Это был скандал на всю школу и позор на мои, тогда уже пробивающиеся, седины. Ученик театрального класса, талантливый мальчишка, любимец местной публики (особенно девичьей её части), Лёха Пэ подался в кришнаиты. Где-то с конца 10-го класса начал он пропускать вечерние репетиции -- как выяснилось, предпочитая им уроки пения мантры "Харе Кришна", а в 11-м заявил, что школу заканчивать не намерен, ибо всё это суета и томление духа (то есть, пардон, майя и тришна), да и в родительском доме ему теперь тоже делать нечего...
Я тихо горел багровым адским пламенем и скрежетал зубами. Дело ведь было не только в том, что это случилось в моём, мною же созданном и уже пятый год пестуемом классе. И даже не в том, что "доброжелатели" из коллег и родителей с нескрываемым смаком обсуждали инцидент, единодушно выражая надежду, что наконец-то этот ненормальный, неформальный, непонятный класс прикроют, а самого Пинчука с его дурацкими экспериментами попрут из школы. Желательно в армию, пока возраст позволяет.
Главная причина моих скорбей была в том, что я сам, собственными руками создал все необходимые и достаточные условия для катастрофы. Потому что таскал своих учеников повсюду, где появлялось что-либо новое и интересное. А время -- конец 80-х -- было такое, что новое интересное появлялось едва ли не ежедневно. К тому же я исповедовал принцип: максимальная открытость и выход на любые острые вопросы. Или другими словами: не давать пресловутому плоду дозреть (или точнее -- догнить?) до стадии запретного, срывать и усваивать его, пока он не стал ядовитым именно в силу своей запретности.
Ну, например. Когда мои отроки и отроковицы учились в 9-м классе, вышел на советские тогда ещё экраны супер-пупер-шок-фильм "Маленькая Вера". По нынешним временам фильм совершенно невинный -- ну подумаешь, целых сорок секунд постельная сцена с обнажённой натурой, да и вообще, если разобраться, кино не о том. Но тогда, впервые... И пошелестели шепотки: "Видел?" -- "Ну да, блин, как же: там ведь до 18-ти... А ты?" -- "Я тоже нет, но Витяня из "вэшников" видел: там та-а-акое!.." и далее пересказ содержания и идеи фильма в терминах и понятиях Витяни -- хама, быдла и гопника.
Лучший способ защиты нравственности -- нападение на неё. На ближайшем классном часе как бы невзначай спрашиваю: "Народ, не сходить ли нам на "Маленькую Веру"? А то люди разно говорят, я сам тоже не в курсе, только чужие мнения глотаю -- не пора ли составить своё?.."
И вот мы уже входим в зрительный зал: я и три десятка лиц до 16-ти, не говоря уж о положенных 18-ти. Почтеннейшая советская публика, коей большинство в нетерпеливом ожидании темноты сидит, втянув голову в плечи и воровато озираясь -- не застукает ли кто из знакомых? -- прерывает процесс слюноотделения и взвивается кострами: "Дети!" "Целый класс!" "Какая дура детей привела?" "Дура и дети" тем временем спокойно рассаживаются по своим местам, открыто глядя по сторонам и -- честно! -- не желая никого эпатировать, а только желая узнать, что за такое кино эта "Маленькая Вера".
Ну и посмотрели. Ну и потом, как водится, обсудили -- спокойно, без кривых ухмылок и зажатого хихиканья. Ну и нормальный фильм -- правдивый, наводящий на размышления... хотя, скажем прямо, довольно-таки истеричный, бьющий больше в эмоции, нежели в мысль. Постельная сцена? Сцена как сцена -- а куда деваться, если так оно всё и происходит?.. Короче -- кажется, никто во вверенном мне классе невинность тогда не потерял (а впрочем, я не проверял), зато, смею предположить, все стали немного взрослее. По-настоящему взрослее, не за счёт приобретения знаний в области анатомии и физиологии, а за счёт тренировки навыка смотреть своими глазами и думать своими мозгами.
Но вернёмся к "Страстям по Алексею".
Наше любопытство не ограничивалось только светской культурой. Мы читали Владимира Соловьёва, Зигмунда Фрейда и всех, кто между ними. Мы занимались туризмом, боксом и хатха-йогой... вот, кстати, ещё одна картинка: стоим с пацанами в Вирабхадрасане N2 -- на одной ноге, а другая нога, туловище и сложенные "лодочкой" вытянутые вперёд руки образуют параллельную полу прямую, причём все мы в плавках (за неимением набедренных повязок), сосредоточенно считаем удары метронома, а за стеной бесится пересменка; вдруг дверь в класс распахивается и раздаётся звонкий девчачий голос: "А у вас веник е?.. Ой!!!" -- дверь с треском захлопывается. Мы как истые йоги храним невозмутимость, хоть это даётся труднее, чем удержать равновесие в данной позе.
Заходили частенько и в православный храм (благо, тогда это ещё не было ни модно ни тем паче официально), общались с батюшками (попадались и толковые). Кое-кто из наших (включая меня, грешного) принял Крещение -- между прочим, Лёха тоже. Дискутировали с буддистами и с баптистами. А когда на улицах заплясали первые кришнотики, нанесли визит к ним. Может и не пошли бы, но одна моя хорошая знакомая, в нашей же школе работавшая психологом, упросила составить ей компанию: дескать, кто-то там её настойчиво приглашает, а она одна боится...
Поначалу было занятно (экзотика всё-таки), но довольно скоро я там заскучал, и мои присные тоже. Из вежливости досидев до конца мероприятия и выйдя наконец на вольный воздух, мы, обменявшись впечатлениями, уже через пять минут переключились на другие темы. Правда, Алексей всю дорогу был отчего-то задумчив, ну да мало ли отчего -- задумчивость являлась его естественным состоянием...
И вот -- здрасте пожалуйста! Додумался... Ах ты гадкий, ах ты грязный, неблагодарный поросёнок! Я ль тебя не холил-лелеял, я ль не защищал тебя от гопников, я ль не тратил на тебя многие часы своей единственной жизни, отвечая на твои вопросы, разгребая твои душевные коллизии, играя с тобой в шахматы (в кои ты без зазрения совести нередко у меня выигрывал); я ли не подбирал для тебя в наших спектаклях роли поинтереснее и поглавнее, я ли... Да ведь я разве что грудью не кормил тебя, засранец -- ты же знаешь, что будучи педагогом мудрым и демократичным, я никогда не выделял в коллективе каких-то там любимчиков, но ты был один из тех, кого я... "никогда не выделял". И вот уже твоя мама, все эти годы произносившая моё имя-отчество с благоговейным придыханием и конспектировавшая мои спичи на родительских собраниях -- вот она с ненавистью кричит мне в лицо, что я её обманул, что я тебя, её сына, погубил, а я на это бормочу, что-де на самом деле ничего страшного, что ты уже взрослый и вправе сам выбирать свой путь... но понимаю, что при всём своём материнском эгоизме она отчасти права. И это очень сильное "отчасти", на которое я ровным счётом ничего не могу возразить -- пуповина перерезана окончательно и восстановлению не подлежит.
Проблему семьи и школы уладили быстро: я взял Лёху за руку и мы отправились прямиком к их лидеру, которому без всяких дипломатических реверансов было заявлено: у нас, конечно, свобода совести, но мальчик должен окончить школу и по крайней мере до совершеннолетия жить дома, -- в противном случае ваша организация будет иметь серьёзные неприятности на самом официальном уровне. Тогда, в 91-м, эта нота была голым блефом: никаких соответствующих законов не принималось, деморализованный советский народ хавал всё -- от дешёвой порнухи до мудрёных эзотерических учений; молитвенных домов и т.п. развелось не меньше, чем видеосалонов и коммерческих ларьков, и если б уж я действительно захотел напрячь местное отделение "Общества сознания Кришны", рациональнее было бы обратиться не в государственные органы, а к каким-нибудь браткам. К счастью, главный кришнаит города нашенского оказался человеком вменяемым, он (хоть и не без ироничной улыбки) дослушал мою тираду до конца и тут же распорядился: школу закончить, дома жить. Алексей послушно кивнул, и это послушание закусило меня ещё сильнее. Синхронно скрипнули зубы и дверь, я вышел. Один.
С этого дня всё станет плохо. Лёха будет приходить в класс, где я, доселе ограждавший его от чрезмерного стёба со стороны товарищей, первый разверну кампанию обструкции. Мой либерализм лопнет от обиды. Моя веротерпимость свернётся в едкую сыворотку язвительной критики любого инаковерия. Шутки-прибаутки про кришнаитов будут особенно приветствоваться и поощряться, и если всегда на переменах в моём кабинете играла разная (кроме попсы и блатняка, разумеется) музыка, под которую всяк желающий мог переключиться и расслабиться, то теперь в репертуаре надолго пропишется одна песня -- майковский "Гуру из Бобруйска" с глумливым "харе Кришна" в финале. Если раньше я яростно отстаивал право своих учеников на свободу внешнего вида (ибо в те времена было далеко не так вольно относительно формы одежды), то теперь с не меньшей яростью стану нападать на специфические кришнаитские детали в лёхином облачении, а однажды даже схвачу ножницы с намерением остричь этот дурацкий хохолок посреди его наголо бритой башки... не сделаю этого только потому что вдруг вспомню: когда-то математик точно так же хотел обскубать МОИ хиппанские патлы.
Однако, если не считать того сиюминутного психоза -- побочного аффекта идеологической войны, наши отношения внешне выглядели корректно, я даже заступался за Лёху перед коллегами, не желавшими его аттестовать из-за многочисленных прогулов, а также позволил ему сдать выпускной экзамен по своему предмету рефератом. Кроме того, строго предупредив Алексея относительно миссионерства (ибо он, как и подобает неофиту, сразу ринулся проповедовать) и где шуткой, где игнором, где переключением внимания на насущные цели и задачи (благо, уже полным ходом готовился выпускной спектакль) погасив первую вспышку любопытства одноклассников, я всё ж постарался (хватило ума) не ставить отступника в положение изгоя. Между ним и ребятами сохранились вполне дружеские отношения. Кто-то его жалел, кто-то беззлобно (в отличие от меня) посмеивался, кто-то общался с ним так, будто ничего и не случилось -- притом ни у кого не проявилось желание "попробовать" того же, что и он. Совершенно здоровая реакция.
Впрочем, не станем завираться насчёт того, какой Николай Рудольфович мудрый и добрый руководитель. Крестовый поход не состоялся не только потому что где-то в Марианской впадине души мне это было противно. Во-первых, я растерялся и отпустил процесс катиться по инерции; во-вторых, теплилась надежда, что Алексей одумается и вернётся в мои распростёртые объятия... даже сны снились: вот он, Лёха Пэ, цивильно одетый и весь такой улыбающийся, идёт мне навстречу, мы крепко жмём друг другу руки и торжественно возвращаемся в наш любимый класс -- просыпался, как это ни дёшево-сентиментально, в слезах. В-третьих, при всём бурлении эмоций я всё ж соображал: каким бы капитальным ни был мой кредит доверия у учеников, перегну палку -- сам окажусь изгоем. В-четвёртых -- и в главных -- ребята были достаточно взрослыми, чтобы решать каждый сам за себя: нужно это ему или нет.
А Лёха... как ни цинично это для кого-то прозвучит, судьба его такая.
Но кришнаитов я с тех пор возненавидел. Одно время у Дома книги на Светланской стояла прелестная блондинка с "Бхагавадгитой". Мне приятно было с ней потрепаться, хоть она и поспешила заявить при первом же разговоре, что секс у них только для зачатия детей -- в конце концов, секс (то есть его отсутствие) -- не препятствие для духовных бесед, и я мог по полчаса торчать перед лотком, мешая ей работать. В критические дни, когда история с Лёхой достигла максимального напряжения, мне довелось идти мимо Дома книги. Недолго думая (думая ли вообще?) я решительно повернул к очаровательной кришнаитке и совершил акт брутального наезда на её мировоззрение, заключив свою тираду в лучших ортодоксальных традициях: ваш Кришна -- дьявол, а вы -- идолопоклонники. Девушка, сперва опешив, быстро перешла в контратаку и тоже не стеснялась в выражениях, очевидно забыв, что по их религии считается грехом оскорблять чужие верования (это нам, христианам, можно, а им -- ни-ни!). Наверное, со стороны наша полемика выглядела очень смешно. До сих пор неловко: спорил с блондинкой, да к тому же в общественном месте!
