Аннотация: Прав Светлов - негоже убивать своих героев. Пусть Матвей Истомин скроется от "охранки" и сыскной полиции, заберёт мальчонку с паперти, выправит себе новые документы и сбежит через Финскую автономию. Удачи тебе, Матвей!
Раскатисто порыкивая, гроза ушла, освежив Питер. Молодой блондин в брюках навыпуск, рубашке гелиотропного цвета, белом воротничке и персиковом галстуке, взошёл на крыльцо ресторана "Тулон". Швейцар, намётанным взглядом определив, что перед ним не благородный господин, а, скорее, квалифицированный рабочий или мастер, кланяться не стал, но поздоровался учтиво и открыл дверь - оттуда хлынуло многоголосие шишковского хора.
Оценив переполненный зал, блондин передумал проходить к столику, где призывно улыбался, уже перестилая скатерть, официант-татарин, и вернулся на крыльцо. Осмотревшись с него, пересёк Итальянскую улицу, погулял туда-сюда, украдкой бросая взоры вглубь ресторанного двора, раскурил папиросу и лишь затем сел в пролётку, на которой и приехал. Получив тычок в спину, неказистый "ванька" понужнул лошадёнку. Поодаль в экипаж подсел рабочий по виду человек в сапогах, пиджаке и картузе набекрень.
Швейцар и думать забыл о несостоявшемся едоке, встречая вальяжного купца, который подкатил на "лихаче". Огибая роскошную коляску, со двора ресторана выехала двуколка артельщиков-инкассаторов. Упитанная кобыла резво порысила к Михайловскому дворцу, чтобы там свернуть на Невский, где банк. Напротив сада экипаж инкассаторов настиг "ваньку". Их кучер привстал с козел и зычно предупредил тихохода о намерении обогнать:
- Па-а-берегись!
Внезапно седок в картузе перехватил у "ваньки" левую вожжу и потянул. Кляча дернулась, перегородила дорогу - экипажи столкнулись, стали. И тут двое прохожих, что фланировали вдоль ограды, заскочили на подножки, угрожая сидящим артельщикам револьверами. Лица мужчин, которые так решительно обернулись налётчиками, убедили охранников поднять руки. Парень в картузе резво перескочил на облучок артельной повозки, уткнул ствол в живот кучера и подхватил вожжи, которые тот выронил. Блондин грозно велел "ваньке" стать к обочине, а сам тем временем сноровисто отыскал в ногах инкассаторов туго набитую сумку и воскликнул:
- Есть! Погнали!
Прохожие, в основном женщины с детьми и с колясками, что обычно для тихого июльского вечера - останавливались, с любопытством смотрели на столкновение упряжек, признавая виновником "ваньку", который покорно отводил клячу в сторону. Когда налётчики вытолкнули артельщиков прямо в лужи и помчались прочь, настёгивая кобылу - несколько впечатлительных дам вскрикнули. Кто-то посоветовал извозчику:
- Ты что же, болван? Догони их! Останови!
Но перепуганный мужик смотрел то на упавших артельщиков, то вслед их повозке и бормотал:
- Как же? Подрядили на час, а платить кто будет?
Грянули выстрелы. Это ограбленные мужики поднялись и бежали вдогонку за повозкой, паля из револьверов. Угонщики несколько раз ответили. Одна пуля шмелём прогудела над зеваками, другие нашли себе случайные цели. С коротким ржанием, которое заглушило женский стон, кляча вздыбилась и свалилась. Хрустнула оглобля. Толпа бросилась врассыпную, и на мостовой остались два тела - лошадиное, которое вразнобой дрыгало копытами, сопротивляясь смерти, и неподвижное девичье.
Повозка скрылась за углом, перестрелка стихла. Зеваки с криками: "Полиция! Доктора!" стали собираться, подобно ртутным шарикам, и скоро слитная толпа окружила место происшествия. Несколько мужчин схватили "ваньку", который вовсе пал духом. Солидный господин глянул на живот девушки, где платье промокло кровью, опустился на колени и приподнял ей голову, вопрошая:
- Мадемуазель, вы в порядке?
- Воды, дайте ей воды, - с надрывом крикнул чей-то женский голос.
- Ворот расстегните, чтоб легче дышала...
Советы, восклицания, причитания слились в неразличимый гомон, а с двух сторон Итальянской улицы приближались свистки городовых.
*
Свернув с Невского, налётчики тотчас оставили повозку на усмотрение кобылы, которая продолжила движение, сами же пешими направились в сторону Апраксина двора, путая таким образом след. Инкассаторская сумка уже переместилась в заплатанный мешок. Тот невинно свисал с плеча рабочего, который остался в полосатой косоворотке, а пиджак нёс в руке. На Инструментальной линии компания выбила условную дробь по двери склада, вошла внутрь, закрылась.
Тусклый электрический свет озарял давно белёные стены и потолок, увешанный гирляндами рваной, пыльной паутины. Центр пустого помещения занимал верстак. Лавка, застеленная газетой, и три стула - помогали ему играть роль стола. Обеденного, судя по водочной бутылке, хлебу, мясным закускам и немудрящей зелени.
- С полем, охотнички! - поприветствовал вошедших усатый мужчина, одетый с шиком и похожий на иностранца. - Ну-с, хвастай, Федя, как твои добры молодцы себя показали, заодно и знакомиться станем...
Сбросив ношу на свободную часть верстака, рабочий отступил, сдёрнул картуз, поправил пятернёй короткие волосы, снова надел головной убор. Остальные подельники занялись добычей, горкой вывалили разномастные пачки банкнот. "Федя" разровнял их в один слой. Усатый потёр руки:
- А неплохо! - и оценил. - Тыщ двадцать будет...
- Экс прошёл, как по маслу! Мигаль рассчитал место остановки до аршина. Воры тоже церемоний не разводили. Жук артельщика швырнул, так тот кубарем! А Щербатый своего и кулаком наладил. Эх, удачно взяли! - блондин взъерошил торец пачки, словно колоду игральных карт. - Француз, с этими парнями можно иметь дело...
Грабители и усатый любовались деньгами, трогали, рассматривали и бросали назад. Довольные успешным ограблением соучастники не заметили, как рабочий в картузе, по кличке Мигаль, вздрогнул, услышав слово "Француз". Глубоко вздохнув пару раз, он стал приводить себя в порядок - расправил пиджак и надел в рукава, затем тщательно отряхнул брюки, заправленные в сапоги. Очевидно занятый делом, на похвалу с пожатием руки - отозвался коротко и без улыбки, мол, говорить не о чем. Так и стоя поодаль, он вынул револьвер, осмотрел.
