колхозники, кардинально отличающиеся друг от друга. Работящие, не пьющие, шустрые, подвижные, живые, хитрые, наглые, упорно идущие к своей цели, как бараны, сплочённые, ответственные татары зашибали все барыши, оставляя русских, с самого утра уже полупьяных, угрюмых, злых, грязных, больных, ленивых, грубых, дерущихся между собой и без конца ругающихся, практически без какого-либо дохода. Расставленные по периметру фонари окрашивали автомобили в золотистый цвет. Периодически по примыкавшей к стоянке железной дороге проносились поезда. Тогда в будке, где ютились пацаны, всё начинало ходить ходуном, будто у неё вырастали ноги и она, щедро одурманенная анашой пацанов, предавалась шаманскому танцу.

- Ты думаешь о смерти? - неожиданно спросил Койот Деревянного.

- О смерти?.....Ты знаешь, я давно заметил, что Хой посвящает этой теме приличное количество песен. И когда я их слушаю, то задумываюсь иногда, а чтоб конкретно о ней размышлять, такого нет, - задумчиво произнёс Деревянный, перебирая пальцами правой руки нарду.

- Сон мне снится один и тот же. Покоя ваще не даёт! Будто я в могиле лежу, причём не в гробе, а на земле прям. Ощущаю её холод, запах, сырость, глубину.....И вдруг, меня закапывать начинают. Земля комьями падает на глаза, попадает в рот, скрипит на зубах.....Я начинаю задыхаться. Кричу. Пытаюсь вылезти, но словно связан по рукам и ногам.....А закапывает меня тот нарик в пальто, с кровавым месивом вместо лица.....Потом наступает темнота. Кромешная. Жуткая. И я долго ещё не могу проснуться..... А когда просыпаюсь, чувствую во рту привкус мрази какой-то и башка трещит, будто какой-то чушпан мне в череп ежа засунул.....

Деревянный громко сопел, как кипящий самовар, лоб его напоминал вспаханное поле, глаза он таращил, будто его душили, и замер от изумления.

- Ну ты ваще жути нагнал! Такого и близко у меня нет! Может тебе расслабон нужен? Пыхнуть как следует, с чиксой отвиснуть! Хотя какой на хер сейчас расслабон! И почему ни хера не происходит! Где движуха? Сколько времени прошло, как Крокодила мочканули?

- Недели три по любому прошло.

- Как думаешь, мы его хлопнули?

- Не знаю. Никто не знает. Молчат все. Здесь никакие догадки не проканают! Знаю только, что врагов у него было, как у меня тараканов в хате. Короче, не нашего уровня мозгов дела!

- Чё не нашего уровня? - спросил вошедший Бабай.

- Не нашего уровня пердак у тебя! - ржал Деревянный.

- Ты на дальняке, по ходу, своему гусю ещё шею успел сломать! - заливался Койот.

- На-ка, отведай ништяка! - издав протяжный и резкий звук ниже спины в сторону Деревянного, злорадствовал Бабай. - И ты, пёс, получи! - развернувшись уже в сторону Койота, снова протяжным, но более громким звуком, восторжествовал Бабай.

- Чушпан!

- Чертила!

Койот и Деревянный подорвались из будки, кидая в Бабая удары руками, от которых он с лёгкостью увернулся.

- А чё, между прочим, классический американский прикол!

Ночь тянулась томительно долго. Пацаны сыграли в нарды, в домино, в карты, потом опять в нарды. Скурили все сигареты. Выпили весь чай. Съели всё печенье.

- Делюги надо мутить, пацаны, - ловко крутя чётки, с горящими глазами, говорил Койот. - Крупные делюги, матёрые! Старшие лавэ лопатами гребут, а мы, как лохи, крохи собираем!

- Согласен! - швыряясь в пепельнице, в поисках окурка по жирнее, сказал Бабай. - Только мимо старших как мутить будем? Если спалимся, зубов не соберём!

- Обходные пути не проблема организовать. Вопрос, какую делюгу оформить! Да ещё матёрую! - рисуя на лице Ельцина, изображённого с громадным стаканом пива на листе газеты, всевозможные уродства, вступил в разговор Деревянный.

- Я всё обдумал! У меня чёткий план! Точку с анашой откроем. Брать через Ахтяма будем. У него крытый выход есть. Барыгу я тоже нашёл. За пару месяцев раскрутимся, если ты, Деревянный, всю дурь не сшабишь, и вложимся в бизнес!

- Ты, Койот, аккуратнее с предъявами! - отложив ручку и, сжав кулаки, грозно уставился на Койота Деревянный.

Койот спокойно выдержал этот взгляд и продолжал выделывать с чётками фантастические движения. Разноцветные стёкла переливались радугой. Порой, их не было даже заметно у него в руке от нереальной скорости перемещения.

- Койот прав! Меру ты совсем похерил, Деревянный! У тебя не только зенки помутнели, но и мозги высохли! И как старшие тебя не спалили до сих пор! Ты даже сегодня обкуренный в хлам припёрся, придурок, когда кипиш кругом! Нас подставляешь, олень! - морщась от боли в челюсти, на повышенном тоне говорил Бабай.

- Кто олень, ты, баклан! - с шумом выдвинув стул, резко встал Деревянный и засопел уже с хрипом.

- Не время сейчас рамсить! - решительно сказал Койот и убрал чётки в карман штанов. - Брат, ты, в натуре, гибнешь! Сгорает жизнь твоя! Понятно, что шмаль не герыч, все шабят, но ты планку перегнул! Соберись! О мамке задумайся! О будущем! Какие делюги ещё впереди! Я не гружу тебя, брат! Переживаю!

Искренний тон стальных слов Койота задел душу Деревянного. Он сел на стул и упёрся взглядом в распухшую хмельную рожу удачно получившейся карикатуры.

- На меня можешь рассчитывать железно! Вместе легче стены ломать, брат! Главное, чтобы ты сам инициативу проявил! Тем более, сейчас! Хер его знает, во что выльется эта война! Но по любому будут вилы!

- На меня тоже рассчитывай, братец! - с участием сказал Бабай.

- От души, братва! - печально улыбнулся Деревянный. - В натуре, залетел я по серьёзному! Постоянно хочу курнуть! Постоянно! Как нарик голимый, сука!

Уперевшись локтями в стол, он обхватил голову руками и громко начал материться. Койот и Бабай не мешали ему. Спустя несколько минут, Койот продолжал свою прерванную речь:

- Вьетнамский рынок обороты набирает бешеные! Многие уже там обосновались не хило. Пока есть ещё возможность там кусок свой урвать!

- План чёткий, но опасно!

- Слышь, Бабай, а когда не опасно то было! - очнулся Деревянный. - Койот дело базарит! Вьетнамский - это золотая жила! Мне один рассказывал, там, в натуре.....

Внезапно загремела цепь Пирата. Лай собаки усиливался с каждой секундой. С улицы доносились звуки битого стекла. Пацаны насторожились. Взяли каждый в руку по арматуре и выбежали из будки. В правой руке Деревянного зловеще блестел в лунном свете ствол. По стоянке носились чёрные силуэты. Они разбивали у машин фары и стёкла. Их было настолько много, на сколько бывает зелёных мух и белых опарышей на гниющем трупе бродячей собаки, кончившей свои несчастные и голодные дни в вонючей канаве.

- Вы, чё, черти, ваще попутали! - с надрывом орал Деревянный.

- Деревянный, мочи чушпанов из ствола! Бабай, отпускай Пирата с цепи! Держимся вместе! Не разбегаемся! - жёстко и твёрдо, командовал Койот.

Огромная, чёрная, бесформенная масса, словно туча, упавшая с небес, двинулась в сторону пацанов, проглатывая всё вокруг. Деревянный поднял руку. Снял ствол с предохранителя. Нажал на курок.

- Стреляй, Деревянный! - во всю глотку ревел Койот.

- Заклинило, падла!

