Этот необыкновенно тёплый для осени вечер встречали двое: ветер и дождь.
Ветер трепал ветви деревьев в рыжем уборе последних листьев. Яркое после дождя солнце одаривало их багрянцем, казалось, они пылали, а дождевые капли хрустальными искрами слетали с кончиков и растворялись в траве, тогда ветер пробегал низом, пытаясь подхватить их на лету.
Подбитые подкладкой из пламени, тучи бешено неслись прочь от заходящего солнца, косматились рваными краями, теряли куски, вскоре истаивающими бесследно, пучились, разражаясь последними каплями, которые золотыми иглами вспарывали пространство и вонзались в землю между вздрагивающими травинками, раскалывались с неслышным звоном на мельчайшие алмазы. Ветер вздыхал и сдувал их, измельчая в пыль, и нёс, пересыпая из горсти в горсть, подбрасывал, терял, подхватывал новые.
Вдали хохотал гром, за его спиной развивались полы вечно набрякшего от влаги плаща, с него срывались последние клочья небесного электричества, вечный странник, шагающий по облакам, смеющийся, достающий из своих косм пучки извивающихся как змеи молний и подкидывающий, а там уж как укажет вездесущая дама-судьба. Беспечный как ребёнок, могучий как рок, не рознящий добра и зла, он вынужден вечно идти, чтобы жить, ибо жизнь его в движении.
А солнце золочёным яблоком катилось тем временем за зубчатый край леса, который тал иссиня-чёрным и слегка шевелился, словно гребень неведомого древнего ящера. Иссякло жидкое золото и киноварь, на кронах почти призрачный налёт тлеющей золы.
На небо величаво как на подмостки вышла белёсая узорчатая луна, выплеснув чашку молока в озеро, потянулась к зениту. Солнце уже почти завалилось за край, оставив на небе лишь космически-зелёный мазок. Загорались серёбряные гвоздики звёзд, издревле держащие небосвод, создавая вечный узор. Небо залилось ультрамарином, глуша ставшую густо изумрудной полосу-полу мантии короля-солнце, изволившего удалиться в свой срок.
Ветер вздохнул последний раз и задремал, запутавшись в мокрых ветвях. Дождь ушёл, освободив небо для хоровода далёких холодных светил.