- Мы хоть не жнём, - самодовольно подбоченился Жук, - но погоды ждём. Вишь, в пять минут как богато уродилось...
- Только вот прохожую подстрелили, - хрипло заметил Мигаль, прокручивая барабан нагана, - а обещали, что в воздух...
Щербатый презрительно бросил, не оборачиваясь:
- Когда в меня шмаляют? Ага, держи карман шире! Ладно, Француз, давай делить, как услови...
Его оборвали выстрелы. Воры и блондин повалились замертво, не успев понять ничего. Усатый спохватился, но безуспешно дёргал револьвер, который зацепился за пояс. Рабочий направил ствол в его сторону и отпустил курок, что удерживал левой рукой. Вскрикнув, Француз зажал плечо, а стрелок выпростал у раненого оружие и заявил:
- Как долго я к вам подбирался... Час пробил!
- С ума сошёл, Мигаль! Наши тебе не простят, это же для партии...
- Вот мы и встретились, Забельшанский...
- Откуда ты меня знаешь? Что тебе надо? - Француз со страхом и ненавистью смотрел в лицо рабочего, на желваки, которые проступали так чётко, словно челюсти сводило судорогой.
- Где Маврин, Дора и Клара? Кто ещё причастен к тому взрыву?
- Ты провокатор, - усатый высказал догадку, которая его взбодрила, - а вот на, выкуси! Тебя за эти убийства самого осудят, сволочь!
На полу в агонии забился вор. Почти не глядя, Мигаль добавил ему милосердную пулю. Затем выстрелил в колено Француза, а когда тот рухнул, пообещал:
- Изрешечу. Отвечай!
- Соловьёва с Иудиным казнили, Дора умерла от чахотки... Данила с Кларой здесь... Средняя Мещанская, девятнадцать, четвёртая квартира... семь размеренных стуков, - сквозь стенания признался Забельшанский, а затем взмолился, - скорую помощь вызови, их станция рядом! Истеку же кровью!
- Нет, - Мигаль отклонил просьбу эсера, - тут сдохнешь. Я приговариваю тебя...
Ствол нагана двигался, выбирая место для прицеливания. Забельшанский молил и отползал на спине, ожидая выстрела то в пах, то в живот, то в лицо. Электрический свет добавлял во всё окружающее желтизну, но не мог скрыть бледность Мигаля, губы которого кривились, неизвестно, в ухмылке, в судороге ли.
Выстрел, наконец, сотряс воздух. Кровь из пробитой груди быстро иссякла, и жизнь покинула усатого. Мигаль пнул тело в раненую ногу, подозрительно всмотрелся, не мелькнёт ли гримаса боли. Убедившись, что перед ним несомненный труп - обмяк, опустился на стул, сложил руки перед собой и уткнулся в них лицом. Только что беспощадный истребитель, рабочий сотрясался в рыданиях, являя признаки истерической реакции на учиненное побоище, для сведущего человека, конечно. Но таковых в помещении не было, а мёртвым - что за дело до слёз живого?
Спустя десяток минут Мигаль поднялся, утёр лицо платком, пристально рассмотрел побоище. Затем разделил водку по стаканам и угостил покойников, деловито заливая отмеренные порции во рты, у кого ощеренные, у иных - разжимая зубы. Свою дозу мужчина не цедил, махнул залпом, без удовольствия. Но заедал основательно, надкусывая разные ломти хлеба, ветчинно-колбасной нарезки и зелень. Скоро на верстаке возник убедительный натюрморт по количеству застольников, считая убитых.
Дошла очередь до револьверов. Пять стреляных гильз переселились к Французу, которого пришлось ворочать, чтобы боком придавить оружие, вложенное в правую руку. Одну получил "Федя". Возле уголовников Мигаль разложил их же наганы, завершая картину междоусобицы.
Патронами, что пришлось заменить на гильзы, он зарядил своё оружие. После этого собрал деньги в тот же заплатанный мешок, оттёр головки сапог от набрызганной крови, надвинул картуз поглубже и вышел наружу, оставив створку приоткрытой.
Озорной малец, что гонял пращой воробьёв и выбежал за ними на Инструментальную - заглянул в склад, подстрекаемый любопытством, тотчас перепугался и кинулся к городовому. Пока тот проверил да вызвал полицию - рабочий с мешком давно катил на конке в другой конец города, бездумно глядя в окно.
*
Отец положил руку на плечо мальчику, одетому, как маленький ковбой. Поверх просторных брюк из грубой ткани чернели ещё более просторные наштанники. Коричневые сапожки из тиснёной кожи на высоких каблучках добавляли мальцу росту, отчего тот выглядел старше. Карминовый плат, повязанный широким углом вперёд, набегал складками на шею. Стетсон с характерными вмятинами спереди, продольным углублением сверху и задорно подкрученными полями, набрасывал тень на глаза, которые благодарно смотрели на отца.
- Что же ты его не надел? This is a special style. Позволь-ка, я застегну...
Роскошный пояс, украшенный бляхой спереди и двумя кобурами по бокам, обхватил талию мальчика. Застегнув пряжку, отец распрямился, чтобы оценить сына и себя рядом с ним. Пояс соскользнул на пол, "кольты" с грохотом разлетелись в стороны, кружась по паркету.
Наваждение исчезло. Напротив зеркала стояла вешалка. Полный ковбойский костюмчик сиротливо ютился на плечиках. Остроносые сапожки с тиснением выглядывали из-под брючек.
Отец смахнул слезы тыльной стороной руки, поднял револьверы, вернул по местам и примостил пояс на рожок вешалки косо, словно портупею. Снова глянул в зеркало, где отразился подарок, который не успел получить Володенька. Морок, рождённый неуёмным желанием вернуть утраченное, вновь дорисовал мальчика, как бы вставил его в одежду, обувь, увенчал шляпой.
- Нет, нет! Не сходи с ума!
Мужчина затряс головой, отшлёпал себя по щекам, приводя в сознание. Он твердил, подобно молитве или заклинанию, совет врача-психиатра: "Нельзя уступать желанию вневременности. Невозможно пребывать в промежутке между прошлым, что ушло навсегда, и будущим, которого вы не желаете! Это каталепсия, дистрофия, смерть. Человек не должен быть ничтожнее комара в янтаре, который в незапамятные времена отказался бороться с обстоятельствами..."
