Липень Пилип : другие произведения.

Ограбление по-беларуски

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Часть 1. Ограбление
  
  Глава 1. Кто такой Лявон
  
  Если бы Лявóна понадобилось описать одним словом, то это слово - мечтатель. Но поскольку никаких ограничений в словах и даже страницах нету, можно рассказать о нём поподробнее. В ту пору, когда мы познакомились, я работал наладчиком на одной из минских телефонных станций, а Лявона, студента, прислали ко мне на практику. Хоть мы общались и не слишком много, за эти две недели я успел его как следует рассмотреть. Среднего роста и сложения юноша с тёмно-русыми, слегка волнистыми волосами, коротко остриженными и торчащими ёжиком на затылке, серо-голубыми глазами и мягкими чертами, ещё помнящими детство. С губ его не сходила блуждающая полуулыбка, а если ему приходилось разговаривать с вами лицом к лицу, то он немного поворачивал голову и смотрел в глаза искоса, избегая взгляда в упор.
  Одевался Лявон по-своему ярко: светлая, часто белая рубашка с коротким рукавом контрастировала с непременными чёрными брюками и чёрными туфлями. Рубашка заправлялась в брюки, складки сгонялись за спину, туго затягивался строгий кожаный ремень. Брюки еле заметно лоснились - на отутюженных стрелочках, на заду и сбоку, на кармане, где Лявон хранил ключи от квартиры. Мягкие туфли с круглым носами были густо нагуталинены, но блестели не всегда - Лявон, хоть и носил с собой карманную щётку, часто забывал о ней.
  Самым необычным в его внешности были жесты и походка - замедленные и томные, они напоминали движения водолазов, преодолевающих сопротивление водных толщ. Ясный взгляд Лявона двигался ещё медленнее, подолгу останавливаясь на предметах, стенах или областях поверх горизонта. Несмотря на такую странность, речь Лявона приятно удивляла связностью и рассудительностью, а голос - внятностью. Когда ему приходилось рассказывать о себе, например новому знакомому, Лявон опускал на него глаза и негромко, неспешно говорил, что учится в университете, живёт у своей тёти на Жудро, любит музыку и чтение. Знакомого это вполне устраивало, он интересовался, какую именно музыку любит Лявон, читал ли он такое, по нраву ли ему этакое, ну и так далее, как это обычно у молодых людей происходит. Но вообще приятелей у Лявона водилось не слишком много, к общению он не стремился и часто даже избегал его. Сверстники тоже зачастую сторонились его - он казался им чудаковатым из-за своей медлительности, задумчивости и привычки удаляться вниманием от собеседника в окно, к деревьям, далёким домам и небесам.
  Жизнь Лявона складывалась из трёх основных составляющих: мечтаний, размышлений и неба. Лявон мечтал всегда и везде - по утрам в постели, по дороге в университет, на лекциях, на перерывах, все вечера и все выходные напролёт. Особенно хорошо ему мечталось глядя на небо. На улице это приводило к спотыканиям и опозданиям, а в помещении Лявон притягивался как магнитом к любому окну. В открытое окно он высовывался, опираясь локтями на подоконник, а к закрытому приближал лицо так близко, что от дыхания на стекле появлялось влажное пятно. Мечты были смутные и неопределённые, о бескрайнем будущем, о светлых свершениях. Иногда он видел себя в просторном математическом кабинете, с мимолётной улыбкой решающим важные научные задачи, иногда - на залитой солнцем набережной, широким жестом указывающим кому-то, в каком месте нужно заложить новый жилой массив.
  Порой грёзы покидали будущее, приближались к настоящему и принимали форму прекрасных девушек, которые могли бы ему встретиться на улице или в коридорах университета. Их силуэты и профили, ускользающие, полупрозрачные, одновременно будоражили его и приводили в состояние приятной грусти. А изредка мечты сгущались до спортивного велосипеда, и Лявон катил на нём по прохладным, росистым утренним шоссе. Мимо проплывали лёгкие летние рощи, сверху его сопровождали огромные и дружелюбные облака. Устав крутить педали, Лявон элегантно притормаживал рядом с хутором, услужливо оказавшимся на развилке дороги. Облака останавливались. Из сеней взволнованно выходила прекрасная хуторянка. Вспыхнув и потупившись, она давала ему напиться воды из ковшика. Лявон доставал мобильный телефон - ещё одна слабая материальная мечта - записывал её номер и тут же трогался дальше, не желая замутнять идеал банальным разговором.
  Изредка Лявону случалось смотреть в окно вместе с кем-то ещё, и тогда он с одного взгляда безошибочно определял степень душевного родства с этим человеком: если тот опускал глаза вниз, к улице и прохожим, то надолго получал низкую оценку. К людям, смотрящим на облака вместе с ним, Лявон чувствовал расположение, но и здесь были свои тонкости. Если человек начинал придумывать, на что похоже то или иное облако, Лявон морщился. Небо - прекрасно само по себе, в его плавном величественном изменении, и сравнения облаков с предметами принижали небеса и свидетельствовали о слишком практическом складе ума. Поскольку практиками оказывались решительно все, Лявон с некоторого времени предпочитал созерцать облака в одиночку, чтобы лишний раз не разочаровываться в знакомых. Однажды он подумал, что и прекрасная хуторянка, скорее всего, стала бы радоваться похожести облаков на львов, китов или человеческие головы, а то и похуже - могла бы опустить взгляд, зевнуть в узкую ладошку и сказать, что ей скучно и хочется на танцы. Своей силы её образ от этого ничуть не утратил, и даже наоборот, но с тех пор он проезжал мимо её дома только после заката, когда небо уже погасало.
  
  Поздние вечера Лявон обычно проводил в своей комнате, на некоторое время отрываясь от мечтаний, чтобы полистать журналы и послушать магнитофон. Магнитофон был частью музцентра, старого, но очень хорошего, судя по количеству кнопок, рукояток и лампочек на его передней панели. Чтобы поставить кассету, нужно было нажать на определённое место панели, и тогда часть её медленно откидывалась, открывая взгляду пахнущие тёплой пластмассой электронные внутренности. Он вставлял кассету очень внимательно, прислушиваясь к особым нежно-шероховатым ощущениям на кончиках пальцев, когда пластмасса кассеты скользила по пластмассе магнитофонного зева. Зев закрывался с мягким щелчком, приходили в движение тихие моторчики, и Лявон представлял, как музыка начинает вытекать из магнитофона по проводам. Провода от музцентра тянулись к серым динамикам, на каждом из которых был изображён зазубренный график воспроизводимых частот. График внушал Лявону большое уважение, он считал, что создатели динамиков и магнитофона, отдавшие столько сил на их изобретение и обдумывание, просто не могли не достичь совершенства. Отчасти поэтому он довольствовался кассетами и никогда не мечтал о компакт-дисках.
  Кассеты для магнитофона хранились на верхней полке книжного шкафа, застеклённый центр которого был уставлен старыми книжками незнакомых Лявону авторов. Несколько раз он брал наугад одну из них и раскрывал. По сухому запаху, чистоте и спрессованности страниц было видно, что до него этого не делал никто. Речь в книгах почему-то шла каждый раз о князьях и о военных действиях. Лявон даже задумался однажды, не достаёт ли он всегда один и тот же том? Однако вспомнить, какого цвета обложка попалась ему прошлый раз, не получалось. Названия этих книг тоже мгновенно улетучивались из головы. Но в любом случае, мысль о чтении литературы про князей вызывала у Лявона недоумение, история не интересовала его. Под книгами, в самом низу шкафа, располагалось отделение с дверцами, заполненное его любимыми журналами: "Наука и жизнь", "Популярная механика", "Наука и религия". Лявон вытаскивал случайный журнал и ложился на кровать. Больше всего ему нравились рассказы о необычных изобретениях. Например, статья с картинками о принципиально новом водопроводном кране, разработанном немецким инженером, доставляла Лявону большое удовольствие. Он улыбался, опускал голову на руку и думал, как хорошо было бы оборудовать все дома этим передовым краном. И засыпал.
  Просыпался через несколько часов, с затёкшей рукой и шеей. Магнитофон давно молчал. Лявон переворачивался на спину и терпеливо ожидал, когда неприятные ощущения пройдут. Пытаясь припомнить, что ему снилось, он подолгу оставлял взгляд лежать на разных точках комнаты и предметах. Например, на лампе под потолком. Когда горел свет, в плафоне различались три сухие мухи. В один из вечеров внимание Лявона более подробно остановилось на мухах. "Последний раз я мыл лампу около полугода назад", - поразмыслив, вспомнил Лявон. Он произвёл в уме примерные вычисления и вывел, что плафон вмещает тридцать шесть тысяч мух и может заполниться целиком через шесть тысяч лет. Эта мысль привела его в волнение. "Значит, к концу моей жизни в плафоне окажется всего лишь около двухсот мух". Лявон встал и заходил по комнате. "Зависит ли количество попавших в плафон мух от длительности горения света? Они же должны лететь на свет", - пришла ему в голову ещё одна мысль. Тут он словил себя на том, что думает о полной чепухе. Лявон поставил другую кассету, сделал звук погромче и пошёл на кухню за апельсиновым соком.
  Раньше он пил разные соки, но кто-то из знакомых сказал ему, что апельсиновый сок намного полезнее всех прочих, вместе взятых. Сказано это было таким уверенным в себе и в соке тоном, что слова запали Лявону в душу, и он полностью перешёл на апельсиновый, благо его можно было найти в любом магазине. А вскоре в одном из журналов ему попалась статья, в которой рекомендовалось согревать сок, чтобы он лучше усваивался организмом. С тех пор Лявон старался обязательно подогреть его: если дома, то в кастрюльке, если на улице, то под солнцем или хотя бы в руках. Выпивал он около литра в день, стакан вечером, стакан утром и остальное в течение дня. Иногда днём хотелось пить так сильно, что приходилось заходить в магазин за дополнительным маленьким пакетом с трубочкой. Любимым стаканом сока был вечерний; сам стакан, употреблявшийся для этой цели, избранный Лявоном раз и навсегда, отличался от прочих обычных: высокий, немного расширяющийся кверху, из прозрачного стекла, с вытисненным рисунком винограда и виноградных листьев. Пить вечерний сок полагалось сидя в кресле, медленно, внимательно, сосредотачиваясь на мелких апельсиновых волокнах на кончике языка. Примерно в это время кассета заканчивалась, и Лявон переворачивал её на другую сторону. Мысли его направлялись к хуторянке. Велосипед теперь не требовался, весь путь до её дома мелькал смутной тенью. И вот они уже стоят рядом на пороге, и она смотрит на него тёмными глазами. Лявон расстилал кровать, ложился под тяжёлое одеяло и мягко тёрся щекою о прохладную подушку, представляя, что это её плечо. От этого вверху живота, в солнечном сплетении, начинало сладко тянуть, как бывает, когда высоко взлетаешь на качелях, но только без страха упасть. Потом он засыпал.
  
  По утрам Лявон был холоден и горько насмешлив. Начинался период размышлений. "Как это унизительно, - думал он например, - что выводящие пути в организме человека объединены с органами воспроизведения и удовольствия". Спускаясь по лестнице, он с неприязнью пытался представить, чем могло руководствоваться божество, создавая такую бессмыслицу. Издевательство сильного над слабым? Насмешка над беспомощным? Неудачные эксперименты? "Будь я Богом, я бы ничем не омрачал функцию размножения. Стоит только разнести подальше пищеварительный тракт и половые органы, как сразу всё изменится. Никаких нечистот, никаких неприятных запахов, никакого стыда, никакого унижения. Кстати, теперешнее устройство организма можно считать лучшим доказательством существования Бога. Эволюция не могла создать такое вопиющее противоречие". Лявон мрачно смотрел на облака, подозревая их в соучастии. Или, может, они такие же несчастливые создания, как и люди? Он доставал пакет сока из сумки и делал на ходу глоток.
  К университету вело несколько путей, примерно одинаковых по длине, но Лявон их не любил. Он предпочитал не самый близкий, но проходящий по берегу Комсомольского озера, сквозь аллеи со старыми высокими деревьями. Там гуляли с собаками и грелись на скамейках немногочисленные жители близлежащих домов, в основном седые дедушки с термосами. Лявон любил игру проходящих сквозь листья лучей - солнечные зайчики покачивались под ногами, на стволах, на скамейках, на дедушках. Саркастичность Лявона понемногу выветривалась тёплым ветром, он благосклонно смотрел на дедушек и гадал, что у них в термосах.
  Приметив свободную скамейку, он садился и давал отдохнуть ногам, наполовину высунув их из туфель. Спинки у скамей были удобные, высокие, на них можно было откинуться и комфортно передохнуть, посматривая на людей, на собак. Глядя на человека, Лявон часто представлял находящийся внутри него скелет, и развлекался, мысленно удаляя поверхностную мякоть и оставляя лишь сухие белые кости. При небольшой тренировке это мысленное упражнение не составляло труда, а после того, как он специально проштудировал строение скелета по энциклопедии, стало получаться безо всякого напряжения и приносило неизменное удовольствие. Особенно нравилось Лявону разглядывать строение того или иного носа, определяя место, где кончается треугольный выступ черепа и начинается бескостная перегородка, определяющая форму его кончика.
  Собаки тоже зачастую привлекали внимание Лявона. Он очень плохо разбирался в породах и не знал почти ни одного названия, но некоторых местных собак помнил в лицо лучше, чем их хозяев. Например, гнусного бульдога с устало-умным взглядом; крупную белую пушистую с хвостом колечком, которую хотелось обнять; крохотную коричневую с висящими ушами, готовую облаять тонким голоском при малейшем движении; мощную старую овчарку c тяжёлой походкой.
  Насмотревшись на гуляющих, Лявон закрывал глаза и летел к хуторянке. Теперь он видел, как она играет с большой собакой, зарываясь пальцами в густую чёрную шерсть, смеясь и шутливо отталкивая её. А собака пыталась стать ей передними лапами на грудь, громко и часто дыша раскрытой пастью, как бы смеясь вместе с хозяйкой. Она наклоняла голову к собаке, и её волосы, собранные в толстый хвостик, падали на шерсть. Некоторое время назад Лявон ещё колебался между русым и чёрным цветом её волос, но в какой-то момент окончательно понял, что они могут быть только чёрными. И что они отливают на солнце древесно-коричневым. Или синим? Лявон задрёмывал.
  Поспав с полчаса, он возобновлял путь, промочив горло соком. От хорошего настроения и хорошего самочувствия внутри начинала расти энергия, заставляла ускорять шаг и пинать ногой камушки. Поближе к концу аллеи, по правой стороне, стоял непонятного назначения синий ящик на двойной белой ножке, вкопанной в землю. Однажды пасмурным днём, когда аллея была совсем пустынна, Лявон, поддавшись порыву, достал из сумки фломастер и написал сбоку на ящике слово "геморрой". Из-за опасений, что крупные буквы получатся неровными и потому смешными, надпись вышла малодушно маленькой. Оглянувшись по сторонам и отойдя на несколько шагов, он понял, что слово почти незаметно с аллеи, и следовало бы его переписать. Но порыв уже выдохся, и Лявон спрятал фломастер. Теперь, каждый раз проходя мимо ящика, он со смесью удовлетворения и недовольства несовершенством отмечал свою надпись. Почему геморрой? Это было первое, что тогда пришло ему на ум. Источником геморроя, конечно, был его отец, часто говоривший это слово.
  
  Родители Лявона и его младший брат жили в небольшом посёлке в Гомельской области. Лявон уже давно там не бывал, и совсем этому не огорчался. Все воспоминания о доме были окрашены раздражением на отца, из-за его грубости, неопрятности и безделья. Если отцу что-то казалось сложным или неприятным, отец морщился и говорил "какой геморрой", "зачем мне этот геморрой". Вечным геморроем была протекающая крыша, подгнившее крыльцо, накренившийся забор и четырнадцатилетний Микола, классический двоечник и хулиган с такими атрибутами, как сидение по два года в одном классе, курение, драки, истерики учительницы и приводы в милицию. Но в целом отцу удавалось успешно избегать всех геморроев, и жизнь текла в привычном русле. Придя с работы, отец снимал тёмно-синие брюки, чтобы не помялись, в трусах шёл на кухню и начинал есть прямо из холодильника. Утолив первый голод, он прохаживался по дому, напевая под нос какую-нибудь мелодию и почёсывая ноги. Мелодии, надо отдать отцу должное, были всегда веселы и жизнеутверждающи. Когда Лявон ещё учился в школе, ко времени возвращения отца с работы он уже успевал сделать уроки и лежал на кровати в полудрёме. Он слышал, как отец приближался к его комнате, и внутренне готовился к традиционным расспросам, всегда одинаковым. Дверь открывалась, и около минуты ничего не происходило. Лявон не смотрел в ту сторону, но знал, что отец стоит, прислонившись к косяку, потирая и поглаживая ноги. Наконец он возобновлял свой напев и приближался к столу. "Ну что, двоечник?" - притом, что двоечником Лявон никогда не был. Лявон ничего не говорил, только поводил головой в знак ответа. "Давай сюда дневник". Лявон вставал, рылся в портфеле и протягивал дневник. Отец любил листать его с самого начала и перечитывать замечания, которые изредка писали учительницы. "Смотрел в окно на уроке, ха-ха! Что это ты там увидел, а?" Если сегодня или завтра был урок пения, то отец обязательно интересовался, что проходили и что задали. Ещё он любил заглянуть на последнюю страницу, где были проставлены оценки за четверти, проанализировать склонности Лявона к наукам и обрисовать его будущее. Лучше всего Лявону давалась математика, к которой отец относился скептически. "Математика хороша в дополнение к чему-нибудь. А сама по себе она немного стоит. Хочешь быть школьным учителем, что ли?"
  Лявон отмалчивался, потому что не знал, кем он хочет быть. Ему нравилось гулять по лесу, собирать грибы, смотреть на костёр, купаться. Лесником? Читать книжки тоже нравилось. Библиотекарем? Отец хотел, чтобы Лявон пошёл учиться в медицинский институт и стал врачом. Лявон врачом становиться не хотел. Он один раз лежал в районной больнице с аппендицитом, и ему не понравилось абсолютно всё. Доктор был сердитый, строгий, прокуренный, и однажды неуместно сильно отругал Лявона за незакрытую дверь в палату. Кормили совсем пресной пищей, а соль в солонках была отвратительно слипшейся. Сетка в кровати неудобно провисала. Соседи громко храпели и все были преклонного возраста. Сиденья унитазов были в моче. Конечно, всё это имело только косвенное отношение к медицине, но Лявон твёрдо решил не быть доктором. Тогда он ещё не осмеливался открыто возражать отцу и только смотрел безучастно в сторону. Отец ничуть не обижался на его молчание, воспринимая его как послушание, выходил и двигался дальше, к комнате Миколы. Микола обычно пропадал у кого-то из друзей, и отец с чувством выполненного долга шёл снова на кухню. Там его ждала бутылка водки в холодильнике и радиоприёмник на подоконнике. Он закусывал яблоком первые пятьдесят граммов и принимался за поиски радиопередач.
  Больше всего ему нравились песни или романсы, особенно под гитару. Хотя радиостанций, передающих песни под гитару, было немного, и отец мог бы записать или запомнить их частоты, он этого не делал. Ему нравилось каждый раз заново блуждать по волнам эфира, снова и снова радуясь случайному попаданию на любимые станции. Возможно, думал Лявон, шипение и переливы, извлекаемые отцом из приёмника, представляются ему игрой ветра в парусах, шумом волн, а сам он, стоя на капитанском мостике в белоснежном кителе и фуражке, щурясь от солнца и брызг, вглядывается вперёд, в горизонт. В детские годы Лявон ещё не испытывал столь сильного раздражения к отцу, которое развилось позже; в те времена он почти всегда выходил на кухню и садился рядом. Отец оборачивался к нему и спрашивал, не хочет ли Лявон яичницу. Потом продолжал странствия по станциям. Иногда Лявон просил его остановиться и дать ему послушать ту или иную песню. Отец настраивался поточнее, чтобы шума было меньше. Вставал, закуривал и громко отрыгивал. Отец где-то прочёл, что отрыгивать - традиционная немецкая привычка и что ничего плохого и стыдного в ней нет. Ему казалось, что это всех даже забавляет и развлекает. Но Лявон питал отвращение к этой гадости уже тогда. Настроив приёмник, отец принимался готовить яичницу и неспешно съедал её, в процессе выпивая ещё несколько рюмок. В особо проникновенных музыкальных моментах он дирижировал вилкой, наведя на Лявона многозначительно-пьяный взгляд.
  
  "Как всё-таки поразительно это, - думал Лявон, минуя синий ящик. - Прошло столько лет, я уже взрослый человек, самостоятельно и здраво мыслящий, а детство по-прежнему крепко держит меня. Интересно, у всех ли так? Или это только я чрезмерно впечатлительный?" Он пытался понять, не вредит ли всё это его мужественности, по крайней мере, в глазах хуторянки. А порой что-то заставляло его придумывать нелепые сцены, в которых он выглядел смешно и жалко. Например, как его отец отрыгивает в присутствии хуторянки. Лявон ёжился от стыда и терялся, не зная, как себя вести. Хоть подобные мысли посещали его и нечасто, но на краю сознания потом ещё довольно долго оставался мутный осадок.
  По пути из университета Лявон делал небольшой крюк и заходил в продуктовый отдел на первом этаже ЦУМа, чтобы пополнить запасы апельсинового сока. Продавцы в отделе, всегда одни и те же, уже давно запомнили его и готовы были улыбаться и здороваться, но Лявон делал вид, что он здесь в первый раз и никого не знает. Продавцы тогда тоже серьёзнели, отводили взоры и возобновляли беседу друг с другом. Лявон никогда не задумывался, почему он чурается этих милых и доброжелательных людей. Наверное, в глубине души он боялся, что начав здороваться и сблизившись с ними, он откроет какую-то тайну о себе и станет им подвластен. Соки стояли в глубине отдела, за молочными продуктами. Прежде чем попросить свой сок, Лявон внимательно оглядывал стеллаж в поисках новых сортов, та марка, которую он пил, надоела ему уже изрядно, особенно своим внешним видом - на её коробке были изображены два апельсина, один целый, в второй разрезанный. "Фантазия оформителя безгранична", - усмехался Лявон. Но выбор соков всегда оставался прежним, другого такого же, натурального и без сахара, не было. Краем уха он слышал обрывки разговора продавцов, разговор неизменно вращался вокруг каких-то тихих песен. Продавец повыше, ещё не старый, но уже седоватый, всегда очень серьёзный, объяснял коллегам что-то об уникальности. Невысокий и плотный в целом соглашался, но с оговорками, видимо он любил научную точность и верил в объективность. Третий, совсем юный, в разговоре участия не принимал, но часто негромко напевал и поглядывал на Лявона. "Как им не надоедает об одном и том же, - думал Лявон. - Что за песни такие?" Он брал два-три литровых пакета своего сока и направлялся к выходу.
  В ту пятницу, с которой начинается история, по пути домой на Лявона накатило настроение, порой всецело овладевающее им - жажда перемен и даже некоего подвига. В такие минуты он становился непохож на себя: взгляд загорался, опускался с небес, движения становились резкими и точными, развязывался язык. Такие настроения были сродни тому порыву, который когда-то подвигнул его на разукрашивание синего ящика, но более сильные и светлые. Откуда они берутся и что с ними делать, он понять не мог, и только ускорял шаг, сверкая глазами. Так вот, в ту пятницу ему пришла в голову смелая мысль - начать здороваться с продавцами в гастрономе. И, возможно, познакомиться. И - кто знает? - может даже расспросить их об их песнях. Исполненный решимости, он взбежал по каменной лесенке, толкнул дверь и устремился к продуктовому отделу, ожидая увидеть направленные на него из-за прилавков три пары благожелательных глаз и заготовив громкое приветствие. Но, к его досаде, за кассой сидел только невысокий и плотный, он что-то писал, опустив голову. Несовпадение составленного в уме плана и реальности было так неожиданно, что, когда невысокий и плотный наконец поднял на приблизившегося Лявона глаза, тот смешался и отвёл взгляд в сторону, не проронив ни слова.
  После сцены в магазине жажда перемен и свершений почти утихла, но всё-таки обязательно нужно было совершить если не подвиг, то хотя бы поступок. И, когда Лявон добрался до дома, решение вдруг пришло: он пойдёт в баню не в воскресенье, как обычно, а в субботу. И при этом в самую далёкую, которую он знал: розовую баню в Чижовке. Чтобы не просто мытьё, а маленькое путешествие.
  
  Глава 2. Кто такой Рыгор
  
  Рыгóр был известен знакомым, соседям и просто добрым людям как вольный автослесарь возрастом около тридцати лет, большой любитель выпить и поесть. Он имел коренастую, крепкую, вполне гармоничную фигуру, подпор-ченную спереди животиком, который, впрочем, умело маски«ровался одеждой в свободном летнем стиле. Округлое и высо«колобое лицо оживлялось коричневыми глазами и густыми бровями, а низкий, чуть раздвоённый подбородок придавал ему мужественности. Тёмные волосы, с возрастом начавшие отступать со лба, Рыгор зачёсывал назад, слегка наискосок, и регулярно их остригал. Так же регулярно и внимательно он занимался и прочими составляющими своего внешнего вида: никогда нельзя было увидеть его плохо выбритым, или с тор«чащими из носа волосками, или с тёмной каёмкой под ног«тями, или с пятном кетчупа на футболке.
  Тем ценнее была его аккуратность и чистоплотность, что почти всё своё время он проводил в гаражах за починкой автомобилей для частных клиентов. Ремонт получался у него очень неплохо, самые сложные работы всегда удавались, и Рыгор слыл среди владельцев машин настоящим профессионалом, его рекомендовали хорошим друзьям. Помогал ему в работе и его характер, прямой, постоянный и очень ответственный. Ни разу не забыл он даже малейшего своего обещания и ни разу не опоздал к условленному сроку. А если он говорил, качая головой, что тот или иной ремонт невозможен, то и никто во всём городе не взялся бы за него. Но при всей своей серьёзности Рыгор вовсе не был сухарём, он часто смеялся, порой случался грустен, а иногда даже выходил из себя.
  Водились за Рыгором и свои причуды. Если сфера интересов его коллег и конкурентов обычно не выходила за рамки бодибилдинга, телевизионного футбола или зимней рыбалки, то Рыгор был не таков и выглядел на их фоне белой вороной. Вряд ли много живёт на свете автослесарей, увлекающихся академической музыкой, и Рыгор был как раз из числа таких редких чудаков. Часто можно было увидеть, как он обсуждает очередную запись с кем-то из своих длинноволосых знакомых, тыча в обложку диска пальцем. Конечно, почти все, кто его знал, не обращали на это пристрастие большого внимания, поскольку в целом человеком он был добрым, положительным и дружелюбным. Кто станет придираться по пустякам к такому парню? Пусть слушает что хочет. Тем более что вторая причуда Рыгора почти всем приходилась по вкусу - он во множестве сочинял анекдоты и постоянно их рассказывал. Большей частью его анекдоты были не смешны и понятны только самому автору, но его заразительный смех компенсировал их недостатки.
  Рыгор никогда не прочь был поболтать за кружкой пива и запросто сходился с новыми людьми. Мы познакомились с ним в банном баре, из-за нехватки места попав за один столик, и для начала он рассказал мне анекдот про беларуса. Решили учёные провести эксперимент: кто быстрее убежит из тюрьмы - француз, японец, еврей или беларус. Посадили их в тюрьму. Француз через три дня так по любовницам соскучился, что перепилил решётку и сбежал. Японец через пять дней так по машинам стосковался, что вырыл подкоп и сбежал. Еврей через десять дней так за свои деньги испереживался, что подкупил тюремщика и сбежал. Только беларус сидит и сидит. Пришли к нему учёные и спрашивают - ты почему из тюрьмы не сбегаешь? Беларус отвечает - а что, разве это тюрьма? по-моему, здесь неплохо!
  Вежливо посмеявшись, собеседник рассказывал что-то подобное в ответ, а после второго бокала происходил плавный переход от общих тем к темам личным. Рыгор, доверительно понизив голос, обрисовывал своё невесёлое положение: ему с молодою женой и двумя дочерьми приходилось умещаться в средней по величине комнате тёщиной квартиры. У его собственных родителей квартира была однокомнатная, и жить там было совсем негде. Он жаловался, что старается приходить домой попозже из-за тесноты и многолюдности: жена с детьми, тёща, тесть, сестра жены, а на сладкое - нахмуренная бабка. На вопрос, почему он не снимет отдельное жильё, раз ему тесно, Рыгор резонно отвечал, что копит на покупку новой квартиры, а если снимать, то уж ничего и не накопишь. Здесь он обычно хмурился или даже вздыхал.
  Но несмотря на тесноту и напряжённость в доме, с тестем они были очень дружны. Издавна повелось, что Рыгор называл его "тaтой". Сразу после свадьбы тесть пошутил: "Татой будешь меня называть?" Рыгор со смехом согласился. Поначалу в разговоре на слове "тата" делалось ироничное ударение, при котором оба улыбались, довольные своим остроумием и дружескими, отчасти даже заговорщицкими отношениями. Потом слово стало привычным, укоренилось и уже не замечалось.
  
  Тата, с лица которого почти никогда не сходила хитрая усмешка, имел мощную, тяжёлую фигуру, огромные ноги и руки, громовой голос и нос картошкой. По поводу носа картошкой он не соглашался и утверждал, что такой тип носа корректнее называть "клубничным", как верно подмечено где-то у Бунина. Тата, пользуясь своей отличной памятью, любил к месту процитировать кого-нибудь из классиков или вставить в разговор убедительный афоризм. Тата постоянно был простужен, чихал и сморкался, отчего нос краснел, и бунинское сравнение с клубникой делалось ещё вернее. Простуда не волновала его нисколько, он и слышать не желал ни о горячем молоке, ни о тёплых носках, ни о таблетках. Напротив, раскрывал форточку пошире, омывался холодной водой каждое утро и пил ледяной кефир из холодильника. Тата, как он выражался, "бодро дорабатывал" последние пять лет перед пенсией, сапожником в доме быта. Если спрашивали, чему он собирается посвятить ожидающий его на пенсии океан свободного времени, тата делал широкий жест, обводя рукой на стены, всю поверхность которых занимали стеллажи с книгами. Он любил повторять шутку, что потраченные на книги деньги с лихвой окупаются ненужностью обоев. Коллекционирование книг было его основным увлечением, хотя, как давно заметил Рыгор, читал он их редко.
  Однако имелись и такие аспекты таты, которые Рыгора раздражали. Например, бесконечное сидение в туалете с журналом или газетой, манера ковырять спичкой в зубах, или отвратительная привычка сплёвывать в пепельницу. К подобным бытовым мелочам добавлялось принципиальное несходство вкусов и взглядов по ряду критических музыкальных вопросов. В этом месте как раз самое время заметить, что тата тоже получался очень даже странный человек, поскольку люди, склонные к починке обуви, ни к книгам, ни к спорам о музыке обычно не склонны. Но, как говорят психологи и психиатры, понятия нормальности и странности очень растяжимы и чётких границ не имеют. Не секрет также, что странное тянется к странному, а чудак - к чудаку, и кто знает, если б тата любил, скажем, охоту вместо книжек, как бы у Рыгора сложилось с его дочерью.
  Если уж называть вещи своими именами, то тата был приверженцем раннего барокко, тяготеющим к ренессансу, в то время как для Рыгора музыкальная история начиналась с романтиков. Как человек опытный, мудрый и тактичный, тата старался обходить стороной эту разницу во вкусах, и если им случалось слушать музыку вместе, то записи выбирались так, чтобы угодить обоим. Однако Рыгор, сам уже давно не мальчик, не был столь же терпим, как тата. Временами, пребывая в скверном расположении духа, он вызывал тату на спор, с целью доказать правильность своих вкусов и опровергнуть воззрения таты. Тата ссориться не любил, но взглядами никогда не поступался. В ходе перебранок выяснилось, например, что он особенно почитал клавесин, а фортепиано считал искажением чистой идеи; что он оставил позади пустоту романтиков, фальшивый надрыв модерна и бесплодные поиски нового времени - и пришёл к чистой музыке. Один раз, в пылу спора, тата сказал, что смотрит на Рыгора, с его Вагнером и Малером, как на ребёнка, не доросшего до зрелых представлений об искусстве. Рыгор запомнил это, и часто вспоминал, иногда с иронией, а иногда со злобой. Он был уверен, что это новомодное пристрастие к барокко - не более чем пижонство.
  Впрочем, несмотря на такие вопиющие разногласия, ссоры у них были скорее редкостью. Тата с Рыгором постоянно вместе ели, тесть умел хорошо готовить. Пили тоже довольно часто, точнее, Рыгор пил пиво, а тата составлял ему одобрительную компанию. По всей видимости, тате нравился захмелевший Рыгор. Сам он алкоголь не употреблял вообще, что служило постоянной темой для веселья: непьющий сапожник - нонсенс! Тата виртуозно отшучивался, говоря например, что в кефире тоже есть небольшой градус. Он был убеждён, что кефир обладает лечебным эффектом и при регулярном его употреблении люди становятся долгожителями. Когда на Рыгора находило настроение выпить, тата сразу подмечал это и доставал ему из холодильника запотевшую бутылку крепкого "Сябра", приговаривая, что первым глотком нужно выпить ровно половину. Доев ужин, они перемещались в комнату таты, где находился балкон, и можно было много курить и громко разговаривать. Тата включал нейтральную музыку, которая не вызывала отторжения ни у него, ни у Рыгора, что-нибудь из Генделя или Гайдна, и они до поздней ночи предавались возлияниям за закрытыми дверями.
  В дни же умеренности после ужина Рыгор закрывался от таты в своей комнате и просил его тоже закрывать дверь к себе, в целях звукоизоляции. Устав за день, Рыгор мог весь вечер просидеть на диване, ублажая себя пивом с солёными сухариками и слушая Брукнера. Изредка он брал что-нибудь почитать у таты, в основном про путешествия. В такие вечера намного уютнее было выключить верхний свет и зажечь торшер с оранжевым абажуром. Попивая пиво с копчёными колбасками, он лежал на боку, облокотившись на подушку, и не спеша читал "Землю Санникова" или "В дебрях Уссурийского края". Прочитав за час-полтора пару десятков страниц, Рыгор решал, что уже достаточно поздно, и никто не помешает ему спокойно поужинать.
  Он отправлялся на кухню и отрезал два-три ломтя белого хлеба. Потом поднимался на табурет и заглядывал в антресоли, где хранилось варенье. Надо было выбрать, какое варенье намазывать на хлеб сегодня: белая смородина имела мелкие косточки, застревающие в зубах, малинового оставалась последняя банка, её было жалко. Поэтому Рыгор в последнее время всё чаще прикладывался к чёрной смородине. Намазав хлеб сливочным маслом, а сверху вареньем, он раскладывал его на тарелке так, чтобы можно было брать каждый ломтик, не испачкав руки о соседний, и садился за стол. Методично жевал, иногда вздыхая от удовольствия.
  
  В утро, предшествующее знакомству с Лявоном, в пятницу, Рыгора заставили открыть глаза звуки клавесина. "Снова Пёрселл. Скоро я этих чертей наизусть буду знать". С большой досадой Рыгор посмотрел на будильник. Тот готовился зазвонить через несколько минут. Придраться, что тата включал музыку слишком рано, было нельзя, и что громко - тоже нельзя. Спустив ноги на пол, Рыгор с неприязнью отметил, что к подошвам прилипли мелкие соринки. Пора бы прибраться. Он отряхнул ноги одна о другую, встал, подошёл к столу и выключил будильник - было бы неприятно, если б он зазвонил. Съел два кусочка шоколадки, оставшиеся с вечера. За окном светило солнце, проявляя нежный слой пыли на стёклах. "И окно нужно вымыть", - поморщился Рыгор. Он провёл пальцем по стеклу и посмотрел на палец. Пыли было не очень много, но ведь это изнутри, между стёклами и снаружи должно быть больше.
  Натянув джинсы, Рыгор пошёл в ванную. В комнате таты уже пели ангельскими голосами какую-то кантату. Пол под ногой скрипнул, и Рыгор представил, что мог бы стать на этом месте и раскачиваться из стороны в сторону в такт ангелам. Вышедшему тате он объяснил бы, что даже половые доски вторят Пёрселлу в его славословиях небесам. Хотя, конечно, это было бы слишком явным и незаслуженным издевательством, не стоит... В ванной Рыгор умыл лицо, подробно рассмотрел его и остался вполне доволен. Внимательно расчесал волосы, пытаясь уловить изменения, произошедшие после смены шампуня. Кажется, стали слегка посуше. Рыгор наклонял голову под разными углами и поднимал отдельные пряди, ловя на них отблеск лампочки. Наконец снова причесался, вычистил зубы и вышел. Клавесин уже затих.
  - Рыгор! - позвал его тата из кухни. - Я услышал, что ты проснулся. Как спалось? Что снилось?
  Рыгор встал в дверном проёме, ведущим из коридора в кухню, и попытался вспомнить, что же ему снилось.
  - Хрен знает. Как только встаю, из головы всё улетучивается.
  - Завтракать будешь? Есть омлет со шпинатом и ореховые кексы. Может, кофе? - тата знал, чем порадовать его, он никогда не ленился встать рано и состряпать что-нибудь соблазнительное.
  - Спасибо, тата, не откажусь, - Рыгор уселся за стол, сглатывая слюну, он помнил омлет со шпинатом и знал ему цену. Тата тут же закатал рукава халата, забряцал ложками и тарелками, полез в духовку. Он положил Рыгору увесистую порцию омлета, откупорил заранее приготовленную бутылку "Сябра" и присел рядом, чтобы насладиться поеданием своего произведения. Омлет оказался на удивление хорош. Рыгор, интенсивно жуя, одобрительно качал головой и делал большие глаза, показывая, как ему вкусно. Тата польщено высморкался в салфетку, встал и налил себе кефира.
  - В магазин пойдёте сегодня? - спросил Рыгор, поставив пустую тарелку в мойку и отдуваясь.
  - Как всегда, поближе к обеду. Что тебе взять?
  - Да как обычно: тройку-пятёрку пива и закусить! Что ещё человеку нужно... - Рыгор принялся за кексы, запивая их пивом. - Вафли будете себе брать? Мне тогда тоже возьмите. Ну или печенья с изюмом. И шампунь какой-нибудь, желательно увлажняющий.
  - Неужели последний не подошёл?
  - Мне кажется, от него волосы как-то суше стали, - Рыгор покривился.
  - Поди-ка сюда, - тата взял жующего кекс зятя под локоть и подвёл к окну. Не менее внимательно, чем Рыгор в ванной, осмотрел их и лёгонько потрогал, потёр между пальцами. - Ты прав. Купим увлажняющий.
  - С меня причитается! Ладно, тата, пойду я, - Рыгор одним глотком допил пиво. - Кексы супер. До вечера!
  И, выходя из кухни, Рыгор не удержался и бессмысленно съязвил:
  - Как там наш Преториус поживает?
  - Кстати, давно его не ставил. Вот вечером и послушаем вместе, - с улыбкой парировал тата.
  Рыгору не нашёл ничего лучше, как многозначительно хмыкнуть и пойти собираться на работу. Собственно сборы заключались в выглядывании в окно, оценке погоды и одевании. Поскольку погода стояла неизменно тёплая и солнечная, Рыгору оставалось открыть шкаф и вытащить из стопки самую нижнюю футболку. Это была его давняя традиция: после генеральной стирки аккуратно складывать все футболки в стопку в случайном порядке, а потом доставать их строго по очереди, снизу вверх. Когда стопка сходила на нет, совершалась новая стирка, и так далее. Сегодня выпала одна из его любимиц - свободная, ярко-оранжевая, с чёрным, стилизованным под татуировку, узором на груди. Он надел кроссовки, посмотрелся в зеркало на двери и вышел.
  
  Бодро сбежав по лестнице, Рыгор толкнул дверь подъезда и чуть не задел ею стоящего спиной дядю Василя. Дядя Василь, как всегда, спорил с дядей Михасём. Оба они были скромными худенькими пенсионерами, жили в этом же доме и в качестве прогулки переходили от одного подъезда к другому. Рыгор громко поздоровался, но ответил ему только дядя Михась. Дядя Василь был столь увлечён своей речью, что вместо приветствия на секунду повернул к Рыгору голову с выпученными глазами.
  - Возьми хотя бы "Войну и мир": Толстого было бы просто скучно читать, если бы не узлы женско-мужских отношений между героями! Они равномерно расставлены по роману, и внимание читателя как магнитом притягивается от одной свадьбы к другой.
  - Ну что ты говоришь, Василь. Какое заблуждение.
  Дядя Михась отвечал уверенно и спокойно. Он был большим почитателем Льва Толстого, настолько убеждённым в величии классика, что даже самые отчаянные нападки разбивались об его уверенность, как волны о скалу.
  - Нет уж, позволь! - не давал ему сказать дядя Василь, - Лично мне такие приёмчики кажутся слишком примитивными! Он играет на самых низменных интересах читателя, я бы даже сказал - на его инстинктах.
  На слове "инстинктах" дядя Василь драматически возвысил голос. Рыгор уже наизусть знал все интонации, жесты и фазы протекания споров между дядьями, но предмет спора каждый раз был другой, и он часто останавливался послушать. Дядя Василь обожал поспорить и не имел устойчивой точки зрения ни в одной сфере, а уж тем более в литературе. Споры в основном касались именно литературы: дядя Василь никак не мог смириться с тем, что дядя Михась почитает Толстого превыше всех, хотя в мире так много ничуть не хуже написанных книг.
  - Васи-иль, - укоризненно протянул дядя Михась, - А разве главы о военных действиях не столь же увлекательны? Не знаю, как ты, а я - человек, очень далёкий от военной сферы. Я никогда не служил и вообще по большому счёту пацифист. Но при всём при том даже на меня эти главы действуют необычайно сильно. Когда читаешь, как герои романа идут в атаку, сердце бьётся скорее, чувствуешь душевный подъём, а абзацы так и проглатываются.
  - Это тоже игра на инстинктах!
  - Какие же здесь инстинкты?
  - Не знаю, как они правильно называются, я же тебе не профессор Павлов. Но когда все кругом кричат "в атаку!", и ты вместе с ними кричишь, и бежишь с душевным подъёмом, то это инстинкт чистой воды.
  - Но скажи, разве это не гениальный писатель, если он способен вызвать подобный инстинкт у читающего? Не реальными действиями, а только своим рассказом? Вот ты, Рыгор, читал "Войну и мир"?
  Они прервались и дружно посмотрели на Рыгора. Рыгор пожал плечами.
  - Кажется, читал когда-то.
  Он смутно помнил, как начинал роман, но скоро бросил, ему показалось слишком растянуто и скучно.
  - Как же так, Рыгор? Ты непременно должен почитать. Великий роман.
  Дядя Михась серьёзно смотрел на него. Рыгор обещал почитать. Дядя Василь при этом молча строил гримасу отвращения, приоткрыв рот и полузакрыв глаза, как бы говоря, что ни в коем случае не стоит читать "Войну и мир", если не хочешь испытать рвотный рефлекс. Вдруг Рыгор фыркнул - у него родился анекдот:
  - Слушайте, отцы! Приходит Толстой в аптеку и просит - дайте мне пачку презервативов, самых больших и с пупырышками. Аптекарша говорит - Лев Николаевич! пользоваться презервативами безнравственно! должны рождаться дети! Толстой отвечает - дура! это не мне, а Достоевскому, он сам стесняется, - и Рыгор захохотал.
  Дядя Василь и дядя Михась синхронно поморщились. Дядя Михась даже сплюнул от досады, а дядя Василь сказал:
  - Что за пошлость, Рыгор! Ты как школьник, ей-богу. Ужасная безвкусица!
  Рыгор, ничуть не обидевшись, только улыбнулся в ответ, попрощался, поправил сумку на плече и двинулся. Он ещё слышал, как дядя Василь предположил, что воистину великим писателем был бы тот, кто написал бы захватывающую книгу, не опираясь ни на какие инстинкты. Ещё несколько метров, и их голоса погасли.
  
  Рыгор любил ходить и ходил быстро. Он вышел из дворов, пересёк улицу, срезал угол парка и разогнался до своей обычной скорости. Его путь лежал сначала вдоль длинного Чижовского парка, потом по мосту через водохранилище, потом мимо розовой прямоугольной бани, потом по Партизанскому проспекту, потом сквозь лесопарк, по трамвайным путям. В лесопарке Рыгор сбавлял скорость и ненадолго присаживался отдохнуть и перекусить на склоне с выгоревшей на солнце травкой. Съедал два-три бутерброда с маслом и сыром, слушая ветерок в ветвях над головой и чириканье пташек. За парком просматривался белый забор Тракторного завода, на котором работал поваром знакомый Рыгора. Знакомый давно зазывал его в гости на завод, "на честные трудовые блины", как он выражался. Но Рыгор так ни разу и не зашёл - утром он торопился на работу, а вечером знакомый уже уходил с завода, заканчивая смену то ли в четыре, то ли в пять часов. Отдохнув и восполнив силы, Рыгор решительно поднимался и шагал вперёд по трамвайным рельсам. К этому времени он уже входил в состояние, когда хотелось идти дальше и дальше, быстрее и быстрее. Центр города он пересекал на всех парах, а под конец пути, перед площадью Бангалор, даже немного уставал. Но он больше не отдыхал, оставалось уже немного: пройдя краем парка и обогнув небольшую аккуратную церковь, он сворачивал направо и попадал на финишную прямую, улицу со старыми кирпичными домами.
  В одном из окон самого последнего дома, белой девятиэтажки, наполовину скрытой листвой высоких каштанов, он как-то раз, бросив случайный взгляд, заметил бледное старушечье лицо с собранными назад седыми волосами. Старушка неподвижно скучала и смотрела на дорогу, на Рыгора. Через несколько дней он заметил её ещё раз, потом ещё и ещё. Поначалу он чувствовал лёгкое раздражение по отношению к старушке, ему не нравилось находиться под её наблюдением и контролем, пусть и ничтожно малым. Но постепенно бледное лицо в окне стало для него привычным и даже дружеским; не видя его в некоторые дни, Рыгор ощущал неполноценность мира и смутное беспокойство. Сегодня, удовлетворённо отметив наличие старушки, Рыгор коротко и деловито посмотрел в её сторону и кивнул. С некоторых пор, будучи в хорошем настроении, он приветствовал её, хотя она никогда не отвечала.
  Ему осталось пройти жёлтую троллейбусную станцию, заключённую в круговую дорогу с хитросплетениями проводов над ней, за которой уже начиналась территория гаражей. Гаражи занимали значительную площадь и разделялись на секторы, принадлежавшие различным товариществам. Сектор Рыгора носил название "Гаражный кооператив" и начинался с двух пышных каштанов, между которыми уютно пристроился домик охранника из белого кирпича и длинный, тонкий, изогнувшийся под своей тяжестью шлагбаум в красно-белую полоску.
  
  Рыгор владел двумя смежными гаражами в самом конце "Гаражного кооператива", в тенистом тупике. Их железные ворота были выкрашены в тёмно-охристый цвет, чтобы не было видно грязи и ржавчины. Внутри гаражи соединялись проходом, самочинно и нелегально проделанным Рыгором. В первом гараже, который он называл кухней, помещались стеллажи со множеством инструментов, верстак с мощными тисками из нержавеющей стали, небольшой сверлильный станок, гордость Рыгора, старый-престарый холодильник с обтекаемыми формами в стиле пятидесятых и кресло-качалка "для клиентов". Включив свет - освещались гаражи простыми лампочками, свисающими с потолка на косичках из проводов - Рыгор сел в кресло и открыл холодильник. Пять бутылок пива, три банки тушёнки, копчёные колбаски, спагетти, маслины, и овсяное печенье. Рыгор остался доволен осмотром. Под верстаком у него хранилась электроплитка и кастрюля, он достал их, включил в плитку в сеть и тут же выключил, вспомнив, что вода вчера кончилась.
  Идти в магазин за питьевой водой было конечно лень, и Рыгор, взяв пустую пятилитровую бутыль, отправился к водоколонке, уверенно и независимо синевшей рядом со шлагбаумом. Рыгор подставил под её кран бутыль и нажал на рукоятку. Послышалось подземное сипение, руке передалась лёгкая дрожь, и вскоре толстой прозрачной струёй полилась вода. Пока бутыль гулко наполнялась, Рыгор приблизил лицо к окну и заглянул сквозь стекло в домик охранника. Домик сейчас пустовал, дядя Геня появлялся на месте не раньше обеда. На пыльном столе лежала газета и карандаш, наверное, он вчера решал кроссворд. Тем временем, по мере её наполнения бутыли, звук в ней становился всё тише и тоньше. Рыгор попытался отпустить рукоять именно в тот момент, когда бутыль наполнится ровно доверху, но на мгновение опоздал, вода плеснула через край. Снова наступила тишина. Солнце просвечивало сквозь листву клёнов, чирикали воробьи. Вдалеке показался и пропал прохожий.
  Вернувшись в гараж, Рыгор поставил воду кипятиться на уже раскалённую плитку. Хотелось пить. Он достал из морозилки пиво, сделал несколько глотков и прошёл во второй гараж, называемый им комнатой. Этот гараж был личной территорией Рыгора, куда клиенты не допускались. Там было аскетично пусто: твёрдая кушетка со спинкой, высокий журнальный столик, а напротив - высокая тумба с проигрывателями и усилителями. Рядом с тумбой стояли огромные колонки. Рыгор, помимо любви к музыке как таковой, был аудиофилом, ценителем чистого и правильного звука. Чтобы улучшить акустические качества гаража, он обтянул стены и потолок старыми коврами, а на пол раздобыл подходящий по размеру кусок толстого войлока. В углу за правой колонкой располагался стеллаж с пластинками и компакт-дисками. Поставив бутылку на колонку, Рыгор стал водить пальцем по торцам дисков, раздумывая, что бы послушать. Всё было переслушано уже по многу раз, фонотека давно нуждалась в пополнении.
  Из кухни послышалось шипение, это закипела вода. Рыгор быстро вытащил один из своих любимых дисков, Итальянскую симфонию Мендельсона с Караяном, сделал погромче и побежал к кастрюле. Вода булькала и выплёскивалась на плитку. Он сунул в кастрюлю полпачки спагетти и стал давить на них, чтобы согнуть и полностью погрузить под воду. Мендельсон входил в силу. Наконец спагетти поддались, и Рыгор устроился на кушетке, отпивая пиво и внимая стремительной мощи оркестра. Когда первая часть концерта кончилась, он остановил проигрыватель и занялся наконец обедом. Это было до приятности несложно: слить воду со спагетти, открыть специальным ножом банку тушёнки, выгрузить тушёнку в кастрюлю и всё перемешать. Получившееся блюдо Рыгор наложил в пластиковую тарелку, сколько влезло, закрыл оставшееся в кастрюле крышкой, взял вилку и погасил свет. Рыгору нравилось слушать музыку в полутьме. Со вздохом удовлетворения он уселся на кушетку и нажал кнопку на пульте. Началась вторая часть концерта.
  К концу симфонии Рыгор уже доел спагетти и вымыл кастрюлю. Он посидел на кушетке, наслаждаясь чувством сытости и покоя, а потом принялся за дело, которым занимался уже не первую неделю. Это была глобальная каталогизация всех деталей и запчастей, хранившихся у него в гаражах. Некоторое время назад ему пришла в голову идея, что можно значительно ускорить поиск всяких мелких деталек, если знать точно, где каждая из них находится. Он завёл себе две больших толстых тетради в клеточку, в первой из которых сделал алфавитные вырезы на правом краю каждой страницы, как это обычно бывает в записных книжках. В эту тетрадь Рыгор вписывал названия деталей в алфавитном порядке, с указанием размеров, материалов, особенностей конструкции, а также полки на стеллаже и номера коробки. Например, "болт диаметром 5 мм, длиной 20 мм, сталь, шестигранная головка, 3 штуки, полка Љ 1, банка Љ 1". Во вторую тетрадь заносились те же детали, но принцип сортировки был другой: вначале шли номер полки и номер коробки, а затем педантично перечислялось содержимое.
  Рыгор вышел в первый гараж и остановился перед ближайшим к выходу стеллажом. Верхняя часть его полок была занята пронумерованными и уже каталогизированными банками и коробками, а внизу стояли нетронутые пока ресурсы. Он вытащил снизу первую попавшуюся банку (она оказалась из-под кофе), сел за верстак и со звоном и шелестом высыпал детальки. Некоторые покатились и упали на пол. Обе тетради лежали раскрытыми ещё со вчерашнего дня. Рыгор взял карандаш и погрузился в работу.
  Он долго и со вкусом трудился, с головой погрузившись в детальки, показания штангенциркуля и записи в тетрадях. Попивал пиво, съедал между делом колбаску-другую и был полностью счастлив. За несколько часов ему удалось упорядочить две больших банки из-под растворимого кофе. От дела его оторвал звонок мобильника, в котором был установлен будильник на пять часов. Рабочий день кончился. Рыгор отодвинул тетради в сторону, встал и потянулся. Поднял бутылку и, подойдя к проёму ворот, допил несколько тёплых глотков, оставшихся на дне. Свет солнца уже становился золотисто-вечерним.
  
  Глава 3. Как Лявон и Рыгор познакомились
  
  В чижовской бане Лявон бывал всего раз или два, когда-то давно, и путь к ней, занявший около трёх часов, составил для него целое приключение, выбивающееся из ровной череды дней. По дороге Лявон представлял, что его ноги оставляют за собой полупрозрачные следы, насовсем остающиеся на поверхности земли. Это было его любимым развлечением во время прогулок по новым местам - рисовать в воображении огромную карту города с пунктирными траекториями всех прочерченных им путей. Прокладывать по этой карте новую линию было тем бóльшим удовольствием, чем дальше она пролегала от клубка утоптанных будничных линий, по которым он двигался ежедневно. Сегодняшний путь, со всеми нарочными ответвлениями, спонтанными поворотами и несколькими мгновениями лёгкой паники в моменты потери ориентиров, значительной частью пролегал сквозь белые пятна на карте. Чувства первопроходца поднимали Лявону настроение, и он достиг здания бани, раскрашенного в розовые и белые прямоугольники, в наилучшем расположении духа.
  
  Субботняя баня оказалась ещё более многолюдной, шумной и душной, чем воскресная. Это стало понятно сразу, как только Лявон переступил порог раздевалки. Но пути назад уже не было, вернуться домой значило потерять впустую полдня, растратив его на ходьбу по городу. Отбросив сомнения и стараясь не думать об унизительности положения индивида в условиях скученности, Лявон прошёл по направлению, указанному банщиком. Свободные шкафчики для раздевания можно было отличить от занятых по стоящим над ними жестяным тазикам с красными номерами, написанными от руки краской.
  Одним из самых приятных банных переживаний для Лявона был первый вход под душ. Сняв брюки и закрыв шкафчик, Лявон прошёл в моечный зал. На счастье, один из душей, ближний к стене, был свободен. Вытянув руки к тусклым круглым вентилям, он открыл сильную воду и внимательно отрегулировал температуру, не торопясь и давая ей время стабилизироваться. Потом разом шагнул под упругий горячий дождь, с удовольствием ощущая, как мгновенно вымокает и тепло тяжелеет рубашка, трусы и носки, как влажно и ласково их ткани облепляют кожу. Лявон зажмурился, закинул голову лицом к воде, поднял руки и всем телом потянулся вверх. Он улыбался, чувствуя, как маленькие, но сильные потоки создают водовороты в его носу и глазницах, фыркал и напевал.
  Потом Лявон разделся, сбросив мокрую одежду в тазик, и наполнил его водой. Насыпав в воду стирального порошка из полиэтиленового мешочка, он выстирал в тазике своё бельё, тщательно прополоскал его, отжал и аккуратно сложил в синий пакет "Nivea", чтобы по возвращении домой развесить на балконе и высушить. Теперь настало время париться.
  
  Лявон первым увидел Рыгора. Когда Лявон вошёл в парную - впоследствии выяснилось, что Рыгор называет парную "парилкой" - у печи, спиной к нему, стоял среднего роста парень в серой войлочной шапке в форме колокольчика. Он держал в руке ковшик и осторожно плескал водой на раскалённые камни, осведомляясь у мужиков на верхних полках, не слишком ли им горячо. Мужики поглаживали вениками грудь, плечи, ноги и просили ещё немножечко. Лявон не торопился подниматься наверх, привыкая к температуре. Стоя в шаге от печи, он рассматривал Рыгора: его мужественное, тяжеловатое сложение, мощную спину, уверенные движения. Чтобы поддать пару, Рыгор вытягивал руку с ковшом, поворачивал её, и под кожей предплечья переливались волокна мышц. Кажется, в воду было добавлено немного пива, чувствовался нежный хлебный аромат. Наверху уже начали хлестать себя вениками, и наконец кто-то крикнул: "Хватает!" Это значило, что стало горячо и больше пару не нужно.
  Рыгор опустил ковш в ведро с водой, и, разворачиваясь, чтобы отойти от печи, наступил на ногу Лявону. "Прости, братан", - Рыгор улыбнулся и коснулся его плеча широкой крепкой ладонью. Лявон вежливо кивнул, и они вместе поднялись наверх, на площадку для любителей париться стоя, вокруг которой располагались деревянные ступени, для менее активных. Лявон забрался на верхнюю ступеньку, где жар был самым сильным, сел, подложив под зад благоразумно принесённую с собой дощечку, и замер. От малейшего движения кожу обжигало. Рыгор стоял рядом, сначала он принялся махать веником перед собой, порождая волны раскалённого воздуха, а потом захлестал себя, всё сильнее и сильнее. "Однако слишком любит поесть", - отметил Лявон его плотный живот. Он прикрыл глаза и скоро забыл о Рыгоре, представляя, как красно-чёрный жар проходит насквозь через его тело.
  Поплавившись в парной минут десять, Лявон с лёгким головокружением вышел в моечный зал и долго стоял под прохладным душем. Тугие струи, бившие из жестяного конуса над головой, тяжело давили на голову и на плечи. Лявон наслаждался этой тяжестью, громким плеском и шумом, стоящим в бане, ярко-фруктовым запахом шампуня и нежными пузырями пены, ползущими вниз по груди и животу. Он нехотя выбрался из-под душа, чтобы потереть какому-то мужику толстую спину по его просьбе, и, отказавшись от взаимности и вернувшись под струи, наблюдал, как тот тщательно вымывает себе подмышки, поджевотие и межножье. Всё вокруг казалось Лявону в высшей степени правильным и нужным, и он в очередной раз испытал сладкое чувство сопричастия и единения со всеми этими мокрыми, мыльными телами.
  Утомившись, Лявон вышел в прохладный предбанник и сел на сиденье у своего шкафчика, накинув на плечи большое зелёное полотенце. Кожа его, казалось, набухла и гудела, но не болезненно, а приятно. Он попробовал подобрать слово, характеризующее его теперешнее состояние, и остановился на "истоме". "Душа истомилась в разлуке", - вспомнилась строчка из любимого отцовского романса. Стал думать о хуторянке, о дороге к ней, об облаках. Сегодня она увиделась ему издалека, со спины, идущей по дороге меж золотящимися полями. Чёрные волосы, собранные чуть пониже шеи в толстый пучок, покачивались в такт её шагам, руки сжимали что-то у груди. Он нагнал её и полетел рядом, почти касаясь её плеча. Желтовато-белое льняное платье пахло свежей тканью. Нежным высоким голосом она напевала красивую незнакомую песню, каждое слово которой было понятно, но общий смысл ускользал.
  Проснулся Лявон от холода. Полотенце упало со спины и лежало одним концом на полу, мокром и грязном. Он провёл рукой по плечу, покрывшемуся гусиной кожей, потом по голове. Волосы почти высохли, а это значило, что проспал он около часа. Ёжась, Лявон достал из пакета чистые трусы и носки, отметив, что в полном высыхании есть свой плюс: носки не прилипают к коже и натягиваются легко. Вытереться полотенцем до такой сухости никогда бы не удалось. Стоя ногами на туфлях, чтобы не намочить носки, он повернулся к шкафчику. Надевание брюк в бане требовало опыта и ловкости - коснувшись пола, штанины бы неминуемо испачкались, и их следовало положить на сидение или держать в руках. По очереди балансируя то на одной, то на другой ноге, Лявон облачился в брюки, аккуратно развернул свою любимую белую рубашку с воротником-стойкой и понюхал её. Пахло свежо, но со смутным привкусом, и в попытке определить его Лявон наморщил лоб. Он надел рубашку, заправил её в брюки, согнав складки на спину, и застегнул ремень.
  
  В баре на первом этаже стояло пять-шесть столиков, постоянно занятых чистыми румяными мужиками, подолгу сидящими там после мытья. Тихие и умиротворённые, приятно уставшие, они чинно пили пиво из бутылок или из больших одноразовых стаканов и беседовали. Лявона влекла эта расслабленная послебанная атмосфера, хотелось так же посидеть за столиком и выпить, наслаждаясь отсутствием мыслей в голове. Лявон подошёл к стойке, спросил у буфетчика пакетик апельсинового сока и огляделся в поисках свободного места. За ближним столиком спиной к нему сидел парень с тёмными волосами и в белоснежной рубашке поло. Вокруг него стояло несколько больших пластиковых тарелок со следами кетчупа и две пивные бутылки. Лявон подошёл и вопросительно взялся за спинку стоящего напротив стула. Парень серьёзно кивнул. Лявон узнал того опытного парильщика, который поддавал жару и наступил ему на ногу. Он отодвинул стул и сел, поставив сумку на пол. На него нашло настроение, когда хотелось с кем-то говорить, много, подробно, о себе и о нём.
  - Хорошо сегодня было! - Лявон улыбнулся Рыгору, распечатал пластиковую трубочку и вставил её в пакетик. - Чем ты брызгал в печь, пивом или квасом?
  - Водой, а в ней немного пива. Чистое пиво на камни лить нельзя, палёным запахнет, - охотно ответил Рыгор и отпил из бутылки. - Новичок?
  - Да, я в этой бане всего пару раз был, и то по воскресеньям. Лявон, - представился Лявон.
  - Рыгор.
  Рыгор составил тарелки одна на одну, чтобы освободить место для Лявона. Он уже рассмотрел собеседника, отметив его молодость и бесхитростное, но неглупое лицо. "Машины у него конечно нет, и жены нет. Студент", - подумал он.
  - А в сауне бываешь? - продолжал Лявон.
  - Не люблю я её, слабенькая. Не прёт меня от неё. Это для всяких там спортсменов и для больных, которым греться полезно, но которые от русской бани могут помереть.
  - Точно! - Лявон улыбнулся опять, как бы соглашаясь. Если вдуматься, то он и в самом деле был согласен, но Лявон не вдумывался. Ответ Рыгора даже не отложился у него в памяти; сейчас ему просто нравилось слушать звук голоса и понимать, что голос обращён именно к нему.
  Они поговорили о бане, потом о соке, почему Лявон пьёт сок, а не пиво. Лявон сказал, что ничего против пива не имеет, здоровье у него в порядке, просто он привык к апельсиновому соку и любит его. Рыгор похвалил тутошние бутерброды, свежесть и хлеба, и колбасы, и сыра. Лявон отвечал, что тоже непременно попробует, только попозже, сейчас ему и так хорошо, даже жевать не хочется. Потом за столиком в углу негромко затянули песню, и это стало поводом поговорить о музыке. Выяснилось, что Лявон музыку очень любит, но определённых музыкальных пристрастий не имеет и даже затрудняется вспомнить хотя бы несколько своих любимых записей. Рыгор допивал третью бутылку пива, он уже немного захмелел и не удивлялся таким мелочам. Он спросил Лявона, что тот думает о классиках, романтиках и модернистах, и Лявон отозвался о них всех равно уважительно. Когда Лявон внимательно взглядывал ему в глаза, Рыгору становилось уютно и легко, он чувствовал внимание к своим словам и от этого говорил ещё больше и лучше.
  Подошёл буфетчик, чтобы убрать со стола. Рыгор вполголоса спросил у него, что за песни поют за столиком в углу, незнакомые какие-то. Это тихие песни, ответил буфетчик. Лявон поднял глаза к потолку, вспоминая, где он уже слышал о них, а Рыгор засмеялся:
  - Я слышу, что не громкие! Кто написал их, вот я о чём! - Буфетчик не знал, и Рыгор махнул рукой. - Ну ладно, не знаешь так и не надо. Принеси мне ещё парочку бутеров с колбасой, будь добр. И два "Сябра". Выпьем "Сябра", Лявон? Я угощаю.
  - Нет, мне сока, - попросил буфетчика Лявон. - Прости, Рыгор, нет сегодня настроения на пиво. Спасибо тебе большое за приглашение. Расскажи мне ещё о себе, о своей работе?
  Рыгор и не думал обижаться. Он сам съел оба бутерброда, обильно запивая их и рассказывая Лявону о забавных случаях из практики. Потом Рыгор сказал, что уже засиделся и хочет на воздух. Когда они вышли наружу и остановились на ступенях, Лявон привычно поднял голову и засмотрелся на небеса. Тело было в приятном расслаблении, двигаться не хотелось. Предстоящий путь домой теперь казался Лявону слишком длинным, замечталось о велосипеде. Рыгор глядел на юный профиль Лявона на фоне темнеющего неба и тоже думал о возвращении домой, но с раздражением и почти отвращением. Особенно неприятной сейчас была мысль о тате и своей несвободе.
  - Эх, Лявон, где денег взять? - в сердцах сказал он. - Так хочется уже квартиру купить наконец. Стать хозяином и себе самому, и семье. Вот ты смотришь на меня и думаешь, взрослый мужик, да? Самостоятельный? А вот и не так, брат, не так. Тебе ещё это непонятно, но чем старше становишься, тем хреновее от кого-то зависеть. Очень хочется жить по полной, но не представляю, как квартиру купить. А без этого никак.
  - Где вообще люди берут деньги? - задумчиво и отвлечённо спросил Лявон, не отрываясь от небес. - Я бы тоже не отказался. Купил бы себе велосипед, катался бы.
  Рыгора насмешил такой пустяк, как велосипед, и он, забыв о своей грусти, глотнул ещё пива, хохотнул и предложил ограбить банк. Лявон вежливо и вопросительно улыбнулся, как бы не понимая, о чём идёт речь.
  - Ну а чего? Рискнём один раз, зато потом! Все проблемы сразу решатся. Я куплю квартиру, куплю хай-энд аппаратуру, выпишу по каталогу вагон лицензионных дисков, - Рыгору явно понравилась его идея, он воодушевился.
  Лявон, покивав головой, с совершенно серьёзным видом согласился:
  - Давай ограбим, почему бы и нет. Только как? Выроем подкоп из-под соседней улицы? Или переоденемся инкассаторами? Или ворвёмся с автоматами?
  - В первый раз лучше не усложнять. Калаши, газовые шашки, заложники - вот и всё, что надо, - Рыгор сложил руки, целясь воображаемым автоматом. - И обязательно надо на голову надеть чулок, чтоб не узнали! Или вязаную шапку. Только глаза прорезать.
  - Это всё понятно. Но ты знаешь, что у каждой кассирши под столом красная кнопка? Как только мы войдём, они тут же вызовут милицию.
  - Пока милиция приедет, мы всё успеем! Не боись! Раньше, чем минут через десять-пятнадцать, они никак не появятся.
  - Слишком произвольное допущение. Они вполне могут приехать через пять минут. Кроме того, обычно в банках ещё и охранники стоят. Сам я там не бывал, но читал где-то.
  Лявон говорил это с грустным видом, как бы жалея, что ограбление заведомо обречено на провал. Но Рыгор был уверен, что Лявон подыгрывает его шуткам, и вовсю веселился, пьяно блестя тёмными глазами.
  - Вначале завалим охранника. Да и вообще всех завалим. Сразу батальон не приедет. Сначала двоих-троих пришлют, не больше, - Рыгор размахивал бутылкой, - А мы притаимся и хоп! Мешок на голову и в колодец!
  Лявон поморщился:
  - Лучше обойтись без жертв. Убивать - это гадко. Тем более ради денег.
  - Смертной казни боишься?
  - Нет, я об этом не думал даже. Неприятно просто. Насилие - это не для меня.
  Рыгор наконец понял, что Лявон говорит серьёзно. Не зная, что сказать, он нагнулся и провёл пальцами по ступени, проверяя, не испачкаются ли его светло-синие джинсы. Пальцы остались чистыми. Рыгор присел. Допил последний глоток из бутылки и опустил её возле мусорки. Тем временем Лявон размышлял вслух:
  - Хотя, с другой стороны, какая разница, убьём мы их сегодня или они сами умрут через двадцать лет? Всё равно ведь умрут, и воспрепятствовать этому процессу невозможно, - он помолчал. - Более того, мне сейчас пришла в голову отличная мысль! Можно взглянуть на вопрос по-христиански... Ты же христианин, Рыгор?
  Рыгор неопределённо кивнул. Он достал из сумки непочатую пачку сигарет и вылущил её из прозрачной плёнки. Плёнка, намагнитившись, держалась на его пальцах и не хотела лететь в мусорку.
  - Ну так вот, по-христиански для души человеческой весьма полезно, чтобы тело умерло пораньше. Вдумайся: чем раньше человек покидает земную юдоль, тем меньше успевает нагрешить. Ведь вероятность того, что однажды он образумится и перестанет грешить, ускользающее мала. День ото дня человек укрепляется и закосневает во грехе.
  - Согласен, - заметил Рыгор, с веселья переключившись на пьяную вдумчивость. - По себе знаю - чем дальше живёшь, тем большей скотиной становишься.
  - Именно! Но это во-первых. А во-вторых, если человека убить, то получится, что он невинно пострадал - и за это ему многое простится. Чем жесточе убить, тем лучше. Учини над малым сим зверство, и завтра же он будет в раю!
  Рыгору наконец удалось выбросить плёнку, скатав её в шарик. Он закурил и протянул пачку Лявону.
  - А сам ты готов, чтоб тебя потом черти жарили? В вечном пламени, как говорится?
  - В вечном пламени? - Лявон покачал головой, отказываясь от сигарет. - О нет! Вот здесь-то и кроется сладостная изюмина, даже, я бы сказал, смоква. Заметь, мы идём на убийство не корысти ради и не во гневе, но по любви. Спасаем банковских работников от геенны! Души своей не жалеем ради блага ближнего! Кто же мы после этого? Ответ прост: мы святые!
  Лявон нарисовал пальцем круг над своей головой. Лицо и поза его были одухотворены и от этого особенно хороши. Рыгор невольно залюбовался. В этот момент дверь открылась и наружу вышла компания мужиков. Они кашляли, пошатывались и громко обсуждали пиво "Крыница".
  - Как вам "Крыница", пацаны? - обратился к Лявону и Рыгору один из них, блондин разболтанного вида.
  - Я уже давно её не пью, - авторитетно ответил Рыгор. - Бери лучше "Сябар", он получше будет.
  - Уважаю! Гуте нахт! - согласно воскликнул блондин, с размаху пожал Рыгору руку и неуклюже побежал за удаляющимися друзьями. У дороги он их нагнал, и оттуда донёсся смех, громкий чих и пение хором: "Майн либхен, гуууте наааахт!" Лявон и Рыгор переглянулись. Рыгор встал и стрельнул окурком в мусорку.
  - По-немецки, что ли, поют? Вот черти... То у них тихие песни, то громкие. Пошли, что ли, ещё пивка возьмём? И по пицце?
  Они вернулись в бар. После вышедшей компании остался пустой столик в самом углу буфета, Рыгор указал на него Лявону, а сам пошёл к стойке. Через несколько минут он вернулся с двумя бутылками "Сябра".
  - Ты какую пиццу любишь? Там есть с сыром, а есть с колбасой.
  - Спасибо! - Лявон вяло улыбнулся и мотнул головой. - Я не голоден, бери только себе. Если вдруг окажется очень вкусно, угостишь меня кусочком.
  - Да? Ну как скажешь.
  Рыгор помахал буфетчику рукой, и тот кивнул ему в ответ. Лявон подумал, что жест Рыгора означает отказ от второй пиццы. Рыгор сел и достал из кармана джинсов маленький гаечный ключик, пояснив, что размер 13 идеально подходит для откупоривания пробок. Он передал одну бутылку Лявону и призывно поднял свою, глядя ему в глаза. Они чокнулись за знакомство. Рыгор отпил несколько глотков, крепко поставил бутылку на стол и спросил, явно настраиваясь на основательную беседу:
  - Ну расскажи, Лявон, кто ты? Чем живёшь?
  - Да нечего особо рассказывать... - собираясь с мыслями, сказал Лявон. - Студент, учусь в институте. Живу в Кунцевщине, у тётушки, на третьем этаже. Читать люблю.
  Не зная, о чём ещё сказать, Лявон умолк. Он опустил бутылку на стол, так и не отпив ни глотка. Ему уже хотелось спать. Но у Рыгора настроение было активное. Он хлопнул Лявона по руке и засмеялся, непонятно чему:
  - А я автослесарь! Работаю! Живу у тестя с тёщей! Музыку люблю! - он хохотал.
  Лявон подумал, что тот хохочет над его, Лявона, описанием себя и пародирует. Это ничуть его не обидело, так как он прекрасно осознавал всю скудность нарисованной автобиографии. Буфетчик поднёс две большие пластиковые тарелки с пиццами. Оказывается, Рыгор вовсе не отказался от второй, но намеревался съесть обе, "потихоньку", как он выразился. Он тут же принялся жевать. Пиццы были куплены в магазине, разогреты в микроволновке и щедро политы майонезом. Лявон подумал, не съесть ли ему кусок.
  "Нет, не хочу пиццу. Но как хотелось бы мне стать на несколько минут им - Рыгором! Проникнуть в его тело, ощутить майонез на его языке, пивную пену на его губах, тяжесть его навалившегося на стол живота, увидеть мир из его глаз. Как обидно, как унизительно, что наши возможности столь мелки и бедны. Общение, наблюдение, прикосновение - это всё, чем доступен нам другой человек. И если даже предположить, что взаимопроникновение друг в друга не имеет смысла из-за нашей одинаковости, то утешительна ли эта мысль? Нет, не утешительна... Взять хотя бы его форму ногтей, каково иметь именно такие ногти? Этого я никогда не узнаю", - так размышлял Лявон, наблюдая за жующим Рыгором.
  Но размышления его были неожиданно прерваны - к их столику подошёл крупный пожилой мужчина и, задев ногою стул, произвёл довольно сильный шум, напугавший засыпающего Лявона. Лявон и Рыгор дружно подняли к нему лица.
  - Тата?! - воскликнул Рыгор. - Какими судьбами? Вы же обычно в ванной моетесь, холодной водичкой?
  - Тебя очень долго не было. Я заволновался, - тата поддёрнул брюки и снова произвёл шум стулом, усаживаясь. Он достал из внутреннего кармана пиджака платок и обстоятельно высморкался, после чего промакнул внутренности ноздрей, натянув платок на мизинец.
  - Вы посмотрите на него! Он заволновался! - развязностью Рыгор попытался скрыть смущение, но было заметно, что он покраснел.
  - Лявон, - с улыбкой представился Лявон, чтобы разрядить атмосферу.
  Он протянул руку, и тата неспешно пожал её. Ладонь таты, как и у Рыгора, была большой, широкой и тёплой. "Интересно посмотреть, как они пожимают руки друг другу. Две огромные клешни, прилагающие усилия одна к другой".
  - Зови меня татой, сынок. Лявон, говоришь? И сколько тебе годков? - тата в упор смотрел на Лявона тяжёлым взглядом, немного исподлобья, и тому стало не по себе.
  - Да бросьте, тата! Это мой новый друг. Мы с ним в парилке познакомились, - небрежно прервал его Рыгор и повернулся к Лявону. - Мой тесть - редкий человек! Добрейшей души, и скромный до крайности. Напускает на себя простецкий вид, а сам по целым дням клавесин слушает.
  - Новый друг, говоришь? - нараспев произнёс тата и поднял толстый указательный палец на Лявона.
  - Да! Слушайте, какой мы с Лявоном анекдот сочинили. Встретились как-то раз три царя: буддийский, иудейский и христианский - и поспорили, кто может больше добра людям сделать. Буддийский царь велел всем жителям своей столицы раздать по книге. Иудейский царь велел всем жителям своей столицы раздать по кошельку золота. А христианский царь велел всех жителей своей столицы казнить. Буддийский и иудейский царь удивились и вскричали - что ты такое натворил? это же не добро, а зло! А христианский царь отвечает - дураки, не знаете, в чём добро! мои люди невинно пострадали, и теперь попадут прямиком в рай!
  Лявону не было смешно. Он только удивился, что Рыгор не только понял их разговор, но и успел его переварить, на своём уровне. Тата, тоже без тени улыбки, заметил, что назови один царь других дураками, те тотчас же объявили бы ему войну. "Войну!" - повторил он с ударением. Повисла пауза. Наконец Рыгор резко поднялся, пошатнувшись.
  - Ну всё! Идём домой! - сказал он тате. - Лявон, рад был знакомству. Дай мне свои контакты, спишемся ещё.
  Лявон продиктовал адрес и телефон. Рыгор записал их на мятую бумажку, допил залпом пиво и двинулся к выходу. Тата тоже встал, молча пожал Лявону руку и пошёл следом за зятем. Лявон сидел в замешательстве. Что могла значить вся эта сцена? Почему Рыгор занервничал? Стесняется своего тестя? Опьянение мешало ему думать и даже удивляться как следует. Появился буфетчик, взял пустые бутылки и спросил Лявона, будет ли он доедать пиццу. Лявон покачал головой. Буфетчик прибрал тарелки и, взглянув на него, с усмешкой подмигнул в сторону выхода, где только что скрылись Рыгор с татой.
  - Так дружат, так дружат!
  Голос у буфетчика был тонкий и насмешливый, он явно был не прочь поболтать, но Лявон на сегодня был уже пресыщен общением и промолчал. Ужасно хотелось прилечь и поспать. Он заставил себя подняться и дойти сначала до двери бара, потом до выхода из бани. Там было небо, и ему стало легче.
  
  Глава 4. Как Лявон и Рыгор сговорились
  
  Неделя прошла быстро и незаметно. Но назвать её пустой не повернулся бы язык - настолько жизнь была покойной и приятной. Лявон ходил в институт и обратно, отдыхал на скамейках, читал журналы, пил много сока. Погода стояла неизменно солнечная, с лёгкими белыми следами на небе. К вечеру появлялись облака, и благодаря им закаты были пышными и торжественными. К своему постоянному огорчению, Лявон проживал на третьем этаже, и деревья не позволяли насладиться закатами в полной мере. Всего же этажей было девять, и в один из дней ему пришла в голову здравая мысль: проверить, есть ли выход на крышу. Не откладывая идею в долгий ящик, он поднялся на лифте на девятый этаж, чувствуя приятную необычность и даже таинственность своих действий. Этаж встретил его криво написанной синей девяткой на стене и высокой чёрной дверью справа, закрывающей площадку с квартирами. Лявон прошёл налево, попал на лестницу и стал подниматься, вдыхая сухой запах побелки и бетона. Ступени кончались перед железной лесенкой, ведущей к небольшой ржавой дверце. Никакого замка. Лявон ступил на лесенку и сначала толкнул дверцу, а потом налёг на неё посильнее. Дверь туго и со скрипом поддалась.
  Согнувшись и стараясь не задеть головой за железную раму, Лявон вылез на крышу. Когда он распрямился, от восторга у него по спине побежали мурашки. Как же там было хорошо! Много-много неба, и совсем близко, значительно ближе, чем снизу. Огромное облако вырастало сбоку, светлое, но уже с синеватыми тенями, напоминающими о близости вечера. Он стоял, не двигаясь, чувствуя, как ветерок шевелит ему волосы на голове. Тут дверь скрипнула, и Лявон испугался, что она может захлопнуться и не выпустить его назад. Он решил чем-нибудь её подпереть и, в поисках подходящего предмета или камня, подошёл к парапету, сплошь залитому смолой, чёрной и твёрдой, в некоторых местах блестящей. Парапет доходил ему до пояса и был таким широким, что Лявон даже не чувствовал страха высоты. Вершины деревьев клубились внизу, поодаль стояли соседние дома, а в разрывах между ними виднелись зелёные земли, уходящие к горизонту. Там, наверное, город уже кончался, и Лявона потянуло туда, вдаль. "Отчего же я никогда..." - начал он было думать, но дверь снова скрипнула. Ночевать на балконе не хотелось, и Лявон решил уходить, а на закате вернуться, прихватив с собой сок, складной стульчик и что-нибудь в качестве подпорки для двери. Возвращаясь, он ругал себя за малодушие: разве могла дверь захлопнуться, не имея ни замка, ни запора?
  Перед тем, как вернуться в квартиру, он спустился на первый этаж и заглянул в почтовый ящик. Телефон перестал работать несколько месяцев назад, и Лявона предупредили в университете, что теперь официальная связь будет поддерживаться только почтой. Лявон не совсем понимал, зачем нужна почта, если он и так каждый день бывает на учёбе, но завёл себе лояльную привычку ежедневно проверять ящик. Обычно ящик пустовал или содержал никчёмную газетку, но сегодня его ждало письмо от Рыгора. Лявон распечатал его прямо в лифте и прочёл предложение пойти в субботу в баню вместе, но пораньше, в двенадцать, когда в парной ещё чисто и горячо. Лявон порадовался приглашению. Хотя его привычным банным днём было воскресенье, а прошлое субботнее посещение бани не слишком понравилось ему многолюдностью, шумом и грязью, но общество нового товарища перевешивало все минусы. Общительность и активность Рыгора, пусть и простоватая, приятно будоражила Лявона. Это подкреплялось тем, что Рыгор был старше и казался Лявону пожившим, опытным и мудрым.
  С приятностью в мыслях Лявон прилёг на диван и вскоре задремал. Закат он проспал, но ничуть не огорчился, поскольку впереди было ещё неограниченное количество закатов - главное, что выход на крышу найден, и путь проложен.
  
  В пятницу вечером, возвращаясь домой, Лявон нашёл мобильник. Были нежные сумерки, пахло листьями, колыхались тени от фонарей. Телефон лежал у стены кинотеатра, под афишей, рядом с шевелимой ветерком газетой. Лявон, заранее жалея, что телефон пострадал от падения, подобрал его на руки. Наверное, он дорогой, подумал Лявон. Хотя может и дешёвый, я же не разбираюсь. Он попытался посмотреть на телефон глазами хуторянки и остался доволен. Небольшой и плоский, но тяжёлый для своих размеров, спереди металлический, а сзади чёрный, с маленькими узкими кнопками. Теперь надо понять, как его включать. А что, если его засекут, когда телефон включится? Он слышал, что можно запеленговать ворованный телефон. Но сейчас поздно, все связисты спят, милиция спит. Лявон осторожно нажал на цифру 1. Экран телефона тут же засветился фиолетовым, плавно набрав яркость и показывая чёрную единицу. Лявон первый раз в жизни держал в руках телефон и не знал, что с ним делать дальше. Через несколько секунд экран стал гаснуть, и, чтобы зажечь его, он надавил кнопку 2.
  В это время со стороны проспекта послышались смех и голоса, потом быстрые шаги. "Это за телефоном", - подсказало Лявону предчувствие. Мелькнула мысль, что можно успеть скрыться с относительно чистой совестью, ведь голоса совсем не обязательно принадлежат хозяевам мобильника, и он не обязан их ждать. Но, гордо отогнав эту мысль, Лявон остался на месте, с досадой и разочарованием ожидая приближения голосов. Экран мягко погас, и Лявон снова нажал на цифру 1. Наконец из-за угла появились двое. Они размахивали банками с алкогольным коктейлем, напевали что-то, смеялись и шутливо дрались. Увидев Лявона, один из них закричал:
  - Дружище, спасибо! Как хорошо, что ты нашёл мою трубу! Этот урод Казик толкался, и я её выронил!
  Они подбежали к Лявону и благодарили, перебивая друг друга. Он уже отдал телефон и теперь смотрел сквозь их головы вслед удаляющейся хуторянке. Уходя, она посмотрела ему в глаза, и он пытался интерпретировать выражение её глаз: то ли разочарование, то ли одобрение, то ли что-то ещё, едва уловимое. Казик предложил ему коктейль, но Лявон холодно попрощался и двинулся, ускоряя шаг. Через минуту его нагнал хозяин телефона, не-Казик, и сунул ему в руки компакт-диск. "Прости, чувак, больше нечем тебя отблагодарить. Но это очень хороший диск! Обязательно послушай его!" Лявон небрежно кивнул и сунул диск в рюкзак. Его покоробило обращение "чувак", и парочка стала ещё более отвратительна. Было и очень жаль телефона, и неприятно от того, что жаль. "Как это унизительно, - думал он по пути домой, - Нуждаться в такой глупости, как телефон, и не иметь возможности обладать этой глупостью". Лоб его хмурился. Он представлял, как Казик и не-Казик оказываются охранниками или кассирами в банке, который они с Рыгором грабят, и он с лёгкой душой сдвигает предохранитель и нажимает на курок.
  
  В субботу утром Рыгор снова поссорился с татой из-за музыки. Рыгор готовился к походу в баню и уже собрал в синюю спортивную сумку с эмблемой в виде двух скрещённых клюшек всё необходимое: чистое бельё, полотенце, сандалии, шапку и рукавицы. Принёс из ванной шампунь, мыло, мочалку, чёрный кусок пемзы и маленькие ножницы, а из кухни - заранее купленную бутылку "Сябра". Теперь оставалось сходить на балкон, где хранились веники. Он уже решил, что возьмёт с собой старый дубовый, его как раз хватит на сегодня, а потом можно будет сразу выбросить. Рыгор постучал в дверь татовой комнаты и, дождавшись его громкого, но невнятного возгласа, вошёл. Тата, в цветастых пляжных трусах и белой майке, стоял на стуле и доставал с верхней полки пластинку. Под мышками золотились в солнечных лучах пучки волос. Тата откашлялся и сделал пригласительный жест в сторону дивана.
  - Присядь, мой юный друг.
  - Не, тата, я только за веничком! Сегодня суббота, я в баню.
  Рыгор с непринуждённым видом проследовал на балкон. Раздвинув висящие на бельевой верёвке веники, он нашёл дубовый и снял его. Выглянул вниз, во двор: там прохаживались непременные дядя Василь и дядя Михась. Дядя Василь делал энергичные жесты руками. Тата крякнул, слез со стула и тоже вышел на балкон, доставая из пачки сигарету.
  - Выбираю вот, кого послушать, Палестрину или Пёpселла. Чтоб выходные с самого начала хорошо зашли, в правильное горло, - тата засмеялся и чихнул. Рыгор тоже хохотнул для вежливости и из лучших побуждений предложил ему послушать Скрябина.
  - Скрябина? - произнёс тата медленно. Опершись на плечо Рыгора ладонью, он выглянул вниз и помахал рукой дяде Василю и дяде Михасю, но те не заметили. - Скрябина только если вместе с тобой, один я с ним не справлюсь.
  - Так я ж сейчас в баню иду. Разве что вечером, - отказался Рыгор, вылез из-под тяжёлой татовой ладони и шагнул в комнату. - А вы пока сами попробуйте, не пожалеете. Когда в одиночку, то даже лучше понимаешь.
  Навязчивость таты и его манера класть руку на плечо иногда до крайности злили Рыгора. Так и сейчас, он вдруг не удержался и выдал тате обидный анекдот, который до этого не собирался ему рассказывать:
  - Слушайте анекдот, тата. У композиторов барокко идёт перекличка. - Пахельбель! - Я! - Палестрина! - Я! - Пёpселл! тишина... Пёpселл! тишина... Пёpселл, мaть твoю paзэтaк!! - Я! - Ты что молчишь, мyдeнь?! Слух потерял?! Когда называют твоё дoлбaнoе имя, ты должен сразу отвечать! Три наряда вне очереди! Понял, тетерев? - Так точно, товарищ Бах!
  Тата скривился, как будто в рот ему попала гадость, а выплюнуть её было некуда.
  - Отвратительный анекдот! Во-первых, чтоб ты знать хотел, Палестрина к барокко никакого отношения не имеет. Ты б хоть не выставлял своё невежество напоказ.
  - Да пофигу, тата. Что Палестрина, что Перголези, всё едино. Вот готовите вы отлично, тата, а в музыке почему-то упорно питаетесь консервами и полуфабрикатами. Вы свежую пищу пробуйте! Пару раз попробуете - и войдёте во вкус. Потом уже консервы в рот не полезут.
  Тата снисходительно взглянул на Рыгора и стал разминать сигарету.
  - Шутишь? Думаешь, я не знаю Скрябина? Когда-то по молодости я даже сильно увлекался сочинениями этого господина. Но с тех пор прошло много лет, я постарел, и мой желудок уже не принимает манерность. Скрябин? Позёр и ломака с претензиями на космические откровения. Я бы даже так сказал: Скрябин - это последняя стадия болезни под названием "романтизм", когда ткани уже начинают гнить и разлагаться.
  Рыгор был уже готов - и возмутиться, и обидеться, и за себя, и за Скрябина, и за романтизм - и спор покатился по застарелой колее.
  - А эти ваши Палестрины холодные и пустые! Как завитушки на париках. Золочёные вензеля и вонючие виньетки. Не понимаю, как только уши не вянут? Механическая шарманка!
  - И Альбинони тебе шарманка? - поднимал брови тата.
  - Альбинони вообще мyдaк! - запальчиво отмахивался Рыгор. - Стеклянная игрушка! Ни сюжета, ни содержания!
  - И Букстехуде тебе мyдaк? И Фрескобальди? - деланно поражался тата, чтобы раззадорить Рыгора.
  - Всё лучшее, что они понаписали, только тем и хорошо, что местами на Бетховена похоже!
  - На Бетховена похоже? Ну, может, и похоже... Но я бы это сравнил с первой морщинкой на лице красавца, которая даже красит его, придавая живости, - наставительно и серьёзно сказал тата и громко высморкался в платок. - Но когда его лицо становится похожим на печёное яблоко... Уродство, друг мой, а не красота.
  Рыгор слышал слова таты, но не вдумывался в них, он гнул свою линию. Ему казалось, что его убеждения мощны, как танк, что он сейчас раздавит и сровняет с землёй татовы слабые и нелогичные воззрения.
  - Одна только "Неоконченная симфония" Шуберта круче всех ваших напудренных париков, вместе взятых. При всём моем уважении, тата. Вы хоть слушали его?
  - По-твоему, страдания по мельничихам заслуживают большего интереса, чем чистая абстракция? - тата зажигал сигарету. Рыгор знал, что сейчас начнутся плевки в пепельницу, и от этого раздражался ещё больше.
  - Причём здесь мельничиха? Я вам о симфонии говорю. Но пусть даже и мельничиха, хрен с ним! Мельничиха - это реальная жизнь! Любовь! А все эти ваши канцоны - просто тупые погремушки. У кого нормальной жизни нет и эмоций нормальных, вот тот в погремушки и бренчит.
  - Нет уж, сынок, вся жизнь, да и музыка сама по себе намного шире таких эмоций. Вот попробуй, убери из этих песен мельничиху, и что останется? Ничего, кроме зова самца к самке. А ведь должно оставаться. Ты молод, как Шуберт, гормон играет в тебе, - тата подмигнул, - и искажает пропорции мира. Дело даже не столько в сексуальности, сколько в общей антропоцентричности. Ты почитаешь человека за точку отсчёта, а ведь он не более как незначительная частность, без которой можно легко обойтись, - тата выпускал дым и сплёвывал.
  - Легко обойтись, да? Ну попробуйте!
  - Погоди, а завтрак!..
  Но Рыгор, красный от гнева, хлопнул дверью и вышел прочь. Проверил, не забыл ли чего для бани. Когда он завязывал шнурки, из комнаты таты уже доносились звуки какой-то дешёвой сарабанды. "Я его когда-нибудь убью, этого старого хрыча! Он просто издевается надо мной - знает, что я никуда от него не денусь". Рыгор представил тату в парике и лосинах, подпрыгивающим на зеркальном паркете под звуки клавесина, и это немного его развеяло. Сбегая по лестнице вниз, он подумал - что он мне парит? Невозможно быть человеком и не быть точкой отсчёта! Разве не человек породил даже эти кастрированные канцоны? И что романтическую музыку тоже можно представить в виде абстракции, только гораздо более сложной, по сравнению с барокко. Но где же, чёрт, взять наконец деньги на квартиру?
  
  На выходе из подъезда его встретило яркое солнце, и Рыгор с неудовольствием отметил, что уже начал потеть. Дядя Василь и дядя Михась ссорились возле соседнего подъезда: дядя Василь одной рукой держал дядю Михася за верхнюю пуговицу рубашки, а второй потрясал в воздухе. Рыгор удивился силе спора, при котором дело дошло до физического контакта. В другой раз он обязательно поинтересовался бы темой, но сегодня не хотел опаздывать на встречу с Лявоном. Хорошо бы даже пораньше прийти, чтобы успеть правильно прогреть парилку. А с другой стороны, было бы приятно показать ему процесс прогревания во всех деталях. Рыгору очень хотелось произвести на Лявона впечатление. Он повернул за угол дома и столкнулся лицом к лицу с Андроном.
  - Здорово, братан! - нараспев протянул тот, останавливаясь и нарочито медленно поднимая руку на уровень плеча, чтобы потом с размаху хлопнуть Рыгора по ладони.
  В районе Андрона знали как опасного уголовника. Юность он провёл в колониях, попадая туда то за драки, то за взлом машин и кражу автомагнитол, то ещё неизвестно за что, а теперь занимался, по его словам, бизнесом. Что это был за бизнес, Рыгор предпочитал не интересоваться. Периодически они виделись во дворе дома, болтали о музыке, иногда менялись дисками. Во всём, что касалось музыки, Андрон полностью соглашался с Рыгором и готов был слушать всё подряд, поэтому хоть как-то охарактеризовать его вкус не представлялось возможным. Рыгор даже подозревал, что Андрон вообще не слушает музыку, а интересуется ею из каких-то других соображений.
  Но сейчас при виде Андрона Рыгор вдруг понял: нечего раздумывать, надо идти и грабить банк. Мысль была уверенная, твёрдая и уже сразу решённая. Рыгор обрадовался этой решённости и определённости будущих действий. И Андрон встретился очень кстати - это был именно тот человек, у которого можно узнать про оружие.
  - Отчего такой грустный? Невесел ты, родной, - от Андрона, как всегда, сильно пахло одеколоном. Короткая стрижка, новенькие кроссовки, спортивный костюм с иголочки, застёгнутый доверху, несмотря на жару. - Давай, поделись проблемами со старым другом.
  Они закурили, и Рыгор поведал Андрону, что сил его больше нет выносить звуки клавесина. Андрон отнёсся серьёзно и предложил помощь.
  - Клавесин - это просто отстой, Рыгорыч. Нельзя такое терпеть. Хочешь, мои пацаны ему ноги переломают? - он сделал неопределённый, но энергичный жест.
  Рыгор поспешно попросил Андрона не трогать тестя:
  - Кто ему потом воду будет носить? Мне ж и придётся. Да и вообще человек он неплохой, душевный. Ты мне скажи лучше, где пистолет можно достать? Вот как начнёт тата клавесин слушать, а я его пистолетом припугну! Сразу мозги на место встанут.
  Андрон захохотал и предложил шугануть тату гранатой. Смеялся он с отчаянным видом, широко открывая и рот, и глаза, отчего казалось, что смех источает не веселье, а угрозу, и что он в любой момент может броситься на собеседника и начать избиение. Рыгора всегда завораживал этот эффект, вот и теперь он снова ощутил притяжение Андрона; чтобы удержаться и не позвать его с собой в баню или в банк, он стал вспоминать сонно-отрешённое лицо Лявона. Насмеявшись, Андрон рассказал про одного знакомого прапорщика из военного городка в Уручье, который увлёкся живописью, собирает альбомы и за хороший альбом может вынести со склада хоть миномёт.
  - Ты просто к воротам подойди и кликни его. Зовут Антосем. Он обычно возле КПП ошивается. Как идти-то туда, знаешь? Ну и насмешил ты меня, братан. Я б тебе сам макарова подогнал, но светиться не хочу. Давай! Счастливо.
  Андрон, как обычно, резко прервал разговор и пошёл прочь. "Какая удачная встреча! - радовался Рыгор. - Вот и с оружием уже проясняется. Возьму парочку альбомов у таты, обменяю на пистолет, он не обеднеет".
  