Пират кинулся на толпу. Дикие крики и лютая брань, с бешеной яростью, посыпались из кучи, заглушая звук рвущейся одежды и плоти. В пацанов полетели камни и арматуры. Они прикрыли головы руками и отступили назад к будке. Тела их приняли не один десяток сильнейших ушибов. Койоту в двух местах пробило голову, но адреналин, кипятком бежавший по жилам, убил чувство боли и переполнил организм чудовищной энергией. Раздался пронзительный визг пса. Затем он жалобно заскулил и больше не произнёс ни звука. Пацаны почти успели уже влететь в будку, но в этот момент на них напали с флангов.

- Я - Майк Тайсон! Майк Тайсон, суки! Железный.....

Крик Бабая оборвался. В затылок прилетела арматура. Из трещины в черепе фонтаном хлестала во все стороны молодая и буйная кровь. Следом упал Деревянный, с идентичной раной, несовместимой с жизнью. На последнем издохе он произнёс слово "Мама". Доброе, изрезанное морщинами от тяжёлой и злой жизни, ласково улыбающееся лицо матери, застыло в его мёртвых глазах.....

Койот бойко орудовал своей арматурой. Он упёрся спиной в угол будки и забора и наносил точные и тяжёлые удары по нападавшим, резво уварачиваясь и грамотно передвигаясь. Но силы были на исходе. Реакция замедлилась. Тело горело огнём от длительного напряжения мускулов и ныло от дикой боли. Дыхание сбилось так, что ему хотелось выблевать лёгкие. Кровь, смешанная с потом, резала глаза. Сердце разрывалось от тоски по убитым пацанам. Он рычал хищным зверем:

- Вафлёры! Пидрилы! Подходи, чушпаньё, всех загашу!

Слёзы бессилия текли по бесстрашному и мужественному лицу. Он понимал, что это конец его жизни. Ему так не хотелось умирать.....

Он подумал о Сашке. Как они в последнее время отдалились друг от друга. Койот вообще перестал появляться дома. В школу тоже не ходил. Больше ему видеть Сашку было негде. Он был полностью поглощён делами Улицы.

- Когда ты меня подтянешь к Гиповским? - один и тот же вопрос, с досадой, всегда задавал Сашка.

- Молодой ещё говорят. Подожди годок, - успокаивал Койот.

Сашка, с нескрываемой обидой, прекращал разговор.

Руки Койота онемели до такой степени, что он не смог больше их держать, и они повисли вдоль израненного тела, как плети. Он услышал глухой хруст, будто кто-то расколол полено, и почувствовал острое жжение в области лба. Упав на колени, он видел, как на него замахнулись арматурами несколько чёрных пятен. Когда оказался лицом на холодной и росистой земле, то его уже ничего не беспокоило и не отвлекало. Сладкая и грустная тишина окутала его своим белоснежным облаком. Мягкая перина небес с любовью ласкала измученную душу. Беззлобно и печально он наблюдал со стороны, как на голову и тело, с криками и смехом, обрушивались безжалостные удары.....

В эту ночь на стоянку Бассеенских тоже было совершено нападение, но обошлось без жертв.

Война, официально, широкими и твёрдыми шагами, с наглючей и важной походкой, вступила в район. Погромы и убийства происходили почти каждый день. Могильщики работали в три смены без перерыва. В район были стянуты дополнительные наряды ментов. После восьми часов вечера был введён комендантский час.

7.

- Слухи на Улице гуляют, что поднять на возраст выше тебя хотят, Капей, так, шоле? - нагло протянул Кэмел.

Капей внимательно посмотрел в зеркало заднего вида. Его суровый взгляд упёрся в завистливые зенки Кэмела. Напряжённую тишину нарушил Рэмбо.

- Нет, в натуре, Капей, если это правда, то мы будем рады за тебя, брат!

- Рано радоваться. Делюгу сперва провернуть надо.

Делюга представляла из себя передачу очень крупной суммы денег оперу Намику, с которым сотрудничали Гиповские. Намик принадлежал к той категории людей, для которой не существовало вообще ничего святого. Причём, он даже не пытался скрывать свою сущность, а наоборот, выставлял её на всеобщее обозрение, как своё жирное пивное брюхо. Был случай, когда он до смерти забил барыгу-наркоманку на глазах её малолетнего ребёнка за то, что она умоляла его о пощаде. Ни что так не выводило Намика из равновесия, как слёзные молящие просьбы о жалости и милости. При упоминании таких чувств, как милосердие, сострадание или добродетель, у него напрочь сносило седой колпак. Часто, он чересчур увлекался на пытках, в следствие чего, они заканчивались летальным исходом. Он был матёрый приспособленец. Перед начальством выслуживался, как самый конченный холуй, за счёт чего, интенсивно продвигался по карьерной лестнице. Святость Намику заменяли деньги. Он был помешан на них и был готов за них перерезать горло собственной матери. Не было для него лучшего кайфа в жизни, чем утоление своей безмерной алчности. Проворачивать разнообразные делюги Намику помогали опера Юза и Крот, не уступавшие ему в безукоризненной службе. Был он вечно с будуна. С отёкшей морды дерзко смотрели бычьи мутные глаза с лопнувшими капиллярами на вывалившихся из орбит белках. В молодости он был успешным борцом вольного стиля. Крепость спины, толщина шеи и безумная силища, не были им растрачены по прошествие лет.

- Чё этот Намик с Юзой учудили недавно, слыхали? - смотря из заднего окна БМВ на бесконечные и унылые пейзажи запущенных лесных посадок и полей, сказал весёлый, добродушный, жизнерадостный, с открытой детской улыбкой и умными голубыми глазами, Чирик.

Про таких, как Чирик, говорят - душа компании. За спиной его было девять лет лагерей, что абсолютно не соответствовало интеллигентной внешности и поведению. Лишь по синим вытатуированным перстням на левой руке и по несчётному количеству наколок на теле, можно было безошибочно утверждать об уголовном прошлом. Срок Чирик отбывал за убийство. По малолетству, в драке, он убил Хитоновского. На свободу он вышел месяц назад.

- Нарика до смерти запытали бутылкой из-под шампанского! Всё очко ему пропахали!

- А ещё одному на пытках голову отстрелили! Говорят, случайно, по синьке, но один хер по беспределу! - с тоской глядя в окно и сжимая со всей дури кулаки до треска в суставах, сказал Рэмбо.

- Знает, гнида, кому язык в очко, а кому бутылку, - утомлённый дождливой и мрачной погодой, нервозными и напряжёнными месяцами непрекращающейся войны, весь похудевший и осунувшийся, сказал Капей.

Пацаны ехали по трассе. Дождь, то с яростной злобой, то с нудной печалью, бил в стёкла. Дворники неистово махали из стороны в сторону. Капей топил за двести. Встречаемые машины БМВ обходила, как стоячих, насмешливо забрызгивая их грязью. Встреча с Намиком была назначена на выезде из города. В придорожном кафе с незамысловатым названием "У Гурама".

- В "Леоне" прикольно мусора-отморозка показали! Интересно за таким наблюдать. Ваще не угадаешь, чё выкинет, дурак! Момент там был, как он под музон классический в наушниках семью из обреза перестрелял, жуть! И актёр ништяк в образ вжился.....А прикинь, про Намика кино снять! Как он на пытках беспределит и с братвой делюги мутит! Только актёр нужен блатной! О! Де Ниро! - оживился Рэмбо.

- Аль Пачино Намика бы тоже кайфово сыграл, - усмехался Капей.

- А Кэмела бы кто сыграл? Такой персонаж в наш фильм по любому должен заехать, - чугунным басом ржал Рэмбо.

- Джим Керри!

- Боярский!

- Вупи Голдберг!

БМВ сотрясалась от приколов пацанов. Кэмел сначала побагровел, затем побелел и, наконец, позеленел от злости. В последнее время над ним всё чаще угарали пацаны. Неделю назад Кэмел до смерти забил одну шалаву. На этой почве возник конфликт с Кубинской братвой, на которую она работала. Старшие кинули запрет Чикатило на проявление всякого рода агрессии и жестокости. К героину Кэмел пристрастился уже более основательно.

- Как думаешь, Капей, будет толк от Намика, решит отморозок вопрос? - спросил Чирик.