Одолев приступ жалости к себе, человек погладил пальцами фотографии мальчика на велосипедике и поясной портрет стройной красавицы, подоткнутые на зеркало рядом с вырезкой из газеты - снимком полуразрушенного дома.
Затем переоделся, подхватил саквояж и покинул квартиру. Выйдя из парадного, он попрощался с дворником:
- Мустафа, помяни Володеньку с Ольгой Евгеньевной, - и вручил рубль, - да приглядывай, если задержусь надолго.
*
Начальник Санкт-Петербургского отделения по охранению общественной безопасности и порядка, полковник жандармерии Александр Васильевич Герасимов, крепко задумался. Несуразица с трупами волновала его гораздо больше, нежели следователя Попова, который сидел напротив.
- Свидетели подтверждают всех, кроме Забельшанского. Значит, тот не участвовал. Но был же четвёртый! Некто. Некто... Предположим, стоял в сторонке или вышел наружу, а тут вспыхнула ссора. Он выждал момент, вернулся, пристрелил раненых и забрал деньги. Или всё проще - вор у вора дубинку украл...
- Вора полиция отрицает, господин полковник, - не сразу понял начальника Попов, - эти, Жук и Щербатый, вдвоём работали, всегда. А, вы имеете в виду, что он из другой партии! Засланный?
- ... однако Москва не подтвердила причастность своих р-р-революционеров, - констатировал начальник охранного отделения, потирая лоб. - Вот что, господин штаб-ротмистр, поручите полиции опросить по Инструментальной, вдруг там видели кого приметного незадолго до ограбления артельщиков. И в день побоища, особенно. Деньги большие, их за пазуху не уместишь. Действуйте!
*
Два крепких мужика скрутили Мигалю локти, усадили на стул, положили тяжёлые трудовые лапищи на плечи, лишив возможности вскочить. Пока ему задавали формальные вопросы, он изучал лица судей, что расположились за столом. Клара Бродская верхней частью лица напоминала "Неизвестную" Крамского. Чёрные, как смоль, волнистые волосы, выразительные глаза, по-семитски выпуклые, карие настолько, что зрачок трудно заметить. Если остальное закрыть, как это делают сарацинские женщины - невозможно глаз отвесть! Но на Руси паранжа не в ходу, а вуаль способна прикрыть верх лица, не больше. Возможно, прекрасные глаза потому так грозно сверкали, что громадный нос и толстые губы, подчёркнутые скошенным подбородком - словно она потомок архантропа - подчистую истребляли в любом мужчине желание ухаживать за столь неказистой на лицо дамой?
Рыхлый Маврин, с мешками под блёкло-голубыми глазками, издалека выглядел бы клоуном шапито, так его опрощала грушевидная фигура, безмерно широкая в талии. Но вблизи Даниил Федорович веселья не внушал. Безжалостный голос, взгляд, буравящий собеседника, и репутация непримиримого партийного судьи - вгоняли в трепет неофитов из рабочей среды.
Третий судья, Северин Иванович Батонов, невзрачный паренёк-путиловец, смотрел восторженными глазами. Его нехитрые мысли легко читались Мигалем: "Деньги, которые боевик отнял у буржуазии для нужд партии, полностью очищают его от подозрений. И делиться с ворами теперь не нужно - единственный, кто держал с теми связь, Никита Иванов по кличке "Федя", погиб!"
Маврин и Бродская думали иначе, потому и пытались установить, насколько опасен человек, который сидел перед активом санкт-петербургской группы социалистов-революционеров. Мигаль ничем не походил на вчерашнего рабочего. Он выглядел скоробогатым купчиком или же очень солидным ремесленником из, например, мастерской "Ремингтона", там, из музыкального цеха Циммермана. Добротный костюм-тройка, белая манишка со стоячим воротником и коричневый галстук, узел которого крепила позолоченная "штанга" - всё говорило о собранном, деловом мужчине. Этот типчик вёл себя уверенно, не потея, не заикаясь под градом вопросов.
Основания для тревоги были, и очень весомые. Газеты написали, что вчерашняя экспроприация удалась, но никто из организаторов в условленное время не пришёл. А сегодня на конспиративную квартиру заявился никому неизвестный Мигаль - про которого, да, упоминал "Федя", но лишь упоминал! - принёс деньги и рассказал дикую историю о междоусобице. Деньги пересчитали, убедились, что сумма верна до рубля, но не верить случайному человеку вот так, с порога? О нет, избыточной доверчивостью эсеры не страдали, и потому тотчас учинили суд. Им предстояло решить, не провокатор ли этот странный, необыкновенно честный типчик. Негодяя следовало уличить, казнить и тотчас покидать эту квартиру, пока охранка не нагрянула.
- Почему сразу сюда не пришёл? - представительного мужчину, чьи руки не тряслись от страха, Клара уже возненавидела. - Где отсиживался и зачем переоделся?
- Идти в том виде? Чтобы опознали? Не глупите! Я дома переночевал, а нарядился - разве барина заподозрят?
- Кто первым схватился на оружие? - Северина Ивановича интересовал процесс перестрелки, которая так выгодно закончилась в пользу партии.
- Щербатый. Я как раз отошел по малой нужде, и тут началось. Федя сразу упал, а Француз успел воров подстрелить, я только Жука и добил. Вон, в моём револьвере, гляньте, одна стреляная...
Маврин проверил наган. Пристроив оружие на колене дулом в сторону Мигаля, уточнил:
- Как про явку узнал?
- Француз велел сюда деньги доставить. Умирая, сказал - собери и беги, а то полиция нагрянет! Я едва успел выбежать, как те прикатили с жандармами вместе!
- Даниил, зря время тратим. Он, он провокатор, - сверкнула прекрасными глазами Клара, - нутром чую. Убей его и уходим!
- Провокатор, и принесёт двадцать тысяч? - урезонил мужененавистницу председатель группы, поглаживая саквояж с деньгами. - Знай охранка этот адрес, нас бы уже накрыли. Суд удаляется на совещание. Василий, Егор, повязку ему на глаза и охраняйте!