  К этому времени Лявон уже сидел на скамейке неподалёку от входа в баню, перекинув руку за спинку и поигрывая веткой черёмухи. Он не рассчитал время и пришёл значительно раньше уговорённого. Лявон утомился в пути, и мысли о предстоящем горячем паре, духоте, скоплении тел вызывали отвращение. Не пойду в баню, решил он. Намного приятнее наблюдать за белоснежным дымом из тонкой высокой трубы - как его струя медленно поднимается, редеет и рассеивается на ярко-синем фоне. Или это не дым, а пар? Тишина ничем не нарушалась, лишь один раз мимо тихой и неуверенной походкой прошёл старичок, с волосами цвета дыма. Лявон сел пониже, чтобы можно было откинуть голову на невысокую спинку скамьи, закрыл глаза и несколько раз глубоко вдохнул запах черёмухи.
  
  - Эй, Лявон! Ты спишь, что ли? - Лявон проснулся от голоса Рыгора. - Ну ты даёшь! Я думал, ты паришься давно. Пойдём!
  Лявон сел, опираясь локтями на колени, и пытался сосредоточиться. Старичок с волосами цвета дыма. Мыться в бане. Грабить банк.
  - Погоди... - сказал он. - Давай пять минут посидим ещё, я приду в себя.
  Рыгор сел рядом и толкнул ногой ногу Лявона.
  - Ну как ты, брат? Почему не выспался? Где тебя ночью носило? - вопрос был шутливый, но Рыгор ждал ответа с лёгким напряжением.
  - Спал я ночью... Утомился, пока добрался, вот и задремал.
  - Ничего, сейчас я тебя так попарю, что надолго проснёшься! У меня сегодня веничек жёсткий.
  Лявон кивнул.
  - Ну а про банк помнишь ещё? Пойдём банк грабить? - говоря это, Рыгор волновался, что Лявон забыл их предыдущий разговор или теперь воспримет его как шутку.
  Но Лявон снова кивнул, с совершенно серьёзным лицом. Рыгору не разобрал, что это было - пассивность или решительность, но решил пока не давить на Лявона и посмотреть, как он будет реагировать дальше.
  - Вот и отлично! Я даже насчёт оружия узнал. В ближайшие дни раздобуду. По банку есть предложения?
  Лявон водил туфлей по песку и молчал. Рыгор шутливо стукнул его в плечо:
  - Просыпайся, чувак! Я говорю, какой именно банк грохнем? Или ты вообще не въезжаешь, о чём речь?
  Слово "чувак" покоробило Лявона, и он встряхнулся. "И этот такой же. Неужели нет более подходящих слов?" Он твёрдо посмотрел на Рыгора и сказал, что прекрасно во всё въезжает, что ему нужны деньги, и что если "грохать" банк, так уж какой-нибудь большой; в маленьком наверняка и денег мало. И Лявон предложил напасть на главное отделение Беларусбанка, которое находится на Юго-Западе, неподалёку от мединститута.
  - Ха, я тоже о нём думал! - Рыгор обрадовался совпадению мыслей. - Несколько лет назад проходил в том районе и видел его. Огромный такой домище, да? Скорее всего, там они бабло и хранят! Но даже если и не там, то потренируемся хотя бы. Хотя бы узнаем, где хранят. Словим какого-нибудь бухгалтера за очко и выпытаем! Как думаешь, в какой день лучше? Давай может в пятницу вечером, точнее не совсем вечером, а после обеда?
  Вторая половина пятницы была у Рыгора любимым временем недели. Уже давно он договорился с татой, что во вторник и в пятницу он может гулять с друзьями, пить и ночевать где угодно.
  - Не получится. Как раз в пятницу у меня экзамен, и я не знаю точно, во сколько освобожусь.
  - Экзамен? Ладно. Экзамен - это серьёзное дело. А по какому предмету?
  - Да, надо готовиться... Семестр кончился, и я должен сдать экзамен, чтобы перейти на следующий курс.
  Рыгору казалось, что в институте сдают несколько экзаменов по разным предметам, но он не стал уточнять, боясь показаться невеждой. Он немного стеснялся перед Лявоном, что у него нет высшего образования.
  - Ладно, договорились! Тогда давай в субботу утром. Потом, может, ещё и в баню успеем, - Рыгор засмеялся. - Или наоборот, сначала в баню, а потом в банк?
  - Нет, после бани уже сил не будет, - с сомнением ответил Лявон.
  - Правда. Значит, так: встретимся в следующую субботу в десять у входа в банк и сделаем дело. А потом уже будем расслабляться. Если вдруг что изменится, буду тебе писать. А теперь пойдём! Хватит сидеть!
  - Насчёт субботы договорились. А сейчас прости меня, Рыгор, но я наверное не пойду... Нехорошо мне что-то. Вернусь лучше домой, - Лявон предвидел горячие протесты, но ничего не мог поделать с собой, отвращение к предстоящему мытью не проходило. Он хотел домой.
  - Как не пойду?! Мы ж собирались! Я ж спешил! - Рыгор был так искренне огорчён, что Лявону стало совестно.
  - Наверное, я съел утром что-то не то, - попытался доступно обосновать свой отказ Лявон. - Хочешь, ты парься, а я подожду тебя здесь? Потом пообщаемся.
  Но пищевая тема со всеми её трудностями оказалась очень близка Рыгору, и он, соболезнуя и хлопая по плечу, не позволил Лявону ждать его.
  - Всё равно ведь пива не выпьешь, когда с животом проблемы. Да я меня напрягать будет, что ты меня тут ждёшь сидишь. Давай, топай домой, дружище, лечись. Спишемся. Удачи тебе на экзамене!
  "Всё-таки он долбанутый слегка, этот парень", - остановившись на крыльце бани, Рыгор смотрел вслед уходящему Лявону. Медленно удаляющаяся фигура вдруг показалась ему одинокой и грустной, захотелось догнать его и сделать что-то хорошее. Но тут дверь в баню распахнулась, и на крыльцо шумно вывалились чистые румяные мужики. Рыгор отвернулся и вошёл внутрь.
  А Лявона вдруг посетило странное чувство - как будто он с каждым шагом уменьшается в размерах, становясь всё прозрачнее и легче. Он остановился, помотал головой, прогоняя ощущение, достал из рюкзака сок, напился, и это помогло.
  
  Глава 5. Как Рыгор добыл оружие
  
  Во вторник вечером Рыгор привёл свой план в исполнение. Поздно вернувшись с работы, вяло поужинав пирогом с кукурузой и выпив чаю с ванильными сухариками, он пожаловался тате на расстройство желудка и головную боль. Тата взволновался, расспросил о съеденном и выпитом за день и дал Рыгору чёрную таблетку активированного угля, после чего они обменялись пожеланиями друг другу покойной ночи и разошлись по комнатам. Не включая музыку, Рыгор сел подле закрытой двери в своей комнате и стал, прислушиваясь, ждать, когда тата пойдёт в ванную. Он знал привычку таты подолгу принимать душ перед сном и очень рассчитывал на неё сегодня. Наконец действительно послышался скрип открываемой двери и татовы шаги. Полилась вода; сначала громко, о потом вдруг сразу тише - это тата закрылся в ванной. Для верности Рыгор подождал в засаде ещё минут пять, чтобы застраховаться от возможного выхода таты, если окажется, что тот забыл взять с собой полотенце или чистые трусы.
  Решив, что время пришло, Рыгор медленно отворил дверь и на цыпочках вышел, настороженно замирая. Вода в ванной лилась. Хоть времени на похищение было много, он не медлил. Войдя в комнату таты, схватил стул и поставил к книжному стеллажу справа, благо он хорошо знал, где у таты размещаются альбомы. Взобравшись на стул, он провёл пальцем по глянцевым корешкам. Какой альбом выбрать из доброй сотни, было совершенно непонятно. Рыгор ткнул пальцем наугад и попал на средней толщины книгу в светло-серой обложке, озаглавленную "Fra Filippo Lippi. Life and Works". В начале шло немного текста на английском, а за ним - цветные иллюстрации с увеличенными фрагментами и комментариями. Картины были в основном на религиозную тему, чуждую Рыгору, но он решил, что импортный альбом должен наверняка понравиться коллекционеру. "Буду просить калаш, а на пистолете сойдёмся". Он зажал книгу под мышкой, раздвинул оставшиеся тома так, чтобы не осталось пустот, вернул стул на место, и, выходя в коридор, аккуратно прикрыл дверь. Забежал на носочках в свою комнату, быстро достал из шкафа ту же спортивную сумку, с которой ходил в баню, сунул туда альбомы, обулся и выскользнул из квартиры.
  
  Смеркалось. На лестнице было уже почти темно, и Рыгор, спустившись на первый этаж, нащупал на стене выключатель и зажёг свет. На лавочке у подъезда сумерничали дядя Василь и дядя Михась. Их спор сейчас переживал сейчас спокойную фазу, и был больше похож на разговор по душам.
  - Не могу не согласиться, Михась, со значением Толстого, - вполголоса втолковывал дядя Василь. - Но и ты должен признать, что Толстой - не более чем неуклюжий и неловкий ученик Флобера. Неловкий, но при этом обладающий большой физической силой.
  - Васи-иль! - с обидой и укором в голосе отвечал дядя Михась. - Да как ты можешь их вообще сравнивать! Флобера, написавшего пару слезливых дамских романов и Толстого - оставившего девяносто томов живой глубокой мысли, философа, просветителя, борца за правду!
  - Слушайте анекдот, - сказал Рыгор, заранее улыбаясь. - Заходит как-то раз Набоков в гастроном за пивом и видит: Толстой покупает бутылку водки, а на улице его Флобер ждёт. Набоков удивился и пошёл своей дорогой. На следующий день заходит Набоков опять за пивом и видит: Толстой опять покупает бутылку водки, а на улице его Флобер ждёт. Набоков удивился и пошёл своей дорогой. На третий день Набоков не выдержал и спрашивает у Флобера - почему Толстой всё время водку покупает, а ты ни разу? Флобер отвечает - он "Анну Каренину" с моей "Госпожи Бовари" списал, теперь целый месяц проставляется.
  Дядя Василь захохотал, тряся выставленным вверх сухеньким большим пальцем, а дядя Михась от возмущения захлебнулся и несколько секунд молчал, пытаясь набрать в грудь воздуха. И, не дожидаясь отповеди, Рыгор махнул им рукой.
  
  Рыгор пошёл во всю силу. Опоздать он не мог, поскольку определённый час встречи не оговаривался, но ему хотелось поскорее добраться до места. К тому же он неожиданно словил себя на том, что испытывает страх преследования, ничем не обоснованный. Рыгор посмеялся сам себе: ну кто, кто может гнаться за ним? Но тревожное чувство осталось. Вечером, в полутьме, шлось заметно легче и быстрее. Зажглись фонари, и он стал наблюдать за своей тенью, как она, насыщенно-чёрная, растёт у него из-под ног, бледнеет, растворяется по мере удлинения и, наконец, уступает место новой, от следующего фонаря. Навстречу летели ночные бабочки и какие-то небольшие жуки, целеустремлённые и неслышные, днём он никогда таких не видел. Когда они влетали под свет фонарей, на асфальте можно была заметить их тень, блёклую и бесформенную.
  Дорога была несложная, но довольно долгая, ещё длиннее, чем до работы. Пройдя, по ощущению, половину пути, Рыгор вспомнил, что не взял с собой ничего перекусить. Все магазины были уже закрыты, и он ощутил лёгкую панику. Он похлопал себя по карманам и нашёл маленькую мятную конфетку, которую тут же отправил в рот, а фантик сунул назад в карман.
  
  К воротам военного городка Рыгор подошёл уже полной ночью. Ближайший фонарь не горел, над головой мрачно высились огромные сосны. Калитка оказалась заперта, кнопки звонка он не отыскал. Сами ворота были очень высокие, из толстых железных прутьев, с острыми декоративными наконечниками сверху. О том, чтобы перелезть через них, можно было и не думать. Он с минуту постоял у ворот, в надежде, что его заметят. Различавшийся впереди КПП был необитаемо тёмен. "Антоооось!" - крикнул он, решившись нарушить тишину. Постоял ещё минуту в надежде быть услышанным. "Неужели Андрон меня обманул? Не мог он этого сделать!" Рыгор был раздосадован. Он зашагал вдоль забора, подумав, что в нём может оказаться какая-нибудь лазейка. Но забор был неприступен, белые бетонные плиты тянулись вперёд и вперёд без единой щели. Пройдя ещё минут десять, Рыгор в отчаянии стал искать в карманах ещё одну конфетку. Он пообещал себе отныне всегда иметь при себе с дюжину конфеток. "А вдруг Антось отходил в туалет, а теперь вернулся? К тому же можно попробовать подлезть под воротами", - он обрадовался этой новой возможности и повернул обратно.
  За время его отсутствия ничего не изменилось. Будка КПП темнела за воротами, калитка была закрыта. Между воротами и асфальтом можно было просунуть руку, но не более. Мысль о том, что придётся возвращаться ни с чем, разъярила его. В сердцах Рыгор взялся за прутья и потряс их. Ворота немножко пошевелились. Он поискал глазами замок или запор, но полотна ворот ничем не соединялись. Видимо, они закрывались с помощью электрических толкателей, расположенных в основании. Рыгор попытался раздвинуть створки, и они с большим трудом поддались, образовав щель, в которую он без лишних раздумий начал протискиваться. Сильно прижало живот, но он напрягся и вырвался внутрь. Ворота упруго сомкнулись за ним. "Как всё просто, оказывается. Вот только куртку придётся теперь стирать". В темноте не было видно, испачкалась ли куртка, но Рыгор в этом не сомневался. Он попытался хотя бы отряхнуться. "Хрен с ним, какое дело Антосю до моей куртки? Грязная она или нет, всё равно".
  Рыгор подошёл к КПП и заглянул в окно. Там различался стол с неизменными газетой и карандашом, и стул за ним. Дальше была темнота. "Может, он спит на полу? Они же тут военные, а значит спартанцы", - подумал Рыгор и обошёл будку кругом. С дальней от ворот стороны в будке была дверь, снизу освещённая фонарём, а сверху покрытая чёрной игольчатой тенью от ветвей соседней сосны. "Жаль, Лявона нет, уж он бы оценил красоту", - Рыгор решительно потянул дверь. Она была не заперта; свет фонаря и чёрный узор проникли внутрь и легли на пол, частично осветив шкаф у задней стены. "И где теперь искать этого чёртова Антося?" - Рыгор окончательно разозлился. Он вошёл в будку и пошарил рукой по стене рядом с дверью. Выключатель действительно нашёлся, и загорелся свет. Игольчатый узор исчез, но зато комнатка сразу стала уютной. Рыгор решил ненадолго остаться в КПП и отдохнуть. Вдруг Антось увидит свет и придёт узнать, кто его включил? Он притворил дверь, поставил сумку на пол и, поддавшись наитию, распахнул шкаф. Его надежды оправдались: на одной из свободных от бумаг полок лежала початая пачка мелких пряничков. Он с облегчением сгрёб её, захлопнул шкаф, сунул один пряник в рот и уселся за стол. Пряничек был чёрствый, почти каменный, и пришлось хорошенько пососать его перед тем, как он раскусился. Но это было лучше, чем ничего, и у Рыгора на душе стало спокойнее. Он притянул к себе газету, она называлась "Советская Белоруссия". Рыгор перевернул её последней страницей вверх, но кроссворда не было. Не было его и на предпоследней. "Странно, зачем же тогда карандаш?" Рыгор полистал газету в поисках подчёркиваний или пометок на полях, но всё было чисто. Ящики стола пустовали.
  Он жевал прянички и смотрел на жёлто-синее отражение внутренностей КПП в оконном стекле. Слева, со стороны ворот, зеркальность не нарушалось ничем, а справа сквозь отражение шкафа просвечивал фонарь. Рыгор представил, что кто-то смотрит на него снаружи, невидимый и угрожающий. Ему стало жутко, и пряники уже не лезли в горло. Он затолкал остатки пачки в карман, встал и, взяв себя в руки, выключил свет. За несколько страшных секунд, пока палочки в глазах менялись местами с колбочками, футболка прилипла к спине от пота. Наконец резкость навелась, и он увидел за окном всё ту же ночную картину: пустынный отрезок дороги и неподвижные сосны. Ему вдруг пришло в голову, что Антось может следить за ним из-за тёмных стволов, но он заставил себя не думать об этом. Рыгор ещё немного постоял, проклиная Андрона с его советами и свою доверчивость. Ничего не оставалось, как пойти искать Антося вслепую, полагаясь только на удачу.
  Он хлопнул дверью КПП и двинулся вглубь военного городка. Сосны скоро кончились, и вдоль дороги потянулись двухэтажные постройки. Уличные фонари горели исправно, но ни в одном из зданий не светилось ни окошка. "Интересно, что это: казармы, канцелярии, оружейные склады? Есть ли там кто-нибудь? Надо пойти посмотреть, всё равно терять уже нечего. Даже если нарвусь на охрану, придумаю им сказку. Например, что пришёл навестить двоюродного брата и несу ему альбомы посмотреть", - Рыгора рассмешила абсурдность ситуации. Он сунул в рот пряничек и подошёл к ближайшему входу. Перед тем, как потянуть ручку, он осмотрелся и - ура! - заметил на другой стороне дороги, впереди, свет в окне второго этажа. Рыгор поспешил туда. Снаружи не просматривалось, что находится за окном, оно было закрыто жёлтыми занавесками с трогательными кружевными краями. Дверь в здание располагалась как раз под светящимся окном. Рыгор настороженно вошёл, готовясь к неприятностям. Лампочка над входом освещала начало лестницы, ведущей вверх, справа и слева уходили в потёмки коридоры. Он поднялся на второй этаж и сразу опознал нужную комнату по яркой полоске света из-под двери. Рыгор постоял. Внутри слушали бурный финал какого-то скрипичного концерта, и это придало ему смелости. Он постучал. Раздался шум отодвигаемого стула и лёгкие шаги. Дверь открылась, и он сразу узнал Антося по круглым очкам. Антось оказался именно таким, как и представлялось Рыгору: среднего роста и средних лет худенький, очень опрятный мужчина со светлыми волосами и пшеничными усиками, странными для его лица с мягкими и мелкими детскими чертами.
  - Здорово, Антось! Меня зовут Рыгор, я по делу. Тебя мне Андрон посоветовал, - Рыгор думал об испачканной куртке, и ему было неловко.
  - Да, знаю Андрона. Заходите, - Антось повернулся и скрылся за занавеской, тоже жёлтой, которая была натянута меж двух шкафов по обе стороны двери.
  Антось чем-то зашелестел в глубине комнаты. Рыгор прошёл за занавеску и успел заметить, как тот спрятал что-то в ящик стола. Стол стоял напротив входа, под окном. Справа и слева всё пространство было заполнено серыми картонными коробками разных размеров. "Неужели они набиты оружием?" - порадовался близости цели Рыгор.
  - Присаживайтесь, - Антось указал Рыгору на единственный в комнате стул, который стоял у стола. Рыгор поставил сумку на пол и сел, сейчас же ощутив неудобство - он сидел, а хозяин стоял. Но Антось непринуждённо прислонился спиной к нагромождению коробок и ждал, источая чистоту и аккуратность. На нём была тёмно-зелёная военная форма, ещё более стройнящая его, и фривольные жёлтые тапочки.
  - Андрон сказал мне, что ты альбомами с живописью интересуешься. Вот я и принёс тебе один редкостный, - несмотря на холодно-официальное обращение Антося, Рыгор рассчитывал всё же перейти на "ты". Антось молча смотрел на него, и он продолжил. - Смотри, какой классный: Фра Филиппо Липпи! Лифе анд воркс!
  Не дожидаясь, пока Рыгор достанет книгу, Антось так же молча пересёк комнату, отодвинул одну из коробок и открыл другую, стоящую за ней. Коробка была полна альбомами. Антось принялся вынимать их один за другим и вскоре извлёк точно такое же издание Филиппо Липпи.
  - Оно?
  Рыгор ошеломлённо кивнул.
  - Всё, что можно достать в Минске, у меня уже есть. Поэтому спасибо, но не нуждаюсь. Вас что ко мне привело? - Антось стал складывать альбомы обратно в коробку и даже не смотрел на Рыгора, как будто зная заранее ответ.
  - Мне два калаша нужны, дружище. Очень нужны, - подчёркнуто расстроенным голосом сказал Рыгор. Он рассмотрел украдкой свою куртку, на груди было несколько чёрно-ржавых полос. В этот момент скрипичный концерт кончился, и наступила тишина. - Это Паганини у тебя играл? Могу дисков тебе принести послушать, у меня много. Раз уж с альбомами такая досада вышла. Или скажи, какие другие книги нужны, я поищу у себя.
  Натянутая атмосфера уже начала раздражать Рыгора, замелькали обрывки мыслей о насилии над Антосем. Он решил, что сказал уже достаточно, что теперь пусть говорит Антось, если хочет, и повернулся к столу. На нём лежал раскрытый альбом с малопонятными абстрактными композициями. Обе страницы разворота были заполнены переплетающимися цветными пятнами, линиями, точками. Желая рассмотреть абстракции получше, Рыгор поднял альбом со стола, и увидел под альбомом большой лист бумаги с карандашными рисунками котят.
  - Это ты нарисовал, братан? Какая красота! - не удержался Рыгор и с восторгом обернулся к Антосю.
  Антось выпрямился и стоял, покраснев от смущения. Рыгор догадался, что своим приходом он прервал ночные вдохновения начинающего художника, и спрятаны в столе были скорее всего карандаши. Он положил альбом, взял рисунок в руки и рассматривал. Нарисованных цветными карандашами котиков было с десяток, в основном они сидели, один спал, а один выгибал спину.
  - Особенно вот эти трое хороши! Как живые. Такой красавец! - Рыгор провёл пальцем по полосатому боку котёнка, крайнему из трёх, раскрашенному оранжевым и жёлтым. - А щенят можешь?
  Антось подошёл, наклонился и робко спросил, который именно красавец. От него пахнуло одеколоном и чесноком. Рыгор показал красавца.
  - Да, это мой любимый, как ты угадал? Щенят тоже могу, но котики мне нравятся намного больше. Если точнее, то котята и щенята равно милы, но зная, кто из них потом вырастет, невозможно относиться к ним одинаково.
  - Что ты имеешь в виду? - Рыгор незаметно распахнул куртку так, чтобы грязные полосы на груди не были видны, но в то же время скрадывался живот.
  - Я имею в виду то, что из щенят потом вырастают собаки, тоже красивые, но рабские создания, слишком зависимые от человека. В то время как коты безоговорочно, безупречно прекрасны. И если они слегка высокомерны, то это мне по душе.
  - А почему ты не заведёшь себе живых котят?
  - У меня своя теория на этот счёт, - улыбнулся наконец Антось. Это была его первая улыбка, и она окончательно покорила Рыгора. - Если хочешь хорошо рисовать котят, то нельзя их иметь. Нужно скучать по ним, думать о них. Рисунок с натуры слишком прям и прост, я бы даже сказал - обездушен, неодухотворен. Причём и внешняя форма его не безупречна, как может показаться на первый взгляд, она лишь сухо повторяет видимое глазу. Подлинная же реалистичность достигается только работой души и сердца.
  Рыгор покивал головой. Он держал в руках рисунок и решил непременно выпросить его себе. Для поддержания беседы он спросил:
  - Но разве нельзя сделать набросок с натуры, а потом вложить в него душу, когда окончательно дорисовывать будешь?
  - Нельзя. Душа должна быть в каждой линии котёнка, начиная с самой первой и кончая самой последней.
  Они поговорили ещё минут пять, уже безо всякого напряжения, почти как давние друзья. Потом Антось сам предложил сходить на склад оружия, а на вопрос, что Рыгор будет ему должен, только махнул рукой. Рыгор уже сожалел, что пришёл к Антосю по делу, а не просто так. Славный человек! Но с другой стороны, не приди он по делу, как бы они познакомились? Чтобы идти наружу, Антось снял тапочки и надел сапоги. По его словам, склад находился рядом, минутах в пяти ходьбы. Перед выходом Рыгор спросил, не найдётся ли у Антося пожевать чего-нибудь. Антось покачал головой и предложил зайти в столовую, которая была в здании напротив.
  - Но сейчас же ночь? Там наверное закрыто и нет никого?
  - Откроем. Что поесть, найдём. Я тоже почувствовал аппетит, глядя на тебя! Это так романтично - ужинать вдвоём тихой летней ночью.
  Вскоре они уже входили в столовую. Антось повернул выключатель, и на потолке загудели и заморгали, зажигаясь, лампы дневного света. В просторном зале тянулись ряды столов со скамейками, а в одном из углов располагалось раздаточное окошко и дверь на кухню. Антось проследовал прямо туда, Рыгор за ним. Они оказались в обширной полутёмной кухне с огромными электроплитами, разделочными столами и холодильниками.
  - Готовить, если честно, очень лень, - сказал Антось, - Как тебе нравится такой вариант: мы съедим по тарелочке борща, замечательно вкусного вчерашнего борща, и по шоколадке? Ну и по сто граммов, само собой?
  Рыгор охотно согласился на борщ и шоколадку, но выпить с извинениями отказался.
  - Если бы пива, тогда другое дело. Водка, она тяжела слишком. Мне ж завтра на работу, даже поспать не успею. Пока до дому доберусь, утро будет, так лучше уж совсем трезвым остаться.
  - Зачем тебе домой? Оставайся здесь спать!
  - Нет, друг, мне идти надо обязательно, - Рыгор стал объяснять про тату, одновременно думая о том, что хорошо было бы остаться. Но тут же блеснувшая мысль об ограблении и о Лявоне отодвинула всё прочее на задний план. Антось понимающе покивал, открыл один их холодильников и достал кастрюлю, до смешного маленькую по сравнению с полкой, на которой она стояла. Он поставил кастрюльку на конфорку, на которой бы уместилось бы ещё пять таких, и включил плиту.
  - Пока будет разогреваться, я схожу за автоматами. Тебе какие? Есть АК-74М и АКС, укороченный.
  - Неси укороченные! Мне чем меньше, тем лучше.
  - Оптический прицел надо? Ночной прицел? Гранатомёт?
  - Нет, это уж слишком, не нужно.
  - Смотри, чтоб борщ не вскипел. Если вскипит, цвет потеряет. Я скоро буду, - Антось вышел.
  Рыгор взглянул на часы, была половина третьего. Поднёс палец к конфорке, на которой стояла кастрюля, но жара не почувствовал и прикоснулся. Конфорка еле теплела. Мда, пока такая громадина раскочегарится, настанет утро. Он подошёл к холодильнику и потянул за ручку, сначала слабо, а потом изо всех сил. Холодильник с глухим чмоканьем отворился. Внутри стояли рядами банки с тушёнкой и красной фасолью, освещённые слабой жёлтой лампочкой. Рыгор взял две банки фасоли и положил в сумку, рассчитывая съесть их на обратном пути. Стал искать вилку, чтобы тоже прихватить её с собой, не есть же фасоль руками. На разделочном столе лежали несколько ножей и черпак. Заглянул под крышки огромных чанов по соседству с плитой; они были пусты и слабо пахли металлом. Всё было пыльное, похоже, кухней не пользовались.
  Рыгор привык ночью спать, и теперь чувствовал, как странно работает голова: особенная чистота и ясность мысли странным образом сочеталась с непоследовательностью и нелогичностью: например, ему почему-то стало очень смешно при виде коллекции колбасных этикеток, наклеенных сбоку плиты. Все этикетки были круглые или овальные, и непременно красные или розовые. Он вышел в зал столовой и наткнулся там на целый поднос с ложками и вилками. Потом присел за один из столов у окна. Стол был накрыт клетчатой клеёнкой, серые клетки перемежались с розовыми, и на их стыках рождались красные полоски. На углу клеёнка прохудилась, и виднелись белые волокна её тканевой основы. Рыгора сильно клонило в сон, и, чтобы не поддаться, он встал и снова пошёл на кухню. Под кастрюлей уже начало шипеть, потянулся сладковатый съедобный запах. Рыгор голодно сглотнул.
  Хлопнула дверь и послышались шаги. Вошёл Антось. Он снял с плеча два автомата и протянул их Рыгору, а к его ногам поставил синий полиэтиленовый пакет с надписью "Nivea".
  - В пакете патроны. Пользуйся. Как наш борщ? Судя по запаху, его пора съедать. Выбирай стол, а я разолью.
  Рыгор тёр глаза и зевал. Он спрятал оружие в сумку, отстранённо подивившись собственному безразличию и нежеланию даже подержать автоматы в руках. Он послушно вышел в зал и сел за ближайший стол; теперь ему попалась клеёнка с веточками чёрной смородины на фоне сине-жёлтой клеточки. Через минуту появился Антось с подносом в руках, на нём стояли две глубокие стальные миски с борщом, блюдце с дюжиной зубчиков чеснока и неполный стакан водки.
  - Ты как хочешь, а я выпью. Тогда моя муза проснётся и прилетит на запах. Алкоголь и чеснок! - Антось отпил полстакана. - Кстати говоря, у древних греков нет музы изобразительных искусств. Но всё равно кто-то просыпается внутри!
  Рыгор засмеялся шутке и принялся за борщ. Основной его составляющей была фасоль, но оголодавшему Рыгору даже понравился такой вариант. Он глотал горячий борщ, немного досадуя, что нет сметаны, и смотрел на Антося, как тот слегка наклоняет голову к каждой ложке, как ходит у него под кожей небольшой аккуратный кадык. Антось почему-то не ел гущу, а только сцеживал в ложку бульон. "Наверное, он потом её отдельно съест", - подумал Рыгор.
  - Ты почему чеснок не берёшь? - в свою очередь заметил Антось.
  Сам Антось съел уже зубчиков пять, не меньше. Рыгор отвечал, что не очень любит чеснок из-за запаха, который потом остаётся.
  - Совсем не ешь чеснок? - Антось с удивлением покачал головой. - Как же тебе тогда удаётся что-то понимать в изобразительном искусстве?
  Рыгор принял это за очередную шутку, и хотя она показалась ему неуклюжей, он вежливо хохотнул. Антось допил водку и начал рассказывать, что хороший чеснок купить невозможно, лучше всего выращивать его самому, и для этой цели он специально разбил грядочки возле стадиона. Но вырастить правильный чеснок тоже непросто.
  - Могу научить тебя, как правильно за ним ухаживать. Зачем набивать себе шишки, если можно перенять чужой опыт. Заходи как-нибудь в светлое время, покажу грядочки.
  - Обязательно зайду на следующей неделе, - согласился Рыгор, думая про себя, что и впрямь бы зашёл, если бы не этот навязчивый чесночный запах изо рта у Антося.
  - Да, приходи в любой день! Я здесь всегда, - Антось отложил ложку и сидел, подперев голову кулаком. Блюдце было пусто. Рыгор помнил, что речь шла ещё и о шоколадке, но взял себя в руки и счёл за лучшее не упоминать пока о ней, ведь Антось и без того очень ему помог. Совесть надо иметь. Лучше поговорить о другом.
  - Почему ты свои альбомы хранишь в коробках? Устроил бы себе полки или стеллажи?
  - Всё очень просто - чтоб не пылились. Терпеть не могу вытирать пыль с книг.
  - А почему ты на абстрактные картины смотришь, когда рисуешь котят? Что это за художник?
  - Кандинский... Так просто смотрю, вытащил из одной коробки случайно. Изучаю его последние несколько дней. Что-то в нём трогает меня, но определить, что именно, пока не могу, - Антось стал задумчив. Видимо, он тоже захотел спать.
  - Слушай анекдот! - подмигнул ему Рыгор. - Позвал однажды царь Левитана, Петрова-Водкина и Кандинского и велел, чтоб нарисовали ему по картине, за царское вознаграждение. Левитан нарисовал пейзаж с монастырём на берегу реки, и царю так понравилось, что он наградил Левитана десятью сундуками с золотом. Петров-Водкин нарисовал портрет царской дочери с ликом Богородицы, и царю так понравилось, что он выдал принцессу за Петрова-Водкина замуж. А Кандинский нарисовал абстрактную композицию. Царь смотрел-смотрел и говорит - это что? Кандинский отвечает - вот эти линии образуют замкнутую область, антагоничную по отношению к фону, а вот этот круг увлекает зрителя в плоскость и является центром восприятия; короче, это картина. Царю понравилось, и он даёт Кандинскому половину морковки. Кандинский говорит - это что? Царь отвечает - вот это оранжевая ось, подавляемая твёрдой поверхностью, а вот это растущие из неё зелёные отрезки; короче, это полцарства.
  Антось кивнул, показывая, что понял анекдот, но даже не улыбнулся. Рыгор решил, что пора идти. Он встал и коротко, но душевно поблагодарил Антося, пожелал покойной ночи и попросил не провожать. Антось сидел и кивал, похоже, у него даже не было сил встать. Рыгор забросил сумку на плечо и пошёл к выходу. В дверях он обернулся и увидел, что Антось спит, положив голову на руки.
  
  Глава 6. Как Лявон сдавал экзамен
  
  В пятницу у Лявона был экзамен. Всю неделю он усиленно готовился к нему, рано вставая и поздно ложась. В течение семестра преподаватель Адам Василевич выдал ему два десятка книг, назвав каждую очень важной и обязательной для прочтения. Изучить их все за неделю не было никакой возможности, и Лявон внедрялся в книги наугад: открывал в случайном месте, внимательно просматривал пару страниц, а затем перелистывал сразу четверть или половину тома. Таким образом он рассчитывал равномерно познакомиться со всем материалом, пусть и не полностью. Лявон очень утомлялся и, чтобы развеяться, в середине дня полчаса прогуливался по улице, а на закате брал табурет, пакетик сока и выбирался на крышу. Но несмотря на предосторожности, к пятнице в нём накопилась сильная усталость, и, проснувшись, Лявон испытал очередной приступ скверного настроения.
  Он лежал и традиционно думал о несправедливом устройстве мира и его грязных сторонах. "Как это унизительно, - его губы брезгливо кривились, - что вдыхать воздух приходится тем же местом, что и выдыхать использованный. Хорошо хоть для пищи и кала с мочой есть отдельные каналы. Всё могло бы быть намного хуже". Он морщился, представляя себе созданные экспериментирующим божеством вариации на тему выделительных каналов. Каждый завтрак или ужин вскоре оборачивался бы кошмаром для нежной человеческой психики. С другой стороны - психика привыкла бы и не была столь нежной? Размышления сопровождались яркими и отвратительными фантазиями, отогнать которые никак не получалось.
  В конце концов Лявон прервал их радикально, отбросив одеяло и встав с кровати. Пружины заскрипели. "На что похож звук пружин? - полезли в голову новые, уже не такие мрачные раздумья. - Среднее между электрогитарой и скрипкой? Да... А что, если?.. Концерт для кроватных пружин и виолончели? Можно было бы снять обивку, обнажить каждую из пружин и получить довольно гибкий по звучанию инструмент. Или они, обретя свободу от обивки, перестали бы скрипеть?" Лявон стоял посреди комнаты и смотрел вполоборота на кровать: одеяло и простыня застыли в сложном взаимодействии, проникая друг в друга складками. Мысли без перерыва цеплялись за всякую чепуху. Что ж, не самое удачное состояние для экзамена, но деваться некуда. Усилием воли он заставил себя методично одеться, не задумываясь ни о чём, хотя соблазнов было множество. Например, царапины на ножках стула, имеют ли они закономерность? Художественную ценность? Стоп! Против этих жидко растекающихся мыслей нужно было срочно что-то предпринять. Он взглянул на часы: шесть утра. Времени до выхода ещё оставалось довольно много. Поглажу.
  Лявон раскрыл шкаф и провёл рукой по плечикам с рубашками и брюками. Все три пары его брюк были чёрными и отличались только степенью изношенности. Из десятка рубашек половина лежала на полке невыглаженными после стирки, а из висевших и готовых к употреблению остались только полосатые и клетчатые. Сегодня в честь экзамена Лявону хотелось надеть белую. Он выбрал рубашку с двумя карманами на груди, разложил её на диване и включил утюг. Лявону нравилось гладить: вдыхать плотный пар, поднимающийся от раскалённой ткани, охотиться за мелкими морщинками. Тем не менее, безупречно выгладить ни рубашку, ни брюки ему никогда не удавалось, при каждом неосторожном движении утюг норовил создать резкую складку, стереть которую потом уже не получалось. Вот и теперь, устав бороться с правым рукавом, он бросил гладить и надел приятно тёплую рубашку как есть. Аккуратно заправил её в брюки и снова посмотрел на часы. Шесть пятнадцать. Почитаю наугад - а вдруг как раз оно и пригодится на экзамене?
  Припоминая, какая из книжек была читана реже других, Лявон перекладывал их из стопки в стопку, взвешивая каждую в руках. Он остановился на "Методическом пособии для обучающихся в Политехническом Университете", книжице в пятьдесят жёлто-серых страниц, в сырой бумажной обложке. Изогнув край методички между двумя пальцами, он упругим веером перелистнул наугад шероховатые страницы, попал примерно на середину и стал читать с последнего на развороте абзаца.
  "Таким образом, мы считаем, что развитие техники и занятия техникой не только не противоречат внутреннему росту человека, но способствуют ему. Привычка к математически точному мышлению благоприятствует внедрению как в приватную, так и в общественную жизнь индивида чётко структурированных и основанных на логике способов бытия. Индивид: а) целеполагает, соотносясь с реалиями; б) осознанно движется к цели, используя ясную причинно-следственную методику; в) достигнув оной, выходит на новый виток целеполагания.
  Вопросы для самостоятельного размышления:
  1. Возможна ли ситуация, в которой индивид, достигнув цели, убеждается в её ненужности и даже вредности?
  2. Конечны или бесконечны целевые циклы?
  3. Следует ли из цикличности целеполаганий их тщетность?"
  Лявон отвёл глаза от методички и задумался о целях, которые стояли перед ним в ближайшее время. Сдача экзамена? Она была в высшей степени нужной и полезной, потому что в случае неудачи он снова оставался на второй год. Ограбление? Оно тоже не тщетно, поскольку влечёт за собою владение деньгами, а значит, велосипедом, телефоном и верным успехом у хуторянки. Лявону вдруг стало гадко, как становилось всегда при прямых мыслях на эту тему. "Не низость ли предположение, что её расположение ко мне может зависеть от факта обладания мною предметами? Достаточно взгляда её, чтобы подобные мысли отвалились, как высохшая грязь отваливается от туфлей". Сравнение с грязью также показалось ему низким. Её тёмные глаза смотрели на него одновременно серьёзно и насмешливо, будто уже давно знали всё то, что он мог и сделать, и помыслить, и почувствовать.
  В семь Лявон отложил методичку в сторону, взял рюкзак и вышел.
  
  Пересекая университетский двор, Лявон вспомнил, что только пристрастие к ежедневному чтению научно-популярных журналов и привело его сюда когда-то. Как давно это было! Вступительные экзамены и первые годы учёбы казались ему теперь туманно-далёкими, даже не прожитыми, а увиденными во сне или прочитанными. Только первый визит в университет запомнился Лявону ярко: он стоит в холле главного корпуса перед огромным перечнем факультетов и специальностей и разочарованно читает их скучные сухие названия, не имеющие ничего общего с богатой и насыщенной жизнью учёного или изобретателя. Выбрать было абсолютно не из чего. Лявон с тоской огляделся по сторонам, надеясь увидеть где-нибудь в стороне ещё один перечень, дополнительный, со специальностями вроде "конструирования домашней техники" или "внедрение бытовых инноваций". Лявон ещё раз перечитал список кафедр и уже начал склоняться к уходу и поиску другого университета. Возможно, там ему повезёт больше, и подходящая профессия отыщется.
  На счастье, мимо проходил Адам Василевич, кандидат наук и доцент. Заметив новичка, он параболически изменил свою траекторию и, стуча каблуками по паркету, приблизился к Лявону. Вкратце расспросив его и выслушав застенчивые пожелания, Адам Василевич с жаром проповедника принялся убеждать Лявона, что он попал точно по адресу, а за плоскими и расплывчатыми названиями таится сокровищница инженерной мысли. Вдохновляясь всё больше и больше, Адам Василевич прикрывал глаза, складывал пальцы колечком и с придыханием произносил имя той или иной специальности, напоминая своим видом сомелье, описывающего оттенки вкуса редкого сорта винограда. Лявон смотрел на его гладко причёсанные волосы и верил, и проникался. Адаму Василевичу удалось заразить Лявона своей страстью и донести до него музыку политехнических словосочетаний: "Сопротивление материалов и теория упругости", "Металлургия литейных сплавов", "Автоматизация технологических процессов и производств".
  Они остановились на поэтической "Теории механизмов и машин". "Да. Трудно было бы сделать лучший выбор, - Адам Василевич развёл руками и поднял глаза к высокому потолку. - Эта специальность позволит вам стать как практиком, так и теоретиком-исследователем. Многие выпускники работают сейчас в Академии наук". Лявон попросил несколько дней на размышление, но Адам Василевич веско заметил, что набор на кафедру заканчивается, и Лявон рискует потерять целый год из-за своей нерешительности.
  В тот же день Лявон прошёл собеседование и был принят в университет.
  
  Лявон поднялся по ступеням и толкнул одну из огромных дверей. Его всегда удивляло, насколько эти двери хорошо сбалансированы: при размере в два человеческих роста и внушительной толщине они открывались без особых усилий. Как обычно, после яркого солнца снаружи показалось, что холл погружён в полумрак. Слева, над пустующим гардеробом, зеленели цифры электронных часов; было без пяти девять. Напротив входа располагалась широкая лестница, ведущая на верхние этажи, а перед ней стоял стенд с расписаниями занятий и экзаменов. Лявон пошёл к нему, слушая, как его шаги отдаются сложным эхом от потолка и далёких стен. Глаза уже привыкли к освещению, и он увидел Адама Василевича, который прикреплял к стенду объявление. Лявон поприветствовал его. Тот коротко кивнул головой, указал на своё объявление и, отвернувшись, поспешил вверх по лестнице. Адам Василевич обычно носил светлые рубашки с коротким рукавом, а сегодня в честь экзамена надел строгий тёмно-серый костюм, кирпично-красную сорочку, пёстрый галстук в тон и чёрные лаковые туфли. На чёрных носках, выглядывавших наружу при подъёме ноги на ступеньку, Лявон заметил синие полоски. Лявон представил, что время вдруг замедлилось, и быстрый шаг Адама Василевича по ступеням превратился в плавный полёт, едва заметный глазу, как движение минутной стрелки. Лявон нагибается и рассматривает синие полоски близко. И может даже дотрагивается до них. Каковы его носки на ощупь? Лявон тряхнул головой и стал читать объявление.
  "Экзамен состоится сегодня в 9-00. Аудитория 304". Объявление было написано синей авторучкой на листке в клеточку. Лявон оценил правильность почерка Адама Василевича, ненадолго задумался, покупал ли тот специально тетрадку, чтобы выдернуть из неё листок для объявления, прочёл его ещё раз и, наконец, ступил на лестницу. Нужно было подняться на третий этаж. Лявон знал твёрдо, что первая цифра в номере аудитории означает этаж. Ему никто этого не говорил, но однажды догадка снизошла на него свыше, как откровение. Лявон много раз проверял теорию первой цифры на практике, и она работала чётко, без исключений. Тайное знание внушило ему некоторую гордость за себя, но ненадолго: секрет второй и третьей цифр ему разгадать не удавалось, сколько ни ломал он голову. Спрашивать же Адама Василевича не хотелось; решение могло оказаться столь простым, что стало бы стыдно за своё тупоумие.
  На третьем этаже Лявон немного поколебался, направо идти или налево, и пошёл по коридору налево. С одной стороны коридора тянулись окна, с другой - двери в аудитории, окрашенные серой глянцевой краской. Номера начались с 330 и теперь понемногу уменьшались. Коридор ещё раз повернул налево, и вскоре Лявон увидел дверь с номером 304 и прикнопленным листком в клеточку с надписью "Экзамен".
  Он достал из рюкзака пакет апельсинового сока и отпил для храбрости несколько глотков. Постучался и потянул дверь; она открылась не сразу, но после приложения некоторого усилия, казалось, что она слегка прилипла к косяку. "Наверное, это от краски. Дверь покрасили толстым слоем, и зазоры уменьшились до плотного прилегания. К тому же краска глянцевая, а глянец склонен липнуть к глянцу", - раздумывал Лявон, приоткрывая и снова закрывая дверь.
  - Лявон! Это вы? - громко вопросил из аудитории Адам Василевич. - Что вы там делаете? Заходите.
  Голос Адама Василевича, как всегда, имел особую интонацию, придающую любым произнесённым словам оттенок скепсиса и сопровождающуюся лёгкой полуулыбкой-полунасмешкой, то ли над собеседником, то ли над темой разговора. При первом знакомстве Лявон не заметил этой манеры; когда же начались лекции, она произвела на как раз то впечатление, на которое и была рассчитана: Адам Василевич показался ему умудрённым, опытным и всезнающим. Но постепенно чары развеялись, и Лявон стал отличать маску от скрывающегося за ней человека, не слишком мудрого и даже не очень умного, но зато безобидного, а в некоторых проявлениях трогательного и милого. Он от души любил свою работу и на лекциях часто достигал того вдохновения и душевного подъёма, которое делало его похожим на страстного сомелье, как в день первого знакомства с Лявоном.
  Лявон собрался с духом и вошёл. Вглубь и вверх аудитории уходили широкие ступени с партами, а за ними, наверху, в самом конце аудитории, светились солнцем большие окна. Он приблизился к подиуму справа от двери, на котором стояла кафедра и стол. Над столом склонился Адам Василевич, раскладывая билеты.
  - Снова спите? Давайте сюда зачётку. Тяните билет! - Адам Василевич уселся за стол, сцепил на животе ладони и иронично смотрел на Лявона. - Напомню правила: если отвечаете сразу, без подготовки, то получаете оценку на один балл выше.
  Билеты представляли собой всё те же странички в клетку, их было около десяти. На некоторых выпукло проступали следы написанных на обратной стороне слов. Лявон представил, как Адам Василевич в уютной полосатой пижаме сидит вечером на кухне и пишет в тетрадку вопросы к экзамену, отрывая страницы по мере написания. Или сначала отрывает, а потом пишет? На скатерти? Этим могли бы объясниться отпечатки слов сквозь бумагу. Пьёт он перед сном чай или горячее молоко? Поколебавшись, взять ближайший билет или один из средних, с неровно оторванным уголком, Лявон потянул средний.
  "Билет N6
  1. Общие итоги семестра
  2. Что сказала Марыся Миколаевна через год после нашей свадьбы
  3. Три причины грусти"
  Адам Василевич велел прочесть билет вслух. Выслушав, кивнул и напомнил Лявону ещё одно правило: билет можно заменить, но при этом оценка понизится на два балла. Лявон разочаровал Адама Василевича, не выразив желания ни отвечать без подготовки, ни тянуть повторно. Хотя он знал точный ответ только на второй вопрос, опыт предыдущих экзаменов подсказывал ему, что новый билет может быть ещё более неудачным. Вопросы не пугали его, и это было уже хорошо. Третий вопрос даже понравился ему. Взяв у Адама Василевича чистый листок и авторучку, он поднялся на несколько ступеней и присел на край парты, глядя в билет. Адам Василевич встал и прошёлся по подиуму.
  - Пусть вас не удивляет, что я включил в билеты вопрос о словах моей супруги, Марыси Миколаевны, произнесённых на годовщину нашей свадьбы. Понимание высказанной ею мысли очень важно для любого образованного человека. Я твёрдо помню, что рассказывал об этой мысли в моих лекциях, и если вы слушали внимательно, то не могли не запомнить её, - он с усмешечкой посмотрел на Лявона.
  "Любовь - это высшая цель каждого человека", - Лявон прекрасно знал эту бессмысленную фразу супруги Адама Василевича, тот останавливался на ней раз двадцать. Адам Василевич любил отвлечься от темы лекции и рассказать о своей жизни и о своей жене. Слушать его Лявону нравилось, жизненные перипетии Адама Василевича не отличались бурностью, но были занятны, как и любая тема в его изложении. Он был хороший рассказчик, эмоциональный и увлекающий, умело погружающийся в детали и нюансы, но не погрязающий в них. Например, он очень живо и ярко описывал свой семейный быт: волнующую покупку первого автомобиля, анекдотические отношения с тёщей, перебранку с соседями, традиционное квашение капусты, походы в обувной магазин, тяжбу с нерадивыми кровельщиками, из-за которых у него текло с потолка и множество других незамысловатых, но весёлых происшествий.
  Развеявшись рассказом, Адам Василевич насколько возможно серьёзнел и произносил в очередной раз сакральное изречение супруги, после которого делал многозначительную паузу. Предполагалось, что Лявон, как любой образованный человек, всё понимает, и объяснения излишни. Однако Лявон не понимал, и после ряда попыток отчаявшись проникнуть в суть этих слов, просто забавлялся контрастом между серьёзностью фразы и насмешливой манерой лектора, которой он не изменял даже теперь. Получалось, что Адам Василевич подшучивает над словами супруги, сам того не замечая.
  Записав требуемую фразу на бумагу, Лявон перешёл к первому вопросу. Каковы итоги семестра? За этот семестр Лявон ещё более глубоко изучил жизнь Адама Василевича, его взгляды на общество и политику (он сам называл их демократическим социализмом), науку (он почитал превыше всего физику и механику, ссылаясь на связь между прогрессом техники и уровнем жизни), искусство (предпочтение отдавалось фотографии), религию (личный Бог отрицался, но предполагалось существование высших цивилизаций на других планетах, периодически направляющих ход земной истории), здоровье (основой его считались соблюдение распорядка дня и правильное питание) и спорт (самым гармоничным видом спорта был признан биатлон). Лявон педантично переписал всё это на листок, в конце немного напрягшись над биатлоном. Он всегда путал биатлон с баскетболом, пока однажды не узнал, что по-английски "бол" значит "мяч", и отсюда следовало, что в баскетболе играют с мячом, в то время как в биатлоне никакого мяча нет. Чтобы не ошибиться, ему каждый раз приходилось восстанавливать эту логическую цепочку в памяти.
  Лявон поднял голову от своих записей и поискал взглядом Адама Василевича. Он, сцепив руки за спиной, стоял в конце зала, у окна и смотрел на институтский двор. "Что же это за три причины грусти? - силился Лявон, - неужели я их проспал?" Но просыпание было маловероятным, Адам Василевич относился к лекциям ревностно и не позволил бы Лявону спать. "И вообще, неожиданно слышать от него о грусти. По вопросу даже и не поймёшь, как он относится к грусти, порицает или сам подвержен? Не представляю, как вообще он может грустить. Неужели грустит и сейчас, глядя в окно? По жене? Да, верно, это хороший вариант. Она сидит дома и любит его, а он скучает по ней, грустит и ждёт вечерней встречи". Лявон записал на листок первую причину грусти: разлука с близким человеком. Потом подумал и подставил вместо слова "человеком" слово "существом", вспомнив пенсионеров с собаками, гуляющими по аллее. Они тоже могли бы грустить в разлуке с собаками. Подумал ещё и снова написал "человеком". Потому что Адам Василевич мог бы обидеться на то, что его жену называют существом, пусть и косвенно.
  "Далее. Второй причиной грусти несомненно являются метафизические размышления. Когда начинаешь понимать, насколько унизительно устроен мир, поневоле предаёшься грусти. Человек суетится, копошится, страдает и умирает... Но только понравится ли такой ответ Адаму Василевичу? Ничего, если не понравится, я ему объясню". Довольный своим продвижением по ответам, Лявон откинулся на спинку парты и посмотрел вверх, по привычке ожидая увидеть небо и дружественные облака, но вверху был равнодушный белый потолок.
  - Смотрим в потолок? Считаем ворон? - заметил его движение Адам Василевич. Он стал спускаться по проходу вниз, тукая по ступеням твёрдыми каблуками туфель. - Если больше ничего написать не можете, то выходите и приступайте к ответу. Зачем тянуть время?
  - Сейчас, мне уже немного осталось, - Лявон опустил голову.
  "Уж нет ли в этом вопросе о грусти подвоха? Вдруг и в самом деле не было в лекциях ничего подобного, а он теперь хочет меня подловить на жульничестве и выдумывании ответов? Так что же, встать и сказать, что о грусти ничего не знаю и не слышал? Нет, рискну, напишу". Лявон сосредоточился на третьей причине. Теперь нужно что-то близкое взглядам Адама Василевича. Может ли проистекать грусть от пренебрежения к спорту, или даже конкретно к биатлону? Нет, это слишком в лоб, надо расширить. Скажем, пренебрежение к здоровому образу жизни, включающему в себя игры в мяч, здоровую пищу и режим дня. Стоп, мяч здесь лишний; не мяч, а катание на лыжах. А интересно, если одновременно бежать на лыжах и предаваться метафизической грусти? Катиться по пустым полям с пилочкой леса на горизонтах, на хутор. Бывает ли грустно хуторянке? Наверное да, ведь вряд ли она играет в мяч. То есть вряд ли бегает на лыжах. Хотя почему бы и нет, цветные ленты в волосах и большой полосатый мяч. Она подбрасывает его к облакам и смеётся. Тёплый ветер раздувает сарафан. Трава. Мысли его уже путались, а голова опускалась всё ниже.
  Проснулся он от окрика:
  - Лявон! Вы что, спите? Ну-ка вставайте и идите отвечать! - Адам Василевич рассерженно хмурил брови, стоя у доски, но лицо его было не в состоянии принять полностью серьёзный вид и жило своей жизнью: уголки губ сами по себе усмехались, уголки глаз собирались в морщинки.
  - Я ещё минуточку! - виновато попросил Лявон.
  - Нет уж, хватит! Выходите.
  Лявон выбрался из-за парты. Ужасно хотелось зевать, но он сдержался, крепко потерев пальцами переносицу. Кто-то сказал ему однажды, что это помогает против чихания, так почему бы не попробовать и против зевоты? Помогло. Положив билет на стол, он стал пересказывать ответ на первый вопрос, сверяясь по бумажке и стараясь на ходу добавить к написанному ещё что-нибудь. Лявону удалось необычайно растянуть свою речь, он говорил минут пять. Адам Василевич слушал и одобрительно кивал. Когда Лявон закончил, остановился и вопросительно посмотрел на него, он сделал ладонью жест, приглашающий к продолжению. "Значит, нареканий нет. Двигаемся дальше". Для ответа на второй вопрос Лявон избрал другую тактику: произнёс с выражением супружескую фразу и замолчал, глубокомысленно глядя Адаму Василевичу в глаза. Однако его глубокомысленность не нашла ответа, вместо похвалы Адам Василевич растянул губы в насмешливую улыбку:
  - Вы плохо слушали, Лявон. Не "любовь - это высшая цель каждого человека", а "высшая цель всякого человека - осознать любовь"! Огромная разница, молодой человек, огромная! Не просто любовь, вон синички за окном тоже друг друга любят. Не просто любовь, а именно осознанная! О-со-знать любовь! Эх вы... А я полагал, вы понимаете. Я полагал, вы хотите работать в Академии наук. Что ж, каждому своё. Давайте третий вопрос.
  Лявон так удивился, что не стал возражать и спорить. Он откашлялся и неуверенно изложил свою версию двух причин грусти. После короткой запинки он развёл руками и пожаловался, что начал описывать третью причину, но не успел, а теперь от волнения забыл.
  - Очень плохо! Вот что значит просыпать и опаздывать на лекции, - сказал Адам Василевич. - Так вот, запомните: первая причина - наследственность. Если родители страдали унынием, то и ребёнку передаётся эта хвороба. Вторая причина - малоподвижный образ жизни и нелюбовь к спорту, влекущие за собой застой как в членах, так и в мозгу. Кровоснабжение мозга ухудшается, и он начинает негативно реагировать на окружающую действительность. По аналогии с болью, являющейся индикатором неполадок и поломок в организме, грусть можно рассматривать как сигнал о неверной работе сознания и психики. Третья причина грусти проистекает из второй, но лежит уже в общественной сфере: в человеке укореняется грусть, если он не имеет чётких жизненных целей и не понимает свои задачи. Вкратце так. Понятно?
  Лявон послушно кивнул.
  - Итак. Вы ответили только на один вопрос из трёх, а значит, провалили экзамен, - Адам Василевич уже складывал билеты в свой чёрный кожаный портфель. - Вам придётся прослушать весь курс повторно. Тем не менее, у вас впереди небольшие каникулы. В понедельник утром принесёте учебники, которые я вам выдал, и потом две недели отдыхаете. Практика в этом году под вопросом. Я уже дважды писал на телефонную станцию Пилипу, который был вашим руководителем в прошлом году, но он пока ничего не ответил. На днях схожу туда сам и поговорю с ним. В крайнем случае, вместо практики устроим дополнительные занятия. А пока можете отсыпаться! Но не забывайте о режиме дня.
  Адам Василевич внимательно посмотрел на Лявона с высоты подиума и направился к двери. "Позовёт ли в гости?" - думал Лявон, рассматривая зачётку. Адам Василевич иногда звал его к себе в гости после занятий, но Лявон всегда отказывался, ему вдосталь хватало общения на лекциях. Чтобы Адам Василевич не обижался, Лявон говорил, что у выхода из университета его ждёт тётушка, и это действовало безотказно.
  Но на этот раз Адам Василевич ничего не предложил. Тук-тук-тук, сделали его каблуки по паркету, открылась дверь, и снова тук-тук-тук, затихающий в коридоре. Лявон вспомнил, что забыл отдать ему авторучку. Он поднялся к верхнему окну, на то место, где стоял Адам Василевич. Небо закрывала густая листва росшего под окном тополя, и на стекло падала её подвижная мозаичная тень. Он наблюдал тень и прислушивался к своей приятной усталости и приятному сознанию двухнедельной свободы впереди. Он снова не сдал экзамен, но это давно вошло у него в привычку и не огорчало. Лявон вернулся к парте, в которой остался рюкзак, и присел отдохнуть перед дорогой домой. Положил рюкзак на парту, руки на рюкзак, голову на руки. Его нос оказался в нескольких миллиметрах от рюкзака, он пахнул спокойно и чуть кисловато. "А как пахнет тот большой полосатый мяч, который подбрасывала она?" - проплыла прозрачная мысль, и Лявон заснул.
  
  Глава 7. Как Рыгор искал Лявона
  
  Субботним утром, в девятом часу, Рыгор уже подходил к банку на проспекте Дзержинского. Вчера он специально пораньше лёг спать и теперь, несмотря на долгий путь от дома до банка, чувствовал себя свежим и бодрым. Приблизившись к огромному зданию, облицованному серым гранитом и зеркальным стеклом, с колоннами, арками, лестницами, террасой, мостиком, и, убедившись, что перед ним и в самом деле банк, Рыгор порадовался счастливому случаю, благодаря которому он несколько лет назад проходил здесь и запомнил место. Кроме того, как и говорил Лявон, банк оказался не просто банком, а Минским Управлением, что превосходило все ожидания Рыгора. Главный вход располагался на втором этаже, и от проспекта, проходящего по насыпи, к нему вёл мост, соединённый с длинной террасой вдоль фасада здания. Террасу нёс на себе фасад цокольного этажа в форме полукруглых арок, а верхние этажи сплошь закрывались зеркальными ячейками, скрадывающими точное количество этажей. Под мостом находилась огороженная зелёным металлическим забором стоянка инкассаторских автобусов. Бодро-жёлтые автобусы тоже порадовали Рыгора - они недвусмысленно указывали на близость денежных пачек.
  Рыгор пришёл на полчаса раньше договорённых десяти, чтобы понаблюдать, кто будет входить в банк, и заодно не спеша подкрепиться перед ограблением. Он расположился на поросшем травкой склоне неподалёку от моста, лицом ко входу в банк. Раскрыв сумку и покопавшись между автоматами и патронами, он достал пакет с овсяным печеньем и бутылку "Сябра", ещё хранящую прохладу. Несколько печений спустя он прилёг, опершись на правый локоть. Мелкие тревоги уже вымылись десятком глотков, и ничто не нарушало безмятежность. Рыгор откусывал сладкий хрустящий кусочек овсяного печенья, смачивал его горьковатой жидкостью, жевал, глотал, ждал Лявона и был совершенно счастлив.
  Шли минуты, но в банк никто не заходил. Тем лучше, оптимистично рассуждал Рыгор, поглядывая на часы, будет меньше жертв. Но Лявона тоже всё не было и не было, и это постепенно начинало тревожить Рыгора, несмотря на лёгкий хмель. Доев печенье, он некоторое время развлекался, насвистывая Вагнера и дирижируя травинкой. "Лявон - он медленный. И вечно думает о своём. Наверное, плетётся где-то уже неподалёку и смотрит в облака. Сейчас придёт", - успокаивал себя Рыгор.
  В половине одиннадцатого он не выдержал, встал и вышел на дорогу. Посмотрел в сторону центра, потом назад. Пусто. Прошёл по мостику к главному входу, прочёл вывески. Выяснилось, что Управление сегодня не работает, а Операционный зал помещается в цокольном этаже. Рыгор потянул на себя ручку зеркальной двери, и она действительно оказалась закрытой. Теперь отсутствие посетителей стало понятным. "Ну и хер с ним, с Управлением, бумажки всякие. Лучше Операционный зал - там и сейфы, и деньги".
  Одиннадцать сорок пять. "Что за чёрт! За кого он меня держит?" Рыгор вернулся к сумке, потыкал в неё кроссовкой и задвинул в кусты. Прошёлся вдоль дороги, потом назад. Становилось душно, и Рыгор основательно взмок. По всей видимости, собирался дождь. На горизонте росли тучи, ещё далёкие, но уже внушающие беспокойство. "Если он появится к двенадцати, то мы успеем всё сделать и вернуться ко мне в гаражи до дождя".
  Прошло и двенадцать.
  Рыгор поставил окончательный срок появления Лявона - двадцать минут первого. Но что делать после этого крайнего срока, он пока не придумал. Грабить в одиночку? Возвращаться домой? Идти в баню? Всё выглядело глупо, и Рыгор сердился. Он как можно медленнее допил остатки пива и выкурил несколько сигарет, пуская в неподвижный воздух колечки, но и это не помогло - Лявон не шёл.
  В половине первого Рыгор принял решение идти Лявону навстречу. Он замешкался на пару минут, думая, как поступить с сумкой. Тащить её с собой было бы тяжело, а оставлять здесь - опасно, вдруг кто-нибудь украдёт? Тем более в дороге обязательно захочется подкрепиться. Самым разумным ему показалось вынуть автоматы и спрятать их в кустах, а сумку взять с собой, тем самым убив двух зайцев. Рыгор завернул автоматы в белую футболку, которую он захватил в качестве сменного белья на случай пота или крови, и замаскировал свёрток на склоне, в кустах, под огромными листьями лопуха.
  Забросив полегчавшую сумку за плечо, Рыгор быстрым шагом направился в сторону центра, прикидывая, каким путём может двигаться Лявон. Помнится, он говорил, что живёт у тётушки в Масюковщине, а быстрее всего туда добираться через улицы Гурского, Бельского и Жудро. Хотя конечно Лявон мог выбрать и другой путь, вроде просторного проспекта Пушкина или наоборот каких-нибудь закоулков. Чтобы не разминуться, рациональнее было бы остаться и ждать, но Рыгор не мог больше бездействовать.
  Тут он спохватился, что надо бы оставить на месте встречи записку, на случай, если они всё же разминутся. Рыгор повернул назад к банку, думая, как написать записку, не имея ни ручки, ни бумаги. Попросить в банке? Нет, это уже похоже на комедию. Просить ручку, а потом грабить. Написать на земле прутиком? Такую надпись может смыть дождём. Наконец он нашёл способ: присел на корточки у начала моста, возле вазы с цветами и стал царапать на асфальте ключом от квартиры: "Лявон, жди меня здесь". Ему было неприятно портить асфальт, но выхода не оставалось. Сначала он хотел писать помельче, но камушки крошилась, и буквы превращались в бесформенные пятна. Рыгор начал заново, более крупно, и с лёгким отвращением к себе дописал фразу.
  Без четверти час. Рыгор зашагал в сторону Гурского, внимательно глядя по сторонам, чтобы не упустить ни тени Лявона. Он отвлёкся от улицы только один раз, заскочив на минуту в магазинчик за пивом. С пивом дорога пошла намного приятнее, и он уже не так сердился.
  
  Дождь начался в половину второго и застал Рыгора неподалёку от роддома Љ2. Сначала Рыгор и не подумал останавливаться: воздух посвежел, несколько приятных прохладных капель упали на лицо. Но дождь стремительно усиливался и за минуту-другую превратился в настоящий ливень. Потемнело. Рыгор пробежал к железным воротам, за которыми начинался роддомовский сквер, и укрылся под ближайшим каштаном. Оперся плечом о ствол и тряхнул головой. С волос полетели брызги. Бабахнул гром. Дождь лил всё сильнее, и сухое пятно вокруг ствола уменьшалось, а листва понемногу наполнялась водой, переполнялась и переставала её сдерживать. Он посмотрел в сторону роддома: до него было около пятидесяти метров, десять секунд бега, зато над главным входом надёжно нависал широкий козырёк. Рыгор ещё раз окинул взглядом улицу, ища Лявона, и рванул.
  Он оказался под козырьком уже насквозь промокшим. Но это было лучше, чем стоять и намокать пассивно и медленно. Рыгор пошевелил пальцами в кроссовках, там было сухо. Наклонился и стряхнул ладонью капли с волос. Постоял несколько минут, наблюдая, как вода на асфальте пузырится от ударов капель, и решил зайти внутрь. Может, там есть буфет с пирожными.
  Отрываясь, дверь потянула язычок воздушного органчика, и он сыграл импровизацию из десятка нот, окончание которой заглушил шум дождя. Рыгор отметил, что надо будет раздобыть и себе такой органчик, и осмотрелся. Он находился в просторном, слабо освещённом вестибюле. Буфета не было, были только кресла вдоль стен и регистратура. Сухой и тёплый воздух роддома понравился ему, кажется, пахло чем-то приятным. Он сел в кресло в углу, у окна, и стал смотреть на дождь. Был виден край входной лестницы, асфальт с лужами и каштаны, из-под которых он убежал.
  Тут из глубины регистратуры послышался звук отодвигаемого стула и шаги. Деревянная дверца отворилась, и оттуда вышел я, присматриваясь к Рыгору. Вестибюль освещался только окнами, и мне пришлось подойти совсем близко к нему, чтобы узнать.
  - О-о! Пилип! - воскликнул Рыгор, тоже узнав меня, - Тебя-то как сюда занесло?
  
  Я был слегка сутулым, хмурым бородатым брюнетом, в тёмно-синем рабочем халате и в сандалиях. С Рыгором мы случайно познакомились после бани, за бутылочкой пива, из-за нехватки места попав за один столик в баре. Помнится, мы с полчаса болтали о том о сём, не слишком друг друга заинтересовав и не найдя общих тем, но и не вызвав неприязни. При последующих встречах мы дружелюбно здоровались, обмениваясь парой фраз.
  - Привет, - я вытер ладонь о полу фартука, и мы пожали друг другу руки, - Работаю здесь, уже почти год. Электриком. Здесь море всяких электрических приборов, и их время от времени надо чинить.
  - Хорошо устроился! Одни каштаны чего стоят. Особенно когда цветут - здорово, а? Чем это у тебя пахнет?
  - Да это канифоль. Вчера притащил со склада раритетный бобинник, пытаюсь запустить, но пока не удаётся. Представляешь, здесь в подвале целая гора старых магнитофонов! Есть даже ламповые, но я пока за них не брался. И откуда только? Там ещё целый шкаф с записями. Скорее всего, в старые времена роженицам ставили классику, чтоб способствовала. Пойдём, покажу, тебе должно быть интересно.
  - Покажи! А я вот мимо проходил и от дождя под крышу спрятался. Договорились с приятелем у мединститута встретиться, а он всё не идёт и не идёт. Решил сам пойти ему навстречу, а тут дождь.
  Мы прошли в регистратуру. Там я оборудовал себе рабочее место, облюбовав самый широкий стол и большой шкаф с ящиками для карточек, в которых я хранил мелкие запчасти, провода и радиодетали. На столе стоял огромный полуразобранный магнитофон, горела электрическая лампа, направленная на его внутренности, дымился паяльник.
  - Бобины крутятся, а звука нет. Ещё не разобрался, в чём дело. Кажется, усилитель сгорел, причём сразу оба канала.
  - Ну ничего, разберёшься! Где ты этот фартук откопал? Ты в нём со своей бородищей на монаха похож, - засмеялся Рыгор.
  - Чтоб не пачкаться. Ты бы видел, какой был пыльный этот бобинник, когда я его выволок оттуда.
  Я поднял с пола картонную коробку с бобинами и поставил её на соседний стол. Рыгор подошёл и стал перебирать записи, читая надписи на торцах.
  - "Зимний путь", "Прекрасная мельничиха", "Лесная музыка", "Романсы Рахманинова"... Мда, всё понятно. "Любовь поэта", "Лебединая песня"... Зря стараешься, Пилип! Как ты это слушать потом будешь? Сплошные старинные песни. Бросай этот бобинник! Купи лучше обычный плеер, а я тебе нормальных дисков целый вагон отгружу.
  - Да я не очень-то в музыке разбираюсь, - пожал плечами я, - С удовольствием и песни послушаю. И вообще, дело не столько в музыке, столько в том, что мне просто нравится чинить магнитофоны. Если уж совсем честно говорить, то я только поэтому сюда и устроился.
  Рыгор с брезгливым видом продолжал рыться в коробке. Наконец он нашёл что-то подходящее:
  - Смотри-ка, "Песнь о земле" с Горенштейном! Как она сюда попала? Для рожениц мало подходит...
  Он вытащил из коробки бобину в двойной синей упаковке и сел на стул, вертя её в руках. Спросил у меня, нет ли чего перекусить. Я предложил приготовить салатик или поджарить картошки, а для аппетита по пятьдесят граммов спирта перед едой - он хранился у меня для протирания контактов, и, по моим словам, был вполне съедобен. Но Рыгор отказался и от спирта, и от картошки, сославшись на нехватку времени. Он сказал, что имел в виду чипсы или пряники, их не нужно готовить. Я развёл руками.
  Мы вышли в вестибюль посмотреть, не кончился ли дождь. Он заметно утих, и на асфальте уже не было пузырей, а только быстрые концентрические кружочки. Рыгор достал со своей сумки бутерброд с сыром и предложил мне, но я отказался. Пережёвывая хлеб, Рыгор задумался и напряжённо смотрел в окно, на парк.
  - По-прежнему авторемонтом занимаешься? - поддержал я разговор, - И по-прежнему в баню по субботам?
  - Да, всё та же хренотень... - рассеянно ответил он, думая о том, что каждая минута промедления всё более увеличивает возможность разминуться с Лявоном. - А ты чего в бане не появляешься? Вообще мыться перестал?
  Я рассказал ему, что живу теперь здесь, при роддоме, в одной из небольших комнат для персонала. Перебрался. Уж очень неблизко было из Чижовки сюда на работу ходить. Зато сейчас в ту баню, любимую, стало далеко, хожу поближе, на улице Декабристов. Оно конечно не то, но тратить полдня на дорогу слишком утомительно. Рыгор покивал и наконец вполголоса высказал волнующее его:
  - Где же мне теперь искать Лявона? Пока я здесь прятался, мы могли разминуться. Он парень странноватый, мог и под дождём идти.
  - Лявона? Странноватый? Уж не тот ли это Лявон, который в прошлом году у меня практику проходил, студент? Я тогда ещё на телефонной станции работал.
  Я описал Лявона, и Рыгор оживлённо подтвердил - это он!
  - Не знаешь, как его найти?
  - Он вроде говорил, что живёт на Жудро, у тётки. Учится в политехе, это точно, вот только не помню, на какой специальности. А зачем он тебе? Тоже оркестрами всякими увлекается?
  - Да, вроде того.
  - А зачем вам у мединститута вздумалось встречаться?
  Рыгор отвечал невнятно и неохотно, и я тактично прекратил расспросы. Но тут Рыгор сам обмолвился о том, что два с половиной часа прождал Лявона. Я засмеялся и стал его уверять, что тот перепутал дни.
  - Он ужасно рассеянный! Вот увидишь, потом окажется, что он ждал тебя или в пятницу, или в воскресенье. В первый же день практики опоздал на полдня и говорит - проспал. А однажды, помню, заснул в аппаратной, незаметно, и я случайно его закрыл, когда домой уходил. Прихожу утром, а он ещё спит, прикинь? В жизни таких сонных людей не встречал! Потом объяснил мне, что проснулся, выбраться не смог, и лёг спать снова. Но я ему не верю - скорее всего, он и не просыпался даже. Иначе мог бы позвонить, или даже через окно выбраться. Подумаешь, второй этаж.
  Дождь кончался, и я снова подступился к Рыгору с уговорами остаться на обед. Поколебавшись ещё немного, Рыгор поддался. В самом деле, искать Лявона наугад не имело никакого смысла - он мог находиться где угодно.
  На дворе просветлело, выглянуло солнце. Мы вернулись в регистратуру, и я начал методично прибираться: выключил паяльник, попрятал радиодетали по ящикам, набросил на расчленённый бобинник клеёнку.
  - Зачем ты убираешь? Не лень потом будет всё назад доставать? Давай уже лучше стол накрывать, вот этот, например! Да не боись, мы ничего не поломаем, я смирный, - Рыгору не терпелось поесть.
  - Люблю порядок. Если меня вдруг хватит удар, то всё будет на своих местах, - отвечал я.
  Рыгор улыбнулся, сочтя мои слова шуткой. Оглядевшись по сторонам, он подошёл к книжной полке и, наклонив набок голову, стал читать надписи на корешках.
  - Детективы, детективы... Прилично накупил! Ничего, кроме детективов, не читаешь? - он вытащил томик Чейза и взвесил в руке.
  - А что ещё читать? Сентиментальное я не люблю, а классика скучновата, я пробовал, но на сон тянет. Динамики нет.
  - Ну а приключения? Вот например "В дебрях Уссурийского края" - шикарная книга! Могу дать при случае.
  Я неопределённо кивнул, как кивают, когда из вежливости не хотят отказываться прямо.
  - А это что? - он сунул Чейза на место и потянул с полки коричневую общую тетрадку.
  - Не надо это смотреть, поставь, - торопливо попросил я, касаясь его плеча.
  - Да что там?
  - Ну... это я балуюсь... Сам сочиняю рассказик.
  - Вот это да! Творишь, значит! Недавно я с художником познакомился, а теперь ещё и ты. Тоже детективный, рассказ?
  - Ага, - я застенчиво улыбнулся. - Потом дам почитать, если хорошо выйдет.
  Наконец мы присели. Я достал из нижнего отделения картотеки двухлитровую пластиковую бутыль со спиртом и жёлтые керамические кружки, украшенные рисунками ракушек. Дунул в каждую, прогоняя пыль, и налил понемногу. Рыгор принял в руки кружку и с некоторым сомнением поворачивал её с разных сторон, рассматривая ракушки и трогая пальцем их выпуклый рисунок. Я уверил Рыгора в полной безопасности спирта для зрения, слуха и здоровья в целом, и показал пример. Рыгор посмотрел на меня и покачал головой. Он сказал, что не хочет пить спирт, поставил кружку на стол и подвинул её ко мне. Он сходил в вестибюль за своей сумкой, достал бутылку пива и выпил её одним глотком наполовину. Тряхнув головой от удовольствия, он потребовал обещанную картошку.
  - Пошли! - я засмеялся и хлопнул его по колену. - Её сначала нужно накопать.
  Рыгор поморщился и предложил сходить в магазин. Я тоже поморщился и высказал всё, что думаю о магазинной картошке и магазинных овощах. Самым убедительным оказался довод об ухудшении цвета лица при питании продуктами, взращёнными на химических удобрениях. Рыгор пожал плечами и встал:
  - И где ты этого набрался?.. Ладно, уговорил! Давай лопату. Я так хочу есть, что готов рыть до центра земли!
  Мы прошли по коридору к чёрному ходу. Дверь была заперта на крючок, и я похвастал Рыгору, что сам согнул его из толстой стальной проволоки. Рыгор потрогал его и в знак высокой оценки выставил большой палец. Снаружи было солнечно, тепло и зелено. Мы вышли прямо в огород, который занимал всю землю от стен роддома до металлического забора, ограждающего детский садик.
  - Детишки тебе грядки не топчут? - Рыгор щурился на солнце и поглаживал живот.
  - Там сейчас пусто, в садике, все на каникулы разъехались. Лето. Видишь, где картошка? Во-он она!
  Лавируя меж грядками, мы сначала подошли к парнику с огурцами, в котором я захватил лопату и зелёное эмалированное ведро. Рыгор тоже сунулся в парник, вдохнул тёплый влажный запах и порадовался молодым колючим огурцам. Он тут же сорвал один и стал с хрустом жевать, нахваливая сладость. Добравшись до грядок с картошкой, я велел Рыгору посмотреть, нет ли на листьях колорадских жуков, а сам вонзил лопату рядом с ближайшим кустом, надавил ногой и приподнял пласт влажной земли. Вынул несколько самых крупных клубней, потом проделал то же самое ещё с двумя кустами. Рыгор осматривался. Он спросил у меня, почему в одних местах картошка цветёт, а в других только всходит. Я объяснил ему, что сажаю её в разное время, и она созревает непрерывно, то на одной грядке, то на другой.
  - Нашёл! - воскликнул тут Рыгор, - Вот он сидит, гад полосатый! Что с ним сделать?
  - Для жуков у меня есть резервация. Вон там, у забора. Держу несколько кустов специально им на съедение, - я подошёл и стряхнул жука в ладонь. Рыгор удивлённо смотрел. - Жалко мне картошки, что ли? Пусть едят в своё удовольствие, и мне хватит, и им. Главное - не мешать друг другу.
  Рыгор посмеялся и выразил одобрение моей политике.
  - А не противно их вот так в руки брать?
  - Что противного. Божью коровку держал в руках? То же самое, только те в крапинку, а эти в полоску.
  Жук поджал лапки и притворился мёртвым. Я отнёс его к забору и махнул Рыгору рукой, чтобы подошёл. Рядом с колорадской территорией росла слива, кривая, суковатая, но изобильная. Слив было множество, таких спелых, что они даже лопались, показывая нежную жёлтую мякоть. Мы с Рыгором набрали полный подол моего фартука.
  - Ну, что ещё нам может понадобиться?
  - Как что? Сливы и пара картошек? И ты собрался меня накормить? - шутливо негодовал Рыгор. - Ну нет! Пригласил на обед - накрывай поляну по полной программе!
  Пожелание Рыгора меня необыкновенно порадовало - всегда приятно, когда твои старания кому-то полезны и оценены. Мы прочесали весь огород, постепенно наполняя зелёное эмалированное ведро. Редис, зелёный салат, лук-порей, сладкий перец, укроп, маленькие баклажаны, острые усики чеснока. В парнике с помидорами Рыгор долго вдыхал аромат томатных стеблей и листьев, приговаривая, что это его любимый запах после запаха бензина. Жёлтые и красные помидоры, цветная капуста, тонкая молодая морковь, свекольная ботва и большой пучок щавеля.
  
  Несколько часов подряд мы обедали, обосновавшись в комнате доврачебного осмотра, оборудованной водопроводом, раковиной, шкафчиком с посудой и электроплиткой. Я не спеша готовил, Рыгор ел, запивая пивом, а я тянул спирт с чёрной смородиной и смотрел, как он ест. Потом принимался за следующее блюдо. Рыгор и сам был бы не прочь состряпать что-нибудь, но не стал даже заикаться об этом, наблюдая за моими до странности методичными действиями. К примеру, нашинковав морковь, я сразу же мыл ножик, вытирал его полотенцем и клал точно на то же место, где он лежал изначально. Если на стол капало горячее масло, то я тут же вытирал пятно салфеткой и выбрасывал её в мусорный пакет. Рыгор сделал вывод, что я немного чудик, но безобидный. Было уютно. Понемногу Рыгор разговорился о своей жизни, стал рассказывать о ссорах с татой, о мечте купить квартиру, о бане, о работе. Я склонялся над электроплиткой, переворачивая на сковороде ломтики баклажанов и посыпая их тёртым чесноком, и слушал. В перерывах между блюдами мы ели сливы из зелёного пластмассового тазика, и я мыл посуду.
  - Что за пунктик у тебя такой? - не в силах больше сдерживаться, спросил Рыгор. - Потом посуду вымоешь! Расслабься, Пилип! Я могу всё из одной тарелки есть, ещё вкуснее будет. Мы же не в ресторане. Первый раз в жизни вижу такую любовь к порядку!
  - Понимаешь, Рыгор, - язык у меня уже немного заплетался, - В моей жизни есть принцип. Думаю, что не открою тебе секрета, сказав, что все мы смертны. Более того, смерть может наступить в любой момент, не так ли?
  - Ерунда! - счёл нужным не согласиться Рыгор, чтобы подогреть мои признания спором. - Вот мы сидим у тебя в регистратуре, и что с нами может случиться?
  - Не будь таким наивным. Ты, к примеру, можешь поперхнуться сливой и задохнуться. А я могу оступиться и упасть, ударившись виском об угол стола. Или здание может обрушиться. Видишь ту трещину на стене? Ведь бывают такие случаи, когда здания рушатся. Так вот: полностью упорядочив свои дела и действия, я всегда готов к смерти. Она не может застать меня врасплох, ибо после меня в любой момент останется максимально возможный порядок.
  - Бред какой-то, - Рыгор потряс головой и несколько мгновений даже не находил, что возразить. - Ну, во-первых, вероятность поперхнуться или удариться виском так мала, что на неё можно плюнуть!
  - Да ну! По-твоему, люди не умирают? - я сделал многозначительную паузу. - Согласен, вероятность не слишком велика и находится в разумных пределах. Именно поэтому я не отказываюсь от действий полностью и даже строю на будущее некоторые планы. Например, выращиваю овощи.
  - Ну, допустим. Но какое тебе вообще дело до того, порядок останется после твоей смерти или беспорядок? Тебя-то уже не будет! - воскликнул Рыгор, потрясая перед собой раскрытыми ладонями.
  - Это вопрос чистоплотности. Мне отвратительно думать, что после меня останутся невымытые тарелки, например. Ты же ходишь в баню? Быть грязным отвратительно, так ведь? Вот и здесь то же самое.
  Последнюю фразу я произнёс строго и наставительно. Рыгор не знал, что сказать, и мы выпили ещё. Я снова встал к плитке, чтобы заняться следующим блюдом, предложив Рыгору выбрать между драниками и голубцами с фасолевой начинкой. Он выбрал голубцы, и я взялся за капусту, но вскоре порезал палец, отрезая кочерыжку. Палец сильно кровоточил, и пришлось забинтовать его; на этом обед кончился.
  Рыгор полез в сумку за очередной бутылкой пива и обнаружил на там альбом Филиппо Липпи, лежащий на дне ещё с той ночи, когда он ходил к Антосю за автоматами. Он со смехом бросил мне его на стол, сказав, что слишком долго таскал его с собой, и что теперь пусть он остаётся у меня.
  - Полистаешь на досуге, а то от одних детективов крыша поедет, - он глупо хохотнул. - Слушай анекдот, кстати! Я тебе рассказывал анекдот про беларуса?
  - Да. Беларус не хотел уходить из тюрьмы.
  - Не, другой совсем. Встретились как-то раз русский, украинец и беларус. Зашёл у них разговор, кто что из еды любит. Русский говорит - я люблю хлеб. Украинец говорит - я люблю сало. А беларус говорит - я люблю нагири-суси. Русский и украинец удивляются - круто! где ты их берёшь? Беларус отвечает - сам из картошки делаю!
  Рыгор затрясся от смеха, а я пожал плечами - тема была слишком заезжена. Потом я предложил спуститься в подвал и посмотреть на оставшиеся там бобины, но Рыгор логично заметил, что слушать их всё равно не на чем. Лоб его нахмурился: он вспомнил о неудавшемся ограблении. Ему снова захотелось пойти к мединституту, а вдруг Лявон уже там и ждёт его? Рыгор встал, но ноги плохо его слушались, он задел и опрокинул стул. Я достал шахматы, и он согласился поиграть. А что ещё было делать? Чтобы не сидеть в регистратуре, довольно мрачной, мы вытащили один из столов на крыльцо. Чёрной ладьи не хватало, и мы поставили вместо неё прошлогодний каштан, маленький и ссохшийся. Сыграли несколько партий, а когда наскучило, опять принялись за сливы, соревнуясь, кто дальше выстрелит скользкой косточкой, сжимая её между большим и согнутым указательным пальцем.
  К вечеру Рыгор засобирался домой. Я отговаривал его, но он был твёрд, хоть и пошатывался. Он вспомнил о тате, который ждёт и волнуется. "Эх, тата, тата", - Рыгор попытался посмотреть время на мобильнике, но тот разрядился и не включался. Он взглянул на меня, но я покачал головой, у меня вообще не было ни телефона, ни часов. Я продолжил уговоры остаться, приводя в качестве доводов его самостоятельность и независимость от таты, слишком долгий путь домой, жареную картошку с красным луком и сладким перцем на ужин, мягкую кровать в палате для рожениц, отремонтированный магнитофон и близкую дорогу до мединститута завтра поутру. Последний аргумент его убедил.
  
  Глава 8. Как Лявон искал Рыгора
  
  Лявон проснулся от грома, в той же позе, в которой заснул - за партой, с широко расставленными ногами, голова на скрещённых руках. Руки и шея затекли до деревянного состояния, и он распрямился, морщась от боли. Смиренно ожидая, пока наладится кровообращение, Лявон представлял, как кровь толчками пробивается в руки по тоненьким жилкам, закупорившимся за время сна и теперь постепенно раскрывающимся. Аудитория была наполнена прозрачными серыми сумерками, и Лявон сначала предположил, что близится ночь. Но часы на дальней стене аудитории, над доской, показывали без малого два, и это было странно: слишком светло для поздней ночи и слишком темно для середины дня. Сзади, за окнами, блеснула молния. Парты, ступени и голова Лявона отбросили мгновенные тени. Опять громыхнуло.
  "Всё ясно, дождь, - Лявон вспомнил, что сдавал экзамен, опять не сдал, и что теперь впереди две недели каникул. - Пора домой. Вот только зонтика нет". Он вылез из-за парты и чуть не упал - ноги и поясница тоже невыносимо затекли и не слушались. Хотелось пить. Лявон достал из рюкзака пакет с соком и допил пару глотков, плескавшихся на дне. По-стариковски согнувшись, он спустился к выходу из аудитории, открыл дверь, держась за косяк, и заковылял по коридору вдоль стены, опираясь на неё рукой.
  Постепенно кровь снова пропитала все кончики его тела, даже самые отдалённые, и старость снова отодвинулась вперёд на неопределённый срок, затаилась зародышем, маленькая и невидимая. Но Лявона трудно было отвлечь или обмануть, он уже заметил её и заклеймил презрительной мыслью: "Как это унизительно - знать, что тебя неизбежно ждёт жалкая старость и смерть". Гордо сощурившись, он несколько минут смотрел из окна коридора на дождь. Надо было переждать его. Чтобы занять время, Лявон решил заглянуть в столовую на первом этаже и выпить там ещё сока. Шаги в пустых коридорах отдавались лёгким эхом, упругий звук линолеума сменился на поскрипывание паркета у центральной лестницы и опять вернулся, когда он прошёл в правое крыло здания. Достигнув конца коридора, Лявон спустился по боковой лестнице вниз.
  
  Двустворчатые двери в столовую, выкрашенные в тот же толстослойный серый глянец, что и двери аудиторий, были распахнуты. Приближаясь к ним, Лявон услышал голос. Скорее всего, голос принадлежал Янке, повару, но с кем он мог разговаривать? Может, Адам Василевич зашёл пообедать? Голос был немного приглушён, видимо, он доносился из кухни. У порога Лявон остановился, удивлённый до крайности: Янка декламировал стихи.
  
  В сырой тиши столовой
  Жизнь замедляет бег.
  С медлительностью рек
  Струится дух перловый.
  
  Прислушиваясь, Лявон шагнул вперёд и стал в дверном проёме. Небольшая столовая с двумя рядами покрытых скатертями столов пустовала, за большими окнами капал стихающий дождик. Справа блестела нержавейкой линия раздачи, чистая и холодная.
  
  Прохладными руками
  Вздымаю высоко
  Кленовое древко,
  Неслышной славы знамя.
  
  Чтение исходило из подсобки. Лявон тихонько подошёл к ближайшему столу и сел на стул. К его досаде, ножки стула под тяжестью тела сдвинулись и громко скрежетнули по полу. В подсобке тут же раздался глухой удар, наводящий на мысль о прыжке с табуретки. В столовую выскочил Янка и испуганно уставился на Лявона.
  - Привет! Как тебя занесло сюда в субботу? - он был на пару лет старше Лявона, невысок, светловолос и светлоглаз, в белой футболке и широких пёстрых шортах. - Экзамен пересдаёшь?
  - Да нет, просто зашёл к тебе сока попить.
  Они озабоченно смотрели друг на друга. Янка был смущён тем, что его декламацию наверняка услышали, а Лявон усиленно думал над прозвучавшим словом "суббота".
  - Ты уверен, что сегодня суббота? - наконец спросил Лявон.
  - Конечно! Вчера была пятница и экзамен у дневников, - "дневниками" называли студентов, учащихся на дневном отделении; сам же Янка учился на заочном, одновременно работая поваром в столовой. - У меня ещё Адам Василевич завтракал, булочки с джемом и жиденький кофе, американо, как он любит. Да что случилось-то? Ты думал, что сегодня пятница, и на экзамен пришёл?
  - Да нет же, на экзамене я был...
  - И что, завалил?
  - Завалил...
  - А какие билеты попались?
  Лявону не хотелось говорить об экзамене и, чтобы перевести разговор на другую тему, он выразил восхищение услышанными стихами. Янка сразу обо всём забыл и потупился. Лявон плохо разбирался в поэзии, но для поддержания разговора спросил, кто любимый поэт Янки. Выяснилось, что повар - приверженец символистов, но превыше всех ставит Рильке. А поэты вроде Есенина - его идеологические враги. Янка стал читать Лявону Рильке в своём переводе. Он читал проникновенно и с выражением, кончик его маленького круглого носа двигался в такт словам, а руки производили зачатки жестов, не успевающих оформиться. Янка в своей новой роли очень понравился Лявону, но Рильке показался ему слишком туманным. Он попросил Янку почитать ещё свои стихи, а заодно напомнил об апельсиновом соке. Оба его желания были удовлетворены сразу и со щедростью: Янка вынес ему двухлитровый пакет сока и прочёл цикл свеженаписанных сонетов, посвящённых ночным переживаниям и впечатлениям. Шорохи, тусклые отблески, принесённые лёгким ветерком запахи, глубина тёмных беззвёздных небес, безмолвный взгляд отовсюду, бессмертие, прошлое и будущее.
  
  Приснился странный сон:
  Текла река борща.
  Я медленно вошёл.
  Туга и горяча
  Была его струя,
  Поток багровый нёс
  Сметаны острова.
  Затрепетал мой нос,
  И я поплыл туда,
  Где начался восход.
  Свекольная гряда
  Там скрыла горизонт,
  Там ароматный пар
  Окутал солнца шар.
  
  Янка выслушал похвалу как должное, и, помолчав, высказал убеждение, что самым важным достоинством поэзии является её возвышенность и оторванность от земной реальности, очевидной только для глаз и вовсе не объективной.
  - Возьми само слово "очевидный". Мы привыкли, что оно означает несомненность некоего факта или явления, но забываем о его этимологии. Слово "очевидный" произошло от выражения "видеть очами"; но согласись, что видимость не всегда отражает суть явления.
  Лявон этого не понял.
  - Всё очень просто! - Янка сел напротив Лявона. - Вот например сок, который ты пьёшь. Для глаз это не более чем оранжевая жидкость, но для поэта - душа южных плодов, содержащая в себе солнце, и в то же время освежающая влага. Понимаешь? Единство огня солнца и воды земли. Удивительно, правда?
  - Пожалуй. Но почему нельзя воспеть оранжевую жидкость как таковую? Как ты оранжева, о жидкость, как текуча! Мельчайшие волокна апельсина содержишь ты в себе, как рот содержит зубы.
  На последних словах Янка поморщился.
  - Про рот и зубы вышло слишком грубо. Лучше бы сказать: "как ночь содержит звёзды". А потом некоторые свойства ночи и звёзд перенести назад на сок. Это будет немного примитивно, но для начала сойдёт. Мне кажется, ты тоже смог бы писать стихи, в тебе есть чувство.
  Так они беседовали, пока в окне не появилось солнце, пустив яркий косой квадрат по скатерти. Лявон вспомнил о времени, о субботе, об уговоре с Рыгором и перестал слушать Янку. "Уже почти три! Как я опоздал... И что теперь делать?"
  - Скажи, Янка, если бы ты условился с человеком о встрече, а человек опаздывал, сколько бы ты его прождал?
  - Пятнадцать минут, - не задумываясь, ответил Янка, - Ты куда-то опаздываешь?
  - Да. Извини, но мне уже пора.
  Янка пригласил его заходить почаще, и Лявон обещал. Они прошли по коридору к чёрному ходу, Янка достал из кармана огромную связку ключей и отпер почти незаметную в тени дверь. Лявон пожал ему руку и вышел, оказавшись на аллее студенческого городка, неподалёку от того места, где стоял расписанный им синий ящик на ножке. Не оборачиваясь, он пошёл вперёд, к главным воротам, и остановился только когда услышал за спиной звук закрывающейся двери. Лявону хотелось поразмыслить в неподвижности, но если бы он остановился сразу, Янка мог снова на него напасть с разговорами.
  "Сколько бы я ждал на месте Рыгора? - он стоял на краю аллеи, разглядывая траву под ногами. - Ради такого серьёзного дела можно прождать столько, сколько понадобится. Мало ли что может приключиться с человеком. Но Рыгор - не такой. Все люди разные, и равняться на себя глупо. Надо попытаться смоделировать в своём сознании Рыгора и просчитать его возможные шаги. Итак, зная активную натуру Рыгора, можно сказать уверенно, что так долго ждать он не станет. Возможно, он ограбил банк сам? Нет, скорее всего, он не стал этого делать, иначе зачем бы ему вообще понадобился напарник. Но, ограблен банк или не ограблен, Рыгор уже оттуда в любом случае ушёл. Главный вопрос теперь - где его искать? Скорее всего, в бане, ведь по субботам он всегда парится".
  
  К пяти часам Лявон добрался до чижовской бани и расспросил о Рыгоре буфетчика и банщика. Оба без колебаний сказали, что Рыгор сегодня не появлялся. Можно было бы зайти внутрь и убедиться в их словах самому, но вечерняя баня, едва тёплая, грязная и отсыревшая, непреодолимо отталкивала Лявона. Он немного отдохнул в полупустом уже буфете, освежаясь соком и собираясь с мыслями. Следующим по вероятности местом нахождения Рыгора был дом, и Лявон достал из рюкзака его письмо с приглашением, чтобы проверить адрес. "Улица Голодеда. Какое странное название", - думал Лявон, рассматривая конверт и пытаясь проникнуть в скрытое значение слов по твёрдому и неуклюжему почерку Рыгора. Когда подошёл буфетчик, Лявон спросил его об улице Глодеда, и тот махнул рукой в южном направлении:
  - Это недалеко. Перейдёшь через мост, потом ещё минут двадцать вдоль парка, и ты на месте.
  - А почему такое название - Голодеда?
  - Кто его знает! Может, историческая фамилия, а может, они сами придумали.
  - Кто они?
  - Жители, кто! - буфетчика позвали к стойке, он подмигнул Лявону и отошёл.
  Двадцать минут ходьбы - не так уж и далеко. Лявон пошевелил пальцами в туфлях и поморщился: там было влажно и натружено. Не плюнуть ли на всю эту затею? - скользнула малодушная мысль. Но нет! Долг - прежде всего. Собравшись с духом, Лявон поднялся и вышел из бани.
  После дождя вечереющий воздух был особенно тих и золотист, с чуть прохладной, приятной влажностью. Налево от бани дорога шла под гору, переходила в мост, а за ним клубился тёмно-зелёный массив парка. Лявон зашагал, представляя, как его пыльные туфли чертят по земле новую, ещё не хоженую траекторию. Мост встретил его гулкими металлическими пластинами под ногами и широким, светлым видом на водохранилище. Лявон замедлился, постоял, вглядываясь в противоположный берег, горизонт и целиком открытые взгляду небесные просторы, но скоро встрепенулся и двинулся дальше. Проходя мимо парка, отграниченного от улицы линией высоких кустов, он видел в просветы их ветвей то спортивных парней, отжимающихся на брусьях, то дедушек с собаками, то бородатых, громко смеющихся мужиков, устраивающих пикники в густых травах под берёзами.
  
