Аннотация: Первый рассказ из сборника "Зов Черного Лога", закончен.
О русском солдате и семье вурдалаков
Ох, и долгий же срок - двадцать пять лет на государевой службе! Что впереди у солдата будет - неведомо, а позади - усатые командиры, душные казармы, да звон штыков в рукопашной. И не нажито ничего, кроме воспоминаний о боевой славе. На побывке в родной деревне был единожды, двенадцать годов назад. Вспомнит ли кто его теперь, узнает ли? Как там тятька с мамкою, как любезная Елизавета с детишками? Дети - то, небось, совсем уж взрослые! Ну, ничего! Главное - до дому добраться, а там - будь, что будет. Родная земля и согреет, и накормит. Эх, и заживём же мы по - новому! Хоть полжизни - за плечами, зато вторая- то её половинка впереди маячит!
Шел тысяча восемьсот тринадцатый год. Ещё не успела отдышаться мать - Россия от войны с французом, не сошли ещё с солдатских ладоней твёрдые мозоли, причиненные рукояткой звонкой сабли. Но победили ведь! Истинный, Бог, ну и задали же мы ихнему Наполеону! Вовек не расхлебает! Ведь всё именно так, как когда - то молвил святой Александр Невский: - "Кто с мечом к нам придёт - от меча и сгинет!". Сами ни к кому с войной не суёмся, и к себе сунуться не дадим. А всё потому, что крепок и могуч русский дух, и потому, что более всех остальных земель в этом мире, Бог возлюбил православную - русскую.
Солдат войска государева Григорий Урванцев возвращался со службы в деревню Сизовку, что укрылась меж зелёных холмов в полусотне вёрст от Тулы. Новые сапоги с пряжкой оставляли следы на пыльной дороге, на широком потёртом ремне висела именная сабля, подаренная Григорию командиром кирасирского полка за былые заслуги, кивер был чуть сдвинут набок, а за спиной висел, набитый походный ранец.
Пятый день в пути. Миновал уже и леса, и по болотам пробирался, и дождь его поливал - не унывает солдат, идёт себе твёрдым шагом в сторону родного дома. Где ночь застанет - там добрые люди приютят. А не приютят - сядет он под деревом, разведёт огонёк, сухарей достанет, забьет трубку - и сидит, не тужит. А по утреннему холодку - снова в путь.
А нынче солнце палит. Да такое, что трава в поле пожухла, а земля нагрелась так, что тепло её обжигает ноги через подмётки. Дурно солдату от жары такой, а кругом - ни деревца, ни тенька. Вода во фляжке на донышке плещется.
- Эх, неладная! - утёр рукавом лоб Григорий.- Где ж мне переждать эту преисподнюю?
Солдат опёрся на верстовой столб и осмотрелся: воздух, пригретый полуденным солнцем, струится, на небе - ни облачка, даже птицы в такую жару не летают. Поле, поле кругом. И тихо. Только кузнечики в траве стрекочут. Вдалеке, в стороне, из которой шёл Григорий, клубится облако дорожной пыли.
- Не иначе, кто едет! - подумал солдат - Вот, и испрошусь в попутчики.
И впрямь, недолго времени прошло, как солдат увидел запряженный тройкой обоз.
- Вот и тенёк, глядишь, будет! - подумал солдат.
- Тпру-у-у! - Натянул вожжи крепкий мужик на козлах. - Здорово - говорит - служивый!
- И сам не хворай, православный!- прищурил глаз Григорий.
- Далеко ли, солдат, путь держишь?
- Да доколе вы по этой дороге едете, до туда и я! Возьмёте в попутчики?
- А отчего ж не взять? - говорит мужик - Полезай в обоз!
Влез солдат под полог - а там тень, прохлада. Быстро он повеселел, спину выпрямил, и сидит молодцом.
Кроме доброго мужика, который назвался Василием, в обозе ехал его брат Степан, супруга Авдотья, и трое детишек - один - годов десяти, а двое - совсем маленькие. Хорошо они солдата встретили - добрым словом привечали, водой чистой напоили, да стали про житье-бытье солдатское расспрашивать.
