Кровь. Рвать, кромсать, впиваться, обламывая зубы о чужие ребра, берцовые кости, черепа; бить, пока не перестанешь чувствовать рук, по лицу, такому здоровому, такому человечному; большими пальцами выжимать глаза, ощущать мокрые брызги на лице, пожирать теплое, еще пульсирующее мясо с хриплым рычанием - сводит гортань. Наслаждаться мыслью - нас таких много. мы бегаем судорожно по пустым городам, по полям, по покинутым стадионам, мы влезаем с шипением в любую нору, откуда веет человеком. бегом, бегом, вперед, вечная охота. в тяжелое время, когда люди ушли, улетели на вертолетах, забились в убежища, затаились на складах, перебиваемся мертвячиной, чтобы ходить прямо, потому что так быстрее, к этому привыкли наши тела. Вирус меняет тебя, меняет приоритеты. Я немного отличаюсь от остальных инфицированных. Сквозь алую завесу неутолимого голода я способен разглядеть утренний туман, капельки росы на зеленой траве, прелесть заката на заброшенной автостоянке. Благодаря моей матери. Из-за того, что у меня, как и у нее, разные глаза, в рейдже нового бешенства застряла заноза, именуемая сознанием. Сознание - чувства, память, мышление. Другие просто бегут вперед, повинуясь инстинкту разрушения, бегут, корчась в конвульсиях, кои бывают весьма болезненны, убивают все живое, что видят, и бегут дальше, пока не упадут замертво - как правило, им отказывают сердце и легкие. Я помню, как это случилось. Я помню Тэмми, помню, как ее кровь хлынула ко мне в рот, когда я перекусил ее сонную артерию, и как она преобразилась, новая, хищная, необыкновенно смелая и красивая. Я помню и раньше. Тоннель. Станция подземки. И папа, сбивающий меня с ног, красноглазый папа, из его рта капает густая кровь мне на лицо, он рычит и вцепляется зубами в мою ключицу. Я видел его и раньше - он искал меня. Может, искала и мама, если она выжила, когда американские войска сбросили на город бомбы. У меня больше не было времени ее ждать. Человек в форме, человек с винтовкой, который спас нас, увел из-под снайперского прицела, когда отстреливали всех гражданских, попросил меня помочь сестре. Я помню, как он вышел из машины в туман ядовитого газа, толкнул автомобиль, помогая Скарлетт завести его. И как он вспыхнул, будто спичка, под языком пламени военного огнемета. Скарлетт - майор, я видел ее, когда мы только приехали из этого эвакуационного лагеря в Испании. Мы потеряли ее, спускаясь в кромешную тьму подземки по эскалатору, длинному и заваленному трупами. Она вела нас, глядя в инфракрасный прицел своей винтовки, потом моя сестра споткнулась о чье-то мертвое тело и покатилась вниз по мягкой гниющей плоти, увлекая меня за собой. А потом майор была уже мертва. И Тэмми метким выстрелом остановила навсегда нашего отца. В ушах моих до сих пор звучит отчаянный сестрин вопль "Энди, Энди" - она звала меня, не желая оставаться одна. Теперь мы вместе, но она не помнит, кто я, она даже не замечает меня, потому что она такая, как другие. Я понял, что инфекция - это не страшно, еще в тот день, когда мы с Тэмми выбрались из большого аквариума - папа сказал, что это наш новый временный дом - и, обойдя северный военный пост, пробрались домой. На втором этаже я нашел маму, бледную, измученную, растрепанную - но все-таки нашу маму, и она обняла меня, и втиснула пальцы в мою спину так сильно, что я почувствовал боль даже через осеннюю куртку, и отпустила, и сказала - бегите. И папа... папа нашел меня, заразил меня, ему хотелось, чтобы я почувствовал, чтобы я оценил. И он во мне не ошибся.
Для папы. Для мамы. Мы делаем, как ты сказала. Мы бежим. Мой левый глаз, карий, светится в темноте. Все города мои. Я свободен. Тэмми со мной. Мы едим. И все прекрасно.