Тут ещё -- всё к одному! -- супруга моего университетского товарища загремела на неделю в психушку под влиянием массового шоу с участием какого-то большого кришнаитского учителя. К его приезду местные "преданные" арендовали зал ДК имени Ленина, за проповедью последовали традиционные песни и пляски, которые вылились в гуляния в сквере (так и хотелось написать: "в скверные гуляния"), где экзальтированная публика под темпераментную перкуссию и взвинченное вопение "Харе Кришна" отрывалась на всю катушку... вот некоторые и соскочили с катушек. Супруга приятеля повалилась на клумбу в неестественной позе, уставив широко раскрытые, но ровно ничего не видящие глаза в бездонное небо, ей было хорошо. Мужу, которого она затащила на сие мероприятие, было плохо: он пытался привести свою благоверную в чувство, помня, что дома маму и папу ждут две маленькие дочки. С супругой, слава Богу, обошлось, но кришнаиты в лице моего однокурсника приобрели ещё одного лютого врага: вскоре после того случая он (человек весьма интеллигентный и мягкий по натуре, даром что бывший боксёр) с криком "Ах ты Кришна!" нокаутировал какого-то кавказца, имевшего неосторожность привязаться к его жене. Потом рассказывал об этом, краснея то от гнева, то от стыда.
С тех пор, если в разговоре с кем бы то ни было (а с учениками особенно) всплывала тема сознания Кришны, позиция моя была однозначной:
Кришнаиты ужасны, да-да-да!
Кришнаиты опасны, да-да-да!
Они охмуряют.
Они лишают свободы.
Они зомбируют.
Они разрушают личность.
Они разбивают семьи.
Они экспроприируют частную собственность.
Не ходите, дети, к кришнаитам никогда!
Кстати, о детях. Детей кришнаиты... не едят. Но, видимо, только потому, что принципиальные вегетарианцы. А то бы...
Тут впору возникнуть этакому правильному благообразному товарищу, строго на меня посмотреть и спросить в упор: "Брат, а ты сам православный? Если да, то не понимаю тебя. На словах вроде обличаешь этих язычников, но интонация у тебя какая-то... неправильная интонация..."
Терпение, брат, терпение! Очень надеюсь, что скоро ты меня поймёшь.
Да, видал я кришнаитов со стеклянными глазами, лишённых хоть сколько-нибудь адекватного восприятия действительности, тупо бормочущих мантру и в диалоге механически повторяющих то, чего в них напихали "духовные", с позволения сказать, наставники. Некоторые из них едва не пустили по миру свои семьи, таща всё более-менее ценное в организацию, лидеры которой кто по сребролюбию, кто по неразборчивости, кто по такому же слепому фанатизму принимали их вклады без лишних вопросов. (Слава Богу, всё здесь описанное -- не Лёхин случай, но об этом ниже.) Однако -- будем честны! -- встречал я среди тех же кришнаитов и людей здравомыслящих, лишённых бредовой навязчивости и отнюдь не лишённых чувства юмора, с живым умным взглядом и внимательным отношением к окружающим. Каков процент тех и других? Не знаю, брат, статистику не вёл. Но могу повторить: есть как те, так и другие.
Да, брат, я православный. И поэтому, увы, достаточно информирован о том, сколько в православии, которое я действительно считаю учением светлым и высоким -- людей не просто грешных (все грешны, знаем), а озлобленных, зацикленных на себе, ненавидящих ближнего своего как самого себя, а себя -- как Бога; трусливых и одновременно агрессивных (насколько трусливых, настолько же и агрессивных); сколько властолюбивых мракобесов разных рангов -- от бабульки в иконной лавке до иного епископа, сколько невежественных служителей, не знающих ни жизни, ни человека (и не желающих ничего знать), не осознающих своей профнепригодности, но поставленных в положение учителей и ретиво несущих благоглупости в массы...
Вот, дабы не отделываться общими фразами, пример из реальной жизни. Не так давно довелось мне стать крёстным младшего сынишки моего бывшего ученика -- кстати, одноклассника Лёхи Пэ. Как водится, крещаемые (человек пятнадцать обоего пола от младенцев до пожилых), их родные и близкие выстроились полукругом перед аналоем и купелью, батюшка (некоторым присутствующим по годам в сынки годящийся) начинает обряд. По ходу действия он несколько раз останавливается и проводит этакую экспресс-катехизацию. Что ж, дело полезное, учитывая невесёлый факт довольно смутного представления многих принимающих Крещение о том, что и для чего с ними делают.
Остановка первая: "Сейчас я буду читать Символ Веры. В нём излагаются основы Православного учения. Вообще-то его должен читать один из крёстных, но поскольку никто из вас этого не знает -- так и быть, прочту я..." А почему, собственно, никто не знает? В 2001-м, в Питере, когда крестили дочку друга, мне уже приходилось выполнять эту ответственную, но приятную миссию. Там священник был попроще, он спросил в лоб: "Ты крёстный? Символ Веры читать будешь. Знаешь? Читай!" Я, конечно, перепугался, волновался, запинался, но как-то справился. Вроде, за прошедшие семь лет не забыл, мог бы и теперь помочь соблюсти канон. Да что я -- тут и без меня достаточно людей воцерковлённых, ежедневно читающих Правило, в котором Символ Веры обязательно присутствует, они сделали бы это ещё лучше... Ладно, это пока всего лишь курьёз.
А вот это уже симптом. Остановка вторая. Молитва -- заклинание дьявола. Замечательная, древняя (ещё с апостольских времён до нас дошедшая) молитва, главная цель которой -- ОСВОБОЖДЕНИЕ души человеческой от власти зла. Заметив мимоходом, что Христос освобождает нас от ига сатаны, юный батюшка затем подробно и со вкусом разбирает козни лукавого. В частности, предупреждает о том, что дьявол очень хитёр и часто подсовывает нам свои мысли и желания, выдавая их за наши собственные. И мы порой наивно полагаем, что реализуем свою волю, а "на самом деле" выполняем волю сатаны. Интересно, а КТО подсунул батюшке ЭТУ мысль?.. Увы, он изрёк не своё частное мнение. Это мнение культивируется в церкви веками, и не знаю, сколько пользы оно принесло, но боюсь, вреда от него гораздо больше. Как минимум по двум причинам:
--
оно ставит под сомнение целостность человеческой личности;
--
оно снижает (порой до нуля) степень личной ответственности человека за свои дела, слова, мысли, желания и состояния.
Пояснить? Пожалуйста.
Начну со второго пункта, он попроще будет и, думаю, многие уже поняли без пояснений. Однако же проиллюстрируем.
Есть одна... притча не притча, байка не байка... история в общем, которую мне доводилось слышать и от православных, и от буддистов, причём те и другие считают её своей. Авторские права тут несущественны, существенна универсальность смысла. Итак...
В одном монастыре некий монах во время поста соблазнился чревоугодием, раздобыл где-то куриное яйцо и вознамерился ночью втихоря его слопать. Только сырое он есть не хотел, а на монастырскую кухню, знамо дело, не понесёшь, поэтому сей изобретательный малый решил сварить несчастное яйцо на свечке: набрал в металлическую плошку водички, водрузил её над пламенем и сел ждать, когда же вода закипит и яйцо сварится. За этим занятием его и застукал настоятель: "Сын мой, что ты делаешь! Побойся Бога! Пост в самом разгаре, а ты скоромишься!" Монах, понятное дело, в ноги: "Простите, отче, сам не знаю, как так получилось -- бес попутал!" А бес, который всё это время прятался в тёмном углу кельи, кричит: "Неправда! Я сам уж сколько тысяч лет живу, а первый раз вижу, как яйцо на свечке варят!.."
Вот другая иллюстрация, более современная. Это отрывок из моей инсценировки романа Энтони Бёрджесса "Заводной апельсин" (pardon за такую нескромность, впрочем, это всего лишь моя вариация на тему, заданную классиком). Диалог тюремного священника и сидящего в тюрьме юного отморозка.
АЛЕКС: (зевает) Всё правильно, сэр, но вы же сами прошлый раз говорили, что это дьявол приходит и овладевает нашими душами. Ведь так?
СВЯЩЕННИК: Истинно так, мой мальчик.
АЛЕКС: (ехидно) Но если так, то где же тут выбор? Дьявол пришёл, овладел моей душой, заставил меня вести себя плохо - получается, что я никакой не злодей, а даже пострадавший...
СВЯЩЕННИК: Совершенно верно, мой мальчик: ты и есть пострадавший... но пострадавший по собственной воле. А Господь для того и даровал тебе разум и свободу, чтобы ты мог выбирать между добром и злом. Дьявол приходит к каждому, но, увы, не каждый хочет противостоять ему. А чтобы противостоять, нужно в первую очередь обладать свободной волей...
Вот ведь какая странность получается: то, что в романе молодой, циничный, ни во что не верящий преступник произносит саркастически -- в настоящей жизни некоторые верующие, стремящиеся к праведности, принимают на полном серьёзе! А утверждаемый вымышленным священником постулат о приоритете свободной воли при нравственном выборе -- для некоторых реальных священников соблазнительная ересь, проявление гордыни! Ну тогда пусть они хоть не удивляются и не негодуют, когда их духовные чада, принося на исповедь по двадцатому, тридцатому, сороковому разу одни и те же грехи, инфантильно хлопают глазами и лепечут: "Право, не знаю, как так вышло. Лукавый заморочил!.."
Теперь по первому пункту. Представим себе, что эту "теорию" -- о том, что-де в нас зачастую присутствуют "чужие" помыслы и стремления -- слышит человек впечатлительный, внушаемый, к тому же всецело доверяющий авторитету говорящего (ибо за ним -- авторитет церкви!). Хотел ещё прибавить: слабовольный, но нет, не обязательно. С сильной волей порой можно изломать самого себя ещё хлеще, чем тебя изломают другие. Как говорится, сила есть -- ума не надо... Итак, наш воображаемый (если б только воображаемый!) герой потрясён, и, естественно, не желая становиться игрушкой в бесовских лапах, принимается "контролировать" свои мысли и желания. NB! Трезвое и критическое отношение к своим мыслям и желаниям -- вещь, несомненно, полезная и достойная человека разумного, но как минимум при трёх маленьких условиях:
а) мы признаём, что ВСЕ, пусть даже самые постыдные мысли и желания -- наши, от нас же исходящие, а не сваливаем всё на рогатого "дядю";
б) мы, признавая свою ответственность за эти нечистые движения души, не выносим себе приговора окончательного и обжалованию не подлежащего (или то же самое другими словами -- не ставим себе диагноза), напротив -- мы осознаём и обратное: что в нас есть также мысли и желания добрые, искренние, и мы доверяем им;
в) мы не пытаемся отследить и предупредить появление КАЖДОЙ мысли (это вообще пипец-клиника, о чём ниже).
В сущности, метод прост: отдавая себе отчёт в том, что такое хорошо и что такое плохо, мы игнорируем дурные импульсы и действуем в направлении добрых. Конечно, в жизни это получается не так гладко, как на бумаге, но всё ж получается. Не идеально, не оптимально, не безукоризненно, но -- получается.
Однако наш герой, увы, начинает "бороться со злом" всерьёз. Объявив самого себя самому себе существом пропащим и ничего путного из себя не представляющим (к чему тоже призывают многие церковные "учителя"), он, во-первых, концентрирует своё внимание только на негативных качествах своей души -- якобы для того, чтобы всегда держать их под контролем, но на деле получается обратное: это они берут его под контроль, и чем сильнее он с ними таким образом "борется", тем сильнее они стремятся прорваться. Действие равно противодействию? Ньютоновская механика здесь не при чём, здесь работают иные законы -- законы управления вниманием.
Помните шедевральный выпуск "Ералаша", где упитанный молодой человек тренирует силу воли, борясь со страстным желанием съесть "Сникерс"? Он сидит за партой, вперив в батончик плотоядный взгляд и объясняет удивлённому приятелю: "Знаешь, как я его хочу? А вот не ем! Уже два часа так сижу!.." А на восхищённый вопрос друга, как ему это удаётся, кивает под парту, где... валяются обёртки от десятка этих самых "Сникерсов".
Вопрос: что следовало сделать молодому человеку, если б он действительно захотел преодолеть своё чревоугодие? Правильно: пойти погонять футбол, или поколбаситься под энергичную музыку, или сделать уроки, или почитать интересную книгу, а лучше записаться в какую-нибудь секцию или кружок -- короче, занять своё внимание чем-то ещё кроме этого злосчастного "Сникерса". Потому что бороться с вредными привычками можно только заменой их другими, более полезными (как сказано в одном старом анекдоте: "Не до того, как ..., и не после того, как ..., а вместо того, как ...") Ибо знаем: свято место пусто не бывает.
