Аннотация: Раньше, чем человеку родиться в мир, душа его видит небесные красоты и, вселившись в тело земного человека, продолжает тосковать по этим красотам
Просто я это вижу
- Так не бывает! - чуть не кричала девочка, склоняясь над мольбертом соседки.
- Почему, Таня? Я же рисую, значит, это есть, - отвечала та почти шепотом, но таким значительным, что хотелось молчать и слушать каждое слово.
- Аня, ты смотришь на барак с крысами и клопами! - угрожающе шипела девочка Таня. - Там живут пьяные мужики и глупые скандальные бабы. А у тебя на рисунке - дворец с фонтаном, дамы и кавалеры.
- Да, в этом дворце живет мой Сероглазый король, он ищет меня, такой грустный, но пока найти не может.
- Это барак! - воскликнула Таня. - И короля в этой облупленной развалюхе нет!
- Но я же вижу дворец, - также невозмутимо шептала Аня, - и короля, и его любовь ко мне, и грусть...
- Ты совсем уже ку-ку?! - подпрыгнула Таня, чуть не своротив свой мольберт с карандашным наброском барака и кривыми деревьями на грязной улице. - Да что у тебя в голове! Совсем уже...
- Что вижу, то и рисую. - Аня подняла на соседку серо-голубые глаза, в которых отражалось синее небо в белых облаках, только смотрела она не на Таню и не на череду старых домов, а как бы сквозь неприглядную реальность туда, где она собственно и обитала. - А в голове - моя сказка, собственная. Помнишь песню: "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью..." Вот и я так делаю. Уже начала.
- Нельзя так, - как-то растерянно прошептала Таня. - Это неправильно...
- Можно. Просто я так живу. Мне нравится.
- ...Гм-гм... А меня научишь? - внезапно для самой себя попросила Таня, усаживаясь на опрокинутый ящик из-под пива к своему мольберту, при этом не отрывая глаз от Ани и ее рисунка. Только ответа не последовало. Аня "улетела", как говорила в таких случаях Таня, чувствуя при этом зависть и неспособность к иррациональным движениям души.
Откуда у Анечки этот король, да еще почему-то сероглазый? А все оттуда - из книг, столь почитаемых девочкой. Однажды она забралась на чердак, где устроила себе убежище, засмотрелась на огненный закат солнца, сняла с полки первую попавшуюся под руку книгу, наобум открыла и прочла:
Слава тебе, безысходная боль!
Умер вчера сероглазый король.
...
Дочку мою я сейчас разбужу,
В серые глазки ее погляжу.
А за окном шелестят тополя:
"Нет на земле твоего короля..."
И всё это настолько глубоко запало в душу девочки: душный закат червонного золота над широкой рекой, чердачное одиночество, столь необычное "Слава тебе, безысходная боль!", королевские серые глаза у дочки и слезы, хлынувшие из её, Аниных, глаз; и предчувствие чего-то очень красивого и трагического в её собственной жизни, такой еще короткой, но уже полной неразгаданных тайн. И никто, и никогда не смог ни понять, ни разделить эту острую сладкую жалость девочки Ани к незнакомой сероглазой девочке, к умершему королю и его тайной возлюбленной, глядящей в глаза дочки, сонные, полуприкрытые, любимые глаза.
Детство Ани закончилось в день ее первого юбилея. Раньше она слышала это слово по радио, телевизору, только применительно к седым солидным дядечкам, которых поздравляли члены правительства, ученики, почитатели. А тут вдруг слово "юбилей" прозвучало за день до ее десятого дня рождения. Родители долго шушукались на кухне, спорили, даже кричали, в то время как дочка лежала в своей комнатке, накрывшись с головой одеялом, пытаясь понять, отчего ей так грустно и одиноко.
День рождения получился замечательным, во всех отношениях. Ане позволили пригласить множество гостей, накрыли на веранде богатый стол, весь вечер магнитофон играл песни, девочки и мальчики, дяди и тети, соседи и уж совсем посторонние люди, заглянувшие на огонёк, - поздравляли именинницу, вручали подарки, шумели, танцевали и распевали песни. Мама подарила дочке настоящий этюдник, папа - фотоаппарат...