- Намик - ушлая псина! На этой войне он конкретные лавэ поднял. Ему нет выгоды в её скором завершении. Но на него давят сверху. Он хочет подлизать начальству. Поэтому, думаю, всё он решит, - не торопясь, с чёткой расстановкой, высказал свои мысли Капей.

Пацаны подъехали к кафе. На стоянке, в шоколадной грязи и зеркальных лужах, стояли три фуры и Тойота Намика. У входа дремала собака. Рядом с ней бегали щенки. Помойные баки были переполнены и кучи мусора, распространяя отвратительную вонь, валялись по всей прилегающей территории. Стаи крыс по-хозяйски исследовали содержимое куч. Одноэтажное, всё обшарпанное, в глубоких трещинах здание, с двумя грязными окнами в прогнивших рамах, остальные три были наглухо заколочены чёрными отсыревшими досками, с сделанной из картонной бумаги вывеской, более походило на какой-то вшивый кабак или притон, чем на закусочную. Капей парконулся у Тойоты. Достал ствол из бардачка. Положил его в карман куртки и деловито сказал:

- Короче, смотрите в оба! Стволы наготове держите. Если дольше десяти минут буду, кипиш поднимайте!

Капей зашёл внутрь. Обстановка здесь была не лучше, чем снаружи. Полы мыли, судя по засохшему слою грязи, по настроению или никогда. Затхлый запах пота, табачного дыма, жареного масла и век нестиранных носков, дополняли противную атмосферу тесного и тёмного помещения. Сидя за пластмассовыми красными столами, ели посетители. Капей пристальным взглядом рассмотрел каждого. Одинаково истёртые и помятые лица не внушали никакой опасности. Развязно облокотившись левым локтем о прилавок, курила жирная женщина с крашенными в огненно рыжий цвет волосами и свинячьими глазками наблюдала за Капеем. Над её головой висел портрет Ленина.

- Есть только шашлык, борщ и водка! - грубым басом крикнула рыжая.

Капей, не реагируя на лай рыжей, подошёл к столу у окна, где ел шашлык Намик. Стол был чуть чище полов. Осмотрев стул и найдя его пригодным, Капей сел, не двигаясь к столу и не здороваясь. Намик был с страшного будунища. Его опухшая и небритая физиономия с кровавыми глазами навыкате вызвала у Капея нестерпимое отвращение и раздражение. Намик вытер газетным листком толстые губы от жира, налил из полупустой бутылки в пластиковый стакан водку, опрокинул её в глотку, сморщился, рыгнул, выругался, закурил и тонким визгливым бабьим голосом спросил:

- Лавэ принёс?

- В машине.

- Сэру передашь, за два-три дня решу вопрос. Ещё передашь, что расценки поднялись у меня. К концу недели ещё сто штук пусть готовит.

"Поганый мусор! Чувство меры ваще попутал, сучара! - скрипя зубами и дёргая желваками, думал Капей."

- Да ты чё какой серьёзный? Расслабься, братан! - наливая ещё водки, сказал Намик.

- Какой я тебе братан, мусор! - сжимая со всей силы рукоятку ствола в правом кармане куртки, понизив голос, сказал Капей.

- Ты чё как разговариваешь?

- Как считаю нужным, так и разговариваю!

Воинственный и уничтожающий взгляд Капея отрезвил Намика, у которого даже похолодело в груди.

- Зря ты так, Капей.....Зря.....Будущее, говорят, у тебя большое. Да и я на покой не собираюсь. Тебе бы дружить со мной, а ты рамс беспонтовый разводишь, - утопив окурок в стакане с чаем и закуривая снова, сказал Намик. - Ты пойми, я - закон! Я - власть! Я всегда прав! Я решаю любой вопрос! А ты кто? Думаешь, вес имеешь какой! Ты тот, кому поручают лавэ передавать!

Резкий шум из магнитофона "Романтика", стоявшего на прилавке рядом с кассой, как чёрт с полатей, с диким треском свалился на головы трапезничающих. Из динамиков кощунствовал над понятием пение "Кай Метов". Капей невольно сморщился. Бездарная грошовая попса, ненавидимая им всей его душой, добавила ему и так уже бившей через край желчи.

- Всё сказал, шоле, - сохраняя убийственную хладнокровность, произнёс Капей.

Намик ухмыльнулся, опрокинул в свою пасть ещё пол стакана водки, смачно причмокнул и, не закусывая, встал из-за стола.

Капей и Намик вышли на улицу. Дождь закончился. Из-за пепельных туч выглядывало бледное солнце. Капей жадно и часто дышал свежим воздухом. Перешагивая и перепрыгивая лужи и грязь, они подошли к БМВ. Открылась передняя дверь. Могучая фигура Рэмбо заслонила собой пол автомобиля. Капей открыл багажник. Чёрная толстая спортивная сумка одиноко лежала на идеально чистом коврике. Намик взял сумку. Грозный взгляд Капея снова столкнулся с бычьим Намика.

- Скоро настанет час, когда ты сам ко мне прибежишь и будешь в кореша набиваться! - вальяжно растягивая слова, сказал Намик.

- Скоро настанет час, когда бутылка разорвёт твоё очко! - резко отрезал Капей.

Намик громко отхаркнул, закурил и не спеша двинулся к Тойоте.

- Чё это там мусор гавкал? - садясь в машину, спросил Рэмбо у Капея.

- Да ващё легавый попутал.

- Чётко ты его осадил с бутылкой, - сказал Чирик, закрывая окно.

С трассы съехала на парковку в дрызг грязная "Девятка". Остановилась напротив БМВ и Тойоты. Следом за ней ехал зелёный "Черокки".

- Кипиш, пацаны! - заорал Капей.

Он быстро завёл движок и включил передачу. БМВ слетела с места, выбрасывая грязь и мелкие камни из-под колёс. Но машина уже начала притягивать к себе пули, точно магнит металлический сор. Капей сделал крутой манёвр, но тут же лобовое стекло покрылось трещинами, словно паутиной, и он почувствовал острую боль и жжение в груди. С туманной пеленой в глазах он вывернул руль по направлению к "Девятке", из которой происходила непрерывная стрельба, и до отказа выжал педаль газа. БМВ со всей дури протаранила бочину "Девятки". Стрельба мгновенно прекратилась. Отхаркиваясь кровью, с колокольным звоном в ушах, простонав от нестерпимой боли, Капей повернулся к рядом сидящему Рэмбо. Его голова висела на груди. Затылок был раскурочен. Части мозга прилипли к кожаному сиденью. Тошнотворно душил жирный запах крови.

- Чи...рик...Кэ...мел, - хрипел Капей.

Тишину нарушали доносящиеся стоны из "Девятки". Из последних сил Капей поднял правую руку со стволом и разрядил обойму. Теряя сознание, он вспомнил, как несколько дней назад Настя, с которой он встречался с начала зимы, что было для Капея чем-то невероятным, сообщила ему о своей беременности, и как он почувствовал себя безумно счастливым. То, что было у него с Настей, не было ни с одной другой. Он поражался её острому уму и редкому чувству юмора. Удивительная красота и доброта девушки переплетались с надёжностью и преданностью. Он доверял ей и мог рассчитывать на неё в любой жизненной ситуации. Он не верил в любовь, вернее, не считал нужным опускаться до этой слабости души. Но со временем понял, что к Насте испытывал как раз таки эту самую слабость. Накануне, она переехала жить к нему.

Капей почувствовал запах её волос, услышал ласковый голос, увидел блеск любящих глаз. Вспомнилась милая привычка накручивать на указательный палец прядь золотистых волос, когда она читала или о чём-то задумывалась. Как она понимала его с одного только взгляда и как всегда говорила только то, что думала. Нежный поцелуй в лоб и прикосновение её руки на его щеке были последними вспышками в памяти Капея.....