Однако в нашем случае человек (и многие, очень многие его товарищи по несчастью!) борется со своими пороками именно таким тупым и бесперспективным способом: фиксацией внимания на них. Это всё равно как если бы он сунул голую руку в костёр и хотел, чтоб она не сгорела.
Но вот ведь ещё в чём беда: постановив, что НИЧЕГО ХОРОШЕГО в нём нет, наш духоборец сам себя обезоруживает. В Писании сказано: "не будь побеждён злом, но побеждай зло добром". А если добра во мне нет? Написано: "проси у Бога, и дастся тебе". Прекрасно! Человек молится: "Господи, дай мне добрую волю, дай мне любовь, внимание к ближнему, дай мне разум, трудолюбие, веру. Аминь. Спасибо, Господи!" И сразу же говорит себе: "Я -- тупая ленивая эгоистичная скотина, полная порочных мыслей и желаний, и больше ничего". Абсурд? Но именно так оно и происходит, когда мы, прося у Бога добрых качеств, отказываемся видеть их в себе. Говорим Богу: "Дай!" Бог отвечает: "Бери!" (ибо написано: "даёт всем просто и без упрёков"), а мы заявляем: "У меня этого нет!"
Хочется спросить этих самоуничижителей: как бы они отнеслись к такой ситуации. Положим, у вас есть деньги, к вам прибегает друг и просит энную сумму -- жена (мать, ребёнок) при смерти, надо срочно купить дорогое лекарство, чтобы спасти близкого человека. Вы не просто даёте -- вы всовываете ему в карман нужную (и даже большую) сумму, говорите: "Беги скорей, покупай, спасай!" Выйдя от вас, он говорит себе: "Я -- нищее ничтожество, у меня никогда не было и не будет денег..." и вместо аптеки плетётся домой смотреть на агонию близкого и оплакивать свою несчастную судьбу. А когда близкий умрёт, ваш друг "смиренно" расскажет своим знакомым: "Мне не на что было купить лекарство, я просил у него (у вас то бишь), но он мне не дал, и правильно -- кто я есть, чтобы пользоваться такими большими суммами..." При всём при том что деньги так и будут бесполезно болтаться в его кармане.
А впрочем, две тысячи лет назад об этом уже говорилось: перечтём притчу о талантах (Лк. 19:12-27) и обратим особое внимание на то место, где скрывший свой талант говорит господину: "Я знал, что ты человек жестокий...", на что господин отвечает: "Твоими устами буду судить тебя..."
И если некто шибко ортодоксальный сочтёт всё вышесказанное только лишь моими собственными измышлениями -- хорошо, сошлюсь на церковный авторитет. Цитирую дословно митрополита Сурожского Антония (беседа "Как жить с самим собой"):
"Когда мы говорим о самопознании, о том, чтобы понять, прозреть, каковы мы есть, мы чаще всего стремимся докопаться до всего, что для нас есть плохого, неладного. По моей привычке говорить примерами, мне такой подход напоминает нечто, увиденное в один прекрасный весенний день много лет назад. Воздух был чистый, небо голубое, деревья были в цвету, птицы пели; и я увидел, как в маленьком дворике перед приходским домом одна старушка нырнула с головой в помойный жбан, разыскивая обрывки бумажек, потому что она помирала от любопытства, что приходит в этот дом и что из него выходит. Для меня это действительно картина того, как множество людей старается докопаться до знания самих себя: это попытка с головой нырнуть в зловонный скарб, который накопился за долгую жизнь, тогда как кругом весна, кругом красота, кругом свет. И мне кажется, что это в огромной мере поощряется многими духовными писателями, духовенством и общим подходом верующих, которые считают своим долгом непрерывно охотиться за злом, за грехом, чтобы найти, что есть неправильного, и его исправить. Я НЕ ДУМАЮ, ЧТО ТАКОЙ ПОДХОД МОЖЕТ ПРИНЕСТИ КАКИЕ-ТО ПЛОДЫ ИЛИ ПОЛЬЗУ".
Итак, путь самоуничижения (кстати, в православной практике есть такое понятие как "самоуничижение паче гордости") и фиксации внимания исключительно на своих недостатках -- путь в принципе ошибочный, бесплодный и даже вредный. Тут бы и объявить: дискуссии конец, а кто всё понял -- молодец...
Увы, увы. Далеко не все это вовремя понимают и останавливаются. И вновь продолжается бой, и за тем, что было сказано во-первых, приходится писать: "во-вторых...".
Во-вторых, считая, что часть его мыслей -- "не его", а "от лукавого", наш борец допускает наличие ВНУТРИ СЕБЯ ещё кого-то "чужого", наделяет этого "чужого" какими-то "правами" (коль скоро он "его" признаёт как реальность), причём количество "чужих" в зависимости от богатства воображения может быть... гм... более одного, и начинается гражданская война внутри отдельно взятой личности. Собственно, имеет место такой популярный шизофренический симптом, когда Личность (ВСЕГДА, даже при любом диагностическом "распаде", ЕДИНАЯ!) сдуру принимается персонифицировать свои различные проявления (именно ПРОЯВЛЕНИЯ, модели поведения, способы восприятия реальности и средства самовыражения, не более того!), забывая о том, что все эти проявления (или, по-другому, образы, ипостаси) даже вместе взятые -- МЕНЬШЕ ЕЁ.
Позволю себе дерзость заявить: то, что я сейчас высказал (и ещё выскажу ниже) в контру "православным" культиваторам шизофренических тенденций -- ближе к истинному Православию, чем их параноидальная демонология. Не потому что-де я такой высокоумный и гордый, даже мнение батюшки (или авторов некоторых брошюрок из иконной лавки) мне не указка. Просто, слава Богу, знаю и другие мнения по данному вопросу, и мнения эти принадлежат величайшим представителям Церкви -- от Блаженного Августина (III век) до Паисия Святогорца и Антония Сурожского (конец ХХ века). Все они (как и многие другие отцы и учителя Церкви) резко осуждали такой "психоанализ", делящий -- да, несовершенную, порой слабую, порой колеблющуюся и мечущуюся, -- но всегда единую человеческую личность на якобы "самостийные" составляющие.
Тех, кто считал, что в одном человеке действуют различные по природе воли, виртуозно опровергал ещё Августин Блаженный (перескажу своими словами; кто пожелает проверить, не наврал ли я, пусть прочтёт "Исповедь"). Допустим, пишет Августин, когда я сижу и разрываюсь между желаниями: остаться дома почитать Священное Писание, или пойти в цирк глазеть на гладиаторов и обнажённых танцовщиц -- во мне борются две (добрая и злая) воли. Но когда я сомневаюсь: поскакать ли мне в кабак, или рвануть в бордель -- это что, уже две злые воли дерутся между собой? Ну допустим, -- на то они и злые, что даже в своём стремлении навредить мне не могут прийти к согласию. А когда я не могу выбрать: навестить ли мне больного, или пойти помочь другу, или отнести нищим милостыню, и т.п. -- что: две, три и более добрых воль спорят во мне за первенство? Да нет же! -- заключает Августин, -- и в первом, и во втором, и в третьем случае действует только одна -- МОЯ -- воля; другое дело, что она, встав перед соблазнами, или просто перед разнообразными возможностями, не всегда в состоянии быстро и уверенно принять решение. Но это (добавлю отсебятину) уже не страшно, этому при желании можно научиться. Было бы желание...
Митрополит Сурожский Антоний в "Школе молитвы" называет дьявольскими не столько посещающие нас нечистые и злобные мысли, сколько наши попытки убедить себя и других (включая Бога) в том, что, дескать, всё белое-пушистое-благородное-красивое во мне -- это моё, а всё нехорошее, постыдное, мрачное -- от лукавого. И призывает, становясь перед Богом, не лепить из себя святошу, а принести Ему всё -- и достоинства свои, и свои пороки. Быть предельно честным.
А Паисий Святогорец, человек простой, некнижный, но мудрый подлинной, глубинной мудростью, тонкий знаток человеческой натуры, на вопрос ученицы: "А может ли дьявол знать, что я думаю или чего я хочу?" -- фыркает: "Да ты что, сдурела? Как дьявол может это узнать? Кто ему даст такое право? Ничего он не узнает, если ты сама ему не разболтаешь".
Из "во-первых" и "во-вторых" напрашивается такой вывод: когда мы объявляем себя окончательно падшими, никуда не годными, ничего не достойными, "бездонной пропастью греха" и ничем более -- мы ВРЁМ не меньше, если бы провозгласили себя идеальными, совершенными, безукоризненными. И, кстати, как мне приходилось не раз замечать, именно люди, склонные к самолюбованию, к некритичному самодовольству чаще всего срываются в яму остервенелого самобичевания, саморазмазывания в повидло -- это, в сущности, два конца одной палочки. Великий дар -- трезво осознавать свои сильные и слабые стороны, своевременно и умело использовать плюсы, нейтрализуя минусы! И этот дар даётся всем, надо только его взять, а необходимое и первейшее условие взятия -- принятие самого себя В ЦЕЛОМ, каков ты есть.
Но нашего "подвижника" (если кто до сих пор не понял -- я тут не сочиняю, а рассказываю о реальном, ныне живущем человеке, очень хорошо мне знакомом) никак не устраивает такое "попустительство греху". Он роет себя как стахановец, он всё нарытое раскладывает по полочкам (особое внимание уделяя, конечно, полочкам со всякой дрянью); в результате полочек оказывается так много, что бедняга уже не в состоянии заниматься чем-либо кроме этих самых полочек.
Будем объективны: подобное случается не только в религии, но и в миру. Это тот самый "дурной психоанализ", который практикуют не только доморощенные самоэкспериментаторы, но и подчас дипломированные "психотерапевты". Самоуверенные недоучки, они разлагают личность пациентов на составляющие ("сознание-подсознание", "эго-ид-суперэго", "личность-субличность", "родитель-взрослый-ребёнок" и т.д.), не отдавая себе отчёта в том, что эти составляющие -- всего лишь МОДЕЛИ, попытки (более или менее удачные) описания психических процессов, не более того, и те, кто эти модели создавал (действительно великие учёные!), были гораздо осторожнее и избирательнее в их применении. А эти с кавалерийской лихостью секут этими моделями налево и направо, а затем доводят результаты своих "исследований" до пациентов, заставляя их верить в эти результаты (а куда им, бедным, деваться, ведь как за бестолковым духовником стоит авторитет церкви, так и за непрофессиональным врачом стоит авторитет науки). Они манипулируют таким беспомощным, ровным счётом ничего не объясняющим и уж тем паче ничем не помогающим понятием как "распад личности" (Лейбница, Франкла и других, как новейших, так и древнейших философов, обоснованно утверждавших, что личность всегда едина, они, конечно, не читали); и, по большому счёту, они не умеют, да и не желают помочь человеку (зато, не исключено, некоторые из них очень даже желают написать на этом "материале" диссертацию -- совершенно бесполезную диссертацию). Они прикрываются мудрёным словом "психоанализ", при этом как-то забывается, что в буквальном переводе с греческого "психэ" означает "душа", а "анализ" -- "разложение", сиречь "психоанализ" = "разложение души". Впрочем, не столько сам по себе анализ плох, сколько то, что при этом напрочь отсутствует синтез (опять же по-гречески -- "соединение"). Да, если какой-то механизм барахлит, мы его разбираем, но тот, кто разбирает, должен владеть искусством сборки. Иначе, разобрав пусть временами где-то заедающую, но в целом работающую машину, можно остаться вообще без машины (один старый автомеханик говаривал: "Работает? И нехрен туда лезть!"). Да, личность даже при самой варварской разборке останется единой но, потерявшись в своих проявлениях (или застряв в некоторых из них), будет страдать до тех пор, пока смерть не освободит её. Или пока не осознает (сама или с чьей-либо помощью) своё единство и не вернёт себе законную власть над своими состояниями.
Конечно, конечно, есть настоящие, квалифицированные, умные, творчески работающие и реально помогающие людям психотерапевты, есть! И не так уж и мало. Но не так уж и много. Особенно если учесть (о чём пишет и Виктор Франкл), что даже очень хороший психотерапевт может не суметь помочь пациенту, если не сможет понять его душу как в целом, так и в отдельных, едва уловимых, нюансах; коротко говоря, если окажется "не его" врачом. А найти такого -- своего -- наверное, не легче, чем найти своего же духовника в церкви (сразу вспоминается БГ: "Я хочу видеть доктора с лекарством в чистой руке, или священника, с которым я смогу говорить на одном языке..."). Поэтому мой друг, когда его прижало, не побежал в районный психоневродиспансер, резонно решив, что если попадёшь к плохому хирургу, то в худшем случае просто умрёшь под скальпелем, а попадёшь к плохому психиатру -- всё может обернуться гораздо печальнее для него, а главное -- для родных и близких. Думаю, это решение избавило его от многих ненужных неприятностей.
