это как летом, в августе. ранним утром, или, может быть, на закате. когда жара не такая настойчивая, а воздух мало-помалу высвобождается из приморской влажности. когда в гостях в частном доме идешь из основной постройки в летнюю кухню, помещение темное и тихое, в котором витают легкие запахи нафталина и горелого дерева. ставишь на плиту закопченный звякающий крышкой чайник и ждешь, а из окна доносятся звуки аккордеона. до того все вы, присутствующие на участке, уже насмотрелись - человек-машинист, сидящий в кабине облезлого экскаватора, самозабвенно играет.
а потом кто-нибудь еще захочет чаю и придет в летнюю кухню. и некоторые девушки выпили столько домашнего вина, что умудрились прилично захмелеть. а виноград уже почти созрел, и кто-то помладше с беззаботным остервенением сим благородным фруктом и набивается, обменивая моментную радость на последующую изжогу. еще есть оставшиеся на вишнях и черешнях плоды, которые за три месяца высохли на солнце и напоминают отдаленно изюм, только куда приятнее на вкус. а в непосредственной близости от экскаватора, по ту сторону калитки, меж двух орехов стоит голливудская скамейка, прикованная зачем-то цепью к забору, хотя никто не позарится на эту проржавевшую и ободранную конструкцию. на ней - Панночка, спокойная, как никогда, полупьяная и романтичная, а аккордеонист заводит очи черные. В самом же доме - большая мансарда с единственным окном, которое выходит на закат. после пяти томные лучи освещают книги, хаотичной горой наваленные подле стены, с пожелтевшими от времени страницами, паучье хитросплетение над головой и витающую в воздухе пыль. только если крыша не жестяная, а то за день прогревается так, что дышать нечем.
еще они варят компоты из ворованных яблок, и котов у них куча, прелестное разнообразие, но самые благородные, как водится, всегда уходят в первую очередь, не успев запятнаться.
или как
был всего один раз, когда сильный туман и ни души на приморском, мокрые скамейки и расплывчатый свет фонарей, и H., и еще одна поклонница этого средства, с волосами длинными и кучерявыми, выше меня сантиметров на двадцать, серьезная и готичная, и томная, и туманная, с длинными острыми ногтями, классически красными губами, недотрога-по-будням. это был сверхъестественный вечер, наперекор неписаным правилам.
Или ранней осенью в пустой электричке, обратно в город, всю дорогу стоишь, хотя полно свободных мест, у окна и смотришь на поля, поля, поля, посадки, комбайны, маленькие села, церквушки, озера, стада, переезды, крестьян. А еще - полустанки на пути до киева, такие маленькие строения, на удивление гармонично сочетающие в себе романский и барокко, увитые плющом и производящие впечатление давным-давно заброшенных, как мавзолеи. Деревенские девушки, лет по шестнадцать-семнадцать, все такие здоровые, чистые, светловолосые, помогают своим бабушкам и трогательно предлагают вишни и вино. иногда - молоко и пирожки, но это редко. днем в киев ездить хорошо, потому что ночью единственные местные жители - столбы да сторожа. сами поезда
в чем-то яснее, чем "я ненавижу поезда", вслед за Федоровым, сказать нельзя. в чем-то это самое очаровательное изобретение после наушников. Люди в поездах - вот, что я ненавижу. поезда - это ритм. это тысячи тонн веса, которые передвигаются на приличной скорости. двойные полки, столики, окна, открывающиеся вниз. барахлящие купейные двери. постель с запахом хлорки. лучшее место, чтоб выспаться. если бы людей не было - я бы жил в поезде.