  Дойдя до перекрёстка с кинотеатром, Лявон наудачу свернул направо и угадал: дом Рыгора нашёлся неподалёку, в тихом дворе за девятиэтажкой. Возле второго подъезда беседовали два старичка. Он ещё раз достал конверт и проверил номер квартиры; оказалось, что ему нужен как раз второй. Старички не обращали на Лявона никакого внимания, и он замедлил шаг, рассматривая их и прислушиваясь.
  Один из старичков, в толстой рубашке в голубую и синюю клетку, с кислым видом слушал, а другой, в сером пиджачке, держал в руках раскрытый толстый том и читал: "...Теперь, когда он рассказывал всё это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, - не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своём маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одарённые способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины".
  - Это откуда? - дружелюбно спросил Лявон, воспользовавшись концом предложения. Он чувствовал расположение, и даже умиление по отношению к этим маленьким, худеньким и седовласым людям.
  - "Война и мир", - с достоинством отвечал старичок.
  Он заложил читаемую страницу указательным пальцем и повернул том коричневой обложкой вверх, как будто Лявон сомневался, что это в самом деле "Война и мир", и мог удостовериться. Старичок в рубашке тоже воспользовался паузой - он фыркнул, взмахнул рукой и победоносно заявил:
  - Ну, разве это не чушь? Чушь и сумасбродство! Сексизм и мужской эгоцентризм. Я не удивлюсь, если в следующее главе он спросит, есть ли у женщины душа! - и, чтобы оппонент не успел возразить, он обратился к Лявону: - Вы кого-то ищете, молодой человек?
  - Да, я иду к Рыгору, автослесарю. Ведь он в этом подъезде живёт?
  - В этом, но сейчас у них нет никого. Рыгор в бане, он же у нас заядлый банщик, а тата его на работе.
  - На работе? В субботу? В шесть вечера?
  - Милый юноша, - старичок с укоризной посмотрел на Лявона, - Рыгоров тата - сапожник. Вы представляете, сколько работы у сапожника? Ходоков много, и каждому нужна обувка. А он - человек ответственный, любит, чтобы всё в срок, и чтобы всё идеально. Ему и субботы мало! Корпит, не разгибая спины. И очень, очень качественно. Рекомендую! При надобности - только к нему! Только к нему идите; здесь недалеко, в Доме быта.
  - К слову, Василь, - заметил старичок в пиджаке, - Раз уж ты упомянул сапожное ремесло. Надеюсь, ты не станешь спорить, что мысли Толстого не есть порождение праздного ума и лености? Надеюсь, тебе не придётся рассказывать, что он собственноручно шил сапоги?
  - И что это доказывает? - охотно возобновил спор дядя Василь, уже забыв о Лявоне. - Михась, мне очень интересно услышать, что ты собираешься этим доказать!
  
  Лявон, досадуя на нехватку времени, не позволяющую ему принять участие в такой поучительной беседе, поспешил назад, к перекрёстку с кинотеатром. Он рассчитывал, что Дом быта находится именно там, и надеялся узнать у таты, где искать Рыгора. "Странно только, почему старички тоже зовут его татой? Было бы намного логичнее, зови они его по имени, как ровесника и друга", - думал Лявон на ходу. Он обошёл кинотеатр со старыми выцветшими афишами каких-то невнятных фильмов ужасов, изображающих оживших мертвецов и испуганных убегающих людей, и увидел в нескольких сотнях метров впереди Дом быта.
  
  Прямо над входом висел указатель служб и услуг. Сапожная мастерская, обозначенная красной стрелкой, располагалась не в основном здании, а где-то слева. Пройдя за угол, Лявон увидел необычную по форме белую пристройку со светящейся надписью "Ремонт обуви".
  Открыв дверь, Лявон оказался в тёмном зальчике с приёмным окошком, серой дверью и одинокой стеклянной витриной, в которой висел образец сапога, прейскурант и невнятные пожелтевшие объявления. Лявон заглянул в окошко. Во внутреннем помещении стоял стул, а за ним помещался стеллаж с квадратными ячейками, в каждой из которых лежала пара обуви и бумажка - видимо, с пометкой о владельце и сроке ремонта. Справа, из удалённой комнаты, падал свет и слышалась негромкая музыка. Вытянув голову и пытаясь что-нибудь рассмотреть, Лявон кашлянул.
  Послышался звук сдвигаемого табурета, короткое шарканье ног, и в проёме показался огромный тата в коричневом кожаном фартуке, закрывающим его грудь, пояс и бёдра до колен. На его левую руку был надет ботинок, а в правой он держал длинное шило, блеснувшее сталью.
  - А-а, сынок. Помню, помню тебя, - сказал тата, приближаясь. - Как, говоришь, зовут тебя? Лявон, да, Лявон. Заходи-ка вот сюда.
  На его лице наметилась улыбка, приводя в движение морщины на щеках. "Если бы он улыбнулся сильнее, появились бы ямочки", - отметил Лявон. Тата открыл серую дверь рядом с окошком и сделал приглашающий жест. Лявон прошёл внутрь и свернул вслед за татой направо. В мастерской таты оказалось всего одно небольшое окно, выходящее на забор электрической подстанции, но на потолке горели ряды длинных люминесцентных трубок, заливая комнату ярким белым светом. Стены комнаты были заняты ячеистыми стеллажами с обувью, а посередине стоял большой зелёный верстак с тисками и наждачным станком. Пахло сладковатым резиновым клеем.
  - Садись, - тата указал на облезлый стул с металлическими ножками. - Что привело тебя ко мне?
  - Я Рыгора ищу. В бане его нет, дома нет. Старички возле вашего подъезда сказали мне, где вы работаете, вот я и пришёл спросить. Может, вы знаете, где его можно найти?
  - Зачем тебе Рыгор, сынок? - тата пристально рассмотрел что-то на ботинке, надетом на руку, поставил его на верстак и включил станок.
  - Мы с ним договорились встретиться сегодня, а я опоздал. Теперь вот ищу его везде.
  Тата, не глядя на Лявона и не отвечая, раскатисто высморкался в платок, промакнул ноздри сухим его кончиком, а потом выдвинул ящик верстака и, лязгнув, вытащил оттуда большой нож, сделанный из широкой стальной пластины. Подвинувшись к наждаку, вращающемуся с мощным гулом, он аккуратным движением прижал нож к поверхности камня. Брызнули искры. Спустя полминуты тата остановил станок, поднял нож к глазам и, прищурившись, оценил линию лезвия.
  Лявон, не тяготясь молчанием, вдыхал приятный запах клея и рассматривал необычные предметы, которыми была наполнена мастерская: куски рифлёной резины, мотки толстых ниток разных цветов, баночки с гвоздями, картонные коробки, полные каблуков и подошв, неровные полосы чёрной и рыжей кожи, коллекцию грозных ножниц пугающей формы. Вдруг Лявон заметил, что тата повернул голову и исподлобья смотрит ему в лицо. Внутри у него что-то сжалось, и он, холодея, поднялся со стула. Тата надвигался, нож в огромной ладони был направлен на Лявона. На лезвии играли холодные люминесцентные блики. Лявон отступил к двери.
  - Мой тебе совет, сынок, - медленно и негромко сказал тата, - Оставь мысли о Рыгоре. Если ещё увижу тебя с ним, то ты об этом пожалеешь. Давай, беги отсюда.
  
  "Сумасшедший старик! - думал Лявон, возвращаясь к бане, - Он со всеми так, или только со мной? Неудивительно, что Рыгор хочет жить отдельно. Странно, как он ещё жив остался". Испуг придал Лявону сил, он забыл об усталости и быстро шёл обратно вдоль парка, подняв левую руку и ведя пальцами по ветвям кустов. Он уже решил, что теперь отправится к банку и будет ждать там Рыгора до последнего. Постепенно успокаиваясь, он снова перешёл мост и замедлил шаг, колеблясь - не заглянуть ли в баню ещё раз, чтобы выяснить самый короткий путь к банку. Солнце стояло ещё довольно высоко над домами Серебрянки, и Лявон, рассудив, что оно сейчас на западе или северо-западе, и если идти по направлению к нему, по возможности забирая чуть левее, то мимо района Юго-Запад никак не промахнёшься. В баню он заходить не стал и двинулся к солнцу, по улице Крупской.
  Рассуждения его оказались верными, но он потратил на дорогу значительно больше времени, чем рассчитывал. В начале восьмого, когда Лявон вышел на улицу Ванеева, появились большие вечерние жуки, с коротким гулом пролетающие между деревьями, а ещё через полчаса, приближаясь к проспекту Маяковского, он наблюдал, как остывающий диск солнца касается крыш пятиэтажек. Мимо аэродрома он проходил уже в сумерках, свернул на Железнодорожную улицу в свете затеплившихся фонарей, и без четверти девять вышел на финишную прямую: впереди просматривалось крупное, тёмное здание банка.
  Глупо было надеяться встретить Рыгора, но Лявон всё равно всматривался в каждую тень, отдалённо напоминающую фигуру человека. У мостика, ведущего к главному входу в банк, он остановился. Мостик освещался фонарями в виде молочно-белых шаров на высоких ножках, и надпись, оставленную на асфальте Рыгором, даже можно было прочесть. Надпись порадовала и ободрила бы Лявона, но разглядывать асфальт ему и в голову не пришло. Увидев впереди автобусную остановку с парой лавочек, он подошёл к ним и присел. За день он до крайности устал, хотел спать и мечтал об апельсиновом соке, последний глоток которого был выпит ещё час назад.
  
  За дорогой уютно светились окна Макдональдса, в который Лявон по бедности никогда не ходил. Но теперь он был так утомлён, что махнул рукой на все экономические соображения. Собрав силы, он снова встал и пошёл на свет, досадуя о том, что был бы уже сказочно богат, если бы так по-глупому не проспал ограбление. Макдональдс окружали ряды круглых летних столиков с лёгкими металлическими стульями, поблёскивающими в свете окон и фонарей. Внутри было безлюдно, пахло свежестью и стиральным порошком. Лявон приблизился к стойке и вежливо покашлял, но никто не отзывался. "Но раз входная дверь открыта, кто-то должен работать? Подожду".
  Лявон не ошибся - вскоре за поворотом коридора послышался стук, шаги, а потом показался Янка с ведром и шваброй, одетый в чёрные брюки со стрелкой и голубую рубашку.
  - Янка? - Лявон не поверил своим глазам.
  - Привет! Чему ты так удивляешься? - Янка, улыбаясь, поставил ведро на пол и протянул руку, сжатую в кулак и повёрнутую так, чтобы Лявон пожал её за запястье. - Извини, руки грязные, туалет мыл. Да, я здесь подрабатываю по вечерам! А тебя как сюда занесло?
  - Да вот... Зашёл сока выпить. Есть апельсиновый сок у тебя? - от неожиданной встречи Лявон сконфузился, будто его поймали на чём-то постыдном.
  - Конечно есть.
  Янка отнёс ведро и швабру в подсобку, сбегал вымыть руки и принёс Лявону три жёлто-оранжевых пакетика. Они присели за столик у окна. Чтобы объяснить своё появление, Лявону пришлось на ходу сочинить неуклюжую историю о живущем неподалёку двоюродном брате, к которому он шёл в гости. Впрочем, Янка не стал вдаваться в подробности, ему не терпелось поделиться с Лявоном плодом своего очередного вдохновения:
  
  Хлеб и картофель. Неродные братья.
  Возьми, всмотрись, вкуси, почувствуй запах!
  И вдруг пойми, что невозможно счастье:
  Два совершенства, встретясь, затухают.
  
  Он декламировал ещё более проникновенно и мелодично, чем утром, и Лявону в какой-то момент показалось, что Янка поёт.
  - Это прекрасно! - сказал он. - Не хватает только музыки, получилась бы необычайно красивая песня.
  Янка с горечью отвечал, что его стихи наверняка не заинтересуют ни композиторов, ни певцов, ни слушателей, они слишком далеки от привычных им тем.
  - Любовь, женщины и их окрестности! Вот и всё, что интересует как создателя, так и потребителя песен. Единственная струна, на которой они могут играть и звук которой способны услышать. Есенин! - и Янка подробно распространился на тему своего нелюбимого поэта.
  Лявон внимательно слушал и кивал головой. Когда Янка прервался, он заметил:
  - Мир устроен несправедливо - это моё глубокое убеждение.
  
  Через полчаса Янка объявил, что ему пора закрываться и предложил Лявону немного подождать, а потом пойти вместе. Но Лявон отказался, изобразив засидевшегося, спохватившегося и теперь торопящегося человека. Он распрощался с Янкой и, волоча ноги по асфальту, вернулся на автобусную остановку. Откинувшись на спинку скамьи, Лявон сонно смотрел, как гаснут окна Макдональдса. Он приготовился спрятаться за скамьёй, если Янка пойдёт в эту сторону, и ждал. Но Янка всё не шёл и не шёл, и Лявон закрыл глаза.
  
  Глава 9. Ограбление
  
  - Кого я вижу! Ну наконец-то!
  Лявон вздрогнул и открыл глаза. Перед ним стоял Рыгор, громко возмущаясь и утирая со лба испарину.
  - Я уж изволновался! Весь город обегал, пока тебя искал! Навстречу пошёл! Даже у Пилипа был, у твоего руководителя по практике!
  Лявон смотрел на него непонимающим взглядом.
  - Я конечно знал, что если мы договорились, ты придёшь железно. Подумал, может ты меня понял неправильно или в календаре запутался. А сейчас возвращаюсь и вижу - кто-то сидит на лавочке. Сразу и понял, что это ты. Но ты всё-таки раздолбай! Как можно день перепутать! Может, ты и не знаешь, что сегодня уже воскресенье?
  - Прости, Рыгор, я проспал, - смущённо отвечал Лявон. Он распрямил затёкшую спину и сидел, опираясь руками на край скамьи. Ладони чувствовали тёплую, потрескавшуюся от ветра краску на верхней стороне сиденья, а кончики пальцев поглаживали шероховатое дерево снизу. Лявон смотрел на чёрные волоски, покрывающие предплечья Рыгора, они неприятно напоминали ему что-то из мира насекомых. - У меня был трудный день, и я ужасно устал... Сдавал экзамен.
  - Ты же говорил, что экзамен в пятницу! Выходит, его перенесли на субботу? Что ж ты не предупредил? Мог бы позвонить и сказать! Знаешь, как тяжело ждать и не знать ничего. Вдруг с тобой что-то случилось?
  Рыгор заметил, что размахивает руками точь-в-точь как дядя Василь, и это остудило его, он не хотел походить на старого соседа. Тем более что телефоны не работали, и позвонить было невозможно. Да и вообще, злиться на Лявона всерьёз не получалось: он улыбался виновато и трогательно грустно, а взгляд и поза выражали самое полное раскаяние. Рыгор отметил, что несвежая белая рубашка подходит Лявону отлично, придавая его виду оттенок порочной утомлённости. Много ли найдётся людей, кому подошла бы мятая белая рубашка?
  - Сдал хоть экзамен?
  - Нет... Снова завалил. Сложные билеты попались, - вдаваться в подробности своего послеэкзаменационного сна и последующих приключений Лявон не стал. Пусть Рыгор думает, что экзамен был в субботу.
  - Как же так! Разве ты не готовился? И что теперь? Отчислят?
  - Повторное прослушивание курса...
  - Ха! Забудь. Оно тебе не понадобится. Можешь считать, что это был твой последний экзамен. Парням с деньгами экзамены не нужны! Но почему ты на остановке сидишь, а не у банка? Мы же у банка договорились. Я мог бы тебя не заметить, - Рыгор потянулся, закинул голову и хрустнул суставом в шее. - Ладно, пойдём грабить! Надеюсь, сегодня наши банкиры работают.
  Рыгор повернулся и уверенно зашагал к мостику, ведущему ко входу в банк. Лявон поплёлся следом, рассматривая его большую спортивную сумку. "Интересно, сколько в неё влезет? Миллион? Десять миллионов?" У начала моста Рыгор опустил сумку на землю, обернулся к Лявону и велел подождать здесь, а сам сбежал по склону к кустам. Лявон, решив, что Рыгору захотелось пописать, отвернулся и присел на краешек большой цветочной вазы. В вазе, квадратной, сделанной из цельного куска бетона, росли тёмно-синие фиалки, пышные и ухоженные. Лявон задумался, могут ли пахнуть декоративные фиалки, и уже почти собрался нагнуться и проверить, но тут вернулся Рыгор с большим свёртком в руках. Что-то крупное и тяжёлое было завёрнуто в белую футболку. Рыгор сел на соседнюю с Лявоном вазу и положил cвёрток на колени. Взглядом поискал на асфальте записку, которую выцарапывал вчера, но не нашёл, дождь и песок её стёрли. Он развернул футболку, блеснул чёрный металл.
  - Автоматом пользоваться умеешь?
  Лявон покачал головой, он ни разу в жизни не имел дела с оружием. Он со слабым интересом взял в руки автомат, протянутый Рыгором, и с трудом удержал его, тот оказался неожиданно тяжёлым.
  - Я знаю, что надо целиться в мушку и давить на курок, вот и всё, - Лявон прицелился в стоящий неподалёку дорожный знак. - И ещё знаю, что где-то сбоку должен быть предохранитель.
  Рыгор показал ему предохранитель. Лявон снова прицелился в знак и со сладким замиранием в животе нажал на курок. Ничего не произошло. Рыгор объяснил, что сейчас автомат как раз таки на предохранителе, что если нужно стрелять, то предохранитель нужно переключить, и что сейчас всё равно не выстрелит, поскольку затвор не передёрнут. И вообще рано пока стрелять, можно спугнуть охрану.
  - А у тебя такой же? - спросил Лявон. Настоящий, серьёзный, новенький механизм произвёл на него впечатление, он увлечённо смотрел на сумку Рыгора, ожидая появления оттуда новых чудес техники. Даже всегдашнее сонное выражение исчезло с его лица.
  - Да, такой же один в один!
  Рыгор бросил футболку в сумку, встряхнул автомат в руках, отстегнул и опять пристегнул магазин, вытер пальцем пятнышко масла со ствола, а палец вытер о вазу. Палец оставил на вазе серовато-жёлтое пятно. Рыгор посмотрел на Лявона и со смехом толкнул его прикладом своего автомата в плечо:
  - Посвящаю тебя в рыцари, братуха Лявон! Будь храбр и дерись как лев!
  Лявон смотрел на него и вопросительно улыбался. Эта улыбка нравилась Рыгору, вызывая у него ощущение молодости, простоты и спокойствия. Но одновременно Рыгор понял, на этот раз окончательно, что Лявон напрочь не воспринимает юмора и над своими шутками ему придётся всегда смеяться самому. Рыгор почитал чувство юмора за важное качество, без которого считал человека глуповатым, но теперь не огорчился, а только почувствовал к Лявону какую-то особенную жалость. Рыгор помолчал, глядя в землю, и его мысли постепенно вернулись в нужную колею:
  - У меня с собой ещё пару магазинов, но придётся нам стрелять или нет, это ещё вопрос. Как думаешь, этой сумки для денег хватит? Может, сходить и купить пару больших мешков?
  - Не стоит, - отвечал Лявон, - у меня рюкзак почти пустой, там только пакет с соком. Можно его допить и выбросить. Хочешь сока?
  - Давай! Кстати, надо бы подкрепиться перед таким делом.
  Рыгор положил автомат рядом с собой на вазу и достал из сумки початую пачку вафлей и бумажный пакет. В пакете оказалось с десяток ломтиков докторской колбасы.
  - Бери! Пожуём и вперёд.
  Лявон отломил половинку вафли и стал жевать. Автомат он опустил на колени и поглаживал его корпус свободной рукой. От пальцев на прохладном гладком металле оставались лёгкие, быстро тающие влажные следы. Лявон думал о том, что Адам Василевич прав, и наука с технологией способны дарить человеку радость, в том числе и созерцательную, ничуть не меньшую, чем живая природа. Когда вафельные крошки просыпались на предохранитель, он аккуратно сдул их и обеспокоенно спросил у Рыгора, не могут ли крошки повредить оружию.
  - Ха. Калаш ничем не испортишь! Это тебе не часы с кукушкой. С ним даже ванну можно принимать, не сломается, - Рыгор уже съел почти всю колбасу, но было видно, что он не наелся. - А ты чего не ешь? Ладно, на потом оставим.
  Рыгор допил сок, взял в зубы вафлю, а остальные вместе с остатками колбасы сунул в сумку. Сумку закинул за спину, ремень автомата надел на шею и встал.
  - Где тут мусорка у них? Пакет выбросить.
  Лявон тоже встал и огляделся. Ближайшая мусорка, чугунная, выкрашенная в зелёный цвет, виднелась у входа в банк. Они двинулись.
  Остановить их никто не пытался, хотя Рыгор был готов к тому, что охрана, увидев по видеокамерам вооружённых людей, выскочит на защиту. Они беспрепятственно достигли мусорки, в которую метко полетел пустой пакет из-под сока, и остановились у зеркальных дверей. Рыгор ещё раз прочёл расписание, указывающее, что в Управлении сегодня выходной, но надежду не отнимающее, отсылая к Операционному залу в цокольном этаже. Рыгор на всякий случай подёргал все ручки - закрыто. Переглянувшись, они вернулись по мосту назад, к лесенке, ведущей вниз, к цокольному этажу и прошли мимо зелёного решётчатого забора, ограждающего стоянку инкассаторских автобусов, тоже безлюдную.
  Вывеска у входа в Операционный зал отняло надежду: сегодня, в воскресенье, был абсолютный выходной. Рыгор сразу почувствовал, как он устал за эти сутки, какая потная его футболка, как далеко возвращаться домой и как тяжела сумка. Взглянул на Лявона. Тот виновато разглядывал свои туфли, чёрные, пыльные, с острыми носами. Рыгор пересилил себя и оптимистично сказал:
  - Ну что... Раз уж так вышло, пойдём сегодня в баню!
  Лявон задумался, хочется ли ему в баню. С одной стороны, омыть с себя пыль, грязь и усталость, скопившиеся за несколько дней, а с другой стороны - снова дальняя дорога, нечистый кафельный пол в раздевалке, телесно-мясная многолюдность. Он уже начал было открывать рот для отказа, как вдруг Рыгор, видимо, для очистки совести, потянул дверь Операционного зала на себя, и она отворилась. Рыгор бросил на Лявона загоревшийся взгляд и вошёл, придержав дверь для друга.
  Они оказались в небольшом тамбуре со стенами, оклеенными объявлениями, списками услуг, рекламами вкладов и планом пожарной эвакуации на стенах. Справа стояла прозрачная кабинка вахтёра и вертушка, за которой просматривалась лестница наверх; налево тянулся скучный длинный зал, заполненный по обе стороны кабинками кассиров, с деревянной отделкой внизу и стеклянными перегородками в верхней части. Рыгор кивнул Лявону на зал, но тут же поднял указательный палец, как бы вспомнив о чём-то. Он опустил сумку на пол и извлёк из неё две зимние вязаные шапки с прорезанными для глаз дырками - одну чисто белую, а вторую тёмно-синюю с голубой полоской. Рыгор надел белую шапку, а синюю протянул Лявону.
  Шапка прижимала нос и мешала дышать. Лявон двигал её из стороны в сторону, пытаясь найти удобное положение. Они вошли в зал, унылую казённую обстановку которого немного скрашивал пухлый кожаный диван у входа. В зале не было никого: ни охраны, ни посетителей, ни кассиров, и Рыгор в очередной раз порадовался счастливому совпадению, приведшему их сюда именно в воскресенье.
  - Похоже, сегодня выходной даже у охраны, никто нас не встречает, - сказал Рыгор вполголоса. - И правильно, нужно же им когда-то мыться! Вот только почему дверь не заперли?..
  В этот момент в одной из ближайших кабинок они увидели человека, до этого он сидел на корточках, а теперь распрямился. Он не замечал вошедших, стоя к ним спиной и возясь с чем-то у шкафа. Лявон и Рыгор, не сговариваясь, двинулись к нему. Лявон снял автомат с предохранителя и передёрнул затвор, звук вышел громкий и звонкий. Служащий повернулся к ним. Он держал в руках чашку и ложечку и, по всей видимости, был занят завариванием чая.
  - Не двигаться! Это ограбление! Дёрнешься - стреляем! - заорал Рыгор и угрожающе потряс автоматом.
  Служащий тут же присел на корточки и опять пропал из виду. Послышался звон разбитого фарфора и ойкание, наверное, он уронил чашку и обжёгся кипятком.
  - Вот сучий клерк! Он сейчас там сигнализацию включит! - Рыгор отставил правую ногу назад и, держа автомат у пояса, надавил на курок. Ничего не произошло.
  - Ты, наверное, забыл о затворе и предохранителе, - заметил Лявон. - Сейчас я попробую.
  И он попробовал. Это было похоже на удар молнии прямо ему под ноги. С грохотом и огнём автомат рванулся из его рук. Брызнули во все стороны осколки стекла и штукатурки со стен. Лявон тут же отпустил курок и стоял, оглушённый.
  - Ты куда лепишь? По кабине стреляй! Он же там прячется! - прокричал Рыгор и выпустил очередь по кабине. Полетели щепки; Лявон с восторгом смотрел, как на пластиковой поверхности появляются дыры. Он посильнее сжал автомат, напрягся и снова нажал на спуск, целясь повыше того места, куда присел клерк. Грохот, огонь, щепки, дырки! Лявон давил на курок, пока автомат не затих сам по себе. Он посмотрел на Рыгора. Рыгор смотрел на него. В ушах звенело, а в глазах плыли жёлто-красные круги.
  - Дай ещё патронов, - улыбнулся Лявон.
  - Держи, - тряся головой, Рыгор протянул Лявону полный магазин. - Старый не выбрасывай, может пригодится ещё. Вот на эту штучку нажимай, чтоб вынуть. Ага, правильно. Теперь этот вставляй. Но хватит пока стрелять, наш чувачок и так уже в котлету превратился. Пошли посмотрим на него.
  Банковский зал преобразился. Пол был усыпан осколками и побелкой, от стёкол на всех ближних кабинах остались только зубастые куски, а в том месте, где прятался служащий, пули пробили большую дыру. Лявон вдохнул запах пороха, довольно приятный и напоминающий запах мясного супа. Нагнулся и подобрал кусочек стекла в форме прямоугольника. "Чем обусловлена форма осколков? Точками ударов пуль, задающими вершины линий, то есть трещин, или внутренней структурой самого стекла?" - развить мысль он не успел.
  - Ушёл, урод! - крикнул Рыгор и помахал Лявону. Он забрался внутрь кабины, но трупа там не было. - Вон в ту дверь просочился, гадина. И когда успел! Пошли скорее за ним!
  Между шкафом, у которого клерк заваривал себе чай, и стоящей чуть дальше колонной действительно находилась дверь в служебные помещения. Судя по величине всего здания и небольшим размерам операционного зала, служебных помещений должно быть очень много, и искать там кого-то можно сутки напролёт, подумал Лявон. Ещё неизвестно, на сколько этажей банк уходит вглубь земли. Подземное царство гномов, неисчислимые сокровища? Может, остаться здесь навсегда, сесть на гномий трон и справедливо править? Тем временем Рыгор уже скрылся за дверью. Лявон не рискнул лезть через кабину, потому что столешница была вся в стекле, и можно было порезаться. Он обогнул ряды кабинок и нашёл между ними проход.
  Служебные помещения начинались с узкого коридора с зелёными дверями по обе стороны. Возле второй двери справа, на которой висела табличка "Приёмная", стоял Рыгор, прикладывая палец к губам и делая большие глаза. Он дурачился: было заметно, что происходящее ему нравится и его забавляет. Лявон наступил на стекло, и оно громко хрустнуло. Рыгор нахмурился и сказал что-то строгое одними губами, без голоса. Лявон втянул голову в плечи и на цыпочках приблизился.
  - Чего ты ждёшь? - спросил Лявон шёпотом, - Сейчас он вызовет охрану.
  - Да никого он не вызовет! Я уверен, никакой охраны сегодня здесь нет. Они все в бане!
  Лявон не мог понять, шутит Рыгор или нет. Внутри приёмной слышалась возня и истеричный голос, по всей видимости, клерк пытался звонить в милицию.
  - Алло! Алло! Алло!
  Рыгор подмигивал Лявону, как бы говоря: "А телефон-то и не работает!" Лявон был удивлён. Странный тип этот клерк, ведь всем известно о проблемах со связью в последние месяцы. Хотя, может, он цепляется за соломинку? Надеется, что вдруг телефон заработает и его спасут?
  Тут Рыгору надоело стоять и ждать, и он постучал в дверь согнутым пальцем:
  - Дорогая, открывай! Иначе мне придётся выбить дверь!
  Он радостно смотрел на Лявона, ожидая оценки своей шутки. Из комнаты раздался какой-то малопонятный стук, лязг, и всё стихло.
  - Мы начинаем ломать! - торжественно возвестил Рыгор и добавил Лявону, - Только не стреляй. Я подумал, что если мы его убьём, то кто нам выдаст деньги?
  Рыгор отошёл на шаг и со всех сил ударил ногой в дверь, поближе к ручке. Замок был слабый, и она тут же распахнулась. Они увидели внутри уютные диванчики по бокам от входа, высокую кожаную дверь слева и массивный стол для секретаря по центру. За столом было раскрытое настежь окно. Клерка не было. Лявон подошёл к столу и заглянул под него. Там стояли поношенные коричневые туфли.
  - В окно ушёл, - догадался Рыгор. - Вот каскадёр!
  Он высунулся в окно и увидел перед собой заасфальтированный внутренний дворик банка, со всех сторон окружённый стенами. Слева, прямо возле окна, оказалась металлическая лесенка с ограждением, ведущая вверх. Рыгор поднял голову и обнаружил над собой ноги и зад клерка, который резво взбирался наверх и находился уже примерно на уровне третьего этажа. Рыгор поспешил за ним. Лявон смотрел, как он перекинул автомат за спину, встал на подоконник и схватился руками за лестницу. Ноги его поболтались и исчезли, потом снова мелькнули в окне.
  Лявон приблизился. "Ждать здесь или лезть за ними?" Он выглянул наружу. Ржавая лестница под ногами взбирающихся издавала мелодичное "тум-тум-тум". Ограждение придавало лестнице вполне надёжный и безопасный вид, и Лявон решил подниматься. Он вскарабкался на подоконник, держась одной рукой за оконную раму, а другой осторожно ухватился за самую высокую ступеньку, которую смог достать. Земля была так близко, что никакого страха он не чувствовал. С неожиданной для себя ловкостью Лявон подтянул ноги, поймал ступеньку и начал восхождение. Он задумался о том, куда теперь ведёт линия его следов - вверх? Перекладины пружинили под туфлями, автомат за плечом мерно ударял дулом об ограждение, создавая ритм, на который накладывалось текучая мелодия трёх пар шагов. Вскоре лестница дёрнулась, и шагов стало только две пары - клерк, наверное, достиг крыши. Рыгор поднимался медленно, и Лявон догонял его. К ладоням прилипли отшелушившиеся со ступеней кусочки краски и ржавчины. Через несколько минут Лявон уже утомился, но крыша была близка. Лестница снова дёрнулась, и ноги Рыгора пропали.
  Сверху раздались крики, угрозы и ругательства. Когда через полминуты голова Лявона поднялась над уровнем крыши, он увидел на фоне огромного неба Рыгора, клерка и большой красно-зелёный флаг на высоком флагштоке. Рыгор тыкал автоматом в бок клерку, а тот, перебирая руками верёвку, спускал флаг вниз.
  - Представляешь! - крикнул Рыгор, заметив Лявона, - У них аварийная сигнализация такая - флаг! И эта сволочь уже почти успела поднять его... Быстрее спускай! А то дырок наделаю.
  Лявон остался на лестнице. Теперь он рассмотрел клерка: утиное лицо с выражением обиды и несправедливости, русоволосый, в тонких очках. Несмотря на жару, на нём был плотный синий костюм, туго затянутый галстук и светлая ветровка поверх пиджака.
  - Только не вздумай теперь дёргаться, мудачок. Тебе же с самого начала сказано было: не двигаться! Слушай, что я тебе говорю, понял? Иначе вынесу мозги к чертям собачьим. Понял? - говорил Рыгор громко и медленно, чтобы до него дошло.
  Клерк испуганно кивал. Он уже спустил флаг и беспомощно стоял, потирая ладони.
  - Давай, веди нас к деньгам, - скомандовал Рыгор. - Полезли назад. И без шуточек!
  Они спустились назад в приёмную - Лявон, за ним клерк, в конце Рыгор. Ладони у Лявона покраснели и горели, он подул на них и потёр о брюки. Рыгор, отдышавшись, деловито сказал клерку:
  - Мне нужна полная сумка денег. Вот эта сумка, видишь? И ему столько же, - он кивнул на Лявона. - Дёрнешься - убью.
  - Пойдёмте! - подал дрожащий голос клерк. - Раз они такие сволочи, чего ради мне рисковать жизнью? Сколько раз я просил поставить круглосуточную охрану! Сколько раз! А теперь пойдёмте. Забирайте всё, что есть.
  Он сделал взволнованный жест рукой. Его негодование и отчаяние было так трогательно, что Рыгор развеселился. Он хлопнул Лявона по плечу и засмеялся:
  - Возьмём парня в нашу банду? Он нам пригодится. Наверняка умеет деньги быстро считать! Слышь, ты? Топай вперёд! Будешь хорошо себя вести, сможешь и себе мешок денег отсыпать. Потом свалишь на нас всё.
  Клерк неуверенными шагами направился к выходу из приёмной, и Лявон рассмотрел его вблизи: неестественно белое лицо, стеклянный взгляд, мелкие капельки пота на лбу. "Почему он не снимет куртку? Интересно, перепугался бы я на его месте столь же сильно? Как бы я себя вёл?" - думал Лявон.
  - Там есть кто-нибудь? - Рыгор показал дулом на кожаную дверь.
  - Вот же я, перед вами, - клерк остановился и сглотнул.
  - Так ты директор, что ли? - удивился Рыгор.
  - Да.
  - Мудачок ты, а не директор! Что ещё можно сказать. Веди!
  Рыгор посторонился, давая ему пройти в коридор. Они двинулись вглубь здания: впереди директор, за ним Рыгор с автоматом наперевес, и в конце Лявон, осматривающийся и принюхивающийся к витающему в коридоре съедобному аромату пороха.
  - У вас тут столовая где-то? - не удержался Рыгор и тоже повёл носом. Ему вовсе не казалось, что пахнет порохом: пахло определённо супом харчо. Он чувствовал голод и ради хорошего обеда был не прочь ограбить заодно и столовую. Директор молчал, и Рыгор ткнул его дулом в зад. - Столовая есть, говорю?
  - Это я себе суп заваривал, поэтому пахнет, - споткнувшись, робко ответил директор.
  Они дошли до лестницы и стали спускаться вниз. У Рыгора не шёл из головы горячий суп - в глубокой тарелке или хотя бы в кружке. Конечно, суп из концентрата уступает свежесваренному, но в нынешних условиях быстрота - на первом месте. А Лявон размышлял о другом: становится ли бытие менее унизительным оттого, что у тебя в руках автомат, и ты можешь приказывать кому-то и решать, жить ему или не жить. Он вёл рукой по деревянным перилами, чувствовал усталость от нервных перенапряжений, и ему уже начинало позевываться.
  Спустившись на два пролёта, директор отпер тяжёлую решётку. Снова потянулся коридор, но уже более сумрачный, подземный. Двери стали металлическими, с кодовыми замками.
  - Вам доллары или рубли? - осведомился директор, замедлив шаг. Он уже вошёл в роль банкира, выдающего клиенту вклад, и перестал дрожать.
  Рыгор обернулся к Лявону, взглядом переадресовывая ему вопрос. Лявон пожал плечами.
  - Слышь... А ты сам квартиру покупал когда-нибудь? - спросил Рыгор у директора. - За неё баксами платят или рублями?
  - Я живу с мамой, - уклончиво ответил директор.
  Своим видом он показывал, что не хочет брать на себя ответственность за принятие важного решения, но никого не торопит и готов ждать, пока клиент делает выбор. Вопрос о валюте застал Рыгора врасплох, он поскрёб голову. Лявон отметил, что Рыгор ведёт себя как настоящий уголовник: повадки, манеры, лексика. Хотя, с другой стороны, разве он видел хоть раз уголовника? Возможно, они совершенно иные.
  - Слышь, а какую валюту брать, чтоб не так стрёмно? - снова спросил Рыгор, пытаясь всё предусмотреть. - Может, номера купюр у долларов все записаны, а у рублей - нет? Ну или наоборот? Чтоб не вычислили нас потом?
  - У нас всё учтено, - директор с достоинством наклонил голову. Но, опасаясь огорчать налётчиков, тут же сделал туманную оговорку: - Если поторопиться, можно что-нибудь придумать, сами же видите, как медленно всё работает. Даже спецназ приходится из центра вызывать.
  Рыгор решил больше не медлить и потребовал набить сумку долларами, а рюкзак Лявона - рублями. Директор набрал на ближайшей двери код, распахнул её и, пошарив рукой за косяком, зажёг свет. И сразу же пошёл открывать соседнюю дверь, а Рыгор с Лявоном заглянули внутрь.
  На полу высилась огромная куча долларов в пачках. Помещение было примерно пять на пять метров, и вдоль стен стояли стеллажи с полками. Скорее всего, изначально предполагалось складывать пачки на полки, но когда места не хватило, их стали валить на пол. Рыгор стоял, потрясённый. Потом он вошёл внутрь, повернулся к куче долларов спиной и упал на неё, раскинув руки. Лявон порадовался, глядя на него, но сам входить не стал, держа стоящего у следующей двери директора под прицелом. От долларов пахло свежей бумагой и ещё чем-то, что Лявон пока не мог распознать.
  - Помнишь, Лявон, как мы удивлялись: где люди деньги берут? - умиротворённо проговорил Рыгор, беря в руки то одну, то другую пачку, и рассматривая их. - Неужели все здесь берут?..
  Наконец он поднялся, расстегнул сумку и стал бросать в неё пачки. Сумка наполнилась мгновенно, она казалась ничтожной по сравнению с ничуть не уменьшившейся грудой денег. Рыгор пнул сумку ногой и остался недоволен её рыхлостью. Он высыпал всё на пол и стал складывать снова, теперь уже плотно и аккуратно. Застегнув молнию, он с трудом забросил сумку на плечо и вышел в коридор.
  - Иди, возьми рублей. Только покрупнее купюры выбирай, - сказал он Лявону и протянул ему полиэтиленовый пакет с надписью "Nivea". - Сюда тоже насыпь. Может, у тебя ещё пакеты есть с собой?
  У Лявона пакетов не было. Он вошёл в соседнюю комнату, намеренно взглянув директору в глаза, отчего тот отступил на шаг, и увидел там точно такую же картину: гору денежных пачек на полу. Запах рублей походил на долларовый, но отличался большей свежестью. Лявон поворошил ногой гору. Среди красных и зеленоватых пачек попадались бледно-синие и розовые, сотни, самые крупные. Лявон стал выбирать сотни и наполнять рюкзак, краем уха слушая разговор Рыгора с директором.
  - А ты чего стоишь? Набери хоть в карманы!
  - Нет, спасибо.
  - Не будь дурой. Никто ж не узнает! Жалеть потом будешь. Всё равно ведь казённые деньги. Слышь, а золото есть у вас?
  - Есть и золото.
  - Ух! Я балдею просто! Мы ещё придём к тебе, сейчас всё равно не утащим. Ты как, не против? Ха-ха! А суп ещё остался у тебя?
  Директор молчал, восприняв вопрос о супе как не требующую ответа шутку. Но Рыгор не шутил:
  - Что молчишь?! Презираешь меня, да? Суп остался, говорю?
  - Ой! - судя по голосу, директор получил пинок дулом. - Извините, я думал, вы не всерьёз. Да, остался! Вы с каким вкусом любите? У меня харчо и куриный.
  - Это хорошо. И тот попробуем, и другой. Ты мне вот что скажи: зачем в воскресенье на работе торчишь?
  - Мне нравится здесь. Я отчёты составляю ...
  Они повернули головы к Лявону, который появился с наполненным рюкзаком в одной руке и пакетом в другой. Выглядел он неважно: уставшее лицо, тусклый взгляд направлен под ноги. Рыгор обеспокоенно спросил, всё ли в порядке, но Лявон отвечал, что просто хочет спать. Директор предложил ему выпить кофе, чтобы взбодриться. Они пошли назад, теперь уже в другом порядке: впереди Рыгор, за ним директор, сзади Лявон. Рыгор обернулся и напомнил директору о супе, и тот с самым серьёзным видом сказал, что помнит. Лявон высказал сомнение, нужны ли им кофе и суп, ведь спецназ может нагрянуть с минуты на минуту. Рыгор посмотрел на часы и успокоил Лявона: с момента поднятия флага прошло всего двадцать минут, и даже если флаг был замечен, то у них есть ещё с полчаса, пока спецназ доберётся сюда из центра.
  Рыгор и Лявон расположились в приёмной на диване, а директор пошёл в свой кабинет греть электрочайник. Рыгор закурил и медленно, нарочито громко, чтобы слышал директор, стал рассказывать свежесочинённый анекдот:
  - Встретились как-то раз три бандита - Саня Пряный, Серёга Медвяный и Димон Багряный. Выпили они крепко и поспорили под этим делом, кто из них бессовестнее и безжалостнее. Саня Пряный говорит - я однажды грабил банк и директора убил. Серёга Медвяный говорит - я однажды грабил банк и директора убил, и кассиров убил, и клиентов убил. Димон Багряный говорит - а я однажды банк грабил и всех живыми оставил. Саня Пряный и Серёга Медвяный смеются - ты у нас самый совестливый и жалостливый. Димон Багряный отвечает - так это ж только однажды было, а всего я ограбил двадцать четыре банка!
  Рыгор взглянул на Лявона, но тот был серьёзен и сосредоточен. Зато директора анекдот заставил побледнеть - он как раз появился из кабинета с подносом, на котором стояли пластиковые стаканчики с кофе и пенопластовые баночки с супом, уже наполненные кипятком. В воздухе распространился мясной аромат, и Рыгор сглотнул. Он знал, что надо подождать несколько минут, пока суп заварится, и, отвлекая себя от нетерпеливых мыслей, стал аккуратно подворачивать низ своей шапки, чтобы освободить рот для еды. Лявон, о чём-то задумавшись, взял в руки стаканчик с кофе и начал медленно вращать его под небольшим наклоном, наблюдая, как пена оставляет следы на стенках. Все молчали.
  - У тебя послушать есть что-нибудь? - нарушил тишину Рыгор, обращаясь к директору. - Радио там или ещё что-нибудь?
  - Радио нет. У нас не положено, - сухо ответил директор.
  - Дуешься на нас? Брось, всё ж застраховано! Кому может быть плохо от маленького ограбления, - благодушно сказал Рыгор. - Да ты не переживай, у анекдота ещё и вторая концовка есть, слушай. Саня Пряный и Серёга Медвяный смеются - ты у нас самый совестливый и жалостливый. А Димон Багряный отвечает - дураки вы! Я людей бросил умирать от старости и болезней, а это намного жесточе! Ну как, лучше? - посмеиваясь, Рыгор потянулся за супом. - Уже заварился. А ложечки есть у тебя?
  Директор спохватился и принёс из своего кабинета несколько чайных ложек. Рыгор снял фольгу с баночки, вдохнул поднимающийся оттуда пар и, сделав первый глоток, издал одобрительное мычание. Директор стоял, опершись на стол, Лявон продолжал вращать стаканчик с кофе, и оба смотрели на Рыгора, как он ест. Рыгор молча и невозмутимо съел обе баночки супа, облегчённо вздохнул и объявил, что теперь можно идти.
  - А тебя мы привяжем к креслу, чтоб ты не видел, в какую сторону мы свалили. Не обижайся, мудачок.
  Директор вспыхнул, но промолчал. Рыгор сорвал с окна пупырчатую верёвочку, с помощью которой поворачивались жалюзи, и привязал директора к секретарскому креслу.
  
  Глава 10. Как Лявон и Рыгор простудились
  
  Рыгор предложил никуда не идти, а залечь в кустах и выждать, пока появится спецназ. По его мнению, велика была опасность столкнуться с ним на дороге, что привело бы к бессмысленной перестрелке. Они прошли немного в сторону от здания и расположились в густых, давно не стриженых зарослях боярышника. Лявон с наслаждением стянул с головы жаркую шапку, почувствовав кончиками пальцев рельефные отпечатки, отпечатавшиеся на лбу. Земля за кустами поросла высокой травой с вызревающими колосками, и Лявон, улёгшись на спину и подложив под голову рюкзак, улыбался от их близости. Один колосок склонился к самому лицу Лявона, он легко провёл по нему полусомкнутой ладонью и рассматривал песочно-жёлтую пыльцу, оставшуюся на коже.
  Тем временем Рыгор внимательно осмотрел кусты, выбрал в просвете между листьями наилучшую огневую позицию и установил туда автомат. Понаблюдав несколько минут за дорогой, Рыгор повернулся к сумке и расстегнул молнию. Полез в неё рукой, пытаясь нащупать что-то в глубине, но пачки долларов были уложены плотно, и добраться до дна ему не удалось. Он подосадовал вслух, что забыл переложить остатки докторской колбасы в боковой карман - она была бы сейчас так кстати! Лявон не отвечал.
  Рыгор сглотнул и вернулся к наблюдению за проспектом. И вовремя: вдалеке показалась фигурка человека. Она быстро приближалась, росла, и уже скоро можно было различить чёрный берет, чёрную форму и треугольник бело-синей тельняшки на груди. Спецназовец шагал по обочине широко и твёрдо, и от его высоких чёрных ботинок, доверху зашнурованных, поднимались облачка пыли. Он чётко махал одной рукой в такт шагам, а другую держал на ремне автомата, точно такого же, как и у Рыгора с Лявоном. Уже через минуту, взяв автомат наперевес, он сворачивал на мост, ведущий к банку. У входа он остановился, снял с пояса фляжку и отпил несколько глотков. Потом утёр губы рукавом и решительно вошёл внутрь. Рыгор посмотрел на часы.
  - Отлично! Супчик был как раз вовремя. А теперь уходим! - скомандовал Рыгор и встал.
  Он поднял сумку, надел её на правое плечо, повесил автомат на шею и обернулся к Лявону. Тот спал, раскинув руки и приоткрыв рот.
  - Нашёл время! - Рыгор аккуратно пнул его кроссовкой. - Вставай! Мы уходим! Скорее!
  Лявон вздрогнул и сел. Зевая и протирая пальцами глаза, он встал, помотал головой, но Рыгор не дал ему времени проснуться, схватив за рукав и потащив к дороге. Его лицо стало озабоченным и сердитым - он опасался, что спецназовец выйдет наружу и заметит их. Лявону передалось от него чувство тревоги, и он торопливо пошёл за Рыгором по обочине. Когда они удалились от дорожки, ведущей к банку, метров на пятьдесят, Рыгор подтолкнул Лявона в спину, чтобы тот не останавливался, а сам побежал назад, ко входу. Поднатужившись, он подтянул к двери чугунную мусорку, создав небольшую баррикаду. Когда он бегом догнал Лявона, дыхание его было тяжёлым, лицо заливал пот. Лявон предложил понести его автомат, предположив, что стрелять уже вряд ли придётся.
  - Спасибо, братан! - выдохнул Рыгор, отдавая ему оружие.
  
  Лявон теперь шагал первым, рассматривая в пыли следы ботинок спецназовца, и пытаясь понять, удобно ли ему в этих ботинках. Они носят носки или портянки? Лявон даже хотел задать этот вопрос вслух, но сдержался - не время. Они быстро двигались по проспекту Дзержинского к центру и вскоре достигли перекрёстка-кольца, от которого уходил на юго-восток проспект Жукова. Войдя внутрь кольца, покрытого выгоревшей от солнца травой, Рыгор остановился, сбросил сумку и предложил:
  - Посидим пять минут?
  Он опустился на землю, вытянул ноги и оперся руками назад. Лявон, оставшись у него за спиной, неуверенно помялся и сказал:
  - Мне, наверное, пора.
  Рыгор удивлённо повернулся к нему.
  - Мне туда, - Лявон повёл подбородком на север, где начинался проспект Пушкина.
  Рыгор сразу забыл про усталость и жару, поднялся и принялся горячо убеждать Лявона, что идти домой небезопасно. Лучше держаться вместе, и лучше затаиться. Надо переждать у меня в гаражах! Лявон вяло согласился, не совсем понимая, что даст им это пережидание. Уж если тебя выследят, то отсиживайся не отсиживайся, это уже не поможет, разве нет? Но на спор не было сил. Кроме того, бывать в гаражах ему не раньше приходилось, и мысль о них пробуждала в нём смутный интерес. Лявон представлял себе огромные помещения с полукруглым потолком, поддерживаемым сложными решётчатыми металлоконструкциями, вроде самолётных ангаров.
  
  За Троицким предместьем Лявон почувствовал, что не в силах больше идти: автоматы натёрли плечо, а рюкзак и пакет, казавшиеся сначала маленькими и лёгкими, каменно отяжелели. Он окликнул Рыгора, топавшего впереди, и предложил сделать привал. Рыгор, как оказалось, тоже устал и не предлагал остановки лишь из опасения, что Лявон снова будет порываться уйти. Но теперь, когда гаражи стали ближе, чем дом Лявона, и возвращаться назад не имело смысла, можно было и отдохнуть. Они свернули в парк к Оперному театру и расположились на одной из длинных каменных скамеек.
  - Замучился? Потерпи, браток, главное дело сделано! Ты давай посиди, а я за чипсами в гастроном сбегаю.
  За время, проведённое в дороге, Рыгор уже порядком проголодался, и в животе у него образовалась пустота, требующая заполнения. Лявон, слабо кивнув, откинулся на спинку скамьи, вытянул ноги и закрыл глаза.
  Рыгор вернулся через минут десять с двумя огромными пачками чипсов, свёртком разогретых сэндвичей, тремя бутылками пива и литром апельсинового сока, специально для Лявона. Лявон крепко спал. "Странный. Сколько можно спать? Потому он такой и заторможенный, что спит помногу". Рыгор сел рядом, откупорил пиво с помощью гаечного ключика и принялся за сэндвичи.
  
  Было тихо и тепло, где-то в глубине парка пела птичка. Рыгор жевал и, глядя на серый, сумрачный фасад Оперного театра, размышлял, что в таком месте очень хорошо было бы исполнять Вагнера. Бывают ли там вообще концерты? В голове у него заиграла увертюра к "Валькирии", он стал покачивать головой в такт музыке и подпевать мычанием в нос. Съев второй сэндвич, он снял кроссовки, снял носки, аккуратно положил носки на кроссовки и вытянул уставшие ноги параллельно Лявоновым. У него длиннее, но у меня мощнее. Сладко пошевелил пальцами. "Как хорошо всё удалось! Так легко и просто!" - мысли его перетекли на удачное ограбление. Не пересчитать ли деньги? Ладно, потом. Он задумался, как будет выбирать и покупать квартиру. В каком районе лучше? Может, прямо здесь, в центре? Тихо, свежо, театр рядом. Можно гулять в парке вокруг, валяться на траве, с копчёными колбаски...
  Рыгор дожевал сэндвич и потянулся за следующим, но рука нащупала только пустой пакет с крошками хлеба. Он взглянул на спящего Лявона и рассудил, что если соне не досталось сэндвичей, то в этом виноват только он сам. Хватит ему и чипсов. Но когда же он проснётся? Рыгор опустил пустую бутылку и пакет с крошками в чугунную мусорку, открыл ещё пива и встал. Ему захотелось немного прогуляться босиком, и он направился к театру.
  По прогретым солнцем плиткам, по пробившейся между ними мягкой травке было приятно ступать. Всходя по ступеням к главному входу и рассматривая фигуры на портике, он старался поднимать босые ноги повыше, чтобы не ударить о камень пальцы. Миновав линию квадратных колонн, он обнаружил на одной из дверей то, на что смутно надеялся - афишу. Написанная сиреневым карандашом на квадратном белом листе картона, она показалась ему странной и неподобающей. Но раньше афиши ему никогда не попадались, сравнивать было не с чем, и он отогнал сомнения. Начав читать, Рыгор даже присвистнул от удивления - афиша обещала в ближайшем будущем торжественное открытие сезона и сообщала, что полным ходом ведутся приготовления к постановке оперы Вагнера "Летучий голландец". Никаких подробностей и дат не сообщалось. Перечитывая её несколько раз подряд, Рыгор удивлялся сам себе, как ему раньше не приходила в голову мысль о посещении театра. Он потянул на себя ручку двери, но она не поддалась. Рыгор отпил из бутылки. "Наверное, в воскресенье у них выходной. Надо будет прийти через недельку в рабочее время и узнать точную дату. Отличный день сегодня! День побед, удач и добрых новостей". Чувствуя себя совершенно счастливым, он спустился назад и разбудил Лявона. Пора было двигаться дальше.
  
  Спустя час они добрались до гаражей. Охранник дядя Геня уже был на месте, необычно рано для него. Он прогуливался возле своего кирпичного домика и увидел их издалека: помахал смуглой волосатой рукой и поднял шлагбаум. Надобности в этом не было никакой, но ему нравилось таким образом показывать важность своих служебных обязанностей. Дядя Геня выглядел типичным дачником, уже не молодым, но ещё не пожилым, жилистым, с седеющей щетиной, в старых брюках со стрелочкой и застиранной белой футболке. По утрам и вечерам дядя Геня копался с супругой в огороде, а днём на несколько часов приходил к гаражам, поболтать с Рыгором и порешать кроссворды. Тем не менее, о положении охранника у него имелось особое представление, он считал свою должность в некотором роде руководящей. Поэтому, подняв шлагбаум, он не стал встречать Рыгора и Лявона на ногах, а для солидности вернулся в домик, надел на нос свои любимые очки без оправы, блеснувшие в солнечном луче, и взял в руку карандаш.
  - Дядя Геня - отличный мужик. Свой человек, - объяснил Рыгор Лявону и, когда они поравнялись с синей водопроводной колонкой, крикнул: - Здорово, дядя Геня! Как живёшь?
  Дядя Геня заулыбался, задвигался за стеклом. Ничуть не удивившись автоматам за плечами у друзей, он высунулся из домика и с возгласом "Лови!" бросил Рыгору большое красное яблоко. Рыгор легко поймал его, передал Лявону, а сам запустил руку в пакет с деньгами. Проходя мимо открытой двери, кинул туда тугую пачку денег, метко, прямо на колени дяде Гене.
  - Ну, кого уже ограбили, боевики? - дядя Геня засмеялся и постучал пачкой по столу. - Пострелять из калаша дадите, мать вашу? Ха-ха!
  - Дядь Геня, если тут спецназовец вдруг появится, ты дай мне знать.
  - Не боись, враг не пройдёт! - он снова помахал им рукой.
  Лявону он не понравился. "Дикий какой-то дядька. Такое впечатление, что автоматы, пачки денег и спецназ - это для него норма жизни". Он обернулся и увидел, как дядя Геня опускает шлагбаум. Ветерок надувал его футболку, как парус.
  Гаражи немного разочаровали Лявона своими скромными размерами, но, когда Рыгор отпер замок и раскрыл створку ворот, он почувствовал симпатию: внутри оказалось очень уютно. Лявон стоял у входа, трогал металл ворот и осматривался. Особенно его удивили развешенные на стенах всевозможные принадлежности, инструменты и неожиданные предметы, вроде тачки на трёх колёсиках, зелёной резиновой грелки или двух связанных за ручки веников. Он подошёл к сверлильному станку и с уважением провёл пальцами по его мощному патрону с шероховатой насечкой.
  - Проходи, располагайся. Здесь кухня, а там комната. Постась послушать что-нибудь, пока я макароны сварю, - тон Рыгора заметно изменился, стал ещё более уверенным и небрежным: здесь он был абсолютным хозяином.
  Рыгор бросил сумку под верстак, поставил автомат за холодильник и упал в кресло-качалку у холодильника, громко сказав "уфффф". Он понюхал себя под мышкой и поморщился. Лявон с неприязнью отвёл глаза. "Какой он вульгарный. И что я здесь делаю? А взять и уйти - невежливо. Унизительное положение!" Чтобы отвлечься, Лявон воспользовался приглашением: прошёл, нагнувшись, во второй гараж и сел на кушетку.
  - Только не спи! Пошли, вымоемся! - Рыгор заглянул в проём, снимая с себя футболку. - Бани нет, но не ходить же грязными! Сегодня был великий день, и теперь мы совсем другие люди! Чувствуешь, как ты изменился с утра?
  Лявон не чувствовал ничего, кроме смутного раздражения, но встал и вышел вслед за Рыгором наружу. Рыгор, гордо расправив плечи, неторопливо шествовал мимо рядов гаражей. У колонки он широко расставил ноги и нажал на рукоятку. Вода появилась, как всегда, не сразу, а через минуту, давая понять, что ей непросто, и она бежит издалека. Рыгор попросил Лявона подержать ручку, наклонился, сложил ладони ковшиком и, дождавшись струи, сначала умыл лицо, потом с криком и смехом сунул под неё голову, а потом стал плескать воду себе на грудь, на шею, на руки. Неожиданно он зажал рукой кран и направил тугие брызги на Лявона. Лявон вскрикнул и отскочил, оттягивая от тела намокшую и прилипшую рубашку.
  - Стой! Не отпускай ручку, а то снова ждать придётся! Больше не буду, - хохотал Рыгор. - Раздевайся, тепло!
  Дядя Геня за стеклом своей сторожки смеялся и показывал им большой палец в знак одобрения. Вода была очень холодная, но Лявон вдруг опять почувствовал, что энергия Рыгора подпитывает его, как батарейка. Увлекаемый волной душевного подъёма, он фыркал, кричал и веселился вместе с Рыгором. Они плескались и брызгались минут пять, и брюки тоже вымокли насквозь, их пришлось снять и развесить на створке ворот гаража. Солнце спряталось за тучку, стало прохладно.
  - Ну как тебе? Освежился? Полезли теперь на крышу загорать, - Рыгор, согреваясь, подпрыгивал на месте, изображая стойку боксёра.
  Рыгор вынес из гаража алюминиевую стремянку, первым забрался наверх и улёгся, закинув руки за голову. Лявон осторожно поднялся следом. Железо крыши, окрашенное в коричневый, было тёплым от недавнего солнца, но Лявону скоро стало зябко. Он лёг на живот и поджал руки, покрывшиеся гусиной кожей. Перед его лицом была неровная краска, местами облупившаяся, мелкие полупрозрачные семена берёзы, островки болотно-зелёного мха. Рыгор тоже замёрз, и ему не лежалось. Он сказал, что принесёт пива, перешагнул через Лявона и скрылся внизу.
  - Может, у тебя и полотенце найдётся? - спросил вдогонку Лявон. Рыгор крикнул, что поищет.
  Полотенце пришлось ждать долго, оно, видимо, хранилось у Рыгора где-то в далёких запасниках, и найти его было нелегко. Лявон представлял, как Рыгор роется в глубоких сундуках с клёпаными уголками, доставая оттуда и рассматривая то камзол, то сюртук, то вышитую красными узорами скатерть. Лявон начинал дрожать. Нежный ветерок в отсутствие солнца и после ледяного купания казался откровенно холодным. Он сел и плотно обхватил колени руками. С волос стекала вода и собиралась каплями на кончике носа. Лявон касался набухшей каплей колена, и она растекалась еле заметными струйками по коже, приподнимая волоски. Ожидая следующую каплю, он с надеждой поднимал голову к небу. Сквозь облако было видно, как медленно движется внутри него бледно-жёлтое солнце.
  Солнце успело добраться до середины, когда Рыгор вернулся с бутылкой пива, пакетом сока и маленьким вафельным полотенцем. Это было единственное полотенце, которое у него нашлось, но зато он гостеприимно предоставил Лявону вытереться первым. Начав с головы, Лявон понял, что сглупил - полотенце мгновенно вымокло и стало отвратительным. Рыгор открыл пиво, закурил и пообещал, что солнце сейчас появится. Лявон взял сок, запотевший, наверняка пролежавший в морозильной камере несколько суток. Содрогаясь, Лявон выпил его несколькими глотками. Рыгору, как видно, холод только прибавил настроения, он весело взглянул на Лявона и сказал:
  - Это даже полезно - холодок! Закалка. Слушай кстати анекдот про спорт! Встретились как-то раз Пруст, Кафка и Джойс, и зашёл у них разговор, кто каким спортом занимается. Пруст говорит - я хожу в качалку. Кафка говорит - я катаюсь на велике и на сноуборде. Джойс говорит - а я вниз головой вишу. Пруст и Кафка удивляются - это что за модный спорт такой? йога? Джойс отвечает - какая нафиг йога. Когда головой вращаешь, то к ней кровь приливает, и поток сознания так и прёт, так и прёт!
  И, не дожидаясь реакции Лявона. Рыгор расхохотался. Лявон, замёрзший и злой, демонстративно хмыкнул. "Он определённо ненормальный. Бредовые анекдоты". Отсмеявшись, Рыгор замолчал, и они стали вместе смотреть на облако. "И всё же он внимательный, Рыгор. Помнит, что я люблю именно апельсиновый сок, - думал Лявон, смягчаясь. - И следы... Мои следы ещё никогда не заходили так далеко". Он с удовлетворением отметил, что Рыгор молчал и не пытался сравнить облако с какой-нибудь черепахой.
  Спустя минут пять облако действительно выпустило солнце из себя. Снова стало тепло. Лявон и Рыгор быстро согрелись и расслабились. Они переворачивались со спины на живот и обратно, сохли и жмурились. Сквозь закрытые веки солнце просвечивало насыщенно-красным, и на фоне этой красноты плавали маленькие, всегда ускользающие от прямого взгляда кружочки.
  
  Высохнув, они спустились вниз. Рыгор занялся приготовлением спагетти с тушёнкой, а Лявона усадил в кресло-качалку. Уже зная о склонности Лявона к неожиданному засыпанию, Рыгор специально лязгал крышкой о кастрюлю, шаркал ногами и обстоятельно комментировал каждое своё действие: "Вот и вода закипела! Поломать спагетти надвое или будем есть длинные? Солить много или ты не любишь? Опять потерял консервный нож!" Когда спагетти были сварены, смешаны с тушёнкой и выложены в пластиковые тарелки, Рыгор предложил перейти в соседний гараж и послушать музыку.
  - Люблю есть и слушать. Давай-ка я тебе тоже пиво открою. Держи! Ты, кстати, что любишь слушать?
  Рыгор стоял перед своим музыкальным стеллажом, держа в одной руке тарелку, а другой перебирая пластинки. Лявон сел на кушетку и поставил тарелку рядом, она обжигала ладони. Глядя на аппаратуру Рыгора и высящиеся полки с записями, он вспомнил о диске, который ему подарили в награду за найденный телефон. Лявон принёс из кухни свой рюкзак, и спросил Рыгора, куда можно переложить деньги.
  - У меня там на дне компакт-диск лежит. Я его ни разу не слушал.
  - Деньги? Вываливай их на пол! - Рыгору так понравилась его идея, что он пристроил свою порцию спагетти на колонке, принёс сумку с долларами и тоже вытряхнул её на середину гаража. Образовалось миниатюрное подобие денежных гор, виденных ими в банке. С минуту они молча смотрели на кучу банкнот, Рыгор с возбуждением, а Лявон в каком-то оцепенении. Наконец Рыгор взял протянутый Лявоном диск и с шутливым подозрением осмотрел его.
  - Шуберт? Песни? Ну и вкусы!
  - Разве там Шуберт? С чего ты взял?
  - Да вот же, карандашом подписано, тоненько. Нет, давай его чуть позже послушаем, - Рыгор положил диск на колонку. - А сейчас я "Валькирию" включу! Как раз под настроение, а?
  Лявону это название ничего не сказало, и он пожал плечами. Рыгор подмигнул ему, как бы обещая развеять все его сомнения, раскрыл картонную коробку с набором пластинок и вытащил одну из конверта. Прежде чем положить пластинку на круг проигрывателя, он дунул на поверхность, поднёс её к самому носу и осмотрел под разными углами. Запустив круг вращаться и опустив иглу, Рыгор погасил свет, и "комната" теперь освещалась только из прохода на "кухню", откуда падал изломанный предметами жёлтый электрический прямоугольник. Рыгор снова взял тарелку в руки и сел рядом с Лявоном.
  Рыгор очень любил эту оперу и прослушал её не один десяток раз. Сейчас он пропустил половину и поставил сразу "Полёт валькирий", чтобы произвести впечатление на гостя. Музыка нарастала, и по спине Рыгора побежали мурашки восторга. Компания Лявона добавляла удовольствия, он предвкушал, как тот проникнется Вагнером и отдаст должное ему, Рыгору, и его вкусу. Он тихонько засасывал в себя спагетти, стараясь не чмокать и ни единым звуком не мешать музыке.
  Лявон действительно был впечатлён мощными и громкими созвучиями. То, что в музыке подразумевался именно полёт, Рыгор ему не сказал, и Лявону представился крепко сбитый, тяжёлый корабль в бушующем море и суровые викинги, борющиеся со штормом. Он вообразил себя одним из них, удерживающим твёрдыми ладонями толстую верёвку, поворачивающим парус. Хуторянка оценила бы это. Но скоро бушевание пришло к концу, сменилось торжественно-скучными диалогами, и Лявон отвлёкся на собственные мысли. В гараже пахло тушёнкой и пыльными коврами, а от денег исходил запах свежей бумаги. Он нагнулся, подобрал одну из пачек, попытался рассмотреть её в потёмках, понюхал, и стал гладить пальцем тиснёную поверхность верхней банкноты. Чувствовал он себя неважно: голова казалась большой и деревянной, как корабль, и мутной, как штормовое море, а тело совсем ослабло.
  
  Доев тушёнку, Рыгор наклонился и поставил пустую тарелку на пол. До этого момента он избегал смотреть на Лявона, но теперь, когда до конца пластинки осталось совсем немного, Рыгор повернулся и с вопросительно поднятыми бровями заглянул ему в лицо. Лявон спал, приоткрыв рот. Рыгор с досадой поднялся с кушетки и подошёл к проигрывателю. Автостоп не сработал, пластинка продолжала вращаться, и на каждом обороте игла издавала мягкий щелчок. "Почему он всё время спит? Спал утром, когда я его встретил, спал возле банка в кустах, спал на лавке у Оперного, спит сейчас. Ещё только пять часов вечера! И что мне теперь делать?" Он положил пластинку в конверт и сунул на место. Прошёл к холодильнику и взял ещё одно пиво, крепкое. "А может и хорошо, что он заснул. Мы и так за сегодня сделали выше крыши. Не будем торопить события, пусть всё идёт своим чередом".
  Рыгор бесцельно вышел на улицу с бутылкой в руке, подошёл к будке дяди Гени, уже опустевшей, вернулся назад, покурил. Полистал свои тетради с каталогом запчастей, но заниматься не хотелось. Посмотрел на спящего Лявона, отвернулся. Он опустился на корточки рядом с денежной кучей и стал перебирать пачки, то и дело отпивая из бутылки. Банкноты немного отличались по размерам, но в темноте было неясно, где доллары, а где рубли. Постепенно к Рыгору вернулось хорошее настроение. Он думал о своей новой жизни, что, строго говоря, она началась сегодня, но по-настоящему начнётся с завтрашнего утра. Завтра всё будет по-другому.
  Глядя на ровно дышащего Лявона, он тоже почувствовал желание лечь и закрыть глаза. То ли от крепкого пива, то ли от богатого событиями дня на него накатила усталость и слабость, в голове что-то неприятно пульсировало. Рыгор встал, выключил свет на "кухне", а потом прилёг прямо на денежную кучу. Он долго ёрзал и поворачивался, но вскоре ему удалось устроиться удобно.
  
  Часть 2. Прозрение
  
  Глава 1. Как Лявон и Рыгор прозрели
  
  Лявон проснулся в жаркой темноте, разбавленной бледно видневшимся проходом в соседний гараж. Тело за ночь стало ватным. Он встал, и голова закружилась, а ноги чуть не подогнулись от слабости. Нос чем-то заполнился изнутри, и дышалось только ртом. Глаза резало, как будто в них насыпали мелкого песочка. "Что со мной?" - вяло удивился Лявон. Он всмотрелся в темноту гаража и разглядел Рыгора, спящего на полу, на куче денег. Лявон прошёл к выходу. Было раннее утро, солнце ещё не поднялось, воздух мутно серел. Он снял брюки, висящие на полуоткрытой створке ворот, и надел их, мятые, но приятно сухие и прохладные. Голова снова закружилась. Он сделал несколько шагов и опустился на землю, прислонясь спиной к гаражу. Из правой ноздри вдруг вытекла тёплая струйка и щекотно замерла на верхней губе. Лявон вытер её тыльной стороной ладони и понял, что простудился. До сих пор с ним никогда такого не случалось, хотя он иногда видел простуженных людей. На память ему сразу пришёл тата, чихающий и сморкающийся, по рассказам Рыгора, на протяжении нескольких лет. В этот момент из гаража послышался глухой кашель. "Ну вот, и Рыгор тоже. Надеюсь, от этого можно как-то избавиться... - с тоской подумал Лявон, - Что толку от всех велосипедов и телефонов, если я буду соплив..." Образ хуторянки сгустился перед его глазами, и у Лявона от её красоты и от жалости к простуженному себе навернулись на глаза слёзы.
  В полном упадке сил он сидел у гаража, дыша полураскрытым ртом. Горячая голова, казалось, всё увеличивалась в размерах. Мысли стали неповоротливыми и вязкими, но как будто приобрели новый характер и способность видеть всё под другим углом. Наблюдая, как вокруг постепенно светлеет, Лявон чувствовал, что вот-вот уловит и поймёт что-то необычайно важное. Подушечкой пальца он тёр трещину на асфальте, получая неожиданное удовольствие от её шероховатости. От асфальта отшелушивались полупрозрачные песчинки, прилипали к влажной от слабости коже, и Лявон подносил руку к глазам, чтобы разглядеть их. В гараже время от времени натужно кашлял Рыгор. Лявон направил в его сторону комковатый поток своих мыслей и наблюдал, как они с неодинаковой скоростью пробираются сквозь ворота и кирпичную стену, огибают колонки, пластинки, проигрыватели и кружат впотьмах над денежной кучей. Мысли неспешно спускались к спящему посреди кучи Рыгору, и по мере их снижения Лявон осознавал всю глупость и унизительность своего пребывания здесь, с этим чуждым человеком. Жизненная сила, энергия и активность Рыгора отравлялась его грубостью и фамильярностью. Банк? Да, без Рыгора он никогда бы не ограбил банк. Они были полезны друг другу. А теперь нужно забирать свой рюкзак и уходить. Захотелось домой, на мягкую кровать. Он обнял колени руками и положил на них голову, ощутив её пульсирующий жар. Но что делать с деньгами? Нести их в ЦУМ? Чтобы один из троицы продавцов взял их, пошёл в подсобку и выкатил оттуда велосипед?
  Снова послышался кашель, на этот раз особенно длинный, а затем шаги, громкие глотки, звук сминаемой пластиковой бутыли. Некоторое время было тихо.
  - Лявон! - хрипло и тревожно позвал Рыгор из гаража.
  "Волнуется, что я убежал украдкой?.. И зачем я ему вообще нужен?" Рыгор появился в воротах, босиком, в одних трусах, и Лявон смотрел на его голый светлый живот, круглящийся над трусами. Но Рыгор, похоже, волновался совсем по другому поводу, он смотрел на Лявона совершенно дикими глазами.
  - Что с тобой? - спросил Лявон.
  - Я отрубился на целую ночь, - глаза Рыгора округлились и походили на блюдца, как у собак, охраняющих огниво в сказке Андерсена.
  - И что? Выспался?
  - Раньше мне никогда не хотелось спать, - голос его был подозрительно ровен.
  - Никогда не хотелось? Странно. Приснилось что-нибудь? Кошмар?
  - Если б кошмар. Я бы рад был кошмару. Мне машины приснились. И бабы. Бабы ехали в автобусах и в машинах. И старые, и молодые, и девочки совсем.
  Лявон отвёл глаза и утёр пальцами сочащийся нос. Что неприятного могло быть в таком сне? Возможно, женщины - слово "бабы" его раздражало - женщины на машинах как-то мешали Рыгору во сне или вели себя агрессивно?
  - Они тебе досаждали?
  - Ты что, не понимаешь?! - Рыгор схватил Лявона за плечо. Лявон оторопело смотрел на него. - Бабы! Машины! До меня только сейчас дошло!
  - Что до тебя дошло? Пусти меня.
  - Не будь тупарём! Ты посмотри вокруг! Ни одной бабы! Ты хоть раз в жизни бабу живую видел?!
  Лявон высвободил плечо, ему было больно.
  - Ты хоть раз в жизни машину видел? - голос Рыгора задрожал. - Я наверное с ума сошёл... Или сплю... А бабы и автобусы - сон во сне.
  Он закашлялся. Лявону не раз приходилось читать о бреде, который начинается при высокой температуре, но как остановить бред? Хинин? В то же время слова Рыгора посеяли в Лявоне беспокойное сомнение, но он постарался в это не вдумываться. Скоро приступ кашля кончился; Рыгор прислонился лбом к воротам, обнял голову руками и молчал. Лявон попробовал поговорить с Рыгором логично:
  - Так ты давно женщин не видел? А как же твоя жена и дочки? Сам же рассказывал, что у тебя жена и дочки, и что в квартире тесно? Что вы с женой мечтаете купить квартиру и жить отдельно от родителей?
  Рыгор со злобным лицом повернулся к Лявону и замахнулся на него кулаком:
  - Чёртов тормоз! А не ты разве рассказывал мне о своей тётке? Теперь вспомни, видел ты её когда-нибудь или нет!
  Тётка? То есть тётушка? Обычно Лявон никогда о ней не думал. Сейчас, осторожно начав ощупывать её отростками свой тестообразной мысли, он обнаружил полную пустоту. Было только само слово "тётушка", полая оболочка, похожая на яичную скорлупу, но лишённая всех свойств скорлупы, таких как вес, хрупкость, гладкость, белизна. Лявон встряхнул головой, словив себя на том, что такие мысли тоже очень напоминают бред. Из носа снова вытекла капля. Надо вернуть думание в более практическое русло. Когда он видел тётушку в последний раз? В полной оторопи Лявон вдруг понял, что никогда. Ни лица, ни фигуры, ни голоса, ни вязаной кофты. Кроме двери в её комнату, всегда закрытой, в памяти не было никаких образов, никаких сцен. Лявон повторил про себя несколько раз: "тётушка, тётя, тётка" но добился лишь того, что слово потеряло всякий смысл и превратилось в пустой звук без значения, звучащий затхло и неприятно.
  - Ну так что? - Рыгор тряхнул Лявона за плечо. - Есть тётка или нет?
  - Похоже, что нет, - растерянно отвечал Лявон.
  - С тобой всё ясно. У дяди Гени ещё жена была, вдруг он что-то знает! - Рыгор побежал к сторожке дяди Гени, забыв, что тот появляется только к обеду.
  Бегущий мимо гаражей в красных трусах и с выпирающим животом Рыгор выглядел комично, и Лявон даже заулыбался сквозь сопли. Где-то вверху поднималось солнце, делая воздух золотистым и прозрачным, и первый луч уже осветил жестяные крыши. Лявон вытянул руку, но не достал до луча, он был ещё слишком высоко. Значит, тётушки нет? Это очень странно, конечно, но зачем так переживать? Хотя Рыгору сложнее: одно дело тётушка, а другое дело жена с дочками...
  Тем временем Рыгор добежал до будки дяди Гени, с размаху сел на его стул и захлопнул за собой дверь. От сильного удара дверь спружинила и, скрипя, опять открылась. Рыгор со злостью закрыл её снова. Чтобы притупить потрясение, ему нужно было себя занять: он схватил газетку с наполовину разгаданным кроссвордом и вчитался в первый попавшийся вопрос. Морская рыба семейства тресковых, шесть букв. Стая собак, пять букв. В горле защекотало, как будто туда забралось весёлое насекомое и перебирало тонкими лапками, намереваясь довести его до смеха. Рыгор отбросил газетку и несколько минут сухо кашлял, держась рукой за грудь.
  Кончив кашлять, он испытал большое облегчение. Перевёл воспалённый взгляд вдаль, на улицу, и сидел, осторожно дыша, боясь снова расшевелить насекомое. Кроны берёз уже блестели на солнце каждым листиком, но их стволы ещё оставались в тени. Вдалеке, в полутьме тротуара, виднелась фигурка, сначала напоминавшая ещё один ствол на повороте дороги, но вскоре оформившаяся в человека из-за резких движений и быстрого приближения. Присмотревшись, Рыгор опознал чёрную форму спецназовца. Он отреагировал мгновенно: слез со стула и присел на корточки, осторожно выбрался из будки, стараясь не раскрывать дверь широко, и, пригнувшись, побежал к Лявону.
  - Прячемся! Этот урод выследил нас!
  Лявон поднялся с земли и собирался что-то сказать, но Рыгор, не слушая, потащил его за руку в гараж. Закрыв ворота, он навесил на них изнутри толстый жёлтый замок и повернул ключ.
  - Какой ещё урод? Кто нас выследил?
  - Спецназовец! Тот самый, идёт сюда. Сидим тихо, наготове, но первыми не стреляем, - Рыгор вытащил автоматы из-за холодильника и подал один Лявону.
  Они затаились: Рыгор сел в кресло и направил дуло на ворота, а Лявон опустился на пол, прислонившись спиной к верстаку. Лявон в очередной раз позабавился своему восприятию речи Рыгора: при слове "урод" он вообразил себе настоящего урода, какого-то горбуна с гнилыми зубами и покрытым оспинами лицом. "И когда я научусь его понимать?" Железная ножка верстака неприятно холодила спину, и Лявон спросил, не видел ли Рыгор его рубашку. Рыгор не ответил.
  - Почему нам просто не убить его? - от тишины и темноты Лявон перешёл на шёпот.
  - Сейчас увидит, что нас нет, и уйдёт. Лучше обойтись без трупов.
  - Как ему удалось нас выследить?
  - Хер его знает! Кто-то сдал меня.
  - Может, дядя Геня? Мы по пути больше никого не видели, - Лявон с шумом втянул в себя сопли.
  - Я убью его, если это он. Всё! Тихо.
  Они замолчали. Стало слышно, как жужжит у потолка заблудившаяся муха. Створки ворот в верхней их части примыкали друг к другу не плотно, и оттуда наклонно вниз падал плоский луч солнца. Сквозь луч медленно пролетали вспыхивающие пылинки, и периодически чёрным метеором проносилась муха. Тихо открылся холодильник, осветив гараж жёлтой лампочкой. Рыгор что-то неслышно передвигал внутри, отбрасывая на стену огромную тень. "Как будто мы сидим у костра", - подумал Лявон. С лёгким коротким скрежетом Рыгор откупорил банку маслин и протянул её Лявону. Глаза его загадочно блеснули в свете холодильника. Лявон опустил пальцы в банку и ухватил мокрую маслину. Пока он пытался её рассмотреть, несколько ледяных капель рассола упали ему на грудь. Лявон поспешил отправить маслину в рот, но не глотал, перекатывая её и согревая. Рыгор отпустил дверцу холодильника, и она затворилась, глухо чмокнув.
  Скоро снаружи послышались удары. Видимо, спецназовец стучал в двери гаражей ногой или прикладом. "Ищет открытый гараж. Вот дебил", - усмехнулся Рыгор, вылавливая из банки очередную маслину. И тут же спохватился: на всех гаражах снаружи висят замки, а на его - не висит. Как можно было так сглупить! И что теперь делать? Как, находясь внутри, повесить замок снаружи? От досады ему захотелось выскочить наружу и решить проблему автоматной очередью. Но здравый смысл взял верх: пока он будет открывать ворота и выскакивать, у спецназовца будет отличная возможность прицелиться. Лучше сидеть на месте.
  Удары приближались. Теперь можно было расслышать и шаги тяжёлых ботинок по земле. Вот раздался удар в дверь Рыгорова аудио-гаража. Шаги. Рыгор и Лявон напряглись. Спецназовец стукнул ботинком в ворота (по глухому звуку было понятно, что это не приклад, а именно ботинок), замок лязгнул, луч солнца из щели дёрнулся и зашатался. Шаги отдалились. Похоже, парень не отличался сообразительностью и на отсутствие замка не обратил внимания. Теперь он пошёл назад, стуча в двери гаражей на другой стороне двора.
  - Настоящий придурок, - прошептал Рыгор. - В школе плохо учился. Вот толку ботинком стучать? Чего он хочет добиться?
  В горле у него снова начал скрестись жучок. Нагнувшись так, что грудь легла на колени, и закрывая рот ладонью, он боролся с приступом, но выдержал недолго и начал тихо кашлять. К счастью, спецназовец отошёл уже далеко и не услышал.
  Для надёжности они ещё минут десять просидели в темноте. Рыгор допивал последнюю бутылку пива из холодильника, постепенно успокаиваясь. Уверившись в безопасности, он вспомнил о своём открытии, и по сравнению с ним угроза со стороны спецназа показалась ему смешной и счастливой.
  - В голове просто не укладывается, - сказал он громко. - Как я раньше мог этого не замечать?! Автомеханик! Ха-ха! Автомеханик без машин! Полный бред. Может, я с ума сошёл? - он как-то нехорошо посмотрел на Лявона, и тот весь подобрался, ожидая какой-нибудь злобной выходки. - А жена? А дочки? А тёща с бабкой? И я ещё жаловался, что тесно! Ооооо... Мы ж вдвоём с татой живём, прикинь?
  Лявону стало жутко. Хотя по большому счёту отсутствие женщин и машин его никак не касалось - машинами он никогда не интересовался, а хуторянка, единственная интересующая его девушка, жила только в голове - он наконец проникся открытием Рыгора, и оно потрясло его своим масштабом.
  - Наверное, мы бы так же сильно удивились, если бы оказалось, что земля плоская и стоит на трёх китах, - сказал он.
  - Что ты несёшь, - отмахнулся Рыгор. - Как? Как? Как этого можно было не замечать?! Вот давай, расскажи мне, как это у тебя получалось: ты считал, что живёшь с тёткой, но на самом деле её не было? Ты домой приходил - и не удивлялся, что её никогда нет, всё время где-то шляется?
  Лявон пожал плечами. Он вытянул ноги, и луч света, проходящий между створками ворот, перечеркнул их ярко-жёлтой линией.
  - А если не удивлялся и не думал о ней никогда, то зачем мне её в разговоре упоминал? Ты же сказал, помнишь, в бане, что с тёткой живёшь?
  - Мне и в самом деле так казалось. Я не могу этого объяснить.
  - А машины? Ни разу не напрягло, что ни машин, ни автобусов нету?
  - Что мне за дело до машин? Даже никогда о них не задумывался. Это вопрос уже к тебе, ты же у нас автослесарь.
  - Блин! И тебя не удивило, когда я сказал, что работаю автослесарем в гаражах?!
  Лявон покачал головой. Он чувствовал себя всё хуже. Голова наливалась тяжестью, в ушах слегка звенело, хотелось прилечь. Он почувствовал, что замёрз и снова спросил Рыгора, куда тот дел его рубашку. Рыгор подал ему рубашку, висевшую на спинке кресла, и свою рабочую куртку. Лявон закутался и обхватил себя руками. Он почувствовал приближение сильного чиха, и крепко потёр переносицу пальцами. Чихать расхотелось. Чтобы успокоить Рыгора, он попытался заговорить о другом:
  - Странно, я не помню ни того, кто порекомендовал мне пить апельсиновый сок, ни того, кто посоветовал тереть переносицу, чтобы не чихать. Не исключено, что это был один и тот же человек.
  - Что за пустяки, - пробурчал Рыгор. Он сидел, обхватив голову руками, уставившись в пол. - Вспоминаю, видел я в своей жизни хоть раз живую бабу или не видел. И не могу вспомнить. Просто в голове не укладывается! И надо же, все привыкли и даже не замечают. Вот что самое удивительное!
  - Давай рассуждать логически, - предложил Лявон. Виски его жарко пульсировали, и думалось как будто сквозь бумагу, - Раз мы существуем, значит, у нас были родители. Родители - это отец и мать. Мать - это женщина.
  Рыгор поднял глаза и смотрел на Лявона с некоторой надеждой.
  - Далее. Раз существовали матери-женщины, а теперь их нет, то они должны были куда-то исчезнуть в период времени между нашим рождением и теперешним моментом. Для начала можно попытаться вспомнить, когда мы видели женщин в последний раз. Можешь?
  - Ни хера я не могу! Уже всё утро вспоминаю.
  - Я тоже не могу... Тогда зайдём с другой стороны. Время, в которое женщины ещё существовали, можно уточнить, определив возраст самого молодого человека. Тебе сколько лет?
  - Тридцать два.
  - А мне двадцать два. Это уже результат! Ты кого-нибудь моложе меня знаешь?
  Рыгор помолчал и вдруг изо всей силы ударил кулаком по своему плетёному сиденью, воскликнув:
  - Вот чёрт! Детей-то тоже нету! Нету нигде детей! Оооо... Что за хрень, а?!
  Он стал браниться и опять закашлялся. Лявона раздражала истерика и ругань Рыгора, и он, воспользовавшись кашлем, подчёркнуто спокойно продолжил:
  - Хорошо, допустим, что я - самый молодой. В таком случае, когда женщины, а в частности, моя мать, ещё существовали, тебе было не менее десяти лет. Неужели ты ничего из детства не помнишь?
  Рыгор, не переставая кашлять, грубо отругал Лявона. Суть его ругани сводилась к тому, что нет и нет, он ничего не помнит о женщинах. Лявон с отвращением замолчал, Рыгор стал ему окончательно противен. Они сидели в полумраке, глядя в разные стороны: Лявон - на солнечную щель в воротах, Рыгор - на тускло отсвечивающие на верстаке тиски. Спустя несколько минут Рыгор качнулся в кресле вперёд и встал.
  - Извини, брат, не хотел тебя обидеть. Просто я в таком шоке, что плохо соображаю.
  Он хлопнул Лявона по плечу. Подошёл к выходу, отпер замок и распахнул створки ворот. Яркий утренний свет заполнил гараж, и оба с облегчением вздохнули. Рыгор взял на верстаке сигареты, вышел на улицу и закурил, рассматривая следы тяжёлых военных ботинок в пыли.
  - Это ж надо было так простудиться... Башка раскалывается. Помылись, называется, холодной водичкой. Тебе хорошо, ты хоть не кашляешь.
  Лявон тоже поднялся и вышел. Кружилась голова, и его мягко заносило, как будто он плыл в невидимых водных потоках. Он с наслаждением подставил лицо солнцу и прикрыл глаза. Ему стало теплее. Он слушал, как чирикают воробьи где-то за гаражами, и как Рыгор с пыхтением выпускает изо рта сигаретный дым. Шли минуты.
  - Но как нас всё-таки выследил спецназ? - Лявону вдруг опять захотелось домой, и он раскрыл глаза. - Это тоже важно. Они уже знают наши имена и адреса? Можно возвращаться домой, или там ждёт засада?
  - Дядя Геня не мог нас сдать, - Рыгор покачал головой. - Не такой он человек. Тем более если бы это дядя Геня настучал, то пришли бы конкретно в мой гараж, а не ломились тупо в каждую дверь подряд. Согласен?
  - Даже не знаю... - протянул Лявон, утирая нос. - Может, он для конспирации погремел всеми воротами, а теперь притаился и ждёт?
  - Мог бы тогда сразу притаиться и ждать! Смысл ходить и греметь? Нет, навёл кто-то другой, кто меня не знает и не знает мой гараж, но видел, как мы шли в эту сторону.
  - Может быть, из окон дома? - Лявон кивнул в сторону пятиэтажек.
  - Точно! Да! - оживился Рыгор. - Тут в одном из ближайших домов бабка живёт, и всё время в окно смотрит. Она и сдала! Увидела нас с калашами и позвонила! Вот сучка старая! - Рыгор погрозил кулаком в сторону её дома. - Я даже помню примерно её окно. Пошли-ка устроим ей счастливую старость!
  - Бабка? - осторожно уточнил Лявон после паузы.
  Они внимательно посмотрели друг на друга.
  - Ты уверен, что это именно бабка?
  - Уверен. У неё волосы длинные и седые, назад собраны. И лицо такое - круглое и толстое, - Рыгор показал руками, какое у бабки лицо. - Да чего гадать, пошли проверим, кто это есть, бабка или дед! Может, блин, это последняя старушка на свете. Стой, автомат тебе зачем? Неужели рука на бабушку поднимется?
  Лявона неприятно удивила слишком частая смена мнений Рыгора и его полная непоследовательность: "То грозит ей, то называет бабушкой. Наверное, такие крайности в мыслях проистекают из болезни. Плохо то, что он в любой момент может настроиться и против меня. Пора двигаться домой, но только тактично и осторожно".
  - Да, ты прав! - сказал он. - Но в любом случае нам пора уходить, здесь опасно. Давай посмотрим на бабушку и разойдёмся по домам. Если ты не против, я возьму себе денег на велосипед.
  Из-за насморка Лявон говорил в нос. Рыгор махнул ему рукой - делай, что хочешь - и отвернулся. "Пусть валит", - подумал Рыгор. После того, что произошло в его мозгу сегодня, интерес к знакомству с Лявоном угас. О тате он вообще вспоминал с отвращением. Голова болела, в горле першило. Рыгор снова закурил, пытаясь направлять острую струю дыма во рту на зудящие участки горла. Лявон пропал на минуту в гараже, а потом нетвёрдо появился оттуда со своим рюкзаком за плечами. Он тёр покрасневшие глаза, нос его распух. Куртку он снять забыл, но Рыгор не стал ему об этом говорить. "Пусть берет себе, на память. Нафига мне куртка теперь".
  Они подошли к пятиэтажке и остановились на противоположной стороне улицы, там, где проходил по утрам Рыгор. Рыгор всматривался в пустые окна, пытаясь определить, в каком из них он видел бледное круглое лицо. Это был определённо второй этаж, поближе к концу дома, но в конкретном окне он сомневался. Кажется, рама должна быть двойная, а не тройная. Видимо, кухня. Он прошёлся вперёд и назад, бросая боковые, как бы ненарочные взгляды на фасад и ловя ощущение пути на работу. Самыми вероятными ему показались два соседних двойных окна в просвете между клёнами. Рыгор показал на них пальцем:
  - Как думаешь, это какой подъезд?
  Лявон сосчитал оставшиеся до угла дома окна и предположил, что первый. Рыгор кивнул, по его подсчётам тоже получался первый, средняя или левая квартира.
  Подъезд оказался заперт, и на звонки по домофону не ответил ни один номер. Лявон вяло предложил вернуться за автоматами и попробовать прострелить замки, но, к его удивлению, Рыгор столь же вяло отказался. Из него как будто вдруг вынули батарейку, взгляд потух и опустился вниз.
  - Хрен с ним. Я видно обознался, наверное это не бабка была, а дед. Всё равно я отсюда сваливаю насовсем, из этих гаражей, так какая уже разница. Не убивать же его теперь.
  Лявон с облегчением подал Рыгору руку. Рыгор, не глядя, пожал её, и они начали расходиться. Пройдя несколько шагов, Рыгор обернулся и громко сказал вслед Лявону:
  - Только не трать много денег сразу! Надо выждать.
  
  Глава 2. Как Рыгор проповедовал
  
  Расставшись с Лявоном, Рыгор вернулся в гараж, сел на кушетку и открыл упаковку копчёных колбасок. Их запах, обычно такой яркий и сильный, теперь донёсся до него как сквозь толстый слой ваты. Он перевернул упаковку и убедился, что срок годности не истёк. "Эта чёртова простуда портит мне всю радость!" - Рыгор с досадой откусил колбаску, и её вкус, оставшийся по-прежнему насыщенным, немного успокоил его. Он жевал колбаски и смотрел на денежную кучу, раздумывая, куда её лучше пристроить. Сознание того, что теперь, после стольких лет ожидания, он сказочно богат, снова посетило его, доставив чувство спокойного удовлетворения. Как будто после долгого и трудного подъёма в гору он наконец достиг вершины, и сейчас, твёрдо стоя ногами на прямой надёжной поверхности, осматривал сверху стороны света. "Как будто я одновременно и повзрослел, и помолодел", - думал он.
  Не успел Рыгор как следует насладиться этой мыслью, как в горле у него зацарапало, и он надолго закашлялся, да так сильно, что всё удовольствие от колбасок и денежной кучи было испорчено. Вернулась ненадолго улетевшая мысль о машинах и женщинах, и Рыгор помрачнел окончательно. Он был сбит с толку, все его планы на будущее не то что бы потеряли смысл, но изрядно побледнели. Нужна ли была ему эта долгожданная квартира? Ведь он, как оказалось, вполне комфортно жил в отдельной комнате, а тата готовил ему, ходил в магазин, прибирался и всячески заботился. Что станет делать он один в своей новой квартире? А жена и дочки? Рыгор потряс головой. Он не понимал, как он мог раньше говорить о них и всерьёз считать, что они есть, в то время как сам никогда их не видел? Это не умещалось в его голове.
  Со вздохом он решил отложить глобальные вопросы на потом, а для начала просто сходить в баню. После недельного перерыва хотелось как следует попариться, насквозь прогреться и заодно избавиться от этого привязчивого перханья. Баня не оставит от кашля и следа, в этом Рыгор был уверен и заранее предвкушал победу бани над простудой. Но что потом? Вернуться к тате? Холодное пиво, горячая картошка с салом, хрустящий огурчик... Или пойти в гости к Антосю, военному художнику? Угоститься борщом, настоящим чесноком и шоколадкой, остаться ночевать? Рыгор хорошо помнил о шоколадке, которую обещал ему Антось. Но так и не угостил, обидно. Или к Пилипу?
  Но как ни крути, сначала надо было зайти домой, чтобы взять принадлежности для мытья. Он засобирался. А как с деньгами? Таскать с собой полную сумку денег - глупо, где-то оставлять - опасно. Рыгор осмотрелся по сторонам в поисках подходящего хранилища и придумал устроить временный сейф внутри одного из колонок. Положив колонку на пол, лицом вниз, он выкрутил шурупы, снял заднюю крышку и заполнил банкнотами пахнущую лаком и фанерой внутренность. С десяток пачек не поместилось, но Рыгор не стал уминать их силой, опасаясь повредить динамики, и спрятал остаток в сумку. Можно будет раздарить их знакомым и друзьям.
  Борясь с кашлем, закрывая рот и сжимая зубы ему назло, он прикрутил крышку и поставил колонку на место. Заглянул за холодильник: автоматы послушно стояли. Рыгор, коснувшись рукой одного из холодных стволов, решил не брать с собой оружие. Натянул джинсы и пропахшую потом синюю рубашку поло, забросил за плечо опустевшую сумку и вышел.
  
  Горько першило в горле, болела голова, но Рыгор шёл привычно быстро. Полуденное солнце припекало, но он не чувствовал жары. Чтобы не зябнуть в тени, Рыгор переходил на солнечную сторону улицы, и сам себе удивлялся. Минуя старушачий дом, он взглянул в привычное окно, но за стеклом было пусто. В очередной раз вспомнив о прозрениях - непрерывно держать их в мыслях не удавалось - он сделал над собой усилие, вышел на середину проезжей части и зашагал по белой разделительной полосе, стараясь попадать шагами точно на неё. Ему хотелось, чтобы из-за поворота вдруг показался автомобиль, постоял на светофоре и буднично проехал мимо, пусть даже не навстречу, а куда-нибудь в сторону.
  