Впрочем, на тот момент для моего друга неприятности ещё далеко не закончились. Ибо он приобрёл в иконной лавке очередную книгу... Будем справедливы: книга на самом деле оказалась не виновата. Автор её достаточно серьёзно исследовал проблемы человеческой души в русле православной духовной традиции, причём в своём исследовании коснулся самых глубинных психических процессов. Другое дело, что в том состоянии (светонепроницаемой депрессии, месяцами не проходящего и даже во сне не отпускающего панического страха), в котором друг тогда трепыхался, ему совсем не следовало читать такую "термоядерную" литературу. А ведь автор, человек ответственный, сам предупреждал в предисловии: "Надеюсь, что книга моя будет полезна, но также понимаю, какой она может принести вред и молюсь о том, чтобы этот вред был как можно меньшим..." Но дружок мой, человек при всех своих бзиках и слабостях ещё и клинически упрямый (как и большинство его товарищей по несчастью), не внял голосу разума и прочёл книгу от корки до корки, а кое-что даже законспектировал. После чего сделал для себя выводы: а) я -- не я; б) нельзя верить ни одному движению своей мерзкой и порочной души; в) нельзя верить ни одной своей мысли. "А кому или чему тогда верить?" -- спрашивал я его, и он отвечал как по уставу: "Верить можно только Богу, Священному Писанию и духовному наставнику".
Вот вам ещё "парадокс а-ля ортодокс"! Ведь даже если я верю только Богу, Писанию и духовнику -- я ведь думаю, что они правы (т.е. у меня хочешь не хочешь, а появляются какие-то мысли по этому поводу), и моё доверие им, тяготение к ним -- это движения моей души! И чего стоит моя вера и моё интеллектуальное согласие с основами вероучения, если я сам себе не верю и не доверяю ни одной своей мысли?!
К сожалению, тогда у моего друга не хватило здравого смысла задать самому себе эти простые, естественно возникающие вопросы. И, разуверившись практически во всём (включая себя самого), он начал усиленно искать в себе "настоящего себя", попутно отслеживая появление каждой мысли. И это было уже совсем... в-третьих.
В-третьих, пытаясь осуществить тотальный контроль за собой и процессом собственного мышления, бедолага вместо идеального порядка в мыслях и эмоциях получил полный хаос, причина которого в гиперрефлексии (усиленном самонаблюдении) и идущей с ней рука об руку деперсонализации (потере ясного самоосознания).
В лёгкой форме две эти дрянцы -- гиперрефлексию и деперсонализацию -- испытывал каждый из нас, когда попадал в ситуацию, где, например, ну напрочь как надо быть эффектным, внушительным, остроумным и т.п. -- короче, совершенным. Помните? -- чем больше стараемся выглядеть солидно и уверенно, тем больше мелочной смехотворной суеты, чем упорнее домогаемся лёгкости, тем тяжелее и неуклюжее становимся, а от чрезмерного желания быть остроумным только тупеешь; при всём при том такое гаденькое ощущение, что это "не я", а где я сам -- фиг знает. Всё оттого, что мы в этот момент занимаемся не ситуацией, а собой, пристально себя отслеживаем -- ну что, дескать, каков я? соответствую ли своей исторической миссии? -- и ставим, ставим себе оценочки, а оценочки-то чем дальше, тем ниже, и мы ещё сильнее зажимаемся, и прилагаем сверхусилия, чтобы наконец-то "взять себя в руки", однако чем упорнее эти усилия, тем ощутимее наша беспомощность, вот уже кого-то и психануть подмывает, послать всё и всех в одно место, дабы самому в то самое место и направиться... Но вот что-то нас отвлекло, мы наконец-то перевели внимание от себя, любимых, на то, где мы, с кем мы, для чего мы здесь -- и, слава Богу, как-то всё "само" нормализуется: возвращается органичное самочувствие, адекватная оценка ситуации, мысли приходят те, что нужно и в нужный момент...
Но это при лёгкой форме. А у нашего героя ничего лёгкого не бывает. Гиперрефлексия становится его постоянным и сколь ненавистным, столь же и любимым занятием. Это как при онанизме: ненавидишь себя, а нравится.
Нравится потому, что для людей трусливых, патологически ленивых или просто астенически усталых появляется удобная лазейка в сторону от действительности при иллюзии какой-то "внутренней работы". И параллель с онанизмом здесь не ради красного словца. В здоровом случае мужчина направляет своё внимание на желанную женщину, он ищет пути к ней, он рискует быть отвергнутым, осмеянным, или даже избитым (если есть соперник, привыкший решать все проблемы с позиции силы); он тратит своё время, свои материальные, а ещё больше -- душевные ресурсы, хоть понимает, что все эти затраты могут оказаться напрасными; наконец, он рискует, если нервное напряжение слишком велико, потерпеть фиаско, находясь уже близ вожделенной цели (и опять-таки оказаться осмеянным и отвергнутым), но самое страшное -- он рискует, даже достигнув всего, к чему стремился -- разочароваться в достигнутом. То есть человек добровольно соглашается на огромное напряжение и любые возможные страдания -- без каких-либо гарантий успеха. Но "зачем", если можно самоудовлетвориться, всего лишь подключив немного фантазии (а если фантазии не хватает -- к вашим услугам журналы, видео и интернет). Да, конечно, следом наступает тихое самоугрызение -- штука крайне неприятная, но куда более сносная, чем смех в лицо, разговорчики за спиной, переживания за любимого человека, удар по физиономии. Только вот жизнь как-то мимо просвистела, и ага...
ВНИМАНИЕ! Если у кого-то из читающих эти строки есть подобные проблемы -- очень прошу: НЕ принимайте всё сказанное как повод для самоуничтожительного диагноза, для опускания самих себя ниже унитаза, не лупите по своей (подозреваю, что и без того невысокой) самооценке! Не повторяйте те глупости, о которых уже достаточно подробно сказано выше, но скажу ещё раз: нелепо бороться с пороком (даже если это такой "позорный" порок), зациклив на нём своё внимание и объявив самого себя самому себе жалким ничтожеством. Лучше давайте осознаем причины своей слабости, вместе посмеёмся над ними и повернёмся к этому болоту задом, а к жизни передом.
Тем более, что точно такое же убегание от житейских рисков присуще не только молодым людям с тонкой душевной организацией и пониженной социальной адаптацией, и не обязательно связано с мастурбацией. Один мой приятель -- матёрый сорокалетний мужик -- регулярно впадал в запои именно тогда, когда ему предстояло какое-то ответственное дело, или просто когда в его жизни возникало непредусмотренное напряжение -- он сразу брык в анабиоз на недельку-другую! Из запоев выходил очень тяжело, и не столько физически, сколько морально, жрал себя с мазохистским остервенением: вот какое я говно, из-за своего проклятого алкоголизма (чуть было не написал: онанизма) просохатил такие важные дела, столько людей подставил, а я так хотел, я так был там нужен! Ну и как мне теперь жить, гаду такому, на что я гожусь, алкаш несчастный...
А я слушал его излияния и вспоминал анекдот о том, как Иван-Царевич битый час вызывал Змея-Горыныча на бой, понося его самыми скверными словами, наконец плюнул, уехал, а Горыныч осторожно выглянул из своей пещеры и сказал: "Ну и что, ну и пусть я подлый трус, ну и пусть дерьмо зелёное, зато живой..." Вот и приятель мой -- страдал до тех пор, пока не осознал, что ему, если честно, удобно так страдать, что он, выражаясь в терминах трансакционного анализа, попросту "играет в калеку" -- при этом реально гробя своё физическое и психическое здоровье. А когда он это осознал -- его жизнь стала медленно, но верно меняться к лучшему. Не потому что он стал меньше страдать -- в чём-то, может, и больше, а потому, что эти новые страдания имели СМЫСЛ, помогали находить решения, да просто -- помогали ЖИТЬ.
Но я немного отвлёкся: речь-то о гиперрефлектиках. И у них, в сущности, те же скрытые мотивы. Вот ещё живой пример: одна моя родственница побывала туристкой в Тибете, в одном из буддийских святилищ. Вернулась оттуда с потрясающим ощущением Всеединства жизни, Любви ко всему живому. Первые несколько недель по возвращении в обыденность не ходила -- летала, купалась в этом состоянии, всех любила, всем излучала. Но постепенно это благодатное ощущение стало проходить. Родственница забеспокоилась: почему? куда? Стала цепляться за него, стараться удержать его при себе, усиленно искать его в себе...
В то же время реальная жизнь её не баловала: муж, с которым они вели общий бизнес, и куда она вложила все свои средства, предал её дважды -- постепенно выдавил из дела и завёл себе любовницу; старший сын вылетел из института, умерла мама... Родственница пыталась всё это компенсировать, искусственно вызывая у себя некогда привезённые из Тибета, но уже утраченные высокие чувства, однако вместо них получила полную растерянность, деморализацию, вплоть до того, что жаловалась: "Вот сейчас говорю, а такое ощущение, что говорит кто-то другой, что я -- не я, что я собой уже не владею..."
Объяснить происшедшее довольно просто: женщина забыла (а впрочем, как и многие из нас, никогда не думала) о том, что наши переживания -- лишь следствия реальных действий, событий, явлений. Что заниматься своими переживаниями в отрыве от жизни, любоваться ими, накручивать их -- всё та же, пардон, мастурбация. И всё та же "мамина юбка", куда можно засунуть голову во избежание общения с реалом. Под этой юбкой она и пребывала, пока не иссяк "источник благодати", не притупилась память о чудесном переживании. В таких случаях -- когда то, что являлось точкой внутренней опоры, перестаёт быть таковой -- человек оказывается на распутье трёх дорог:
1) заняться душевным самонасилием (и не только "само..."), пытаясь искусственно накручивать себя на определённые эмоции, вымогая эти эмоции у себя или у других, втискивать себя в отжившие состояния -- короче, лезть по второму разу в давно утекшую реку;
2) компенсировать потерю с помощью химии (алкоголь, наркотики) либо вообще "удариться во все тяжкие";
3) сказать "спасибо" всему, что было, и принять всё, что изменилось -- принять без каких-либо гарантий, не оплакивая потери и не домогаясь новых дивидендов; не занимаясь своей "хорошестью" или "плохостью"; довериться жизни, довериться себе (к слову, два первых пути -- цепляние за прошлое и самоодурение -- следствие недоверия себе), довериться, в конечном итоге, Богу (но именно Богу, а не своим или чьим-то ограниченным представлениям о Нём, которые к тому же перестали "работать") и -- жить. А всё остальное приложится.
Родственница моя сперва пошла по первому пути, причём то неумеренное рвение (типичная гиперрефлексия), с которым она пыталась воскресить в себе прежде утраченные переживания, вогнало её в состояние устойчивой деперсонализации. Она, несомненно, страдала от этого состояния, но продолжала пребывать в нём отчасти и потому, что ей так было удобно. Ибо то, что предлагала ей в это время жизнь, сулило гораздо худшие страдания. И это продолжалось до тех пор, пока не нашёлся человек, который жёстко развернул её лицом к реальности, сказав: "У тебя умерла мать, тебя бросил муж, ты лишилась работы и денег, старший сын тебя ни во что не ставит, а младшую дочку, которой ты теперь очень нужна, и у которой кроме тебя никого нет -- ты сама забросила, занимаясь собой. Вот теперь будь добра определиться со всеми этими фактами и жить". После такой "политбеседы" родственница приняла все печальные обстоятельства своей жизни, перестала носиться с собой, как с писаною торбой, разобралась с мужем, занялась дочерью. Теперь у неё стабильная высокооплачиваемая работа, дочка хорошо учится и в маме души не чает, а от самой мамы нет-нет, да и почувствуешь то излучение, которое она когда-то так тщетно стремилась вызвать собственным усилием, и которое теперь появляется само, причём "излучатель" об этом часто и не подозревает.