Троица вышла в соседнюю комнату, закрылась. Было слышно, как возвысила голос Клара, но после окрика: "Да, я согласен! Но, товарищ Бродская, не смешивай чувства с работой!" - смолкла. Спустя минуты судьи вернулись. Маврин уткнул ствол в затылок связанного:
- Вот и пробил твой смертный час. Мы знаем, кто ты и зачем убил наших товарищей. Говори, кому сообщить о твоей смерти?
Клара Бродская зааплодировала, воскликнула:
- Браво! Пристрели его!
- Боже, как нелепо, - пробормотал Мигаль, обливаясь холодным потом, - как глупо погибать, не сделав ничего... Значит, я шёл не той дорогой... Стреляй, чего тянешь! Нет у меня никого, сирота я...
*
Третий судья воскликнул:
- Погоди, Даниил Федорович! Как это?
Тот коротко хохотнул, пряча наган:
- Последняя проверка, - сдёрнул повязку с глаз Мигаля, приказал всем встать. - Большинством голосов подсудимый оправдан. Всё, расходимся!
Обрадованный Батонов обнял Мигаля за плечи, шепнул:
- Ну, Маврин, гад... Я сам до смерти перепугался! Пойдём, по маленькой втетерим, здесь рюмочная на углу...
Когда квартира опустела. Бродская и Маврин одновременно схватились за саквояж, который доставил Мигаль.
- Он тяжёлый, Клара. Я понесу.
- Я не доверяю тебе, Даниил. После этого суда - особенно. Ты корыстолюбец! Думаешь, я не знаю, сколько из этого ты потратишь на свои удовольствия? Отдай, они будут храниться у меня!
- Не строй святошу, - грубо ответил Маврин, отстраняя хилую ручонку товарища по партии, - я руководитель, значит, имею право расходовать партийные средства по собственному усмотрению. Кто жертвует личное время, тратит себя на общее дело? То-то же! Это стоит любых денег. Ты уже четыре года в правлении, и не работаешь. Хочешь содержать себя самостоятельно? Соскучилась по "Зингеру", белошвейка? Вперёд, никто не держит!
- Прекрати паясничать! Отдай половину, так будет сохраннее.
Даниил Федорович расстегнул замок, отсчитал несколько пачек, выкладывая их на стол:
- Две тысячи, Клара. Хотя, нет, - и забрал назад почти всё, - пятисот довольно. Не вздумай шиковать!
*
Следователь по особо важным делам окружного суда, господин Михеев, и недавно назначенный начальник сыскного отделения полиции подполковник Яницкий кричали друг на друга:
- Вы не смеете давать мне поручения напрямую! Извольте через прокурора!
- Указ от первого одиннадцатого семьдесят пятого прочтите, сударь!
Полковник Герасимов ударил кулаком по столу, отчего прибор чёрного мрамора подпрыгнул и сронил перо:
- Господа! Уймитесь! Не время браниться!
Полицейский и судейский опешили от внезапного окрика всегда сдержанного начальника "охранки", смолкли, а тот заботливо поправил крышку бронзовой чернильницы, умостил ручку на прежнее место, бормоча под нос, но чтобы слышали все:
- Хорошо, что перо сухое... Вот ведь молодёжь пошла, ни политеса, ни профессионального этикета блюсти не желают...
Штаб-ротмистр Попов, единственный, кто явился на совещание в форме, сделал вид, что поправляет аксельбанты на правом плече, усмехнулся в усы. Полковник заметил его старание скрыть улыбку и оценил деликатность подчинённого по отношения к приглашённым. Дав спорщикам довольно времени, дабы унять разгорячённое дыхание, Герасимов обратился к начальнику сыскной полиции:
- Ну-с, что дал опрос на Инструментальной линии?
- Урядник... фамилия неважна, установил, что мальчишка, который сообщил городовому о стрельбе, видел рабочего, которые нёс небольшой мешок. Описать внешность малец не сумел, но оценил, как переодетого барина, что странно. Это всё.
Герасимов воздел брови, выражая недовольство краткостью доклада, но от замечаний воздержался, предложил отчитаться следователю Михееву. Судейский юрист преисполнился важности и разложил листы новомодной дактилоскопии:
- В складе был пятый. Его в нашей картотеке нет, но расстрелял всех именно Некто. Хитрец, свёл бойню на Француза, ан ствол у того без нагара, и видно, как гильзы переставлены. Но не только это! Раскладка оружия и остатки еды - тоже попытка инсценировки. Эксперты установили, что все следы зубов на объедках принадлежат одному...
Жандармский следователь с интересом потянул к себе данные, но Михеев сгрёб листы и накрыл рукой. Полковник, чтобы в зародыше пресечь назревающий спор, обратился к штаб-ротмистру:
- Попов, что у нас нового?
- Осведомитель слышал от Батонова, якобы группа пополнилась активистом по прозвищу Мигель или Мигаль. Не исключено, он и есть искомый Некто. За Батоновым установлено наблюдение. Наружка из трёх филеров, денно и нощно. Пока результатов нет. Группа перестала собираться. Возможно, ищут другое место.
Спустя полчаса совещание закончилось. Все получили задания и разошлись. Герасимов листал словари, запрошенные из библиотеки, разыскивая слова, созвучные кличке нового боевика эсеров. Исписав лист, полковник принялся размышлять:
- Испано-португальское имя, равное нашему Михаил... Хм. Поищем Мишеньку. А если от Мигале Лясиодора? Огромный паук, птицелов. С американского континента. Американец?
*
Матвей Лукич Истомин лежал в постели, слушал ночную тишину и ждал. Сегодня он выпил два порошка, чтобы вернее перебороть бессонницу и забыться, минуя воспоминания. Средство уже действовало, подавляя сознание и делая веки неподъёмными, ан память предала хозяина, подсунула-таки картину предпоследнего дня перед больницей...
...батюшка отбубнил заученные слова, не перелистывая молитвенника. Истомин перекрестился, бросил в каждую могилу горсть земли и отошёл от края. Душа рвалась спрыгнуть туда, и, если не оживить любимых, так лечь с ними навсегда! Крякнув, могильщики споро заработали лопатами. Стук комьев по крышкам гробов гулко отдался в голове бывшего мужа и отца.
- Отчего, о Боже, - возвёл он к небесам глаза и безмолвно вопросил, - ты послал мне испытание жесточе, нежели Аврааму? Его сыну ты сохранил жизнь и дал обильное потомство, а я? Зачем ты осиротил меня? Зачем жить, если моя Сарра и мой Исаак ушли?