Из "Черокки" вылезли двое в чёрном. Автоматная очередь окатила итак похожую на решето БМВ. Сотни пуль рвали в клочья металл, плоть и кости. Трупы пацанов, точно на кочках и ухабах просёлочной дороги, прыгали и вздрагивали, брызгая кровью во все стороны. Вылез третий. Очень маленького роста. С плешью, в рыжих усах, пивным брюхом, в сером пальто ниже колен с поднятым воротом. Его пропитое лицо было похоже на сжатый в кулаке большой палец. Это был Юза. Самый лучший кент Намика. Пятнадцать лет они бок о бок, спина к спине, душа в душу, трудились во благо родины, защищая права российских граждан. Теперь Юза, гордо выпятив грудь и скаля прокуренные чёрные зубы, стоял у трупа своего друга, подельника, брата, который лежал лицом в грязной луже, окрашенной в тёмно-бордовый цвет. Он вырвал из рук Намика тяжёлую сумку. Ещё раз окинул его лукавым взглядом. Вспомнил, как они вчера нажрались в сауне с шалавами. Поёжился от порыва холодного ветра и, быстро семеня маленькими ножками, направился к "Черокки", в который уже загрузили три трупа из "Девятки".

Вдруг, с неба упал ливень. Тарабаниющие капли по искорёженному металлу автомобилей напоминали недавние боевые действия. Долго ещё гости кафе "У Гурама" не решались показаться на улицу.

8.

Столовая ложка с героиновым раствором блестела в ярких лучах солнца, с напором бивших в грязное, четырёхугольной формы, в прогнившей раме окно подъезда. Синий дым от сигарет туманом висел в воздухе. Рядом с ложкой, на чёрном от пыли подоконнике, валялся разнообразный сор. Засохшие мухи, окурки, шелуха от семечек, в три погибели смятая полторашка из-под пива, рваные и с прожжёнными дырками от сигарет пластиковые стаканчики, бубновый валет с обнажённой женщиной, раздвинувшей ноги, упаковка от презерватива, мятый листок какого-то журнала с изображением белоснежной улыбки Андрея Губина. В ложку поочерёдно ныряли иглы шприцов.

Сашка, сидя на ступени лестницы, вонзил иглу баяна в свою захудалую, всю исколотую вену на запястье. Приход ударил в мозг. Отяжелевшие веки упали на глаза, зрачки которых превратились в точки. Коротко стриженная голова медленно опустилась на грудь.

- Шустрый, вмажь меня, - держа пырялку с героином в руке, словно полный стакан с водой, который боишься пролить, резким голосом сказал коренастый, весь в прыщах, бывший Стошестовский, Комар.

Сашка вздрогнул. Приоткрыл глаза, будто спросонья. Чёрный силуэт Комара, в тумане сигаретного дыма, стоял напротив окна. Сашка воткнул колпачок в иглу телеги, слизнул кровь с запястья, убрал в карман старых засаленных на коленях штанов от спортивного костюма окровавленный шприц и характерным сонным героиновым хрипом протянул:

- Нарик со стажем, а вставиться не можешь! Давай сюда!

Шустрый очень ловко действовал баяном. Он мог найти самую безнадёжную вену у самого конченного наркомана. В нём явно погибал какой-то медицинский талант. Хотя, за чтобы Шустрый не брался, за абсолютно любое дело, оно горело у него в руках, как у опытного профессионала. Он с лёгкостью вскрывал замки подвалов и гаражей, лазил в форточки квартир, угонял машины, мастерски играл в карты, феней он владел не хуже матёрого зэка, он умел даже готовить, разбирался в электрике, короче, полностью оправдывал своё погоняло.

Комар, сидя на корточках и, согнув руку в локте, спиной облокотился о стену и завис.

- Зачётный кайф, - прохрипел напротив сидящего Комара, также отвисающий на корточках, небольшого роста, очень смуглый, с большими чёрными глазами, лысый, с наколотым на предплечье пауком с паутиной и перстнями на правой руке, Ёжик. - У Кары с Крысой самая лучшая отрава в районе!

- Не та шняга, которой твоя мать барыжет, Шустрый, - хрипел длинный, худой, весь костлявый, как скелет, Зубастый. - Ваще по беспределу бодяжет!

- Это чё, предъява, шоле! - взорвался Шустрый, по темпераменту вспыльчивый, горячий, с пол оборота заводящийся, самоотверженный и отчаянный, за что не раз уже попадавший в ситуации рискованные и опасные, но сильный по духу, как витязь, почти всегда выходящий из этих переделок триумфатором.

- Какие предъявы, братан! Я просто выразил своё негодование, - почувствовав реальную угрозу, съехал Зубастый.

- Впредь, негодовальщик херов, за базаром своим следи! - остывая, сказал Шустрый.

Действительно, у Ильсии, за последнее время, героин заметно похирел. После смерти Капея, а затем проигранной Гиповскими и Бассеенскими войны, розовый порошок канул в небытие. Порядок и контроль, который устанавливал на своих точках Капей, не практиковался завладевшими всем героиновым рынком в районе Базаровскими. Ильсия, дозняк которой взлетел до двух граммов в день, бодяжила отраву, в основном всякой аптечной дрянью, до самых крайних пределов. Желающих приобретать такой паршивый товар значительно поубавилось. Базаровские провели воспитательную беседу, во время которой Ильсия попрощалась с последними зубами, и героин заметно прибавил в качестве, но создать конкуренцию порошку, который продавали Кара и Крыской, всё равно никак не представлялось возможным.

Мелодично повернулся ключ в замке. Скрипнула дверь на верхнем этаже.

- Комар! - шопотом хрипел Шустрый. - Комар!

Комар очнулся и затуманенным тупым взглядом упёрся в снова вспыхнувшие яростью глаза Шустрого.

- Сажало заныкай, дебил!

Комар поднял с пола шприц и убрал его в карман штанов. Ёжик и Зубастый встали и приняли максимально равнодушные позы. По лестнице спускалась полная женщина с хмурым жёлтым лицом, в сильно поношенном платье. Девочка лет десяти с ободранными коленками, в грязном и мятом платьице и распухшим заплаканным лицом, шла рядом.

- Здрасьте, - бодро, присвистнув, выкинул Комар.

Женщина ответила злобным взглядом и лютой матерщиной. Пацаны покраснели от усилия скрыть смех, и как только женщина с ребёнком удалились с поля зрения, подъезд взорвался от дикого хохота.

- Ублюдки! Мрази! Сволочи! - доносилось с нижнего этажа и от ржания пацанов уже трещали оконные стёкла.

Шустрый достал из пачки две последние сигареты. Одну отдал Ёжику и, прикурив вторую, швырнул на подоконник смятый бумажный комок.

- Покурим, Шустрый, - сказал Комар.

- Покурим, Ёжик, - сказал Зубастый.

Пацаны разместились по своим углам и погрузились в наркотическое забвение, будоражущее их навсегда потерянные и погибшие души, толком ещё и не успевшие пожить, а уже изломанные и растоптанные зверской жизнью.

- Недавно узнал, что "Крепкий орешек" ни хера не так переводится с английского, а "умри тяжело", "дай хард", - разорвал тишину Ёжик.

- А чё это за интерес к английскому языку с твоей стороны? - спросил Зубастый.

- А чё это за интерес с твоей стороны к моему интересу? - огрызнулся Ёжик.

- Да хорош за слова цепляться. Поясни без понтов!

- А ты спрашивай по-проще!

- Нет, в натуре, Ёж, чё за тема с английским то? - очнулся Комар.

- Из школы пока не нагнали, английский ваще хорошо шёл. Единственный предмет, который пёр у меня и нравился. История ещё и география легко давались. Ну, короче, решил подтянуть. Словарь надыбил, учу малясь.

- Да на хера он сдался тебе? - хрипел, не открывая глаз, Зубастый, почёсывая нос и щёки.

- О будущем задумался. В Америку хочу валить. По кайфу у них там всё устроено. Живут, как в раю, и умирать не надо. Мамка рассказывала, подруга школьная из Нью-Йорка приехала на родину поглядеть. Двадцать лет не была. Вы тут, говорит, живёте хуже, чем американские бомжи! Короче, как по видаку Штаты в фильмах кажут, так и есть, даже лучше! Денег у неё жопой жри, а работает продавцом голимым в магазине шмоток. Вся вылизанная, холёная, ваще не изменилась за два десятка лет, мать говорила. Замуж вышла там за русского. Таксистом пашет, а дом купили, пенсию получают, детей в университет устроили, бизнес мутят какой-то. Говорит, кто работает, тот зарабатывает. Любой может подняться. Главное двигаться, шустрить. А моя мать, тридцать пять лет на заводе ишачет, и ни хера не заработала, бедолага, кроме грыжи и морщин! - уставившись стеклянным взглядом на выцарапанные на зелёной стене надписи "ЛОРД", "ЗЛО" и "ВОЛК", задумчиво хрипел Ёжик.

