В сентябре по городу прошел слух, что на улице Котовского завелись казаки. Передавали эту новость обычно с такой интонацией, будто говоривший не знал точно -- к добру или к худу казаки в маленьком степном городке.
Слух оказался правдой, но правда эта ничего не изменила в жизни -- как, впрочем, любая правда.
А полгода спустя казачьему атаману в голову пришло, что кроме черной красивой формы с оранжевыми лампасами, кроме шашек, зарегистрированных в райотделе милиции, у казаков должны быть и лошади. Ни сам атаман, ни кто другой из местных парней, отрастивших чубы, ни разу в жизни не сидел в седле. Но помимо существования традиций, еще и киевское высокое начальство упоминало как-то о конях -- что ж, можно было поискать коней.
И они нашлись -- быстро и легко.
Шестерка беспородных лошадей, и с ними -- Инка Гольд.
Ей было двадцать три года. Владелицей небольшого табуна она стала из-за предосудительного мягкосердечия. Инка закончила в Петербурге Университет - тот самый, что на Васильевском острове, - но предпочла английской филологии конный спорт и пошла работать берейтором на частную конюшню. Эта жизнь притягивает, как притягивает взгляд хрустальный сияющий шарик гипнотизера. Так бы и выезжала чернявая Инка буденновцев и тракененов1, вырываясь иногда на соревнования... Но с нею случилась большая неприятность, когда во время отпуска соблазнилась она хорошими деньгами, которые платили на киносъемках. Две недели, переодеваясь в разные костюмы, носилась Инка галопом на разных лошадях, стреляла из лука, притворялась убитой, показывала класс джигитовки. А потом режиссер захотел, чтобы упала она вместе с конем -- кубарем, на полном скаку.
Инка сказала:
-- Приглашайте каскадера.
Режиссер возразил:
-- Двести долларов дубль.
Инка была отважным человеком и слышала, как делают каскадеры трюк "подсечка". Слышала, но никогда не делала сама.
На следующий день они с рыжим мерином по кличке Монгол картинно упали на зеленом склоне. И режиссер остался доволен.
Только Монгол потом поднялся, а вот Инка Гольд осталась лежать в густой траве средней России. Там был камень -- широкий и плоский. На этот камень она попала спиной.
Инку подняли, Инку понесли, вечером она уже ходила сама -- но ездить верхом не могла. Ни через день, ни через неделю, ни когда закончился отпуск. Друзья бы, конечно, ей помогли, но выше Инкиных сил было считаться больной и беспомощной. А жить без денег в красивом и холодном Петербурге начисто невозможно...
И уехала Инка зализывать раны домой, на Украину, в маленький степной городок.
Её мама ворчала:
-- Иди к врачам, дадут инвалидность -- будешь жить за счет государства!
Инка упрямо сопротивлялась. Ей казалось, что стоит получить пенсионное удостоверение -- и это будет уже приговор, и никогда ей больше не придется сесть в удобное спортивное седло.
Тогда мама стонала, что бестолковостью Инка пошла в родного своего папу, который даже на кладбище лег в тот угол, где туи не растут. Слушать это было невозможно, Инка папу любила. Приходилось ругаться, хлопать дверью и уходить к подруге, Саше Волощук. Той самой, с которой она в школе влюблялась в одних и тех же мальчишек, и которая теперь учила детишек танцам в сером Доме Культуры консервного завода...
Так, день за днем, прошло жаркое лето, закончился сухой сентябрь. Первые осенние дожди смыли пыль с пирамидальных тополей и придорожных чахлых вишен, оживили зеленью выжженную степь. Дожди промыли выцветшее небо, стало оно синим и высоким, голова кружилась, если долго в него смотреть... И в Инкиной душе поселилась тоска.
Ей стало мало долгих разговоров с Сашей, привычной комнаты, знакомых книг. И стала она искать четвероногих, хвостатых, с гривой, как заблудившийся в пустыне ищет воду. Если правда, что каждый человек обречен всю жизнь искать свою половинку, то половинка эта -- не другой человек, а конь.
Инка искала и, разумеется, нашла.
