Пятьдесят : другие произведения.

Асфальт и вода

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
   Асфальт и вода.
  
  
  'Даровать человеку истинное счастье могут только свобода, путешествия, борьба, любовь, друзья и бесконечный поиск чего-то материального'.
   Зигмунд Фрейд
  
  
  
   Мы остановили машину на церковной стоянке - сейчас у многих церквей есть свой паркинг - это очень удобно...
  Она взяла меня под руку и мы пошли.
   Дорога к церкви вела через небольшое кладбище. Кресты, могилы, тихо.
  - Рубашечку то взяли, не забыли? - спросила матушка-старушка.
  - Взяли - сказал я.
  - Постился с утра?
  - Да.
   А Она стояла рядом со мной и все молчала, Она молчала с того момента, как мы только пошли к церкви. Ни слова. Ни звука.
  А матушка-старушка, толи, прочла что-то в ее глазах, толи просто так сказала:
  - Не печалься, дочка. Не надо. Святым его заберешь.
   'Ох, матушка, матушка...', - подумал я тогда про себя, - 'Не надо бы так говорить. Теперь уже ничего не надо говорить. Теперь каждому свое Белое Безмолвие предстоит. И мне и Ей. Ничего уже говорить не надо бы. Все уже решено и не здесь, и не нами...'
  - Сейчас батюшка выйдет. Вы тут пока обождите.
  Вышел батюшка. Лицо доброе, честное. Не у всех такое.
  - Постился утром? - спросил еще раз батюшка.
  - Да.
  - Как же мне остричь то тебя такого? - сетовал он, качая головой, пытаясь взять хоть немного волос с коротко-стриженной моей головы,- ох, ох, ох...
   Наконец зацепил ножницами немного, спросил еще:
  - Воду не пил с утра?
  - Пил..., - сказал я вспомнив, что пил.
  - Ох..., - как же так... Что ж ты... Что ж делать то? - с досадой, прошептал батюшка, и руки его на секунду опустились и он тихо прошептал, почти про себя, пожав плечами - Ну, что ж поделать теперь. Ох, прости , Господи...
  'Прости, Господи' - прошептал я.
   Все было после, как вдох и выдох. Просто и естественно, как и должно было быть, и даже странно, почему не случилось раньше.
   'Изжени из него всякаго лукаваго и нечистаго духа, сокрытаго и гнездящагося в сердце его...'
   'Владыко Господи Боже наш, призови раба Твоего Михаила ко святому Твоему просвещению и сподоби его великия сия благодати, Святаго Твоего Крещения...'
  'Ныне и присно, и во веки веков. Аминь'.
   Купель с водой стояла посреди храма. По краям ее горели три свечи.
   Она стояла чуть в стороне от купели с водой. Я обернулся и увидел, что в глазах ее застыли слезы.
   Все началось у нас не там и не так. Все началось с полной пошлятины, я даже не решаюсь слова эти написать, с чего это все началось. Настолько словам этим тут не место. Но вот они - слова, куда ж без них, без слов этих, которые, как всегда не объясняют ничего. Вот они - 'началось все с курортного романа'.
  Место действия: Дахаб, Египет.
  Действующие лица и персонажи:
  1) Я - отважный, инструктор подводного плавания, архитипический такой герой -загорелый брУнет, сошедший со страниц журнала 'Космополитен', из рубрики 'особо опасен', в списке пронумерованный там, как раз между инструктором по горным лыжам и персональным тренером по фитнесу.
  Такие, прости Господи, дела...
  2) Она - женщина, гражданка отдыхающая, мадам дайверша, в Москве муж и взрослый сын, туристка одним словом.
  3) Оно - звездное небо над нами, которое начало качаться, как только мы встретились, а потом и вовсе не удержалось на заклепках своих звездных, слетело с оси и металось между нами двумя, ночами Египетскими.
   'Что это?' - шептала Она не понимая. 'Что это?' - шептали звезды не понимая. 'Я не знаю' - отвечал я обоим -'Я не знаю. Так не бывает. Что это?'
   И ничего не было вокруг нас и ничего не было нам страшно ни на земле ни под водой. А любовь наша, которая должна была умереть датой ее обратного билета на Москву - чартер - 50кг бесплатно, нас торопила - 'еще один день, еще она ночь не упустите их. Ваш день. Ваша ночь'
   А когда она улетела в Москву, когда через неделю мне раздался звонок, когда я услышал ее - 'здравствуй' , первое, что я подумал - 'залетела! Надо рожать. Ничего уже не важно - Москва, Египет, муж ее, сын взрослый, ничего уже не важно. Все второстепенно. Все решим. Важно то, что нет на Земле другой женщины, с которой я хочу дать в этот мир новую жизнь. Другой уже нет'. Так вот я подумал. Так вот все уже было запущенно. Так вот слетело небо с оси. Но...
   Но Она не 'залетела', нет. Она просто хотела слышать мой голос, просто слышать мой голос...
   Надо было убить тогда ее - любовь, но не смогли. А надо было убить. Я вернулся в Москву и стало еще хуже, потому, что ни слова вранья, между нами не было, ни буквы вранья, ни звука. Боже, как это было тяжело - жить не во лжи между нами, как на исповеди, как последний день. Ложь мы оставили там - где у нее муж и взрослый сын.
   'Что это? - не понимал я, - как же так? Вот она - та самая женщина, которую Бог создал для меня. Вот она. Я знаю, что это она. Я искал ее долго. Мы должны дать в этот мир новую жизнь. Почему муж? Почему уже взрослый сын? Что это?'
   Когда же я сказал Ей это? Где? Не помню. Кажется тогда, в этом подмосковном доме отдыха, в кафе с битым разноцветным стеклом на стенах. Кажется, там я сказал ей это.
  - Ты, знаешь, я уже не могу больше бороться.
  - С чем? - спросила Она.
  - Хочу креститься. Не могу больше этого избегать в себе.
  Она ответила мне так, как будто мы говорили об этом уже давно и много раз:
  - Я знаю одну церковь по Дмитровке. Я бываю там. Хорошая церковь, из новых, но там строго. Хочешь, вместе пойдем ?
  Так сказала она.
  - Да, хочу.
  - Точно хочешь? Я же грешница.
  - Кому, как не нам, грешникам, в церковь то идти - сказал я, - но ты же понимаешь, что...
  - Что?
  - Что мы не сможем тогда уже больше встречаться. Понимаешь?
  - Тогда не надо,- улыбнулась Она, отшутившись ...
  
   Но стоп! Зачем я все это пишу-то? Зачем? Что заставило меня сесть за белый лист бумаги и писать то, что читаешь сейчас ты мой читатель? Вопрос не такой уж и простой, как мне показалось, когда я задал его себе. Зачем и в чем смысл? В чем цель? Вот главный вопрос, на все времена - остальные всего лишь его производные. Зачем? С этого вопроса - зачем и в чем смысл, согласно моему непросвещенному в вопросах дарвинизма мнения, началось божественное движение, однажды задавшей себе этот вопрос обезьяны, к человеку. И вот теперь, в течении своей жизни, каждый проходит этот путь в одиночку, в поисках своего ответа, и на этом пути происходит главная борьба и развитие - в каждом. Так уж вышло, что мы - человечество, доминируем на Земле как вид безраздельно и борьба видов уже давно не актуальное занятие. Теперь то и начинается самое интересное - в каждом.
   Пускай этот тезис о божественном движении обезьяны и противоречит дарвинизму, но хорошая мысль должна скрывать в себе противоречия по той причине, что если общая для всех истина и есть, то находится посередине, да и то - не стоит там на месте, а движется, что б нам простым смертным не было возможности поймать ее за хвост. Я же давно ее не ищу - общую, ее вероятно и нет вовсе. Я хочу поймать свою, да и только. К чему мне общие истины? Общие - значит чужие.
   Так зачем же? Да , фиг его знает! Я просто расскажу тебе, мой читатель, о двух средах - об асфальте и о воде, о том, как я их вижу. Мой путь в поисках ответа - 'зачем', проходит по жизни, между этими двумя. Мне пора с ними определиться, и может в конце своего рассказа я что-то отвечу себе. Ответить , что-то тебе - нет такой у меня задачи.
   Асфальт - это конечно метафора, асфальт - это символ. Порой мне кажется, что асфальт уже не победим в наших душах, в твоей, в моей. Ведь он так крепко - в несколько слоев закатал в них все живое, все, что от жизни, все, что о жизни все, что про жизнь. Взамен, он вызвал из нас те содержания, которым бы покоиться в ее глубинах. Он знает, как выудить их из нас - и агрессию, и эгоцентризм, и желание наступить соседу на голову, что б высунуть свою повыше, в социальной пирамиде, по которой мы карабкаемся, наивно думая, что это и есть жизнь. Мы - люди, человеки, карабкаемся, достигаем поставленных целей и впечатляющих нас же самих результатов, гордимся тем немало, в затянувшемся на тысячелетия припадке собственного нарциссизма. Да, только все не то это...
   Черт меня возьми, вертится на языке правильное слово, объясняющее то, что хочу сказать. Где же оно? Правильное...
   Вот оно - любовь. Да, любовь. Благодаря ей, мы люди и есть люди. Кто мы без любви? Обезьяны и есть. Мы проигрываем нашу любовь в асфальтовых джунглях - такая несправедливая плата за достижение целей. Проигрываем любовь, как разменную монету, сливаем ее в глобального однорукого бандита, не в силах уже от него оторваться - он так красиво мигает огнями большого города. Мы продолжаем осатанело дергать его рычаги. Мы подсели. Вот сейчас, сейчас, сорвем банк! Но проигрываем, конечно проигрываем, по тому, что играем на чужом поле - играем на асфальте, да и не играем - бежим. Бежим куда-то сломя голову, наперегонки, чтоб быть первыми, ставим подножки друг другу, падаем в кровь разбивая коленки, оглядываемся в страхе, вглядываемся в пустоту впереди, куда мчимся и не видя цели, поднимаемся и бежим дальше, приобретая новые и все более совершенные средства для овладения и уничтожения окружающей природы, и прежде всего, нашей собственной природы, которая и есть цель, дающая хоть какой то смысл этому бесконечному бегу по асфальту. Цель - это сам человек, цель, которую мы уже почти потеряли из виду.
   Любовь...- что же нам делать с таким наследством? Асфальту любовь не нужна, он хочет от нас другого - не жизни, а существования по его законам, вдали от всего живого. Вдали от любви к живому вокруг, вдали от живого внутри нас. Такой вот, понимаешь, получился чемодан без ручки, с любовью этой - и выбросить не можем и нести тяжело. Ищем то место, где бы можно было приткнуться с такой ношей, пригреться, выдохнуть и не бежать. А если и не найти, то хоть вовсе ее скинуть и бежать дальше, уже налегке. Ищем, ищем, то место, плутаем и плутаем - все как было сказано в страшном предсказании - 'и тогда я пошлю на землю голод, но не голод хлеба, а голод слышать слово Господа. И будут скитаться из края в край, от моря до моря, от севера к югу, но так и не найдут его'
   И все было бы у нас вовсе уж никуда, если бы не было другой стихии, которая требует от нас любви. Той стихии, в которой и родилась сама жизнь, в которой крестился Сын Божий, сказавший нам простые, но важные слова, той, в которой мы прожили свои первые девять месяцев, и когда наши матери исторгнули нас из нее - первое, что мы сделали - мы заплакали.
  Мы плакали тогда о воде...
  
   - вода-
  
   В один из странных периодов моей жизни, я трудился инструктором подводного плавания в Египте, в городке со звучным именем Дахаб. Там все шло у меня по императиву Канта - надо мной было бездонное 'звездное небо', а внутри меня потихоньку начал формироваться мой 'нравственный закон'. Можно сказать, что я пребывал в том распространенном дахабском состоянии духа, которое волей не волей посещает любого в этом месте, зажатом между неопределенными бесконечностями - слева пустыня, справа море, сверху то самое звездное небо, внутри какой никакой нравственный закон. В этом месте, с человеком, помещенным между этими несуетными бесконечностями, происходят странные вещи - человек начинает заполнять окружающие его пустоты своими внутренними смыслами, ибо взять смыслы извне просто негде. Вокруг просто пустыня, просто море, просто звездное небо. И тут уж кому, как повезет, кто какими смыслами наполнит мир вокруг - бесконечности примут почти все. Как известно, впрочем может кому-то оно и не известно, но мир вокруг - это отражение наших внутренних содержаний.
   С морем и пустыней все было более мене ясно. Днем я был в море - трудился дайв-гидом в 'Русском дайв клубе', постигая секреты профессии, а когда выходил я из моря на твердь земную, то пустыню вокруг, вечерами я заполнял праздностью, изредка балансировавшей на грани общественной морали, либо за непринужденной околофилософской беседой с гражданами отдыхающими, о 'невыносимой легкости бытия'. В тех разговорах, в поисках смыслов, пустыня отсутствия общих истин все расширялась, в бесконечном потоке беспомощных слов, а смыслы индивидуальные начинали нащупываться. Внутри, интуитивно, без слов, в тишине. Пожалуй, все те же, не проговариваемые истины и смыслы, за которыми стремились герои Джека Лондона в свое Белое Безмолвие, когда внешние ориентиры, осоловевшей цивилизации были для них девальвированы. Так еще тысячи и тысячи людей будут поступать в будущем - будут стремиться в свое Белое Безмолвие, что б услышать себя и после принять решение - как жить. В поиске себя, кого-то занесет в африканскую пустыню, кого-то в снега сурового севера, кого-то за монастырские стены, а кто-то в этих поисках, найдет косяк дури, или иглу героина. И каждому будет свое.
   Такие дела были у меня с морем и пустыней. С ними все было боле мене ясно. А вот с небом было сложнее. Его пустоту мне никак не удавалось заполнить. Вероятно, в небе есть свои смыслы и его нельзя заполнить индивидуальными, а только вмонтироваться своим нравственным законом в его великий закон. Оно жестоко мстит тем, кто его не хочет слышать, а только все тянет и тянет его звездное одеяло на себя. Небо надо уметь услышать - у него есть свой голос. Я стараюсь его услышать и давно уже перестал шутить шутки с ним. Оно этого не любит, а если долго усердствовать в шутках с ним, то оно тоже может посмеяться в ответ, так хорошо посмеяться, как умет смеяться тот, кто смеется последним.
   Вы, конечно, как хотите, а я уже перестал шутить шутки с небом. Мне известна его бескрайняя тяжесть, нависавшая надо мной своей пустотой, до недавнего времени. И везде, и всегда, и где бы я ни был, да в каких странах бы не ловил бы свою синюю птицу удачу за хвост, и на каких континентах не пытался укрыться от бессмысленности бытия, повсюду меня, непрестанно, как медный всадник, преследовало, вечно свинцовое, московское небо, под нависающей тяжестью пустоты которого, открылась таки, в конце концов, мне суть загадочной русской души. А суть такова - 'Нет в жизни счастья, но не так нету, что б найти его. А так что нет, да и хер с ним'
   В один, по обычному, знойный дахабский вечер, этого странного периода моей жизни, я и был застигнут смертью врасплох, когда возвращался из ресторана на набережной, где я имел удовольствие вести непринужденную беседу с Ахмедом, на закате дня, раскуривая кальян, под плеск набегающих волн. Смерть настигает всех по разному, к каждому врывается в реальность по своему. Ко мне она пришла тогда на дахабской набережной.
   Но сначала немного об Ахмеде - он того заслуживает. Ахмед, был местным адвокатом, мужчиной 50 лет, выручал русских туристов из неприятностей, помогал с юридическими вопросами и всем, что касалось его адвокатской практики. Но главное, что он делал в этой своей жизни - он катался на винд-серфинге по волнам, все дни проводя у моря.
  - Работа? - вскинул брови адвокат Ахмед, - да..., работа..., моя работа это море... Я каждый день катаюсь на волнах, если есть хороший ветер. Адвокатской практикой я занимаюсь тогда, когда нет ветра, или есть действительно много работы...
  - В четверг я улетаю, - сказал я и пустил струйку сладкого дыма, растворившуюся в шуме воды.
  - Домой, в Москву?
  - Сначала в Москву, потом работать на Карибское море.
  - Что ж..., - пожал плечами Ахмед, - мне жаль, что ты улетаешь, но мужчина должен делать то считает нужным и ни слушать никого.
  - Я вернусь. Когда-нибудь вернусь, - сказал я из вежливости.
  Глаза Ахмеда, лукаво блеснули и он сказал улыбаясь, но как-то очень серьезно:
  - Ты вернешься. Я знаю, что ты вернешься.
   Тут вдруг, по лицу Ахмеда, которое никогда, казалось не покидает улыбка, пробежала тень. Он поднялся, подошел к берегу и что-то рассерженно, на арбском, выговорил резвившемуся в воде ныряльщику. Я понял суть происходящего лишь тогда, когда Ахмед поднял с песка медузу - кусок соплей, по большому счету, который ныряльщик выкинул только что на берег, поднял и бережно вернул в море.
   Вернулся за столик к кальяну он все еще несколько рассерженный.
  - Зачем, мой друг? Зачем так делать? - пожимал он плечами, - Это ведь жизнь. Жизнь. Я верю, что когда я умру, я...
   Он замялся, не подобрав нужного английского слова и показал руками на море.
  Я понял его - когда он умрет, его душа, наконец то будет безраздельно принадлежать морю, и никакой адвокатской практики...
  Хотите верьте, хотите нет, но это все вода так вот влияет на человека, ну и еще воспитание , конечно.
   Кальян погас, я отказался от следующего и решил пойти в свой 'Русский дайв-клуб'. Справа неспешно накатывал прибой, слева молчала пустыня, сверху, о чем-то еле слышно перешептывались звезды. Минут через пять, я нагнал инструктора Сашу - моего коллегу по 'Русскому дайв-клубу', катившего по набережной, как принято в Дахабе - неспешно, коляску со своей годовалой дочерью.
  -Эй! - окликнул он меня
  Я обернулся.
  - Слышал? - спросил он
  - Что?
  - Тот парень, что учился с тобой на дайв-мастера, сегодня утонул в Каньоне.
  - Серега?!
  - Да, да, Сергей, кажется. Точно - Сергей. Царствие ему небесное.
   Это все, что он сказал и покатил коляску дальше. Справа неспешно накатывал прибой, слева молчала пустыня, сверху, о чем-то еле слышно перешептывались звезды, а внутри моего нравственного закона появилась смерть дайвера, смерть человека которого я знал. Сашина годовалая дочь пускала в коляске пузыри и смерти для нее не существовало. Для нее нет, но уже не для меня.
   Смерть дайвера постоянно маячит у инструкторов в психологическом фоне, окрашивая его в нерадостные цвета. Если она пробивается из фона в сознание, то инструктора, коротко отшучиваются на тему..., используя спасительный цинизм как защитную реакцию, на манер врачей, но чаще просто молчат и ворочают эти нехилые гири в одиночку, в своем индивидуальном Белом Безмолвии. Разговоры о том, что если, в твоей группе... - не приводят к ответам, а только делают вопрос еще тяжелей. 'Тот парень, что учился с тобой на дайв-мастера, сегодня утонул в Каньоне' - это все, что сказал мне Саша, потому, что инструктора почти никогда не говорят друг с другом о смерти.
   В клубе меня встретила россыпь бессмысленности слов - 'слышал?' - 'слышал', 'слышал?'- 'слышал'. В клубе я встретил много растерянных людей, застигнутых врасплох, ищущих психологической разрядки в бессмысленных словах. Сказать мне им было нечего - я сам искал того, кто что-то мне скажет. Кто скажет? Тогда я еще не знал, что это был последний день в моей жизни, когда я искал ответов на стороне.
   Говорят - ружье висящее на стене в первом акте пьесы, должно выстрелить. Ружьем, которое должно было выстрелить в моей пьесе, должен был стать Товарищ Че. Товарищ Че остановился в кемпинге рядом с клубом. Товарищ Че - ныряет глубоко и отважно. Товарищ Че ныряет очень глубоко. Товарищ Че великий дайверский авторитет и гуру. Товарищ Че ныряет туда, где человек ближе к смерти, чем к жизни. 'Вот' - подумал я - 'вот он что-то мне скажет'.
   Я вспомнил, как однажды, в чилауте кепинга, застал разговоры Товарища Че со своими студентами, обучавшимися у него техническому дайвингу - это было в первом акте пьесы под названием 'смерть дайвера'.
  - Вот у меня есть приятель, - говорил один из студентов, - Он ныряет рекриешнл, но потихоньку прикупает техническое оборудование. Я его спрашиваю - 'зачем тебе?', а он мне говорит - 'Вот когда я буду готов к техно - у меня все уже будет'
  - Ага! - сказал тогда Товарищ Че, - и когда он решит, что он уже готов - это будет для него Судный День!
  И в чилауте все заржали. Такой вот гусарский там был бивуак.
  Быть может технари знают что-то о смерти. Ведь отвоевывают они пространства у страха - метр за метром. Ведь поверяют они алгеброй плана на погружение, гармонию своей личной свободы от нее. Может они?
  В дверях клуба я встретил Товарища Че, и я увеличил критическую массу бессмысленности:
  - Слышал?
  - Слышал, - сказал Товарищ Че совершенно без эмоций.
  - А я, понимаешь, учился с ним на дайв-мастера...
  - Да ты что?! - повысил он голос, но потом сказал просто - Царствие ему небесное.
  И Че пошел к рисепшн что-то хлопотать про завтрашнее погружение, что означало - 'Не-е, старик, ты давай сам со всем этим, давай сам...'.Товарищ Че ныряет туда, где человек ближе к смерти. Товарищ Че не ищет ответов на стороне. Товаришь Че не дает их на сторону. Товарищ Че сам ищет их в глубине. Ружье не выстрелило.
   Я ушел в свою келью, растянулся на койке и стал слушать свое Белое Безмолвие, и голос звезд. Я попытался заснуть, но не смог. Взял в руки книжку, но тут в дверь постучали. Это был Л.
  - Слышал?
  - Слышал.
  И Л сказал, что не смог вести сегодня группу в Каньон.
  - Я не могу, понимаешь просто не могу. Как подумаю, что тут вот...
  И что я должен был ему сказать, по вашему? Я не нашел слов. Т.е. я их нашел, но это были всего лишь слова. Когда тебя спрашиваю про такое - есть два пути - промолчать, или соврать. Молчать честнее, а соврать потому, что ответов ты не знаешь. Я выбрал второе. Я тупо, прочитал ему агитку из передовицы газеты 'Правда дайв-гида':
  - Теперь, после всего, что случилось, нам, дружище, надо думать о живых. А если ты, идя под воду с живыми, думаешь о мертвых - то ты в данный момент проф не пригоден. Когда мы идем с группой под воду, мы должны быть рассудочны и холодны, как кубик льда, падающий в стакан с кока-колой. Такие дела. А сейчас, прости - мне нужно спать. У меня завтра погружения.
   Я соврал про то, что я что-то знаю по это, но Л, как и многим, от этого стало легче. Мне нет.
   Л ушел. Я прекрасно его понял - почему он не смог пойти сегодня в Каньон. Дайв-гиды носят в себе тяжкую степень ответственности за чужие жизни. Они всегда на внутреннем взводе, готовые к нештатной ситуации под водой. Когда, если что случиться, то он - дайв-гид будет первой инстанцией, откуда помощь придет. Если придет...Под водой нет ни папы ни мамы, нельзя закричать - 'милиция!', набрать - '911'. Всегда, когда дайв-гид слышит нехорошую дайв-историю, всегда примеряет ее на себя. Не всегда находит ответ. Какой ответ? А такой - 'я бы справился, все были бы живые'. И когда нет у него такого ответа - дайв-гид боится идти под воду с группой.
   Я рассматривал потолок и вспоминал свой нехороший случай, в Каньоне - тот чертов дайв, когда троих из шести вдарил наркоз и я играл в игру Дед Мазай и зайцы, поднимая их по очереди. И вроде всех поднял. Но паника страшная вещь - глядя на это шоу, четвертый съел весь свой воздух. 'Пятьдесят'- показывает он мне кулак. Его на октопус. Всем на всплытие. Всплываем. Кошусь на выход. Выходят мои дайверы. Один, два, три, четвертый у меня на октопусе. На пяти метрах вижу весь мой воздух уже тоже 'пятьдесят'. 'Да что ж ты так дышишь то!'. Своего наверх. Вишу на пяти метрах, считаю - двоих нет. Думаю -'Ну, что дайв-гид? Пятьдесят бар. Идем искать вниз? Если идем - арифметика такая - твои пятьдесят бар - это плюс-минус еще один, если там внизу все не просто. Ну, что идешь в минус, или останешься в плюс...? Ну, что... дайв-гид, герой, мачо-мэн, хозяин морей; король пляжных дискотек; авторитет чилаутов - идешь вниз, или нет?' Так я висел на пяти метрах несколько секунд, которые мне показались вечностью. Я не пошел вниз..., а там внизу были люди, которым нужна была моя помощь, там внизу были люди и ждали своего спасения. Но я не пошел вниз - я боялся погибнуть сам. На самом деле, те два дайвера вышли из другого выхода - я просто их не заметил, но я буду помнить эти свои секунды на пяти метрах, всегда - ведь все-таки я не пошел вниз. Я оказался прав, что не пошел, но именно потому, что все закончилось хорошо. А если бы нет? Если бы нет - я не знаю, как бы я жил после, оставшийся наверху. Да собственно так бы и жил, как все, так как живу и теперь - я не иду вниз, не протягиваю руки, тем кто гибнет на асфальте, и у меня есть тысячи оправданий почему. На асфальте - это просто. Нашел бы я оправдания, почему не протянул руки там - в воде? Это было бы трудней, но наверняка нашел бы, конечно нашел бы, и жил бы, как все...
   И вот смерть. А за месяц до случившегося, в Дахабе, была другая смерть дайвера, но лукавыми уловками нам удалось ее сделать абстрактной. Погибший был не из России и вроде, как это произошло не с нами. Погиб не вовремя дайва, а уже после дайва - пошел сноркелить, и тут, что-то случилось, врачи сказали - сердце. И вроде, как не дайвер. 'Не во время дайва..., не во время дайва...' - повторяли дайв-гиды, как заклинание эти спасительные слова. Наивно? Конечно да. Но наше дайв-гидское сознание всегда будет цепляться за любую обманчивую возможность, что б не сделать смерть дайвера реальностью. Смерть нашего, того, кого мы знали, ворвалась к нам, застала нас врасплох, и каждый остался с этим один на один, в своем Белом Безмолвии.
  Я открыл отложенную книжку и прочел верхний абзац:
  'Люди снуют взад и вперед, топчутся на одном месте, пляшут, а смерти нет и в помине. Все хорошо, все как нельзя лучше. Но если она нагрянет, к ним ли самим или к их женам, детям, друзьям, захватив их врасплох, беззащитными, какие мучения, какие вопли сразу овладевают ими! Видели ли вы кого-нибудь таким же подавленным, настолько же изменившимся, настолько смятенным? Следовало бы поразмыслить об этих вещах заранее... Если бы смерть была подобна врагу, от которого можно было убежать, я посоветовал бы воспользоваться этим оружием
  трусов. Но так как от нее ускользнуть невозможно, ибо она одинаково настигает беглеца, будь он плут или честный человек, и так как даже лучшая броня от нее не сбережет, давайте научимся встречать ее грудью и вступать с нею в единоборство. И, чтобы отнять у нее главный козырь, изберем путь, прямо противоположный обычному. Лишим ее загадочности, присмотримся к ней,
  приучимся к ней, размышляя о ней чаще, нежели о чем-либо другом'.
  Мишель Монтень о смерти.
   Лучшим лекарем в мире считается время. Время прошло, закончился туристический сезон. Каньон, который в высокий сезон похож на метро в час пик, сегодня с утра ни души. Я один. Удивительно и символично.
   Завершив глубокое погружение, я разбираю снарягу. Подъезжает Л., со своими дайверами.
  -Ну? Как? - спрашивает он - Уже сходил?
  Л. волнуется. Он волновался, когда писал мне план погружения. Л. всегда волнуется.
  - Вот - говорю я и мы сверяем план и компьютер.
  - Ну, ты, прям, как литерный поезд - все точки пробил.
  Л. улыбается. Я тоже улыбаюсь. Я гружу баллоны, снарягу, еду в клуб.
  Думаю - ' А зачем мне это было нужно? Это сегодняшнее глубокое погруженье в Каньон?' И ответ сам собой мне приходит в голову - 'Это потому, что тогда - на дахабской набережной, смерть дайвера, смерть человека стала для меня реальностью. Это что бы быть в себе уверенным и по азоту и вообще, что теперь я на несколько метров лучше готов к встрече с ней. Что б верить в себя, что уж на сорока-то метрах я справлюсь, и все будут живые... все будут живые...'
  
