Рыночная площадь пустовала. Был тот час, когда всё взявшие, перепробовавшие, узнавшие горожане с чашками, бутербродами, сладостями сидели у телевизоров. Запоздалые копошились на троллейбусной остановке у метро. Поэтому женщину эту никто не заслонял. Они встретились глазами у окна киоска. Карие с голубыми.
— Вы что на меня смотрите? — спросила она так спокойно, что вызвала у него желание задать тот же вопрос.
По глазам читают. Уголки ее губ слегка шевельнулись.
— Купите мне пива, — сказала она, соглашаясь на игру, какая нередко возникает между мужчиной и женщиной.
— И себе тоже, — подхватил он, заказывая «Балтику» по ее просьбе.
Оба присели на низкую металлическую ограду позади ларька, не чувствуя под собой ее холода, и более уверенно продолжили разговор между глотками горьковатого напитка.
Перебрасываясь пустяковыми фразами, они мельком разглядывали друг друга, надеясь, наверное, что случайно возникший интерес пропадет, и они разойдутся, внутренне посмеиваясь: вот ведь как бывает.
Но интерес, по крайней мере, у него, нарастал и не оттого вовсе, что приехал издалека, выполнил все необходимые дела и надо было как то скоротать оставшееся время: она ему понравилась. Карие глаза с темными скобками бровей так органично сочетались с кудрявой шапкой волос орехового цвета, слегка вздернутым носом, красиво очерченными губами: верхняя наподобие старинного лука, нижняя — в форме половины яблока. И главное — все это прекрасно обходилось без косметики.
— Удивительно, — сказал он раздумчиво, — никогда прежде у меня не возникало симпатии к женщинам с глазами такого цвета, как ваши.
— А меня всегда мало интересовали мужчины вашего возраста, — ответила она.
Помолчали...
— А вам не кажется, — решился он — пиво натощак вооружало, — что место, где находимся, не подходит для бесед такого характера?
— Есть варианты? — спросила она.
— Да. Гостиница.
— Пойдет! — сказала она, ничуть не поколебавшись.
Дорога была проложена:
— Как насчет паспорта? Он у вас с собой?
— Конечно. И притом с московской пропиской.
— Ты смотри, какая предусмотрительная. С чего бы это?
— Работу ищу. Только и всего.
— Ну, тогда проблем не будет. Покатили.
Можно было обойтись и без троллейбуса. До двадцатиэтажки было рукой подать. Но Наташа — надо же, сколько у него их было — и все Наташи — намеревалась вернуться домой до 23 часов, чтобы избежать объяснений с мужем.
Два крепких молодца в белых рубашках, оставив у себя половину гостевого пропуска, пропустили их в широкий коридор, по сторонам которого то и дело открывались створки лифтов. Чавкнув, кабина унесла их вверх.
Номер, хотя и из дешевых, выглядел неплохо. Холодильник. Телевизор. Телефон и прочее. Из окна во всю стену, обрамленного по бокам коричневыми шторами, открывался вид на серую в это время года поляну, которую обступили белые громадины. Когда-то он не раз проходил мимо, там стояла оставшаяся от деревушки изба. А теперь на ее месте колышется на ветру облупленный и измятый остов легковой машины...
— А ты ничего! — сказала она потягиваясь. Он, испытав ранее неведомое чувство, вспомнил бальзаковскую энциклопедию, где рекламировался темперамент блондинок, а строчкой ниже, против брюнеток, стояло: «смотри блондинки». Старый ловелас что-то явно недоговаривал...
Она поняла его молчание по-своему.
— Да ты не думай, — успокоила она, — ничего такого нет. Хочешь, санитарную книжку покажу?
— Ладно, — открывая очередную бутылку пива, сказал он, — ты мне лучше вот что скажи: чем вообще занимаешься?
— Умираешь от любопытства?
— Не так чтобы очень, но есть.
— Торговка. Кто же еще? Бывшая. И она коротко поведала свою историю: — Напарница подвела. Задолжала. А я вслепую приняла. На меня эти бабки и повесили. Я хозяину в лоб: «Вы ее через... кинули, а я-то тут при чем?» Он и врубаться не стал. Взял паспорт. Отдашь, говорит, бабки — верну.
Пришла домой к своему — так и так. А он в ответ: «Что? Не дала?» Ладно, говорит, на 700. Отдай — и вали из этой лавки. Теперь вот бегаю везде. Устроиться можно, но через это, а я не хочу.
