вот я и воскрес в очередной раз, мне же как архвайлу по статусу положено. помнишь эта чайка летит гордо парит и жалуется как же ее заебало а потом дальше парит. видео разбивается на частицы приятного ультрафрезового цвета которые мерцают в моей камере частотой и отвлекают от всего, как если бы я попал в восьмибитный кокон уютный теплый и непроглядный жаль что не беспробудный бесконечно хорошо что не беспробудный когда я просыпаюсь из своей околосмертельной комы тело тяжелое отлитое целиком из свинца в кромешной темноте, мы такого мрака специально достигаем спускаясь для этого в земляной погреб куда не проникает свет, хотя Джоди не жаловался ни разу, никогда ни слова о своем состоянии не проронил за всю продолжительность нашего digital affair который вне времени виснет на фосфорических плутоновых соплях. мы встречаемся как два бизнесмена, проработавшие друг с другом столько времени, что комментарии давно отпали за ненадобностью, и пьем курим дышим одновременно глядим в одну сторону как если бы были одним существом, я даже замечаю в пространстве хрустальные линии лимонного электричества, связывающие наши кровеносные системы и сплетения нервов, я уверен что он тоже их видел потому что туда же ставит акцент. мы встречаемся только затем чтобы подождать в баре наших искусственно улучшенных стремных друзей, которые при встрече непременно дарят нам бутылку ликера, банку меда, пузырь шампуня - любой непрозрачной жидкости, в которой соблазнительно постукивает пара патронов, мы платим в складчину и срываемся с места как два нетерпеливых сексуальных партнера. мне нравится жест, которым он поправляет очки, который одним нервозным штрихом выдает за всем этим хищным великолепием сухих и жестких оливковых мышц детскую хрупкость и тщательно законсервированную чистоту - он всегда поправляет их с переносицы, метко попадая в перемычку костяшкой указательного, и производит этот жест порывисто и застенчиво, как если бы делал что-то неприличное. для таких вещей существует замечательное слово nerdy и я не могу удержаться, а Джоди смотрит в сторону и молчит, потому что имидж пожизненно обязывает его к серьезности - все люди из-под земли слишком привыкли носить на себе этот непроницаемый экзоскелет, чтобы требовать от них прямолинейности на первом же году общения, он и так мог бы служить олицетворением откровенности среди всех встречавшихся мне представителей его мутировавшей нации. Мы пересекаем центр, проезжаем в такси ощерившиеся арматурой спальные районы, лицо города на глазах меняет выражение под машиностроительным скальпелем его подземных товарищей, и Джоди мужественно глядит вверх, на голые перекрытия будущих небоскребов, хотя их тяжеловесные скелеты располагаются на фоне безупречно синего неба и сатанинского летнего солнца, которое даже мне режет глаза, а уж Джоди по идее должен бы уже со своими паршивыми солнцезащитными линзами давно охуеть, возненавидеть каждый болевой сенсор у себя в глазах и затонировать очки в матово-черный - все равно смотрит, как бы тяжело ни приходилось, разглядывает и запоминает, потому что красиво. Эта формула всегда была моим главным проклятием, рассказываю я, пока мы изнывая от жары мучительно долго продвигаемся к пустующему домику у реки, в котором собираемся в очередной раз с головой кануть в роднящий нас ослепительно одинокий экстаз, закопаться живьем на пару часов и очистить ставший общим буфер обмена - мне было всего пять или шесть лет, когда я впервые увидел Майкла, его рука лежала на голой талии моей матери, и я не мог удержаться и не вспомнить, как выглядела рука Руда, обнимавшего за талию Тамару, что неизбежно привело меня к однозначной ненависти по отношению к Майклу, потому что если уж и есть кто-то, кто имеет право прикасаться к моей матери, полагал я, его руки должны быть красивыми. А не теми крестьянски убогими руками настоящего рабочего - очень мужественно - которые уже спустя пару лет добрались до меня и потянули в вязкое нефтяное болото, чтобы обжечь целиком, как изделия из глины. Джоди курит и слушает, а я проникаюсь максимальным теплом и симпатией по отношению к нему за полное отсутствие комментариев, как вербальных, так и мимических - он будто не слышит, потому что знает, что любая реакция противопоказана, и я на короткую