Но больше всего Ане понравилась поздравительная открытка с вложением в виде таинственного послания, написанного энергичным почерком на желтой бумаге с водяными знаками. Таинственно в этом листочке было всё: и текст, и почерк, и отсутствие подписи. Аня прочла послание трижды, и каждый раз на нее накатывала теплая прозрачная волна светлой тайны. Однажды ей даже пришлось запереться в туалете, чтобы никто не мешал прочесть письмо, только в дверь уже через минуту заколотили, и она вынуждена была оставить укрытие. Наконец, гости потихоньку стали расходиться, родители выпроводили сначала детей, указывая на позднее время, а потом и взрослых, которые успели "набраться" и "позволить себе лишнего"...
Аня улучила момент, когда на нее никто не обращал внимания, и по наружной лестнице сзади дома вскарабкалась на чердак, включила фонарик и еще раз прочла удивительные строчки:
Возлюбленная моя Анечка!
Ты как родник в жаркий полдень,
только приблизиться к тебе нет возможности.
Я иду к тебе навстречу,
а твой милый образ
растворяется в колыхании горячего воздуха,
и ты улетаешь прочь
от раскаленной земли в трещинах
и оставляешь жаждущего ни с чем.
На меня нападает истома,
в голове плывет и туманится,
я тихо и покорно забываюсь
в бессознательном мороке,
в смиренном ожидании
твоего материального явления.
Одно знаю, стоит тебе обратить на меня
взгляд твоих прекрасных синих очей,
как в моих - увы! - серых глазах ты прочтешь всё,
что я не смею сказать тебе лично.
И тогда жизнь вернется в мое иссохшее тело,
в мою обморочную душу.
Ты напоишь меня живой прохладной водой,
и я воскресну для жизни,
полной любви к тебе, мой ангел.
Аня дочитала до конца и положила руку на ключицу. Сердце колотилось у самого горла так сильно, будто пыталось разорвать ребра и выскочить наружу. Страх и счастье, яркий свет и щемящая тонкая боль - наполнили ее с головы до пят. Кто же написал это удивительное письмо? Должно быть, он взрослый парень, раз пишет таким уверенным размашистым почерком. А еще, еще этот человек похож на того Сероглазого короля из стихотворения Ахматовой. Он, конечно же, благородный, но и скромный, раз предпочел скрыть свое имя.
Девочка мысленно перебрала мальчиков, приглашенных на юбилей, но никого так и не смогла поставить рядом с тем идеалом красоты и благородства, который появился в её душе и зажил собственной высокой жизнью.
- Аня, дочка, вот ты где! - раздалось у нее за спиной.
Девочка вздрогнула и спрятала листок желтой бумаги под платьем на груди. Папа никогда не ругал её и не давал повода его бояться, но сейчас она почему-то сильно испугалась и даже почувствовала легкую противную дрожь в руках. Отец легонько коснулся ее плеча, чмокнул в висок и присел рядом на старый бабушкин диван.
- Послушай меня, пожалуйста, - неуверенно заговорил он чужим голосом. - Я много раз собирался тебе это сказать, но не хотел портить твой праздник.
Аня вся сжалась, в затылке похолодело, будто чья-то холодная рука сдавила череп. В голове мелькнула мысль: "ну вот и горе пришло, а ты думала, счастье первой любви будет безоблачным". Как в таких случаях говорила бабушка, держись, подруга!
- Папа, ты уходишь? - выскользнуло из ее окаменевшего рта.
- А ты откуда?.. Да, конечно, ты же умная девочка, ты всегда меня понимала. - Отец больно сжал горячей рукой плечико дочери. - Да, милая, ухожу. Мы с мамой решили, что нам нужно пожить врозь. Но ты не думай, я тебя не брошу, мы с тобой будем видеться даже чаще... чем сейчас.
- Хорошо, папа, я все поняла. Иди, пожалуйста. До свидания.
- Я тебя очень люблю, дочка!
- И я тебя...