  Он свернул на Сурганова, прошёл вдоль парка и обогнул площадь Бангалор. Светофоры не горели. В полной тишине слышался только звук кроссовок, слегка липнущих к горячему асфальту. Рыгор смотрел на проплывающие мимо дома, и недоумевал. Кто в них живёт, если на улицах пусто? Неужели все сидят по домам? Он вглядывался в окна, но нигде не видел ни лица, ни движения. Чем они могут там заниматься? И тут его накрыло ужасом: что, если он остался в городе совершенно один? Ладони похолодели, сердце забилось. Свернув на улицу Якуба Коласа, Рыгор ускорил шаг и почти бежал между трамвайных рельсов, в страхе оглядываясь по сторонам. Вдруг за забором Политехнического Университета он заметил фигуру в сером костюме. Он бросился к забору, но фигура исчезла за поворотом.
  Рыгор остановился и перевёл дух, сетуя на простуду и нервы. И в самом деле, людей было мало, но они были: вскоре он увидел издалека ещё одного человека, идущего в сторону Комаровки, чуть позже - другого, спускающегося по проспекту к площади Победы. А когда в магазине "Торты" продавец, такой настоящий и такой вежливый, подошёл к нему и любезно осведомился, чем может быть полезен, Рыгор успокоился окончательно. У Рыгора не хватило духу расспрашивать продавца о мучивших его вопросах, он взял несколько кремовых пирожных, пива и, не вступая в разговор, двинулся дальше.
  
  Войдя в квартиру, Рыгор попытался притворить дверь бесшумно, но непонятливый замок звонко лязгнул. Тут же послышались быстрые тяжёлые шаги, и в прихожую из комнаты вышел тата в толстом белом халате. С негодованием, не подавая руки, он воскликнул:
  - Явился!
  Сдвинув брови, тата стоял и взирал на него. Рыгор невозмутимо стащил кроссовки, наступая носком одной ноги на пятку другой. Стараясь придать голосу беззаботность, он спросил:
  - Спецназ тут не показывался? Рослый такой мужик, весь в чёрном, в берете и высоких ботинках?
  - Будет ли мне позволено осведомиться, где ты был?
  Тата произнёс это нарочито масляно, и чувствовалось, что он вот-вот сорвётся и загрохочет.
  - У друзей ночевал, тата. Отдохнул, расслабился. Как вы тут без меня? - сказал Рыгор обыденным тоном и закашлялся, прикрывая рот кулаком.
  Услыхав кашель, тата замолчал и посмотрел на него обеспокоенно, а потом, как будто заразившись от него, набрал в грудь воздуха, наморщил лоб и, задержавшись на несколько секунд, громоподобно чихнул. Пока он тщательно промакал нос салфеткой, Рыгор вошёл к себе в комнату. Он стянул с себя одежду, задвинул её ногой в угол, открыл шкаф и облачился в чистые, пахнущие мылом джинсы, голубые и просторные. Протянул руку к стопке футболок и взял верхнюю: она оказалась оранжевой с бледно-жёлтым рисунком в виде полустёртых цифр и невнятных угловатых узоров. Ткань футболки была мягкой, прохладной и свежей, она так приятно легла на кожу, что Рыгор улыбнулся и решил простить тату. Он расстегнул сумку и вытащил наугад пачку. Попались доллары.
  Рыгор вышел в прихожую и протянул деньги всё ещё стоящему там тате.
  - Давайте устроим праздник, тата! Самая вкусная еда и лучшие напитки! Но это вечером, когда я из бани вернусь. А пока дайте что-нибудь пожевать, я голодный как зверь.
  Тата взял деньги, повертел их в руках и, ничего не сказав, опустил в карман халата. Они прошли на кухню.
  - Рассольник будешь? - не дожидаясь ответа, тата раскрыл холодильник и достал большую кастрюлю. - Я его ещё в субботу сварил, специально для тебя, а ты не изволил даже появиться.
  Он отлил из большой кастрюли в малую пять половников (Рыгор сосчитал), поставил малую на плиту и чиркнул спичкой, поджигая газ. Рыгор сел за стол, открыл хлебницу и на секунду задумался, какого хлеба отломить - чёрного или белого. Склонившись к чёрному, отломил горбушку "Нарочанского", посыпал мякоть солью и жадно зажевал.
  - Пиво есть? - спросил он с набитым ртом.
  - А как же! Когда это я забывал о пиве, скажи на милость? - в голосе таты была укоризна. - Только не пей из холодильника. Погоди, я бутылку горячей водой полью, совсем ледяная. И где только умудрился простудиться? В такую-то теплынь?
  Рыгор, несмотря на протесты таты, взял из холодильника своего любимого "Сябра", откупорил его вилкой и, запрокинув голову, стал пить из горлышка.
  - Какой ты! Ну вот, супчик уже почти и подогрелся. А на второе у нас сегодня голубчики! А? Голубчики. Ты хлебом не наедайся, ещё много всего вкусного.
  Тата снова полез в холодильник и достал на этот раз огромную утятницу с голубцами. Выложив из неё с десяток голубцов на сковороду, он поставил её на слабый огонь, с таким расчётом, чтобы голубцы подогрелись минут через пять после рассольника. Потом поднял с пола на стол трёхлитровую банку с огурцами и стал вылавливать из неё огурчик с помощью специального раздвоённого крючка, сделанного из длинной вязальной спицы. Огурчики он укладывал на чайное блюдце.
  Рыгор опустил пустую бутылку под стол и вздохнул от облегчения, он наконец-то перестал чувствовать мучающий его с утра голод, а ведь впереди ещё ждали рассольник и голубцы! Тата уже наливал рассольник в тарелку и открывал стаканчик со сметаной. Рыгор положил в свою тарелку одну ложку сметаны, вторую, помешал и сделал несколько глотков, сопя от удовольствия.
  - А я тебе анекдот сочинил, в ответ на барокко, - сказал тата невинным голосом, присаживаясь рядом. - Встретились как-то раз Брукнер, Малер и Вагнер и поспорили, кто круче композитор. Брукнер говорит - у меня 11 симфоний. Малер говорит - фигли, у меня в симфониях ещё и поют. А Вагнер говорит - хренли вам, сынки, а у меня ещё и пляшут!
  Тата громко захохотал, а Рыгор стиснул зубы от обиды.
  - Что за бред, тата! Вагнер не писал симфоний! И никто у него не пляшет, это ж не балет. И вообще, не стали бы они спорить. Брукнер был учеником Вагнера и очень его уважал, чтоб вы знать хотели.
  - Но смешно ведь? Смешно? - тата хохотал.
  Но Рыгору сегодня было не до музыкальных споров и не до анекдотов. Он заговорил всерьёз, хотя сначала не собирался этого делать:
  - Бросьте, тата, зубы мне заговаривать. Давайте расскажите лучше о вашей дочке и моей жене. И о внучках не забудьте! И о вашей старенькой маме.
  Тату вопрос не удивил, он, видимо, давно приготовился к подобному разговору. Он налил себе кефира, поднял стакан, как бы призывая его в свидетели, и посмотрел на Рыгора в упор.
  - Давай-ка лучше сам расскажи, где две ночи провёл, с кем.
  - Тата, это пустяки. В субботу у старого друга, у Пилипа. В воскресенье в гаражах, с Лявоном. Вы его знаете. Помните, в бане знакомились? Но это всё неважно. Вы мне скажите, где все бабы?
  - У Пилипа, говоришь? С Лявоном?
  Тата выпил кефир и потянулся к сигаретам. Рыгор быстро терял аппетит и начинал не на шутку раздражаться. Он съел ещё несколько ложек, уже автоматически и без удовольствия.
  - Трудно ответить, что ли? Простой вопрос: где все бабы?
  Рыгора начал кашлять и отложил ложку. Тата зажёг сигарету, глядя в потолок, и проговорил:
  - У меня тоже простой вопрос: где людская благодарность? Всю свою жизнь тратишь на кого-то, кормишь его, поишь, обстирываешь, прибираешься, душою согреваешь. А этот кто-то берёт и плюёт тебе в лицо. Ноги об тебя вытирает.
  Кровь бросилась Рыгору в лицо. Он вдруг пришёл в полное бешенство, и даже кашель отпустил его. Он изо всей силы трахнул кулаком по столу, и всё на нём подпрыгнуло, а тарелка полетела на пол, обливая и его, и тату горячим рассольником. Рыгор вскочил и заревел на сидящего тату сверху вниз:
  - Старый урод! Издеваешься надо мной?! Я у тебя спрашиваю - где все бабы?!
  Он весь напрягся, как пружина, руки сжались в кулаки. Он видел близко перед собой толстые морщины таты и его клубничный нос. Если бы тата издал хоть один звук, то пружина сорвалась бы. Рыгору казалось, что в кулаке его столько силы, что он пройдёт голову таты насквозь. Но тата не шевелился, удивлённый таким всплеском. Через секунду Рыгор опустил руки, пнул ногой стол и выбежал из кухни. За собой он слышал грохот хлебницы, упавшей на пол.
  Раскалённым метеором Рыгор пронёсся на балкон за веником, в ванную за шампунями и, наконец, в свою комнату, где сгрёб из шкафа наугад стопку одежды во всё ту же спортивную сумку. "Ещё хуже, чем в прошлый раз, - думал он, сбегая по лестнице, - Надеюсь, я сюда больше не вернусь".
  
  У подъезда уже стояли дядя Василь и дядя Михась. За то время, которое Рыгор провёл у таты, они успели начать новый спор, на этот раз об образовании, который наверняка начался с обсуждения Толстого-педагога.
  - Роль женщины в образовании может быть ничуть не меньше мужской! Не спорь со мной, об образовании я знаю не понаслышке! Ты же знаешь, кем работает мой сын, - горячился дядя Василь.
  Дядя Михась степенно отвечал ему, что его сын тоже не лыком шит, и побольше будет, нежели институтский преподаватель.
  - Женщина, Василь, годится только для начального воспитания ребёнка в первые годы жизни. Далее ребёнок должен переходить в руки мужчины, а роль женщины - рожать следующего.
  Рыгор стоял рядом с ними, слушая всю эту чушь и наливаясь гневом. Долго он не продержался и закричал:
  - Что вы несёте, старики! - он схватил дядю Михася за локоть. - Какие ещё женщины! Где? Где они?! Покажите мне хоть одну! Их же не существует!
  Дядя Василь помолчал, переключая мысли в сторону, указанную Рыгором, а потом сделал на лице проницательное выражение:
  - Я понимаю вас, молодой человек. Вы сейчас в том возрасте, когда задумываются над смыслом жизни, тайной бытия и прочими философемами, - он с достоинством высвободил локоть. - Объективна реальность или субъективна, мыслимо ли сущее, первично ли мыслимое. Это хорошо, это правильно, и мы через это тоже прошли. Но вы мне вот что скажите, молодёжь: можно ли настолько быть близоруким, чтобы существо, отличное от себя, нежную женщину, непременно считать низшим и вторичным? Да-да, Михась, я говорю именно о Толстом!
  Дядя Василь повернулся к дяде Михасю и с вызовом смотрел на него. Рыгор с горечью плюнул, отвернулся и широким шагом поспешил в баню. Он подумал, что вспотеет от быстрой ходьбы, и футболку придётся менять, но решил, что теперь уж всё равно.
  
  Понедельничные посетители бани были ему совсем незнакомы, он не узнавал ни одного лица. Раздеваясь, он обнаружил, что забыл и шапку, и рукавицы. Начался приступ кашля, и люди сочувственно смотрели на него. Могучий дядька с животом раза в три больше, чем у Рыгора, подошёл, шлёпая красными резиновыми сандалиями, и предложил попарить его: все хворобы как рукой снимет! Рыгор и сам на это надеялся. Они вошли в парилку, и Рыгор полез на самую верхнюю полку, отмечая, как скверно натоплено. Он растянулся на досках, горячих, но не обжигающих.
  - Что, брат, в понедельник всегда так слабо топят? - спросил он дядьку.
  - С утра, говорят, хорошо было. А теперь выдохлось уже. Пятый час как ни крути.
  Дядька начал хлестать Рыгора веником, и он на несколько минут расслабился. Но постепенно всё ему становилось не так: и лежать было неудобно, и в горле першило, и хотелось пить, и веник был недостаточно горячий и слишком мокрый.
  - Ты женат, брат? - спросил Рыгор у пузатого.
  - Да уж пятнадцать лет как! - охотно отозвался тот. - И, знаешь, доволен. Многие жалуются, мол, второй раз бы ни за что на свете, а я доволен! Или им не повезло, или я такой везун, но ни слова против моей супруги не скажу. Пятнадцать лет душа в душу. А ты что спрашиваешь? Жениться надумал?
  - Ты жену свою когда последний раз видел? - спросил Рыгор прямо.
  - Советовать не стану, чтоб потом не пенял на советчиков, - отвечал дядька точь-в-точь как тата, продолжая о своём и игнорируя провокационный вопрос. - Одно скажу: присмотрись к невесте получше. Проверь её. Можешь даже по роже дать разок, поглядишь на реакцию.
  Рыгор резко повернулся и сел. Он схватил дядьку повыше локтя и стал сильно трясти:
  - Ты что, не слышишь? Когда ты последний раз жену видел, спрашиваю?
  - Убери руки! Ты что, одурел? - дядька вырвался и сердито смотрел на Рыгора. - Если болеешь, так дома сиди! На маму с папой кричи.
  Он сунул Рыгору его веник и пошёл прочь из парной, ворча на ходу. Рыгора трясло, и он сам не понимал, почему, то ли из-за болезни, то ли от злости. Он тоже встал, спустился по ступеням и вышел. В моечном отделении ему показалось очень холодно, он стал под душ, включил воду погорячее и несколько минут не двигался, впитывая в себя тепло водяных струй.
  И вдруг на Рыгора накатило: мощный порыв вытолкнул его в центр зала, он расставил ноги и вытянул в стороны руки, в правой сжимая веник.
  - Мужики! - крикнул Рыгор.
  Все, кто был в эту минуту в моечном, оставили свои дела и повернулись к нему. Рыгор хотел было взлезть на каменную скамью, чтобы его видели получше и чтобы слова его имели с высоты больший вес, но вода и пена, разлитые по ней скамье, отпугнули его. Поскользнувшись, можно было упасть и самое меньшее крепко удариться. С криком "Мужики!" Рыгор выбежал в раздевалку и взобрался на длинную деревянную скамейку. Она была пониже, чем в моечном, но не скользкая.
  Все смотрели на него. Из моечного тоже выходили люди и останавливались, глядя на него с недоумением и тревогой.
  - Мужики! Откройте ваши глаза! Оглянитесь вокруг! Случилось ужасное!
  Люди замерли в ожидании. Банщик скрипнул стулом. Рыгор почувствовал ответственность момента и сказал особенно отчётливо и громко:
  - Все женщины исчезли.
  Поднялся ропот, мужики задвигались. Стоявший близко к Рыгору молодой плечистый парень с зелёным полотенцем через плечо взял его за запястье и, морщась, потянул вниз.
  - Братан, слазь давай, не выступай.
  Раздался смех. Весёлый голос крикнул: "Ты что пил?", ему ответил другой голос: "Он не пил, он курил".
  - Мужики! Да что же это! Вы что, ослепли? Ни одной бабы кругом, а вы молчите!!
  Рыгора уже стаскивали за обе руки. Он вырывал руки, но потерял равновесие и был вынужден спрыгнуть на пол.
  - Да что же вы такие тупые! Пойдёмте в женское отделение, проверим!
  Никто его уже не слушал. Люди, улыбались, кто возвращался в моечное, кто продолжал одеваться. От досады Рыгор толкнул в плечо парня с зелёным полотенцем и получил в ответ ещё более сильный пинок.
  - Успокойся, браток, - сказал парень серьёзно, - Или разворочу тебе сейчас всё рыло. Мать родная не узнает.
  Рыгор дёрнулся было, но кто-то схватил его сзади за локти. У банщика выяснили номер шкафчика Рыгора, достали оттуда одежду и вещи, сунули ему в руки и вытолкали в коридор.
  
  Дрожа и сгибаясь от сухого кашля, Рыгор сошёл с банного крыльца, пересёк дорогу и углубился во дворы Молодёжного посёлка. Лицо его горело от внутреннего жара, ноги подкашивались, хотелось прилечь, закрыть глаза и лежать. Он сел на борт круглой песочницы и обнял колени руками, его знобило. Вокруг не было ни человека, пустые окна пятиэтажек отражали деревья. "Там нигде никого нет, - дошло до него вдруг, - так чего же я здесь сижу?" Собравшись с силами, он встал, приблизился к одному из соседних подъездов и потянул дверь. Открыто. Удивляясь, как ослабели его ноги, Рыгор поднимался по лестнице и дёргал все дверные ручки подряд. Незапертая дверь нашлась только на третьем этаже, он помедлил секунду и вошёл.
  - Есть кто-нибудь? - спросил он громко и, не дожидаясь ответа, притворил за собой дверь.
  От слов зачесалось в горле, и он несколько раз кашлянул. Прихожая была оклеена бежевыми обоями с мелкими зелёными и синими листиками. Здесь же стоял холодильник, выключенный из сети и содержащий несколько плоских баночек со шпротами. Рыгор взял две баночки, прошёл на пыльную кухню и, намереваясь добыть вилку, безошибочно выдвинул ящик справа от мойки. Он сел на табурет, вскрыл банку, благо она имела специальное колечко, и быстро съел её, без интереса глядя на унылые закопчённые стены и полосу белого кафеля над плитой. Сразу съел и вторую. Посидел, слушая шум в голове, и пошёл искать диван, кровать или хоть что-нибудь пригодное для сна. Вспомнил, что в холодильнике остались ещё шпроты и на мгновенье задержался в прихожей, но усталость победила.
  В комнате его ждала кровать, застеленная покрывалом, имитирующим старинные гобелены, с богатым цветочным узором, и выпуклостью, скрывающей подушку. Рыгор почти упал на кровать и, спрятав ладони в тёплое место между ногами, свернулся калачиком. Было холодно, и немного погодя он нашёл в себе силы забраться под покрывало.
  
  Утром, по пути в туалет, Рыгор, пытаясь откашляться и прочистить горло, обнаружил, что потерял голос. Он попробовал сказать несколько слов, но изо рта выходил только шёпот. Зато в груди появились хрипы, неравномерные и немного щекотные. Рыгор был раздосадован тем, что баня не помогла ему, но списал это на плохую прогретость парилки. "Схожу сегодня ещё раз, - решил он, покачиваясь от слабости над унитазом, - но уже без выступлений".
  Он подкрепился двумя-тремя банками шпротов и сделал себе большую кружку сладкого чаю. После чая Рыгор почувствовал возвращение голоса и для проверки громко сказал, как будто испытывая микрофон:
  - Раз, два, три...
  Потом он искал веник, но не нашёл, хотя чётко помнил, что держал его в руках, когда его выталкивали из раздевалки. Рыгору было жаль веника, и он решил обязательно расспросить о нём банщиков. При мыслях о бане, он чувствовал одновременно стыд за вчерашнее и зуд ущемлённой гордости. Особенно распаляло его воспоминание о парне с зелёным полотенцем, который так самоуверенно угрожал ему. Окажись он сейчас снова там, мстительно думал Рыгор, все невежественные насмешники оказались бы размазаны по стенам и впечатаны в одёжные шкафчики.
  
  По пути в баню Рыгор успокаивал себя соображением о том, что сегодня мыться придут совсем другие люди. И действительно, среди вторничных купальщиков он не узнал ни вчерашних, ни обычных субботних. И банщик сменился, хотя это было даже кстати: вчерашний обязательно вспомнил бы Рыгора и его громкое, но бесславное выступление. Он спросил банщика о забытом дубовом венике. Тот отрицательно покачал головой и предложил ему один из своих, берёзовых. Рыгор стал выбирать веник, потрясая ими в воздухе и пробуя на густоту и упругость. Выбрав, он пошёл раздеваться и долго кашлял, сунув голову в шкафчик, чтобы быть потише. После кашля ему так захотелось пить (сказывались ещё и шпроты), что он, закрыв шкаф и отказавшись от всех правил, предписывающих пить только после процедур, направился в бар.
  В такое раннее время бар почти пустовал, занят был только самый уютный столик в углу. Там сидели два черноволосых друга, плохо выбритых и явно не следующих банным правилам, как и Рыгор. Он спросил у незнакомого сонного буфетчика бокал "Сябра" и первым же глотком выпил почти половину. Ему показалось, что его мозг - это губка, которую окунули в стакан, настолько быстро хмель окутал его ослабевшую голову. Рыгор обещал себе не вступать больше в споры, но теперь не мог себя контролировать и заговорил с буфетчиком:
  - Ты женат, браток?
  - Неа. Куда торопиться, - буфетчик, криминального вида детина с мясистым лицом и маленькими глазками, с подозрением посмотрел на него.
  - А девушка есть у тебя?
  - Как без девушки.
  - Ты когда её видел в последний раз?
  - Слышь, ты чего? - детина упёрся толстыми пальцами в столешницу.
  - Спокойно, браток. Мы ж просто беседуем, так? - Рыгор отпил ещё прилично пива. - Я знаешь что заметил? Что вокруг ни одной бабы нету.
  Буфетчик криво усмехнулся, и Рыгор продолжал, торопясь и боясь быть замеченным в торопливости:
  - Я тоже раньше думал, что у меня жена есть и две дочки, и тёща с бабкой. А позавчера как накатило на меня! Озарение! И открылось мне, что нету ни одной женщины у меня, а только старый тесть. И не только у меня, ни у кого нету! Был со мной друг, так оказалось, что и у него тётки нету. Вот так годами живёшь, и правды не знаешь, прикинь? Так мало того. Я ж автослесарь по профессии, понимаешь? А мне открылось, что и машин нету! Совсем нету! А я автослесарь. Ты понимаешь меня?
  Заметив взгляд буфетчика ему за спину, Рыгор обернулся и увидел одного из черноволосых, который подошёл к стойке с пустым стаканом и стоял, слушая разговор.
  - Говорит, что бабы у него нету, - насмешливо сказал буфетчик.
  - Бааабы нету? - протянул черноволосый и с комичным сочувствием покивал. - Это нехорошо, когда бабы нету.
  - А у тебя есть, что ли? - начинал заводиться Рыгор. - Да ты посмотри вокруг, парень! Нету никаких баб! Одна иллюзия. Нам кажется, что они есть, в то время как они только в наших головах!
  - Опасный тип, - подмигнул буфетчик черноволосому. - Сначала проповедует, а потом хопа - и в карман тебе залез.
  - Бааабы нету? Ты может, браток, того? - дурачась и собрав лоб в морщинки для большей выразительности, спросил черноволосый.
  Рыгор не стал раздумывать. Молнией блеснула у него в уме мысль о реабилитации за вчерашнее поражение. Стиснув кулак и резко развернувшись, Рыгор со всего размаха впечатал его в усмехающийся рот черноволосого. Стакан с остатками пива опрокинулся, пена потекла по стойке. Эффект от удара был такой сильный, что Рыгор сразу же счёл себя вполне реабилитированным: черноволосый отлетел назад на несколько метров, перевернув два столика, и громко упал, пытаясь уцепиться за стулья. Его друг тут же вскочил и двинулся к Рыгору. Буфетчик в два прыжка обогнул стойку и тоже направился к нему. Рыгор на несколько шагов отступил к выходу и остановился, угрожающе приподняв стул за спинку. Друг и буфетчик медленно надвигались. Упавший черноволосый кряхтел и ворочался, пытаясь подняться из нагромождения стульев и столов.
  - Думайте своей головой, а не чужой, люди! Оглянитесь вокруг! Откройте ваши глаза! - крикнул Рыгор, чувствуя, как стул дрожит в его руках.
  Тут за его спиной послышались шаги, и не успел Рыгор обернуться, как что-то ударило его по голове, и он упал на пол, удивляясь мягкости падения и лёгкости своего тела. Он увидел над собой сосредоточенного банщика с длинным поленом, брезгливо смотрящего буфетчика, черноволосого, пинающего его ногой в бок, а другого черноволосого - прижимающего к своим губам окровавленную салфетку. Всё вокруг виделось очень светлым и без звука. Он закрыл глаза.
  
  Глава 3. Как Лявон нашёл старушку
  
  Войдя в квартиру, Лявон бросил рюкзак на пол, разулся и надел свои домашние коричневые тапки. Голова гудела, непрерывно сочились сопли. Лявона как магнитом тянуло в кровать, но он собрался с силами и подошёл к тётиной комнате. Нажал на холодную ручку: закрыто. Раньше он не делал этого никогда и даже не думал, есть ли в двери замок. Лявон помедлил, припоминая, не попадались ли ему где-нибудь в квартире ключи, а потом снова обулся в туфли и ударил изо всей силы каблуком в середину двери. Дверь ответила низкой протяжной нотой. "Наверное, она полая, поэтому образуется такой приятный звук", - отметил Лявон. Он вспомнил, как ловко удалось выбить дверь Рыгору, когда они грабили банк, и произвёл краткий научный анализ ситуации. "Дверь держится на двух петлях и на замке, и бить нужно в место поближе к замку, чтобы приложенная сила не распределялась, но концентрировалась на том месте, которое должно сломаться". Верное решение: звук от второго удара вышел не таким красивым, зато косяк рядом с ручкой треснул, а после третьего раскололся, выпустив острые щепки. Дверь распахнулась, на пол со звоном полетела какая-то железка.
  Внутри тётиной комнаты было спокойно и буднично. Пёстрый в синих тонах диван, двустворчатый шкаф, пара стульев, таких же, как на кухне, пыльное окно с тюлевыми занавесками и закрытой форточкой, полосатая ковровая дорожка на полу. В углу возле окна стоял скромный журнальный столик, над ним висела бумажная репродукция пейзажа Левитана в деревянной рамочке. Лявон раскрыл шкаф и отразился в зеркале, висящем на одной из створок. На полках стояли пустые обувные коробки, с перекладины для одежды свисал пакетик со средством от моли.
  Лявон устало сел на диван, оказавшийся сильно продавленным и бугристым. Сразу под синтетической, неприятной на ощупь обивкой неравномерно твердели пружины. "Забавно, - думал он. - Так значит, это правда? Женщин нет, и, может быть, не бывает вообще? Ни тётушек, ни хуторянок?" Тётю он так и не смог себе представить, сколько ни пытался, мать тем более. Хуторянку, о которой он мечтал каждый день, вдруг стало очень сложно представить. Звуков её голоса и смеха, так легко слышавшихся раньше, воспроизвести не удалось вообще. Осталось только воспоминание, что голос высок и нежно мелодичен. Закрыв глаза, Лявон долго, изо всех сил вызывал её образ, и она наконец явилась, но как бы вдалеке и в сумерках. Смотрела себе под ноги, не двигалась и не говорила ни слова. Ему казалось, что она бледнеет и отодвигается всё дальше. С тревогой и горечью он заснул.
  
  Рано утром Лявон, дрожа и шатаясь от слабости, перешёл в свою комнату и забрался в постель, укрывшись одеялом и покрывалом. Весь день он не вставал, то засыпая, то ворочаясь в полудрёме. Он уже использовал все свои носовые платки, и они ссохшимися комками лежали на полу у кровати. Лявон забывался, а очнувшись, снова принимался размышлять. Например, о связи идеи женщины и идеи машины, или о тётушке, как он мог раньше считать, что она есть, или о том, почему им с Рыгором вдруг открылись вещи, ранее скрытые. Лявон пришёл к выводу, что самая вероятная причина прозрения - это простуда. Поглаживая рукой прохладную простыню на краю постели, он задавался вопросом, вернётся ли былое мироощущение после выздоровления, или оно потеряно насовсем?
  Хотелось пить, но сил сходить на кухню не хватало. Лишь вечером он заставил себя подняться, и это ему удалось на удивление легко, казалось, что голова стала воздушным шариком, а тело - ниточкой. Он налил сока в стальную миску и несколько минут грел её на плите, опершись рукой на подоконник. Как раз в эти минуты горизонтальные полоски облаков на небе отразили свет вечернего солнца, окрасившись в розовый и нежно-сиреневый. Лявону захотелось на крышу, но он побоялся совершать подъём в таком состоянии. Пока он пил горячий сок, облака медленно погасли. Лявон вернулся в постель, взяв с собой вместо носового платка вафельное полотенце. "Сильное решение, достойное талантливого изобретателя!" - сказал он себе. Настроение поднялось, и от этого даже немного прояснилась голова, и стало легче дышать. А может наоборот - ему полегчало, и от этого поднялось настроение? Когда Лявон уже погружался в сон, в нём родилась ещё более свежая и смелая мысль: пора переселяться на крышу. Эта идея сделала его окончательно счастливым; засыпая, он улыбался.
  
  На следующее утро Лявон почувствовал себя немного лучше. Глядя на лампу под потолком, он вспомнил своё вечернее счастье и то, что его вызвало: жизнь на крыше. Даже в свете обычной утренней трезвости и скептицизма вечерняя мысль совсем не показалась ему глупой. На крышу можно перенести диван, стулья и столик из тётиной комнаты и устроить над ними съёмный навес из какой-нибудь плёнки на случай дождя. Беспокоясь, как бы подъём сил не кончился, он решил начать переезд прямо сейчас.
  Со стулом под мышкой Лявон поднялся на крышу, снова с необъяснимым опасением, что выхода туда больше нет. Но дверь по-прежнему была открытой, небо - чистым, и с прошлой недели ничего не изменилось. Лишь несколько сухих берёзовых листьев, занесённых сюда сильным ветром, напоминали о субботнем дожде. "Какой сегодня день? Кажется, среда". Поставив стул, Лявон прошёлся вокруг кирпичной кубической будки, из которого выходила дверь на крышу. Будка была чуть повыше человеческого роста и примерно такой же длины и ширины - отличное место для обустройства жилища! К стене будки можно поставить диван, и защищённая спина создаст ощущение спокойствия и уюта.
  Не теряя времени, Лявон вернулся в квартиру. Порывшись в ящике с инструментами, стоящем в шкафу в прихожей, он нашёл там гаечные ключи и подступился к дивану. С перерывами на утирание соплей и чихи он открутил несколько гаек, скрепляющие составные части дивана между собой. Частей получилось пять: две боковинки, два матраса и основание с ножками. Разъединяя тяжёлые матрасы, он защемил себе палец кронштейнами и, чуть не плача от боли и накатившей слабости, без сил опустился на пол. Вся энергия уже растратилась, и Лявон даже не мог пошевелиться. Только спустя полчаса он смог добраться до ванной, смыть с рук чёрную смазку, покрывающую диванный механизм, и вернуться в постель.
  К вечеру Лявон отлежался, и деятельное настроение опять посетило его. На этот раз он не захотел тратить с трудом накопившиеся силы на диван, а занялся исследованием. Он вылез из-под одеяла, включил музыку, взял в книжном шкафу пару журналов и, улёгшись поудобнее, начал листать их в поисках информации о женщинах. За последние дни, бессвязно, но много думая, он проникся сознанием важной и таинственной роли этой разновидности людей, поскольку в жизни каждого человека находилось для них место, пусть и иллюзорное. Даже он сам постоянно мечтал о встрече не с каким-нибудь парнем, а именно с хуторянкой, которая - он был твёрдо уверен - являлась девушкой, то есть молодой женщиной. Обосновать эту уверенность логически Лявон не мог, и ему хотелось разобраться, в чём конкретно заключается идея женщины, и чем женщина должна отличаться от обычного человека. Кроме одежды, длинных волос и высокого голоса, ему ничего не приходило в голову, но этого казалось слишком мало.
  Лявон принялся за журналы. Раньше он не обращал особого внимания на иллюстрации с женщинами, но теперь рассматривал каждую жадно и пристально. Поскольку подборка журналов у Лявона была тематическая - "Наука и жизнь", "Популярная механика", "Наука и религия" - то в основном там попадались фотографии или рисунки мужских лиц. Иногда проскальзывала женщина-другая в белом лабораторном халате, в скафандре или в комбинезоне, но из таких изображений ничего нового для себя Лявон вынести не мог. Более мягкие черты лица, порой длинные волосы, вот и всё.
  Перелистав несколько журналов, он откинулся на подушку и, бродя глазами по потолку, попытался самостоятельно сформулировать признаки женщины, хотя бы внешние. "Как мы вообще определяем при встрече, мужчина перед нами или женщина? Например, Рыгор - мужчина? Или Адам Василевич? Неужели идентификация сугубо лексическая: по имени и по обращению "он", а не "она"? Но если мы с человеком ещё не знакомы, как мы находим верное обращение? По тембру голоса? Но он может молчать. По мягкости лица? Это слишком расплывчатое понятие... По длине волос? Но если любой человек перестанет стричься, то волосы у него станут длинные. По одежде? Юбку или платье тоже может надеть любой. Тупик! Может, женщина - это дело самосознания? Человек решает быть женщиной, отпускает волосы, берёт себе новое имя, переодевается и старается говорить тонким голосом? Нет, не подходит, иначе такие случаи были бы известны. Ситуация в корне иная: в понедельник выяснилось, что ни я, ни Рыгор в жизни не видели ни одной женщины. Хотя нам казалось, что мы жили с ними рядом. Надо бы поговорить с Рыгором ещё раз, поподробнее, всё-таки он старше и женат, а женатость предполагает наличие жены, женщины". Лявон потряс головой, начиная запутываться в своих мыслях. "Стоп, он же не женат на самом деле! Никакой жены у него нет, как нету и тётушки у меня. И наверняка Рыгор ничего нового мне не скажет. Только ругани наслушаешься".
  
  Подъём дивана на крышу Лявон совершил в четверг. Решив начать с самого громоздкого, он вытащил на лестничную площадку основание дивана, поставил его вертикально и затолкал в лифт, с трудом протиснувшись в кабину рядом с ним. Дверцы автоматически закрылись, и Лявон только тогда заметил, что стал не с той стороны и не может дотянуться до кнопок. Он провозился минут пять, пока смог повернуть основание, просунуть руку к пульту и на ощупь нажать кнопку девятого этажа. Обливаясь потом от слабости и отдыхая через каждые несколько ступенек, он дотащил свою ношу до последнего рубежа - короткой железной лесенки и ржавой дверцы, ведущей непосредственно на крышу. Этот этап оказался самым тяжёлым. Перетаскивать основание со ступеньки на ступеньку здесь не получалась, пришлось снова поставить его вертикально, наклонить так, чтобы оно попало одним концом в дверцу, выбраться на крышу, и оттуда тянуть его наверх. Но когда всё наконец получилось, Лявон ощутил себя настоящим героем. Спустившись на кухню, он разогрел сока и выпил его из любимого вечернего стакана.
  Дальше пошло легче. Матрасы, составляющие сиденье и спинку дивана, были тяжелы, но меньше по размерам, а боковинки и вовсе незначительны. Подняв наверх последнюю из них, Лявон вновь почувствовал счастье. Нагнувшись и опершись локтями на парапет, Лявон блаженно смотрел на отрезки горизонта в разрывах соседних домов и лениво решал, какую сторону света он хотел бы видеть чаще всего. Закаты и рассветы он любил одинаково, поэтому однозначно склониться в сторону запада или востока не мог. Север был ему неинтересен, тем более что северная сторона выступа, к которому он намеревался поставить диван, была занята дверцей. Значит, единственно верное и подходящее место - это юг. Днём можно греться на солнышке, а утром и вечером наблюдать закаты и рассветы, переворачиваясь с одной стороны дивана на другую.
  Собирать диван и устраивать навес Лявон сегодня даже и не думал, благо дождя не предвиделось. Безоблачное небо, безветрие и тишина. Он ограничился тем, что подтащил матрас дивана к южной стороне кирпичной будки и в последний раз спустился в квартиру - за парой журналов "Наука и жизнь", пакетом сока и чистыми полотенцами. Удовлетворённый и умиротворённый, он высморкался в свежее полотенце и лёг на матрас, закинув руки за голову. Так близко к небу он ещё не был никогда.
  Жмурясь от яркого солнца, он размышлял о ближайшем будущем. Оставаться ему простуженным или постараться выздороветь? Если болезнь кончится, он рискует приобрести назад все те иллюзии, с которыми жил раньше. Если вдуматься, ничего плохого в этих иллюзиях нет, и жизнь его после освобождения от них не изменилась, но возвращаться к ним - унизительно. Здесь он вдруг вспомнил тату Рыгора, который тоже постоянно чихал, сморкался и вёл себя совершенно необъяснимо. Наверняка тоже "прозревший". Может, пойти к нему ещё раз и пообщаться, теперь уже с пониманием? Но нет, после той сцены с ножом следующая встреча добром не кончится. И пусть. Мне не нужна помощь, сам во всём разберусь! "Надо иметь смелость. Надо идти вперёд и не останавливаться в развитии. Долг мыслящего человека - наблюдать, ставить опыты и разбираться в происходящем вокруг", - придумал Лявон несколько более или менее подходящих лозунгов, задающих хоть какие-то ориентиры в дальнейших действиях. Осталось придумать, каким образом поддерживать в себе простуду. Первое, что приходило в голову - это испытанный холодный душ с последующим не-вытиранием и замерзанием. При мысли об этом он непроизвольно поёжился. "Тяжело, но необходимо. Надо крепиться. Наука требует жертв".
  Но мужественные фразы звучали слабо и одиноко по сравнению с мрачными картинами, которые стали ему рисоваться. Если способствовать болезни, не зайдёт ли она слишком далеко? Вдруг он сляжет надолго и не сможет выйти даже в магазин за соком? Что, если простуда доведёт его до смерти? Ему вспомнилось зловещее лицо таты в сапожной мастерской. В тревоге и беспокойстве он заснул.
  
  Когда Лявон проснулся, уже смеркалось. Он перелёг головой на запад, подложив под грудь подушку, и с восторгом наблюдал, как солнце опускается за дома, окрашивая низы неба в теплеющие на глазах цвета, от бледно-зелёного к оранжевому, розовому и нежному сиреневому. Тончайшие волокна облаков, плывущие низко над горизонтом, постепенно раскалились до жёлто-красного. Не отрываясь, Лявон смотрел на солнечный диск, а когда вдруг захотелось чихнуть, и он полез за полотенцем, чтобы приложить его к носу и не брызнуть соплями, на внутренней стороне век отпечатался красный круг, медленно бледнеющий и через пару минут превратившийся в чёрный. Солнце коснулось крыши дальнего дома и быстро исчезало за ним, слегка расплющенное. Стало заметно прохладнее. Лявон натянул одеяло на плечи и поёрзал, пытаясь лечь в согласии с выпирающими пружинами. Появились звёзды, загорелись жёлтым редкие окна в тёмных глыбах домов. Он перевернулся на спину и смотрел вверх, мечтая о ней, о хуторянке. Она могла бы лежать рядом с ним, здесь, и её волос можно было бы касаться щекой. От таких мыслей сладкие мурашки пробежали по его спине, он улыбнулся и пообещал себе обязательно её найти, несмотря на прозрения или благодаря им. Снизу повеяло запахом листьев и травы. Он закрыл глаза и подумал, что этот вечер и эта ночь - самые счастливые в его жизни.
  
  Ограбление банка и последующий день, проведённый с Рыгором, надолго насытили Лявона общением. И хоть он понимал, что научные изыскания - он теперь называл так свои рассуждения - продвинулись бы намного скорее при контактах с другими людьми, носителями уникального опыта, каждый своего, но разговаривать ему ни с кем не хотелось. К тому же им овладело тщеславное желание разобраться во всём самому, без посторонней помощи. Ему пришло в голову вернуться в район гаражей и выследить там Рыгорову старушку. Другой возможности увидеть реальную женщину Лявон придумать не мог. Чтобы избежать встречи с Рыгором, он запланировал операцию на субботу, традиционный банный день.
  В пятницу вечером Лявон совершил своё болезнетворное омовение, задуманное накануне. Содрогаясь, он стоял несколько минут под ледяным душем, а потом, отгоняя мысль об одежде и одеяле, скорчился на полу в прихожей и мучительно долго сохнул. Лявону вспомнилось, как Адам Василевич предрекал ему неспособность работать в Академии наук из-за несобранности, медлительности и забывчивости. "А смог бы он сам вот так, холодной водой? Только ради эксперимента и познания? А смогли бы так академики? Занимаются наверное всякими пустяками в своих тёплых кабинетах и в мягких креслах, в то время как истина даётся лишь простуженным и отрёкшимся от себя".
  После экзекуции, уже на крыше, он прислушивался к своим ощущениям и гадал, зависит ли степень прозрения от тяжести простуды. От холодного душа ему не стало ни хуже, ни лучше. Нос по-прежнему был заложен и истекал соплями, глаза слезились, горячая голова плохо соображала, иногда чихалось.
  Наутро он спустился в квартиру, надел самые изношенные брюки и бледно-зелёную рубашку (цвет вчерашнего неба, вспомнил он), на его взгляд, самую неприметную и маскирующую из всех, что имелись в шкафу, и выступил.
  
  Его район отличался особенной безлюдностью и тишиной. Шаги, казалось, разносились на много километров вокруг, отражаясь от асфальта и серых кирпичных фасадов. Позвякивая ключом в кармане, он шёл и всматривался в окна, выходящие на улицу. Кружевные занавески, цветочные горшки, куклы, радиоприёмники, стопки книг, статуэтки, часы, вазы, утюги. На верхних этажах идентифицировать предметы было уже трудно: это подставка для ножей или настольная лампа? Колонка или хлебница? Иногда ему до покалывания в кончиках пальцев хотелось проникнуть за окно и приложить ладони к этим выцветшим на солнце предметам, увидеть, что окружает их, в чьём соседстве им приходится быть. Вдохнуть запах комнаты, рассмотреть её всю, пройти по ней и остановиться в дверях следующей. А впереди будут ещё и ещё комнаты, уводящие одна за одной в молчаливые глубины.
  За размышлениями путь пролетел незаметно. Лявон, с удовольствием прокладывая на своей мысленной карте города новую линию передвижения, свернул из Радиаторных переулков на улицу Чигладзе, миновал парк аттракционов и "Минскэкспо", прошёл по мосту над Свислочью и по улице Сурганова, разделяющей район старых пятиэтажек и частный сектор. Перед парком Лявон свернул на улицу Карастояновой и через пять минут уже стоял на том месте, с которого Рыгор показывал ему окна, содержащие старушку. Солнечный свет падал на фасад дома слева наискосок, и под таким углом была хорошо видна пыль на стёклах окон. "Если бы там жила бабушка, она бы не преминула вымыть окно. Скорее всего, квартира пустует, а Рыгору всё померещилось. Хотя с другой стороны, старушка может быть неряхой. Или инвалидом. Или у неё плохое зрение". Тень от листвы клёнов, растущих на тротуаре, легко колебалась на окнах и кирпичной стене, дразня воображение. В какой-то момент Лявону даже привиделось движение седой головы за стеклом.
  
  "Какая же она, женщина, на самом деле?" Строя догадки, он обогнул пятиэтажку вокруг и подошёл к крайнему подъезду. Перед самой дверью он задержался, набрал в лёгкие побольше воздуха и со вкусом чихнул. Несколько секунд после чиха Лявон постоял, зажмурившись, потом утёр рукавом слёзы и рассмотрел кодовый замок. Металлическое кольцо и два ряда кнопок с цифрами слева и справа от него. Краска на корпусе замка вокруг цифр 1, 3 и 6 была стёрта от частого прикосновения пальцев, и Лявон кивнул сам себе. Как просто быть взломщиком! Набираешь 1, 3, 6 и тянешь кольцо вниз. Заблокировано? Двигаешь его вверх до слабого щелчка и пробуешь следующую комбинацию этих цифр. На определение правильного кода ушло не более минуты, кольцо опустилось, и Лявон вступил в прохладный подъезд.
  Абсолютная тишина. Увлекаемая доводчиком, входная дверь тихо затворилась за ним, щёлкнул замок. Где-то на несколько лестничных пролётов выше зазвенела и смолкла оса. Лявон поднялся на второй этаж, ведя рукой по неровным железным перилам. К его удивлению, дверь в квартиру посередине, одну из подозреваемых, была приоткрыта. Лявон несильно толкнул её рукой и смотрел, как она медленно распахивается, достигает определённой точки, возвращается на несколько сантиметров и затихает. Он длинно высморкался в полотенце, откашлялся и спросил в квартиру:
  - Есть кто-нибудь здесь?
  Его голос выдавал волнение и неуверенность, это заметил даже он сам. Лявон переступил порог и вдохнул сложный запах старушечьего жилища: чуть сладковатый, душный, с привкусом аптеки и пыльной кладовки. Тёмно-зелёный коврик на полу прихожей, бежевые обои, шкаф. Две комнаты слева были закрыты, кухня, ярко освещённая солнцем, виднелась справа от входа. Он сделал несколько шагов в сторону кухни, и пол под ним визгливо заскрипел. Лявон остановился на скрипучем месте и покачался из стороны в сторону, вслушиваясь в звук. Линолеум на полу имитировал паркет "в ёлочку" из светлого дерева, а под ним, по всей видимости, скрывались старые доски. Присев на корточки и наклоняя голову под разными углами, он словил такую точку зрения, при которой на линолеум ложился солнечный отблеск, чётко проявляя стыки и слегка выпуклые спины досок. Лявон ещё немного поскрипел, перенося вес с одной ноги на другую, а потом, вдруг озадачившись практическим применением скрипа, попытался получить ту мелодию Вагнера, которую они слушали с Рыгором в гаражах. Вышло отвратительно, совершенно не похоже.
  В этот момент из кухни раздался вскрик, и в прихожую выскочила фигура с топором в занесённых для удара руках. Из-за того, что окно, единственный источник света, располагалось у неё за спиной, и лицо, и одежда выглядели тёмными, почти чёрными, не блеснуло даже лезвие топора. Лявон инстинктивно отшатнулся назад и направо, к выходу, и упал на локти. В ту же секунду пол вздрогнул от мощного удара, топор глубоко вошёл в линолеум на том месте, где сидел на корточках Лявон, а фигура, не удержав равновесия, полетела на пол и, кажется, ударилась головой о стену.
  
  "Старушка. Испугалась, что я хочу убить её, и устроила засаду", - составил объяснение Лявон, садясь и рассматривая её. Волосы её были действительно совсем седые, длинные, собранные сзади в хвостик, как и описывал Рыгор. Простая и скромная одежда: ситцевое платье в неопределённые цветы, чёрная меховая жилетка, плотные серые колготы, изношенные тапочки. Роста она была небольшого, сложения худенького; маленькая сухая ладошка, лежащая на полу возле туфли Лявона, походила на птичью лапку. "И откуда в ней столько силы?"
  - Бабушка? - позвал он. - Вы в порядке?
  Лявон вытянутой рукой потормошил её за локоть, боясь приблизиться - вдруг она очнётся и опять бросится на него. Старушка не шевелилась. Он поднялся, выдернул из пола топор и положил его за угол, чтобы она не смогла снова им воспользоваться. Лявон переступил одной ногой через старушку и попытался заглянуть ей в лицо, но это ему не удалось - она лежала ничком, седым хвостиком вверх. Он прислушался, дышит ли она, но не уловил ни звука. "Как проверить, жив ли человек? Пульс?" Дотрагиваться до её кожи показалось ему отвратительным, но, памятуя о долге исследователя, он сделал над собой усилие. Прохладное запястье не пульсировало, хотя Лявон старательно его прощупывал в нескольких точках. "Неужели можно умереть вот так, просто из-за падения на пол?" Он потянул её за плечо и перевернул на спину. Пахнуло аптекой. Лицо, подтверждая слова Рыгора, и в самом деле оказалось почти круглым, но не за счёт полноты, а из-за формы скул. Ничем особенным лицо не отличалось. Морщинистое, с мешочками под глазами, гладко выбритое - такое лицо могло быть у любого старика, ключа к вопросу об отличиях мужского и женского оно не давало.
  "Возможно, отличия коренятся внутри организма? Иные, чем у мужчин, внутренние органы? Но чтобы это определить, нужно быть врачом и разбираться в строении организма. Даже если бы я нашёл в себе силы разрезать ей живот, то всё равно ничего не понял бы". Лявон решил осмотреть тело хотя бы снаружи. Испытывая сильную брезгливость, он распахнул жилетку старушки и стал расстёгивать длинный ряд пуговиц на её платье, сделанных в форме мелких чёрных шариков. Показалась худая, немного волосатая грудь с многочисленными родинками, бородавочками и старческими коричневатостями, потом сероватого оттенка живот. Трусов старушка не носила, и сквозь растянутые на бёдрах колготки просматривался морщинистый тёмный член.
  Лявону пришлось скрепя сердце признать, что эксперимент подтвердил версию об отсутствии коренных отличий мужчины от женщины, и пол - это только вопрос самосознания. Форма одежды, длина волос и тембр голоса - вот и все доступные для идентификации признаки. Такой вывод Лявону не нравился, и, хотя оснований для сомнений не было никаких, у него осталось ощущение, что со старушкой что-то не так. Он запахнул на старушке платье и напоследок приложил ладонь к её груди. Сердце всё-таки билось, слабо, но явственно. Лявон, облегчённо вздохнув, с бульканьем высморкался. "Дождаться, пока она очнётся, и поговорить? А если снова кинется? Свирепая! Связать и пытать? Фу, ну её совсем". Лявону вдруг стало тоскливо и противно, и он поспешил уйти, пока старушка не очнулась.
  
  Глава 4. Как Рыгор познакомился с министром
  
  После побоев, нанесённых ему в бане, Рыгор целые сутки отлёживался в квартире со шпротами, которую нашёл днём раньше, и о многом передумал. Он пытался сложить из происходящего целостную картину мира, но чувствовал, что ему не хватает на это ума - картина постоянно разваливалась на фрагменты, едва связанные один с другим. Как и всегда в трудную минуту, Рыгору не хватало человека, который помог бы ему всё понять и объяснил бы, как жить дальше.
  Первым на ум приходил тата - тот вне всяких сомнений давно "прозрел", а в последнюю встречу просто валял дурака. Похоже, жизнь полностью устраивала тату, и он пользовался ей по полной программе. "Использовал меня! Старая сволочь! Конечно, зачем ему что-то менять. Но каков подлец: столько лет подряд, и хоть бы словечко! Даже про машины не объяснил, что нет машин. Видел, что я на работу хожу каждый день, как дебил, и смеялся про себя". Рыгор окончательно возненавидел тату и испытывал к себе презрение за то, что так долго находился у него в жилищном и гастрономическом плену. А при воспоминании о приторной улыбке таты и его старом грузном теле Рыгор скрипел зубами от злости и резко переворачивался на другой бок.
  Ещё на ум приходил Лявон, но Лявон знал о происходящем не больше, чем сам Рыгор. Тем не менее, Рыгор был уверен, что вместе они могли бы намного быстрее разобраться в происходящем вокруг. Он решил непременно разыскать Лявона, когда выздоровеет.
  Больше помощи ждать было неоткуда, и Рыгору приходилось думать самому. Несмотря на то, что полная картина мира не выстраивалась, Рыгор сделал ещё одно важное открытие: раз людей в городе очень мало, а домов очень много, следовательно, большая часть жилья пустует, и можно свободно выбирать квартиру себе по вкусу. Причём совершенно бесплатно. "Какие же мы были дураки, что ограбили банк! - думал он, заходясь в очередном приступе кашля. - Хорошо хоть удалось уйти от спецназа". Мысль о новых возможностях, открывающихся перед ним, значительно улучшило его настроение, и он был бы окончательно рад такому повороту дел, если бы не простуда. Кашель не проходил и стал ещё мучительнее терзать его.
  
  В среду утром, с сумкой за плечом, шатаясь от голода, Рыгор выбрался из своего пристанища в поисках пищи. Выйдя во двор, он оглянулся на розовое здание бани и пошёл в другую сторону. Он попал на улицу Шишкина, прошёл её всю и свернул на Кулешова, где ему скоро встретился продуктовый магазин. Изголодавшись, Рыгор быстро набрал еды в полиэтиленовый пакет с надписью "Спасибо", вышел и присел тут же, за углом, на выступающем фундаменте здания. Отламывая куски свежего батона, макая их в сметану и отправляя в рот, он испытывал сладкое облегчение, радость и гармонию с миром. Съев большую часть батона, он ощутил сильную жажду и почти залпом выпил бутылку "Сябра". Рыгор прервался на несколько минут и откинулся к стене магазина, жмурясь на солнце. Казалось, счастье сгустилось вокруг, и он находится внутри счастливого облака, любя весь мир вокруг. Если бы сейчас вдруг появились его вчерашние обидчики, он бы простил даже их.
  Поодаль, метрах в двадцати вглубь двора, в синем мусорном баке копался бродяга. Он присматривался в Рыгору, пока тот ел, а потом медленно подошёл и попросил закурить. Рыгор протянул ему пачку и, увидев заскорузлые пальцы бродяги, испытал мимолётную досаду, что не вынул сигарету сам. Но досада быстро растворилась в счастье. Они закурили, выпуская бледные дымки в прогретый воздух. Бродяга стал негромко рассказывать какую-то бессвязицу, не глядя на Рыгора и видимо не рассчитывая на его внимание, а довольствуясь самим присутствием живого человека рядом.
  - Давно бомжуешь? - спросил Рыгор.
  - Я не бомжую! - гордо ответил бродяга и тут же, как бы в объяснение своих слов, продолжил свой рассказ, теперь уже глядя Рыгору в глаза с некоторой обидой. - Моя жизнь чиста. Мы с друзьями каждый день ходим к Чижовской свалке, зрим Господа...
  - Слышь, если бы у тебя деньги появились, что бы ты сделал? Зажил бы, а? По мусоркам перестал бы лазить? - прервал его Рыгор.
  И, не дожидаясь ответа, он достал из сумки пачку долларов и бросил бомжу. Тот неуклюже протянул руки, но не словил, и пачка упала на землю.
  
  Немного не доходя до универмага "Беларусь", Рыгор свернул в арку одного из внушительных домов на Партизанском проспекте с целью присмотреться к здешним квартирам. Он зашёл поглубже во двор и окинул взглядом подъезды, пытаясь вызвать в себе интуицию, но она глухо молчала. Посидев пару минут на скамейке неподалёку от синих мусорных баков, таких же, как и возле магазина, скушав несколько маленьких булочек и не дождавшись наития, он подошёл к первому подъезду и подёргал дверь. Заперто. Ближайшие окна на первом этаже были забраны решёткой, но следующие не защищались ничем, кроме занавесок. Рыгор подтащил к ним пустой мусорный бак, несколько раз останавливаясь, чтобы покашлять, и перевернул его вверх дном. Залезть на него оказалось непросто: дно было гладкое, кроссовки каждый раз соскальзывали, а на прыжок у Рыгора не хватало сил. Когда он наконец вскарабкался на бак, пришлось несколько минуть сидеть и переводить дух. Повернувшись к окну, он неожиданно увидел за ним весёлое лицо.
  Раздетый по пояс парень улыбался, говорил ему что-то сквозь стекло и махал рукой. Заметив, что Рыгор не слышит его слов, он повозился со шпингалетом и распахнул створки окна, чуть не задев Рыгора рамой. Из комнаты зазвучало немецкое пение в сопровождении фортепиано.
  - Давай, заходи, дружище! - он сделал приглашающий жест. - Влазь!
  Рыгор закашлялся, пытаясь скрыть смущение.
  - Давай, брат, не стесняйся! - было заметно, что парень от души рад видеть Рыгора. - Меня Казик зовут, я тут с другом живу! А ты чего не через дверь? В напряг? Ну и правильно!
  - Закрыто там, - сказал Рыгор. - Я вообще-то хотел квартиру посмотреть.
  Он тут же понял, что глупо было такое говорить, и снова закашлял. Но Казик нисколько не удивился.
  - Так заходи! Посмотри всё! Мельничиху-то давно слушал? Сейчас вместе послушаем!
  Казик взял его за руку и потянул внутрь. Рыгор помотал головой, ничего не понимая, ступил на подоконник и спрыгнул в комнату. Казик усадил его на диван слушать Мельничиху, а сам выбежал из комнаты за пивом. В комнате, кроме дивана, был ещё шкаф, стол и стул. На стуле высилась гора одежды, а на столе стояла чёрная потасканная магнитола, из которой изливалась музыка. Через полминуты Казик вернулся с другом, тоже по пояс голым, который пожал Рыгору руку, но не представился, и протянул ему откупоренную бутылку пива.
  - Я, в общем-то, ненадолго, - Рыгор отпил глоток. - Хочу узнать, какие в этом доме планировки квартир. Может, соседом вашим буду.
  - Соседом? Это здорово! Сейчас песню дослушаем и покажем тебе планировку.
  Они весело смотрели на него, качая головами в такт музыке. Несмотря на благожелательность парочки, Рыгор подозревал их в каких-то неопределённых намерениях на свой счёт и одновременно чувствовал неловкость. Чтобы её заглушить, он спросил, нет ли у них чего-нибудь перекусить.
  - Перекусить? - Казик переглянулся с другом, и они засмеялись, причём не насмешливо, а как-то счастливо. - Можно конечно, но оно тебе надо? Плюнь! Послушаем лучше песни! Пей до дна!
  Рыгору стало ещё более неловко. Не дожидаясь конца песни, он отказался слушать дальше, объяснив, что предпочитает симфоническую музыку, и настоял на том, чтобы ему поскорее показали квартиру. Друг Казика провёл его в маленькую кухню с ветхими шкафчиками и газовой плитой, закрытой куском фанеры и служившей подставкой для рослого фикуса. Смотреть в кухне было не на что, но Рыгор после своей настойчивости счёл должным обстоятельно оглядеться и даже потрогать глянцевитый лист фикуса. Потом они вышли в прихожую и постояли там. Друг Казика открыл дверь ванной и включил там свет.
  - Вот! Видишь, здесь ванная, - он лучился доброй улыбкой. - Останешься у нас?
  - Спасибо, братишка, но не могу. И за пиво тоже спасибо. Мне пора идти.
  Рыгор сделал шаг к двери, задерживаться здесь не хотелось. Он был разочарован квартирой, а парни внушали ему тревогу.
  - Погоди, - из комнаты появился Казик с компакт-диском в руке. - Останься ещё ненадолго. Я вижу, что ты несчастлив! Мы можем тебе помочь. Да постой же! Возьми хотя бы диск в подарок, отличная музыка! Дома послушаешь.
  Как раз в этот момент на Рыгора навалился кашель, и он счёл это поводом не утруждать себя вежливостями. Он сунул диск в карман, сам открыл замок, вышел на площадку и, махнув рукой друзьям, захлопнул дверь. "Придурки", - думал он, сбегая вниз по лестнице.
  
  Остаток недели Рыгор провёл в поисках подходящего жилья. Он обзавёлся стальным ломом с изогнутым и раздвоённым концом, которым было легко и приятно вскрывать запертые подъезды и двери. Чтобы носить лом, не занимая рук, Рыгор привязал к нему кожаный ремешок от старого фотоаппарата, найденного в одной из квартир, и забрасывал его за плечо, как охотничье ружьё или лук. Рыгор забирался в приглянувшийся ему дом и обследовал несколько случайных квартир, отдавая предпочтение вторым этажам. Первый этаж казался ему недостойно низким, а выше второго подниматься не было сил. Впрочем, простуда понемногу отступала, он кашлял всё слабее и слабее.
  
  Больше всего ему приглянулась квартира в одном из домов на улице Захарова, неподалёку от площади Победы. Во-первых, его порадовало соседство дома с хлебным магазином, в котором, как он знал, можно было всегда купить свежайшие пирожные, торты или на худой конец горячий хлеб, как чёрный, так и белый. Во-вторых, в доме была вода. В-третьих, помещавшийся в прихожей огромный двухдверный холодильник "Атлант" содержал удивительное количество алкоголя: бутылок было так много, что они не стояли, а лежали штабелями. С улыбкой ребёнка, попавшего в магазин игрушек, Рыгор бережно вынимал и рассматривал бутылки одну за другой. Составитель алкогольного запаса явно предпочитал сухое красное вино всем прочим напиткам: Мерло, Каберне Совиньон, Шираз, Бастардо, Пино Нуар, Сэнсо, Верментино - в конце концов Рыгор, ничего не понимающий в вине, решил не продолжать. Он бегло просмотрел другие полки в поисках пива, но пива было немного и тоже сплошь незнакомые названия. Крепкие напитки не котировались: пару бутылок водки, одна-единственная текила и маленький флакон абсента, на котором был изображён человек с перевязанной бинтом головой. На самой верхней полке помещалась разносортица - вермуты, красные портвейны и ликёры. После некоторых колебаний Рыгор предоставил себя вкусам хозяина и взял одну из бутылок пива наугад, с монахом на этикетке.
  
  В воскресенье вечером, плотно поужинав эклерами и вишневым бисквитом, забросив за плечо лом и небольшую сумку с походным провиантом, Рыгор вышел прогуляться по проспекту. Настроение у него было не самое лучшее, затянувшееся одиночество угнетало его. Рыгор перебирал в уме всех знакомых, к кому можно было бы зайти в гости, но никто не подходил - после разговора с татой ему казалось, что он не сможет молчать о волнующих его темах, и встреча обязательно кончится плачевно. Оставались только тата, счастливая пара друзей-придурков и Лявон, но ни о ком из них он не мог думать без раздражения.
  
  Поднявшись к Дому офицеров, Рыгор свернул налево, прошёл мимо памятника с танком и остановился напротив здания Резиденции президента, разглядывая его. "Почему бы и нет?" - мелькнула неожиданная мысль, от которой он даже заробел. Присев на чугунную ограду, он откупорил одну из бутылок "Сябра", предусмотрительно захваченных с собой, и выпил её от волнения сразу всю, даже забыв о пакете копчёного сыра. "Отчего бы мне не пожить в резиденции? - подумал он теперь смело, - Наверняка она пустует, покрывается пылью, и никто её не проветривает". Рыгор отнёс бутылку в мусорку на краю ограды и направился ко входу в резиденцию.
  Обе высокие двери, как он и ожидал, оказались заперты. Рыгор с удовольствием потянулся, подняв вверх согнутые в локтях руки, и собрался уже снять с плеча лом, как вдруг услышал окрик:
  - Эй, ты!
  Голос исходил сверху, неторопливый и уверенный. Рыгор отступил на несколько шагов и поднял голову. В окне третьего этажа он увидел мужчину в белом, опирающегося обеими руками на подоконник.
  - Что ты там делаешь? Совсем страх потерял? - помедлив, сказал мужчина.
  Это было неожиданно, и Рыгор замешкался, выбирая между ответами "Извините, я, кажется, не туда попал" и "Вот сейчас поднимусь и покажу тебе, что такое страх". Он прокашлялся, склоняясь ко второму ответу, но мужчина опередил его:
  - Простудился? Понятно. Как тебя зовут?
  - Рыгор.
  - Подожди, сейчас тебе откроют.
  Мужчина исчез. В его властном голосе не было угрозы, и Рыгор, подумав было скрыться в парке, подальше от возможных неприятностей, остановил себя. У него появилась надежда, что сейчас, возможно, он наконец получит какие-то объяснения.
  Минут пять через дверь отворилась, и показался высокий худой человек лет сорока в тёмно-сером костюме, с серьёзным выражением на лице цвета красного кирпича. Не выходя наружу, он придержал дверь и молча сделал приглашающий жест рукой. Когда Рыгор прошёл внутрь, человек так же молча двинулся вглубь вестибюля, и Рыгор последовал за ним. Походка у него была чуть усталая, но худую спину он держал ровно, как флаг. "Телохранитель? Адъютант? Дворецкий?" - предполагал Рыгор, поднимаясь за ним по лестнице с ковром. На третьем этаже, сразу за поворотом, строгий проводник постучал в тёмную дверь с золотистой табличкой "Министр" и, не дожидаясь ответа, вошёл.
  Рыгор тоже вошёл и оказался в довольно большом зале с длинным столом для совещаний и стульями вокруг. У окна стоял тот самый мужчина, который заговорил с ним сверху. К большому удивлению Рыгора, мужчина был завёрнут в белую простыню, что делало его похожим на древнего грека. Но когда он повернулся к вошедшим, стало понятно, что это несомненный министр - высокий, осанистый, с толстым лицом, маленькими, жёстко смотрящими глазками и большим животом. Тяжёлым шагом министр подошёл к Рыгору, протянул ему руку и заговорил, не представляясь:
  - Рад новому лицу! Нас мало, и каждый из нас ценен. Как давно ты простужен?
  Рыгор пожал руку и кашлянул от смущения, опустив глаза на босые ноги министра.
  - С неделю.
  - Разобрался уже, что к чему? Молодец, - речь его была чёткая и быстрая, с умелым сочетанием командных и в то же время доверительных интонаций, что одновременно и располагало слушателя к нему, и ставило в подчинённое положение. - Теперь для тебя главное - поддерживать в себе болезнь. Не забывай об этом. Поменьше солнца, побольше сквозняков и так далее. Ты кто по профессии?
  - Автослесарь. Но минутку, зачем мне поддерживать болезнь?
  Рыгор недоумённо смотрел на министра. Тот слегка улыбнулся и сделал короткую паузу, как бы поставив на заметку скромные умственные способности Рыгора.
  - Заметил, что людей в городе мало? Конечно заметил, раз с ломом расхаживаешь. Заметил, что женщин нет? Что нет детей? Что нет машин на дорогах? Что денег нет? - на каждый из этих вопросов Рыгор утвердительно кивал, а услышав о деньгах, широко раскрыл глаза на министра. - Да! И всё это ты понял только благодаря простуде. Если выздоровеешь, снова забудешь.
  Министр рассматривал лицо Рыгора, ожидая реакции. Рыгор отвёл взгляд и медленно покачал головой:
  - Вот какая штука! А я сам и не додумался.
  Министру явно понравилось, что Рыгор признал свою ограниченность. Он сел за стол, ладонью пригласил сесть напротив себя Рыгора и дворецкого, и, как бы подтверждая свой тезис о простуде, со вкусом чихнул. Промакнув нос платочком в клетку, он продолжил.
  - Так вот, Рыгор. Народ ничего не понимает и разбредается, кто в лес, кто по дрова. Например, ты - автослесарь? И чем ты занимался до простуды? Бездельничал! Не мог же ты ремонтировать несуществующие автомобили. Бездельничал, как и все, за редким исключением. Бездельничаете и не видите, что находитесь перед пропастью. Понимаешь меня теперь? Поддерживать жизнедеятельность и функциональность социума в таких условиях невероятно трудно. Народ живёт иллюзорной жизнью, с этим ничего поделать мы пока не можем. Если бы ты знал, каких усилий стоит хотя бы сохранение работоспособности электросетей и водоснабжения! Вот Юрась не даст соврать. Юрась - глава предпринимателей.
  Министр кивнул на дворецкого. Юрась, сидящий в элегантной позе слева от Рыгора, слегка наклонил голову, когда его представили. Перед ним лежал раскрытый широкий блокнот в клеточку и сиреневый фломастер. Рыгор слышал частое и сильное дыхание Юрася, и теперь понял причину красноты его худого лица - высокая температура.
  - Ты понимаешь, о чём я говорю? - спросил министр Рыгора.
  - Да... - протянул Рыгор. - Но только сразу всё в голове не укладывается. Почему, например, болеет так мало народу? Неужели нравится быть одураченными?
  - Если немного подумать, - по интонации министра чувствовалось, что он всё более утверждался в туповатости Рыгора, - если немного подумать, можно легко найти ответ. Во-первых, в нашем климате заболеть непросто. Сам посуди: всегда солнечно, жарко, изредка короткий тёплый дождь. Понимаешь? Во-вторых, не каждому удаётся удержать простуду, и не каждый осознаёт необходимость этого для себя, не говоря уж об общественной значимости.
  - А если простужать людей насильно?
  - Недурно. Но как ты себе это представляешь?
  Рыгор молчал, усиленно думая, и министр вернулся к теме.
  - Рыгор, давай оставим фантастические и радикальные теории на потом. Сейчас наш главный долговременный план - восстановление товарно-денежных отношений, которые позволят заинтересовать граждан в полезной трудовой деятельности. Наше общество балансирует на краю гибели, и спасение мы видим только во всеобщем систематическом труде. По нашим оценкам, сейчас в Минске около десяти тысяч жителей, из которых полезным трудом занимается не больше тысячи. В этом огромная заслуга Юрася, - министр снова посмотрел на Юрася, а Юрась снова элегантно поклонился, - который лично отладил систему снабжения в городе. Торговая сеть работает бесперебойно, как ты знаешь, и в таком режиме голод нам не грозит. Но проблем остаётся множество. И твой долг, Рыгор, помочь своему народу. Возможность помочь всему народу - это счастье для человека, редкая удача. И она выпала тебе! О своих мелких желаниях забудь, - министр указал глазами на лом, торчащий из-за спины Рыгора. - Мы обеспечим тебя всем необходимым.
  - Да, конечно, я готов! - растерянно и сбивчиво заговорил Рыгор, проникнувшись словами министра. - Вы не подумайте, что я!.. Если б я сразу знал, что всё так, как вы говорите... Но теперь я всё готов сделать! Я хоть сейчас начну, только скажите, с чего начать!
  - Молодец, Рыгор! Я не сомневался в тебе. Я сразу увидел, что ты наш человек, - сказал министр ласково и улыбнулся, что придало его лицу хищное выражение.
  Он встал и протянул Рыгору руку через стол. Рыгор ответно встал и энергично её пожал. Они снова сели, и министр обратился к Юрасю:
  - Что у нас на сегодняшний день самое важное?
  - Связь, - без раздумий сказал Юрась, глядя на Рыгора. Голос его, впервые прозвучавший, был резкий и отчётливый. - Сообщение посредством почты слишком медленно. Необходимо снова наладить телефонную связь. Она никогда не была полноценной, но несколько месяцев назад исчезла напрочь, если вы в курсе. Без неё чрезвычайно тяжело.
  - Понимаешь? - министр повернулся к Рыгору. - Это и будет твоим первым заданием. Разумеется, никто не требует от тебя самостоятельной починки неисправностей, но ты должен найти специалистов и привлечь их к работам. Если понадобятся средства привлечения, обращайся ко мне.
  - Слушайте! Я же знаю человека, который уволился с телефонной станции! Пилип! Всё сходится: полгода назад он оттуда ушёл, а связь пропала месяца три назад. Наверное, что-то сломалось, а починить некому, - Рыгор говорил взволнованно, блестя глазами.
  - Прекрасно! Вот и займись прямо завтра, - сказал министр. - Продумай, чем его можно мотивировать, чтобы он вернулся на телефонную станцию, и действуй. Людей всегда можно чем-то заинтересовать.
  Воспользовавшись тем, что разговор пришёл к логическому завершению, и не желая ждать начала следующей темы, глава предпринимателей Юрась встал и попрощался:
  - Алесь Михасевич, если я больше не нужен, то позвольте откланяться. Рад был знакомству, Рыгор, - Юрась наклонил голову в сторону Рыгора.
  - До завтра, - кивнул ему министр.
  "Алесь Михасевич? Вот так имечко для министра", - Рыгору почему-то стало смешно. Когда Юрась вышел, министр высморкался в свой клетчатый платок и сказал уже другим, менее официальным тоном, кивнув в сторону двери:
  - Умнейший мужик! И твёрд, как камень. Ты его ещё узнаешь и оценишь. Ну, Рыгор, давай выпьем за знакомство?
  - Конечно, - ответил Рыгор, хотя для него было неожиданностью, что с министром можно пить за знакомство.
  - Но сначала процедуры!
  Министр подмигнул Рыгору и прошёл в угол зала, к небольшой двери. За дверью оказался туалет с голубоватым унитазом и умывальной раковиной. Рыгору с удивлением смотрел, как министр снял с себя простыню и бросил её на пол, выставив на обозрение огромный тугой живот и просторные белые трусы. Открыв воду из крана, он взял с полки другую простыню, видимо свежую, и принялся мочить её в раковине. Затем он отжал лишнюю воду над унитазом и накинул простыню на голые плечи, опять превратившись в древнего грека. Заворачиваясь в свою тогу поплотнее, ёжась и кряхтя, он вышел из туалета и пояснил:
  - Вот так я и остаюсь при простуде, как видишь. Проверенный способ. Выздоравливать нельзя, иначе все труды насмарку пойдут. Открой-ка дверь в коридор, пусть сквознячок подует, - попросил он Рыгора.
  Пока Рыгор открывал дверь и приставлял её стулом, чтобы не затворялась, министр достал откуда-то бутылку коньяку и две рюмки из жёлтого стекла. Рыгор, вернувшись к столу, предупредил, что не любит коньяк и достал из сумки своё пиво. Министр пожал плечами и аккуратно наполнил одну из рюмок. Прежде чем пить, он с осторожным видом понюхал налитое, как будто в бутылке мог оказаться не коньяк, а что угодно другое. Удовольствовавшись запахом, он, исподлобья взглянув Рыгору в глаза, приподнял рюмку и залпом выпил. "Разве коньяк пьют залпом? Впрочем, ему виднее, он же официальное лицо", - Рыгор синхронно отпил значительный глоток пива и спросил, нет ли чего закусить. Впервые ему удалось удивить министра и даже почти поставить его в тупик: министр посидел минуту, соображая, потом подошёл к незаметному стенному шкафу-бару и раскрыл его. Передвигая бутылки внутри бара, он вскоре нашёл в глубине полупрозрачную тарелочку с конфетами и поставил её перед Рыгором. Рыгор тут же отправил одну из конфет в рот (она оказалась шоколадной с прослойками вафли) и, разглаживая фантик, сказал, заранее посмеиваясь:
  - Слушайте анекдот, как раз в тему! Как-то раз заметил царь, что народ его спивается, и объявил сухой закон. На следующее утро входит к нему министр здравоохранения и говорит - имею нужду в водке, Ваше Величество! для дезинфекции! Царь спрашивает - сколько? Сто граммов в неделю на каждого больного! Выдать. После него заходит министр обороны и говорит - имею нужду в водке, Ваше Величество! для повышения боевого духа! Царь спрашивает - сколько? Сто граммов перед атакой и сто граммов после атаки на каждого солдата! Выдать. После него заходит министр культуры и говорит - имею нужду в водке, Ваше Величество! для вдохновения! Царь спрашивает - сколько? Сто граммов перед обедом, сто граммов после обеда и бутылку на ужин на каждого поэта! уж очень рифмы сложные, Ваше Величество!
  Министр, даже не улыбнувшись, помолчал и спросил:
  - И что? Выдал?
  - Выдал, само собой. Как без поэтов в государстве.
  - Правильно. Я бы тоже выдал. Но ты, Рыгор, вместо плоских анекдотов лучше делом занимайся. Ветер в голове нам не нужен. Смотри вокруг и замечай, что происходит. И делай выводы. На напитки, например, ты внимание обратил? Кто что пьёт? Не обратил? Тогда вспомни, пил ли ты хоть раз что-то кроме пива.
  Рыгор, нахмурившись, соображал.
  - Молчишь? Так я тебе скажу: не пил. Потому что у каждого человека есть свой напиток, который он только и пьёт. Но в обычной жизни этого не замечаешь, как и всего прочего, - министр проглотил ещё одну рюмку и продолжал, - Очень много странного вокруг, но я предпочитаю не вникать. Меня волнует только то, что имеет отношение к реальному миру, реальной жизни и реальной пользе для людей. Помни, Рыгор: жить можно, и жизнь хороша. И помни: от нас зависит, как мы живём. Если мы чего-то лишены, то нам многое дано взамен.
  - Не понимаю, о чём вы?
  - Я о том, что каждый из нас - человек особенный, - министр снова наполнил рюмку. - И простуда, вернув нам понимание жизни, открывает глаза на эти особенности и странности, но не отбирает их.
  - То есть у каждого из нас есть какие-то свои личные странности? Кроме напитков?
  - Обязательно. У кого-то меньшие, у кого-то большие, но есть у всех.
  - И как узнать, какие? Лично я за собой ничего такого не замечаю... Вот есть у меня друг, Лявон, так он спит всё время. Это я понимаю - странность. А сам я вроде обычный, как все, ничего такого...
  Министр не ответил и засмеялся, и от этого его глаза превратились в короткие щёлочки. Он закурил. После секундного колебания, закурить тоже или съесть конфету, Рыгор выбрал конфету. Ему снова попалась шоколадная, но теперь с мармеладом внутри. Наверное, все были шоколадными, подумал Рыгор, перебирая в тарелке пальцем. Министр, наблюдая за Рыгором и затягиваясь сигаретным дымом, улыбался своей хищной улыбкой. Наконец он сказал:
  - Не бей себе голову. Это всё чепуха. Нам экономику надо поднимать, а не философствовать. Моя давняя мечта - запустить в городе горячую воду, хотя бы в центре. Вот закончишь с телефоном, станем вместе думать, как подступиться, - видя, что Рыгор опять не понимает, о чём идёт речь, он насмешливо спросил: - Ты отсутствие горячей воды так и не заметил?
  - Нет, а что?
  - Как что? Нет горячей воды, не льётся из крана. Холодная хоть не везде, но льётся, а горячая вообще не льётся.
  - Я думал, так и надо... Горячая только в бане бывает, - Рыгор развёл руками.
  - Что значит "так и надо"? Зачем тогда второй вентиль на кране, если его откручиваешь, и ничего не течёт?
  - Думал, запасной может...
  - Запасной... Эх ты, - снисходительно улыбнулся министр, промакнул нос и взялся за бутылку.
  - Да ладно вам! Сами таким же были, - Рыгора начала раздражать начальственная манера министра. Он съел ещё одну конфету и скомкал фантик.
  - Были, были, - неопределённо ответил министр, заметно хмелея. Теперь он растягивал слова и делал между короткими предложениями значительные паузы, - Но с тех пор много изменилось. Я горжусь тем, что мне удалось наладить. Работает целый комплекс структур, и работает слаженно, на совесть. Нелегко всем, но жизнь налаживается. У нас даже учёные трудятся. Отдельный департамент.
  - Учёные?
  - Департамент. Вот они как раз философствуют. Но с пользой. Я для них поставил задачу - разобраться в произошедшем. И понять, как вернуть всё на свои места. Есть там один, Пятрусь зовут. Умница. Я ему отдал всю библиотеку, и он там старается, двигает науку. Изучает природу и формы прозрений.
  - Прозрений? - Рыгор во все глаза смотрел на министра. - Так их много разных?
  - Да. Но для нас с тобой они интереса не представляют. Потому что реальной жизни они не касаются. А нам с тобой людям помогать надо. Мы народу нужны. Запомни это.
  Рыгор мало что понял, но на всякий случай кивнул головой.
  - Сейчас много всяких людишек появилось. Которые хотят жить как бабочки, - министр показал руками порхание крылышек. - У них всё хорошо и прекрасно. А тем временем город зарастает травой и пылью. На воду им наплевать, на электричество наплевать, на снабжение наплевать, на связь наплевать. Не терплю! Мне бы ещё пару человек таких как ты. Мы бы навели порядок.
  - Откуда вы знаете, какой я? - спросил Рыгор, снова ничего не понимая. - Вы же меня видите в первый раз.
  - Если человек идёт с ломом в резиденцию президента, то он знает, чего хочет. У него есть желания и цели. Какие именно - неважно. Их можно мотивировать и направить в нужное русло. Такой человек, с ломом, мне нужен. Такой человек нужен народу. А у тех, - министр указал пальцем куда-то в сторону, - у тех нет ни желаний, ни целей. Это наши враги, Рыгор.
  
  Глава 5. Как Лявон экспериментировал
  
  Пока Рыгор мародёрствовал, Лявон продолжал свои научные изыскания. Он занимался ими всё более и более настойчиво, особенно после того, как к нему закралась мысль, что в своих прошлых иллюзиях был виноват он сам, позволяя себе слишком много мечтать. Рождённое этой мыслью чувство досады привело Лявона к решению дисциплинировать свой ум. Он придумал строгую систему, при которой чувственные наслаждения разрешались только после результативной работы ума и построения хотя бы одной чёткой логической цепочки. Теперь, пробуждаясь в разное время дня на своём поднебесном диване, Лявон неизменно начинал бодрствование с размышлений. Он не позволял себе открывать глаза и не смотрел на небо до тех пор, пока не вспоминал всё продуманное до засыпания и не сформировывал чёткий план дальнейшей умственной работы. Лявон ввёл систему поощрений, например, за небольшую удачную мысль после сна он награждал себя тем, что свешивал руку с дивана вниз и поглаживал прохладный бетон крыши. Пальцы чувствовали каждую трещинку и неровность бетона, мельчайшие твёрдые песчинки, и это было приятно.
  Такие суровые меры дали свои плоды: через несколько дней после знакомства со старушкой, в очередной раз анализируя свою жизнь и вспоминая события последней недели, Лявон сделал ещё одно удивительное открытие, столь же неожиданное, как и отсутствие женщин: он не помнил ни одного случая, когда в жизни использовались бы деньги. В магазинах он просто брал нужный ему товар и уносил его безо всякой оплаты.
  "Зачем же мы грабили банк?! - от подступившего чувства унижения Лявон сжался и порывисто перевернулся на диване. - И вообще непонятно, как могли мы нуждаться в деньгах, если они ни для чего не нужны? Откуда мы вообще знали об их существовании? И о том, что они предназначены для покупки чего-либо? Очень похоже на историю с женщинами: на самом деле их нет, но все уверены в обратном. Занятно, как бы я покупал велосипед и телефон, если бы не простудился? Пришёл бы, как идиот, в магазин с деньгами? Впрочем, можно проверить: дать продавцу в магазине деньги после какой-нибудь покупки. Как он поведёт себя?"
  За это открытие Лявон наградил себя прогулкой и отсрочкой от холодного душа c перенесением его на вечер. Эксперимент с деньгами ему захотелось провести сейчас же, тем более что сок подошёл к концу, и срочно требовалось пополнить его запасы. Кроме того, это был хороший повод начать общение с продавцами в ЦУМе. Он спустился в квартиру, к которой со времени переселения на крышу стал уже чувствовать некоторое отчуждение, и вытащил из-под стола рюкзак с деньгами. Вытряхнул деньги на пол, выбрал одну из пачек, которая показалась ему не такой чистой и новой, как другие, сунул её в карман, а остальные сгрёб ногой обратно под стол. "Надо бы и учебники сдать... И так уже на неделю опоздал. Адам Василевич будет недоволен. Хотя... Нужна ли мне вообще эта учёба и этот университет?" Но Лявон решил не додумывать пока эту мысль и отложить её на потом. Он собрал в опустевший рюкзак учебники со стола, положил сверху последнее неиспользованное полотенце и вышел из дома.
  
  Чувствуя себя не в лучшей форме, Лявон не пошёл к университету своей обычной дорогой мимо Комсомольского озера, а двинулся в сторону улицы Чигладзе, как и в день визита к старушке. Ему показалось, что так будет немного короче. Рисунок его следов в этом районе был совсем редкий, с протяжёнными белыми пятнами, ждавшими заполнения, и он, не удержавшись, немного попетлял по Путепроводным и Радиаторным переулкам, тем самым сведя на нет весь выигрыш от короткого пути. На открытых пространствах он останавливался и запрокидывал голову к небу, жмурясь на солнце и хлюпая носом.
  Проходя мимо подвала с красной надписью "Ремонт обуви", Лявон вспомнил свою встречу с татой Рыгора. Мог бы тата помочь ему в объяснении мира? Не факт, хоть он и был простужен долгое время. А учёные из Академии наук? Нет, стоп! Надо держаться, надо быть твёрдым и самостоятельным. Лявон отбросил мысли, вызванные слабостью, и стал думать о Рыгоре, с воспоминаний о тате перейдя на него. Где он сейчас? Он был так шокирован прозрением. Успокоился? Или уже выздоровел и всё забыл?
  После сорока минут пути Лявону уже очень хотелось пить, и он готов был провести эксперимент в любом первом попавшемся магазине, но все как один не работали. На одном висела табличка "переучёт", на другом - огромный замок, третий был закрыт на обеденный перерыв. Сжав зубы, он терпел. Немного не доходя до поворота к старушке, он заметил пристроившийся за углом длинной пятиэтажки магазинчик с обнадёживающе открытой дверью. Дверь имела ярко-белую изнанку, создававшую такой контраст с тенистым двором, что казалась источником света. Лявон сглотнул и пошёл к ней, как к маяку, но снова его ждала неудача: магазинчик имел вывеску "Бытовая химия".
  
  К ЦУМу он пришёл совсем без сил. Постоял с минуту, прислонившись к колонне у входа, потом нащупал в кармане денежную пачку и вошёл. Внутри было прохладно и, после солнца снаружи, сумрачно. В продовольственном отделе пахло краской и свежей бумагой - наверное, шёл приём товара. Действительно, седоватый продавец, тот, который всегда был серьёзным, расставлял на одной из полок консервы и лишь бегло взглянул на Лявона. Невысокий и плотный сидел за кассой и подписывал какие-то бумаги, наклонив стриженую под машинку голову. Молодого не было, возможно, он подносил со склада консервы. Для чистоты эксперимента Лявон не стал торопиться и неспешно прошёл по залу, как бы выбирая, что купить. Стеллаж с соками, как и раньше, стоял возле молочного отдела. Лявон внимательно изучил весь ассортимент, но ничего нового не увидел, только свой обычный сок с двумя апельсинами на упаковке. Он взял в руки пять пакетов, обогнул стеллаж с макаронами и приблизился к седоватому. Тот обернулся к нему, отряхивая руки о халат:
  - Вы что-то ищете?
  - Я уже нашёл. Вот! - Лявон продемонстрировал продавцу пакеты с соком. - Возьмите деньги.
  Левой рукой крепко обхватывая пакеты, он вытащил правой пачку денег и протянул её продавцу, стараясь выглядеть невинно.
  - Оплата в кассу, - так же невинно сказал седоватый, коротко посмотрев на деньги.
  Лявон, не веря ещё в неудачу, послушно подошёл к кассе, дождался, пока плотный поднимет голову, и сказал ему:
  - У меня пять пакетов сока. Вот деньги, видите? Вас не затруднит вытянуть одну бумажку? У меня руки заняты, - говоря это, Лявон внимательно следил за реакцией продавца.
  Плотный, как и седоватый, отнёсся к банкнотам без удивления. Он даже не дотронулся до пачки. Нагнувшись и слегка вытянув шею, рассмотрел достоинство купюр и немного растерянно сказал:
  - А помельче нет? У меня сдачи не будет. Касса пустая совсем.
  И, пока Лявон, не готовый к такому варианту ответа, собирался с мыслями, продавец с улыбкой предложил:
  - Вы берите, берите сок! Оплатить потом можете, в другой раз.
  - А если я... больше не собираюсь приходить?
  - Теперь у вас будет повод!
  Плотный откинулся на стуле и улыбался. Из подсобного помещения, напевая какую-то жизнерадостную песенку, появился молодой продавец. Он нёс в руках перед собой большой картонный ящик с консервами. Увидев Лявона, он опустил ящик на пол, распрямился и тоже стал улыбаться. Лявон, смешавшись и опустив глаза, поблагодарил плотного, сунул деньги назад в карман брюк и пошёл к выходу. В голове вертелась мысль, что старшие продавцы начинают неуклонно лысеть.
  "О каких глупостях я думаю! Какое мне дело до всех этих лысин? Лучше осмыслить результаты эксперимента. Итак, если продавцов не удивляют деньги, то может они тоже прозревшие? Это маловероятно - за пять минут никто из них не кашлянул, не чихнул и не высморкался. Выходит, даже непрозревшего человека деньгами не удивишь? Но как это возможно - никогда ими не пользуясь, не поразиться при внезапном их появлении? Все покупатели всегда брали товар бесплатно, и вдруг кто-то пытается обменять сок на деньги. Удивился ли бы я на его месте? Хотя, если вдуматься, что здесь странного! Ведь мы с Рыгором впервые увидели деньги только в воскресенье, в банке. И тоже совсем не удивились".
  Устроившись на ступенях лестницы под тенью навеса, Лявон напился сока, наслаждаясь протеканием прохладной жидкости по сухим стенкам горла. И, не успел он перевести дыхание, как идея нового эксперимента родилась у него в голове. По-хорошему, нужно было обдумать её как следует, но он, отбросив сомнения, встал и снова вошёл в ЦУМ. Прочтя на указателе, где расположен отдел женской одежды, Лявон с остановками поднялся на третий этаж, но там было совершенно темно, и только окно на лестнице освещало несколько метров торгового зала. Ему пришлось спуститься вниз и обратится за помощью к продавцам.
  - Мне нужна женская одежда, - сказал он прямо, подойдя к седоватому, который по-прежнему расставлял консервы.
  - Ляксeй, проводи, пожалуйста! - позвал седоватый без тени удивления.
  Ляксеем оказался молодой продавец. Он сразу же подошёл, снова улыбнулся Лявону, кивнул и быстро пошёл перед Лявоном. По лестнице он поднимался энергично, перешагивая через три ступени, и сильно обогнал Лявона.
  Когда Лявон вошёл на третий этаж, там уже горел свет. Он пошёл по проходу, оглядываясь и стараясь понять, какая именно одежда ему нужна. Откуда-то из глубины появился Ляксей и спросил услужливо:
  - Вы подыскиваете какую-то конкретную модель?
  - Мне нужно платье, - сказал Лявон первое, что пришло в голову.
  - Пожалуйте сюда, - продавец повёл его по залу. - Девушке платье подбираете... или себе?
  - Себе, - ответил Лявон угрюмо; несмотря на недавнюю решимость, он чувствовал себя по-дурацки.
  - Вечернее или повседневное? Может быть, сарафан? Длинную модель или мини? Какого цвета?
  Ляксей посматривал на Лявона, как бы оценивая его фигуру и платье, которое подойдёт ему. Лявон отвечал наугад, и постепенно выяснилось, что платье нужно длинное, но с открытыми плечами, со слабо подчёркнутым бюстом, в светлых пастельных тонах. Как раз к этому моменту они оказались в нужном отделе, и Ляксей, сказав, что нужен размер 48, принялся снимать по очереди платья с вешала и показывать Лявону. "Похоже, и этот эксперимент кончился ничем! - с досадой думал Лявон. - Им абсолютно наплевать, что парень решил купить себе женскую одежду! Не уйти ли прямо сейчас? Чёрт с ними со всеми". Но, скрепя сердце, он решил идти до конца.
  К примерке они отобрали три платья: бледно-бежевое льняное, приятно-прохладное на ощупь, просторный сарафан с синим низом и голубым с белыми ромашками верхом и короткое задорное платьице в мелкий жёлтый ромбик, с широким тканым поясом. Лявон зашёл в примерочную и задёрнул штору, а Ляксей остался снаружи, учтиво держа его рюкзак. Короткое платьице в ромбик отпало сразу, потому что совсем не скрывало брюк, а льняное, хоть и сидело хорошо, показалось ему непрактичным и марким. Синий сарафан из тонкого мягкого хлопка понравился ему и на ощупь, и по фасону, и тем, что брюки под ним были практически незаметны. Рубашку всё же пришлось снять, её рукава торчали из-под сарафана слишком нелепо.
  Ляксей с самым серьёзным видом одобрил выбор Лявона, обратил его внимание на бесшовность сарафана как на большое достоинство, попросил его повернуться задом, что-то одёрнул на поясе и предложил упаковать покупку. Лявон ответил, что упаковывать не надо, он хочет уйти прямо в сарафане. Без единого вопроса Ляксей срезал этикетки с воротника, помог аккуратно сложить рубашку в рюкзак и проводил Лявона вниз. Лявон в полной прострации попрощался с Ляксеем и вышел из ЦУМа. Он присел на ступеньке, привалясь спиной к колонне, попил ещё сока и крепко заснул.
  
  Его разбудили голоса. Лявон открыл глаза, сощурившись на послеполуденном солнце, светившем ему в лицо, увидел две фигуры на лестнице неподалёку от себя и снова сомкнул веки. Пробуждение было неприятным: сон быстро покидал его, и на место уюта и лёгкости в тело приходила болезненная приземлённость; в носу что-то разжижилось, потекли горячие сопли.
  - За что мы любим кошек? - тем временем рассуждал голос, принадлежавший одной из фигур. - Я склоняюсь к тому, что человек в силу своей сложности испытывает слабость к более простым существам.
  "Я возле ЦУМа. Проверял реакцию на деньги. Переоделся в женское. Немного вздремнул", - Лявон восстановил в памяти события и протёр глаза костяшками указательных пальцев. В нескольких метрах от него, на той же ступени, с видом полного блаженства растянулась беременная кошка. Она дремала, свесив вниз хвост и изредка вздрагивая кончиками ушей, её полосато-серая короткая шерсть блестела и лоснилась на солнце. Разговор, видимо, шёл именно о ней.
  - Совершенно ясны, например, условия, в которых кошка счастлива или несчастлива, какие у неё потребности, каковы цели и способы их достижения. Я бы даже назвал кошку живым механизмом, действующим по вполне определённым законам и способным на определённые функции. Мы полностью понимаем работу такого механизма и поэтому он нам нравится.
  Это говорил серьёзный седоватый продавец, он стоял в расслабленной позе на крыльце магазина и обращался к спецназовцу в чёрной форме, что-то приклеивавшему к соседней колонне. Лявон мгновенно пропотел. "Это тот самый спецназовец! Всё, я попался! - он сухо сглотнул. - Однако стоп. Он же не мог меня не заметить! Выходит, видел, но не узнал". Спецназовец опустил руки и отступил на шаг от колонны, наклонив голову и оценивая свои старания. На колонне висело объявление или плакат, но рассмотреть его под углом зрения Лявона было невозможно. Убедившись, что плакат висит крепко и ровно, спецназовец повернулся к продавцу:
  - Ерунду говоришь! Пусть даже я соглашусь, что кошка - механизм, но ведь тогда мы должны любить и крыс, и тараканов, и пауков, и вообще всех подряд, - спецназовец засмеялся своим словам.
  Пока спецназовец не смотрел в его сторону, Лявон тихонько встал и хотел было скрыться, свернув за угол, но заколебался. Не вызовет ли подозрение его бегство? Убежать всё равно не получится, вон у него ножищи какие. Может, лучше смело пойти навстречу судьбе? Он высморкался в полотенце, застегнул рюкзак и, приблизившись, сказал:
  - Но не есть ли человек точно такой же механизм, как и кошка, разве что чуть сложнее?
  Оба собеседника повернулись к нему и вопросительно посмотрели. Похоже, Лявон слишком тихо произнёс свой вопрос, и они не расслышали. Их прямые взгляды смутили Лявона, и он не стал повторять свои слова, сделав вид, что сказанное им не требовало обязательного ответа и было чем-то вроде констатации хорошей погоды. Он вежливо кивнул, улыбнулся и прошёл мимо.
  - Девушка, погодите! Можно вас на минутку?
  Лявон остановился. Спецназовец, расставив ножищи в доверху зашнурованных высоких ботинках, серьёзно и с прищуром смотрел на него. Продавец ухмылялся. "Узнал? Не узнал?" - сердце Лявона так стучало, что ромашки на груди сарафана подпрыгивали.
  - Посмотри-ка на фоторобот. Не попадались тебе такие ребята?
  Спецназовец указал на плакат, который теперь был виден Лявону. На листе бумаги были нарисованы цветными карандашами две головы в шапках, белой и синей, с прорезями для глаз. Под головой в синей шапке стояла подпись "Лявон". Лявон вспомнил, что Рыгор действительно называл его по имени перед директором банка, со слов которого, скорее всего, и рисовали фоторобот. Он покачал головой.
  - А как вас зовут? - строго спросил спецназовец.
  - Марыся, - Лявон назвал первое пришедшее ему на ум имя, так звали жену Адама Василевича.
  - Если увидите их, Марыся, сразу дайте знать. Это вооружённые и опасные преступники.
  - Что они натворили?
  Лявону показалось, что его голос прозвучал слишком тонко и взволнованно. Он быстро глянул на продавца; седоволосый продолжал улыбаться. Знает? Не знает? Выдаст?
  - Вооружённое нападение на банк, - серьёзно ответил спецназовец, смотря Лявону прямо в глаза.
  Лявон пообещал дать знать, про себя подумав, что совершенно непонятно, каким образом это возможно сделать. Кому дать знак? Где? Как? Он повернулся и пошёл прочь, стараясь не быть подозрительным и не слишком ускорять шаг.
  
  Неожиданная встреча со спецназовцем напугала Лявона и спутала все его мысли. На перекрёстке, после которого начинался городок университета, Лявон пересёк дорогу и пошёл вдоль студенческих общежитий, потом вдоль высокой чёрной ограды. "Они не узнали меня только из-за платья!" - думал он в панике, совсем позабыв об учебниках, которые планировал сдать сегодня в библиотеку. Обратив внимание на Академию наук на противоположной стороне проспекта, он решил, что нельзя больше терять время и надо идти к учёным. Потому что если его вдруг изловят и посадят в тюрьму, тайны бытия так и останутся непознанными. Он спустился в подземный переход, тёмный и страшный, пахнувший сухим тёплым камнем. Далеко впереди ярким пятном горела освещённая солнцем лестница, ведущая наружу. Только на середине перехода, когда рядом тускло блеснули металлические двери метро, он понял, что спускался зря, и можно было пересечь проспект поверху, ведь машин нет и не бывает.
  