вспышку в очередной раз влюбляюсь в него за это, так что приходится подавить извечную эротизацию приятных вещей во избежание травматических ситуаций. Чтобы подавить, проще всего извлечь, говорю я - как думаешь, нормально ли по жизни хотеть выебать все, что мне нравится? Джоди поворачивает голову в мою сторону - я не могу видеть за очками его глаз, но по линии рта с легкостью читаю явное неодобрение - жмет плечом и отворачивается, как немой, потому что сам себя утешает непоколебимой уверенностью в том, что я жертва педофилии, наркотиков и несдержанности, то есть просто немного ебнутый с уклоном в безразборную эротоманию, и я не разубеждаю его, потому что он и сам слишком хорошо знает, что такие убеждения надобятся в первую очередь для личного комфорта. Солнце отражается от воды суетливой россыпью золотых бликов, подмостки скрипят, влажный деревянный пол в доме - еще хуже, доски кое-где прогнили и провалились, а в погребе, куда мы метим, по нашим бессознательным телам успеет набегаться и наползаться за время сеанса такое количество жуков, червей, пауков, клопов, клещей, крыс и прочих тварей, что по возвращению тактильной чувствительности мы еще долго будем чесаться, обследовать друг друга и кривить от отвращения смертельно побледневшие рожи. Смотри не наебнись отсюда, друг - спуск через узкий люк, расстояние между ветхими ступенями больше обычного, а вялых лучей от экрана моего подыхающего телефона не хватило бы даже на то, чтобы высветить мой собственный член, если бы мне вдруг вздумалось проверить его наличие, так что лезть приходится наугад и притом довольно глубоко. Как в могиле, здесь и пахнет могилой, и не видать совсем ничего - это только мне из нас двоих не видать, и я совсем не беспокоюсь, потому что этот ублюдок видит все куда лучше меня или даже большинства шуршащих здесь крыс, я даже не представляю себе какую картинку он получает в кромешной темноте, если она настолько детальна, что Джоди всегда беспроигрышно попадает в вену с первого раза - сначала в мою, а потом, когда болезненное ледяное чудовище уже поползет с хрустом снизу вверх по моим ногам, и в свою, со сладострастной мстительностью не меняя шприца. Я всегда отключаюсь чуть раньше, чем теряю сознание, поэтому еще около пяти минут обычно давлюсь перед ним слюнями, слезами или хохотом, падаю, лезу и ломаю вещи, а он ждет прилива и терпеливо сдерживает меня, но его прикосновения печатаются по мне до такой степени естественно, что ни разу не нарушили ни единой крупицы того смертельного равновесия, за которым я ныряю в плутон, и это конечно взаимно, поэтому нередко мы приходим в себя лежащими в тесную обнимку, в которой наши тела спасаются от обрушивающегося на рецепторы космического мороза уже спустя пять минут после вмаза, и мне нравится приходить перед собой в эту обнимку, в которой непонятно, где мои волосы, где мои руки, а где руки и волосы Джоди, потому что сколько бы вещей на нас ни было надето, за всем что они могут скрывать мы каждый раз оказываемся смешанными на многих слоях так чтобы это не несло на себе явных сексуальных оттенков, которых после смерти и быть не может, так что все остается стерильно и чисто, будто в ухоженном морге. Однажды я устроил ему местные качели, щедро угостив сначала хмурыми, а сверху от души припудрив коксом, потом мы сидели на крыше и пили джин до тех пор пока я не начал отключаться на несколько минут, как случается с дальнобойщиками - а в себя пришел оттого что он целовал меня взасос, так сильно, будто хотел через рот высосать сердце, и я не мешал, не помогал и не обсуждал, чтобы не давать его совести лишнего повода. Он целовал меня так минут десять, если не больше, так что даже язык на следующий день болел - это при всей моей практике, а потом отсел от меня на пять метров со своим ебаным покерфейсом и сказал, что мне следовало бы вести себя поосторожнее. Ты так говоришь, как будто это что-то плохое, хохотал я. С крыши небоскреба город казался распростертым в ночи черным существом со вскрытым неоновым кровотоком, мне приходилось сдерживать себя и не глядеть вниз, потому что его бетонно-каркасные внутренности внизу оказывались бездной слишком манящей, а как люди умудряются заработать страх высоты, ограждающий их от таких желаний, я недоумевал всегда