- Ну ты даёшь! О будущем задумался! Да какое, на хер, будущее! Ты на настоящее своё посмотри! Гроб или лагерь - твоё будущее! Впрочем, как и моё, или Шустрого с Зубастым, - режущим басом хрипел Комар.

- В лагерях я уже бывал. Гроб тоже подкрадывался частенько, - продолжал тем же тоном Ёжик. - А ты, ваще, за будущее чё можешь знать! Всё зависит от нас самих! Каждый решает своё будущее сам!

- Не согласен с тобой, Ёж, - вступил в диалог Шустрый, - среда обитания решает всё! Ты глянь на эту вонючую яму, в которой мы копошимся, как черви! Из неё никогда не выползти! Слишком густая грязь! Слишком высокие стены! Ну какие, бляха-муха, Штаты! Да ты из района не вылезешь, тебя с говном и с кровью смешают!

- Вот и я о чём твержу, - скалил гнилые зубы Комар.

- А ты ваще хабало завали, баран! - рявкнул на Комара Ёжик. - Понятно, что среда засасывает, как болото. Но надо искать выход! Я не хочу так жить! Видеть всё это говнище не могу больше! Как мы живём! Как звери! Друг другу глотки перегрызть готовы в один миг! И грызём! Вся эта нищета, беспредел, безумие, лицемерие, идиотизм, гниль, ужас! А из Чечни Рыба вернулся, что там творится рассказывал. Как пацаны наши дохнут ни за что! Да! Могила или лагерь! Другого не дано! Но не для меня! Я найду выход! Найду лучшую жизнь! Буду до последней капли крови биться!..... С иглой, главное, завязать..... И тихо-тихо двигаться к цели.

- На прошлой неделе Танька, выше меня этажом которая живёт, наркоманка и шалава, сначала ребёнка своего грудного задушила, а потом сама вздёрнулась, - делая длительные паузы между словами, словно вытягивая их из себя, говорил Зубастый. - А ведь я её с детства знал, нормальная девчонка была. И такие истории каждый божий день слышишь! Ужас, чё творится! Ваще жуть беспросветная!

- Ну а чё ты будешь в Америке своей делать, если доберёшься ещё? - не унимался Комар.

- Ты чё, в уши долбишься, шоле, чучело! Сказал же, работяга там живёт, как в раю! Работай, шурши и всё будет!

- А с иглой завязать, это ты, Ёж, дело базаришь. За ум браться давно пора. Да как же завязать, когда связан, по самое не хочу. Ломки такие, что сдохнуть лучше, - мрачно хрипел Шустрый.

- А это, братуха, и есть то самое, где ты должен волю свою проявить! Хочешь будущее изменить - покажи характер! Бейся, брат, не сдавайся! Всё реально в этой жизни, было бы желание!

- Человеку по природе своей свойственно мечтать, - будто разговаривая сам с собой, тем же тоном, тянул Зубастый, - и без надежды жить тоже нельзя.....

Шустрый не слышал продолжения философских рассуждений Зубастого. В груди у него похолодело, сердце сжалось от боли, по спине бежала армия мурашек, стук в висках напоминал удары молотка, забивающего гвозди в крышку гроба. Его протыкал огненным штыком Димкин взгляд, устремлённый снизу вверх, сквозь решётку перил. Строгие и умные глаза на белом, как простыня лице, были похожи на взор, что он видел в церкви на старой коричнево-жёлтой иконе с чёрным ликом, в которой был всего лишь один раз за всю свою жизнь. Эти глаза прочно засели в его памяти, потому что смотрели прямо в глубину души.

Одет Димка был точно так же, как три месяца назад, когда он лежал в гробу, стоявшем посередине тусклой и мрачной комнаты. Старые сбитые ботинки без шнурков, короткие брюки с не закрывающейся на ширинке молнией, белая рубашка на два размера больше, чем нужно, которую дала баба Маша. Шустрый вспомнил, как он молча и неподвижно сидел на дряхлом стуле рядом с гробом. Как невыносимо хотелось откинуть белое полотенце, закрывавшее изуродованное лицо и голову, и посмотреть в последний раз на брата. Как отключилось его сознание, словно кто-то нажал выключатель. Как он не мог выдавить из себя ни одной слезы. Как бесцеремонно шаталась по квартире безликая толпа. Как мать, без конца бегала туда-сюда с цветными коробками из-под спичек в руках. Как он озлобился на весь этот сраный мир, и как постарел. Как дрожало и сотрясалось тело Димки на каждой кочке раздолбанной дороги, когда ехали в Пазике на кладбище. Как чувствовал холод сырой земли в своём сжатом до боли кулаке. Как слышал глухой стук из могилы, будто Димка стонал от каждого удара брошенной земли в крышку гроба. Как мать торопилась уйти с кладбища, а лицо её выражало досаду и нетерпение. Как пил водку и не пьянел, сидя за скудным и убогим столом среди незнакомых и безучастных пьяных людей. Как стал носить Димкину одежду и как тупую и жгучую тоску сразу же вытеснили серые и суровые будни. Он посмотрел на свои кожаные адидасовские кроссовки и вспомнил, как Димка гордился, когда рассказывал, как отжал их у какого-то чушпана. Горечь воспоминаний, овладевшая душой Шустрого, невольно разбудила в нём жалость и стыд. Он слишком быстро смерился со смертью Димки и слишком легко перенёс скорбь. С тяжёлым угрызением совести, он смущёнными и влажными глазами снова смотрел на Димку, но уже более уверенный в реальности происходящего.

Димка махнул ему рукой и начал спускаться по лестнице. Шустрый, резко вскочив, стремительным шагом направился за ним.

- Ты далеко, шоле? - удивился Ёжик.

- Чё-то херово мне, скоро вернусь.

Шустрый вышел из подъезда. Августовское вечернее солнце затянуло тучами. Холодный ветер шумел в листве деревьев. На лавке стояла пустая бутылка водки. Под ней валялись окровавленные шприцы. Окурки и плевки так разместились на земле, в некоторых местах которой сохранилось подобие асфальта, точно кто-то разыгрывал ими шахматную партию. Шустрый нервно и беспокойно, с резкими поворотами головы во все стороны, стал высматривать Димку. Враждебные хрущёвки, образовав кольцо оцепления, как тюремные надзиратели, стерегли своих заключённых в этой свирепой рабской жизни. Три молодые развязные мамаши с колясками курили и пили пиво на детской площадке. Маленькая, сгорбленная, сухая до невозможности старушка с синими толстыми жилами на трясущихся жёлтых руках, снимала тряпьё с протянутой между столбами верёвки. Мимо неё пробежали таксикоманы Пузик, Поликарп и Иванчик. Ревела, мычала и гавкала куча алкашей с дальнего конца двора. С криками и воплями, повсюду носились дети разных возрастов, одинаково грязные и полностью предоставленные сами себе. Откуда-то орал ненавистный Шустрым шансон. В самый последний момент он заметил, как Димка повернул за угол дома и со всех ног подорвался туда. Протяжный визг тормозов заставил его обернуться. Ментовской бобёр лихо подкатил к только что покинувшему Шустрым подъезду. Чёрная дыра поглотила трёх ментов. Забыв про Димку, Шустрый замер в ожидании развития событий. Сердце больно стучало в груди. Хаотичные мысли, с бешеной скоростью, шарахались в одуревшей голове. Минуты растянулись, как гнойная сопля, на убивающие самой медленной и ужасной смертью, часы. С застёгнутыми в браслеты руками за спиной, первым из подъезда, после мента, вышел сгорбленный и мрачный Комар. За ним, с разбитым в кровь лицом, Ёжик, гневный и упрекающий взгляд которого поймал на себе Шустрый. Зубастый кричал бранные слова в адрес ментов, но получил с ноги под дых и задохнулся, после чего был грубо утрамбован под оригинально склоняемую матерщину в бобре вслед за пацанами. Осевший на задние колёса старый и гнилой бобёр, проревев и прорычав всеми существующими нотами, растаял в вечерних сумерках, на прощание ослепив Шустрого ближним светом одной работающей фары. Шустрый долго ещё не сходил с места, поражённый до столбняка случившимся.

