Путь всех путей. Движение из сбывшегося в ждущее. Необратимый полет вдоль шкалы причинности, нанизывающий кванты событий на ее волосяные сечения. Проницание пространства смыслов единственно возможным порядком, благоустройство элементарных понятий в энергетических нишах элементарных взаимодействий. Тихий непреодолимый мотив неуютного непознанного, понуждающий однажды, истомившись неспешностью времени, исполниться решимости и сняться с насиженного места первородства, сойти с крыльца детства, закрыть за собой калитку юности, покинуть отчий дом возмужания, выйти на дорогу зрелости и, не оглядываясь, уйти по ней искать старость.
Путь во тьму. Путь в незнание. Путь в отсутствие бытия.
Он начинается кольцевой радугой. Твой истребитель-невидимка ложится на угловатое крыло в упрямом падении в глиссаду, и когда линии хвостового оперения берут в прицел низкое желтое грибное солнце, ты видишь меж налипших снаружи на бронестекло трепещущих капель праздничное цветное кольцо вокруг крылатой тени, бегущее вперед на фоне пыльных лохмотьев по границе меж дождем и пустотой, обгоняющее зависшую в неуверенности машину, торопящееся принять ее в себя и навести на спасительный обрез мокрой бетонной полосы. Ты перекладываешь ручку на борт, и воздух с оттягом бьет под крыло и кидает машину вниз и вперед.
Он продолжается в недвижной тьме свободного океана. Тугая плоть горькой воды, сдавленная четырьмястами возлежащими метрами ее же самое, размыкается, пропуская в себя бычье движение атомной субмарины, скользит ламинарными лентами по упругим обводам ее обширного тела, шархается от набегающих зализов надстроек, перепрыгивает тонкие швы ракетных люков, облегченно сходится к зауживающейся корме в надежде благополучно сорваться без вихрей с ожидаемого ее острия, но вдруг грубо перемалывается жуткими ятаганными лопостями исполинского хвостового вентилятора, и остается в кильватерной струе, взбудораженная и возмущенная на часы и дни, наводя на след подводной ракетной базы бесшумных и безжалостных, как и она сама, торпедоносных убийц. Ты смотришь в экран гидролокатора, а с него вглядывается в тебя немое существо бездонной зоны боевого патрулирования.
Он продолжается в пыльной, провонявшей горелым соляром и людским потом колонне, рушащейся с хребта невысоких холмов в выжженное поле, и с марша развертывающейся в боевой порядок. Траки рвут дернину на торсионных разворотах, ее ошметки тупо стучат в бортовую броню замешкавшегося соседа. Дизель гремит в моторном отсеке, вбивая в грунт за кормой маслянистый горячий выхлоп. Узкое злое тулово подкалиберного ныряет в лязгающий казенник. Танк тяжко взмывает над отвалом грунта по краю бомбовой воронки, душа проваливается вниз вместе со стальной грудой, и тут же другой отвал ныряет под брюхо и расседается под тоннами живого веса, и ты, вцепившись в рукоять триплекса, ловишь взглядом пляшущую в желто-сиреневой оптике местность, и ищешь, ищешь в месиве дыма и дали плоский силуэт, готовый принять твой снаряд и ответить тебе таким же.
Он продолжается во влажной полуночной взвеси, обтекающей твой цеппелин. Вязкий мрак липнет к сырым бортам гондолы, переливается внутрь через обитые парусиной поручни, тянется меж расчалок и гулких тросов. Невидимые во тьме и тумане пропеллеры рубят на тонкие слои уплотненный треском двигателей и напитанный керосиновым выхлопом воздух. Зеленым фосфором тлеют шкалы приборов рулевого. В деревянной пирамиде стынет в готовности к свистящему падению, удару и вспышке строй авиационных гранат. Задрали тупые носы ненужные в слепом барражировании бортовые "гочкисы". Низкое резиновое небо за сетью тросов тащит тебя сквозь страх невозвратности в бессмысленность ночного рейда. Ты вглядываешься в облачную муть по курсу и ждешь, когда же ее проколют лучи прожекторов переднего края.
