Пирус Анна Сергеевна : другие произведения.

"Ведьма из Карачева" Глава семьдесят седьмая: "Настрадалися мы, хлебнули всякого!"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    1949-й Помню, отрыли мы весной ямку с картошкой да на радостях я и сварила цельный чугунок, а ребята мои ка-ак сели возле него, так и не отошли: лупять эту картошку и едять, лупять и едять... и без соли даже. А как раз Танька Ряснинская ко мне пришла, да стоить так-то и всё-ё поглядываить на них, всё поглядываить, потом вышли мы с ней во двор, а она и говорить: - Мару-усечка! Как же ты с ними будешь? - головой качаить. - Ребята-то твои почти цельный чугунок картошки сейчас улупили! - А вот как хочешь, милая, так и будь, - отвечаю. Но весной гопики выручали. Пойдёте вы с Витькой на огороды, что возле речки, вскопаить он сотки две, чтоб мерзлой картошки с котелок насбирать, а как она оттаить, и начнем её чистить. Шкурочка на мёрзлой картошке то-оненькая была, так сразу вся и послезить, потом перекручу её через мясорубку, поджарю, вот вы и едите эти гопики. Да поджаривала их на сале, был у нас такой кусок сала... один на всех соседей. Подмазать сковородку он подмазывал, а таять - не таял. Придёть так-то Мария Васильевна ко мне: дай, мол, сало это... потом и подмажить свою сковородку, а после неё я возьму. Так вот и ходили друг к другу, то соли пойдешь попросишь, то еще чего. Как ты думаешь: легче было... вместе-то? Ну, а потом...
  
  1949-й
  В тот год мне вроде полегче стало еще и того, что Коля мой начал кое-что подрабатывать себе в Ленинграде. А учился в институте хорошо! До войны-то он успел только восемь классов кончить, а когда в сорок пятом вернулся, сразу в десятый пошёл, и в институт поступать поехал, так все на отлично сдал... Когда я раз приезжала к нему, так преподаватель всё-ё хвалил его: у Николая, мол, голова хорошая! Поэтому и тянула его, как бы лихо не приходилося.
  
  Помню, отрыли мы весной ямку с картошкой да на радостях я и сварила цельный чугунок, а ребята мои ка-ак сели возле него, так и не отошли: лупять эту картошку и едять, лупять и едять... и без соли даже. А как раз Танька Ряснинская ко мне пришла, да стоить так-то и всё-ё поглядываить на них, всё поглядываить, потом вышли мы с ней во двор, а она и говорить:
  - Мару-усечка! Как же ты с ними будешь? - головой качаить. - Ребята-то твои почти цельный чугунок картошки сейчас улупили!
  - А вот как хочешь, милая, так и будь, - отвечаю.
  
  Но весной гопики выручали. Пойдёте вы с Витькой на огороды, что возле речки, вскопаить он сотки две, чтоб мерзлой картошки с котелок насбирать, а как она оттаить, и начнем её чистить. Шкурочка на мёрзлой картошке то-оненькая была, так сразу вся и послезить, потом перекручу её через мясорубку, поджарю, вот вы и едите эти гопики.
  Да поджаривала их на сале, был у нас такой кусок сала... один на всех соседей. Подмазать сковородку он подмазывал, а таять - не таял. Придёть так-то Мария Васильевна ко мне: дай, мол, сало это... потом и подмажить свою сковородку, а после неё я возьму. Так вот и ходили друг к другу, то соли пойдешь попросишь, то еще чего. Как ты думаешь: легче было... вместе-то? Ну, а потом...
  