— А вот то, что у нас сейчас, не все одно?
Она поморщилась:
— Значит, не все!
Он засмеялся:
— Заливаешь!
— Нет еще, — она показала на пустые бутылки, — сбегай, тогда зальем.
Он посмотрел на часы. Стрелки подходили к барьеру гостевого пребывания:
— Не поздно ли? Ты же собиралась домой.
— А ничего! — махнула она рукой. — Ты же меня не выгонишь, — она неуверенно сняла телефонную трубку и сразу же ее опустила.
— Что я ему скажу? У подруги осталась? А! Утром что-нибудь да придумаю... Беги-ка за пивом и прихвати какой-нибудь еды. Живот подвело.
Он вышел. И помедлил у двери. Закрывать или нет?
— Не бойся, — услышал по ту сторону, — не убегу. А хочешь — закрой. Целей буду.
Он повернул ключ. И как чувствовал...
— Сюда стучали долго, — сказала она, когда он вернулся, — а я сидела тихо как мышь.
Они долго еще говорили о том, о сем. Пока не уснули.
Утром его разбудила птица, что-то клевавшая за окном. Он открыл глаза: рядом ее не было. И в комнате тоже. Он проверил бумажник: деньги и документы — все на месте. Его мучили жажда и недоумение. Потянувшись за стаканом — там еще осталось пиво — увидел салфетку. Печатными буквами она проставила одно слово с тремя восклицательными знаками: «Будь!!!» Он взял эту салфетку, чтобы порвать, и увидел под ней три сторублевки.
В это же день он уехал. Деньги остались на столе.
...Ее утро началось по-другому. Она пришла в киностудию, где ее ждали. «Кажется, у меня что-то получается, — сказала она. — Я готова сыграть эту роль».
На скользкой дорожке
Дорогу к общежитию покрывала мартовская ледяная корка, похожая на застывшую вулканическую лаву. Тусклые фонари мрачно высвечивали извивы ее бугристой поверхности. Боясь поскользнуться, он нерешительно постоял, раздумывая как по ней идти, но, заметив поодаль какую-то фигуру, показавшуюся в этот час подозрительной, не стал медлить. Если и плохой человек — пусть попробует за ним угнаться на этом изощренном катке. И со всей скоростью, какой только мог, ступая в то же время осторожно, ставя ступни в проеме бугров, двинулся вперед.
Однако не успел сделать и двадцати шагов, как позади услышал глухой голос:
— Можно, я с вами пойду?
Это его разозлило: надо же так шустро догнал. А поэтому грубовато бросил:
— Шагайте своей дорогой!
Ничего не сказав в ответ, человек этот, чуть сутулящийся и держащий руки в карманах засаленной куртки, хотя вроде бы было и не холодно, прошел вперед.
«Может быть, зря я его так» — подумал он, «наверно тоже боится пускаться по этому пути в одиночку», но какое-то беспокойное чувство не оставляло его. Психологи называют это работой подсознания, улавливающего невидимые сигналы о тайных намерениях. Однажды это его выручило, когда, получив деньги в деревне, куда был послан от цеха помочь в уборке зерновых, остался на ночевку в заброшенной избе. А там уже находились двое неизвестных ему людей. Точно так же, почувствовав тогда угрозу, вышел среди ночи, якобы по нужде, и больше не вернулся. А утром в этой хибарке нашли полузадушенного парня.
Внять бы этому предостережению, держась, попросту говоря, от греха подальше.
Но на него нахлынула откуда-то взявшаяся удаль. Возможно, от далеких предков. Бабушка еще говорила о мешанине в родословной. И с этим взбудораженным чувством — эх, была — не была, он рванулся вперед и догнал незнакомца, который никак не прореагировал на внезапное его появление. Шел себе в той же позе.
Разговор между ними носил чисто ориентировочный характер, как обычно это бывает при первом знакомстве. Он спрашивал — ему отвечали с той же монотонностью. Чем, мол, занимаешься? Работаем. А где? На комбинате.
Последнее сообщение пролило бальзам на сердце, ведь в свое время сам излазил эту промышленную территорию вдоль и поперек. И вернуло спокойствие
Настойчивые мысли продолжали его будоражить. Если все же допустить, гадал он, что у этого человека есть какие-то злые намерения, как он должен действовать? В открытую не нападет, а выберет момент. Какой? А когда, сворачивая в свою сторону, обернусь к нему спиной. Но он же не знает, где я живу. В этом мой выигрыш.