И рассказывал солдат, как хмурились тучи над Бородиным полем, как звенела сталь и гремели пушки, как схлестывались в противостоянии хвостатые драгуны, уланы, доблестные гусары, и как шла в наступление под градом пуль пехота.
Внимательно слушали солдата добрые люди, а детишки и вовсе, рты раскрыли.
Дел в дороге нет, день проходит без премудростей. Так и тут - поговорят, поспят, покушают малость, да снова поспят. Один Василий за дорогой зорко следит, да лошадок кнутиком подбадривает. Так и вечер настал.
Дорога шла лесом. Когда солнце скрылось за далёкими горами, из лесной чащи вышел старик. Голова - седая да растрёпанная, одет в рванье с заплатами, котомка через плечо перекинута - ни дать, ни взять - нищий. Встал дед посреди дороги, поднял вверх костлявую руку - и встали кони в дыбы, ржут тревожно.
Натянул Василий вожжи, да и спрашивает у деда:
- Куда, добрый человек, путь держишь?
- Да тута, недалече. Не возьмёте ли старика в попутчики? Ноги мои слабы, ночь в лесу застанет - не уберегусь от зверья. - отвечает старик. А голос у самого громкий, зычный.
Не по нраву Василию чудной старик, но по доброте душевной отвечает он:
- Ищем мы ночлега, дедушка! Ночь наступает! Коли ты не торопишься, полезай в обоз, а с утреней зорькой с нами в путь двинешься.
- Не тороплюсь. - хмуро отвечал старик - А ночлег здесь рядом - в паре вёрст есть хутор старый. Есть и крыша над головой, и колодец, и конюшня, и лампа карасиновая. Езжай прямо, а как увидишь сворот налево - так нам туда.
С этими словами сел старик на край телеги, спиной ко всем, ноги свесил, да глядит молча на убегающую дорогу. А коней словно подменили - тянут тяжело, не так, как раньше. Словно обоз доверху тяжёлыми камнями набит, храпят сердито.
Хотели добрые люди разговорить хмурого деда, узнать куда едет, откуда путь держит. А старик отбрехается парой слов - и дальше молчит, на дорогу смотрит.
А солдат лежит рядом с дедом, да спящим прикидывается. Да только чует он неладное. Сердитый до боли дед, и пахнет от него сырой землёй да прелостью.
Скоро обоз повернул налево, на узкую тропку, бурьяном поросшую: давно здесь никто не ездил, не хаживал. Деревья и кусты, растущие по обочинам, цепляются кривыми ветками за обоз, словно хотят его остановить. По правую руку стоят, перекошенные временем, деревянные кресты - могилы живших здесь когда-то людей. Впереди - большая лесная поляна, посреди которой чернеет большой рубленый дом. Окна пустотой зияют, сгнившая крыша ввалилась и травой поросла. Дверь на ржавых петлях скрипит. Вокруг дома - плетень, на дворе - овин, стаюшки, навесы, и всё запустелое, покошенное. А ведь когда-то знатное хозяйство было!
Остановилась телега. Вылезли добрые люди, косточки с дороги размяли, собрали узелки со снедью, да идут в дом. А Григорий, знай, на деда косится, подвох чует.
Идёт старик в стороне, лицо отворачивает, молчит, словно не хочет, чтоб на него смотрели.
Через просторные темные сенцы вошли в дом. Добротный он был когда- то! Потолок высокий, в углу белеет русская печь. На почерневших стенах - полати, да раскрытые сундуки под окошком. По широким половицам разлился лунный свет, а об тусклое стекло мошки бьются. Ну, какая - ни какая, а всё же крыша над головою.
- Ты, дедушка, кажись, о лампе керосиновой говорил. Где ж она? - смотрит на старика солдат.
- Не знаю я! - гаркнул старик.- Давно я тута не был. Украли, верно!
- Ну, как бы там ни было, а огонёк нужон. - сказал Григорий. - Он и осветит, и согреет, да и вообще с ним уютнее. Сходи- ка ты, Степан, на двор, да дров наколи.
