Шатен стоит как вкопанный, обеими руками держась за извитые чугунными змеями прутья высокого забора, и зачарованно глядит в огороженные владения - судя по габаритам, настоящий парк, превращенный в джунгли буйной июньской растительностью. Едва разглядишь заросшую травой плиточную дорожку, чуть дальше - исполинской челюстью торчащий из зелени борт белого фонтана, а в самой глубине с трудом угадываются под густым бутылочным мехом дикого винограда очертания старого здания. Глядит, как девочка, заметившая на витрине красивую немецкую куклу.
- Что встал? Закляк? - командно обращается к нему спутник, но темноволосый, кажется, слишком заворожен открывшимся зрелищем, чтобы обращать внимание на интонации.
- Красиво как.. не знаешь, что это?
Блондин мнется, ничуть не разделяя восторга своего подчиненного, хмурится, но, не выдержав, ревниво подходит к забору следом за ним.
- Пару веков назад это был княжеский особняк. Отошел государству, когда владельцы вымерли. А тебе-то что?
- Очень красиво.
Он раздраженно цыкает и жмет плечом, поправляя лямку гитарного ремня.
- С-совсем забыл. Это место следовало десятой дорогой обходить.
- Чего это? - удивленно косится каштановый; его собеседник прикуривает, думает над ответом недолго.
- А-а.. того. Сюда до сих пор свозят мумифицировавшиеся трупы старушек, которых некому хоронить. Их и вскрывать - без мазы. Знаешь, как это бывает. Иссохшие скелетики с пергаментной кожей, свалявшиеся жиденькие кудели, цветастые халаты влипли в клейкие канаты мускулов. С таких и взять нечего, кроме парочки потрепанных векселей.
Шатен с нездоровым восторгом гыгыкает, озаряясь ухмылкой маньяка, и новый взгляд, который он бросает на забор, отдает куда большей решимостью. Промах.
- Мне кажется, мы устали, D? - звучит как невинный вопрос, и блондин не может решить, действительно ли содержится в нем оскорбительный намек, или же просто берет свое бессонная паранойя. Значит - устали. Столько за день ходить - устанет любой уберменш, и, кроме того, если там и впрямь так заброшенно, как кажется отсюда.. кроме того, ценные воспоминания, в конце концов, не обязаны быть приятными. Долго и мучительно размышлять D, в отличие от своего спутника, не любит, да и не умеет, поэтому, спустя еще несколько секунд промедления, разворачивается и твердо ступает в заросли жестких колосков, островками торчащих параллельно забору.
- Эй.. - доносится в спину. Он не оборачивается.
- Пошли к воротам. Не видишь, что ли - черта с два тут перелезешь.
Все верно: решетка на въезде, за которым простирается широкая аллея потрескавшегося, вздутого ивовыми корнями асфальта, явно поновее - тюремные вертикали и якорная цепь, скрепляющая вместе обе створки. Свисает пессимистический амбарный замок. Вывеска на выгнутом хребте над воротами выполнена в виде чугунной пионерской ленточки, но нанесенные некогда белой краской буквы давно облущились под солнцем, смылись дождями, оставив только бессмысленный призрачный след - "..LLE" и, чуть подальше - "..SY.."
- Хм? - немедленно застревает на предложенной загадке шатен. - Belle Syrene? Mademoiselle Courtesy?
- Мечтай, - скептически фыркает блондин; выкидывает окурок, кладет руку на прут решетки и толкает. Тихие пасмурные окрестности враз оглашаются душераздирающим ржавым скрипом - бурно протестующая створка щелкает и верещит, но под давлением неохотно подается, натягивая цепь до предела, и образовавшаяся в результате щель - сантиметров от силы тридцать.
- Лледи-з? - приглашающе кивнув, скалится D, и его подчиненный оскорбленно цыкает; возражать, тем не менее, не берется, и, без труда протиснувшись в проход, послушно принимает футляр с гитарой.
- Проще, чем казалось, - констатирует недоуменно, когда товарищ вновь оказывается рядом с ним, и, не дождавшись ответа, с любопытством Алисы оглядывается по сторонам. Блондин окидывает пейзаж одним неприязненным взором, задержав его на облупленной бетонной скамье на одной из обочин аллеи, на шпилем торчащей из-за пышного жасминового куста верхушке фонтана, на далеком подслеповатом глазу входа в здание, в резных дверях которого до сих пор умудрились мистически сохраниться толстые витражные стекла.
- Пойдем, я тебе кое-что покажу.
Сцепив неукоснительно стальную хватку на узком предплечье заглядевшегося спутника, D решительно тянет его вперед, по выбухшим асфальтовым шрамам, быстро, не давая как следует заценить милые сердцу шатена сладко-покинутые виды, и на молчаливый возмущенный рывок бросает через плечо. - Не дергайся, нацацкаешься еще.