Колени мужчины подогнулись, ладони сошлись в жесте смирения и покорности, но голова не опустилась - он смотрел в небеса. Синева августовского неба, не замутнённого ни единым белым пятнышком облачка или тёмным наплывом дождевой тучи, безмятежно окружала огненное светило. Матвей Лукич искал в петербургском небе знамение, ответ на тяжкие думы, что прорвались словами в момент, когда он хотел вознести молитву.
Глаза, воспалённые от слёз, обратились к солнцу, полуденному и яростному - это душа возжаждала боли, способной заглушить внутреннюю. Жестокий свет хлынул в зрачки. Но организм не подчинился - веки смежились. Истомин гневно закричал, принялся хлестать себя по лицу:
- Зачем, зачем мне глаза, которые изливали свет на сына, на кровиночку мою, которые помнят его, которые никогда не увидят его? Зачем? Зачем? Зачем?
Голосящего мужчину подхватили, вздёрнули на ноги. Матвей Лукич вслепую отмахивался, отбивался, но противники взяли числом - увели от могил, заломили руки, его же шарфом связали их за спиной.
Обессилев, Истомин послушно шёл по центральной дорожке кладбища, судя по шороху под ногами. "Конвоиры" крепко удерживали за локти, но со временем хватка ослабела, а перед воротами стала символической. Слёзы, выжатые резью в глазах, иссякли. Лишь отпечаток солнечного круга, словно тавро на жеребячьем бедре, никуда не делся, а налагался поверх картины мира, из которого навсегда ушли Ольга Евгеньевна и Владимир.
- Вы, господин хороший, не буяньте боле. Тут скорбеть надо, а вы кричать вздумали... Покойники, оне покоя ожидают, так что вы, это, того! Двенадцать человек ноне погребают, - крепкий кладбищенский служащий развязал шарф с рук Матвея Лукича, - все с Аптекарского острова...
*
Отец Владимир обратил внимание на господина, который рассматривал второй ряд иконостаса. Несколько дней назад прихожанин стоял у иконы Спасителя, аки борец перед схваткой - напряжённо и сковано. Похоже, сейчас он опять не молился, а перечил бывшему мытарю Левию, сыну Алфееву. Священник, движимый желанием помогать страждущим, подошёл к бедолаге:
- Вас что-то гнетёт, я вижу. Хотите исповедаться?
Господин вздрогнул от неожиданности, оглянулся:
- Нет, благодарю, я сам разберусь...
- И всё же, что за горе привело вас? Ликом вы бледны, согласия с богом нет, смирения не заметно, с апостолом спорите. Он ваш святой, видимо? Послушайте, Матвей... как? Лукич. Сие пагубно. А совет пастыря, молитва, вознесённая в момент слабости, спасают, ибо, как растение обращается к свету, желая получить живительные силы, так и человек не должен останавливаться на мрачной стороне жизни, но стремиться к богу, к светочу мудрости...
- Как вас? Отец Владимир... Был у меня сын, ваш тёзка, да господь прибрал... С помощью тех, кто гнева господня не убоялись. И чем вы поможете? Воскресить сумеете? Нет? - дерзко отозвался господин на поучение батюшки. - Так не тратьте время, спасайте других..
- Мне должно делать дела пославшего меня, доколе есть день, - сдержался и цитатой ответил священник. - Нет добродетели боголюбезнее смирения, нет порока богопротивнее гордости. Вспомните Иону. Уповать на всевышнего надо, и тогда...
- Оставьте! Если бы у Спасителя свои дети были, он бы меня понял! Смиряйтесь сами, а мне отмщение и аз воздам!
- Отмщение - не вам, а Господу! Там сказано: не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию, - отец Владимир продолжил слова апостола Павла, а для верности добавил ветхозаветные слова. - Не мсти и не имей злобы на сынов народа своего, но люби ближнего твоего, как...
- Сейчас, как же, возлюблю, - голосом бравого солдата отозвался прихожанин, охваченный возбуждением. - Нет уж, я сам, без бога управлюсь. И без всепрощения!
Отец Владимир сделал последнюю попытку спасти заблудшего:
- Отринь греховные мысли, сын мой! Покайся!
Тот отмахнулся, вышел вон. Сквозь открытую дверь было видно, как худенький малыш лет пяти, весь последний месяц кормящийся на паперти, с поклоном что-то ответил богохульнику и получил подаяние. Тревога заставила священника подозвать мальца и узнать про разговор. Робкий ответ лишь усилил недоумение:
- Имя спросил и почему я здесь. А услышал, что Вова и сирота - дал вон сколько денег.
В грязной ладошке лежали монеты и смятая пятерка.
*
Следователь Попов радостно доложил:
- Есть результат, господин полковник! Истомин его зовут, Мигаля нашего! Он, вроде, из конторских... Я осведомителю дал денег на попойку, и Батонов проговорился. Завтра у их группы сбор.
Начальник Санкт-Петербургской охранки взял лист из рук штаб-ротмистра. Внимательно прочитав, он воздел указательный палец вверх, как бы отмечая нечто важное. А затем вдруг распорядился поднять и доставить список посетителей за позапрошлый год. В ожидании документа полковник извлёк свои выписки из словарей и предложил следователю подумать над расшифровкой имени боевика.
- Не Мигель, точно. Вы полагаете, он из максималистов, - упоминание о шестом годе Попов трактовал по самому громкому событию, то есть, покушению на премьер-министра, - почему же мы раньше не знали?
- Если он тот Истомин, кого помню, то многое становится понятным. А вот и список! Так, август... Помнится, числах в двадцатых... Вот! Матвей Лукич...
Тренированная память начальника охранки выдала из запасников все тогдашние события, до мельчайших деталей, словно он смотрел синематограф...
...
...Герасимов отложил сводку, в которой карандашом помечал важные места. Затем поправил кончики усов. Он за многолетнюю службу узнал, насколько мелочь, типа расстёгнутой пуговицы, запонки или встопорщенного волоска на макушке способны умалить, уничижить смысл самых весомых слов. Проверяя руками галстук и манжеты, полковник скользнул глазами по записке секретаря: "Предприниматель средней руки, намерен узнать о ходе следствия по делу взрыва дачи Столыпина. В первой приёмной, где террористы бросили портфели с бомбами, погибли сын и супруга просителя. Вероятно, психически нездоров". Дальше прочесть не удалось - так стремительно Истомин вошёл, почти вбежал, восклицая:
- Господин полковник, добрый день, если он для вас добрый!