Раздумывая так и при этом механически поддерживая разговор, он увидел справа знакомую металлическую лестницу, которая укорачивала путь к дому. Оборвав на полуслове какую-то фразу, резко свернул в сторону и легко, словно бы подталкиваемый, взбежал по ступенькам.
Позади раздался вскрик, и что-то при этом зазвенело.
Оказавшись в этот момент на верху площадки, ведущей к желаемой цели, он обернулся и увидел, что его поскользнувшийся спутник, вставая, тянет руку к какому-то предмету. Фары промчавшегося автомобиля высветили его... это был нож.
— Что же ты такой неловкий! — засмеявшись, крикнул он, и с упоением воина, выигравшего сражение, зашагал в свою сторону.
Дома он сразу же потянулся к бутыли с минеральной водой.
Ты что такой взмыленный, будто на тебе верхом семь верст проскакали? — спросила жена.
Где сядут, там и слезут, — ответил он, удовлетворенно вздохнув, — ты же знаешь, сколько сил надо потратить, чтобы по этой дурацкой дороге пройти... Слушай, — помолчав, сказал он, — ты помнишь тот разговор с бабкой-гадалкой, когда вчера были в гостях?
Помню, а как же: она еще предупредила тебя быть назавтра поосторожней: беда, дескать, может случиться.
Мало ли кто чего скажет, — ответил он, потянувшись. — Все это бабушкины сказки.
Прынц и нищий
Что за день выдался! В небе ни тучки. Если не считать то облачко, которое витало над курящими — Николаем и Анатолием. Легкий ветерок чуть ворошил рыжую шевелюру одного, а с головы второго скатывался, как на салазках. Их «мерседесы» приткнулись рядком к реке, выглядя перевернутыми лодками. В шевиотовых черных костюмах, при галстуках, в штиблетах, начищенных до такой степени, что в них можно было смотреться, как в зеркало, хозяева «мерсов» сидели на корточках друг против друга, пили по очереди из фляг «Мартели» и вздыхали:
— Не знаю, как тебе, Колян, а у меня эта светская житуха вот где сидит, — и Анатолий при этих словах ткнул соседа кулаком в бычий затылок, но тот даже не шевельнулся, а только икнул.
Что верно, то верно, братан, — ответил он, вынув из нагрудного кармана пачку долларов и помахав ими: — Этими бумажками хоть стену обклей, а радости с них — тьфу. Вот говорят — Багамы, Багамы. Был я там. Ну и что? То же, что в Сочах. Разница в жопах: у нас белые, у них — черные.
И он опять сплюнул.
— А в этой долбаной Испании, думаешь, лучше? — вторил собеседник. — Выпускают на тебя бычков и ты рвешь от них когти. Да я за свою жизнь от мусоров почище спасался.
Говоря это, он потянулся за питьем. Взял. Глотнул. Поставил на место.
Напарник машинально сделал то же самое движение, но ощутил пустоту. Оглянувшись, увидел удаляющуюся фигуру и поблескивающий в ее руке предмет.
Он, было, привстал, чертыхнувшись, собираясь догнать нахала и отпустить пару пинков, но вдруг, обхватив голову руками, заплясал на месте:
— Ура!
— Ты что, лишнего хватил?
— Не прочь бы, да хватала нет.
— А где твой бутылек?
— Ноги ему приделали. Видишь, вон там удаляется?
Толян удивленно уставился на Коляна:
— И ты дал ему уйти?
— Да, ладно: пусть порадуется в награду за идею.
— Что еще ты придумал?
— А вот что: хочешь побыть нищим?
— Это как? — недоуменно поглядел на Коляна Толян.
— Да так: нарядимся и будем просить. То-то посмеемся.
— Молоток! Балда у тебя варит! Дальше уже и не надо ничего разъяснять.
Нищими, по мнению обоих, были все те, кто не имел тачки и фартовых шмоток.
Они оделись во что придется, предварительно хорошо приняв, и разошлись по заранее оговоренным позициям. Толян к паперти, где, как он считал, больше подают, а другой — на Арбат. Там иностранцы снуют — толку больше.