  
  - прощай асфальт-
  
  
   Когда я начал слышать голос воды? Что было вначале? Вначале, как известно, было слово. Это слово произнес мой приятель, одним зимним унылым вечером, в одном из московских кабаков, где за третьим пивом я уже стал ныть о том, что мол и '...не церковь и не кабак...', и ' ...что ребята все не так...', и что моя работа менеджером по транспортной логистике - это и есть та самая бумажная могила в которой заживо зарыли 'боевого красного командира', и что кругом одни козлы и круг их с каждым днем сужается, и нет этому ни конца , ни края, и в финале, конечно же я добавил, как положено в таких разговорах - что денег нет. Вот тут мой приятель, который в этой жизни профессиональный переводчик, а в той жизни он кайтер. В той жизни, которая с ветром и на волнах, в которой солнце и море, в которой нет ни герундиев ни неправильных глаголов, в которой все правильно и глаголы в том числе, сказал свое слово. Так вот - отхлебнул он того самого пива, посмотрел на меня, как на больного родственника и сказал то самое заветное слово, которое поселило в моей голове вирус, начавший позже свою работу. Он сказа:
  - А чо ты паришься? Поезжай хоть вон в Дахаб в Египет и там отучись на дайв-мастера. Получишь редкую профессию и интересную работу...
   Слово было сказано, его вирус начал действовать. Так действует слово, произнесенное в нужный момент. Я стал слышать шум моря, голос воды.
   Потом были дни, растянувшиеся в три месяца, дни раздумий - правильная ли это дорога для меня? Мой работодатель, узнав, что я собрался круто поменять род своей деятельности, не желая терять меня, как работника, добавил мне пару гирек на чашу сомнений, выразившихся в прибавке к зарплате и заманчивых перспективах, в бриллиантовом тумане которых, мне как Кисе Вробьянинову, начали маячить, батистовые портянки, грудастые женские оркестры и упоительно серебристый Мерседес, который я вероятно должен был таки приобрести в конце концов, совместно с ожирением, от неподвижного образа жизни и хроническим неврозом. В отдаленной перспективе этот путь сули мне власть над значительным количеством материальных вещей, и утрату контроля над своим телом и духом, теми двумя непреходящими ценностями, с которыми человек и проживает свою жизнь. И были бы это те же самые грабли, в частоколе которых мне до сих пор не удавалось, реализовать свое человеческое Я, в системе предлагаемых норм и ценностей, которые называют теперь модным словом - 'матрица'.
   Как раз в этот период сомнений, асфальт, если хотел удержать меня, то совершил в этой игре, свою роковую ошибку. А было это до прозаического просто - я получил по морде в одном из кабаков в центре нашей Белокаменной Столицы. И не то, что бы это было мне в этот раз в новинку - отнюдь. Пьяные драки по московским кабакам, в тот период были для меня вполне естественным времяпровождением. Где-то внутри себя я даже вел свой счет. И он был далеко в мою пользу.
   'Леди и джентельмены! Мы рады вам представить, бой на звание абсолютного чемпиона пьяных московских кабацких драк! Здесь и сейчас! В Лас Вегасе штат Невада! В красном углу, в черных трусах - менеджер по транспортной логистике Огненная Молния! В синем углу, в белых трусах, Рой Джонс Джунио-о-о-ор!' И зал заливается овациями.
   Да, все началось просто - мне дали в морду. Причина? Ах, бросьте! Разве нужна какая-то причина, что бы дать человеку в морду? Я сам в то время таковых не искал, и если душа просила дать кому-то в морду - то не отказывал ей в том почти никогда. И вот - бац, по морде, мне. Опять. Дежавю... 'Ничего нового в этом мире' - первое, что успел я подумать, но ошибся. Да, ошибся. Удивительно - я вдруг не ударил в ответ. Этот факт совершенно меня поразил. Ну, в чем же дело? Ну, вот он - лох пидальный - пузо на выпуск, в спортзале был последний раз в 10 классе своем выпускном. Ну, вот он милый. Вот он дорогой - стоит, сжал кулачки перед глазками, пьяный, шатается - не боец, сразу видно. Ну, в чем же дело? Покажи ему вниз - как любой лох - уберет защиту и бей в подбородок. Рефери счет! 'Один, два, три...' И все... но я не смог. 'Да что ж такое-то!' - в сердцах подумал я про себя, не зная еще тогда, что во мне уже поселился голос воды - ' ну, ок, если уже сам бить людей ты не можешь, то по-другому сделаем'.
  Охрана всполошилась, подбежала. 'Ну, все ж менты в штатском', - смекаю я.
  - Так, - говорю командным голосом, типа я тут самый главный, - ты в каком звании?
  - Старший лейтенант - рапортует, опешив охранник.
  - Задержите гражданина!
  Охрана моего несостоявшегося спарринг-партнера под руки - раз. Повязали, держат.
  - Будем оформлять - говорю я сторого.
  - Оформлять, так оформлять - говорит лейтенант - ему все равно.
   Вот, что нравится мне в московских ментах - им вообще все равно и всегда равно - они уже достигли своего дзен-буддийского просветления. 'Хари Кришна!' - поприветствую я на этом месте ментов московских.
   'Ну, так - думаю, - сейчас Ментов-кришнаитов надо баблом зарядить, что б не выпустили по дороге и оформили в отделении нарушителя общественного порядка. А сам еду в травпункт дежурный. Симулирую сотрясение мозга. Головокружение, мол, рвота вот, дескать, была. И денег тоже дать, конечно, врачу вредителю. А сотрясение - это уже тяжкие телесные - это уже совсем другое дело. Это уже если постараться, то можно клифт лагерный сшить этому фраеру. Будет лес он у меня в тайге пилить, двуручной пилочкой и вспоминать - как, нифига себе, сходил с друзьями он пивка попить'. Такое вот торжество добра над злом я удумал, и это все пулей в голове - за секунду. Такую быструю соображалку нам всем прививают, еще в детстве, как вакцину от столбняка - штампом - 'прописка московская'.
   И вот беру я телефон свой, что б друзьям из РУБОПА позвонить, что б прокурировали вопрос, что б не выкупился фраер сам из отделения за деньги. А то наших ведь бьют, а это, сами понимаете, не порядок. Ну, вот смотрю я на фраера этого, на ментов-кришнаитов, которые команды ждут, смотрю на телефон, смотрю на фраера, на ментов, опять на телефон.... И вот он фраер - повис на одном нажатии кнопки телефонной. И что? И ничего. Ни-че-го. Отпустил его с миром я. В пьяном фраере том - я вдруг себя увидел. И отпустил. Друзья его, которые терлись рядом, когда кипишь начался, за это руку мне так жали, искренне так жали, как Леониду Брежневу, делегация компартии Чили. Потом фраера увели по быстрому.
   А я в офиге полном от произошедшего, к барной стойке подошел, на стул рухнул, заказал водки, выпил и стало мне грустно. И подумалось мне тогда про жизнь свою неказистую такое - 'А вот теперь, старик, ты не жилец уже здесь. Теперь старик, ты будешь жертва всегда, если бить людей не можешь. Теперь только морду подставляй, и заряжать тебе будут - мама не горюй! Князь Мышкин, Мать Тереза, Махатма Ганди, ептыть. Теперь только валить из Москвы. Валить, валить. Монахи за монастырские стены валят, что бы пипл их в куски не разорвал, а тебе прямая дорога...Куда? Куда не знаю, но то, что отсюда - это, брат, факт'.
   Вот на этом месте программа Матрица дала на мне осечку - заигралась. Я еще заказал, и в окно видел, как друзья засовывали быстро-быстро, в такси, от греха Агента Смита принявшего вид того моего фраера.
   Через неделю я купил билет на самолет с серебристым крылом и вж-ж-ж-ик! Прощай асфальт! Здравствуй Красное Море! Я решился стать профессиональным дайвером.
   С первых же дней занятий я стал понимать то, что вода требует личной ответственности за себя самого и ответственности, за того, кто рядом. Под водой все, как на и на земле - все те же законы. Вот только на земле мы про них уже изрядно забыли. Вода дает нам шанс вспомнить закон жизни - отвечай за себя и за того, кто рядом. И тут надо найти тонкий баланс, между тем, что б не поощрять инфантильность в том, кто рядом. Ту самую инфантильность, которая может стать губительной как под водой, так и на земле. Под водой гибель наступит мгновенно, на земле от нее гибнут дольше - всю жизнь. Хорошим дайвером стать легко, стать хорошим человеком гораздо сложнее.
   Хорошим драйвером становятся тогда, когда твой инструктор, без лишнего пафоса говорит простые слова: 'ты будущий дайв-мастер, ты должен собраться первым и помочь собраться тем, кто рядом с тобой'. Хорошим дайвером становятся тогда, когда перед первыми твоими дайвами, у тебя происходит заминка со снаряжением, а твой инструктор не бросается крутить твою скубу своими опытными руками - смотрит, всего лишь внимательно смотрит, как ты справляешься сам, и когда уже задача становилась тебе не силам, он подходит и показывая все объясняет. Хорошим дайвером становятся тогда, когда ты уже чуть поопытней и внимательно следишь на всплытии за своим менее опытным бадди партнером и ловишь его за ласту, когда он, не отрегулировав плавучесть, пуляет вверх. Хорошим дайвером становятся, когда твой новый BCD с еще не растянутым баллонным ремнем, решит таки растянуться на глубине и баллон уйдет в одиночное от тебя плавание, держась на регуляторе. Когда твой бадди, аккуратно потрогает тебя за плечо, останавливая знаком 'проблема' и начнет крепить баллон за твоей спиной. И странное дело, у тебя не будет никакой паники, ты почему будешь знать, что все будет 'ОК' - потому, что рядом товарищи. И вот он 'ОК' - пред твоей маской рукой твоего бадди. 'ОК' - ответишь ты ему и вы пойдете дальше. Хорошим дайвером становятся тогда, когда один из вашей группы, увлекшись на полигоне проныриванием в кольца, не заметит, как убьет остаток воздуха и на двух барах попросит 'дать подышать', а ты дашь ему свой воздух. Когда немецкий инструктор ведущий навстречу свою группу ровной, как по ниточке, свиньей тевтонский рыцарей, спросит вас видя это -'все ОК у вас?'. 'ОК' покажете вы ему. Хорошим дайвером становятся тогда, когда твой бадди будет рисовать карту дна, проныривая глубины, а ты пойдешь над ним выше, экономя воздух. И когда дайв закончится, твой бадди скажет просты слова -
  'с тобой очень комфортно нырять'. Хорошим дайвером становятся тогда, когда во так вот, постепенно начнут накачиваться твои мышцы добра и чувство локтя - чувство ответственности за того, кто рядом с тобой и за себя самого.
   Но ведь так и должно быть, потому что это правильно, потому что нам этого и не хватает там..., на асфальте. Потому, что это в нашей природе. И тут есть что то даже от простой солидарности между людьми, как представителями одного вида, не много не мало, покоряющими новые пространства для человека, новую среду обитания, где единица равна нулю. Да кто я, в самом деле, тому немецкому инструктору идущему мне на встречу? Просто человек, у которого 'проблема'. Как часто мы чувствуем ответственность, за тех кто едет нам по встречной полосе, на асфальтированной трассе? Как часто мы проезжаем мимо, когда у кого-то проблема? И это все не потому, что мы хуже, или лучше, а потому, что асфальт и вода - разные стихии, требующие от нас разного. В одной человек это такой же как ты бегун к цели, и часто помеха, в другой пловец, где цель и процесс одно целое, где нет между вами конфликта интересов.
  Я знаю, как становятся хорошим дайвером, но почти ничего не знаю, как стать хорошим человеком.
   Так зачем же я пишу эту свою историю? В чем цель? Цель, как всегда осталась в тумане, но все ж она есть. Я просто ее не вижу, а цель всегда человек. В данном случае - ты мой читатель.
  
  
  - Москва столица асфальта -
  
   Тогда на набережной, когда смерть внезапно стала для меня реальностью, я был не на шутку растерян. Теперь к растерянности у меня нет повода. Теперь я знаю, что когда я умру - там будет хорошо и не скучно. Как я умру я не знаю, но точно не утону. Нет, я не утону. Почему я это знаю? Просто знаю и все. Я не умру от воды - это я знаю точно. Я умру на асфальте. А когда я умру, там мне не будет скучно, там будет с кем поговорить и вообще... С кем поговорить? Ну, вы даете! Да, вон хоть, с Архангелом Гавриилом. Чем не компания? Для начала, попутешествуем мы с ним в пространстве и времени, будем равнодушно созерцать разрушение старых цивилизаций и радоваться зарождению новых планет, где-то пролетим равнодушно над океанами глупости, а где-то отряхнем с белых своих одежд неуловимую пыльцу истин и будем видеть, к кому она попадет, где-то раздадим, по дороге, пару подзатыльников, что б не шалили, а где-то утрем чью-то слезу, где-то спасем чью-то душу, а где-то не успеем и где-то не захотим. Потом устанем мы от всего этого, присядем где ни будь на облаках, поудобнее, поболтаем о том о сем.
   - Ох, замучили меня эти мозоли! Нет, ты только глянь! - вздохнет Архангел Гавриил и сковырнет со своих ног сандалии. - За что ниспосланы мне сии муки?
   - Ничего, до свадьбы заживет, - отшучусь я и верну наш разговор к более интересной для меня теме. - Вот ты говоришь, чтобы стать пастухом, надо презреть себе подобных и в сердце своем тешить тщеславие. Так?
   - Так, так. Тщеславие, то бишь грех, - кивнет в знак согласия Архангел Гавриил.
   - Ну, хорошо, а чтобы стать волком?
   - Чтобы стать волком, друг мой, надо загрызть свой страх.
   - Загрызть свой страх?
   - Загрызть свой страх.
   - Хорошо, а чтобы быть овцой? Что надо, чтобы быть овцой?
   - Ох, кара небесная! - снова вздохнет Гавриил, трогая свои пальцы. - А чтобы быть овцой, для этого ничего не нужно. Надо просто быть ею.
   - Просто быть бараном?
   - Да, быть бараном. Ну вот, посмотри сюда!
   Он разведет облака руками и покажет мне лежащий под нами город. Я узнаю этот город, я не смогу его не узнать. Это будет Москва девяностых.
  Москва девяностых - ' как много в этом звуке, для сердца русского слилось'. Москва, Москва - асфальтовая столица. Я ведь тоже когда-то, в той жизни бегал бедным сироткой по кривоколенным твоим переулкам. Тем, что, тесня друг друга, толкаясь, то ломятся к центру, то, испугавшись увиденного там Кремля, ломятся уже прочь от него. Ох, и шугала же ты меня, Москва, усатыми своими швейцарами, от парадных своих подъездов. Ну и сука же ты, Москва, ну и тварь. А я любил тебя, помнишь? Да только ты-то меня не любила. Я нравился тебе только тогда, когда, пьяный в жопу, валялся на задних сиденьях, кричал не своим голосом: "Топчи железку, командир, за скорость плачу!!!"
   - Ну, так что же там, Гавриил? - спрошу я.
   - А там все то же - и бараны, и пастухи, и волки. Ну, глянь, к примеру, вон туда! - скажет он и покажет мне рукой на двоих.
  
   *****
  
   Из магазина под вывеской "Ювелирный" вышли двое - толстый и худой. Худой в сером пальто и не по-зимнему легких туфлях, Толстый в кожаной куртке с сигаретой в зубах, он прикурил и выстрелил еще горящую спичку в сторону. Огонек выписал красивую дугу, пропал в снежной каше.
   - Давай, отойдем, - сказал Толстый.
   - Пошли, - шмыгнул носом Худой.
   Они молча прошли несколько шагов. Толстый спросил:
   - Ты говоришь - охрана меняется через двое?
   - Да, - сказал Худой. - Сегодня вот этот дет старый, я говорил тебе. Я выпасал его - мышей совсем не ловит. Он через два дня снова заступает. Можно подгадать, когда он поссать выйдет и...
   - Не, ждать не будем. Охрану все равно складывать придется. Сложим его, и вся недолга. Сегодня и сложим.
   Молча прошли еще несколько шагов. Худой спросил:
   - В ноль сложим?
   - Не, не в ноль. По рогам и в стойло. Скотчем по рукам, по ногам, по глазам.
   Худой кивнул. Толстый продолжил:
   - На кобуре шнур у него, видел?
   - Нет.
   - Так вот, ствол на шнурке у него. Это с понтом, чтобы выбить нельзя из рук. Спецназ, ебтыть! - Толстый ухмыльнулся и сплюнул сквозь зубы. - Нож возьми хороший, острый. Деда сложили, ствол срезали, пока я вязать буду - ты всех баб на пол, чтобы не одна блядь к кнопке не подошла, понял!
   - Понял.
   - Я деда вяжу и мету рыжье. На все про все пять минут у нас, не больше. Да, вот еще - камера эта. Купи две шапки вязаные, два ватника сраных какие-нибудь, все скинем после, шклерки две пары, копыта, мне - сорок четвёртый. И без дела не пали, если придется стрелять - выйдем, ствол сбросишь вон там. - Толстый показал на снег. - Ствол не лапай, перчатки не забудь.
   - Не забуду.
   Толстый остановился, внимательно посмотрел на Худого.
   - Ну что, вроде все?
   - Вроде все, - сказал Худой.
   Толстый посмотрел на часы.
   - Так, три часа у нас. Успеем. Теперь давай засечем, сколько ходу сюда от мусарни.
   - Там, - Худой показал рукой, - еще опорный пункт есть, но там ни наряда, ни чего не бывает. Так - приемная участкового.
   - Ладно, поехали.
   Оба сели в тонированные жигули восьмой модели, за руль сел Худой. Поехали.
   - К барыге своему один поедешь. Косяков не налепи! - строго сказал Толстый.
   - Все по честному будет. Отвечаю.
   - Отвечаю! - передразнил Толстый. - Сколько там ломится со всего, ты прикинул?
   - Барыга этот питерский...
   Толстый прервал:
   - Следи за метлой то! Я же говорю - барыга твой, ты отвечай, а мне знать, что он питерский, или ростовский - все это лишнее. Ты про меня лишнего не знаешь.
   - Да может он и не питерский вовсе. Так - погонялово просто.
   - Ладно, проехали. Ну и что?
   - Ну вот. Просто цацки возьмет по 3,5 бакса за грамм, камни там, цветники 20% от цены.
   - Какой цены?
   - Продажной.
   - Ты что, бирки ему магазинные повезешь?
   - Ну, посчитаться как-то надо.
   - Ну, ты, брат, даешь!
   - Что?
   - Что?! Никаких бирок! Срежь, сожги! Пусть цену за грамм дает на все. Честную цену.
   - Давай так - я с ним посчитаюсь, потом срежу ценники эти. Потеряем так. Так - кусков 50 ломится, а так - не знаю.
   - Никаких бирок, все! Решил!
   - Ладно, заметано.
   - Все за грамм, все за грамм, пусть честную цену даст, - сказал Толстый, потом похлопал Худого по плечу и добавил: - Не жадись, брателла, на твой век хрустов хватит, увидишь свое небо в алмазах, а береженого - что...?
   - А береженого, брат, бог бережет, - ответил Худой и оба рассмеялись.
  
   *****
  
   В дверь малогабаритной двухкомнатной квартиры тихо постучали. Она сразу поняла, что это был Он. Она всегда знала, когда это был Он. Отставила свой недопитый чай, поднялась, одной рукой придерживая живот, пошла открывать мужу. Открыла. Обняла.
   - Здравствуй, Зайчонок, - сказал Он втаскивая по полу два огромных баула. - Здесь образцы . Ну, как вы тут?
   Она ответила не сразу, Ей хотелось рассмотреть Его.
   - Мы хорошо, Сережа.
   - Как маленький? - спросил Он, положив ей руку на живот.
   - Дерется, - улыбнулась Она. - Есть будешь?
   - Нет, Зай, ничего не хочу. А что с машиной, что дядя Вова сказал?
   - Он в гараже с ней возится; я сказала, что ты будешь в двеннадцать, он обещал зайти.
   Он посмотрел на часы - поспать осталось совсем ничего.
   - Тогда, Зай, дверь не закрывай, чтоб он Анюту не разбудил, - сказал Он и на цыпочках подошел к двери в комнату, которую они называли детской.
   Осторожно отворив, Он прокрался к маленькой кроватке и, чтобы лучше рассмотреть в темноте свое сокровище, наклонился над ней. Девочка лежала, раскинув в стороны ручки, и было слышно, как она тихо-тихо сопит. Он на мгновение забыл о смертельной усталости, о неподъемных баулах, о деньгах под проценты, о том, что завтра - нет, уже сегодня - опять вставать ни свет, ни заря. Ничего этого уже не было, Ему только хотелось поцеловать эти крошечные пальчики, но было нельзя, ведь маленьким девочкам ночью надо спать. Кстати, вы знаете, что если уметь правильно слушать, то в детском дыхании вы услышите, как мы - ангелы - поем колыбельные песни.
   Дверь за Его спиной тихо отворилась.
   - Сережа, - прошептала Она, - дядя Вова пришел.
   Дядя Вова - отставной военный и местный мастер на все руки, подрабатывал то ремонтом автомобилей, то строительством дач, а не так уж давно он, боевой офицер-зенитчик, смахивал с неба Вьетнама американские В-52.
   Дядя Вова прокашлялся.
   - Сереж, ну, я сделал там...
   - Спасибо, дядя Вов, вот тут, возьмите...
   Он протянул деньги. Дядя Вова взял, несколько смущаясь.
   - Там это, Сереж, я посмотрел, это...шаровые менять надо, и ручник совсем не держит. Я глянул - трос совсем сгнил, похоже.
   - Да, да, я знаю. Вы зайдите.
   - Да я это...
   - Давайте, дядь Вов. По пятьдесят. И я с вами немного.
   - Ну, можно, что ж. Сделал дело - гуляй смело. Правильно я говорю, хозяйка? - Сказал дядя Вова и лукаво подмигнул Ей.
   - Только вы тихо, ребенка не разбудите.
   Дядя Вова понимающе закрыл глаза, приложил палец к губам, разулся, прошмыгнул на кухню.
   Пропустили по пятьдесят.
   - Вот сыр, вот колбаса, закусывайте, дядь Вов.
   Дядя Вова отломил кусок сыра.
   - Ну, как там, Сереж, заграница?
   - Да какая заграница! - отмахнулся Он и устало положил голову на руку. - Что я вижу из той заграницы? Мешки, рынок, мешки. Так - в автобусе посмотришь из окна, да больше все поспать пытаешься. Всю ночь - то таможня, то пограничники. Турция, Болгария, Румыния, Украина. Четыре границы, с каждой стороны по два раза и таможня, и пограничники. Вставай! Документы! Что в этом, мешке, что в том мешке? Всем - дай, дай! А не дашь, весь автобус выгружать заставят. И ведь даем же, все равно мешки туда, мешки сюда. Что им скажешь? В этот раз я что-то особенно наломался.
   Дядя Вова слушал и понимающе качал головой.
   - Ну, что, Сереж, еще по пятьдесят и я пойду, а то вон смотрю - ты уже носом клюешь.
   - Это точно, вы уж извините, дядь Вов.
   Уже в прихожей дядя Вова не спеша надел обувь, пожал Ему руку, и умные его глаза озорно блеснули.
   - Вот, что я тебе, Сереж, скажу, - прошептал он. - Будет время, когда на всех этих границах, русскому человеку все эти суки честь отдавать будут, как в прежние времена. Я то уж не доживу, а ты постарайся.
   Дядя Вова вышел.
  