Стало очень холодно. Пронизывающий ветер поднимал рядом с ним столбы пыли. Хромая на одну лапу, с поджатым облезлым хвостом и торчащими рёбрами на лишайном избитом теле, пробежала бродячая дворняга. Её испуганные голодные глаза зорко следили за каждым встречным, ожидая пинка, камня или злобной брани. Резкий и противный хрип ударил по барабанным перепонкам. Шустрого передёрнуло и он пришёл в себя. Незамысловатый мотив сверлил оголённые нервы и издевательски прыгал внутри усталой, раздражённой и замученной головы. Гримаса лютой злости исказила его лицо. Сунув руки глубоко в карманы олимпийки, раскачивая корпусом и слегка сгорбившись, он быстрым шагом пошёл в сторону дома, смотря себе под ноги. Проходя мимо красной "Восьмёрки", из динамиков колонок от винилового проигрывателя "Корвет" которого неистово горланил шансон, он невольно подумал о том, что не плохо бы было сегодня ночью угнать это красное ведро и скинуть его Стошестовским пацанам, тем самым наказав чертей с их проклятым шансоном.

"Могила или Лагерь! Могила или Лагерь! Другого не дано!.....Не дано! Глубокая яма.....Слишком густая грязь.....Живём, как звери.....Гниль, безумие, ужас.....Нет выхода! Нет выхода! - кусая до боли нижнюю пересохшую губу и в слух матерясь, думал Шустрый. - Лучшая жизнь! Где же она, эта лучшая жизнь? Здесь её точно нет! Может, в натуре, Ёжик прав! Может, Америка - это выход! Да как в эту Америку попасть то? Лавэ сколько нужно! А язык, а делать там чё! А здесь чё ты делаешь, дурень! Сколишься, как мать! Барыгой заделаешься! Ещё немного и пах вскрывать себе придётся, вены все на хер такими темпами скоро сгорят!.....Надо думать чё-то!.....Выбираться из этого говна как можно резче! Иначе хана!.....Но как выбираться, сука! Как!.....Бросать иглу надо! Завтра же! Я должен волю проявить! Должен характер показать! Должен биться! Не сдаваться! В этой жизни, в натуре, всё реально, захотеть только очень сильно надо!"

Он вспомнил, как Ильсия попросила его в первый раз её ужалить. Как он равнодушно выполнил её просьбу. Как эти просьбы стали регулярно исполняться. Ещё когда Димка был живой, Шустрый уже таскал у Ильсии героин. Сначала он его нюхал с пацанами, потом стали курить, а как Димка умер, перешли на внутривенные инъекции. В два счёта кайф от укола поработил Шустрого. Сперва он нашёл в нём, как ему казалось, какое-то спасение, примирение с самим собой, а после и лечение своей изувеченной и настрадавшейся души. Частые скандалы, учинённые Ильсиёй Шустрому за пропажу порошка, сопровождались иногда и драками, в которых мать оказывалась всегда проигравшей.

- Опять, сучёнок, по нычкам моим лазил! В интернат сдам, выблядок поганый! - вся исхудавшая, похеревшая, похожая на гниющий труп, выкатив свои мёртвые шары в точку, орала Ильсия, когда Шустрый возвращался домой.

- Отвали, дура! - уварачиваясь от ударов Ильсии, тоже орал Шустрый.

- Базаровских на тебя натравлю, гадёныш! Они тебе мозги вправят! - тяжело дыша и обессилив, получив крепкий толчок в грудь, хрипела Ильсия.

- Да завали ты уже хабало! - не обращая на неё внимания, раздеваясь и проходя в зал, спокойно отвечал Шустрый.

Проходил час, полтора в молчании. Шустрый курил лёжа на диване и смотрел по японскому телевизору, что заложил Ильсие какой-то нарик, "Доспехи Бога".

- Сашка, помоги-ка мне, - как ни в чём не бывало, просила Ильсия.

Вены у неё сгорели. Сама колоться Ильсия не могла. Сашка находил маленькие венки на ногах и мастерски её вмазывал. Потом готовил отраву для себя и вставлялся сам. Мать и сын в плотном табачном дыме, под шум японского телевизора, зависали во властном и глубоком героиновом дурмане.....

"Как он смотрел! Превращал в прах своим взглядом! Сколько правды и участия! Сколько гнева и укора! - продолжал погружаться в свои мысли Сашка. - И чё это ваще было! Неужели глюк? По ходу, колпак конкретно сорвало у меня! И что за насмешка судьбы с мусорами! Как могли они нарисоваться именно в тот момент, когда я за Димкой помчался!..... Чё там с пацанами сейчас? У Ёжика отрава с собой оставалась!.....Мусора прессовать будут! На делюги грузить!"

Сашка шёл, как в бреду. Он был уничтожен, разбит и подавлен, как психологически, так и физически. Накрапывал дождь. Тусклые и печальные огни фонарей накрыли улицу бархатной скатертью цвета пшеничного поля. Окна домов преобразились в тёплые разноцветные тона. Образ Димки заполнил собой всё сознание Сашки.

- Книги читай, Санёк! На любой вопрос в них ответ найдёшь! Язык подвесишь! Как личность всегда будешь развиваться! Мозги будешь в тонусе держать, со всеми вытекающими преимуществами! - энергично говорил Димка, когда Сашка изредка заставал его дома, почти всегда читающим. - Запомни, в этой жизни самое главное - мозги! Пойми, сейчас время такое, люди поднимаются с самых низов до самых вершин, но умные люди! Понятно, что нужно ещё быть наглючим, хватким и пробивным, но башка всё равно на первом месте стоит! Есть у меня пара идей. Как война закончится, конкретную делюгу замутим! Реальные лавэ поднимем! Заживём, братуха! Ещё как заживём! Свалим с этого притона, хату приличную надыбим! И смотри, Санёк, не вздумай колоться! Игла - это не просто смерть, это позорная, падлючая, низкая и рабская смерть! На мать посмотри! Что за жизнь у неё! Да это мрак, тьма, ад!

Димка говорил уверенно, очень убедительно и доходчиво. Сашка мог слушать его часами. Его нисколько не напрягало это нравоучение, наоборот, оно способствовало его умственному и нравственному развитию. Он очень многое и только самое лучшее перенял от Димки. Но слишком рано брат ушёл из этой жизни, оставив Сашку один на один с наркоманской средой обитания.....

- Есть сигарета? - из темноты крайнего подъезда Сашкиного дома прохрипел дерзкий голос.

Сашка не посчитал нужным как-то среагировать и продолжил свой путь.

- Шустрый! Шустрый! - вылетел другой голос, менее противный.

Сашка остановился. Нехотя обернулся. К нему навстречу выбежал очень маленький, худой, похожий на ребёнка, но с лицом старика, нарик Спичечный.

- Где Ильсия, не в курсах? Весь вечер где-то кроется, - с заметной дробью в зубах, торопясь и жестикулируя, нервно пропищал Спичечный.

- Не в курсах, - равнодушно и небрежно, кинул Сашка.

- Отравы ваще нигде нет! Хер знает, чё случилось! - уже со стоном пищал Спичечный.

- У Крысы тоже нет, шоле?

- Ни у Крысы, ни у Потапа, ни у Шафика, ни у кого!

- Ну, ищи дальше.

- Ты это.....Может глянешь, усть чё у Ильсии.....Лавэ при мне.

- На хер пошёл! Ты чё во мне барыгу увидел, шоле! - сжав руки в кулаки, сдвинув брови и побагровев, рявкнул Сашка так, что на лбу вспухла жила.