Но было бы ошибкой думать, что гиперрефлектики наслаждаются исключительно положительными эмоциями. Сердечное сластолюбие ортодоксального аутика часто и со вкусом задействует такие рычаги, как чувство вины, самоунижение, страх наказания. Очень мощные ширмы, отделяющие от реальности. Что мне до чужой беды, когда я так кругом виноват и мне уже светит адское пламя -- самому бы спастись! Что мне до моих обязанностей, когда я так скорблю о своём мерзком ничтожестве, когда я и жить-то недостоин, не говоря уж о том, чтобы что-то делать в этой жизни... А уж какой кайф от этого морального (а порой и физического) самобичевания! По ироничному замечанию Владимира Соловьёва: "Удовольствие, конечно, пронзительное..."
Впрочем, для ненависти в отношении себя у гиперрефлектика есть и объективные причины -- совесть неспокойна, дух, жаждущий плодотворной деятельности, не удовлетворён, человек, что бы он там ни врал себе про "кротость" и "смирение", про то, что он "ещё не готов", что он "не вправе" -- понимает, что как минимум "что-то не так". Ситуация абсолютно абсурдная: вроде бы занимаешься этим (гиперрефлексией) для того, чтобы стать хорошим человеком, полезным другим, а на деле ничего подобного и близко нет.
Естественно! -- чтобы приносить пользу другим, надо их элементарно ВИДЕТЬ, дабы понять, кому конкретно какая польза нужна, но гиперрефлектик не видит никого, кроме... кроме себя? Да нет, себя он тоже не видит: для того, чтобы видеть себя, необходимо ЦЕЛЬНОЕ самоощущение, которое наш самопогруженец давно потерял. И вот, он беспомощно барахтается в своих состояниях на уровне этих же состояний, он занят собой и при этом собой практически не владеет. И это продолжается до тех пор, пока бедолага не поймёт (сам или с чьей-то помощью), что человек -- при всей своей самодостаточности и самоценности -- проявляет себя, видит себя, управляет собой, мыслит, говорит, действует только относительно окружающего мира -- других людей, явлений, вещей, событий (по определению одного из философов: человек -- это система отношений). Поняв это (чем раньше, тем лучше), он прибегает к ДЕРЕФЛЕКСИИ, т.е. переводит своё внимание от себя к окружающей среде -- да, глубоко увязшему во внутреннем болотце это удаётся не сразу, но удаётся, и чем дальше, тем увереннее он возвращает себе душевное здравие.
Суть в том, что человек тем лучше управляет собой и своими действиями (мыслями, словами, поступками), чем меньше он собой занят. Все самые значительные дела, все самые искренние слова и все самые глубокие мысли приходят к человеку, когда он не думает об этом. Не в том, конечно, смысле, что он вообще не соображает, что с ним происходит и что он делает -- прекрасно соображает. Самосознание совершенно ясное и вообще личность в этот момент максимально идентична самой себе, -- а в том смысле, что человек при этом не занят самим собой. Внимание его направлено не на себя, а на то, что он делает: при физической работе -- на материал, на инструмент и на цель работы, при разговоре -- на собеседника и на тему разговора, при размышлениях -- на предмет размышления и на всё, что с этим предметом ассоциируется. Но при этом человек не говорит себе: "Вот, я делаю это! Вот, я говорю, думаю об этом!.." Он просто -- делает, говорит, думает. Вот, если угодно, залог успеха в любой деятельности. И наоборот -- никто не сможет нам так испортить всё, что бы мы ни делали, как мы сами -- своим собственным фоном, постоянным самоотслеживанием и самооцениванием.
По этому поводу припоминается одна древняя йоговская байка. Некий аскет потратил уйму сил на то, чтобы достичь блаженного состояния -- освобождения ума от ВСЕХ мыслей. Кто не в курсе, не спешите смеяться: это действительно серьёзная духовная практика, открывающая мощные ресурсы, вот только заниматься ею я горячо НЕ советую. Попутно заметим, что в многоцветной палитре шизофрении есть и спектр больных, жалующихся на то, что у них нет ни одной мысли, что они вообще ни о чём не могут думать -- и рады бы, да не могут... Причина, смею с дилетантским нахальством утверждать, всё та же: гиперрефлексия. Вместо того, чтобы мыслить, бедолаги слишком заняты своим мышлением как таковым. А ведь ещё древнекитайские мудрецы знали: как нельзя увидеть зрение и услышать слух, так и нельзя осознать сознание -- но именно этим занимаются некоторые "духовные практиканты", независимо от конфессиональной принадлежности. Внимание их вместо того, чтобы заняться каким-нибудь (хоть каким!) предметом размышления, роется в себе: ну, где же мысли? Ум превращается в барона Мюнхгаузена, пытающегося поднимать самого себя за волосы. Точно так же люди "бесчувственные" и честно страдающие от своего "бесчувствия" -- их, оказывается, довольно много! -- чересчур заняты своими чувствами. И т.д. и т.п. -- вплоть до псевдоимпотенции, когда у совершенно здорового мужика один вопрос никак не стоит оттого, что он чрезмерно этим вопросом озадачен.
Ну так вот, о том продвинутом йоге. Он всё делал правильно, годами учился медитировать, управлять своим вниманием, и наконец великими трудами достиг полного очищения ума от мыслей. Но едва достигнув, подумал: "Ессс! Я сделал это!.."
Один философ сказал: возненавидеть себя легко, гораздо труднее о себе забыть. Я б добавил: а ещё труднее себя полюбить. Прежде всего потому, что насильно мил не будешь.
Но вот ведь ещё в чём загвоздка: "Возлюби ближнего, как самого себя..." А если я самого себя убить готов? Бедные мои ближние!..
Друга моего, в результате такой "духовной практики" озлобленного на весь мир и замкнутого в своей "храмине", как в замке Иф, не верящего уже никому и ничему, а особенно себе -- до такой степени, что он вздрагивал от любой мысли, даже от примитивного желания почесаться, я спрашивал:
--
Почему ты так не любишь людей?
--
А за что мне их любить, что они мне хорошего сделали? -- отвечал друг.
--
Хорошо, поставим вопрос иначе: почему ты так не любишь себя?
--
А за что мне себя любить, что я себе хорошего сделал?..
Я посоветовал ему для начала заняться дыхательной гимнастикой, чтобы первым делом привести в порядок свои вдрызг раздолбанные нервы. Он и сам чувствовал, что нужно, что организм просит, умоляет о тонусе, однако сразу к реализации совета не приступил, а побежал в церковь: "Батюшка, благословите!" "Батюшка", подозрительно выслушав аргументы, в благословении отказал: "Не наше это дело, не православное, а ты вот лучше кайся получше..." -- и, вероятно, остался в глубоком удовлетворении, что не дал заблудшей душе впасть в сети лукавого.
А друга ведь реально колбасило не по-детски. Страх пропитал его насквозь, поле сознания схлопнулось до суицидальных пределов -- только Богу и ангелу-хранителю ведомо, сколько раз любезного моего "неведомая" сила то швыряла с тротуара под колёса встречного автомобиля, то толкала на балкон девятого этажа, то влекла к ножу и топору, и каких усилий ему стоило противостоять ей. Впрочем, теперь он уверен, что если бы этих усилий было приложено меньше, "сила" та ослабела бы прямо пропорционально, а если бы ещё тем усилиям было найдено лучшее применение в конструктивной деятельности -- деструктивные помыслы вовсе сошли бы на нет. Посему хвастаться этой "борьбой" (а дружок мой искренне полагал, что героически борется со злом) -- глупо. Тогда ему, конечно, было не до смеха, зато теперь, вспоминая тот период (а он год провёл в этом умопомрачении, плюс ещё год выбирался из него, по грамму собирая то, что когда-то расшвырял тоннами в процессе саморазрушительного "покаяния") не может удержаться от цитаты: "Опять затеял битву с дураками, но дерётся он сам с собой..."
За тот год много он обошёл священников -- а к кому же как не к ним, отцам родным, обратиться за советом, если так припёрло! В лучшем случае моего друга просто молча выслушивали, причём заметно было, что некоторые из просто выслушивающих сами запрессованы подобными проблемами по самое "не хочу", и слушать ещё чьи-то излияния на эту тему им всё равно, что себе, утопающему, дополнительную гирю на шею привязывать. Как в старом анекдоте: "Доктор, по мне прыгают чёртики!" -- "А что вы на меня их бросаете!.." В худшем же случае батюшка сооружал умную морду лица и начинал вещать, точнее -- стращать, да порой так талантливо, что никакой удавки не надо.
Между этими двумя крайностями были ещё эпизоды, когда священник и грузить не хотел, и рад бы помочь, да не знал как, и хоть пытался сказать что-то ободряющее, да всё как-то не в тему. Только в трёх случаях другу моему относительно повезло и беседы с духовниками приносили реальную пользу, позволяли перевести дыхание, оглядеться, принять какие-то позитивные решения. В первом случае это был молоденький монашек, светлый и хрупкий, который до пострижения сам имел суровые проблемы, включая попытку суицида. Он дал несколько ценных практических советов о том, как себя вести, если вдруг накатит очередная волна. Увы, монашек этот в свои двадцать с небольшим имел целый букет сердечно-сосудистых заболеваний -- аритмию, нейроциркуляторную дистонию и много другого, порой неделями лежал в своей келье при храме и ни служить, ни исповедовать не мог. В двух других случаях священники постарше оказались просто умнее своих коллег. Один из них на робкое признание моего друга, что он, пытаясь разобраться со своими нездоровыми состояниями, читает не только духовную, но и психологическую литературу сказал, что это ничего страшного, что у святых отцов на самом деле всё говорится о том же -- вестимо, гораздо глубже и духовнее, чем у современных психологов, но если тебе так понятнее -- читай на здоровье. Другой на вопрос о допустимости в духовной практике дыхательной гимнастики (ибо друг мой, к счастью, не удовольствовался отповедью предыдущего батюшки) ответил: да пожалуйста, лишь бы тебе это было на пользу и от православной веры не уводило.
И свершилось чудо. Правда, оно не вдруг, не молниеносно свершилось, а пробивалось постепенно, как живое растение через слой асфальта. Друг мой стал пусть медленно, но верно раскрываться. Собственно, он никогда и не был абсолютно, железобетонно самозамкнут, кое-какие щёлки местами просвечивали в его иерихонских стенах, и это его спасло. Он внял моим советам и прислушался к рекомендациям наших общих друзей. Он доверился колоссальному опыту, отражённому в трудах Ивана Ильина, Михаила Чехова, Антония Сурожского, Виктора Франкла, Владимира Леви, Эрика Берна, Эриха Фромма и ряда других авторов, знающих (и что особенно ценно -- знающих каждый по-своему!) о том, Кто и Что есть Человек и как ему жить с собой, любимым, и с себе подобными. А самое главное -- друг мой наконец-то начал верить себе, доверять своему опыту, своим ценностям, своей интуиции и своему уму. Причём с этого принятия себя, доверия себе, уважения к себе -- которых он раньше чурался как проявлений "эгоизма" и "гордыни" -- многое начало меняться в отношении его к людям, к миру, к Богу. Меняться в безусловно лучшую сторону. Уже не нужно было с титаническим напряжением бороться с деструктивными импульсами -- они как-то сами собой отвалились, и если какое-то время ещё всплывали в памяти, то как бледные тени, вызывая максимум равнодушную усмешку. Уже не нужно было "понуждать себя на добрые дела" -- оставив эту глупость, друг с удивлением заметил, что многое из того, на что он сам себя гнал, как раба надзиратель с кнутом, делается им без малейшего напряга и самым естественным образом; точно так же и живые человеческие чувства, включая самые тёплые, вернулись к нему, как только он перестал выдавливать их из себя по поводу и без повода.
Но прежде всего другу моему следовало осознать одну простую -- я б даже сказал: фундаментально простую -- вещь. Чем больше человек занят собой, тем дальше он от здоровья -- как телесного, так и психического; и тем менее он идентичен самому себе. Никакое САМОсовершенствование не имеет смысла -- имеет смысл лишь совершенствование в каком-либо деле. Деле, имеющем смысл. Темпераментные дебаты в переполненной аудитории и одинокие размышления, разгрузка вагонов и сборка микросхемы, занятия в спортзале и музыкальные экзерсисы -- всё, всё при своей самоценности имеет смысл лишь тогда, когда не является самоцелью.
О том же другими словами: делать добро для того, чтобы стать добрым -- эгоистично; учиться для того, чтобы стать умным -- глупо; заниматься спортом для того, чтобы стать сильным "и всех победить" -- это подход слабаков.