Они стояли в конюшне разоренного пригородного колхоза. Они походили на скелеты, которые неумелый чучельник обтянул тусклой шкурой. Завидев людей, они полезли грудью на ограду, толкая друг друга, стали морды тянуть, пытаясь ухватить невидимый корм. Заведовал конюшней бригадир свинофермы.
Инка спросила:
-- Что -- это!?
Бригадир сказал, что так и разэдтак, кормов не предвидится, пастуха тоже нет, а забить на мясо одров председатель не хочет. Ведь от этого убоя не будет дохода в связи с полным отсутствием мяса.
Инка Гольд посмотрела в сумасшедшие, голодные лошадиные глаза:
-- Что будете делать?
Бригадир:
-- Ничего... Ведь когда-нибудь сдохнут... -- И озарился внезапной надеждой: -- Ч-черт, а если ж пить не давать, должны быстрее сдохнуть! Как по-вашему, а?!
Инка Гольд продала золотое колечко, которое мама купила ей на восемнадцатый день рождения. Продала тяжелый браслет, продала длинные серьги -- подарок влюбленного ученика ювелира -- и вы представьте, как хороши были эти серьги и этот браслет из черненого серебра, которые делал любящий для любимой...
Инка Гольд принесла колхозу доход.
Инка оказалась в нищем городке с полудюжиной голодных лошадей.
Мама говорила:
-- Она идиотка, вся в папочку!
Саша говорила:
-- Мне кажется, ты сделала ошибку...
В маленьком городе, где все обо всех все знают, на Инку смотрели, как на глупое диво.
А она на остатки денег сняла сарай и купила полтонны овса. И через два дня увидела чудо: как играют, гоняясь друг за другом, как на глазах оживают истощенные кони.
Не жалко было ни серег, ни кольца, жалела Инка только об одном -- что не набила морду бригадиру.
Почему не набила?
Ну это просто: после такого надо было бы немедля уходить. А кони, выбравшись из база, тут же морды опустили к земле и с корнями выдирали сухую траву, набивали рты и глотали ее, не жуя.
Волшебство продолжалось. Через неделю скелеты превратились в лохматых лошадок, и среди них обнаружился гордый жеребец. Если верить его документам, нежно-зеленому с коричневым племенному свидетельству, был он русским рысаком по кличке Игрок и некогда бегал в Харькове на ипподроме.
Инка Гольд открыла школу верховой езды.
Это было смешно в маленьком городке, лежащем среди степи. Здесь мало у кого была работа, и то деньги за нее платили не всегда. А уж получив гривны с портретами мудрых деятелей, никто не стал бы тратить их на пустое дело -- выбрасывать коням под хвост.
Настала бесснежная зима, закончился овес. Целыми днями Инка пасла свой табун в промерзшей степи. Иногда дул ветер западный, иногда -- северо-западный. Когда везло, ветер был слабый. По вечерам Инка за консервы учила соседского Ромку английскому языку.
Саша говорила:
-- Ты дура. Ты стала похожа на головешку.
Мама говорила:
-- Да чтоб тебе! Зачем ты училась пять лет?! Это надо же так страдать! И за что -- за каких-то коняк!
Инка не понимала их.
Ну, хотелось все время есть. Ну, было холодно. Ну, шел иногда ледяной секущий дождь.
Только не страдала она. Ни капельки. Она жила. Страдание -- было слово из другого, чужого мира. Того, где не умеют радоваться солнцу. Того, где в собственных бедах винят непременно других. Где постоянно скулят и жалуются, где дети -- непременно глупые и сопливые, мужья -- обязательно неверные и пьяные, а в квартирах вечно чего-то не хватает -- то денег, то одежды, то еды. Где полумрак, свечи, где люди о милости просят скорбные иконы, на которых небо не синее, а золотое...
Но всё же казаки стали для Инки счастливой находкой.
В тот день она пасла возле консервного завода. Облака были серыми, степь -- бурой. Инка сидела на корточках, пряталась за серым бетонным забором от ровного холодного ветра, прятала нос в воротник стеганой фуфайки и вспоминала высокую траву северного лета -- из нее получается прекрасное сено.