Степан без лишних слов пошёл к поленнице, а солдат, чуя неладное, к окну подошел. То на Степана посмотрит, чтоб c тем чего не случилось, то на чудного деда. А тот стоит посреди горницы, и, кажись, на солдата смотрит, только одежда рваная в темноте белеет.
Тук-тук - стучит на дворе топор. Вскоре вошёл с охапкой дров Степан и стал укладывать их в тёмную топку печи.
Григорий достал из-за пазухи огниво и стал разжигать сухие щепки.
- Я с тобой, дедушка! Подсоблю! А то ты, видать, устал с дороги-то!
- Нечего за мной шлындать!- недовольно сказал дед - Я тебе не немощь какая- то, с конями, погляди, управлюсь!
Не нравится старик солдату: строптивый, норовистый, не без секретов. Слышит он: снова кони ржут. Выждал он немного времени, да и говорит мужикам:
- Чудной старик этот. Будто замышляет чего.
А мужики только кивают: - согласны, мол.
- Пойду я погляжу, чего он там делает - сказал солдат и, вынув саблю, вышел из дому.
Из обоза был выпряжен только один конь. Со стороны конюшни опять раздалось жалостливое ржание, и солдат с саблей наголо бросился на звук.
Выглянул из-за угла. В распахнутых воротах конюшни он увидел лежащего на гнилой соломе коня, над которым склонился косматый старик и с жадностью сосал из мохнатой шеи горячую кровь.
Вспомнилось Григорию, как рассказывала ему в детстве бабка о неприкаянных покойниках - вурдалаках, которые по ночам встают из гробов и сосут людскую кровь. Трудно человеку совладать с силой и хитростью такого мертвеца. Говаривали, что в давние времена изводили эти чудища целые деревни.
И впрямь, а с чего бы старику землёй смрадить? С чего лицо прятать? Страшно стало солдату. Не за себя страшно, а за добрых попутчиков своих, а особливо - за деток малых.
Быстро, но бесшумно, как по военной науке, бросился солдат в дом. Двери на засовы закрыл, да окна занавесил. Стал в ранце рыться.
В тот момент Авдотья с детьми уже спала на печи, а мужики сидели и тихо разговаривали, глядя на огонь.
- Чевось там? - поднял глаза Василий.
И рассказал солдат, что видел. Испугались мужики: на верную смерть их дед заманил. Чего делать-то, оборони, Господи?
А солдат достал из ранца кулёк с солью и сыплет её. У порога сыплет, у окон, вокруг печки. А сам молитву творит:
- Охрани и спаси нас, раб твоя, Господи! Укрой нас дланью своей бережной! Мать Богородица, Никола Угодник, придите во свидетели страхам нашим и отвратите их от нас!
Потом солдат снял с шеи нательный крест и повесил в дверях.
Мужики, перепугавшись, схватили кто топор, кто ухват для горшков, и стоят, ждут, что будет дальше. А солдат сидит на лавке, да точилом саблю правит.
- Да не бойтесь вы, мужички!- говорит он - Боженька-то он всё видит! Не даст православным от лиха сгинуть!
Тихо в горнице. Только ребятишки на печке сопят, да поленца трещат в печке. Тревожно мужикам. Луна уже высоко поднялась, светит в горницу жёлтым глазом.
Вдруг скрипнуло ветхое крылечко. Ещё раз скрипнуло. Дёрнулась сенная дверь - закрыта накрепко. Дёрнулась дважды - упали железные навесы на пол, открылась дверь. Вошёл дед в сени. Дёрнул дверь в горницу - не поддаётся. Дёрнул дважды - сломался надвое железный засов.
Стоит в дверях дед, брови хмурит, да чавкает. Глаза красные, рот открыт, а во рту - зубы, острые, как иголки. Рубаха кровью испачкана.
Хотел старик в горницу пройти - да соль заговоренная не даёт. Увидел крест, перед собою висящий - озлобился, аж дрожит весь.
А солдат встал с лавки, да и говорит ласковым голосом:
- Чего же ты, дедушка, не проходишь? Вон, мы уж и огонёк развели.
- Не хочу - говорит дед - Там лошадь издохла. Пойдём, посмотрим!