  А вот что потом... Вожуся я так-то раз во дворе, глядь, - цыганка идёть:
  - Давай погадаю!
  Пристала ко мне да пристала.
  - Отстань, - я, ей-то. - Сроду я не гадала. Вы всё только врете!
  А Бариниха, что напротив жила, очень верила во все эти гадания, вот я и говорю этой цыганке:
  - Иди-ка ты во-он к той-то соседке, она с мужем живёть, есть у нее, чем заплатить тебе...
  - А что ей сказать?
  - Да нагадай, что детей трое, что муж непьющшый... а от меня отстань.
  Она подхватилася да к ней. Слышу, уже сидить, турчить там. Ну, видать и отгадала всё правильно, да еще и своё приплела, паразитка... потом Мария Васильевна мне передала: берегись, мол, одной женщины черной, она тебе подделаить.
  Ну, ушла эта цыганка и я-то думала, что на этом и конец, скажу потом Баринихе: дура, мол, ты дура, это ж я подослала цыганку-то. Посмеемся с ней да и всё, ан не тут-то было. На другой день побежала я к ней за мясорубкой, а она и смотреть на меня не хочить, да положила эту мясорубку на порог и говорить:
  - На, бери... - Еще и прибавила: - Ты, Мария, к нам больше не ходи...
  - Чаво? - опешила я.
  - Говорят, что ты - ведьма.
  Ну да, и рядом жили вроде бы хорошо, а вот такое вдруг и брякнула...
  А как раз перед этим соседей вызывали в энкавэдэ и пытали про Баринова: что он при немцах делал, чем жил? Вызывали и меня, а я еще и сказала:
  - Ну, что вы меня вызываете? Кто ж его знаить, чем он жил. Разве ж мне до него было? Мне детей надо было кормить, а не за ним следить. - А ведь было что рассказать! - И не тревожьте вы меня больше, и не вызывайте, ничего я про него не знаю, и говорить вам не стану.
  И вот теперь сам Баринов еще и прибавил:
  - Есть, - мол, - люди такие, которым голову отрубят, а они поднимаются и идут.
  Во как!.. А ведь учителем был...
  - Да-а, - говорю, - что-то я не видела таких безголовых... кроме тебя.
  И больше говорить с ними не стала, завернулася да пошла. Думала-то, что этим всё и кончится, - попсихують они, попсихують и конец, - а дело вон как обернулося: так и осталася я ведьмой.
  
  И с тех пор прекратилася моя дружба с соседями, теперь уж не пойдешь, не попросишь соли в долг... да и того сала, которым сковородки всем миром подмазывали - тоже, а если у меня кто и возьмёть что-нибудь, так и за своим постесняюсь сходить. И уж так отвыкла от людей, что боюсь и в чужую хату зайтить.
  
  Помню, умер Николай Васильевич Ермольев...
  Уважала я его, добрый и умный мужик был, царство ему небесное!.. Пошла я, значить, попрошшаться с ним, наклонилася над ним так-то... по долгу-то по христианскому, и знаешь, сколько там народу было, так все повытрашшылись на меня! Да еще потом и судачили, будто я в губы его поцеловала... Да кто ж мертвеца в губы-то целуить? Я только и наклонилася. Во как...
  С тех пор и довольно ходить прошшаться.
  
  А потом и отказываться перестала: ведьма так ведьма.
  Как-то гляжу, идёть ко мне Вера с Рясника:
  - Знаешь, Марусь, прямо и не знаю, как тебе сказать...
  - Давай, говори, я не обижуся на тебя ни за правду, ни за кривду.
  Помялася она, помялася, а потом и говорить:
  - Слышала я, будто ты знаешь что-то...
  - А что я знаю?
  - Подворожить, вроде, можешь.
  - Подворожить? - улыбаюся. - Какая ж у тебя беда?
  - Да с мужем у нас, с Тихоном... Всё-ё мы ругаемси...
  - Да-а, - говорю, - дело у тебя плохое... Вот что: возьми-ка ты водички из святого колодца и прочитай над ней "Отче наш...", а как только твой мужик начнёть к тебе скопляться, то скорей - к этой водичке и-и в рот ее. И держи... Замолчить - выплюнь. Ну а если у самой сердце взыграется, опять то же самое проделай, оно и обойдется.
  - Мару-усечка, неужто правда?
  - Что-о ты! - говорю. - Самое верное дело!
  Ну, что мне ей было ответить? Сказать: дура, мол, ты дура, прожила век и этой-то байки не знаешь? Да пусть уж лучше так и останется.
  И сходила моя Вера к святому колодцу, и набрала водички, и пользовалася ею...
  Встретила её как-то, спрашиваю:
  - Ну, как у тебя с Тихоном?
  - Ой, ты знаешь... Лучше!
  - Вот и хорошо, так и продолжай.
  Посмеялися мы потом с Виктором над этой Верой: будить теперя нябось всем рассказывать, как я ее вылечила.
  