Спаситель был похож на палехскую лакированную картинку. Черная форма, оранжевые широкие лампасы на шароварах, оранжевый околыш черной фуражки, аккуратная бородка -- волосок к волоску. На руке у спасителя синела кривенькая татуировка "Андрюша".
Инка Гольд сразу поверила ему.
Потом она говорила, что если казаки будут кормить ее лошадей и платить ей зарплату, лично она готова каждое утро рисовать себе под носом усы и даже наденет дурацкие шаровары с лампасами.
Только проблема получилась не в этом, а совершенно в другом. Инкин папа был евреем... И значит Инка - натуральной полукровкой... Атаман думал долго, целых два дня, а потом решил, что больше лошадей поблизости не найдет.
В конце концов, разрешилось все к обоюдному удовольствию. У казаков теперь были лошади, в списках куреня значилась Инесса Златова, мастер спорта. От Инки не потребовалось жертвы в виде усов, а ходить в шароварах оказалось даже удобным. Еще приятным оказалось то, что казаки вовсе не стремились ездить верхом: пить водку на улице Котовского было куда веселей, чем трястись в седле учебной рысью под хриплые команды кучерявой тонкой девчонки:
Результатом было то, что всего лишь раз в день смена казаков объезжала шажком город -- это называлось "патруль", -- а в остальное время лошади стояли в конюшне и жевали то сено, то овес. А Инка набрала учеников из окрестных пацанов и девчонок и начала бесплатно обучать их езде, джигитовке и прыжкам через низенькие препятствия.
Эта жизнь походила на конно-спортивную сказку. Вы только представьте себе, регулярные тренировки по утрам и вечерам... Песчаный манеж, цепочка маленьких всадников на растолстевших Игроке, Барине, Ласточке, Цыгане, Люське и Вохре. Мягкий топот копыт на рыси и галопе, тренер сидит на заборе и поправляет ошибки учеников... А в центре манежа стоит препятствие -- "каменная стенка", сколоченная из ящиков и только вчера раскрашенная "под кирпич" Славкой Мосенко из художественной школы.
Атаман приходил любоваться:
-- Казачата!
Инка цедила сквозь зубы:
-- Спортсмены....
Казаки сторожили конюшню, казаки привозили овес, по весне накосили сена. Инка стала даже думать, что они -- нормальные люди, не конники, конечно, но с этим можно мириться. Однако раз весенним теплым утром к ней прямо домой прибежал дежурный с конюшни и сообщил, что рыжая Вохра скинула жеребенка.
... Инка присела на корточки в большом деннике. Жеребенок лежал в золотой соломе, был он бледнокожий, без шерстки, крошечный, но совсем почти лошадь -- копытца, гривка, хвостик. Инка потрогала липкое холодное тельце... Маленькая Вохра не понимала, что случилось, но ей было страшно, она жалась к стене.
Инка сказала:
-- Кобылка. Месяцев шесть.
Дежурный доложил:
-- Еще б не вышло выкидыша! Два часа галопом гонял!
Инка глянула снизу:
-- Кто?
-- Вострецов, новенький. Перед девками выделывался...
-- Где он?
-- Козла забивает!
Инка взяла тяжелый рабочий хлыст...
Вострецов увидел ее издалека. Сначала стал храбриться перед друзьями. Потом поспешно вылез из-за некрашеного дощатого стола под большой вишней. Задел головою ветку и на волосы, на плечи на руки играющих, на черные костяшки домино, на серую столешницу посыпались нежные бело-розовые лепестки.
Потом Вострецов побежал.
Инка за ним.
Через забор.
По улице Чехова, пустой среди бела дня.
По широкой улице Ленина, где раз в час проходил автобус...
Только смотрели вслед им старушки с лавочек у подъездов панельных желто-серых домов.
Инка догоняла. Легко. И спина у нее не болела.
Вострецов свернул в ворота родной пожарной части, но сильно ошибся -- не спрятался в караулке, а кинулся на задний двор, туда, где стояла тренировочная деревянная стенка, декорация трехэтажного дома. За ней был кирпичный глухой забор.
Вострецов схватил штурмовую лестницу.
Инка -- другую.
Она его догнала наверху и била хлыстом, повиснув на одной руке.