- Я тебе, дедушка, сейчас так, посмотрю, что не рад станешь!- отвечает солдат, а сам саблю поднял, рубить готов.- Так посмотрю, что глаза твои красные во век больше не откроются!
Вытянул мертвец руки, хочет схватить солдата, да крест не даёт ему в горницу ступить.
Тут дед и говорит:
- Всё одно: всех погублю, костей своих не соберёте!
Тут солдат как кинется на мертвеца - и давай его саблей рубить! Воет дед, отступил в сени, а солдат - знай, сечёт его во всю силу. Тут и мужики налетели. Степан старика ухватом к стене прижал, а Василий топором рубит.
Секли его, рубили - семь потов со лба сошло - стоит дед. С рассеченной грудью стоит, мясо кровавое по всему телу клоками висит, руки отшибленные в углу валяются. Кряхтит дед, а зубы скалит.
И видит солдат: в груди разрубленной сердца нет.
Пятятся уставшие мужики назад, в горницу. А дед им вслед:
- Ну, держитесь, окаянные! Всё равно, по-моему будет! Живьем не уйдёте!
Да как завоет:
- Микула, Митрофанушка, и все прочие! Вставайте! Искалечил солдат окаянный родителя вашего! - и вон из сеней!
- Вот те на!- молвил солдат, передыхая в горнице на лавке.- Сколько воевал, а такого не видал!
Авдотья с детишками проснулись от воя страшного. Испугались, плачут. Степана и Василия дрожь бьет от страха: что ж это за невидаль такая с ними приключилась?
Одёрнул солдат грязную занавесочку, и видит: шевелятся могилы на опушке леса, цепляются за покосившиеся кресты полуистлевшие руки. Лезут из гробов на поляну страшные мертвецы в белых саванах, да смотрят в сторону дома.
- Плохо дело! - подумал солдат, а мужики, увидев такую страсть, чуть чувств не лишились.
Очертил солдат с молитвой посреди горницы свят круг, да велел Авдотье с детишками в него сесть.
- А вы, братцы - говорит он мужикам - держитесь! Крепко держитесь! Ох, и жарко нонче будет!
Слышат мужики: кони на дворе ржанием исходят. Глядь в окно - а на них с десяток мертвецов повисло. Жрут лошадок, окаянные. Брыкаются кони, лягают нечисть копытами подкованными, а совладать не могут. Одолели их со всех сторон.
Смотрит солдат: тут и дед безрукий к лошадке подступил чинно. Разошлись перед ним вурдалаки, а тот к лошадиной шее и прильнул.
- Крестная сила с нами, крестная сила с нами... - твердят мужики, а у самих от страха чуть сердце из груди не вырывается.
Кто-то стучит в окно в другой половине горницы. Кинулся к нему Григорий с саблей. А там - баба мёртвая с мертвым младенцем на руках.
- Пустите - говорит- переночевать! - а у самой зубы острее Григорьевой сабли.
- Экая хитрая сыскалась!- хмыкнул солдат, окно открыл, да как даст ей саблей по тонкой шее!
Покатилась по земле страшная голова, тело на траву упало. Заревел, как боевая труба мёртвый младенец.
- Дык, вот как их бить надобно! - смекнул солдат.- Стало быть, без головы и бесовщине никак!
А между тем, нежити уже полные сени набились. Пройти в горницу не могут, крест да соль заговоренная мешают - стоят, скалятся. Злые, страшные. Детишки с матерью плачут, глаза закрыли от страха.
Вперёд вышел безрукий старик и сказал стоящему рядом с ним здоровенному зубатому детине:
- А ну, Митрофанушка, принеси-ка мне сердце вон того солдатика!
- Неможно, батюшка, мне в избу войти! - отвечает страшный Митрофанушка - вишь, крест висит!.
Тут дед разбежался и грудью втолкнул в горницу своего жуткого сына.
Что с тем творилось! Упал вурдалак наземь, трясётся, воет от боли дикой - крутит его святая сила. Тут солдат не растерялся. С разбегу рубанул его саблей по шее - Митрофанушка и успокоился. Покатилась его голова прямо в свят круг, где сидела Авдотья с ребятишками.