Наступила тишина, да такая, что девочка слышала биение собственного сердца, протяжный гудок грузового судна на реке и скрип половиц внизу, в доме. На Аню напал неведомый до сих пор ступор, она словно затвердела и замерла. Время остановилось, в голове стояла гулкая пустота. Поднималась на чердак мама, что-то ей говорила, гладила по головке теплой рукой, потом вздохнула и удалилась. Так Анечка и просидела всю ночь до рассвета, и лишь совсем окоченев, не чуя ног и рук, спустилась в дом и одетой легла на кровать. Она слышала, как отец с чемоданом выходил из дома, и ей не было жалко ни его, ни маму, не было жалко себя.
Утром забежала подруга Таня, она уже всё знала - новости разлетались по поселку мгновенно. Подруга, размахивая руками, громко, сочувствовала, объясняя суровую правду жизни:
- И ничего страшного! В конце концов, у всех в семье неприятности, ничего такого, всё нормально, ну и пусть разводятся, мы-то остаемся подругами, значит, все будет хорошо.
Аня чувствовала благодарность Тане, но продолжала молчать, не имея возможности сказать хоть слово. Таня хлопнула подружку по плечу, сказала обычное "все будет хорошо!" и убежала на "сходку", то есть на встречу с друзьями-хулиганами. Потом мама кормила её остатками праздничного торта и сладкой шипучкой, только вкуса девочка не чувствовала, а мама вздыхала, целовала дочь в макушку и с явным облегчением уходила к себе.
Наконец, в дом ясным солнышком взошла бабушка, зацеловала внучку, обняла и сказала:
- Знаешь, я даже ругать их не буду. Бесполезно. А тебе, внученька, вот что скажу: жизнь полна скорбей и боли, не жди от нее справедливости, просто научись в любой истории находить хорошее и полезное для себя. Что же поделаешь, зло повсюду, но нам оно чуждо, поэтому мы обязаны отворачиваться от него и делать свое маленькое добро, каждый в меру своих сил.
- И я тоже? - наконец очнулась девочка. - Я ведь маленькая еще.
- Да, Анюточка, тебе еще расти и расти. Только вот что, у тебя уже сейчас есть дар Божий. Ты умеешь рисовать, и мне очень нравятся твои рисунки. Когда на них смотришь, на душе становится так спокойно и светло, будто смотришь на картинки из рая. А там, в раю, так красиво и приятно, что слов нет. Получается, что ты, наша маленькая художница, показываешь людям их будущее в раю. Ты даришь людям надежду на то, что они могут после окончания земной жизни попасть в рай. Вот и занимайся этим добрым делом.
- А как же зло, бабушка? Оно ведь мешает нам делать добро. Как мне его победить? У меня ведь нет сил, как у супермена или богатыря.
- Ну, конечно, есть! И силы тебе дает Бог, а Он всемогущ и бесконечно добрый. Вот Господь тебя и защитит, а я уж помолюсь Ему о том, чтобы ты жила под Его защитой. Но и ты тоже начни молиться и увидишь, как тебе станет хорошо. Увидишь, как страх убежит из твоей души, а придут покой и любовь. Вспомни, как мы с тобой на Пасху в храм ходили! Помнишь, какой ты счастливой пришла домой?
- Да, Пасха это очень красиво и весело! Только, бабушка, праздник прошел и веселье тоже прошло.
- А ты научись так жить, чтобы эта пасхальная радость жила в твоем сердечке всегда. Помнишь, как мы кричали все вместе: "Христос воскресе!" Так ведь Он воскрес и тогда, и навсегда. Вот тебе и причина постоянно радоваться. Да ты не бойся, я тебе помогу! Вот увидишь, как хорошо станет.
После ухода бабушки Аня встала, умылась, переоделась и принялась рисовать. На дворе распогодилось, она решила приоткрыть окно и впустить в комнату свежего воздуха. Раздвинула занавески, распахнула створки и вдруг увидела на подоконнике охапку цветов. Она бережно взяла букет в руки, глубоко вдохнула сладкий аромат и только сейчас увидела крошечный конвертик, открыла и прочла в записке, написанной на желтой бумаге с водяными знаками:
"Не грусти, Анечка! Выздоравливай. Я всегда рядом" - и опять без подписи.