И наоборот: будешь помогать другим не потому, что "так хорошо, так полагается", а просто потому, что этим другим нужна помощь и ты можешь её оказать -- сам не заметишь, как станешь добрым (ой, и не замечай -- чем дольше, тем лучше!); будешь заниматься наукой, не рассчитывая, на что потратишь свою Нобелевскую премию, а исключительно ради той истины, которую наука ищет -- чем более увлечёт тебя процесс поиска истины, тем больше продвинешься в науке; хочешь быть интересным собеседником -- подумай о том, что интересно тому, с кем беседуешь, а если, не видя и не слыша визави, будешь вдалбливать ему только своё -- прослывёшь первостатейным занудой, и поделом.
Уже двадцать с лишком лет работая с юными дарованиями в театральных студиях, могу так проиллюстрировать знаменитую дилемму Станиславского о предпочтении "искусства в себе" либо "себя в искусстве". Наибольших успехов добиваются те ученики, которым интересен сам процесс игры, интересны те творческие замыслы, которые мы сообща реализуем в спектаклях и те художественные задачи, которые перед ними ставятся, а сами себе они интересны постольку, поскольку могут в этом участвовать. Такими я любуюсь и восхищаюсь, хоть они, узнав о том, очень бы удивились (но фиг когда узнают :о)). Некоторые из них давно переросли уровень студии и пошли дальше, успешно работают на профессиональной сцене.
Напротив, те, кто занимается не игрой, а выпендрёжем, постоянным отслеживанием и оцениванием себя, любимых; показав свой первый этюд, уже прикидывают, сколько "Оскаров", "Ник" и прочего хлама они огребут -- эти как правило очень быстро потухают, разочаровываются и, если не изменят своего отношения к делу (и к себе), уходят обиженными на весь мир...
Но вернёмся к делам религиозным. Оглядывая весьма тернистый опыт друга моего я понимаю, что, если честно, потерпевший сам дурак -- да он этого и не отрицает. Ему как человеку эмоционально неустойчивому, склонному более к мечтательности, нежели к реальным поступкам, от колыбели тянущему вагон и маленькую тележку многообразных комплексов, жутко мнительному и в то же время беззащитно раскрытому, не умеющему критически мыслить -- не стоило ему ТАКОМУ лезть в этакие глубины. О чём предупреждают и психологи, и священники (увы, немногие психологи и немногие священники!). Митрополит Сурожский Антоний в "Школе молитвы" говорит, что в духовной работе наступает момент, когда следует остановиться и хорошенько подумать: а стоит ли идти дальше? ибо кто знает, каких чудовищ мы там найдём и растревожим?.. И только людям достаточно сильным духом, а ещё лучше под руководством опытного наставника можно продолжать это путешествие. Психотерапевт Владимир Леви имеет в виду практически то же самое, когда в "Искусстве быть собой" пишет, что не надо так рьяно ломиться в двери Сверхсознания, пока не научитесь ходить по земле, дышать, смеяться, смотреть людям в глаза и опять же -- критически мыслить...
Под критическим мышлением, очевидно, понимается не огульное отбрасывание всего, что противоречит моим узколобым установкам (большинство из которых, если разобраться, даже и не мои, а навязаны мне авторитарно либо эмоционально), -- именно такое "критическое мышление" стало для нашего борца ещё одной ступенькой в яму, когда он, отметая все здравые доводы, пёр напролом, гонимый то упрямством, то страхом. Именно таким "критическим мышлением" обладают фанатики всех мастей и идеологий.
Подлинное критическое мышление -- это доверие своему опыту и одновременно умение вновь и вновь оглядеть его СВЕЖИМ взглядом. Это умение замечать, сравнивать и сопоставлять. Это умение различать существенное и несущественное, целое и частное. Это умение сверяться с Высшим и в то же время трезво отдавать себе отчёт в своих ограничениях. Это умение принять новую истину вопреки своим самым закоренелым привычкам, но и также умение противостоять любому внешнему давлению, агрессивно стремящемуся опровергнуть твой -- пусть и несовершенный -- опыт.
Этому учатся всю жизнь. Этому не научат ни дома, ни в школе, ни в церкви, ни в кабинете психолога -- в лучшем случае (если повезёт с учителем) ПОМОГУТ этому научиться. Научить-СЯ. Сиречь научить самого себя.
Тем более удручают эти "слепые вожди слепых", эти тупые и самоуверенные "гуру" всевозможных конфессий, особенно новоиспечённых сект, которые уверены, что "знают, как надо", а на самом деле ничего не знают и знать не хотят (помню, в моём первом студенческом колхозе построил нас на картофельном поле села Савиновка вечно пьяный главный агроном и заявил: "Вот вы тут все студенты, грамотные, а я вот академиев не кончал, но руководю!" На что ему из задних рядов съязвили: "Ну и руковожи!").
И если с сектами всё ясно -- там либо орудует ловкий циничный манипулятор, либо одержимый навязчивой идеей, часто сам неумный и ограниченный, но харизматичный лидер собирает вокруг себя толпу истеричных поклонников, то тем паче удивляет: как в Православии, имеющем двухтысячелетний СОБОРНЫЙ опыт, почти в каждом приходе встречаются такие "гуру" (или, как их называл Антоний Сурожский, "младостарцы")? Кстати, давно хотел узнать: в духовных училищах будущим ДУХОВНИКАМ преподают психологию? И если да, то в каком объёме -- стандартного учебника для гуманитарных вузов, переиздание 1980 года?..
Есть мнение, что все великие религии в самых лучших своих проявлениях едины. Согласен, только добавлю: в самых худших своих проявлениях они тоже едины. Исламский экстремист и черносотенец -- одного поля ягоды, и мозги у них работают совершенно одинаково, только этикетки разные. На соседних койках одной палаты психушки могут оказаться неумеренно усердный делатель Иисусовой молитвы, педантичный чтец мантры "Харе Кришна" и пятидесятник, увлёкшийся "говорением языками". Потерявший себя в поисках "истинного я" йог-дилетант; горе-буддист, запутавшийся в своих "прошлых воплощениях", поэтому не живущий в нынешнем (оно же единственно актуальное); растерявший в своём стремлении стать святее Папы Римского последние крохи любви и здравого смысла "добрый католик" (и не только католик) -- всё это братья-гиперрефлектики, всю жизнь "борющиеся со злом" и не могущие его победить оттого что сами зациклены на нём...
Все они насколько виновники, настолько же и потерпевшие. Виновники, потому что в эту беду их загнал собственный эгоизм -- жадный, необузданный, исключающий из поля зрения всё, что не он сам, трусливый и агрессивный эгоизм. Эгоизм, который, по проницательному замечанию Эриха Фромма, не способен любить никого, и прежде не способен любить самого себя. Эгоизм, рвущийся стать центром Вселенной и презирающий себя за то, что не в силах им стать. Эгоизм не умеющий, по слову поэта, "шагнуть через себя к Себе", в постоянной занятости собой потерявший себя. Оглушённый самим собой, себя не видящий, не слышащий, не чувствующий, себе лгущий и себе не верящий, себя боящийся, себя ненавидящий, себе льстящий и себя унижающий -- и точно так же относящийся к другим.
Но они же и потерпевшие. Потому что в 100,00% подобных случаев найдутся те, кто прямо или косвенно содействовал тому, чтобы они стали такими. Ибо гиперрефлектиками не рождаются, ими становятся. Рождаются гиперчувствительными, тревожными, впечатлительными, повышенно внушаемыми. Рождаются гиперактивными, бурно темпераментными. Рождаются дислектиками (людьми с явно выраженным преобладанием образного мышления над логическим) с таким мощным воображением, что им порой трудно управлять. Всё это может быть источником гениальности или как минимум яркого таланта, но и причиной душевной болезни. Или, говоря поэтически, это может стать великим даром, но и великим проклятием. Но это не может быть поводом ни для гордости, ни для жалоб. Это вообще не хорошо и не плохо -- это просто есть. Некая данность, и всё.
Однако прежде чем обладатель оной данности сможет подойти к ней сознательно, чтобы решить, что ему со всем этим хозяйством делать -- с ним "поработают" другие. Господи, прости их, ибо подавляющее большинство воистину не ведает, что творит!
Во что обходятся одни только родительские "подарки" во младенчестве и раннем детстве, вбитые (порой буквально -- вбитые) на уровне подкорки и спинного мозга, обеспечившие на всю оставшуюся жизнь "счастливого владельца" тиками, комплексами, зажимами, парализующим чувством вины, а то и чем похуже, как, например, у одного молоденького послушника местного монастыря. О нём рассказал мне мой старший товарищ, сам проживший в этом монастыре девять месяцев и состоявший с тем послушником в дружеских, доверительных отношениях. Этот парнишка -- тонкий, дёрганный, похожий на перепуганную чёрную птицу -- когда монастырская кошка принесла котят ("котиков", как он их называл), был очень ласков с новорожденными, возился с ними, гладил, сюсюкал... и однажды на волне очередной нежности -- р-раз! -- и открутил голову одному котёнку. А потом другому, третьему -- всем. И ушёл из монастыря.
"А в чём причина?" -- спросил я рассказчика. -- "Сорвало крышу от монастырской жизни?"
Мой старший товарищ поворошил пальцами свою карл-марксовскую бороду и неопределённо ответил: "В детстве его били много..."
И тут до меня, что называется, "дошло". Парнишку этого в детстве не просто били, а избивали, и делал это не кто-нибудь, а родная мамаша. Дубасила она его яростно и слепо, чем попало и по чему попало. Плач и мольбы ребёнка её только распаляли, она не успокаивалась, пока не выдыхалась физически. Но что ещё хуже: избив сыночка, мамочка вдруг чувствовала прилив раскаяния, и ребёнок ещё не успевал отойти от боли и унижения, как она хватала его в свои жаркие объятия, тискала, целовала, гладила... ловя таким образом двойной кайф -- сперва от наслаждения своей садистской властью над беззащитным существом, а затем от умиления собственной сентиментальностью. А у ребёнка в подсознании насилие и нежность оказались спаяны намертво. Понимала ли эта дура набитая, что творила? Вряд ли -- её, поди, и саму "воспитывали" подобным образом, и если теперь выяснять, кто там у них в роду первый начал, то можно и до Адама и Евы добраться.
Почему я так уверенно рисую эту картину, ведь ни разу не видел того мальчика? Потому что видел других -- а я по своей профессии видел очень многих мальчиков и девочек. Учился в моей школе чем-то похожий пацанчик, которого я однажды случайно застукал за тем, что он на лестничной площадке пинал старую больную кошку (та даже убежать не могла, только вжималась в угол); пинал не сильно, но больно, метя носком ботинка в морду, а затем вдруг присел на корточки и принялся её гладить, жалеть... Видал я и его мамашу, когда та приходила в школу -- истеричную, занятую исключительно собой, с безобразной претенциозностью разодетую, жадно чавкающую глазами преподавателей-мужчин и старшеклассников. И знал я, что все свои личные проблемы она нередко вымещает на сыне...
Возвращаясь к тому убийце котят: неужели эти "издержки воспитания" для него теперь фатальная программа, и он обречён в лучшем случае жить, постоянно скручивая свои эмоции, боясь проявления малейшей непосредственности в собственных переживаниях (особенно в переживаниях, связанных с любовью и нежностью), а в худшем... про это и говорить не хочется. Да нет же, нет, тысячу раз нет! Все эти "программы" при внутренней проработке, прежде всего при ОСОЗНАНИИ демонтируются, перестают работать, и человек, освободившись, наконец-то начинает жить полноценной умственной и эмоциональной жизнью. Однако непременное и первейшее условие -- осознание -- самому выполнить не так-то просто. Кому-то практически невозможно. Многие так и существуют, не задумываясь о причинах, тянут лямку "судьбы". Поэтому очень желательно, чтобы помогли человеку сделать хотя бы первый шаг, ненавязчиво подсказали, образно намекнули, а где-то, может, подвели к ситуации, способствующей осознанию. Но вот, не нашлось никого, кто мог бы помочь парню. И ведь в монастырь горемыка подался не из праздного любопытства -- шёл, веря, что уж здесь-то ему помогут... только не учёл одного: здесь все так озабочены душеспасением, что об исцелении души как-то и не вспоминается...