Спичечный, ни секунды не раздумывая, отпрыгнул от Сашки, точно от плахи с палачём. Спрятав старческую голову в плечи, как черепаха, побледнев и заикаясь, он пробормотал, отступая назад:

- Не об-б-б-бесуй, б-б-братан.

Внезапный гнев ещё больше обессилел Сашку. Он полз, будто в трясине, с огромным трудом делая шаг за шагом. В голове трещало, гудело и звенело. Смертельно хотелось спать. Машинально подходя к своему подъезду, он еле устоял на ногах от сильного толчка в плечо мимо пробегающего человека. С безумным хохотом и надрывающимся визгом, за ним бежала толпа подростков.

- Фантомас! Стой, сука! Фантомас!

Местный юродивый, Юрка-Фантомас, как загнанный зверь, носился по двору. В него летели камни и бутылки, любые попадающиеся под руку предметы, которые могли бы причинить боль. Его старая и больная мать, в слезах и отчаянии, не могла встать с лавки и помочь бедному сыну, ноги её в последнее время совсем перестали слушаться. Сашке невольно вспомнилось, как он, ещё совсем недавно, также гонял, издевался и жестоко бил Фантомаса. Тысячи самых беспощадных и безжалостных изуверств учинялись над ним. Свирепые избиения были для Фантомаса самым простым испытанием. Его заставляли есть собачье дерьмо, дохлых кошек и крыс. Ему поджигали волосы и выбивали зубы. Ломали пальцы и протыкали заточками уши. Кололи наколки в виде последних ругательств и непристойных рисунков. Были любители поглумиться над ним и в сексуальном плане. Лютую бесчеловечность и дикую жестокость пронёс Фантомас через всю свою горькую и ужасную жизнь. И вот сейчас, этот божий человек, в своих старых и заношенных трико с заплатами на коленях, заправленные в носки, в чёрных мохнатых прощайках, что носил он и зимой и летом, в сером засаленном пиджаке, одетом поверх клетчатой рубашки, застёгнутой на все пуговицы, в кепке с сеточкой, на которой изображены три английские буквы "USA", с перекошенным от ужаса и страха морщинистом, узуродованным бесчисленными шрамами лицом в седой щетине, с нечеловеческим воплем, с детским захлёбывающимся плачем, не находя ни где, ни участия, ни помощи, вынужден был спасаться бегством, как единственным средством к спасению своего существования, от озверевших, на всё способных и не однократно доказывающих на деле свои способности, подрастающих членах будущего общества.

У Сашки подступила к горлу гореч слёз. Тоска и уныние потянули его к земле, точно бушующий ветер молодую, одиноко стоящую в степи, берёзу. Собравшись с последними силами, до боли в суставах сжав кулаки, не видя ничего вокруг, кроме запинывающих задыхающегося и обливающегося потом Фантомаса, он кинулся на толпу.

- Вы чё, бесы, ващё озверели! Чё творите, отморозки! - орал Сашка, точно его рвали на куски, расталкивая и раскидывая шоблу.

От лежачего Фантомаса, закрывающего руками голову и лицо, толпа перекинулась на Сашку. Отлично поставленные удары и огромный опыт в драках, да и не отличающиеся физическим развитием противники, помогли Сашке избежать каких-либо серьёзных увечий. Уронив двоих в нокдаун и одного в накаут, двое оставшихся вскачь и вприпрыжку, без промедления покинули своих ближних, на приличном расстояниии гордо и геройски крикнув:

- У меня брат Базаровский! Хана тебе, чертофан!

Плача навзрыд, шатаясь и дрожа, Фантомас встал на ноги. Нос был сильно разбит и кровоточил. Глаза бегали, как у сумасшедшего. Услышав крики матери и, подняв кепку с земли, Фантомас, прихрамывая на левую ногу, поплёлся к ней, несколько раз ещё обернувшись на Сашку. У Сашки опухла правая костяшка кулака и немного левый глаз, но он не чувствовал боли, он вообще ничего не чувствовал. Придя домой и, не раздеваясь, он сразу же свалился на диван и уснул тяжёлым сном трупа.

Ему снился интернат. Продавленные кровати без матрасов. Постоянное чувство голода и боли, то от побоев, то от гастрита. Скверная еда, которая в миг поглощалась с трясущимися руками. Чижик, что вскрыл себе вены в толчке, после того, как его изнасиловали толпой. Попец и Вафля, которые терпели над собой эти изнасилования. Воспитатели, отличающиеся от тюремных надзирателей только формой и отсутствием огнестрельного оружия. Похожие на крыс поварихи, что нахально таскали переполненные сумки мяса, муки и сахара. Димка, вовремя подоспевший к нему на помощь, когда его запинывали четверо. Снилось, как он научился курить, пить водку, нюхать клей и бензин, сквернословить, жестоко и лицемерно относиться к тем, кто гораздо слабее его, воровать и не задумываясь лгать, научился драться, как остервенелый зверюга. Снилось, как за проявление таких человеческих чувств, как милосердие или сострадание, можно было в одно мгновение стать чёртом и чушпаном. Как пачками ломались дети и превращались во всевозможных гашёных и опущенных. Как он не обращал никакого внимания на их слёзы и мольбы, а вместе с пацанами хладнокровно унижал и уничтожал их невинные души. Двенадцатилетняя, красивая, весёлая Ленка, что отдавалась за шоколадки и жвачку, найденная обезглавленной в лесу. Хисмат, Муха и Фарш, старшие, заставлявшие младших воровать для них на базаре. Свой сломанный нос от правого прямого Хисмата за отказ в повиновении. Торчащая вилка из правого бока Хисмата, после второй попытки сломить Сашку. Тяжело и часто дышащий, с налитыми кровью глазами и опухшим лицом Димка, у ног которого на спине, раскинув руки и ноги в разные стороны, лежал в глубоком накауте Муха. Уважение и примирение от старших. Признанный авторитет Димки и Сашки во всём интернате.....

Приснилось огромное, бескрайнее, золотое поле, которого он никогда не видел в своей жизни. Бездонное синее небо с медовым нежным солнцем. Вольный ветер, сладко пахнущий и с любовью ласкающий. Доносящийся откуда-то из далека, задумчивый и грустный звон колокола. Одетая в белое, как молоко, ситцевое платье, с искренней и доброй улыбкой, обнажающей белоснежные зубы, с красивым и молодым румяным лицом, мать, держащая за руку смеющегося Димку, тоже во всём белом. Они были такие милые, такие родные. От них шло столько радости, столько счастья. Сашка не мог наглядеться на них. Никогда ещё его душа не была так покойна и так легка, казалось, ещё мгновение, и она воспарит над землёй, догоняя стаю журавлей.....

Пронзительный треск дверного звонка разбудил Сашку. Настенные пластмассовые, золотого цвета, часы, в виде ручных с ремешками, показывали пять минут восьмого. За окном было серо и туманно. Сашка кое-как приподнялся. Ужасно болела голова и ныло всё тело. Начиналась лихорадка героиновой ломки. Он отыскал в пепельнице приличный бычок и закурил, постепенно приходя в себя. Тёплые и нежные впечатления от сна были тут же раздавлены, словно многотонной чугунной плитой, холодной и злой действительностью. За дверью не унимались, издеваясь над звонком и над Сашкой.

- Пошли на хер! Пошли вы все на хер! - будто в горячке, стонал Сашка.

Как легкоатлеты, бегающие по кругу стадиона, носились мысли в раскалывающейся на куски голове Сашки. Автоматически, все они соединились в единственно верную и необходимую мысль - ужалиться!

- Мам! Мама! Ты дома, шоле? - сделав последнюю затяжку уже обуглевшегося фильтра, крикнул Сашка.

Гробовая тишина стояла в квартире. Необходимая и единственно верная мысль подняла Сашку с дивана и наполнила его тело таким количеством энергии, чтобы хватило не только добраться до кухни, где была героиновая нычка Ильсии, но и провернуть всё это с максимальной скоростью. Он лихо пустился в путь, но ударился мизинцем ноги о дверной косяк. Искры посыпались из глаз и закрутились жёлто-красно-зелёные круги. Сашка упал на колено и несколько минут круто ругался, корчась от боли. Полоска света из дверной щели туалета желтела в темноте коридора. Он встал и, прихрамывая, подошёл к двери.