Он отбивался, он матерился, вначале злобно, потом жалобно и, наконец, перебрался на другую сторону стенки через оконный проем и посыпался вниз по фальшивым ступеням.
Она рванулась следом, но приземлилась неловко. Хрустнуло в спине - и мир померк. Потом он, правда, проявился снова -- вместе с руганью пожарного капитана, вместе с причитаниями Вострецова, размазавшего кровь по смуглому лицу.
Инка посмотрела на них.
Замолчали оба.
Встала она и пошла прочь, каждый шаг боясь потерять сознание, но все равно ступая легко и пружинисто, в такт шагам помахивая хлыстом...
Дело на этом совсем не закончилось. Вострецов пожаловался атаману. Однако атаман методику одобрил, сказал только Инке, что для соответствия традициям с Вострецова следовало снять штаны.
Инка хихикнула:
-- Не было места...
После этого случая казаки стали обращаться с рыжей Вохрой, упрямой Люськой, ленивым Цыганом, кусучим Барином и злюкой-Ласточкой так, словно были они людьми в лошадиной шкуре. Ну а Игрока Инка никому больше не давала. После погони за Вострецовым, она через пару дней отважилась сесть в седло и поняла, что от этого уже не делается очень больно.
Каждый нормальный человек решил бы, что она сошла с ума, зачем после травмы так рисковать?!
Каждый конник отлично бы понял ее.
Гнедой длинноногий рысак оказался неплохим прыгуном. Настолько неплохим, что теперь по вечерам, перед тем, как провалиться в сон без видений, Инка представляла себе картину, от которой сладко замирало сердце. Конкурное поле, цветные препятствия -- метр пятьдесят -- и они с Игроком взлетают над ними...
Прошла весна и прошло лето -- так быстро и незаметно, как всегда проходят недели и месяцы в сельском труде. Минул уже год с тех пор, как за кольца и серьги были куплены шесть жизней. Инка была совершенно счастлива -- первый раз она сама создавала настоящее дело и дело это шло хорошо.
Ну а в сентябре, еще до дождей, позвали Инку на совет казачьей старшины и сказали ей, что скоро будет праздник, День Урожая, на празднике должна быть рубка лозы на скаку и показательная джигитовка.
Инка пожала плечами:
-- Сделаем.
И тут атаман с надписью "Андрюша", сладко щурясь, преподнес ей сюрприз:
-- Еще мы устроим скачки. Я уже пригласил спортсменов из совхоза "Заря"!
Инка Гольд взорвалась:
-- На черта!?
-- Надо сделать.
-- Там же -- лошади!
-- А у нас -- кто?
Инка хотела сказать было правду, но вовремя прикусила язык. Она поняла: стоит признаться, что далеко беспородным лошадкам до кровлённых буденновцев, то не видать будет Люське, Вохре, Ласточке, Цыгану, Барину и Игроку больше овса. И хорошего сена не видать. Снова им придется пастись в продуваемой всеми ветрами степи... А казаки купят в совхозе "Заря" тонконогих породистых двухлеток.
Но просто согласиться на скачку было мало.
Надо было победить.
Победить любой ценой.
Вначале Инка стала суетиться, названивать в Петербург и советоваться с Витькой Краяновым, бывшим жокеем. А потом она словно споткнулась и приняла решение. Решение, которому лошадь в Инкиной душе сопротивлялась как жесткому поводу, вскидывая головой и вставая на дыбы.
Неделя проскакала коротким галопом. И вот воскресенье, и Мариткин пустырь за окраинной улицей убран цветными флагами. Собралась толпа. Перед людской пестротой, перед пустой трибуной для высоких гостей, трибуной, покрашенной в голубой и желтый, гарцуют на неказистых лошадках всадники из соседних деревень. Дует упругий порывистый ветер, кони от ветра, от страшных трепещущих флатов нервными стали и чудо, как хороши: Косят глаза, раздуваются ноздри, уши -- стрелками, хвосты -- на отлете...
Инка вполглаза следила за учениками, а так все больше -- за дорогой. И сердце замерло у нее, когда между частыми стволами пирамидальных волнующихся тополей показалась маленькая коневозка, свернула и мягко притормозила у блестящей стаи машин за трибуной.