Как и вчера вечером, её обдало свежестью. Тучи развеялись, и взошло солнце. Вернулось райское блаженство, вернулась потребность рисовать нечто божественно красивое. На холсте волшебным образом, будто сама собой, под легкими мазками колонковой кисти проявлялась небесная красота.
Народная и богемная
Бабушек у Ани было целых две: Народная и Богемная.
Народная, по имени бабушка Валя всегда появлялась в нужную минутку, чтобы утешить, обрадовать или в церковь на праздник сводить. Богемная врывалась в дом ураганом, кричала, размахивала руками, дымила и рассыпала пепел сигарет. Называть себя бабушкой она запрещала:
- Ты еще меня в старухи запиши! Я не бабушка, а дама без возраста, вечно молодая. Зови меня, как заграницей, по имени.
- Баба Степанида?
- Нет, глупышка, у меня, как у всех светских дам, есть красивый псевдоним - Стелла.
- Это как надгробный памятник? На кладбище я видела ценник, и там стела стоит аж сто тысяч.
- Ну всё, ты меня обидела, негодная девчонка. Я тебе купила подарок, но дарить не буду. Ты не заслужила.
Богемная бабушка никогда не покупала подарков, потому что деньги, стребованные у мужей, тратила только на себя: платья, шляпки, горжетки, косметика, билеты в театр и на выставки... Сама она зарабатывать прекратила, когда в нее влюбился Федя. Стеша тогда работала на стройке крановщицей, ей с высоты всё было видно: как молодой крепкий начальник участка Федор Иванович приезжал на автомобиле "Победа", вразвалку солидно обходил стройку, уважительно здоровался с бригадиром, кивал "девочкам" - бетонщицам и каменщицам от 16 до 65 лет, поднимал голову вверх и махал рукой крановщице Стеше, которая от радости звонила и размахивала тонкими руками.
Однажды Федор Иванович приехал под самое окончание рабочей смены, подождал Стешу, пока она спустится на землю, примет душ и переоденется в "чистое" и пригласил девушку в начальственную машину. Он увез ее по степи на берег реки, разложил на клеенке ужин, они выпили вина, закусили дефицитными икрой и крабами. Потом купались, потом целовались, а на закате Федор предложил Степаниде руку и сердце.
Федора Ивановича все уважали и боялись. Его походка шагающего карьерного экскаватора производства Уралмаш внушала уверенность в победе коммунизма, молчаливый исподлобный взгляд прожигал до самого дна души. Даже непосредственное начальство при его появлении с мата и пошлых анекдотов переходило на культурный разговор и чувствовало себя как на приеме у руководства самого высокого ранга.
Когда представитель французского химического концерна приехал в город на заключение контракта и выбор участка под застройку, ему устроили экскурсию. Стоило мсье Жан-Полю увидеть Федора, услышать немногословные команды, выданные глубоким басом, а особенно напороться на его пронзительный взгляд, как француз взмахнул руками и воскликнул:
- Бьен! Вот этот господин будет строить мой завод!
С той поры Федор построил завод французам, чуть позже итальянцам и чехам.
Боялись его все, кроме супруги Стеши, которая хватала его за нос картошкой, крутила огромную голову туда-сюда и тоненьким голоском напевала: "Бычок-мужичок, дай мне триста пятьдесят рубликов на вечернее платье" - и без возражений получала требуемую сумму. Стеша довольно быстро вписалась в среду начальственных жен, научилась одеваться по-западному, пристрастилась к богемной жизни. В первый раз Стеша ушла от мужа на третий год супружества, развелась и вышла замуж за жителя Ленинграда. Через год развелась, отсудив двухкомнатную квартиру на Невском и крупную сумму денег.
Вернулась к Федору, тот ее безропотно принял и признался, что слезно ждал ее возвращения, потому как без Стеши его суровая производственная жизнь потеряла смысл, а теперь она вернулась и смысл вместе с ней. Через полгода история повторилась. Только на этот раз Стеша вышла замуж за дипломата и уехала с ним заграницу. Вернулась на радость Феде через полтора года с вагоном фирменных шмоток, ругая заграничную жизнь на чем свет стоит: "Советская дипмиссия - это же концлагерь какой-то! Лишний раз в город нельзя сходить!"