При виде нового лица старушки, промышляющие у храма заволновались, затем, пошептавшись, одна из них шмыгнула в притвор. Через минуту вслед за ней вышел бородатый верзила. Вразвалку приблизился к Толяну, в шапку которого накидали уже несколько монет, и поинтересовался хриплым басом:
— Крещеный?
— А то нет,- откликнулся Толян, не подозревая ничего плохого.
— Кажи крест!
Креста не оказалось.
— Ну это дело поправимое, — ободряюще сказал верзила и трижды вмазал Толяну по физиономии.
Держась за опухшую щеку, Толян поплелся к аэропорту, все больше теряя интерес к затее. Но лишь присел со своею шапкой, как его окликнули:
Шеф? Это вы, что ли? Что за прикид? — перед ним стояли тараща глаза две его сотрудницы.
— Да вот,- нашелся сразу Толян,- поспорил с приятелем по пьяни, что убогого изображу.
— Пока вы тут развлекаетесь, — перебивая друг друга, защебетали сотрудницы, — вас и впрямь заделают нищим.
— Что вы там буровите!- прервал их Толян. — Такого еще никому в кайфе не привиделось.
— Если бы, — ответили девушки, опять все разом, — Петров с Сидоровым наш товар перекупают.
— Ах они, суки!- Толян вскочил, оставив шапку, но тут же вернулся, ссыпал в горсть из нее мелочь и побежал к машине...
Колян между тем, пройдя через горбатый мостик, где румяные дамы, держа в руках, как детишек, котят и щенков, зазывно впивались во всех идущих мимо, уселся у самого начала старого Арбата, потихоньку, чтобы никто не заметил, вынул из внутреннего кармана плоскую бутылку, пару раз глотнул из нее и, снова спрятав, скособочился как только мог и скорбно уставился на прохожих. Это произвело впечатление. В шляпу с расплывшимся на дне чернильным пятном звонко посыпались монеты. На звон кто-нибудь да приходит или приезжает. Кому как удобно. Пришастал этакий вихлястый парень и пропел: «Тили-тили тесто — давай гони за место».
— Что это еще за местничество? — не меняя позы, поинтересовался Колян, имея в прошлом школу обращения с такого рода заявителями.
— О-о! — с интересом отозвался настырный проситель, — таковы правила рынка, если врубаешься.
— Ну если так — держи! — и Колян протянул ту самую пачку, которой махал при первом знакомстве с читателем.
— Ты разуй глаза, — предложил Колян, — а то и в самом деле оставлю — и добавил с ехидцей — для тех, кто пошустрей.
Вихлястый взял пачку, развернул, зачем-то ее понюхал и отвалил челюсть:
— Кто-то из нас того, — сказал он, покрутив пальцем у виска, когда, наконец, к нему вернулся дар речи.
— Только не я,- усмехнулся Колян.
— Да чтоб иметь такие бабки, — сказал вихлястый, тряхнув пачкой,- лет пять надо здесь побираться, да и то если повезет.
— Да-да,- рассеянно ответил Колян... — Ты на воле чем вообще-то занимался?..
— Ты че, — перекрестился вихлястый, — еще накаркаешь.
— Я хотел сказать — раньше, — поправился Колян.
— Пожары тушил.
— А если душа горит, — потер грудь Колян, — тогда что?
— Ну, это легче всего, — и вихлястый сделал характерный жест под подбородком.
— Пробую, не выходит, — вздохнул Колян и полез за пазуху.
— Другого не ожидал, — сказал вихлястый, пару раз приложившись к протянутой бутылке и засовывая пачку под рубаху, — чудишь, как вижу, — заключил он. — Ну, лады: раз ты такой прынц — действуй, пока не надоест.
Колян тоже считал, что надоест. Просчитался. И все потому, что приволок на следующий день гитару, которая своими извивами напоминает близкие нам очертания.
Подобие звали Машей. Она торговала на Арбате разными снадобьями, лучшими из которых была сама. Перед Коляном развернулось волшебное празднество, едва он вошел в храм любви. Вначале его как следует искупали, как ребенка. После этой предварительной процедуры комната с расстеленным ложем наполнилась тихой музыкой, не той, что слетала со струн его гитары, а более благозвучная, горящие свечи наполнили воздух неземным благоуханием. В этой обстановке и состоялось главное действо, которое Маша называла шоу.