Он продолжается меж частых валов океанской зыби. Корабль косо взбирается на очередной вал, и артиллерийская палуба упирается в крепкие подошвы флотских башмаков, колеса орудийных станин, днища зарядных ящиков, силясь сбросить с себя груз человеческих тел, дерева, металла и черного пороха. Ей это почти удается, но корабль взлетает над гребнем, и тут же боком валится вместе с командой и всей снастью в зеленую яму, и рванувшиеся канаты и побелевшие пальцы удерживают жерла и взгляды у разверстых пушечных портов, откуда фонтанами бьет по стволам и лицам крепкая морская соль. Комендоры, обняв мокрый металл, прильнули к прицелам. Прислуга, кто присев у зарядов, кто упираясь в палубу прибойниками, кто ладонями прикрывая от брызг тлеющие фитили, кто схватившись за дерево и снасти, ловит баланс на сбесившейся силе тяготения и ждет команды. В скрипе и реве корабль поднимается на следующий вал, и ты видишь сразу за ним белую стену водных потоков, обрушивающихся с борта неприятеля, и выхватываешь из ножен короткую абордажную шпажку, и орешь, перемогая океан, эту желанную команду прямо в обращенные к тебе безглазые лица.
Он продолжается среди садов, уснувших в снегу, легшем с утра как награда за долгую сырую осень. Мутное небо печально оперлось на окрестные холмы и недальние горы, и скупо сеет эту свою нищенскую награду на спутанные черные ветви яблонь. Листва опала и уже сопрела, и ничто не останавливает взгляд, брошенный из-под тяжелого шлема - кабуто на замок с возвышающейся над стенами башней - тэнсюкаку и мокро обвисшими у ее вершины знаменами дайме Като. С неровных обрезов стен замка срываются белые дымки и тянутся вверх и вбок, и спустя время доносится треск аркебуз. В ответ им сидящий впереди воин потрясает своей тяжелой длинной нагинатой и бормочет мрачные угрозы. На серебряных навершиях торчащих в сторону ножен его пары мечей - дайсе дрожат прозрачные капли. Ты повторяешь вслед за ним ритуальные слова и тоже потрясаешь нагинатой, упертой концом рукояти в скользкую листву. Твой украшенный изображением саламандры о-ерой скрипит кожей. Кусунгобу врага напьются сегодня допьяна! На правом фланге поднимается и бежит к тебе волна движения и крика: воины-асигару вскакивают и приветствуют выходящего перед строем их господина в сопровождении свиты. Ты вскакиваешь тоже, и кричишь, и мечи твои стучат ножнами, и бьющаяся в руке нагината тычет острием низкое небо.
Он продолжается в дочиста вымытом ночной летней грозой всхолмленном поле. Солнце, кажется, навсегда повисло над кромкой недальнего леса, сиреневой дугой обрамившего вершину соседнего холма. Ближе леса, на его фоне, беспорядочно движутся люди, пешие и конные, изредка поблескивают оружие, начищенные щиты и шлемы. Над их толпами витает высушенная и выбитая тысячами ног и копыт пыль, и утренний ветер доносит с их стороны визги, ржание, звяк металла и топот. Ты стоишь молча и неподвижно, поставив перед собой в высокую траву ростовой щит и сложив свои пилумы возле правой ноги, остриями к врагу. Дальнее беснование самнитов лишь подчеркивает тишину, накрывшую манипулы глухой защитой, непроницаемой для стрел и дротиков врага. Неподвижна и беззвучна даже тяжеловооруженная конница на далеком фланге. Лишь трещит на ветру значок манипулы гастатов впереди, да второй центурион неторопливо ходит меж шеренгами воинов, шурша травой и в такт шагам мерно похлопывая себя по правой поножи коротким обоюдоострым гладиусом. Ты щуришься на встречное солнце, сдвигаешь шлем на глаза, приседаешь за щитом, протягивая отяжелевшую руку к пилуму: грязная лава самнитов, возвысив ор и гам, стекает в ложбину между холмами.