Наверное, по этой причине, Стелла - она стала называть себя именно так - в очередной раз вышла замуж за итальянца, который строил завод и даже выучил русский язык. Жила новая русско-итальянская семья на два дома, на две страны. Только в родном городе она постоянно встречала Федю и почему-то его стыдилась, а в Итальянском Турине ей и вовсе не нравилась та промышленная часть города, в которой обитала многочисленная семья мужа, все эти горластые тети, дяди, сестры, братья, целый выводок детей. Этот брак продлился полгода, и вот Стеша-Стелла вернулась к Феде и надолго успокоилась. В конце концов, Федя оставался лучшим мужчиной для такой богемной дамы, с этой его невиданной верностью и старомодной любовью.
Единственное полезное дело, что сотворила Богемная бабушка для своей внучки, было устройство Ани в художественную школу. Как-то раз Стелла после двух бокалов шампанского набралась смелости и взобралась на чердак, где внучка с увлечением рисовала закат над рекой. Бабушка молча рассмотрела рисунки, отобрала два десятка лучших, положила в папку и унесла подмышкой к знакомому художнику. Тот удивился столь свободному владению кистью восьмилетней девочки и замолвил за нее словечко директору художественной школы.
Анечке очень понравилось рисовать в коллективе таких же юных дарований, выходить на пленер, выслушивать похвалы и советы учителей. Впрочем, именно там девочка впервые столкнулась и с таким неприятным явлением как зависть. Ее рисунки занимали на конкурсах первые места, притом, что рисовала она без натуги, легко и свободно, как дышала. В классе же кроме нее обучались еще одиннадцать девочек и мальчиков и половина из них были вопиюще бездарны, а не отчисляли их только потому, что это были дети начальников. Вот они-то и строили разные козни Ане: то украдут любимую колонковую кисточку, то набор ленинградской акварели, выданный ей лично директором за отличный пейзаж, занявший первое место на областном конкурсе. Нельзя сказать, чтобы Аня сильно расстраивалась по этому поводу или злилась, слава Богу, девочка росла доброй и умненькой.
Только раз она поделилась бедой со своим дружком Сережей-маленьким, тот весь как-то съежился и чуть не заплакал. Он был на самом деле крошкой с тоненькими ручками и огромными серыми глазами, в очках, его иногда обижали местные хулиганы и даже однажды Ане пришлось спасать его от верного избиения. Она сидела на чердаке, оттуда услышала мальчишеские крики и тоненький писк в ответ, узнала голосок Сережи, выскочила на улицу и встала между двумя хулиганами и своим дружком детства. Как ни странно, ссора затихла и мальчишки разошлись по домам.
Так вот, выслушал Сережа жалобы юной художницы, съежился и видимо в который раз почувствовал стыд и унижение - он такой слабый и ничем не может помочь подружке. Аня даже пожалела, что рассказала ему о своих маленьких неприятностях. Только на следующее занятие по живописи мальчики, которые обижали Аню, явились с сизыми синяками под глазами. Аня теперь уже за них стала переживать и предложила им и двум отстающим девочкам позаниматься после уроков, чтобы поделиться секретами мастерства. Ребята согласились и между ними установился мир.
Аня рассказала об этом Сереже, не упоминая синяки под глазами мальчишек, тот облегченно вздохнул и подозрительно быстро сменил тему разговора. Девочка рассталась с дружком, поднялась на чердак, села на стул у окна и задумалась. Ей вспомнилась одна странная история, которая произошла три месяца назад. Тогда в их школу перевели новенького из соседнего областного центра. Мальчик по имени Кирилл был старше Ани на два года, высокий и спортивный. Его родители служили по партийной линии, ни в чем сыну не отказывали, вот он и вырос капризным эгоистом, привыкшим получать всё, что ни пожелает. Как-то Сережа провожал Аню после школы, к ним походкой супермена приблизился новичок, небрежно отодвинул недоростка и заговорил с девочкой. Сережа пытался встрять и вежливо объяснить мажору правила приличия, но тот его оттолкнул, Сережа упал и весь съежился, как от боли. Аня прогнала нахала, помогла другу подняться и проводила до дому, Сережа всю дорогу молчал, а девочка его жалела.