Сказка о волшебстве дезоляции. Каштановый упорно молчит - в частности, из-за накативших восторженных слюней - вертит головой, поспешно отмечая куски ускользающих кадров. Дубы, осины, липы, ивы, повязанный на внушительно древний каштан толстый конопляный канат с покрышкой - заместо качели; как в бреду - призрачная беломраморная беседка слева от здания, элегантно покусанная временем серокирпичная голубятня-часовня с деревянной латкой по куполу справа, опушенные сочными травяными стеблями широкие плиты небольшой площади перед массивным крыльцом, полумесяцем скамейки; мраморные же, усыпанные прошлогодними листьями плоские ступени и облупившиеся высокие колонны с росписью трещин, непрошеным кружевом чего-то ползучего в ярких фиолетовых цветах. Вход - просторный, белый, благородно-стеклянный, и свисающие с козырька виноградные лианы, и ближайшее занавешенное резными листьями большое окно, и безмолвная тьма, царящая за дверями здания. D с не предвещающим ничего хорошего выражением шизофренической сосредоточенности на лице поспешно хватается за изогнутую ручку и рвет: раз, два. Закрыто. Каштановый дергает руку прочь - на сей раз от боли, когда пальцы его товарища втискиваются в предплечье до побеления костяшек. Тот оборачивается и, глянув с неодобрением, отпускает.
- Посторонись-ка..
На такое кощунство способен только природный деструктор, в этом шатен уверен непоколебимо - отступив на шаг, устало следит за тем, как пепельный снимает с плеча футляр; щурится, когда тот размахивается, не расчехляя явно заговоренный дьяволом инструмент, и вздрагивает еще до того, как различимый под черным брезентом гитарный бок встречается с раритетным, толстым, пережившим десятки лет стеклянным полотном. Хлынувший поток осколков зайчиками сверкает на солнце, низвергаясь, когда D отскакивает; сыпется на мрамор, наполняя безмолвную округу истерическим звоном и скрежетом, так что отзывается в самых нервах. Шатен нервно выдыхает и скрывает глубокое недовольство выбившимся из-за уха крупным завитком длинной, латунно-шоколадной на свету пряди.
- Белоснежка? - с угрожающей заботливостью переспрашивает блондин; его товарищ плавно переводит взгляд в искрящийся битым стеклом пол и с подчеркнутым рвением старательно качает головой.
- Ненене, - подтверждает для верности. - Не. Ничего.
- Уверен? - лениво продолжает D, гитарой сшибая с рамы задержавшиеся в щелях крупные осколки, представляющие опасность в случае пролезания.
- Абсолютно, - мрачно отзывается шатен, с пластикой хронического психастеника рыская по карманам в поисках мятой пачки честера. Несколько раз пропустив, обретает наконец желаемое в заднем кармане болтающихся где-то на тощих бедрах повсеместно дырявых и рваных джинс, с вожделением втыкает в рот сигарету; прикурить, тем не менее, уже не успевает. Сжавшиеся на запястье правой руки с зажигалкой цепкие пальцы пепельного на сей раз слабо напоминают ему о медвежьих капканах и челюстях аллигаторов.
Внутри витает призрачно-пыльный, изящно-пугающий прохладный дух абстрактной смерти; солнечные лучи вливаются в окна размытыми квадратами, высвечивая лазурные, багровые клеточки напольной мозаики. Полутемный вестибюль кажется огромным, усеянный скелетами ломаных бухгалтерских стульев, листами и папками; впереди королевским авторитетом высится широкая лестница с резными перилами, за ней скрываются в тени ответвления коридоров и проход в другое, зловеще бессветное в это время суток помещение. Бельэтаж с каменной балюстрадой; с недостижимо высокого, косо исполосованного солнцем потолка свисает на цепи мощная, опасно накренившаяся люстра. Целеустремленно и сконцентрированно волочет D своего подопечного к лестнице; поползновения последнего высвободиться остаются незамеченными, равно как и безуспешные попытки прикурить на ходу. Фильтр мокнет в зубах; уловив метафизическую атмосферу древнего здания, Белоснежка впадает в подобие транса оттого что вьющейся в воздухе информации оказывается чересчур много - восприятие дает сбой, так что после полного спотыканий подъема на второй этаж он несколько минут не замечает ничего, кроме истоптанного пола в мелкую черно-белую клетку. D помнит все помещения не хуже чем свои пять пальцев, на автопилоте непоколебимо сворачивает куда надо, так что рано или поздно из большого коридора с отделкой из высоких потрескавшихся дверей они сворачивают в меньший, оттуда - в еще один, а дальше его внимание сужается до единственной казенной ручки на неряшливо крашеной створке, петли хищно и неприятно лязгают, и, наконец остановившись, они оказываются в небольшом солнечном помещении со скучными бледно-салатовыми стенами.