Допустим, такие тяжёлые случаи сравнительно редки... допустим... сравнительно... Но кроме грубого физического насилия бывает насилие тонкое -- психическое, и от тонкости своей оно не перестаёт быть насилием. Чаще всего оно процветает в семьях, считающихся "интеллигентными". И нет ничего удивительного, когда хороший мальчик Петя, у которого папа инженер, а мама -- учительница, искренне завидует своему другу шалопаю Ваське, у которого папа портовый грузчик, а мама -- повариха в столовке. Потому что Ваську за какую-нибудь выходку классически выдерут так, что он, возможно, два дня на задницу не сядет, но на этом инцидент будет исчерпан полностью и окончательно. А Петю за провинность гораздо меньшую пальцем не тронут, даже в угол не поставят, но будут травить изо дня в день -- нотациями, попрёками, напоминаниями о том, как он "низко" поступил две, три недели, месяц, год тому назад; будут пришибать страдальческими вздохами, осуждающими взглядами, демонстративным надзором. Будут интеллигентно и методично вгонять Петеньку в комплекс вины, в комплекс неполноценности, при этом не забудут посетовать, что-де почему у всех дети как дети -- вон, Васька настоящий пацан, бойкий, весёлый, а наш -- ни рыба, ни мясо... разумеется, всё это будет говориться при Пете, для Пети, в назидание Пети. Так будет затягиваться на Петиной шее петля оценочной зависимости, а потом глядь -- Василий в тридцать лет уже матёрый состоявшийся мужик, имеющий собственное дело и воспитывающий собственных детей (минимум двоих), а его ровесник Петенька всё так же холост и почти девственен (почти -- потому что регулярно мастурбирует), всё так же просит у мамы денег (денег со СВОЕЙ зарплаты!) на новый диск с компьютерной игрушкой, а уж о работе и говорить не приходится, сплошное расстройство -- одно слово: неудачник. А ведь школу закончил почти на одни "пятёрки", и в институте неплохо учился, не то что разгильдяй Васька...
Самое же обидное, что Петя действительно гораздо умнее, восприимчивее, сложнее Васи. И мог бы добиться значительно большего в любой сфере деятельности -- от изящных искусств до промышленно-торгового бизнеса, от практической психологии до армейского командования, если бы не впаяли ему с малолетства привычку к самоедству, к мелочному самоконтролю; не вселили в него крайне низкую самооценку при крайне высокой оценочной зависимости... короче, кабы не замкнули его тонкую и чувствительную душу на ней же самой, не сделали из него страдающего эгоиста -- гиперрефлектика. Ну да, ну да, конечно -- папа и мама (или один из них) стремились к лучшему, хотели вырастить хорошего человека! И представляю, как бы они праведно возмутились, прочтя, например, у Берна: "Родители, положившие все свои силы только на то, чтобы их дети стали "порядочными людьми" -- воспитали потенциальных преступников". Но тогда пусть хоть вспомнят народную мудрость: "Благими намерениями вымощена дорога в ад".
Потому что у Петеньки может однажды и крышу подорвать по всем правилам закона сохранения и превращения энергии. Ибо как бы ни был приплющен Петя таким "воспитанием", его энергия (сексуальная, она же физическая, она же психическая) требует выхода. А не получает. Любая инициативная мысль в нём встречает или запрет, или унизительное осмеяние, или как минимум сильные сомнения. Да, это он САМ СЕБЕ запрещает, САМ СЕБЯ унижающе осмеивает, САМ В СЕБЕ сомневается на каждом шагу, но ведь кто-то его научил такому обращению с собой?..
И вспыхивает мятеж души, бессмысленный и беспощадный -- к слову, никто не задумывался, почему именно наш многотерпеливый русский народ "прославился" самыми кровавыми революциями?.. И как на уровне общества, так и на уровне отдельного его представителя рушатся к чёртовой матери все человеческие ценности -- ценности на самом деле настоящие, правильные, жизненно важные, без которых и человек не человек, да вся беда в том, что навязанные, а значит сопряжённые с обидой и унижением. Но, увы, не каждый способен отделить ценности от обид, а лучше того -- противопоставить ценности обидам. И летят из корытца младенцы вместе с водицей...
Вот, кстати, всемирно известный примерчик: Мадонна. Не Дева Мария, а та, которая певица. Сразу скажу: я, мягко говоря, отнюдь не поклонник этой особы. Мне не нравится её творчество -- претенциозная и сексуально озабоченная попса, абсолютно ничего интересного даже с точки зрения "чистого искусства" (т.е. даже если не вдаваться в содержание песен, слушая только музыку -- ширпотребовская лабуда). Меня тошнит от её дешёвого кича, и уж тем паче я не приемлю её оголтелого богохульства. Однако не забудем при всём при том, что немалый вклад в становление этой "звезды" внесли её родители -- ревностные католики, которые каждое воскресенье в 6 утра на пинках гнали свою доченьку к ранней мессе, ежедневно заставляли вычитывать длинные непонятные каноны на латыни, сурово наказывая за малейшую неаккуратность в "сием великом занятии", и вообще воспитывавшие чадо в "моральной строгости". Лично для меня нет сомнений, что вся эта демонстративная половая распущенность, все эти фривольные обращения с Распятием и т.п. -- не только и не столько скандальный способ привлечь к себе внимание публики. В куда большей мере это бунт -- бунт ребёнка против родительской тирании, последствия которой он никак не преодолеет и по сей день: "девочке" уже давно за 40, а она всё бунтует...
Вопрос не в том, чтобы бить или не бить (повторюсь: и без единого удара можно так затюкать человека, что он станет воистину "тварью дрожащей"). Вопрос в том, чтобы подавлять или не подавлять, вгонять в зависимость и тупое послушание, или же научить свободной ответственности. Насилие всегда насилие, и я далёк от идеализма: иногда приходится и "власть употребить". Вопрос только: когда именно? Однажды мы с другом -- оба отцы семейств -- часа три дискутировали на эту тему и в итоге вывели такую "формулу воспитания":
--
НУЖНО пресекать дурное;
--
МОЖНО (а точнее -- ПРИХОДИТСЯ иногда) заставлять сделать что-то необходимое (хотя, скажем прямо, заставляют тогда, когда не умеют предлагать или убеждать);
--
НЕЛЬЗЯ принуждать делать хорошее -- то, что сверх необходимого, что является не насущной потребностью, а добродетелью. За это МОЖНО только БЛАГОДАРИТЬ.
Понятно, что формула эта довольно упрощённая, особенно по второму пункту -- здесь возникает ряд нюансов: что именно считать необходимым (возможно, родители Мадонны считали необходимым для девочки дошкольного возраста ежедневно вычитывать длиннющие каноны на латыни), когда на этой необходимости следует настоять, а когда можно и пропустить, и если настаивать, то каким именно образом, и т.д. Однако ж имею нескромность считать, что в принципе нам с другом удалось верно расставить акценты (хотя подозреваю, что мы изобрели очередной велосипед).
А теперь посмотрим, чему учат в большинстве своём наши "гуру" -- "дипломированные" духовники и "общественные наставники" из мирян, устно или на страницах катехизисов, брошюр и даже целых трактатов якобы по творениям святых отцов (да, то, что они туда накидали -- действительно надёргано из святоотеческой литературы, но это чаще всего вырванные из контекста цитаты, истолкованные так, как удобно "авторам"). Учат, увы, всё тому же: "покаянию". Именно в кавычках. Потому что подлинное покаяние (в Греции, откуда это понятие вместе с Православием пришло на Русь, оно называется метанойа, сиречь обновление ума) предполагает творческую внутреннюю работу. Не случайно одна из наиболее известных бесед Антония Сурожского называется "Радость покаяния". А эти под покаянием как правило понимают разрушительную деятельность: фиксацию человека на своих дурных качествах и самоунижение до полной потери не только чувства собственного достоинства, но до полной, парализующей пассивности. Между прочим, те же святые отцы, на которых так любят ссылаться их "преемники", предупреждали о таком превратном покаянии, парализующем волю и вгоняющем в бездонную депрессию, но почему-то эти (очень существенные!) предупреждения не находят сочувствия у "пастырей", привыкших лишь запугивать и подавлять. А в качестве метода исправления они предлагают мелочное соблюдение малопонятных обрядов, гиперрефлексию и самоизнасилование в двух видах: истерическом накручивании эмоций и "понуждением" себя на "добрые дела". Да полноте! Не о них ли сказал Спаситель: "Горе вам, что обходите море и сушу, дабы обратить хотя бы одного, и когда это случится, делаете его сыном геенны, вдвое худшим вас" (ср. Мф. 23:15)?
Кстати, никто не обращал внимания, с какой интонацией очередной уличный пророк из новоиспечённой секты или иной церковный оратор "предупреждает" о посмертном воздаянии за неправедную жизнь? Насколько на самом деле его беспокоит судьба стоящего перед ним человека? Насколько им движет любовь к ближнему и желание помочь? Увы, такие чистые мотивы услышишь редко. Чаще слышишь самодовольство и властолюбивое стремление поучать, а то и вообще изуверское злорадство.
Но не станем их самих осуждать на муки вечные. Ведь и Христос, обличая, говорил от сердца: "Горе вам..." Горе вам, бедные моральные калеки, сами кем-то изуродованные и теперь уродующие других. Горе вам, трусливые эгоисты, чающие выслужить спасение своей души порабощением и истязанием душ чужих. Горе вам, превратившим религию спасения всех и каждого в религию спасения собственной шкуры. Горе вам, не сумевшим творчески изжить свои детские страхи и обиды, хуже того -- вскормившие на этих страхах и обидах монстров, от которых сам сатана шарахнулся бы в ужасе. Горе вам, горе... и как вам помочь, если вы сами себе помочь не желаете, самоозлобленцы несчастные?
Я не задавался целью написать нечто антирелигиозное. Я сам не чужд религии и главное, что хотел бы получить для себя, любимого, от данного опуса -- осознание и очищение собственного религиозного опыта. Чтобы уж если не дойти до любви, так хотя бы уйти от страха, от вранья, от корысти, от стремления манипулировать другими и от податливости чужим манипуляциям. А, кстати! Гиперрефлектиками помимо всего прочего очень легко манипулировать, ведь они практически не в состоянии отличить правду от лжи. Отгородившись от реальности, живя в своём иллюзорном мире, искажённом страхом, суевериями и предрассудками, они, например, в упор не заметят грубого оскорбления -- не от великодушия "не заметят", а именно "глазами будут смотреть -- и не увидят" (как мольеровский Оргон, на виду у которого Тартюф бесчестил его жену, а тот отказывался верить своим глазам); в то же время самую доброжелательную улыбку они легко перетолкуют в ядовитую насмешку.
Помочь этим людям (равно как и самим себе, если мы в той или иной мере вляпались в подобное болотце -- а в наш индивидуалистский век аутизмом разной степени тяжести страдает процентов 90 населения цивилизованного мира) можно. Методов много -- столько, сколько и людей, да помножить на миллион вариантов для каждого в отдельности. Но суть их одна: отвлечься от себя, любимого и переключить своё внимание, свои стремления на то, что вне меня (по Франклу -- дерефлексия и самотрансценденция). Причём желательно, чтобы это "То" было не только вне, но и больше меня, имело ценность выше, нежели моя собственная персона со всеми её заморочками.
Например, моему другу, о котором я здесь уже так много рассказал, среди всего прочего сильно помогла музыка. Он, меломан с достаточно развитым вкусом, к счастью, не успел в процессе "покаяния" раздарить-повыкидывать всю свою богатую коллекцию. И когда начал отдираться от липких щупалец гиперрефлексии, вовремя вспомнил о своём увлечении, обретя в нём весьма мощный буксир.
Ещё рассказывали мне о парнишке, который спасал людей, психически пострадавших от тоталитарных сект, тем, что выводил их в горы. Дальняя поездка, многочасовой трудный переход, здоровая компания, естественная природа вокруг и, наконец, то воистину божественное великолепие, которое открывалось с вершины -- всё это делало своё великое дело, творя обыкновенное чудо. Люди буквально просыпались от душного бредового сна.
Великий русский актёр и театральный педагог Михаил Чехов, человек очень тонкой нервной организации, во время октябрьского переворота 1917 года и уличных боёв в Москве "заработал" себе жуткую агорафобию и глубочайшую депрессию. Однажды он, не доиграв спектакля, убежал, как был в гриме и костюме, домой и после этого год (!) не выходил из своей квартиры, сидя в затемнённом углу, прислушиваясь к несуществующим звукам и рождая философские концепции одна другой чернее. По его собственному описанию, дело шло к махровой паранойе, кабы не друзья по театру. Они не только регулярно навещали, хоть ненадолго разбивая скорлупу одиночества, но и однажды предложили ему... вести молодёжную театральную студию. Позже Михаил Чехов напишет в автобиографической книге "Путь актёра": впервые увидев своих учеников, я сразу почувствовал к ним любовь... а также то, что ко мне возвращается душевное здоровье!