Утром ее снова пытался проводить в школу Кирилл. Она его опять прогнала, тогда тот сказал:
- А то что, твой хилый защитник снова будет меня бить?
Аня промолчала и быстрым шагом ушла от преследователя. Три дня Кирилл не появлялся, а на четвертый подошел к девочке и попросил прощения, мол, был неправ и больше не буду. Пропал и Сережа, но это ее не смутило, он часто уезжал на рыбалку с матерью, для которой это странное для женщины занятие было единственным хобби. А тут еще Таня как-то зашла к ней в гости и, выпучив глаза, рассказала, что во-первых, влюбилась в новенького, а он на нее не смотрит; а во-вторых, у них в поселке появился Зорро в черном костюме и маске, который преследует новичка, нападает на того под покровом ночи с дубиной, избивая красавчика до полусмерти.
Рабочий поселок, в котором проживали девочки, никогда не отличался толерантностью, драки тут происходили каждый день, к тому же Таня всегда любое событие пыталась изобразить в виде триллера, поэтому Аня об этом инциденте быстро забыла. Вернулся с рыбалки Сережа, загорелый и веселый, подарил ей целое ведро отборных раков, размером с омара, и еще десяток толстеньких с икоркой тараней. Аня рассказала про извинения новичка, тот даже не удивился, и на этом они расстались до завтра.
И вот Аня сидит на любимом чердаке и пытается разобраться в смутных подозрениях по поводу поведения Сережи-маленького. Ничего не придумав, девочка отложила решение задачки до завтра. А утром, когда Сережа по традиции провожал подружку до школы, она спросила:
- Скажи, пожалуйста, а ты случайно не имеешь отношения к синякам, которые появились на лицах моих обидчиков из "художки"?
- Хотелось бы, конечно, - грустно улыбнулся мальчик. - Только ты посмотри на меня и сама подумай, способен ли я кого-то побить.
Аня повернулась к нему и долго смотрела в серые с прищуром глаза за толстыми линзами очков.
- Пожалуй, ты прав, - кивнула она со вздохом. - Ты меньше всего похож на хулигана. Ладно, прости, пожалуйста. Я не хотела тебя обидеть.
- Да ничего страшного, я привык, - полушепотом ответил мальчик, склонив голову. Аня почувствовала девчоночью жалость к своему другу детства, такому слабенькому, маленькому, очкастенькому... Впрочем от ее внимательного взгляда художника не ускользнула и едва заметная ухмылка, которую с трудом пытался скрыть ее приятель. Сережа заговорил о контрольной по математике, и все вернулось на круги своя.
А что же Народная бабушка Валя? Неужели художественные дарования любимой внучки никак не заинтересовали ее? Ну, во-первых, старушка никогда не оставляла ежедневной молитвы за внучку и иных прочих близких. Она верила в силу своей молитвы и много раз слышала от старцев: "Не надо волноваться за близких, ты только молись за них, и увидишь, как Господь Сам всё управит как нужно". Во-вторых, дарования Анечки Народная бабушка объясняла милостью Божией, которую изливает Спаситель на любящих Его.
Кроме художественного таланта, бабушка Валя разглядела у внучки еще более ценные качества: доброту, кротость, послушание старшим, жалость к униженным и оскорбленным и - самое главное - веру, хоть и малую, хоть и тихую, почти беззвучную, но такую по-детски чистую и благодатную. Вера в Иисуса Христа для девочки была чем-то вполне естественным и реальным, она искренно любила Того, Кто дарил девочке невидимую защиту, радость без видимых причин, свет, льющийся из Небесных высот; совершенно незаслуженную надежду на торжество добра. Иначе, как объяснить вот эти сквожения райской совершенной красоты сквозь материальную грязь, разруху, пошлость, сквернословие.