- Мам, ты здесь? - постучав, спросил Сашка.

Ответа не последовало. Он дёрнул за ручку, дверь не поддавалась.

- Мам, дверь открой!.....Ты чё молчишь?.....Мам! Мама!..... Я сейчас выставлю эту задрипанную дверь, поняла!.....Ильсия! Открывай же, чтоб тебя!

Чувство отчаяния и безысходности овладели Сашкой. Он понимал, что за закрытой дверью случилось что-то трагическое и непоправимое. Руки его тряслись, как у соседки бабы Маши. Из глаз невольно потекли слёзы. Сердце готово было разорвать грудную клетку и вылететь вон.....

Он вышиб дверь плечом. Стеклянные, широко открытые глаза Ильсии на посиневшем лице, ударили Сашку в грудь ледяным ужасом. Словно тоже умертвлённый, он, скользя спиной по стене коридора, упал на пол. Ильсия находилась в такой же позе, что и Сашка, только с петлёй на шее, сделанной из верёвки, на которую она вешала на балконе стиранное тряпьё, привязанной к батарее. Открытый беззубый рот с высунутым языком, жутко уродовал и так не красивые черты.

" - Так и покинула она эту жизнь в своём единственном, видавшем все виды, вечно не снимаемом спортивном костюме, - немного отойдя от шока, думал Сашка. - Зашитый и перешитый тысячу раз, протёртый и засаленный, прожжённый сигаретами.....Она в интернат меня в нём сдавала и забирала в нём же.....На Зоне сидела и освободилась.....Она, как ёлка из загадки. Он, как кольчуга на витязе.....И чё мне теперь делать?.....Мусоров вызывать надо.....Хоронить.....Добазариться нужно, чтобы рядом с Димкой.....А с хатой чё! Эх, была бы бабка жива.....В интернат засунут.....Ну, да ладно, не пропаду, не впервой! "

Снова раздался звонок в дверь. Потом начали стучать. Затем бить ногами.

" - Отрава! Надо отраву заныкать! - уже совсем очнувшись, решил Сашка ".

Он с трудом поднялся. Отворачивая голову в другую сторону, закрыл дверь к Ильсие. Шатаясь и хромая, вошёл на кухню. За окном шёл дождь. Капли стекали по стеклу, точно слёзы. Застоявшийся запах табака, тухлятины из помойного ведра и застывший в памяти высунутый язык матери, вызвали у Сашки приступ рвоты. Он попытался блевануть в ржавую мойку, переполненную грязной посудой, но нечем было, не ел он уже почти двое суток. Он подошёл к окну. Открыл форточку и стал глубоко и жадно вдыхать сырой и свежий воздух. Косой дождь орошал его бледное и худое наркоманское лицо, с впалыми и будто мёртвыми глазами. В памяти возникли образы матери и Димки, виденные во сне. Золотое поле и счастливые улыбки. Он глубоко задумался о необъяснимых и загадочных событиях, что произошли с ним за последние сутки. Он никак не мог найти им разумное объяснение. Желание кайфа сжирало остатки разума и глушило любые отвлечённые размышления. Принятое накануне решение завязать с иглой с каждой секундой тонуло, сгорало и загибалось под натиском ломки. Опять задолбили в дверь. Сашка прыгнул к духовке, не работающей минимум век, залез внутрь, но не обнаружил в нычке героин. Холодом ободрало его под ложечкой.

- Какого хера.....Где отрава.....- жалобно стонал Сашка, сдавливая дрожащими руками виски.

С дикой злостью он начал разбрасывать в разные стороны всё, что попадалось ему под руку. Разбивались тарелки, гремели кастрюли, убегали со всех ног тараканы. Дверной звонок ревел, не переставая. Учинённый Сашкой разгром, без сомнения, был слышан снаружи. Обклеенный почти всей коллекцией "Терминатор-2" кухонный шкаф, был полностью опустошён. Пустые банки из-под кофе, ложки, вилки, пластмассовые крышки, конфетные фантики, рассыпанные из соломок соль и перец, пустые бутылки, гранёный стакан и рюмки, и всякий другой хлам, валялись на полу у Сашкиных ног. Тупым и отстранённым взглядом смотрел он на весь этот древний и никому не нужный сор. И вдруг, он заметил в этой куче, коробок из-под спичек с синей пометкой, нанесённой маркером. Сашка вздрогнул от удивления. Он прекрасно знал, что могло находиться в этом коробке, а могло и не быть. Мысль о возможности последнего заныла, как зубная боль. Он сел на пол. Взял коробок. Вес коробка говорил о самом печальном развитии этого неожиданного инцидента. Раскрыв коробок, измученное и больное лицо Сашки озарилось довольной улыбкой.

Один, всего лишь один, последний в этой безжалостной жизни, спасительный, судьбою подаренный, счастливым случаем предоставленный, мечтою исполненный, блаженство дающий, свёрток из фольги покоился на дне, терпеливо ожидая попадания в шприц, а затем в жилу. Сашка влетел в зал. Поставил стул, на котором висели джинсы Димки, ближе к дивану. Разложил на нём все причендалы: ложку, телегу, вату, кипячёнку и свёрток. Всей своей истерзанной и исстрадавшейся грудью он вдохнул три раза, пытаясь успокоиться перед очень ответственным моментом. Кровь шумела в ушах и стучала в висках. Он развернул свёрток и розовый порошок сверкнул в его горящих глазах. Сашка никогда ещё не кололся розовым героином. С пацанами они его успели только пару раз понюхать. Жирная плюшка упала в ложку. Сашка внимательно посмотрел на довольно значительное количество порошка. Несколько секунд он находился в сильном замешательстве. Он был наслышан о чистоте и силе розовой отравы. Но жадность и нетерпение, вперемежку с утомлением и отуплением остроты мышления, да ещё гонимый ломкой, заставили его действовать на авось. Без единого следа какого-нибудь бутора или шняги, героин растворился в кипячёнке. Сашка даже не использовал вату для набора раствора в баян. Игла лихо проткнула жалкую вену. Героин, вместе с протухшей кровью, отправился по обречённым и гиблым жилам в гниющий мозг, по пути опорожнившись в пропащую душу.....

Сашка открыл глаза. Перед ним стоял Димка. Он был в точности такой же, как во сне, светящийся счастьем и озарённый ярким бликом. Димка подошёл к окну. Открыл дверь на балкон. Солнце пробивалось из-за туч, оставляя за собой голубые пятна неба.

- Пойдём, Санёк, - ласковым голосом сказал Димка.

Сашка встал с дивана с необычайной лёгкостью. Подходя к Димке, он смотрел на их детские фотографии, висевшие на стене в деревянных рамках. Мутные чёрно-белые снимки изображали давно минувшее время, словно которого никогда и не было, что не сохранилось в памяти ни одним ярким впечатлением. Сашка подумал, " - Как всё быстро проходит в этой жизни и всё забывается, точно эти серьёзные и суровые лица детей на фотографиях, никогда не знавших ни любви, ни ласки, ни семейного тепла".....

Звонок в дверь раздался в квартире. Сашка невольно обернулся. С упавшей на грудь головой, с всаженной телегой в вену на запястье, на диване, без признаков жизни, сидел тот, кого забыли уже при рождении, кого не вспомнят больше впредь, и на кого не будут обращать никакого внимания ещё многие и многие десятилетия.....

- Санёк, пойдём, - звал Димка.

Сашка вышел на балкон. Товарный поезд заунывно громыхал по рельсам, отдавая вибрацией в оконных стёклах. Внизу по дороге бежала стая бродячих собак. В их всегда печальных глазах, отражающих всю правду этой жизни, промелькнула радость предстоящего жаркого и солнечного дня. Тёплый августовский ветер, в котором уже слышался тонкий винный аромат осеннего воздуха, унёс души Сашки и Димки в неизвестном направлении.

2021.