А потом отлегла тяжесть от Инкиного сердца. Совхоз "Заря" на глупые местечковые скачки не стал присылать дорогих лошадей. На сухую желтую траву сошел из коневозки неуклюжий жеребчик с толстой шеей -- и запрыгал, заржал, почуяв кобыл. С жеребчиком приехал тощий разболтанный белобрысый парень. Инка подружилась с ним так быстро, как умеют это делать только собачники и конники, и узнала, что тупого жеребчика использовал для разъездов бригадир... Почему? Да потому что двумя бичами нельзя было заставить это животное прыгать через препятствия. Только вот было жеребцу пять лет, а не двенадцать, и не приходилось ему умирать от голода, как умирал Игрок...
Инка рассказала парню, в чем дело.
Инка предложила:
-- Проиграй! Тебе-то что?
Тот возмутился:
-- А телевизор?!
Директор консервного выставил приз, который достанется победителю скачек.
Инка сказала, что приз отдаст.
Парень возразил, что ему не простят проигрыш клячам -- насмерть задразнят, а он не согласен.
Слова были сказаны все, и спорить было больше нечем.
И Инка только глядела , как, неуклюже болтаясь в седлах, рубят казаки шашками толстые тополевые прутья, закрепленные на крашенных стойках.
И Инка похлопала по спине малыша Игорька:
-- Давай!
И смотрела, не веря глазам, как мальчишка джигитует на спине скачущей галопом Вохры, как становится ногами в седло и так, стоя, прыгает на Вохре через канаву и жердевой забор...
А потом Наташка Забияка и Петька с улицы Декабристов весело и лихо отпрыгали метровый паркур -- одетые как положено в алые рединготы, в белые бриджи, в черных шлемах на головах. И совершенно было неважно, что сшиты рединготы из дешевого ситца, что каски склеены из папье-маше...
Важно было другое.
Она привыкла к своим мальчишкам и девчонкам, привыкла на сотнях тренировок. Она усмехалась снисходительно: "Ну ты -- Пессоа нашего местечка!". А сейчас, с чувством бога в шестой день творения, она видела настоящих спортсменов. Так что больно становилось оттого, что глазеет на них всего лишь глупая толпа, неспособная понять мастерство.
Но вот объявили скачку, все выстроились в ряд, уже стали кобылы повизгивать, чтобы драться... Но тут хлопнул за спинами бич -- и десяток лошадей подорвались в галоп.
Надо было скакать полевыми дорогами до кургана с приметным двуглавым тополем, а там поворот -- и назад.
Сразу сделалось видно, кто чего стоит.
Позади оказались Ромка на кусучем Барине, Олечка на злюке-Ласточке, деревенский пацан на седом Буяне, красноносый лихой старикашка на вертлявой вороной кобыле.
Вырвались вперед и ушли от них, как от стоячих белобрысый парень на неуклюжем заревском жеребчике и чернявая Инка на гнедом Игроке.
Летела под копыта каряя дорога, жесткая, как асфальт.
Белобрысый сказал:
-- Ну и ветер... Щас дунет сильней -- я спикирую!
Инка кивнула:
-- Давай-давай!
-- Не дождешься!
-- Телек твой...
-- Он и так мой!
Копыта топотали по сухой земле.
Дорога вильнула, и пришлось свернуть в степь, чтобы путь сократить.
Инка пригнулась к шее Игрока, стоя на коротких стременах. Она видела каждый камень, попадавший под ноги, синее небо с яркими облаками, гнущийся под ветром тополь на кургане, веселого белобрысого на прижавшем уши рыжем жеребце... Инка скакала, Инка думала о цене, которую приходится за все платить. Если человек сам выбирает путь в жизни и в поражениях своих и в победах винить должен только себя, то что тут можно сказать о лохматой Вохре, об упрямой Люське, о кусучем Барине, о ленивом Цыгане, о гнедом Игроке, вытянувшем шею по горизонту?
Жеребцы случайно сблизились, и нужно было решать. Именно здесь. Именно сейчас.
Именно здесь и именно сейчас поняла Инка, что никогда не сможет сделать ни одну из тех штук, о которых рассказывал Витька Краянов, бывший жокей. Очень эффективных и незаметных штук: вот скачут двое всадников, а вот теперь ? один... А где второй? Какая незадача, упал...