   *****
  
   Красный "Феррари" мчался по Новому Арбату в сторону области.
   - Алло, алло!
   - Ты где?
   - Ты кто?
   - Я кто, а ты кто?
   - Привет, Димастый!
   - Привет, ты где?
   - В Караганде! Да вот только из офиса вырвался, а ты где?
   - В клубе.
   - В каком клубе?
   - В каком? В своем, бля, клубе. Ты давай ветошью не прикидывайся! Дуй сюда!
   - А что, процесс там идет?
   - Процесс идет. Чиксы-бриксы, кокаин! Ты давай, сиськи не мни и быстро сюда! Будем тачку твою новую, лоховскую обмывать, пить, гулять и веселиться.
   - Лоховская тачка у тебя в штанах! А кто там?
   - Да все уже здесь - Эдик, Петя, Людка.
   - И Людка там?
   - Ну.
   - С этим, как его..., со своим?
   - Каким на хер своим! Она тут с тобой.
   - А муж?
   - Муж - объелся груш! Давай, давай, она говорит - хочу видеть, говорит, не могу говорит.
   - Так и говорит?
   - Так и говорит.
   - Ебануться!
   - На поговори с ней.
   - Алло!
   - Алло!
   - Люд?
   - А?
   - Ты пьяная уже, что ли?
   - Нет, тебя жду. Приезжай!
   - А что делать будем?
   - Что, не слышу?
   - Я говорю - глумиться над общественной моралью будем?
   - Чего?
   - Ну, глумиться над общественной моралью?
   - Как это?
   - Ну, я не знаю, извращенные половые акты, свальный грех и все такое.
   - Чего?
   - Я говорю - извращенные половые акты.
   - Я не понимаю. Ты едешь?
   - Уже еду. Дай Димастому трубочку!
   - Даю. Дим, приезжай, ладно.
   - Алло, ну ты где?
   - А что, повар твой, креветки эти тигровые, бутичные готовит?
   - Бля, все есть, Димон, все есть. Быстро сюда!
   - А, что у вас там есть это...?
   - Есть децл.
   - Мне оставьте!
   - Ладно.
   - Все, я к вам.
   Красный "Феррари" резко ушел в левый ряд, дал по тормозам и развернулся через две сплошных.
   - Извините, здесь стоянка запрещена, - вежливо сказал охранник, дежуривший у дверей клуба.
   - Ты что, новенький здесь? - спросил пилот красного болида, даже не глядя на того. - Я к Диме. На вот, купи себе что-нибудь красивенькое!
   Он сунул охраннику деньги прямо в нагрудный карман, похлопал по карману и добавил:
   - Стыдно, товарищ - героев революции надо знать в лицо.
   - Пожалуйста, проходите.
   - Спасибо, спасибо.
   В уши ударила волна музыки, супербасы придавили, приколбасили. Пилот огляделся по сторонам. Три - четыре дюжины атлетов в узких рубашках, девчонки с голыми животиками - все плясали, стояли, сидели, ели, пили.
   - Ебануться! - сказал Пилот и заметил, что ему машут из-за столика VIP зоны.
   - Ой, ой, ой! Димка приехал! - завизжала высокая блондинка, между сисек которой утонул бы и линкор "Миссури". Она выскочила из за стола и, размахивая в разные стороны маникюром, бросилась на Пилота целоваться.
   - Здорово, Людка!
   - Привет, Димон!
   - Привет, Димон!
   - Буэнос ночес, амиго! Люд, а где твой?
   Она брезгливо махнула маникюром в пустоту - понимай, как хочешь.
   - Ну, что процесс у вас тут идет, нет?
   - Пойдем в офис, пробежишь спринтерскую дорожку.
   - А пошли!
   Пилот и еще один в узкой рубашке отделились и, проталкиваясь среди танцующих, скрылись в подсобные помещения. Человек в узкой рубашке протянул Пилоту целлофановый шарик.
   - На, поправься!
   - Это что, все?
   - А тебе мало?
   - Ну, что ж ты не сказал! Я бы к доктору заехал.
   - К Склифосовскому?
   - Ну.
   - Ну, давай вызывай, если хочешь - я метнусь, ты только забейся с ним.
   - Да он шугается, надо самому ехать, у него дежурство сегодня. Ладно, позвоню.
   Пилот стал разворачивать шарик.
   - Слушай, тут тема, эта с ресурсом двинулась, - сказал человек в рубашке.
   - Да! Ну, ну, что там? - спросил Пилот, не отрывая глаз от целлофанового шарика - разворачивал.
   - Ты своему позвони, скажи, что векселя эти мы в оплату примем.
   - Но ты понимаешь, что это не векселя, а фуфло полное?
   - Да я знаю - ими там уже пол области жопу вытирает, я пробивал. Целый, понимаешь, федеральный округ, вытирает ими жопу. Но это все батва. Пусть он думает, что такой самый умный, не важно. Важно, что мой на комбинате векселя те примет в оплату, за долю малую.
   - Коррумпировал ты его, значит?
   - Фактически. А ресурс сольем где хочешь, да хоть тут - в Москве.
   - Да, это вообще не вопрос.
   - На, возьми!
   Человек в рубашке протянул скрученную купюру.
   - Не надо, я с ключа ебану.
   Пилот сковырнул из шарика ключом белого порошка и ебанул с ключа.
   - Ну, вот и обмыли твою тачку.
   - Нет, еще не обмыли. Нам помогут люди в белых халатах, врачи-вредители, - сказал Пилот и полез в карман за телефоном.
  
   *****
  
   Архангел Гавриил осуждающе покачает головой.
   Я пожму плечами.
   - Посмотрим, что будет дальше, -скажу я.
   - Посмотрим, - скажет Гавриил.
  
   *****
  
   За десять минут до закрытия к ювелирному магазину подошли двое в синих ватниках. Толстый нес через плечо спортивную сумку. Перед самым входом они натянули вниз вязаные шапочки с дырками для глаз, достали стволы. Толстый взялся за ручку, прошептал: "Осветись, пасочка", резко открыл дверь, и оба ворвались во внутрь.
   Толстый подскочил к охраннику и сильно наотмашь ударил его в седой висок, заорал:
   - Всем на пол, суки!!! Это ограбление!!!
   Охранник отшатнулся, теряя равновесие, рукой оперся на стену. Худой два раза ударил старика в зубы и несколько раз ногой, уже лежащего на полу. Потом, обернувшись к прилавкам, Худой наставил пистолет на окаменевших девчонок.
   - А ну, на пол, на пол, бляди!!! На пол!!!
   Толстый уже обматывал старику руки, стоя над ним на корточках. С каждым мгновением лужа крови на полу растекалась все шире и шире, и уже не только колени Толстого, но и все штаны и даже руки были перепачканы ею.
   - Нож, нож! - крикнул он Худому. - Нож давай скорее!!!
   Через пять минут двое быстрой, почти срывающейся на бег походкой, скрылись во дворах. В сумке у них было золото. Золото. Золото.
  
   *****
  
   - Сережа, Сереж...- услышал Он через сон. - Сережа, вставай, уже пора.
   - А! Который час? - спросил Он осипшим голосом.
   - Вставай, уже пора.
   - Все, все, Зай, уже встаю.
   Он поднялся и побрел в ванную. Жадно напился прямо из под крана. Машинально вымыл лицо, руки, выдавил пасту, чистил зубы, осоловело глядел в зеркало, и ему не нравилось то, что он видел в этом зеркале.
   - Яичницу будешь?
   - Нет. Сделай кофе, пожалуйста, - сказал Он, потом подумал и добавил: - Буду, яичницу буду.
   Он ел медленно, не чувствуя вкуса еды. Она сидела напротив, молчала.
   - Зай, я сейчас в гараж. Загружусь. Ты выходи минут через 10 - 15.
   - Хорошо.
   - А там я за две ходки выгружусь. Ты посторожишь мешки - и домой на такси. Хорошо?
   - Сереж, я на метро вернусь.
   - Какое там метро! Куда тебе на метро - час пик будет. Нет не могу. - сказал Он и отодвинул недоеденную яичницу.
  
   *****
  
   Красный "Ферари" мчался по внешнему радиусу Садового кольца.
   - Алло!
   - Алло, это кто?
   - Дим, ты куда делся?
   - Слышь, Люд, я тут отскочил ненадолго. Вы все там еще?
   - Петька уехал, Димку найти не могу. А ты скоро будешь, Дим?
   - Я быстро - туда и обратно. А Димастый где?
   - Не знаю, найти не могу. Дим, приезжай, мне скучно!
   - Слышь, Люд, ты давай мозги мне не еби! Сейчас порешаю тут быстро и приеду.
   - Дим, что вы все меня бросили-то?
   - Так, все, меня гаишники тормозят. Все, сиди там, никуда не уходи!
   Пилот бросил телефон на сиденье, потом снова взял.
   - Алло! Все, давай выходи я на месте.
   Он остановился возле института Склифосовского.
   "Бля, - подумал Пилот, - а сильно движет". И от этой мысли ему стало еще лучше. Следом пришла мысль о том, что так хорошо движет его уже от нешуточной дозы, а от шуточной уже и не движет вовсе, и то, что по утрам кумарит тоже не шуточно. Но эту думку он отогнал легко и просто, любимым приемом: "Хуйня, захочу - брошу!"
   "Ну, где ты, белая карета?" Он забарабанил пальцами по торпеде. "Где ты доктор Менгеле, академик Павлов, врач вредитель? Опаньки, а вот и мы!"
   К машине подошел человек в белом холате, глаза у него бегали.
  
   *****
  
   - Менты! - выдохнул Худой, увидев милицейский уазик и двух сотрудников у обочины. Один подавал палкой сигнал остановиться.
   - Не останавливайся! - зарычал Толстый сквозь зубы. - Покажи поворотник, потом по газам!
   Худой включил поворот, перестроился вправо, поравнялся с милицией и резко нажал на газ. Из под колес вырвалась снежная пыль. Сотрудники бросились к уазику.
   - Уйдем! За мостом уходи вправо!
   Худой до отказа нажал педаль, разогнав движок до предела. Поворот. Сбросил газ. Сцепление. Нейтральная. Перегазовал. Воткнул третью. Вошел в поворот, и тут Худой стал видеть все рваными кадрами, как в кино. Милицейский "Форд" наперерез. Красные, синие огни. Удар. Машину развернуло, вынесло в снег. Двери "Форда". Менты. Автоматы с плеча. Страшно! Газ. Нет! Задняя. Руль вправо. Нет! Руль влево. Газ. Пошла.
   - Выноси! - заорал Толстый и выстрелил два раза через стекло.
   Брызги стекла. Автоматчик упал на колено. Пошла! Пошла! Выровнял. Газ. Уходим. Что-то ударило по спине. Обожгло. Лобовое стекло расцвело паутиной.
   - Уходим!!! Уходим!!! - заорал Толстый и высадил всю обойму.
   Газ. В машину ворвался свежий ветер. Уходим. Вот только дорога набегает то слева, то справа. Выровнял. Газ. Снова выровнял. Уходими. Ветер. Как холодно.
   - Оторвались! Оторвались, брат, оторвались!!!
   Оторвались... Уходим... Почему так бросает дорогу?! Выровнял... Оторвались...
   - Давай, брат, в Измайлово, здесь прямо давай!
   - Руки...- сказал Худой.
   - Что?
   - Руки... не держат...
   - Ты что, брат?!
   Все поплыло перед глазами Худого, он успел выдернуть в нейтраль. Потом руки сами упали, машина уткнулась в бордюр. Худой почувствовал, как во рту становиться мокро, в ноги стал забираться холод, и стало совсем не страшно.
   - Ты что, брат?! - толстый схватил его за плечо, развернул. - Ты что?!
   Худой поднес руку ко рту, отнял ее всю красную от крови.
   - Все, - тихо сказал он.
   Толстый выбрался с заднего сиденья, выволок Худого на снег.
   - Ты что, брат?!
   - Кровь... я весь в крови, - тихо сказал Худой и показал свою руку.
   Толстый упал рядом с ним на снег, стал расстегивать ватник.
   - Это не твоя кровь, брат! Не твоя!
   Толстый рыскал руками, ища пуговицы, и чувствовал, что ватник Худого тяжелый от крови.
   - Это не твоя кровь, брат. Не твоя, - говорил он. - Не твоя кровь. Не твоя кровь, брат...
  
   *****
  
   Когда Она вышла из подъезда, Он все еще ковырялся над мешками на багажнике своей гремучей пятерки, старясь закрепить их. Задний багажник уже был забит до отказа и не закрывался. Как обычно, Он привязал его веревкой. Он покачал из стороны в сторону один из мешков.
   - Вроде, держится, - сказал Он удовлетворенно. - Ну что, Зайчонок, поехали?
   Она кивнула. Сели, поехали. Ночь, на дороге никого. Она слушала, как рычит пробитый глушитель, и обдумывала, как сказать Ему то, что хотела сказать еще вечером.
   - Сереж.
   - Аюшки?
   - Сереж, мне надо рассказать тебе что-то.
   - Что?
   - Ты только не сердись и не волнуйся.
   - Что? Что случилось?
   По Его голосу Она сразу поняла, что нет, не так надо было начать.
   - Что? Что случилось?
   - У меня деньги украли.
   - Какие, какие деньги?!
   - Те, что ты оставлял, чтобы доллары купить для тети Вали.
   - Что?! Все?! Cколько?!
   - Все украли, Сереж.
   - Что?!
   Он задергался на сиденье из стороны в сторону, остановил машину.
   - Как украли? Когда?
   - Ты только не волнуйся, мы соберем потихоньку.
   - Как украли? Где украли?
   - Я пошла валюту покупать...
   - Ну!
   - Ну, купила.
   - И что?
   - Домой пришла - кошелька нет, и в сумке дырка. Вот так вот, как будто порезали. - Она начертила пальчиком в воздухе какая была дыра. - Сереж, ты только не ругайся, мы соберем.
   Он опустил руки.
   - Сереж, а Сереж...
   Он молчал.
   - Сереж, а Сереж... Сереж, я такая дура, Сереж.
   - О-о-о!!! Черт! - взорвался Он, ударил по рулю, выскочил на дорогу, стал метаться из стороны в сторону. - О-о-о!!! Черт! Черт! Черт!
   Она тоже выскочила на улицу, хвостом стала бегать за ним, пыталась успокоить.
   - Мы соберем, ты не волнуйся.
   - Что соберем, когда соберем?! Надо на этой неделе отдавать.
   - Давай поговорим с ней, может она товаром возьмет.
   - Товаром?! Товаром?! Даже если возьмет, я что эту поездку впустую скатался?! Даже если возьмет! - кричал Он.
   Остановился, повернулся к ней, беспомощно затряс ладонями перед Ее лицом.
   - Ну, как же... Ну, как же ты... Ну, как же ты, Зайчонок...
   - Сереж, я такая дура, - только и смогла ответить Она.
   - А-а-а! - Он в сердцах махнул на Нее рукой и стал опять метаться, но уже медленнее.
   Она, уткнувшись лицом в рукавицы плакала.
   - Ну, ладно, все, все - сказал Он, остановившись, обнял Ее, погладил по голове. - Все, все.
   - Я такая дура, такая дура...
   - Ну все, все, не надо.
   Он посмотрел вверх, что есть силы, про себя обругал небеса, вслух сказал:
   - Ладно, ничего, переживем. В конце концов, отдадим ей товаром, в самом деле. Ладно, ничего, ничего. Ладно, давай, поехали. - Он погладил Ее еще раз по голове. - Все в порядке? Давай поехали. Ты в порядке?
   Она кивнула. Он сел в машину.
   - Ну, все, поехали, поехали! Давай, Зайчонок, садись, поехали уже.
   - Сереж.
   - Ну, что?
   - Сереж, что это там?
   - Где?
   - Вон там, - она показала на деревья возле обочины, - вон там, что-то лежит.
   - Ну, где? - Он, недовольный, вылез из машины.
   - Вон там.
  
   *****
  
   Красный "Феррари" стоял возле института Склифосовского.
   "Ох, движет не на шутку!" - подумал Пилот. Зазвонил телефон.
   - Алло!
   - Да.
   - Ты где, Димон?
   - Слушай, мне пиздец!
   - Что, ты где?
   - Да я здесь еще.
   - Ну, что застрял? Давай сюда дуй!
   - Какой дуй! Пошевелиться не могу! Я тут догнался децл. Так вштырило - пошевелиться не могу.
   В трубке раздался смех.
   - Бля, хорош прикалываться! Серьезно тебе говорю - клина словил.
   - Тебе надо поаккуратнее с этой китайской кухней.
   - Ох, вот ведь прессануло-то!
   - Давай, приезжай!
   - Какой приезжай! Меня уже глючит. Во, глюки начались!
   - Глюки?
   - Натурально.
   - Что видишь?
   - Да, пиздец, тачка какая-то подъехала, вся в мешках.
   В трубке опять заржали.
   - Каких мешках?
   - Да я ебу что ли, в каких мешках! В мешках! Во, во, гляди!
   - Что, что там?
   - Баба беременная и мужик, мужика тащат.
   - Какого мужика, кто там кого тащит?
   - Мужика.
   - Какого?
   - Да я ебу что ли, какого! Мужика. Худого мужика тащат. Ох, и ни хуя себе!
   - Что, что там?
   - Весь в крови!
   - Кто?
   - Да мужик этот! Сейчас ботинок упадет.
   - Кто, кто?
   - Да кекс этот, бля, весь в крови! Ну вот, я же говорил!
   - Что?
   - Ботинок соскочил.
   - Чей?
   - Да погоди ты!
   Пилот бросил трубку.
   - Эй! Эй, ботинок потеряли! Эй, вы - святое семейство! - Он вышел из машины, подобрал в снегу ботинок, махнул им. - Эй, запчасти потеряли! Эй!
   Пилот стал догонять их, держа ботинок на вытянутой руке.
  
   *****
  
   - Н-да, - протянет Архангел Гавриил и многозначительно сделает бровями.
   - Да... - соглашусь я.
   И на город с неба пойдет снег.
  
  
  - МАШИНЫ ДЛЯ БИЗНЕСС ВУМАН' -
  
  Уже став инструктором подводного плавания, в промежутках, мелькая в Москве, между Красным Морем, Карибским и Черным, я по старой памяти забегал в московские кабаки конечно, но кураж уже, сами понимаете, был не тот. Скорее это была моя дань привычке.
  Ее я встретил в одном караоке баре на Тверской. Я как-то уже перестал клеить девчонок по кабакам, толи кризис жанра уже испытываю, толи просто - возраст. А она подошла сама. Увидела, что я рыскаю по карманам, в поисках зажигалки. Подошла, молча зажгла свою, дала прикурить. 'Смелая' - подумал я тогда.
  Да, она была смелая. Она сама считала себя смелой и сильной. Она считала, что она вообще в порядке. Да она, собственно и была в порядке - молодая, красивая, по жизни успешная, в себе уверенная. Смотри-ка - сама подошла. Ну, из тех женщин, которые ситуацию всегда под свой контроль. Ну, знаете таких, знаете. Ну, разговорились мы.
  - Свой бизнес, говоришь?
  - Да. А что это так удивительно, если у женщины свой бизнес?
  - Да нет. Нормально.
  - А ты кто?
  - Я то? В каком смысле?
  - Ну, чем по жизни занимаешься?
  - Да так - коллекционирую свою глупость, преимущественно.
  Она улыбнулась - прошла тест на совместимость юмора.
  - Не кривляйся! Кто ты по профессии?
  - Инструктор подводного плавания.
  - Кто?
  - Инструктор подводного плавания.
  - Как интересно. Слуша-а-а-ай, прико-о-ольно.
  - О! Еще как, прикольно - ты даже и не представляешь!
  Потом шампанское то се. Она все про успехи свои по жизни рассказывала, в основном. Весь профайл свой отчеканила, как 'Отче наш'. Гордилась собой и было чем - золотая медаль, президентская стипендия, красный диплом, свой бизнес. Какие-то прибамбасы для устройства пикников продает - я так и не врубился, если честно, что за девайсы такие, но на хлеб насущный хватает. Квартира в Куркино, новая машина. Литературой увлекается, пробует писать даже. На этом месте, я внешне активно поддерживая разговор, но внутренне впавший казалось уже безвозвратно в спячку, ожил.
  - Вот как! О чем пишешь?
  - Да так - отмахнулась она, - не серьезно все.
  - Ты, знаешь я вот тоже пописывал когда -то.
  - И о чем?
  Она спросила но, совершенно без видимого интереса, что меня совершенно не обидело - кто ж нынче не пописывает? Только те кому сказать есть чего. Те то все больше молчат - я вот тоже не и них. Бог даст - замолчу.
  - Да тоже в общем о том о сем,- сказал я, - Машину, говоришь, купила? Любишь машины что ль?
  - Хорошие люблю, - так она ответила.
  - У меня было про машины.
  - А-а-а про машины - протянула она, все с той же интонацией - как мило.
  - Ага, про машины. Про автомобили.
  - Про хорошие машины пишешь?
  - Ну-у-у, про хорошие тоже пишу. Куда ж без них то?
  - Поня-я-ятно.
  - Хочешь я тебе скину на мыло?
  - Ну, скинь.
  Мы пообщались еще, телефонами обменялись и мылами. Такой, в общем, вполне светский получился вечерок. Хорошая, надо признать девушка. Такая, знаете ли, московская бизнес - вуман. Ну, знаете таких, знаете. Хорошая такая асфальтовая девушка. Не-е, правда хорошая.
  Вечером я отправил ей мыло:
  ' Привет! Форвардю тебе письмо. Тут у меня все только про машины. Там у меня героев много, и когда не могу придумать хорошего имени, то называю героя просто - Сергей. Это такой авторский стиль у меня. Ну, вот собственно и все'.
  И ниже свой текст. Вот он - про машины.
  