  Ну, а теперь про коровку свою расскажу.
  Мы-то корову эту купили, когда из Орла в Карачев вернулися, и хоть старая она уже была, но молоко давала и сено ела самое последнее, оборыши одни, да и то, не всегда я их могла купить.
  В тот год... Ну да, помню, что в тот год Витька мой как раз школу кончил, он же во время войны-то не учился, а только потом... И как раз в тот год кончил десятый класс и уехал работать учителем физкультуры в деревню, вот и осталися мы с тобой.
  А еще помню, что как раз в тот год запретили дрова на базаре санками продавать...
  Кто запретил?..
  Да власти и запретили!
  А чем это им мешало, тоже не знаю... Но раньше-то купишь саночки этих дров на базаре, да и протопишь хату, а теперя...
  Запретили, значить, дрова санками продавать, а я и увязалася за торфом ездить... да чуть себя ни погубила. Прямо в пропасть какую-то лезла! И волки меня чуть с этим торфом не съели, и в речке чуть не утонула, да и корову свою... Одурела, чтолича? А что ж, от бедности и забот человек дуреить?
  
  А в эту зиму я всё бардой* ее отпаивала, через неделю километров за десять к спиртзаводу её водила. Как напьется она там этой барды!.. так еле идёть назад. Да и сама несу два ведра на коромысле, а в поле еще и жневнику* мешок надеру, приташшу, отдышуся... а на ночь резь ей сделаю, бардой перелью, вот она и сыта была этим.
  
  Еще ходила я в поле траву из-под снега добывать, или соломы какой старой там найду, или сена. Помню, Бережанские колхозники как-то подобрали стог, а подонки и осталися, так я пойду вечерком, наберу их...
  А раз мужик какой-то застал меня да кричить:
  - Ты чего сюда ходишь?
  Но ничего... мешок не отнял, попугал только.
  Через какое-то время пошла опять... А как раз под Велик день это было и половодье уже начиналося, воду несёть!.. и мосточек-то через речку еле-еле дышыть! Но крыг* еще не было... не было еще крыг, а то бы я тогда подумала если свалюсь с мостика-то, то ухвачусь за крыгу и выплыву.
  И вот иду я по этому мосточку, а ветер!.. И мост-то подо мной весь ходуном ходить! Только я перебралася через него, а он... р-раз и сорвись в воду! Мостик-то... Я как пала со своей ношей на коленки!.. и молиться: Господи, слава тебе, что сохранил меня! А то юркнула бы в воду эту темную, да там-то меня и нашли б... с ношей этой.
  Опомнилася чуть, глядь: мужик какой-то идёть! Куда деваться?..
  Ну как же, а вдруг увидить меня?.. Если увидить, то ведь сразу подумаить: а-а, значить, мол, и вправду ты ведьма, кто ж еще под Велик день ночью пойдёть сюда?.. Да спряталася за куст, отлежалася чуть на своей ноше, а потом уже и пошла домой.
  
  И в другой раз... Там-то, где сейчас дачи, жневник хороший оставался. Пошла я, значить, деру его из-под снега-то и вдруг: фью-ють мимо меня! Я так-то подхватилася, гляжу: мужчина ко мне идёть.
  - Ну что ж ты лазишь по снегу-то? - А сам аж трясется весь. - Ведь я чуть не застрелил тебя! Думал, что волк...
  - Что ж плохо целился? - говорю. - Да и еще раз пульнуть можно было...
  А он:
  - Не решился. Чувствовал вроде... - А сам так напугался! Ну, если б человека убил ни за что, ни про что! - Дети-то у тебя есть? - спрашиваить.
  - А то нету... Тройка цельная!
  - Ну что ж ты этот жневник дерёшь? - А там копнушка* неподалеку стояла, так он сейчас раз-раз, раскидал ее: - Бери, бери вот отсюда, снизу.
  - Боюся, - я-то ему, - ишшо схватють...
  - Да какой чёрт ночью схватить? Кому это гнильё нужно-то, кто его караулить?
  И набрал мне мешок цельный, еще помог и на плечи поднять. Во, как бываить, милая...
  