  Лявон почти ежедневно видел Академию наук, но ни разу не приближался к ней и даже не переходил на её сторону. Теперь, поднимаясь по широкой лестнице и проходя сквозь полукруг колоннады, Лявон нарисовал ещё одну небольшую линию на мысленной карте своих маршрутов. Оказавшись во дворике, образованном колоннадой и зданием Академии, Лявон огляделся и отдал должное необычной красоте постройки. "Не зря пришёл! Даже если Адам Василевич наврал, и никаких учёных здесь нет". Он постоял ещё немного, рассматривая лепные узоры. Между окнами они были одинаковыми, со скрещёнными рогами изобилия, источающими цветы и разнотравье, а под крышей шёл ряд композиций, изображавших инструменты познания и его результаты: глобус, микроскоп, весы, химические колбы, свитки с научными знаниями, классические колосья и ещё несколько не совсем ясных образов.
  Вход в Академию наук, состоящий из трёх одинаковых блоков дверей в чёрно-мраморном обрамлении, навёл Лявона на мысль о трёх путях познания, но он отложил рассуждения на потом и подошёл к центральному блоку. На левой створке дверей висел свежий карандашный фоторобот, уже знакомый Лявону. Лявон рассмотрел его получше. По вольности художника, оба грабителя были украшены мрачной щетиной на подбородке - видимо, неотъемлемым атрибутом преступного мира - и зелёными глазами, как бы немного удивлёнными. В правом нижнем углу рисунка автор каллиграфически расписался "Антось" и добавил к мягкому знаку изящный росчерк.
  Справа висел старый листок бумаги с выцветшим сообщением: "Академия Наук переехала в Национальную Библиотеку. Направо, 30 минут пешком". Хоть Лявон и ожидал неудачи в той или иной форме, уходить ни с чем всё равно было обидно. В задумчивости Лявон поднял голову к небу и увидел там сначала тёмную точку пролетавшей высоко-высоко птицы, а потом, прямо над колоннадой, бледную луну, всегда удивлявшую его своими появлениями в светлое время суток. Судя по цвету неба и оттенку солнечного света, ложащегося на стены Академии, было около шести вечера, и рабочий день неумолимо кончался. "Пойду всё равно. Даже если не успею. Хоть посмотрю на библиотеку и узнаю расписание. Вдруг она тоже не работает или переехала?"
  
  Фотороботы Лявона и Рыгора были наклеены на каждой тумбе для афиш, которых стояло особенно много вдоль этой части проспекта. Лявона удивила прилежность и работоспособность художника, исполнившего столько копий, пусть и несложных. Он подходил к каждой тумбе и рассматривал фотороботы в поисках отличий, но все они были практически одинаковыми, за исключением мелких карандашных штрихов, кое-где выбивающихся за контур рисунка. Кроме фотороботов, на некоторых тумбах висела чёрно-белая театральная афиша с крупными буквами "Летучий Голландец", с уже просроченной датой. "Рыгору было бы интересно. Вот только где он сейчас, что с ним?"
  На повороте проспекта, немного не доходя до ботанического сада, Лявон увидел на горизонте, над деревьями, далёкую спину огромного тёмно-серого здания, и сразу понял, что это библиотека. Раньше Лявон слышал о ней, но своими глазами не видел никогда и предполагал, что она значительно меньше. Теперь, поняв её реальные размеры, он был впечатлён и взволнован. Пришлось остановиться и высморкаться. Когда он миновал вход в ботанический сад, спина библиотеки скрылась за деревьями.
  Проходя вдоль парка Челюскинцев, Лявон видел нескольких человек, неспешно гулявших по другой стороне проспекта, видимо они отработали смену на заводе "Луч" и возвращались по домам. Часы на квадратной башне завода показывали половину седьмого. Самое время выбраться на крышу с прохладным пакетом сока и немного подремать, готовясь к созерцанию заката... Справа, в тени огромных деревьев парка, виднелись заманчивые лавочки, отдохнуть на которых тоже было бы очень приятно. Чтобы отвлечься от искушения свернуть к ним, Лявон вышел на середину проспекта, надеясь снова увидеть оттуда библиотеку. Библиотека действительно показалась, но Лявон заметил, что гуляющие люди остановились и смотрели на него. Отругав себя за неосторожность, из-за которой он рисковал привлечь к себе слишком много внимания и быть узнанным, Лявон вернулся на тротуар и ускорил шаг.
  Быстро проплыли мимо серые, старые кирпичные дома, потом обсерватория с двумя красными шарами непонятного назначения. Открылся вид на автовокзал, его квадратная центральная башня напоминала оставшуюся сзади башню часового завода. От башни спускалось вниз множество тросов, поддерживающих круговую крышу, а на входе было что-то написано золотыми буквами, неразличимыми отсюда. В других обстоятельствах Лявон обязательно рассмотрел бы странное сооружение вблизи, но теперь, в ожидании появления библиотеки, он только мельком взглянул в его сторону. То место впереди, где должна была появиться библиотека, закрывала небольшая рощица тополей, и в просветах их ветвей порой мелькало что-то неясное.
  Ещё несколько десятков шагов, и рощица осталась сбоку, открыв глазам огромное пустое пространство, окаймлённое по горизонту полосой леса. В центре пространства уверенно и властно высилась библиотека. Её мрачная громада восхитила Лявона, напомнив ядерный реактор с картинки в одном из журналов. Он замедлил шаг. Казалось, что библиотека, при всей своей неподвижности и устойчивости формы, живёт напряжённой внутренней жизнью. "Возможно, это ощущение вызвано её формой? Гигантский огранённый камень, находящийся во временном равновесии, но готовый покатиться при внешнем толчке или вследствие внутренних процессов? Да! Потенциальная возможность движения и действия. Потенциальная энергия", - думал Лявон.
  Справа, за низкой кованой оградой, был разбит парк с аккуратными дорожками, фигурными фонарями, небольшим водоёмом и манящими скамейками, но близость цели придала Лявону сил. Лявон чувствовал одновременно душевный подъём и робость, от волнения он так часто утирал нос, что даже не прятал полотенце в рюкзак и нёс его в руке. По мере приближения библиотека теряла цельность, распадалась на элементы - окна, стены, лестницы, металл, стекло - и превращалась в просто большое здание. "Пусть бы она оказалась закрыта тоже. Внутри она наверняка не столь хороша, как снаружи. Лучше не разочаровываться".
  Перед самым входом, уже почти ступив на лестницу, ведущую к двери, Лявон вдруг вспомнил, что на нём до сих пор надет женский сарафан. Он отступил в сторону, поспешно стянул его через голову и достал из рюкзака рубашку, катастрофически измятую. Сарафан не помещался в рюкзак; пришлось достать пакет сока, в котором ещё оставалась почти половина, и допить его.
  
  Глава 6. Как Рыгор ходил в оперу
  
  Рыгор так увлёкся идеей социального и экономического развития города, что после разговора в резиденции полночи просидел на кухне, размышляя, как уговорить или заставить меня вернуться на телефонную станцию. Ему было ясно, что вряд ли получится увлечь идеями общего блага непростуженного человека, а значит, нужно предложить ему благо личное. Но какое? "Пилип любит огород и старые магнитофоны. Огород - не проблема, его можно устроить в любом дворе. Но как быть с магнитофонами?" После обёртывания в холодную мокрую простыню было приятно курить в форточку, постепенно отогреваясь. Рыгор выпускал дым в тёмно-синий воздух и представлял, как хорошо станет жить, когда телефоны вновь заработают. Можно будет наконец-то позвонить тате и извиниться за свой уход, пусть и необратимый. Написать ему письмо Рыгор всё никак не мог собраться.
  После трёх обёртываний Рыгор остановился на том, что предложит мне собственную помощь в переносе магнитофонов из роддома на телефонную станцию. "Договорюсь на один бобинник в неделю, ему должно хватить. Захвачу с собой пару бутылок в подарок, авось понравится", - раскрыв свой невероятный холодильник, Рыгор начал было подбирать бутылки повычурнее, но вдруг вспомнил слова министра о том что каждый человек пьёт только один, свой напиток. Рыгор выругался от досады, хлопнул дверцей холодильника и прошёлся по квартире, но никакого другого презента придумать не удавалось. "Он же спирт пил! Точно помню. Где я ему теперь спирт возьму?" - невесело соображал Рыгор, вернувшись к холодильнику и перебирая залежи бутылок. Наконец он остановился на абсенте, исходя из его крепости, наиболее близкой к спирту. "Зелёный какой... Ну ничего, зато бутылка красивая, с тиснением".
  
  Ранним утром следующего дня Рыгор уже входил в вестибюль роддома, неся в руках хозяйственную сумку из плотной полосатой ткани. Он остановился у входа, подождал, пока воздушный органчик отыграет свою мелодию, и громко позвал меня по имени. Никто не откликался. Рыгор зашёл в регистратуру, отметив, что на столе стоит уже другой магнитофон, и заглянул в кабинет доврачебного осмотра. В кабинете было тоже пусто, но к крану мойки был подсоединён чёрный резиновый шланг, выходящий в окно. "Ага, значит, в огороде копается". Рыгор высунулся в окно, и сразу увидел меня - я стоял неподалёку и поливал из шланга грядки, зажимая отверстие пальцем, от чего поток воды дробился на тонкие длинные струйки, долетающие до земли уже в виде отдельных капель. Я сразу заметил Рыгора и поприветствовал его свободной рукой. Рыгор крикнул, что у него есть серьёзный разговор. Я подошёл, петляя по узким тропкам между грядками и стараясь не наступать на вскопанную землю:
  - Разговор? Серьёзный? А я уж подумал, ты соскучился по дарам природы! Помнишь, какой обед мы закатили? Сколько это времени прошло... Две недели? - я сунул конец шланга в жестяную бочку, стоявшую у двери чёрного хода, и вытер руки о фартук. - Погоди, я сейчас войду к тебе, надо выключить воду.
  Войдя в кабинет, я закрутил вентиль, отсоединил шланг от крана и положил его в зелёное эмалированное ведро, чтобы не натекло на пол. Рыгор присел на белую кушетку, обтянутую полиэтиленовой плёнкой, поставил на пол между ног сумку и достал из неё две зелёные бутылки. Я подошёл и с интересом рассмотрел каждую, водя пальцем по стеклянному тиснению и пытаясь прочесть мелкую латиницу на этикетках. О себе Рыгор тоже не забыл: он извлёк из сумки банку "Сябра", тут же откупорил её и отпил несколько глотков.
  - Пилип. Нужно, чтобы ты вернулся работать на АТС. Связь в городе исчезла, слышал?
  - Ну. А я тут причём? Брось - знаешь, сколько в городе АТС? Если бы перестала работать только моя, на Уборевича, связь пропала бы только в том районе.
  - Пилип, - брови Рыгора серьёзно нахмурились. - Кроме тебя, наладить связь некому. Найди где сломалось и почини, ты же можешь! Связь нам очень нужна, - он сделал упор на слове "очень".
  - Нам? Кому - нам?
  - Руководству. Людям. Всем нам, - Рыгор веско помедлил и, не услышав возражений, перешёл к деловой части, - За помощь мы готовы тебя вознаградить! Любым способом. А я лично присмотрю за огородом, чтоб не засох. И раз в неделю буду приносить тебе по магнитофону. У меня есть выход на такие магнитофоны, что пальчики оближешь! Редкостные! Что скажешь? Может, тебе ещё чего охота? Я теперь работаю в администрации, всё могу!
  - Ну... - я замялся, предложение было слишком неожиданным. - Пожалуй... Знаешь?.. Да. Единственное, чего мне хочется - это попутешествовать. Ни разу ещё за границей не был.
  - Не вопрос! Наладишь связь - отправим тебя в турне, хошь в Европу, хошь в Азию, - легко пообещал Рыгор и для подкрепления своих слов добавил: - Давай паспорт, отдадим сразу визу оформлять, чтоб время не терять.
  Я помолчал, крутя в руках бутылку абсента, а потом вдруг покраснел. Рыгор с любопытством смотрел на меня, ожидая услышать потаённое. Наконец, подняв на него глаза и тут же опустив, я сказал:
  - Раз уж о паспорте заговорили... Я хочу сменить фамилию.
  - Сменить фамилию? - Рыгор удивился. - Без проблем, сделаем. Но почему ты её раньше не сменил, раз надо?
  - Ну... Я слышал, одного желания мало, паспортистам подавай веские причины. Их тоже понять можно: иначе каждый начнёт себе фамилию менять, раз в полгода новую. Вот я и не дёргался...
  - Понятно. И какую ты хочешь фамилию?
  - Липень.
  - Липень? Странная фамилия. А сейчас у тебя какая?
  Я сказал. Рыгор покивал с понимающим лицом, но потом не выдержал, пожал плечами и спросил, чем фамилия Липень лучше нынешней. Я объяснил, что новая звучит намного более красиво, особенно в сочетании с именем. Оценивая звучание, Рыгор несколько раз произнёс "Пилип Липень", и это имя показалось ему знакомым. Он недавно где-то слышал похожее, но где?
  Рыгор долго не раздумывал и пообещал, что фамилию поменяют в течение недели. Моё лицо осветилось улыбкой ребёнка, получившего новогодний подарок, и я пообещал прямо завтра пойти на АТС и начать разбираться с проблемой.
  
  На следующий день состоялось очередное плановое заседание в кабинете министра. Министр произнёс небольшую речь о проблеме восстановления товарно-денежных отношений, первым шагом к решению которой является создание у людей положительной мотивации к труду. Он высказал мнение, что на данном этапе необходимо в первую очередь поднимать из руин автомобилестроение. Он так и выразился - "из руин". Ответственным исполнителем, разумеется, был назначен Рыгор, единственный человек, понимающий в автомобилях.
  Рыгор попытался прояснить, с чего лучше начать, и есть ли хоть какой-нибудь, хотя бы смутный, план действий, но ни министр, ни Юрась ничего вразумительного не ответили. Министр намекнул, что с подобными практическими мелочами Рыгор должен управляться самостоятельно, а глава предпринимателей промолчал с таким видом, будто услышал бестактность. Зато потом, в приватной беседе за бутылкой коньяка из матового стекла, министр сказал фразу, внушившую Рыгору оптимизм: "Сначала машины, а потом уж и до баб недалеко". Похоже, у него имелись соображения, как поднять из руин женскую популяцию. Приободрённый, Рыгор решил ни на что не отвлекаться и сосредоточиться на выполнении своего второго задания.
  Рыгор знал, что в городе есть автозавод, но плохо представлял, где он находится, и не имел там ни одного знакомого. Наведаться в баню и расспросить мужиков об автозаводе он не рискнул, опасаясь новых стычек с буфетчиками и банщиками. Более простым выходом он счёл визит на тракторный завод, к своему давнему знакомому, который давно уже звал его отобедать вместе. "Ведь тракторы - это тоже в своём роде автомобили", - рассудил Рыгор.
  Рыгор отправился на тракторный завод в тот же день, лишь на полчаса заглянув домой - он уже называл про себя квартиру на Площади Победы домом - чтобы подкрепиться яичницей и бутербродами с маслом и сливовым джемом, а к двум часам пополудни уже проходил мимо Дома культуры тракторного завода. На стоящей недалеко от входа театральной тумбе висела одинокая афиша, и, обратив на неё внимание, Рыгор вдруг вспомнил, что уже видел такую в день ограбления, и что собирался непременно сходить на оперу, но совсем о ней позабыл. От досады он хлопнул себя рукой по лбу и, ускорив шаг, подошёл к тумбе. Действительно, афиша обещала "Летучего Голландца", и уже не в каком-то неопределённом будущем, а 16 июня. То есть прямо сегодня! "Чёрт побери, - выругался про себя Рыгор, - И как я теперь всё успею? Хорошо хоть сегодня, а не вчера. Нет, надо всё задвинуть и попасть в оперу".
  
  Мысль о том, что времени у него осталось совсем немного, встряхнула и взбодрила Рыгора. Целеустремлённый, с нахмуренными бровями, он пересёк линию турникетов на проходной, напряжённо вспоминая, как зовут приятеля-тракторозаводца. Имя вспомнилось быстро - Змитрок - но кроме того, что Змитрок был поваром, ходил по субботам в чижовскую баню и приглашал Рыгора "на блины", в памяти не сохранилось ничего. Выйдя из проходной, Рыгор оказался на небольшой площади, обсаженной по периметру декоративным кустарником, от которой расходились три дороги. Остановившись в нерешительности, как витязь на распутье, Рыгор только теперь понял, что найти Змитрока на огромном заводе будет непросто.
  Он пошёл прямо. Раньше Рыгору не приходилось бывать на заводах, и сейчас его удивило, как похоже внутреннее обустройство завода на город снаружи: дороги с проезжей частью, перекрёстками и пешеходными переходами, деревья, кусты, фонари, скамейки. Только вместо жилых домов и магазинов вдоль дороги тянулись двухэтажные кирпичные цеха с зелёными воротами. У входа в один из цехов он замедлил шаг, приблизился и потянул на себя прорезанную в створке ворот небольшую дверь, к нижней части которой был прикреплён широкий кусок чёрной резины, то ли для смягчения ударов, то ли для спасения от сквозняков. Внутри цеха было совершенно темно; свет из открытой двери нарисовал на полу искривлённый жёлтый прямоугольник. "Эээй!" - позвал в темноту Рыгор. Ответа не было. Он отступил, отпустив дверь, и она тихо закрылась, слегка попружинив на резине.
  Рыгор миновал ещё один цех, потом ещё один, и отчаяние уже начало было зарождаться в нём, но вдруг впереди явственно вырисовалась зелёная с белыми буквами вывеска "Столовая". У входа, прислонившись плечом к стене, лениво курил плотный парень в белом халате.
  - Слышь, братуха? Я Змитрока ищу, знаешь такого? - обратился Рыгор к парню и достал сигареты, чтобы покурить в компании.
  Парень, выпуская дум одновременно со словами, сказал, что Змитрок работает вон там, дальше - он махнул рукой вперёд - в блинной. Идёшь-идёшь-идёшь, а когда упрёшься в металлические ворота, повернёшь налево и сразу увидишь блинную. Они синхронно затянулись, и Рыгор для поддержания беседы спросил, много ли народу ходит в столовую. Парень отвечал, серьёзно подняв брови, что народу совсем мало, все в отпусках.
  Через минут пять Рыгор действительно достиг металлических ворот и, повернув налево, увидел синюю табличку "Блинная". Невольно сглотнув, он вошёл и оказался в небольшом, мрачной окраски буфете с пятью-шестью высокими столиками и полкой для еды стоя вдоль одной из стен. Густо пахло горячими блинами. За короткой, потёртой и потрёпанной линией раздачи возился толстяк Змитрок, тоже, как и парень из столовой, в ярко-белом поварском халате, под которым виднелся чёрный воротник рубашки. Он повернулся на стук закрываемой двери и всплеснул руками.
  - О-о! Рыгор! Заходи, дорогой! Наконец-то ты пришёл! Столько лет обещал! Как говорится, обещанного три года ждут, - лоснящееся от испарины лицо Змитрока выражало восторг.
  Он разложил несколько пышных румяных оладий на большой тарелке и спросил Рыгора, чем их сдобрить - сметаной, маслом или повидлом. Рыгор попросил сдобрить по-разному, чтобы можно было сравнить. Змитрок с пониманием кивнул и через минуту вышел из-за стойки, неся в руках тарелку с оладьями, стакан яблочного компота, вилку и две салфетки. Они стали за один из столиков, и Рыгор с облегчением принялся за оладьи, начав с масляного варианта. Змитрок, улыбаясь, наблюдал и болтал о каких-то своих делах.
  - Нет ли пива у тебя? - спросил Рыгор, приступив к сметанной оладье.
  - Что ты, какое пиво! Это же завод, нам здесь не разрешают. Пей компот, очень вкусный, кисленький! В жару самое то.
  Рыгор сказал, что компот не любит, и Змитрок, ничуть не обидевшись, подвинул стакан к себе и стал пить сам. Доев оладью и от души похвалив её, Рыгор отложил вилку и рассказал Змитроку анекдот про трактор:
  - Встретились как-то раз итальянец, англичанин и беларус и поспорили, у кого машины лучше. Итальянец сел в Феррари, англичанин сел в Ягуар, а беларус сел в трактор. Итальянец и англичанин приехали к финишу и ждут беларуса. Приезжает через час беларус, а они говорят - у нас лучше машины, твоя слишком медленная! Беларус отвечает - нет, моя лучше! на ней ещё и пахать можно.
  - По-моему, я его уже где-то слышал, - сказал Змитрок кисло.
  - Быть не может! Где ты мог его слышать, если я сам его сочинил полчаса назад? Ну да ладно. Ты мне вот что скажи - трактора ваш завод по-прежнему выпускает? - перешёл Рыгор к делу.
  Змитрок с недоумением подтвердил. Что ещё может выпускать тракторный завод, как не трактора? На вопрос, где в таком случае все трактора, Змитрок отвечал, что они на складе готовой продукции, где же ещё. А где все рабочие? Ну, во-первых, сейчас смена, и все у станков, а во-вторых, сейчас лето и многие в отпусках. Змитрок больше не улыбался, подозревая в Рыгоре то ли насмешника, то ли агитатора. Рыгор почувствовал это и перевёл разговор на банную тему, близкую обоим. Он вернулся к оладьям, уже немного остывшим. Змитрок снова расслабился и стал рассказывать о какой-то сауне на улице Кошевого, неподалёку, но Рыгор слушал невнимательно. Он раздумывал, что пришёл зря, от Змитрока толку никакого и нужно идти в заводоуправление, но уже завтра. А сейчас нужно доедать и спешить.
  
  Опасаясь наплыва любителей оперы и нехватки билетов, Рыгор сильно перестраховался и пришёл к театру на час раньше. Вход был ещё закрыт. Возле фонтана прохаживались, сцепив руки за спиной, несколько торжественных седых старичков. Один из них, чуть помоложе остальных и даже не вполне ещё седой, объяснил Рыгору, что указом министра культуры вход в оперный театр сделан свободным для любого гражданина, и теперь билеты покупать не обязательно. "Указ о бесплатности культуры и искусств! Неужели не слышали?" Внимательно заглядывая Рыгору в лицо, старичок рассказал, как хорошо он помнит предыдущую постановку Вагнера, в конце семидесятых. Голос его подрагивал от серьёзности. В другое время Рыгор охотно послушал бы воспоминания театрала, но сейчас ему не терпелось перекусить. Он предложил старичку разделить с ним пиво и оладьи, которыми его обильно одарил Змитрок, но тот, кажется, даже не понял, о чём речь.
  Отделавшись старичка вежливой фразой и подумав, что после этого некрасиво будет приниматься за еду у него на глазах, Рыгор отдалился от театра вправо, пересёк сумрачный парк с памятником пионеру-герою и вышел к набережной. Закруглённый парапет из серого шершавого камня за день впитал в себя тепло солнца, и на него было приятно опереться голыми руками. Рыгор жевал оладьи, смотрел на струи воды, проплывающие изредка листья и поглядывал на часы в телефоне. На набережной было пусто; лишь прошёл по направлению к театру ещё один старичок.
  
  Без четверти семь Рыгор вернулся к театру. Старички пропали - видимо, их уже пустили внутрь. Действительно, одна из створок дверей была открыта, и Рыгор поспешно поднялся к ней по ступеням, мельком рассмотрев скульптуры над входом. Понимая, что время ещё есть, и торопиться некуда, он всё равно чувствовал волнение, опасаясь из-за незнания театральных порядков сделать что-нибудь не так.
  Пройдя сквозь небольшой тамбур с пустующими кассами, Рыгор с удивлением увидел впереди, перед ведущей вверх широкой лестницей Юрася, главу предпринимателей, в его обычном тёмно-сером костюме. Судя по его учтиво-неподвижной позе, обращённой ко входу, он находился здесь не в качестве зрителя, а снова выполнял роль швейцара или дворецкого, что ему очень шло. Узнав Рыгора, он сначала элегантно поклонился ему, как, наверное, кланялся и всем старичкам, а потом подал руку, как личному знакомому. Ладонь его была горяча от температуры.
  - Добрый вечер, Рыгор! Отлично, что вы пришли. Ваше присутствие поддержит Алеся Михасевича. Пойдёмте, я проведу вас в партер, - Юрась указал жестом направление, и они стали чинно подниматься по лестнице.
  - Алеся Михасевича? Ах, и он здесь? Тоже любитель музыки? - Рыгор сказал "ах", сочтя нужным окрасить разговор в присущие театру тона светскости и салонности.
  - Почему "тоже любитель музыки"? - Юрась сделал большие глаза. - Разве это не он вас пригласил сюда? Нет? О, так вы ничего не знаете! Рыгор, сегодня Алесь Михасевич впервые поёт на большой сцене.
  - Министр? Поёт?
  Рыгор остановился от удивления, но Юрась взял его под локоть, тактично направляя к залу, и сказал, что пора занимать место.
  - Странно, что вам об этом неизвестно. Вот программка, здесь всё написано. Садитесь на первый ряд. А мне надо ещё несколько минут повстречать гостей, а потом запереть вход.
  Сжимая программку, Рыгор спустился к первому ряду, оглядываясь по сторонам. Полого уходящий вниз зал был почти пуст, десяток-другой старичков заняли разрозненные места на ближних к оркестровой яме рядах. Рыгор сел ровно посередине первого ряда, определив положение середины по люстре на потолке и стыку огромных красно-золотых штор на сцене. Поглазев на обрамляющие сцену узоры с колосьями, серпами и молотами, балконы и мощные цветные прожекторы, он наконец раскрыл программку. Она представляла собой сложенный втрое лист белой бумаги, и на первой странице значилось: "Летучий Голландец. Рихард Вагнер при поддержке Министерства Культуры". Внутри сообщалось, что исполнитель главной роли - министр культуры, Алесь Михасевич, и что спектакль идёт с двумя антрактами.
  Прозвенело три звонка, и все люстры плавно погасли наполовину, оставив в зале желтоватые сумерки. Рыгору было видно, как в оркестровой яме появился на цыпочках Юрась, присел перед стоящей на полу аппаратурой и нажал несколько кнопок. Зазвучала знакомая увертюра. Юрась поднял голову на Рыгора и вопросительно повёл подбородком, приставив указательные пальцы к ушам. Рыгор понял, что вопрос касается громкости музыки, и одобряюще показал ему большой палец. Бурное начало увертюры позволяло оценить мощные колонки, выдающие удивительно сочный бас. "Где Юрась нашёл такую аппаратуру? Звучит роскошно! Но акустика в зале, конечно, не та, не та. Музыку нужно слушать в небольшом герметичном помещении, с гасящими звук стенами. Но чья же это запись? Караян? Или Бём?" - так раздумывал Рыгор.
  Когда увертюра кончилась, высокий занавес пришёл в движение и раздвинулся. Открылся белый задник с нарисованными на нём мачтами и парусами; сцена же играла роль палубы. Рисунок был выполнен, скорее всего, углём, в условном графическом стиле; мачты уходили под самый потолок, паруса раздувались, на корме корабля виднелся небольшой флаг, с едва различимой подписью "Антось". "Опять Антось! Вот это да! Всё у него получается! И котики, и корабли", - впечатлился Рыгор. Из колонок звучала тревожная музыка, изображающая волнующееся море, но его тревога побеждалась мужественным хором матросов.
  Когда тревога была побеждена окончательно, на сцену важно и величественно вышел министр, завёрнутый в свою мокрую белую простыню. На сцене простыня вовсе не выглядела комично, как в министерском кабинете, теперь она полностью превратилась в древнегреческую тогу, пусть и не вполне уместную для немецкого моряка. Министр нёс в руках табурет, он поставил его возле задника в том месте, где был нарисован мостик и штурвал. С видом, преисполненным капитанского достоинства, министр поднялся на табурет как раз в тот момент, когда хор матросов затих. Рыгору не терпелось узнать, будет министр петь или станет только раскрывать рот под фонограмму - и к полному его удовольствию, оригинальный голос оказался вырезанным из записи на манер караоке, а министр действительно запел. Конечно, до Ханса Хоттера ему было далеко, но он очень старался, и Рыгор от души радовался, а после первой партии присоединился к аплодисментам, поднятым старичками. В этот момент открылась и закрылась дверь в зал, и кто-то опоздавший, воспользовавшись короткой заминкой, быстро прошёл по ступеням вниз и сел позади Рыгора.
  Кроме министра, в спектакле не было занято ни одного актёра, и все остальные партии звучали в записи. В это время министр прогуливался по сцене, по-наполеоновски заложив руку за отворот простыни на груди. В конце первого отделения старички устроили министру настоящую овацию, встав с мест и выкрикивая "Браво!" слабыми ломкими голосами.
  Рыгор тоже захлопал и хотел встать, но на плечо ему легла тяжёлая рука.
  - Не двигайся! Сиди тихо! - приказал незнакомый голос. - В твою голову смотрит толстый ствол.
  Рыгор почувствовал что-то твёрдое, уткнувшееся ему в шею. Сомнений не было - его выследил спецназовец. Молнией мелькнула мысль: вряд ли тот захочет поднимать шум среди спектакля. И Рыгор мгновенно решился - он рванулся вправо, вскочил и, пригибаясь, побежал вдоль ряда. Спецназовец грозно заорал "Стоять!", лязгнул затвор. В этот же момент Рыгор с размаху перескочил деревянный барьер, отделяющий зал от оркестровой ямы, и полетел вниз, слыша над головой грохот автоматной очереди и звон разбитого стекла. Похоже, спецназовец стрелял вверх и попал в люстру.
  Высота была небольшая, но Рыгор приземлился неудачно, упав на стоящий внизу стул и сильно ударившись бедром. Он лежал на боку, в неудобном положении, запутавшись в пюпитрах, пытаясь подняться и бежать дальше. Но счёт шёл на секунды: через несколько мгновений рядом вздрогнул пол, и тяжело топнули чёрные ботинки. Спецназовец навёл на него автомат и велел подниматься.
  
  Глава 7. Как Лявон записался в библиотеку
  
  Войдя внутрь библиотеки, Лявон остановился у входа и в восхищении озирался. Опасения оказались напрасными, внутри она была столь же хороша, как и издалека. Огромный холл освещался сквозь прозрачную крышу, лежащую на лёгких металлических конструкциях. Поддерживая стекло, они уходили вверх, меняли форму, переплетались и терялись в высоте. Всю эту сложную систему несли на себе два ряда глянцевых жёлтых колонн, идущих по обеим сторонам холла, а за колоннами располагались лестницы, ведущие выше, к ядру "реактора", как уже называл про себя библиотеку Лявон. У правой лестницы важно стоял пожилой усатый вахтёр в синем мундире и фуражке, он делал вид, что не обращает внимания на Лявона.
  Насмотревшись на металлоконструкции, Лявон подошёл к вахтёру и сказал, что ищет Академию наук. Вахтёр подтвердил, что Академия наук теперь находится здесь и что Лявону нужно на пятый этаж, но пропустить его он просто так не может, сначала надо записаться в библиотеку. О позднем времени и конце рабочего дня он не сказал ничего. Запись производилась здесь же, на небольшом журнальном столике, и заняла несколько минут. Вахтёр внёс анкетные данные Лявона в большую тетрадку в клетку, с толстыми и желтоватыми от времени страницами, и выдал ему картонный пропуск, на котором значились имя, фамилия и порядковый номер Лявона. Вахтёр указал ему рукой на лестницу и поворот коридора, за которым нужно было сесть в лифт, и предупредил о сильном сквозняке.
  "Старенький, вот и боится сквозняков", - рассеянно подумал Лявон, медленно поднимаясь по лестнице и озираясь по сторонам. Но сквозняк действительно оказался необычайно мощным - ещё подъезжая к пятому этажу на лифте, Лявон услышал порывистый шум, какой бывает от сильного ветра во время грозы. Когда дверь открылась, и он шагнул из лифта в коридор, воздушный поток сдул его волосы набок и заставил пошире расставить ноги. Коридор уходил по дуге вправо и влево и, видимо, охватывал кольцом ядро реактора. Лявон повернул направо, чтобы ветер дул в спину, а не в лицо.
  Долго блуждать в поисках не пришлось, возле первой же двери, распахнутой настежь, Лявон прочёл надпись "Академия Наук". Академия наук выглядела скромно: небольшая комната с книжными стеллажами вдоль боковых стен, а напротив двери - широкое раскрытое окно и письменный стол, стоящий к нему боком. За столом, низко нагнувшись, сидел человек в очках и в светлой рубашке с короткими рукавами, он что-то ел ложкой из глубокой керамической миски. Появление Лявона он не заметил - к шуму ветра добавлялось громко включённое радио, поющее мужским голосом романсы.
  - Добрый день! - поздоровался Лявон.
  Академик не слышал и продолжал есть, не слишком быстро, но сосредоточенно. Судя по белому цвету, в миске было что-то молочное, суп или каша. Лявон сделал ещё несколько шагов вперёд и повторил приветствие. Человек вздрогнул и повернулся к нему. Он оказался значительно более молодым, чем ожидал Лявон, лет тридцати пяти, с хрупкими чертами лица и мягким взглядом сквозь тонкие прямоугольные очки.
  - Вам что? - спросил он строго, одновременно накрывая миску большой тетрадью и доставая из заднего кармана брюк платок, чтобы утереть рот.
  - Я... в общем-то, без особого дела. Хотел пообщаться с кем-нибудь из академиков, у меня много вопросов накопилось, - Лявону пришлось напрячь голос, чтобы его слова не погасли в сквозняке и романсах. - Извините, что я не вовремя, но вахтёр сказал мне, что можно...
  - Можно-можно, отчего же нет! Вы не смущайтесь, я просто устроил себе небольшой перерыв на ужин, - человек приветливо улыбнулся, встал, обнаружив свой невысокий рост, и подошёл к нему, протягивая руку. - Меня зовут Пятрусь! Как вы сказали? Лявон? Очень приятно. Какие у вас вопросы? Вас министр сюда прислал?
  - Нет, я сам пришёл, - Лявон, чувствуя себя глупо, смутился и втянул сопли, этот звук как раз пришёлся на паузу в романсе и прозвучал неожиданно громко. - Наверное, основной мой вопрос - существуют ли женщины на самом деле, и если да, то в чём их отличие от мужчин? То есть это уже два вопроса получается.
  - Ах вот оно что! Простудились! - улыбка Пятруся из приветливой растянулась в совершенно счастливую. - Прекрасно! Вы - мой первый простуженный гость. Уникальное явление! Очень рад вам! Какая удача!
  Лявон растерянно слушал восторги Пятруся, глядя на его тонкие тёмные волосы, трепетавшие на сквозняке. Его беспокоило сомнение - не следует ли ему тактично удалиться, позволив академику спокойно поесть.
  - Здесь, знаете ли, так мало людей бывает, что постепенно не только забываешь правила вежливости, но даже теряешь навык простой разговорной речи. Министр уж давно обещал прислать мне человека для помощи в опытах, и всё никак. С вахтёра нашего что взять? Безответное существо... Очень рад вам! Давно ли хвораете? Неофиты, знаете ли, ново-простуженные, идут обычно у власти правду искать, а библиотекой или Академией наук никому и в голову не приходит поинтересоваться. А песни вы ещё не слушали? Нет?
  Пятрусь говорил, подняв голову и внимательно заглядывая Лявону в глаза. Несколько секунд спустя он извинился, отвернулся и чихнул в платочек, тонко и смешно.
  - Знаете ли, поддерживать простуду не так уж и просто. Вы заметили?
  - Кстати, хотел ещё вас спросить, нельзя ли от простуды умереть? - взволнованно перебил Лявон, вспомнив о своих недавних страхах. - Если уж слишком её запустить? Как удержать её на грани необратимых процессов?
  - Да что вы! - Пятрусь взмахнул руками и засмеялся. - Об этом можете не волноваться.
  - Но ведь если...
  - Давайте-ка присядем, - предложил Пятрусь. - Я вас постараюсь сейчас ввести в курс дела. Вот сюда садитесь.
  Пятрусь вернулся на своё место за столом, а Лявона усадил напротив, как раз рядом с распахнутым окном. Из окна так сильно дуло, что у Лявона заслезились глаза, и ему пришлось отвернуться, даже не успев рассмотреть открывающийся вид. Он поставил локоть на подоконник и прикрыл лицо ладонью. "Белеет парус одинокий..." - грустный мужской голос начал следующий романс. Лявон заметил, что звук доносился из бордового пластмассового репродуктора, стоящего на одной из полок книжного шкафа, прямо за спиной у Пятруся.
  - Пятрусь, можно сделать музыку потише? Я вас плохо слышу из-за неё, - попросил он, почти крича.
  Пятрусь повернулся и дотронулся до ручки на репродукторе, уменьшив звук, но совсем ненамного. "Вот меломан", - подумал Лявон.
  - Итак, о женщинах. Во-первых, - начал Пятрусь, - ваша догадка совершенно справедлива: никаких женщин в действительности не существует. Это не более чем симулякр, искусно и тонко продуманный, глубоко укоренённый в сознании людей.
  - Симулякр?
  - Проще говоря - выдумка. То, что детально и реалистично описано, но на самом деле не существует.
  - Объявлять сложную проблему несуществующей - разве это не позорная капитуляция? - поморщился Лявон. - Задавшись целью, можно выбрать любой предмет и доказать, что он не существует. Мы проходили софизмы в университете, так что я в курсе. Но сейчас меня не интересуют теории, мне нужна реальность. И не говорите мне, что реальности нет! Я, например, на днях видел совершенно реальную женщину, могу и вас к ней свести, чтоб не сомневались. Похоже, я неправильно сформулировал свой вопрос. Попробую ещё раз: существует ли женщина как нечто в корне отличающееся от мужчин? Или "мужчина" и "женщина" - это только состояния человека, в которые можно произвольно переходить?
  - Позвольте, Лявон, вы сказали, что видели женщину? Я не ослышался? - лицо Пятруся приняло внимательно-весёлое выражение, как будто Лявон собирался рассказать анекдот, а он не желал пропустить ни слова.
  - Да, именно!
  И Лявон, хмурясь от неподобающе радостного вида Пятруся, стал подробно описывать свой поход к старушке. Пятрусь слушал, живо поддакивая, кивая, и в увлечении двигая туда-сюда тарелку с молочным супом. Заметив это, Лявон прервался:
  - Пятрусь, право же, покушайте! Хотите, я подожду снаружи, чтобы вас не смущать?
  Пятрусь горячо запротестовал и убрал суп на книжную полку, к репродуктору. Репродуктор пел теперь песню более тихую, чем предыдущие, об острове со склонами в белоснежных анемонах. Лявон знал, что анемоны - это цветы, но никогда их не видел. Какие они? Мелкие и многочисленные? Или большие, нежные, растущие по-одному? Его клонило в сон, но Пятрусь внимательно смотрел на него, ожидая продолжения. Лявон собрался с силами и описал результаты обследования тела старушки.
  - Браво! - воскликнул Пятрусь, когда Лявон замолчал. - Вы - прирождённый исследователь, Лявон! Впервые вижу такого человека! Знаете ли, уже давно я прошу руководство подыскать мне ассистента для проведения научных изысканий. Сам я не справляюсь и с десятой долей необходимых экспериментов, поле деятельности непосильно широкое для одного человека. И вот вы появляетесь сами! Какая удача!
  Пятрусь встал и со счастьем на лице протянул Лявону обе руки. Лявон, не зная, как ему ответить, тоже встал, неуклюже двинув стулом, и протянул руки навстречу, болезненно чувствуя всю нелепость происходящего. Но Пятрусь никакой нелепости не замечал, он радушно сжал и встряхнул руки Лявона.
  - Но видите ли, Лявон... Надеюсь, вы не слишком огорчитесь? Ваш эксперимент можно назвать удачным только в... эээ... психологическом смысле. Человек, которого вы нашли, не является настоящей женщиной. Вы же сказали, что разглядели его член, правильно? Вот! Член как раз и есть одно из самых несомненных внешних отличий, знаете ли. Вам попалась вовсе не бабушка, а дедушка, которому вздумалось поиграть в бабушку.
  Лявон слушал, даже не удивляясь. То, что бабушка ненастоящая, внутренне чувство подсказывало ему с самого начала. Пятрусь опять повернулся, снял с полки над радио большой коричневый том и положил его на стол перед Лявоном. "Мужчина и женщина. Тайны пола", - прочёл Лявон и вопросительно взглянул на Пятруся.
  - Да-да, полистайте! Я думаю, вам будет несложно понять, что представляет собой настоящая - если вообще можно так выразиться относительно симулякра - настоящая женщина. Мне в своё время это удалось без большого труда, хотя, конечно, многое стало неожиданностью. Видите ли, имеются существенные физиологические различия между полами, а одежда или длина волос - это только внешние атрибуты, не имеющие большого значения.
  Лявон растерянно раскрыл книгу на случайной странице и попал на цветную картинку, изображающую тело человека без кожи, с мышцами наружу. Ему стало страшно, но не от вида освежёванного тела, а от близости тайны пола, показавшейся ему вдруг зловещей и мрачной. Он отвёл глаза от иллюстрации и спросил:
  - Но откуда вообще взялась идея женщины? Кто создал этот ваш симулякр? Кто написал эту книгу и нарисовал картинки? И как удалось убедить всех людей в реальности того, чего нет?
  - Как раз это вам и предстоит узнать! - произнёс Пятрусь с радостным и заговорщицким видом. - Сам я не успеваю заниматься всеми направлениями исследований и, чтобы не разбрасываться, сосредоточил свои усилия в одной сфере: природа и формы прозрений. А вы можете выбрать специализацию на свой вкус. Например, женщина. Прекрасная специализация, дорогой коллега! Вы позволите мне так вас называть? Ни минуты не сомневаюсь, что научное поприще - ваше истинное призвание.
  - Погодите, правильно ли я понимаю вас, Пятрусь? Вы сказали - прозрений? То есть, простуда - это ещё не всё, и есть другие прозрения?
  - Именно, дорогой коллега! Я собирался рассказать вам о них позже, но раз уж вы сами спросили... Наш взгляд на мир в целом и на женщин в частности напрямую зависит от степени нашего прозрения. Вспомните: когда мы здоровы и бодры, женщины кажутся нам существующими, наряду с целым рядом прочих сомнительных явлений. Когда мы простужаемся и до некоторой степени прозреваем, они кажутся нам странной выдумкой, не имеющей никаких оснований. Если не считать основаниями многочисленные книги, изображения и сам факт присутствия идеи женщины в нашем сознании. Прозревая ещё больше, мы начинаем понимать, что отнюдь не женщины должны нас удивлять своим несуществованием. Удивления, знаете ли, достоин весь наш мир, устроенный идеально и счастливо, но неподвластный никакому логическому осмыслению. Удивления и восхищения! Извините...
  Пятрусь отвернулся и чихнул. Лявон воспользовался этим, чтобы прервать его речь:
  - И что открывается человеку при дальнейшем прозрении?
  - Если в двух словах, то песенное прозрение значительно глубже по сравнению с простудным, касающимся только некоторых аспектов быта и общественного устройства. Например, песенное прозрение даёт осознание отсутствия пространства и времени, - он замолчал с весёлым видом, явно наблюдая, какое действие произведут его слова на слушателя.
  - Как это может быть?! - Лявон был потрясён. - Отсутствие пространства и времени? А разве мы с вами находимся сейчас не в пространстве? И разве наш разговор не длится уже четверть часа?
  Пятрусь покачал головой и сказал, что объяснения нарушат чистоту экспериментов. Оказалось, что у Пятруся была разработана целая схема работы с непрозревшим ассистентом, появления которого он ожидал уже давно. Ряд последовательных психологических тестов с повседневным сознанием, затем ступенчатое простужение, далее обширный цикл изысканий по пост-простудным эффектам, а уж только потом... С библиотечным вахтёром все возможные эксперименты были уже проделаны, но он оказался здоров как бык, и даже самые мощные сквозняки не смогли заставить его сморкаться. Поэтому состояние Лявона имело большую важность для науки, открывая долгожданные исследовательские возможности.
  - Пятрусь, я вам верю. Но оставим эксперименты на потом. Расскажите мне, как это сделать. Что за песенное прозрение? Не хочу терять ни минуты!
  - Лявон! Прошу вас во имя прогресса: не прозревайте ещё немножко. Потерпите! Всё, всё придёт, не сомневайтесь. Давайте проведём маленький экспериментик прямо сейчас? Я вам буду задавать вопросы, а вы отвечайте, желательно не задумываясь. Скажите, Лявон, вы когда-нибудь бывали...
  Но Лявон остановил его, подняв руку ладонью вперёд. Лицо его приняло твёрдое и даже высокомерное выражение, довольно комичное в сочетании с распухшим красным носом.
  - Пятрусь, никаких экспериментов. Это крайне унизительно - чего-то не знать и быть в дураках. Прошу вас объяснить мне, как прозреть дальше. Иначе я ухожу сейчас же, - он сделал движение, как будто собираясь подняться.
  - Что вы, что вы, дорогой мой! - Пятрусь успокаивающе протянул руку в сторону Лявона. - Ваше желание в высшей степени законно и значит для меня больше, нежели любые научные цели и задачи. Пусть будет так, как вы хотите. Уверен, что мы вдвоём быстро сыщем новых людей для экспериментов!
  - Я вам друга приведу, с которым мы вместе простудились, - пообещал Лявон, чувствуя необходимость сгладить категоричность своего требования.
  - Друга? Прекрасно! Лучшего нельзя и желать, - лицо Пятруся становилось всё более радостным, он сцепил пальцы двух рук и потряс ими перед грудью. - Я так за вас рад, Лявон! Представляю себя на вашем месте сейчас, - он счастливо вздохнул и покачал головой. - Итак, всё, что вам нужно - это внимательно слушать песни, которые сейчас звучат. Отсюда и термин - "песенное прозрение". Постарайтесь не отвлекаться ни на что. Давайте сюда книгу, прочитаете её позже. Сейчас проверим, сколько осталось на кассете ...
  Пятрусь нагнулся, щёлкнул чем-то под столом, и музыка прервалась. Видимо, там находился магнитофон, звук от которого передавался в репродуктор. Лявон почувствовал облегчение от наступившей тишины. Мягкий шум ветра, постепенно меняющий интенсивность и тональность, уже не мешал ему. "Как груба и примитивна музыка людей, - думал он. - Что может сравниться с обычным шумом ветра?"
  Тем временем Пятрусь поднял кассету, посмотрел её на просвет, повернув к окну, а потом снова зарядил в магнитофон. Послышался шелест перемотки, несколько щелчков и шипение плёнки перед началом музыки.
  - Очень важно слушать внимательно! Я вернусь через пятнадцать минут.
  Пятрусь взял с полки свою тарелку и вышел из комнаты. Лявон, которому не терпелось прозреть, изо всех сил сосредоточился. Прозвучало несколько фортепианных аккордов (Пятрусь явно сделал звук ещё громче), а за ними всё тот же грустный мужской голос проникновенно запел:
  Несказанное, синее, нежное...
  Тих мой край после бурь, после гроз,
  И душа, словно поле безбрежное,
  Дышит запахом мёда и роз.
  У Лявона захватило дух от красоты слов, и на глаза навернулись слёзы. "Потрясающе! - подумал он, сморкаясь в полотенце. - Это обязательно должен услышать Янка! Вот она, вершина поэзии". Лявон расслабился, забыв обо всяком прозрении. Он закрыл глаза и представил безбрежное поле, влажный и тёплый послегрозовой воздух, доносящийся откуда-то запах мёда и роз. На следующих куплетах он уже не сосредотачивался. В безбрежном поле ему наконец снова явилась хуторянка, она смеялась и протягивала к нему несказанно красивые обнажённые руки. Он, расплываясь в улыбке, пошёл ей навстречу, всё быстрее и быстрее, и с каждым шагом идея женщины становилась ему всё понятнее.
  
  Лявон проснулся от того, что Пятрусь теребил его за рукав. Пятрусь умудрялся одновременно и смеяться, и хмуриться, отчего было не совсем понятно, какие чувства он испытывает.
  - Как у вас получилось заснуть, Лявон? При таком высоком уровне шума? Вы не выспались ночью?
  Лявон протирал глаза и зевал. Он вспомнил, где находится, вспомнил нового знакомого и вдруг осознал, что полностью и окончательно счастлив. Воздух был удивительно свеж и приятен на вкус, предметы вокруг стали выпуклее и ближе, их цвета - ярче и сочнее, как будто за время сна Лявона их начисто вымыли. Зелёные глаза Пятруся, склонившегося над ним, смотрели так внимательно и с такой добротой, что раньше это бы смутило Лявона, заставив думать о своей недостойности, но сейчас он только открыто улыбнулся в ответ.
  - Как ваше настроение? Что вы чувствуете? Расскажите подробно, - допытывался Пятрусь.
  Лявон отвечал, что чувствует себя как никогда хорошо. Он обильно высморкался, и даже это доставило ему большое удовольствие. Он вспомнил, как резко говорил с Пятрусем, и стал извиняться, но Пятрусь прервал его:
  - Оставьте, Лявон, всё в порядке! Меня беспокоит другое - что вы заснули во время прослушивания. Это наверняка наложит на ваше восприятие отпечаток, пока ещё непонятно, какой именно. Точно так же, как и в простудном варианте, результат прозрения сильно зависит от способа его достижения. Условно говоря, если у вас насморк, то вы в первую очередь замечаете отсутствие автомобилей, если кашель - отсутствие женщин, если болит горло - отсутствие денег. Ах, так вы об этом не знали? Что ж, неудивительно, ведь вы ещё совсем новичок в нашей сфере. Так вот, песенное прозрение даёт разный эффект в зависимости от прослушанных песен. Наилучшие результаты наблюдаются от "Тихих песен" Сильвестрова и вокальных циклов Шуберта. Причём Шуберт даёт более мощный, но не такой стабильный эффект. Поэтому я предпочитаю Сильвестрова.
  - Песня, которую я слушал, потрясающе красивая! - восторженно подтвердил Лявон. - Чьи это стихи?
  - Не узнали? Это же Есенин, великий русский поэт.
  "Янка что-то говорил о Есенине!" - припомнил Лявон и даже немного огорчился, что не сможет прямо сейчас открыть для него такого замечательного поэта. Он от души поблагодарил Пятруся за знакомство с волшебной песней, а потом спросил, почему не исчезло пространство и время, как было обещано.
  - Вы проспали своё прозрение, - засмеялся Пятрусь, коснувшись рукой плеча Лявона, - Шучу, конечно! Но, по всей видимости, эффект будет мягким для вас, и никаких опасных для психики потрясений не произойдёт. Главное, что я уже вижу в вас основу песенного прозрения - радость бытия. А что касается особенных пространственных и временных условий нашего мира, которые вы скоро заметите - это не более чем довесок и побочный эффект.
  Пятрусь замолчал, с умилением глядя на Лявона. Но Лявон не дал ему остановиться, настаивая на подробных разъяснениях, желательно ещё раз, с самого начала, и Пятрусь охотно продолжил. По словам учёного, при прослушивании определённых песен человек постигал истинную сущность бытия: абсолютное и непреходящее благо.
  - Паскаль сказал, что мы живём в лучшем из миров, и это действительно так! Парадоксально: самого Паскаля не было и нет, но слова верны. Вы чувствуете, Лявон?
  Лявон кивнул, он и в самом деле чувствовал острое, приятно щемящее счастье, оттеняющееся сдержанной печалью продолжавших звучать песен. Его ладонь лежала на столе, и от твёрдости стола, от тонкого рисунка деревянных волокон на его поверхности вверх по руке текли удовольствие и радость. И на чём бы он ни фиксировал внимание - на голосе певца, на прохладном воздухе, на книжной полке, на волосах Пятруся, на своих пальцах ног, шевелящихся в туфлях - всё источало счастье.
  - Но почему вы говорите, что Паскаля не было?
  - Если вы останетесь в песенном прозрении ещё некоторое время, вам станет это очевидно. Вы поймёте, что нет, не было и не будет никого и ничего, кроме существующего здесь и сейчас. Мир так утроен. Пространства нет, кроме нашего города. Ничего, кроме Минска, лучшего города на свете, и к тому же лишённого досадных недостатков, вроде машин, женщин и необходимости за всё платить. Потрясающе, правда? - Пятрусь наслаждался удивлением Лявона. - Тем временем как не слушающий песни человек находится в плену иллюзий о космосе, земном шаре, океанах, континентах, странах, городах. Симулякры!
  Несмотря на обступившее вокруг счастье, слова академика вызывали в Лявоне скепсис и желание спорить. Он сказал, что по-прежнему чувствует и пространство, и время.
  - Ваше восприятие искажено из-за неосторожного засыпания в самом апогее прозрения, - развёл руками Пятрусь.
  - Допустим! Но должна же быть логика в ваших словах? Во-первых, почему вы считаете, что машины, женщины, деньги и прочее - это недостатки? Ведь вы их никогда не пробовали? Во-вторых, как Минск может быть лучшим городом, если других городов не существует? И вообще, как может существовать только Минск, если я сам лично родился в Гомельской области и провёл там всё детство? И сейчас регулярно там бываю!
  - Серьёзно? И когда последний раз были?
  Желая ответить как можно более точно, Лявон попробовал припомнить свою последнюю поездку. Кажется, она была прошлым летом? Нет, прошлым летом он тоже завалил сессию и никуда не поехал. Позапрошлым? Но и в позапрошлом он завалил сессию: он чётко помнил, как Адам Василевич потрясал у него перед лицом неверно решённой задачей о двух поездах, вышедших навстречу друг другу из пунктов А и Б. Хорошо, сдал ли он сессию вообще хоть раз? Он напрягал память, пытаясь за что-нибудь зацепиться, но ничего не выходило. Бесконечной, постепенно блёкнущей цепочкой уходили в прошлое проваленные экзамены, лекции, прогулки по летним аллеям, мечты, небеса. Он растерянно взглянул на Пятруся. Академик улыбался:
  - Да-да, Лявон, времени тоже не существует! Обратите внимание, - он указал пальцем за окно, - Вечное тёплое лето! Вечная тишина и покой! Вечное счастье.
  Глаза Пятруся увлажнились, и он перевёл взгляд наружу, вдаль, к вечереющим просторам.
  
  Пятрусь ни за что не захотел отпускать Лявона домой на ночь глядя, пообещав устроить его у себя с максимальным уютом. Они спустились на второй этаж, в кафетерий, где для Лявона нашлось вдосталь апельсинового сока, а Пятрусь разогрел себе стакан молока в микроволновой печи. Сидя за столиком и потягивая сок, Лявон высказал свою искреннюю благодарность Пятрусю, и спросил, каковы дальнейшие прозрения. Ведь если есть два, то почему бы не быть и трём, и десяти? Пятрусь полностью поддержал догадку Лявона, но сказал, что другие прозрения науке пока не известны. Надо усиленно заниматься этим вопросом, и ответ рано или поздно будет найден. Ключ к прозрению может найтись где угодно, он может оказаться неким простейшим бытовым явлением, и поэтому от учёного требуется постоянная бдительность и чуткое внимание.
  И они договорились, что отныне Лявон займёт должность младшего научного сотрудника и ассистента, и останется жить в библиотеке. Эта идея очень понравилась Лявону, но он не мог не высказать своего единственного возражения: однажды попробовав жизнь на крыше, он уже ни на что не променяет её. Лучше ежедневно ходить через весь город и обратно. Пятрусь был удивлён сумасбродством Лявона, но тут же предложил ему во владение библиотечную крышу, с которой счастливчику-романтику (он вдруг подмигнул) откроются лучшие в городе виды. Лявон не удержался и просиял.
  
  Они спустились к вахтёру, уже сменившему форму на домашний свитер, и Пятрусь представил тому нового сотрудника. Сымoн - так звали вахтёра - несмотря на поздний час, воспринял Лявона с полной серьёзностью. Он сходил куда-то в подсобку и вернулся оттуда с полосатым матрасом, парой простынёй и продолговатой подушкой, по которой были рассыпаны разноцветные колясочки, младенчики в пелёнках, и мелкие надписи "baby". Сымон сказал, что выход на крышу организует только к завтрашнему вечеру: нужно было найти ключи, заблокировать сигнализацию и оформить пропуск.
  Лявону постелили у Пятруся в кабинете. Лёжа на матрасе головой к окну и борясь со сном, он ещё некоторое время слушал Пятруся, который так соскучился по общению, что никак не мог угомониться. Пятрусь сидел в темноте за своим столом и рассказывал Лявону о своих планах, мыслях и проблемах, подтрунивал над министром, ждущим от него идей по восстановлению той иллюзорной цивилизации, которая якобы была утеряна в какой-то момент времени по неизвестным причинам, и делился мечтами о всенародном прозрении. Для установления всеобщего счастья Пятрусю не хватало технического оснащения - мощной передвижной звукоаппаратуры и хотя бы небольшого тиража песен на кассетах или дисках. Сквозь сон Лявон припомнил, как однажды весёлые и счастливые ребята подарили ему компакт-диск с песнями Шуберта, до сих пор не прослушанный. Едва шевелящимся языком он рассказал об этом случае Пятрусю, и рассказал ещё о своём друге Рыгоре, у которого наверняка имелась нужная аппаратура. Пятрусь очень заинтересовался, попросил Лявона непременно принести диск, поговорить с Рыгором и сделать ещё что-то неразборчивое, тягучее, переходящее в долгожданный сон.
  
  Глава 8. Как Рыгор сидел в тюрьме
  
  Тюремная жизнь оказалась совсем не такой, как представлялось Рыгору раньше. Например, в первую неделю отсидки он ждал и боялся, что следователи станут бить его и пытать, будучи наслышан об этом от Андрона, своего блатного знакомого. На самом же деле его не только не били, но не было никаких ни следователей, ни допросов. Был только усатый надзиратель Кастусь, в прошлом военный, с мягким и добрым лицом, ещё не старый, но уже совсем седой, большой любитель зелёного чая. Он пил чай по десять раз на дню, и неизменно начинал чаепитие со вздохов и жалоб на то, как трудно найти хороший зелёный чай, что нужно бегать по магазинам, а с его круглосуточным графиком это совсем затруднительно. Стол надзирателя был скрыт от глаз Рыгора углом стены, но, чтобы не упускать единственное развлечение, он подходил к решётке и слушал звуки чайной церемонии, представляя, какие действия Кастуся и предметы их производят.
  Вот слышался тугой щелчок выключателя электроплитки, за ним - вялый алюминиевый звон кружки, плеск воды, мелодичное касание чайной ложечки о фарфор и другие, уже неопознаваемые, призвуки. Кастусь, заметив интерес Рыгора, однажды показал ему некоторые свои принадлежности, и среди них действительно оказались алюминиевая кружка, в которой он разогревал воду, и белая фарфоровая чашка с тонким зелёным рисунком, из которой пил. Иногда, под настроение, Кастусь комментировал все свои действия, чтобы Рыгору было понятно: включив электроплитку, надо подождать, когда вода в алюминиевой кружке станет горячей, и перелить воду в фарфоровую чашку, чтобы та согрелась; в кружку же добавить холодной воды из ведра, стоящего на полу. Ведро служило для отстаивания водопроводной воды, слишком жёсткой на вкус, по мнению Кастуся. Чай Кастусь держал в специальной жестяной баночке, и насыпал его в прогретую чашку исключительно руками, строго отмеренную щепоть. Дождавшись появления в воде мелких пузырьков, которое он называл "белым кипением", Кастусь быстро снимал кружку с конфорки, давал воде остыть пару минут, а уж только потом заливал в чай.
  Ценя внимание Рыгора, Кастусь изредка готовил чай лично для него, подсовывая под решётку свою фарфоровую чашку на круглой деревянной подставочке. Рыгор чай не пил, но из вежливости принимал чашку, нюхал с серьёзным видом, а когда Кастусь отворачивался и отходил, тихо сливал его под лестницу. Решётка-дверь, разделяющая их, имела довольно мелкие ячейки, в которые рука Рыгора не пролазила, и запиралась на огромный замок, с дужкой ещё более толстой, чем проволока решётки. Возможно, именно поэтому Кастусь вёл себя совершенно спокойно, не опасаясь никаких выходок со стороны заключённого. Это его спокойствие было для Рыгора лучшим доказательством невозможности побега, но всё-таки время от времени он начинал внимательно осматривать свою камеру в поисках хотя бы малейшей зацепки. И тщетно - всякий раз он приходил в отчаяние, садился на каменные ступени и со злой усмешкой вспоминал первое знакомство с тюрьмой и тогдашнюю наивную уверенность в скором побеге.
  
  Когда молчаливый спецназовец отконвоировал Рыгора в музей ВОВ, втолкнул в полуподвальный лестничный пролёт и закрыл за ним решётку, абсурдность ситуации сначала насмешила его, а потом испугала. Если в безобидном на первый взгляд музее расположена тюрьма, то почему бы не ожидать опасности и от других привычных явлений? Впрочем, в скором времени всё объяснилось довольно просто: надзиратель Кастусь, помимо чая, увлекался военной историей и, не имея времени регулярно отлучаться с работы в музей, подал прошение на устройство филиала тюрьмы прямо в здании музея. Поскольку преступлений в городе практически не совершалось и заключённых не водилось, министерство прошение одобрило, и Кастусь лично переоборудовал под тюремную камеру левый лестничный пролёт, ведущий в гардероб. Правая лестница осталась в свободном доступе посетителям музея. Посетители, кстати, появлялись ненамного чаще, чем заключённые, но всё-таки иногда случались, и, завидев их в окно, Кастусь задёргивал на решётке камеры неброскую серую штору.
  Сам Кастусь проживал в бывшей билетной кассе, пустовавшей после Указа о бесплатности культуры и искусств. Там у него стоял стол с электроплиткой, стеллажи с книгами и твёрдый деревянный стул, обеспечивающий доступ к верхним полкам. Читал же он на кровати, расположенной между входом в музей и билетной каморкой, откуда можно было наблюдать за камерой.
  Итак, в распоряжении Рыгора оказались две лестничные площадки, одна побольше, с кроватью, другая поменьше, с окном, и две лестницы. Окно, тоже забранное надёжной решёткой, выходило на угол Дома профсоюзов, правее которого виднелся проспект, а за ним сквозь листву деревьев Александровского сквера просматривалась Резиденция. Рыгор подолгу простаивал у окна, вглядываясь в редких прохожих на проспекте в надежде увидеть выходящего из Резиденции Юрася. Он понимал, что даже заметив кого-то из знакомых, подать им знак было бы невозможно, но всё равно стоял и смотрел, томясь от бездействия.
  Рядом с окном помещался большой деревянный шкаф с военными мемуарами. Это была идея Кастуся: он рассчитывал на дидактическую роль военно-патриотической литературы в перевоспитании узника. Но Рыгор не смог прочесть ни полкнижки, хотя несколько раз честно пытался. Осилив страницу-другую, он терял нить, забывал, о чём шла речь вначале, и с досадой запихивал книжку под кровать. Увидев это, Кастусь хмурился и просил Рыгора поставить книгу в шкаф, на то же место, где она стояла. Он считал вверенную ему тюрьму комфортной, уютной и образцово-показательной, и строгий порядок в ней являлся обязательным.
  В ответ на требование поставить книгу в шкаф Рыгор выказывал недовольство условиями своего содержания. Во-первых, он мучился без ходьбы, к которой привык и без которой чувствовал в теле неприятный застой. В первые дни он даже буянил, тряся решётку и домогаясь прогулки, но Кастусь резонно замечал, что если Рыгора вывести на прогулку, то он непременно убежит, а догнать его Кастусь не сможет, годы не те. Рыгор давал торжественные обещания и пылкие клятвы, но надзиратель и слышать ничего об этом не хотел, в наказание за непонятливость иногда завешивая решётку шторой. Во-вторых, сильно не хватало еды и пива, которые Кастусь тоже наотрез отказывался предоставлять Рыгору, мотивируя это тем, что здесь всё-таки тюрьма, а не ресторан, и заключённый несёт наказание, а не ублажает желудок. И ещё: если Кастусь отойдёт в магазин, то Рыгор может напакостить, он же уголовник. Вот будь Рыгор благонадёжным, законопослушным гражданином, тогда дело другое. В-третьих, Рыгор был лишён бани, и, украдкой нюхая себе подмышку, приходил в отчаяние и начинал пугать Кастуся вшами и заразными кожными заболеваниями. Это возымело некоторый успех: для поддержания гигиены Кастусь подсунул Рыгору под решётку зелёный пластмассовый таз и ежедневно менял в нём воду. В-четвёртых, не было музыки. На вопрос Рыгора о наличии радио Кастусь отвечал, что указом министра от такого-то числа воспроизведение песен в общественных местах запрещено. "Глупости какие! Ведь министр сам поёт в опере, разве вы не знали?" - удивился Рыгор, но Кастусь пожал плечами и сказал, что он на службе и обязан исполнять распоряжения.
  В придачу ко всем неудобствам, через несколько дней после ареста телефон Рыгора разрядился и выключился, лишив его удовольствия смотреть на часы, что ему особенно нравилось ночью, в темноте. На просьбу раздобыть зарядное устройство Кастусь только хмыкнул, а на заявление о праве на звонок возразил, что телефоны в городе не работают и звонить некому.
  - Будто ты не знаешь! Не строй дурачка.
  - А время мне как смотреть? - с отчаянием спросил Рыгор.
  - У меня спрашивай, - отрезал Кастусь. Он был рациональным человеком и не любил капризов.
  Короче говоря, Рыгор, как ему и полагалось, страдал и мечтал о свободе. На воле остались незавершённые дела, которые, он знал, без него не сдвинутся с мёртвой точки. ТЭЦ так и не запустили; Пилипу не успели сделать новый паспорт, к тому же никто не носит ему магнитофоны, и он в любой момент может бросить починку АТС. Рыгор надеялся, что до министра скоро дойдёт известие о его заключении, и он своей властью освободит его. Чтобы ненароком не выздороветь к этому времени, он заворачивался в мокрую простыню на манер министра, и стоял у окна, пытаясь составить оправдательную речь. Казённое постельное бельё было не белым, а синим, с рисунками на тему подводного мира, и Рыгор в своей простыне-тоге походил не на древнего грека, а на захворавшего мага или алхимика.
  Он попробовал утешаться сочинением анекдотов, и, подумав, что Кастуся заинтересует военно-историческая тема, выдал:
  - Слушайте анекдот, товарищ начальник! Раз во время войны позвал Сталин к себе ламу, раввина и батюшку, чтоб молитвами Гитлера победить. Лама говорит - прочтёшь мою молитву, и тот, у кого лучшая карма, сразу победит. Раввин говорит - прочтёшь мою молитву, и тот, кто жил праведнее, сразу победит. Батюшка говорит - прочтёшь мою молитву, и тот, кто сильнее ближнего возлюбил, сразу победит. Сталин затопал ногами и выгнал их. Маршал Жуков спрашивает - вы почему их выгнали, товарищ Сталин? Сталин отвечает - нельзя так рисковать, лучше танками задавим!
  Рыгор довольно расхохотался, а Кастусь, во время рассказа всё более и более темнеющий лицом, разразился гневной тирадой:
  - Мальчишка! Не зря тебя сюда упекли! Тебе всё в жизни так легко далось, что ты, кроме как зубоскалить, больше и не умеешь ничего! Зубоскалить и красть. Тебе ли о праведности рассуждать? На себя посмотри - бандит, грабитель, ворюга! А всё туда же, мнение своё имеет. Тебе бы помалкивать да вину искупать! Стыд и срам. Вот и сиди теперь здесь, пока не поумнеешь!
  Сердито сопя, Кастусь удалился в свою каморку и принялся за заваривание чая. С тех пор рассказывать анекдоты Рыгор не осмеливался, а сочинять их про запас ему не нравилось.
  В один из дней, вытребовав у Кастуся бумагу и шариковую ручку, Рыгор написал два письма - министру и тате. Письмо министру было составлено в обиженно-официальных выражениях и заканчивалось призывом восстановить справедливость, прекратить недоразумение, зашедшее слишком далеко и вредное для общего дела, и наказать виновных. Письмо тате содержало горячие раскаяния, смиренные жалобы на тяготы тюрьмы и просьбу принести что-нибудь поесть. Сложив оба письма конвертиками и подписав адреса, Рыгор попросил Кастуся отнести их в почтовый ящик, но тот и слышать не захотел. Он спрятал письма во внутренний карман кителя и проворчал, что передаст их с почтальоном. "С почтальоном? За всё время, пока я здесь торчу, почтальона не было ни разу!" - воскликнул Рыгор. Но Кастусь строго сказал, чтоб Рыгор прекратил препирания, иначе он пойдёт сейчас и завесит его окно снаружи верблюжьим одеялом. В глубоком унынии Рыгор лёг на кровать. Он мрачно вспоминал события, приведшие его в тюрьму - мечты о квартире, знакомство с Лявоном, ссоры с татой, поход за оружием, ограбление, простуду, мародёрство, работу во благо общества, оперу - и пытался найти в своих действиях испортившую всё ошибку.
  В этот же вечер Рыгору пришло в голову, что ему не предъявлено обвинения и не вынесено приговора. Полежав на кровати и прокрутив в голове ещё раз все подробности ареста, чтобы ненароком не возвести на правосудие напраслину, он убедился в справедливости своей претензии. Рыгор вскочил, поднялся к решётке, с силой ударил в неё ногой и позвал Кастуся. Кастусь, тоже лежавший на своей кровати под жёлто-оранжевым пледом, был занят чтением толстого тома в красной обложке с золотой звездой, скорее всего, о партизанах. Он поднял голову и вопросительно посмотрел сквозь очки. Глаза у него были голубые и добрые. Рыгор громко и злобно объявил о своём желании узнать, по какому праву его здесь держат.
  - А кто банк ограбил? Я, что ли? Банк ограбил, вот и посадили тебя. В следующий раз подумаешь сначала.
  - А доказательства где?! Следствие где? Свидетели где? - Рыгор уже вошёл в роль и почувствовал обиду невинно пострадавшего. - Не знаю никакого банка! Я невиновен!
  - Ммммм, и не стыдно тебе? - Кастусь укоризненно покачал головой и отложил книгу. - Будь же ты мужчиной! Поступок совершил, так отвечай за него, слюни не распускай.
  Но Рыгор не мог сдерживаться. Он безобразно и бессвязно раскричался, браня спецназовца и тюремщика, требуя еды, пива и прогулок, поминая презумпцию невиновности и грозя Кастусю знакомством с министром и главой предпринимателей. Кастусь, качая головой, задёрнул на решётке штору и скрипнул пружинами, снова укладываясь на кровать. Истерика Рыгора кончилась длинным приступом кашля, после которого он в изнеможении упал на кровать и чуть не расплакался от бессилия.
  
  На следующее утро к Рыгору впервые пришли. Видимо, несмотря на своё неодобрение, Кастусь каким-то образом сообщил о требованиях Рыгора спецназовцу. Позднее Рыгор узнал, что спецназовец круглосуточно дежурил на телевышке неподалёку от Площади Победы, наблюдая за появлением на курируемых им объектах государственного флага, как то произошло, например, во время ограбления банка. После истерики Рыгора, когда он долго и тихо лежал лицом к стене, Кастусь украдкой поднялся на крышу и подал условленный сигнал.
  Спецназовец привёл с собой директора банка и старичка, любителя оперы, рассказывавшего Рыгору о былых постановках Вагнера. Старичка усадили на стул перед решёткой, директор стал рядом, а спецназовец - позади, положив мощные руки на спинку стула. Кастусь, предложив всем чаю и не получив отклика, устроился на своей кровати. Спецназовец окликнул Рыгора, стоящего вполоборота у окна:
  - Заключённый, прошу вас подойти поближе. Можете взять стул.
  Рыгор был сильно взволнован, он без возражений повернул к решётке стул и сел, глядя на гостей. Они тоже смотрели - сурово, решительно и немного брезгливо.
  - Ваше имя? - начал спецназовец холодно.
  - Рыгор, - Рыгор пожал плечами.
  - Да! Я узнаю его голос! - воскликнул директор банка и указал на Рыгора пальцем. - Это именно тот человек, который ограбил банк!
  - Как будто кто-то в этом сомневался, - хмыкнул оперный старичок и с насмешливым видом скрестил руки на груди.
  - Вам-то откуда знать? - грубо сказал ему Рыгор.
  - А чьи фотороботы по всему городу расклеены? - ответил старичок, презрительно смотря на него.
  - Так там же только головы в шапках, и больше ничего! - возмутился Рыгор.
  - Слушай, ты, бандит! Давай не будем! Я хоть и в деды тебе гожусь, но зрение у меня ещё хорошее! Я тебя сразу узнал, как только возле Оперного увидел. И если б я вовремя не сообщил, ты б ещё неизвестно чего успел натворить. Ворюга!
  Спецназовец положил руку старичку на плечо, успокаивая его, и сказал:
  - Заключённый, вы признаёте себя виновным?
  - Да! - с вызовом подтвердил Рыгор. Отпираться было глупо. - Но за что меня держать здесь? Можно подумать, эти деньги имеют хоть какую-то ценность! Ведь они никому не нужны! Цветные бумажки, которые вы зачем-то заперли в банке!
  - Он пытается выглядеть анархистом, - вполголоса обратился директор к спецназовцу. - Наверное, хочет придать своему делу политическую окраску. Демагог.
  - Я демагог?! Да вы вспомните, когда вы деньги в последний раз в руках держали? - Рыгора понесло, и он не мог остановиться. - Когда зарплату получали в последний раз? Когда в магазине расплачивались? Нету никаких денег! Нету! Не нужны они!
  - Не нужны? Когда вы грабили банк, они были вам нужны, а теперь вдруг стали не нужны, - директор посмотрел на спецназовца, как бы говоря ему: "каков хитрец!" - Теперь вы хотите разыграть невменяемость своими бессмысленными речами? Думаете, мы вам поверим? Напрасно вы считаете нас столь наивными.
  Рыгор опустился на стул и закашлялся, закрыв глаза. Что-то доказывать было бесполезно. "Сейчас он ещё скажет, что своим кашлем я хочу симулировать туберкулёз". Он слышал, как директор, спецназовец и Кастусь о чём-то тихо переговаривались друг с другом, а потом спецназовец прочистил горло и твёрдо произнёс:
  - Вы виновны и лишаетесь свободы. Выражаем надежду, что это послужит вам уроком.
  Рыгор сидел, опустив голову и не открывая глаза. После короткой тишины послышались шаги, звук передвигаемых по паркету стульев, хлопанье двери, и всё стихло. С досадой он подумал, что забыл пожаловаться на голод и жажду. "И я забыл спросить, какой мне дали срок!" Он вскинулся, но за решёткой было уже пусто, все ушли. Рыгор подбежал к окну, схватился за решётку и увидел удаляющегося в сторону вокзала директора банка. Спецназовец и старичок, скорее всего, свернули направо, первый - к телевизионной вышке, второй - к оперному театру. "А Кастусь?! Куда ушёл он? Неужели меня оставили одного?" Рыгор запаниковал, но тут дверь снова хлопнула, и Кастусь вернулся.
  - Кастусь! На сколько меня посадили? - спросил он, чувствуя, что голос его звучит недостойно робко.
  - Будешь сидеть, пока не исправишься! - наставительно ответил Кастусь.
  Он подошёл к своему столу и щёлкнул выключателем электроплитки, собираясь приготовить чай. Послышалось журчание воды, шипение капли, попавшей на раскалённую конфорку, лёгкий сухой шелест чаинок, падающих в фарфор. Потом Кастусь вышел из своей каморки с алюминиевой кружкой в руках и посмотрел на Рыгора, понуро стоящего у решётки.
  - Кстати! Если скажешь, где искать твоего сообщника, Лявона, который в синей шапке был, это тебе зачтётся! Подумай.
  
  На следующий день явился тата, охающий под двумя огромными пакетами и рюкзаком со съестными припасами.
  - Рыгорка! Рыгорушка! Ах, если бы я знал, что ты здесь! - сморкаясь и тряся головой, сетовал тата. Он подошёл вплотную к двери и схватился обеими руками за решётку, фаланги его огромных пальцев загнулись внутрь ячеек. - Что я пережил без тебя! Отчаяние, настоящее отчаяние, сумрак и одиночество. Если бы я только знал, что ты здесь...
  Чтобы скрыть слёзы, он нагнулся и попытался просунуть принесённые пакеты под решётку, но щель была слишком узка, и один из них порвался, обнаружив упаковку шоколадных пряников. Тата, кряхтя, присел на корточки и принялся разгружать пакеты, тут же подсовывая их содержимое в камеру. Рыгор, сначала виновато опустивший голову, при виде еды оживился и радостно улыбался, принимая и перекладывая к книжному шкафу татовы гостинцы. Сухари с ванилью, сухари с изюмом, пикантные сухарики, овсяное печенье, чипсы, снеки, мятное драже, три банки сгущёнки, розовый зефир, несколько крупных шоколадок и большой мешок с развесными вафлями - и это только первый пакет. Второй пакет содержал скоропортящиеся продукты, которые, как объяснил тата, нужно было съесть в первую очередь. В их числе были пластиковые контейнеры с чем-то ещё тёплым, две литровые стеклянные банки с супом, сметана, масло, сыр и коробка с пирожными. Одно из пирожных Рыгор тут же отправил в рот, после чего открыл банку с супом и с наслаждением понюхал. Это был гороховый суп, его любимый. Тата протянул ему сквозь решётку ложку и вилку, завёрнутые в стопку жёлтых салфеток.
  Сев на стул, сдвинув колени и поставив на них банку с супом, Рыгор с упоением ел. Это было настоящее, полноценное счастье. Он чувствовал, как суп проливается по пищеводу вниз, в живот, наполняя его волшебной мягкой тяжестью. Тата смотрел на него влажными от умиления глазами, а потом снял со спины рюкзак и стал доставать пиво "Сябар", бутылку за бутылкой. От восторга и благодарности Рыгору захотелось расцеловать мясистое татово лицо. Он быстро и бережно принимал каждую бутылку из рук в руки, стараясь не коснуться стеклом ни пола, ни решётки, чтобы не зазвенеть (Кастусь продолжал читать лицом к стене), и ставил их на нижнюю полку книжного шкафа, потеснив военных историков.
  Тата пообещал приходить через день и предложил Рыгору составить список необходимых ему вещей. Рыгор попросил принести ещё пива, книжек, дисков и магнитолу. Он стал объяснять, как найти магнитолу, которая должна была храниться в прихожей на антресолях. В этом момент скрипнула кровать, и к ним подошёл Кастусь. Рыгор спрятал пиво за спину. Кастусь, оказывается, слышал весь их разговор. Он сказал, чтоб они и думать забыли о музыке.
  - Здесь вам не дискотека, а тюрьма! В случае нарушения режима посещения будут запрещены. А посетители будут наказаны за контрабанду, - он хмуро посмотрел на тату, и тот засобирался домой.
  
  После сытного обеда жизнь вновь обрела полноту, радость и счастье. Смотреть в окно уже не хотелось, и Рыгор лёг на кровать, мечтая о скорой свободе. Ограбление снова показалось ему не мрачной ошибкой, а забавным недоразумением, и он подумал, что, оказавшись на воле, будет смешно и приятно вспоминать о месяце отсидки. С удовольствием он перебирал в памяти все подробности налёта на банк, каждый шаг и каждое слово, сказанное им и Лявоном друг другу. Как осветилось лицо Лявона, когда он взял в руки настоящее оружие! Впервые за всё время, прошедшее с ограбления, Рыгора посетило тёплое чувство к Лявону, уже почти забытое. "Помнит ли он обо мне? Раздобыл ли велосипед, который ему так хотелось? А как мы отчаялись, когда банк оказался закрыт!" - Рыгор блаженно улыбался своим мыслям.
  И вдруг одна подробность поразила его! Рядом со входом в цокольный этаж банка... Да, совершенно точно: рядом со входом в Операционный зал была автостоянка! Ярко-жёлтые инкассаторские автобусы! Сердце Рыгора забилось. "Не может быть! Этого не может быть! Но я так отчётливо их помню - стоянка, автобусики, зелёный забор из металлических прутьев вокруг, - он сел на кровати. - И почему я раньше об этом не вспомнил? Так что же, значит, автомобили существуют? Может... и женщины?" Двумя большими шагами он подскочил к окну и стал всматриваться в проспект. Прошло несколько минут, но никакого движения там не было, как и раньше. Только покачивались на ветру ветви деревьев в Александровском сквере.
  Рыгору пришла мысль, что, возможно, он выздоровел, и иллюзии постепенно возвращаются к нему. Он усиленно покашлял и, ощутив в груди знакомые хрипы, немного успокоился. Тем не менее, он сейчас же намочил простыню, завернулся в неё и стал ходить из угла в угол, обдумывая факт существования автобусов.
  - Дядь Кастусь, а вы на автобусе когда-нибудь ездили? - возбуждённо спросил Рыгор, подойдя к решётке и сам не понимая, чего ему хочется - посмеяться над тюремщиком или поговорить с ним по душам.
  - Да зачем мне автобусы? Видишь, как я удачно устроился - и живу, и работаю в одном месте, никуда ездить не нужно, - благодушно отвечал Кастусь из своей каморки.
  - Но всё-таки, ездили или нет?
  - Ездил, конечно. Странные вещи ты спрашиваешь, - Кастусь пожал плечами и брякнул кружкой, собираясь заваривать чай.
  Рыгор, от чего-то торжествуя в душе, заставил себя замолчать и оставить в покое здорового Кастуся. Он лёг, но от переполненности чувствами не смог лежать, и опять стал ходить туда-сюда по лестнице. "Наверняка в этих автобусах кроется какая-то важная разгадка! Эх, скорее бы пришёл министр", - мучился он от нетерпения.
  
  Вечером появился Юрась, один, без министра. Лицо его горело сильнее обычного, он нетвёрдо стоял на ногах и, подойдя к решётке, оперся на неё плечом. Рыгор радостно подбежал к нему, не сомневаясь, что тот принёс письмо с указом о помиловании, и через несколько минут его ждёт свобода. Но сначала ему хотелось сообщить Юрасю глобальную новость об автобусах. К его удивлению, Юрась о существовании автобусов знал, и называл их "аномальными автобусами". По его словам, добраться до них не представлялось возможным, потому что у директора банка не было ключей от стоянки.
  - Ну и что?! - изумился Рыгор. - Подумаешь, нет ключей! Разве нельзя сломать замок на воротах?
  - А кто будет ломать? - спросил Юрась с таким видом, как будто Рыгор предложил сломать его голыми руками.
  - Да я и сломаю! Взять хороший лом, или на крайний случай болгарку.
  - Болгарку?
  - Это такая пила электрическая. У меня в гараже есть.
  Юрась смотрел на него, как на помешанного. Рыгора поставил в тупик этот взгляд, и он, решив поговорить об автобусах лично с министром, сменил тему:
  - Наконец-то вы пришли, Юрась! Я уже измаялся здесь. Надеюсь, вы заберёте меня отсюда?
  - Что вы, Рыгор, сейчас это невозможно.
  - Да как же это, Юрась? Неужели меня будут здесь держать из-за каких-то дурацких денег? Мы-то с вами знаем суть происходящего! И министр знает! Скажите им, чтобы освободили меня! - он кивнул в сторону Кастуся, который приблизился и смотрел на них поверх очков.
  - Понимаете, Рыгор... - начал Юрась.
  - Что тут понимать? - перебил его Рыгор. - А как же труд на благо общества? Ведь на свободе я могу принести столько пользы!
  - Поймите, преступление должно быть наказано. Или вы хотите, чтобы мы оправдали грабителя? Закон есть закон. Руководство не может попирать его, если ожидает доверия от граждан. Сказать гражданам: да, он ограбил банк, но человек он нужный, и мы его не накажем? Сказать: ограбление банка не есть преступление? Нет, Рыгор. У нас не хунта, а цивилизованное общество. Мы не можем позволить себе заигрывания с уголовниками, иначе нас ждёт катастрофа. Отнеситесь ответственно, Рыгор. Посидите здесь хотя бы годик. Общественное благо никуда не денется.
  Напоследок Юрась официальным тоном осведомился об условиях содержания и, поскольку Рыгор оскорблённо молчал, попрощался с ним, оттолкнулся плечом от решётки и ушёл. Кастусь продолжал смотреть на Рыгора поверх очков, и он, зарычав от злости, скрылся в глубине камеры.
  
  Глава 9. Как Лявон вызволил Рыгора
  
  Ранним утром, солнечным и свежим, Лявон бодро шагал по улице Некрасова в сторону Рыгоровых гаражей. Накануне, после напряжённых воспоминаний, он твёрдо уверился, что оставил подаренный ему диск с песнями Шуберта у Рыгора на колонке, в день ограбления банка. Пятрусь подтвердил научную важность исследования содержимого диска и попросил заодно прихватить проигрыватель, если представится возможность. Пообещав вернуться к обеду, Лявон отправился в путь, наполнив свой рюкзак пакетами апельсинового сока и упаковками одноразовых бумажных платочков, выданных ему под роспись строгим Сымоном. Ему было совестно сморкаться в чистые мягкие платочки, которые уже нельзя было постирать, и которые неминуемо приходилось выбрасывать после использования, и он старался тратить их как можно меньше, шмыгая носом и втягивая сопли.
  По пути Лявон негромко напевал Сильвестрова, сначала стесняясь сам себя и то и дело замолкая, но потом постепенно вошёл во вкус, повысил голос и получал от пения большое удовольствие. Пятрусь объяснил ему, что для удержания прозрения необходимо постоянно либо слушать песни, либо петь самому, иначе его можно утратить в течение часа. Перед выходом из библиотеки Пятрусь заставил Лявона десяток раз прослушать полюбившуюся ему песню "Несказанное, синее, нежное", чтобы хорошенько запомнить мотив и слова.
  Улица Некрасова, по которой Лявон пошёл, чтобы прочертить следами новый маршрут, оказалось скучноватой, но уютной. Пятиэтажки, тополя, старый потрескавшийся асфальт. "Всё-таки после этого прозрения остаётся какой-то осадок, лёгкая неудовлетворённость, - раздумывал он, глядя по сторонам. - Да, вечное лето, полное счастье. Бесконечность позади и впереди, никаких обязанностей, никаких потребностей и проблем. Но не унизительно ли такое положение вещей?" Он попытался сформулировать, что именно унизительно, но отвлёкся на парочку воробьёв, с громким щебетом проскакавших через дорогу в нескольких метрах от него, и, то ли ссорясь, то ли играя, вспорхнувших один за другим на берёзу. "Унизительно хотя бы то уже, что я слишком хорошо помню и отца, и Михася, и наш дом, и старый приёмник, но в то же время знаю, что их не существует. И отлично помню, как поступал в университет. Если этого не было, то откуда у меня ложные воспоминания?"
  Приближаясь к гаражам, Лявон решил, что прозрение хорошо, а факты лучше. И что если существование прошлого и будущего доказать или опровергнуть затруднительно, то проверить конечность пространства не представляет особой сложности: нужно всего лишь идти и идти по любой из дорог вперёд и вперёд, пока не выйдешь из города. И посмотреть, что из этого получится.
  
  Домик "Гаражный кооператив" был пуст, дядя Геня ещё не вернулся с дачи и не заступил на вахту. Лявон обогнул шлагбаум и пошёл меж гаражей, вспоминая день, когда он впервые здесь побывал. С тех пор прошла всего лишь неделя-две, но Лявону казалось, что это было или очень давно, или в прошлой жизни. "На которой из крыш мы загорали? На этой? Или на той, зелёной?" Дверь последнего гаража была приоткрыта, и Лявон ускорил шаг, обрадовавшись - он соскучился по Рыгору и хотел поскорее узнать, что сталось с ним после всех их приключений. Главное, чтоб он ещё не выздоровел! Надо рассказать ему о песенном прозрении, своих соображениях на этот счёт, а если - он вдруг сообразил - а если разговор пойдёт, даже предложить совместный поход к загадочному краю города.
  Он заглянул в гараж и позвал:
  - Рыгор? Эй?
  В "комнате", втором гараже Рыгора, послышалось движение, и оттуда появился незнакомец: высокого роста, подтянутый, в кроссовках, спортивных штанах и тонкой кожаной куртке. Он вплотную подошёл к Лявону и, неотрывно глядя ему в глаза, со странной интонацией, будто намекая на что-то, медленно спросил:
  - Ты кто такой будешь?
  - Знакомый Рыгора. Меня Лявон зовут. Я у него диск оставлял, пришёл вот забрать.
  - Диск, говоришь? - он прищурился. - Так это с тобой он банк грохнул?
  - Со мной, ага, - улыбнулся Лявон. Песенное прозрение: он не испытывал ни страха перед арестом, ни необходимости что-либо скрывать. - А вы кто?
  - Андрон я, кореш Рыгоров. Слышь, браток, повязали Рыгора, - он внимательно следил за лицом Лявона. - Держат в музее ВОВ на проспекте, суки. Какой-то старый перец его стережёт, один. Что скажешь? Друзей в беде не бросают, м?
  Лявон кивнул.
  - Короче, дело к ночи. Давай так: сегодня как стемнеет, часов в двенадцать, пойдём в музей на экскурсию. Я смотрю, у вас тут за холодильником калаши скучают. Вот и возьмём их на случай спецназа, - он забросил за плечо один из автоматов и положил в карманы куртки по пачке патронов. - Добазарились? Или как?
  - А то! - в тон ему сказал Лявон. - За Рыгора всех порву.
  - Боец! - одобрил его слова Андрон. - Ну ты давай поищи свой диск, или что там, а у меня ещё дела. Не опаздывай.
  Он с размаху пожал Лявону руку и, не оглядываясь, вальяжной походкой двинулся к выходу из гаражного кооператива. Задумчиво глядя ему вслед, Лявон достал свежий бумажный платочек и длинно высморкался, сначала одной ноздрей, потом второй. Поискав глазами мусорку и обнаружив её под верстаком, он скомкал использованный платок, бросил с расстояния трёх шагов и попал. Решение уже созрело - нужно избежать насилия и освободить Рыгора мирным путём.
  Лявон прошёл в "комнату" и сразу увидел свой диск - он лежал на проигрывателе, рабочей поверхностью вверх, заботливо, чтобы не поцарапался. "Schubert: 25 Lieder", - прочёл Лявон тонкую карандашную подпись на диске. Завернув его в платочек и спрятав в карман рюкзака, он рассмотрел нагромождение аппаратуры в тумбе и выбрал один из проигрывателей дисков и самый маленький усилитель. Огромные колонки, доходившие ему до пояса, были единственными в гараже. Он попробовал поднять ближайшую, но, охнув от каменной тяжести, смог только наклонить её в сторону. Вся надежда была на тачку, которую он заметил на стене первого гаража ещё в прошлый раз. С трудом сняв тачку с крюка, чуть не обрушив при этом полку с какими-то банками, Лявон подкатил её к колонке. Рукоятка у тачки была высокой и удобной, но колёсики издавали пронзительный скрип. Лявон подумал, что в дороге детальки притрутся друг к другу, и скрип прекратится.
  Поднатужившись, Лявон накренил колонку в сторону тачки, толкнул, и она тяжело рухнула на металлическое дно, издав звук, после которого нельзя было сомневаться, что на её шпонированных боках остались беспощадные царапины. "Рыгор меня простит", - вздохнул Лявон и принялся пристраивать на колонке усилитель и проигрыватель. Они скользили, съезжали, накренялись, но Лявон крепко примотал их к тачке несколькими слоями изоленты. Внимательно соединив проводами все три компонента, чтобы не пришлось делать этого потом второпях, Лявон присел на диван с пакетиком сока. И тут же встал, боясь нечаянно заснуть. Он обошёл вокруг своё сооружение, с удовольствием глядя на него, и дал ему гордое имя: Мобильный Музыкальный Модуль.
  