  
  
  
  
  
  - ЛЕНДКРУЗЕР-
  
  "Ну, куда, куда ты прешься, лише-не-ц!" - Сергей ударил по тормозам, "Лэнд Крузер" на снегу повело юзом. "Твою мать!" - заорал Сергей и стал бешено давить на сигнал - "Ти - ти - та- таааам", вертя пальцем у виска, водителю "Жигулей", пытавшемуся втиснуться перед ним. "Ведь все равно же не пущу!" - Сергей подал чуть вперед, не пуская. "Жигуль" было дернулся немного, но Сергей протянул еще вперед, закрыв последнюю надежду, - 'Ну, куда ты, мила-ай!'
  " На х... через Белорусский я поехал! Конец дня - мог бы предвидеть. Да и на Белорусском всегда пробка. Ну, поехали, поехали!" - нервничал он, глядя на то, как машины стоящие впереди, медленно, опасаясь гололеда, трогаются на зеленый,. "Давай, давай! Сиськи не мните! Поехали, поехали, ребятушки мои, поехали, козлятушки мои!" Он резко крутанул влево, газанул, обошел всех по встречной. "Почти желтый" - сказал он мысленно толстому гаишнику, пересекая Тверскую на красный. Гаишник дернулся наперерез, размахивая палкой. "Не-е, товарищ офицер, не успел. Нормы ГТО надо было сдавать. Не успел, не успел" - добавил он, глядя в зеркало заднего вида на то, как товарищ офицер что-то, злобно шипит в свою рацию. "Ага, и где у них следующий пост может быть? На Новослободской, наверное. А я туда и не поеду". Он посмотрел на часы, - "Все успеваю, теперь успеваю"
  Он взял телефон, набрал номер.
  - Алло.
  - Да, - раздалось в трубке.
  - Алло. Это майор Беляков?
  - Я.
  - Майор, это я.
  - Здорово, Сергей! Не узнал тебя, богатым будешь.
  - Я через десять минут буду. В смысле - не богатым, в смысле - на месте.
  Майор не понял игры слов. У майора вообще с юмором полный абзац. Майор Беляков вообще не шутит и наверняка никогда не танцует. Серьезный мужчина майор Беляков.
  - Ну, мы так же. Время есть, Серег.
  - Вы, это...
  - Чего?
  - Вы пробили, людишек этих? Что за типы?
  - Пробили, пробили.
  - Ну?
  - Ну, под вором одним ходят грузинским. Но из этих двоих никто даже не сидел еще.
  - Это, что значит, майор? Я имею ввиду - в моем случае это... какое-то значение имеет?
  Я не пойму, что это значит - сидел, не сидел?
  - Да не волнуйся ты, Серег! Да, ничего это не значит. Просто если примем их, прям сейчас, то за них никто, из воров, даже мазу тянуть не станет, скорее всего. Вот и весь смысл. Они для них кто? Фраера. Все нормально будет, в любом случае, все объясним, все порешаем. А рога начнут мочить - прямо там и примем.
  - Ты с Николаичем говорил?
  - Ага. Шеф так и сказал - "Спускай все на тормозах, а если человечьего языка не поймут - принимать наглухо". Так и сказал.
  Сергей хмыкнул, про себя: "Как у них все просто. Принимать, мазу не потянут. На вас-то не потянут. Нет, уж лучше на тормозах. Впрочем, им виднее, и пусть каждый делает свою работу. Я делаю деньги, майор - быков ставит в стойло".
  'Ладно, сейчас буду', - сказал Сергей, еще раз отругав себя за собственную жадность, которая втянула его в эту нехорошую историю.
  Он положил трубку и вообще перестал волноваться об этом и даже думать. Перестал потому, что майор Беляков не шутит. Потому, что майор Беляков - это майор Беляков. Сергей думал совсем про другое. Он думал про домик, для Барби. Про то, что у дочери день рождения, а он забыл. Про то, что если бы жена его бывшая не позвонила, то он бы и не вспомнил вовсе, что у дочери-то его - сегодня день рождения! Как он забыть-то мог?! И что происходит с ним, если смог! Ведь смог же. Надо купить домик для Барби. Вот о чем он волновался.
   А бывшая его - позвонила всего с четверть часа назад. Позвонила и сразу начала "рога мочить", как сказал бы майор. Вот уж, кто рога мочит, так мочит. "Беситься, стерва, нашла бы уж кого-нибудь, в конце-то концов, или нашла уже, а мне по ушам ездит - комплекс вины развивает. Как же я забыть мог, про день рождения-то?"
  Майор Беляков подъехал на двух "Брабусах" с номерными знаками "ЕКХ". С "ЕКХ" по Москве ездят ребята с Лубянки. "ЕКХ" значит - Еду Как Хочу, но есть и другая транскрипция... Майор - крепкий такой, коренастый мужичок, со сломанным боксерским носом сливой, в окружении своих гренадеров. Подошел, руку пожал, как каменный гость.
  'Привет, Серега', - сказал майор, закуривая, - 'Давай пробежимся быстро, перед разговором'.
  Сергей хотел было тоже закурить, что-то читал он об этом в NLP, но окинув взглядом стоящих за спиной майора гренадеров - глаза у всех, как у стафордширских терьеров, решил, что NLP тут не хиляет. Главное быть с этими парнями в одном окопе, и он был с ними, здесь и сейчас. Вот и все NLP. И не дай бог наоборот.
  - Первое..., - майор затянулся, сделал паузу, зажал нос-сливу пальцами, продулся, стряхнул пальцы на снег, шмыгнул, продолжил, - Они тебе говорили, что эта фура ворованная?
  - Нет, - сказал Сергей, не понимая куда тот клонит, - Не говорили, но я ведь не дурак - таких цен на рынке нет на "Мальборо". Ясно было, что ворованная.
  - Тебе на будущее - в кривые дела не путайся. Наживешь приключений. А если путаешься - позвони.
  "Пользуется положением - нотации читает" - подумал Сергей и промолчал.
  - Ты с ними расплатился по их цене? - продолжил майор, прицелившись взглядом.
  - Все до цента.
  - Ну, и все тогда, - майор удовлетворенно кивнул головой, - Теперь так - говорить буду я. Ты говоришь, только когда я тебя спрашиваю. Понял?
  - Понятно.
  Стали ждать. Подъехал пятый "BMW", весь тонированный-растонированный, но, однако не новый. Из "Бумера" вылезли два брюнета в длинных кашемировых пальто. Осмотрелись. Подошли.
  - Ну, ты, что красных с собой привел? - спросил тот, что постарше, с улыбкой на лице, обращаясь к Сергею, - Так, я - красных не боюсь.
  Сергей промолчал.
  - Вот, что, уважаемый, - сказал майор, - За него отвечать буду я...
  Начался разговор.
   Через полчаса Сергей уже мчался в сторону "Детского Мира". Надо было купить домик для Барби!
   "День весь какой-то не такой. Туда-сюда. Туда-сюда. Весь день. Как же она все настроение под откос пустить умеет, прямо с утра", - думал он о своей бывшей, вспоминая ее звонок. "Шульгин, ты забыл, что у твоего ребенка день рождения?" - сразу начала она. "Я ничего не забыл", - соврал он, - "Вечером буду". "Вечером, как на первое сентября, вечером?" Вот змея - припомнила! "Вечером, как сегодня вечером. И про первое я тебе уже все объяснил, кажется. Ты лучше скажи, что она в подарок хочет". "Смотри, Шульгин - я больше ребенку объяснять не буду, почему папочка опять не приехал". Это "папочка", так произнесла - аж зубы свело. "Все, сказал вечером - значит вечером! Что купить?" "Она хочет домик для Барби" - сказала и бросила трубку. "Но я то, я то, тоже хорош", - в сердцах подумал про себя Сергей. Стал вспоминать, когда это у них все наперекосяк пошло. Да, и не поймешь толком когда. Жили вроде, как все, нормально, в общем жили. А тут - бац! Прилетел из Таиланда. Звонил от самого аэропорта - трубку никто не берет. Домой приехал, дверь открыл - пусто. Свинтила. Потом вспомнил, скандалы все, как на суд не являлся, как на стакан сел почти на год. Тьфу ты! Вспомнить противно. Потом ничего, дела, друзья - вытянули. И что бабе-дуре надо было? А-а-а! Сергей мысленно махнул рукой, и подумал, что на Новый Год надо обязательно недельку-другую урвать - отдохнуть где-нибудь. Все дела, дела. Так и загнуться недолго, а нервы уже никуда. "Надо в офис позвонить" - подумал он. Взял телефон.
  - Привет, Людка! Вадим на месте? Соедини меня с ним.
  - Одну секундочку, Сергей Игоревич.
  - Алло, Вадим?
  - Да, я.
  - Ну, что там у нас, все нормально?
  - Да, все нормально, Стайкс звонил только что. Он улетает сегодня.
  - Как сегодня!?
  - Вот так, позвонил только что. Шереметьево 22: 45.
  - Почему сегодня?
  - Не знаю, Серег. Вот, позвонил только что. Просил прислать машину в "Шератон" к девяти часам.
  - Ну, что за екарный бабай! - Сергей издал стон, - Бля, Вадим я проводить его не смогу. Давай ты. Ну, никак не получается. А письма, письма-то готовы? Все?
  - Готовы.
  - И от "Бритиш Американ"?
  - Не-а. Я же говорил - там дура эта мозг клюет.
  Сергей услышал его извиняющийся тон и вспылил:
  - Это не она мозг клюет! Это ты мозги клюешь! Я тебе когда еще говорил - ей сунуть надо.
  - Да, как ей сунешь, Серег?
  - Как, как! Ресторан - шмресторан. Подружить. Коррумпировать. Мне, что все самому делать?!
  В трубке замолчали. Зря он так конечно. Вадим свое дело знает. Вот, только безинициативный. Но за инициативными глаз да глаз нужен, а на Вадима можно положиться - воровать не будет. Сергей решил смягчить.
  - Ладно, - сказал он, - проехали. Ты когда письма ему отвезешь?
  - Хотел ехать уже, но если мне провожать его, то там и передам.
  - Погоди-ка...
  Сергей задумался.
  - Ты вот что - дуй в "Детский Мир" и купи там домик для Барби, а я в офис. Возьму письма и к нему. Там извинюсь и все такое. Понял?
  - Чего купить?
  - Домик для Барби.
  - В смысле?
  Нервы уже ни к черту. Сергей заорал:
  - В каком, бля, смысле!!! В прямом, бля, смысле!!! Домик, бля, для Барби!!! Вадим, не тупи - у дочери день рождения. Я не успеваю на х...!!!
  - Для куклы Барби?
  Сергей сосчитал до пяти, и спокойно выдохнул первые слова, делая паузы
  - Для куклы Барби..., пожалуйста..., Вадим..., купи в "Детском Мире" домик. Б*я, какой-нибудь подороже!!! Вади-и-им, не тупи-и-и!!!
  Под конец он все же опять заорал.
  - Я понял, понял...- раздалось в трубке испуганно.
  Сергей сосчитал еще до пяти.
  - Купишь..., сразу в "Шератон"..., к Стайксу... там мне отдашь. Все понял?
  - Все понял.
  Сергей стал соображать, где лучше развернуться в офис, да так, чтоб пробок поменьше.
  "Эх, Стайкс, Стайкс! Нельзя не проводить. Ну, да, что делать. Извинюсь. Стайкс, Стайкс... Стайкс - это важно. Стайкс - это прямое диллерство на Урал и Западную Сибирь. Стайкс - это билет в светлое завтра. Стайкс - это пароль на новый уровень. Стайкс, - это неделя ритуальных плясок вокруг него, это три бессонных ночи подряд в стриптиз клубах. Стайкс - это важно. Теперь в офис - там рекомендательные письма, и пулей в "Шератон"
   Пулей не вышло, только через час Сергей сидел в лобби гостиницы, поглядывал то на часы, то на лестницу, на которой должен был появиться его американский гость, с минуты на минуту.
  "Пол часа у меня на Стайкса - не больше. Да, где же ты, мать твою раз так!"
  Зазвонил телефон. Сергей посмотрел на определитель - она. Сейчас начнется.
  - Алло, да.
  - Шульгин, который теперь час?
  - Без четверти восемь. Я скоро буду.
  - Шульгин, имей в виду - я ребенка укладываю в десять.
  - Я...
  Трубку бросила. Совсем охренела.
  Ну, вот и Стайкс. Сергей поднялся ему на встречу, пожал руку, уловил легкое амбре, которое Стайкс расточал в радиусе находящемся за гранью приличного, но после стриптиз клубов, портрет мистера Стайкса был Сергею понятен. Стайкс был алкаш, бабник и вице-президент по развитию.
  Сергей сразу же извинился, на сколько хватало английского, что не сможет проводить в аэропорт, всучил письма и как можно быстрее хотел линять, в надежде перехватить Вадима где-нибудь по дороге, тем самым сэкономить немного времени. Не тут-то было.
  'Серджей!' - сказал Стайкс, направляясь к стойке бара и маня его за собой, - 'Серджей, мне нужна твоя помощь. Два двойных "Чивас Ригал".
  - Не, не, не, - замахал Сергей руками, - Я за рулем. Дринк - нихт! Ноу!
  Сергей продемонстрировал, как он крутит баранку. Бармен сделал паузу, в ожидании решения посмотрел на Стайкса. Стайкс, улыбнулся, молча кивнул бармену и показал два пальца, говоря как бы - "Два двойных! Мой друг шутит"
  Сергей мысленно отправил все ядерные боеголовки в сторону США. Сели за стол там же в лобби. Выяснилось, что мистер Стайкс вчера познакомился, здесь в гостинице с удивительной девушкой, но языковой барьер помешал ему вкусить все прелести их вчерашнего общения, и что девушка с дивным русским именем "Катья" прибудет с минуты на минуту, и Стайксу нужен Сергей в качестве переводчика. Короче - виски оказался кстати. Сергей засадил залпом. И поддакивал, держа болтовню мистера Стайкса на заднем фоне, откуда, то и дело доносились фразы типа: "nice tits" и "blowjob". Когда Стайкс перешел на историю своей жизни, и достал из бумажника фотографии своей семьи, Сергей уже думал - не повторить ли два двойных, причем в одну харю. И через тридцать минут насилия над своим мозгом повторил. Но не два конечно - один, всего лишь один.
  Приехала девушка Катья. С прической, вся такая, в норковой шубе - из дорогих. "Nice tits" - пришлось констатировать Сергею. Стайкс запрыгал, сам не свой, уже шатаясь, кинулся к ней целоваться. Сергей посмотрел на часы. Вадим вот-вот должен приехать. Вадим не опаздывает.
  - Серджей, - обратился Стайкс к Сергею, сделал паузу, икнул, показал Кате на Сергея, - 'May friend Sergey'. Катя кивнула, ориентируясь на месте, что может последовать из такого нового знакомства.
  - Серджей, пожалуйста, переведи ей, что она самая красивая девушка на свете, которую я когда-нибудь видел. Сергей улыбнулся, - 'Конечно, конечно'... И перевел с той же улыбкой: 'Слышь, ты, шалава! Я тут на день рождения к дочери своей опаздываю. Если я не успею, то искать тебя будут в Москва реке. Заканчивай быстро - десять минут у тебя'.
  Катя тоже улыбнулась и сказала: 'Москва река подо льдом, котик. Я здесь не просто так работаю, а с пропиской. Привет, Слава!' - кивнула она бармену.
  Сергей перевел: 'Катя говорит, что хотела бы навестить тебя в Америке'.
  - No problem! - Стайкс развел руками, - No problem! Give me a call! Annie time you like!
  Пока голубки обменивались телефонами, Сергей заметил в дверях Вадима с большой красиво упакованной коробкой в руках. "Домик для Барби!" - радостно подумал он. Ну, все, Вадим выручил, и английский у него лучше. И вообще-то надо ему зарплату поднять.
  "Все, друзья мои", - сказал Сергей по-английски, вставая, - "Вот вам мой друг, он вам поможет в общении, а я вынужден извиниться". Потом добавил по-русски, обращаясь к девушке Кате: "Почем процесс у тебя за ночь? Телефон оставь". Катя скривила губы. "Ну, как знаешь", - сказал Сергей и стал еще раз прощаться со Стайксом. Уходя, за спиной он слышал, как ловко Вадим подхватил разговор. "Надо поднять ему зарплату".
  
  "Девять - ох, как поздно! Ну, ничего - успеваю. Ну, вот и славно, вот и хорошо" - думал Сергей и косился на соседнее сиденье, где лежала большая красивая коробка - целого детского счастья. "На следующих выходных пойдем в зоопарк, в Мак-Дональдс, в кино. Все выходные. Телефон отключу. Еще парочка таких дней как сегодня и я в ауте. Так здесь направо, а там уже почти ничего осталось. Опа! Этого только не хватало! Да, сколько же вас?"
  Фары в темноте высветили портупею, жезл, указывающий остановиться. Сергей остановился у обочины, открыл стекло.
  - Старший лейтенант такой-то, такой-то отдел. Ваши документы, товарищ водитель.
  Сергей нехотя полез за документами, протянул в окно.
  - Командир, я что-нибудь нарушил? Жутко тороплюсь, командир.
  - Все торопятся, - сказал гаишник, не глядя в его сторону, уткнувшись в документы, - А, что это от вас пахнет алкоголем, Сергей Игоревич? Выйдите, пожалуйста, из машины.
  Тут только Сергей увидел, что гаишник, тот самый - толстый с Тверской. "Во попал!" - подумал он, -
  "А может и не узнает?"
  - Выходите, выходите, товарищ водитель. Я понимаю, машина у вас удобная, хорошая машина, приметная, - издевался толстый. - "Узнал".
  - Слушай, командир, честно - опаздываю. У дочери день рождения. Не веришь - вон, посмотри - подарок везу. Давай все по-хорошему решим. На сколько нарушил на столько и заплачу.
  - Выйдите из машины, - строго сказал толстый и вдруг с проворностью, которой от него не ожидали, вскочил на порог, быстро просунул руку в открытое окно и выдернул ключи из зажигания.
  Вот те на!
  - Ты че, командир, совсем охерел?! - крикнул Сергей, вылезая.
  - Думаешь - все купить можешь? Посмотришь! - сказал толстый, направляясь к милицейской машине, стоявшей рядом, - Нагло себя на дороге ведешь! Ну, я тебя научу.
  Видя неладное, из милицейской машины, вылезли еще двое в форме.
  - Ребята, что он творит тут у вас? - Сергей обратился к ним, показывая рукой на толстого, - Давайте, решим по хорошему. Я к дочери на день рождения опаздываю.
  Ребята молчали. Сергей не сдавался, полез в карман за кошельком.
  - Слышь, командир, сколько тебе надо? Сто, двести, триста? Сколько?
  Толстый открыл, дверь милицейской машины, кивнул внутрь ее.
  - Садись внутрь!
  Сергей понял, - если сядет - все. Заметут, в отделение на продувку.
  - Да пошел ты! - Сказал он, вернулся, взял с переднего сиденья домик для Барби, крикнул - Ты, сука, мне завтра в зубах сам принесешь все - и ключи, и документы!
  Со злостью хлопнул дверью "Лэнд Крузера". Пошел ловить такси, держа домик для Барби под мышкой.
  - А ну, стоять! - услышал он за спиной, и не успел обернуться, как его сбили с ног. Хлоп на снег. Мордой. Все кувырком. Домик цел? Цел. Вон он - в с негу.
  
  - Алло.
  - Да.
  - Майор Беляков?
  - Привет, Серега!
  - Майор, не поверишь...
  - Что случилось?
  - В обезьяннике сижу.
  Сергей первый раз в жизни услышал, как смеется майор Беляков...
  
  
  Она открыла дверь. Уже не злится. Посмотрела на исцарапанную снегом морду, ничего не сказала.
  - Спит? - спросил, Сергей
  - Спит, проходи...
  На кухне в мойке посуда, после праздника. Торт недоеденный, со свечами. Грустно все как-то.
  Сергей сел.
  - Вот, - сказал он, - домик для Барби...
  Поставил рядом на стол.
  - Вижу, - сказала она, - Чай будешь?
  Сергей кивнул. Она поставила чайник. Молчали.
  - А ты знаешь, я ведь забыл про день рождения...
  - Я знаю, - сказала она.
  - Болит. Из сердца хотел выдавить. Видишь - выдавил, - сказал он.
  Сказал и не знал, что еще добавить. Молчали.
  - Слушай, - сказал он, наконец, - я так не могу больше.
  - Как так? - спросила она.
  - Вот так вот. Не могу. В дерьме полном, жить не могу.
  Она не повернулась даже, в чашку налила заварки.
  - Ты слышишь меня, нет?
  - Тише, ты... Не разбуди..., - тихо сказала она.
  Он встал, подошел к ней, обнял. Руки ее опустились.
  - Слышишь? - прошептал он, - Я же люблю тебя, дура. Я все еще люблю тебя. Я жить без вас не могу... я сума схожу, слышишь...
  
  
   - МЕРСЕДЕС 600 -
  
   Я верю в существование писательского зуда, вернее графоманского - проверенно. Чешутся ручки-то, чешутся. Глядь внутрь себя - пусто, ни сучка ни задоринки, ни мыслишки, хоть какой завалящей. О чем написать, о чем? "Можешь не писать - не пиши!" - выписываю я себе проверенную порцию валерьянки. Рецепт не действует. Что недержание? Что, логорея, братец? Она, самая - будь не ладна, так ее разтак вдоль и поперек! А сюжета нет. Все нет и нет его. Оглянись ты вокруг! Видишь? Чего тебе еще надо? Садись и пиши, если уж так невтерпеж. Видишь - мир полон чудес - любви и ненависти; войн и катаклизмов; чьих -то побед, чьих-то падений; хороших людей, сделанных из добра; людей злых, сотканных из собственных страхов; мир полон и величия и мелочей; брошенных вызовов и равнодушия; глупостью полон; покоем и волей; и черти чем еще; и еще..., и еще раз любовью; любовью, пусть тысячу раз полон он будет... Значит еще раз о любви?
  Я скомкал пустую пачку из под сигарет и вышел за новой, к ларьку у метро. Там найду ее. Нет, господи, не пачку же с сигаретами! Нет, нет, и не любовь. Там найду я мой персонаж. Кто она? Я не знаю. Увижу - узнаю. И будет тебе любовь, девочка, обещаю. Небесная, неземная...
  Кое-как, справившись с первым абзацем, стою у выхода из метро, курю, вглядываясь в лица. Почему она, а не он, к примеру? Ему нужны цифры с нулями, шкуры мамонтов, скальпы врагов. Он мне сегодня не интересен - воин-добытчик. Весь метрополитен вами полон. Много добыли за сегодня? Ах, вот как. А что ж тогда на метро? Ребята - вам мимо. Про скальпы, как-нибудь в следующий раз. Мне нужна она - ей нужна любовь. Я вглядываюсь. Не та... И ни эта... Не та, не та, не та. Я терпеливый, я жду. Вот!
  Вот она! Я увидел ее, издалека еще увидел. Вот она - поднимается по ступенькам, цок, цок, каблучками. Кажется в толпе ее не разглядишь. Но я то разгляжу, я все вижу. Глаза - глаза разглядел. Что мне надо - я все вижу. С работы, устала - я вижу, я все вижу, девочка. В офисе? Да, ты работаешь в офисе. Большие в офисе деньги - туда-сюда, туда-сюда. А твои все мечты уместились в этот пакет из дорого бутика, даже на обложку его глянцевую, гламурную, все поместилось. Да, не ходишь ты по таким магазинам, не ври, не ходишь. Мне врать не надо - я не враг тебе. То есть ходить то, конечно, ходишь, да и только. Ничего, ничего - будет тебе принц - вместе пойдете. Нет, нет принц не я. Что ты, мне смешно даже стало. Найдем тебе, настоящего. А я? Я скажем, тоже работаю там же, рядом. Влюблен в тебя тайно? Это банально. Нет. Просто работаем. Да, да, просто работаем. Вот оно! Есть! Я возвращаюсь и за компьютер. И так..., понеслась!
  
  
  Мы работали с Юлькой в одном банке вместе, уже полгода. Банк наш не из крупных, мягко скажем, звезд с неба не хватает, служит частью большого холдинга, кредитуется потихоньку на "межбанке" в длинную и в короткую, на нужды того самого холдинга. Вот и вся недолга. Хорошее место - теплое, спокойное. Кому как, а мне - то, что нужно.
  Когда старая секретарша председателя правления, работавшая с первого дня основания, собиралась покинуть Москву, во след мужу, работавшему до того у нас же в структурах, и получившему повышение, но в город Тюмень, председатель стал искать замену. Пошли девчонки. Шеф у нас мужчина строгий, пожилой и, чтоб какую-нибудь, такую-разэтакую, ни за что не взял бы. Кроме того, все знали, что подкаблучник он конченный, не смотря на строгость, и положение, и новая секретарша будет непременно проинспектирована, мадам председательшей. Тут никак ему нельзя было ошибиться. Старая всем требованиям удовлетворяла, преимущественно тем, что была, в самом деле старой. Но и новую старую брать ему вряд ли хотелось. Так метался он, горемыка, между молотом и наковальней, вторую неделю. В курилке, это была в тот период времени любимая тема.
  - Как думаешь, - спрашивал у меня Володя охранник, набивая неспешно трубку - были у него такие понты - трубку курить - как думаешь - у той губастой есть шансы?
  - Это, которой? Та, что с волосами такими? - я изобразил руками химическую завивку, как смог.
  - Угу, - сказал Володя, держа трубку в зубах.
  Я секунду подумал.
  - Не-а.
  Володя удивленно вскинул бровь, как бы спрашивая - "это почему же?" Я молча отрицательно покачал головой - "ни единого шанца".
  - Ты думаешь...? - Володя тоже молча указал своей трубкой, куда-то в сторону зюйд-зюйд-вест, как капитан дальнего плаванья, где в настоящий момент, по его предположению, должен был дрейфовать айсберг, грозящий протаранить нашего "Титаника", а именно - мадам председательша.
  - Натюрлих, - сказал я.
  Мы закивали друг-другу головами, как два китайских болванчика. Да, трудна и неказиста жизнь трам-пам-пам финансиста.
  - А та, что в брюках таких была. С жопой такой маленькой?
  Я засомневался насчет той.
  - Скорее всего - нет.
  - Почему? - Володя опять сделал бровями.
  - Жопа слишком маленькая.
  Володя поперхнулся табачным дымом.
  И тут в курилку вошла девушка. Да, пожалуй, что и красивая. Да, и не пожалуй, а просто красивая.
  - Здравствуйте мальчики, - сказала она, - это здесь у вас курят?
  - Здесь, девочка, - сказал я, доставая зажигалку, - На собеседование?
  Она села заложила одну свою длиннющую ногу, за другую, достала тоненькую сигаретку, прикурила, от моей зажигалки, пустила изящную струйку дыма, сказа:
  - Не-а, - сделала, глупое лицо, хлопнула, как кукла ресницами, смешно, несколько раз, добавила противным голосом - На интервью-ю-ю.
  "Однако", - переглянулись мы с Володькой. "Ни единого шанса подумал я тогда", и ошибся - именно ее шеф таки и взял. Что уж там она ему наплела на интервью-ю-ю - не знаю, но только это и была Юлька.
  Спелись мы моментом, во время перекуров, и когда я без всякой надобности ошивался в приемной шефа, во время его многочисленных командировок, естественно избегая, это делать, когда он был на месте.
  Вот парочка наших типичных разговоров, за которыми мы разбавляли скуку, всеобщей игры в банкиров, захватившей целиком, большинство неокрепших голов в нашем краснознаменном коллективе:
  
  - Что, Титаник, когда возвращается? - спрашиваю я забегая в приемную.
  - Костик, где обещанные фильмы, твоего Вуди Алена?
  Я сам же наплел ей про Вуди Алена, теперь сам же динамил с обещанными дисками.
  - Я обещал? - говорю с невинностью лиса застигнутого в курятнике.
  - Костик! - говорит она, замахиваясь на меня папкой.
  - Все, все, завтра, железно. Зашился. Ты же знаешь у меня евро, тут, кренделя выплясывает. Обстановка, Юлька, доложу я тебе, на финансовых рынках не спокойная. Доу-Джонс, тот, вообще, в конец распоясался. Все из головы вон. Завтра, будет тебе Вуди Ален. Когда шеф возвращается?
  - Тогда, когда принесешь мне диски.
  - Что завтра?
  - Сейчас прибью тебя!
  