Обращение по званию было принято в корпусе жандармов, но лишь среди офицеров, а гражданские лица использовали - "ваше превосходительство". Однако начальник санкт-петербургской охранки, как человек умный и опытный, умел пренебрегать мелочами ради сохранения нервов:
- Здравствуйте и вы, сударь. Присаживайтесь, в ногах правды нет, - таким образом он попытался сбить накал страстей и установить должную дистанцию, а затем уже дал понять, что причина визита ему известна. - Позвольте выразить мои глубокие соболезнования. Какая невосполнимая утрата постигла вас...
- Благодарю, господин полковник, - скандально непримиримым тоном продолжил мужчина, - но что погибла моя семья, виноваты только вы, и к чему реверансы?!
Хозяин кабинета понял, что миром разойтись не удастся, и решил, что пора стать бесчувственным чиновником:
- Милостивый государь, вы явились на приём к должностному лицу, а не в трактир полдничать, - голосом, который мог заморозить осеннюю лужицу, напомнил он. - Крик поумерьте!
Одновременно Герасимов сверлил глазами просителя, мужчину средних лет с чисто выбритым лицом и короткой стрижкой.
Для этого следовало поймать ответный взор, навязать борьбу, в которой у жандарма или полицейского всегда преимущество - они чаще тренируются. Немигающий взгляд полковника упёрся Матвею Лукичу в переносицу, но тот совершенно не ощутил воздействия:
- Я неделю ждал приёма, чтобы ответ получить, так что извольте лукавства отринуть, и штучки гипнотические для иных приберегите! Вы на моё прошение о принадлежности бомбометателей что ответили?
- И вновь повторю. Тайна следствия. Доступные сведения в газетах есть, а о прочем, вы уж увольте, штатским знать не положено.
- Ваше превосходительство, я много не прошу, - Истомин молитвенно сложил руки на груди, - двух-трёх назовите. Или вы их не знаете?
Герасимова растрогал мгновенный переход от агрессивности к униженному просительству. Начальник охранного отделения мысленно согласился с предположением секретаря о психическом нездоровье посетителя. Не так ужасная групповая трагедия, как утрата сына, единственного ребенка, которого супруги ждали больше десятка лет - сокрушила Истомина.
Лишь на миг представив себя на месте несчастного отца, полковник содрогнулся - жизнь вдруг оказалась лишена смысла. Такое сострадание, конечно же, было неуместным, ведь государственному чиновнику столь высокого ранга думать надлежит не о единственной смерти, но про многие смерти сразу, что переводит последние из трагедий в разряд статистики. Эта ошибка толкнула Герасимова на сочувственный ответ:
- Знаю. Вон, на столе справка. На что вам имена?
- Для спокойствия души, - молвил посетитель, и глаза его словно красным огоньком пыхнули изнутри, когда голубая радужка расширилась.
Полковник удивился такому явлению, а Истомин вдруг поднялся со стула в рост, забился в припадке, рухнул на стол, сгребая руками бумаги, роняя карандашницу. Кнопка звонка не сработала, и Герасимову пришлось бежать в приёмную, чтобы вызвать помощь. Вернувшись в сопровождении двух младших чинов, начальник охранки неприятно удивился. "Припадочный" по-прежнему лежал животом на столе, но не беспамятно, а вполне деятельно - читал сводку, на что не имел никакого права.
Грубо выхватив из рук посетителя страницы, что предназначались только для служебного пользования, полковник вскричал:
- Как вы посмели?
Истомин на вопрос не ответил, словно ушёл в себя. Зрачки его снова сузились, только бледность и капли пота на челе говорили о неладах в душе вдовца. Герасимов велел вывести хитреца или помешанного вон и немедля доставить в психиатрическую лечебницу на освидетельствование. Корить себя за оплошность было некогда, приёма ждали другие люди. Полковник осмотрел страницы. Сводка сильно помялась, текст слегка размазался, но читался ясно:
- ... третий метатель, эсер Элия Забельшанский, по кличке Француз... Даниил Маврин, Дора Казак, Клара Бродская, Николай Иудин... Динамит изготовлен на московской квартире Алексея Пешкова, который писатель Горький...
Пожав плечами, Александр Васильевич Герасимов убрал все бумаги в стол, нажал кнопку звонка, сигналя, что готов к приёму. Пока дверь открывалась, впуская посетительницу, полковник успел мысленно удивиться поведению Истомина:
- И зачем ему имена максималистов? Мы вот-вот их повыловим.
*
Даниил Федорович Маврин кричал на Батонова:
- Кретин, ты привёл за собой хвост! Я видел двоих!
Бродская металась по комнате, ломая руки:
- Нас схватят, схватят! Боже, я не хочу на каторгу! Даниил, немедленно придумай, что делать! Пристрели Северина, он провокатор, и бежим! Где партийная касса, скорее же!
Маврин поднял свою тушу из кресла и сквозь занавеску осмотрел улицу. Филеры, которых он заметил, разделились. Один занял позицию в отдалении, но держал парадную в поле зрения, а второй исчез из виду, чтобы - вот уж трудно догадаться! - контролировать чёрный ход.
"Если Северин сделает вид, что убегает, оба последуют за ним. Мы выйдем, как только они отвернутся, - прикинул глава питерской группы, - пройдем через кондитерскую и на трамвай. А куда? Ладно, там будет видно, сначала уйти надо!"
Когда руководители группы убедились, что филеры поспешили за рабочим, то быстро покинули квартиру. К остановке трамвая они поспели вовремя. Проскальзывая ребордами по рельсам, отчего скрежет вздымал волоски на коже, вагон затормозил в конце поворота. Тут случилось неожиданное. К эсерам обратился Истомин, который только что вышел из этого же трамвая:
- Здравствуйте, товарищи. А я к вам. Или сбор отменили?
- Мне не до вас, Мигаль!
И Маврин с пыхтением протиснулся в трамвай. Следом вошла Бродская, без единого слова. Истомин просиял лицом, последовал за ними, сунул кондуктору пятак и сел за спинами эсеров. Клара с волнением глядела на улицу, прикрывая лицо рукой, поставленной на локоть:
- Несомненно, филер! Он потерял нас, потерял, видишь, как озирается. Ах, нам бы скрыться, на день-два, а там уехать в Москву...