Шоу еще надо было Коляну. Он был на верху блаженства и не собирался оттуда спускаться.
«Вот тебе и шапочное знакомство», — говорил он себе.
Впрочем, шапку, с которой тогда сидел, теперь носили по кругу. Колян стал солистом арбатовского ансамбля, с той поры находящегося в тесном окружении зрителей.
Среди тех, кто стоял в первом ряду, Колян вдруг узрел Толяна. Это был теперь не тот хлыщ, каким он его знал еще недавно, правда, костюм на нем был прежним, но давно не глажен, а ботинки уже не сияли довольством. И сам он выглядел поблекшим.
— Ты ли это, Толян?- спросил Колян, когда они остались наедине.
— А кто ж еще? — уныло протянул Толян. — Шибануло по темечку, до сих пор не очухаюсь. — И он поведал нередкую в коммерческом мире историю: — Кинули подельники, оставив от былых приобретений рожки да ножки.
— И только? — спросил Колян на полном серьёзе. — Нашел, о чем печалиться! Ты знаешь, до меня только сейчас дошло: нельзя человеку иметь слишком много — мешает оглядеться вокруг. Достаточно и того, что имеешь на каждый день, и чуть-чуть лишнего, на прихоть. А если такая нервотрепка тебя устраивает — помогу. Бери половину моего банковского счета, остальное — смотри, квитанцию принеси — отдай на строительство приюта для бомжей. А с меня хватит того, чем владею, — и он обнял подошедшую к нему Машу.
Толян поднял руку, прощаясь, но не успел сделать и шага.
— Подожди! — остановил его Колян. — Как у тебя с «мерсом»? Загнал его или еще нет?
— Да вон он стоит. Видишь?
— Вижу-вижу: А насчет стволов как?
Толян выставил два пальца.
— Ну, тогда поскакали. Будем разбираться с твоими заморочками.
Как Беня в Израиль ездил
Беня Рабинович уехал в Израиль. Ну, уехал, так уехал. Все куда-то уезжают, а обратно нет. Стоит сказать, как он туда попал. Была у собаки хата, а у Бени пара рублей на спички. Почти столько ему платили на дровяном складе. А больше по мнению тех, кто его хорошо знал, он не стоил. Когда на складе разбирали бревна — одно постоянно оставалось.
Люди скажут, как смажут. На себя пусть посмотрят. Какой-никакой был Беня — какие-никакие друзья у него водились. И если бы каждый из них дал ему хотя бы по рублю, в один конец уже бы хватило. А могут и больше кинуть. Сеня Рубинштейн, например. Вы его должны знать. Он на трубе в кабачке «Болт и Гайка» играет. Дудка эта прямо золотая. Раз дуднет — рубль упадет. Вот он-то и схватил Беню за рукав, когда тот мимо проходил:
— Слушай, Беня, — говорит, — ты, я слышал, в Израиль наладился?
— Да. А что? — ответил Беня, недовольно поглядывая на рукав, на котором Сеня оставил след от пальцев.
— А то, — сказал Сеня, протягивая две бумажки, — встретишь там тетю Соню и отдашь. И скажи, что это ей на зубы, а теми, что оставила в стакане с водой, старший наш Мойша чуть было не подавился поутру.
Отдал и с тем ушел. Чудак человек! Даже адреса не назвал. Как будто там тети Сони на каждом углу стоят. Беня принял деньги как дар судьбы.
Как достались — так и потерялись. Не успел Беня выпрыгнуть на рыжую израильскую землю и полюбоваться апельсинами, свисающими с веток, словно елочные фонарики, как попал в странный водоворот. Худосочный арабовидный типчик с косицами сунул ему в руку книжечку, заклепанный пакетик и сказал: «Вам посчастливилось. Попали на презентацию новой фирмы и стали владельцем беспроигрышной лотереи. Ну-ка, сорвите краешек этого пакетика, посмотрите, что за приз выпал».
Ошеломленный Беня развернул находящуюся в пакетике бумажку, и на ней проявилась внушительная цифра. «Вот так счастье привалило, — воскликнул заглянувший через его плечо молодчик, — с тебя, мужик, бутылка кока-колы»
Та же удача постигла еще двух обладателей билетиков. Это как-то не вязалось с практикой прошлой Бениной жизни, где если что и удавалось выиграть, то в виде карандаша или ручки, и то, может быть, раз в десять лет, а тут разбогатели сразу трое.