- Вот, - без выражения говорит блондин, вынуждая каштанового наконец оторвать взгляд от нескольки метров попадающего в поле зрения бурого линолеума и поднять голову. Из интерьера - только заваленный бумагами устаревше-конторский шкаф; пыльный, уставленный склянками, пробирками и старыми резиновыми жгутами железный стол о двух полках, на колесиках, сродни тем, на которых привозят в отелях заказы; на подоконнике сиротливо лежит малиновой резины таинственный предмет, формой напоминающий сплющенную крупногабаритную соску, а чуть поодаль, также на колесиках, по диагонали к двери стоит кровать-каталка с невысокими стальными бортами; сбившаяся простыня на матрасе пожелтела от времени, по краям выбиваются серые перья. Железная арматура пыльно блестит; посередине кроватных бортов, по левую и правую руку, на металлических карабинах приварено по ремню. Светлая кожа с флезелиновой отделкой - чтобы было мягко. Этот предмет интерьера сильно настораживает Белоснежку: отчаянно что-то напоминает, но перегруженное впечатлениями восприятие и длительное отсутствие сна мешают сконцентрироваться на ассоциациях.
- М? - не разжимая челюстей, только и спрашивает он, косится на некогда старшего по званию: тот стоит, замерев по боевой нацистской стойке, и изучает ложе с пристальной строгостью, как будто ожидая от мебели нападения. Вместо ответа разжимает, наконец, хватку - ладонью мягко скользит по предплечью каштанового вниз, намереваясь прервать контакт, но тот, неожиданно уловив от спутника не поддающуюся определению горько-паническую волну, сам ловит его за руку и, просунув свои пальцы между пальцами D, крепко стискивает. С безразличием выплевывает сигарету на чуждый и грязный линолеум. - D?
- S. Тут-то они меня и гальванизировали, - кровожадно отзывается пепельный, не отводя взгляда от кровати. После паузы кивает на столик; на бледном лице расцветает живописно дикая ощера. - Вон там стоял конвульсатор.
Последнего слова оказывается достаточно, чтобы до S дошло, и жестяной кол разом включается, наращивая вибрацию в его солнечном сплетении, отчего желудок вмиг выстилает холодной плесенью тяжелой тошноты. Их познания в области биографий друг друга неравны - шатену известно куда меньше, и не столько в силу разницы в возрасте, сколько благодаря редкостной конспиративности D в отношении собственного прошлого и припадочной несдержанности, с которой склонен каштановый делиться неприятными подробностями в особо эмоциональные моменты. Но кое-что S все-таки знает - от тетушки - и давно уже тайно терзается отсутствием слов и духу, чтобы выразить, что за некоторые из доступных ему моментов бывает не менее зло, обидно и ноюще больно, чем D - за весь царящий за Белоснежкиной спиной беспредел. В качестве компенсации он отчаянно старается нахвататься побольше из чужих снов и флешбеков, чтобы делить надвое, как сейчас, и ладонь судорожно сводит в кулак, отчего коротко остриженные ногти врезаются глубоко в тыльную сторону ладони D, хотя тот даже не вздрагивает. На секунду шатена захлестывает слепой ненаправленной яростью, и, привычно растеряв речь, он тянет изо всех сил, вцепившись в руку спутника, по направлению к двери, однако тот покидать славное помещение не торопится.
- П-пошли-и, - нижним регистром взвывает S. - Отсюда! - D цыкает и, еще некоторое время потерпев, дергает на себя - так нерадивые матери поступают со своими детьми, когда те начинают капризничать. Камышовой расцветки рюкзак соскальзывает от рывка с Белоснежкиного плеча и хлопается на пол, отчего его обладатель едва не всхлипывает - внутри чужой ноутбук - а сам Белоснежка, потеряв равновесие, с размаху падает в жестковатые объятия блондина - отнюдь не располагающие к проявлению дальнейшей инициативы. Сердце бьется болезненно, сводит челюсти, но аффективный запал быстро рассыпается в больничную пыль под давлением пропитанного ужасом помещения и темной грусти, накрывшей блондина; S только обнимает его покрепче за шею, утыкается носом в ухо и жмется - все остальные методы воздействия в таких случаях неприемлемы - но D не изволит отвлекаться нынче на такие мелочи. Раздраженно, но по возможности негрубо зарывает пальцы в волосы своего спутника, медленно стискивает их в кулак и, насильно оторвав его от себя, разворачивает лицом к интерьеру.