  Или:
  
  - Костик, кто такой этот Зимин?
  - Зимин?
  -Ну, да, да, - говорит она прикуривая, и аж подпрыгивая от нетерпения - "я что совсем тупой - не понимаю о ком речь", - Зимин, Зимин, солидный такой дядечка. Только, что от шефа уехал.
  - А что? - прикидываюсь я валенком.
  - Ничего, - передразнивает она меня, - Любопытной Варваре, на базаре нос оторвали.
  - Зимин - это из Тюменских, наш маленький нефтяной Ходорковский. А что?
  - Он что еврей? - спрашивает она, и тут же вдогонку - Он что женат?
  - Ну, ка, ну, ка, по подробнее с этого момента...
  - Ой, Костик..., - она прикладывает руку к груди, закатывает глаза, тушит по быстрому, только, что прикуренную сигарету и бежит звонить подругам. Цок, цок, цок. Стучат ее каблучки.
  Стоит ли говорить, что женихались к Юльке по крупному. Был один даже на "Порше" - встречал пару раз после работы. "Ну, все" - думал я, - "Порш" - карта не бьющаяся". "Ой, Костик, ты бы видел этот бассейн, а зимний сад!" - говорила она, про дом в Жуковке, качая головой, в которой уже наверняка был план перестройки дома. И что вы думаете? Укатила, Юлька на дачу к нему в ту самую Жуковку на выходные, как-то раз. Вернулась мрачней тучи. Я - "что, да, как?" Она мне - "Мудак он. Пошел он в жопу!" Что уж там мудак отчебучил, не знаю, но то, что в жопу он пошел и наверняка за дело - тому был свидетелем. Звонки Юльке на мобилу раздавались еще неделю, заканчивались они традиционным - "иди в жопу!" Я как-то, даже, о собственном "Порше" и мечтать стал поменьше.
   Все текло своей чередой, но как-то раз, из очередной командировки Титаник приехал злой, как вурдалак. Как градом посыпал по всем отделам, по головам, всем начальникам управлений сделал жесткий втык, рвал и метал. В курилке решили, что здесь не обошлось без руки мадам, и смирились с происходящим, как со стихийным бедствием, настигающим нас время от времени, как ураганы, далекую, но столь близкую нам сейчас Флориду. Все знали, что на долго его не хватит и, что обычно все закончиться, когда Титаник, выходя из дикого состояния, как опытный алкаш из запоя, займется благотворительностью. Так было всегда, так он менял гнев на милость. Все ждали, когда делегация во главе с ним отправится толи в детский дом, толи из операционного отдела доложат, что деньги на покраску памятника архитектуры такого-то века, какой-нибудь усадьбы "Перхушково" переведены, и всем можно выдохнуть. Так и случилось. Но на этот раз Титаник, рефлексируя по "Норд Осту" собрался в подмосковный военный госпиталь. В состав официальной делегации он включил меня, попавшегося не вовремя на глаза. Ну, это понятно - кому таскать пакеты с апельсинами? Конечно - Костик. И Юльку, трезво рассудив, что женское присутствие, во время акта милосердия будет не лишним. Так и сказал своим подземным голосом Вия: "Юлия, вы едете со мной. Пусть солдаты посмотрят, какая вы у нас красавица. Им там без женщин, совсем, наверное, скучно". Он хороший мужик, конечно, наш Титаник, но не Цицерон ни фига.
  Поехали. Мы с Титаником в его машине. Хорошая машина "Мерседес 600", мягкая вся такая. Сзади броневик банковский - c апельсинами , всякими, фруктами. В каждом пакете по электробритве, какой-нибудь, или приемнику. Подарки, короче. Едем. Я спереди, они на заднем сидении. Ай, хорошая машина "Мерседес 600"! Шеф все по телефону Ц.У. раздает - не отошел еще, но уже запал, слышу не тот.
  - Константин, - говорит он мне вдруг, голосом ниже человеческого на две октавы, - а вы служили в армии?
  -Так, точно! - рапортую, - 1986 -1988 - Группа Советских Войск в Германии.
  - Это хорошо, Константин. В вас есть армейская выправка, - говорит.
  Я на Юльку кошусь, втихаря. Она мне глазами знак делает - "О как, есть в тебе выправка, Кость". Слава, богу, он все по телефону больше. Приехали.
   Главврач у ворот встречает, гостей дорогих. Лысенький мужичек такой, маленький. Суетится, ему кроме апельсинов лекарств каких-нибудь, еще надо, дизельный генератор какой-нибудь, или крышу починить. Будет втирать Титанику про это, знаю. "Как доехали? Проходите, проходите. Рад, рад познакомиться. Очень, очень рад". Не дрефь, доктор, будет тебе генератор - Титаник мужик правильный.
  Территория прибрана, на улице никого. Ясно дело все по палатам - ждут. Я в обе руки пакетов первую партию. Пошли.
  - Юлька, - говорю, пока мы отстали чуть-чуть, - я гляжу все тебе так интересно. Оно и понятно - когда тебе по госпиталям то было... По клубам ночным пафосным, молодость то проходит.
  - Ой, Костик, чья бы корова мычала, - говорит, - затворник, ты наш. Монах - схимник.
  А дальше совсем не весело было. Совсем, даже наоборот. Идем коридором. Эхо такое, больничное какое-то, особенное. Знаете такое?
  "С тяжелых, начнем, как вы считаете?" - доктор Титаника спрашивает. А тому все равно - с тяжелых, так с тяжелых. С них и начали. Заходим в палату, а там, на шесть парней восемь рук и четыре ноги. Такая, вот арифметика. Я глаза в сторону. А им не надо, что б глаза в сторону. Я знаю, что не надо бы, а сделать с собой ничего не могу - пол разглядываю. Слышу только:
  - Здравствуйте, мальчики! - говорит Юлька.
  Ну, думаю, Маргарет ты же Тэтчер, железная леди - "Здравствуйте, мальчики!"
  - Вот, говорит, - доктор Титанику, - кавалер "Ордена Мужества", представлен к званию героя России.
  - Константин, - говорит мне шеф.
  Я пакет ему в руки - раз.
  - В каком звании? - спрашивает Титаник.
  - Старший сержант, - отвечает ему тот говором вологодским.
  - Поправляйтесь, товарищ старший сержант, - говорит ему шеф, пакет на койку кладет, и тут руку бы пожать следовало. А нечего жать. Нет рук у героя. А то, что есть вроде жать не удобно, как-то.
  - Спасибо, - говорит и культей в пакет.
  С соседней койки его глазами спрашивают - "Ну, что там?"
  - Плеер, - говорит, улыбается.
  Так и пошли мы из палаты в палату. Я челноком к броневику бегаю, пакеты таскаю. И когда, доктор за ручку дверную берет, чтоб открыть нам, я Бога молю, что б он сжалился надо мной. А Он все не слышит. И я уже почти ничего не слышу, а только - "Здравствуйте, мальчики!" каждый раз.
  Титаник он что, он разве человек? Он памятник из бронзы, но Юлька то, Юлька. Войдет, улыбнется и вроде, как солнце по всей палате, пробежит. "Здравствуйте, мальчики!"
  Я же бегом, бегом на улицу за пакетами, к машине, на улицу, скорее. И оттуда тоже бегом, почему-то. Почти всех обошли и на всех, конечно же, не хватило. Стыдно, как стыдно.
  - Как это нет больше? - говорит мне Титаник.
  - Так, - говорю, - нету.
  - Ничего, ничего, - говорит главврач, - Там, те, кто на выписку уже, там кто на выписку уже. Вы мне несколько минут не уделите? - говорит он Титанику.
  - Не хорошо как получилось, - качает головой Титаник, и я знаю, что тот, кто визит планировал, человек теперь вовсе конченный.
  - Пройдемте ко мне в кабинет, если не возражаете, - просил главврач.
  - Не хорошо, как получилось то, - говорит Титаник и за доктором идет.
  Ну, будет тебе, теперь, доктор и лекарства, и генератор, и все что захочешь. Верное дело.
  Пока они терли там о чем-то, мы с Юлькой на выход - курить. Смотрю, а руки у нее дрожат - пальцы ее красивые длинные, и прикурить не может никак. Маргарет Тэтчер. Курим, глаза друг от друга прячем. А потихоньку на улицу мальчики выходить стали, в пижамах этих своих синих солдатских, с подворотничками белыми. Неторопливо так выходили к курилке. Я синий цвет тогда сильно возненавидел. Цвет пижам этих. Вижу - два солдатика одного несут, тапками по асфальту шаркают. Тоже, героя наверно, несли потому, как нет ног у него выше колен. До курилки то нести далеко, так у входа рядом с нами на табурет и посадили. Сами, как положено в курилку.
  Закурил герой сигаретку. Хорошую сигаретку - дорогую. "Были до нас визитеры, значит" - смекаю. Здоровый, красивый такой парень, только без ног.
  - Слышь, братан, - говорит он мне, - ты сам с Москвы будешь?
  - С Москвы.
  - А Курский вокзал это в центре у вас?
  - Да, в общем-то, в центре, - говорю, - а что?
  Он на солнце щурился.
  - Да на выписку скоро, и домой. Я вот думаю когда на вокзал поеду, Москву то успею посмотреть, как думаешь?
  - Думаю, что успеешь, - говорю, - а домой куда?
  - В Воронеж, - говорит.
  - Ты извини, - говорю, - там у нас на всех, понимаешь, не хватило...
  - Да, лана те! Чо, я апельсинов не ел что ли?
  Он затянулся глубоко.
  - Мне бы колясочку хорошую. Это было бы дело. Знаешь, какие сейчас делают! А так...
  Он махнул рукой.
  Юлька затушила сигарету. Пошла к машине.
  - Ну, давай, братишка, поправляйся, - сказал я.
  - С тобой работает? - кивнул он в след Юльки.
  - Да, вместе работаем.
  - Красивая, - сказал он, - Тоже москвичка?
  - Ну.
  - Ну, давай, братан.
  Он высоко поднял руку и хлопнул по моей. В кино видел, наверно, в американском. Я пошел к машине. Хорошая машина "Мерседес 600".
  Юльку нашел я в машине всю зареванную. Вышел, пошел потравить с водилами, которые стояли возле броневика.
  - Что не хватило, что ли? - спросил меня один.
  - Не-а.
  - Ну, е-е-е! Ничего сделать не могут нормально. Ну, шеф им устроит.
  - Это факт, - согласился второй.
  
  
  Через неделю я смылся в отпуск. Маханул в Турцию, поваляться на солнышке, под ультрафиолетом, распластаться звездочкой на пляжу, тупить и не о чем не думать. В этом году удалось зацепить Майские. Майские в Анталии - это отдельная история. Русские пьют и гуляют. Одну забавную историю наблюдал, расскажу.
  Вечером в гостинице, как раз на девятое, зажигали не на шутку. Дым коромыслом, все официанты возле русских столов. Один толи швейцарец, толи немец, сидел с мегерой своей и не мог обслуживания никак дождаться. Сердился очень и бубнил себе, по английски специально, что бы все слышали. "Что такое, дескать, ни пойму ничего - в газетах пишут, что в России голод, холод, нищета, а тут пьянки, гулянки, деньги на ветер".
  Я хотел ему было ответить, но не пришлось. Ему итальянец один ответил. Пьяненький такой уже. Отставил в сторону свой банановый дайкири, повернулся и говорит ему, типа:
  - Слышь, ты. А ты в России то, был когда ни будь?
  Тот говорит, что не был, а что. Так и говорит - "а что?"
  Итальянец ему:
  - А я, вот, был - там живут другие люди.
  Так и сказал - "Другие люди".
  "Виват, Италия!" - подумал я тогда.
  К чему я это все? Да, так - вспомнилось.
  
  Вернулся я отдохнувшим, загоревшим, все, как положено. Вышел я на работу - всем кого люблю сувениры привез. К Юльке первым делом. Бац, а на ее месте другая девчонка из операционного отдела. Я подумал, что может, заболела, может, отпросилась Юлька, и пошел прямиком к Володьке охраннику, выяснить. Тем более, что для него у меня тоже кое что было.
  - Уволилась, Юлька - говорил Володя, попыхивая трубкой.
  - Как так, уволилась? Почему это?
  Я был огорошен.
  - А так, уволилась и уехала.
  - Как это уехала? Хорошенькие дела. Куда это?
  - Так, ты не знаешь, ведь ничего, - покачал головой Володька, - В Воронеж укатила. С солдатом своим вместе.
  - Каким еще солдатом? - не врубался я.
  - Таким, - Володя пустил колечко, - Коляску я ей еще помогал отвозить. Инвалидную такую, знаешь. Ну, в госпиталь, в госпиталь! - сказал он, видя, что я еще ничего не понимаю, - Да, так то, вот. Потом, навещала она его. Часто.
  Он махнул рукой - "часто, мол, часто навещала"
  - Да, говори, ты толком!
  - А что говорить? Уехали они, говорю, тебе. В город Воронеж. Хороший город - я был там.
  
  Я смотрел на экран монитора.
  "Евро-доллар" - 1,2480; 1,2482; 1,2480; 1.2482... в Воронеж? 1,2485; 1,2480...
  в Воронеж уехала...
  
  
  
  Я поставил точку в рассказе, посмотрел, за окно. Уже почти светало. Сигареты кончились. Пошел, налил себе кофе. Перечел написанное.
  "А так бывает?" - спросил я себя. "Да, нет, пожалуй, что не бывает" - ответил себе, - " Хотя... мир этот полон чудес; и глупостью полон; и покоем и волей; и еще черти чем; и любовью; еще раз любовью пусть полон он будет"
  
  
   - ДЕУ НЕКСИЯ-
  
   Тик-так, тик-так - дворники по ветровому стеклу. Смахивают мокрый московский снег. Тик-так - отсчитывают время до самолета, который поднимет ее в небо, и унесет туда, где пока еще пустота, где пока еще ничего нет. Тик-так - сбрасывают секунды в прошлое и вместе с ними, в прошлое, в пустоту, еще немного и сбросят то, что называется простым словом Родина. Две пустоты и она между ними по дороге в Домодедово, и что ей делать сейчас со своим сердцем, взять ли его с собой, туда, где чужая земля никогда не станет родной, в пустоту? Зачем ей там сердце? Оставить ли его здесь и жить дальше? Просто жить. "Где спать лег там и Родина - живут же другие..." - успокаивала она себя. Тик-так.
  Простое слово Родина, которое так порой непросто было даже произнести, просто произнести, и местами так даже неприлично, казалось ей, произносить такие слова. Она попробовала прошептать его про себя, прямо сейчас - Ро-ди-на. Почему-то, ей захотелось плюнуть и заплакать одновременно. Плюнуть - потому, что каждый ее мужчина на этой ее Родине был или вечный ребенок, или невротик, или сволочь, а ей просто хотелось быть женщиной. Это так много, господа? Быть женщиной? Заплакать? Заплакать ей хотелось все по тому же, и еще, почему-то ...Почему? Тик-так...
  - Надеюсь, что рейс не задержат из за снега, не так уж и сильно метет - сказал он.
  - Да, не так сильно - согласилась она.
  Они помолчали. Разве это не прекрасно, если можно не говорить, а помолчать о чем-то, не говорить всякую чепуху о том, что и так ясно? А он не понял, что надо помолчать, он подумал, что может ей не приятно, что он молчит. Ничего он не понял и стал говорить. Господи, неужели, на самом деле она его уже никогда не увидит? Не надо было, ему говорить, прежде всего потому, что он вряд ли нашел бы слова.
  - Наверно, ты сама знаешь, что так лучше, для всех нас. Для тебя, для меня, для Джефа. Ты знаешь, тебе повезло - он хороший и добрый и в теннис играет - попытался пошутить он. - Как там все будет, у тебя? Все новое. Но ты молодец, я всегда гордился тобой. У тебя все будет хорошо. Что Джеф говорит? Как там он на новом месте? Что там с гражданством? Через четыре года? Так вот, ты не беспокойся - все будет хорошо, с работой. Присмотришься, туда - сюда... Нет, ну первое время, конечно... Погода там, да... Пиши... Интернет...
  Бывало, что она готова была почти убить его за эту его простоту, доходившую до дибилизма, порой. Боже, зачем это он говорит?! В этом нет никакой необходимости. И как это взрослый мужчина не может понять таких простых вещей. Впрочем, он никогда не был взрослым... Он слишком любит себя, всегда любил только себя, а сейчас думает, что так вот просто говорит, обо всем этом, провожает ее и такой он неординарный, теперь, как обычно, как всегда неординарный и так у него все под контролем. Она закурила, что бы отвлечься, успокоится. Курила, разглядывала на фильтре след от губной помады. След от помады, такого же цвета, как те дикие обои со скидкой, что они клеили в этой съемной, прокуренной навечно хозяевами алкоголиками, однушке в Чертаново. Вспомнила, как не могли уснуть до пяти утра в этих, как будто совсем уже своих стенах, в дикую розочку. Говорили, говорили, не в силах остановится. Вот оно начало, настоящее! И было чуточку страшно даже. А потом он терял работу, находил, снова терял, рефлексировал, ныл, считал себя непризнанным гением, ныл, ныл. Потом был Джеф и все рассыпалось... Вспомнила, как искала повод к ссоре, а потом так и вывалила: "Мне кажется, что он любит меня больше, чем ты" Надо же было соврать, что то... "Кто он?" Она сказала кто... Если бы тогда он не хлопнул дверью, может все было бы по другому? Нет, не было бы. Тик-так...
  " Зачем он говорит? Не то, все не то. Ну, скажи... Скажи мне то что нужно, то что я сама знаю..., но ты мне скажи это...Нет, он не найдет тех слов, которые ей нужны, что бы найти их нужно быть взрослым. Господи, помилуй, да замолчит он?! Нет же этих слов его лексиконе. Нужных слов. Про что он говорит? Ах, да гражданство... нет, это просто невыносимо..." Тик-так...
  - Включи, пожалуйста, музыку - сказала она, чтобы, как-то прервать его.
  - Что?
  - Включи, пожалуйста музыку...
  Он включил радио, конечно же, свою любимую станцию классической музыки. Он во всем старался быть оригинальным.
  "Ах ты душечка" пел Лемешев. Потекли слезы. Так просто взяли и потекли слезы.
  - Ну, ну, ничего, ничего. - сказал он, услышав, как она шмыгает носом, похлопал ее по руке, - Все будет хорошо, все образуется у тебя.
  "Господи, какой же кретин! Останься! Вот, что он должен сказать. Как же ты детей-то рожать будешь?! От нелюбимого-то мужчины?! Что же ты делаешь то с собой, дура?! Вот, что он сказать должен!"
  
  Голос пел: "Пусть на нас с тобой люди зарятся. Мы пойдем с тобой разгуляемся"
  - Останови машину..., я никуда не поеду...
  - Что, что?
  - Останови машину! Я никуда не поеду! Ты слышишь меня?! Я никуда не поеду! - закричала она, размазывая по лицу слезы, - Останови машину! Останови эту чертову машину!
  Она выскочила на снег, побежала прочь, закрывая лицо руками. Стала ходить из стороны в сторону, проваливаясь в снег. Он подбежал вслед, обнял ее.
  - ... я никуда не поеду..., я никуда не поеду..., - упрямо мотала она головой.
  
  Серебристый самолет, разбежался по полосе, поднялся в небо и унес ее туда, где пока еще была пустота. Ее сердце осталось валяться где-то там..., в снегу..., по дороге в Домодедово...
  
  
  
   - ВАЗ 2105-
  
  - Ну, ты даешь, мать! - рассмеялся Он в трубку.
  - Ты не обиделся, правда? - голос ее прозвучал как-то осторожно.
  - Да, нет, говорю ж тебе. Это такой прикол редкий - угораю просто.
  - Ой, как стыдно... - слышно было, что она тоже начинает почти смеяться. - Прости, я заснула...
  - Нет, ты прикинь - твой Ромео, с эрекцией наперевес, мчит к своей Джульетте, через пол Москвы, а Джульетта храпит и слюни на подушку пускает. Щас уссусь.
  - Ага... ты прости, прошлой ночью статью писала заказную, до пяти утра. Потом клиентос этот шампанским напоил. Ну, этот, который на Рублевке, я тебе говорила, помнишь? С панорамными окнами? Я фотку показывала.
  - Ну, не помню. Ну, что-то говорила, да, да... Ну, ну ? Ах, этот... Этот из пятиэтажки бутичной, с панорамными окнами. Помню, помню. Он где денег наворовал на такую?
  - Да черт его знает, Зай. По-моему, он в "Росвооружении", что ли. Ну, в общем расслабилась, прости.
  - Так ты и телефон не слышала и домофон тоже? Ладно, хорош извиняться. Сейчас комплекс вины во мне посеешь. Ты только сегодня будильник заведи, что ли.
  - Ага... - засмеялась, как-то устало, по инерции. - На сколько ставить?
  - Ну, я позвоню еще. Где-то в восемь буду, точно. Или, может, ты ко мне?
  - Ой, нет, ты знаешь, Зай, я действительно просто ног не чувствую под собой. Сейчас до дома доберусь и посплю хоть немного. Видишь - я сегодня пораньше, специально. Такая неделя дурацкая вышла. На кухне ремонт. Со строителями сегодня просто обматерилась. Скоро как буфетчица разговаривать начну.
  - Короче, все суки?
  - Все суки, Зай, кроме тебя.
  - Ага, токая я тоже сука, ты еще не знаешь. Ха-ха.
  - И ты тоже? Ну, подумай... Куда теперь, честной девушке деваться? Как у тебя?
  - Да, в двух словах - тоже все суки. Чего купить? Шампанского, белого вина? Любой каприз...
  - Водки и апельсиновый сок.
  - Э-э-э-х! Хорошо! Дальше.
  - Там внизу у меня, в "Перекрестке", купи лед. У меня морозильник чего-то совсем не того... Мастер приходил на прошлой неделе. Такой знаешь, мачо. Покрутил там чего-то, повертел. Ни фига лучше не стало. Взял пятьсот рублей. Это нормально, Зай?
  - А мачо они все такие... - засмеялся Он. - Покрутят, повертят, возьмут пятьсот рублей и уйдут.
  - Ой, не говори...
  - А сладенького, чего?
  - Ничего, себя не забудь.
  - Заметано.
  - Ой, еду, прям засыпаю...
  - Будильник, будильник. Второй раз моя психика этого не переживет.
  - Ты правда не обиделся?
  - Ну, хватит уже!
  - Я тебя целую.
  - Я тебя тоже.
  - А ты меня куда?
  - А вот увидишь...
  
  Он посмотрел на часы, убедился, что из намеченного графика не выбивается, даже если на пробки отвести, два часа.
  Первым по плану было кадровое агентство. Он терпеть не мог кадровые агентства, в которых было все одно и тоже, одно и то же. Какая ни будь сыкуха осьмнадцати лет пялиться в его резюме, кидает вопросы через губу, кривит ротик. И вопросы все одни и те же, и как всегда все не те. Кто им доверяет эти интервью? Что они понимают? В мозгах то одни шпроты с Дольче Габаной. Ой, е мое!
  И в этот раз так же вышло, только даже еще лучше. Три квадратика внизу, в анкете, которую он заполнил и положил сыкухе на стол, сев, скрестив ручки на коленках, заглядывая в глаза, как пес бездомный, играл, короче, в чужую игру играл, понимая, что не он картами тут банкует. Три маленьких квадратика, для галочки, для финальной эпитафии, после интервью, соискателю позиции. Не постеснялись же здесь их и впечатать, чтоб видел! Напротив первого было написано что-то, он даже не запомнил, что-то типа ЧМО ПЕДАЛЬНОЕ, потому как дальше было еще интересней. Напротив второго было написано - СРЕДНЕ. Ох, е мое! И самый перл был третий квадрат. Напротив красовалось гордое - ЭЛИТН. Так и было написано, в сокращении ЭЛИТН. - места не хватило, что по всей вероятности означало - элитная кандидатура! Он смотрел то на эти квадратики, то в обдольчегабаниные глаза сыкухи и думал, что вот, когда интервью закончится, когда за ним захлопнется дверь, она поставит галочку в один из них. Раз! И всю его жизнь, все, чем он дышит, что любит, что ненавидит, уместится в ма-а-а-а-ленький, такой квадратик, на листе формата А-4. "Зашибись!" - подумал он. Хотелось ему, конечно, съесть с говном ни в чем не виноватую сыкуху, но на вопросы отвечал по правилам. "Эту чашу надо испить до дна. Хоть отрыжка уже, мама не горюй! Надо попасть в ЭЛИТН. Терпи казак, хоть ЧМО ПЕДАЛЬНОЕ ты и есть..."
  Вторым по плану был автосервис - ничего интересного.
  Пока мастер крутил гайки, ему позвонили.
  - Алло.
  - Здорова, как дела?
  - Пока не родила. Чо звонишь?
  - Ты где? Чего делаешь?
  - Я на планете Земля, путешествую вокруг Солнца со скоростью сто километров в час. Чего надо?
  - Мы на шашлыки завтра собираемся. Погода - смотри какая. Ты как?
  - Во сколько?
  - Часиков в двенадцать тронемся.
  - Не-е, не катит.
  - А что?
  - У меня романтическое приключение сегодня ночью. А бог весть во сколько оно закончится. Двенадцать не катит.
  - Хе-хе. Значит, планы?
  - Ага.
  - Ну, так бери свои планы, и вместе приезжайте. На наше место. Ты знаешь где.
  - Ну, позвоню, короче.
  - Ну, позвони.
  