  Первые десять минут пути дались ему легко. Тачка подпрыгивала на малейших неровностях асфальта, дребезжала, скрипела, а Лявон весело раздумывал, как бы назвать её покороче: МММ, МоМуМо, или МоММ? Дальше стало сложнее. Руки устали сжимать дёргающуюся стальную перекладину, ладони покраснели, на лбу выступил пот. Лявон снова почувствовал, как он болен и слаб. Напротив дома, в котором жила старушка, он остановился перевести дух, прочистить нос и спеть песню. Пение помогло: ему даже показалось, что на этот раз песня вышла у него просто идеально. Сил прибавилось, и он двинулся дальше.
  Нещадный скрип колёсиков не стихал, и Лявон начал жалеть, что не додумался смазать их машинным маслом, которое наверняка бы нашлось у Рыгора. Чтобы уши хоть ненадолго отдохнули от скрипа, он сделал вторую остановку на углу парка, возле маленькой белой церкви. Раньше Лявон никогда не бывал в церкви, но теперь, из желания отвлечься и оттянуть дальнейший путь, приблизился, ступил под навесик с жестяным растительным орнаментом, и потянул высокую дверь на себя.
  Он оказался в маленьком предбанничке, на стенах которого висели мелкие объявления, расписание служб, календарь с указанием православных праздников, фоторобот грабителей в шапках и табличка, предписывающая отключение мобильных телефонов перед входом. Лявон усмехнулся тому, что у него до сих пор не было вожделенного когда-то телефона, высморкался и вошёл.
  Внутренность церкви впечатлила его: небольшое круглое помещение заполнял полумрак, в котором, плавно колеблясь, ясно горели огоньки свечей на высоких круглых подставках, а стены, сплошь завешенные иконами, отступали в глубину под мягким светом лампад. Церковь была наполнена лившейся откуда-то сверху песней, очень красивой, грустной и трагичной, на незнакомом языке. Лявону показалось, что это была не запись, а живое пение. Он поднял голову и увидел прямо над собой маленький балкон, к которому вела винтовая лестница слева от входа. Наверное, там и стоял невидимый отсюда певец. А у правой стены Лявон разглядел склонившуюся фигуру в длинных одеждах и тёмном платке, которая осторожно и почти бесшумно мела пол веником. Лявон стоял, разглядывал иконы, слушал песню, и постепенно какая-то сила подхватила и понесла его по волнам всепонимания, умиротворения и счастья. Он прислонился плечом к лестнице и шёпотом подпевал; на глазах у него выступили слёзы.
  Через минуту песня кончилась. Наверху послышался шорох, шаги, и на винтовой лестнице появились ноги в чёрных туфлях, таких же, как у Лявона. Держась за железные перила тонкими бледными пальцами, вниз спустился человек в длинном чёрном одеянии, с короткой стрижкой, седеющей бородкой и добрым прищуром.
  - Здравствуйте, - тихо обратился он к Лявону, - Вы у нас впервые?
  Лявон, оторвав плечо от лестницы, чтобы поза его не была столь развязной, как мог, выразил свой восторг и потрясение, как исполнением, так и самой песней.
  - Это Шуберт? Я не ошибся... святой отец? - Лявон точно не знал, как обращаться человеку, но тот, кажется, хорошо воспринял "святого отца".
  - Да, это он. Песня называется "Der Lindenbaum", "Липа". Из цикла "Зимний путь". Рад, что вам понравилось, приходите к нам почаще. На входе висит расписание служб, всегда буду рад вас видеть.
  - Обязательно! Мне очень нравится. Раньше никогда не доводилось бывать в церкви, - и, поколебавшись мгновение, Лявон спросил: - Почему именно Шуберт и Сильвестров так влияют на человека? Ведь на свете так много других песен.
  - Неисповедимы пути Господни, - охотно поддержал беседу священник. - Но, тем не менее, мы можем постигать их в меру наших сил. Если вдуматься, то между Шубертом и Сильвестровым много общего, значительно больше, чем может показаться на первый взгляд. У них разная оболочка, но близкое по духу содержание. Наверное, вы уже заметили, что...
  В этот момент им пришлось посторониться: фигура с веником, метущая пол всё ближе и ближе к ним, теперь остановилась рядом и молча подняла лицо, давая понять, что хочет подмести на том месте, где они стоят. Лявон, вздрогнув, узнал седую "старушку", у которой он был недавно в гостях, и ему живо вспомнился момент, когда она летела на него с топором. От неожиданности у него перехватило дыхание и похолодели ладони, но старушка его не узнала.
  Священник предложил Лявону выйти наружу и продолжить разговор там, чтобы не мешать уборке. Они устроились на зелёной скамейке с чёрными коваными ножками, и Лявон взволнованно спросил:
  - Святой отец, вы знаете, кто этот человек, который там у вас убирает?
  - Конечно. Старейшая прихожанка, скромная и неприметная женщина, глубоко верующая. Она приняла на себя ежедневную уборку в храме, как послушание. Это очень серьёзная поддержка для храма.
  - А вы знаете, что это не женщина? Это мужчина, нарядившийся в платье!
  Ещё не договорив фразы, Лявон уже пожалел о своём разоблачении, поняв, что сейчас придётся объяснять, каким образом он установил заявленный факт. Но сожаление было мимолётным - воздействие песен продолжалось, и все страхи и неловкости, не успев сгуститься, рассеялись. Лявон подумал: "Не всё ли равно, что я натворил? Если понадобится, объясню как есть, без утайки. Так или иначе, все мы счастливы".
  Тем временем священник, нисколько не удивившись словам Лявона, чуть поразмыслил над ответом и серьёзно сказал:
  - На всё воля Господа. Этот человек ведёт праведную жизнь, и я не вижу никаких поводов для упрёков. Если эта женщина - или этот мужчина, как пожелаете - прошла все испытания и оказалась здесь, с нами, то теперь она вправе считать себя кем угодно и одеваться как угодно.
  - Что вы имеете в виду? Какие испытания она прошла и где оказалась?
  - Все мы прошли испытания, - кротко молвил священник. - И теперь пожинаем заслуженные плоды, наслаждаясь вечной жизнью в раю. Слава Господу!
  - То есть вы хотите сказать, что мы живём в раю? - Лявон был поражён этой неожиданной мыслью, странным образом объясняющей все теории Пятруся насчёт конечности пространства и времени. - Выходит, Минск - это рай?
  - Разумеется, брат мой. Разве вы не видите, сколь безупречна и радостна наша жизнь? Понимаю, вы, наверное, только недавно познали истину, несомую песнями, и ещё многое не успели осознать. Знайте же: этот мир идеален и создан для нашего счастья. Мы бессмертны и лишены всех тягот и невзгод земной юдоли - потребностей тела, болезней, грехов. Мы спаслись и обрели жизнь вечную. И за это должны возносить вечную хвалу Богу!
  У Лявона в голове поднялся такой вихрь несогласий и протестов, что он даже не знал, с чего начать. Священник смотрел вдаль, на свежую зелень берёзок, и легко улыбался, выбившийся тёмный волос на его затылке подрагивал под ветерком.
  - Мы бессмертны?! - воскликнул наконец Лявон.
  - Конечно. Вы ещё не заметили, что наши тела не нуждаются ни в пище, ни во влаге, ни во сне, и никак не изменяются на протяжении многих и многих лет?
  - Но я же пью! Вот, смотрите, - Лявон достал из рюкзака пакет сока и сделал несколько больших глотков, искоса следя, смотрит ли на него священник. - Видите? И спать я очень люблю!
  - Всё это вы делаете для своего удовольствия, но вовсе не по необходимости. Господь так устроил рай, что каждый его житель волен наслаждаться бытием на свой вкус. Если вы не будете пить или спать, то с вами не случится ничего плохого, - святой отец улыбался, глядя на взволнованного Лявона.
  - Позвольте, но разве нельзя убить человека? К примеру, топором по голове? Или рана сейчас же затянется?
  - Кто же станет творить такое безумство, дорогой мой юноша? Ведь все мы - праведники, - священник уже не улыбался, а бархатисто смеялся вполголоса. - Да и зачем кому-то может понадобиться совершать убийство или другое преступление? Все мы счастливы - абсолютно и навечно.
  - Абсурд! - горячился Лявон. - Во-первых, далеко не все счастливы, поверьте мне! Лично я ещё совсем недавно вовсе не был счастлив, имел неутолённые желания и с лёгкостью пошёл бы ради них на преступления! И не кажется ли вам, что это очень странный рай - в котором нужно простудиться для малейшего понимания происходящего, а потом ещё и постоянно петь песни?
  - Песни и музыка - суть славословия Господу, - снова посерьёзнев, ответил священник. - Нет ничего удивительного в том, что помышляя о Боге и восхваляя Его посредством музыки, мы приближаемся к пониманию Его замысла. Но ваши слова о болезни меня удивляют. Как это возможно - простудиться, живя в вечном лете?
  Качая головой, он внимательно смотрел, как Лявон демонстративно сморкается, а потом, помедлив, посоветовал ему поскорее выздоравливать и задумчиво повторил:
  - Неисповедимы пути Господни. Не устаю удивляться бесконечности Его творения: сколько бы ни жил, всегда узнаёшь что-то новое о мире, Им созданном. И нет этому конца. В наших ли силах судить о Его делах? Кто знает, зачем понадобилась Ему простуда в раю. Скорее всего, в простуде есть благо, пока нам неведомое. А может, это знак врага человеческого - последний оставшийся от него след после низвержения.
  Лявон встал. Ему уже давно пора было идти, на сегодня он узнал и так слишком много. Время уходило, а Рыгора нужно было спасать. Но от последнего вопроса он не смог удержаться:
  - Кстати да, святой отец! Ведь если есть рай, то должен существовать и ад?
  - Совершенно верно, брат мой. Ад есть, и он близок. Все, кто не спасся, остались за пределами нашего города.
  По спине Лявона пробежал холодок. Он вежливо распрощался, пообещал приходить ещё и взялся за свою тачку. Святой отец тоже встал и сказал напоследок:
  - Не волнуйся за них. У Господа так много любви, что Он простит и их тоже. Наступит однажды день, когда Он пошлёт туда сына своего, как луч света. И все спасутся, и не станет больше тьмы.
  Он махал рукой вслед Лявону, обнажив из-под рукава изящное белое запястье. Тачка, проехав несколько метров тихо, опять душераздирающе заскрипела, и у Лявона мелькнула мысль, не спросить ли у священника машинного масла. "Нет, не буду. Это прозвучало бы глупо и не к месту".
  
  Если в момент выхода из гаражей Лявон планировал переодеться в сарафан в укромном месте, например, в парке за цирком, то теперь, докатив нещадно скрипящую тачку до моста через Свислочь, он так устал, что ему было абсолютно всё равно, заметит кто-нибудь смену его туалета или не заметит. Обходить цирк только ради того, чтобы переодеться, показалось ему бессмыслицей - он счёл за лучшее потратить последние силы на подъём к Дворцу профсоюзов.
  Из опасения, что, остановившись, он не сможет двигаться дальше, Лявон отпустил ручки МоММа, только уткнувшись его колёсами в ступени музея. Когда он слабыми руками натягивал на себя сарафан, мелькнула подлая мысль, что Андрон обманул его, и никакой тюрьмы здесь нет. "Чёрт с ним. Если не найду Рыгора, просто лягу спать где-нибудь за углом на травке", - он отбросил все мысли и, сосредоточившись на тачке, нечеловеческим усилием втолкнул её в музей.
  Навстречу ему поднялся с дивана, отложив толстую книгу, пожилой охранник. Он подозрительно посмотрел сквозь очки на тяжело дышащего Лявона, на его несуразные чёрные туфли, торчащие из-под сарафана, на громоздкую тачку, остановившуюся с лязгом и визгом, и спросил, чего угодно барышне.
  - Шампанского! - воскликнул Лявон и взмахнул рукой в порыве вдохновения. - Сегодня у моего возлюбленного, Рыгора, именины!
  Лявон был готов к тому, что тюремная охрана может воспротивиться включению музыки, и по пути придумал историю, дурацкую и нелепую, но хорошую своей внезапностью.
  - Полковник, миленький! Мы так любим друг друга! Мы собираемся пожениться в сентябре! Его же выпустят до сентября? А сегодня именины! Где у вас розетка?
  Кастусь, польщённый "полковником" и очарованный юной девушкой в ярком сарафане, неуверенным жестом показал ближайшую розетку, у изголовья дивана. Всё шло по плану, и главное теперь было не потерять ни секунды. Лявон подкатил МоММ к дивану, оторвал изоленту, крепящую провод к тачке, и воткнул вилку в розетку. Услышав слева металлический лязг, Лявон повернул голову и увидел завёрнутого в простыню Рыгора, державшегося руками за решётку и изумлённо смотрящего на него. Лявон подмигнул ему и включил проигрыватель.
  - Минутку, девушка, что вы собираетесь делать? - Кастусь насупился, не понимая, что происходит, и чувствуя какой-то подвох.
  - У моего любимого именины! - Лявон сунул диск в лоток проигрывателя и запустил его. - Я приготовил ему подарок - песню!
  - Стоп-стоп-стоп! Песни нельзя! Песни запрещаются! - Кастусь поднял руки, протестуя. - Выключайте сейчас же! Здесь музей и тюрьма, а не танцплощадка.
  - Пожалуйста, полковник, дорогой! Ну что вам стоит! Мы скоро поженимся! Всего одну песню, тихонечко! - Лявон произносил эти бессвязные мольбы, поглядывая то на Кастуся, то на проигрыватель, который всё медлил, переваривая диск.
  Кастусь вздохнул и опустил руки. Он был добрым человеком, и, вспомнив, сколько раз он запрещал Рыгору то одно, то другое, решил хоть разок пойти навстречу, тем более учитывая именины и молодую невесту.
  Надпись в окошке проигрывателя сменилась с "loading" на "play", и Лявон, волнуясь, сглотнул. Песня началась. Но после первого же аккорда послышались быстрые цокающие щелчки. "Царапина! И откуда она появилась!" - Лявон поспешно нажал на кнопку ">>", чтобы перескочить на следующий трек. Проигрыватель зажужжал и угрожающе скрипнул чем-то внутри. Кастусь строго хмурился, и Лявон чувствовал, что операция может вот-вот провалиться. В панике он наугад несколько раз ткнул пальцем в пульт, и это вдруг помогло: проигрыватель затих, ровно зашуршал, а в окошке начался отсчёт времени.
  Зазвучала музыка. К удивлению Лявона, это оказалась та самая "Липа", которую пел священник в церкви. Лявон осторожно, стараясь не шуметь, присел на корточки, опершись спиной о стену, и украдкой посматривал то на Рыгора, то на Кастуся. Рыгор застыл за решёткой, вперив неподвижный взгляд в колонку, а Кастусь после второго куплета опустился на диван и откинулся на спинку, потирая рукой лоб.
  
  Nun bin ich manche Stunde
  Entfernt von jenem Ort,
  Und immer hor' ich's rauschen:
  Du fandest Ruhe dort!
  
  На этих словах Кастусь всхлипнул и достал из заднего кармана брюк белый платочек. Он поднял на Лявона глаза, полные слёз и попросил его сделать погромче; Рыгор же отпустил решётку и сидел на полу, наклонив голову и смотря себе под ноги.
  Ещё через пять минут, когда надзиратель как-то особенно протяжно вздохнул, а потом засмеялся, легко и медленно, Лявон понял, что пора.
  - Полковник, хороший мой, вы счастливы?
  - Да, девочка моя, да, - молодым беззаботным движением тот забросил руки за голову, - Спасибо тебе! Ты спросила об этом, и я вдруг понял, что счастлив, очень счастлив.
  - И мы с Рыгором счастливы! А разве могут одни счастливые люди держать других счастливых людей взаперти?
  - Умочка! Не могут. Бери, забирай его, идите, женитесь, - голос его был мечтательно ласков.
  - Так вы откройте. Или ключи дайте.
  Кастусь, блаженно кивая, достал из внутреннего кармана ключи и протянул Лявону. Победа! Открывая дверь темницы, Лявон словил себя на том, что песни действуют и на него тоже, и никуда уходить не хочется. "Дождаться Андрона, чтобы и он прозрел, послушав песен? Пусть тоже станет счастлив? Нет, нет, он не станет слушать, а просто устроит погром, у него же на лице написано. Надо держать себя в руках. Надо уходить", - и Лявон стиснул зубы, решив больше не раздумывать, а только действовать.
  Рыгор по-прежнему сидел на полу, и даже не пошевелился, когда Лявон дотронулся до его плеча.
  - Пойдём! Пойдём, Рыгор! Уходим, пока спецназ не появился, - Лявон потряс его.
  - Куда нам идти? Зачем? - Рыгор поднял озарённое улыбкой лицо на Лявона. - Присядь рядом, давай дослушаем. В жизни не слышал такой музыки.
  - Успеем ещё послушать! Пошли! А то сейчас придёт спецназ и всё выключит. Переодевайся!
  Лявон тянул его за руку, и Рыгор нехотя встал. Он сбросил простыню на пол и взял в руки джинсы.
  - Давай, давай, шевелись. Совсем ходить разучился? Нас ждут великие дела! Машины, женщины, деньги, казино и виски. Скорее! Машины, Рыгор, подумай о машинах. Автомобили!
  Но Рыгору явно безразличны были автомобили. Выйдя за решётку, он приблизился к Кастусю и обнял его. Кастусь ответил ему с жаром, они расцеловались сначала в обе щёки, потом в губы, а потом заплакали на плече друг у друга. Чтобы оторвать Рыгора от тюремщика, пришлось упереться ногой в диван и сильно дёрнуть. Рыгор обернулся к Лявону и раскрыл ему свои объятия, но тот ловко подхватил его за пояс и вытащил на улицу.
  
  Глава 10. Как Лявон и Рыгор угнали автобус
  
  Собрав последние силы, Лявон дотащил Рыгора, непрерывно восторгающегося красотой мира, до Парка Горького. Они устроились на травке неподалёку от колеса обозрения, и Лявон, прежде чем провалиться в сон, наблюдал, как Рыгор позволил заползти на свой мизинец продолговатому чёрно-оранжевому жуку-пожарнику и восхищённо его рассматривал, поворачивая палец под разными углами. "Вот ведь проняло человека", - даже с некоторой завистью подумал Лявон, закрывая глаза.
  
  Когда Рыгор растолкал Лявона и хмуро спросил, с надеждой глядя на его рюкзак, нет ли чего пожевать, стало понятно, что он немного пришёл в себя от Шуберта, и теперь можно говорить серьёзно. Прошло, наверное, часа два: до вечера ещё оставалось время, но, чтобы добраться до края города засветло, нужно было выступать немедля.
  - Куда? За город? - с неодобрением спросил Рыгор. - Что на тебя нашло? Зачем нам туда? Давай лучше заглянем ненадолго в Резиденцию президента. Мне очень хочется пару раз ударить тамошнего министра головой об стену. Много времени не займёт. А потом завалимся ко мне! Я здесь недалеко обосновался, на Площади Победы. У меня там полный холодильник жратвы, и пива вагон.
  - Давай-ка сначала споём песню, - предложил Лявон, и Рыгор выпучил на него глаза.
  Но Лявон поборол смущение - он чувствовал, что прозрение Рыгора вот-вот улетучится, если не улетучилось уже. "Пятрусь был прав: от Шуберта прозрение выходит слишком нестабильное". Лявон затянул свою любимую "Несказанное, синее, нежное", и Рыгор, вначале покрутив пальцем у виска, вскоре вслушался, смягчился взглядом и стал подпевать сам. Они пели, глядя то друг на друга, то вверх, где в просветах между медленно колеблющимися кронами деревьев проплывали лёгкие полупрозрачные облака.
  - Чёрт с ним, с министром, - сказал Рыгор, когда они допели. - В конце концов, я сам виноват, что попал в тюрьму. А вообще он нормальный мужик. Хочешь, познакомлю? У него конфеты есть.
  - Погоди. Чувствуешь, как твоё отношение к миру меняется после песен?
  - Ну... Есть немного.
  И Лявон начал рассказывать ему о песенном прозрении, работе учёных, конечности пространства, симулякрах и бессмертии. Рыгор терпеливо слушал, в одних местах удивлённо качая головой, а в других утвердительно кивая. Он провёл рукой по мягким метёлочкам росших вокруг трав и аккуратно потянул за одну из них. Тонкая длинная травинка с еле слышным скрипом вытянулась из листа, и Рыгор взял в рот её белый сладковатый кончик.
  - Слушай анекдот, - предложил он, когда Лявон окончил речь и замолк в ожидании реакции. - Встретились как-то раз Хайдеггер, Бердяев и Бодрийяр и поспорили, кто больше водки выпьет. Выпили по первому стакану. Хайдеггер закусил жареной колбаской, Бердяев - солёным огурцом, а Бодрийяр ничем не закусил, только шепнул что-то в кулак. Выпили по второму стакану. Хайдеггер и Бердяев снова закусили, а Бодрийяр снова что-то шепнул. После третьего стакана упал Хайдеггер, после пятого упал Бердяев. Просыпаются они утром и спрашивают у Бодрийяра - сколько ты выпил? Десять. А что у тебя за слова такие волшебные, которые ты в кулак шептал? Всё просто, - отвечает Бодрийяр, - после каждого стакана надо приговаривать: это не водка, это симулякр!
  Лявон пожал плечами, удивляясь легкомысленности Рыгора в такую важную минуту. Он добавил:
  - И прошлого у нас нет. Всё, что мы помним - иллюзия. Вот я, вдумавшись в этот факт, лишился отца и брата...
  - А у меня вообще никакого прошлого нет, - махнул рукой Рыгор. - Я всегда жил с татой, работал в гаражах, а по субботам ходил в баню. Вот только когда мы с тобой познакомились и банк собрались грабить, в жизни что-то новое стало происходить. Клёво, да?
  "Странно, что он так спокойно это воспринял. Наверное, тоже особенность Шуберта, - удивился Лявон, а потом ещё подумал: - Его жизнь изменилась, только когда он познакомился со мной? Что, я какой-то особенный? А может, я и есть сын Господа, о котором говорил священник? Я спущусь в ад, как луч света, и спасу всех!" Он потряс головой, отгоняя вздорную мысль. Мысль отогналась, но от неё осталось возбуждение и желание действовать. Он встал, отряхивая подол сарафана.
  - Но жаловаться мне не на что! - рассуждал тем временем Рыгор. - Конечно, неплохо было бы иметь жену и машину, но не есть ли это в конечном счёте гемор? С женой спишь полчаса в день, а оставшееся время она тебя пилит. А машина? Зачем она нужна, если торопиться всё равно некуда? Лучше прогуляться пешком. Жира на пузе меньше будет, - он засмеялся и хлопнул себя по животу. - А деньги? Вообще дебилизм. Работать ради денег, чтобы потом на них покупать женщин, машины и еду?
  - Что ты несёшь! - остановил его Лявон, про себя попеняв на Шуберта ещё раз. - Как ты можешь говорить о том, чего не пробовал? Нельзя сидеть сложа руки!
  - А чё? - с насмешкой возразил Рыгор, - Предлагаешь воссоздавать товарно-денежные отношения, как советуют официальные лица? Да пошли они в сад! С меня хватит.
  - Я предлагаю исследовать мир! Наука считает, что за пределами города ничего нет, а религия утверждает, что там - ад. Разве тебе не интересно проверить самому? В первом случае мы станем отважными исследователями-первопроходцами, во втором - сынами Господа, проливающими свет в юдоль вечной скорби.
  - Ну, понесло тебя! Я ещё помню, какие ты теории двигал по поводу ограбления, вообще супер. Что мы убьём всех банкиров и кассиров и станем святыми, - засмеялся Рыгор и вдруг спохватился: - Кстати! Я пока сидел в тюрьме, ну то есть в музее, скучал и жизнь вспоминал, особенно ограбление. Такое не каждый день происходит, может вообще раз в жизни! Короче, вспоминал наши подвиги и вот что зацепил. Помнишь лестницу на входе в банк? - Лявон кивнул. - А помнишь, как мы спускались с неё вниз, в операционный зал? - Лявон кивнул. - А помнишь, что было под лестницей?
  Лявон, сдвинув брови, попытался вспомнить. В задумчивости он достал платочек и высморкался.
  - Забор какой-то, вроде бы.
  - Точно! А за забором что? Чувак, за забором были автобусы! Инкассаторские автобусы! Тогда мы на них внимания не обратили - нам казалось это обычным. А потом забыли, не до того было.
  - Ты абсолютно уверен, что там были автобусы? - Лявон недоверчиво посмотрел на него.
  - Мамой клянусь! Зуб даю!
  Теперь и Рыгор пришёл в возбуждение. Видимо, мысль о настоящих автомобилях сильно действовала на него даже сквозь прозрение. Он вскочил с травы и предложил сейчас же отправиться к банку, чтобы проверить существование автобусов. Лявон заколебался. Сегодня он планировал разведать, что находится на краю города в районе Востока, и вернуться ночевать в библиотеку - ему не терпелось провести ночь на библиотечной крыше. С другой стороны, увидеть настоящие машины тоже было бы значительным вкладом в науку. К тому же, банк тоже находился совсем недалеко от края города, и Лявон подумал, что уговорить Рыгора прогуляться лишние полчаса будет несложно. В крайнем случае можно вернуться в библиотеку завтра.
  
  Лявон даже сейчас помнил о карте своих следов: он выяснил у Рыгора, нет ли к банку другой дороги, кроме проспекта Дзержинского, и, узнав, что можно пройти по Железнодорожной улице, настоял, чтобы они двинулись именно по ней. Рыгор пожал плечами и сказал, что по времени вряд ли получится много выиграть, то на то и выйдет. Отряхиваясь и потягиваясь, они вышли из парка. Сворачивать с проспекта и избегать столкновения со спецназовцем Рыгор наотрез отказался, приводя такие аргументы, как "все люди - братья", "добро побеждает зло", "на безоружного у него рука не поднимется". На худой конец, если уж ничего не поможет, Рыгор пообещал "расквасить ему всё рыло".
  - Ты ж говоришь, что мы бессмертны? Значит, он меня не сможет застрелить. Логично? Вот и разобью ему всю харю!
  И Рыгор, попросив Лявона немного подождать, заскочил в гастроном "Центральный". "Надо бы почаще петь, раз в час, как Пятрусь советовал. А то он какой-то злой становится", - думал Лявон, присев на выступ фундамента и глядя на небо над домами. Хотелось пить, и он вспомнил слова священника о том, что человек не имеет никаких потребностей. "Интересно, сколько я продержусь без питья? Хотя зачем далеко ходить - для начала можно проверить, нужен ли мне воздух!" Лявон задержал дыхание, но тут появился Рыгор с двумя пакетами, набитыми пивом, чипсами и копчёным сыром. Взглянув на Лявона, он вдруг расхохотался.
  - И долго ты собираешься его носить? Нет, нет, не снимай! Тебе очень идёт!
  Но Лявон уже стягивал сарафан, забыв о дыхании. Туго свернув его и сунув в рюкзак, он сказал, что терять время не стоит, надо идти. Рыгор кивнул и достал из пакета запотевшую бутылку "Сябра". По пути он долго и методично насыщался, с видом серьёзным и сосредоточенным. Лявон поглядывал на него, ожидая удобного момента для музыкального перерыва. Наконец, миновав площадь Независимости и остановившись на мосту через железную дорогу, они ещё раз спели "Несказанное, синее, нежное", и потом Лявон спросил:
  - Вот скажи мне, неужели тебе никогда раньше не случалось слушать Шуберта или Сильвестрова? Ты же столько музыки переслушал?
  - С Сильвестровым точно не знаком. А Шуберт - ну что Шуберт? Симфонии да, а остальное как-то жидковато для меня, размах не тот. Другое дело - Бетховен, например. Тем более, для всех этих прозрений песни нужны, а я в основном симфоническое слушал.
  - А тата?
  - Тата? Тата - чудо-человек, его кроме барокко ничем не проймёшь. Такие песни он ни за что слушать не станет. Вот канцоны - это он любит. Или кантаты.
  Дальше они шагали молча, каждый в себе. Лявон, напевая есенинский стих, смотрел куда-то вверх и улыбался. Рыгор думал об автобусах, пытаясь понять, сможет ли он водить машину. Он поднял перед собой кулаки, сжав воображаемый руль, опустил правую руку на рычаг коробки передач. А внизу, под ногами, педали. "Вроде смогу..."
  - Смотри! Точно стоят! - воскликнул Лявон, когда они приблизились к банку.
  Под мостом, за металлическим забором, явственно виднелись жёлтые автобусики с зелёными полосами на боках. Рыгор развёл руками, как бы говоря: неужели ты мне не верил?
  - Послушай... Может, на машине за город прокатимся? - сообразил Лявон и от такой хорошей мысли даже ускорил шаг.
  - Да мы куда захочешь прокатимся! Только не спеши. Давай сначала разберёмся с этим мудачком директором, - сказал Рыгор, придерживая Лявона за рукав. - А то он снова на крышу полезет, мента звать.
  - Ну ладно... Но только условимся его не бить, - при мысли о грубости и насилии Лявон поморщился.
  - Бить? Это ещё зачем? Дедовские методы! Я не глупее тебя. Уже научился, как с народом управляться, - Рыгор взглянул на Лявона с заговорщицким видом и добавил: - Мудачок.
  Слово насмешило Лявона, и он фыркнул. Рыгор тоже фыркнул, и, как это порой бывает, беспричинный смех вдруг целиком овладел ими. Хохоча, они взглядывали друг на друга, заражаясь весельем всё больше и больше, а потом, не сговариваясь, побежали вниз по лестнице, под мостик, к уже знакомому Операционному залу. С хохотом домчались до входа, и Рыгор, на шаг опередив Лявона, с размаху хлопнул ладонью по двери, фиксируя свою победу. Тяжело дыша, они ввалились внутрь и затихли, сделав друг другу большие глаза и приложив указательные пальцы к губам.
  Со дня ограбления там мало что изменилось - исковерканные выстрелами кассовые стойки, разбитые стёкла, глубокие следы от пуль на стенах. Только с пола были убраны щепки и осколки, его подмели и чисто вымыли. Рыгор обошёл стойку и, посмеиваясь, на цыпочках направился к служебному коридору. Лявон, следуя за ним, по пути остановился и заглянул в ту кабинку, в которой они прошлый раз застали директора. На столе стоял канцелярский набор с карандашами и скрепками, несколько горшочков с кактусами, лежал раскрытый на красочной картинке журнал "Вокруг света", а к стенке была прикреплена кнопками большая карта мира в форме двух кругов. Осмотр прервался из-за шума и криков, раздавшихся из коридора:
  - Лявон! Сюда, скорей! Держи мудачка!
  Лявон поспешно отковырнул ногтем кнопки, снял карту и сунул в карман рюкзака. Вбежав в знакомую дверь приёмной, Лявон увидел, как Рыгор стаскивает директора с подоконника. Видимо, тот пытался снова выскочить за окно и забраться на крышу.
  - Отпустите! Уголовник! Знаете, сколько вам дадут за рецидив?
  Директор, по-прежнему наряженный в светлую куртку поверх костюма, упирался и брыкался, но Рыгор держал крепко. Он усадил директора в кресло и велел Лявону найти какую-нибудь верёвку, чтобы связать ему руки. Лявон осмотрелся по сторонам, открыл и закрыл дверцы шкафа, заполненного пухлыми бумажными папками, заглянул в ящики стола, но нигде ничего подходящего не находилось. В итоге пришлось использовать галстук в синюю полоску, снятый с директора. Связывая ему руки за спинкой кресла, Рыгор приговаривал:
  - Что ж ты, уродец, думал, я из тюрьмы не выберусь? Думал, можно за просто так осудить человека?
  Завязав последний узел, Рыгор обошёл кресло спереди и наклонился к директору, пытаясь заглянуть ему в глаза, но тот, презрительно щурясь, направил взгляд куда-то вправо и вверх. Со времени их первой встречи директор переменился: если в тот раз его легко удалось запугать, то теперь он держался гордо и вызывающе. Наверное, он сильно переживал своё тогдашнее унижение, много раз прокручивал его в голове и мучился, что вёл себя не по-геройски. И сейчас, когда ему неожиданно представилась возможность реабилитироваться, он намеревался воспользоваться ею в полной мере. Так думал Лявон, разглядывая директора.
  Рыгор распрямился, расправил плечи и стал по очереди похрустывать суставами пальцев - неторопливо, явно рассчитывая на театральный эффект. Действие песен, очевидно, снова подходило к концу, и вот-вот мог произойти акт насилия. Но тут на Рыгора напал кашель, и ему пришлось отступить от своей жертвы и сесть на диванчик рядом со входом. Откашлявшись и утерев выступившие слёзы, он сказал директору:
  - Ты поступил подло, как грязный предатель. Но я тебя прощаю, дружок. Помни мою доброту. И его доброту тоже, - Рыгор кивнул в сторону Лявона, вытирающего платочком нос.
  Дружок не отводил прищуренного взгляда от потолка, хотя явно волновался - когда Лявон хлопнул в ладоши, для проверки реакции на неожиданный звук, директор, не опуская головы, быстро скосил на него взгляд и сразу же поднял назад, на потолок. Рыгор, наблюдавший за сценой, процедил: "Мудачок", и тут их с Лявоном снова накрыло волной смеха. Притопывая ногами и хлопая друг друга по плечам, они стонали, сгибались пополам и утирали слёзы. Директор бросал на них дикие от страха взгляды: он не знал, чего ожидать от этого непонятного и неуместного хохота, и ожидал худшего.
  Немного отдышавшись, они вытянулись перед ним в струнку и запели - Рыгор запел "Липу", а Лявон "Несказанное, синее, нежное" - и от такого несовпадения снова захохотали, держась за животы и повизгивая, но этот приступ длился уже недолго. Лявон отсмеялся первым и первым продолжил свою песню, и Рыгору пришлось присоединиться к нему. Старательно выводя мелодию, Лявон думал о том, что вышло бы, если б они пели директору на ухо одновременно каждый свою песню. И ещё удивлялся тому, что поёт и думает сразу, и одно другому не мешает. Из-за этих мыслей он постепенно утратил свой весёлый задор, сделавшись задумчивым и серьёзным. Когда песня кончилась, он устало опустился на диванчик, предоставив вести переговоры Рыгору.
  - Ну что, милый друг, ключики у тебя? - начал Рыгор напрямую.
  - Какие ещё ключики? - откликнулся директор, но было неясно, что заставило его вступить в диалог - успешное прозрение или удивление от самого факта неуместного пения.
  - От тех жёлтых автобусов, которые там под мостиком стоят.
  - Вы не получите от меня ни-че-го, - произнёс директор отчётливо и твёрдо.
  Рыгор повернулся к Лявону, чтобы предложить ему спеть для директора ещё и "Липу", но застал его засыпающим, с клонящейся на плечо головой. Рыгор пнул кроссовкой его туфлю, от чего Лявон встрепенулся и недоумённо вскинул голову.
  - Пойдём посмотрим, а там решим, что делать.
  
  Оставив директора в покое, они вышли из здания и остановились под мостиком. Рыгор приблизился к забору вплотную, взялся руками за зелёные металлические прутья и с благоговением смотрел на автобусы. Лявон стоял чуть поодаль, лениво пытаясь понять хоть какую-то зацепку в происходящей бессмыслице: сначала оказалось, что машин не существует, а теперь они вдруг появились снова. "Может быть, мы выздоровели и снова подпали под воздействие иллюзий?" Но против этого свидетельствовал его нос, наглухо заложенный и источающий горячую влагу. Он обернулся и посмотрел на дорогу - а вдруг машины появились и там? Но дорога была пуста. "Если бы не песни, - подумал он, напевая про себя мотив из Шуберта, - я бы не выдержал унизительности положения".
  В этот момент Рыгор оторвался от забора и побежал вдоль стоянки. Обежав стоянку кругом, он обогнул лёгкий шлагбаум, задев его бедром и выругавшись, и стал лицом к лицу с ближайшим автобусом. "Забавно, никаких запоров... Наверное, он потрясён, - Лявон наблюдал за Рыгором, не спеша двигаясь следом. - Да, ему пришлось нелегко. Автослесарь, обнаруживший отсутствие авто, похож на... например, на повара, обнаружившего отсутствие в природе продуктов". Лявон с улыбкой вспомнил Янку.
  Тем временем Рыгор перешёл от созерцания к активному восприятию: он стукнул ногой по переднему колесу, выполнив магический шофёрский ритуал, и с размаху нажал обеими ладонями на капот, от чего автобус качнулся на рессорах. Затем он дёрнул ручку водительской дверцы, и в два прыжка оказался внутри, за рулём. Приблизившись, Лявон видел сквозь бликующее лобовое стекло, как Рыгор, не шевелясь, сидит внутри и благоговейно осматривается. Наконец Лявон тоже потянул на себя ручку, открыл дверь и полез в кабину, что оказалось не так-то просто - неудачно став на ступеньку правой ногой, он с трудом просунул вперёд левую, испачкав штанину.
  Внутри пахло пылью и нагретой пластмассой, посередине, под зеркальцем, болталась на нитке плоская зелёная ёлочка. Рыгор нажал на какую-то кнопку под рулём, и снаружи брызнули на стекло водяные струйки, а потом со скрипом задвигались туда-сюда резиновые щётки, прочертив две прозрачные дуги. Подняв глаза и что-то прошептав, Рыгор опустил руку вниз и повернул ключ. "Однако и ключ", - подивился Лявон.
  Автобус завёлся: под ногами мощно и уверенно заурчало. Рыгор сказал, что нужно дать двигателю немного прогреться, но лицо его выражало крайнее возбуждение, глаза горели, и он не выдержал даже одной минуты. Дрожащей от нетерпения рукой он дёрнул рычаг передач и нажал на педаль. Двигатель рыкнул, и автобус рванулся назад, стукнувшись бампером об основание забора. "Чёрт!" - воскликнул Рыгор, тряхнув головой. Лявон терпеливо улыбался. Рыгор с силой выдохнул, видимо взяв себя в руки и решив всё делать аккуратно, и снова передвинул рычаг. Автобус медленно двинулся вперёд. Проделывая сложные манипуляции с рулём, рычагом и педалями, Рыгор вырулил на прямой участок стоянки.
  - Получается, а?! - он взглянул на Лявона светлыми от счастья глазами.
  Перед шлагбаумом он не стал ни тормозить, ни разгоняться, и тонкая пластмассовая перекладина сначала прогнулась под весом машины, а потом, сухо треснув, отломилась где-то у основания. Рыгор чуть прибавил скорости, осторожно поворачивая по закруглённой асфальтовой дорожке. Они проехали здание "Белнефтехима", повернули к проспекту Дзержинского и притормозили на перекрёстке.
  - Нам налево, - заметил Лявон, вглядываясь в Макдональдс и пытаясь разглядеть в светящихся жёлтым окнах фигуру Янки.
  Но Рыгор со смехом надавил на газ и повернул направо.
  - Эй! Ты куда! Налево надо, за город!
  Рыгор смеялся. Он жал на педаль, двигал рычаг и разгонял автобус всё быстрее и быстрее. Мелькнула бензоколонка, какой-то зелёный лужок, потом они резко, с визгом шин, повернули налево, пролетели протестантскую церковь и понеслись мимо серых бетонных заборов, заводов. Желая повлиять на Рыгора, Лявон попытался запеть Шуберта, но машину так трясло, что он замолк, побоявшись прикусить себе язык.
  Путь их продолжался минут десять, но они показались Лявону часом. Он с ужасом следил за каждым столбом, летящим навстречу, и обливался потом, а внизу живота что-то неприятно опускалось и тянуло. Но, успешно вписавшись ещё в несколько поворотов и перекрёстков, Рыгор вдруг сбавил скорость и завернул в какой-то двор. Машина остановилась, и он, счастливый и удовлетворённый, откинулся на спинку сиденья. Лявон перевёл дыхание.
  - Ну, и куда мы приехали? - возмущённо спросил он.
  - К Пилипу. К твоему руководителю практики. Пошли, зайдём, похвастаемся тачкой! - Рыгор выпрыгнул из кабины и потянулся. - Не хнычь! Это мой старый боевой товарищ. Успеем ещё за город.
  Лявон мрачно отказался. "Рыгор - совсем дурной. И зачем ему этот Пилип?" Он покрутил ручку, опустил стекло и, высунув лицо наружу, вдохнул вечерний воздух. После рёва двигателя от тишины звенело в ушах.
  
  Лявона разбудил хлопок двери. Рыгор с размаху уселся на водительское сиденье и протянул Лявону большой помидор. В подоле его футболки лежало ещё несколько таких же помидоров, с десяток огурцов и много мелких синих слив.
  - Нету его, блин. А мне поговорить с ним надо... - он раскрыл бардачок перед Лявоном и выгрузил туда добычу. - Думаешь, я так, ради смеха сюда приехал? Нет, брат. Понимаешь, я его, Пилипа - до того как сел - упросил починить телефоны в городе. Расписал всё в красках - гражданский долг, ответственность, благо для народа. А он и поверил, наивный. Да и сам я наивным был, пока в тюрьме не подержали. То есть в музее - ну ты понял. Им благо народа побоку! Закон их долбаный им важнее. Так вот и хотел Пилипу сейчас сказать, что вся эта затея с телефоном - полный отстой. Чтоб он даже и не думал шевелиться. А его, видишь ты, и нету. Наверное, уже на АТС... Ну что, поехали за город?
  Рыгор включил фары, завёл двигатель и стал разворачиваться.
  - Да что телефоны! Телефоны - херня. Он же, Пилип, всё о смерти думает, готовится. А смерти-то и нет! Вот о чём надо ему сказать!
  - Благая весть... Благовещение, - пробормотал Лявон, задумчиво нюхая свой помидор.
  Он слушал речь Рыгора вполуха, пытаясь словить за хвостик приснившийся сон, уже ускользающий - кажется, это было что-то очень важное. В молчании они покатили по сумеречному городу, возвращаясь той же дорогой, которой приехали. Минут пять спустя Рыгор сообразил, что можно было попасть за город более коротким путём, по Раковскому шоссе, на Гродно, но разворачиваться было уже поздно.
  Когда впереди снова показалось тёмное здание банка, Лявон воскликнул:
  - Я вспомнил свой сон! Мне приснилось, что банк - это заколдованное место. Аномальное. Всё сходится! Смотри: раз там есть и деньги, и машины - которых в обычном мире не существуют - то там вполне могут быть и женщины! Поворачивай. Вернёмся и обыщем всё! Кстати, может, этот директор и есть женщина?!
  - Да ладно, успеем, - сказал Рыгор, проезжая мимо поворота к банку. - Поехали уж за город, а то совсем темно станет, ничего не разглядим. А спать вернёмся в банк, чтобы наша директорша не заскучала в одиночестве. Я помню, у него там запасы сухого пюре имелись, а я бы не прочь подкрепиться!
  - У тебя одно на уме, - засмеялся Лявон и запел "Липу". Рыгор, как умел, подхватил.
  Мимо проплыли последние дома спальных районов, приземистая глыба гипермаркета, и вот, поднырнув под мост кольцевой дороги, автобус помчался по Брестскому шоссе.
  
  Часть 3. Путешествие
  
  Глава 1. Как Лявон и Рыгор заблудились
  
  В давно наступившем молчании Рыгор гнал машину вперёд и вперёд. Сначала по обеим сторонам дороги бледными тенями проносились склады, дачи, заправочные станции, а потом остался только чёрный лес, подступавший к асфальту всё ближе и ближе. Снаружи уже совсем стемнело, и незаметные прежде спидометры и тахометры, окружающие Рыгора, теперь приобрели значительность, проявив свои таинственные бледно-зелёные контуры. Двигатель уверенно и мощно урчал внизу, передавая сквозь сидение приятную вибрацию. Проплывали фонари - мягко светящиеся шары воздуха, высоко на невидимых ножках - нарастали, освещали кабину и пропадали сзади. Лявон щурил глаза, и тогда из центра шара вырастала тонкая четырёхлучевая звезда, похожая на компас со старинных карт. Лявон ждал, когда Рыгор скажет "Ну что, прокатились? Ничего особенного? Поворачиваем?" или что-то вроде, и был готов согласиться, но Рыгор с видом морского волка смотрел вперёд, серьёзно сжимая руль. Похоже, ему просто нравилось ехать. Наконец они заговорили одновременно:
  - Слушай, Рыгор...
  - Чёрт...
  - Что чёрт?
  - Да бензин кончается! Видишь, там красная фигуля горит. Затупил я, не посмотрел сразу, - Рыгор взглянул виновато. - А что ты хотел сказать?
  - Может, поедем назад? А то бестолково получается - всё равно не видно ничего. Лучше завтра днём приехать. Заодно заправимся.
  Рыгор кивнул и стал плавно тормозить. Последний фонарь, быстро приближающийся, резко замедлил свой рост и застыл на месте, излучая ровное сияние. А когда Рыгор, уже закручивая руль для разворота, в очередной раз переключил скорость, двигатель заглох. Повернув несколько раз ключ в замке зажигания, Рыгор откинулся на сиденье и с досадой хлопнул себя по коленям.
  - Приехали! Ну что... Пойду, посмотрю в багажнике - а вдруг там запасная канистра. Инкассаторы - люди запасливые.
  Он открыл дверь, от чего в потолке кабины зажглась слабая жёлтая лампочка, и выпрыгнул в темноту, через мгновение появившись и пропав в свете фар. "Так и знал, что будут неприятности", - подумал Лявон и поёжился, устраиваясь поудобнее в углу между сиденьем и дверью.
  - Слышь! Тут полная машина денег! - донёсся до него голос Рыгора.
  - Да, сейчас это особенно важно, - вяло съязвил Лявон себе под нос.
  За этот долгий день он очень устал, и теперь ему наконец стало всё безразлично. Смутно вспомнилось, что он не пил сока целый день, сглотнулось. Он закрыл глаза и начал дремать, прислонив голову к боковому стеклу. Но не прошло и минуты, как Рыгор стукнул костяшками пальцев в стекло снаружи.
  - Снова спишь?
  Лявон вздрогнул и поднял голову. Веки слипались, кабина двоилась, и он, зевая, стал тереть глаза кулаками. Автобус качнулся, и он понял, что Рыгор снова сел на водительское место.
  - Нету там бензина. Зато денег много. Инкассаторы - не бедные ребята! - голос Рыгора был оптимистичен и бодр. - Ну, что делать будем? Пошли, прогуляемся до ближайшей бензоколонки!
  - Давай завтра, - предложил Лявон, с неудовольствием отметив просительность своей интонации. - Я устал и спать хочу. Да и поздно уже, темно.
  - Вот скажи мне, Лявон, - с неожиданным озлоблением сказал Рыгор, - Ты сейчас будешь спать, а мне что делать? Балду гонять? Какого хера вообще ты постоянно спишь? Никто не спит, а вот ты всё время спишь! Вот объясни мне!
  - А сам? Почему ты постоянно жрёшь? - вспылил в ответ Лявон, с силой выговорив несвойственное и неприятное ему, грубое слово "жрёшь". - Ты хоть одного человека видел, который жрёт? И от тебя потом крошки, и этот мерзкий жир на губах, и гнусный запах пива! Я удивляюсь, как тебе не унизительно проглатывать в себя эту пережёванную, смоченную слюной дрянь?
  Глаза Рыгора загорелись, кулаки сжались, и всё его тело превратился в пружину, как в день последней ссоры с татой. Он почувствовал, что сейчас одним ударом вомнёт Лявону лицо, нос хруснет, кровь брызнет, но тот сказал:
  - Вспомни, кто вытащил тебя из тюрьмы? На твоём месте я вёл бы себя немного скромнее, хотя бы первое время.
  И Рыгор сдулся, как воздушный шарик.
  - Извини, брат.
  Они помолчали с минуту, глядя в разные стороны, и Рыгор повторил:
  - Извини. Давай, спи, раз тебе хочется. Ты спи, а я за бензином схожу. И сока тебе прихвачу.
  Лявон хмыкнул. Рыгор примирительно тронул его за колено и тихонько запел песню, какую-то новую, которой Лявон раньше не слышал. Кажется, слова походили на немецкие, но это был не Шуберт. Ссора опала, сгладилась, показалась смешной и бессмысленной. Лявон подтягивал мычанием. Стало хорошо и спокойно, хотя в песне чувствовался явный привкус тревоги. Кончив петь, Рыгор подмигнул Лявону и выпрыгнул в темноту. "Эй, Рыгор, кто это был?" "Малер. Я его много знаю, потому что он симфонический. Тоже работает, да? Попоём ещё!" Хлопнула дверь, свет в кабине погас, и таинственные зелёные кружочки и стрелочки приборов проявились снова.
  
  Когда Лявон проснулся, в кабине было уже светло, а окна сплошь запотели. Мельчайшие серые капельки. Он провёл тыльной стороной ладони по лобовому стеклу, и под его рукой собрались ручейки, потекли вниз. Снаружи было ясное ранее утро, низкое ещё солнце освещало только верхушки елей по правой стороне дороги. Лявон открыл дверцу, спрыгнул на дорогу и будто окунулся в холодную воду - до того свежим был воздух. Он вдохнул его чистую струю, и по коже побежали зябкие мурашки, в засиженных ногах закололо.
  
  - Что, выспался? - Рыгор сидел у толстой ели неподалёку. Увидев Лявона, он потянулся и встал, отряхивая крошки с живота и что-то дожёвывая. - Прикинь, я часа два топал в сторону Минска, но ничего не нашёл. Ни заправок, ни указателей, ничего! Вернулся назад. Ты не помнишь, мы вчера успели развернуться или нет? Может, я не в ту сторону пошёл?
  - По-моему, мы так и не развернулись, - сказал неуверенно Лявон и махнул рукой: - Минск должен быть там, а Брест - вон там.
  Они вместе посмотрели сначала в одну, а потом в другую сторону, но стороны ровно ничем не отличались. Светло-серый асфальт с прерывистой белой полосой по центру, и высокий неподвижный лес.
  - Наверное, слишком далеко отъехали. Полчаса на скорости сто - это десять часов ходу... Неудивительно, - Рыгор почесал себе грудь и поморщился. - Помыться бы! Дёрнул нас чёрт смотреть на эти автобусы. Сейчас бы дома завтракали.
  Помолчали.
  - Ну... Пошли что ли вперёд? Наверняка попадётся какая-нибудь деревня.
  - Пошли! Что ещё делать.
  Перед тем, как отправиться, Рыгор раскрыл заднюю дверь автобуса и показал Лявону свои находки: кроме кучи чёрных тканевых пакетов с деньгами, там оказались несколько огромных упаковок со сладкими кукурузными палочками, фонарик, зелёный зонтик и велосипедный насос. Рыгор настоял, чтобы Лявон наполнил свой рюкзак долларами, а сам взял под мышку кукурузные палочки.
  
  В начале пути они громко пели всё, что могли вспомнить, потом Рыгор рассказывал анекдоты и страшные истории о тюремной жизни, а потом пошли молча. Стараясь наступать туфлями точно на белую полосу, Лявон размышлял о виденном и слышанном за последние дни, в особенности о своём разговоре со священником. Ад? Солнце стояло уже высоко, пели птицы, вдоль дороги порхали бабочки, проносились мухи, зависали на месте какие-то насекомые вроде пчёл, но поменьше. Всё это мало походило на ад. Успокаивало. Рыгор тоже был совершенно безоблачен - он снял кроссовки и шёл по тёплому асфальту босиком, с удовольствием глядя по сторонам и весело хрустя кукурузными палочками.
  Густая тёмная зелень елей перемежалась осинами и берёзами. Иногда заросли уходили вниз, прерываясь оврагом, и шоссе пересекало его по насыпи. Один раз низко над дорогой с шорохом пролетели две утки. Регулярно появлялись квадратные столбики с косой чёрной полоской, но безо всякой информации. Километры? Когда солнце встало прямо над дорогой, они решили сделать привал, сошли с асфальта и сели в тени широких хвойных лап. Согнав с себя крупного рыжего муравья, Рыгор сказал, что по муравейнику можно определить, где юг, а где север - муравьи строят свои дома с южной стороны дерева. Лявон, лениво подняв брови, спросил, почему.
  - Потому что с южной стороны теплее! - с торжеством объявил Рыгор. - А ещё с южной стороны на деревьях растёт мох, он тоже любит тепло.
  - Откуда знаешь?
  - В школе изучали, - Рыгор поднялся и осмотрел ель со всех сторон, но мох рос слабо и везде примерно одинаково.
  - Ты так уверен, что ходил в школу?
  - Ха! Неужели ты наконец начинаешь шутить? Дождался!
  - Ты лучше подумай - что, если мы здесь надолго застряли? - Лявон хмуро смотрел на жизнерадостного Рыгора. - Что мы будем делать, когда пройдёт простуда?
  Вопрос простуды действительно беспокоил Лявона. В голове у него немного шумело, нос был ещё заложен, но он чувствовал себя намного бодрее, чем в последние дни. Рыгор деланно покашлял и предложил ночевать голыми в траве - поутру выпадет роса и так простудит, что мало не покажется. Они легли и молчали.
  Через полчаса Рыгор доел последние палочки и толкнул Лявона. Они двинулись дальше, перебрасываясь незначительными фразами, или молча с невозмутимым видом, но оба чувствовали поднимающуюся против воли тревогу.
  
  Когда солнце стало клониться к западу, шоссе вдруг поднялось на горку, лес просветлел, а ели сменились осинами и берёзами. Впереди дорогу пересекали провода, и, приблизившись, они увидели широкую просеку с высоковольтной линией. Просека буйно заросла бесформенными полудеревьями-полукустами, между которыми в обе стороны от шоссе уходила тропинка. Лявон и Рыгор единогласно решили, что по магистрали они находились уже достаточно, и стоит попробовать пойти вдоль электролинии, должна же она к чему-то привести.
  - Направо или налево?
  Рыгор несколько раз повернул голову, но не нашёл ни малейшей разницы между правым и левым.
  - Пошли направо. За солнцем. Больше успеем пройти до темноты, - рассудил Лявон. - Хотя бы на секунду.
  Они спустились по насыпи на тропинку и окунулись в заросли. Их шаги еле шуршали в траве, вершины деревьев застыли в безветрии, птицы молчали. Осталось только густое гудение проводов, усиливающееся при каждом извиве тропинки. Рыгор сказал, что в траве могут водиться змеи и обулся. Порой тропинка терялась, и, раздвигая руками упругие ветви, Лявон оглядывался назад, стараясь не хлестнуть по лицу Рыгора. Один раз Рыгор отстал, а потом радостно позвал Лявона - он нашёл малину. "Красный сок на пальцах... Странные ягоды из маленьких шариков..." Ещё Лявон думал о рисунке своих следов на карте, дающем сейчас длинный одинокий побег.
  - Чёрт! Червяк! - возмутился Рыгор, отплёвываясь. - Жирный, жёлтый! Скотина! Вишь ты, и здесь черви водятся.
  - Да... И попробуй угадай, кто ещё может водиться в этом лесу, - многозначительно сказал Лявон. - Ну что, двинулись дальше?
  - Кто ещё может водиться? Ты о чём? Волки с медведями? - Рыгор попытался идти рядом с Лявоном, но двоим на узкой тропке было тесно.
  - Медведи - это было бы слишком просто и обыденно для нашего странного мира.
  - Маньяки? Мертвецы? - засмеялся Рыгор. - Слушай анекдот! Встретились как-то раз Хичкок, Ромеро и Фассбиндер и поспорили, кто дольше на кладбище ночью продержится. Приехали в полнолуние на кладбище и разошлись в разные стороны. Первым не выдержал Хичкок - через час выбегает и кричит: "Мама!" Через два часа выбегает Ромеро: "Спасите!" А Фассбиндера ждали-ждали, да так и не дождались, он только утром появился, заспанный. Хичкок и Ромеро спрашивают: как это ты не испугался? Ты ж даже ни одного фильма ужасов не снял? Фассбиндер отвечает: зато я снял много очень скучных фильмов. От них даже мёртвый убежит.
  Лявон покачал головой. Почему у тебя в анекдотах постоянно кто-то с кем-то встречается и о чём-то спорит? И что это вообще за люди? Рыгор отвечал, что вовсе не все анекдоты у него такие, есть и другие, а люди эти - знаменитые режиссёры.
  Темнело. Лявон предложил выбрать место для ночёвки, пока ещё хоть что-то видно. Чтобы не колоться сухой хвоей, они устроились под толстым старым дубом, чуть поодаль от тропинки, на границе леса и просеки. Раздевшись до трусов и отбросив в сторону жёсткие жёлуди, они опустились в густую низкую травку и легли на спину. Рыгор негромко запел "Лесного царя".
  
  Уже была глубокая ночь и темнота, когда Рыгору стало невмоготу от холода и одиночества. Он прислушался в левую сторону, пытаясь уловить дыхание Лявона сквозь гудение проводов, но ничего не слышал. Рыгор осторожно протянул руку, и пальцы коснулись холодной травы. "Лявооон", - тихонько позвал он, надеясь услышать в ответ хотя бы бормотание или сонный всхрап. Рыгор закашлялся и сел, обнимая себя за плечи, чтобы согреться. "Куда он мог подеваться?"
  - Лявон! - хрипло крикнул он, - Лявон! Где ты?
  Он стал ощупывать землю вокруг и нашёл свою одежду, сложенную аккуратной стопкой. Плюнув на простуду, он натянул футболку, сначала запутавшись в рукаве, а потом обнаружив, что надел её задом наперёд - воротник давил шею. Переворачивая футболку в верном направлении, он вдруг услышал шаги и замер.
  Шаги слышались со стороны просеки, и это не были шаги Лявона. Наполовину просунув голову в воротник и замерев, Рыгор отчаянно вслушивался. Шаги то ускорялись, то замедлялись, и были бы похожи на походку пьяницы, с трудом удерживающего равновесие, если бы не их сухая лёгкость и быстрота, временами переходящая в топотание. "Собака? Бегает по тропинке, обнюхивает кусты, поднимает ногу? Но разве собаки бегают в полной темноте? Хрен их знает". Сзади послышалось далёкое уханье, и Рыгор облился холодным потом, одновременно понимая, что это скорее всего птица - филин там или сова. Шаги тоже замерли, а потом с просеки раздалось костяное щёлканье, от которого сердце Рыгора провалилось вниз живота. "Скелет! Чёрт, это же скелет!!" Шаги возобновились, угрожающе медленно.
  Рыгор сжался в тугой комок, стиснул зубы. "Лявон?.. Что они сделали с ним?.. Как это он сказал - попробуй угадай, кто ещё может водиться в этом лесу... И как я проморгал момент, когда его утащили? - Рыгор ощутил горячую жалость к Лявону и стыд за себя. - Бежать туда? Может, его ещё не поздно спасти? - но он не мог даже двинуть рукой, ужас был сильнее его. - Какой же я дебил, что не взял калаш!" В отчаянии он запел про себя "Липу", беззвучно шевеля губами и чувствуя, как музыка наполняет его мужеством. Шаги снова ускорились, замедлились, потом отдалились и постепенно пропали, но Рыгор ещё долго не смел пошевелиться.
  
  Прошла вечность, потом ещё одна и ещё одна. Ночь кончалась. Воздух стал водянисто-серым, вокруг проступили контуры деревьев, а слева обозначилась фигура скрючившегося во сне Лявона. Тогда, в темноте, Рыгору не хватило десятка сантиметров, чтобы дотянуться до него. Проверяя, не обманывают ли его глаза, он подвинулся и тронул Лявона за холодную ногу. Нога шевельнулась. Камень упал с души Рыгора, ему стало светло, спокойно и радостно: Лявон жив, а он ни в чём не виноват. Он глубоко вздохнул и встал, чтобы надеть джинсы и кроссовки. "Но всё-таки какая сволочь! Он проспал, а я мучился в одиночку!"
  - Просыпайся! - он пнул Лявона в пятку.
  Лявон поднялся на локте и сразу задрожал.
  - Где моя рубашка? Д-да, простуда удаётся нам на славу, - сказал он, чихнул и начал поспешно одеваться.
  - Как спалось? Ничего не слышал?
  - Нет, а что?
  - Кто-то ходил вокруг нас. Странные такие шаги, как будто скелет, - сказал Рыгор серьёзно, но в подробности вдаваться не стал, заметив по взгляду Лявона, что тот ожидает услышать очередной анекдот.
  
  Днём снова стало жарко, и Рыгор снял футболку, с отвращением отметив её грязный воротник. Последний раз он менял одежду перед походом в оперу, две или три недели назад. "Что за жизнь! И куда мы идём? И зачем?" Он потряс головой и крикнул Лявону, шагающему впереди:
  - Эй, Лявон, пошли назад! Похоже, кроме Минска и правда нету ничего. За два дня доберёмся. Слышь, Лявон? Я хочу в баню.
  - Подожди, - Лявон сделал паузу и, пройдя ещё с полсотни шагов, указал рукой вперёд, - Смотри!
  Просека плавно уходила вниз, открывая широкое обозрение: лес впереди редел и отступал, вправо уводила просёлочная дорога, а за ней темнела какая-то деревянная постройка. Ускорив шаг, они стали спускаться. Рыгор, повеселев, громко фантазировал на тему деревенской бани и самогона, а Лявон молчал и беспокойно осматривался. Всё вокруг было странно и смутно знакомым, как будто он видел это раньше во сне.
  Деревянная постройка оказалась заброшенным сараем на краю посёлка, вглубь которого уводила дорога. По обеим её сторонам стояли разноцветные одноэтажные домики, с низкими заборчиками, палисадниками, берёзками и скамейками.
  - Рыгор, это же Кленовица! - сказал Лявон, изумлённо повернувшись к Рыгору.
  - Кленовица? Деревня так называется? Где ты прочитал? - Рыгор всматривался в домики, но его волновало не название, а вывеска продуктового магазина вдалеке.
  - Это моя деревня! Я здесь родился! - Лявон почти кричал.
  - Ну так что? Чего ты так переживаешь? Всё супер! Наконец-то! Видишь, интуиция вывела тебя к родной деревне, - Рыгор потянулся и подмигнул. - Пошли в магазин, возьмём пожевать чего-нибудь.
  - Такого быть не может! Во-первых, я был уверен, что никакого прошлого нет, и нет никакой Кленовицы!..
  - Да хрен на них, на всех этих учёных, министров и священников, - засмеялся Рыгор, - они сами ничего не знают. Совсем тебе мозг замутили! Они тебе, а ты мне. Видишь, оказывается и прошлое есть, и жизнь за Минском. Помнишь анекдот...
  - Во-вторых, мы не могли сюда так быстро добраться! - перебил Лявон. - Это же другая область!
  - Ну так что? Мы ж на машине ехали, а потом ещё топали почти два дня. Пошли, я пить хочу!
  Рыгор на глазах обретал былую уверенность, и Лявон растерянно пошёл за ним, глядя на заборчики. В голове всплывали воспоминания, то смутные, то явственно-яркие. Он успокаивался - может, всё рассказанное Пятрусём было выдумкой? Неподтвердившаяся теория. Вот оно, пространство, вот оно, время - родной посёлок и целая жизнь, прожитая здесь. По этой дороге они с одноклассниками ходили по грибы, а в сарае прятались и тайком курили... Или не в этом сарае? Вот здесь, кажется, раньше каждое лето пилили дрова, и земля была по щиколотку усыпана бледно-жёлтыми опилками. Да - даже трава на этом месте хуже растёт. А вот здесь, под забором, под огромным лопухом, лежал мяч! Чёткий снимок стоял перед глазами - упругий резиновый мяч в красно-сине-белую полоску под толстыми, волосатыми снизу листьями. Лявону представился звук от удара по резиновому мячу и ощущение в ноге, обутой в коричневую сандалию. А в этом магазине никогда ничего не продавали, кроме хлеба, сигарет и водки, но однажды завезли жевательную резинку с картинками под каждой обёрткой - и они убежали с уроков, чтобы успеть купить.
  Рыгор уже выходил из магазина, победно поднимая над головой бутылку с пивом. Он откупорил её о выцветшую раму покосившейся телефонной будки, и из бутылки хлынула пена, заливая ему руки и джинсы.
  - Чёрт! - весело сказал он и сделал долгий глоток. - Ну, где твой дом, Лявон? Веди в гости, раз уж пришли!
  
  Дом Лявона стоял в тенистом переулке, за зелёными, покосившимися деревянными воротами. Сколько Лявон себя помнил, они ни разу не открывались, створки провисли посередине и вросли в землю. Лявон уже совсем успокоился и чувствовал теперь только приятное волнение. Возвращение домой. Чтобы открыть калитку, нужно было взяться за ручку и большим пальцем нажать на клямку, поднимающую щеколду с внутренней стороны. Щеколда лязгнула, калитка скрипнула и отворилась. Они прошли во двор. В солнечных лучах звонко носились мухи, в палисаднике стрекотал кузнечик. Дверь в дом была распахнута, на веранде слышался звон посуды и шкворчание масла на сковороде.
  На крыльцо, вытирая руки о зелёный передник, вышла мама. Она покрасилась в светло-рыжий цвет, похудела и выглядела свежо и молодо. Лявон онемел и только смотрел на неё во все глаза.
  - Лявон! - всплеснула она руками, - Дождались! Я уж думала, ты совсем о нас забыл! Собиралась поехать к тебе, узнать что да как. Сдал свои экзамены наконец? Скоро и лето кончится, а ты всё учишься! А это кто с тобой, однокурсник?
  - Здравствуйте! Меня зовут Рыгор, мы с Лявоном друзья, - весело представился Рыгор и толкнул молчащего Лявона в бок: - Как твою маму зовут?
  - Зови меня тётя Ганя, сынок. Как хорошо! Как раз картошечка готова. Пойдёмте в дом, заходите, заходите! - и она скрылась внутри.
  
  Усадив Лявона и Рыгора за прохладный стол на кухне, казавшейся тёмной после солнечной улицы, мама хлопотала вокруг них с бесконечными кастрюлями, банками, тарелками, ложками, вилками. На столе появились миски с квашеной капустой, малосольными огурцами, солёными помидорами, свежим луком, бутылка водки, блюдечко с тёртым хреном, корзинка с ломтями чёрного хлеба, банка со сметаной, кувшин с вишнёвым компотом, разделочная дощечка с нарезанным салом, розеточка с горчицей. Рыгор со сверкающими глазами уже уплетал хлеб с салом и луком, а на настойчивое предложение мамы поесть сначала супа из щавеля ответил глубоким и серьёзным кивком.
  - А ты что же сметанку не кладёшь, Лёва? Дай-ка, яичко положу тебе, - мама положила яичко, ласково дотронулась до его волос и снова побежала на веранду, резать укроп.
  - Лёва? Ха-ха, я тоже тебя так звать буду, - улыбаясь набитым ртом, подмигнул ему Рыгор.
  Лявон сидел в ступоре перед тарелкой с горячим щавелём, поглаживая пальцем ложку с мелкой надписью "нерж". Когда вошла мама с укропом в мокрых руках, он спросил, где отец и Микола. Мама остановилась и стала подробно рассказывать, как те на той неделе поехали к бабушке Марысе в соседнюю деревню. У бабушки сильно текла крыша, и нужно было её перебрать, пока сухо.
  - Так мы им поможем, тёть Ганя! Далеко до той деревни? - авторитетно сказал Рыгор и потянулся за салом.
  - Сиди! - сердито махнула на него мама, - Поесть даже не успели! Они и сами скоро докончат. Сколько там той крыши! Отдыхайте. Расскажите лучше, что в столицах происходит.
  
  Обнаружив, что Лявон сморкается и чихает, а Рыгор кашляет, мама развила бурную деятельность: накормила обоих мёдом (и проследила, чтобы Лявон проглотил не менее столовой ложки), заставила их по очереди парить ноги в тазике с горячей горчичной водой, нашла две пары толстых шерстяных носков (а для Рыгора ещё и шерстяной платок, который надо было завязать вокруг груди), заварила чай из мяты и зверобоя, проветрила комнату и постелила им чистое бельё. Уложила в постели и настрого запретила выходить из дому до выздоровления. Лявон не возражал - его сильно клонило в сон, а Рыгор, съев после добавки щавеля ещё полную сковороду картошки со шкварками, был счастлив и на всё согласен.
  Мама села на кровать в ногах у Лявона и, поглаживая ему коленку, пустилась в обстоятельные описания своей размеренной жизни. Рыгор слушал, живо интересовался, вставлял дельные вопросы и замечания, а Лявон спал, приоткрыв рот, и это придавало его лицу жалобное выражение.
  
  Глава 2. Любовь Лявона
  
  Лявон понемногу привыкал к новой жизни. Он больше не шарахался от мамы, когда та тянулась приласкать его, послушно съедал по ложке мёда в день, парил ноги в тазу и делал ингаляцию над кастрюлей с кипятком, накрыв голову махровым полотенцем. Но в первый же день они с Рыгором договорились, что излечиваться от простуды им ни к коем случае нельзя - это могло бы привести к самым неожиданным и непоправимым последствиям. Ночью, стараясь не скрипеть половицами и не разбудить маму, Рыгор пробирался на веранду, мочил в холодной воде простыни, а потом тормошил Лявона. Молча содрогаясь, они заворачивались, перешёптывались. Постепенно влага испарялась, и, согреваясь, Лявон снова засыпал, прямо в простыне. К утру простыни просыхали, и мама ничего не замечала.
  С песнями было проще: маме до слёз понравились Тихие песни, она быстро выучила слова и охотно подпевала им, Шуберта же просто слушала, качая в такт головой. Обычно они много пели после обеда, когда все дела по хозяйству были сделаны, а компот сварен и поставлен охлаждаться в ведро с холодной водой. Поглаживая бархатные листья герани у раскрытого окна, Рыгор, округляя рот, тщательно выводил мелодию. Его резкий и правильный баритон вёл за собой душевное, мягкое контральто тёти Гани и мечтательный тенор Лявона.
  Несколько раз мама пыталась расширить их репертуар, усаживая компанию у старенького проигрывателя-чемоданчика "Юность". В тумбочке под проигрывателем хранилась небольшая стопка пластинок в потёртых бумажных конвертах. Мама брала стопку на колени и с улыбкой перебирала пластинки, в основном с эстрадными песнями. Они перепробовали всё, но ни одна из них не дала Лявону и Рыгору должного эффекта. Они слушали, но никогда не подпевали. Мама не настаивала, думая, что у молодёжи свои вкусы, и глупо ожидать от них восторгов хитами своей юности. И они снова пели Сильвестрова.
  После пения мир становился особенно счастливым и радостным. Тётя Ганя целовала мальчиков в затылки и с помолодевшим лицом убегала в огород, прореживать морковь или переворачивать на другой бок тыкву. От помощи простуженных она со смехом отказывалась, и они, в ожидании полдника, шли гулять по посёлку. Традиционно сидели на зелёном пригорке у магазина, где Рыгор выкуривал сигарету и выпивал бутылочку пива, а Лявон, откинувшись к забору, смотрел на небо. Рыгор знал, что в такие моменты лучше помолчать, но иногда не мог удержаться.
  - Слышь, Лявон? Слушай анекдот. Встретились как-то раз Ли Бо и Ду Фу, и говорит Ли Бо: слышь, Ду Фу, ты мне друг? Друг. Тогда напиши за меня стихотворение, а то мне не прёт. Ду Фу написал. Встречаются они вскоре опять, и опять Ли Бо говорит: слышь, Ду Фу, ты мне друг? Друг. Тогда напиши за меня стихотворение, а то мне не прёт. Ду Фу написал, куда деваться. На следующий раз, когда они встретились, Ду Фу первый спрашивает: Ли Бо, ты мне друг? Друг. Тогда вот тебе стихотворение, скажи, что оно твоё. Ли Бо прочёл и говорит: что это за дерьмо? Ду Фу отвечает: извини, не прёт. Но ты же мне друг?
  После паузы Лявон спросил:
  - А это кто вообще такие?
  - Ну это типа китайские поэты.
  
  Однажды, после очередной бутылки пива и очередного глупого анекдота, Рыгору понадобилось забежать домой, а хмурый из-за прерванных мечтаний Лявон встал и пошёл гулять один, не дожидаясь приятеля. Он миновал сельсовет с поникшим без ветра флагом, маленькую одноэтажную школу, закрытую сейчас на каникулы. Лявон шёл медленно, глубоко вдыхая. Свежее сено, струганные смолистые доски, дёготь, яблоки. Настроение возвращалось к нему. Он пересёк гравийную дорогу, ведущую к железнодорожной станции, помедлил, играя серым пыльным камушком: не сходить ли туда? Дорога загибалась вправо, за последний деревенский сад, и уводила в поля.
  Вдруг ему послышалось отдалённое дребезжание велосипедного звонка там, за изгибом. Почудилось? Нет! Быстрым шагом он двинулся по дороге. Пыльные камушки разлетались и отскакивали, мешая шагу. Когда он достиг поворота и взглянул вперёд, у него захватило дыхание - вдалеке, уже значительно опередив его, катилась на велосипеде фигурка в белом платье, с чёрными волосами. Не чувствуя ног, он зашагал за ней, от сильного волнения глядя не в небо, как обычно, а вниз, на камушки. След от велосипедных шин плохо различался, но Лявон упорно выискивал петляющий рубчик и всматривался в его плавные зигзаги, как будто они могли ему что-то рассказать.
  
  Хутор стоял в получасе ходьбы от Кленовицы. Старенький, но чисто выбеленный домик, с жестяной крышей, несколькими пристройками и одичавшей грушей. Он был и похож, и не похож на тот хутор, о котором так часто мечтал Лявон. Крыльца у домика не было, но были маленькие сенцы с треугольной крышей и окном, разделённым на мелкие ячейки.
  Сердце стучало высоко, почти в горле. Лявон сошёл с дороги и приближался. Лицо горело. Трава под ногами была мягка, как во сне. Ему казалось, что он запомнит всё это навсегда, что глаза его превратились в фотокамеры: железный люк, огороженный покосившимися столбиками; длинные тени от столбиков; застрявшая на половине стены водосточная труба; кружевные занавески в окнах.
  У самой двери в носу у Лявона защекотало, из груди поднялась неуправляемая волна, и он с брызгами чихнул. Зажмурившись, он утирал нос платком, а когда открыл глаза, она уже открыла дверь и стояла перед ним - черноволосая. Она вопросительно улыбалась, но в её тёмных глазах ему виделся не только вопрос, но и утверждение, ответ. Она была точь-в-точь такой же, какой представлялась ему: тонкий нос со следами веснушек, широкий рот, резко очерченные губы с приподнятыми в улыбку уголками.
  - Как тебя зовут? - спросила она просто.
  - Лявон, - от долгого молчания его голос был хриплым. "Сейчас она вынесет мне воду в ковшике", - пронеслась мысль.
  - Ты откуда? Я тебя раньше не видела.
  Лявон сказал, что он из Кленовицы, приехал к маме на каникулы. Её звали Алеся. "Алеся? Это как-то слишком картинно", - мелькнуло в голове, но он тут же задавил эту мысль. Она не спрашивала, зачем он пришёл, а только спрашивала и сама говорила о чём-то будничном, и улыбалась уголками. Между косяком двери и подолом её светлого сарафана просунулся огромный чёрный пёс, поднял мудрую морду и, открыв пасть, смотрел на Лявона. Она положила руку ему на голову и сказала, что его зовут Фауст. Лявон смотрел на её руку, с голубыми венками на тыльной стороне ладони и нежно-удлинёнными ногтями. Они сели на лавочку под одичавшей грушей, там было прохладно и пахло влажной тенью. Фауст лёг рядом и дружелюбно дышал, высовывая язык не далее, чем позволяла вежливость. Она рассказывала, что закончила в этом году медучилище и собирается поступать в институт.
  - Мединститут? - Лявон вспомнил, как он провёл ночь на автобусной остановке около мединститута, где за деревьями виднелось его здание, и почувствовал благоговение к тому месту и времени. Ему захотелось вернуться туда, снова сидеть на остановке и ждать, ждать, долго, хоть целую вечность, чтобы однажды увидеть, как она, торопясь, проходит мимо.
  А она всё говорила, говорила, и он что-то отвечал. Вместо ковшика воды она предложила чаю. Лявон горячо согласился и смотрел, как подол сарафана закружился вокруг её ног, когда она встала. Как легки и точны её движения! Они перешли за дом, за ветхий деревянный столик, и устроились на прогревшихся за день пластиковых стульях. Алеся принесла на жестяном, расписанном цветами подносе две кружки с чёрным чаем и блюдце с вареньем. Он во все глаза смотрел на неё и думал, что она, наверное, чувствует его взгляд, слишком пристальный. "Неужели мы будем есть варенье из одного блюдца?" - холодок восторга побежал по его спине.
  
  Лявон плохо помнил своё возвращение домой в тот вечер, да и о чём было вспоминать? Вернулась только его оболочка, сам же он остался витать вокруг хутора. Он больше не задумывался, что такое женщина и в чём её отличие от мужчины - это было для него так же бессмысленно, как задумываться о том, что такое небо или облака. Теперь он не думал, а знал все ответы - без помощи академиков и анатомических атласов. Он вспоминал форму её лица и от этого как будто наполнялся эфиром: тело становилось невесомым и взлетало над землёй, привязанное лишь тонкой ниточкой.
  Утром, когда он проснулся и сидел на кровати, задумчиво покачивая голыми ногами, мама и Рыгор подступились к нему с вопросами - где он был, что с ним случилось? Лявон без утайки рассказал, что познакомился с девушкой, живущей неподалёку. Мама и Рыгор переглянулись и стали осторожно выспрашивать подробности: кто, да где, да почему. Но тут со двора донеслось бренчание щеколды на калитке, басовитый лай - и звонкий голос позвал хозяев. Алеся приехала сама.
  Она оказалась открытой, общительной, простой - и не проникнуться к ней приязнью было невозможно. В первый же день она подменила маму на кухне и, заслав Лявона в магазин за сельдью, приготовила невероятно вкусный форшмак, оформленный в виде рыбки с лимонной короной на голове. Мама, делая вид, что случайно проходит мимо, ревниво следила за каждым действием Алеси, но не могла не оценить её отношение к себе, смелое, но полное уважения, почтительности и даже ласки.
  Не прошло и двух дней, как мама уже звала её Лесенькой, Лесечкой, доченькой, а иногда брала в руки её узкие ладони и смотрела в глаза, с умилением и чуть ли не со слезами. Лявон не понимал значения таких сцен и смущался. Он уходил в комнаты и рассеянно листал расползающийся от времени томик Тютчева, с поникшей чёрно-белой веточкой на обложке. Ему не обязательно было смотреть на Алесю или разговаривать с ней. Он ощущал себя находящимся внутри её ауры, плывущим в нежных волнах её светло-спокойного, радостного излучения. "Это и есть любовь?" - спросил он себя однажды и не нашёлся, что ответить, сравнивать было не с чем.
  Тем временем Рыгор, вначале потрясённый фактом существования в природе девушек, быстро оправился от изумления и стал изливать на Алесю свои копившиеся годами запасы анекдотов, побасёнок и дурацких сказок. Лявон, опасаясь грубостей и пошлостей, внимательно прислушивался к россказням Рыгора, даже если не участвовал в их разговоре напрямую, но тот ни разу не позволил себе чрезмерностей и вёл себя с девушкой осторожно и деликатно. Зрелый, весёлый, сильный, с не знающим заминок языком - он мог легко опередить товарища, если бы не невидимая, но почти осязаемая связь, сразу возникшая между Лявоном и Алесей. Связь создавалась множеством нитей: их лицами, обращёнными друг в сторону друга даже вне прямой видимости, как стрелка компаса обращена в сторону севера; их взглядами, нечастыми, но яркими, как лучи; их диалогами, короткими, но наполненными особым, важным смыслом; и ещё каким-то неуловимым волнением, висящим в воздухе, как запах далёкой железной дороги или звон кузнечиков.
  Алеся охотно приняла участие в их домашнем пении, а в один из дней принесла двойную пластинку Шуберта "Прекрасная мельничиха". "Это папина пластинка", - сказала она с гордостью. Лявон и Рыгор тут же завели её на проигрывателе и с восторгом разучивали слова до самого вечера. Голос у Алеси был тонким, старательным, но неумелым, а лицо во время пения становилось по-детски серьёзным.
  
  Иногда Алеся не приезжала. Лявон томился и ждал до обеда, хоть и знал - если она не появилась до одиннадцати, то уже не появится вовсе. Он с удивлением отмечал, что на расстоянии его чувства прояснялись, усиливались, и вместо слепого восхищения её близостью внутри загорался яркий огонь, ищущий выхода и толкающий к действию. К какому именно действию - этого Лявону пока не удавалось понять.
  Стараясь отвлечься на что-нибудь, он бродил по саду, поглаживая тяжёлые яблоневые ветви, подолгу сидел на ветхой скамейке под окном маминой комнаты, слушая жужжание мух на солнцепёке и механические звуки, доносившиеся из сарая. Там возился со старыми велосипедами Рыгор - он собирал из нескольких ржавых, кривых колымаг единое работоспособное целое. Несколькими днями назад Лявон обмолвился ему о своей былой велосипедной мечте, и Рыгор со скуки ухватился за эту идею. Он высказал убеждение, что плоха та мечта, которая не осуществляется, и что плох тот друг, который не осуществит мечту друга. Он заручился маминым разрешением и принялся за дело. Задача осложнялась тем, что из инструментов удалось отыскать только молоток, ножовку по дереву и устрашающего вида плоскогубцы. Остальное, по словам мамы, отец и Микола взяли с собой к бабушке. Работа продвигалась медленно: старые велосипеды были разных моделей и лет выпуска, с гнутыми колёсами, перекошенными педалями, порванными цепями, но Рыгора это не смущало.
  И вот, после почти недельного ежедневного труда, Рыгор вывел из сарая за рога "машину". Он потребовал, чтобы Лявон опробовал её сейчас же. Лявон согласился. Испытывая некоторое разочарование от прозаично продавленного седла и потрескавшейся краски на щитках, он оттолкнулся от земли, забросил ногу и, виляя, покатил по дорожке к крыльцу дома. И не успел Лявон выровнять ход, как правая штанина попала между цепью и звёздочкой, шаткое равновесие нарушилось, и он неуклюже повалился в палисадник, подминая "анютины глазки". Рыгор помог ему подняться и отвёл велосипед в сарай на доработку: цепь была закрыта специальной защитой и стала безопасна.
  
  Теперь, если Алеся не появлялась, Лявон ехал к ней сам и заставал её в саду, за прополкой брюквы или штопаньем прохудившихся мешков для картошки. Она была рада ему, но далека. Несмотря на улыбку уголками и приветливые слова, она явно думала о своём. "О чём? О чём?" - напрягал он мысль, пытаясь силой проникнуть за её опущенный взгляд и падающие на лоб пряди. Он присаживался на корточки рядом и начинал тоже полоть. Она серьёзно взглядывала и говорила, что он сейчас испачкает рукава, и что лучше переодеться. Лявон шёл за ней к сенцам и ждал, пока она вынесет старую, но крепкую ещё тельняшку, с латками на локтях - это стало их традицией. Тельняшка была отцовская, большая, она пахла её домом - сложным сочетанием многих запахов, в котором Лявону удавалось различить только оттенки стирального порошка и махорки. Он с почти религиозным чувством принимал тельняшку в руки и надевал поверх своей рубашки, снимать которую стеснялся.
  Выдёргивая побеги лебеды и молочая из ароматной глинистой земли, Лявон пытался разговорить Алесю, расспрашивая её то о махорке, то об отце, то о медучилище. Это был беспроигрышный ход. Она начинала нехотя, но скоро увлекалась, отрывалась от брюквы и рассказывала, рассказывала - неутомимо и в мельчайших подробностях. Махорку она действительно держала в одёжном шкафу, оберегая его от моли, а отец уже почти месяц находился на курсах повышения квалификации, он агроном. Об отце она могла говорить бесконечно, и от этой темы её настроение особенно быстро росло. Она вспоминала, как отец учил её плавать и кататься на велосипеде, как отругал за детскую ложь, и она с тех пор не врала, как ухаживал за ней во время болезни, как помогал решать математику, как уверенно поставил на место вывихнутый при падении палец. Она показала Лявону тот палец, и он с неожиданной смелостью притянул его к себе, рассмотрел. Ровный, драгоценный. Она засмеялась, отобрала палец и продолжала. Постепенно, по смутным и косвенным чёрточкам, у Лявона сложилось ощущение, что отец Алеси был алкоголиком, но алкоголиком не мелким и постыдным, а мужественным, спокойным и благородным.
  Она знала сотни афоризмов, крылатых выражений, цитат и с удовольствием пересыпала ими речь. Лявон никогда раньше их не слышал, и оставался серьёзным, хотя чувствовал по её тону, что она ждёт узнавания и смеха. Немного обиженно она начинала объяснять, откуда произошла та или иная фраза - в основном это были кинокомедии - и удивлялась невежеству Лявона. Впрочем, объяснять ей тоже нравилось. Он в свою очередь удивлялся её памяти и честно пытался вникнуть в юмор.
  Слушая её звонкий, гибкий голос, изображавший действия по ролям, Лявон с облегчением понимал, что от него требуется только внимание, ответные рассказы не обязательны. Он дёргал и дёргал сорняки, удивляясь их обилию при Алесином трудолюбии. Сорняки беспомощно и слабо цеплялись за землю бледными корешками, и Лявону было жалко губить эти травки, такие красивые при всей своей скромности. Дождавшись паузы в её рассказе, он спросил, что она собирается делать с урожаем брюквы. Алеся, сделав большие глаза, посмотрела на него с преувеличенным недоумением - дремучий! - и принялась перечислять рецепты салатов, супов и соусов. Настроение полностью вернулось к ней. Лявон испытывал полное блаженство, глядя в совершенное, знакомое до мельчайших чёрточек лицо. Были мгновения, когда он чувствовал такую близость к ней, что, казалось, мог бы вобрать всю её в себя, слиться с ней, влиться в неё.
  
  Увядшие сорняки, веточки и сухие листья с яблонь они собирали граблями во дворе и зажигали костёр. Алеся считала, что зола очень полезна для овощей. Она предоставляла Лявону развести огонь, но при всём старании это получалось у него не всегда. Спички гасли, газеты не хотели гореть. Тогда она приходила на помощь, склонялась рядом, и за минуту из клочка бумаги поднимался уверенный огонь.
  Она относилась к костру прагматично, в силу привычки. Если горело хорошо, то она равнодушно уходила и занималась другими делами. Лявон же оставался сидеть рядом, вид огня завораживал и затягивал его. Ветер сносил в его сторону горький дым, но Лявон не менял места, а только утирал слёзы и жмурился, ожидая смены направления. Иногда Алеся подходила, опускалась на корточки рядом, и от её близости он начинал утрачивать телесность, превращаясь в дым костра, лёгкий, полупрозрачный.
  Но чаще она звала его помочь чем-нибудь по хозяйству: прибить болтающуюся доску в заборе, отпилить высохший яблоневый сук, передвинуть тяжёлую бочку с дождевой водой. Молоток непременно попадал по пальцу, тупая ножовка почти не пилила и оставляла на ладонях мозоли, но Лявону всё было в радость. Краем глаз он видел, как она проходит рядом, и от этого в руках вдруг появлялись силы и умение. А когда все дела были сделаны, они оставляли костёр мирно дотлевать и шли в дом.
  
  В доме у Алеси было тихо и прохладно. Она усаживала Лявона на диван в зале и шла за рукоделием. Напротив дивана, между двумя окнами, стоял тёмный книжный шкаф, а на стене мерно тикали деревянные часы. На полу - тонкие тканые половики с растительными узорами, на окнах - кружевные занавески. Она входила и садилась рядом, а следом вбегал Фауст, улыбался, вилял толстым хвостом и устраивался в ногах у Лявона.
  - Зачем тебе занавески? Они же мешают смотреть? И свет закрывают.
  - Как зачем? - она укоризненно взглянула, - Чтобы снаружи не было видно!
  - А вечером? Когда горит свет, сквозь занавески всё видно.
  - А вечером надо задёргивать шторы. Ты как будто с дуба упал! Тебе нравятся голые окна? Или мои занавески некрасивые?
  Лявон торопливо заверял её, что занавески изысканы, а она смеялась над его горячностью и нагибалась над шитьём. Обычно это была рубашка, у которой требовалось подложить истрёпанные рукава, или прохудившиеся зимние носки. С собой она приносила большую плоскую шкатулку с разноцветными нитками, наборами иголок, пуговицами, крючками и прочей мелочью. Она склоняла голову, и чёрная прядь падала ей на лицо. Быстрым и точным жестом она заправляла её за ухо, но та скоро падала опять. Тогда она закидывала голову назад, собирала волосы двумя руками в пучок и перетягивала их красной бархатной резинкой. Замирая, он смотрел на её нежную шею, на божественно правильный профиль. В такие моменты по его спине пробегала волна мурашек, а по жилам тёкли струи жаркого мёда.
  
  Однажды, когда она стояла у зеркала, Лявон подошёл к ней сзади, очень близко, и прерывающимся голосом сказал, глядя в глаза её отражению - я люблю тебя. Алеся не удивилась, как будто ожидала этих слов.
  - Лучше не нужно. Я плохая, - сказала она, опустив руки.
  - Почему ты плохая? - спросил он облегчённо, радуясь даже таким словам, ведь они значили не отказ, а принятие.
  Она стала объяснять, и он внимательно слушал, но не улавливал сути. Всё, что ему удалось понять из её эмоциональной речи - это частая смена настроений и неуживчивый характер. И то, и другое показалось ему смешным, пустячным. Он не знал, что ответить, и счастливо улыбался. Она посмотрела на него и замолчала. Засмеялась.
  Потом они, как ни в чём не бывало, пили чай с вареньем. Лявон расчихался, и Алеся, по-особенному блестя глазами, вынесла из своей комнаты два больших носовых платка, на каждом из которых была вышита маленькая синяя буква Л. Ему стало жалко сморкаться в такие платки, но она сердито заставила его, сказав, что иначе срежет буквы.
  - Вы с Рыгором какие-то странные! Постоянно простужены. Так нельзя! Вам обоим надо вылечиться, иначе могут быть осложнения.
  Он попытался отшутиться, но Алеся прервала его и заметила, что у неё медицинское образование, и она знает лучше. Она отправила его домой и строго сказала, чтобы он возвращался только здоровым. Лявон вышел в полутёмную прихожую, надел туфли, завязал шнурки, распрямился - и тут она обняла его за шею и поцеловала. В губы; коротко, но крепко. Он не удивился, как будто ожидал этого поцелуя.
  
  Лявон боялся выздоравливать. Мысль о том, что в теперешней его жизни может что-то измениться, всерьёз пугала его. Он просил Рыгора сильнее смачивать ночные простыни, а для усугубления эффекта придумал стоять босиком на прохладном полу во время обёртываний. В одну из ночей, отстояв босиком полчаса и колотясь от холода, Лявон спросил у Рыгора:
  - Ты совсем не помнишь свою жену?
  - Совсем. Что за дурацкий вопрос? Как можно помнить то, чего не было? - грубо ответил Рыгор. Во время процедур у него всегда портилось настроение.
  Чувствуя смутную неприязнь к Лявону, Рыгор завернулся в простыню поплотнее и стал сочинять язвительный анекдот на тему первой любви. Через пять минут он уже остыл и хотел заговорить с другом, но тот уже лёг и умудрился заснуть.
  
  Глава 3. Как Рыгор защитил честь автослесаря
  
  Алеся не очень нравилась Рыгору. На его вкус, ей не хватало цельности: то холодная серьёзность, то огонь в глазах и возбуждённый смех; то стремление к уединённости, то болезненная тяга к общению и компании. Ему не очень нравилось и её лицо, с выпуклым лбом и тонкими губами, а узкобёдрая фигура даже смешила - как на ней держалась юбка, было неясно. Другое дело - тётя Ганя. Он часто засматривался на неё сзади, особенно когда та одевалась "по-ковбойски": клетчатая рубашка с засученными рукавами и старенькие выцветшие джинсы, удачно скрадывавшие недостатки и подчёркивающие достоинства. Но вот тётя Ганя оборачивалась, и робкие иллюзии развеивались - её лицо было непоправимо пожилым, а в добром и ласковом взгляде напрочь отсутствовали женственность и зов к новой жизни. К тому же она всё-таки была матерью его друга, и этот формальный факт мешал окончательно.
  Рыгор старался отвлечь себя, и в этом ему больше всего помогало пение. Но много петь не получалось - начинало сухо щекотать в горле, и, если он вовремя не замолкал, приходил кашель и подолгу мучил его. Заметив это, тётя Ганя ограничила их домашние концерты: теперь разрешалось петь только после обеда и немножко перед сном. Поэтому сразу после завтрака Рыгор начинал ждать обеда, а после обеденных песен маялся, думая об ужине. Он скучал, пил много пива и курил "Балканскую звезду", единственные сигареты в здешнем магазине.
  День, когда у тёти Гани заело замок на сарае, где она хранила грабли и тяпку, стал для Рыгора праздником. Он вызвался починить замок, а когда дверь была открыта, глаза его загорелись созидательным огнём: в полутьме, на соломе, стояли, лежали и тускло блестели старые велосипеды. Смеясь от предвкушения, он спросил:
  - Зачем вам замок, тёть Ганя? За тяпку опасаетесь?
  - Да это у отца порядок такой, чтоб всё закрыто было, - смущённо смеялась в ответ тётя Ганя, - Он здесь инструмент хранит, запчасти всякие. А сейчас всё с собой забрал, к бабушке Марысе. Крышу перебирают там с Миколкой.
  Желание Рыгора "поковыряться в старом железе" порадовало тётю Ганю - по её мнению, настоящий мужчина должен иметь руки и питать страсть к труду вообще и к технике в частности. C того дня сарай больше не закрывался на замок, а Рыгор возился там с утра до ночи. Протянув от ближайшего столба кабель, он повесил в сарае электрическую лампочку, рассортировал по углам хлам и рухлядь, начисто подмёл полы жёстким веником и поднял на ноги старый искалеченный стол. Теперь сарай напоминал ему родной гараж, по которому он уже основательно соскучился.
  Работа над велосипедом для Лявона заняла несколько дней, во время которых Рыгор жил такой полноценной, насыщенной жизнью, что даже опаздывал к ужину. Когда велосипед был собран, он ещё какое-то время, по инерции, провёл в упоении и эйфории, но вскоре скука сгустилась опять. Собрать второй велосипед оказалось невозможно из-за нехватки исправных деталей: рамы и педали были погнуты, колёса - разных размеров, рули насквозь проржавели.
  - Тёть Ганя, у вас в Кленовице машины есть? - спросил он однажды.
  - Не у всех, конечно, не столица, но есть у многих, - рукой в толстой резиновой перчатке она размешивала в тазике удобрения для помидоров, - Подлей-ка ещё водички, Рыгорушка, а то слишком густо... Отец тоже мечтал машину купить, но как-то не вышло, то да сё. Да и куда нам ездить на ней?
  Тётя Ганя рассказала, что вот например у Алесиного отца есть машина, "Жигули". Не новая уже, но он о ней так заботится, что та никогда не ломается. Рыгор аккуратной струйкой подливал воду, синеватые кристаллики растворялись. Этим же вечером Алеся ужинала у них, и Рыгор завёл разговор о машине. Алеся подтвердила слова тёти Гани о "Жигулях", о любви к ней своего отца, и упомянула о большом кирпичном гараже, полном всевозможных инструментов и приспособлений. Рыгор от возбуждения даже привстал на стуле, но заметив взгляд Лявона, полный холодной ярости, не решился напроситься в гости к Алесе.
  
  Забросив сарай, Рыгор стал проводить много времени у ворот, на низкой лавочке из двух вкопанных в землю чурбанов и тёмной доской над ними. Он пил пиво из банки, шелушил семечки в кулёк и ждал, не проедет ли мимо машина. Но изо дня в день было тихо. Жужжали мухи, пели невидимые птички, звенела далёкая бензопила, лязгала ведром, поливая клубнику, тётя Ганя. Рыгор разминал сигарету и закуривал, пуская дым вниз, под локоть, чтобы тётя Ганя лишний раз не корила его за пособничество своему кашлю. Иногда он брал с собой ножик и строгал сухие яблоневые веточки, пытаясь сделать деревянного человечка.
  Постепенно Рыгор затосковал всерьёз, и тоска его усугублялась счастьем Лявона. Завидев, как они с Алесей стоят, обнявшись, у соседского заборчика или сумерничают на его скамейке, прижавшись друг к другу, Рыгор разворачивался и шёл в дом, хмурясь и сухо покашливая. "Пора уходить", - думал он, но всё никак не мог решиться. Борщ был сказочно вкусен, драники, испечённые на сале, таяли во рту, и не было в жизни ничего прекраснее клёцек с грибами и маком. Но день, другой, третий, неделя - и у него мало-помалу сложился план: вернуться в Минск, раздобыть там побольше бензина, карту страны и отправиться в далёкое автомобильное путешествие - в какой-нибудь крупный город, вроде Бреста или Гродно. А может, даже в Москву или в Киев. Точную цель путешествия он не смог бы сформулировать - его гнало какое-то смутное беспокойство, порой граничащее с отчаянием. Надо было как-то менять свою жизнь, и он чувствовал, что в женском обществе это стало бы возможным. "Реально, Минск - какой-то заколдованный город. В других городах всё должно быть нормально. И бабы будут, и машины, и рубли. Хотя Кленовица тоже странная, но это потому что отъехали недалеко".
  
  В один из одиноких вечеров тётя Ганя, как всегда, пожелала ему спокойной ночи, ушла к себе в комнату и погасила свет. Наступила долгая тишина. Рыгор ходил по комнате из угла в угол, а потом вдруг стал собираться. Он уже давно присмотрел на веранде холщовый заплечный мешок, вместительный и прочный, и теперь складывал туда необходимое: хлеб, пиво, консервы, спички, нож, верёвку, пачки денег. Должны же когда-нибудь наконец пригодиться деньги? Рыгор паковался, с надеждой ожидая шагов Лявона - если бы тот пришёл сейчас, поговорил с ним, спел песню, просто посидел рядом, тоска бы унялась.
  Но Лявон прокрался в комнату уже поближе к утру, на цыпочках, осторожно притворив за собой дверь и на мгновение замерев, вглядываясь в фигуру Рыгора - видит ли? Рыгор молчал, про себя мрачно ухмыльнувшись невнимательности Лявона: "Выходит, он до сих пор не заметил, что я вообще не сплю. Друг, называется". Лявон, стараясь не скрипеть кроватными пружинами, лёг, и его дыхание скоро стало глубоким и ровным. За окном светлело. Скоро проснётся и тётя Ганя. Рыгор тихо, но быстро встал, заправил кровать, вскинул на плечо мешок и скользнул в кухню. Освежив лицо холодной водой из рукомойника, он сунул в карман несколько яблок со стола, обулся и вышел.
  
  Он уже хорошо изучил маленькую Кленовицу и представлял, как попасть на просеку, ведущую к Минской трассе. Тот путь, по которому они пришли сюда в самом начале, был обходным, и Рыгор, желая срезать углы, повернул на пустырь, сплошь заросший полынью. Между пустырём и накренившимся забором, тёмным от старости, вилась тропинка, как раз в направлении просеки. Джинсы Рыгора быстро стали мокрыми от росы, потяжелели, и он пожалел, что не подвернул их. Он шагал быстро, торопясь уйти подальше, то ли из-за боязни передумать, то ли из опасения, что его хватится тётя Ганя. Он не смог бы устоять перед её уговорами остаться. "Хотя как она меня догонит? Бегом что ли побежит? Глупо".
  Заборы кончились, и дорожка побежала по мелколесью, между берёзок и ёлочек, растущих из густой высокой травы. Быстро светлело. Небо слева стало розовым, и вскоре над верхушками деревьев показался краешек солнца. Рыгор хмурился - он рассчитывал уже давно выйти на просеку и свернуть по ней к трассе, но не было ни просеки, ни высоковольтной линии. "Я не мог пойти не туда! - думал он с ожесточением, - И кто протоптал эту петлистую сволочь?" Мелколесье уже кончилось, и теперь он шёл меж высоких сосен, бесшумно ступая по мху и сухим иголкам. Рыгор всегда гордился своей способностью верно ориентироваться в пространстве, и сейчас мысль о возвращении назад его злила.
  Решив немного передохнуть, он стянул с плеча мешок и бросил его на землю. Громко звякнуло стекло о стекло, и он, досадуя на себя за глупость, кинулся проверять, не разбились ли бутылки с пивом. Бутылки не разбились. Рыгор устроился на пригорке рядом с тропинкой, съел горбушку хлеба с салом и напился пива. С удовольствием закурил. Мир предстал перед ним уже в совсем другом свете. "Должна же эта тропинка вести куда-нибудь. Раз люди её протоптали. Куда приду, туда приду. Разве не всё равно? Пришли же мы в Кленовицу случайно? Самое лучшее всегда случается случайно", - и, довольный своим обобщением, он встал и потянулся, подняв руки над головой.
  