Маврин поступил совсем наоборот - отвернул лицо, чтобы зритель снаружи ничего не рассмотрел, кроме мощного загривка, и отозвался на трагический шёпот соратницы очень сдержанно, хотя ближайшие к ним пассажиры в грохоте не расслышали бы и обычную речь:
- Какая Москва? Надо затаиться, пока всё затихнет, забудется, и никаких больше эксов, мне столыпинский галстук ни к чему! Господи, только бы этот кретин Батонов не разболтал, если схватят...
Мигаль тронул его за рукав, привстал и в ухо сказал, довольно громко:
- Сейчас можно ко мне, до вечера. А там уже определитесь, куда дальше.
Как уж Бродской удалось расслышать предложение, бог знает, но её прекрасные глаза подозрительно оглядели Истомина, а губы поджались, сделав хозяйку ещё уродливее. Однако голова Клары работала нормально, да и тревога за сохранность собственной жизни оказалась превосходным стимулом - ею в несколько секунд был сделан логический вывод:
"Мигаль не провокатор, иначе всю группу арестовали бы во время партийного суда. Следовательно, квартира его пока чиста от наблюдения, и в ней можно отсидеться, временно". По видимому, Маврин мыслил не хуже, если почти одновременно с Кларой дал согласие Истомину:
- Ведите, Матвей Лукич.
*
Ближе к вечеру, когда надвигалась гроза и дышалось особенно тяжко, к полковнику явился штаб-ротмистр:
- Филеры засекли Мигаля с Мавриным и Бродской. Скоро будут брать.
- Едем, - оторвался от чтения какой-то справки Герасимов. - Хочу с ним лично пообщаться. Ишь, паук-птицеед выискался!
Он дочитывал справку, пока автомобиль нёс их к Большому проспекту, где вокруг дома ожидали агенты. Старший из сыскарей подбежал к жандармам.
- Докладывайте, - приказал Попов уряднику, - что установили.
- Истомин, Матвей Лукич, живет здесь давно, с самой постройки дома. Человек состоятельный, занятие - посредничество, в основном, на поставке пшеницы в Северную Америку. Характеризуется положительно. Имеет ружьё и револьвер. Последние два года появлялся крайне редко...
- По существу, милейший, - с раздражением одёрнул словоохотливого сыщика штаб-ротмистр, заметив недовольную гримасу полковника, - кто в квартире, когда вошли, чем занимаются, как расставлены ваши люди, как брать намерены... А ты несёшь чушь нестоящую!
Агент выказал обиду на следователя охранки:
- Вы, ваше превосходительство, изволили спросить, что мы про него установили. Я и доложил. Насчёт намерений и прочего? Истомин, Маврин и Бродская вошли, - последовал взгляд на часы, - сорок три минуты назад. По лестнице расставлены наши в штатском платье...
В этот момент до них донеслись отчетливо слышимые револьверные выстрелы. Сначала два, затем, чуть погодя - третий и четвёртый. Урядник встрепенулся, бросил Попову:
- Я мигом!
И направился в подъезд. С противоположной стороны проспекта появился дворник в фартуке. Попов оценил достоверность дворницкой внешности и поманил того пальцем:
- Эй, милейший! Поди сюда. Да шевелись поживее! Как звать?
- Мустафа. Чего изволите, барин?
- Не барин, а ваше превосходительство, - поправил невежду штаб-ротмистр. - Истомина знаешь, Матвея Лукича?
- Как не знать, - расплылся в улыбке Мустафа, - добрейший господин. Всегда здоровается, поздравляет. Деньги дарит, и на ваши и на наши праздники...
- Ключ от его квартиры есть?
- Всенепременно, а как же. Когда Матвей Лукич в отъезде, я слежу, почту заношу, проверяю воду, электричество. Мало ли что...
- Так принеси!
Сыскной урядник вернулся, доложил в недоумении:
- Стреляли в квартире Истомина. Мои люди под дверью послушали - ни криков, ни стонов нет. Может, случайно?
Полковник Герасимов, и так неулыбчивый, совсем помрачнел. Его взор потупился. Он размышлял несколько долгих секунд, за которые урядник успел окликом вернуть Мустафу и более подробно допросить того про ключ и квартиру Истомина.
Штаб-ротмистр Попов томился переживаниями. Он впервые понял, как опасно работается сыскарям. Да, грабителя и главарей надо бы взять живыми. Но ломиться в квартиру, где тройка вооружённых эсеров - и чтобы те не стреляли?! Вещь невероятная, как у Чехова сказано в "Письме к учёному соседу", которое Попов знал наизусть: - "Этого не может быть, потому что не может быть никогда!" И молодой жандарм помалкивал, чтобы не сглазить, не накликать беду на агентов.
Появился начальник сыскной полиции Яницкий, выслушал повторный доклад урядника, распорядился принести лестницы, чтобы штурмовать квартиру и через окна.
- Отставить, - произнёс Герасимов, выйдя из раздумья, - там если кто живой, то лишь Мигаль. Вот что, голубчик Мустафа, иди-ка ты к Матвею Лукичу и скажи, чтобы он сдавался. Так и так, мол, дом окружён, сопротивление бесполезно. Иди.
Все в изумлении воззрились на полковника. Тот понимающе усмехнулся и пояснил Попову с Яницким:
- Я по дороге сюда заключение читал. Его психиатра... Истомин не сумасшедший, но душа вывихнута. Так что его враги - не мы, а которых после теракта не поймали, - Герасимов вздрогнул от близкого грома, перекрестился и закончил, глядя на тучу. - Пойдёмте в парадное, пока не хлынуло.
*
Матвей Лукич дико взирал на распростёртые перед ним тела. Он только что - именем Владимира и Ольги - приговорил к расстрелу Бродскую и Маврина. Ан, вместо казни получилась сумятица:
Когда социалисты-революционеры пали на колени и стали молить о пощаде - мститель испытал восторг. Маврин, недавно так высокомерно взиравший на подсудимого Мигаля - сейчас трепетал в страхе. Матвей прямо чувствовал, как управляет чужими судьбами. А ведь когда-то он так же униженно обращался к небесам. Триединый остался глух, так что труд верховного судии и палача пришлось брать на себя. Насладившись страхом детоубийц, Матвей уже готов был выстрелить, но его решимость сокрушили слова:
- Пощади! - завопила Клара. - Я беременна! Неужели ты убьёшь нерождённого?