  Подъемник зарычал, опуская вниз его машину.
  - Готово, - сказал мастер. - Что мог - сделал. Но подвеска уже совсем плохая.
  - Да? А что делать, с ней? - спросил Он, отсчитывая деньги.
  - Ничего не делать. Машину менять, - сказал, мастер, просто и без подъебок
  - Менять, значица, говоришь? - сказал Он, протягивая деньги.
  Мастер молча пожал плечами, вытирая руки тряпкой, взял деньги, ничего не ответил. Видно было, что весь этот трындеж с автолюбителями ни о чем был у него вот уже где, и видно было, что мужик хороший, правильный такой мужик, как все мастера.
  Машина бежала лучше - сразу почувствовал Он.
  "Время надо убить до восьми, или даже до девяти. Пусть спит принцесса. Где пожрать чего? Зайди в Мак Доналдс! Хм... Свежая мысль".
  Окно Мак-Авто.
  - Вот ваш заказ!
  "Какие у них отлично-дурацкие кепочки!"
  Разложил все на торпеде, развернул, куснул, посыпалось. Никогда не удается пасть так раззявить, чтоб не сыпалось. Собрал, за окно выкинул. Птичкам.
  Он жевал, выдавал трели соловья через трубочку, холодным Спрайтом, а где-то на другом конце этого города спала его принцесса. "Пусть спит, пусть во сне меня видит. Хорошо бы чтоб меня...И хорошо и плохо". А плохо потому, что они оба поняли, что не друг для друга. С первой же встречи. И всю лажу лишнюю отсекли сразу. Оба. И вроде как любовались сами собой, какие они, как они без шняги могут, запросто, без напряга лишнего. Он влегкую сказал, что время от времени бегает про проституткам, Она сказала, что хочет выйти замуж за олигарха, но надо сиськи сделать побольше и жопу убрать. И оба смеялись и пили шампанское. А потом, среди ночи, он проснулся и слышал, как она тихо плачет в подушку, и боялся пошевелиться...
  "Смешно это все, конечно, - думал он, доедая свой гамбургер. - Социально не успешный мужчина. Комплексы, рефлексия и все такое. Так неоригинально, как, впрочем, и все под этим звездным небом - нифига не оригинально". Можно, конечно, бросить вызов, но вызовов ему уже бросать не хотелось, а только спокойно и без истерик состариться.
  "А Она? Она бьется за свое счастье, в этом насквозь провонявшем тестостероном мире периода гребанных реформ, в мире, где Он уже сдался, Она бьется и тихо, тихо, чтоб никто не слышал, ночью плачет в подушку, и просит, чтобы Он не целовал ее в губы... Нифига все это не оригинально. И пусть все же во сне меня увидит..."
  
  - Ой, ну ты посмотри... Вся блузка, какая мятая... - сказала Она тогда утром.
  - А ну, дай сюда, - сказал Он.
  - Зачем?
  - Давай, давай. Сейчас счастливую семью сублимировать буду.
  - Как это, как это?
  - А вот смотри.
  Он взял гладильное одеяло, утюг и стал гладить ее блузку.
  - Ты такой прикольный, - сказала Она.
  В общем, да, было прикольно...
  Когда Она уходила, Он завязывал шнурки на ее кроссовках, тоже было прикольно, тоже чего-то там сублимировал. Маленькие такие кроссовки - на ладони поместятся.
  - Телефон оставить? Позвонишь мне? - спросил Он.
  - Позвоню, когда захочу видеть, - сказала Она, тоже без лишней шняги.
  - Годится такой разговор, - сказал Он.
  - Годится? - переспросила Она
  - Ага, годится.
  
  Он скомкал все Макдональдсовские бумажки в комок, засунул в пакет, посмотрел на часы. И стал ждать, пока Она спала на другом конце города, что бы приехать и попытаться сделать то, что не в его силах - сделать ее счастливой. Не сегодня и никогда...
  
  
  
  
   - МИТСУБИСИ ЭКЛИПС-
  
  Шеф позвонил, Сергей ждал этого звонка. Не так скоро, но ждал.
  - Все, Серега, собирайся. Ты решил, как поедешь?
  - Да, на машине. Я думаю, что без машины под жопой тяжело там будет.
  - Да? Ну, смотри. Может, билет на самолет, с серебристым крылом?
  - Нет, все ж на машине.
  - Да? Ну, смотри. Бензин за счет заведения.
  - Хе-хе, хотел это услышать.
  - Когда едешь?
  - А, прям, завтра с утра пораньше.
  - Как приедешь, позвони.
  С утра с самого раннего поехал, чтобы не попасть в московский траффик, МКАД, Симферополька, и погнал, погнал, оставляя Москву за спиной.
  Наметил себе график - с утра, пока свежий, пробежать километров триста, отдых - час и потом по сто уже гнать, с перерывами на полчаса. Так не устанешь, и быстро все ж выходит. Мелькает дорога, мелькает. Что в дороге делать? Так, думки гонял разные все подряд, музыку слушал, такую, чтоб без слов и барабанов. Моцарта, какого-нибудь, концерты фортепианные - и не грузит, и прямо в душу. Думал, задачу, шефом поставленную, разбирал. Даже не парился на эту тему. "Все ровно сделаю. Приеду, на месте надо жалом поводить, в разные стороны, посмотреть, что за люди, от печки сплясать - от людей, от жадности их. Ровно все будет, ровно".
  Пост ГАИ. А вот и господин офицер - ваше благородие палкой машет, к обочине указывает. Здравствуй Мама-Раша!
  - Ремень?! - удивился такому беспределу. - Да ты, командир, вааще исполняешь по полной.
  - Статью эту никто еще не отменял в правилах. Могу показать, - улыбается, ему хоть ссы в глаза - все божья роса. - Пройдемте на пост.
  - Ну, пройдемте. - Заложил сто рублей в права по ходу, чтоб лишних разговоров не говорить.
  Зашли внутрь, на стене - фотографии террористов.
  Господин офицер сел за стол - протокол пишет. Открыл права, бумажку в сторону.
  - Забери, - сказал.
  - Что так? - удивился он.
  - Бумаги нужны, бумаги, план, - говорит.
  - А-а-а, пАнятнА, - сказал Сергей по-мАсковски, входя в положение. - План на московских номерах делаете.
  Ничего не ответил, пишет, носом сопит.
  - Да вы присаживайтесь.
  - Не, я на террористов пока посмотрю, если не возражаете, - сказал и стал разглядывать рожи эти не бритые.
  За Тулой дорога совсем никуда - разбита и в две полосы всего. Обгон только с выездом на встречку. Отвык от маневра этого, на кольцах московских транспортных, с непривычки стремно немного, но мастерства не пропьешь. Через несколько километров вышивал среди грузовиков, что твой Майкл Джордан на баскетбольной площадке, и только в корму время от времени с дальним светом "Мерины", "Бумеры", "Лэнд крузеры", "Порши" с номерами семь-семь да девять-девять. В сторонку - хозяева жизни поехали! Вжик - не догнать землячка.
  Через триста он остановился возле кафе дух перевести. Перекусил не за дорого, кофе-чай не стал пить, решил покемарить чуток, хоть полчасика, удивительно восстанавливает - проверено. Уж очень рано встать пришлось, не выспался все ж, а сонный на дороге стучится в дверь, куда еще не позвали. У дороги грузовики громыхают, куда встать-то? Да вон, чуть вдалеке церквушка, кресты, купола, оградка, тихо, хорошо. Здесь покой хоть на полчасика, под куполами-то. Подъехал, откинул сиденье, заложил руки под голову, глаза закрыл, а заснуть не смог. Вспомнил, почему-то, как в прошлом году, тоже зимой дело было, ему друг позвонил, старый друг еще школьный.
  - Серега, ты можешь зайти сейчас?
  - Могу, что случилось-то?
  - Да... - протянул он голосом упавшим. - У Наташки опять истерика, я в аптеку за лекарством. Ты можешь прям сейчас?
  - Сейчас зайду.
  Так сразу накрыло Серегу волной горячей, в сто тонн. Ему таких экспериментов над собой разве надо? А что делать? А беда у людей. Родили девочку, а диагноз такой ребенку врачи поставили, как приговор расстрельный. Собрался, вышел.
  - Я быстро, - друг сказал, - она там в комнате.
  Пока одевался, друг рассказал, что и как. И оказалось, что в церковь они пошли, все втроем пошли. И батюшка в церкви - глаз наметанный, у него на детишек. Скольких перекрестил-то! "Четыре месяца девочке?" - спрашивает. "Четыре," - говорят ему. "Так что ж вы хотите? - говорит. - Вы ж ее в Великий Пост зачали". Такой у него календарь в голове, такой счет, у батюшки-то. Не смог заснуть Серега, смотрел на купола эти, на кресты, и вспоминал, как руку Наташкину в своей держал, пока муж не вернется. Так казалось, что тяжелей ничего не держал до этого, так жгло. А когда домой вернулся - напился в жопу. Тяжко к горю-то чужому прикасаться...
  Дорога, дорога... "Дорога кажется короче, если попадется добрый попутчик," - говорил Абдулла. Подсадить, что ль, кого, потрындеть о том о сем, все веселей будет. Ну, мужиков то на х..., от греха. Тетку какую-нибудь разве, чтоб не так стремно, только не проститутку плечевую, из тех, что по обочинам. Да, пожалуй, что и подсадить. Подброшу по дороге - делай добро и кидай его в воду. Хорошим себя почувствую, влегкую так, не напрягаясь. Давненько хорошим-то себя не чувствовал.
  Через пару км увидел - голосует. Оказалась девчонка лет тринадцати. "Ну, блин, нашел собеседника! Ладно, добра от добра не ищут"
  - Куда тебе?
  - Здравствуйте, - говорит, улыбаясь, не говорит, кричит почти в окно. - Вы едете до города N?
  - Это где? По трассе? Сколько дотуда?
  - Вы знаете, это по дороге. Это, наверно, полчаса.
  Да вроде веселая девчонка, улыбается.
  - Ну, давай, садись. Там подскажешь, чтоб не промазали.
  - Спасибо вам, - сказала, усаживаясь, и тут же:
  - Вы знаете, куда я еду?
  "Да что ж она орет-то так". Он стал повнимательней разглядывать ее. Блин, вся зачуханная какая-то, треники полурваные, сумочка из кожзаменителя, несуразная какая-то на коленях, да еще глаз правый, закрыт почти, слезится так еще мерзко. Ну, подсадил, так подсадил, блин... небось, проститутка малолетняя. Ну, блин, подсадил..."
  - Нет, не знаю, куда едешь?
  - Я еду к подруге. - Улыбается, дурочка наверно. - Я сейчас из дома убежала. А сейчас к подруге еду. У меня подруга в N живет.
  Первая мысль в голову - высадить на фиг. Черт те что, честное слово - из дому убежала. Но не высадил - жалкая все такая, зачуханная. Довезу, уж раз взялся.
  - Зачем же ты из дому то убежала? Там родители волнуются, наверно. Папа, мама.
  - Не-е-е-т, - улыбается она. - Папы нет у меня. Я уже много раз убегала. Вы не волнуйтесь, пожалуйста, они сейчас пьяные все. А знаете, почему я так громко разговариваю? Знаете? Вы не думайте, я не дурочка, это меня брат сильно бил, шлангом резиновым, таким, знаете. Я теперь слышу плохо, и вот глаз теперь у меня... Видите?
  Глаз показывает.
  - Это давно еще было. А сейчас старший брат из тюрьмы пришел и снова сильно бить меня начал. Он сильнее всех меня бьет. У меня еще один брат есть и мама, но они меня не так сильно бьют. А в школе думают, что я дурочка. А я не дурочка, я слышу просто плохо. Только я больше туда не буду ходить
  - В школу?
  - Ага, в школу.
  Сказать же что-то надо... что сказать? Сказал глупость:
  - Надо тебе в милицию, что ли. Что ж они бьют-то так тебя?
  - Ага, - говорит она все также громко. - Вы знаете, как они там все заодно? Они там воруют, а мне запрещают говорить, что они воруют. И бьют меня. А вы куда едете?
  - В командировку.
  - А откуда?
  - Из Москвы.
  - А вы знаете - у меня родственница в Москве живет. Я бы поехала искать ее. Можно с вами в Москву поехать? Я бы там ее разыскала.
  Сергей смотрел на дорогу. Дорога, дорога...
  - Ладно, - говорит она, и все время улыбается, - если нельзя, то не надо. А знаете, что у меня есть. Хотите, покажу? Вот.
  Она полезла в свою сумочку несуразную, достала пузырек.
  - Вот, это мне подруга моя подарила, на Новый Год, к которой я еду. Это духи. Видите, что на них написано - "Красная Москва". Хотите понюхать, хотите?
  - Не надо.
  Дорога, дорога...
  - Скоро уже? - спросил Сергей.
  - Вы знаете, уже совсем скоро. Видите - это Крюково, потом будет будет N. Вы меня там, пожалуйста, на автобусной остановке высадите. Вы, не волнуйтесь, я вам покажу.
  Сергей одной рукой полез в бардачок, достал пакет с конфетами.
  - На, вот, возьми.
  - Спасибо, - сказала она, схватила пакет обеими руками, достала конфету.
  - Возьми все.
  - Спасибо, - сказала она, спрятала пакет в сумочку. - Вы меня, пожалуйста, здесь высадите.
  Сергей остановил у автобусной остановки.
  - Знаете, что я вам хочу пожелать? - сказала она, уже выйдя, улыбаясь, почти прокричала. - Я желаю вам счастья и много, много солнечных улыбок.
  Так и сказала - "много, много солнечных улыбок".
  Сергей включил левый поворотник, дождался, когда серебристый "Бумер" с номерами 77 проскочил мимо, и поехал следом. В зеркало заднего вида он увидел, как она перешла на другую сторону дороги.
  Дорога, дорога...
  И дальше, и дальше. Замелькала Мама-Раша по бокам, по обочинам. Не такой пейзаж очумелый у Мамы-Раши, не такой, как в Москве, у дочери ее любимой и не любимой одновременно, которая тянет из пенсии маминой жалкой на цацки дорогие, себе в уши, к страданиям матушки глухие, на косметику, чтобы щеки свои блядские напудрить. "Здравствуй, Мама-Раша, прощай, Москва, ненадолго. Вернусь, куда денусь? С тобой мне век коротать, добиваться ласки твоей продажной, до доски гробовой". Чем дальше он ехал, тем сильнее мамашу гнуло к землице сырой, крышами покосившимися, кособочило спину ее натруженную, все глубже морщины на щеках ее впалых, все яснее в глазах ее читал он: "Да, когда уже, Господи, приберешь ты меня? Моченьки-то уж нет моей, никакой..." Расшалились сыночки-деточки, ничего, мамаша, потерпи, скоро, скоро во гроб тебя вгоним. Ты ведь сама не матерью нам была, а мачехой злой, сейчас за все, за все отыграемся. Такой кураж пошел, не проси, не остановишь нас...
  Сергей давил на железку и думал - почему высадил? Почему не остановился? Почему не вернулся? Почему не хотел слышать ее почти крик: "Люди, пожалуйста, помогите!" Почему не сделал хоть что-нибудь, а только позорных конфет этих дал? Конфет, блядь, шоколадных дал, добрый дядя! Почему?
  И сам собой в голову ему пришел ответ. Потому что он проездом здесь. Проездом из Москвы в Москву. С московской, блядь, пропиской...
  И он давил на железку, удаляясь все дальше, дальше от той точки, от которой еще можно было вернуться.
  Дальше, дальше, вслед за серебристым "Бумером".
  
   - МАШИНЫ ДЛЯ БИЗНЕСС-ВУМАН. ХЕППИЕНДА НЕ БУДЕТ -
  
  Три дня я не получал ответа на свое письмо. На третий день я нашел ее ответ в своем электронном ящике. Что-то там все же щелкнуло у нее, что-то сработало. Я конечно не буду приводить письмо - оно было почти исповедальное о том, что не видит она в своей жизни цели, что все пусто, что муж не любимый, что все не так, а как надо она не понимает. Читать письмо было и радостно и больно одновременно. Радостно от того, что все же что то щелкнуло. Больно - от того что видел, с какими муками выходит из нее все эта наносная дрянь, которой полно в каждом из нас, которой полно во мне, в тебе, мой читатель, но мы миримся с ней и таскаем внутри себя эту тяжкую ношу - нашу внутреннюю ложь, наш внутренний самообман. А наше настоящее Я, похороненное под горой этого смрадного мусора не может прокричаться до нашего сознания, пока железная рука нашего внутреннего морального поражения не заставит нас остановиться и начать что менять, начать действовать. Услышать - этого мало, услышать - это ноль, услышать - это ничто. Только действовать. Помните, как в той песне Воскресения - ' из темноты на свет шагнуть, как в первый раз'. Этот шаг каждый должен делать сам. Нет таких команд в строевом уставе - 'рота, к свету и добру, равненье в колоннах на правду, ша-а-го-о-ом марш!'. Нету, таких команд, нету. Но вот ведь интересно, что б сделать этот самый первый шаг, порой не хватает самой ерунды - простых избитых слов текста в десять страниц, или получить в кабаке в морду.
   В конце письма она просила что бы мы обязательно общались, что бы я не пропадал. 'Нет, душа моя, теперь ты сама, давай сама со всем этим' - так мне сказал Товарищ Че, когда я спросил его о смерти в дверях 'Русского дайв клуба'. Когда ты спрашиваешь меня о жизни, я тоже говорю тебе - 'теперь давай сама'. Если уже спрашиваешь о ней - уже хорошо, уже можешь что-то сама. О таких вещах - тут или сама, или никак.
   Прости, я сам по этой дороге ковыляю, как убогий калека, сам еле иду и только верю, что смогу не свернуть и мне не до попутчиков. Это только кажется, что я сильный. Я слаб, как и ты. Это там - в море, я могу спасать тех, кто тонет, а тут я бессилен, я не знаю, как спасать на асфальте. Я знаю, как стать хорошим дайвером. Я не знаю как стать хорошим человеком. Но что я знаю наверняка, так это то, что на асфальте, спасаются, душа моя, всегда в одиночку - вместе только гибнут. Когда мы говорим о добре и любви на площадях под раскатистое эхо репродукторов, тогда это все фарисейство одно. Пусть даже не на площадях, пусть даже, когда мы искренне говорим слова друг другу, глядя глаза в глаза, тогда мы делимся каждый своей истиной. Своей. Понимаешь? Своей. Зачем тебе моя истина? Она жестока и настолько горька, что у меня самого застревает в горле и я время от времени проталкиваю эту горечь водкой, что б не задохнутся от нее. 'Пусть каждый возьмет свой крест и идет за мной. Пусть каждый возьмет свой...' Таскать в себе лож тяжело, но отбросив ее и взвалив на себя правду, не жди облегчения - она еще тяжелей. Тогда зачем? Да, просто так надо, душа моя, просто так надо...
  
   Мы встретились еще раз в том же месте на Тверской - я ей все так и сказал... Хепиэнда не будет...
   Хепиэндов у меня вообще с девушками не получалось. Хепиэндов с девушками, наверно вообще не бывает. Мир этот наш такой мужской.
  -Да-а-а...,- согласится кто-то и добавит сакраментальное, не додумав до конца - так трудно женщине быть счастливой в этом мужском мире.
  А я скажу:
  - Нет - это не трудно. Это невозможно.
  - Почему?
  - Потому, что этот мир мужской.
  Я вообще не знаю, как спасать девушек. Ну, пусть с мужчинами еще можно попробовать - все ж он мужской этот мир наш - может, что-то и выйдет, а с девушками, ждущими того, кто спасет у меня одни нехорошие истории. Была вот одна такая, тоже нехорошая.
  А дело было летом, когда тополиный пух метет по асфальту будто снег, напоминая о том, что Москва и летом, остается столицей севера. Воробьи чирикали: "чирик-чирик", автомобили проезжавшие мимо рычали: "ры-ры", менты махали палками на автомобили: "мах-мах" и все казалось пучком, а если, что было и не так, то со временем запудриться ништяк, потому как пацан я по жизни прушный реально. Тут и жди измены.
  С целью поменять валюту, я зашел на почту рядом с метро Октябрьская. "Ексшанс" был закрыт, но мне уже было не до того. За стеклянным почтовым окошком я увидел девушку удивительной, ну просто, не реальной красоты. Стеклянная перегородка между нами, в тот момент показалась мне хрустальной крышкой гроба, таящей от мира спящую красавицу, ждущую быть спасенной своим благородным рыцарем. Не на шутку обескураженный тем, что мне довелось увидеть ангела в столь прозаическом месте, как Московская почта, ничтоже сумнящеся я решил что час ее спасенья пробил, и включил на полном скаку Айвенго, Ричарда Львиное Сердце, Тристана и Изольду вместе взятых, в решимости обрушить ненавистные чары околдовавшие моего ангела. Я, как бы непринужденно покручивая на пальце брелок с ключами, давая понять, что я дескать на колесах и все пироги, строя глазки и играя бровями марш Мендельсона, приступил к чудесному спасению моей принцессы:
   - Милая девушка, вы пожалуйста извините мне мое нахальство, но Бог свидетель, оно мне простительно, ибо я в жизни не видел такой красивой девушки, как вы. И от одной мысли, что могу упустить судьбу, не узнав вашего имени и номера телефона, меня опрокидывает в отчаянье, милая девушка.
   Она, мой ангел, смотрит на меня и застенчиво так улыбается. 'Ага' - думаю я, кручу ключами сильнее и двигаюсь дальше.
   - А что вы, милая девушка делаете сегодня вечером? Может мы сходим куда то поужинать, тут неподалеку, я знаю чудный ресторан "Пикадили".
   Молчит, улыбается и только головкой отрицательно качает. Ну, я то знаю, что смелость города берет и совсем рассыпался мелким бесом: " и давайте посетим какой ни будь диско дэнсинг, я и на колесах, и капуста не вопрос".
   А она все молчит и головкой качает. Я и говорю:
   - Что же вы, барышня, все молчите? Дайте хоть надежду, хоть скажите, что ни будь.
   Она мне ответила... Я, дружище, не помню, что она мне ответила, что-то вроде она не может, вроде занята. Не помню что, но как... я помнить буду даже когда меня вперед тапками понесут. Ангел мой была глухонемая и каждое слово ей далось с мучением и не слова то были вовсе а стон, крик души человеческой. Сказала, вспорхнула со стула и ушла. И ведь знала, знала, что как только рот откроет, ни в какой "диско дэнсинг " я с ней не поеду, не хотела в неловкое положение поставить, потому и молчала и головой лишь вот так из стороны в сторону. Ах ты ж сердечко мое! С пол минуты я стоял у хрустального окошка. Пол минуты. Пол века. И развернулся, и вышел, потому что слабак, потому что кишка тонка, потому что говно.
  Вышел я, лицо все горит, курю нервно, нехорошо по злому курю. Да за что же это, думаю, да по чьим же это таким законам получается, что такая красота работает на почте, на почте, блядь!, и что в душе у нее, в одной только небесной канцелярии знают. В той самой, в которой, когда в нее жизнь вдохнули, не досмотрели там что-то, проспали. И за это теперь, дружище, у меня с канцелярией той небесной личные счеты есть. И когда со временем, отлетевшую душу мою у врат небесных начнут пытать - что к чему да как, у меня в ответ тоже будет что спросить - и я спрошу. Спрошу у Архангела Гавриила, когда свидимся, и я внимательно буду слушать объяснения про ту самую девушку с почты. Зачем так? Вот так вот было зачем вам? Что ж вы так-то? Мне то, что со всем этим тут на земле, на асфальте этом... Что мне делать-то с этим? Ведь я, как тогда в Каньоне... я не пошел вниз..., не протянул руки... У меня самого только лишь пятьдесят бар, у меня воздуха только на одного, я сам почти уже задыхаюсь... Вы что не видите? Зачем так вот? Я знать хочу. И пусть он объяснит мне, а если не объяснит, то пусть ему тоже станет стыдно. Так же, как мне, тогда..., там..., на почте этой, гребанной.
  Нет, друзья мои, это просто не выносимо - видеть эту жизнь, как непрерывную цепь человеческого страдания - я проклинаю этот невесть откуда свалившийся на меня дар. Временами, когда люди пытаются сблизится со мной, когда я по неосторожности им это позволяю, я чувствую себя, как турист на бойне. Они мне говорят совсем другие слова, что-то типа - 'свой бизнес', 'машина, дача', 'квартира в Куркино', а я слышу, как мечутся их души, в поисках добра и любви, как будто слышу, как страшно мычат коровы обреченные на убой, мычат и стонут, и в больших красивых глазах их, стоят кровавые слезы, размером с вишню. Я не могу этого слышать, я затыкаю уши ладонями, я убегаю, я турист здесь, я проездом.
  А по ночам я вижу сон - мне снится огненный дождь, с равной силой, падающий на головы праведников и грешников - всевидящий Бог, изливает с небес свой гнев и по какой-то причине, не хочет разбирать, кто есть кто. Мне снится - как, упав на колени, среди обжигающих молний, я хочу читать молитву, но не знаю ни одной и только спрашиваю: 'За что? За что вот их, Господи? За что вот их то?'.
  