Каждый человек сам выбирает путь в жизни и всему есть своя цена.
Ну а жеребцы играли в свою игру -- вечную игру лошадей, стараясь доказать один другому и всему миру, что каждый из них самый сильный и быстрый.
Перед самым курганом вдруг выскочил казачок с флагом. Он должен был отмечать, все ли прошли поворот. Откуда это чудо вылетело, никто не заметил, но все удивились, и люди, и кони.
Игрок от удивления поднял голову, мах сократил... И в этот момент белобрысый победно улыбнулся Инке и выслал своего жеребца вперед.
Теряешь секунду - теряешь скачку.
Они проплыли мимо, они ушли... Их было уже не догнать.
Инка видела перед собой рыжий круп, обтянутый бриджами зад белобрысого...
... Оба они -- белобрысый и рыжий "легли" в повороте. Невыезженный жеребец не с той ноги скакал, а парень решил срезать угол. Рыжий сам о свою же ногу споткнулся, белобрысый как из катапульты полетел вперед и за ним - хорошо, не подмяв - грузно грохнулся на землю жеребец.
Игрок шарахнулся в сторону от бьющих по воздуху рыжих ног, от неподвижного лежащего человека.
Инка едва удержалась в седле.
Что-то щелкнуло в спине, боль пронзила насквозь, потемнело в глазах, стали ватными руки и ноги... Она упустила повод, легла на потную конскую шею и несколько мгновений думала слезть или упасть.
Игрок почувствовал, что трензель во рту болтается, а лошади -- те, что были сзади и раньше догоняли -- скачут теперь навстречу, только приближаясь к кургану. Увидел и перешел на тряскую рысь.
Инка тут же очнулась и больным слабым голосом приказала:
-- Галло-оп!
Слово тут же подкрепила ударом хлыста. Хлыст выпал из непослушных пальцев, но все же гнедой послушно рванулся вперед...
Что было дальше -- Инка помнила плохо. Наполненное болью время растянулось неимоверно, только вот что было и когда?
Ну да, она собрала снова повод, и гнедой успокоился, почувствовав руку всадника. Ну да, высылала вперед Игрока. Ну да, когда они миновали растянувшуюся вереницу рабочих лошадок, порыв ветра принес запах чабреца, раздавленного сотней копыт...
А потом торжествующе пела труба, возвещая Инкиину победу. Ветер рвал мелодию, уносил ее в степь. Высоко над головой стояло солнце, величественно плыли многоэтажные облака. Солнце сияло на крышах машин, на трубе музыканта, на тополевых листьях. Толстый директор консервного завода произнес перед курчавой тонкой девушкой и задыхающимся мокрым рысаком длинную речь. Никто из нее ничего не понял, слова точно так же, как музыку унес тот же ветер в вечную степь. Но речи захлопали -- так полагалось.
Инка не слышала ни слов, ни аплодисментов -- у нее шумело в ушах Великое море.
Но зато она смогла всем улыбаться и смогла принять из рук толстяка тяжелую коробку с мини-телевизором.
Это оказалась тоже часть победы, хоть и не главная часть.
Затем был парад, который Инка смотрела, держа Игрока в поводу. Так было надо, она должна была стоять и смотреть, а больше всего хотелось ей лечь...
Тогда еще подошел к ней белобрысый и спросил телевизор.
Инка хмыкнула.
Белобрысый сказал:
-- Я нарочно упал.
Инка улыбнулась:
-- Врешь.
-- Не дашь, я скажу, что это вы меня подрезали, а ты мне до скачек взятку предлагала.
Инка сказала, куда ему надо идти, и что там делать...
Мимо нее, покачиваясь в седлах, ехали гордые мальчишки и девочки.
Игрок не пасся, а все вскидывал вверх головой. Пот засох седыми разводами на гнедой шкуре.
...А телевизор?
Ну что -- телевизор...
Телевизор Инка отдала.
1 Буденновец - лошадь буденновской породы, тракенен - лошадь тракененской породы. Обе эти породы широко используются в классических видах конного спорта.