Человек слаб. Он дуреет при виде больших обозначений. Поэтому что спрашивать с Бени? У него разгорелись глаза. Беня, может быть, что и заподозрил бы, но его успокоил безобидный вид других счастливчиков: зигзагообразный парень с палочкой и его спутница — анемичная высокая девица с животом. Вот эта выпуклость и разоружила Беню. Он, хотя и с некоторым сомнением, принял как должное остальное действо. На сцену выплыла безликая особа с голосом ведущей телевидения.
— Вот здесь, — обратилась она к собравшейся троице, показывая пухлый конверт, в окошке которого проглядывала крупная купюра, — три тысячи баксов. Хочу предупредить: у нас не благотворительная, а рекламная акция. Вам предстоит их разыграть, внося вклады, которые потом верну за вычетом пени.
Кто больше даст, тому и решать — делить эти деньги или оставить себе.
Словно загипнотизировала Беню эта шустрая тетка. Взял да отдал 50 у. е., а потом еще. Думал — все его пакет, в который, между прочим, не мешало бы заглянуть. Но пелена алчности затмила глаза, и здравая мысль запряталась в закоулках сознания. А эта вроде бы безобидная парочка — гусь да гагарочка — что бы вы думали, помурлыкав между собой, взяли да перекупили добычу и отказались делиться. Тут-то, наконец, наш Беня сообразил, что дело нечистое, и стал качать права: Мол, что за лохотрон такой, черт с ним, с выигрышем — отдавайте заклад»
— Что за шум? — это из-за угла вывернулся, словно его оттуда выпиннули, кряжистый малый и занял боевую стойку.
Шустрая девица с голосом ведущей, сказав, что это охрана, произвела рукой выкрутас, и верзила скрылся.
Она и сама со свитой тут же сделала быструю походку, оставив Беню с оттопыренными ушами и открытым ртом.
Гномом, выросшим из-под земли, возник полицейский. Беня, обрадовавшись, начал объяснять ему случившееся. Полицейский, не переставая что-то нашептывать в переговорное устройство, буркнул, не глядя на Беню, про ворон, которых не надо ловить. А когда Беня хотел было потащить еврейского мента к углу, где так не повезло, справился о Бениной матери. И Беня, находящийся в прострации, чтобы не сказать хуже, даже в голову не взяв, откуда тот ее знает, сказал, что тетя Роза неплохо гуляет по базарам и ее маца — это опца-дрица-оца-ца, но пока он все это объяснял, мент шагнул в толпу, и Беня остался со своим горем один на один.
Однако в Израиле еврей не может быть одиноким. Всегда найдется человек, который где-то когда-то с тобой словом перемолвился, кроме тех, кто тебе должен. Едва Беня очухался, как носом к носу столкнулся с Юзиком Коромысло. Фамилия у него была другая — не то Кацман, не то Поцман, а прозвище Коромысло получил за походку. Как будто тащил два тяжеленных ведра. Юзик заорал так, что дремавшая на дереве птица, заверещав по-своему, подпрыгнула и перелетела на другое дерево.
— Беня, откуда ты взялся?
Глупее не мог спросить. Глаза, что ли, повылазили. Не видит, что с человеком творится. Еще и щеки не порозовели. И Беня ответил в том же духе:
— Оттуда, откуда взялся и весь народ, а ты все еще там.
Юзик не рассердился, а только сказал:
— Здесь тебе не Советы. Хамить будешь потом. А лучше подумай: как жить собираешься? В Израиле дровами не топят.
Зато топят молоко, до которого Беня был весьма охоч. Мог за раз литр выцедить. Кроме того, этот продукт вызывал ассоциацию. Когда-то у Бени была весьма темпераментная подруга, торговавшая молоком. И всякий раз, когда он пил молоко, у него... возникала память о ней. Поэтому, когда зашла речь о деле, Бене пришло на ум присловье: «Хорошо тому живется, кто с молочницей живет. Молочко он попивает и молочницу... любит». Беня, не будь дураком, стал искать такую подругу. Она нашлась. Ее звали Броня. Это была не Броня, а целый бронтозавр. Когда она стояла у окна, то в комнате темнело, словно окно задвинули плотной занавеской. Но у всякой женщины найдутся достоинства. У Брониславы был грудной голос и большая упругая грудь. И то и другое ласкало ухо. А глаз усмотрел тесный строй бидонов, с которых Беня и начал бизнес, бойко распродавая содержимое, купленное на оставшиеся средства. С месяц-другой такой нескучной жизни кошелек у Бени сильно поправился, а сам он похудел. Но сверив однажды капитал с реальностью, пришел к выводу, что пикап бегает куда быстрее, значит, пора и сейфом обзавестись, что и сделал вскоре не у себя, понятное дело, а в банке.
Бронислава, стоящая у истоков Бениного процветания и мужской его резвости, посчитала не лишним сделать свой намек. И намекнула в том смысле, что неплохо было бы объединиться не только профессионально — пить-есть им хватит.
Пить-есть Беня хотел, а жениться — не очень. И непрозрачно дал об этом понять кандидатке в суженые.
Бронина реакция долго отзывалась в правой Бениной ягодице.
Но человек, имеющий свое дело, имеет всех. Беня, не изменив молочному пристрастию, стал еще приторговывать всем, что только под руку подвернется. Но в Израиле таких Бень до фени. И все норовят торговать, а покупать, кто как может. Кроме того, он находил, что военная форма, которую местные власти предлагали примерить, ему совсем не к лицу. И сельская жизнь не привлекала. В этих кибуцах — сами пусть... работают. Беня был сугубо городской житель. Наш герой, поняв это (недаром накололи тогда на углу) вернулся в обратное состояние, то есть домой: купил дровяную контору, посадив там вместо себя Юзю Коромысло.
А Беню можно найти в одном из магазинов, а, может быть, и не в одном. И его нашли. Та самая тетя Соня, которой были предназначены утраченные Беней две бумажки.
— Ах, ты, такой-сякой, немазанный-сухой! — с ходу набросилась она на Беню, — капитал нажил на мои кровные, а я по твоей милости жевать не могу.
Беня не растерялся: у него были алиби и денежки. И то, и другое без лишних слов выложил тете Соне. И она, побывав у лучшего стоматолога Хрюни Питерса, может теперь вовсю жевать что ни попадя и освещать себе дорогу.
Любовь и ненависть Джульетты
Она — Джульетта. Среди друзей — Джуля, а наиболее начитанные из них зовут ее на французский манер — Жюли.
Он — Рома. Приятель, студент, обозвал его однажды Ромео. Привилось.
Джульетта — парикмахер. Но более всего преуспела в спорте. Похвалялась, что чемпионка провинции в беге на короткие дистанции и о ней пишут все газеты.
Ромео слесарит на заводе. Где-то ему удалось, несмотря на плотную комплекцию догнать Джульетту, иначе бы на его месте был кто-нибудь другой в ее день рождения.
Джульетта пригласила: чернявую и рыжую — этакую резвую пампушечку. Там были еще Тибальд, тоже переиначенный из какого-то имени, вроде бы двоюродный брат Джульетты — любитель подраться, о чем свидетельствовали сбитые костяшки на кулаках. Пришел также Мигуэль, Михаил значит, — долговязый студент с таким ртом, что, казалось, все время улыбается.
Собрались на квартире знакомого. Холостяка. Подальше от родителей восемнадцатилетней виновницы торжества. И правильно. Счет был 4:4. В соответствии с половыми признаками. Это бы вызвало подозрение у предков, которые остались в неведении, что этот самый стеснительный с виду Джульеттин приятель не раз наведывался к ней на балкон. И не только. Не понравился бы и стол. Водок разных — лес, а из закусок наиболее значительным блюдом была гора слипшихся пельменей, которые и подали-то в последнюю очередь. До этого — куда доставали вилка или ложка, то и подцепляли: винегрет или ломтик лимона, посыпанный тертым шоколадом.
Девочки, похихикивая, знай подливали всем, не забывая и себя. Однако же неприлично только есть и пить. Не в столовую пришли. Помимо нехитрых поздравлений вроде того «Дай тебе бог побольше и погуще» или «Цвети и пахни», «Расти большой — не будь лапшой» завязался этакий светский разговор. Начал его студент — любитель поговорить, как все люди, страдающие изъяном речи. Мигуэль не выговаривал букву «р». Вместо нее он помещал «й». По этой причине ему приходилось отказываться от произношения некоторых слов. Когда он покупал хурму, допустим, то говорил, показывая пальцем: «Дайте мне это».
— Юский найод, — начал он не спеша, опрокинув рюмку и подцепив вилкой пару пельменей, — всегда не пйочь дейябнуть.
— Да уж, — подхватил Тибальд, — как возьмет, блин, стакан, блин, так, блин, весь его и замахнет, блин. А там и второй, блин, и третий, блин.
Говоря это, он втянул в себя с маху пару рюмок.
Джульетта, уже порядком набравшаяся и потому громко выражавшая свои эмоции, наметанным компанейским взором узрела непорядок. В ряду сидящих она заметила случайно попавшую на праздник и посаженную немедля за стол старшеклассницу, которая отодвинула от себя рюмку.
— Э-э, милая, — воскликнула Джульетта, подбегая к ней с бутылкой, — не строй из себя целку — пей; веселее будешь.
— Да, блин, — поддержал ее Тибальд уже заплетающимся языком, — у нас, блин, тут, блин, не посиделки.
Девушка не решилась спорить с коллективом: чуть закашлявшись, приняла свою долю.
Возникло молчание. А тишина, как известно, предвещает бурю. Джульетта, успевшая за это время куда-то отлучиться с Ромео, влетела в комнату со злобным шипением.
— Так, значит, ты обо мне думаешь, — метнула она раскаленную фразу в спешащего за ней Ромео, — значит я, по-твоему, шалашовка, так?
— Да ты, родна, не так меня поняла! — растерянно выставил защиту Ромео. — Я сказал не в том смысле...
— Все ты сказал, как думал!
Этот диалог у них происходил в беспрерывном кружении вокруг стола. Никто не вмешивался, памятуя старую истину: заступнику — первый кнут.
Только Тибальд, тряхнув стриженой головой, набычился. Углядев это, подружки Джульетты, присев около него, тревожно защебетали: «Тибочка, успокойся, — говорили они, поглаживая его и целуя, — не связывайся». Под их воркующие голоса Тибальд уронил голову на стол и засопел.
А страсти накалялись. Все, кто хоть чуть соображал, поняли, что причиной ссоры был Тибальд, который, оказывается, вовсе не был братом Джульетты.
А до Ромео дошло, что с выводами поспешил.
— Ладно, завяжем, — сказал он примирительно, — я готов простить тебе, что спала с этим, — и ткнул пальцем в клубок, который изображал из себя спящий Тибальд.
— Да на фиг мне твои прощения и ты сам заодно, — выкрикнула, наливаясь краской, Джульетта. — Вали отсюда, пока трамваи ходят.
— Как ты можешь так говорить? — обиженно протянул Ромео, ведь ты же подо мной была.
— Когда? — язвительно спросила Джульетта.
— Да в пятницу!
— А сегодня что?
— Суббота!
— Тогда это тебе приснилось, — злорадно хихикнула Джульетта, — в ночь на субботу это случается.
Ромео, остолбенев сначала, взревел как бешеный бык:
—Так я же тебя люблю, сука! — и с этими словами прыгнул через стол к Джульетте, свалив на пол часть того, что там стояло и лежало.
Снова начались догонялки. Джульетта выскочила на лестничную площадку, и там раздался ее негодующий писк. Всполошились соседи, угрожая позвонить кой-куда. Студент под видом разнимателя, спешно втиснувшись в куртку, ретировался; случайная гостья, узнав по телефону, что дома ее разыскивают, тоже поспешила к выходу; Джульеттины подружки, прихватив под шумок пару-другую бутылок, кинулись на зов такси. Села в машину и Джульетта, все еще негодующе фыркая.
Качающегося Ромео хозяин квартиры посадил в трамвай.
В доме остался Тибальд. Да еще кот Василий, до этого дремавший у батареи. Когда комната опустела, он спрыгнул на пол, схватил валявшийся в луже пельмень и тут же выпустил, брезгливо прыснув...
На этом история не закончилась. Тибальд, проснувшись среди ночи, ополоснул лицо и отбыл. Кому-то потом рассказывал, что напоролся на альгвасилов, блюстителей порядка, и задал им перцу. Но, похоже, не кулаками, а лицом, с которого долго не сходили синяки.
Ромео видели со старшеклассницей. А Джульетта, по слухам, собирается выйти замуж за хозяина квартиры, который хоть и старше ее, плохих слов девушкам не говорит.