  
  
   - Спасать на асфальте-
  
  Я понятия не имею, как это делать, но я знал одного парня, который знал, как. Рассказать что ль историю ту? Почему бы и нет. С чего начать то? Начать надо, пожалуй, по классическим законам повествования. У меня ж тут, типа, литература, ептыть.
  Вы согласны с тезисом, что, по законам классической литературы, автор должен определить время и место действий? Да? Нет? Я вот не задумывался над этим, но определю, тем более, что место действия весьма примечательно - Восточная Германия, небольшая воинская часть, недалеко от Лейпцига, затерявшаяся среди деревень с поэтическими именами - Шварценвальде, Кумерсдорф, Шпиренберг. Время действия? Тут немного сложнее. Не время - безвременье. Еще пару-тройку лет, и Великий и Могучий Советский Союз грохнется оземь, и, вопреки народным сказкам, не превратится в Финиста Ясного Сокола, а так, грохнется, разлетится на куски, и все... Тишина. Никакой тебе птицы Феникс.
  - Вешайся, хобот! - Донеслось из караульной курилки в сторону здоровенного солдата, в засаленном П.Ш. с закатанными до локтей рукавами. Детина катил тачку на хоздвор, наполненную до краев отходами из солдатской столовой. Не отрывая глаз от тачки, чтобы не расплескать, он крикнул в ответ, не прекращая своего неторопливого движения:
  - Вешайтесь, китайцы!
  В курилке произошло движение. Те из солдат, кто прослужил по году и больше, бросились к караульному ограждению, состоящему из сетки типа рабица, и дружно, весело, без злобы облаяли детину на разные голоса.
  - Ты вешайся, мазута гребаная!
  - Тащи свою парашу!
  - Смотри, чтобы свиньям досталось!
  - Сам все сточит, нехватура, факт!
  - Вешайся!
  
  Детина, крайне довольный произведенным эффектом, продолжил:
  - Старому вешаться не положено. Старый домой скоро едет.
  - Какой, "домой"?! - Не унимались в курилке, - Домой поедешь в феврале, когда белые мухи полетят!
  - Не-е, - протянул детина, - в марте приказ, старый с первой партией домой, как положено. А вам, китайцы, еще духов ждать на замену, караулы тащить. Вот это факт.
  С этим спорить в курилке никто не решился. Старики знали, что, правда, могут задержать, не отправить, пока не придет замена. В душе все же надеялись, что будет, как прежней весной, когда всех дембелей отправили вовремя, а в караулы пригнали прикомандированную пехоту.
  - Во, сука, задел-таки за живое, - сказал один из стариков, расстегнутый до пупа, в надвинутой на глаза шапке. Он развалился на лавке, щурился на первое весеннею солнышко, как кот Васька. Это рядовой Дмитрий Кисаев, или проще Киса - штатный остряк-самоучка и в связи с этим всеобщий любимец. Такой есть в каждой роте, в каждом взводе. Попадешь с таким в караул, в одну смену, и с шуточками-прибауточками наряд пролетит - не заметишь.
  - Однако, - сказал Киса, - я бы не торопился, на месте нашего свинопаса, променять Лейпциг на его гребаное Бодайбо.
  Киса смешно произнес - Бо-дай-бо, и в курилке заржали. Шутка вышла не очень, но все уже привыкли смеяться любым его шуткам.
  Шла смена караула, в курилке собрались оба состава - заступающий и сменяющийся. Ждали последнюю смену с периметра. Заступавшим было все равно, сменяющиеся же сетовали на нерасторопность разводящего. Им уже хотелось в казарму, сдать оружие, сходить на ужин, посмотреть телевизор, погонять чай в каптерке, да мало ли чего еще.
  - Да что же так долго?! Барсук смену по полчаса всегда проводит. Старшиной хочет, наверно, уволиться, гнутяра.
  - Прапорщиком, - вставил Киса, - старшим. Пришейте ему ночью погоны!
  - Да, надо бы, - соглашались в курилке.
  Но тут надо чуть поподробнее о китайском взводе и о периметре, который охраняли китайцы. "Китайским" взвод охраны прозвали еще в те незапамятные времена, когда подавляющее большинство проходивших срочную службу в его рядах составляли призывники из братских республик Советской Средней Азии. Азиатов давно уже сменили сыны не менее братских славянских и других республик, а название прижилось, осталось. Надо сказать, что китайцы с гордостью носили свое имя. Оно было свидетельством непреклонного духа и крайне низкой дисциплины, которой китайцы бравировали. А что им оставалось делать? По роду службы - хуже только дисциплинарный батальон. Китаец ходил в караул через день, и через день грузил тяжелые ящики на технической территории, которую же и охранял. Два часа на посту, два часа в карауле в бодрствующей смене, два часа сон. Так три раза за ночь. Смена. Казарма. Ящики. Опять караул. Два года нон-стоп дискотека. Китаец превращался в зомби. В муку перетирал такой график. На службу и дисциплину забивали страшно. Что китайцу сделаешь? Как накажешь? Китаец и так в сплошном наряде вне очереди, пополам с непосильным трудом. От ящиков руки отваливаются. На постах - холод, сырость, ревматизм. Да, хуже только дисбат. Было дело, конечно, за вопиющие нарушения, отправляли в Лейпциг на гауптвахту. Там вертухаи вообще спать не давали, били нещадно, заставляли ползать по-пластунски на четвертый этаж и обратно, запирали в карцер, сыпали на мокрый пол хлорки. С губы китайцы приезжали сильно заторможенные, говорили шепотом, вспоминать о губе не хотели, качали головой и советовали не попадать туда другим. Потом ничего, потихоньку отходили и люто ненавидели офицеров. Не дай бог войны - стреляли бы им в спину.
  Техническая территория представляла собой военный арсенал со множеством хранилищ, построенных еще Гитлером. Там было все - от патронов до черти чего, что составляет военную тайну. Вокруг техтерритории - дорога, зажатая между двумя рядами колючей проволоки. Дорога разбита на посты. Это и есть периметр.
  На периметре второй пост имел свою зловещую особенность - старое караульное помещение. Заброшенное одноэтажное здание с мертвыми окнами, выбитой дверью, покосившейся крышей. Нехорошее место. В 47-ом году там солдаты изнасиловали немку из окрестной деревни, а ночью весь караул местные вырезали, всех до одного. В живых остались только те, кто стоял на постах. После этого караульное помещение перенесли вглубь территории части, подальше от греха, и все такое, а старая караулка так и осталась на втором посту. Нехорошее место. По ночам часовые старались не ходить мимо. Суеверие, скажете вы? Быть может, быть может...
  - Ну, где же смена, мать его за ногу?!
  - Вон, идут.
  - Ну, наконец то!
  - Барсуков, - крикнули из курилки сержанту, ведущему смену с постов, - Барсук, чо так долго?!
  
  Барсук не ответил. Бесполезно. Как быстро смену ни проводи, им все долго. Вечная тема. Старики поворчали, поворчали и успокоились, знали - Барсук, в принципе, парень правильный, жопу перед офицерами не рвет.
  - Строиться, караул! - Скомандовал помощник начальника караула.
  Молодые побросали курево, встали в колонну по три, образовав первые ряды. Старики, не спеша, потянулись тоже. Построились.
  - Киса, тебя все ждут!
  Киса курил, пускал дым вверх.
  - Давай, давай, не особенный!
  - Сейчас, докурю, - сказал Киса затягиваясь.
  - Э-э-э! - заворчали деды, - Хорош, не особенный. В строй упади!
  - Ладно, не гавкайте! - Сказал Киса, поднялся, поправил подсумок, закинул на плечо автомат и уже в строю, не выбрасывая сигареты, добавил, пнув сапогом в ногу прослужившего всего год "черпака". - Ты-то чего хавало свое раззявил? Замазать? Так я замажу.
  Черпак стушевался.
  - Ну, трогай, извозчик! - сказал Киса сержанту.
  Сержант уже почти скомандовал - "шаго-о-м марш", как общее внимание привлекла маленькая пестрая птица, сидевшая на ветке. Птица сидела низко-низко, рукой дотянешься. Сидела, чирикала свою песенку, радуясь весне. Первое солнце, первая песня. Кто-то нагнулся к земле, и первый камень прошелестел мимо, цепляя ветки.
  - Во, дает!
  Птица на удивление, даже не шелохнулась. Чирикала, не понимая опасности. Первое солнце, первая песня.
  - Во, дает! А ну, дай я!
  Полетел еще камень. Мимо. И тут весь строй рассыпался. Китайцы хватали с земли, что попало, стали кидать. Мимо, мимо, мимо.
  - Кто так кидает! - крикнул Киса, поднял камень, метнул наугад, не надеясь.
  - Попал!!!
  Птица упала.
  - Попал!!! Попал!!!
  Бросились к ней, обступили. Киса растолкал всех, пробился в круг. Увидел.
  На сером, подтаявшем снегу лежала маленькая пестрая птица. Лежала, умирала. Алая капелька крови катилась из открытого клюва, крылья чуть вздрагивали, глаза птицы моргали, смотрели вверх.
  - Во, бля! - Сказал кто-то.
  Потоптались вокруг, не зная, что дальше-то. Вот - птицу убили. И что? Да ничего. Киса вопросительно посмотрел в лица стоявших рядом. "Да что же это я...?" Посмотрел вниз. Капелька крови скатилась, из темно-красной на снегу стала светло-алой. Глаза птицы все еще моргали. "За что?" Первая песня...
  - Строиться, караул!
  Киса шагал не в ногу, чувствовал себя так, как будто его раздавил грузовик. Уже в казарме умылся, почистил зубы, лег в койку до отбоя. Ничего не хотел - ни телевизора, ни чая в каптерке. Лег, с головой накрылся, домой хотел, забыть хотел. Всю дрянь, за эти два года, забыть хотел. В голову полезло всякое. Вспомнил еще про письмо это проклятое - письмо "неизвестному солдату". Была еще тоже история.
  А было это так. Письма "неизвестному солдату" были особой статьей развлечений в китайском взводе. Письма эти пишут девушки на адрес полевой почты, чтобы переписываться с солдатами. Со всего Советского Союза приходили эти письма. Не то, чтобы часто, но и редкостью они не были. Вот, придет такое письмо - " Здравствуй, неизвестные солдат! Спасибо тебе, что граница на замке и Родина может спать спокойно, и все такое. Я, мол, такая то и такая, пришли свое фото и давай переписываться". Форма почти стандартная. Девчонки наверняка переписывали друг у друга. Ну, и как водится - от нечего делать соберутся деды в каптерке за чаем, станут отвечать вместе, проще говоря - глумиться. Обычное дело. Понапридумывают всякого, в конце припишут - "подходящего фото у меня нет. Ты, короче, первая присылай". Никогда не присылали.
  Пришло одно такое письмо с Алтая. Сразу стали хохмить. Служил во взводе один дух молодой с Алтая. "Вот, невеста тебе пишет". Но духу, понятное дело, не до невест. Духу первые полгода привыкнуть бы к недосыпанию, к недоеданию, да от дедов по шее получить поменьше. Какие уж тут невесты!
  Собрались, начали писать. Киса - во главе стола. Куда же без него-то? И понеслось по кочкам! "Пишу я тебе, героический подводник, с глубины 3000 метров, со дна самого что ни на есть Ледовитого океана. Наш подводный, сверхсекретный, атомный бомборакетоносец в боевом дозоре грозит империалистической нечисти нашей краснознаменной отвагой". И так далее и тому подобное. Очень вышло смешно. В конце приписали: "расскажи о себе поподробнее, и фото давай, присылай!". Написали, отослали, забыли.
  А через месяц приходит Кисе ответ. Девчонка пишет, как и просили, поподробнее. О деревне своей пишет, о родном совхозе, о клубе, где танцы по субботам, о библиотеке, где мама работает. О том, что в прошлом году бабушка умерла, о том, что дедушка, раненный на войне, совсем после этого слег и почти уже не ходит. О том, что учится она хорошо. Хотела поступать после школы, но маму никак теперь одну оставить нельзя. Вот такое вот пришло письмо.
  Пришла и фотография, из таких, которые специально в фотоателье делают. Девчонка, совсем еще ребенок, можно сказать. Коротенькая стрижка, беленькая блузка, руки на коленках. Глаза большие, красивые, не глаза, а бездонные озера слез, которые выплакать ей еще предстоит в этой жизни. В жизни, которую только-только начинает.
  Никому письма Киса не показал. И письмо и фото носил несколько дней, в нагрудном кармане, потом не выдержал - разорвал. Дыру бы прожгли в сердце!
  Теперь лежал Киса под одеялом, вспоминал письмо это. "Как птицу..." - подумал он. И было ему так плохо, как будто червь какой-то ворочался, объедал всего изнутри. "Господи, да что же это такое?!" - Спрашивал он. И не было никого рядом, кто сказал бы простые слова: " Это, Киса, твоя совесть". Усталость взяла свое, он уснул.
  
  ***
  
  Пока рядовой Дмитрий Кисаев спал, на периметре смена, состоявшая целиком из старослужащих, во главе с разводящим, уже полчаса под дождем и снегом искала на втором посту часового. Это было ЧП.
  - Ну, что, там нет?! Да, где же он, салага, бля?! Найду - убью, бля, душу вытрясу! - кипел разводящий сержант Барсуков, вытряхивая ладонью из-под воротника набившийся липкий снег.
  - Нет его там ни фига!
  - Бля, тварь, неужели ушел, сука!
  - Да спит где-нибудь в окопе.
  - В окопе смотрели?!
  - Там засрано все, там не прикимаришь. Может, в караулке он, в старой?
  - Пойди, посмотри!
  - Я один не пойду.
  - Ладно, бля, пошли вместе! - сказал Барсук.
  Злые до отчаянья деды направились к старой караулке, в предвкушении скорой расправы над молодым, который на службу забил не по сроку. Сапоги их чавкали в грязи, в грязи со снегом пополам. Злые шли, злые. До цели оставалось шагов двадцать, как из черного проема покосившегося, разбитого дверного косяка, показалась темная фигура в плащ-палатке. Молодой, разбуженный движеньем, робко вышел навстречу.
  - Вот, он, сука!- выкрикнули деды почти все вместе.
  - Ну, все, бля, хана тебе! Маму сейчас на изнанку выверну, душара гребаный!!!
  Смена прибавила шаг. Молодой в страхе попятился.
  - Куда, сука?! Стоять!!! - заорал Барсук и сорвался на бег. - Стой, сучара!!!
  Молодой, с перекошенным от ужаса лицом, скинул с плеча автомат.
  - Не подходи! - крикнул он.
  - Ах, ты тварь!
  - Не подходите!!!
  Раздалась автоматная очередь.
  
  ***
  "Вставай, вставай! Эй, подьем", - услышал Киса сквозь сон. Кто то тряс его за плечо. - "Вставай, вставай, Киса!" Киса открыл глаза, приподнялся и увидел сержанта Барсукова. Киса кинул взгляд на свои наручные часы. Половина пятого.
  - Барсук, иди в жопу! Какого тебе хера? Полпятого... - Сказал Киса и снова рухнул на подушку.
  - Вставай, Киса, бля, одевайся. Давай, давай! - Шептал Барсук, снова тряся за плечо - Вставай, командир тебя на периметр вызывает. Вставай давай!
  Киса отпихнулся.
  - Ну, вставай, тебе говорят! Командир вызывает на периметр. Все волки уже там собрались. Душара этот, Одинцов, только что смену обстрелял.
  Сон как рукой сняло.
  - Что?!
  - Стрелял в смену, бля. Сейчас сидит в караулке, не выходит.
  - Твою мать! - выдохнул Киса, неохотно поднимаясь. - А я-то тут при чем?
  - Там расскажут, - сказал Барсук и ухмыльнулся. - Короче, поговорить с ним типа надо. Ну, чтобы выходил, короче. За тобой послали. За товарищем, бля, боевым.
  - Товарищем... - Сказал Киса, покачал головой и пошел к умывальнику, - Я, что ли, ему товарищ? Товарищ! Нашли товарища.
  Киса остановился, вернулся к тумбочке, взял зубную пасту, щетку, полотенце повесил на плечо.
  - Попал, что ли, в кого? - спросил он.
  - Не-а. - Опять ухмыльнулся Барсук. - Поверх голов как дал, бля! Ну, мы и обсерились, скажу я тебе.
  Киса чистил зубы, умывался. Барсук стоял рядом, крутил на пальце ключи на тонком кожаном ремне. То накручивал, то скручивал.
  - Вот, бля, душара, - говорил он, - Засел там, валить всех грозит. Такой, понимаешь, винегрет. Мы, что? Мы, так, поучить его только хотели. А он, бля, как даст! Бля, на периметре все офицерье уже, все волки, бля. Шухер, кипеж до небес. Вот, за тобой послали. Парламентера заслать хотят, чтобы сдавался, короче. Такой у них план, бля, генштаб, бля, гребаный. Автомат получать будешь? Сказать дежурному?
  Киса вскинул брови.
  - Автомат? На кой?
  - На всякий, бля, случай. "На кой". - Передразнил Барсук. Душара, понимаешь, какой-то нервный оказался. Не возьмешь?
  - Нет, не возьму, - сказал Киса, пошел в сушилку за шинелью.
  - Ну-ну, смотри, бля, - сказал Барсук ему в спину и сплюнул на пол. - А то смотри, Шарапов, окропим снежок красненьким-то.
  - Да пошел ты!
  
  На границе первого и второго поста периметр ломался углом. Здесь, на первом посту, в относительной безопасности собрались офицеры. Выйдешь за угол - старая караулка в ста метрах. За угол не выходили. Несмотря на темноту, Киса еще издали различил силуэты почти всех. Вон командир части - старый подполковник, мужик хороший, по кличе Мамочка; вот зампотех - майор Соловьев, редкое говно; вот начкар курит с командиром взвода старшим прапорщиком Ревенко; вон замполит; вон другие; все тут.
  Барсук показал рукой на командира и сказал:
  - Ну, иди, зарабатывай свою медаль за отвагу, бля!
  Киса подошел к командиру и зампотеху, стоявшим отдельно от остальных, и доложил:
  - Товарищ подполковник, рядовой Кисаев по вашему приказанию прибыл.
  Мамочка прервал свой разговор с зампотехом, посмотрел на Кису немигающими глазами.
  - А-а, Кисаев. - Сказал он. - Ну, вот что, Кисаев, - задача тебе ясна?
  Киса пожал плечами.
  - Ясна. Когда идти-то?
  Мамочка помолчал с секунду, смотрел в глаза.
  - Когда готов будешь.
  - Тогда я пошел, - сказал Киса, повернулся и зашагал в сторону второго поста, сунув руки в карманы шинели.
  - Кисаев! - Услышал он за спиной окрик зампотеха.
  Киса обернулся. Зампотех, находясь в каком-то видимом возбуждении, громко, чтобы все слышали, сказал голосом, которому придал значительности:
  - Кисаев, при малейшей угрозе с его стороны применить оружие - немедленно назад! Понял? Немедленно!
  - Понял, товарищ майор, - сказал Киса с деланной улыбкой, а про себя подумал: "Чмо ты педальное, товарищ майор". - Разрешите выполнять?
  - Выполняйте!
  - Давай, Кисаев, поговори ты с ним по-хорошему, пусть дурака не валяет. - добавил Мамочка.
  - Да, я все понял, - сказал Киса и пошел к караулке.
  Пока он шел до угла, все было ничего, но только повернул за угол - увидел старую караулку, стало как-то не по себе. Вдруг сидит там этот душара и в самом деле берет его на мушку. "Черт его знает, может, у него совсем крыша съехала. Возьмет, да и выстрелит. Стрелял ведь уже". Киса вынул руки из карманов, чтобы было видно, что пустые. "Как его зовут-то? Черт, я не знаю, как зовут-то его! Одинцов..., Одинцов..., Сашка, что ли? Да, Саня, или..., нет, точно Саня"
  Киса подходил медленно, прислушивался, нет ли в черных окнах движения. "Эй, Саня, это я - Киса!" - хотел крикнуть он, но в горле что-то запершило, и он только прокашлялся. " Черт, вечер перестает быть томным. Ладно, давай, соберись, на тебя люди смотрят!" - сказал Киса сам себе, вдохнул и крикнул:
  - Эй, Саня! Это я - Киса! Не стреляй!
  Киса остановился, прислушался снова.
  - Эй, Саня, я подойду - потолкуем. Ты только не стреляй, ладно! Слышь, Сань?
  Киса прошел еще немного, остановился шагах в десяти от угла караулки, перевел взгляд от дверного косяка на окна. "Ну, где он? Откуда смотрит сейчас на меня? Если подпустил, то стрелять не будет. Наверно не будет".
  - Эй, на буксире! Трави конец! Ты здесь, что ли, Сань? Ау! Курить будешь?
  - Здесь я, - раздалось из темноты тихо, почти шепотом.
  - Ну, слава богу! А я уж подумал - не повидаемся. Вот была бы досада. - Сказал Киса весело. - Ну, что - покурим?
  Киса, не дожидаясь ответа вложил зажигалку в пачку сигарет и бросил в окно. Услышал, как она шлепнулась. Потом в темноте зажегся огонь, молодой закурил.
  - Спасибо, Киса. - Сказал молодой тихо.
  - Да, ладно, за курево спасибо не говорят. Ты вот что скажи - что делать-то собираешься?
  Тишина. Слышно, как затягивается, курит.
  - Киса, - раздался шепот, - мне теперь дисбат, да?
  - Дисбат? Не знаю, Сань, не знаю. Может, обойдется. Может, Мамочка заступится, может, губой обойдется. Ты вот что - давай, не дури и выходи. Что вышло, то вышло. Хуже только не делай.
  - Мне теперь дисбат, - сказал молодой обреченно.
  - Дисбат, не дисбат, ты только хуже сейчас делаешь, Сань. Давай, заканчивай, выходи.
  "Черт, не видно ничего", - подумал Киса. - "Мне бы только глаза его видеть. Нашел бы слова".
  - Я в дисбат не сяду, - услышал он.
  "Крыша совсем съехала", - подумал Киса.
  - Сань, кончай херню-то пороть! Тебя дома ждут. Давай, выходи, короче, Сань.
  - Нет, Киса, - сказал шопот, - ты уходи, Киса. Ты хороший парень, Киса, но ты уходи лучше.
  - Ну, как знаешь, - сказал Киса и пожал плечами, - Как знаешь, Сань.
  Он развернулся и пошел обратно. "Черт с тобой!", - в сердцах думал он про себя. - "Черт с тобой! Мне до дембеля - месяц, полтора, два. Черт с тобой и со всеми вами! Вот вы где у меня уже все!"
  - Доложите обстановку! - Сказал майор Соловьев.
  "Доложите обстановку!" - Передразнил его про себя Киса. - "Чмо ты и есть!" Киса доложил обстановку, после подошел к Барсуку, стоявшему тут же неподалеку, возле колючки, чтобы стрельнуть сигарету. "Товарищи офицеры!" - услышал он за спиной голос зампотеха, -"Прекратите курить на технической территории! Немедленно прекратите!"
  - Ну, что там? - Спросил Барсук и сплюнул. - Что там, салага этот?
  - Да пошел он!
  - Понятно, бля. Ты гляди, как Соловьев территорию метит! Мамочка скоро на дембель. Станет Соловьев командиром - они с ним тут все вешаться будут. Вот землю роет, волчара!
  - Сука он конченая, сука и чмо! - Подтвердил Киса. - Ладно, дай закурить, что ли.
  Барсук по-секретному протянул сигарету. Киса, прикрываясь спиной, прикурил, спрятал сигарету в рукаве шинели.
  Прошло около получаса.
  На периметр примчался уазик и "Урал" с брезентовым тентом. Из уазика вылез невысокого роста усатый майор в портупее и шитых на заказ, начищенных до блеска сапогах. Он пружинистым, бодрым шагом направился к Мамочке и зампотеху. Барсук снова плюнул.
  - О! В нашем полку прибыло, бля.
  - Точно. Те же и начальник особого отдела, - сказал Киса и стал с интересом наблюдать, как из кузова "Урала" в снежную грязь стали выпрыгивать десантники в тельняшках, бронежилетах и касках. "Тридцать два", - насчитал Киса. У нескольких подствольные гранатометы.
  - Комендантский взвод пригнали, из Котбуса,- сказал Барсук.
  - Вижу.
  - Напрасно старушка ждет сына домой, - угрюмо пошутил Барсук.
  Киса не слушал, вглядывался, стараясь по жестам понять, о чем говорят между собой офицеры. Особист стоял, заложив большие пальцы за портупею, топорщил усы. Зампотех вращал глазами, о чем-то размахивал руками. Мамочка махнул на них обоих рукой и отошел в сторону. Зампотех и особист направились в сторону десантников.
  - Да что же они делают! - Сказал Киса и пошел им наперерез.
  - Стой, ты куда? - Схватил его за рукав Барсук.
  - Я сейчас, подожди... Товарищ майор, товарищ майор! Разрешите обратиться?
  - Кто это? - Бросил особист в сторону, на ходу.
  - Кисаев, отстань! Сейчас не до тебя.
  Киса выскочил наперерез, встал перед ними.
  - Товарищ майор, дайте я с ним еще раз поговорю! Он выйдет, слово даю. Я поговорю, он выйдет.
  - Отставить, Кисаев! А ну, в сторону! - крикнул зампотех, удивленно смерив Кису взглядом.
  - Товарищ майор, что же вы делаете, товарищ майор?! Так ведь нельзя.
  - Это еще что такое!? - выпучил глаза зампотех.
  - Приведите своего солдата в чувство! - Шикнул особист.
  - Да ты что, солдат, на гауптвахту захотел?! А?! Ты что, солдат?! Я тебя приведу в чувство! - Заорал зампотех и, схватив Кису за ворот шинели, стал трясти его из стороны в сторону, как щенка. - Я тебя приведу в чувство! А ну пошел на место!
  - Руки, товарищ майор!
  - Что?!
  - Руки убери на хер! Я сказал!
  - Ах, ты... - хотел сказать зампотех, но не успел.
  Киса крутанулся влево, вырвался, потом, как учили, бросил вес на правую ногу и левым боковым ударил. Ударил в ухо, не в подбородок - пожалел. Зампотех упал.
  - Твою мать! - вырвалось у Барсука.
  Киса развернулся и, сбивая дыхание, кинулся к караулке. В висках застучало.
  - Сань! Саня, не стреляй!
  Поскользнулся, упал, содрал ладони, поднялся.
  - Не стреляй, Саня!
  Киса бежал, не отрывая глаз от черных окон караулки, которые таращились прямо на него. "Врешь!" - Пронеслось у него в голове. - "Врешь, старая! Не будет по-твоему! Сегодня не будет! Хватит тебе! Не будет по-твоему, не будет! Только бы не в живот, только бы не в живот!" Десять шагов. Пять. Два. Он ворвался внутрь.
  Молодой сидел на корточках, обхватив коротко стриженую голову руками. Автомат лежал на полу. Киса выдохнул. И только сердце - тук-тук. И в висках так же - тук-тук. 'Ну, вот и славно, - подумал Киса, - вот теперь все хорошо, теперь все правильно. Вот теперь все правильно'
  Киса подошел, сел рядом.
  - Курить осталось? - спросил он.
  Молодой протянул пачку.
  - Ну, что покурим и пойдем? - спросил Киса.
  Молодой кивнул.
  - Ладно, ты не дрефь, Мамочка мужик хороший, может заступиться. Может, губой обойдется. Вместе и сядем. - сказал Киса, пустил вверх струйку дыма, и ему было от чего-то очень хорошо.
  