  Так-то с коровкой моей мы и жили, так-то зиму и протянули, а
  в апреле...
  А в апреле вышла она на огород, да и пала на ноги. Старая ж была... да и близкое ль это дело по двадцать километров отхаживать за этой бардой! Вот она и не выдержала... Лежала прямо на огороде, и даже водички ей, бедной, нечем было согреть.
  С месяц, должно, она там пролежала, и отелилася даже. Молока, конечно, не дала, но я все ж попробовала её теленочка отпаивать и стала у соседки молоко брать, а она что ж, паразитка! Посымить с него сливки, а теленок пить его и не хочить... Пришла к ней раз и говорю:
  - Варь, ну что ж ты делаешь!..
  - Нет-нет, - глазами закрутила. - Не снимаю я, не снимаю...
  - Да разве я не вижу, что это бурда, а не молоко, да еще и водой разбавленная.
  И пришлося мне этого теленочка зарезать.
  Зарезали и коровку мою, а мясо... Она ж старая была, худая... Ни за что я мясо это на базаре раскидала, и на том-то дело моё с коровкой и кончилося.
  И вот теперь как вспомню об этой корове, так сердце мое кровью и обольется. Как же я мучила её, бедную... и как же сама с ней мучилася. Но она, старая, сдалася, а я помоложе была, вот и вытянула.
  
  А отбиваю от себя эти мысли страшные тем, что и людям-то не слаще жилося. Коля-то наш... Он же в войну на передовую вначале попал, при самом фронте части их стояли, а тогда изобрели чертовину какую-то, - огнём немцев палить. Повесють эту оружию солдату на плечи и теперь должен он с ней подобраться к окопу немецкому и поджечь его... Как будто там тараканы какие сидели... Да немец и высунуться им не давал! Как какой высунулся, так и готов. Вот и лежали солдатики зимой в окопах этих по неделе голодные и холодные.
  - Мы, - рассказывал, - как вылезем из них, так нас даже узнать нельзя было!
  Из их отряда только двое в живых и осталося: кто погиб, кто замерз... Свярнулся, должно, калачиком и замерз... Вы хоть в хате сидели, кое-как да накормлены были, а уж Николай мой бедный так настрадался, что и не приведи Господь!
  
  Кончилося мое дело с коровой, а молоко платить и прислали...
  А вот так и прислали... Ну, скажи, есть ли совесть у государства? Где ж мне его взять-то?
  Вот и пойду, бывало, на базар, куплю за последние деньги маслица топленого бутылочку, принесу домой, отогрею, да хоть немного и отолью... похлебку-то вам помаслить, и понесу потом:
  - Нате, подавитеся! У меня ж нет коровы, что ж вы с меня тянете?
  А приемшик веша-аить, считаить да ставить:
  - Была-а у тебя корова в этом году, была...
  - Была, да нетути еще и с весны, кого ж я подою теперича?
  - Иди в райком, там и жалуйся.
  Пойду... а там то же:
  - У вас записана корова с начала года...
  А-а, что б вам!.. Ругаюся-ругаюся, кляну-кляну, а что толку-то при такой власти? Вот и носила до конца году...
  
  А-а, настрадалися мы, хлебнули всякого при советской власти. Сталин-то, когда царствовал*... Его ж и назвать-то даже не знаешь как: ни то дракон, ни то еще как. Помню, как поставили его после Ленина, так люди сразу и заговорили: Ленин, мол, в ботинках ходил, а Сталин - в сапогах, напролом теперича полезить, и ничего под ногами разбирать не станить. И еще: он же грузин, а грузины с ножами не расстаются, спать, и то чтоб сабля рядом лежала. А танцевать пойдуть... и тут ножи! И такой вождь с добром, нешто, придёть? Не-ет, такой и будить: как что - убить, зарезать!
  И точно. Сколько-то он еще продержался, а потом как начал зажимать, как начал замуздывать! Аресты началися, расстрелы... Пойдёть муж на работу, и не знаешь: вернется ль? Мы ведь в народе жили и все его жестокости видели.
  И сколько ж он людей погубил, Боже мой!.. Да все люди-то какие, что ни самый умница, то и уничтожал.
  Не знаю, не знаю... В жизни только две радости у меня и было: когда Карачев от немца освободили и я узнала, что Коля с Сенькой живы, и другая, когда Сталин помер... подох. Разве ж можно о нем сказать помер?
  И слов нет, чтоб про него рассказать, и слов нет, как назвать его и как опозорить! Где он ляжить-то сейчас, где его могилка-то?.. На Красной плошшади, говоришь? Ох, хоть бы потоптаться по ней, по могилке по этой, и то б от души отлегло.
  
  Потом Маленков заступил*. С Маленковым дело стало получше, но он же мало правил.
  Потом - Хрущёв*. Ну, он хоть и шухорной вождь был, но сначала много сделал: Сталина разоблачил. За это ему золотой памятник поставить надо. А потом как попёр в дурь! Все: горшочки, горшочки... потом за кукурузу принялся, это запретить, то запретить, яблони налогом обложил, мужики сады выпиливать стали, у кого корова была - продать немедленно!
  