  Отдохнув, Рыгор двинулся дальше. Выпитое пиво как будто повлияло на лес: он начал светлеть, превращаться в рощу, и вдруг тропинка выбежала на поросшую травкой грунтовую дорогу. Рыгор окончательно воспрял духом и после недолгого колебания пошёл направо, напевая "Ungeduld" и ритмично дирижируя пальцем. Он рассудил, что нужно дойти до какого-нибудь указателя, а потом уж сориентироваться и выбрать верное направление. Солнце стояло высоко над дорогой, било в глаза, жарило. Звенели кузнечики. Он шёл по обочине, стараясь держаться тени, но скоро насквозь вспотел, до пятен на груди и под мышками. Очень хотелось пить, и он открыл ещё одну бутылку.
  Долгожданный знак наконец появился, неся на себе неожиданную надпись белым по синему: "Таможня". Рыгор не слишком озадачился этим словом - после литра пива он был в наилучшем расположении духа. Он миновал распахнутые ворота из железных прутьев, покрытых облупившейся зелёной краской, и позабавился, что ворота есть, а забора нет. "Вот придурки, - он посмеивался и покашливал, - Эти ворота можно запросто обойти! И зачем они нужны?" В глубине рощи, полускрытые ветвями, различались какие-то постройки, то ли сараи, то ли казармы, но Рыгор не стал тратить время на мелкое любопытство - он уже не сомневался, что вот-вот куда-то придёт.
  И правда: за следующим поворотом он увидел толстый красный шлагбаум, перегораживающий дорогу, и небольшое кирпичное здание рядом с ним. Ему вспомнился въезд в родной гаражный кооператив, в миниатюре повторяющий эту таможню. На двери висела табличка "Только для персонала". Утирая пот со лба, Рыгор подёргал за ручку и убедился, что дверь заперта. Он попытался рассмотреть внутренность здания сквозь окно, прижавшись лицом к стеклу и закрывая ладонями свет, но солнце давало сильные отблески, а окно было слишком пыльным изнутри. Постучал в окно и прислушался. Тихо.
  Дорога уверенно продолжалась, и в какой-то момент, упущенный Рыгором, превратилась в асфальтовую. Она поднималась на насыпь, по обе стороны которой рощица редела и расступалась. "Просека! - обрадовался Рыгор, - Та самая просека! Всё-таки я на неё вышел". Но по мере приближения стало ясно, что это вовсе не просека, а полоса голой земли. У полосы стоял синий знак "Беларусь", и у Рыгора мелькнула мысль - может, это посольство? Но как посольство может быть посреди леса? Посольство в заповеднике? Бред. Оставалось одно - каким-то загадочным образом он добрался до границы.
  Дойдя до насыпи, Рыгор заметил справа, метрах в ста от дороги, возившуюся на земляной полосе фигуру в военной форме. Склонившись, человек разравнивал граблями вскопанную землю.
  - Эй! - окликнул Рыгор. - Эй, мужик!
  Человек повернулся, увидел Рыгора и закричал тонким голосом:
  - Стой! Куда! Стой, не двигайся!
  Пограничник побежал было наперерез Рыгору, но видимо понял, что наследит на свежей земле, и стал отступать назад, на край полосы по ту сторону границы, быстро-быстро стирая граблями отпечатки своих ботинок. Рыгор закурил и тоже пошёл вперёд, забавляясь педантичностью пограничника, и так усердно глядя на него, что через минуту он чуть не врезался головой в столб со знаком "Польша". "Сдуреть можно", - только и успел подумать Рыгор - пограничник уже спешил к нему с граблями наперевес. Из-под его пилотки выбивались золотистые кудри, а формы фигуры были таковы, что сердце Рыгора забилось отчётливее. "Вот оно, началось!" - и он постарался расправить плечи и втянуть живот.
  - Что вы здесь делаете? - пограничница угрожающе повела граблями. От бега она трогательно разрумянилась, а глаза её, удивительно синие, смотрели строго.
  - Я? - Рыгор глупо улыбался. - Я вообще-то домой шёл, а попал непонятно куда. Тебя как зовут?
  - Что вы несёте! Документы есть? Виза есть? - она хмурилась.
  - Откуда же у меня документы? Я только из дому вышел! Не успел бутылочку пива выпить, а тут уже Польша, на тебе.
  - До этого вы сказали, что шли домой. А теперь говорите, что вышли из дома! - она уже не хмурилась, кажется, Рыгор ей понравился.
  - А что, это и вправду Польша? - кивнул он ей за спину, делая нарочито большие глаза.
  - Да.
  - Обалдеть! А ты, выходит, настоящая полька? Да? Как тебя зовут?
  - Эва.
  Она уже улыбалась, а он, ободрённый и окрылённый, громко удивлялся её глазам и волосам. Опершись на грабли мягкими белыми руками, она смеялась, открывая влажно блестящие зубки. Зубки слегка насторожили Рыгора, но зато ему очень понравились весёлые ямочки, появившиеся на её щеках от смеха.
  
  Эва не преклонялась перед документооборотом и бумажными формальностями. Узнав, что Рыгор голоден, она с лёгкостью пренебрегла визовым режимом и пригласила его пообедать на свою территорию - в маленький таможенный домик. Пока Эва хлопотала у плиты, пообещав разогреть свежие, но немного остывшие фляки, Рыгор жевал пирожок с творогом и любовался её фигуркой, проступавшей сквозь военную форму.
  - Слушай анекдот! - сказал он, доев пирожок. - Пошли как-то раз Шостакович, Шонберг и Шопен в ресторан. Шостакович говорит: мне пельмени и водку. Шонберг говорит: мне шницель и пиво. Шопен говорит: а мне фляки и мазурку. Шостакович удивляется: что такое фляки? Шопен отвечает: это типа пельменей, но вкуснее. Шонберг тоже удивляется: что такое мазурка? типа водки, но крепче? Шопен отвечает: нет, это типа атональной музыки, но под неё плясать легче.
  Эва заохала, смешно сморщила лицо и захохотала, прижав одну руку к груди, а второй закрыв глаза. Она хохотала так долго, что Рыгору стало даже неловко - он сочинил этот анекдот наскоро и считал его далеко не самым удачным. Зубки мелко поблёскивали, но Рыгору было приятно. Наконец она отсмеялась и сказала, что он глупый, что фляки вовсе не похожи на пельмени, и что сейчас у него будет шанс их попробовать. Она поставила перед ним глубокую тарелку, налила в неё раз-два-три-четыре-пять (Рыгор зачем-то считал) половников густого ароматного супа и положила рядом ложку. Этот суп и называется - фляки, объяснила Эва. Когда она распрямляла ладонь, на месте костяшек появлялись мягкие ямочки, такие же, как и на щеках.
  - Ты хоть знаешь, что они никак не смогли бы встретиться? - сказала она, наблюдая, как он ест: мощно двигающиеся челюсти, ритмичный кадык.
  - Кто? - поднял брови Рыгор.
  - Шопен. Он умер в 1849 году, когда ему было всего 38 лет. Ужасно, правда? Эта женщина погубила его! - в голосе Эвы прозвучала угроза. - А Шёнберг родился только в 1874, не говоря уж о Шостаковиче.
  - Да знаю я, - Рыгор наконец прожевал, проглотил и смог подать голос. - Но это ж просто анекдот! - теперь ему было уже обидно за свой экспромт, - На то он и анекдот, чтобы в нём небылицы случались.
  Эва снова рассмеялась и успокоила Рыгора, прощебетав, что она только хотела уточнить детали. Она вернулась к плите и, не тяготясь молчанием, продолжала разогревать, помешивать и переворачивать что-то ароматно-шкворчащее. Рыгор посматривал на неё и поедал фляки. "Как всё-таки красиво, когда у девушки ямочки! И эрудиция неплохая, да". Проглотив последние полложки, Рыгор понял, что почти не запомнил вкуса. На него накатило необъяснимое волнение. Не зная, что сказать или сделать, он встал и подошёл к комоду с зеркалом и букетиком сухих трав на верхней полке.
  - Ты что, одна здесь? - спросил он, проводя пальцами по полированной поверхности полки.
  - Нет. Яцек на сборы уехал, в Варшаву. Сегодня вернётся.
  - Яцек?
  - Это мой парень. Он тоже пограничник. Ты чего встал? Садись, зразы будешь кушать!
  Известие о Яцеке, как от камня с плеч, освободило Рыгора от волнений и колебаний между ямочками и зубками. Теперь не нужно было думать, о чём говорить и как правильно действовать. Он окончательно расслабился и с большим удовольствием съел зразы с тушёной капустой, так их расхваливая, что Эва зарделась. Скрывая смущение, она достала из кармана телефон и стала что-то в нём проверять.
  - Покажи-ка аппарат! - воскликнул Рыгор, - Вот это да! Почти такой же, как у меня! А зарядное есть?
  Эва принесла зарядное, показала розетку, и Рыгор с нежностью включил свой телефон, впервые со времён отсидки в музее. Звонить было некому, но Рыгору нравилось узнавать время именно по телефонным часам - сиреневый экран плавно загорался и плавно погасал. За время, проведённое без питания, телефон не сбился и показывал то же время, что и большие настенные часы, висевшие у Эвы над комодом.
  - Так куда же ты идёшь? - спросила Эва, поставив кипятиться чайник и присев рядом с Рыгором. Роль гостеприимной хозяйки была выполнена, и теперь она собиралась пообщаться поподробнее.
  - Я ищу жену! - не раздумывая, выдал Рыгор первое, пришедшее на ум.
  - У тебя есть жена? - тон Эвы немного изменился, - А почему ты её ищешь? Она убежала из дому? Ты с ней плохо обходился?
  - Нет, ну что ты придумываешь! Её пока вообще нету. Вот найду подходящую девушку - и сразу женюсь!
  Эва одобрительно слушала. Она сидела близко, и до него довевал её удивительный запах: земли, яблок и корицы. Она была такая красивая, молодая, упругая, что Рыгору хотелось её трогать, но он сдерживался, ограничиваясь описанием добродетелей будущей жены:
  - Понимаешь, всё не так просто. Во-первых, она должна быть очень умная, вот как ты, например. Она обязательно должна разбираться в музыке! Иначе мне будет с ней скучно. Во-вторых, она обязательно должна любить готовить. Тоже как ты. Потому что я много ем! И не всё подряд. Мне важно, чтобы готовилось с душой. В-третьих... - третье с ходу не придумывалось, он веско помедлил, а потом сказал многозначительно: - В-третьих, у нас должна быть полная совместимость.
  Эва кивнула. Рыгор не знал, что ещё добавить, и поинтересовался, когда они с Яцеком поженятся. Эва очень серьёзно, даже торжественно, сказала, что они собираются венчаться, и что Яцек подарил ей колечко. Она взяла с комода и протянула Рыгору резную шкатулку, в которой хранились её сокровища: жемчужные бусы и тонкое золотое колечко с зелёным камушком. Рыгор одобрил колечко, помолчал, а потом спросил наобум, есть ли у них машина.
  - Есть, конечно. Но сейчас мы на ней не ездим - заводится с десятого раза, а потом глохнет, - Эва трогательно вздохнула. - Яцек говорит, что с карбюратором проблема. Надо гнать на автосервис. Вот вернётся со сборов и вызовет эвакуатор.
  Рыгор попросил Эву показать ему машину, скромно сказав, что он немного разбирается в устройстве двигателей. От нетерпения он встал раньше, чем она согласилась. Эва удивлённо посмотрела и повела показывать. Он шёл позади неё и волновался, ведь если верить Лявону, он никогда в жизни не чинил автомобилей! "Но ведь я и не обещал починить, я только попросил посмотреть. Тем более, что велосипед мне удалось собрать!" Механически наблюдая, как юбка Эвы покачивается в такт шагам, но плечи при этом остаются неподвижными, Рыгор думал совсем о другом: он переживал и пытался провести сам для себя экзамен, вспоминая, какие агрегаты находятся под капотом автомобиля и как называется каждый из них.
  Маленький красный Фиат, вымытый до зеркального блеска, стоял за зданием таможни, под открытым небом. Рыгор обошёл его вокруг, покивал головой и попросил Эву завестись. Она послушно села в кабину и несколько раз, с паузами, повернула ключ. Стартер работал, но двигатель не заводился. Рыгор показал Эве жестом, чтобы она открыла капот, и наклонился над переплетающимися внутренностями. Эва вышла и стала рядом, озабоченно склонив голову.
  - Ага. Давай-ка сначала искру проверим, где наш проводок? Есть искра! - Рыгору казалось, что его комментарии должны действовать успокаивающе. - Теперь свечи... Знаешь, иногда свечи маслом заливает, от этого и проблемы. Но у тебя всё гут, свечи тоже искрят. Так. Где тут у нас воздушный фильтр? Сейчас крышечку с него снимем... Теперь жмём на привод дроссельных заслонок... Ну вооот, ускорительный насос не брызгается, а значит бензин в карбюратор не течёт! У тебя ключи есть?
  Рыгор снял шланг с карбюратора и несколько раз нажал на рычаг подкачки бензина. Струя не потекла. "Всё ясно! Или бензонасос, или фильтр", - Рыгор чувствовал лёгкость и спокойствие. Вспомнить, когда он проделывал что-то подобное, было невозможно, но руки сами снимали шланг с бензонасоса, а губы тянулись к нему, предчувствуя вкус. Шланг не продувался, и это значило только одно - нужно менять бензофильтр. Торжествуя, он извлёк его и показал Эве:
  - Видишь? Не нужен вам никакой эвакуатор! Нужно всего-навсего поменять вот эту штуку.
  - Правда? - Эва смотрела на него так доверчиво, что Рыгору снова захотелось дотронуться до её плеча или волос, и только грязь на руках сдержала его. - Кажется, у нас где-то валялись несколько таких!
  Пока Рыгор, вытерев пальцы о траву, курил, Эва сбегала в дом и вернулась с новеньким фильтром. По её словам, пакет с фильтрами и ещё какими-то деталями шёл в комплекте к "Фиатику" при покупке. Вставив на место фильтр, прикрутив шланги и уверенно захлопнув капот, он жестом предложил Эве сесть за руль. Фиатик завёлся мгновенно, и Эва, радостно улыбаясь, проехала по двору медленный круг. Она вышла из машины благодарная, сияющая, и Рыгор не удержался - взял её за голую руку, повыше запястья. Она вздрогнула, нахмурилась, но из вежливости не отняла руки. Улыбка погасла, и Рыгор поспешно сымитировал дружеское пожатие.
  - Теперь моя миссия закончена, и мне пора! - как можно бодрее сказал он, пряча руки за спину. - Далеко ли до Праги?
  - До Праги? Зачем тебе в Прагу?
  - Ну как зачем! Всё-таки столица, там наверное много таких девушек, как ты.
  - Вообще-то у нас столица не Прага, а Варшава, - уточнила Эва.
  - Правда? Никогда не был в географии силён! А до Варшавы далеко?
  Эва сказала, что довольно далеко и махнула рукой, указывая направление. Сделав виноватое лицо, она извинилась перед ним за то, что не сможет подвезти его - ей пришлось бы объясняться перед Яцеком. Вдруг он заметит, как она везёт постороннего мужчину? Они вернулись в дом, и Эва уложила ему в мешок несколько банок пива из холодильника и увесистый свёрток из плотной коричневой бумаги, наполненный чем-то несомненно вкусным. Прикусив нижнюю губку и улыбаясь, она выслушала его прощания, вышла за ним наружу и, поправляя волосы, смотрела вслед.
  "Ну и чушь! - думал Рыгор, - Значит, накормить обедом постороннего мужчину - это нормально, а вот подвезти человека до Праги - тьфу, до Варшавы! - это требует объяснений. Дурочка". Впрочем, эти мысли были скорее весёлые, чем обиженные. Рыгор пшикнул ключиком на пивной банке, открывая её, и сделал глубокий глоток. Он был сыт, он был настоящий автослесарь, а впереди его ждало всё самое лучшее.
  
  Глава 4. Как Лявон сбежал из дома
  
  Скоро они решили пожениться.
  Лявон дошёл до мысли о женитьбе постепенно, как до логического завершения своей любви. Вольно или невольно, по этому пути его направляла Алеся, хотя Лявон тогда ещё не замечал её влияния - ему казалось, что он действует сознательно и свободно.
  Иногда у Алеси случались особые настроения, когда взгляд её опускался, темнел, и она говорила: я плохая, меня невозможно выносить, я так одинока. В эти моменты он обнимал её и шептал в волосы нежные слова, чутко наблюдая за их воздействием. Подходили не все слова: порой она сжималась, как бы отгораживаясь от него, а порой напротив - раскрывалась навстречу, поднимая счастливое лицо. Но говорить постоянно одни и те же фразы, пусть и подходящие, ему казалось недостойным, и Лявон напрягал фантазию, импровизировал, изобретал. Языковой запас расходовался стремительно. К тому же он заметил эффект привыкания - чтобы увидеть обращённое к себе счастливое лицо, из раза в раз приходилось высказываться всё сильнее, всё убедительнее. Однажды он обмолвился о супружеской жизни, и от этих нескольких слов она крепко прижалась к нему, склонив голову на плечо и касаясь губами его шеи. Так он нащупал самый правильный путь, и свернуть с этого пути было уже невозможно. Да и зачем? Лявон мечтал о том, как станет ещё ближе к ней, совсем близко.
  Чувствуя, что ей нравится твёрдость и настойчивость, он поставил вопрос прямо. Опустив потеплевшие глаза, она сказала только, что хотела бы дождаться папу - выходить замуж без его ведома было бы некрасиво, ведь это самый близкий для неё человек. На словах "самый близкий" она неуверенно взглянула на Лявона - не оспорит ли? - но он промолчал, не претендуя на самую-близость. Всему своё время, думал он по дороге домой. Торговаться в таком случае просто унизительно. Тем более, что к её папе он испытывал сложные чувства, далёкие от ревности. В коротких перерывах между любовными томлениями Лявон продолжал пытаться понять происходящее, и был почти уверен: нет никакого папы. С другой стороны, ещё совсем недавно он считал, что мамы тоже не существует, и однако вот она - мама. Как всё непросто!
  Лявон бросал думать о сложном и отдавался любви, вспоминая её профиль, рисунок носа и губ. Какая она красивая, просто удивительно! На каждую чёрточку её лица можно смотреть бесконечно, как на небо или на огонь. Он останавливался и садился на обочину, поднимая лицо к луне. Вызывал в памяти её голос, и от каждого слова внутри пробегала горячая волна. Но и холодные мысли не отставали. Откуда берётся красота, и для чего она служит? Неужели это всего лишь примитивная приманка природы?
  
  Когда Лявон, обнимая Алесю за плечи, объявил об их решении маме, мама заплакала. Она отвернулась и просила простить слёзы, они от радости. "Какая же ты счастливая, Лесенька", - мама взяла Алесю за руку и рассматривала внимательно её лицо. Лявон, находясь в любовной прострации, наблюдал, как Алеся, ничуть не смущаясь, улыбалась маме. Видимо, они понимали друг друга. И правда - будто иллюстрируя их взаимопонимание, мама сказала, что нужно дождаться возвращения отца и Миколы. И в очередной раз с обидой припомнила неприличное бегство Рыгора.
  Но скоро Лявон обнаружил - по реакциям на некоторые свои слова, по намёкам, обмолвкам и недомолвкам - что на самом деле и Алеся, и мама готовы к свадьбе, а папа и отец - только формальность, дань уважения, которую достаточно иногда высказывать. И он, взяв власть в свои руки, назначил свадьбу на субботу. Назначение прозвучало неубедительно, как ему показалось, но женщины восприняли его всерьёз и даже с некоторым почтением. Они захлопотали. Мама попросила Лявона достать с чердака швейную машинку и засела за свадебное платье. Алеся продумала список блюд и приступила к заготовкам, одновременно расхаживая новенькие туфли, чтобы не жали в свадебный день. Лявон предлагал Алесе помощь, но в ответ она просила его не мешать и заняться своими делами. И смягчала отказ поцелуем.
  Лявон не знал, какие у него могут быть дела, и медленно слонялся по саду, по дому. Сидя на кровати, он перелистывал детские книжки, полузабытые, почти чужие, с обтрёпанными, расслаивающимися от времени углами картонных обложек. Растягивался на спине и, закинув руки за голову, трогал прохладные металлические прутья изголовья. Смотрел в потрескавшийся потолок. За стеной, в маминой комнате, с перебоями стучала швейная машинка. Чтобы не заснуть, сбрасывал ноги на пол и шёл на кухню, где отчётливо тикали старые часы в двойной деревянной оправе.
  
  В четверг, когда он стоял у кухонного окна, глядя на яблоню в огороде, зазвонил телефон. Лявон вздрогнул. В полной тишине, в паузе швейной машинки, звонок повторился. Раньше телефон никогда не звонил. Мама крикнула ему из комнаты, чтобы он взял трубку, наверное, это из ЗАГСа. "Но как они могли узнать о нашей свадьбе?" - усомнился Лявон. Трубка была гладкой и тяжёлой.
  - Алло? - сказал он в пластмассовые дырочки.
  - Алё, Лявон? - крикнул далёкий голос.
  - Да, это я.
  - Здравствуйте! Это Пятрусь! Наконец-то я вас нашёл!
  - Здравствуйте... - Лявон был растерян - Пятрусь казался ему таким же смутным воспоминанием, как и детские книжки.
  - Где вы находитесь, Лявон?
  - У мамы... Это посёлок Кленовица.
  - Потрясающе! Неужели правда? Я так и предполагал - вы непременно должны были попытаться проверить материальность мира за пределами Минска. Я помню наш разговор! Просто потрясающе, дорогой Лявон! Вы сделали величайшее научное открытие!
  Лявон пожал плечами: преувеличенные восторги Пятруся вызвали у него неприязнь. Он хотел возразить, но Пятрусь не давал ему открыть рот:
  - Мне пришлось немало побегать, чтобы найти вас, коллега: я побывал и в милиции, и в больнице скорой помощи, и в паспортном столе! И только в деканате вашего университета мне дали хоть какую-то информацию. Причём это просто удача, что ваш институт попался мне на пути, и я зашёл в него, наобум. Вы же не сказали мне, где именно учитесь. Потом я побывал у вас дома, да-да! - он счастливо засмеялся и пропел: "Da ist meiner Liebsten Haus!" - У вас было открыто, и я немного осмотрелся, надеюсь, вы не возражаете? И я уже совершенно отчаялся. Так и подумал, что вы вышли из Минска и были поглощены тьмой. Вы ведь слышали? Некоторые мистически настроенные люди считают, что за чертой Минска расположен самый настоящий ад. Ха-ха, вас уже жарят на сковороде, Лявон, признайтесь? А сегодня до меня дошло известие о починке телефонных линий, и я подумал: почему бы и нет? Почему не позвонить вашим родителям? Их номер мне тоже дали в деканате. И вот она - удача!
  Пятрусь прервался, и Лявон открыл рот. Надо было что-то сказать, но в голову ничего не приходило.
  - Я женюсь, - сообщил он буднично.
  - Лявон! - позвала мама из комнаты, - С кем это ты? Из ЗАГСа, да?
  - Да! - откликнулся он.
  - С кем это вы? - спросил из трубки Пятрусь, - Что значит женюсь?
  - Девушку встретил.
  - Девушку?! - у Пятруся что-то звякнуло, наверное, он держал в руках ложку и от восторга выронил её. - Лявон, я не ослышался? Вы сказали - девушку?
  - Да, - Лявон испытал досаду, ясно сознавая, что сейчас начнётся по-научному бестактное вторжение в личную жизнь.
  - Лявон, но вы уверены, что ваша избранница - на самом деле девушка? В полном, так сказать, смысле слова? У меня в памяти ещё свежо воспоминание о вашем эксперименте с бабушкой. На этот раз вы удостоверились? - голос Пятруся был совершенно серьёзен, и это удержало Лявона от резкостей. Насмешки бы он не потерпел.
  - Пятрусь, я абсолютно уверен, что она - особь женского пола, именно женского, - ответил он ровно. - Более того, здесь присутствует и моя мать, она также женщина.
  Пятрусь в большом волнении принялся выспрашивать подробности. Сначала Лявон отвечал нехотя, но постепенно исследовательское воодушевление Пятруся заразило его. Но разговор уже длился слишком долго, и он опасался, что мама удивится этому, войдёт и станет слушать. Лявону не хотелось, чтобы мама узнала о его связи с Пятрусём. Он стал прощаться, но Пятрусь не отпускал его, убеждая в необходимости новых изысканий и пытаясь на ходу продумать их методологию. Лявону пришлось пообещать Пятрусю, что он сегодня же приступит к экспериментам. Напоследок академик ещё раз выразил восхищение способностями Лявона и оставил свой номер, наказав звонить в любое время суток и как можно больше петь.
  
  После обеда - хотя, строго говоря, никакого обеда не было, Лявон только выпил стакан сока - они с мамой спели "Зимнюю дорогу". Она сидела в кресле, опустив на колени шитьё, а он стоял чуть позади, держась рукой за спинку. Они смотрели на кирпичную печку, глянцево-белую. Лявон представлял, что у печки стоит Алеся, повернув голову к окну, а о чём думала мама, понять было невозможно. Петь вдвоём Лявону нравилось больше всего - получалось сдержанно, но сильно. К концу песни мама прослезилась, в последнее время она легко плакала, безо всяких поводов. Свои слёзы она объясняла "так, просто так, Лёвушка", и он перестал спрашивать о причинах, делая вид, что ничего не замечает.
  Оставив маму заниматься выкройками и выточками, к которым она так пристрастилась, что забросила огород, Лявон поехал к Алесе. На гравии велосипед встряхивало, щитки назойливо дребезжали, но он разгонялся посильнее, и тряска смягчалась, а от напряжения и от шума воздуха в ушах механические звуки слабели - оставались только скорость и проплывающие мимо поля. А сверху его сопровождали огромные и дружелюбные облака - совсем как в его прежних мечтах. "Как хорошо! - думал он, - Может быть, больше ничего и не надо? Ехать сквозь поля, под облаками, и предвкушать встречу. Что лучше - сама встреча или её предвкушение?"
  Вечером, глядя, как Алеся расчёсывает волосы широким деревянным гребнем, а потом собирает их резиновым ремешком, Лявон пытался вспомнить, что было изображено на картинках в той книге о мужчине и женщине, которую давал ему смотреть Пятрусь. Но кроме тел с обнажённой кроваво-красной мускулатурой он ничего не помнил. Его сознание двоилось. "Женщина или нет?" - сомневался он и не представлял, как можно разрешить эти сомнения. И одновременно жмурился, ёжился от густо бежавших мурашек - при виде её поднятых рук, когда под бледной кожей проступали изящные длинные мышцы. Она повернулась и спросила с шутливым недовольством - он так и собирается жениться, с соплями? От этого голоса его обдало жаром. Ему стало совершенно понятно, что обследовать её тело, как он однажды обследовал тело старушки - унизительно и кощунственно. Он решил, что этому не бывать. Для научных изысканий можно выбрать любую другую сферу, надо только переключить внимание Пятруся.
  
  Уже в полной темноте возвращаясь домой, он подъехал к магазину и остановился у будки телефона-автомата, слабо освещённой фонарём на другой стороне улицы. Дверь со скрипом отворилась, в холодной трубке отозвались далёкие гудки. Лявон облегчённо вздохнул - ему не хотелось звонить из дома. Он развернул бумажку с телефоном Пятруся и с третьей или четвёртой попытки правильно набрал код города и номер. Тот сразу поднял трубку, как будто сидел у аппарата и ждал звонка.
  Лявон начал в лоб: он сказал, что теория Пятруся о конечности пространства и времени потерпела полное крушение, и предложил ему прокомментировать существование материи за пределами Минска. Но Пятрусь не страдал самолюбием, и смутить его было непросто. Он с ходу выдвинул новое предположение - о неопределённо широком кольце бытия вокруг Минска, угасающем пропорционально удалению от центра.
  - Но почему бытие непременно должно угасать или обрываться? - нападал Лявон. - Почему не предположить его бесконечность? Вполне традиционное решение вопроса.
  - А как вы объясните в таком случае песенное прозрение? Кстати, какой эффект дают песни там, где вы сейчас?
  - Эффект примерно такой же: ясность мысли и радость жизни. Но нельзя же подгонять под воздействие песен всю картину мира, согласитесь, - Лявон чувствовал, что уловка удалась, и Пятрусь отвлёкся от женского вопроса. Он чувствовал вдохновение, и продолжал: - Возможно, прозрение не показывает нам факты, а даёт только вектор для мысли? Оно не утверждает, что пространства и времени нет, но указывает направление, в котором их нужно искать?
  Пятрусь внимательно слушал, и Лявон перешёл от теорий к практике: он подробно рассказал о всех необычностях, замеченных им за пределами Минска. Строго говоря, настоящая необычность была только одна: они с Рыгором добрались до Кленовицы слишком быстро. Лявон подождал, пока Пятрусь сбегает за картой и прикинет правильное время, нужное для такого путешествия. Получилось, что идти нужно было не менее четырёх дней. Пятрусь торжествовал:
  - Видите! Всё-таки нарушения топологии налицо! Лявон, я в очередной раз рад, что имею удачу работать с вами. Сейчас переломный момент. Возможно, мы стоим на пороге революционного научного открытия!
  Лявон, уже зная, что поток красноречия лучше подавлять в самом начале, предложил продолжить исследования завтра утром, а пока отдохнуть и собраться с мыслями. Со вздохом облегчения он повесил вспотевшую трубку на рычаг. "Почему меня вообще волнует мнение этого Пятруся? Боюсь его разочаровать?" Но, несмотря на сомнения, перед сном он с особым тщанием завернулся в мокрую простыню и стоял у открытого в ночь окна почти полчаса.
  
  Утром он сказал маме, что должен съездить к бабушке, пригласить всех на свадьбу, ведь времени осталось совсем мало. Она одобрила поездку, но Лявону, внимательно наблюдающему за её реакцией, в мамином голосе послышались нотки неуверенности. "Как же ты, такой больной, поедешь? Нет, езжай, езжай! Движение - это жизнь, говорил китайский мудрец. Погода снова хорошая, пусть солнышко тебя погреет. Возвращайся к ужину", - мама погладила его по плечу и попросила заехать по пути к Алесе, позвать её на очередную примерку платья.
  В этот момент зазвонил телефон, и Лявон, сказав маме, что сам ответит, пошёл на кухню. Он уже начинал сердиться на Пятруся - сколько можно надоедать! Но это оказался Адам Василевич, который вкрадчиво спросил: сможет ли Лявон приехать в Минск для прохождения практики? Он обо всём договорился с Пилипом. Лявон сказал, что сейчас ему было бы очень неудобно возвращаться в Минск, не позволяют семейные обстоятельства. Адам Василевич отнёсся к отказу лояльно и пообещал позвонить ещё раз, поближе к началу учебного года. Лявон холодно попрощался, с неприязнью вспоминая ежедневную учёбу, сидение на бессмысленных лекциях и дурацких экзаменах. "Не вернусь туда", - подумал он отчётливо.
  Телефон зазвонил опять. Лявон вздрогнул и сердито схватил трубку:
  - Кто?
  - Привет, Лявон! Куда ты подевался? Это я, Янка! Давно не виделись! Зашёл бы, что ли?
  - Кто это? - спросила мама, входя на кухню.
  - Друзья, мам. Сокурсники, - отвечал Лявон, закрывая ладонью микрофон.
  Тем временем Янка начал декламировать свой свежий стих, проникнутый, по его словам, блоковским настроением:
  Волоокие сволочи
  Мне всю душу сгубили.
  Ни одной малой мелочи
  Загубить не забыли.
  В ризах чёрных, резиновых
  Ночью в ставни стучали,
  Мышек малых да ласковых
  Сапогами пугали.
  Пусть умру я, поруганный,
  Пусть погибну, оболганный,
  Но презренных предателей
  Прободаю проклятием!
  Лявон поспешил распрощаться с Янкой, сославшись на то, что его ждут. "Какая чушь. На кухонную тему у него получалось лучше", - думал он, пристраивая рюкзак на багажнике велосипеда. Мама вышла на крыльцо и смотрела, как он выводит велосипед за ворота. Он помахал маме рукой, затворил калитку и обстоятельно высморкался. Перед мамой и Алесей он старался не проявлять признаки простуды.
  
  - Далеко до этой деревни? - спросила Алеся, держа его за руку.
  - Километров десять, вон в ту сторону, - Лявон показал свободной рукой на далёкую полосу тополей, скрывавших железную дорогу. - Жаль, что я не смогу увидеть тебя в платье!
  - Ты правда хочешь увидеть? Но это же только примерка, тебе будет неинтересно. Хочешь, я дождусь тебя, и поедем вместе?
  - Нет-нет, поезжай пораньше, чтобы не задерживать маму с шитьём. А я вернусь поближе к вечеру.
  Он обнял её за шею и притянул к себе, поглаживая по тяжёлым волосам. Фауст, громко дыша, подбежал, игриво ткнулся головой и попытался протиснуться между их ногами. Лявон отстранился, потрепал его по взлохмаченному загривку и пошёл к велосипеду. Алеся присела на корточки, обхватив Фауста за мохнатую грудь, и смотрела, как Лявон отталкивается от земли и забрасывает ногу в седло. Набирая скорость, он оборачивался, а она вставала на носочки и махала ему вслед.
  
  Удаляясь от хутора и от деревни, Лявон чувствовал, как с него спадает полупрозрачная пелена, оболочка, тяжесть которой он ощутил только сейчас. Так уже было несколько раз - когда он впервые поднялся на крышу, когда они с Рыгором устроили разгром в банке - ощущение свободы, новых возможностей и открытости миру. Подъезжая к железнодорожной станции, где дорога сменилась на бетонную, Лявон был уже окончательно счастлив: оцепенение и прострация оставили его, сменившись свежестью, смелостью.
  Сплошной поток солнца заставлял щуриться, и он, остановившись на переезде через рельсы, приложил ладонь козырьком к глазам, чтобы прочесть название станции: "Конотоп". Это ни о чём ему не сказало. Стояла полная тишина, только в отдалении, в тополях, прерывисто пела пичужка. Рельсы блестели сталью, направо и налево. Перекатив подпрыгивающий, позвякивающий звонком велосипед через переезд, Лявон снова сел в седло и налёг на педали.
  Бетонная дорога превратилась в грунтовую. Цепь начинала скрипеть, он устал, а зелёным полям не было конца. Обернувшись, Лявон увидел, что уже прилично отъехал от Конотопа - линия тополей почти потерялась вдали. "Километра четыре-пять", - решил он и запел, чтобы ободриться. Но ноги гудели, в горле першило, и он очень обрадовался, когда за очередным поворотом появилась стайка тонких деревьев. Лявон остановился и прислонил велосипед к серому стволу. Погладил пальцами продолговатые, покрытые белёсым пухом листики, и, зевая, прилёг.
  
  Когда он проснулся, солнце уже клонилось к горизонту, просвечивая сквозь пушистую крону. Голова болела, гудела. "Снова я всё проспал! Придётся ночевать у бабули", - он мрачно вывел велосипед за рога на дорогу. Небо впереди было глубокое, синее. Повеял слабый ветер: горьковатый запах сухих трав. Лявон сделал несколько глотков сока и покатил вперёд - быстро, чтобы не пришлось ночевать в поле. "Хотя, если вдуматься, нормальный велосипед должен быть с фарой. Рыгор просто поленился".
  Теперь воздух стал прохладным, и Лявон даже застегнул верхнюю пуговицу рубашки. Показалась одна, другая, третья звезда, а потом они высыпали сразу все. Лявон смотрел на вечернее небо, но растворяться в нём ему мешало беспокойство. Он тревожился до тех пор, пока не увидел мягко проступающие в сумерках светлые стены с жёлтыми квадратиками окон. Это был домик, очень похожий на домик Алеси - без забора, с треугольной крышей, с трубой посередине. Он сбавил скорость и направил колёса к крыльцу. Звонок громко дребезжал на ухабах, и Лявон, обычно сердившийся на этот звук, сейчас радовался ему, стесняясь стучаться в дверь и рассчитывая быть услышанным хозяевами вот так, как будто не нарочно.
  Дверь отворилась, и на крыльцо вышла черноволосая фигура в белом платье. "Алеся!" - ёкнуло у Лявона в груди. Пронеслась мысль, что он каким-то чудом сделал крюк и снова оказался у её хутора. Он подъехал ближе и остановился, зажав раму между ног.
  - Ты кто? - спросила девушка. Кажется, это была не Алеся.
  - Меня зовут Лявон. Ехал к бабушке и заехал куда-то не туда. Куда меня занесло, подскажи?
  - Необычное у тебя имя, Лявон. Ты из Киева? - отвечала она глубоким певучим голосом, - Меня зовут Зоряна. Хочешь напиться?
  Лявон мелко потряс головой - его охватило сильное чувство дежавю. Он отказался от воды и всматривался в лицо Зоряны, плохо различимое в полутьме. Пахло далёким костром, а может полынью. Откуда-то из ночных полей донёсся чуть слышный смех, обрывок песни.
  - Кто это? - Лявон повернул голову в темноту.
  - Дивчины поют.
  Они помолчали. Там, откуда долетала песня, мерцал огонёк - дивчины зажгли костёр. "Водят хоровод. И все точь-в-точь такие же, как Алеся, - подумалось Лявону. - Но это просто подло! Это насмешка и издевательство!" Он снова попытался разглядеть Зоряну, а она приоткрыла дверь и позвала его:
  - Пойдём! Ты голодный, напевно? Оставайся у меня ночевать, завтра уже к бабусе поедешь.
  Лявон оставил велосипед у крыльца и поднялся в дом, удивляясь музыкальности здешних обитательниц. Внутри оказалось ярко и чисто. На белых стенах пестрели расписные тарелки, тканые коврики, сухие венки, репродукции маринистов; на столе, на подоконниках и на комоде стояли свежие букеты полевых цветов и множество мелких фигурок - костяных, фарфоровых, стеклянных.
  - Вот и хлебушек сейчас подоспеет!
  Улыбаясь, Зоряна усадила Лявона за стол с вышитой скатертью, а сама нагнулась к широкой печи и что-то двигала в глубине. Лявон с облегчением отметил, что на Алесю она походила только волосами. Фигура у неё была тяжелее, лицо - скуластее. Лявону не терпелось узнать, куда он попал, но спрашивать напрямую и выглядеть чудаком не хотелось. Пришлось хитрить: он спросил, есть ли у неё телефон, и она с некоторой обидой (думаешь, здесь у нас совсем цивилизации нет?) показала ему на жизнерадостно-жёлтый аппарат.
  - Можно позвонить от тебя в Минск? Я только скажу твой номер своему другу, а он перезвонит.
  Зоряна замахала руками: пусть даже не думает перезванивать! Разговаривайте, сколько хотите. Она не знала телефонных кодов и принесла увесистый синий справочник, смахивая полной ладонью пылинку с обложки. Лявон опустил толстый том на колени, открыл, и сомнений не осталось - Украина. Он набрал номер Пятруся, и тот снова взял трубку после первого же гудка. Зоряна занималась хлебом, и Лявон вполголоса описал Пятрусю свою поездку. Пятрусь вскричал: "Украина? Прекрасно!" - да так громко, что Зоряна оглянулась с удивлённой улыбкой.
  - Лявон! - радостно восклицал Пятрусь, - Вы знаете, что Сильвестров, автор наших с вами песен - именно украинский композитор? У меня родился просто роскошный план! Лявон, вы должны отыскать там Сильвестрова. Слышите? Этот человек владеет ключом к тайнам бытия!
  - Да как же я отыщу его, Пятрусь? Сами подумайте. Если б хоть адрес знать.
  - Проща-ай, сви-ите, проща-ай, зе-емле... - вместо ответа Пятрусь громко, с энтузиазмом запел одну из их любимых песен.
  - Какой весёлый у тебя друг! Поёт по телефону, - засмеялась Зоряна, - Что это он поёт?
  - Лявон! Что я слышу! - ахнул Пятрусь, - У вас там женский голос? Это правда? Дайте, дайте же мне с ней поговорить!
  Лявон, раздражённый абсурдностью ситуации, протянул Зоряне трубку и в сердцах встал. Пятрусь что-то вещал ей, а она хохотала, уперев руку в крепкий бок и закидывая голову. Потом они запели дуэтом "Прощай, свите", и Лявон невольно заслушался её низким, но удивительно нежным голосом.
  Когда песня была допета, Зоряна протянула трубку Лявону, но он покачал головой. Разговаривать ему не хотелось. Он выглядел таким уставшим, что Зоряна без лишних вопросов постелила ему в соседней комнате кровать. Лявон разделся, сложил одежду в ногах и опустился в постель. Перина приняла его мягко, прохладно и глубоко. "Нарушения топологии, - лениво думал он, нежась кожей плеча о подушку. - Нелинейность пространства. Час-другой езды на велосипеде - и ты уже в неведомых краях. Но кто готов определить, есть нарушение или нет? Кто измерит линейность? Где эталон?" Он вспомнил, как во время последнего посещения банка разжился картой мира, и она наверняка лежит в рюкзаке. Завтра, завтра.
  
  Глава 5. Неудачи Рыгора
  
  Бодро шагая в сторону Варшавы, Рыгор вспоминал прелести Эвы и удивлялся её необъяснимой застенчивости. "Хорошая девка! Но этот её Яцек-Воццек... Ну и ладно. Зачем мне лишние проблемы? Найду другую полечку, ещё получше". Под воздействием пива и лесного воздуха его мысли принимали серьёзное направление. "А ведь и правда - жену надо искать. Шутки шутками, но чего зря время терять?" И постепенно в его воображении нарисовалась сцена из недалёкого будущего, в которой он сидел в мягком кресле, посасывая солёные волокна сушёной рыбки, потягивая холодное пиво, а рядом с плитой, в туго затянутом переднике, хлопотала Эва. Густо пахло варёной свёклой и чесноком, стучал по разделочной доске острый ножик. Эва распрямлялась, смеялась ему, влажной рукой убирая со лба золотистую прядь. Вбегали две маленькие девочки в розовых платьицах и гольфах, хохотали и карабкались к нему на колени. Звучал... Кто же звучал? Брукнер? Он почувствовал, как к горлу подступает комок, а в уголках глаз набухает горячее. Чтобы отвлечься, Рыгор громко запел "Der Wanderer".
  Вокруг лежали роскошные тёмно-зелёные дубравы, а под ногу то и дело попадал крупный жёлудь в шероховатой шапочке. Время от времени в отдалении начинала отсчёт и замолкала кукушка, один раз через дорогу перелетел чёрный дятел. Солнце уже не пекло и стояло низко над деревьями. Ночевать в лесу не хотелось; Рыгор решил немного отдохнуть и проверить, что вкусного положила ему в рюкзак Эва, а потом ускориться и прийти куда-нибудь до наступления темноты. Облюбовав один из ближайших дубов, росший на небольшом пригорке, он свернул на обочину и, пересекая полосу высокой травы, чуть не наступил на большой и толстый гриб-боровик. Повинуясь охотничьему инстинкту, он тут же нагнулся и сорвал его. Плотный, упругий, липкий гриб пах волшебно, и Рыгор зажмурился от удовольствия. Но что с ним теперь делать? Он растерянно осмотрелся и заметил неподалёку ещё два боровика, чуть поменьше. "Разведу костёр, поджарю! Не пропадать же добру", - Рыгор снял с плеч рюкзак и расчистил ногой от листьев площадку для костра.
  Он уже нанизывал грибы на прутик, шляпки отдельно, а ножки отдельно, и наклонял голову, избегая синеватого дыма, когда вдали послышался звук мотора. "Неужели Эва передумала и хочет меня подвезти?" Но двигатель был явно не фиатовский. Звук приближался; Рыгор встал, сжимая дымящийся шашлык. Из-за поворота вылетел небольшой джип, поднимая за собой мутное облако пыли. Рыгор подался к дороге, махая рукой. Джип заметил его, затормозил, остановился рядом. Пыль медленно оседала. За рулём сидела другая женщина, не Эва - крашеная, с холодным лицом и тёмными очками.
  - До города подбросишь? - спросил он весело в опустившееся стекло.
  - Мы, кажется, незнакомы. Почему вы обращаетесь ко мне на "ты"? - с претензией в голосе сказала женщина и двинула правой рукой, собираясь включить передачу.
  - Стойте-стойте! Всё нормально! Можем и на "вы", если хотите. Довезите до города, я заплачу.
  Она пренебрежительно ответила, что не нуждается в деньгах. "Дура", - понял Рыгор, и, не вступая в разговоры, чтобы не нарушить её слабое, неявное согласие, он сбегал за мешком, раскрыл дверцу и положил его на бежевое сиденье. В салоне сладко пахло духами. Её лицо повернулось к нему, напоминая цветок, поворачивающийся к солнцу. Рыгор не спешил садиться. Нагнувшись в салон и касаясь затылком мягкого потолка, он невинно попросил отъехать метров на пятьдесят вперёд и подождать его там.
  - Зачем?
  - У меня здесь костёр, нужно его погасить! Воды у меня нету, поэтому придётся использовать внутренние резервы организма... Понимаете?
  Она брезгливо отвернулась от него и положила ладонь на рычаг. Хотя мешок был полон денег, Рыгор не волновался и знал, что она не уедет. "Из презрения не уедет, - думал он удовлетворённо, заливая костёр, - Уехать с моим мешком значило бы для неё признать ценность мешка, а следом и мой статус хозяина ценности". Костёр ещё дымился в середине, но земля вокруг влажно темнела. Рыгор застегнулся и пошёл к машине. "Шкода! Ишь ты. А ведь она может выбросить мешок и уехать?" Он ускорил шаг и успел. Опускаясь на сиденье, рассмотрел краем глаза женщину: свободный чёрный костюм, скрывающий грудь, худые коленки, костистые руки с красными когтями. Они тронулись. "Шкода" мчалась мягко и тихо, из кондиционера веял ароматный ветерок.
  - Хотите анекдот? - нарушил молчание Рыгор. Она не возразила. - Встретились как-то раз пространство и время. Поболтали-поболтали, а потом пространство и говорит: давай кто быстрей вон до того дерева добежит? Спорим на одно измерение? Ну давай! И побежали. Обычно они одинаково бегали, а тут время - хлобысь! - и повалилось, на шнурок наступило. Пока поднялось, отряхнулось, туда-сюда, а пространство уже у дерева стоит. Ну чё, говорит, времечко? Отдавай одно измерение, по честному чтобы. Потом отыграешься. Погоревало-погоревало время - да куда денешься? Отдало. И стало у пространства три измерения, а у времени только одно осталось.
  - Сами сочинили? - спросила она холодно, не глядя в его сторону.
  - Да! Как вы догадались?
  - Заметно.
  - Ну... - он не знал, что сказать, и попытался развлечь её рассуждениями. - Представьте, если бы у времени было два измерения, а? И возможность управляемого перемещения? Вправо, влево, м?
  Она не отвечала, делая вид, что сосредоточена на дороге. На взгляд Рыгора, сосредотачиваться было совершенно не на чем: снова начался гладкий асфальт с каймой аккуратных белых столбиков. Он недоумевал, почему она так высокомерно ведёт себя с ним. Может, боится? Несмотря на худобу, она показалась ему привлекательной, и он стал продумывать ещё одну попытку наладить разговор. "Надо рассказать, что я - автослесарь. Хоть что-то да найдётся в её Шкоде, требующее внимания специалиста". Но только он открыл рот, собираясь начать, как в кармане зажужжал и запел мелодию телефон. Донельзя удивлённый, он суетливо завозился, извлекая мобильник из тугого джинсового кармана. Кто это мог быть?
  - Алё? - произнёс он осторожно, наконец достав трубку.
  - Здоров, Рыгор, - сказал я.
  - Здоров... Это кто?
  - Не узнал? Богатым буду, - я засмеялся. - Это Пилип! Как телефоны чинить, так ты помнишь обо мне, а как мне что надо - уже и не узнаёшь. Где пропадаешь?
  - Да я это... - Рыгор судорожно соображал, что сочинить. Сказать о тюрьме и о разрыве с властями? Или не говорить? О простуде? О прозрениях? - Да я тут выехал по делам, понимаешь... А ты что, наладил связь, выходит?
  - Уж с неделю как починил! Ждал тебя, ждал, а ты куда-то задевался. Помнишь, что обещал мне?
  - Да помню конечно. Сделаем, Пилипыч, всё сделаем! - Рыгор оправился и заговорил уверенно и убедительно. - И фамилию сменим, и в загран отправим. Потерпи недолго, я как только вернусь - сразу к тебе.
  - Смотри мне, Рыгорка, а то ведь я могу и назад всё сломать, - мрачно пошутил я.
  Рыгор убеждал меня всё красочнее - женское соседство его вдохновляло. Достоинство, зрелость, чувственная хрипотца. Я постепенно успокоился и стал прощаться. Рыгор облегчённо пикнул кнопкой отбоя и взглянул в сторону женщины. Как её зовут, кстати? Надо узнать. Она как будто почувствовала - покосилась на него и спросила, где остановить. Он вскинулся: за стёклами и в самом деле уже проплывали вечереющие предместья.
  - Да где-нибудь у магазина... Поужинать пора. А скажите, вам автомеханик не нужен?
  Вопрос прозвучал слишком некстати, и она отрицательно покачала головой, даже не вникая в смысл. Рыгор зло стиснул зубы, отвернулся и стал искать за окном съедобную вывеску. Было бы неплохо узнать, Варшава это или ещё не Варшава, но он решил, что больше рта не раскроет. Снаружи мелькали аккуратные кирпичные домики со светящимися кое-где жёлтыми окошками, навстречу проносились чистые разноцветные автомобили. В горле у Рыгора знакомо зацарапало, и он, сдерживаясь, начал кашлять. В последние дни кашель становился всё неприятнее, и во время приступов смутно болело в глубине груди. Пока он, обхватив себя руками и сжав зубы, кашлял, машина остановилась.
  - Вот здесь можете поужинать. Съешьте горячего супа, - её голос жалостливо смягчился.
  Рыгор коротко поблагодарил и, продолжая кашлять, выбрался на выложенный серой брусчаткой тротуар. Он ещё надеялся, что она остановит его и скажет пару примирительных слов, или даже... Но дверь хлопнула, и джип, глухо рыкнув, укатился.
  
  Он стоял перед трёхэтажным зданием, выкрашенным в жизнерадостный бежевый. Двери ближайшего подъезда были гостеприимно раскрыты наружу, а над ними изящными рукописными буквами значилось: Ресторан "Сметана". До сих пор Рыгору ни разу не приходилось бывать в ресторане, он только слышал, что это несообразно дорогое развлечение, исключительно для толстосумов. А тата рассказывал ему, как однажды в бурной молодости бывал в ресторане и оставил там всю свою месячную зарплату. "Вот же старый врун!" - с теплотой вспомнил Рыгор и вошёл. Напротив входа помещалась барная стойка с ярко освещёнными рядами пёстрых бутылок, а направо уходили в шахматном порядке резные столики. Сложенные домиками белые салфетки, зелёные вязаные абажуры, мягкий и уютный свет.
  Приступ кашля прошёл, но Рыгор успел по инерции кашлянуть ещё несколько раз, и за стойкой его услышали. Зашуршала складываемая газета, и появилась официантка в строгом чёрном костюмчике, с кожаной папкой в руках. Невысокая, худенькая, со светлыми, собранными в хвостик волосами и слегка неправильным лицом, она так понравилась Рыгору, что он напрочь забыл о надменной владелице джипа. Она предложила Рыгору выбрать место по вкусу, и он, оглядевшись ещё раз, сел диванчик возле окна. На груди у неё был приколот квадратный значок с именем: Катерина. Она протянула ему раскрытую папку, в которой оказалось многостраничное меню с названиями и фотографиями блюд, и спросила, не принести ли что-нибудь сразу.
  - Пиво холодненькое есть у вас?
  - Конечно есть! Какое вы хотите?
  Она стала длинно перечислять сорта. Рыгор не слушал и глядел на её лицо - как она говорит. Большие глаза смотрели неподвижно и чуть-чуть дико, а кончик широкого носа еле заметно двигался в такт губам. От крыльев носа опускались две трогательные морщинки. Губы замерли, и Рыгор понял, что она всё рассказала и ждёт ответа. Он попросил принести самое первое из списка. "Старопрамен?" - уточнила она, кивнула и ушла. Рыгор листал меню, но ни фляков, ни зраз, которые так ему понравились у Эвы, он не нашёл. Впрочем, все блюда были подробно и аппетитно описаны, и от одних только соусов Рыгор несколько раз сглотнул. Часто упоминались загадочные кнедлики, и, пока он пытался найти их фотографию, официантка принесла пиво в высоком бокале. Она поставила бокал на квадратную картонку с надписью "Б. Сметана", и, увидев, что он ещё изучает меню, собралась уходить.
  - Катя! - позвал её Рыгор, и она услужливо повернулась к нему. - Катя, почему вы называетесь "Сметана"? У вас вся еда со сметаной?
  - Нет, что вы! Это название - в честь композитора Сметаны. Знаете такого? - просто ответила она. - Хотите, я вам сейчас включу его музыку?
  - И как я не догадался! - Рыгор хлопнул себя по голове, - Конечно включите. Может, у него песни есть? Включите песни, послушаем вместе. Но почему именно он? Назвали бы "Мендельсон" или "Глинка"?
  - Потому что Сметана - это наша гордость! Почти всю жизнь он работал здесь, в Праге, а знают его во всём мире. Он писал только о Чехии, о чехах и прославил нашу культуру.
  "Значит, я всё-таки в Праге, а не в Варшаве", - Рыгор окончательно запутался и больше ни о чём не спрашивал, чтобы случайно не услышать перед едой ещё какие-нибудь неожиданные новости. Он ткнул пальцем в самую большую фотографию - жареная свинина с кнедликами, капустой и огуречным соусом. Проследив, как Катерина быстрой и нервной походкой удаляется на кухню, он отпил пива и закурил, откинувшись на диване. Он пытался думать о странностях пространства и открывающихся возможностях, о том, что надо бы позвонить и рассказать обо всём Пилипу - пусть не парит голову и отправляется в путешествие сам, но мысли неуклонно возвращались к женской теме вообще и к официантке Кате в частности. Заиграла музыка. Видимо, песен не нашлось, и Катя поставила симфонического Сметану. Рыгор узнал "Влтаву". Какая красивая девушка! В чём именно состоит её красота? Лицо, руки, ноги - по отдельности всё было вполне обычным. Он волновался. Закурил ещё раз, сделал несколько глотков. Сигареты курились мгновенно, бокал быстро опустел.
  Скоро появилась Катя с подносом. Она положила перед ним вилку и нож, поставила огромную дымящуюся тарелку. Рыгор попросил её сесть рядом, но она поблагодарила и отказалась, сославшись на неотложную работу.
  - Да какая работа? Никого же нет во всём зале, только я! - Рыгор поднял руки и улыбался, а она беспокойно оглянулась по сторонам. - Катенька, пожалуйста! Составь мне компанию! Прошу тебя.
  Сказав, что им запрещено так делать, и её могут наказать, она неуверенно села напротив. Рыгор спросил, где обещанные кнедлики, и Катя показала ему на дольки распаренного белого хлеба. Просто хлеб? Он был немного разочарован, но в сочетании с огуречным соусом кнедлики оказались так хороши, что Рыгор невольно опять вспомнил тату с его кулинарными изысками. Он спросил у Кати, что интересного можно посмотреть в Праге, и она, как будто ожидая вопроса, начала рассказывать о мостах, о соборах, о фонтанах.
  - Ты покажешь мне самое интересное?
  - Сегодня уже поздно, скоро совсем стемнеет. Лучше завтра утром погуляйте по городу. Лучше всего купите путеводитель, они на каждом углу продаются, - вежливо отказалась она.
  - Но одному не так интересно! Мне хочется с тобой, - настаивал Рыгор. - Когда у тебя выходной?
  Катя сказала, что не сможет помочь ему даже в выходной, она замужем. Рыгор поинтересовался о её муже, мрачно ожидая, как она замнётся, запнётся и затруднится. Но Катя охотно описала его: Мартин работал юристом в туристической компании, увлекался фотографией и футболом. Он чем-то похож на актёра Владимира Меншика. У них две дочери, Тереза и Кристина, Тереза в этом году пойдёт в колледж. Мартин каждый день заезжает за ней к концу смены, добавила она значительно. Рыгор уже не смотрел на её лицо, опустив глаза в тарелку. Она помолчала, потом пожелала приятного аппетита и ушла. "Хотел бы я поглядеть на этого Мартина с дочками, - думал Рыгор с озлоблением. - Достали уже эти фантазии. Вот бы её простудить, сразу бы проверили, есть Мартин или нету его. Да и чёрт с ней". Он доел капусту, положил на стол стодолларовую купюру и вышел.
  
  На улице уже зажглись фонари, освещая низы тополиных крон и первые этажи аккуратных домиков. Хотелось пить, но возвращаться в "Сметану" он не стал. Он медленно пошёл куда-то вперёд, рассматривая вывески над дверями уже закрытых магазинчиков. Скоро он увидел впереди мост, на который поднималась дорога, и набережную внизу. "Наверное, это и есть Влтава", - он пересёк улицу и по наклонному тротуару спустился вниз. За каменным парапетом темнела спокойная река, её течение различалось только по отблескам отдельных струй. Рыгор представлял Влтаву значительно более широкой - и скорее всего, это был один из её притоков. Противоположный берег холмом уходил вверх, там виднелся двуглавый белый собор с высокими шпилями. Рыгор свернул под мост.
  Каменные стены с еле видными в темноте граффити отражали звук шагов, а впереди полукругом светлел выход на ту сторону моста. Сразу за мостом располагалось широкое летнее кафе с красной натяжной крышей, освещённое разноцветными гирляндами. За одним из столиков хохотала компания, блестели бокалы. Рыгор подошёл к стойке и спросил у рыжеволосой барменши пива на вынос.
  - Какого вам?
  - Любого, кроме "Старопрамен", его я уже пил сегодня.
  Барменша, полная миловидная женщина с круглым лицом, понимающе улыбнулась, достала из холодильника запотевшую бутылку "Будвайзера" и попросила один евро. Рыгор положил перед ней сто долларов, других денег у него не было. Барменша развела руками и попросила его найти поменять деньги в одном из банков. Она указала рукой направление, по которому можно найти круглосуточный обмен валюты. Рыгор поблагодарил, откупорил банку и пошёл прочь, оставив свою банкноту.
  - Эй, молодой человек! Вернитесь! - звучно позвала она. - Этого слишком много! Заберите ваши деньги!
  Компания с бокалами оборачивалась на него женскими лицами, смеялась, но Рыгор на сегодня был пресыщен общением. Ему хотелось принять душ, сменить одежду и полежать на прохладном свежем белье. Он опасался, что барменша погонится за ним, но она быстро затихла, видимо привычная к чудачествам туристов. Становилось прохладно. Рыгор вглядывался в жилой квартал справа, намереваясь найти там ночлег. Река здесь расширялась и тоже уходила вправо, и он продолжил путь по набережной, рассчитывая, что она выведет его прямо к цели. Вскоре, миновав небольшой полуостров с памятником в восточном стиле, он вышел к дороге, за которой возвышалась длинная многоэтажка. Напротив пешеходного перехода чернела арка, ведущая во двор дома.
  Рыгор настороженно нырнул в черноту и оказался на плохо различимой внутренней территории, со смутными заборами, деревьями, припаркованными машинами и скамейками. Ближайший подъезд был заперт на кодовый замок незнакомой конструкции, но окна первого этажа, не забранные решётками, беззащитно поблёскивали. Рыгор потоптался на месте, вглядываясь в землю: не валяется ли под ногами подходящая железяка? Тротуар был пуст и чист, и он побрёл вдоль стены, напрягая зрение. Жидкие кустики, скамейки из слишком толстых для отлома брусьев, плотно пригнанный к отверстию люк. "Так всю ночь можно искать! Не хрен делать больше", - Рыгор допил последние глотки пива, размахнулся и изо всей силы запустил бутылку в ближайшее окно.
  Звон разбитого стекла прозвучал оглушительно, мелодично посыпались осколки. В ближайшей "Шкоде" уныло заголосила сигнализация. Через несколько секунд в разбитом окне загорелся свет и раздался возмущённый визг. Стали зажигаться ближайшие окна. Втянув голову в плечи и пригнувшись, Рыгор побежал дальше, прочь с освещённого пространства. Не споткнуться бы в такой темени! Через несколько подъездов он остановился и перевёл дух. Кажется, его никто не преследовал. "Шкода" пикнула и замолчала, но перед разбитым окном появились люди, они размахивали руками и возбуждённо говорили. "Бутылкой, чем же ещё!" - долетело до него. "Вот черти! И откуда здесь столько народу?" - и Рыгор досадливо выругался.
  Свежие пивные пары не давали ему унывать, он придумал новый способ: подошёл вплотную к дому и двинулся по узкой дорожке между стеной и кустиками, подняв руку и толкая рамы. Всё-таки лето, должны же быть открытые окна? Очень скоро его предположение подтвердилось: одно из окон поддалось, беззвучно отворилось внутрь и застыло на полпути, как бы маня за собой, в загадочную темноту квартиры. Рыгор схватился руками за основание рамы, подпрыгнул, шаркнул ногами по стене, подтянулся и с большим трудом навалился грудью на подоконник. В этот момент он вдруг сообразил, что если окно открыто, то квартира наверняка обитаема. "Постараюсь тихонечко, - решил он, - На цыпочках. Пройду насквозь. Главное в подъезд попасть, а там уж найду что-нибудь подходящее". Он стал осторожно перелезать через подоконник и вдруг задел рукой керамический цветочный горшок, тут же полетевший на пол и с грохотом расколовшийся. В глубине комнаты по-женски вскрикнули, завозились, послышался звук передвигаемого стула и быстрые шаги. И не успел Рыгор податься назад, наружу, как ему со скрипом врезали стулом по голове. Он рванулся, толкнулся и упал вниз, на кусты. С трудом встав на ноги, он побежал к ближайшей арке, а вслед ему швырнули чем-то тяжёлым, хрустнувшем и треснувшем при падении.
  Свернув за угол, он ощупал затылок. Крови не было - наверное, по голове попали обтянутым тканью сиденьем. "Ну и денёк выдался! Сплошная невезуха!" - он в сердцах сплюнул. Пнув напоследок стену неприветливого дома, он вышел из арки и снова оказался на набережной. Иного выхода, как вернуться к летнему кафе и взять ещё пива, он не видел.
  Компания уже разошлась, и барменша протирала пухлой ручкой последние бокалы. Она ничуть не удивилась Рыгору - по её улыбке было видно, что она не сомневалась в его возвращении. Она достала из большого кармана сто долларов и протянула ему:
  - Забирайте! Та бутылка - за счёт заведения.
  - Что за ерунда, - махнул он рукой, - Дай лучше ещё одну. Спрячь, спрячь! Считай, что я купил пиво на все деньги. Дай ещё две и вон ту булку с сосиской.
  - Сэндвич? Разогреть вам? - она положила сэндвич на белую пластиковую тарелочку, поставила в микроволновую печь и попыталась пошутить: - Может, вам сразу упаковку пива?
  - Давай лучше сразу две упаковки, - серьёзно ответил Рыгор. - А в банках нету? Чтоб нести легче было. Как тебя зовут?
  Её звали Вероника. Она сходила в подсобку и принесла две картонные упаковки с ручками, по шесть бутылок в каждой. Рыгор уложил одну упаковку в мешок, а ко второй приступил сразу, жуя и нахваливая сэндвич. Он искоса рассматривал Веронику, которая болтала что-то о двух предстоящих праздничных днях и ожидаемом наплыве туристов. Чем больше он смотрел, тем больше она нравилась ему: округлое лицо, крашеные рыжие волосы, постриженные чёлкой, полные мягкие губы, крепкие загорелые руки. Вероника поглядывала на часы и иногда озабоченно поворачивала голову к дороге. Она пожаловалась, что уже пора закрываться, а Томаш всё не едет и не едет. Снова в своём баре сидит, что ли? Рыгор вызвался помочь ей, и они вместе составили стулья в стопки, сдвинули столы и опустили широкую роллету над стойкой.
  - Возьми меня с собой, - оптимистично предложил Рыгор, закуривая. - Как-то так вышло, что мне переночевать негде.
  - Что ты! Я не могу! - помахивая сумочкой, она смотрела на дорогу. - У меня же есть Томаш.
  - Что ещё за Томаш?
  - Это мой шеф, - объяснила Вероника и хихикнула: - и по совместительству бойфренд! Мы вместе живём. Ну куда я тебя возьму? Поищи отель или хостел, их здесь как грибов.
  - Все ты выдумываешь! - с досадой сказал Рыгор. - Нету никакого Томаша!
  - Брось. Я бы не стала тебя обманывать! Ты мне нравишься, но что я могу поделать?
  Для доверительности она взяла Рыгора под руку, и от этого прикосновения он обмяк. Дрогнувшим голосом он попросил Веронику позволить хотя бы проводить себя. Она не стала сопротивляться, заметив, что если Томаш застанет её с посторонним, то сам виноват: не идти же ей ночью одной. Так, под ручку, они и пошли. Она махнула сумочкой вперёд, показывая на дом, в котором живёт, и принялась рассказывать историю своих переездов с квартиры на квартиру. Это был именно тот дом, в котором Рыгор уже пытался побывать полчаса назад, но он ничуть не испугался. Впотьмах не узнают. Он слушал Веронику вполуха, сосредоточив внимание на том, чтобы идти с ней в ногу. Рассказ доставлял ей явное удовольствие, и, чтобы успеть его выложить Рыгору, она шла всё медленнее и медленнее. Кончилось тем, что в самом апогее эпизода с очередной транспортировкой мебели они остановились в арке. С горящими глазами, со свободной правой рукой, бурно жестикулирующей. Она хотела высвободить и левую руку, но Рыгор не пустил, прижал локтем. Вероника запнулась и удивлённо взглянула, а он неудобно обнял её за плечо и потянул к себе. Она упёрлась ладонью ему в грудь и так отчаянно зашипела, что он разомкнул руки и отступил на полшага.
  - Ты что делаешь?! А если Томаш увидит?!
  - Тихо, тихо, я же просто пошутил!
  Рыгор принял самый невинный вид, и попытался отвлечь Веронику ещё недосочинённым анекдотом, импровизируя на ходу:
  - Встретились как-то раз Дворжак, Чапек и Мрожек и поспорили, что круче - музыка, литература или театр. Дворжак говорит: музыка круче! Триста лет прошло, а Баха ещё слушают! Чапек говорит: литература круче! Полторы тысячи лет прошло, а Гомера ещё читают! Мрожек говорит: не, ребята, не о том вы спорите, театр так крут, что с ним по крутизне реально ничто не сравнится! Дворжак и Чапек удивляются: почему это театр крут? А Мрожек смеётся: потому что в театре буфет есть! И побежал от них, хохоча. Дворжак и Чапек за ним бегут и кричат: так ведь в консерватории тоже буфет есть! так ведь можно книжку читать и чай пить с пирожными! А Мрожек уши пальцами заткнул, хохочет и убегает во всю прыть. Так и не догнали.
  К середине анекдота Вероника прыснула, а услышав концовку, наморщила лоб и издала звук, равно похожий и на смех, и на всхлип. Она заливалась, держась за его рукав, и Рыгору было очень приятно. Отсмеявшись, она стала прощаться, но Рыгор увязался за ней до подъезда, а когда она ввела код и вошла внутрь, вставил ногу в дверь, помешав ей закрыться. Она говорила что-то сердитое, но он невозмутимо следовал за ней по лестнице на третий этаж. На площадке она повернулась к нему и крикнула:
  - Уходи! Уходи! Вот-вот Томаш появится - он тебе морду набьёт!
  Вероника поспешно отомкнула свою дверь, высокую, металлическую, и, оглянувшись злым лицом, попятилась, хлопнула. Ухнуло эхо, щёлкнул замок. Рыгор, на этот раз не рискнувший наглеть и вставлять ногу в дверь, приблизился и посмотрел в глазок. Неясная светлая точечка ничего не сказала ему. Он опустился на корточки у стены напротив и достал ещё одну бутылку. "Посмотрим-посмотрим на этого Томаша", - думал он мстительно, прислушиваясь к лестнице. Томаш всё не шёл. Прождав десять минут, Рыгор бросил окурок в опустевшую бутылку, тот пшикнул. Он встал и нажал кнопку звонка - вдруг она примет его за Томаша и откроет? Внутри громко заиграла торжественная мелодия из симфонии Дворжака, плавно затихла. Кроме смутного шороха, ни одного звука из квартиры не донеслось. Он прошёлся по скрипучему линолеуму. Соседские двери тоже были железные и неприступно открывались наружу - ногой такую не выбьешь.
  Рыгор снова сел на пол под зелёным электрическим щитком, вытянул ноги. Он невыносимо устал, настроение застыло намного ниже нулевой отметки, и даже петь не хотелось. Со смутной тоской он вспомнил свою комнату, диван, лампу, страницы "Земли Санникова" со следами щей и табачными крошками в складках разворота. Поёрзав на рюкзаке, он горько задремал.
  
  Скрипнуло, лязгнуло - он открыл глаза и увидел, как через дверь, ведущую с лестницы, в мутно-сером утреннем свете вдвигается монументальный, статный зад, обтянутый цветастым халатом. Мерные движения зада намекали на труд, совершаемый торсом, и верно: скоро появился живот, грудь, склонённые плечи, опущенные руки в жёлтых перчатках, и, наконец, голова со спутанным, полуседым-получёрным клубком волос на затылке. Уборщица за утренней помывкой подъездного пола.
  Могучие ноги в твёрдых туфлях напряглись, тело распрямилось, лицо повернулось к Рыгору. С тряпки капало нечистым.
  - Ты чей? - пробасила она, щуря маленькие глазки, - Ты чего здесь?
  - Да вот лежу, - игриво и томно протянул он, потягиваясь и подробно разглядывая её. - Как тебя звать?
  Спросонья ли, но уборщица ему определённо нравилась: мощные голени фигурно напрягались под шерстяными колготами, живот пучился, но не слишком, грудь уверенно распирала халат, лицо терялось в лучах лампы за её спиной. Рыгор протянул руку и дотронулся до её прохладной икры, нежно сжал, чувствуя пульс плоти под тёмной тканью. Но мечтам о взаимной ласке не суждено было воплотиться - уборщица расценила его порыв как злую обиду. Хлёстко, с плеском, она стегнула тряпкой Рыгора прямо по лицу:
  - Ах ты сволочь! Ишь что удумал! Ах ты бомжатина! А ну пошёл отсюдова!
  Размазывая грязную жижу по лицу, спотыкаясь, пряча голову, Рыгор бросился к выходу с площадки. Она отступила на шаг, давая ему проход, а потом ещё раз вытянула своей мокрой мерзостью по его уворачивающейся спине.
  
  Глава 6. Как Лявон скитался
  
  Проснувшись необычно рано для себя, на рассвете, Лявон повернулся с бока на спину, чтобы поразмыслить. Пружины взвизгнули, матрас мерно закачался. "Как они спят в таких постелях? Слишком мягко, будто в гамаке". Он замер, и качания постепенно улеглись. Но спокойно помыслить не удалось - заслышав звуки пружин, вошла Зоряна. Она широко улыбалась и держала в руках глиняную кружку и округлый ломоть хлеба.
  - Вот, завтрак тебе принесла. Покушай.
  Лявон досадливо поблагодарил её, и, не сдержавшись, заметил, что ни кушать, ни пить людям вовсе не обязательно.
  - Какой ты колючий! - она ничуть не обиделась и смотрела лукаво.
  Он огляделся в поисках одежды. Брюки и рубашка, выглаженные, аккуратно висели на спинке стула в углу. На сиденье лежала стопочка свежих, чистых платочков. "И зачем она так старается?" Лявон встал, чуть не потеряв равновесие от качнувшегося матраса. Зоряна, нежно наклонив голову и оправляя толстую косу, наблюдала, как он одевается.
  Лявон прошёл сквозь дом, на крыльцо. Она не удерживала. Её улыбка говорила: ты никуда не денешься, вернёшься. Лявон, делая вид, что не замечает намёков, с серьёзностью спросил её, где можно найти Сильвестрова. Зоряна предположила, что в Киеве, всё-таки это столица. Киев, по её словам, лежал как раз в той стороне, откуда приехал Лявон. Но возвращаться было глупо - Зоряна наверняка ошибалась. Исключительно в силу привычки поколебавшись, Лявон спустился по ступенькам и положил руки на руль велосипеда. Резиновые рукоятки, прохладные и влажные от росы. Рюкзак отсырел и осунулся.
  - До свиданья, Зоряна. Спасибо.
  Не сказала ни слова. Наверное, смотрит насмешливо. Он тщательно высморкался и тронулся. Не оглядывался. После вчерашней нагрузки ноги гудели. Петляя, он выехал на дорогу, осматриваясь по сторонам. Там, вдалеке, в жёлто-зелёных травах, откуда вчера вечером доносилось пение, темнело пятно от костра. Где теперь те ночные девушки? Отсыпаются за холмами? Улетели на луну? Солнце поднималось над головой. Он налёг на педали. Ногам постепенно возвращалась сила и упругость.
  
  По пути ему ещё несколько раз попадались хутора, похожие на хутор Зоряны, но пониже, с соломенными крышами и как будто скруглёнными стенами. Все они лежали чуть в стороне от дороги, и Лявон даже не сбавлял скорости. Он думал об Алесе, о её трогательной фигурке с прямыми худенькими плечами, как она махала рукой ему вслед. Она ждёт и волнуется... Но он должен ехать вперёд. Раскрыть тайны мироздания и с чистой совестью вернуться. Иначе никогда не будет покоя. Рано или поздно. Лучше рано. Лявон налегал на педали, и от усилий тела грустные мысли отступали, сбивались в комок. Один раз он обогнал стайку босых девушек в подоткнутых белых платьях и разноцветных косынках, несущих на плечах длинные вилы. Он спросил, далеко ли до Киева, и они разом расхохотались с ответ, наклоняясь друг к другу и прикрывая ладошками загорелые лица.
  Завидев на горизонте вытянутые, высокие деревья, он догадался, что это - кипарисы. Кажется, о них было в одном из читанных им журналов. Кипарисы стояли вдоль дороги двумя длинными, редкими рядами. Достигнув первого дерева, он остановился, опустил велосипед на траву и прошёлся, разминая ноги. Потрогал гладкий ствол. Листья у кипариса оказались узкие, жёсткие, блестящие, похожие на лавровые из пакетика с приправой.
  Небо было бледно-голубым, ярким, очень высоким, без единого облачка. Лявон прислушался к себе: спать не хотелось. Голова не болела, насморк еле теплился. "Я почти здоров. Что же будет?" - он тревожно всматривался в холмистый горизонт. За сутки он не спел ни одной песни, но мир от этого не рухнул, только настроение немного ухудшилось. Наверняка Пятрусь шарлатан или восторженный дурак. А песни не имеют никакого отношения ни к пространству, ни ко времени - просто они настолько красивые, что до слёз нравятся нам. Лявон решительно поднял велосипед, звонок звякнул. Он покатил дальше, с лицом суровым и целеустремлённым. Куда конкретно он едет и зачем едет, Лявон старался не думать.
  
  Солнце жарило. Кипарисовая аллея оборвалась невнятными кустиками, дорога пошла вниз. Холмы кончились, и впереди, в колеблющемся мареве, проглядывал удивительно прямой горизонт. Трава пожухла и поредела, открывая светлую песчаную почву. Лявон свободно катился по пологому склону, время от времени подкручивая педали для скорости. Жаркий ветер гладил лицо, посвистывал в ушах. Он всматривался в необъяснимо ровное пространство, почти не отличающееся по цвету от неба, и в какой-то момент вдруг понял, что это - море.
  Появление моря было так неожиданно и сказочно, что у Лявона захватило дух. Все мрачные, мутные мысли растаяли, и он налегал на педали, чувствуя себя ребёнком, которому не терпится впервые попасть в цирк или на аттракционы. Скоро стала видна изогнутая линия берега и нежные белые барашки, равномерно возникающие и исчезающие на воде. "Волны!" - с восторгом догадывался Лявон. Крутить педали стало тяжелее - колёса вязли в песке.
  Наконец он спешился и повёл велосипед за руль, всматриваясь в побережье. Оказалось, что оно населено: у воды различались фигурки людей, лежащих, сидящих, прохаживающихся. Лявон потянулся к ветру, подувшему с моря. Ветер принёс новый, незнакомый запах, свежий и сильный, легко проникающий сквозь сопли. Его хотелось набирать полной грудью и - взлетать.
  Перед пляжем дорога плавно свернула налево. Лявон сошёл с неё и покатил велосипед к морю по мягкому, глубокому песку, сухо насыпающемуся через верх в туфли. Он уже различал лица людей - и все они были женщинами. Некоторые в ярких купальниках, некоторые в одних тонких трусиках, многие в тёмных очках, кое-кто с короткими волосами - всех их объединяло нечто необъяснимое, но несомненное, что могло быть атрибутом только женщин. Кроме того, Лявон теперь окончательно понял, какие телесные различия между полами имел в виду Пятрусь. "Значит, моё путешествие уже не напрасно!" - с гордостью думал Лявон. Смутная тяжесть, лежавшая на его мыслях об Алесе и маме, теперь покинула его.
  Женщины безразлично разглядывали его, и он почувствовал унизительную неловкость за свою городскую обувь, чёрные брюки и рубашку с длинными рукавами. Лявон остановился, снял туфли, закрепил под пружиной багажника и сунул в них носки. Ступать босиком по горячему песку было приятно, и Лявон зажмурился, заулыбался. Чтобы выглядеть ещё более по-пляжному, он подвернул штанины, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и украдкой осмотрелся, наблюдая за реакцией женщин. Им было всё равно. В основном женщины лежали на полотенцах, закрыв глаза, некоторые стояли, закинув руки за голову или уперев в бока. В воде торчали головы купальщиц.
  Обилие людей напрягало Лявона. Он пошёл влево, вдоль берега, рассчитывая свернуть к воде немного дальше, где, возможно, будет свободнее. Действительно, в нескольких сотнях метров от дороги концентрация женщин стала снижаться и вскоре упала до такой степени, что к берегу можно было приблизиться, не рискуя задеть загорающих педалью. Для верности он прошёл ещё дальше, к выступающей в воду серой скале, где не было уже ни человека. Теперь только отдельные взгляды долетали до него, и Лявон вздохнул свободно. Положив велосипед на песок, он осторожно ступил в воду.
  Слабая волна щекотно подняла волоски на его бледной голени, мягкий подводный песок просачивался между пальцами. В шаге от его ног мелькнула маленькая серая рыбка, юркнула и исчезла, затерявшись в колеблющихся отблесках и отражениях. Стоять в воде было приятно, покойно. Слушая взвизги девушек, хохочущих и брызгающихся вдали, Лявон колебался - искупаться ли? Снять рубашку, брюки, зайти по грудь в воду? Он попятился назад и сел на песок, в том месте, где проходила неровная граница между сухим, сыпучим и влажным, липким. Поднял ракушку, серо-рубчатую с выпуклой стороны и нежно-перламутровую внутри.
  Он раздумывал о том, что если реальное пространство хоть примерно соответствует представлению о мире, полученному им из журналов и книг, то это море должно быть Чёрным. Лявон подтянул к себе рюкзак, оставивший на песке широкую полосу, и стал нащупывать среди денежных пачек карту мира, украденную в банке. Она плоско пристала к спинке и нашлась не сразу, но долгие поиски принесли неожиданный сюрприз - забытый пакетик апельсинового сока. Как давно он не пил апельсинового сока! Лявон с наслаждением отшелушил трубочку, проткнул её заострённым концом кружочек фольги, сделал глоток. Жизнь приобрела окончательную полноту и насыщенность.
  Посидев, он разложил на песке карту, нашёл Минск и прочертил пальцем линию к Чёрному морю. Или к Азовскому? "Ну, неважно. Куда дальше? - Лявон повёл пальцем вверх, повёл вниз. - Может, попробовать в Индию?" Он стал прикидывать, сколько времени уйдёт на поездку: замерил расстояние фалангой указательного, получил четыре дня и добавил ещё один на погрешности и плутания. К Индии, с её слонами, раджами, святыми, Лявон всегда питал необъяснимую тягу. В научно-популярных журналах об Индии писали редко, и это только добавляло ей таинственности и притягательности. "Да! Может, именно там нужно искать все ответы? Может, научный путь - это только блуждание в тёмной комнате? И открытия, которыми мы гордимся, столь же незначительны, как нащупывание впотьмах табуреток и цветочных горшков? Может, есть другой путь на кухню, прямой и светлый?" Думая так, Лявон прилёг на бок, поддерживая голову ладонью, и смотрел то на огромный морской горизонт, то на мелкие, плоские волны у своих ног.
  
  Он проснулся ещё до захода солнца, умылся волной, прочистил нос и, досадуя на очередную потерю времени, снова провёл пальцем по карте. Направо - Румыния, налево - Россия. К мокрому пальцу липли крохотные песчинки. Через Россию выходило определённо ближе. Он напоследок ещё раз посмотрел направо, на пустеющий и затихающий пляж, с которого тянулись парами-тройками женские фигурки, сложил карту в рюкзак, поднял велосипед и выступил.
  Спросонья идти по песку было неловко, ноги вязли, съезжали в сторону, но вскоре он выбрался на дорогу и, подробно высморкавшись, покатил. Перед ним, вздрагивая на неровностях песка и постепенно удлиняясь, бежала его тень, и он жалел, что не едет лицом к солнцу. Там было так красиво! Лявон оглядывался, наблюдая опускающийся к горизонту, тускнеющий диск, но руль всякий раз начинал уклоняться, грозя потерей равновесия и падением. Оглянувшись в десятый раз и едва не свалившись на бок, он решил, что рисковать здоровьем нельзя - вдруг он сломает ногу? - лучше дождаться полноценного заката, остановиться и смотреть. Лявон сосредоточился на дороге, пригнулся к рулю и старался крутить педали ровно и сильно. Его ноги заметно окрепли за последние дни, и отдыхать тянуло всё реже. Дорога широкой дугой загибалась вправо, отдаляясь от моря, и понемногу поднималась. Песок превращался в почву, твердел. Мимо мелькали сухие кустики, проплывали низкие, редкие рощи.
  Минуя одну из рощиц, Лявон услышал впереди дружный смех. Замерев педалями, он почти беззвучно, с эффектным шорохом шин, вылетел за поворот. Кажется, этих девушек он уже встречал: льняные платья с яркими орнаментами, красные косынки, серпы в руках. Теперь они шли навстречу и, завидев Лявона, охотно сосредоточили свой смех на нём. Переглядывались, переговаривались и прыскали. Пытаясь сохранить достоинство, он лихо затормозил и спешился.
  - Добрый вечер! Подскажите, пожалуйста, я ещё в Украине или уже в России? - спросил он и тут же пожалел об этом: девушки разом остановились и залились смехом, выкрикивая что-то неразборчивое и показывая на него пальцами. Одна из них, рослая, веснушчатая, русоволосая, шагнула к нему и ткнула пальцем в грудь:
  - А тебя как звать, барин?
  Она произнесла это с интонацией, содержащей какой-то мерзкий, унизительный намёк, и её товарки просто взвыли от хохота. Она нагло смотрела прямо ему в лицо и была определённо пьяна. Испытывая отвращение и не говоря более ни слова, Лявон отвернулся, стал на педаль и толкнулся от земли. Как назло, шины попали в струю песка, и велосипед постыдно и беспомощно застыл. Скрежеща зубами на смех, визг и невнятные возгласы, он упрямо тащил велосипед и, нащупав наконец твёрдую почву, тронулся. Угрюмо набирая скорость, он представлял, как за спиной вырастает каменная стены, горы, непреодолимо отделяющие его от ужасных женщин. Через несколько минут сильных вращений и ритмичных дыханий смех стал поддаваться и затихать. Лявон понемногу расслабился, распрямился и поднял голову.
  
  Вокруг простирались каменистые холмы, поросшие свежей травкой, а кое-где из земли выступали невысокие продолговатые скалы. Тень перед ним непропорционально вытянулась, стала коричневой, и, обернувшись, он застал солнце у самого горизонта. Дорога шла вверх с ощутимым уклоном, и для сохранения скорости ноги поочерёдно напрягались, как независимый от Лявона ритмичный механизм. "Если подниматься вверх достаточно быстро, то можно опережать закат и не давать солнцу опуститься!" - эта новая естествоиспытательская идея воодушевила Лявона, и он нажимал на педали изо всех сил. Скоро он насквозь вспотел и запыхался, но трюк удался: солнце зависло над горизонтом и больше не опускалось, только наливаясь красным и теряя дневную яркость.
  Понемногу дорога окончательно затвердела и окаменела, ехать стало твёрдо, тряско, звонок бессвязно дребезжал, седло подпрыгивало, но Лявон сжимал зубы и давил на педали. "Военно-Грузинская дорога", - прочёл он на одиноком синем указателе, и порадовался, что движется в верном направлении. Но скалы по обеим сторонам появлялись всё чаще, становились всё выше, и начинали закрывать солнце. Надо было выбирать: останавливаться и наблюдать закат прямо сейчас или рискнуть, поднапрячься и добраться до самой высокой точки пути - перевала, который уже виднелся далеко-далеко впереди. Тонкая ленточка дороги поднималась на седловину огромной горы, мощно возвышавшейся над соседними, и оттуда наверняка открывался самый лучший из всех возможных видов на закат. "Рвану!" - решил Лявон, заткнул одну ноздрю пальцем и лихо высморкался на обочину. Вцепившись в руль, он ожесточённо вдавливал педали вниз, вниз, мысленно помогая себе, представляя, как невидимая рука толкает его в спину, и велосипед несётся всё скорее и скорее. Камушки летели из-под колёс, ветер свистел в ушах, пот лил по вискам и по спине, дыхание стало резким и болезненным. Оглядываться на ходу уже не было сил, но он чувствовал, что ещё пятнадцать, десять, пять минут - и он влетит на перевал.
  Но тут колесо скользнуло по неожиданному камню, скатившемуся со скалы прямо на середину дороги, руль дёрнулся, нога соскочила с педали, и Лявон со всего размаху полетел на землю. Он приземлился удачно, почти мягко - на плечо и бедро, и сразу встал на ноги, отряхиваясь и отплёвываясь от пыли. Велосипеду повезло меньше - руль скривился, переднее колесо непоправимо погнулось и плотно застряло в вилке, правая педаль отломилась и валялась в нескольких метрах поодаль. Лявон отвернулся.
  До перевала оставалось несколько сотен метров, но тень ближайшей вершины, убелённой снегами, уже почти накрыла верхнюю точку дороги. Ещё можно было успеть, и Лявон побежал вперёд, потом вспомнил о рюкзаке, вернулся, со злостью сорвал его с багажника и, выжимая остатки сил, бросился к перевалу. Солнце благосклонно дождалось его: когда он, задыхаясь, хрипя, достиг смазанной границы света с тенью и обернулся, оно как раз коснулось горизонта. Море осталось далеко позади, и остывающий диск садился за холмы; его жара ещё хватило на то, чтобы, пересекая, раскалить тонкую линию облаков. Солнце тоже устало от гонки и теперь таяло прямо на глазах - Лявон только успел отдышаться к тому моменту, когда последняя его чёрточка погасла, оставив за собой тревожное зарево.
  Воздух похолодел. Вечерний свет мгновенно сгустился до мутных сумерек и, не останавливаясь, всё темнел и темнел. Зарево сжималось, бледнело, уступало место тёмно-синему ночному небу, и Лявон с восторгом наблюдал появление необыкновенно крупных и ярких звёзд. Очень скоро он озяб и, обхватив себя за плечи, пошёл вперёд, жалея об оставленной дома куртке. Дорога спускалась вниз, и Лявон ускорил шаг в надежде на то, что в долине станет теплее.
  Но через десять минут тепло тлело только под рюкзаком на спине и под скрещёнными на груди руками. Члены овевал зимний холод. Из-за горы выплывала ледяная луна с синеватыми пятнами на теле, и в её свете Лявон со страхом наблюдал белый пар, выходящий у него изо рта. По коже пробегала дрожь, к сердцу подступала паника. Уговаривая себя, что ничего плохого случиться не может, что бессмертие гарантировано, он свернул к придорожной скале, пытаясь разглядеть во мраке ложбинку или пещерку, подходящую для ночлега. Скала попалась со всех сторон выпуклая, а искать другую уже не было сил. Лявон ощупал руками камень в поисках остатков дневного тепла, и сел прямо на землю. Сдвинув рюкзак на грудь, он привалился спиной к скале, рассчитывая постепенно её согреть, и замер. Луна выплывала всё полнее, и лунная тень вкрадчиво наползала на его пыльные туфли.
  
  Лявона разбудила песня, звонкая и незнакомая. Веки крепко слиплись, и он нетерпеливо тёр их пальцами, торопясь увидеть поющих. Открылись! Вокруг сияло утро, ещё ледяное, но такое ярко-солнечное, что было бы постыдным малодушием не потерпеть холод ещё немного. В ста метрах пониже Лявона из-за поворота дороги выходили поющие женщины в необычайно высоких шапках. Кривясь от неожиданной боли в пояснице и коленях, он оторвался от насиженного места и, пригнувшись, спрятался за скалой. Женщины не заметили его, продолжая приближаться и петь. По ритму и мелодии Лявон узнал раннего Шуберта, периода "Прекрасной мельничихи". Осторожно высунувшись, он рассмотрел их: черноволосые, кудрявые, наряженные в свободные атласные платья, широкие шаровары и расписные туфли с длинными загнутыми носами, они несли на головах высокие глиняные кувшины, поддерживая их одной рукой, а второй рукою производя на уровне бёдер плавные движения в такт пению.
  Когда они приблизились, Лявон, сжимая рюкзак, стал передвигаться за скалой, чтобы остаться незамеченным. "Прячься или будь осмеянным! Что унизительнее? - думал он с тоскливой злостью. - И зачем тащить кувшины на горы? Встречать рассвет? И что у них там?" Нестерпимо захотелось чихнуть, и он, зажав ладонью нос и рот, направил чих внутрь, где тот взорвался беззвучной и болезненной глубинной бомбой. Утерев слёзы, Лявон выглянул: женщины миновали перевал и спускались, уже по колено по ту сторону. Морщась, он поднялся, разогнулся и поспешил вниз.
  От яркого солнца становилось всё теплее, но Лявон чувствовал себя совсем скверно. В вертикальном положении неудобно ныла спина, непрерывно текла тёплая струйка из носа, от каждого шага тупо болела голова, а от света резало глаза. Он попробовал напеть услышанную только что песню, мотив которой ещё блуждал у него в голове, и это немного помогло. По сторонам снова появлялись деревья, всё более густые и высокие по мере спуска, травы, мелкие цветы, пёстрые бабочки. За далёким холмом показался и пропал небольшой гастроном, донёсся размеренный клич петуха.
  Суставы понемногу размялись, и ходьба перестала быть слишком мучительной. Лявон вспомнил своё старое развлечение, мысленную карту с прочерченными траекториями перемещений, и пришёл в восторг от дерзновенной длины линии, прокладываемой им сейчас. "А сколько времени потрачено на Минск! Ленивое топтание! Годы, целые годы", - он чувствовал одновременно досаду за эти годы, утопленные в бессознательном прошлом, и радость за годы грядущие, торжественно выступающие из-за гор и горизонтов.
  Он нарвал апельсинов с растущих у самой дороге деревьев, и, откусывая им толстые горькие попки, выдавливал сок в запрокинутый рот. Это было ничуть не вкуснее, чем из пакетов, да в придачу неудобно, неопрятно и со скользкими косточками - но всё окупала экзотичность. Из аккуратности засыпая носком туфли выжатые тельца апельсинов в песок, Лявон подумал об Алесе - как она там? Волнуется за него, ищет? Или они с мамой застыли в его отсутствие, как куклы, сложив на коленях руки и остекленев глазами? Или они вовсе только галлюцинации, простудные миражи? И что лучше: обнимать за плечи, держать в руках руки? Или мечтать, скучать и томиться на расстоянии? Силясь сравнить, он задумчиво шагал дальше, вниз и вниз.
  По мере удаления от гор воздух опять раскалялся, деревья исчезали, трава иссыхала и отрывалась от земли под горячим ветром. Лявон разворачивал карту и задирал голову к стоящему в зените солнцу в надежде определить стороны света. На карту с шелестом сыпались песчинки и оставались в успевших обтрепаться бумажных складках. Ветер дул песком в лицо, и Лявон сначала прятал рот и нос в рубашку, натягивая пуговицу на нос, а потом снял её и закутал всю голову, оставив узкие щёлки для обозрения. Но кроме бесконечных песчаных волн обозревать было нечего, и через несколько минут он сомкнул и щёлки. Рубашка окружила его ровным белым полусветом, свист ветра стих, дыхание отражалось от ткани и жарко возвращалось к губам. Ему вспомнилось, как он порой, ещё в тётиной квартире, любил засыпать - лёжа на спине и натянув на голову простыню. Тут Лявон очень кстати оступился, потерял равновесие и неуклюже повалился в мягкий песок. "Явный знак, что пора отдохнуть", - он снял рюкзак, перевернулся на спину и растянулся, подвигался, подравнивая песок под выступы тела.
  
  Кто-то тронул его за плечо, и Лявон, вернувшись из сна, торопливо заискал, защупал сомкнутую щёлочку, затряс головой. Рубашка упала, солнце ударило по глазам. Над ним стояла фигурка, завёрнутая с ног до головы в чёрное, определённо женская. Лявон неловко вскочил, опасно накренился в сторону, но выстоял. Голова болезненно кружилась. За фигуркой выжидающе остановился караван горбатых губастых верблюдов, везущих по женщине. Между чадрой и чалмой каждой из женщин сверкали белки. "Как им не жарко в чёрном?" - подумал Лявон, подхватывая рюкзак и бросаясь бежать. Он не помнил нужного направления и бежал просто прочь от женщин и верблюдов. Грудь и плечи нестерпимо жгло, и, взглянув на себя, Лявон испугался - от сна под солнцем кожа приобрела угрожающий розово-красный цвет. Он оглянулся: его не преследовали, только смотрели неподвижно в спину, как кобры.
  Примерно через час, с трудом подняв мутящуюся голову вперёд, он увидел вдалеке Академию Наук, зыбкую от зноя, а чуть в стороне - библиотеку. Здания имели несуразно одинаковую высоту, и наверняка были безнадёжными миражами. Лявон с тоскою вспоминал библиотечный буфет с длинным рядом соков на барной полке и больше не поднимал голову, чтобы не бередить душу.
  Он шёл так упорно и так терпеливо стискивал зубы, что в какой-то момент солнце сдалось и стало опускаться.
  
  Глава 7. Как Рыгор совершил рецидив
  
  Покинув негостеприимную Чехию, Рыгор направился в Германию, рассчитывая на тёплый приём на родине своих любимых композиторов. "С немками хоть будет о чём поговорить! Бетховен, Вагнер, Малер... А Шуберт! Шуберт! Да и машины у них посерьёзнее. Мерседес! - и он прицокнул языком. - А пиво? Немецкое пиво должно быть отменным! Хотя говорят, что лучшее в мире пиво - чешское, я этого не почувствовал", - мстительно думал он, бодро шагая по полям, лугам и рощам, кашляя и распевая песни.
  Несколько раз звонил телефон, приятно разбавляя одиночество. Первым был спецназовец Сяржук, который объявил, что отыскал телефонный номер Рыгора, и на этом основании потребовал сдаваться. Рыгор расхохотался, сказал спецназовцу грубые и неприятные слова и отключился, со злым усилием задавив красную кнопку отбоя. И сразу пожалел: почему не поговорил с живым человеком? "Мало ли что там в прошлом было - всё можно постараться исправить. Ну да ничего, позвонит ещё раз". И правда, скоро телефон снова задрожал и запищал: какой-то дядька с одышкой звонил по рекомендации друзей и просил посмотреть своё авто, проблемы с двигателем. Рыгор вцепился в дядьку и стал выспрашивать у него малейшие подробности, не гнушаясь вникать в его дилетантские догадками и домыслы. Минут через пятнадцать в трубке пикнуло, и разговор прервался - видимо, у собеседника кончились деньги.
  Рыгор огляделся: поля, луга, рощи, перекрёсток с жестяным указателем. Направо - Франкфурт, налево - Штутгарт. Не успел Рыгор сообразить, куда сворачивать, как телефон зазвонил опять. Это был я. Я уже знал, что Рыгор в бегах - "в эмиграции", по моему выражению - и не высказывал ни требований, ни угроз. Только робко расспрашивал - как оно там, за границей?
  - Да ничего особого нету здесь, Пилипыч! Вся такая же фигня, как и у нас. Бабы хоть есть, но все какие-то больные на голову. Но кормят неплохо, ничего не скажешь. Фляки, зразы всякие, вкусно! Да ты кстати и сам можешь где хочешь побывать, слышишь? Нафига тебе этот паспорт? Садись в машину, да и поезжай - день в пути, и ты на месте! Ты вообще в какую страну собирался?
  - В Италию, конечно! Во Флоренцию особенно хочу, там должно быть много Липпи.
  - Липпи?
  - Да, Филиппо Липпи, художник - помнишь, ты мне альбом с его картинами принёс?
  - Припоминаю вроде... Что-то было такое.
  Мы заговорили о старых временах, о бане, о пиве, о радостях огорода. Растрогавшись и разоткровенничавшись, я признался Рыгору, что авантюрист из меня слабый, угнать машину я не смогу, да и водить не умею, без паспорта перебегать границу боюсь и... Я попросил Рыгора, чтобы он побывал во Флоренции вместо меня.
  - Да не вопрос, братишка! Я тебе столько альбомов оттуда привезу, что за год не пересмотришь! - щедро пообещал Рыгор. - Вот только ты скажи мне, куда тут сворачивать, а то у меня карты нету? Алло! Алло! Чёрт.
  Мой голос сменили короткие гудки. Рыгор, ругаясь, сунул телефон в карман. Перекрёсток в лугах он уже давно миновал, и теперь по обе стороны дороги длинными рядами тянулись виноградники с незрелыми зелёными гроздьями. Впереди виднелась деревенька, низкие домики с красными крышами. Пустой живот сосало, и возможность подкрепиться появилась как нельзя более кстати.
  