   - ненаписанная глава -
  
  А вот на этом месте, по которому ты сейчас пробегаешь глазами, мой читатель, должна была быть глава, но ее тут нет. Я хотел написать про то, как такие вот мальчишки, как мой рядовой Киса, пожалуй, еще и способны на поступок - во имя спасения кого-то, чего-то. Хотел я на этом месте привести даже историю одну, но увы...
  Я хотел написать про то, как 24 - ого июня 1812 года, три роты французской пехоты переправились на русский берег Немана. Как Наполеон, до того ехавший в экипаже, пересел на лошадь, как на берегу, лошадь упала и сбросила его на песок. Как в группе генералов принадлежавших к главной квартире императора, кто-то произнес: 'Плохое предзнаменование; римлянин отступил бы'.
   Так я хотел начать свою историю о 27-ой дивизии генерала Неверовского. О том, как прошлогодние рекруты, совершенные новобранцы и еще совершенные мальчишки, большинство из которых еще не успело отрастить усов, силами одной дивизии остановили наступление французской армии, стремившейся предотвратить соединение армий Барклая и Багратиона. Я хотел написать историю, которую я не напишу, которую никто не прочтет. Я хотел написать о героическом оборонительном марше дивизии новобранцев Неверовского 14 августа 1812 года, от деревни с простым русским названием Красное, к Смоленску. Я хотел написать о том, как иступлено кавалерия маршала Мюрата, атаковала русские каре каждые четверть часа. Как русские мальчишки, сдерживая наступление французов, отступали под непрерывными атаками пятьдесят километров...пятьдесят километров, но не нарушили строя! О том, как бравые капралы командовали безусым юнцам: 'Скуси патрон! Сыпь в дуло! Сплюнь пулю! Гони пыж! Сыпь на полку! Поджигай! Пли!'. И они палили, смывая своей и чужой кровью позор Тильзитского мира.
   Об этом я хотел написать, и уже несколько раз брался. Начинал, перечитывал, бросал в корзину. Так слабо, так недостойно того, о чем хотел написать. Да, разве я смог бы? Знаю ли я, как надо воевать за свою Родину, как надо любить ее, что б умирать за нее, умирать, но не сдаваться. Я ничего не знаю об этом...
   Я ничего не напишу о том, как тем ранним утром, перед боем у деревни Красное, несокрушимым, железным потоком, катилась непобедимая французская армия на восток. Про то, как по дороге, по обочинам обсаженной березами шла артиллерия, как пушки громыхали бронзовой тяжестью, как за ними следовали зарядные ящики, повозки, фургоны. По бокам маршировала пехота, а вдоль холмов бескрайним морем двигалась кавалерия, властителя Европы.
   Я ничего не напишу про то, как, с утра, обнаружив нервное дрожание в своей правой икре, которое Наполеон искренне считал предвестником великих свершений, он покинул карету, велел подать его серую шинель, и верхом, на разгорячившемся от происходящего грандиозного движения вокруг, белом Ефрате, наблюдал величественную картину с высоты холма. В такие минуты Наполеону хотелось чувствовать себя полководцем, а не императором, полководцем, вступившим в след Александра Великого Македонского.
   Все шло, для императора, как нельзя лучше. 'Партия уже решена' - так думал он этим утром. Осуществив скрытную переправу, он достигнет стен Смоленска до того, того, как объединятся русские армии и разобьет их по одиночке. Смоленск - город ключ, взятие которого откроет ему дорогу на Москву, эту магическую столицу северного гиганта, нависшего над Европой.
   - Вот, великий день, Бертье, - сказал Наполеон, обращаясь к сопровождавшему его начальнику главного штаба, - Все мои свершения в Европе - ни что, пока в России ежегодно рождается миллион младенцев. Вы наблюдаете закат тысячелетней империи скифов, Бертье.
   Наполеон, укоротил повод и придерживая на спуске Ефрата, направил его к маршировавшим, мимо колоннам Старой Гвардии, в приветствии подняв правую руку. Неистовым многотысячным эхом, восторженных голосов, отозвалось движенье его руки, громом разнеслось вокруг, и сопровождало на протяжении всего движенья вдоль колонн.
   Через два часа марша, на пути императора на восток, его встретит деревня с простым русским названием Красное и дивизия новобранцев Неверовского, но я ничего не напишу об этом.
   А вы сходите, как-нибудь, если будете в Москве, в Храм Христа Спасителя. Там на стене, как зайдешь, направо, а потом сразу налево все написано уже. Есть там надпись такая - '14 августа 1812. Дело при Красном' Прочтите, дотроньтесь рукой до мрамора и скажите про себя тихо - 'вот там и тогда мальчишки спасли мою Родину'. Они еще много где ее спасли, наши мальчишки и много раз еще спасут ее, вот и при Красном тогда...
   А я ничего не напишу о том, как они остановили величайшую армию мира. Я ничего не напишу о том, как надо любить свою Родину, как надо умирать, но не сдаваться. Я могу только писать о пыльном асфальте московских окраин, о том месте, где я ничего не люблю, где я сдался и почти уже умер.
   Но вот представляю я иногда, как стою в чистилище, передо мной весы. 'Ну, мил человек, показывай, чем богат', - скажет мне Архангел Гавриил, а я только сутулюсь еще больше и носом зашмыгаю. И не то что бы сволочью я прожил, или душегубом каким, а так - все не то, все не о том. И вот, буду я сыпать на те весы крупу всякой дряни мелкой и стыдно, не перед кем-то, перед собой стыдно, на что жизнь потратил. Одно только останется, гирька одна, только она всю жизнь мою мелкую перетянуть сможет. Только она, больше ничего не спасет. Гирька эта - моя смерть. Я так думаю - пусть прожил ты жизнь обезьяной, но если в смерти своей достойной, смог сравняться с богами, зачтется это, по самому гамбургскому счету зачтется. Я вообще-то, вот почему о 27-ой дивизии написать хотел - была бы моя воля, там и только там, в каре на марше от деревни Красное, я смерть принять бы хотел. Жизнь...? Да, что жизнь..., а вот смерть бы тогда удалась.
   Но будет на самом деле моя смерть другая и жизнь будет другая - не в каре под картечью, и не так, как в сказках - долго и счастливо. Я проживу долго и несчастливо, но это нормально, это как все проживут, это совершенно нормально. Не будет у меня, как в сказке той одной и единственной, с которой я умру в один день. Нет. Их будет много. Они придут и уйдут из моей жизни, по очереди, каждая унесет кусочек моего сердца. А я буду просыпаться по утрам и слушать его стук и думать - 'на сколько, на сколько еще хватит его - моего сердца?'
   А когда я умру, то важный доктор в белом халате - бородка клинышком, и наверно даже профессор, скажет своему ассистенту, глядя на мою раскрытую грудь:
  - Смотрите, коллега, какой интересный случай. Видите, как много тут было места для его сердца. Смотрите, как мало его осталось, под конец его жизни. Какой интересный случай...
  А потом он, довольный собой, щелкнет так ловко перчатками из латекса и скажет:
  - Нуте-с, тут пожалуй и все. Шейте, сестра.
   И сестра будет шить мою грудь, ровными такими стежочками и пальцы ее не дрогнут и ресницы не заблестят. Ах, как мне хочется..., как же мне хочется, что бы она заплакала.
  
  
   - Сон ни о чем -
  
   Мне разные сны снятся. Одни про воду, другие про асфальт. Одни про жизнь, другие про смерть. Бывают и такие, что сразу про то и другое. Про что-то несовместимое, и сразу в одном сне. К чему бы это? Был один такой про литературу и деньги.
   Мне приснилось что я пил пиво, в один вечер на Манхеттене, в баре 'Долговязый Джон Сильвер', тот, что на углу Пятой и Восемнадцатой. На Пятой - издательство 'Молодая Гардиан', газета 'Комсомолец Манхеттена'. На Восемнадцатой - издательство 'Вагриус, Шмагриус и Сын', газета 'Гудок', толстый журнал 'Фывапр'. В пятницу, после восьми и до поздней ночи, бар забит до отказа литераторами, корреспондентами, критиками литераторов, короче - дым коромыслом.
  Я и мой друг - классик американской литературы О'Генри, заглянули в 'Сильвера' уже после девяти. К стойке не пробиться и мы примостились на широком подоконнике возле окна, в которое на нас смотрел небоскреб 'Крайслер'. После третьего пива, как обычно, я нес всякую ахинею обо всем подряд - о вечном конфликте личности и общества, о субъективности морали, о добре и зле в целом. Мой друг в редки паузах, бьющего из меня 'фонтана', поддакивал и тоскливо смотрел на меня, печально - со скукой в глазах. Когда же в упоительном полете, открывшихся мне после третьего пива, философских истин я добрался до денег и продекларировал что-то вроде: '...в наш век деньги всецело заменили религию', он посмотрел на часы, пожал мне руку и сказал на прощание: ' Дружище, не верьте тем, кто говорит, что деньги не приносят счастья!' В тот вечер, провожая взглядом его спину, я еще не знал, что это наша последняя встреча. Мы не виделись около месяца, а потом я узнал, что ему дали 10 лет без права переписки, за махинации с деньгами пенсионного фонда.
  Но это еще не конец моего сна. Дальше мне снилось, что был еще один вечер, когда мне довелось припомнить то, что сказал мне тогда мой друг О'Генри. После того разговора прошло около пяти лет. Я бросил упражняться в литературе и играл на бирже. Именно там я заработал свой первый миллион. Потом другой, третий...
  В доме моем, в моем пентхаусе с видом на Кремлевскую набережную - вечеринка. Я совершенно пьяный, с бутылкой шампанского, ползу на четвереньках поперек зала и хватаю девиц за ноги. Всем весело. Все танцуют. Вот, я проползаю мимо моей новой пассии. Сиски у нее огромные, но снизу этого не видно. Вот, я проползаю мимо моего белого рояля. В моем доме никто не играет на рояле. Вот, я ползу мимо очаровательной пары. Минуту назад я вылил на них шампанское, - им было весело. Мне было весело. Всем было весело. А я вообще, не знаю, как зовут этих двоих.. Да я и половины людей здесь не знаю. Кто эти люди, на моих вечеринках? Но мне не до этого. Я ползу. Вот я наконец то один, там, где только и можно остаться одному.
   'Милый, у тебя все в порядке?' - стучит в дверь моя пассия. 'Да, Киска, у меня все хорошо', - отвечаю я и меня тошнит в унитаз. Вот тут мне и пришло на ум: 'Не верьте тем, кто говорит, что деньги не приносят счастья'. 'Черт возьми! Как же он тогда был прав, как же он был прав' - подумал я, тогда и меня снова тошнило во сне.
  О чем был этот сон? Наверное ни о чем.
  
  
  
  
  
  
  
   - Снег - это вода -
  
   Я не люблю рассказывать свои дайверские истории. Есть в этом что-то такое - я как бывалый моряк, набью трубку табачком, пущу колечко сладкого дыма и скажу, покручивая седой ус : 'вот, слушай, юнга, мою историю одну, которая приключилась со мной на Занзибаре...', а в твоих глазах, мой читатель, будет благоговейное почтение и ты будешь внимать каждому слову 'бывалого', и я буду чувствовать свою значительность. Я люблю рассказывать чужие истории больше. Их мне рассказывают люди, которых я вожу под воду. Они, люди, становятся немножко лучше, когда выходят из воды, не все, не на долго и совсем чуть-чуть, но лучше. Мне нравится, что я рядом, когда это случается.
   В тот день по расписанию у меня было три дайва. Первым дрифт Беллз- Блюю Холл, вторым сам Блю Холл, третьим ночной Каньон. Группа была продвинутая и можно было сделать дайвы 'по-жесче'. Вторым дайвом я вывел группу на центр колодца Блюю Холл и мы упали без визуальных ориентиров сразу на 30 м. А вечером в ночном Каньоне, мы убирали фонари и сидели на дне в темноте, под азотным наркозом и смотрели сквозь расщелину и 35 метров воды на Луну. Ее видно оттуда, даже не сомневайтесь.
   В той группе был дайвер Володя - крупный такой мужчина - качественный, голова, как у быка трехлетки, кулаки размером с гирю. Редко, но встречаются мне люди, с которыми мне хочется сверить свои внутренние часы и направление моего компаса. Таких людей я узнаю сразу, Володя был из таких. Сам родом из Сибири, в девяностых бандитствовал, получил пулю в спину и срок и с темы этой дурной после соскочил. Теперь в Москве на Мосфильме подвязался помощником режиссера - кино делал. Такой вот человек. С биографией - говорят про таких. Вечером мы встретились в ресторанчике поболтать о том о сем.
  Володя размахивал, жестикулируя, перед своим носом каким-то морепродуктом, насаженным на вилку, не торопясь сунуть его в рот, и продолжал тему:
  - ...или, как вариант - сохранять достоинство, в момент прощанья с иллюзиями.
  Моя любима метафора, братишка, расставания с иллюзиями - это Дед Мороз. Причем мертвый Дед Мороз. Дед Мороз мертв! - несколько раз повторил он, - Картина такая - общий план, люди в черном, в темных очках, без слез и эмоций, несут гроб. Наезд камерой - в гробу Дед Мороз, с бородой и в сказочном костюме - все , как положено. Рядом в гробу, слышь, толстый мешок, типа с подарками, но торчит из него одна вата. Ну, вот, несут гроб, значит этот по жизни. Заметь - не бросают - несут, ибо не избавиться насовсем, по какой-то причине неведомой, молча, достойно, без истерики, на плечах. Вот так надо. Врубаешься?
  - Врубаюсь. Чего ж не врубится-то?
  - Так вот. Мне стало весело, когда я перестал рассматривать жизнь, как ожидание подарков от Деда Мороза, а стал смотреть на нее, как на цепь испытаний. В мешке вата - в детстве нас обманули. Если быть хорошим мальчиком, или девочкой - подарков можно и не получить все равно, один хер лотерея, брат. И теперь, всякий раз, когда она бьет меня.
  - Кто?
  - Жизнь.
  - А-а-а
   - Когда она бьет меня, я говорю.-"слабовато! Это все что у тебя есть? Давай еще! Я готов!"
  - Такой, значит, путь самурая, у тебя, едрена Матрена, - сказал я ему с иронией и печалью.
  А он, весь в теме этой, все продолжал
  - Но только это через одиночество прорубают, брат. Только через одиночество. Нет другого пути.
  - Что ж так?
  - Да вот так. Шлаком обрастаешь, когда среди людей-то, батвой всякой. Гадят люди в головы друг-дргу. Поднимут стульчак, садятся и гадят. Вот время от времени надо стульчак прикрывать и подальше от людей.
  - Если человеку скучно наедине с самими собой - это пустой человек
  - Отлично сказал - согласился Володя и наконец-то отправил морепродукт себе в рот.
  - Да это не я, сказал - это Шопенгауэр.
  - Шопенгауэр? А-а-а, ну-ну. Вот знаешь, есть у нас в Сибири такой народ - ханты. У них как принято - мужчина время от времени должен сходить 'погулять' И 'погулять' это, у него бывает так-эдак на полгода на год. Нормально, да? Соскакивает он от своих женщин, на полгода в самую тайгу, от баб своих, что б не обабиться самому. Говорит им - 'ну, я погулять', и нет его на полгода. Это тебе не в гараж, от тещи смыться , к таким же друзьям - аклашам-ханурикам. Это другое. Что ты! Такой народ этот ханты. Вот ты знаешь, что значит, если хант тебе подарит собаку?
  - Нет. А что это значит?
  - Ну, что ты! Это проявление исключительного респекта и уважухи, брат. Ты знаешь какие это собаки? О-о-о это такие собаки... У-у-у...
   Володя взял паузу, прожевывая, нанизал на вилку море продукты и причмокивал, толи от вкусной еды, толи от того, что такие вот замечательные собаки у хантов. Еще не до конца прожевав, он продолжил:
  - ...и на зайца, и на лисицу, и на любую дичь в тайге, с такой собакой. А за породой..., за породой знаешь, как следят?
  - Ну, как?
  - Что ты! Вот прикинь - принесет сука щенят - пять-шесть. Так Хант их от сиськи оторвет и смотрит, который первым обратно к сиське, значит, приползет. Этого оставит - остальных в расход.
  - Да ладно!
  - Я тебе говорю!
  - Всех?
  - Всех
  - А продать?
  - Ты задави, брат, в себе барыгу-то! Кому продать? Соседу? Что б у него тоже охота была хорошей, в той же тайге? Тайга - это тебе не супермаркет, брат, там на всех не хватает.
  - Вот ведь, как.
  - Ну, что ты! Правда, бывает и такое, что оставляет еще и того щенка, который не к сиське ползет, а в другую сторону.
  - Это еще зачем?
  - А ты подумай, брат, зачем. Ты подумай.
  Я подумал и внутренне согласился, что это правильно - такого вот оставить, ведь я сам ползу всю свою жизнь не к сиське, а в другую сторону. 'Хороший народ ханты - с понятием' - подумалось мне тогда.
   - А хочешь я расскажу тебе историю одну, про собаку? - сказал Володя и насытившись, отодвинул тарелку.
  И он рассказал мне историю, которую я приведу в своем вольном изложении.
  
  - Саныч, а Саныч! - канючил Левка, - задержи вертолет, а... Ну, Саныч, ну... Я мигом - час времени. Одна нога здесь, другая там.
  Так упрашивал Левка начальника геологоразведочной партии Сан Саныча, а тот ни в какую. Не понимал Саныч темы этой Левкиной - считал блажью пацанской -не собачник был Саныч. А Левка на собаку запал, которая у старого Ханта, на соседнем стойбище была. Не собака, а чудо! Что только Левка старику за собаку не предлагал - и ружье, и ящик патронов, и деньги, и все, что захочешь. Две недели к нему бегал. Нет и все - такой упрямый этот старый хант оказался. А вот вертолет уже прилетел, а вот лагерь снимают, а от базового сюда 100км. От базового не набегаешься к ханту. Что делать, что делать, Левке?
  - Черт с тобой! - в сердцах рыкнул Саныч, - Час времени у тебя. Смотри - опоздаешь - ждать не буду.
  Кто б сомневался - Саныч мужчина матерый - сказал - отрезал.
  - Да, я, Саныч, я век не забуду. Я мигом, одна нога здесь...
  И Левка сбивая быстрые шаги, в глубоком снегу, помчался поправляя шапку.
  А через час вернулся, с собакой. Взял Левка грех на душу - принес с собой водки и напоил старика ханта, пса на веревку и быстро назад.
   'Гляди-ка! Уговорил таки старика' - удивились в бригаде, смехуечки на тему эту прервали и наверняка завидовали. Ну, дело сделано. Заработал винт вертолетный, поднял муку снежную. Полетели. Смотрел Левка на пса и нарадоваться не мог -'вот ведь собака какая замечательная - первый раз в вертолете, пес, а страха совсем нету в нем. Лежит, голову на лапы положил и только ушами водит, слушает. Чудо, чудо а не собака!'
  Как только сели в базовый лагерь, так вечером, Левка сразу проставился за собаку. А как же? Все, как положено. Выставил Левка водки , сообразил стол в бытовке с закуской нехитрой. Уважение надо свое продемонстрировать коллективу, хотя коллектив и не позволил собаку в бытовке держать - пришлось закрыть в сарае.
  - Ты еще с собой его положи, как невесту. Не порть пса, фраер! Такой собаке, минус двадцать, что тебе Гагры, - говорил Белый, нарезая колбасу толстыми ломтями и щерился фиксами золотыми и добавил, - А собаку-то небось дурным делом взял ты, паря. А?
  Злой человек этот Белый - не хороший, с темной биографией. Разный народ в бригаде собрался.
  Левка промолчал.
  - Тебе-то дело какое до того? - сказал Саныч хмуро, - зачем мусарские вопросы задашь? Тут тайга, тут прокурор медведь. Слыхал такое, нет? Оставь парня в покое.
  Белый метнул было на Саныча взгляд, но быстро расплылся в улыбке своей фиксатой и протянул, почти пропел:
  - Саныч, Саныч, сильно я тебя уважаю, а то...
  - А то что? - спросил Саныч, не съезжая с разговора.
  - А то б еще сильней зауважал, - все так же улыбаясь, пропел Белый, оторвался от колбасы, развел руками и только пальцы разжал и ножичек выпустил.
  Ножичек выскользнул, в стол воткнулся. Разный народ в бригаде собрался, разный.
  - Ну, именник, наливай, что ли, выпьем за собаку твою замечательную - подставил стакан Белый, - Не-е, полную наливай, фраер, полную.
  
  Выпили за собаку. Потом еще за что-то. Потом просто пили.
  - Я сейчас - сказал Левка, собираясь.
   Взял мяса мороженного с собой и вышел. Закрыл дверь, за которой утихли голоса пьяные и пошел проведать свою собаку. Снег хрустел под ногами у Левки, по тропинке к сараю, чуть освещенной звездным небом. Пока отогревал он зажженной газетой замок, смотрел, через щели в дверях, как пес приподнялся, как посмотрел на него. А когда резал кусками мороженного мяса и на снег бросал - любовался Левка собакой - как съест пес кусок и еще смотрит на него, как на хозяина смотрят, и было от этого тепло на душе у Левки. И еще тогда Левка мяса резал и на снег бросали и был пьян и счастлив.
   Когда вернулся в бытовку, то застал обрывок разговора начатого без него.
  - Ну, так ты у нас, Саныч, идейный! Ты ж партейный у нас! Небось и партбилет свой еще хранишь - распалялся Белый
  - Может и храню. А ты как думал? И Родина для меня не пустой звук. А ты как думал? - ответил Саныч на полном серьезе - и если Родина позовет, то косить в больничке не буду.
  - Ха! Я вот тоже идейный был. Тож не косил.
  - Какой там идеи ты был? Какой идеи, такой? - скептически произнес Саныч.
  - Такой, вот, такой идеи - передразнил Белый - вот позвонят тебе и говорят - собирайся. А куда и чего - никто не скажет, чтоб мусарам не стуканул. И собираешься, и едешь, пьяный, что б не бояться, потому, как страшно - не ясно куда и зачем, а знаешь только , что на преступление. Тоже, понимаешь, Родина позвала. Тоже, понимаешь очко железное надо.
  - А-а-а. Брось! - махнул рукой Саныч, - знаю я все ваши идеи. Сладко жрать и сладко спать - вот все ваши идеи. Не-е Родина - это другое... Ладно, давай выпьем, Павел Корчагин, ты наш.
  - Эй, именинник! Ну, что за дела? - показал Белый пустую бутылку.
  - Я сейчас, - сказал Левка и полез было за водкой...
  
   И вдруг - бабах!!!
   Ночь. Тайга. Выстрел. Все аж присели.
  - Еб! Рядом... - прошептал Белый
  - Куда, куда, в окно полезли зенькать! - оттащил за шиворот кого-то Саныч и скомандовал, - а ну от окна все! Живо! Свет, свет, гасите, черти! Карабин давай! Ну, живо! Карабин где? Да свет же погасите!
   Через десять минут, пришли в себя, протрезвели все разом. Еще через пять - сгрудились у сарая.
   Левка стоял, как громом пораженный.
   Пуля вошла псу прямо между глаз.
   Белый присвистнул.
   В тайгу, по снегу, уходил след от лыж, чуть освещенный звездным небом.
  - Сто км - сказал Саныч.
  
   А я скажу - 'снег - это тоже вода'.
  
  
  
   - к воде -
  
  
  Купель стояла посреди храма. По краям ее горели три свечи.
  Я обернулся... Она плакала, стоя возле купели с водой.
   Мы созвонились после еще только один раз. Она сказала - 'Не звони мне, пожалуйста, больше. Так будет лучше'.
  Я не звонил, я не звонил...
  Неделю я ходит, как чумной, не выдержав, позвонил по другому телефонному номеру:
  - Алло, Володя! Ты говорил, что в Сочи ищут инструктора на летний сезон. Я согласен. Да. Нет. Нет, не важно. Деньги не важно, Володя. Нет, это тоже не важно. Мне срочно нужно уехать из Москвы.
   Я гнал машину, без остановок, по трассе Е-95 к Черному морю. За спиной огненным закатом багровела Москва. Навстречу мелькала моя дорога, бесконечным непрерывным асфальтом. Я рвался по асфальту к воде. Я хотел читать молитву, но не знал ни одной и только повторял:
  
  'Пусть каждый возьмет свой крест. Пусть каждый возьмет свой...'
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"