Сынок её малый так испугался, что со страху бросился в дальний угол. А мать за ним.
Не заметил солдат, что падая, Митрофанушка сорвал крест, висящий в дверях и шаркнул соль ногою. Увидали это мертвецы - и ну в хату ломиться!
Навалились толпой на Авдотью с малышом. Крик по всей округе стоит: грызут, окаянные, тело человечье.
Бросились, было, мужики на помощь, да встали перед ними вурдалаки толпою. Делать нечего: отступили в свят круг.
Плачут дети, кричит Василий, не в силах жене с ребенком помочь.
Догрызли мертвецы Авдотью с малышом, встали вокруг свят круга, сверлят глазами солдата и его товарищей.
- Ну, вот и погибель наша пришла - опустил руки Степан.
- Не бойся, Степан - говорит солдат - выберемся!
- Э, не!- говорит один вурдалак - Ты, солдат, батюшку мово искалечил, братца загубил. Сей же час на тебя управу найдём!
- Не грози, нехристь!- отвечал солдат - Господь с нами, а потому ничего с нами не случится!
- Это как посмотреть!- сверкнул красными глазами мертвец.
Схватил он метлу из угла и давай соль мести в разные стороны. Нет больше свят круга. Накинулись мертвецы на солдата и попутчиков его.
Но стоят мужики. Рубят нещадно нечисть лютую, детишек защищают. А мертвецы всё напирают.
У солдата уже руки не поднимаются, одежда потом горячим пропиталась. Совсем обессилил он. И вдруг, на счастье, вдалеке заголосил петух. Остановилась нечисть, попятилась. Зыркнули красными глазами и - вон из горницы. Смотрит солдат: ворачиваются вурдалаки в свои могилы. А иные бегут кто куда: кто - на конюшню, кто в стайке хоронится.
Подкосились у мужиков ноги, упали они с усталости на пол и слова молвить не могут. Рыдает Василий, обнимая ребятишек, оплакивая верную супругу свою и сынка малого.
Дождались мужики рассвета, честь по чести похоронили в лесу Авдотью с малышом, и молча двинулись в путь.
Скорбит Василий. Лишился он родных людей. Ведёт он за руки сыновей своих, а в глазах слёзы горькие и тоска бескрайняя. Да и тройку коней породистых жаль. Степан, как держал в руках ухват, так до сих пор с ним не расстался. Не покинул его страх. Даже Григорий, какой бы храбрый он не был, поседел за ночь - совсем белая голова.
Долго ли, коротко ли, добрели добрые люди до незнакомой деревни. За синие горы солнце садится, смеркаться стало. Стали мужики ночлега искать. В один дом постучат - не пускают их: страшные, растрепанные, да ещё и с детишками малыми, грязными да зарёванными. В другой дом постучат - то же самое. Отчаялись, было, мужички на ночь голову приклонить, да на счастье, ехал навстречу поп в телеге. Увидал он мужиков, да сам и заговорил:
Видит поп: люди, вроде, не плохие, а то, что печаль на лицах - так кого ж она не касалась? А он на то и поп, чтоб людям помогать.
- Садитесь, православные, в повозку! У меня заночуете! - махнул он рукой, и повёз мужиков на своё подворье.
Добрым человеком поп оказался. Истопил баньку, мужиков попарил, велел попадье на стол нехитрую снедь приготовить.
Вечер коротали за столом, у самовара. Выслушал батюшка, какого лиха мужики натерпелись, поскорбил о почившей Авдотье и малом ребеночке. А потом и молвил:
- Разные толки о том месте ходят. Да все как один - недобрые. В те годы, когда я ещё отроком был, стоял в лесу богатый хутор, и владел им мужик Никита. Хозяйственник был добрый. Работа у него спорилась, деньги большие водились. Даже сам помещик, бывало, занимать к нему ездил. Всем тот Никита хорош был, да только скуп больно.
Проходил раз мимо его дома нищий странник, да попросил с дороги воды напиться. Жена Никиты, будучи бабой сердобольной и приветливой, подала ему ковш, да монетку подарила. А Никита, отдыхавший после дневных трудов с чарой браги, как увидал, что баба денежку нищему дает, так освирепел. - Чего, мол, дурная, не собою нажитым добром раскидываешься? Так и пришиб жену на месте. А чтобы нищий о том людям не рассказал, спустил Никита на него собак.