Толстяк выкрикнул:
- Она врёт, Мигаль! - и левой рукой показал на Бродскую.- Посмотри, кто с такой ляжет? Я даже пьяным не смог...
Матвей Лукич убеждал себя, что Бродская лжёт - кто позарится на такую некрасивую? - но не мог нажать на спуск. Мешали Ольга и Володенька, так трудно выношенный ею. Жалость усилилась - вспомнился худенький тёзка сына, что стоял на паперти - и слёзы прихлынули так, что их пришлось смахивать.
Маврин воспользовался мгновением, незаметно опустил вторую руку и выстрелил, прямо из кармана. Это его и подвело - пуля прошла впритирку с лицом Истомина. Матвей Лукич рефлекторно ответил и попал в шею эсера. На жирной складке появилась дырочка, толчками хлынула кровь - струя разбилась о пол, брызгая на Клару. Та завизжала, отстранилась. Маврин зажал левой рукой раненое место, отчего краснота стала заливать рубашку. В его чертах Истомин видел злобу и жестокость, как однажды в гремучей змее, которую спугнул, не дав заглотить ужаленного суслика. И правая рука эсера снова шевельнулась в кармане, но теперь Матвей Лукич был начеку и выстрелил вернее. Пуля ударила в сердце Маврина - тот рухнул ничком.
Клара тоже упала, но в обморок.
Истомин смотрел на дело рук своих, борясь с омерзением и пустотой в душе. Он так надолго бросил дом, учился стрельбе в Америке, притворялся вороватым и пьющим конторщиком - и всё ради того, чтобы добраться до убийц. Власти опередили, расстреляв главных, но настал его час! И что же?
Момент казни негодяев, вожделенный, многократно пережитый в мечтах - не принёс наслаждения, как и в случае с "Федей", ворами и "Французом" - он выглядел фарсом: "Словно крупных клопов давишь, но пачкаешься их вонючей кровью и сам смердишь не лучше..."
Мститель сделал усилие, напомнил себе, что исполнял зарок, данный на могилах семьи:
- Это нелюди! Не казни я их - скольких бы сгубили они? И воздал равной мерой, смерть за смерть... Почему же мне так плохо?
Матвей Лукич обратился к зеркалу, где отражался ненадёванный костюмчик Володеньки. Став подле вешалки, тронул фотографии жены и сына. Сегодня малыш смотрел осуждающе, как бы говоря:
- Папа, на что вы потратили два года? Разве мне и маме нужны эти жертвы и ваше безбрачие? Нет бы родить братиков, чтобы они носили мои вещи, играли моими игрушками, напоминая и тем вернее храня в памяти... В погоне же за убийцами вы предали нас с мамой забвенью. Ах, отчего вы не жили будущим? Вот уйдёте, папа, сейчас в небытие, и я сгину тоже...
- Сынок, душа болела нестерпимо! Я думал, как выжгу детоубийц - мне станет легче. Кто же знал, что месть не утоляет?
Матвей Лукич не успел оправдаться, что ради памяти вчера подарил сынову матроску мальчугану с паперти - в дверь позвонили. Открыв, он удивился:
- Господин жандарм велели передать, что помнят вас и понимают, но отпустить никак не могут. Убежать не получится, их тут на лестнице больше десятка, сверху и снизу. Уж вы сдайтесь, а то, если не выйдете до темноты, он грозил взять силой.
- На-ка вот, передай им саквояж. Тут все деньги. Скажи, мне подумать надо.
Закрыв за дворником, Истомин вернулся к зеркалу. Желанный морок не возвращался, словно сын обиделся на отца. А душа саднила, подобно ободранному колену, локтю ли, когда нечаянно сорвёшь коросту и пуще прежнего закровит ссадина:
"Как же так, я занимался пустым делом?"
Гроза бросила в окна крупные капли, оглушила близким громом. Словно поражённым им, застыл Истомин, прозрев будущее.
- Меня ждёт каторга, - поведал он отражению, - где я умру с тоски. И Оля с Володенькой - тоже... Как нелепо! - и посмотрел на вешалку, где пустел наряд маленького ковбоя. - Нет, нет, сынок, я не предам тебя! Братики будут, верь...
В комнате послышался жалобный вой. Клара, придя в сознание, на карачках выползла оттуда, оставляя за собой след - за время обморока кровь Маврина обильно растеклась вокруг и промочила ей платье. Эсерка выглядела такой несчастной, что в душе мстителя вдруг бесследно исчез гнойник злобы и ненависти, который сдавливал душу! Матвей Лукич помог женщине подняться:
- Я тебя отпущу живой, только делай, как скажу! Поняла?
Бродская поспешно закивала. Матвей Лукич снял фото жены и сына, спрятал в карман, вынул "кольты" из ковбойского пояса. Прежде, чем выключить свет, подмигнул в зеркало:
- Володенька, до встречи!
Сын понимающе улыбнулся.
*
Дверь квартиры Истомина распахнулась. Оттуда вышла женщина, крикнула:
- Не стреляйте, мы сдаемся!
Она увидела агентов из нижней засады, бросила в их сторону два револьвера. Обрадованные бескровной победой, полицейские смело пошли арестовывать женщину. И тут оглушительно прозвучал ружейный дуплет. Дробь врезалась в потолок лестничной площадки - белесо заклубился воздух, опускаясь вслед за известковым крошевом. И ещё раз сдвоенно бухнуло ружье, добавляя пыли. Засада легла, спасаясь от рикошета. Снова дуплет, и штукатурка брызнула уже над верхней лестницей, а известковая пуль сгустилась до полной непрозрачности. Мужской крик "Ура!" огласил подъезд. Женщина завизжала, опять попросила не стрелять. Противореча ей, опять затрещал наган, кроша штукатурку на головы нижней засады.
Агенты поняли - эсеры затеяли хитрость и сейчас пойдут на прорыв. Не дожидаясь, пока те приблизятся, сотрудники сыска открыли ответный огонь в мутное от пыли пространство. Выпустив все заряды, они затаились, ожидая, когда хоть немного развиднеется. Если не считать ливня, который бушевал снаружи, и беспрестанных раскатов грома - стояла тишина. Постепенно сквозь муть проступило тело, лежащее на лестничной площадке.
Отряхиваясь от дождя, в подъезд осторожно вошли Яницкий, Попов и Герасимов:
