Аннотация: Удивительное ходит рядом с нами. Чтобы заметить его, - нужно всего-то перепутать три буквы. И вот тогда...
ВЕРНОСТЬ
фантастический рассказ
Не-е-ет, совсем не так он собирался провести выходные!
Это всё Ливин с его приколами в стиле "а-ля фотошёп"! Вот и доигрался! С самого Ливина как с гуся вода: покаялся у шефа в кабинете, пустил слезу в нужный момент, вспомнил больную маму - шеф и растаял. Оно и правильно: Ливин только пальцы умелые да быстрые, а фотографию-исходник Ливину подсунул он - Крайканов Глеб Владимирович собственной персоной. Так что и отвечать ему теперь по полной программе. Но всё же обидно. Ещё бы - Ливин свои пухлые щёки уже в эту субботу распластает по белоснежному тончайшему песочку на закрытом пляже в Сальяниково, а ему - Крайканову - "за шуточки неуместные" следует немедленно отбыть в срочную командировку. Глеб подозревал, что командировку шеф придумал специально. И является она вовсе не производственной необходимостью, а этаким утончённым способом наказать строптивого фотографа.
Торопливо укладывая всё необходимое для пятидневной поездки, Глеб нервничал. По складу характера он являлся человеком спокойным и уравновешенным. Не любил суеты в любом её проявлении. Всякая суматоха буквально выводила его из себя. Вот и сейчас, поглядывая то и дело на часы, он каждую минуту ожидал звонка от диспетчера, у которого заказал такси до вокзала, а шеф до сих пор не сбросил по "электронке" редакционного задания. Это тоже, скорее всего, являлось "пунктиком" в изощрённом наказании шефа.
Когда дорожная сумка была готова, на компьютере появилось долгожданное сообщение.
- Наконец-то!.. - одними губами выдохнул Глеб и отправил сообщение на распечатку.
Глеб протянул руку, чтобы принять лист, и в это мгновение отключили свет...
- Только не это! - в сердцах воскликнул Глеб, понимая, что шеф ни за что не примет такого наивного объяснения.
Ещё на что-то надеясь, Глеб подождал несколько минут. Зазвонил телефон - такси стояло у подъезда. Глеб помянул недобрым словом энергетическое хозяйство района и полез вынимать листок. Справиться с бумагой удалось не сразу. Когда же Глеб пробежал глазами текст, то сразу повеселел: вся нужная информация оказалась распечатана. По обыкновению вначале шло несколько слов о сути задания, затем - сроки исполнения, в заключение - наименование места, где Глебу предстояло отбыть краткосрочную ссылку.
Сбегая по ступенькам, Глеб так и этак крутил в голове название, тщетно пытаясь вспомнить, в каком же это районе. Свою область он знал неплохо, однако пункта назначения, указанного шефом, припомнить не мог. Галь. Что за название такое? Не Медвежье-Лосиное-Утиное, либо Берёзово-Дубравино-Ельниково, которые из-за однотипности и перепутать нетрудно. Галь. Звучит как выстрел. Если бы Глеб его хоть раз услышал, то не забыл бы. Это точно.
Сидя в машине, Глеб почему-то вспомнил Ливина. А не заработал ли розовощёкий программист прощение обещанием подшутить над ним - Глебом? В таком случае всё встаёт на свои места: когда на вокзале он назовёт место, куда хочет взять билет, кассирша посмотрит на него с недоумением, переспросит, проверит название по компьютеру и... здравствуй золотой песок в Сальяниково! Тебе придётся ласкать и моё мускулистое тело!
Глеб повеселел.
К кассе он подходил с иронической улыбкой, по достоинству оценив тонкую шутку шефа. Однако улыбка пропала, едва усталая девушка за сантиметровым стеклом назвала сумму.
- А далеко это? - Вопрос прозвучал довольно глупо.
- Нет. - Девушка нашла в себе силы улыбнуться пассажиру, который не знает, куда направляется. - Поедите скорым поездом.
В довершение всех бед Глебу досталась верхняя боковая полка возле самого туалета. Под стук провисшей на петлях двери Глеб с мазохистским удовольствием перебирал самые коварные варианты отмщения, нет не шефу (себе дороже!), а Ливину, который (вот ведь каналья крутобокая!) спит, наверно, сейчас в мягкой и уютной постели, а Глебу приходится прятать свои длинные ноги, чтобы их очередной пассажир-полуночник не прихлопнул тяжёлой дверью.
Утром выяснилось, что бессонная ночь, круто замешанная на богатырском храпе соседа снизу, визгливом плаче малыша слева, и миазмами, истекавшими из плохо закрытого туалета, - только начало. Спустившись на перрон, Глеб сразу же направился на стоянку автобусов. Уже подходя к скособоченной остановке, почувствовал неладное. Люди на остановке не толпились в ожидании многочисленных рейсов, потому что толпиться, собственно, было некому. Те пять пассажиров, которые вместе с ним вышли из вагона, уже погрузились в поджидавшие их машины и уехали. Как ни прискорбно это было констатировать, но на привокзальной площади "толпился" только он один - Глеб Крайканов.
Вернувшись в здание вокзала, Глеб подошёл к кассе.
- Скажите, как я могу добраться до деревни Галь? - спросил он, изобразив на своём лице самую обаятельную улыбку.
Либо улыбка оказалась фальшивой, либо ещё не все несчастья выпали на его многострадальную голову, только кассирша, глядя прямо в глаза пассажиру, спокойно закрепила в окне пожелтевшую от времени табличку: "ОБЕД" и тут же исчезла за обшарпанной дверью.
Глеб закатил глаза, поправил сумку и вышел на улицу. Глядя на сонный полустанок с десятком старых деревянных домов, Глеб пытался найти адекватное наказание для Ливина, таким свинским способом бросившего друга в беде! Вернувшись к остановке, Глеб с радостью обнаружил там пассажирку. Ею оказалась старушка, чей возраст позволял надеяться, что в своей невероятно далёкой юности она если не танцевала на балу в Смольном, то уж точно собственными глазами выдела памятный выстрел Авроры.
- Вы случайно не в деревню Галь направляетесь? - спросил он, когда старушка повернула к нему морщинистое лицо.
- Бери, сынок, не стесняйся! - прошамкала старуха, показывая на небольшие пучки салата, лежащие у неё на коленях.
- Спасибо. Я ещё не проголодался... - вздохнул Глеб.
Он собирался достать мобильник и высказать шефу всё, что о нём думает, когда услышал за спиной голос:
- А зачем вам в Галь?
Глеб повернулся. Перед ним стояла женщина лет пятидесяти.
- Я должен сделать фоторепортаж... - почему-то неуверенно проговорил Глеб.
- Опять про фермеров? - спросила женщина. В её голосе звучала ирония.
- А у них комбайны есть?
- У Живановых? У Живановых всё есть. Только совести нет!
Глеб развёл руками:
- Совесть я ещё фотографировать не научился ...
- Да мне-то что! - с неожиданной злостью махнула рукой женщина. - Только не делайте из них икону! Это же не фермеры - крохоборы!
- Видите ли, я ничего не пишу... - неожиданно для самого себя начал оправдываться Глеб. - Я только фотографирую.
- Ну-у-у... - протянула женщина, - с этим у Живановых всё в порядке - морда любого из братьев ни в один объектив не поместится! Что же касается деревни, то вы здесь до второго Пришествия просидите - в Галь сейчас редко кто ездит.
- Как же туда попасть? - растерялся Глеб.
- Прошлого корреспондента старший из братьев сам встречал. А с вами, что, не договорились?
Глеб развёл руками.
- Тогда только пешком, - сказала женщина.
- А далеко?..
- Нет. Километров пятнадцать.
- Пятнадцать... - эхом отозвался Глеб.
- Вот по этой дороге и идите. Если повезёт - Егора Мойкина встретите. Он тут недалеко сено на самодельном тракторе возит.
Женщина повернулась к старушке, негромко позвала:
- Идёмте, мама...
Старушка засуетилась, ткнулась в одну сторону, в другую, потом сунула в руки Глеба несколько пучков салата и посеменила за женщиной. Глеб смотрел им вслед, пока они не скрылись за углом дома. Звонить шефу расхотелось - злость прошла. Скорее даже не прошла, а трансформировалась во что-то иное. Названия этому Глеб ещё не знал, но уже чувствовал внутри себя странный зов того места, куда отправила его судьба твёрдой рукой начальника. Взвесив сумку, Глеб остался доволен её весом, взглянул на салат, улыбнулся, сунул в рот первый пучок и бодро зашагал по дороге.
Егора Мойкина Глеб, действительно, встретил, но лишь возле самой деревни.
Спросив, где находится дом Живановых, получил недовольный ответ:
- Это у нас - дома, а у братьев - усадьба! - Дед зло сплюнул, вздыбив рыжие прокуренные усы.
Глеб проводил взглядом пыхающее живой солярой железное чудище, повертел головой и уверенно направился в сторону высокой крыши, ярким синим глянцем горевшей на солнце. По дороге он что-то вспомнил, открыл сумку, заглянул в текст своей "командировки". Глеб сделал это автоматически, и лишь вглядываясь в печатные строчки, удивился своему неожиданному порыву. Что заставило его подвергнуть сомнению несколько раз прочитанный текст? Место, куда можно добраться только пешком? Но ведь ему приходилось проводить "фотосессии" в местах и вовсе недоступных. Странное название деревни? Но он может вспомнить и более экзотические, например: "Лихо" или "Ерерьянь". Тогда что?.. Наверное, слова той женщины на остановке. Они больно кольнули Глеба. На миг он почувствовал себя беспринципным наймитом, которому приходится освещать ту сторону жизни, которую лучше спрятать подальше от всех...
К дому Живановых Глеб подходил с утвердившимся чувством лёгкой неприязни. Это было плохо, потому что негативная предрасположенность всегда портит работу.
У ворот, похожих на картинную галерею - столько было на них кованых миниатюр - стоял мужчина плотного телосложения. Глеб не сомневался, что перед ним - один из братьев.
Подошёл, поздоровался. Назвал газету и цель приезда. Мужчина хрюкнул от удовольствия и бесцеремонно стиснул Глеба в своих объятьях. Назвавшись Павлом Живановым, затараторил:
- Вот уж не ожидал такой скорости от вашего руководства! Мы же договаривались на сезон уборки. А сейчас какой месяц?
- Начальству виднее, - сдержанно произнёс Глеб. - Впрочем, если вас что-то не устраивает, вы можете написать официальный отказ.
- Зачем отказ! - засуетился мужчина. - Идёмте в дом - там всё обсудим.
- Видите ли, я ограничен во времени. - Зачем он солгал, Глеб понять не мог.
- Тогда спрашивайте. И отвечу, и покажу.
- Начнём с лизинга. У вас какие комбайны?
Павел Живанов слегка растерялся.
- Комбайны, конечно, есть, - пробормотал он, - только прямое комбайнирование возможно лишь при убитой заморозком и подсохшей на корню гречихе. А так - только при помощи подборщика или использовании специальной жатки...
- Гречиха? - переспросил Глеб.
- Гречиха... - ответил Живанов. - А вы чего ожидали?..
Глеб на секунду задумался. Впрочем, он был профессионалом и сумел недоразумение превратить в шутку:
- Всегда мечтал увидеть, как растёт гречневая каша.
Живанов приоткрыл от удивления рот, а потом громко расхохотался.
- А я-то было подумал...
О чём он подумал, Павел сказать не успел, увлекая гостя за собой вдоль высокого забора. Шагов через тридцать они оказались возле пятидверной "Нивы".
- Садитесь! - распахнул дверь Павел. - Если у вас туго со временем, тогда работаем по укороченной программе. Сначала - мехдвор, потом - в поле. Увидите, наконец, как растёт гречневая каша. - Сказал и опять захохотал во всё горло.
Глеб незаметно поморщился, извлекая из сумки аппаратуру.
На мехдворе пробыли около получаса. После двух десятков снимков, Глеб сделал в блокноте соответствующие пометки, и они выехали за деревню. Павел Живанов и до этого почти не молчал, выстреливая по корреспонденту названиями деталей, аббревиатур, сокращений и прочего узкоспециального сленга механиков, а как только оказался в поле, Глеб буквально утонул в словесном потоке. По всему было видно - Живанов любит своё дело.
- Неспециалисту может показаться, что это просто, - говорил он, то прибавляя скорости на прямых участках, то притормаживая, чтобы объехать глубокие лужи. - Взял семена, посадил и жди урожая. На самом деле всё очень сложно. Мы бы с братьями за гречиху никогда не взялись, несмотря на интерес самого президента, если бы не старые колхозные пасеки. Ведь чтобы получить хороший урожай гречихи, обязательно нужно провести пчёлоопыление. А подготовка к посеву, а удобрение...
Глеба спасло то, что они оказались рядом с цветущим полем. В открытые окна вливался чудесный медвяный запах, а глаза буквально утопали в нежнейшем светло-розовом цвете. Глеб уже не слышал своего говорливого соседа, он припал к камере и снимал, снимал, снимал. Над головой негромко вскрикивали птицы, затылок сверлил нудный голос, со стороны бескрайнего поля доносилось слабое пчелиное жужжание. Но Глеб ничего этого почти не слышал. Он давно перестал снимать, но никак не мог оторваться от объектива, потому что собранные в рыхлые соцветия цветки с бело-розовой окраской интересовали его сейчас больше, чем сотня Живановых. Глеб вдруг понял, что настоящая жизнь течёт вовсе не там, за коваными створками и глянцевой крышей, а здесь - на поле. Разглядывая неутомимую трудягу - медоносную пчелу - было легко вообразить пропасть в сто пятьдесят миллионов лет - ведь именно тогда, вместе с цветковыми растениями, они и появились. На планету падали метеориты, вулканы огненными нарывами рвали литосферу, ледники чудовищными катками доползали почти до экватора, по земле делал свои первые неуверенные шаги проточеловек, а пчёлы всё так же трудились. Пройдёт ещё миллион-другой лет, двуногих прямоходящих сменит очередной эволюционный любимчик, а пчёлы этого даже не заметят...
Обратная дорога показалась Глебу и веселее и короче. Наверное, оттого, что одно лишь гречишное поле стоило того, чтобы здесь оказаться. Глеба уже не интересовала дальнейшая судьба его снимков. Он простил шефа, и даже на Ливина не держал зла. Бедняга! Валяться в Сальяниково на песке - истоптанном многими тысячами чужих ног - и даже не догадываться, что есть на земле такая красота!..
- У вас, во сколько поезд? - спросил Павел Живанов, когда они пересекли поле и углубились в смешанный лес.
Глеб припомнил расписание на станции и ответил:
- В 23.10.
- В таком случае предлагаю организовать небольшое застолье. Вы как?
Глеб прислушался к себе. Тот салат, который он съел по дороге, едва ли мог поддерживать его силы ещё восемь часов, но согласиться с предложением Живанова он не мог. Не доискиваясь причин, Глеб ответил отказом.
- Я бы с удовольствием, - объяснил он, - только у меня есть своеобразное хобби - люблю фотографировать разные интересные места. Вот и у вас собирался найти что-нибудь загадочное.
- Загадочное? - переспросил Живанов.
- Скажем иначе - необычное.
Павел ненадолго задумался, потом утвердительно закивал головой:
- Есть у нас такое место.
- В самой деревне?
- Не в самой. На выселках. Только... - Павел вдруг замолчал.
Глеб с интересом посмотрел на него.
- Брошенные ракетные базы меня не интересуют, - попытался пошутить он.
Живанов на шутку никак не отреагировал. Казалось, он уже пожалел о том, что слова о каких-то там выселках сорвались с его уст. Он бы и рад был забыт о них, да только корреспондент не сводил с него внимательных глаз. Павел с трудом выдавил:
- В трёх километрах от деревни живёт один старик...
- Знаете, если вам по какой-то причине неприятно говорить об этом, то...
- Почему мне должно быть неприятно! - вскинулся Павел. - Просто старик этот - того...
- Мне почему-то уже расхотелось смотреть тамошние красоты, - сказал Глеб, ставя тем самым точку в непростом разговоре.
Секунду назад хмурый и какой-то скованный Павел, вдруг расцвёл и затараторил с прежними нотками превосходства:
- А мест красивых у нас хватает! Жаль, что вы сегодня уезжаете, а то мы могли бы и в тайгу съездит. Есть у нас с братьями лесная избушка у большой излучины. Там и поохотиться можно, и порыбачить.
- Если в следующий раз руководство отправит меня к вам - тогда и порыбачим.
- Договорились! - обрадовался Павел. - Что касается старика, то живёт он там...
Павел остановил машину, открыл дверцу и показал рукой в направлении просвета между деревьями. В этом месте десятиметровые берёзы по какой-то причине наклонились друг к другу, образовав естественную зелёную галерею. Всё выглядело словно декорации к сказке о спящей царевне. Глеб не удержался и сделал несколько снимков. Потом убрал фотоаппарат и сказал:
- Поехали.
Два-три подъёма по ухабистой дороге, и они оказались в деревне.
Глеб попросил остановиться.
- Поброжу вокруг... - объяснил он.
Расстались на том, что если корреспондент не найдёт способа вернуться на станцию, пусть приходит к Живановым часов в девять - доставят в лучшем виде.
Глеб испытал странное облегчение, когда машина Павла исчезла в клубах пыли. Живанов оказался слишком шумным собеседником, а Глеб всегда любил тишину. Порывшись в сумке в поисках съестного, Глеб обнаружил пачку печенья. Находка пришлась кстати. Быстро разделавшись с тубой, Глеб почувствовал жажду. Общественных колодцев вокруг не наблюдалось, и он решил войти в ближайший двор.
У высокой скособоченной калитки столкнулся с Егором Мойкиным.
Дед, недобро взглянув на гостя из-под седых бровей, спросил:
- Чего надо?
Пить Глебу расхотелось. Появилось острое желание покинуть деревню и больше никогда сюда не возвращаться.
Он бы так и сделал, если бы не женский голос:
- Ты чего на людей бросаешься, старый!
Из-за спины Егора Мойкина вышла старушка, приветливо улыбнулась:
- По какой нужде к нам пожаловали?
- По заданию редакции. - Ответил Глеб, ещё не решив: уйти прямо сейчас, или всё же попросить воды.
- К Живановым теперь часто ездят, - ни к кому не обращаясь, сказала женщина. - Идёмте в дом. Пообедаете с нами.
Дед что-то забормотал. Глеб приготовил слова, чтобы уйти, никого не обидев, но женщина уже потянула его за собой.
Усадив Глеба за стол, она посмотрела на него с хитрой усмешкой:
- Поди, Пашка звал к себе на угощение?
- Звал.
- Чего ж не пошёл?
- А я его медоносами сыт.
Женщина хохотнула и принялась хлопотать возле стола.
От Мойкиных Глеб ушёл через час. Умиротворённый беседой, в которой не сыпались звонким горохом живановские: "прибыток", "привес", "прирост", "прибыль", он выпил несколько чашек чая, отведал маринованных грибочков и мочёных яблок. На прощание сделал несколько снимков семейной четы, пообещав через неделю прислать цветное фото. На улице он на всякий случай проверил качество отснятого материала. Снимки получились живые, сочные. Глеб решил проверить и те, что он сделал на поле. Здесь его ждало разочарование. Гречишное поле вышло изумительно - можно было рассмотреть и тончайшую паутину на ближних стеблях, и капельки влаги, собранные в крошечные капельки и спрятавшиеся под листочками. А вот кадры "галереи спящей царевны" не получились - на квадратном поле дисплея можно было разглядеть только странные полосы, под углом градусов в тридцать заштриховавшие все три кадра. Объяснить этого Глеб не мог, поэтому решил вернуться.
Мойкины проводили его до ворот и просили заходить, "если что". Глеб искренне обещал.
Место, где останавливалась живановская "Нива", Глеб нашёл быстро. С минуту разглядывал галерею, любуясь игрой света и тени, потом приложился к объективу. Сделал снимок, проверил и почувствовал внутри странное беспокойство: вместо зелёного коридора, он увидел хлопья серого снега; позади множества угловатых клякс угадывалось некое строение... Глеб поднял голову. Берёзы. Трава. Основательно заросшая тропинка. Ни снега, ни построек на фоне конусовидного просвета не было.
Беспокойство переросло в тревогу. Глеб повернулся спиной к галерее и поймал в объектив далёкую полоску деревенских крыш. Снимок получился идеальным.
- Дела-а-а... - протянул Глеб, после недолгих колебаний направляясь по тропинке прямо в прохладу галереи.
Пройдя примерно половину расстояния, он остановился, вновь сделал снимок - тот же результат. Только теперь "снег" стал заметно крупнее, а очертания позади него сложились во что-то смутно-узнаваемое.
Вторую половину пути Глеб прошёл не так быстро. Тревога не покидала. Напротив, он чувствовал, как растёт внутри напряжение, как оно укорачивает шаг и подталкивает заледенелые мысли к трусливому возвращению.
Неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы Глеб неожиданно не оказался на краю поляны. Сразу стало легче дышать. Тревога растворилась, оставив в душе шлейф горьковатого недовольства самим собой. Глеб огляделся. Справа, шагах в пятидесяти стоял сруб. Лишённые наличников окна, выглядели тёмными провалами на фоне не успевших почернеть брёвен. К дому было пристроено крыльцо с тремя широкими ступенями. В пяти шагах от крыльца находился колодец. Всё выглядело жилым и даже ухоженным, но Глеба не покидало чувство, что хозяин всего этого добра глубоко несчастлив. Захотелось как можно скорее уйти.
Глеб повернулся и почти побежал. Остановил его звук. Глеб замер, прислушался. Звук повторился. Теперь он походил на плач. Не раздумывая, Глеб направился в ту сторону, где, по его мнению, находился источник.
Обогнув десяток сильно разросшихся колючих кустов, он остановился как вкопанный. В центре небольшой подковообразной поляны находилось странное пятно. Идеально круглое, оно не превышало двух метров в диаметре, и было выстлано тонким слоем ватоподобного материала. Пятно имело чёткую границу, вдоль которой трава выглядела аккуратно подстриженной рачительным садовником. Но не пятно так поразило Глеба, а то, что находилось рядом с ним - собака. Пепельного окраса, неимоверно худая, она лежала, положив длинную морду на вытянутые лапы и устремив взгляд в центр странного пятна. В звенящей тишине время от времени раздавались слабые вздохи, которые трудно было принять за чей-то плач. Глеб в растерянности посмотрел вокруг. Он заметил вместительную будку, сработанную из тонких брёвен и выстланную внутри слоем ароматной соломы. Увидел большую миску с каким-то варевом и чугунок, полный чистой воды. Собака повернула к Глебу голову, слабо шевельнула хвостом. Глеб поставил сумку на землю подошёл к собаке, опустился на колени и погладил редкий жёсткий волос. Собака издала тяжёлый вздох, лизнула руку и опять устремила взор на пятно. Ещё минуту Глеб ладонью водил по собачьей спине, не в силах разобраться в увиденном, а потом понял - кто-то стоит за его спиной...
Глеб успел вспомнить слова Павла: "...старик этот - того...", затем в его затылок упёрлось что-то твёрдое и холодное. Он почувствовал кисловатый запах сгоревших пороховых газов, и только теперь пожалел, что не послушался Живанова.
- Отойди от собаки! - Голос был холоднее стали, давившей на затылок.
- Я ничего...
- Отойди от собаки!
Глеб убрал руки, медленно поднялся.
- Ты кто? - спросил голос.
Поколебавшись, Глеб ответил:
- Я фотографировал Мойкиных. У них в этом году золотая свадьба...
- Повернись...
Глеб повернулся. Перед ним стоял мужчина высокого роста. Широкой груди было явно тесно в клетчатой рубахе. Сильные руки, выглядывавшие из закатанных рукавов, держали старенькую двустволку, словно игрушку. Да она и была игрушкой, потому что и без неё хозяин странного места одними руками мог сделать из незваного гостя круасан с зелёной начинкой.
- Зачем ты пришёл?
- Я фотографировал лес...
- Зачем ты пришёл?
У мужчины была странная манера задавать одни и те же вопросы. Глеба это начинало раздражать, однако открыто выражать своё недовольство он не решился. Во-первых, хозяин его точно сюда не приглашал, а во-вторых... а во-вторых одного взгляда на могучие плечи, было достаточно, чтобы понять: мужчина вовсе не расположен к беседе.
Всё-таки Глеб рискнул.
- Я фотографировал окрестности.
- И что?
- Сделал несколько снимков дороги, ведущей к вам.
- Это дорога не ко мне. - Мужчина поставил ружьё прикладом на землю. - Она ведёт на старую пасеку.
- Но фотографии почему-то не получились. - Глеб для себя решил, что в его положении лучше говорить правду.
- И ты пришёл сюда, чтобы узнать причину? - Мужчина скосил взгляд на стоящую возле него сумку.
- Да...
- Узнал?
- Не успел...
- А здесь как оказался?
- Я услышал плач...
- Плач? - В голосе мужчины прозвучали новые интонации.
- Вообще-то... мне могло показаться...
Мужчина долго рассматривал Глеба. Было видно - он ему не верит.
- Ладно, - сказал мужчина. - Идём.
- Куда? - на всякий случай спросил Глеб.
- Провожу тебя, - хмуро ответил мужчина. - А то опять что-нибудь... покажется.
Глеб молча поднял сумку и первым шагнул в просвет между кустами. Тут случилось неожиданное - собака повернула к нему голову и заскулила. Мужчина удивлённо посмотрел на Глеба.
Спросил тихо, точно боялся, что собака его услышит:
- Ты кормил её?
- Нет. Только погладил...
- Вон миска, - мужчина указал в сторону будки. - Можешь покормить её?
Глеб пожал плечами, скинул сумку, подошёл к миске и вместе с ней вернулся к собаке. Он не понимал, зачем нужен весь этот спектакль, но спорить не стал. Мужчина внимательно наблюдал за ним, значит, для него всё происходящее имело какой-то смысл.
Глеб погладил собаку за ушами, придвинул миску и приказал:
- Ешь.
Собака склонила голову и принялась лакать. Глеб поднял взгляд на мужчину, чтобы спросить его, но не успел, потому что он вдруг побледнел, уронил ружьё, схватился за сердце, и в тот миг, когда Глеб рванулся к нему, чтобы поддержать, обескровленными губами прошептал:
- Дождался...
Следующие несколько минут оказались самыми тяжёлыми в жизни Глеба. Он с трудом дотащил потерявшего сознание мужчину до колодца. Потом, споткнувшись на последней ступеньке, влетел в дом в надежде найти там кого-нибудь. Однако на его отчаянные крики никто не вышел, и Глебу пришлось вернуться. Он лихорадочно пытался вспомнить, какую помощь следует оказывать при сердечном приступе, но, как назло, в голову лезла всякая ерунда. Тогда он разорвал на груди мужчины рубаху, схватил возле колодца полупустое ведро и принялся обильно брызгать ледяной водой на лицо и грудь. Прошла, наверное, целая вечность, прежде чем мужчина открыл глаза. Он смотрел прямо перед собой - туда, где маячило лицо Глеба, но не видел его. Губы мужчины беззвучно шевелились, однако разговаривал он не с ним. Отчаяние овладело Глебом. Он сел рядом с распростёртым телом. Хотелось кричать, плакать, ругаться. Однако ничего этого не сделал. Он просто сидел и ждал...
...Кто-то дотронулся до его пальцев. Глеб вздрогнул, хотел вскочить, но тут же успокоился - рядом с ним стояла собака и внимательно разглядывала его.
- Скажи, чем я могу помочь, собачка?..
- Ра... - едва слышно прошептал мужчина.
- Что?.. - Глеб склонился к самым губам.
- Её зовут Рамни...
- Вроде обошлось... - хрипло проговорил Глеб, помогая мужчине сесть.
Наверное, со стороны они выглядели забавно: всклокоченные, промокшие, в порванной одежде, да ещё в обнимку с желтоватыми брёвнами сруба колодца! Глеб представил колоритную картину и глупо захихикал.
Мужчина покосился на него.
- Это у тебя от нервов...
- Это у меня от страха! - признался Глеб.
- Пойдём... - мужчина с трудом поднялся. - Поговорить нужно...
- Поговорить о чём?
- О Рамни... - сказал мужчина и, не оглядываясь, медленно побрёл к дому.
* * *
...За окном ночь. Она вобрала в себя не только мир неодушевлённой природы, она проникла в самые закоулки душ людей и властвует там, словно не было в истории последних сорока тысяч лет эволюции. Она находит отклик в душе любого, кто по лени, прихоти, усталости или необходимости соскальзывает в объятья Морфея. Вместе со своим отцом Гипносом они собирают богатую дань для той, которая безраздельно правит всем Мирозданием, ибо свет, каким бы ярким и насыщенным не был его источник - ничто по сравнению с невообразимыми пространствами, заполненными тьмой...
Глеб прислонился лбом к холодному стеклу и следил за стремительно проносившейся мимо него ночной жизнью. Все соседи по купе давно спят. Кто-то всхрапывает, кто-то невнятно бормочет, уткнувшись носом в подушку. Глеб не спит. Он не может спать в эту ночь. Едва закрывает глаза, как перед ним вновь и вновь возникает подкова поляны, странный круг, собака... Глеб не может освободиться от этого наваждения, а сон-избавитель всё не приходит. Наверное, так и должно быть. Наверное, Глеб ещё не до конца понял, как он будет жить после всего случившегося.
Отсюда, из вагонного окна, несущегося в холодную темноту поезда, его старая жизнь с накатанными дорожками городского жителя выглядела серо и убого. Почему-то там, среди бетонных коробок, в которых тысячи людей, словно в бункерах, прячутся от жизни, которая по своим непостижимым законам течёт рядом с ними, его жизнь виделась совсем иной. Что изменилось за прошедшие сутки? Поезд - тот же. Ночь - та же. Люди вокруг - те же самые. Это так. Только он стал другим. Что-то в нём изменилось. Он пока не мог понять: хорошо это или плохо, но не жалел, что всё произошло так, как произошло...
* * *
- Зови меня Андрей Борисович. - Мужчина грузно опустился на широкую скамью. - Знаешь, я давно не беседовал вот так... по душам, поэтому заранее прошу извинить за косноязычие...
Глеб молчал. Он ещё не определился с линией поведения и на всякий случай был настороже.
- Как ты думаешь, сколько мне лет? - спросил Андрей Борисович.
- Не более шестидесяти.
- Мне девяносто четыре года.
Глеб хмыкнул. Андрей Борисович, не меняя положения тела, снял с полки над головой паспорт и протянул его.
- Убедись.
В течение минуты Глеб изучал документ, потом вернул его владельцу.
- Что скажешь?
- Это невероятно...
- Теперь другая загадка. Сколько лет Рамни?
- Я не кинолог, но знаю: крупные собаки, а Рамни похожа на немецкую овчарку, живут не больше пятнадцати лет.
Андрей Борисович улыбнулся.
- Когда-то я тоже интересовался этим вопросом и крайне удивился, узнав, что главные долгожители собачьего мира - болонка и большой пудель. Но и они редко живут дольше двадцати лет.
- Простите, Андрей Борисович, я не совсем понимаю...
- Рамни тридцать семь лет.
- У неё тоже есть паспорт?
Андрей Борисович поиграл желваками.
- Паспорта у неё нет. Есть вот это.
В руках Глеба оказалась фотография. Со снимка на него глядел Андрей Борисович, Рамни и девочка лет семи. Глеб перевернул рамку и от удивления дёрнул бровью - в уголке фотографии стоял его год рождения!
- Эта девочка... Она ваша внучка?
- Нет. Анне я совершенно посторонний человек. Она дочь старшего из Живановых - Павла.
- Знаете, я совсем запутался...
- Наберись терпения. Скоро всё станет ясно.
- Я встречался сегодня с Павлом. Он не похож на отца такой взрослой дочери.
- Он вообще на отца не похож!
Глеб решил пока ничего не говорить, потому что, задавая вопросы, запутывался ещё больше.
- Мать Анны жила в семье глубоко верующих людей, - собравшись с мыслями, медленно заговорил Андрей Борисович. - Таких даже по заброшенным деревням сейчас не найти. Галь тогда насчитывала дворов двести. Матери Анны было лет шестнадцать, когда родителей не стало. Причины я не знаю, потому что приехал позже. Девочке жилось очень тяжело. От родителей осталось самое крупное в деревне подворье: скотный двор, полтора гектара огородов, два дома. Помучилась одна с месяц, а потом объявился у неё работник - совсем молодой парень. Кто такой, откуда пришёл - не знал никто, но в личную жизнь девочки односельчане лезть не захотели. Работник вёл себя скромно. С парнями местными дружбу не водил и в гулянках не участвовал. А через год родилась Анна. Молодых зарегистрировали в сельсовете. Тут бы и поставить точку - впереди полвека счастливой жизни, дочурка-куколка, руки у обоих к труду приучены. Только вышло по-другому. Через месяц после регистрации приехали родственники нашего скромного парня, которого звали Павел Живанов. Родственников было много. На всех наследства матери Анны не хватило, и они расползлись по всей деревне - у кого слезой на постой встали, у кого сарайчик на отшибе прикупили. Никто и не заметил, как Живанов со своими братьями стал в деревне главным. С тех пор много воды утекло, как и людей, не захотевших иметь председателем Пашку Живанова. А мать Анны слишком поздно поняла, на кого она положилась в самую трудную для себя минуту. Сначала Пашка перевёл её из родительского дома в подсобку на скотном дворе, а потом и вовсе отослал к её родственникам в область. Анну оставил при себе. Но скоро, наверное, пожалел об этом - девочка оказалась меченой...
Андрей Борисович провёл ладонью по глазам и продолжил:
- Разные люди вкладывают в это понятие разный смысл, но для меня ясно одно - Анна отмечена божественным прикосновением. Явились ли причиной верующие дед с бабкой, или дар у девочки появился, как противодействие отцу, жестоко обращавшемуся с матерью, утверждать не берусь. Только когда Анне исполнилось пять, Живанов спал и видел, как бы от неё избавиться. Мать Анны к тому времени умерла, а брать девочку при живом отце её родственники не захотели. Тогда я впервые и встретил Анну... В жизни человека иногда случаются события, которые переворачивают всё с ног на голову. Мне повезло - я встретил этого чудесного ребёнка. Я давно был наслышан о ней от деревенских доброхотов, но не верил им, как не верят человеку, перемазанному с ног до головы нечистотами пороков, при этом высокопарно рассуждающему о нравственной чистоте рода людского. На вид Анна была самой обыкновенной девочкой - худая, с затаённой печалью о рано ушедшей матери и с миллионом "почему". Только вопросов этих она мне не задавала. Она находила ответы сама. Я не знаю как. Много раз я наблюдал за ней, пытаясь поймать миг озарения в детской душе, но... Наверное, взрослым это не дано. Уже не дано... А Анна могла. Сколько себя помню, она ни разу не ошиблась, предсказывая погоду. Для неё это была игра, для меня - неразрешимая загадка. При разнице возраста почти в шестьдесят лет, я чувствовал себя несмышлёнышем. Опыт прожитых лет, переплавившийся в житейскую мудрость, не значили ничего рядом с этой удивительной девочкой. Мы будто смотрели на мир разными глазами. Она видела то, что для меня оставалось сокрытым, то же, что видел я - Анне было совершенно неинтересно.