Проклял странник Никиту перед самой смертушкой.
Недолго времени прошло, как помер и сам Никита. Бык, прежде смирный да тихий, его на рога поднял.
А опосля похорон своих наведался среди ночи Никита к своим сынам. Младшего сначала извёл, а потом и со старшим совладал. С тех пор и обходят люди то место стороною и почитают его за гиблое.
- А можно ль, батюшка, с нечистью ентой совладать? - крутит ус солдат.
- Отчего ж нельзя? - молвил поп - Можно! Только силушку надо иметь, сноровку, да дух крепкий. А ты, добрый человек, к чему интересуешься? Неужто на хутор возвернуться решил?
- Дело моё солдатское - говорит солдат - на войне не помер, чай и тут не пропаду. Глядишь, будут меня люди вспоминать добрым словом, да лесом ходить без опаски.
Задумался поп.
- Ну, коли так, и я с тобой, солдат, пойду, хоть и стар уже. - молвил поп - Давно хотелось мне то место от скверны бесовской очистить, только боязно было одному идти, а люд местный ой как тех мест боится - никто со мной пойти не хотел!
- И обо мне не забудьте! - молвил Василий. - Мне за Авдотьюшку и сынка младшенького у нечисти спросить надобно!
- Дык, и я с вами!- спохватился Степан - Как же я вас брошу?
На том и порешили.
Долгая ночь прошла в усердных молитвах перед образами, а чуть свет за окном занялся, запрягли мужики бричку, взяли нужную утварь и выехали со двора.
В телеге - не пешком. Пополудни приехали они в знакомые места. Вот и свороток с дороги, и кусты цепкие, и могилы брошенные, и дом покосившийся посреди поляны. Тихо кругом, тревожно, даже птицы не поют. Боязно мужикам, лиха повидавшим. А поп и говорит:
- Склоните, дети мои, колени в молитве! Благословлю вас на дело праведное!
Послушались мужики. Молится поп, мужиков перекрещивая, да елеем пахучим мажет. А после сам перекрестился, да помазался.
Григорий, как человек в боях да переделках побывавший, рассудил так:
- Ты, Степан, дрова руби. И дом этот, и хлев, и овин - всё как одно - подчистую сожжем! Ты, Василий, сделай из жерди пику, да коли ею всякого, кто станет из огня выбираться. Ты, батюшка, очерти большой круг посреди поля, да молитву над ним прочти, чтобы нам, ежели что не так пойдет, было куда отступить. А сам я пойду колья в могилы забивать, чтоб ни один мертвец из них больше не поднялся.
Как словом, так и делом, принялись мужики за работу.
В скором времени под домом были сложены дрова, пика заточена, и круг святой очерчен. А солдат всё молотком орудует. И слышится по всей округе страшный крик вурдалаков из - под сырой земли: пронизывают их тела острые колья.
А в скором времени дом запылал, и овин, и стаюшки ветхие. Горят так, что огонь выше елей вековых поднимается, и дым по всей поляне клубится. И вдруг, из самого пекла стали вурдалаки на свет божий лезть - с чердаков, из - под навесов, из овина, из гнилой соломы. Горят, бьются от боли, ревут на всю округу страшным криком. А Василий, знай, их пикой острой потчует, да обратно в огонь толкает. Степан все больше дров в огонь бросает, чтоб дотла сжечь проклятое место. Поп, хоть и стар, лупит мертвецов длинной оглоблей. А вскоре и солдат подоспел. Рубит наотмашь, колет, окаянных, саблей острой.
Так и угощали мужики мертвецов тумаками, пока всё подворье в угли не превратилось.
Обрадовались мужики: нет более лиха в этих местах, извели они вурдалаков всех до одного!
- Э, нет, братцы! - говорит солдат - То ли ещё будет! Это ведь мы тех одолели, кто на дворе был. А ежели кто из них в лесу хоронится? Стало быть, не прогнали мы беды, а так, зазря старались? Если кто и уцелел, то по ночи сам к нам придёт. А там держаться надо шибче прежнего! Потому я батюшку и просил свят круг очертить.