И кстати, в защиту религии. Уже не раз упомянутый здесь великий психотерапевт и философ Виктор Франкл считает, что религия помимо своего прямого назначения оказывает большое психогигиеническое воздействие. Если, разумеется, она для своего адепта не повод для гиперрефлексии, сужающей поле сознания в мёртвую точку, а наоборот -- возможность самотрансценденции, расширения сознания. И если религиозный метод не разрушает самосознание личности, а напротив, помогает ей -- за счёт очищения, развития и укрепления системы внутренних ценностей -- становиться всё более автономной, ответственной и цельной. "И познаете истину, и истина сделает вас свободными" (Ин. 8:32)
А поэтому не стОит "ударяться" в религию, если нами движут желания "стать духовно круче", испытать новые запредельные переживания. Или если мы пытаемся компенсировать неудачи в жизни мирской (типа "разочаровался в мире и ушёл из него" -- только вот беда: не налегке ушёл, а с гнетущим скарбом зависти и непрощённых обид). Или если страх смерти и стремление устроить себе безбедное загробное бытие (выражаясь проще -- спасти свою шкуру) гонят нас в лоно той или иной церкви. Ради всего этого -- не стОит, и даже опасно. Не потому, что-де "Бог накажет". Человек сам себя накажет. Потому, что как раз такая эгоистическая мотивация в сочетании с реальной духовной практикой и ввергает душу в ад гиперрефлексии, деперсонализации, навязчивых состояний, фобий и тому подобного прочего. Именно поэтому древние православные старцы говорили: "Если увидишь, что какой-то новоначальный монах ретиво полез на небо -- немедленно сдёрни его оттуда, пусть сперва по земле ходить научится..."
Тогда ради чего стОит? Думается, такая утилитарная постановка вопроса: "для, ради" чего-то -- не годится. Хорошо сказано в "Практическом руководстве к молитве" Александра Меня: "Цель христианства всегда -- Бог, взыскуемый бескорыстно". В конце концов, идеал любой великой религии -- любовь, а когда любят, не спрашивают, за что или ради чего: просто любят -- и всё. Да, первичным поводом к обращению может стать и требующая заполнения внутренняя пустота, и тоска по Высшему, и поиск Истины, и многое другое. Но на определённом этапе (до которого нам, впрочем, "пылить да пылить") даже эти достойные мотивы теряют своё значение, когда осознаётся, что мы и так имеем больше, чем можем вместить, и знаем больше, чем умеем объяснить, и Высшее -- не где-то там, за тридевять небес, а здесь, рядом. Тогда остаётся только быть и благодарить.
И тогда, не теряя верности своей церкви, не шарахаясь от школы к школе, можно легко согласиться с мнением Франкла о том, что невозможно представить Бога таким ограниченным существом, которому в сущности важно только одно: чтобы в Него верило как можно больше людей, причём верило именно таким образом, каким предписывает конкретная конфессия. И тогда понятно будет сказанное одним из православных святых XIX века (к великому сожалению, не запомнил его имени): "Наши земные перегородки до неба не доходят".
Тут, пожалуй, самое время вспомнить о Лёхе Пэ.
Понятно, что тогда дружбы у нас не получилось. Вскоре после выпускного вечера (на котором Лёха, конечно, отсутствовал) он пришёл в школу за своим аттестатом, молча расписался в получении, хотел что-то сказать мне на прощание, но я сделал морду тяпкой и подчёркнуто официально пожелал ему счастливого пути. До сих пор вижу как в зеркале этот кусок засохшего говна.
Дорожки наши разбежались: я набрал новый театральный спецкласс, через два года ещё один, потом свалил из школьной системы в профтех, где мне впервые дали возможность создать автономную студию; девять лет спустя эту студию вместе с центром творчества, к которому она относилась, слили, но меня к тому времени пригласили на работу в профессиональный театр, а ещё тремя годами позже я организовал новую студию в универе... в общем, было нескучно. Однако со своими "стариками" -- выпуск первый, он же самый любимый -- общения не прерывал никогда, и от них время от времени узнавал новости об Алексее. То видели его во главе какой-то процессии в городе нашенском, то он в Москве да в Питере по делам своей организации, а вот он уже в Швеции представляет приморских кришнаитов на каком-то международном кришнаитском форуме... короче, пошёл Лёха у кришнаитов в гору. Я, право, не знал: посыпать мне голову пеплом или гордиться, что невольно поспособствовал явлению в мир такого знатного кришнаита. Вот, кстати, один забавный случай -- он произошёл не так давно, когда мы с Лёхой уже вполне восстановили дипломатические отношения.
Провожу воскресный вечер с семьёй в мире и благочинии, вдруг звонок в дверь. Открываю -- стоит. Нет, не Лёха (он уже, наездившись по миру, осел в Австралии, работает там программистом; во Владивосток -- у него здесь остались родители и младший брат -- наведывается раз в год-два и обычно предупреждает меня о приезде, дабы можно было встретиться). Но стоит человек с шарфом из чёток, хохолком наподобие того, что я во время оно хотел отстричь у Лёхи, и с пачкой книг подмышкой: дескать, не желаете ли приобрести духовную литературу? Литературу приобрести я не пожелал (свою уже некуда громоздить), но, взяв сигареты, вышел на площадку поговорить. Парнишка от беседы уклоняться не стал, только отступил на половину лестничного пролёта, чтоб не оскверняться табачным дымом (а впрочем, и правильно, я его не нанимал мою вонь нюхать), и мы неплохо пообщались почти полчаса. Точек соприкосновения оказалось гораздо больше, чем расхождений, и это порадовало. Напоследок я спросил:
-- А ты случайно не знаком с Лёхой Пэ?
Мой собеседник наморщил лоб:
-- Нет, не знаю такого. А кто это?
-- Тоже из ваших. Правда, сейчас он в Австралии живёт...
Гость пожимает плечами, а мне обидно: как это, нашего Лёху не знает! Тоже мне, кришнаит называется. А ну-ка, если...
-- У вас его зовут Ан....ра, -- вспоминаю я Лёхино имя, которое он получил по инициации.
Моментально лик визави просветляется:
-- О, это один из основателей нашего движения во Владивостоке! А вы откуда его знаете?
-- Так вот, это мой бывший ученик.
-- Ооо!!!
Когда Лёха в очередной раз приехал во Владик, я рассказал ему эту историю и мы долго смеялись.
-- Надо было видеть его глаза, -- утирал я скупую мужскую слезу. -- Даже не думал, что ты там у вас в таком авторитете. И если при этом ты мой бывший ученик, то кто тогда я?..
-- Как "кто"? Вы, Николай Рудольфович, гуру! -- солнечно улыбался Лёха.
Все смешки с меня разом слетели.
-- Да уж, гуру из Бобруйска... Сам глотал всё подряд, и вас тем же кормил. Ни каких-либо серьёзных знаний и навыков, ни школы, ни системы, ни даже видения перспективы -- куда самому идти и как других вести. Одни лишь благие намерения. Просто не хотелось жить пустым быдлом, и не хотелось, чтобы и вы после школы слились с общей серой массой. Вот и кидал вам, что ни попадя: едва наткнусь на что-то любопытное, что может быть "выше нуля" -- сразу хвать в клювик и к вам: кушайте, птенчики! А если разобраться, так всё ли оно нужно было?..
-- Но ведь получилось! -- настойчиво возразил Лёха.
-- Что получилось?
-- Ну, не знаю... что-то получилось.
Что-то действительно получилось. Ведь отчего-то они собираются у меня на даче каждый год, эти взрослые люди за 30, многие из которых успели повидать-натерпеться в своей жизни поболее моего, и уж точно каждый из них в чём-то мудрее и опытнее меня. Музыкальный редактор на радио и майор милиции (убойный отдел). Декан института и водитель автобуса. Руководитель предприятия, он же лихой автогонщик, и старший менеджер магазина, он же превосходный гитарист (слушая его игру, я с трудом верю, что когда-то самолично показал маэстро первые аккорды). Артисты и художники (те, что после школы пошли по профилю класса), и классный сапожник, мастер своего дела, кстати, отменный умелец по части шашлыка и непревзойдённый застольный балагур... Все они окончили школу в 92-м, а это значит, что сразу окунулись в самую свистопляску безвременья 90-х. Как щенят жизнь вбросила их в стремнину этого мутного бурного потока, но все выжили. Причём не только физически, хотя сколько их ровесников давно уже на кладбище: кто в составе "бригад" лёг костьми в боях за передел собственности, кто упал, иглой пронзённый, кто ещё как... Главное -- морально выжили, и души их, пусть далеко уже не девственные и изрядно потрёпанные, всё ж -- живые, настоящие.
Они-то и помирили нас с Лёхой. Когда первая попытка отдельных энтузиастов (точнее -- энтузиасток, ещё точнее -- энтузиастки) не принесла ничего более вежливой беседы, где оба "собеседника" расслабляли мышцы лица лишь тогда, когда обращались к посреднице (а к ней они обращались намного чаще, чем друг к дружке), тогда в следующий Лёхин визит его просто взяли, да и привезли ко мне на дачу. Со всей честной компанией. И со всеми заготовками для шашлыков и всякими там напитками. Нет-нет, Лёха не притронулся к мясу и спиртному, но мы-то ведь не кришнаиты, нам можно! Разумеется, до пьяных лобызаний дело не дошло, однако атмосфера и общие воспоминания -- а нам всем было что вспомнить! -- сработали безотказно. А главное -- всё было, выражаясь актёрскими терминами, совершенно органично. Никакой натянутости, никакого официоза и лести, никаких понтов... впрочем, у нас в классе их никогда и не было. Притом я не общался с Алексеем как-то особенно, даже не сказал бы, что уделил ему внимания больше, чем некоторым другим. Хотя, признаюсь, отслеживал с пристрастием -- как он говорит, как держит себя среди других... Результаты наблюдения порадовали: наш кришнаит (да теперь к тому же и иностранец!) не шарахался от подвыпивших, жующих мясо и курящих одноклассников, разговаривал свободно, не уклонялся от щекотливых вопросов, с интересом расспрашивал сам. И прощались мы уже... ну почти -- да, почти как в старые добрые времена, и "мылом" обменялись.
В последний (Бог даст -- не последний вообще) приезд Алексея к родным пенатам нам уже не потребовалось посредников. И хотя наша возможность общаться напрямую отнюдь не исключала перспективы встречи со всеми желающими пообщаться в компании, перспектива общения в компании отнюдь не отменяла необходимости выговориться тет-а-тет. Как раз в нашем театре намедни состоялась премьера вышеупомянутого "Заводного апельсина", и я пригласил Лёху на спектакль. Потом мы шли пешком до его родительского дома -- около полутора часов ходьбы -- и разговаривали. Тогда-то я и рассказал ему тот анекдотический случай про "гуру".
-- Понимаешь, дружок, -- оправдывался я, -- вот мы сейчас разговариваем и мне видно, что ты нормальный, то бишь адекватный человек. Глаза у тебя не стеклянные, речь живая, ум подвижный. То есть тебе твоё кришнаитство не повредило, а в чём-то, может, и на пользу пошло... ("Уж по крайней мере, поискреннее меня будешь" -- мелькнула задняя мысль). Но тогда... пойми меня правильно: я боялся. Этот твой экстремизм -- то, что я называю "комплекс неофита", да и сама нетрадиционная школа... фиг знает, кто и каким образом мог там свернуть тебе крышу... тем паче, сколько таких инцидентов имело место быть...
-- Спасибо, Николай Рудольфович.
-- Это ещё за что?
-- Ну, вы же за меня боялись...
-- Ха, размечтался! За себя я боялся, потому как случись что с тобой -- сам себя загрыз бы... а оно мне надо, лишний раз совесть свою кормить?..
Лёха помолчал и вдруг спросил:
-- А вы смотрели фильм "Остров"?
-- Да. А... ты... тоже смотрел?
-- Ещё нет, но хочу посмотреть. Наши его очень хвалят.
-- Кто-кто???
-- Ну... наши... --- ("Эхма, всё-таки сильно я тебя, Лёха, застебал в своё время...")
-- Хм. Приятно слышать. Фильм действительно классный, посмотри обязательно. Тем паче, что и "ваши", и "наши" хвалят... Кому как, конечно, а лично мне в нём самой важной показалась линия пикировки между отцом Анатолием и отцом Никоном -- вкратце рассказываю, что за отцы эти, Анатолий и Никон. -- Так вот, Никону всё хотелось учить, лечить и вообще полезным быть, ан это Бог дал не ему, а Анатолию, которому вообще ничего не хотелось кроме одного: умереть с миром. И понял я такую простую вещь: самые лучшие учителя -- учителя поневоле...