Он продолжается в глубоких снегах тесной лощины меж двух горных гряд. Маленькие мохнатые лошадки проваливаются по брюхо, но жестокие их всадники, в тяжелой коже и длинношерстных мехах, с тяжелыми мечами в кожаных ножнах, с тяжелыми толстыми кривыми копьями наперевес, не задумываясь и не беспокоясь, бодрят их шлепками ладоней по обледенелым крупам. И привычные к жестокости походов лошади тоже ни о чем не беспокоятся, выдираются вместе со своей ношей из очередной снежной ямы и проваливаются в следующую, и продвигаются вверх и вверх, к слиянию горных хребтов. В лощине плещется, сжимаясь и нагнетаясь под давлением каменных стен, холодный пар, смешанный с хрипом и ржанием, с вонью немытых тел, с шлепками твердых ладоней, с самоуверенными окриками, с негромкими короткими разговорами. Ты поднимаешь взгляд и сквозь слипшийся мех оторочки шлема, сквозь пар дыхания своего и лошади, сквозь пар дыхания идущих впереди, видишь вдали, у слияния хребтов, соединяющую их высокую стену, сложенную из неправильных разномерных валунов. Над ней поднимается черный дым - там топят смолу. За ней видно движение - там натягивают луки. И ты опускаешь взгляд на шею лошади, и он запутывается в ее грязной гриве, и ты забываешь о стене вверху, и только бьешь лошадь ладонью по крупу, и она прорывается в следующую снежную яму, оставленную идущими впереди.
Он продолжается на белом песке речного пляжа. Пляж косой охватывает изгиб русла неширокой и быстрой в этом месте лесной реки. Сосновый лес стоит стеной и на противоположном, низком берегу, и на этом, на крутом откосе сразу за полосой песка. Откос перевит корнями и источен колонией ласточек-береговушек. На дальнем конце пляжа угрюмой толпой скучились люди. Их много. Они молчат и смотрят. За их спинами - женщины и дети, они тоже притихли. Солнце прокалило нехоженый песок пляжа. Ты стоишь, так же угрюмо и молча, на своем конце косы. Твои - рядом, и вас очень мало. Ваши женщины и дети дома, они забились в свои наивные укрытия и дрожат от ужаса, и плачут. Река выносит со дна и вновь опускает вглубь свои холодные тугие струи, и в них поблескивает рыба, которую всегда так вкусно готовили на горячих камнях ваши женщины. Ласточки снуют над нехоженым священным пляжем, цепляя острыми крыльями нити невидимой сети злых взглядов, раскинутой между твоими и чужаками, и не могут порвать их. От чистого песка вас отделяет только вал рыбьих костей, оставшихся от приношений. А чужаков не отделяет ничто. Ты крепко сжимаешь в руке рукоять топора и ждешь, когда они сделают первый шаг.
Он заканчивается в пустыне, там, откуда не добраться ни до родного дома, который ты покинул, ни до дома Великого Господина, в который направлялся, призванный им на благородную службу защиты и обережения. Ты не принес Великому Господину свою энергию воина, ибо она оставила тебя по несчастью, какие поджидают в дальнем странствии через пустыни всех, кто в него пускается. Одинокий и недосягаемый для помощи, да и по гордости своего предназначения не принявший бы ее, будь она тебе доступна, ты остановился и остался.
Ненадолго.
Энергия воина выращивается очень легко, если ты имеешь на то немного времени и пространства. А в пустыне и того, и другого - сколько угодно. Сначала она будет совсем простая, и ее будет очень мало. Потом ее станет больше и она усложнится. И так будет и будет дальше, до того самого момента, как ее станет столько, сколько надо, и она станет настолько сложной, чтобы ты мог подняться и двинуться дальше. Это будет совсем скоро.
Возможно, Великий Господин даже не заметит твоей задержки.