Анечка с раннего детства видела немножко больше, чем обычный человек. Её взгляд на окружающий мир был гораздо глубже и обширней. Да, от её глаз не ускользала тьма, в которую погружался мир, но тут же девочка замечала, как на всё земное уродство изливался из Царства Небесного мощный поток света. И чем более уродливо и агрессивно было мрачное зло, тем мягче и светлее покрывала его любовь Подателя любви и света.
И что еще заметила девочка с помощью Народной бабушки, что ее так обрадовало и утешило - это то, что из глубоких пластов памяти всплывают райские картины и даруют ей крепкую надежду на торжество красоты, любви во всём огромном мире. Не эту обреченную на уничтожение больную землю с ее безумным населением, а именно рай приготовил Бог для людей света, для детей Своих - и именно там жить нам всем в прекрасной вечности.
Ане исполнилось всего-то шесть лет, когда она после причастия, вся такая светлая и счастливая, спросила у бабушки по дороге домой:
- Бабусь, я часто вижу красивое. Смотрю на домик, а вижу большой дворец. Смотрю на черное небо, а вижу солнце, большое-пребольшое и красивых людей там. А еще много цветов и большой сад, реку и море, синее небо и птиц. Слышу красивые песни. Откуда это?
- Ах, ты моя любименькая причастница! Как же ты меня радуешь! Смотри, ты сейчас в церкви приняла из ложечки частицу самого Господа Бога. А Он ведь живет в раю. Стало быть, ты и частицу рая внутри себя поселила. Вот оттуда, из твоего сердечка, где живет Бог в раю, оттуда к тебе и приходит твоя красота. Туда мы все со временем и перейдем - и ты, и родители твои, и бабка твоя непутевая.
- Почему непутёвая! Очень даже путёвая! И не говори о себе плохо. Я тебя люблю и мне нехорошо это слушать.
- Да не расстраивайся ты, внученька, - улыбалась Народная бабушка, - так положено говорить о себе нам, христианам. Это для смирения, чтобы не забывали мы, что все хорошее даёт нам Господь, а мы только принимаем это в дар, ну как подарок в день рождения. Всё от Бога. Всё хорошее от Него. А мы сами - слабые и ничтожные Его детки. А домой придем, я тебе прочту очень интересные слова одного удивительного старца по имени Варсонофий из Оптиной пустыни. Монастырь такой древний стоит в лесу, в самом сердце России. Может и ты как-нибудь сподобишься туда съездить.
Когда они пришли домой, бабушка взяла с полки в маминой комнате тоненькую брошюрку, открыла ее на закладке и прочитала:
- ...Раньше, чем человеку родиться в мир, душа его видит небесные красоты и, вселившись в тело земного человека, продолжает тосковать по этим красотам. (Преп. Варсонофий Оптинский, "Беседы схи-архимандрита оптинского скита старца Варсонофия с духовными детьми")
- Видишь, какое дело, Анечка, - бабушка развела руками, - пока ты жила в мамином животике, Ангел тебя на крыльях своих забирал в рай и показывал красоту Божиего Царства.
Для чего? А для того, моя хорошая, чтобы ты всю жизнь вспоминала рай и всю жизнь туда стремилась попасть. Когда ты видишь красивые райские картинки - это значит Бог тебя зовет к Себе, чтобы ты не забывала для чего ты живешь и куда тебе дорога.
Как всякий человек, Аня надолго забывала этот разговор. Это и понятно, у нас много дел, много разных бед и переживаний - всё это заслоняет на время наше главное призвание. Но Аня, нет-нет, да и вспомнит чудесные бабушкины слова. И тогда будто свет из райских садов облистает чистое сердечко девочки, нахлынет радость и такая великая любовь разгорится в душе, что уносит прочь неприятности и хочется тихонько плакать от счастья и, замерев, наблюдать как в душе и вокруг, и всюду разливается свет и заполняет вселенную...
Триптих
Народная бабушка узнала о поступлении внучки в художественную школу от своего старого знакомого. Много лет назад они с Назаром подвизались вместе у одного чудотворного старца. Валентина всё больше по хозяйству, а Назар - тот был иконописцем старой школы. Вот однажды в храме после обедни он подошел к Валентине и сказал:
- Внучка твоя у нас в школе учится.