Делать нечего, стали ждать да приготовления кой-какие делать. Коней в свят круг загнали, чтоб их нечисть не подрала, пик наточили, а поп тем временем воду колодезную освятил.
Вдруг заметил солдат, что на том месте, где дом стоял, дыра круглая виднеется - стало быть, погреб! Решил он проверить, не схоронился ли в нём кто, не уцелел ли.
Залез внутрь - и видит: стоят в погребе лари да сундуки под замками крепкими. Сбил солдат один замок - полон сундук серебряными монетами, сбил второй - самоцветные камни переливаются. В третьем - шелка да дорогие бабьи цацки. А всего сундуков - с дюжину. Вот удача так удача!
Кликнул солдат мужиков, вытащили они добро на свет, да подивились богатой находке. Разглядывают мужики сокровища, радуются, а солдат себе один, самый маленький ларчик припас, да схоронил его в ранце.
Вскоре и вечер настал. Сели мужики в свят круг, развели огонёк, да ночи дожидаются. Боязно им, да делать нечего - ждут страшных гостей. Поп окурил мужиков кадилом, молитву прочел, да окропил свят круг святой водою.
Вот уже и месяц высоко, и звёздочки ясные в небе мигают, а вурдалаков как не было, так и нет.
- Видать, хорошо мы им задали! - говорит Степан - Кажись, всех извели!
Достал солдат из голенища острый нож, да порезал себе руку.
- Скоро - говорит - придут!
И впрямь, как только первые капельки крови на траву упали, вышли из лесу мертвецы, да в сторону мужиков пошли. А впереди - страшный безрукий дед.
Встали мужики со своих мест, схватили заготовленные пики, да ждут, пока мертвецы ближе подойдут.
- Ты чего, служба, на моём хуторе хозяйничаешь? - хрипит дед, да зло на солдата смотрит.
- Вот, дедушка, порядок у тебя тут навели! Тебя дожидаемся! - отвечает солдат, а сам уже рубить готов.
- Да я вас за такой порядок всех со свету сживу! - воет дед, а за ним и вся его жуткая свита завыла. Хотят мужиков ухватить, да в круг ступить не могут.
Тут мужики давай, нечистых, колоть да рубить нещадно. А батюшка всё воду святую из ведра черпает, да мертвецов ею поливает. Не могут вурдалаки до православных добраться, чахнут. Всё меньше и меньше их с каждой минутой становится, и вскоре перед святым кругом стоять остался один лишь безрукий дед.
- Ну, служивый, потрепал ты нас! Всех моих родичей извёл! А со мной - то чего делать станешь? Сердца - то у меня нет, стало быть, не сладишь со мною! А к зиме, глядишь, я новой роднёй обрасту, хе-хе!
- Это ничего, дедушка - говорит Григорий. - Зато у меня сердца два, одним с тобой поделюсь!
С этими словами достал солдат из ранца маленький ларчик, что он в погребе нашёл и вынул из него мёртвое сердце старика. Бросил оземь, да ногой растоптал.
Завыл дед, закрутился, да тут же и рухнул на траву. Подбежал к нему солдат, да саблей голову снёс. Нет больше нечистых!
Тишина кругом, луна над поляной ярко светит, да воздух душистыми травами пахнет. Сели мужики вокруг дотлевающего костра, да всё отдышаться не могут.
Как утро занялось, запрягли они коней в бричку, погрузили в нее добро, да поехали в деревню, в которой поп жил.
Часть богатства по дороге добрым людям раздали, часть на новую церковь в деревне определили, а часть поделили поровну меж собой.
Следующим утром тепло попрощались друг с другом, да отправились каждый в свою сторону.
В родной деревне солдата встретили ласково, и жил он до конца дней своих в любви и почете, нужды не зная. Саблю на гвоздь над кроватью повесил, и больше её не трогал - плуг да соха милее стали.
А по дороге лесной люди и посей день ходят без опаски, поминая добрым словом храброго солдата и его верных товарищей.