- А вон ту штучку на подоконнике видишь? - ласково выдыхает в ухо, тыча пальцем в сторону забытого персоналом резинового предмета; кивать каштановому сложно, но он пытается. - Ее засовывают пациентам в рот. Чтобы они не прикусили язык.
S облизывается, прикладывая все усилия, чтобы не подавиться рефлекторно - если бы было чем блевать, он, пожалуй, уже не сдержался бы. Системы в черепе мигают красными лампочками; тошные стены насмешливо прогибаются в перспективе. D осторожно разжимает ладонь; пропустив обе руки под локтями каштанового, обнимает, до боли тесно льнет сзади.
- Когда это делают без наркоза, - он перебивает себя коротким залпом беззвучного хохота, серьезнеет и неожиданно лижет Белоснежку в левую мочку, легонько тянет зубами за серебряное колечко серьги; вдобавок ко всем прочим забавам, внутри шатена приходят в движение все беспощадные шаровые линзы - неотъемлемый аспект аутоэротических мечтаний - отчего кислород рассеивается в старинно-госпитальной атмосфере, вынуждая агонально вдохнуть через рот. - Оно больше всего напоминает кар крэш. Все равно что тягач, неожиданно сбивающий на полной скорости - когда подбрасывает и заливает светом, а в голове не остается ничего, кроме молотых ржавых гвоздей.
Правая рука подбирается к горлу; левая медленно скользит вниз по животу. От беспомощности, страха и дикого здесь возбуждения S крепко зажмуривается, силясь не потерять сознание, потому что описываемое он не представляет - переживает, и пол неспешно кружится в трупном цейтрафере, а оборудованная под бондаж кровать неудержимо, едва заметно скрипя, ползком подбирается к ним на ржавых колесах, и приступ паники взметывает метелью всю мишуру, набившуюся в процессе жизни каштановому в голову.
- Блядь, да пошли же отсюда, пожалуйста! ..отсюда!
- А когда потом приходишь в себя.. - шепотом продолжает D, наблюдая за каталкой внимательно и в то же время исподтишка. - Ничего, кроме истошного писка, не слыхать, и голова болит так, что, кажется, черепную крышку давно уже снесло бампером этого самого тягача, что от кости вообще ничего не осталось.. - ржавый скрип нарастает в ушах у обоих до тех пор, пока не становится столь различим, что S теряет остатки самообладания и, приложив одно из самых нечеловеческих в своей жизни усилий, ухитряется высвободиться. На бегу подхватив за лямку сверхценный рюкзак, он в один прыжок достигает входа; не рассчитав, задевает плечом скользкий косяк и останавливается, придя в себя, уже только в коридоре. Обернувшись, Белоснежка замирает, даже дыхание затаивает, широко распахнутыми глазами глядит на дверь и молча ждет. Почти с минуту в здании царит безмолвие, в ходе которого с каждой секундой каждый его позвонок все сильнее стискивает морозными клещами безымянного ужаса.
D смеется громко и издевательски - начинает еще в кабинете, а, шагнув за порог и заглянув в ледяной аквамарин больших глаз S, заходится еще более заливисто.
- Черт подери!.. Какой же ты все-таки, S, нервный, - сообщает он после, переведя дух, и лезет в карман джинс за кэптен блэком. Лязгает зажигалкой. - Как девица, ей-богу.
Каштановый выдыхает - громко и с присвистом, хрипло вдыхает. На сей раз челюсти намертво смыкает яростью.
- Мы можем в.ы.й.т.и. отсюда?
D рассеянно жмет плечом и делает несколько ленивых шагов ему навстречу.
- Это не Belle Syrene, S, - сообщает он с искренней радостью. - И не Mademoiselle Courtesy тоже. Хотел тебе сказать.. Добро пожаловать в Roseville Asylum, дер дурдом.
Белоснежка медленно поднимает взгляд к потолку - плафоны здесь тоже новые, очень дачные, с цветочками: такие смотрятся в вязком оплетении густой паутины если не живописно, то странным образом успокаивающе; во всяком случае, так ему кажется. Он еще раз глубоко вдыхает - сквозняком с разделяющего их расстояния до него доносит облачко вишневого дыма, и свободная рука рефлекторно тянется в карман за честером.
- Давай уйдем, D, - тихо и безнадежно произносит S; зажигалка барахлит, так что чиркнуть приходится несколько раз.
- Мы только выйдем в сад, - сообщает D, подходя к нему, и затягивается еще глубже. Контраст бледной кожи и чахоточных теней под глазами придают ему в коридорных потемках сильное сходство с ожившим мертвецом. Шатен внимательно глядит на него - смысл фразы явно не доходит, и, нетерпеливо тряхнув головой, D поясняет. - Мы поживем здесь некоторое время. Я решил.