  Помню, стоять так-то на базаре мужик, баба его и мать... коровку продають. И мать-то так плачить, так убивается, аж свету божьего из-за слез не видить!
  - Знаешь, - говорить, - если б сейчас меня похоронили, то семье легче было б, чем корову продавать. Дочка сейчас двойню родила, так что ж она теперича с детьми делать будить, без коровки-то?.. Да ведь не только мы пропадём, всю деревню обобрали!
  
  А что я думала: зачем он всё это делал... Мы ж тогда не знали, только потом... Он же тогда в Америку съездил и дал слово обогнать её, но как обгонишь-то, где мясо взять? Вот и решил, видать, деревни пообчистить, а в колхозах - наоборот: совсем запретил резать... Ну какой же хозяин так делал? Мало ль летом скотины разведётся! Летом же лишний поросеночек, лишний гусёночек, овечка - всё не помеха, а к зиме им же кормов сколько надо!.. вот и оставляли только нужное. А Хрущёв этого не понимал и зимой в колхозах начался падёж скота.
  
  Господи! И сколько ж скот этот бедный страдал при советской власти!.. Танька, моя сестра двоюродная, тогда еще жива была и работала в колхозе, так что ж, бывало: придёть на ферму, а кормить овец и нечем. Стоить этот скот и аж друг друга шшыплить от голода... ягнята - маток. Пойдеть она к председателю, кричить-кричить там, вот и выкричить: выпишуть ей полвоза сена. Привезёть его на ферму, кинить овцам по шшапоточке... вот только тогда и сама поесть, а то весь день голодная и ходить.
  - Мне, - говорила, - и в горло-то ничего не лезить, на этих овец глядючи.
  Понимаешь, какое сердце было?
  
  Вот так эту скотинку зимой и кормили, а весной, какие живы осталися, выгнали в поле, там же рожь только-только зеленеть начала. Ну, скотинка голодная как хватила этой ржи с голодухи-то!.. А разве ж можно? От зелёнки сразу живот у неё раздувается! Вот овцы тут же и пали.
  Виктор тогда в редакции работал и пошел по заданию в этот колхоз, а они ле-ежать на зелёночке, всё равно как шары какие, всё поле ими усеяно! Подошел к одной... околевала та как раз, а около нее ягненочек бегаить. Поймал он этого барашка и принес домой:
  - Мам, давай выходим...
  Взялася я, правда, а знакомый Васька-ветеринар и говорить:
  - И не старайся, и не трудись. Им же зимой не то что сена, а даже воды вволю не дают, так они друг с друга иней слизывают. Вот и сбивается у них в желудке шерсть комом... Не выходишь ты его, и не трудись даже.
  А барашек этот уже веселенький такой стал, прыгать начал!.. Но потом околел все ж.
  
  Вот и говорю теперь: как же я страдаю по скоту по этому! Как началися эти колхозы, так и стали его мучить, и мучають до сих пор. Люди-то ещё кой-как сыты, а скот...
  Господи, и когда ж эти их страдания только закончуца?
  Так-то, если увижу какую лошадку справную, сердце моё и отойдёть, вроде как и радостно мне станить...
  Да это конюх тут один из больницы мимо нас ездить, и лошадь у него, как качулка круглая, вода на ней не удержицца!
  - Ох, и лошадка у тебя! - говорю ему как-то. - Ухоженая, чистенькая.
  - Ну что ж... не знаешь, чтолича?
  А он сам с Рясника, из породы кулаков. Ему-то хоть и не пришлося пожить, похозяйничать как надо, отцу только, но, видать, кровь крестьянская в нём и до сих пор еще осталася.
  
  Будет продолжение.
  
  
  *Барда - отходы от выгонки спирта.
  *Жневник - остатки от сжатой ржи.
  *Крыга - глыба льда.
  *Копнушка - небольшая копна сена.
  *1924 - 1953 год.
  *1953 - 1956 год.
  *1956 - 1963 год.
  *Компания по выращиванию рассады в горшочках и повсеместным посевам кукурузы. Друзья! Электронную или печатную книгу 'Ведьма из Карачева' можно заказать по ссылке https://ridero.ru/books/vedma_iz_karacheva/ Приглашаю Вас на свой сайт, где кроме текстов, есть много моих фото пейзажей. http://galinasafonova-pirus.ru
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"