  Он прошёл деревеньку почти насквозь, не встретив ни одного гастронома и ни одного человека. Похожие друг на друга домики из светло-серого кирпича за низкими каменными заборчиками не подавали никаких признаков жизни. Рыгор уже наливался мародёрскими мыслями, когда наконец на одной из открытых террас он увидел открытую дверь и, кажется, движение внутри.
  - Эй! Кто-нибудь есть? - он поставил ногу на заборчик.
  Движение внутри воплотилось в худую женщину средних лет, в коричневом платье, она вышла и стала, молча глядя на него.
  - У вас покушать не найдётся? Я заплачу! - спросил Рыгор.
  - Проходите, - ответила она ровно, без раздумий, но и без радушия.
  Он прошёл сквозь палисадник с пышными клумбами петуний и настурций и поднялся на террасу. В уютной тени навеса стоял плетёный стол и лёгкие круглые табуреточки, на одну из которых Рыгор положил мешок, а на другую осторожно сел. Табуреточка скрипнула, но выдержала. Не прошло и двух минут, как женщина появилась с подносом. Она поставила перед ним большую плоскую тарелку с белым хлебом и сыром, стеклянный кувшин с белым вином, стакан.
  - Как тебя зовут? - осведомился он, складывая бутерброд.
  - Жюли. Скоро будет суп, - ответила она сухо.
  - Вот так имя! Ты что, из Франции приехала? - она молча подняла брови, с таким выражением, как будто он его вопрос был идиотским, но Рыгор не поддавался, продолжая быть весёлым и открытым: - Ты поешь со мной, а, Жюли? Одному кусок в горло не лезет!
  Жюли пожала плечами и пошла в дом. Он спросил вслед, нет ли пива, но она качнула головой. "Вот сучка!" - думал Рыгор, но спокойно, не зло. Злость отступала перед свежайшим ароматным хлебом и упругим сыром. Утоляя первый голод, он с наслаждением съел всю тарелку, удовлетворённо вздохнул и налил себе вина. Один стакан Рыгор выпил залпом, залив жажду, а второй тянул медленно, оценивающе. Вино по вкусу напоминало выдохшееся пиво, спокойное, без пены и газов. Не так уж и плохо. Придвинув табурет к деревянным перилам, он откинулся на них и зажёг сигарету.
  - Суп.
  Жюли несла в руках круглый белый горшочек. Поставила на стол, отложила крышку, вывалил пар. Рыгор наклонился и осторожно понюхал. Пахло странно сладко.
  - Сахара не пожалела, да? А это что? - он потыкал ложкой в кусок мокрого хлеба, плавающий сверху.
  - Не хочешь - не ешь, - отрезала Жюли и потянулась за горшочком.
  - Стой, погоди! Я же пошутил! Вот, держи, - он запустил руку в мешок, нащупал денежную пачку и отслоил одну бумажку, - Покушай со мной, Жюли? Мне будет приятно.
  Она ему понравилась - ясные и необычайно правильные черты. Хотя округлость её лица уже начинала спрямляться от лет, а на щеках читались морщинки. Сдержанные карие глаза и каштановые волосы, остриженные чуть выше плеч и закручивающиеся в кудряшки на кончиках. Кудряшки несговорчиво качнулись, и она пошла в дом, сказав, что принесёт сдачу. Рыгор запротестовал, но она уже скрылась.
  Суп оказался луковым и не очень понравился Рыгору. Размокший хлеб он сначала вообще не хотел есть, отодвигая его ложкой, и решился на это только в самом конце, когда горшочек опустел. Он выпил ещё один стакан вина, закурил, и палисадник с петуниями и настурциями приятно поплыл вокруг его головы. Неслышно появилась Жюли, собрала посуду и спросила, что ещё принести. Он поднял голову, переложил сигарету в левую руку, а правой обнял её за бедро.
  - Убери лапы! - она брезгливо стряхнула его ладонь, как будто стряхивала паука или таракана, - Сейчас я позову мужа!
  Рыгора обычно не выходил из себя по таким пустякам, но все эти "парни", "мужчины" и "супруги" за время путешествия стали его больным местом. Поэтому при упоминании о муже в глазах у него потемнело от ярости, и он вскочил. Стол содрогнулся, салфетки рассыпались, табуретка полетела в настурции.
  - Мужа?! Мужа, да?! Ну, давай, показывай мне своего мужа! Зови его! - заорал он.
  Жюли тенью скользнула в дом, попытавшись закрыть входную дверь, а он взрыкнул и тигром ринулся за ней, вырвав ручку и обрушив карниз с шелестящими жалюзи. Она кричала, что её муж на службе и вот-вот должен вернуться, и, отступая вглубь, швыряла в него ложку и тарелки. Он надвигался быстрее, настиг её и схватил за локоть. Жюли попыталась вырваться, но Рыгор держал крепко. "Ну?! Где твой муж? Где?" - ревел он. Она изогнулась в порыве укусить его за руку, но он сунул ей под изящный нос свой правый кулак:
  - Только попробуй куснуть! Понюхай-ка, чем пахнет! - откуда-то из глубин головы всплыла эта детская, но действенная угроза.
  Рыгор тащил её по комнатам, рыча, кашляя и требуя предъявить мужа, а она обмякла и послушно поспевала рядом, с полными слёз глазами. Дом был хороший, просторный. В гостиной - гипсовый бюст Наполеона, увитый усиками плюща, пианино и портрет Берлиоза в буковой раме; в солнечной столовой - стол на двенадцать персон, старинные стулья, часы с пружиной и салатовый сервант; в спальне - низкое брачное ложе с бумажными торшерами у изголовья; в детской - двухэтажная кровать в виде красного лондонского автобуса и коллекция футбольных мячей. В тупике прихожей прятался ход в подвал - крутые, стёртые подошвами ступени.
  - Может, он в подвале нас ждёт? - упрямо рычал Рыгор, не желая слушать о службе мужа на железнодорожной станции, - Пошли вниз, посмотрим! Где свет? Включай, кому говорю! Хуже будет!
  Она покорилась, подняла руку к неприметному выключателю и стала спускаться вниз. Рыгор, не отпуская её заломившегося локтя, топал сзади. Глубоко залегавший подвал отделялся от лестницы толстой филёнчатой дверью. Вдоль каменных стен тянулись длинные полки с пыльными бутылками вина, стеклянными банками, горшочками, коробками. Подвальная прохлада приятно овеяла лицо, но гнев не остывал. Рыгор грубо толкнул Жюли внутрь, и ей пришлось пробежать шагов, чтобы не упасть на бетонный пол.
  - Сиди здесь, сучка! Будешь знать, как корчить недовольные рожи. Тоже мне, королевская особа нашлась. Погоди же, я тебя проучу, - Рыгор вспоминал обиды, нанесённые ему чешскими женщинами, и распалялся всё более.
  - Да что ты хочешь от меня, сумасшедший? Что тебе надо? Тебя ждёт Бастилия! - она шагнула к нему, поднимая руки.
  - А ну стой, где стоишь!
  Увидев в его глазах настоящую ненависть, она отступила назад, глядя исподлобья.
  - Будешь сидеть здесь, ясно тебе? Только попробуй выйти, шею сломаю. Вот увидишь! Я шутить не люблю.
  Рыгор грохнул дверью и пошёл вверх, удивляясь себе - что он делает и зачем? С другой стороны, почему бы ему не делать то, что взбредёт в голову? Он уже переживал похожее состояние жутковатой свободы - сразу после первой простуды, когда открыл возможность безнаказанно вламываться в квартиры.
  Пошарив по отсекам салатового серванта, Рыгор нашёл мешок сухих абрикосовых косточек и огромную бутыль белого вина с толстой пробкой в зеленоватом горле. Он освободил горло, и оно ответило ему коротким дружеским гулом. Огладив рукой тонкую льняную скатерть, он сел за стол. Вкус вина удивительно хорошо подходил к горьковато-сладким ядрышкам, а всё вокруг светилось уютом, чистотой и светлым дневным покоем. Как прекрасно было бы остаться здесь жить! Зачем идти куда-то ещё? Вот только как вбить в голову Жюли, что мужа никакого нет? Рыгор был уверен - время и ожидание здесь не помогут, и у Жюли всегда найдётся сотня историй, почему её супруг не возвращается. Задержался на службе, неотложно улетел в командировку, поехал с друзьями на рыбалку, отправился навестить престарелых родителей.
  В этот момент в прихожей скрипнула дверь. Подвальная! Рыгор схватил со стола белую вазочку с маргаритками, в два скока выпрыгнул из столовой и с силой метнул букетик в подвальную глубь. Ударившись о косяк, вазочка разорвалась бомбой, а разобщённые маргаритки ещё несколько секунд порхали, ложась на пол влажной дугой. Дверь испуганно захлопнулась. Рыгор степенно вернулся за стол, допил стакан. "Надо её простудить! Вот решение! Она сразу поймёт, что к чему на этом свете", - и он вдохновенно хлопнул себя по лбу. В волнении он подошёл к окну и, поглаживая сервант, смотрел в палисад. На фоне клумб зарисовались идиллические сцены - с тихими семейными ужинами, с прогулками по виноградникам, с неторопливой наладкой старых фольсквагенов, с доброй улыбкой на лице Жюли. Верная жена, добрый муж, планы на отпуск.
  На веранде он нашёл синее эмалированное ведро, с трудом пристроил его под краном в мойке и открыл холодную воду. Какая тонкая и медленная струя! Он ждал, притопывая ногой, пока наполнится хотя бы до ободка. Доставая, расплескал. Спустился в подвал и обнаружил Жюли сидящей на стопке картонных коробок с бутылкой вина в руках. Не давая никаких объяснений, Рыгор тяжело размахнулся и окатил её широкой водяной волной. Она взвизгнула, вскочила и в ярости запустила в него винной бутылкой. Мимо. Рыгор рявкнул и замахнулся ведром. Вышло натурально, и она, рыдая от испуга и обиды, опустилась назад на коробки. Мокрое коричневое платье трогательно облепило её худенькие плечи. "Не реви! Это для твоего же блага. Потом ещё мне спасибо скажешь! И тихо сиди, не рыпайся".
  Опасаясь приступов агрессии с её стороны, Рыгор заблокировал дверь табуретом. Потом, для восстановления справедливости, вышел на террасу, мужественно расставил ноги и окатился водою сам. Брррррааах! Неторопливо прохаживаясь по комнатам, ёжась и вздрагивая, он раздумывал - как бы ускорить её простуду? Ведь в подвале не так уж и холодно. В сосредоточенности Рыгор остановился перед бюстом Наполеона и вдруг неожиданно понял краем сознания, что находится во Франции. Это не слишком удивило его - ускоренные перемещения в пространстве уже стали привычными. Франция так Франция. Вот только за немецких композиторов обидно, так и не побывал у них на родине. В какой-то момент проскочил Германию, мда. Он скользнул взглядом по горделивому Берлиозу и вернулся на веранду. "Берлиоз, Бизе, Сен-Санс - какая пакость эти французские симфонисты! Ну разве что Франк". Он снова наполнил ведро водой и поставил его в холодильник.
  
  Увидев Рыгора с ведром в руках, Жюли обняла себя за плечи и скорчилась.
  - Ты хочешь меня убить, да? Скажи! Ты хочешь, чтобы я умерла? - она горько заплакала. - Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, не обливай меня! Не делай этого!
  Он разбил круглый слой льда на заиндевевшем ведре и прицельно выплеснул воду ей на плечи, на грудь. Как и в прошлый раз, это вызвало в ней всплеск бешенства - она бросилась на него с ногтями. Рыгор ловко схватил её за руку и больно сжал, жестоко процедив, что сейчас отрежет ей уши. Отрежу нахер! Она тотчас сникла, и только судорожно всхлипывала. Рыгору стало совестно, и он, чтобы разрядить обстановку, рассказал свежий анекдот:
  - Сели как-то раз Экзюпери и маркиз де Сад друг напротив друга в автобусе. Едут. Сад смотрит в окно, молчит. Экзюпери хмурится. Сад вежливо улыбается. Экзюпери отворачивается, поджимает губы. Сад вопросительно поднимает бровь. Экзюпери фыркает, презрительно щурится. Наконец Сад спрашивает: что случилось, дорогой Антуан? И тут Экзюпери орёт на весь автобус: не смей думать это о моём Маленьком принце!!!
  Рыгор рассчитывал хотя бы на улыбку, но Жюли только сверкала глазами, ненавидящим шёпотом призывая на его голову гневного мужа и грозных жандармов.
  
  Пока Жюли простужалась, Рыгор решил не терять времени и сходить посмотреть на Париж, раз уж подвернулся такой случай. Он крепко притворил дверь в подвал, сунув между полотном и косяком кусок картона для уплотнения, но блокировать её табуреткой не стал - чтобы Жюли в случае чего смогла выбраться. На дорожку он подкрепился остатками лукового супа, найденного на плите в кастрюльке, и, выпив добрый стакан вина, вышел из дома.
  Полдень уже миновал, жара ослабла, и в природе наступило томное спокойствие. Неподвижные листья деревьев, усталые мухи на стенах домов, золотистая песчаная пыль на дороге. Рыгор закинул за спину мешок и зашагал. Золотистые облачка из под ног. Напоследок оглянулся на дом и запомнил его номер - 17. Он не знал, в какую сторону нужно идти к Парижу, но возвращаться и спрашивать у Жюли не хотелось. Всё равно дорога только одна, чего зря суетиться. В груди похрипывало, и он закурил. Табачный дым наполнил хрипучие поры, сгладил шероховатости.
  Деревенька скоро оборвалась, и вдоль дороги потянулись низкие кусты, тихие жизнерадостные поля, пологие холмы. К концу сигареты навстречу Рыгору выплыл указатель "Париж", с недвусмысленной стрелкой, направленной прямо по курсу, к зелёному горизонту. Рыгор затоптал окурок в землю, прибавил ходу, и не прошло и получаса, как он уже двигался к центру Парижа по серой каменной набережной, минуя заводы, мосты и сложные транспортные развязки.
  О Париже Рыгор слышал немного: Эйфелева башня, Лувр и Бастилия, которую вроде бы давным-давно разрушили. Где их искать, было неясно. Прохожих не попадалось, а редкие машины проносились мимо, игнорируя его поднятую руку. Да и надо ли их искать? Рыгор не был слишком озабочен осмотром достопримечательностей и рассчитывал на минимум - небольшую прогулку по городу и гастроном с холодным пивом. Безликая автострада уже утомила его, и при первой возможности он свернул направо, оказавшись на уютном тенистом бульваре со старинными пятиэтажками. Гастрономов здесь тоже не наблюдалось, и Рыгор заглянул в кафе под оранжевым тентом. Хмурая худая барменша бесстрастно продала ему пять бутылок ледяного пива, даже не удостоив взглядом. Рыгор спросил, правильно ли он идёт к Лувру, вон в ту сторону, на что она невозмутимо кивнула. "Подвал по тебе плачет", - на дне Рыгора плеснулась злоба, но плеснулась недостаточно сильно.
  
  Французское пиво не впечатлило Рыгора своим вкусом, но помогло скоротать дорогу до Лувра, с довольно унылыми, однообразными каменными домами и мутно-серой Сеной. Сам Лувр оказался значительно скромнее, чем представлял Рыгор: здание в два высоких этажа, с четырьмя колоннами у входа и скучными скульптурами в нишах по сторонам. "Что за хрень? Я думал, он будет здоровый", - Рыгор оглянулся по сторонам, ища взглядом Эйфелеву башню, но не нашёл. С сомнением он помедлил перед Лувром и всё-таки решился войти - надо же хоть где-то побывать.
  Старушка-билетёрша долго не хотела брать у него стодолларовую купюру - уговаривала сходить поменять её на нормальные деньги. Рыгор нагибался перед прозрачным окошком, улыбался и на ходу придумывал причины, по которым размен денег не представлялся возможным. Наконец бабушка махнула рукой и сдалась, оторвав ему билетик от толстого рулона. Он спросил, есть ли здесь картины Филиппо Липпи, и она неопределённо кивнула головой в сторону залов.
  На мраморном (или гранитном?) полу хорошо чувствовалось, что кроссовки резиновые. Упругий скрип-скрип. Рыгор откупорил новую бутылку и, следуя указателю, взошёл по белокаменной лестнице. Седовласая, кудрявая старушка-смотрительница с усилием поднялась со стульчика у входа в зал и протянула руку за билетом.
  - Где у вас Филиппо Липпи висит, бабуля? Я тут в первый раз, пока ещё не пообвыкся, - он озирался по сторонам.
  - Есть такой, есть, а как же! Итальянская живопись, салон Карре. Пойдёмте, я вас отведу, - она смотрела на него так озабоченно и серьёзно, будто речь шла о жизни и смерти.
  Они двинулись по залам: маленькая белая бабушка, в чёрном платье и серой меховой жилетке, шла переваливаясь и чуть-чуть боком, а Рыгор, в несвежей синей футболке и вислых джинсах, окружённый облаком пивных газов, следовал позади. По стенам тянулись бесконечные библейские сцены в широких золочёных рамах - Богоматери, Младенцы, Иосифы, волхвы и кресты.
  - А вот бутылку уберите, пожалуйста! У нас нельзя пить.
  Затылком она увидела, что ли? Большим послушным глотком он допил остатки и спрятал бутылку в мешок. В залах было прохладно, даже зябко, и абсолютно тихо. "Да, она не дура, что жилетку надела", - Рыгор вздрогнул плечами. Они повернули, прошли ещё сквозь пару залов, и старушка остановилась.
  - Прошу вас! - она указала ладонью на внушительных размеров тройной алтарь. - Мадонна с Младенцем.
  Старушка торжественно молчала, гордясь за картину, за музей, за свою память и предвкушая восторги Рыгора. Он подошёл ближе и рассмотрел подробности: Мадонна с красивым, но растянутым вширь лицом и грустным взглядом, равнодушный Младенец, стоящие на коленях святые со странными палками, закручивающимися в спирали, многочисленные задумчивые ангелы.
  - Круто! - подтвердил он. - Здесь весь зал этого Липпи, да?
  - Нет, - сухо ответила старушка. - Это его единственная работа в нашем музее.
  И оскорблённо пошла прочь, высокомерно выпрямив спину. "Вздорная бабуля", - отметил Рыгор, уже начиная привыкать к женскому поведению. Он рассмотрел соседние картины, среди которых были более компактные, но Филиппо Липпи оказался и в самом деле единственным. Он присел на один из синих диванов, стоящих поодаль. Обернулся: старушка, не рискуя оставлять Рыгора одного, прохаживалась в соседнем зале. Устроившись боком, он тихонько вытащил новое пиво, неприятно тёплое и взболтанное, поддел пробку ключиком. Пена пышно хлынула на синюю материю дивана, и Рыгор торопливо сунул горлышко в рот. Кажется, бабуля не ничего заметила.
  Попивая пивко, Рыгор раздумывал, что картина всё-таки слишком велика. "Метра два в высоту, не меньше. Хотя, если на такси... Можно к крыше привязать. А как дотащить до улицы? Тяжёлая небось". Алтарь висел на двух аккуратных тросиках, спущенных с потолка. Рыгор приблизился опять, попробовал заглянуть за раму, но она плотно прилегала к стене. "Ладно, хрен с ним. Всё-таки я Пилипу должен - вот и будет ему подарок в самый раз. Поднапрягусь, чего уж там". Он взялся за раму и потянул - тяжеленная. Тут же с потолка тоскливо и громко запикала сигнализация. Из соседнего зала послышался торопливый топоток, и вбежала старушка-смотрительница.
  - Немедленно отойдите! Картины нельзя трогать руками, - она потянула его за рукав футболки.
  - Брысь, бабуля! Отвали! - он отстранил её и дёрнул алтарь вниз, но тот висел крепко.
  - Что ж ты творишь, подонок! - заголосила она и повисла на его руках. - Жандармы! Хулиганство! Ограбление!
  Рыгор отпустил картину и попробовал отодвинуть старушку, но она вцепилась намертво, вопя о суровых наказаниях, которые постигнут его по прибытии жандармов. Он сгрёб её за жилетку и изо всех сил тряхнул. Голова бабушки мотнулась, и она испугалась, сникла, отпустила. Рыгор оттолкнул её, и она побежала прочь, громко крича и воздевая руки. "Ну и бабка! Боевая", - он потёр ладони, основательно ухватил толстый багет сбоку и дёрнул. Хрустнуло. Ещё раз! Хруст. Хруст. "Чё хрустишь, снимайся давай!" - Рыгор подпрыгнул, схватившись за верх рамы, и со всего размаху повис на картине. В последний раз хрустнуло - и алтарь с грохотом и треском обрушился на пол. Рыгор отряхнулся. Рама в одном углу сломалась, но поправимо: можно было её склеить и скрепить сзади планочкой. Он перевернул её на спину, целым боком рамы к себе, и потащил плашмя к выходу. Сигнализация заунывно пикала, сломанная рама неприятно скрежетала по паркету. Пролезет ли в дверь? Пролезла.
  Навстречу ему выбежали старушки - билетёрша и смотрительница, билетёрша держала в руках большой чёрный пистолет.
  - По ногам, по ногам ему целься! Только в паркет не попади, - закричала смотрительница.
  - Стой! А ну брось картину! - закричала билетёрша.
  Она направила на него пистолет. Рыгор отпустил картину, и она шумно рухнула. Он бросился на билетёршу, вытянув руки, чтобы отобрать пистолет. Бах! - оглушительно разорвался выстрел. Обе бабушки взвизгнули, глядя куда-то за спину Рыгору, а смотрительница даже закрыла рот руками. Наверное, пуля попала в ценную картину, но Рыгору до этого не было дела - он уже вырвал пистолет и, потрясая им, ругаясь и страшно вращая глазами, заставил старушек вдвоём поднять картину спереди. Сам он аккуратно взял раму за сломанную сторону и толкнул картиной старушек.
  - Вперёд, бабули!
  Они, шатаясь и причитая, пошли.
  - Давай-давай! Веселее! Всё равно на неё тут никто не смотрит. А я её другу отвезу, в Минск. Он большой фанат этого Липпи! Однофамилец. Может даже родственник далёкий - кто знает? А раму починю, не переживайте, у меня руки из того места растут, из которого надо.
  Но сигнализация пиликала не зря и скоро дала о себе знать. Когда они уже спускались по лестнице, повернув картину боком, двери Лувра распахнулись, и в холл ворвались жандармы - три девушки в зелёной форме, чёрных ботинках и низких цилиндрических фуражках. Звонкими голосами они потребовали опустить награбленное на пол, стать лицом к стене, а руки заложить за голову. Они совершенно серьёзно целили в Рыгора и бабушек свои маленькие автоматы, и алтарь пришлось снова бросить. Старушки со слезами указывали гневными пальцами на Рыгора, а тот прыгнул и согнулся, спрятавшись за белой балюстрадой, ограждающей лестницу. "Вот дерьмо", - думал он с большой досадой и хмурился.
  - Бросай оружие! - и девушки затопотали по лестнице к нему.
  - Держи мерзавца! - подначивали старушки, синхронно трясясь от злости.
  Пригибаясь, Рыгор помчался по балкону, окружающему холл. Жандармы не сразу поняли его хитрость, и бежали за ним все втроём. Одна щёлкнула автоматом и выпустила по нему короткую трескучую очередь - тра-та-та! Брызнули каменные крошки, взлетела сухая побелочная пыль. Бах! - выстрелил он наугад, назад. Не чувствуя ног, перепрыгивая через десять ступеней, Рыгор пронёсся по противоположной лестнице, под визг пуль переметнулся по холлу и вихрем вырвался наружу.
  - Стой! Стой!
  Тра-та-та! Тра-та-та! Зайцем петляя по улочкам, рысью перелетая мосты, диким кабаном проламываясь сквозь кусты. Оглянулся и - Бах! Бах!
  - Стой! Уходит, гад! Держи его!
  Тра-та-та! Через перекрёстки на красный, тяжёлой тенью сквозь гулкие тоннели, спринтером по транспортным развязкам. "Давно я так не бегал! Сучки, совсем меня загнать решили!" Тра-та-та! Бах! Просёлочная дорога, но вроде не та, которая... Как же там Жюли? По лугам, по полям, по виноградникам - к пристани. По шатким доскам, с разбегу - в воду!
  - Вон он! Нырнул! Видишь? Да вон же, поплыл! Вот сволочь!
  Отдуваясь и отфыркиваясь, Рыгор сильными сажёнками плыл к другому берегу.
  
  Глава 8. Как Лявон постигал сокровенное
  
  Лявон проснулся под нежной зелёной берёзкой, на свежей траве. Крохотная гусеничка опускалась к нему на плечо, мученически извиваясь. Он закрыл глаза, полежал, но сон уже не шёл. Сел, коснувшись рубашкой гусенички, и она, обретя желанную поверхность, тут же поползла куда-то в сторону. Его берёзка росла на краю низкого, невнятно-тёмного леса. Прямо перед ним стояла ветхая хижина, со стенами из кривых серых палок и соломенной крышей, напротив хижины кренился во все стороны низкий плетень с огородцем внутри, а ещё дальше, за камышовыми зарослями, виднелась река. В камышах, опустив голову и помахивая тонким хвостом, стояла задумчивая коричневая корова. Повеял ветерок, и Лявона накрыло сладким цветочным запахом. Он повернул голову: слева, на солнечном пригорке, качались сотни разноцветных ромашек-космей, а посреди этого колеблющегося яркого облака стояла, приподняв ладони над лепестками, высокая женщина в сиреневом сари.
  Он оборота стало больно обожжённым плечам и шее, но женщина была искупающе красивой. "Возможно, она кажется мне высокой из-за того, что находится выше меня, на холме?" Она шла к нему, с красной точкой между бровями, с коротко остриженными светлыми волосами, улыбаясь, касаясь пальцами космей.
  - Встань, пойдём, я омою тебя, - позвала она, приближаясь, - Ты весь сгорел. Хорошо, что тебе удалось заснуть, сон исцеляет. Как тебя зовут?
  - Лявон.
  Плавная, но упругая походка, расслабленное движение по математически точной линии - от берёзы к камышам. Он шёл за ней, в ароматном облаке. Остановилась - ростом с него или даже чуть выше. Взглянув в глаза, назвала себя: Лакшми. Велела раздеться для омовения, и Лявон послушно стал расстёгивать пуговицы. Ей было около тридцати. Или около сорока? Как мучительно снимать рубашку - кожу будто жгут огнём! Разувшись, он потрогал ногой текучую речную воду.
  - Нет, Лявон, не сюда! Вода не поможет тебе.
  Лакшми указывала рукою под корову. Мелькнуло сомненье - не бред ли? Нагнулся, стал на колени, подполз, лёг. Замычит ли? Молчала. Пахло землёй, сладким навозом, цветами. На коровьих локотках коричневая шерсть завивается в хохолки. Приговаривая тихие, спокойные слова, Лакшми гладила корову по вымени - сухой звук кожи о кожу. Капнуло, полилось молоко, тёплое, белое. Осторожными ладонями она омывала его спину. Зуд ожогов стих, жжение сгладилось, багровые трещины смылись, как штрихи карандаша.
  - Почему ты чихаешь, Лявон?
  Лявон стоял перед ней - освежённый, повеселевший, полный сил. Он стыдился своей худой груди, но ещё стыднее было бы обнаружить это стеснение, попытавшись одеться. Почему чихаешь? Врать или уклоняться от ответа перед этой женщиной показалось ему недостойным и унизительным. Независимо скрестив и тут же раскрестив руки, он объяснил, что правильное видение мира невозможно без простуды и песни. Простуда открывает глаза на истинный мир, а песня освещает его солнцем. Ибо без света не видно ничего даже в открытые глаза. И он запел "Форель" Шуберта, сначала робко, а потом, видя, что она слушает внимательно и серьёзно, всё сильнее и сильнее. Лакшми вдруг присела на корточки, одним вольным движением, и слушала, подняв к нему голову. Когда он кончил, сказала:
  - Для правильного видения мира, Лявон, нужно следовать дхарме. Нельзя открыть глаза, Лявон, если их нет. Дхарма - вот глаза.
  Сказала так уверенно, как сказала бы: небо синее. Молоко белое. Таким же движением, без усилия, поднялась. От этих слов и от этих движений внутри Лявона дрогнуло. "Послушайте, погодите, Лакшми! Дхарма? Откуда у вас это слово, откуда у вас уверенность? Зачем эта красная точка? Мне очень хочется знать!" И как-то само по себе получилось, что Лявон попросил у Лакшми позволения остаться с ней.
  
  Лакшми поведала Лявону, что исполнение дхармы по традиции принято начинать с брахмачарьи - строгой и аскетичной жизни ученика. Непринуждённым лотосом сидя у стены хижины (входить внутрь Лявону запрещалось), она составила ему плотный распорядок дня и перечень работ. Он, стоя на неудобных коленках рядом, шевелил губами, проговаривая длинный список и силясь запомнить. Она терпеливо повторяла.
  Утро. Носить воду в бочку. Взяв под плетнём два пластмассовых ведра, бледно-жёлтое и синее, Лявон спускался к реке, заходил по колено в воду, зачёрпывал. Синее имело застарелую трещину, сквозь которую сочилась извилистая струйка, отрываясь веером с ободка дна. Чтобы не утекло много, Лявон шагал торопливо, вёдра пружинили, ритмично сжимаясь и разжимаясь между чёрными ручками - и если шаг сбивался, нарушая ритм, вода плескала ему на штанину. За плетнём стояла высокая железная бочка, старая и ржавая, с мелкими водяными мошками, любившими копошиться у краёв. Бочка и мошки вызывали у Лявона неприязнь, но Лакшми сказала, что перед поливом вода должна нагреться на солнце, насытиться праной. Он поднимал тяжёлое ведро до груди и опрокидывал в бочку. Гулкий плеск, колебание болотного воздуха из глубины. Потом второе. После десяти рейсов бочка наполнялась, и Лявон садился на землю, отдыхал, но недолго - чтобы не уснуть.
  Утро. Мыть корову. Корову звали Каньякумари, она обладала спокойным, задумчивым нравом и царским чувством собственного достоинства. Со сдержанной грацией входила она в воду, по колено, по самые коричневые хохолки, и Лявон поливал её нервные вздрагивающие бока из берестяного ковшика. Лакшми дала Лявону кипарисовый гребень, которым он тщательно расчёсывал лоснящуюся шерсть, а Каньякумари наклоняла от удовольствия голову. Она постоянно жевала листья и корневища камыша и нисколько не стеснялась время от времени отвести в сторону хвост и плюхнуть переваренный камыш прямо в воду. Грязную массу быстро уносило течение, но брызги попадали ей на ноги, и Лявон не без гадливости мыл их заново.
  Завтракать. Они усаживались в тени хижины, за потёртым пластиковым столиком. На завтрак бывал омлет, сладкая запеканка или творог с непременными шоколадными конфетками. Аюрведа предписывала кушать конфетки перед едой, дабы освежить, увлажнить утробу и стимулировать образование крови. Лакшми ела изящно и медленно, ловко отправляя в рот маленькие кусочки, но смотрела сосредоточенно в тарелку. Лявон пользовался этим, незаметно пряча конфетки в карман, а еду под стол, в специальную мисочку, чтобы потом скормить Каньякумари. Время от времени случались апельсины, и Лявон с большим удовольствием высасывал сок из оранжевой мякоти. Лакшми обратила на это внимание, и апельсины стали подаваться к столу каждый день.
  День. Поливать растения. Вода в бочке уже успевала прогреться, но почему-то её всегда оставалось значительно меньше, чем заливал Лявон утром. Однажды он перевернул её набок, обнажив влажный липкий земляной круг с копошащимися в ней червями и личинками. Дно бочки местами проржавело насквозь, и он долго и старательно заклеивал его пластилином. Это помогло ненадолго, но другую бочку взять было неоткуда. Лявон набирал воду в большую жестяную лейку и, отставив руку в сторону для равновесия, шёл к грядкам. Лакшми выращивала в основном специи: нежные луковички шафрана, воздушные зонтики кумина и фенхеля, мощные листья куркумы и ещё какие-то неведомые изысканные травы. Она внимательно наблюдала, чтобы Лявон лил воду низко, осторожно, не размывая корни, и ревностно подрыхливала потяжелевшую землю тяпкой. Полив огород, нужно было отнести остатки воды космеям, и это нравилось Лявону намного больше. Живучие и неприхотливые космеи не боялись сильных струй, и он, пробираясь сквозь их густые заросли, обильно орошал тонкие стебли с высоты пояса.
  День. Собирать лепестки космей. Лакшми украшала ими алтарь Кришны, к которому она обещала допустить Лявона после года прилежной брахмачарьи. Обрыванию лепестков подлежали не все цветы подряд, но только те, которые уже готовились к рождению семян и в украшениях не нуждались. Лявон подмечал стареющие соцветия и осторожно снимал лепестки, опуская их в белый льняной мешок. Сначала он работал стоя, нагнувшись, а потом для разнообразия опускался на землю, оказываясь с цветами лицом к лицу. Они приветливо и беззаботно качали ему разноцветными головками, жужжали шмелями, стрекотали кузнечиками, ползали жучками-пожарниками.
  Но Лакшми не любила, когда Лявон засыпал в неположенное время. Раздвигая листья и стебли, она находила его, тормошила, отбирала мешок с лепестками и вела обедать.
  Обедать. Основой дневных блюд всегда служила пшённая каша и томатный соус. Лакшми добавляла в кашу то перец, то баклажаны, то картофель, то стручковую фасоль, то вообще не-разбери-что, но вся еда выглядела примерно одинаково. Посасывая дольку апельсина, Лявон исподтишка наблюдал, как она ест, а когда это ему наскучивало, переводил взгляд в небеса над рекой. Небо было точь-в-точь таким же, как над Минском, и ему это нравилось. Медленные превращения облаков... Преобразования... Он ловил себя и встряхивался, чтобы не заснуть. А в один из обедов, вдохнув в очередной раз неутихающий цветочный аромат, он вдруг понял: пахнут вовсе не космеи, а сама Лакшми! Не веря чуду, он после обеда провёл несколько экспериментов по удалению и приближению к ней, и окончательно убедился в этом. Космеи же, как выяснилось, не пахли вовсе.
  День. Перебирать пшено. С обратной стороны хижины помещалась крохотная кладовочка с узкой дверцей, в которой хранились два мешка пшена и пустые пыльные банки. Лявон аккуратно развязывал мешок, набирал кастрюльку пшена и, прихватив старую газету, садился под берёзой. Рассыпая пшено небольшими порциями по газете, разравнивая пальцем жёлтый слой, он выбирал потемневшие крупинки и мелкие чёрные камушки. Иногда встречались белые камушки, самые трудные: слишком крупные, грубые пальцы не сразу ухватывали их, они укатывались в пшено, растворялись в массе, и приходилось напрягать зрение в поисках. Лявон представлял себя белым камушком, пытающимся спрятаться от огромной головы, неумолимо высматривающей его. И горько становилось ему от собственной безжалостности. Выбранные камушки он бережно брал на ладонь, смотрел ласково и отпускал на волю - на землю, к братьям. Видите, камушки? Ничего не стало плохого, я вернул вас на родину! Камушки махали ему рукой, улыбались, убегали в травинки, велело подпрыгивая.
  Лакшми сухо будила Лявона. Она старалась не подавать вида, но глаза смотрели жёстко, небесная синь сменялась серым металлом. Она объясняла, уже без атмы и праны, практично: из-за твоей невнимательности я могу сломать зубы, пломбы! Лявону становилось стыдно, ведь её зубы - ровнейшее совершенство! Сломать их - невыносимое преступление! Хотя с другой стороны - не карма ли? Он не решался спросить Лакшми о карме применительно к её зубам, и она отправляла его на другую работу.
  День. Пропалывать грядки. Лявон делал это с неудовольствием - выискивать мелкие сорнячки, вырывать их с корнем, отчаянно цепляющимся, бросать на твёрдую дорожку, на солнце, где они постепенно затухали, засыхали - жестокость тяготила его. Утирая нос, он стоял над трупиками сорняков. Злодей ли я? Бессердечный ли нарушитель принципа ахимсы?
  Копать корневища камыша для Каньякумари. Корова всё-таки нравилась ему, несмотря на физиологические нюансы. Зная, что корневища сладки, и что Каньякумари с удовольствием их съест, и будет жить, и махать худым хвостом, и смотреть на него огромным глазом, он решительно вырубал их из земли лопатой. Наполнив ведро бледными отростками, он утирал со лба пот и присаживался на землю. "Мне-то хорошо, бесплотному жителю рая, а каково им? Лакшми, Каньякумари - им, бедняжкам, нужно кушать, поддерживать своё тело в дееспособности и красоте". Он мысленно сравнивал, кто грациознее и женственнее - корова или его гуру? Лакшми лидировала, но ведь нужно вносить поправку на антропоцентризм его вкусов, не правда ли? Правда ли?..
  Скрипела дверь, из хижины выходила Лакшми и смотрела в его сторону. Лявон поспешно поднимался на ноги, облегчённо вздыхая - ух! чудом не заснул.
  Вечер. Чтение Махабхараты и медитация. Незадолго до наступления темноты они усаживались под навесом, отведённым Лявону, на его матрасе, и Лакшми читала отрывки на свой выбор. Слушать из Махабхараты у Лявона выходило скверно. Хитросплетения вражды между Пандавами и Кауравами на некоторое время увлекали Лявона, но постепенно его мысль, оттолкнувшись от историй и притч, улетала в дали, и невероятных усилий стоило удержать её на матрасе. О медитациях, конечно, не могло быть и речи. Когда начинало темнеть, и буквы становились плохо видны, Лакшми откладывала книгу и усаживалась в лотос, жестом приглашая Лявона следовать её примеру. Она произносила короткую молитву, а затем давала тему: величие горных вершин, или спокойствие горных озёр, или симфония горного заката. Лявон проваливался в сон моментально, и Лакшми с трудом терпела эту слабость. По утрам она становилась всё суше и сдержаннее.
  Конец наступил очень скоро. Однажды вечером, когда Лакшми читала отрывок их своей излюбленной Бхагавад-Гиты, источая особенно сладостный запах, Лявон не смог удержать улетание мысли и самым откровенным образом заснул. Храпел ли? На следующее утро она не разбудила его. Проснувшись сам, непоправимо поздно, Лявон поспешил к реке умываться и споткнулся о свой рюкзак, лежащий на дорожке. Такой недвусмысленный знак сложно было не понять. Спешка прошла. Медленно, тоскливо, подошёл он к двери хижины, притворённой как никогда плотно. Поднял руку, чтобы постучать, но застыл, не решился. Опустил.
  Ни одной истины так и не открылось ему, и Лявон, шагая к лесу и вспоминая сиреневое сари, ещё печалился. Но вот поплыли мимо берёзы, сосны да высокие травы, запорхали через дорогу птички, закачалась солнечная паутинка. Прочь, уныние! Он чихнул, прочистил нос выстиранным в Ганге платочком - и запел свою любимую песню.
  
  Китай он узнал по затопленным водою рисовым полям и белокаменным пагодам в зарослях диких мандаринов. Долгий путь порядком утомил его, хотелось умыться чистой водой и прилечь на мягкое. Он понятия не имел, как принято вести себя в Китае, но, увидев очередной монастырь, на этот раз из краснокирпичный, махнул рукой на все возможные приличия и свернул к воротам. По сторонам широкой лестницы скалили гипсовые пасти карлики-львы. Он поднялся по ступеням и тронул сухую деревянную дверь. Подвешенный над нею медный колокольчик качнулся - чанннь. Внутри был небольшой двор, поросший низкой травой и кустиками, а впереди возвышалось основное здание - несимметричный красный храм с тремя квадратными башнями, одной покрупнее и двумя помельче.
  На звук колокольца из-за высокого крыльца появилась девочка в кимоно. Оранжевый матерчатый пояс, босые ноги, густая чёрная стрижка. Она поприветствовала Лявона учтивым поклоном и чинно осведомилась, что ему угодно, и куда он держит путь. Лявон, смиренно опустив голову, просил циновку для ночлега, сухой угол и миску риса. Исподволь разглядывал её - раньше он никогда не видел девочек. Маленькие руки и ноги. Ладошки и ступни. О цели путешествия Лявону нечего было сказать, но её вполне удовлетворил ответ, что он странствует в поисках истины и недавно покинул Индию.
  - Бодхидхарма, наш великий учитель, тоже пришёл из Индии! Ты знаешь, что Бодхидхарма медитировал девять лет, чтобы обрести просветление?
  Лявон не придумал лучшего ответа, как снова почтительно склонить голову. Она пошла вдоль дугой изогнутой стены с полукруглыми окнами. Волосы взлетали в такт бесшумным шагам. У поворота, у глухой каменной арки, она остановилась и указала рукой. Жёлтая циновка на земле, низкий сосновый столик с парой керамических тарелок. С угла вспорхнула бабочка-капустница. Девочка сказала, что он может остановиться здесь, а внутрь ему, чужому человеку, нельзя. Предложила риса и чая, но Лявон отказался. Её звали Лиджуан - изящная. Сказав, что ей пора заниматься, она исчезла.
  Когда он спал, Лиджуан вернулась опять и дёрнула его за рукав:
  - Не спи днём! Ты знаешь, что Бодхидхарма однажды тоже заснул во время медитации? Ты знаешь, что он потом сделал? Он вырвал себе веки! И на том месте, куда они упали, вырос первый чай! Теперь ты хочешь, чтобы я заварила тебе чаю?
  После такой жестокой истории Лявон не посмел перечить девочке. Через минут десять она появилась с маленьким подносом на деревянных ножках, с двумя чашками чая и двумя тарелочками риса. Лявон, не шевелясь, сравнивал пар, поднимающийся от риса и от чая - отличается ли? Лиджуан очень строго спросила, почему он не ест и не пьёт. Он послушно пригубил. Чай имел неожиданный и довольно приятный молочный вкус, но Лявон не смог заставить себя выпить больше двух глотков. Он поставил чашку и подвинул к себе глубокую тарелочку. Белые рисинки лежали хаотично, друг на друге, горкой на зелёной эмали. Длинные конусы палочек. "Когда она отвернётся, я высыплю его под стол". Но она не отворачивалась. Насыщенно-коричневые глаза то смотрели на Лявона, то опускались в тарелку. Как она быстро палочками! Не высыплешь рис - заметит.
  - Если ты не будешь есть, то ослабнешь! Тебя можно будет победить очень легко! - она доела рис и осторожно взяла свою чашку обеими руками. Прикрыв глаза, как от глубокого наслаждения, она вдохнула чайный пар. Выбросить?! Открыла. Всё, не успел!
  - Зачем меня кому-то побеждать, Лиджуан? Кому я нужен?
  - Всегда найдутся враги!
  - Что ты, какие у меня враги? Я никому не мешаю, живу себе. Денег у меня нет, грабить нечего, - тут он спохватился, что врёт: денег было ещё много.
  - Тебя могут сделать рабом! Или отобрать у тебя твою невесту! Или сжечь дом твоих родителей! - девочка сверкала глазами.
  Лявон открыл рот, чтобы возражать. Но, поразмыслив, понял, что она права - почему бы кому-то и впрямь не сжечь дом его матери? Человек в чёрном, зловещая усмешка, мрачно надвигается. Делает знак прихвостням, те бегут с канистрами, плещут бензином. Поджигают от папиросы. Пламя! Взвивается, как флаг, как факел. Искры в ночном небе. Балки трещат, обрушиваются. Обугленные скелеты, скорчившиеся.
  Он вздрогнул и поморгал. В солнечном луче плыли пылинки. Лиджуан уже ушла, забрав свои посуды. "Значит, чтобы дом моей мамы не сожгли, нужно есть рис?" - он взял палочку и дотронулся ею до самой верхней рисинки. Липнет. Нет, что за абсурд, я не буду это есть. Оглядываясь по сторонам, как злодей, он вышел из ниши. Девочки вроде не видно. Сделал носком ямку в сырой земле под кустом сирени и ссыпал туда рис. Заровнял. Удобрение кустику, будет лучше расти. Но не цинично ли? Рис - растение, сирень - растение. Растение питается растением? Как мерзко всё устроено! Неприязненно щурясь, он повернулся назад к арке и увидел перед собой Лиджуан. Взмахнув широкими рукавами, она стремительно обернулась вокруг себя - и вдруг что-то ударило, стегнуло его по ногам. Потеряв равновесие, Лявон полетел на землю и пребольно упал на копчик. Лиджуан, широко расставив босые ступни и сложив руки ладонью к ладони, исподлобья смотрела на него.
  - Видишь, ты совсем беззащитный! Ты вялый и невнимательный! Твоё тело ослаблено голодом, а дух ослаблен сонной ленью!
  Презрительно выпрямившись, она удалилась.
  
  - Лиджуан! - позвал он наутро, когда она как бы невзначай проходила мимо. - Можно тебя попросить? Чашечку риса и чашечку чая?
  Девочка, не скрывая, просияла. Она подскочила к нему, и, уперев руки в колени, пропищала: значит, книги говорят правду! У меня получилось! Что у тебя получилось? Древние святые, которые написали книги, они били своих учеников! И тогда те постигали истину! Подходили тихонько сзади - и трах палкой! И наступало просветление! Раз ты захотел есть и пить, ты уже на пути! И она убежала за чаем.
  - А это не слишком жестоко - бить учеников? - спросил Лявон, через несколько минут принимая из её ручонок чашку. Какая горячая.
  - Подумаешь! - она фыркнула. - Ради просветления можно и потерпеть! Знаешь, если ты станешь просветлённым, то сможешь летать!
  - Летать?
  - Подниматься над землёй и зависать!
  - Да зачем мне это?
  - Например, кто-то хочет ударить тебя, а ты взлетаешь!
  Они болтали. Лявон мучил себя чаем и даже съел немного риса. Куда он потом денется из тела? Если рис есть и есть, то у меня будет увеличиваться живот, как у Рыгора? Из болтовни он вынес важное: в девочкиных книгах написано, что есть два пути - путь мудреца и путь воина. Можно с равным успехом начинать с любого, потому что потом они сходятся в один, в конце которого - желанное просветление. В чём заключается просветление, обычному человеку понять невозможно, объяснила Лиджуан. А может быть, я уже просветлён, м? Она засмеялась, щуря глаза - какой ты глупый! - и неуловимым движением выхватила из его пальцев пустую чашку.
  - Видишь? Как легко забрать у тебя твоё! А ты говоришь, просветлён! А истину ты постиг? А Создатель Вселенной тебе являлся? Ты даже медитировать не умеешь, засыпаешь, как маленький мальчик! Тебе надо с самого начала начинать! С деревянной палки!
  Так Лявон вступил на путь воина.
  
  Лиджуан будила Лявона на восходе солнца, и они бежали по росистой траве вокруг храма, в сером рассветном воздухе. Она заставила его снять туфли и носки, и он со страхом глядел на бегу под ноги, на старый шершавый асфальт, опасаясь ударить беззащитные пальцы. Боялся сорвать ноготь. Он поделился с ней своим опасением, на что она отвечала: у меня есть и бинт, и йод. Лявон недоумевал: разве не проще предохраниться, чем потом бинтовать? Но предохранения она презирала.
  Бегать было тяжело: уже на втором круге он начинал задыхаться, сердце колотилось, в груди горело и хрипело, сопли лились ручьём. В их первую пробежку он остановился, руки в колени, и крикнул Лиджуан в спину, что хочет отдохнуть и присоединится к ней попозже. Она тут же вернулась, обежала его и с размаху толкнула в зад - так, что она потерял равновесие и чуть не упал. Беги, Лявон! Ты должен бежать!
  Потом они пили чай у скульптуры Бодхидхармы, поражающего копьём змея, и начинали упражнения. Например, приседания. Нужно было бесконечно долго приседать - то глубоко и не отрывая пятки, то застывая на четверти, то с подпрыгом, то изогнувшись в сторону. "Быстрее, быстрее!" - пищала Лиджуан, приседая с чёткостью секундной стрелки. Или прыжки со скакалкой. Лявон старательно подпрыгивал, но резинка билась о землю, попадала ему по ногам, путалась в пальцах. А Лиджуан могла скакать часами, как упругий мячик, на правой и на левой, ноги вместе, ноги в стороны. Наклоны, приседания, подтягивания, отжимания. Единственное, что нравилось Лявону - это бои с "мечом", деревянной палкой, против высокого каштана, многократно обёрнутого тканью, защищающей кору от повреждений. Рубящие удары с руки и с плеча, колющие со всего корпуса. "Молодец!" - кричала Лиджуан, и они начинали биться друг с другом. Она всегда побеждала, оставляя ему постепенно темнеющие синяки. А самым ужасным упражнением была растяжка. Расставляя ноги как можно шире, Лявон опускался всё ниже и ниже, пока мышцы на внутренней стороне бёдер не начинали остро болеть - и в этом положении мучительно покачивался. Лиджуан подходила сзади и плавно давила ему на спину, не обращая внимания на его жалобы и стоны.
  Путь воина был непрост, а в компании Лиджуан - просто невыносим! К тому же она не упускала возможности неожиданно стукнуть Лявона - ей нравились такие игры, переходящие в злость и настоящую боль. Она обожала застать его в задумчивости и щёлкнуть по носу, щипнуть, ткнуть в рёбра и подставить подножку. Лявон чувствовал, что девочка ждёт ответа, погони, дружеской драки, но всё это отталкивало его. Неприятно и чуждо. Лёжа на своей циновке, он ощупывал ноющие места на теле, морщился и не любил Лиджуан.
  Через несколько нестерпимых дней он принял решение идти по пути воина самостоятельно, и в один из тихих вечеров, когда Лиджуан заснула, потихоньку покинул Шаолинь.
  
  Глава 9. Как Рыгор отчаялся
  
  Рыгор выполз на берег неподалёку от Статуи свободы и остался лежать на песке, отдуваясь и охая. Столько плавать ему не приходилось никогда. Сердце стучало изнутри так сильно, что воротник мокрой футболки вздрагивал от ударов, и при каждом вздроге с его уголка срывалась капля. Сверху кружили чайки, отрывисто кричали, пикировали. Рыгор морщился. Отлежавшись, он поднялся и побрёл к городу, на ходу стягивая мешок с плеч и шаря внутри. Всё размокло напрочь. Французский багет превратился в противную тюрю, коробка сигарет - в липкую лепёшку, пачки долларов - в скользкие комки. Он сел у парапета набережной и стал аккуратно расслаивать банкноты, раскладывая их вокруг себя концентрическими кругами. Рыгор знал - слышал от кого-то - что в Америке без денег делать нечего. Пусть солнышко их высушит.
  
  Первым делом Рыгор посетил психоаналитика. Свободно и современно державшаяся женщина Сара провела его в кабинет, по пути мимоходом упомянув о размере гонорара и о своём многолетнем и благополучном замужестве. Хотите кофе? Может быть, кукурузный хлеб? Она усадила его на диванчик, а сама устроилась в плетёном кресле за журнальным столиком. Лицо её было откровенно некрасиво, но приветливо, короткие волосы окрашены в белый цвет, худые плечи укрывал мягкий демократичный пиджачок. Рыгор, уплетая хлеб, рассказал ей, что бродяжья жизнь с некоторых пор стала ему в тягость, что он хочет остепениться и завести семью, но ничего не выходит. Как правильно начать? Сара горячо поддержала его:
  - Очень здравое желание, Рыгор! Ты уже сделал первый шаг на пути к самореализации, душевному равновесию и счастью. Расскажи мне о своей жизни чуть подробнее, и мы вместе найдём самый эффективный путь к успеху.
  Рыгор раскрыл рот, но закашлялся. В груди болезненно хрипело. Сара нахмурилась и поинтересовалась о медицинской страховке. Рыгор рассказал, что кашляет с детства, и это для него совершенно нормально, что он только-только прибыл в Америку, и страховки у него пока нет. И что он уже неоднократно пробовал наладить серьёзные отношения с женщинами, но они неизменно отвергали его. Может быть, в вашей стране у меня всё получится? Сара заверила его в безоговорочно-позитивном результате и порекомендовала начать новую жизнь с трудоустройства.
  - Но у меня и так много денег! - Рыгор вытащил из мешка ворох бугристых, неровно высохших купюр, подержал в руке, отделил несколько для гонорара, а остальные сунул обратно.
  - Нет-нет, Рыгор, так не годится. Сейчас ты похож на уголовника, ограбившего бензоколонку. Это может понравиться только бездомной хиппушке. А нормальным женщинам нужна стабильность и уверенность в завтрашнем дне. Ты умеешь что-нибудь делать?
  
  Со следующего дня обнадёженный Рыгор устроился работать в автосервис. В оранжевом комбинезоне и фирменной бейсболке он прохаживался по стоянке, напевая тихие песни и поджидая клиентов. Они не появлялись подолгу. Он успевал выкурить с десяток сигарет, подробнейшим образом рассмотреть свои новые кроссовки, выпить пару банок пива тайком в туалете. Он развлекался тем, что раскладывал на столе многочисленные отвёртки - сначала по величине, потом по цвету рукояток, потом добавлял в игру пассатижи, плоскогубцы, кусачки и строил из них геометрические фигуры. Время тянулось, медлило, и Рыгор порой терял ощущение реальности - ему вдруг казалось, что стены автосервиса колеблются, и сквозь них проступают очертания его родных минских гаражей.
  Но наконец одинокий автомобиль сворачивал с трассы и неуверенно останавливался на въезде. Рыгор поспешал к шлагбауму, поднимал его и бежал перед автомобилем, приглашающе оборачиваясь. Обычно требовалось исправить какую-то мелочь: заменить перегоревшую лампочку в указателе поворота, укрепить разболтавшийся номерной знак или освободить застрявший поплавок в бачке для омывателя. Владелицы авто вели себя по-разному. Хрупкие брюнетки с чёлками испуганно смотрели огромными глазами сквозь стекло, наотрез отказываясь выходить из машины, дородные фермерши грузно выбирались из пикапов и по-хозяйски прохаживались по двору, негритянки в спортивных костюмах опирались подтянутыми попками на бампер и настороженно закуривали сигариллу. Сара рекомендовала Рыгору вести себя на работе вежливо, но сдержанно, и он, целиком доверившись ей, молчал, улыбался и быстро орудовал домкратом.
  На перерыве он отправлялся в бистро и заказывал обед: набор щедро завёрнутых в фольгу гамбургеров и чизбургеров, картонное ведёрко с картошкой-фри, круглые куриные окорочка в коричневой крупке и два больших пива. Потом он брал кексы и ещё одно пиво. Сара говорила, что на обеде он может вести себя раскованнее и при желании вступать в несложные вербальные коммуникации. Однако партнёров для коммуникации не находилось - бистро пустовало. Лишь изредка забегали за мороженым школьницы с бешеными глазами, а по чётным числам в углу собиралась на кофе с бисквитом компания немолодых таксисток. Рыгор посылал им непринуждённые улыбки и старался кушать кекс элегантно, не кроша, но таксистки так ни разу и не удостоили его взглядом.
  После обеда время шло быстрее. После обеда по уставу компании дозволялось включать радиоприёмник, по которому безостановочно крутили блюзовые обработки Шуберта, Шумана и Шостаковича. Рыгор усаживался в автокресло, притопывал и с удовольствием подпевал. Под конец рабочего дня спускался в мойку и обдавал себя холодной водой из шланга. Курил дрожащей рукой, оставляя на сигарете серые пятнышки влаги. Он пока не рисковал говорить Саре о прозрениях, боясь потерять её доверие и поддержку. "Придёт время - скажу".
  Во время следующего визита Сара заметила, что Рыгору пора купить автомобиль. "В кредит?" - спросил он, наслышанный об этой американской традиции. Но к его удивлению, Сара порекомендовала взять подержанную машину - у автомеханика должна быть особенная машина! Какая-нибудь старая, но очень хорошая модель, с необычайным раскрасом. Рыгор ушёл в задумчивости и несколько дней после этого разговора проводил вечера на обочине федеральной магистрали, рассматривая проносящиеся мимо машины и листая глянцевые каталоги. Он проникался формами Доджей, Плимутов, Крайслеров, Шевроле, Дженерал Моторсов и с аппетитом закусывал впечатления толстыми хот-догами, купленными на соседней заправке. На автомобили последних лет, агрессивно-роскошные, он даже не обращал внимания, модели 90-х казались ему невзрачными, 80-е - неуклюжими, 70-е - отталкивающе прямоугольными. Больше всего Рыгора радовали футуристические 60-е, и он, издали завидев знакомые очертания, вставал с травы, прикладывал ладонь козырьком ко лбу и с улыбкой поворачивался вслед за авто. И однажды, заметив его интерес, кремовый с никелем Линкольн Континентал замедлил ход и остановился рядом с Рыгором - величественный, как пароход. Коричневая от загара кореянка наклонила гладкую голову, заглядывая Рыгору в лицо, и пригласила подвезти. Оставленный на траве пакет с хот-догами заставил его поколебаться и сглотнуть, но он решился. Потянул лаковую дверь, сел на скрипнувшую под джинсами кожу сиденья. И сразу понял, что поиски закончены.
  - Продай тачку, сестрёнка?
  - Вот так сразу и продай? - она засмеялась, поправила пальцем очки, двинула рычаг. Линкольн поплыл, плавно набирая ход. - Это моего мужа лайнер, вообще-то. Он типа старину любит, просто заколебал меня! Вот возьму и продам. Какого хрена, правда, а? Если мне нравятся спортивные Хонды, почему я должна себе отказывать? Вот он разве себе отказал ради меня? Хоть раз, а? У тебя у самого жена-то есть? Нету? Ну и правильно, это хотя бы честно! Хочешь жить в своё удовольствие - живи, не вопрос. Но других в это дело не втягивай! Вот послушай...
  Она длинно жаловалась Рыгору на мужа, а он внимательно кивал, украдкой поглаживая отделку двери. Кореянка распалялась, взглядывала яростным чёрным глазом, бранилась - и вдруг согласилась. Это очевидно было порывом, нервами, но Рыгор уцепился в удачу. Да! Сегодня! Сейчас! Деньги, документы, двигатель! Поддалась. Развернувшись на путаной дорожной развязке, они подплыли к автосервису. Рыгор сбегал за деньгами и заплатил ей в два раза больше, чем она попросила, посадил в такси, помахал рукой. Неужели это счастье - моё? И он забыл обо всём, пропал из жизни.
  
  Через неделю он снова появился у Сары - весёлый, помолодевший, пахнущий свежим бензином. Она выглянула в окно и ахнула:
  - Потрясающе, Рыгор! Это именно то, что я имела в виду, и даже лучше! У тебя отличный вкус. Эта машина подходит тебе идеально. Если бы я не была твоим психологом и не была замужем, я бы напросилась покататься. Ну что? Продолжим?
  И они продолжили. Теперь, сказала Сара, надо заняться поиском подходящего жилья. Она расстелила на столе карту и указала карандашом районы, приличные для автомеханика. Он смотрел на острый карандаш, на её изящно выпуклые ногти с перламутровым лаком и чёрным растительным рисунком, вдыхал духи с худого плеча, но дотронуться не рискнул. Стал осторожен. Зачем портить? Всё равно обречено. Сара спросила, запомнил ли он названия районов. Нет? Записала на отрывную квадратную бумажку, протянула. Усадила его на диванчик, расспросила о чувствах, о впечатлениях.
  - Да какие там чувства, особо-то и нет никаких чувств... Хорошо у вас тут, мне всё нравится! Как будто родился здесь.
  - Это только самое начало, Рыгор. Дальше будет ещё лучше! Ты подлечился или ещё кашляешь? Здоровье тела - это неотъемлемая часть счастья.
  Он заверил её, что уже почти не кашляет. Она принесла ему кофе и два кусочка кукурузного хлеба. И они снова продолжили. Голос Сары стал доверителен: параллельно с поиском дома пора начинать активную личную жизнь. Работа - это не всё, что есть в жизни человека! По её торжественному лицу было заметно, что она гордится этой своей мыслью. Она пустилась в подробности. Тебе надо бывать на людях, Рыгор. Записаться на фитнес, по пятницам ходить в ночной клуб, по выходным загорать на пляже, раз в неделю устраивать большой шопинг, смотреть все кино-новинки, продуктов покупать поменьше, но ходить за ними почаще. Будь открыт, улыбайся! Не думай о цели, о женитьбе. Постарайся абстрагироваться. Просто будь таким, какой ты сегодня - весёлый, вежливый, счастливый. Счастливые люди притягивают. Рыгор помечал на обороте квадратной бумажки, бледно-малиновой, помявшейся.
  
  Когда он вышел от Сары, был пятничный вечер. В бумажке значился ночной клуб, и Рыгор медленно поехал по сумеречным улицам, выставив локоть в открытое стекло и сворачивая наугад. Вчитывался в неоновые вывески: Night Flight, Boys Toys, Gop Stop Lounge, Purcell Chillout. Пёрселл! Рыгор вспомнил о тате. Стоп. Сюда. Хмурясь от нахлынувшего, он спустился по каменной лесенке вниз, в цоколь. Дверь с цинковой отделкой, коридорчик с уютно скруглёнными углами. Охранница остро взглянула, но не воспрепятствовала.
  Чёрные диванчики вдоль стен, столики, в глубине - сцена со струнным квартетом, поворачивающийся зеркальный шар, разноцветный свет прожекторов, расслабленно танцующие женщины. "А петь будут?" - спросил он у барменши, вскарабкиваясь на высокий стул перед стойкой. "Конечно. После десяти. Сейчас - фантазии". Тучная, но лицо ровное, строгое, прямой нос. Неужели индианка? Рыгор попросил пива, стейк и пару-тройку бейглов. Она невозмутимо двигалась, полная грудь вздрагивала, колыхалась. Густая и мягкая пена, белая, вспыхивающая искорками по поверхности. На соседний стул подсела гибкая девушка с выбеленными волосами, заказала коктейль. Рыгор словил её взгляд, улыбнулся. Голыми руками поправляя пряди, она свободно представилась: Мэри. "Потанцуем немного? Мой парень приедет только к одиннадцати". Она потянула его за руку. Он с трудом представлял, на что может быть похож танец под фантазии Пёрселла, но это было легко и красиво: Мэри вольно гнулась в такт мелодии, то вела плечами, то тянулась вверх, то покорно склонялась, то поднимала слоистый коктейль и отпивала, отставив ногу и подмигивая ему. Неловкий глоток - и капля текла по её подбородку, по шее, по груди, оставляя на коже блестящий след. Красивая. Но надо быть просто вежливым. Он притопывал рядом, стараясь не пролить из бокала, и пытался абстрагироваться.
  Абстрагирование удалось, усугубившись печалью Пёрселла. Рыгор наполнился мыслями о тате, затосковал, загрустил. Чувство вины: как же я с ним так по-свински? Он большими глотками допил бокал и, опустив глаза, пошёл прочь. Женские тела в пёстрых одеждах расступались, оттанцовывали в сторону, пропуская его. Он поднялся наружу. Уже стемнело, пахло ночным асфальтом.
  
  Солнечным субботним утром Рыгор купил газету, карту и карандаш, такой же острый, как у Сары. Развернув карту на руле, он тут же проткнул её грифелем. Чёрт! А интересно, насколько плотно заселены здесь дома? Сара - дура. Зачем куда-то ехать и что-то искать? Он снова вылез из машины и задрал голову. Вполне приемлемый небоскрёб, милый, весь стеклянный. Наверное, обозрение сверху хорошее. Продавщица газет смотрела на него, и Рыгор приветливо помахал ей.
  Он прошёл в парадное, мимо консьержки, к лифту. Нажал сорок восьмой из пятидесяти возможных. "А монтировка? Эх, не подумал! Совсем потерял навык! Ладно, посмотрим". Лифт уже взлетел, незаметно так высоко, зеркальные двери разъехались. Перед ним стояла густо накрашенная женщина с высокой причёской, видимо собиравшаяся ехать вниз.
  - Здравствуйте! Извините, может, вы знаете - не сдаётся ли здесь квартира? - он широко и безоблачно улыбнулся и шагнул так, чтобы перегородить ей проход.
  Услышав обращение к себе, она гордо подняла голову, став ростом с Рыгора, хотя сначала едва доставала ему до плеча. Искоса взглянув и выдержав высокомерную паузу, она сказала "Пойдём" и повела его по изогнутому холлу. Шпильки независимо цокали на гранитной плитке и затихали на коврах. Какое-то бесформенное, несимметричное платье.
  - Вот этот офис я сдаю в аренду, - она открыла молочно-стеклянную дверь и коротко обвела рукой. Там было светло и просторно, огромные окна, крыши, облака. - Я сама делала ремонт и выбирала обстановку. Если тебе обязательно здесь спать, то можно это делать вон на том диване. Ты менеджер?
  Рыгор сказал, что он лорд Генри Пёрселл, что ему всё нравится, и что он хочет пожить здесь для начала полгода, а потом видно будет. Вот аванс. Он порылся и протянул ей пачку. Пачек, кстати, осталось совсем немного. Она презрительно посмотрела на пачку, прежде чем взять, дёрнула плечом и собралась уходить. Держи ключи. На вопрос, есть ли здесь ресторан, процедила, что замужем и счастлива.
  - Эй, миссис! А есть ли здесь холодильник?
  Но она не удостоила. Процокала и отточенным движением закрыла за собой дверь. Он бросил мешок на диван, коричневой кожи, осмотрелся. Стол для переговоров, глобус, невесомые полупрозрачные стульчики, бессмысленные картины на стенах. Холодильник был встроен в стену и содержал питьевые йогурты и стебли сельдерея. Откупорив бутылочку, Рыгор закурил и подошёл к окну. Красота! Обозрение такое, что дух захватывает. Вот бы Лявон порадовался! А он сидит в своей деревне.
  
  Фитнес-клуб обнаружился в этом же здании, на первом этаже. Отхлёбывая йогурт, Рыгор прошёлся по залу: девицы в ярких трико и наушниках крутили педали велотренажёров, две негритянки тужились под штангами, стайка пожилых леди делала гимнастику перед зеркалами. Оценивающе глядя, к Рыгору спортивно подбежала инструкторша со светлой гривкой: "Вы у нас впервые? На беговую дорожку?" Рыгор солидно кивнул, показал пустую йогуртовую банку и спросил, где у них мусорка. Инструкторша побежала к мусорке, а потом к беговой дорожке. Рыгор не поспевал за ней, и она нетерпеливо оборачивалась. Её звали Линда. Он встал на дорожку, и она начала объяснять ему управление.
  - Понятно, Рыгор? Справишься?
  - Конечно, Линда! - он сделал позитивное лицо. - Погоди, послушай анекдот! Собрались на Рождество индейцы-воины у вождя, и он спрашивает их по очереди: ну, Сильная Рука, со скольких бледнолицых ты снял за год скальпы? Тот потрясает копьём: с десятерых. Молодец! А ты, Зоркий Глаз, со скольких бледнолицых ты снял скальпы? Тот потрясает луком: с двадцати. Молодец! Ну а ты, Каракулевая Шуба, со скольких бледнолицых ты снял скальпы? Тот разводит руками. Эх ты! Какой же ты воин после этого? Тот оправдывается: ну что толку от бледнолицых? Я с негров скальпы снимаю, чёрный цвет практичнее!
  - Заткнись, грязный расист! - прошипела Линда, злобно прищурившись. - Между прочим, мой муж - афроамериканец, и он может запросто сделать шубу из тебя самого!
  И убежала, сердито тряся гривкой. Хоть Рыгор и привык к слабому успеху своих анекдотов, этот инцидент сильно подпортил ему настроение. Желание заниматься спортом если и было, то теперь пропало напрочь. "Почему она сказала, что я не просто расист, а именно грязный? Наверное, пора сменить футболку... Ношу её уже хрен знает сколько". Он понюхал подмышку.
  
  Чтобы взбодриться и вернуть настроение, Рыгор разузнал у консьержки, где находится ближайший супермаркет и, подкрепившись остатками сельдерея, поехал делать шопинг. Катя перед собой громадную сетчатую тележку, он крутил головой по сторонам, пытаясь понять, где здесь могут продаваться футболки. Бесконечно тянулись стеллажи с какими-то тазиками, сковородами, рамками для фотографий, швабрами, стиральными порошками, канцтоварами, журналами о знаменитостях и подгузниками. Рыгор свернул вглубь и долго шёл сквозь цветочные вазы, кружки, игрушки, корм для собак, шампуни, полотенца. Наконец в просвете между чайниками и тостерами мелькнули чипсы! Он ринулся туда и попал в рай. Сотни сортов! Чипсы, крекеры, снеки, сухарики, солёная соломка, пряники, печенье. Рыгор сгребал: надо попробовать всё. А впереди уже виднелись гигантские холодильники с пивом! Ах, Сара, Сара, твоя психология не стоит ни цента - вот оно, настоящее счастье.
  Он прокатил полную телегу счастья через кассу и расплатился. Улыбчивые практикантки в коротких юбках и полосатых гольфах помогли ему разложить счастье по пакетам и, сделав книксен, вручили листовку.
  - Приходите завтра на воскресную службу в нашу церковь! Будем рады вас видеть!
  Такие милые.
  
  "И отчего бы мне не поехать на службу?" - думал Рыгор поутру, завернувшись в холодную простыню и жаря яичницу. Хоть Сара ничего не говорила об этом, Рыгор счёл, что церковь - место ничуть не худшее для романтических встреч, чем например пляж. Он перечитал листовку, нашёл адрес на карте. Ляпнул желтком, вытер пальцем. К десяти должен успеть. Спускаясь на лифте, подосадовал, что так и не сменил футболку.
  Церковь оказалась приземисто-прямоугольным зданием на отшибе, за забором, в окружении ёлочек и берёзок. Над входом висел большой строгий крест, а у забора парковались прихожанки. У дверей его приветствовали практикантки, кажется, всё те же: проходите вон туда! Рыгор пересёк холл и с некоторой робостью вошёл в высокий и просторный зал. Навстречу ему улыбалась элегантная леди в белом:
  - Вижу вас в первый раз! Сегодня отличный день - Господь привёл в свой дом ещё одного человека! - протянула руку. - Маргарет, управляющая. Пойдёмте, я посажу вас на первый ряд. Вы должны быть в центре событий, всё хорошо видеть и слышать! Вы не против, если я сяду рядом с вами?
  Они сели в центре первого ряда, прямо перед эстрадой, украшенной пышными букетами свежих гвоздик. Маргарет вежливо, но ненавязчиво расспросила его о жизни, и Рыгор охотно отвечал, слегка стесняясь своего пивного дыхания. Скоро служба началась: пожилая женщина в сиреневом, с добрым лицом, вышла к микрофону и с выражением прочла из Евангелия. И пригласила на сцену ансамбль. Все захлопали. Рыгор украдкой обернулся: зал был почти полон. Сверкание улыбок. Ансамбль - три кудрявые девушки в летних платьях с гитарами - спели несколько песен об Иисусе. Им хлопали, а последнюю песню подпевали всем залом, и снова хлопали. Потом сиреневая проповедница рассказала историю из жизни своих друзей, как вера помогла им выкарабкаться из неразрешимых проблем. Пока хлопали, Маргарет сделала проповеднице знак и указала на Рыгора.
  - Минуточку внимания! - проповедница подняла руку и сказала, сияя: - Любимые мои! Сегодня у нас новый гость! Поприветствуем его! Давайте помолимся Господу, чтобы он остался в нашей семье!
  Маргарет встала и потянула Рыгора на сцену. "Почему бы и нет?" Поднимаясь на сцену, он обернулся к залу с самой радостной улыбкой, на которую был способен. Сотни женских глаз смотрели на него. Маргарет попросила его сказать несколько слов о себе. Он дунул в микрофон, вышло громко, засмеялся.
  - Здравствуйте, прекрасные девушки! Меня зовут Рыгор. Я совсем недавно у вас в Америке, но мне здесь очень нравится! Я приплыл из Франции, а до этого жил в Минске. Я работаю в автосервисе, так что если надо что-нибудь починить, обращайтесь! Я очень хочу жениться, завести семью, и надеюсь, Господь поможет мне, - из зала послышались ахи и восторженные перешёптывания. Он обернулся к Маргарет, - Ну... Что ещё сказать? Да, давайте лучше петь! Я знаю очень хорошие песни, вам понравятся. Вы подыграете мне?
  Кудрявые гитаристки кивнули. Он запел "Der Schiffer", и они в самом деле очень прилично подыграли со второго куплета. Всем понравилось, хлопали. Войдя во вкус, он спел ещё "Der Storm" и "Die Forelle". Но самый большой успех возымели "Das Wandern" и "Fischerweise". Зал встал и хлопал непрерывно, и хотя это получалось не совсем в такт и портило, но зато воодушевляло. Он спел бы им всю "Прекрасную мельничиху", если бы не помешал приступ кашля. Закрывая руками рот, Рыгор отошёл от микрофона, и его место заняла сиреневая пожилая, начавшая заключительное чтение из Библии.
  Они с Маргарет вернулись на место. Вскоре по рядам пустили специальный мешочек для пожертвований, Рыгор сунул туда стодолларовую купюру, и минут через десять служба кончилась. Женщины заговорили, заобщались, потянулись к выходу. Маргарет поправила причёску:
  - Рыгор, у меня есть хорошая новость для тебя! Смотри, - она раскрыла бумажник, пролистала несколько фотокарточек и достала одну, со смеющейся девушкой, беспечно закинувшей руки за голову. - Это Глэдис, моя племянница. Она не замужем, живёт на юге, в Аризоне, в городе Феникс. Хочешь, я дам тебе её адрес?
  Рыгор конечно хотел. И на следующий день, взяв внеочередной выходной, он залил полный бак бензина и поехал в Феникс.
  
  Мимо плыли бесконечные песчаные холмы, мелькали рослые кактусы. Вверху стояло небо, впереди стояли плоские горы. Марево над асфальтом, пульсирующая разделительная линия навстречу. Песочно-жёлтый, тускло-зелёный и голубой - взгляд так привык к трём неизменным цветам, что возникшее справа чёрное пятно сразу зацепило его. Человек в чёрном, скрестив ноги, спиной к дороге. Рыгор устал от непрерывности и рад был развлечься. Ногой с педали на педаль - затормозил. Вышел, подёргивая затёкшими ногами. Девушка в чёрной куртке, чёрных джинсах, с фиолетовым шарфом. Волосы жёлто-рыжие, стриженые.
  - Эй, мисс!
  Она молчала, не двигалась, и Рыгор пошёл к ней по песку. Шаги вминались, оставляли ямки. Она устало подняла голову - серые близко посаженные глаза, полные губы, нежно-тонкий нос.
  - Вас подвезти?
  - Отвали, мужик, - её голос был насмешливо-мальчишеским.
  - Эй, бросай это дело! Помрёшь тут без еды. Шутка ли - пустыня кругом. Поехали со мной, я еду на запад, в Феникс.
  - Ну и напрасно едешь. Только время зря потеряешь.
  - А на что мне его ещё тратить? - Рыгор засмеялся.
  - Ищи свой камень, - серьёзно сказала она.
  - Кастанеды начиталась, что ли? У меня один знакомый был, вместе в баню ходили, так он тоже всем этим увлекался. Кактусы, камни, сны и всякая такая лабуда. Так знаешь, чем он кончил? - Рыгор сделал заинтересовывающую паузу.
  - Чем? - спросила неуверенно.
  - Бросил жену и двоих маленьких детей.
  Удачный экспромт: она вздрогнула и смотрела уже испуганно. Рыгор, с видом бывалого спасителя от несчастий, протянул ей обе руки, и она подняла свои навстречу. Тёплые. Подобрала ноги, напрягла спину, встала и коротко улыбнулась. Рыгор не отпускал её рук - и в этот момент, когда они стояли лицом к лицу, держась за руки, по ним вдруг побежал мощный ток, дрожь, восторг! Сильнее насморка, сильнее Шуберта: третье прозрение!
  Они вдруг слились и распались, степь растворилась, небо свернулось и развернулось. Они вдруг оказались на берегу моря, под зелёным зонтом. Она сидела спиной к нему, приложив ладошку козырьком ко лбу, смотрела на дымок парохода. Солнечные очки. Косточки позвоночника под золотой кожей, приставшие песчинки. Бледный след от купальника. Соломенная корзинка с вином и бисквитами. Тууууу - отдалённо гудит добрый пароход. Они вдруг оказались на постели, он кашлял под пледом, а она сидела в ногах и гладила его колено, подвигала поднос с мёдом и горячим молоком. Взгляд любви. Как приятно кашлять, когда на тебя смотрят, когда тебе двигают. Нащупывают твою руку под пледом. Морщится белая пенка на молоке. Они вдруг оказались у ёлки с красными шарами, со снегом, с синими вечерними сугробами. Дети зажгли бенгальские свечи, крутят огненные эллипсы, восьмёрки, хохочут. Вязаные шапки, шарфы. Ноги мёрзнут сквозь сапоги, надо весело притопывать и громко петь. Восьмёрка - знак бесконечности. Подарки в красной бумаге, бумага пахнет глянцем. Они вдруг оказались в осеннем лесу, шли по сухим листьям, а потом пустились бежать. Шорох и шелест. К обрыву, к озеру! Съехали по песку вниз, к прозрачной воде. Бревенчатый причал. Жёлтый берёзовый остров, тишина. Птицы делают круг над деревьями. Держать за плечи. Они вдруг оказались на кухне, она вытягивала высоко вверх руку с сосиской, собака служила, он счастливо улыбался, обнимал за ноги. Дымилось какао, стыл вишнёвый пирог. Они вдруг оказались под дождём, под плащом, спешили под крышу, перепрыгивали через лужи, летели струи и брызги, плаща не хватало, футболки липли, смеялись друг другу мокрыми лицами. Они вдруг оказались в темноте, только глаза и зубы, только осязание. Они вдруг спали, ели, знали, были.
  Они вдруг увидели того, кто всё это делает, держит своей рукой - его глаза. Ни добрые, ни злые - но любопытные, как у ребёнка, забавляющегося с жуком. Знакомые! Рыгор уже почти ухватил черты, почти понял, кто это - но тот смазывался, ускользал в сторону. Но сейчас Рыгор был силён, а огромная рука смягчилась; судьба остановились и ослабла. Материя теряла твёрдость и плотность, просвечивала чем-то иным, до чего можно было дотянуться. Америка стремительно сжималась, прерии, горы, города превращались в песчаные морщины под ногами. Как сквозь запотевшую плёнку парника, сквозь небо проступал Партизанский проспект, проявлялись башни вокзала. "Эй, ты! Что ты делаешь! Зачем ты дурачишь нас!" - кричал Рыгор в те глаза, задрав голову. Он отпустил руки девушки, потянулся - сорвать, скомкать пелену! Последний покров, за которым - полная ясность, пусть и пугающая.
  Но без рук, замкнутых в кольцо, всё стало возвращаться. Морщины раздвигались, унося его сероглазую подругу прочь, плёнка сливалась с небом, пропадал проспект, пропадали башни. В гневе Рыгор ринулся куда-то вперёд, без дороги, перескочил через растущие горы, провалился по щиколотку в тёплую воду, застрял, дёрнулся, потерял равновесие. Веером разлетелись брызги. Бежал дальше, бежал, пока под ногами снова не стало сухо. Травы, заросли молодых кустов. Запутался в низких ветвях цветущей сакуры, рванулся. Рассыпались белые лепестки. Вывалился на поляну и выдохнул: на фоне Фудзи с заснеженной вершиной стоял Лявон в чёрном кимоно, с занесённым над головою мечом.
  
  Глава 10. Возвращение
  
  - Охренеть можно! Лявон!
  Меч дрогнул.
  - Рыгор?
  Меч опустился.
  - Ты что, лягушек истребляешь? - с сияющим лицом Рыгор подходил, отрясая с ботинок глину.
  - Я совершенствуюсь во владении мечом, - немного смущённо, но с достоинством ответил Лявон.
  - Что?
  - Я избрал путь воина, - сказал Лявон хмуро и твёрдо, ожидая, что Рыгор начнёт его высмеивать. - Путь силы и концентрации. Я намерен достичь последней истины, хотя на это может понадобиться много времени.
  Рыгор смотрел серьёзно, и Лявон добавил:
  - У меня уже есть успехи. Смотри, я могу рассечь мечом волос в полёте, - он стал нащупывать волос на макушке, чтобы вырвать.
  - А кимоно где взял?
  - Да они тут в любом магазине лежат, - Лявон пожал свободным плечом. - Для упражнений самое то. А ты как здесь оказался?
  - Оооо!
  Рыгор мечтательно улыбнулся, предвкушая удовольствие от обстоятельного рассказа, похлопал себя по карманам и закурил. Лаки Страйк, белая пачка с красным кругом. Но вдруг опомнился, перекосил рот, плюнул, зло втоптал сигарету в землю.
  - Отстой, Лявон, полный отстой! Последняя истина, говоришь? Вот я тебе сейчас её покажу! Положи свой меч. Да положи, не боись! Ну! Давай руки!
  - Погоди, Рыгор, меч нельзя так просто взять и положить. Спираль энергии должна свернуться.
  - Бросай, говорю. Я нашёл третье прозрение! Давай руки!
  Ладно. Лявон аккуратно опустил меч на траву, выпрямился и подал Рыгору руки. Тот крепко схватил, пронзительно глядя Лявону в глаза. Секунду или другую ничего не происходило. Сакура мирно покачивала соцветиями, летела ласточка. Лявон скептично наклонил голову. И тут всё постепенно начало плыть, крениться. Хрустнуло.
  - Смотри, смотри! Да вот хотя бы на гору смотри! Это же не настоящая Фудзи! - Рыгор так сжимал ладони Лявона, что ему было больно. - Это даже близко не Фудзи, это просто чижовская свалка! Ты видишь?
  Гора оседала, снега испарялись. От сакуры не осталось и следа. Отточенный меч обернулся корявым куском доски, чёрное кимоно - пижамой в квадратики. Над плоской вершиной свалки плавно проявлялось сосредоточенное лицо, рука, держащая шариковую ручку. Лявон глубоко задышал.
  - Это что, Бог? - спросил он у Рыгора.
  - Похоже на то... хотя хрен знает, - Рыгор всматривался.
  И тут Лявон побледнел, и закричал, обращаясь к плоской вершине свалки:
  - Слышишь, ты! За что ты издеваешься над нами? Дай нам настоящую жизнь! Или оставь нас в покое!
  И вырывал руки из рук Рыгора. Но Рыгор не отпускал:
  - Стой, стой, надо держаться, иначе пропадёт, подожди... Это же Пилип! Смотри, Пилип!
  Картина в небе над свалкой проявлялась всё полнее: я сидел в регистратуре роддома Љ 2 и быстро-быстро писал в коричневую общую тетрадь. Лявона и Рыгора я не замечал.
  - Скотина!! Ты нас слышишь?! - рявкнул Рыгор изо всех сил и закашлялся.
  Я не слышал. Рыгор со злостью разжал руки, и видение стало меркнуть, растворяться в синеве. Лявон поник, сел прямо на траву, уронил голову. Рыгор пинал ногой камушки, топтал кустики полыни, бил кулаком в воздух. Наконец сел рядом. Вечерело. Солнце опустилось за насыпь свалки и золотило её края, а из центра поднимался голубой дымок костра - и свалка походила на пробуждающийся вулкан.
  
  - И что всё это значит? - Лявон слабо шевельнулся. - Пилип - наш Бог? Бред, бред. Что он там писал в тетрадку?
  - Ну... Вроде детектив. Он уже давно мне говорил. Обещал даже дать почитать.
  Лявон смотрел в землю и вяло качал головой - казалось, что её колышет ветер.
  - Мда... Я, конечно, всегда был уверен в унизительности универсума, но такого... это уж слишком. Получается, мы персонажи какого-то дебильного детективного рассказа?
  Они молчали, подавленные.
  - Лучше бы нам этого не знать... И зачем ты только?..
  - Сам виноват! Со своими песнями! Разве плохо было?
  - Да? А из-за кого мы простудились?
  Они зло смотрели друг на друга, а потом разом отвели глаза. Мир вокруг твердел, уплотнялся, возвращая утраченную реальность - со свалки тянуло дымком, в траве порхали мелкие, но отчётливые мотыльки, облака медлительно плыли на север. Голова Лявона клонилась.
  - Ладно, пошли! - Рыгор тряхнул Лявона за плечо. - А то ты сейчас заснёшь.
  - Куда?
  - К Пилипу, куда же ещё! Разобьём ему морду! Я знаю, как идти, через Курасовщину. Только надо держаться, хотя бы одной рукой. Иначе он нас пишет, падла. А когда держимся - то мы его видим, а он нас нет!
  Лявон нахмурился, но Рыгор не дал ему возражать, потянул, поднял. Держась за руки, они пересекли разнотравье, перелезли через разделительный щит на кольцевой дороге и углубились в город. Было тихо, только из скверика долетал стук шашек и размеренный пожилой смех.
  - Рыло развернём! Харю расхерачим! Репу расквасим! - упражнялся Рыгор на разные лады, а когда ему прискучило, предложил: - Давно мы не пели вместе, а?
  И они запели Heldenroslein.
  
  - А если он всё это предусмотрел? Что мы к нему идём? Что, если он пишет каждый наш шаг? И про руки написал? И сейчас пишет? - с тоской вопрошал Лявон, взволнованно водя трубочкой от сока по нижней губе. Они сделали привал у гастронома на Уманской, немного отклонившись от курса, и присели на стальные перила, неудобно подогнув ноги.
  - Да брось, не такой уж он и умник! Это даже по глазам видно, соображает человек или нет. Ты ж вроде с ним знаком был? Он, конечно, не полный идиот, но мозга на всё сразу у него не хватит, это я тебе отвечаю. Видишь, как он с руками облажался, - Рыгор равномерно хрустел чипсами и запивал из банки. В сумерках контуры его лица стали круглее, нежнее, глаза и рот темнели симметричными впадинами.
  Но Лявон томился, метался мыслями.
  - Зачем все эти сложности? Зачем простуды и прозрения? Что творится с пространством и временем? Бессмысленные случайности или тонкая система, недоступная нашему пониманию?
  - Ну не знаю, - Рыгор пшикнул следующей банкой, - Спросишь у него, если захочешь. Но по-моему, - буль-буль, - по-моему, здесь не так уж и плохо! Слушай анекдот. Спросил однажды один тип у Бога: зачем на небе солнце и звёзды? А Бог ему в ответ: могу выключить, если не нравится! Ха-ха!
  "Кажется, у него отличное настроение! Ну и человек, подумать только. Неужели он настолько чёрств, что не чувствует всей глубины отчаяния?.. Нет, мы чужды, чужды", - сердился Лявон, но тут зажглись фонари, пустили золотые лучики, и сквозь свет полетели жуки. Запахи вдруг стали отчётливее: пахло деревьями, травой, асфальтом, апельсином, ладони пахли сталью. Сильно хотелось спать.
  - Есть конечно вопросы. Но главный у меня к нему вопрос - почему он с друзьями по-свински? Мы же с ним парились вместе, пили, ели, а он ни словечка не сказал! - Рыгор спрыгнул с перил и отряхнулся. - Вот погоди, мы ему сейчас устроим. Давай руку. Двигаем!
  
  В темноте они обогнули роддом и отыскали освещённое окно на первом этаже. Заглянули на цыпочках: я склонился над тетрадкой и грыз колпачок ручки. "Сучонок", - шепнул Рыгор. Они отошли подальше, чтобы посовещаться, и Рыгор выругался: нога попала во что-то мягкое и мокрое.
  - Если это навоз, я ему шею сверну! Но вроде не воняет... Дачник хренов! Короче, сделаем так: я иду вокруг и вхожу через парадное. Там на двери - воздушный органчик. Он его слышит, идёт ко мне навстречу, я его заламываю. А ты стоишь здесь, и когда видишь, что он вышел из комнаты, разбиваешь окно, влезаешь и хватаешь тетрадку. Главное - быстро, чтобы он нас не успел заметить, когда мы руки разорвём.
  - А почему бы нам не вместе через парадное?
  - Потому что он может тетрадку спрятать! Ты сейчас стой и смотри, куда он её положит. Только не засни, иначе всё пропало!
  - Ладно... А чем я окно разобью?
  - Ну что ты как дитё малое! Кирпич найди. Или вот на, обмотай кулак, - Рыгор протянул Лявону слабо белеющий носовой платок и скрылся.
  Осторожно ступая, Лявон снова приблизился к окну и рассматривал меня. Я почесал голову, зевнул, потёр бороду, посмотрел на часы. "Спать собирается, - думал Лявон, мстительно щурясь, - Напридумывал всякого бреда, и при этом совершенно спокоен. Холодный цинизм? Или он просто не отдаёт себе отчёта в содеянном?" Тут Лявону пришло в голову, что они с Рыгором, по сути, снова затеяли налёт и ограбление. Похоже, между прозрениями и преступлениями есть связь, и если случилось одно, то непременно жди другого! Ему почему-то стало смешно, и он улыбнулся, прикрыв рот кулаком и опустив глаза, чтобы не привлечь меня слишком живым взглядом.
  "УУ!" - неожиданно пропела во тьме ночная птица, и Лявон вздрогнул. Я тоже вздрогнул и повернулся спиной к окну - наверное, услышал стук двери и воздушный органчик. Я закрыл тетрадку, встал и вышел. Пора! Мгновенно решив, что кулак можно порезать, Лявон подпрыгнул и ударил в стекло локтем. Глухой гул, слабый дребезг. Ещё раз! Ещё! Бах! Треск, звон, остроугольные осколки - зажмурился, сжался! Вроде цел. Из рамы торчали огромные стеклянные клыки, и Лявон несколькими ударами сбил их. Ухватился, подтянулся, влез. В коридоре слышались крики, топот и возня, но Лявон, не обращая внимания, взял в руки тетрадку. Коричневая, шероховатая обложка. И это наша жизнь?
  В регистратуру, ругаясь, ввалились мы с Рыгором: Рыгор заламывал мне руку и толкал перед собой, я путался в полах тёмно-синего халата и с хлюпаньем втягивал в нос струйку крови.
  - Что, урод, не ожидал? - Рыгор толкнул меня на стул, а сам угрожающе наступил кроссовкой на край сиденья.
  - Да вы чего, ребята?.. Я вас не сдавал, клянусь! Хоть сразу фотороботы узнал, но не сдавал! - протестовал я.
  - Не гони! Пофиг фотороботы, мы по другому делу пришли. Думаешь, мы совсем дурачки? Мы уже всё знаем! Так что давай, расскажи нам, что за хренотень ты написал? Ты хоть сам перечитывал? Детектив называется! Мы, как дебилы, из кожи вон лезем, а это всё, оказывается, твой рассказик! Мы тебе что, куклы?
  Я открыл и закрыл рот. На моём лбу читалось движение мысли. Наконец, сообразив, что юлить бесполезно, я посерьёзнел и насупился.
  - Да я ж не знал, что так выйдет...
  - Не знал? Да ты даже не знаешь, где Франция, а где Япония! Нет, Лявон, как думаешь, он полный придурок или прикидывается? Вот я тебе сейчас башку снесу, и будешь знать! - Рыгор приподнял со стола бобинник и свирепо грохнул его на место, как бы подразумевая, что и на голову может так же грохнуть. - Ну, что будем с ним делать?
  Лявон, не отвечая, открыл первую страницу тетрадки и стал читать вслух:
  "Если бы Лявона понадобилось описать одним словом, то это слово - мечтатель. Но поскольку никаких ограничений в словах и даже страницах нету, можно рассказать о нём поподробнее. В ту пору, когда мы познакомились, я работал наладчиком на одной из минских телефонных станций, а Лявона, студента, прислали ко мне на практику..."
  У Лявона заблестели глаза - что может быть интереснее, чем читать о самом себе? Не удержавшись, я ухмыльнулся, и это было моей ошибкой - Рыгор заметил и треснул ногой по стулу:
  - Стой, Лявон! Не читай, закрой! А то сейчас снова всё пойдёт по кругу!
  Лявон с трудом оторвался и захлопнул тетрадь. Конец.
  - Нет, ты нас больше не проведёшь, Пилипка. Лявон, держи её крепко! Теперь всё в наших руках. Главное - не торопиться. Давай поедим чего-нибудь и подумаем, как быть дальше. У тебя картошка ещё осталась? - он пнул меня и велел жарить картошку. - И без глупостей! Рассказик-то у нас.
  Я вытер нос и понуро предложил им спирта. Они не захотели. Я сказал, что нужно переместиться в комнату доврачебного досмотра, там есть водопровод и электроплитка. Они молча кивнули и прошли за мной. Я поставил кипятиться воду и достал из-под стола синий пакет с картошкой. Засучив рукава, я принялся мыть клубни. Рыгор, опершись на косяк двери, мрачно следил за моими действиями. Лявон прохаживался по кабинету, рассматривал внутренности бобинников, трогал корешки детективов, а потом торжественно произнёс: придумал!
  - Пилип? - обратился он ко мне, и я виновато поднял глаза. - Вымойте руки, садитесь за стол и пишите. Держите вашу тетрадь. Вот ручка. Диктуй ему, Рыгор.
  - Что диктовать?
  - Ну, диктуй, чего бы тебе хотелось. Не понимаешь, что ли? Как Пилип напишет сейчас, так и будет. Жену диктуй с дочками, квартиру, или как ты там хотел.
  - Хех, - сказал Рыгор, и его гнев легко сменился хитрой улыбкой.
  И они стали диктовать.
  
  Возвратившись на родину из странствий, Рыгор обнаружил тату, жену и дочек в добром здравии. Жену звали... Её звали... Ладно, Рыгор, это потом можно придумать. Главное, что жена была необыкновенно красивая, добрая и умела готовить борщ со сметаной. Дочки были послушны, музыкальны, хорошо учились, и Рыгор обожал заплетать им косички. Каждый вечер они собирались в зале своей новой огромной квартиры, пели хором, а жена играла на пианино. Из Америки Рыгор пригнал роскошный Линкольн Континентал, кремовый с никелем, величественный, как пароход, с полным багажником редких дисков. Каждую субботу они ехали всей семьёй завтракать в Макдональдс, потом он отвозил семью домой, оставлял машину и шёл пешком в баню.
  Лявон сдал выпускные экзамены на отлично, блестяще защитил диплом и был принят в Академию наук. Он завёл себе спортивный велосипед и мобильный телефон - и после некоторых колебаний позвонил сначала маме, а потом Алесе. Они, как оказалось, ничуть не обиделись на него за бегство и неприлично долгое отсутствие, они, казалось, вообще ничего не заметили. И последние тучки развеялись.
  Жизнь в городе текла своим чередом, тихо и мирно. Грабителей банка и угонщиков инкассаторских автобусов так и не нашли. Фотороботы висели на столбах ещё несколько месяцев безо всякого толку, пока их не смыли тёплые дожди. Впрочем, по косвенным уликам, те же рецидивисты совершили чуть позже ещё одно преступление, странное и необъяснимое: ограбление роддома. Об ограблении заявил пострадавший - электрик Пилип. Двое неизвестных ворвались во внутренние помещения и похитили регистрационный журнал в коричневой обложке. Из их разговора электрик Пилип понял, что загадочные злоумышленники намеревались зацементировать журнал в жестяном тазике и утопить в Комсомольском озере, предварительно написав в нём последнюю строчку: Конец
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"