Приняв из моих рук фотографию, Андрей Борисович провёл по ней ладонью, вздохнул и заговорил вновь:
- Животных она понимала так, как люди никогда не сумеют понять друг друга. Рамни, прожившая со мной много лет, не терпела чужаков, но за Анной бегала словно щенок. Думаю, именно Рамни обнаружила тот круг... Случилось это уже после того, как Живанов наведался ко мне и потребовал вернуть дочь. Будто я отнял у него то, что ему никогда не принадлежало! Чтобы Пашка больше здесь не появлялся, я оставил ему напоминание в виде сломанного предплечья. Я надеялся, что вопрос улажен, но... Однажды Анна исчезла. Я знал, чьих это рук дело и пришёл в деревню. Живанов всё рассчитал правильно - меня арестовали едва я вошёл к нему во двор. К счастью, следователь попался хороший и через три недели меня выпустили. Анну я нашёл у себя дома. Она сбежала из интерната, куда её поместил отец, и уже неделю жила, в ожидании моего возвращения. Будущее для неё - открытая книга. В любую минуту она может отыскать нужную страницу и... Моему приходу она не удивилась, потому что знала об этом с первой минуты ареста. После ужина повела меня к той самой поляне... До сих пор не могу понять, как прожив в этом месте несколько лет, я не видел её. Хотя... хотя её могло там и не быть... Находке я нисколько не удивился. Находясь рядом с Анной, постепенно перестаёшь удивляться. Вот и я перестал. А зря. Девочка приносила мне рисунки - странные, необычные. На них пронзительными яркими красками были изображены многоярусные дворцы, бесконечные сады, цветы, которых я никогда не видел. При этом Анна ничего не выдумывала. Она всё это видела там - на поляне...
Мужчина замолчал, повернулся, снял с полки увесистую папку. После некоторых колебаний протянул её Глебу. Развязав порядком измочаленные тесёмки, Глеб достал первый рисунок. Беглого взгляда хватило, чтобы сердце дало сбой - в уходящих в самое небо стрельчатых башнях он узнал контуры того, что запечатлела его камера в "галерее спящей царевны"!
- Рисунки, действительно, производят сильное впечатление. За истекшие десятилетия краски нисколько не поблёкли, и от них по-прежнему исходит цветочный аромат. Я не смогу этого объяснить. Да и зачем? Я был рад, когда девочка, наконец-то, нашла место, где она абсолютно счастлива. А я... я уже подумывал об отдыхе... Не о пенсии, а об отдыхе от этой жизни... Но от Анны ничего не утаишь. Она видела, что с каждым днём мне всё хуже, что сердечко моё готово вот-вот остановиться. Смерти я не боялся. Я боялся за Анну, ведь она совершенно не приспособлена к этой жизни. Мысленно я просил сердце продержаться ещё хотя бы лет пять, чтобы Анна успела подрасти. Мечты-мечты... Я должен был умереть ещё тридцать лет назад, когда однажды утром свалился прямо на пороге этого дома. Из того далёкого дня я помню только глаза девочки. Она наклонилась ко мне, что-то прошептала на ухо и упорхнула. Я лежал, смотрел на распахнутую дверь и ждал. Чего? Наверное, - чуда. И оно случилось - прибежала Рамни. В зубах у неё была фляга. Все оставшиеся силы ушли на то, чтобы отвинтить крышку и сделать несколько глотков. А потом я потерял сознание. Когда очнулся, то по-прежнему лежал на полу, Рамни находилась рядом. Я смотрел на распахнутую дверь и плакал, потому что уже знал: я больше никогда не увижу Анну. За истекшие годы я много раз возвращался к тому дню, пытаясь понять: могло ли быть по-другому? И каждый раз понимал - нет. Наверное, Анна по ошибке родилась среди нас. Наверное, её домом были те самые волшебные чертоги, которые она рисовала, сидя перед странным кругом... Девочка пришла, чтобы скрасить несколько лет рано ушедшей матери, чтобы спасти чужого ей человека - меня. Именно так. Но тогда почему я чувствую перед ней вину? Почему Рамни не находит себе места?.. Мы помним о нашей девочке. И она помнит о нас... Несколько раз Анна присылала нам подарки. Оттуда... Я знаю - она никогда не сможет вернуться к нам. Наверное, круг - это дверь, сквозь которую можно пройти только один раз. Если бы было иначе... если бы было иначе, мы бы с Рамни ушли за ней. Не дано... И последнее. Не разумом, а сердцем я понял, что находится в той фляге, которую принесла Рамни в день исчезновения Анны. Через каждые десять лет я отливаю из неё по сто миллилитров; половину отдаю Рамни, половину выпиваю сам. Жидкости там осталось всего на один приём, но для себя я решил - больше не буду. Это не каприз и не прихоть. Это данность. Я прожил очень долгую жизнь и многое видел. Мои глаза устали, а сердце... Рамни проще - её поддерживает сила, которой во мне уже нет - верность. Поэтому я прошу тебя об услуге. Ты понимаешь меня?..
Глеб молчал целую вечность. Андрей Борисович его не торопил. Застывшим взглядом он смотрел в окно. Там возле колодца стояла Рамни. Закаменевшая в напряжённой неподвижности, она ждала.
- Я понимаю... - одними губами произнёс Глеб, и в это мгновение прозвенел звонок.
Глеб потянулся к сумке, достал телефон.
- Слушаю...
- Крайканов! Вы хоть понимаете, чем вам грозит подобная безалаберность?!
- Кто это? - равнодушным голосом спросил Глеб.
- Вы что, издеваетесь?! Мало того, что наплевали на руководство, так ещё...
![[]](/img/p/petri_n_z/012wernostx/815026.jpg)