- Это как же она туда попала?
- Вторая бабушка ее устроила, Стеша. Знаешь, Валя, посмотрел я на работы Анечки и почуял в душе "глас хлада тонка". Уж не знаю как, а только веди её ко мне, я обязан девочке передать свое искусство. А больше некому, окрест одни язычники голимые.
- Приведу, Назар, - кивнула Народная и добавила: - Только благословение у отца Георгия возьму и приведу.
Старый иконописец не зря беспокоился, в последний год сильно ослаб и потихоньку готовился перейти в объятия отцов. Аня с полчаса молча бродила по его мастерской, зачарованно разглядывала иконы, прописи, краски, кисти, иконные доски. Особенно девочку заинтересовал образ Казанской Богородицы, он словно живой переливался, сиял и дышал. Аня перекрестилась, сделала поясной поклон и приложилась к прохладной иконе. В момент касания, будто искра проскочила между глазами Пресвятой Богородицы и губами девочки, и ноздрей достиг тончайший цветочный аромат. Икона благоухала раем, Аня узнала этот запах. С той минуты в жизни девочки появилось самое главное - иконопись.
Аня даже хотела бросить светскую живопись и художественную школу, чтобы полностью посвятить жизнь святому искусству, только отец Георгий не велел бросать мирское, чтобы на всякий случай имелась у девочки специальность, приносящая хлеб. Так и писала Аня всю жизнь - на рабочем месте зарабатывала, а после работы создавала иконы. Перед уходом Назар передал Ане не только приёмы иконописного письма, не только свою мастерскую в частном домике, но и минералы с полудрагоценными камнями для растирки красок, а также запасы листового сусального золота.
Долгое время письмо с объяснением в любви, полученное в десятый день рождения не давало Ане покоя. Иногда казалось, что это ей приснилось во время болезни. Ведь она на самом деле заболела после ухода отца. В минуты сомнений она открывала потайной ящик стола, доставала желтый листок с водяными знаками, перечитывала строки, написанные размашистым почерком решительного благородного мужчины... И вера в благородного Сероглазого короля возвращалась.
Есть он, есть! Только где? И как его найти?
И почему он не может явиться во плоти и протянуть ей живую теплую руку, чтобы хоть разок коснуться и увидеть взор его серых королевских глаз. И пусть бы потом ушел навсегда, ведь если он скрывается, у него есть серьезная причина, и она обязана ее уважать. Человек, написавший такие красивые строки, не может быть плохим, не может играть чувствами девочки или желать чего-то низменного, о чем и думать не хотелось.
Наконец, пришло решение. Что еще она может, как не выразить свою благодарность Сероглазому королю картиной. Да-да, самой чудесной и красивой картиной, которая по своему значению приблизится к иконе. Пусть это будет портрет таинственного Сероглазого короля! Нет, лучше триптих! Тогда на боковых частях можно будет создать атмосферу тайны, которой словно стенами можно оградить любимый образ от посягательств тленного мира. ...И пошла работа!
Триптих Аня написала как икону растёртыми вручную красками по сусальному золоту на липовых досках. Лицо её Сероглазого короля светилось, особенно глаза. Прозрачные краски пропускали отраженный от листового золота свет, создавая полную иллюзию живого человеческого лица, которое менялось в зависимости от освещения, времени суток и даже настроения зрителя. Боковые части триптиха изображали те райские красоты, в которые устремлялась большая человеческая любовь, куда уносила зрителя картина, с болью отрывая от земли и на легких огненных крыльях взлетала очищенная страданиями душа.
Кисть живописца в последний раз коснулась картины, рука опустилась, Аня отошла на расстояние трех диагоналей, села в кресло и застыла. О, это произведение перестало быть изображением жизни, перед ней возник из пространства, лишенного границ, минутный срез самой жизни человека с непрестанно меняющимся лицом. Это чудо сотворила не девушка, пусть даже талантливая и одухотворенная, а великая любовь, та самая, "что движет солнце и светила". А художница закрыла глаза и тихо прошептала: "Прости, это всё, что я могу!"